Аннотация: Художественно-исторический очерк об одном подмосковном храме - непосредственном свидетеле и участнике многих событий в истории России...
Максим Яковлев
СЛОВО О ХРАМЕ ВОСКРЕСЕНИЯ
В СЕЛЕ ВАСИЛЬЕВСКОМ
История этого Храма ведёт свою родословную со времён Московской Руси, и неразлучна с историей самого селения. С тех пор стоит он на том месте и на той земле, где суждено ему было быть задуману, срублену из доброго леса, и освящённому в благочестивый и покаянный обычай русских князей. Осенённому и доныне незримою тенью слепого великого князя Василия Васильевича Тёмного, - в кругу собравшихся на богослужение крестьян его же села, которое и приняло от него в тот день своё настоящее имя.
Васильевское стоит между Рузою и Звенигородом - в двадцати пяти километрах к юго-западу от последнего, на пологом берегу Москвы-реки, в непосредственной близости от Старой Смоленской дороги (ныне Можайское шоссе). Селение появилось на данной местности после того, как река, изменив своё русло, обнажила плодородную почву, тем самым, давая повод к переселению из прежнего сельца, располагавшегося немного севернее, и не сохранившему до нашего времени своё название. С птичьего полёта село видится как бы на краю широкого выступа, очерченного рекою, - там, где она круто меняет своё течение с восточного на северо-западное.
На холмистых берегах, среди дубрав и полян, обильных зверьём и дичью, эта земля славилась рыбными ловлями, отличным лесом, годным для любого дела, а также бортничеством - добычей мёда. Издревле населённая местность сия входила в состав Звенигородского княжества. В 1389 году Московский великий князь Дмитрий Иванович Донской завещает его второму сыну, Георгию.
Князь изрядный. Крёстным отцом его был сам Сергий Радонежский, а духовным отцом - преподобный Савва (из той же Свято-Троицкой обители), который, склонившись на многие неотступные просьбы князя, поселяется вблизи его городка Звенигорода и основывает монастырь (Саввино-Сторожевский). Князь Юрий тщанием и серебром своим участвует в обновление и благоукрашении Троицкого собора в Лавре преподобного Сергия; он же возглавляет победный поход на Волжских болгар; в пылу благочестия своего возводит у себя в Звенигородском кремнике Успенский собор, поручая его кисти Андрея Рублёва... и всё это быв восемнадцати лет от роду.
Княжество охотно заселяется, строится, считает прибытки, чему в немалой степени способствует и "государева дорога" - путь, во-первых: на Великий Новгород, в обход недружественных тверских застав; а во- вторых: на запад, через именитый Смоленск. К тому же, по своей красоте, богатству угодий, климату, оно считалось одним из самых лакомых кусков ближайших к Москве земель. И можно жить в благодарение Богу, Подателю всяческих, и Смотрителю земных пределов. Но мания верховной власти... Как часто она оказывается сильнее любого довольства и любого почёта.
В Москве умирает великий князь Василий Дмитриевич, оставляя наследником малолетнего сына Василия, и пятидесятилетний князь Юрий вступает в борьбу со своим племянником за право, как верит он, завещанное ему отцом, Дмитрием Донским: "... а по грехом отъимет Бог сына моего старейшаго Василья, а хто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему стол Васильев, великое княжение". Дважды разбив дружины Василия Васильевича, Юрий дважды входил в стольный град. Наконец, окончательно воссел в Москве на великом княжении и был поражён внезапной смертью.
Двое из сыновей его, унаследовав, помимо прочего, поделённый между ними Звенигородский удел, последовали несчастному примеру отца. Сначала старший сын, Василий Косой, поднялся в нарушение клятв на великого князя (своего двоюродного брата), но был разбит, пленён и ослеплён руками московских бояр. Затем другой сын, Дмитрий, получивший прозванье Шемяка, напал врасплох на великого князя, молившегося над гробом преподобного Сергия, ослепил его в отместку за брата, принудил отречься от власти, и также воссел в Москве, творя неправедный суд в угоду своим льстецам (отсюда "Шемякин суд"). Отвергнутый большинством русской земли, сей несостоявшийся узурпатор, вынужден был вернуть великий стол Василию Тёмному; бежал, истребив многих безвинных, и заперся в Новгороде, где в несколько дней умер от яду.
Третий же, младший сын, бывшего Звенигородского князя, Дмитрий Юрьевич Красный, был настолько же отличен от братьев жизнью, насколько изумителен своей смертью: страдая от неизвестной болезни, был он лишён слуха, вкуса и сна, - мучимый беспрестанным кровотечением из носа, так что ему затыкали ноздри, чтобы смог он причаститься Святых Даров. Причастившись, упал он замертво. Когда же стали читать над ним Псалтирь, вдруг скинул с себя покров, и начал петь в гробу стихиры, - не открывая глаз, перемежая пение душеспасительными речами... Так продолжалось подряд три дня, после чего, наконец, душа его отлетела к Творцу и Богу живых.
В конце "Шемякинской смуты", обширный Звенигородский удел отошёл к великому князю, и в 1462 году был поделён на несколько мелких княжеств. Рузское княжество, куда наряду с Волоком Ламским и Ржевом входило и село Васильевское досталось шестому из семи сыновей Василия Тёмного, князю Борису Васильевичу Волоцкому. Будучи весьма строптивым соратником своему старшему брату, великому князю Иоанну III, был он наслышан о добродетелях игумена Иосифа, и приняв его в своих пределах Волоколамских, отдал ему в полную волю выбор места для святой обители.
Преподобный Иосиф Волоцкий, к тому времени исходивший многие монастыри под видом простого инока, научения ради строгим опытом монашеского общежития, основал свой монастырь в глубине соснового леса, на берегу реки Струги при слиянии её с рекой Сестрой. Когда же пробил час строительства первоначального храма в честь Успения Пресвятой Богородицы, князь Борис Васильевич, по примеру отца своего, с боярами и отроками, сами носили и клали брёвна, чтобы благодарно участвовать потом при его освящении.
Из монастыря преподобного Иосифа Волоцкого выйдет немало великих подвижников, в том числе и на святительские кафедры: митрополит, архиепископ и целая череда епископов. Преподобный Иосиф, чтивший князя за его благодеяния Божьим церквям и монастырям, возлюбил и сына его, князя Ивана Борисовича, став ему крёстным отцом и духовным наставником. Сей-то князь Иван, получивший в наследство часть Рузского княжества, и доставил нам первое документальное упоминание о Васильевском, пожаловав в 1498 году свои сёла: Васильевское, Каринское, Богородицкое, Неверово московскому Симонову монастырю.
В декабре 1504 года преподобный Иосиф, взяв с собой духовное завещание тяжело больного князя Ивана Борисовича (согласно которому тот завещает город Рузу и весь удел свой великому князю Московскому), отправляется в Москву на собор, учреждённый для суда над ересью жидовствующих, - широко распространившейся тогда духовной заразы по человеческому пристрастию к разного рода тайным учениям, чародействам, и астрологии, отвращающая людей от христианства вплоть до поругания его святынь. Ересь проникла в храмы, монастыри, поразив многих пастырей: иных некнижных и простодушных, иных же нетвёрдых в вере... Достигла даже до высшего круга лиц, включая митрополита Зосиму. Выступив главным обличителем жидовствующих, преподобный Иосиф Волоцкий добился передачи основных виновников ереси в руки гражданского суда, по приговору которого наиболее ярые еретики были сожжены в клетках.
В те же дни случилось умереть Рузскому князю Ивану Борисовичу, - уйти без последнего покаяния и причастия. Вернувшийся в ворохе снежной метели преподобный Иосиф, едва перешагнув порог монастыря, был встречен печальной вестью, и войдя в свою келью, много скорбел и молился о князе. Между тем, приехали от старшего брата князя Фёдора; святой же не прекращал молитвы. И Господь оживил его крестника, - князь Иван открыл глаза, смог исповедаться своему духовному отцу, затем причастился Христовых Таин, после чего мирно почил, имея возраста двадцать неполных лет.
