В пустоте городского парка сквозь снегопад брел высокий, дюжий гражданин; перед ним со стрекочущей кинокамерой в руках пританцовывал другой - маленький и щуплый. Снимался кинобоевик "Житие блудного дяди".
- ...Славный малый изнурен соблазнами, - комментировал низкорослый. - А что делать! Все в землю ляжем, все прахом будет! Ввиду этого хлопец кричит медведем и зовет встречных девушек в номера. Фу-у! Вот она, кот, режиссура! Сплошная стрессовая ситуация, духовный максимализм.
Студенты-заочники Игорь Шмелев и Вадим Кошкин возвращались с занятий на временно снятую квартиру. Громадный, рыжебородый Кошкин, виляя и пошатываясь, стряхнул с плеч снежные эполеты:
- Всяк греховен аз есмь! И ты тоже. Будь к тебе Юлька поласковей, вы бы давно уже грызли райские яблоки, а Змея употребили бы на шашлык... Кстати, что ты в ней нашел? Так себе, слащава. То ли дело, Верочка! О! - о!
Вадим страстно воздел к небу руки, схватился за голову, Шмелев обидчиво отвернулся.
- Влюблен, как юный щенок. Прыгает, скулит, а она и ухом не ведет.
- Мерзкий кот! Как ты можешь! - с укоризной, но беззлобно отозвался Игорь.
- Брось переживать, дружище! Природа у всех одна... О! Ламара, О! Ламара, - запел свое любимое Вадим.
Он исполнял это от наплыва радикальных желаний. Возник припев в результате одного приключеньица. Два года назад, весной, сдавали сессию за третий курс. После дождей, сбивавших яблоневый цвет, пригрело солнце, сделалось душно, а по вечерам раздражал интимный запах сирени. Учеба разладилась. "Живем, как монахи в забытой богом лавре, когда кругом столько всяких Дульциней! И заметь, измученных точно таким же томлением. Пойдем, обратим кого-нибудь в свою веру, а?" - жаловался, искал поддержки Кошкин. - "Нам "Логику" сдавать надо. Пойди лучше отруби себе палец, как отец Сергий у Толстого", - ухмылялся Шмелев.
Наутро, в выходной, все же не выдержали, поехали канатной дорогой в горы. Желто-красный вагончик медленно плыл над пологим предгорьем; внизу цвели сады, неспеша шла по своим делам корова. Кошкин пугался высоты, лично попадал в "воздушные ямы" и просил пива. На пестрых полянах там и сям встречались отдыхающие; кто-то закусывал, кто-то бродил в блаженной задумчивости, всюду слышалось птичье разноголосье. Вадим вдруг замер, присевши, будто хищник перед прыжком. На лужайке возле кустов облепихи загорали две девушки в ярких купальниках. Обе лежали, раскинув безвольно ноги, зажмурив ненужные глаза.
- Не могу, везде давит, хоть снимай и выбрасывай. Разлопалась за зиму.
- У меня тоже ни один прошлогодний лифчик не сходится...
Вадим сочувственно улыбнулся. От шороха девушки вскинулись, распахнули глаза. Стоя над ними, Кошкин с предельной любезностью объявил что снимает фильм "Житие Афродиты", пробормотал "Мотор!" и через кинокамеру плутовато разглядывал изнеженные бедра девушек, увещевал:
- Не мне же в самом деле играть Афродиту...
Незнакомки решили демонстративно молчать, но та, которую Кошкин снимал, неожиданно обиделась:
- Да идите вы к черту!
А в это время кавказский голос из радиоприемника, что был у девушек, плакал и пел неподражаемо чувственно: "О-о-о, Ламара! О-о-о, Ламара!"
Припев понравился как лирическая чрезвычайность, но теперь уже злил Шмелева. Город тоже не радовал; жители ссорились в очередях за апельсинами, туалетной бумагой и водкой. К ночи снег прекратился, однако люто заявил о себе мороз. В автобусе Вадим беседовал с гордыми девушками, расточал улыбки и шуточки. А Игорь тыкал пальцем в заиндевелое стекло - рисовал человеческий след вроде кошачьего и тихо болел от невозможности счастья.
