Спецрейсовый Ил-14 припадал на переднюю стойку, отчего казалось, будто он кланялся, когда пофыркивая моторами, зарулил на стоянку перед раскрытой пастью неприятного, точно гроб, ангара. По размягчённому от жары асфальту к самолёту тотчас промчалась нахальная чёрная "Волга"; из неё выбежала исполкомовского вида фигура в строгом костюме с галстуком, и, ожидая у трапа, радостно заволновалась. Сверху по ступенькам ленивой, божественной походкой спускались трое солидных мужчин. Один из них, самый тучный, обмахивая шляпой лицо, иронично морщил нос по привычке взыскивать или особым образом балагурить.
- Пожадничал, Иван Ильич, ковровую дорожку расстелить, поленился...
Тот, кто был Иваном Ильичом, мгновенно сконфузился, как официант, забывший подать вилку, но ту же сообразил, сверкнул перед начальством безотказной улыбкой:
- Исправимся, Сергей Сергеевич, исправимся!
Прилетевшие важно, с некоторой томностью полезли в машину. Чёрная "Волга" присела, будто сука, решившая помочиться, затем рванулась во всю прыть поперек перрона.
- Паш, ты как партийный, скажи, коммунизм для нас совсем умер?
- Совсем...
- А для них?
- Для них он в основном построен.
Авиатехники в нерабочих позах сидели на корточках у передней стойки самолета. Широкогрудый, с упрямым лицом , бригадир молча ковырял отвёрткой асфальт; выражение лица у него было нехорошим от брезгливости к горячему, пыльному ветру.
- Паш, успеете форму "Г" сделать? Через полтора часа вылет! - обеспокоенно моргал глазами явившийся к самолёту начальник смены - энергичный, очкастый малый, похожий на польского актёра Цыбульского.
Бригадир, услышав такую новость, и вовсе подурнел лицом, отворотился. Он как будто смущался произносить ругательства, но уж если его прорывало, то выходило очень колоритно.
- Самолёт же только сел, горячий, ни к чему не притронешься. Сейчас немного проветрится, начнём.
Романтически бодрый инженер кивнул головой и заторопился в кабинет; там для умственной стратегии и порядка в отчётах он подолгу просматривал журналы, вроде амбарных книг и прочую справочную макулатуру. Кабинет заодно был диспетчерской и местом, где канителилась бригада. Помимо рабочей информации здесь обсуждались политические, спортивные, сексуальные и иные новости. Зайдет бортмеханик, послушает гвалт, крики, ругань и скажет не без восторга: "Ну и дурдом!"
Едва начальник ушел, на стоянку пожаловал диспетчер - симпатичный, жизнелюбивый мужик из породы холериков. Летчики ласково называют его "Живчик".
- Ну что тут? Заканчиваем? До вылета час остаётся...
- Как вы так планируете?! На промывку всех фильтров полтора часа! А дефектировать когда? - гневно задал свой контрвопрос бригадир, до последней минуты терпевший это безобразие со стороны диспетчерской службы.
- Внерейсовый, внерейсовый, Паша! Из треста заявку подали поздно, какой-то семинар у них там... Потом, слышь, отбуксируйте его к парадному входу, да помыть бы не мешало...
Оптимизм, желание угодить начальству, а главное - этот распорядительный тон диспетчера окончательно вывели бригадира из себя. Снятый маслофильтр полетел в ведро с бензином, а сам "бугор" угрожающе приблизился к Живчику.
- Знаете, Михал Антонович, вы совсем здесь не нужны. Что вы командуете! У нас есть начальник смены, а вы для нас - никто!
Живчик побледнел и стал доказывать, что это его дело - дать команду; причём стоял, держа руки по швам, крайне обиженный, жалкий.
- Не ожидал от тебя, Паша. Ну что ты как пёс на цепи! Я же ни при чём, мне передали: обеспечить вылет.
- Не шастай тут! А то привычку взяли геройствовать за чужой счёт!
Через час самолёт был обслужен. Расторопные, озабоченные ребята, напоминавшие райкомовских инструкторов, начали загружать его картонными коробками. А двое просто прогуливались вблизи "Волги", имея, очевидно, власть кураторов. Оба импозантно потягивались, шаркали и как бы играли собой.