Брат его, Фёдор Волоцкий, стал притеснять монастырь (не из-за того ли завещания, заверенного духовником покойного брата?), и святая обитель по ходатайству своего игумена перешла под прямое покровительство великого князя Московского и митрополита, о чём была выдана несудимая грамота.
События этого времени, равно как и все последующие события, проходя одно за другим, не могли не сказаться и на жизни Храма Воскресения Словущего в селе Васильевском.
Храм помнит немалые дары, и тяжкие вздохи первоначального благодетеля своего великого князя Василия Тёмного в последний его приезд сюда, в смертельной болезни, тихим морозным полднем...
Беспримерна княжеская судьба его. Весёлый сердцем, любил он битвы, - хоть были и неудачи. Бывало, падал от изнеможения, с отрубленными в рубке пальцами, под бешенным градом татарских сабель на Нерли, и не сдавался. Бывал в плену у чужих, но так же и у своих. Позволил вырвать глаза сопернику, - за то ослеплён был и сам. Не раз, под клятвой, отрекался от власти, теряя всё: и честь, и почести, и дом, и круг соратников... И всё, всё это возвращалось ему сторицей. Его незлобивость и покорность всевышней воле вменялись ему в слабость устами "сильных", - тех, кто так бессильно внимал в Успенском соборе митрополиту Исидору, оглашавшему "Флорентийскую унию" о перемене православной веры и отдании Руси под власть папы, - и были спасены той "слабостью" великого князя, которой хватило твёрдости прервать предательскую речь, изгнать изменника из собора, и заключить под стражу. Одно это деяние, повлиявшее на историческую судьбу всей нации, ставит имя Василия Тёмного в число самых первых и светлых имён России.
Здесь, в этом Храме, стоял он, страдая совестью, незадолго до своей кончины... Здесь же, в недавно прирубленной трапезной, спасался от бурной грозы наследник князя Иван "со товарищи"...
Здесь же, спустя десять лет, ветреным майским днём 1471 года, во время дневной стоянки, был отслужен молебен Архистратигу Небесных Сил во благоприятный исход побоища. Строитель царства Московского, Иван Васильевич III, приложился к иконам, почтив память отца своего. Вышел из Храма, слепя на солнце зерцалом доспехов, стоял на берегу у шатра... Ждали, пока переправлялись полки Челяднина с Оболенским. Перекинулся с Холмским коротким словом, улыбнулся, прищуриваясь на новый стяг Оболенского... Подвели к нему коня, он уселся осанисто, лёгким кивком двинул рать на Великий Новгород...
На другой год, Храм встретил своим на маковке резным крестом, плывущую невестой по реке, Византийскую царевну Софью Фоминичну: встала с атласного стульчика, перекрестившись, - с берега глядели во все глаза крестьяне и дети. Плыли в виду Храма большим посольством, на широких ладьях с балдахином. Провожал их до поворота... Вбежал в него батюшка, сверкая слезами, с молитвой на ходу - прямо в алтарь, к престолу, и клал поклоны: "Сподобил увидеть, Господи, царевну греческую!.."
Весенним половодьем 1475 года по Храму скользнул оценивающий взгляд Аристотеля Фиорованти, проплывавшего мимо в сопровождении нарочитого посла Семёна Толбузина (отправленного в Венецию: дабы любыми хитростями и посулами сманил в Москву знаменитого мастера); сеньор во весь рост, в тяжело распахнутой шубе, заложил руки за спину... обернулся ещё раз... Уже в апреле, специальным дубовым брусом, окованным с одного конца, он развалит остатки стен недостроенного в Кремле собора, рухнувшего от негодной извести и расчётов, чтобы возвести на четвёртое лето знаменитый Успенский собор к неописуемой радости всего града Москвы и государя Великого князя Ивана Васильевича III с государыней Софьей Фоминичной, - самодержца, положившего конец политическому непостоянству Великого Новгорода, а заодно и его вольному норову, включив сего строптивца вместе с упрямой Тверью и Вятской землёй в единое государство, которое раздвинул до Урала, освободив от ненавистного ига, и предав ему впервые царственное достоинство.
Храм стоял. Бури дважды срывали крышу, её быстро стелили заново. Случались пожары, горели дворы и амбары, не достигая стен его, стоявшего особо, всегда за изгородью. Он давал погорельцам кров и временное прибежище; дети бегали по нему, стуча молочными пятками... В лето страшного мора больше месяца стоял пустым, над трупами сельчан, - некому было ни отпеть, ни похоронить...
С его смолисто отёсанного амвона оглашались "Слова" Иосифа Волоцкого, распространявшиеся повсюду в списках иноками его обители: "Прежде всего, возлюби Господа Бога всем сердцем и всем умом твоим и крепостью; пусть не отлучает тебя от любви Божией ни жизнь, ни смерть, ни настоящее, ни грядущее. Пусть все правила твои и привычки будут угодны Богу... Мало говори и много размышляй... Трудись руками своими, благодари за всё... Не оправдывай себя... Пусть ярость не даёт тебе насилия и похоть не владеет тобой... Ищи небесного и не жаждай земных благ: над ними растянута сеть - увязнешь, как птица. Беседуй с лицом весёлым, чтобы весело было и разговаривающему с тобой. Разговаривая с бедняком, не оскорби его... С равными встречайся мирно; младших принимай с любовью; пред почтенными не ленись стоять...
Вспомни, сколько ты грешил пред Богом с юности своей. Подумай, сколько там под землёй душ, оскорблявших Бога, желавших получить малый отдых и не получивших. Подумай, как часто поднималось море жизни нашей от плоти нашей, сколько бурь и мятежей, сколько ветров, сколько греховЈ сколько слёз по городам, домам и торгам!.. Что в этом мире не ложь? Всё полно болезни и страха... кто в этой жизни прожил без скорби, кто не стонал? Сколько обманутых жизнью! Подумай, что скоро оставишь ты всё видимое: и эту землю, и это небо, и этих людей... Что с нами будет, не ведаем. Покаемся теперь; после смерти нет покаяния. Что сделаем здесь, то и найдём там; что посеем, то пожнём..."
В скудные неурожайные лета монастырь преподобного Иосифа Волоцкого принимал до 7000 измождённых иссушённых голодом крестьян, раздавая им хлеб от сёл своих, выкармливая детей, оставленных у ворот родителями на его попечение...
В середине июля 1514 года Храм накрыло шалью дорожной пыли: шла Московская рать под хоругвями государя Василия III; по реке на плотах тянули пушки (третий Смоленский поход за два года). По просьбе государева пушкаря Стефана окропили святой водой из Храма подтонувший под огромною пушкой плот, а заодно и самих пушкарей. Полки проследовали скорым шагом, поспевая к Можайску; соединившись с ратниками Михаила Глинского, приступили к непокорным валам Смоленска, где тремя убийственными выстрелами пушечного наряда решилось дело. Из городских ворот вышел Смоленский владыка Варсонофий со словами: "Государь князь великий, много крови христианской пролилось; земля пуста, твоя отчина; не погуби города, но возьми его с тихостью".
Из Москвы, под Филиппов пост 1525 года везли в оковах преизрядного богослова, философа и поэта, водившего дружбу с Савонаролой, постриженика Афонского, святого Максима Грека. Церковный сторож впустил их в Храм. Была же редкая стужа... Бесстрашный в мудрости, в чужой стране, занятый выправлением церковных книг, не мог умолчать о незаконном разводе великого князя с Соломонией, и сослан в Волоцкий монастырь, обвинённый в нарочитом искажении Святого Писания. Там, временами опамятовавшись от побоев, дыма и смрада, писал на стенах углём канон Святому Духу Утешителю...
