Осенью, перед самыми заморозками, трактористы заканчивали вспашку поля под свёклу. Дни стояли хмурые, печальные, туманом опускался на землю мелкий, распылённый дождь, и от одного только взгляда на холодные, взлохмаченные облака, чувствовался озноб. В кабине "Кировца" исправно работала печь, могучий, многосильный трактор никогда не вызывал у Виталия Королёва раздражения. Теперь же Виталий с тоской и неприязнью смотрел на оранжевый капот, на поле, что простиралось от села Лебяжье до железнодорожного разъезда Белый. Куда-то исчезло затаенное волнение и радость, с которой раньше выезжал в поле, мимоходом вспоминая любимую строчку из пушкинского Балды: "До светла у него всё пляшет..." Было еще желанное чувство родного края.
"Это Мизонова превратила меня чёрт знает во что..." - с ощущением душевного неприюта подумал Королёв.
После обеда на полевом стане трактористы, по обыкновению, минут тридцать лежали на скамейках под навесом, курили и спорили о чём придётся, но чаще всего их разговор состоял из рассуждений о запчастях, международной обстановке и женщинах. Время от времени хохот механизаторов напоминал пулемётные очереди и пугал гулявших по пашне ворон. Только Виталию было не до смеха; из головы не шла вчерашняя встреча.
Ещё не поздним вечером и почти у самого дома перед Королёвым, словно из-под земли возник невысокого роста, но широченный в плечах, коренастый, как пень, человек. Первое, что бросалось в глаза, - подленькая ухмылка, которая, видимо, никогда не сходила с его лица. Виталий заглянул в серые, колючие глаза под тяжёлым, словно из металла отлитым лбом, и вмиг понял кто это.
- Привет, землячок, - насмешливым, циничным тоном заговорил "Кабан". - Ты, я вижу, шустрый малый. Того и гляди оседлаешь Людку Мизонову... Ещё раз увижу тебя с ней - пришью... Да ты больше не будешь, ты ж понятливый. Ишь как затрясся, хе-хе...
Уже как будто всё сказав и собираясь уйти, "Кабан" обернулся и снова обнажил в неизменной своей ухмылке железный рот: - Знай, что это моя девка. - И неслышно ушёл в сторону, растворился во тьме.
Виталий в отчаянии провёл пятернёй по лицу; память отчётливо сохраняла страшную, навязчивую физиономию. Нехорошую славу во всём районе обрёл этот Сенька по кличке "Кабан". Королёв вспомнил как они, мальчишки из Лебяжьего, однажды пошли в соседнюю Утиновку посмотреть кино, а до начала фильма забрели на старую мельницу без крыльев, что располагалась сбоку от дороги, и тут встретили Сеньку. Этот крепыш испытывал тогда свою собственную модель мелкокалиберного пистолета. Ребята затаённо наблюдали, как Сенька, оттянув резину деревянного затвора с гвоздём в качестве ударника, долго целился в толстое бревно у основания мельницы и стрелял. Как было видно по следу в древесине, пули беспорядочно вращались в полете, но всё же попадали в цель... Давно прошла молва, что родители Сеньки умерли, что он вовсе отбился от рук, безобразничает. А сейчас, как рассказывали трактористы, "Кабан" нигде не работает, промышляет по вагонам мелким грабежом, болтаясь от станции к станции, и не раз гонялся за ним участковый уполномоченный старший лейтенант Дорофеев.
"Что это? Мизонова и какой-то Кабан?.." - Виталий не верил, не представлял, что такое вообще возможно.
Для разрядки Королёв нашёл себе занятие. В свободные от работы дни выходил с ружьишком в поле. Стояла уже зима, холодный ветер остервенело гнал снежную пыль куда-то за горизонт, а она всё равно оставалась, стелилась по полю, образуя мелкие волны сугробов. Здесь жили зайцы. Виталий часто видел следы и самих ушастых, свистел им вдогонку и любовался неистовой прытью косых собратьев по жизни. Одного или двух он иногда приносил на поясе.
Вернувшись с поля часов в шесть вечера, Королёв прошёл, как всегда огородами, к дому, скучающим взглядом обвёл всё своё хозяйство и с неудовольствием вспомнил о всегдашних заботах сельского жителя: напоить, накормить скотину, убрать навоз. В тот самый момент, когда управившись с делами, Виталий вернулся к чтению романа Богомила Райнова "Господин Никто" и уже забыл про свою скуку и прочую душевную неудовлетворённость, двери дома одна за другой резко распахнулись - в комнату вбежала Людмила Мизонова. Виталий ещё никогда не видел её такой разгневанной.