Юлия появилась на журфаке прошлой весной. Знакомясь, Вадим витиевато, как будущего Сумарокова, представил Шмелева, а о себе сказал, что станет переписывать бумаги этого покамест мелкого гиганта. В игривых полупоклонах Шмелеву он уподоблял себя лакею-китайцу. Игоря поразила внешность Юлии. Ее брови, похожие на крыло чайки, трогательная улыбка и ямочки на щеках способны были контузить.
...Жизнерадостный старичок читал лекцию о Франциско Гойя и ненароком растравил душу жаждой приключений, свойственной великому испанцу. Кошкин остро возжелал чтоб журналистика складывалась из опасных шалостей, дуэлей, нескончаемых любовных интриг. В перерыве он поднялся из-за стола, потягиваясь и зевая:
- Пойдем, Сумароков, блудить.
Игорь выдумывал стихи и посвящал их Юлии, хотя весь курс был влюблен в очаровательную Веру Коварскую. Поклонники теснились и утомляли, наивно сокрушались: ведь губит в себе кинозвезду! Многих одолевала тайная скорбь. Сознавая себя примой, Вера сидела на подоконнике в коридоре, и это ей удивительно шло. Под влиянием Коварской стройная, хорошенькая Таня Сенявина сердилась на свои полные, округлые щеки... А тут еще замок на юбке отказал. Вадим протянул к ее "молнии" на бедре обе руки, желая помочь. Таня жеманно отступила на шаг, все улыбнулись.
- Кошкин! - весело крикнула Вера, - мне так борода твоя нравится. Можно потрогать?
Вадим, разумеется, дал потрепать себя за бороду и кротко предложил сбежать в кино. За ним увязалась почти половина группы. Спускаясь в темный зал кинотеатра "Сатурн", Игорь нежно поддерживал за локоть Юлию. На широком экране бушевала морская стихия; темно-зеленые валы глухо бились о скалы, с шипением лезли на берег. В бурной мгле трещал и кренился от натиска волн корабль. Страшный ветер рвал остатки парусины на мачтах. Неприятной казалась участь попасть в такой ад, но еще противней - много лет здесь одиноко существовать.
- Бедный Робинзон... - участливо промолвила Юлия, когда море выбросило на берег полуживого мужика.
Эти два слова, обращенные только к Шмелеву, выражали уже как будто близость, нежную открытую душу. Вдруг Юлия резко повернула голову, до крови оцарапала щеку Игоря заколкой...
- Сегодня опять туда? - потешался в конце занятий Кошкин.
- Туда, - строго отвечал Игорь.
Вадим безжизненно ронял голову на руки и выдавливал звук наподобие смеха и стона.
Поджидая автобус, который увозил ее в пригородный поселок, Юлия стояла на остановке под кленом и вдохновенно смотрела на закат. Игорь незаметно любовался ею; по лицу в розовеющих лучах он угадывал тонкое, романтическое мироощущение и дивился - так радостно, хорошо было в мире! Рассказывал, как на днях они с Кошкиным слушали концерт джазовой музыки в Доме кино. Впечатление произвел один кларнетист, страшно похожий на генерала Пиночета. Юлия отвечала нежной рассеянной улыбкой. Автобус приезжал в поселок когда начинало смеркаться. Воздух здесь был настоян запахом сирени, черемухи, яблонь, со стороны гор тянуло приятной прохладой. Собаки лаяли не от злости, а как бы приветствуя. Не разбирая дороги, страстно гудели в полете майские жуки.
С ощущением счастья бродил Игорь под старыми тополями у калитки, где скрылась девушка. Думалось отчего-то, что это лучшая в мире калитка, а вечер - лучший в жизни. Из глубины неизвестного сада слышался голос Кобзона: "Ты не скажешь, что я невнимательный, что цветы не бросаю к ногам..." И до слез полюбилось Игорю присутствие в этом радостном мире. Захотелось обнять всех участников жизни - и людей, и зверье. Милые, нечаянные существа...
Вскоре совсем стемнело; от деревьев, кустов, охваченных светом из окон, по земле легли широкие тени. Юлия вышла на улицу в легком, цветастом сарафане. Роскошные, обнаженные до плеч руки, белели в темноте, словно мраморные.
- Отпустили меня на пять минут.
- Юля! - сладостно произнес Игорь, касаясь щекой тополя, где только что была ее рука.
- Что-о? - смешливо и обаятельно отозвалась девушка.
С легким вздохом Игорь посмотрел зачем-то на небо, усеянное далекими, безучастными звездами. Почему они не падали в тот миг?!