В ноябре 1533 года, владелец Рузы и окрестных сёл, князь Дмитровский Юрий, поспевал резвым скачем в Москву, - держась по берегу, так как лёд ещё не был крепок. Старший брат и великий князь Василий III отослал его, страдая в болезни: государю, по Божьему посещению, стало худо во время потехи на зайцев, так что невмочь было в седле сидеть, а скоро и лёжа не мог утешиться. В Васильевском Юрий позвал всех молиться о государевом исцелении. Матушка с пономарём и псаломщиком подняли всех на ноги. Храм вместил в себя всех входящих, всю тревогу, и всё упование их. Батюшка ходил по нему, густо кадил смолой перед иконой Пресвятой Богородицы: припадали к ней и молились сердечно, также и преподобному Онуфрию Великому, - об "отце-заступнике русской земли"... Молились в кельях, и в избах, и в палатах, и у одра его... В последнюю минуту успели постричь государя в монашеский чин, по заветному его желанию, с именем Варлаам; причастился едва в сознании. И просветилось лицо его, и душа отлетела к Богу, - на глазах очевидца: "аки дымец мал".
Воплем народным заглушался скорбный бой московских колоколов... Так хоронили дети отца своего, по словам летописца.
Наступило время Ивана Васильевича Грозного.
Пока стояло село, стоял и Храм: крестил и отпевал своих прихожан, наполнялся их покаянными вздохами, и Славой Господней. Был свидетелем многих скорбей и глубин человеческих. Украшался, паче всяких сокровищ, рабами Божьими; освещался их радостными слезами... Укрывал их в подклети своей от лиха опричнины. Горел от нашествия Крымского хана Девлет-Гирея, и вновь отстраивался...
Гремели грозы, сотрясалось и воздвигалось православное царство под державной дланью царя, - могущей осыпать дарами монастыри, и осыпающей с плеч на землю головы подданных со святыми молитвами на устах - за него, государя-отца...
Ему дано было имя "Грозный". Грозный - не признак кровожадности, не гримаса маньяка-убийцы и палача, для этого есть другие определения. Грозный - знак благородного гнева, карающего, но и милующего, - подобно грозе, нагоняющей тучи и разящей саблями молний, не для забавы, но чтобы дать обновленье природе, очистить землю от засухи, насытить почву животворящей влагой, а застоявшийся воздух озоном - дивной благоуханной свежестью, и явить небесное чудо радуги... Русские князья, вступая во власть, обещались пред Богом: "служить честно и грозно".
Устроитель Земских народных соборов, покоритель ханств Казанского и Астраханского, обладатель Сибирского царства, ревностный исполнитель церковных уставов, несчастнейший муж и отец - без любимой жены и любимого сына-наследника, исправно зачитывающий синодик с именами казнённых им, засыпал лишь под утро на полу молельни... под голову ему подкладывали тюфяк...
Однажды к Храму, подновлённому после пожаров, ещё сладко пахнущему сосной, подъехал конный поезд с московским архиереем. Владыка привёз с собой на приход нового батюшку, взамен безвестно пропавшего. Поставлена пятиалтыновая свеча, и, при стечении, убитого горем, православного люда, отслужена панихида - по новопреставленному иноку Ионе (в миру - Ивану Васильевичу Грозному).
Петровским постом 1592 года, природный наследный царь Фёдор Иванович отъехал с царицей Ириной на ближнее богомолье, и став на полпути к Ферапонтову, посетил село Васильевское и церковь его. Войдя, приложился к иконам, сам же пел и прилежно молился о пращуре своём Василии Тёмном. Пожаловал вклад серебром на просфорню, и на дорогой оклад престольному образу. Говорил со всеми просто, не разделяя; раздавал радостно милостыню...
Царь Фёдор царствовал, не отходя от Псалтири, предав себя целиком в руку Божию. И всё устраивалось Его рукою. И была тишина, и на земле мир... И первый патриарх всея Руси был поставлен при нём, по его желанию.
Но в этой тишине уже убит был царевич Дмитрий.
Царь Фёдор уснул, отойдя ко Господу. Царство досталось шурину, - правителю, желавшему править законно и щедро, на крови убиенного отрока (желание столь же неугасимое, как пьянство, изменяющее человеческий облик), и многие быстро поняли, что угодно правителю, склонному к лести. А угода рождает выгоду. Измена вошла в обычай, в спальни и кабаки: ради страсти, ради корысти, ради страха и мести. Ради самых благих намерений... Двигая этими рычажками, мы приводим в действие силы, над которыми уже не властны. Страшная засуха и недород лишь усилили бурю слухов и подозрений...
Царство Бориса постигла правда, брошенная устами юродивого: "Умная голова, разбирай Божьи дела. Бог долго ждёт, да больно бьёт". Так говорил ему московский блаженный Иван Колпак. Явилась смута. Всё потонуло в ней: смешались цари, самозванцы, бояре, поляки, разбойники... Свои и чужие проходили огнём и мечом по сёлам и храмам, оставляя после себя пустыню насилия и грабежа...
Ужасы бедствий открыли, наконец, уста покаянию. В толще народной нашлись святые угодники, нашлись герои: Пожарский и Минин. Нашёлся и достойнейший государь самодержец - починок Романовых Михаил. Всё нашлось под небесной державою Божией Матери, и преумножилось.
Храм Воскресения стоял без стен, без купола, без единого уцелевшего бруса. Стоял невидимкой над пустырём до 1619 года. В этот год село Васильевское было пожаловано во владение пятерым казакам-атаманам, за их усердие в изгнании польской шляхты, и стало вотчиной Нагая Тобыльцева, Ивана Желескова, Викулы Завьялова, Ивана Кострова. Церковную землю и пашню занял пятый из них, и Храм стоял теперь на усадьбе атамана Фёдора Семёнова - сына Кочета. Так простоял он почти восемь лет над двором этого казака безмолвным свидетелем его семейного обитания, до тех пор, пока земля эта не была отдана по жалованной грамоте "Государя Царя и Великого князя Михаила Фёдоровича всея Руси" Ново-Спасскому монастырю, - до тех пор, пока ни нашлись нужные деньги, - до тех пор, пока ни приехал сюда монастырский эконом с молодым игуменом, - до тех пор, пока не поплевали на мозолистые ладони и не взялись за топоры сельские мужики. Тогда-то вновь облёкся Храм рублеными венцами, просторной трапезной, новой оградой, увенчанный новым куполом крестом... Стал лучше прежнего. Скоро и всё село Васильевское отошло под хозяйскую руку монастыря.
Храм, словно прилежный работник, снова принялся крестить, исповедовать, отпевать крестьянский народ Божий...
Прошло ещё полвека переменчивой русской жизни. Монастырь, исходя из собственных нужд, продавал отдельные участки своих владений. К тому же, готовились новые статьи "Уложения" о "вотчинах и поместьях", по приговору боярской думы и лично царя Алексея Михайловича.
В один из майских дней 1675 года, после праздничной обедни, отслуженной наместником Ново-Спасского монастыря, которому сослужил в тот день новоназначенный на приход отец Фотий Васильев, из Храма вышла процессия в парадных одеждах и направилась на освящение свежепостроенного дома-усадьбы известного головы Малороссийского и посольского приказа, царёва друга и сродника, боярина Артамона Сергеевича Матвеева - нового владельца села. После угощения, сопровождавшегося игрою на клавесине, гостям были предложены показательные бои на "гишпанских шпагах", к исключительному удовольствию Матвеева-младшего, одетого в немецкое платье.
Тем же вечером, Артамон Сергеевич выехал по неотложным делам в Москве. Ему, опытному царедворцу, не приходилось жаловаться на судьбу: заведуя, по сути, всей дипломатической службой, держа в своих руках многие нити, способные влиять на внутреннюю и внешнюю политику государства, он был одной из ключевых фигур эпохи русского царя Алексея Михайловича, фигура которого неоспоримо величественна по своему историческому масштабу. Этот мягкий государь умел царствовать. Ошибки одинаково доверчивой и независимой - часто до гнева - натуры, сказавшиеся на ошибках правления, никак не умаляют всего величия его заслуг: воссоединение с Малороссией, проведение назревшей церковной реформы непоколебимого Никона, сословное устроение русского общества... Даже, потрясшее Русь, восстание Стеньки Разина лишь ещё ярче окрашивает его эпоху.
