Он появился, как и положено во сне, ниоткуда, из обволакивающей пустотой вязкой темноты...
Вначале я его даже не узнал, настолько неожиданным было появление. Хотя потом, уже утром, понял: он нисколько не изменился. Даже куртка была та же - из кожзаменителя, вся потрескавшаяся, с разрезом над накладным карманом.
Этот разрез появился в тот день, когда отец в очередной раз попросил отвезти его на рыбалку. Он тогда уже плохо ходил, и каждое движение причиняло боль. Но ничто не могло помешать рыбацким прихотям.
Помню, всегда удивлялся. Ну, какая рыбалка, если до туалета дойти - и то проблема. Но отец всегда отмахивался: "Ничего, памперс надену, все будет нормально".
Вот и тогда он с вечера собирался с упорством человека, для которого рыбалка могла стать последней. Черви, каша-подкормка, обжаренные хлебные корочки, свареная кукуруза - все заранее было разложено по коробочкам, баночкам и кулечкам с особым педантизмом. Как и удочки, для которых давным-давно, наверное, лет тридцать назад, сшил специальный чехол.
Но вот отставлена в сторону не допитая бутылка водки, приготовлены теплые вещи, так как утром обещали заморозки. А отец все никак не успокоится, перебирает снасти, проверяет крючки, леску, поплавки.
С таким же упорством уже на гребном канале он будет закидывать удочки, стараясь попасть подальше от того места, где с рассветом начнут тренироваться гребцы на байдарках и каноэ. А кидает он, несмотря на преклонный возраст, ловко. Раскручивает леску с грузилом над головой, как ковбой лассо.
Я никогда не замечал, когда он отпускает ее. Вдруг в определенный момент леска словно начинает самостоятельную жизнь и устремляется вперед, в предрассветную темноту. Всплеск и - тишина. Только отец слегка постанывает и кряхтит. Бросок не прошел бесследно, зашевелились камни в мочевом пузыре.
Отец раздвигает сборный стульчик с брезентовым сидением. В ожидании поклевки можно провести много времени. Но только не в этот раз. Не проходит и десяти минут, как вздрагивает и звенит на леске колокольчик. В свете луны он выглядит как колокол уменьшенных размеров.
Несколько ловких движений бывалого рыбака и на мелководье, возле самого берега, появляется рыба. Она поводит хвостом, словно цепляясь за воду. Но это все бесполезно, так как после нескольких рывков рыба невольно прочно заглотнула крючок.
Еще одно движение рук и ее выбрасывает на берег. А отец, потеряв равновесие, по инерции делает несколько шагов назад, в сторону и натыкается на ветку. Слышно, как рвется кожзаменитель...
Этот разрез над накладным карманом я так и не успел зашить. А когда отца не стало, куртка долго висела в стенном шкафу, напоминая об удачном улове на гребном канале. Тогда клев был на славу, и отца я видел по-детски счастливым и наивным одновременно. Таким, наверное, в последний раз. Потому что вскоре была операция, после которой он так и не поправился.
И вот он стоит передом мной, возникнув во сне из ниоткуда, из темноты, пустоты, которая давит так, что дышать нечем. Становится жарко, на лбу выступает испарина. Слова застревают в горле. А он стоит, молчит, и непонятно, почему в его глазах немой укор.
- Ну, здравствуй, сын. Нам, кажется, пора на рынок, - морщины на лице вдруг разгладились, и я увидел его улыбку. - Рыбки что-то захотелось.
Я вспомнил, что отец всегда любил ходить по рынку, прицениваться, торговаться. Он словно получал от этого удовольствие, чего не скажешь про меня. Каждый такой поход от прилавка к прилавку давался мне с трудом, особенно разговоры с продавцами, не желающими уступить в цене. А отцу казалось забавным, когда торговцы, желая отделаться от надоедливого "дедули", соглашались на уступки.
Но на этот раз все было иначе. Мы шли по рыбным рядам, где народу почти не было. Рыба на прилавках лежала всякая: большая и маленькая, порезанная кусочками и почищенная. А еще она плескалась в специальных емкостях с водой. Воды чуть, а взмахнет хвостом - и брызги летят во все стороны.
Продавцы жестами приглашали к своим прилавкам, предлагая именно свой товар, который самый лучший, самый свежий, самый качественный. И вдруг я понял, что меня напрягает среди этого рыбного изобилия. Запах! Пахло не свежей рыбой, икрой или протухшими внутренностями.
Здесь, в рыбных рядах, витал стойкий аромат сдобы. Он был настолько ощутим, что даже во сне почувствовал, как рот наполняется слюной. Как в детстве, когда с детворой возились возле печки, в которой бабушка пекла пироги с капустой и с рисом и яйцами.