Так было в прошлом году, а нынче, на сессии Юлию точно подменили. Теперь она появлялась стремительно, как обожаемая публикой актриса, осыпала всех приветствиями, и только Игоря обходила, будто стал он совсем неприметным, вроде гнома.
- Что происходит, Юля? - удрученный до крайности, догнал ее на тротуаре Шмелев.
- А ничего! - хлестко ответила девушка; выражение лица ее было мстительным. - Не хотела тебе говорить, да вынуждаешь. Я очень удивилась, когда мне сказали, что ты женат. Я так и закричала в лицо этой Нельке-старосте: "Да не может быть!" а она: "Че, не может быть!? Точно! Я же у всех личные дела смотрела".
Игорь стоял совершенно уничтоженный. Жизнь казалась мелкой, подлой и напрасной.
- Не провожай меня, Сумароков! - язвительно сказала Юлия, удаляясь.
После теплого, уютного автобуса, словно осерчав друг на друга, приятели мрачно насупились. Худая, однобокая луна скупо озаряла крыши спящих домов, озябшие деревья терпеливые столбы вдоль дороги.
- Смотри, лежит кто-то, - промолвил Игорь, цепенея как при виде покойника.
На пушистом, мерцающем снегу лежал человек.
- Пьяный спит! - радостно сообщил Вадим, повернув неизвестного лицом вверх. - Надо что-нибудь придумать, а то замерзнет к утру.
Мужик, будто еж, пытался свернуться в комок. Игорь знобко передернул плечами и огляделся. Неподалеку из-под бетонной плиты теплотрассы струился, шипел по-змеиному пар. Туда и перетащили пьяного - на прогретый, сухой бетон. Прошлой весной вот так же наткнулись на вывернутый канализационный люк. Вадим, демонстрируя гренадерскую мощь, бросил тяжелую крышку на место, Игорь же в основном вдохновлял: "Идя по жизни, твори добро!"
Пригородный поселок, где Шмелев и Кошкин снимали квартиру, назывался цыганским. Цыгане жили тут оседло, сохраняя, впрочем, элемент неуправляемости. С одним молодым цыганом Кошкин сумел разговориться в пивной и внезапно приобрел эксцентричного, темпераментного друга, который хвастал, что нигде не работает, уверял, что устроит знакомство с цыганкой и очень желал продать Вадиму свою шапку. Квартирная хозяйка тетя Нина жила в большом, благоустроенном доме вдвоем с дочерью, восемнадцатилетней девушкой. Когда наивная, слаборазвитая дочь по-детски шалила или говорила какую-нибудь глупость, тетя Нина укоризненно качала головой: "Надька, Надька, кто ж тебя замуж возьмет!" В доме было сильно натоплено, пахло краской, и вода в батареях щелкала. Игорь прошел в свою комнату, открыл форточку и упал на кровать. Из зала слышался громкий смех хозяйской дочери. Кошкин, наверно, чудит или смешное по телевизору. Вадим вошел, весело гогоча:
- Давай, я тебе Надьку сосватаю - мировая невеста. Бабка говорит: "Нашелся бы зять непьющий, я бы и дом подписала, и все, только живи". Погляди, какой дом! И зачем тебе какая-то Юлия?!
- Издеваешься, мерзкий кот?
- Ну что ты, что ты, брат Жан... Довольно скорби! (Вадим находил своему другу самые достойные, по его мнению, псевдонимы - Сумароков, Кандид Петрович и еще брат Жан, поскольку видел сходство с любвеобильным героем романа Рабле). Вот сдадим экзамены и кутнем. Откроем, как говорится, кингстоны - позовем в ресторан Веру, Таню, твою Юлию, а потом завернем к Генке Круглову на хату.
Игорь не представлял общение с Юлией теперь.
- Ты спятил, кот... Это дохлый номер.
- Все зависит от того, какой будет осадка или усадка, не помню, как это по-морскому, но я лично позабочусь, чтоб ватерлиния у них скрылась. Ты у меня тоже будешь пьян и нос в табаке.
Такой день действительно настал. Шмелев и Кошкин топтались у стеклянного фасада, курили и поглядывали на проспект, где с заунывным металлическим воем катили троллейбусы. У большинства пешеходов были суровые, озабоченные лица, а те, что искали веселья и сытости, сворачивали в "Космос", центральный ресторан.