В конце января 1676 года царь почувствует упадок сил. Распорядится о всеобщей амнистии, о прощении всех государственных должников, и об оплате частных долгов за счёт царской казны. Благословит на царство сына Фёдора. Спокойно пособоровавшись и причастившись, спокойно отойдёт ко Господу. Матвеев же, останется верен партии Петра Алексеевича (своему родственнику по крови), верен истово, до конца.
Сейчас он едет по звенящим соловьями холмам, в превосходной карете, предполагая заночевать в своём Одинцове... Впереди ждала его опала и ссылка в Пустозёрск на Печорские берега, из которой он непременно вернётся, для того, чтобы быть сброшенным на пики стрелецкого бунта.
Над Россией уже трепетала зарница Петра.
Границы государства Российского, при всех, подобающих тому неурядицах расширились - до Полярных льдов - до Китая - до Польши, и подступили вплотную к Крыму. В устье Невы, на московских костях родится новая столица со святым именем первоверховного апостола Петра, и подмосковные сёла, оказавшись в глубине территории, в стороне от великих событий и военных походов, заживут своей негромкой помещичьей жизнью.
Однажды под Благовещенье, псаломщик, гремя засовом, открыл двери: внутрь Храма зашёл и с любопытством осматривал его новый владелец Васильевского Емельян Игнатьевич Украинцев, купивший его у вдовы прежнего владельца, боярина Семёна Ивановича Заборовского - неудачного родственника (по племяннице) царя Фёдора Ивановича, почившего бездетным более десяти лет тому назад.
Емельян Игнатьевич начинал карьеру в Посольском приказе под руководством всё того же Артамона Матвеева. Назначался государевым гонцом в Польшу, Швецию, Голландию; ведал приказом во время короткого правления царевны Софьи - под рукою её сердечного друга князя Голицына, с коим был причастен к заключению "вечного мира" с Польшей (Россия, наконец, вернула себе Киев и всю левобережную Украину), а также и его соратником в изматывающих походах на Крым. После удаления Голицына, Посольский приказ остаётся за Емельяном Игнатьевичем, наряду с другими важнейшими приказами, в том числе, Малороссийским, Дворцовым судным, Казанским и прочими, а кроме того, Большой Казной, и Большим Приходом.
26 февраля 1693 года Пётр I обмакнул перо в чернила, - среди прочих бумаг и распоряжений, государева рука изволила начертать самолично: "За ево многие к Великим Государям службы и за крымские два походы, из ево поместья в вотчину село Васильевское с деревнями и пустошами и со всеми угодьи и со крестьяны, и та вотчина ему, думному дьяку Украинцеву и его детям и внучатам и правнучатам в роды их неподвижно". Той же самодержавной рукой, едва дождавшись смерти Емельяна Игнатьевича, имение было отнято и отдано своему доверительнейшему сподвижнику, Гавриилу Ивановичу Головкину.
Между двух этих фактов - слава и память раба Божьего Емельяна Украинцева, чрезвычайного посланника при Оттоманской Порте. 3 июля 1700 года, при пушечной пальбе русской эскадры, он прибывает на флагманском корабле в Константинополь, где в результате упорнейших и труднейших переговоров заключает на блестящих условиях мирный договор с Оттоманской Портой. Помимо того, добивается свободного и безопасного проезда русских паломников в Иерусалим, а также возвращение грекам Иерусалимских святынь, и восстановления Сербского патриархата с передачей ему церквей. Подписание этого мирного договора позволило Петру немедленно объявить войну Швеции, начав, тем самым, петербургский период русской истории. В конце своей миссии, Украинцев удостаивается личной аудиенции у султана, делает прощальные визиты иностранным посланникам, везде явив себя с подобающим послу великой державы достоинством.
На возвратном пути в Россию, был он застигнут на море внезапной бурей, и взывая ко Господу, даёт обет, что поставит храм Его Имени, в случае своего отчаянного спасения. Через два года он, уже "Думный тайный Советник и Канцлер", получает в своё ведение Провиантский приказ. В 1704 году, вызванный Петром на его квартиру в Преображенском, будет бит "на теле" дубьём за корыстолюбие и превышение полномочий. Приехав в Васильевское, безотлагательно начинает возведение каменной, взамен деревянной, церкви в честь обновления Храма Воскресения Христова или "Воскресения словущего". Храм будет полностью построен и освящён к осени 1706 года протопопом Захарией Ивановым в самый престольный праздник, при широкой раздаче милостыни и фейерверках (за два года до смерти Емельяна Игнатьевича посланником в Венгрии). И Храм примет ту свою особую стать и торжественность, которые донесёт до настоящего времени. Таков был дипломат и помещик Емельян Украинцев; "он вырос среди государственных дел, и оставил повсюду следы выдающегося благоразумия", - сказал о нём его современник, секретарь Австрийского посольства И.Г. Корб.
"11 ноября 1708 года пожаловали Мы господину Головкину после умершего дьяка Украинцева в Звенигородском уезде село Васильевское с деревнями и пустошами и со всеми принадлежностями. Пётр".
Граф Гавриил Иванович Головкин, ближний соратник Петра, произведён государственным канцлером в громе "вивата" на ещё не остывшем поле Полтавы. Через десять лет, он - президент Коллегии иностранных дел; в 1721 году (по заключении Ништадского мира) выступая от имени сената, просит Петра принять на себя титул "Отца Отечества, Петра Великого, Императора Всероссийского". Этой чеканной формулой был дан исторический образ царя-реформатора для всех последующих поколений.
То был не просто "отец Отечества". Пётр - отец империи, он явился, чтобы сделать Россию империей.
Это был истово верующий диктатор. Он верил: всё, что он делает, освещается волей свыше, даже смерть сына - единственного престолонаследника. Трудился, не покладая рук, оставив Россию почти без трети мужского населения, полунищей, но бритой, стоящей одной ногой на Балтийском, другой на Азовском морях.
Одним из склонившихся к одру умирающего императора, в надежде услышать имя преемника, будет тоже он, - владелец целого Каменного острова в Санкт-Петербурге, и многих, многих поместий, домов, доходов... и тайн, - влиятельнейший царедворец Гавриил Иванович. Храм помнит этого человека: выражение без гнева и без улыбки меланхолического лица, - в те его редкие скупые наезды в Васильевское. Смутно помнит и сына его Михаила Гавриловича, он приезжал в село, доставшееся ему по наследству, но оказался слишком неосмотрительным родственником правительницы (она являлась сестрою его супруги): предлагал ей принять титул императрицы за день до её свержения. Будет сослан в Якутию, и умрёт в ссылке на руках верной жены.
После Петра, сил по большому счёту не было, требовалось хоть какое-то время на передышку. А пока: пиры и забавы двора, отрок Пётр II, сгоревший в разврате лет... Анна Иоанновна, Анна Леопольдовна, бароны, бироны, доносы, шорохи, карлики... неметчина, неметчина...
Храм смотрел на стоящих в нём в чистых - к обедне - одеждах односельчан... Каждого из них знал он с детства, - ещё сосунками-младенцами на груди своих матерей, знал год за годом, - и в зрелом возрасте, и в женитьбе-замужестве: с чередою семейных радостей и неурядиц, и в болезнях, и в старости, - до белого соснового гроба. Ведал их - со всеми пороками и страстями; знал - со всеми мольбами их, с благодарными горячими слёзами к Богородице... Был вместе с ними единым слиянным телом в таинстве Рождества и певучих колядках, в хрустальном Крещении, в окроплении скота и жилищ; вместе - с Пасхальным звоном, с летним Николой, с Ильёй-пророком, с яблочным Спасом, с медовым... Вместе с небесной лазурью Успения Богородицы...
В 1741 году Россия - вещей птицей - встрепенётся под русским скипетром Петровой дщери Елизаветы; займётся науками, снова начнёт побеждать. Воспрянет и воспарит "Екатерининскими орлами". Отдохнувшая земля стала рожать титанов: Ломоносов, Орлов, Ушаков, Потёмкин, Суворов, Державин... Россия - уже полновесная империя, озирает пределы мира... подпёрла плечом Европу, - стоящая твёрдо на Чёрном море, простираясь дальними островами в рёбра Тихого океана.