- Виталька! Где твоё ружьё!? Дай, я разделаюсь с этими гадами! Пойдём, помоги. Там "Кабан" с дружками... издеваются... пристают. Возьми ружьё, Виталя!
- Да ты что, ты что - ружьё!.. Надо мужиков позвать, - вскочив с кровати, заметался по комнате Королёв."
"Что она обо мне подумает?.." - эта мысль обожгла его, ужалила, но вместе с ней была и другая: "Там "Кабан..."" - И память снова, в который раз, услужливо воспроизвела его облик. Охваченное паникой сознание Королёва, будто специально на этот случай выдало некую философскую формулу: "Лучше побыть пять минут трусом, чем всю жизнь ходить горбатым..."
- Эх! - с отчаянием и болью вскрикнула Людмила и выскочила на улицу.
Незваные гости появились неожиданно и нелепо. У "Кабана" не было друзей, да и кому придёт в голову дружить с грабителем, но Сенька удерживал около себя несколько человек, влияя угрозами и воровскими поощрениями, добивался зависимости и подчинения. В этот вечер он пожаловал на старом "газике", которым управлял некто Сидорчук, шофёр из Райсельхозтехники. С ними был ещё прицепщик из соседнего колхоза Пашка Брагин или "Тухлый". Они вошли без стука и, не снимая сапог, уселись за стол.
- Мы щас выпьем и уедем, - примирительным жестом ответил "Кабан" на безмолвное возмущение Авдотьи Назаровны, матери Людмилы.
- Да что вам здесь - кабак!? А ну-ка убирайтесь, - послышался голос самой Людмилы, и она вышла в переднюю комнату. "Кабан" вытащил из кармана бутылку водки и сосредоточенно посмотрел на девушку, должно быть, что-то обдумывая.
- Не любишь ты меня, Мизонова, не любишь, а я без тебя скучаю. Выпей с нами водочки...
- Уходите сейчас же, не то я людей позову, - повторила Людмила.
- Ты гляди, "Тухлый", какая у меня любовь злая. Давай, дорогуша, собирайся, покатаешься с нами.
Негодованию Людмилы не было предела, но что ей оставалось, кроме того, как вырваться из дома, ставшего вдруг капканом.
- Держи её, "Тухлый", не пускай! - зарычал "Кабан", подавшись всем телом вперед, но остался сидеть, занятый водкой. На пути Людмилы остался "Тухлый". Силы в нём много, а ловкости нет, это угадывалось по движениям. Неожиданно для себя самой Людмила ударила его в самый центр физиономии, и пока "Тухлый" с закрытыми глазами крутил головой, она выбежала в коридор и дальше - на улицу. Морозный ветер и снежная пыль мчались за нею вслед, но она не чувствовала холода, хотя бежала без пальто и без обуви.
- Что такое, Люда? - испуганно спросила вышедшая на крыльцо Наташка Манина. Её брата Николая дома не оказалось, и тогда Людмила бросилась к Виталию Королёву.
Возвратившись из районного центра, Манин неспешно подогнал свой "Зил" к клубу - узнать, что за фильм предлагают посмотреть вы нынешнюю субботу. "В мёртвой петле", - прочёл он афишу, и с удовольствием отметил, что фильм об авиаторах. На рекламном кадре киноленты был изображён допотопный аэроплан, а рядом лицо, очевидно, главного героя, которого играл Олег Стриженов.
"Посмотрим..." - весело подумал Манин и осторожно, словно лодку, повёл машину по заснеженной улице. Услышав от сестры о том, что произошло у Мизоновых, Николай бросился туда. Возле ограды дома, где жила Людмила, он остановился перевести дух, и тут его взгляд упал на свежий автомобильный след... Через пару минут "Зил-130" с зажженными фарами выскочил на трассу, ведущую к железнодорожной станции. Крупные хлопья снега белыми лучами тянулись из темноты и разбивались о лобовое стекло. Манин гнал машину на предельной для зимней дороги скорости и вскоре заметил ползущий впереди "Газ-69". Не снижая скорости, Николай с риском пошёл на обгон, потом резко затормозил.