- Ещё два года перекантуюсь тут, чтоб квартиру получить, - баском откровенничал один из них. - А с другой стороны чем плохо? Командировки, банкеты и ответственности никакой. Правда, с женой накладка... Как домой возвращаюсь, в постели называю её другим именем. Злилась страшно, кричала: "К маме уйду, разведусь!" А сейчас уже привыкла, проворчит только: "Слазь!.."
Вскоре после погрузки занял своё место экипаж. Ждали пассажиров из треста, но они почему то задерживались, вызывая беззлобные усмешки командира. Старый воздушный волк, он привык уже к парадоксам бытия, на всё реагировал с юмором и для забавы частенько вспоминал озорные подробности прошлых лет.
- Хорошо жили... А задания какие были! Разгонять облака... Серьёзно. Разбрасывали по воздуху сухой лед и, представляете себе, спирт. У меня тогда любимая песня была, как у ярославских ребят: "Мы не сеем и не пашем, а валяем дурака, над столицей хвостом машем - разгоняем облака!" За день, глядишь, литра два сэкономили, а вечером из холодильничка как дашь грамм двести! Хорошо!
Годы, тем не менее, брали своё. Теперь это был человек громоздкий и рыхлый, с красноватым, мясистым лицом; ревматическая походка уже явно давала понять, что летает он последний год. Поворачиваясь к бортмеханику, сидящему сбоку за спиной, командир напрягал шею, кряхтел и краснел ещё больше:
- Ну что, Славик, не видать там высоких мужиков из треста?
- Не видать.
- Значит, не очень высокие... А почему у нас Игорёк голову повесил? Опять с тёщей конфликт?
- У нас с ней гражданская война, - у второго пилота по лицу, выражавшему дураковатую простоту, криво поползла улыбка.
- Это у меня бортрадист был Вася Половинкин, - вспомнил командир. - Так вот он, как побреется, волосы из электробритвы вытряхивал тёще куда-нибудь в салат, в котлетный фарш. Похоже, говорит, на чёрный перец... Ты гляди, всё нету этих мудозвонов... А ветер-то усиливается. Отменили бы совсем уже рейс! - серчал командир и вновь потешался, вспомнив очередную пикантность: - Ночевал как-то в Алма-Ате с гурьевским экипажем. Рассказывали, что у них там один темпераментный гонял на Ан-2 по степи "Волжанку". Решил развлечься, ну и давай на неё пикировать. А там, оказывается, был начальник какого-то главка. Перепугался, говорят, до нервного припадка и штаны обмочил... А что! И описаешься, представь, какой это стресс... Ну, кажись, едут паразиты...
К самолёту подкатили три "Волги", распахнулись дверцы, и на перрон, поправляя причёски, вышли три миловидных женщины и шестеро упитанных мужчин. Все они блаженно ласкались, шутили, а наиболее своенравный, не в пример прочим, худой интеллигент разыгрывал женщин тем, что щекотал их в области талии и пламенно улыбался. Неумеренный смех, доносившийся из салона, слегка раздражал командира:
- Нормальный пассажир сидит тихо, будто пришибленный, а эти ишь как кудахчут!.. Закрывай, Славик, дверь да поехали!
Самолёт окутался синеватым дымом - заурчал один двигатель, другой, и немного погодя, стали выруливать на старт. Поперек взлётной полосы струилась песчаная позёмка, изредка по бетону прыгали ажурные кустики верблюжьей колючки. Сразу же после взлёта началась неистовая болтанка. Самолёт бросало, трясло, он проваливался, но упрямо карабкался вверх, поскольку яростно, злобно рычали моторы. Шорох за спиной передёрнул чуткое тело бортмеханика; в приоткрытую дверь пилотской кабины заглянул изумительно приятный мужчина. Диковинная, неуправляемая улыбка образовалась на его пухлом лице; казалось однако, что это вовсе не улыбка, а патологический дефект.
- Голубчик, я извиняюсь, помешал вам... Шеф наш, Аполлинарий Кузьмич, просит: "Ступай, говорит, передай архангелам, что нас тошнит от такой езды". Вы уж полегче, пожалуйста, - мужчина обходительно погладил бортмеханика по плечу.