В селе начинался "яковлевский" период правления. Яковлевых будет много и долго, более полувека. Храм хранит особую память к одному из них, - к тому, кто не только прилагал заботы о нём по хозяйственному своему усердию, а в самом деле искренне любил его. Вот вызванное этим неподдельным чувством "Доношение" генерал-майора и военной коллегии члена Михаила Яковлева члену святейшего Синода митрополиту Тимофею от 12 мая 1764 года:
"В Звенигородском уезде в вотчине моей в селе Васильевском имеется каменная церковь во имя обновления Храма Воскресения Христова при которой церкви имеется два священника, а служба Божия совершается в оной одна в зимнее время за неимением тёплой церкви; как священники так и приходящие люди испытывают немалую тягость, а при той церкви при обширности трапезы можно в одной стороне сделать придел. Того ради прошу дозволить мне во упоминаемой трапезе сделать деревянный придел во имя Владимирской Богородицы". На что было получено им, по некотором времени, милостивое дозволение. И всё сие устроено со всем надлежащим к тому боголепием, и готово к освящению уже 18 сентября того же года.
Храм любил своё место - на берегу реки, бурлящей на перекате, в окружении полей и густых лесов... Эти сельские крыши в садах, золотые петли дорог, выбегающие из неведомой дали... Замечал на себе любой мимолётный взгляд, и всякий поклон к нему, каждую снятую шапку за несколько вёрст...
Однажды, в июльский полдень, наблюдал, как перед ним - на площади, сельский старшина собирает васильевских жителей. Подъехала дорожная карета с бричкой. Из брички вышел человек и объявил, что он есть их новый управляющий, а они - всем селом -принадлежат теперь московской полковнице Марии Петровне Яковлевой. К барской карете поднесли хлеб-соль от народа, помещица кивнула головой, и представление на том закончилось. Новой барыне подновили господский дом, пристроили терраску с колоннами, поставили беседку в конце аллеи... Она проживала тут почти безвыездно; деревенские девки пели ей песни, разбирая грибы да ягоды, варили варенье... Само собой, завелись приживалки, чернавки-странницы, и пророчицы. Так проходили годы. Изредка наезжали соседи-помещики...
В сухие лета, когда случались пожары, Храм поднимал набат; а после наводнений ходили с корзинами по оврагам - собирали рыбу... Слава Богу, жили.
В России воцарился сорокадвухлетний Павел, но так и не успел обжиться на троне. Был не мудрец, но многому знал цену. Он пал, не дав упасть императорской чести, тем самым, увенчав свою несчастную судьбу, и обратив в ничтожество своих убийц.
Наступил девятнадцатый век.
Перешагнув через отца, взошёл на трон Александр. Он правил во оправдание, а затем и во искупление того злосчастного шага, который бросил на весы своей совести. Обладая выдающимися способностями, он рано осознал себя русским государем, что делало его умнее своих амбициозных советников и врагов. Называли его слабым, робким, непостоянным, "льстивым и лукавым", самовлюблённым... А за всем этим, вырастала личность ответственного правителя и государя-Победоносца. Равной ему фигуры по влиянию на мировую политику в Европе не сыщется.
В Храме служили молебен... Народ в нём стоял так тесно, что многие не имели возможности двинуть рукой, чтобы наложить на себя крестное знамение. Батюшка хмуро кадил с амвона, и всё кропил и кропил их святой водой... Мужики стояли притихшие. Плакали дети, выли бабы на паперти и на площади. Проводы в рекруты...
Поместье в Васильевском от Марьи Петровны перешло к братьям Яковлевым. Двум из них, Александру Алексеевичу, камергеру, бывшему обер-прокурору Синода, и Льву Алексеевичу, сенатору и тайному советнику, было недосуг ездить сюда из Петербурга, и барский дом достался, в конце концов, в полное распоряжение третьему из братьев - капитану в отставке, Ивану Алексеевичу, - после его возвращения из-за границы. Он посетит эту местность весной 1812 года. Её задумчивая красота, само расположение села на изгибе светлой реки, среди пашен и лесистых холмов, произведёт впечатление на "второго Обломова" (характеристика современников). Он перевезёт сюда из Европы свою женщину немку с их незаконнорожденным сыном (которому даст фамилию Герцен), и станет наведываться к ним из Москвы, находясь в нерасторженном браке с законной женой.
В августе мимо ограды Храма промчался на взмыленных лошадях соседний помещик. Спрыгнув с коляски, вбежал в господский дом с последней новостью: "Наша армия оставила Смоленск. Наполеон идёт на Москву!"
Передовые разъезды французов из 4-го корпуса "великой армии" под командованием принца Евгения Богарне появились на третий день после Бородина. Село глядело на них пустыми окнами: крестьяне покинули его, ушли в леса, в ополчение, в том числе, в партизанский отряд полковника Чернозубова, составленный из Витебских егерей и, большей частью, жителей деревень.
Французский разъезд долго не задержался, двинулся по берегу в направлении Звенигорода. Следом стали подтягиваться основные части захватчиков. Поджигали дома и дворы, запылали ограда Храма с пристройками и пустая сторожка... В Каренском завязался бой казачьей засады с разъездом; туда быстро проскакал эскадрон улан. Штаб 4-го корпуса подъехал вместе с артиллерийскими повозками, остановились на площади перед Храмом. Принц слушал доклад штабных офицеров, обследовавших господский дом; распорядился занять его своему арьергардному генералу до утра следующего дня. Уходя, уже от сельской околицы, пальнули из пушки по Храму, отбив кусок от стены, и снеся пол-яруса на колокольне.
Храм остался на пепелище, возвышаясь среди безжизненного затишья и дыма, взирая на идущих в Москву французских солдат...
Этого принца, Евгения Богарне, ожидал впереди удивительный знак судьбы. К нему, ночевавшему в стенах Звенигородского монастыря, явился ночью преподобный Савва и строго наказал, ради сохранения жизни принца и его потомства, не творить никакого зла в святой обители, но выставить стражу для защиты от мародёров. Что и было исполнено.
В последствии, дети и внуки Евгения Богарне, женившись на русских, будут служить России верой и правдой.
Когда Бонапарт увидит себя главой несчастного сброда людей, именовавшихся некогда "великой армией", он сбежит, поручив её участь именно ему - Евгению Богарне, который останется с ней до конца, сумев, ценою огромных потерь, спасти из России лишь жалкие её остатки. Этим и закончится наполеоновское нашествие на Россию.
Александр, во всю годину войны, не прекращавший чтения Святого Евангелия, несомненно заряжая своим упорством русское сопротивление, проявивший столько самообладания, подобающего победителю, знал, Кому принадлежит победа над измотанным, избитым врагом, гонимым гением Кутузова и Барклая-де-Толли, доблестью воинства и "народной дубиной", - он знал, приказывая выбить на медали в память двенадцатого года слова: "не нам, не нам, а имени Твоему". Он знал, давая обет выстроить храм в Москве во имя Христа Спасителя.
Жизнь вернулась в село, стены Храма подремонтировали. Снова, как прежде, он крестил и венчал эти простые русские души, безгласно и верно служа им во всякий день, провожая их - каждую - в судный час из смерти - в безсмертие...