И вот со стороны "газика" к Манину приближались две тяжеловесных фигуры.
- Привет, землячок, ты нас что ли ищешь? - немного удивился "Кабан", но тут же понял по выражению лица Манина, по его грозной решимости, что одним разговором не обойтись. И прервал внезапно возникшую зловещую паузу тем что отступил на шаг с благочестивым жестом и в недоумении: откуда, дескать, берутся такие? Потом послышался его хриплый, прокуренный голос:
- Давай, "Тухлый", освободи ему кишочки...
Пашка Брагин стоял перед Маниным, словно борец сумо в характерной позе полуприседа; в правой руке его нешуточно поблескивало лезвие ножа. Вероятно, не ожидая со стороны Манина выпада, "Тухлый" отпрянул, запоздало отреагировал на обманное движение противника, а угрожавшая рука с ножом на секунду расслабилась. Манин кошкой вцепился в эту руку и что было силы стал её выворачивать; "Тухлый" скособочился, но ножа не выпустил. И вдруг... Манин проворно развернулся, перехватил руку Брагина в районе локтя, рванул на излом... Послышался отчётливый хруст, дикий вопль потряс воздух.
Оставался "Кабан". Бороться с ним Манин уже не смог бы - руки дрожали от перенапряжения.
- Дурак ты, кореш, - спокойно, укоризненно увещевал между тем "Кабан". - Не пойму даже, из-за чего ты прёшь на рожон... Я же тебя сейчас застрелю, как Барбоску. Что, не веришь? Мне так и так на нары... не сегодня так завтра повяжут.
- Я тебе, гад, глотку перегрызу...
Пламя выстрела ослепило Манина и тотчас огнём отозвалось в груди. Теряя силы, он медленно опустился на снег, подтянул колени к подбородку... Полузамерзшего и почти бездыханного, его подобрали ехавшие к ночному поезду жители соседней деревни.
Брагина и Сидорчука арестовали на следующий день. Они и не пытались отпираться, правда, последний настаивал на косвенности своего участия в преступлении. Куда исчез "Кабан" они не знали, и это походило на правду.
А две недели спустя на одном из глухих перегонов Юго-Восточной железной дороги путевым обходчиком был обнаружен расчленённый, изуродованный труп мужчины. Вызванные работники милиции опознали в погибшем Труфанова, то есть объявленного в розыск "Кабана". Разосланные по фототелеграфу снимки подтверждали, что найденный на рельсах - он. В протоколе линейного отдела милиции по данному уголовному делу было записано следующее: "Предположительно, Труфанову, уходившему от преследования оперативными работниками, вздумалось на ходу отцепить от товарного состава часть вагонов, и таким образом скрыться. Находясь на замковой части вагона в неудобном и опасном положении, Труфанов, вероятно, сорвался..." Не исключалась и версия самоубийства.
Виталий Королёв никогда ещё не чувствовал себя так скверно. В областной больнице, стоя перед кроватью Манина, он еле удерживался от рыданий, а слёзы удержать было невозможно, да и не старался Виталий скрывать их.
- Коля, ты не представляешь, какая я сволочь... я должен быть на твоём месте.
- Скажешь тоже! - усмехнулся Манин. - А вообще давай, я подвинусь.
Помолчав немного, Николай промолвил с улыбкой:
- Прошлым летом хотел тебя отдубасить...
- Надо было.
Мизонова в последнее время заметно изменилась - суше, строже стал взгляд, реже появлялась всегдашняя улыбка. Спокойно встретив желание Виталия поговорить, она набросила на плечи пальто и вышла в пустынный сад. Королёв беспрестанно курил и всё не мог найти нужные слова. С холодной выжидательностью Людмила прогуливалась под обледеневшими яблонями. Вечерело. Редкие облака отражали малиновый отсвет заката.
- Ну что случилось?
- Люда, я хочу сказать, что поступил тогда подло, струсил, как последний... в общем чувствую себя мерзавцем и не знаю что делать. Прости... Даже в голове не укладывается, как я мог?
- Прекрати!.. Терпеть не могу, когда каются!
Эти слова Виталий воспринял, словно пощёчину, но безропотно, как заслуженное презрение.
- Конечно, извиняться в этом случае... но можешь ты хоть немного верить мне? Я столько выстрадал с тех пор, я переплавил себя...
- Время покажет... И давай закончим об этом. Замерзла тут с тобой.