Но это было давно, больше 30 лет назад, во времена моего босоного детства. Тогда отец был молодой, я пешком бегал под стол, а родственники, собравшиеся за обильным столом у бабушки, под разносолы пели, а потом иногда и плясали. Но откуда сейчас, здесь, в рыбных рядах этот неистребимый запах сдобы?
Отец заметил мое смятение и показал куда-то в сторону от рыбных рядов. Сколько себя помню, именно здесь всегда начинались прилавки, на которых продавали овощи. Но я не заметил ни помидор, ни картофеля, ни огурцов с зеленью.
На этот раз на овощных прилавках лежала свежайшая выпечка. Про такие румяные булочки и ватрушки еще говорят, что они "с пылу - с жару". Но откуда на рынке появилась кухня или печка, где их можно приготовить? Рядом с прилавками ничего похожего на кондитерскую не наблюдалось.
- Почем ваша выпечка? - Отец полез в карман куртки за деньгами.
- 10 рублей булочки и 15 - ватрушки, - торговка раскраснелась, словно только что отошла от печки. Ее лицо излучало довольство и гордость за свою продукцию.
Пока мы, обжигая пальцы и губы, расправлялись со сдобой, возле прилавка шла бойкая торговля. Люди подходили и уходили. А когда отец обернулся, чтобы повторить заказ, на прилавке было пусто.
- Вам что еще надо, булочки или ватрушки? Я мигом испеку, - женщина улыбалась так искренне, что мы забыли о рыбе, за которой, собственно, и пришли на рынок.
Но ждать пришлось дольше, чем предполагали. Только через полчаса она опять появилась возле прилавка, не обращая на нас внимания. В руках у нее был бумажный пакет.
Женщина сняла белый передник и халат, под которыми оказалась повседневная одежда: спортивный костюм и кожаная куртка. Еще я обратил внимание на стоптанные, покрытые грязью кроссовки..
Заметив мой взгляд, она протянула пакет: "Это ваш заказ. На сегодня мы закончили работу".
- А сдачу можно? - как можно небрежнее, словно о чем-то неважном, спросил я.
Женщина удивилась, ненадолго задумалась, а потом сказала нараспев: "Сдачу? Сдачу... конечно... можно".
Она бросила на прилавок металлическую монету достоинством 10 рублей. Ловко закрученный кругляшок, многократно прокрутившись вокруг своей оси, со стуком упал возле моих ног.
Я поднял монету. А когда разогнулся, отца рядом уже не было. Он исчез так же внезапно, как и появился, ушел в никуда, в обволакивающую пустотой вязкую темноту.
Рядом со мной находилась только торговка. Она, кажется, уже никуда не спешила и с нескрываемым любопытством рассматривала меня.
Под ее взглядом я вдруг ощутил себя насекомым, которого рассматривают под микроскопом. Чувство было настолько неприятным, что мной овладели злость и неприязнь к этой незнакомой женщине, торговавшей на рынке сдобой.
Кажется, она уловила всю эту гамму чувств. Во всяком случае, перестала улыбаться и пристально меня рассматривать.
- Возьми вот, - протянула она что-то круглое. - Хотя бы иногда их надо заводить.
И я увидел часы. Круглые карманные часы с откидной крышкой, которые несколько лет назад подарил отцу на день рождения. Они ему настолько понравились, что он с ними не расставался никогда.
Каждое утро отец брал их в руки, поглаживал металлический корпус, откидывал крышку. Проверял ход стрелок и заводил.
Завод часового механизма стал для него особым ритуалом. Даже когда начало подводить зрение, он не забывал слушать их тиканье. Даже в больнице, в первые дни после последней операции, когда казалось, что все самое страшное уже позади...
Утро ворвалось в сознание с трелью и вибрацией будильника сотового телефона. Реальность постепенно начинала диктовать свои условия. Надо было собираться на работу.
Я встал с дивана, прошелся по комнате и направился к письменному столу с верхними полками, на одной из которых стояли рамки с фотографиями.
На соседней полке заметил круглые карманные металлические часы. Словно в замедленной кинохронике поплыли кадры последнего дня жизни отца, когда он не мог уже вставать с постели. И тут я понял: в тот день отец в первый и последний раз нарушил свой ритуал.
Я откинул металлическую крышку и на всякий случай, словно надеясь на чудо, приложил часы к уху. Нет, механизм молчал. Да и как иначе? Часы больше года никто не трогал.
Колесико провернулось раз, другой, третий. Вздрогнула секундная стрелка. И я вдруг почувствовал сладковатый запах сдобы. Ванильный запах сдобы в рыбном ряду.