Рядом с ним, в барской усадьбе, рос мальчик - Александр Иванович Герцен. Здесь пройдут его незабвенные детские годы, сформировавшие в нём художественный талант; ему будет многое дано увидеть. Он подарит нам эту картину: "... На пологой стороне - село, церковь и старый господский дом. По другую сторону - гора и небольшая деревенька; там построил мой отец новый дом. Вид из него обнимал вёрст пятнадцать кругом: озёра нив, колеблясь, стлались без конца; разные усадьбы и сёла с белеющими церквами видны были там-сям; леса разных цветов делали полукруглую раму, и черезо всё - голубая тесьма Москвы-реки... При всём том мне было жаль старый каменный дом, может оттого, что я в нём встретился первый раз с деревней; я так любил длинную, тенистую аллею, которая вела к нему, и одичалый сад возле; дом разваливался, и из одной трещины в сенях росла тоненькая, стройная берёза. Налево по реке шла ивовая аллея, за нею тростник и белый песок до самой реки; на этом песке и в этом тростнике игрывал я, бывало целое утро - лет одиннадцати, двенадцати. Перед домом сиживал почти всегда сгорбленный старик-садовник, троил мятную воду, отваривал ягоды и тайком кормил меня всякой овощью..." А вот, его же глазами, - такой былой, и такой невозвратный уже сельский вечер: "... Пастух хлопает длинным бичом да играет на берестовой дудке; мычание, блеянье, топанье по мосту возвращающегося стада; собака подгоняет лаем рассеянную овцу, и та бежит каким-то деревянным курц-галопом; а тут песни крестьянок идущих с поля, всё ближе и ближе; - но тропинка повернула направо, и звуки снова удаляются. Из домов, скрепя воротами, выходят дети - девочки встречать своих коров, баранов; работа кончилась. Дети играют на улице, у берега, и их голоса раздаются пронзительно чисто по реке и по вечерней заре; к воздуху примешивается палёной запах овинов; роса начинает исподволь стлать дымом по полю, над лесом ветер как-то ходит вслух, словно лист закипает, а тут зарница, дрожа, осветит замирающей трепетной лазурью окрестности..."
Любя Россию, он не любил монархию, и верил в "русский социализм", но к интеллигенции не принадлежал, поскольку не был безбожником, и трезво смотрел на Запад, прозревая его неизбежную деградацию и вырождение европейской культуры.
Сюда, в Васильевское, к отцу Герцена, приезжал известный архитектор Витберг, автор первого проекта храма Христа Спасителя, буквально пронизанного масонской символикой. Недалеко от села, он обнаружил мраморизованный известняк, годный для строительства собора. Началась его разработка. Первые барки, гружённые камнем, поплыли в Москву, но, едва поравнявшись на реке с сельским Храмом, затонули, превратившись со временем в заросшие ивами островки. И попыток больше не предпринималось.
Герцен был сослан государем Николаем Павловичем в северные губернии. Вскоре, после кратковременного пребывания в Москве, писатель отбыл за границу, где и предавался своей революционно-литературной деятельности.
Царя Николая I философские проблемы не занимали, зато он понимал главное: смысл государствования (при всех плюсах и минусах оного) - в сбережении вверенного ему народа, а не в революционных экспериментах и либеральных реформах. Кто-то должен сберегать народ Божий и отвечать за него пред Ним - только пред Ним. И если действительно духовно-исторический облик времени знаменует и самого правителя, то царствование Николая Павловича надо признать выдающимся по своему значению для России. Достаточно назвать имена преподобного Серафима Саровского, святителя Филарета, Александра Пушкина, Николая Гоголя, Михаила Глинки, Карла Брюллова, Александра Иванова...
Имение в 1835 году было продано отцом Герцена своему племяннику Голохвастову. Тут же появились псарня и новый флигель. Зачастили шумные компании... пикники, проделки и похождения конногвардейцев... фейерверки и ночные балы...
Затем село сменило нескольких, вполне достойных владельцев, среди которых, участник Бородинского сражения, генерал-майор кавалерии князь Николай Григорьевич Щербатов; его дочь, Мария Николаевна, - в годы её замужества за князем Черкасским; действительный статский советник Николай Петрович Римский-Корсаков, и его внучка Ольга Александровна Букс-Гевден.
В 1860 году село покупает графиня Александра Сергеевна Панина, бывшая уже вдовой, и какое-то время живёт здесь одна. Незаметно, под вечер, приходит к Храму, ей отпирают дубовые двери, и она подолгу остаётся в нём...
Храм, заметно пообветшавший за эти годы, знавший этих людей, хранит их тайны...
Уступив, на время, Европе в Крымской кампании (в который раз явившей миру неукротимый дух русского воинства), государь император Александр II не догадывался, что впереди назначено ему честь и дело Освободителя. Освободив своих крестьян от крепостного права, он принесёт - веками чаемое - освобождение от турецкого гнёта Балканским славянам. Человек широких взглядов, смело пойдёт на демократические реформы, чем в ещё большей степени высвободит безбожную энергию "просвещённых" борцов с тиранией, - они отплатят ему за всё взрывом бомбы.
Наступал катастрофический разлад русской жизни.
Графиня Панина, муж которой был братом В.Н.Панину, возглавившему редакционную комиссию по разработке крестьянской реформы, занялась активной деятельностью по раскрепощению крестьян своего села. Ранней весной, Храм, ударом своего большого колокола созвал на сходку односельчан; с его каменной паперти было оглашено высочайшее "Положение" о крестьянах.
В деле по освобождению людей от крепостной зависимости, графине активно помогала родная дочь и будущая наследница имения Софья Александровна вместе со своим мужем, участником героической обороны Севастополя, князем Григорием Алексеевичем Щербатовым (он доводился родным племянником своему дяде Николаю Григорьевичу Щербатову, владевшему селом, как было сказано ранее, в 1845 году).
Став хозяйкой имения, княгиня Софья Александровна посвящала благотворительности почти всё своё время при неизменной помощи и поддержке со стороны мужа. В скором времени, и Храм почувствовал на себе их заботу и участие в его судьбе. Он разительно обновился: у него появилась новая колокольня, расширилась трапезная, засверкали позолотой приделы Владимирской иконы Божией Матери, преподобного Онуфрия Великого и Петра Афонского; его территорию обрамляла уже солидная кирпичная ограда с башенками и входными воротами. Заново покрашенный, он принял законченный архитектурный вид.
В Васильевском начинался "щербатовский" период правления. В 1877 году князья Щербатовы передали имение сыну, Александру - последнему владельцу села Васильевского.
Князь Александр Григорьевич Щербатов участвовал в русско-турецкой войне (1877-1878 г.г.), служил уполномоченным Красного Креста на Балканах. Его военные подвиги высочайше отмечены орденом св. Владимира 4-й степени с мечами. По возвращении с театра военных действий, Александр Григорьевич женился на графине Ольге Александровне Строгоновой. На Марьиной горе - на противоположном берегу от Храма, он выстроил новый дом в виде замка, предоставив его хлопотам своей жены, которые не замедлили проявиться: оранжереи замка изумляли гостей невиданными растениями и диковинами, привезёнными из свадебного путешествия по Азии и Европе; по её же проекту устроен великолепный парк с ручными косулями на лужайках, а также цветник, украшенный античными статуями, изящная видовая площадка, и пруд... Всё это вызывало неподдельный восторг вкупе с непередаваемым по красоте пейзажем, открывавшимся с горы на округу.
Храм видел, как супруги, часто в сопровождении родственников и друзей, спускались к мосту, чтобы переправиться на противоположную сторону. Они входили в Храм со своими маленькими детьми, вставали у правого клироса, рядом с большою иконой Владимирской Божией Матери... Эта дружная княжеская чета станет последним утешением Васильевского и близких с ним деревень, - им будут дарованы, может быть, лучшие годы за всё их многолетнее бытие на этой земле.
Российскую империю возглавил со всей решительной и мудрой волей своей государь Александр III, - прекрасно знавший историю Отечества, ставивший выше всего семью и всё русское, и вооружённый всё той же, высшей программой правителя: сбережение нации ради вечной немеркнущей жизни. Вот его слова: "... глас Божий повелевает нам стать бодро на дело правления, в уповании на божественный Промысел; с верою в силу и истину самодержавной власти, которую мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на неё поползновений".
И всё утихло. Россия забыла о терактах и революционерах.
Век назвал его Миротворцем.
Князь Щербатов, назначаемый императором на важнейшие государственные посты, при первом удобном случае приезжает в Васильевское, - на эти милые сердцу его раздольные берега. Щербатовы открыли возле Храма в Васильевском школу, строят лечебницу с родильным отделением...