В небе было по-прежнему неспокойно; казалось, нетрезвый колдун в шапке-невидимке преследовал самолёт, а заодно и растрёпанные, спасающиеся бегством облака.
- Ничего не поделаешь! Болтанка... - сочувственно улыбнулся механик, провожая гостя в салон. - Сейчас выше поднимемся, там, как по рельсам поедем. Не заметите, как в Алма-Ате окажемся.
- Чего ему? - хрипло, с оттенком раздражения спросил командир, напрягаясь руками, ногами и даже лысиной.
- Жаловаться приходил. Ни черта, говорит, не умеете летать! Растрясли моего шефа так, что у него понос приключился...
- Га-га-га! - затрясся в хохоте командир, и суровая мужественность вмиг слетела с его лица. - У них вечно понос отовсюду. Он теперь, чего доброго, не готов к семинару. Преждевременно разразился!..
Набрав три тысячи метров высоты, самолёт пошёл плавно. Багровый командир включил автопилот и, тяжело поднявшись, сказал второму пилоту:
- Смотри тут, Игорёк, я выйду... самого что-то на горшок потянуло.
С физиономией истомившегося эстета бортмеханик бесцельно глядел вдаль; однообразная мина на его лице выражала как бы презрение к раскинувшейся под брюхом самолёта пустыне из облаков, к полёту, к самой жизни. Монотонность моторного гула и отсутствие в душе новизны оборачивались грустным недоумением: "Похоже, не живу, а превращаюсь в космический шлак... И не всё ли равно кто я - человек или облако? Мы одинаково не знаем, зачем мы и что нас ждёт через сотню, миллион лет... Эх, жизнь! В сущности это блажь, печальная ухмылка холодного, бесконечного пространства".
Минут через пять слегка возбуждённый или чем-то обрадованный командир вернулся в пилотскую. Усёвшись на своё место, он толкнул бортмеханика локтем:
- Сходи, глянь, как благородные люди живут.
Бортмеханик не спеша встал, сунул руки в карманы и ногой открыл дверь в салон, а там уже напустил на себя деловитость, посмотрел зачем-то в окна на двигатели и мельком - на пассажиров. На столах между кресел повышенной комфортабельности красовались бутылки с коньяком и шампанским, поверх ярких салфеток были разложены бутерброды с чёрной икрой, горы "птичьего молока" в разноцветных фольговых обёртках, крупные, как ядра древних мортир, яблоки, апельсины и прочие деликатесы. Ласковый мужчина, тот, что приходил в пилотскую, твёрдой рукой разливал коньяк, передавал янтарные рюмки женщинам и всё время неизбежно улыбался. В кресле напротив, придавленный собственным животом, располагался туз - Аполлинарий Кузьмич. Он весь был во власти неги и приятного разговора с дамами. Намереваясь выпить, руководитель треста растроганно всхлипнул; рукав у него до самого локтя пропитан был коньяком, должно быть, от потери устойчивости. Управляющий едва ворочал языком, а всё ж хотел сказать тост:
- Эх, черти, люблю я вас всех!.. Люблю, когда Чернокошкина критикует меня на партсобраниях, да не просто так, в лоб, а с намёками...
- Это она по амурной части, - вполголоса пошутил иронически настроенный худой сотрудник с сигаретой в зубах. Жмурясь от дыма и выворачивая шею, он чертил на листке прямоугольники преферанса.
- Скажи, Зина, без намёков всё, что думаешь про своего шефа, - благодушно попросил шеф.
- Ну Аполлинарий Кузьмич! - капризно, с очаровательным жеманством отвечала немолодая уже, но пригожая Чернокошкина. - Вы такой пронзительный мужчина... Когда вы рядом, то хочется жить галопом, галопом...
- Это верно, Зин, я сам люблю, чтоб душа вразнос. Спой нам чего-нибудь.
Лавируя корпусом, опасаясь задеть сидящих, бортмеханик пошёл на своё место в пилотскую; вслед ему задорно, зажигательно пропела Чернокошкина:
Не ходи по коридору,
Не шуми калошами,
Все равно любить не буду -
Морда, как у лошади...
Частушка неприятно задела бортмеханика, хотелось огрызнуться, и пусть обижаются. Плевать!