Храм же украсился новыми иконами, новыми церковными сосудами и ризами для богослужений. Помимо того, настоятелю отцу Матфею была пожертвована сумма на перестройку его старого дома и обстановку, - Храм слышал, как благодарно он славил Бога.
Церковный хор стал регулярно ходить на спевки. Собирались обычно два раза в неделю по вечерам: зажигалась керосиновая лампа, и начинались распевные гласы... На улице давно уже никого не видно, гаснут окошки в избах, а в нём всё поют... Храм любил такие минуты; любил смотреть, как они потом расходятся по домам, каждый в свою сторону, всё ещё напевая что-то между спящих в лунном свете дворов... Отсюда ему хорошо был виден и берег напротив, особенно во время зимних катаний с гор, где нередко среди других выделялась и статная фигура князя, сажающего в салазки с сыновьями деревенских мальчишек...
Хорошо отдохнув, и побыв с семьёй, князь Щербатов возвращался в столицу, к управлению Императорским обществом сельского хозяйства, президентом которого был поставлен. В государстве шла работа - по всему управлению, по земствам и ведомствам... Но странно, общество, увлечённое такими европейскими идеями братства и равенства, всё больше расслаивалось и распадалось. В среде дворянских семей стало общим правилом проводить время заграницей, на лучших курортах и водах Европы. Отели Лазурного берега не пустовали ни дня, в отличие от Божьих храмов в России. Продолжался глубинный разлад. Происходило непоправимое: исполины, на которых впереди уже не было воздуха, уходили досрочно: умер в расцвете лет Александр III; ещё раньше, в 39 лет, ушёл Скобелев; будет убит Столыпин...
Россия вступала в XX век под терновым венцом императора Николая II - последнего, самого последнего русского государя, и святого мученика.
Пока стоял Храм, стояло и село. Васильевское жило своей накатанной русской жизнью, по природно-сакральному кругу: крестные ходы, молебны, покосы.... Зимы сменялись половодьями и черёмухой... Время ещё текло синевою летнего полдня, ещё всё казалось неизменным и вечным, как силуэт родного Храма, без которого невозможно было представить себе их села.
Храм обносило запахом трав, ветрами и птицами, снегами и ливнями... Он впускал в себя новых людей, кормил нищих с ладони паперти; держался в дни небывалого наводнения 1908 года; снова укрывал крестьян от пожара... В Пасхальные дни всё так же дрожал и светился в небесных токах неопалимою купиною...
В один из дней, на площади перед ним, бурлил говорливо крестьянский сход: обсуждали, что лучше построить на деньги князя - каменный мост или мельницу? Спорили до крика и жил, решили всё же: нужнее мельница.
Княгиня построила клуб, специально для сельских детишек, в нём устраивали Рождественские ёлки и праздники.
Пришёл - как грабитель из-за угла - 1914 год. Россия вступила в Первую Мировую войну. Князья Щербатовы передают свои средства на формирование санитарного поезда; отстраивают больницу для раненых; создают приюты для детей-сирот защитников Родины. Их открытого сердца хватает и на организацию реабилитационного центра, где инвалиды войны обучались бы ремеслу, позволявшему зарабатывать им на жизнь.
В последние годы князь заметно ослаб здоровьем, сказалось отдание многих трудов и сил, положенных на службе Отечеству, в том числе, хлопотливейшая изматывающая работа главноуполномоченным Красного Креста, - ещё со времён русско-японской войны.
Крестьяне называли его отцом, и он точно был им настоящий отец. Это видно по тому, как к нему относились простые люди, раз за разом, выбирая его своим церковным старостой, как ходили к нему за советом, как по сыновьи, слушались его; потому, с каким нетерпением ждали его ребятишки, - у него всегда хватало на них и ласковых слов, и конфет; потому, какие письма приходили ему с фронта от местных крестьян, от бывших раненых из санитарного поезда N 67, от многих и многих поставленных им на ноги больных людей, благодаривших его за посылки: кому - с тёплыми вещами и сапогами, кому - с деньгами, кому - с махоркой, лекарствами и бинтами... И почти во всех письмах просьбы к князю прислать свою фотокарточку.
Люди до сих пор с удивлением пересказывают предание от своих отцов, о том, как бывало, давал князь неимущему мужику лошадь на всё лето, а по осени, когда крестьянин возвращал её, то он ещё и денег ему приложит: за то, говорит, что конь справный.
То был воистину русский князь, знающий и чувствующий Россию, опытом всей своей жизни убеждённый в одном: сила России в её просвещённом хозяйствовании на земле, в традиционном укладе его народного бытия и культуры; он ратовал за коллективный метод хозяйствования. Примечательно название его большого рукописного труда: "Государственно-народное хозяйство России в ближайшем будущем". В общем итоге, он подтверждает печальный вывод и о нашем нынешнем состоянии: России без крестьянской земли не стоять.
Князь Александр Григорьевич Щербатов скончался 24 апреля 1915 года в возрасте шестидесяти пяти лет, всего на три месяца пережив своего старшего сына Александра. Панихида, состоявшаяся на сороковой день его смерти, проходила при огромном стечении народа, - столь необыкновенном для военного времени. Село прощалось с последним, самым последним и любимым своим хозяином.
Осталась вдова княгиня Ольга Александровна с дочерями и внучками; остались сыновья Дмитрий, и Георгий, которого крестьяне, в знак уважения и любви к отцу, изберут своим церковным старостой.
Княгиня выстроит храм-усыпальницу с уникальным куполом, покрытым золотой смальтой. Но придёт 1917 год, и ей придётся навсегда покинуть Россию и родное Васильевское.
Нерушимое время рухнуло.
Россия, как в омут, вошла в революцию.
Обезглавленная, обезумевшая Россия примется с ожесточением уничтожать самоё себя...
В Васильевском пытались как-то ужиться при этом ужасе. Усадьба Щербатовых была разграблена.
Храм же стоял, как свидетель всего, что творилось.
Однажды, поздним осенним вечером, под ним, словно тени, промелькнуло трое неизвестных; постучались в дом батюшки. Матушка открыла им дверь; стали требовать к ним священника. Его же не было дома. Матушка, почуяв недоброе, с криком выскочила с чёрного хода, подняла шум. Бандиты, растерявшись, бежали. Сельские мужики разделились на группы, погнались следом. Преступников поймали под утро в Кубинке, - оружие их было в крови. Всех троих привезли в Васильевское, тут же собрали сход. И Храм услышал: "Кто за то, чтобы расстрелять - отходи направо, кто против - налево". Священник уговаривал не брать греха на душу. Все отошли направо. Тех троих отвели на кладбище, рядом с Храмом; они просили завязать им глаза; женщины отдали платки. Один из них не выдержал, побежал; его поймали. Их убили, и в том же месте зарыли в землю.
Потом приезжала молодая женщина с девочкой, умоляла отдать тело мужа. Храм видел её, стоявшую на коленях, предлагавшую золотое кольцо и часы с цепочкой... Ей разрешили забрать покойника. Она повезла его в телеге, оборачиваясь на Храм и кланяясь до земли...
Стали бояться жить.
Человека с партийной кличкой Ленин, возглавившего всё это, привозили сюда на отдых. Он прогуливался по аллеям бывшей усадьбы, и ходили смотреть на него...
Но самые кровавые шквалы Гражданской войны, по милости Божией, обойдут эти местности стороной.
В 20-е годы в Храм ещё приходили молиться; ещё собирались в соседние сёла на престольные праздники. Ещё выходили берегом навстречу крестному ходу с Боголюбской иконой Божией Матери, служили в Храме молебен, и провожали Пречистую по реке до деревни Часовни, где её встречали жители с другого берега. Ещё по старинке, не начинали сева и жатвы без Божьего благословения... Ещё приносилась в Храме великая Жертва... Ещё служил в нём старый и добрый батюшка, отец Павлин; он запомнится сидящим на лавочке, и что-то читающим под липами у церковной ограды над обрывом Москвы-реки...
Батюшки сельские, сколько их минуло! Скольких кости лежат безвестные у подножия Храма. Храм хранит имена их.
Село присматривалось к новому времени. Не знали чего и ждать. Справляли лес... Выгоняли на выпас стада... Бежали по гудку на работу в Колюбакино на игольную фабрику... Транспорта не стало, в Москву ходили пешком. Иногда от Полушкино на подводах везли бидоны с молоком на продажу.
Храм, казалось, стоял по-прежнему. Но пропал неизвестно куда его диакон. Крестить было запрещено. После смерти отца Павлина его сменил отец Феодосий, он жил у Храма, в хибарке, где тайно крестил у себя детей. Скоро исчез и он. И всё же приход не осиротел. Появился отец Николай, на радость Храму. Ходил, не скрывая сана, в подряснике; любил заниматься с внучками, водить их в лес по грибы... В хибарке его порою было не протолкнуться от гостей, духовных чад и монахинь, наехавших из Москвы. Вставал же ещё до света. Храм, внимая предутренней тишине, ловил, долетавший с кладбища, говорок его сердечной молитвы, - батюшка стоял на коленях перед надгробием в виде высеченной из камня раскрытой книги, взывая ко Господу за "отболевших и отстрадавших"...
Храм смотрел на первомайские и октябрьские демонстрации: они начинались на площади перед ним, и шли через всё село к кумачовой трибуне... Нынче в его колокола звонили только в случае окрестных пожаров, тогда из сарая выезжали две пожарные машины на конной тяге (оставшиеся от князя), и спешили тушить огонь.
Прихожан его организовали в колхоз; объединили с нищей коммуной в Поречье. И все обеднели. Зато в сельской школе всё также учил и воспитывал несмышлёнышей любимый всеми учитель Борис Михайлович Ефимов, участник Первой Мировой. Брал в походы детей, устраивал спектакли и пикники. Украинец, любитель народных песен, он замечательно пел на обедне в церковном хоре.
В лето 1937 года к Храму подъехали зелёные грузовики. В него вбежали какие-то люди, ругаясь, дымя папиросами, сорвали с него иконы и купола. Забрали всю его утварь, сбросили колокола...
Арестовали его последнего священника, протоиерея Николая Виноградова, отправили в лагерь НКВД, откуда он уже не вернётся. От него придёт лишь маленькая записка с подписью "З.к. Виноградов" (хотя он был без права переписки), в которой сообщал, что жив, и просил прислать белых сухариков, соли и сахару. Собрали ему посылку, отослали. Посылка скоро вернулась с пометкой "адресат не значится", а вместо соли и сахара найдут кирпичи.
Храм использовали, как могли: приспосабливали под столярные мастерские и под токарную артель... То вдруг превратили его в ледник для хранения молока. Храм от своих такого не ожидал. Он как будто онемел и ослеп...
А дальше была война, Вторая Отечественная. Была взорвана его колокольня, пробита трапезная...
Немцы, рвавшиеся к Москве, в Васильевское не вошли, им пришлось окопаться на линии Полушкино - Наро-Осаново; все попытки прорваться тяжёлыми танками и мотопехотой нарывались на стойкий отпор бойцов-красноармейцев, - здесь держались они с предельным упорством, заливая мёрзлую землю горячей кровью.
В храм впивались осколки; его било волной от бомб фашистских бомбардировщиков, оглушало от взрывов...
Ранним утром 11 декабря до него донёсся могучий вой артиллерийских снарядов: ударная группировка Красной Армии перешла в контрнаступление. Враг был отброшен от Москвы...
Он помнит после долгой застоявшейся тишины голоса возвращавшихся односельчан...
Раненый Храм продолжал служить этой земле своим силуэтом.
Промозглым февральским днём 1945 года, совсем близко, у стен его, послышался урчащий мотор автомобиля. Кто-то вышел из машины, и остановился у его разбитых ворот. Перед ним стоял человек в форме военно-морских сил США. Офицер снял фуражку, осенил себя широким крестом, и заплакал... Это был младший сын князя, Георгий Александрович Щербатов, включённый в число лиц, сопровождавших американского президента Ф. Рузвельта во время Ялтинской конференции. Ему удалось получить разрешение на эту поездку...
Россия, почувствовав на себе тяжёлую руку правителя, послушно внимала Сталину, сумевшему страшной ценой удержать её от исторического небытия, и восстановить достоинство мировой державы, - первой шагнувшей в космос. Предводитель Победы, внушавший священный восторг и ужас, он ушёл как последний раб, брошенный царедворцами умирать от паралича.
После смерти тирана приходили и уходили вожди и генсеки... Время, то ускорялось, то растягивалось неприхотливой чередою мирных беспечных будней советской власти...
А Храм всё стоял пустым. Его понемногу разваливали; в воровском беспамятстве, ковырялись в его углах, и среди могил: искали клады. Новые поколения рождались и входили в жизнь с обезглавленным Храмом. И обезглавленный, он оставался святыней.
Ему чудились, вспоминались иные дни: детские чистые голоса на Заутрени... на "Херувимской"... Как охватывало всех единой горней силой молитвы!.. Лица сельчан вставали перед ним как живые: и простецы, и удальцы, и упрямцы, и мудрецы, а всё народ Божий... И придёт вдруг на память, как пускали на Троицын день венки, - вся река цветами текла... А хороводы на Ендове по полверсты... А ярмарки!..
А то припомнится ему Рождественская ночь в кристальном звёздном морозце, и такой скрип вселенский стоит от чуней да валенок: бегут, бегут со всех сторон, - скорей же, скорей, вот-вот родится! Войдут, а в нём уж тепло, протопил, расстарался пономарь Иван-то Давыдов. От лампад, от огней свечных - как в раю. И пошла служба... "Иже в вертепе Родивыйся и в яслех Возлегий нашего ради спасения, Христос Истинный Бог наш..." Из Храма-то уж не молчком высыпят, смеются, сверкают улыбками, радость-то!.. Кто и в Храм-то весь год не заглядывал, а не меньше других радуется, гляди, как поклоны отмахивает...
Или как летом, бывало, услышится версты за четыре колокольчик почтовой тройки, мчащей вдоль берега какого-нибудь рассеянного дорогой путника, который, кем бы он ни был, - хоть служивый, а хоть бы и сочинитель из самого Петербурга, а и тот, поди, не промчится так просто мимо святого Храма, а всё, небось, перекрестит свой русский лоб...
На закате советской власти ему "повезёт" опять по крупному, на сей раз от деятелей культуры: ради эффектных кадров, устроители съёмок фильма о войне 1812 года "Эскадрон гусар летучих", взорвут его трапезную. Пострадает сильно каменная ограда, в алтаре обрушится свод. Надгробия, где - разбросаны, где - свалены в кучу, а на месте кладбища будет устроена конюшня. Переплюнули и французов и немцев.
Но будет ещё одна пронзительная потеря: не стало рядом вековых великанов - лип, старых его друзей, собеседников...
Храм замер, застыл, ушёл в себя. Кто-то подъехал на грузовике, снял с него, и увёз железную кровлю. Наступила новая неведомая прежде реальность: подростки, магнитофоны, тусовки... карты, окурки, бутылки, семечки...
Храм очнётся утром 11 сентября 2002 года. В день Усекновения главы Иоанна Предтечи молодой священник вошёл в алтарь. Принесли вино и хлеб, затеплили свечи... Зазвучало негромкое чтение Царских Часов... Поплыл, поднимаясь по стенам, терпкий, душистый, живой запах ладана... Началась Божественная Литургия, "Благословенно Царство Отца и Сыны и Святаго Духа..." - повторял за священником Ангел-хранитель Храма... И висели слёзы дождя, не решаясь упасть на землю...
Храм ожил.
Россия ждёт своего правителя.
Времена коммунистов, перестройщиков, реформаторов, либералов и управленцев - всё уходит в песок бытия. А река всё течёт, омывая эти русские берега, и Храм всё также отражается в ней, в её воде, несущей память и жизнь. Ибо на то он поставлен здесь, чтобы светить и служить на этой земле: князьям и боярам, крестьянам и купцам, мастерам и воинам, а также и вам, читающим сейчас эти строки...