- Что, почувствовал себя подневольной красавицей? - весело спросил командир. - Не горюй, не ты один. Вся страна сейчас - колоссальный гарем. И обрати внимание, до чего дошло: низы натерпелись, больше не хотят, а верхи не могут - импотенция...
- Зато мы пока ещё хоть куда! - второй пилот сделал непристойный жест, согнув руку в локте и показывая кулак: - Хоть кого!..
- Силён, Игорёк, силён! Но давай возьмём тебя и партию. Кто кого насилует?
- Она меня, - нехотя признался второй пилот и как бы завял, утратил гордый вид.
- О! - приветствуя самую суть, воскликнул командир. - Вспомни, как ты плевался, когда мы сорок минут болтались вокруг зоны, ждали пока взлетит этот кормилец... как его? Ну главный был по сельскому хозяйству...
- Егор Кузьмич, - подсказал бортмеханик. - Который: "Борис, ты не прав!.."
- Во-во. Ему бы, Кузьмичу, не персональный Ту-134, а на лошадь верхом, да по полям, по полям... Так нет же! Сукин кот, шикует, а картошку в Польше покупаем. Дожили! Вот и эти отцы-подлецы, небось, приложили руку к Аралу. Кто они? Мелиораторы?
- Вроде строители.
- Один хрен! Пользы от них, как от козла кумысу!.. Вчера по телевизору министров показывали; что характерно, это те же бояре - ничего не могут, лишь мешают прогрессу. Довели державу до дистрофии... Внучка жалуется: "Колготки порвешь - считай конец света!" Негде достать.
- Василь Палыч, ты бы лучше шёл в салон, да сказал им прямо, что они паразиты и тому подобное, - иронично прищурился бортмеханик.
- Да не-е-е, Славик... Я своё пожил, повоевал, мне уже всё едино... Завтра на даче грамм двести наливочки трахну и винты во флюгер!
Бортмеханик окинул взглядом приборы, зевнул. Всё было нормально; лучи солнца проникали в кабину, превращая её в уютный, радостный уголок.
- Я могу пойти сказать, что они уроды... А вообще-то все сейчас псы и козлы. Ну что, сходить? Чего-чего, а скандалить могу, тёща отстажировала по высшему разряду.
Второй пилот вылез из-за штурвала, помялся с ноги на ногу, поиграл мышцами грубоватого, несимметричного лица и исчез в салоне.
- Василь Палыч, куда мы вообще летим? - задал странный вопрос бортмеханик. - Почему-то кажется, что люди ужасно состарились. Природа уже не жалует, мы прошли всё этапы, сама эволюция подпирает к пропасти, к небытию... Перестраиваемся, счастья ищем, а ничего подобного на Земле уже не осталось. Спокойная, сытая жизнь, особенно у нас, возможна лишь как свинство одних по отношению к другим... Одно из двух: или тут, как говорится, нечего ловить, или мы застопорились на какой-то дикой фазе, что до сих пор решаем шкурные вопросы. Притом, считается, что у нас демократия.
- Демократия! Тьфу, б...! - неожиданно вскипел командир. - Я вот лётчик, а живу, как простой пролетарий. Часто вижу одного бича у магазина - морда тёмная, небритая, но, правда, весёлый. Говорю ему: "Здорово! Опять ты тут?" Смеётся: "Место встречи изменить нельзя... Сейчас откроют - червивку возьмём" Вот с ним у нас демократия.
Второй пилот вернулся, упал на своё кресло намеренно безучастный и молчаливый, как бедуин.
- Ну что, Игорёк, всыпал им жару? - прервал паузу командир.
- Да они хорошие мужики, - на удивление сердечно отозвался правый лётчик. - Живут люди, как умеют. Приятно посидел с ними.
- Ну ты ходил-то вспомни зачем, - досадливо поморщился командир.
- Конечно, я припёр одного, радикально его спрашиваю: "Как вы можете икру кушать, когда кругом революционный процесс!?" А он мне так интеллигентно заявляет: "Друг! Ну посмотри на меня! Ну какой из меня Павка Корчагин?!" Симпатичный мужик! Потом пели, - улыбаясь и становясь похожим на Фернанделя, рассказывал второй пилот. - Шеф у них задушевный. Мне говорит: "Люблю вас, летунов, необычайно!" Нет, правда, хорошие мужики. И бабы у них знойные...