- Отпустил бы ты меня, кот, - страдальчески канючил Игорь. - Мне с Юлией встречаться - только душу терзать.
Вадим многосложно выругался, упомянув бога в замысловатой и некрасивой связи с действительностью.
-...Ну никакой логики! Я тебя не узнаю, брат Жан. Мы что - нищие духом?! Мы их всех нынче в свою веру обратим, изнахрапим, поскольку мужчина должен быть свиреп. Так, кажется, выражался Базаров.
- Выражайся корректней, они уже близко.
На дорожке сквера показались Юлия, Таня и Вера. Вадим для бодрости слегка ударил Игоря кулаком в грудь, бросил в снег недокуренную сигарету и пошел девушкам навстречу, улыбаясь и говоря комплименты. Игорь пугливо, растерянно страдал, по лицу блуждала виноватая улыбка. В гардеробе он обомлел оттого как мило и весело обернулась Юлия, передавая ему свою шубу. И решился шепнуть:
- Ты, конечно, меня не простишь...
- Терпеть не могу, когда каются! - весело проворчала Юлия.
К столику подошла юная официантка. Кошкин слегка смутил ее своей обезоруживающей улыбкой. Не утруждая себя выбором блюд, девушки отправились к зеркалам. В эту минуту появился Круглов, однокурсник из местных жителей, работающий пивником. Накануне поступления в университет он купил пятую модель "Жигулей" и в дружеском разговоре с Кошкиным горевал: надо, мол, бросать уже пивную бочку, не то оденут наручники. В свои тридцать лет Круглов изрядно облысел, но вылепил из себя атлета; перехваченный шнуровкой вырез блузы обнажал мощную шею и как бронзовый монолит, грудь.
- Ты как всегда, вовремя. Что будем пить? - деловито осведомился Кошкин.
- Я - водку, - буркнул пивник, свободно потягиваясь на стуле и выкладывая около фужеров зажигалку, пачку сигарет. - А они?
- Им вина. Возьмем три бутылки марочного, одно шампанское и пару водки для начала... Так, салат "Московский", лангет обязательно, цыплята-табака, так сказать, дичь, ну и кувшин компота. Мороженое потом.
...Вечер казался Шмелеву приятным наваждением, золотой полоской неожиданного вхождения в радость. Загадочно улыбалась Юлия, музыка и шампанское довершили колдовство. А разговор получался несуразным. Круглов пил водку медленными глотками, показывая, что он так может и рассказывал "интересное".
- Сегодня смотрю, зашел один с галстуком. На груди звезда - Герой Советского Союза. Набрал в термос пива, берет со стойки кружку, а какой-то ханыга крик поднял, это моя, мол, я повторять буду. Взял я его за шиворот, отвел в сторону и в челюсть. Он - с копыт. А чего? Не видит, мужик заслуженный! Зря Героя не дадут...
Игорь удивлялся, что чужой им по духу человек, все-таки вот приятель.
- Зачем тебе диплом журналиста, Круглов? Ты же не собираешься писать, ведь правда? - любопытствовала Коварская. У нее была привычка изучать мужчин пытливым взглядом; нравилось, что многие при этом трепетали душевно.
- Посмотрим, - уклончиво отозвался пивник.
- А давайте потолкуем, что мы из себя представляем в перспективе, - настаивала Вера. - Только откровенно. Кто за откровенность?
- Откровенность, распахнутые души - это все равно что расстегнутые брюки... Так, кажется, у Есенина я где-то читал, - усмехнулся Круглов.
Возникла неловкая пауза, а Таню даже бросило в краску.
- Давайте-ка лучше выпьем, - распорядился Вадим, - и не будем истязать себя самокопанием. Зачем осложнять жизнь?
- Боже, какая приземленность! Ты рассуждаешь не как будущий журналист, а как сельский сторож, - напустилась на Кошкина Вера. - Что ты можешь написать, если ты сторож! Вы все сторожа! Надо безумствовать, сгорать, а у вас нет даже интереса к жизни.
- Интерес есть, но все равно охота выйти на дорогу и зареветь: "Скучно мне, господи!" Нельзя, сан не позволяет, - улыбнулся Вадим. - Зря ты, Вера, изображаешь порох. Ну что ты можешь себе позволить? И что такое жизнь в наш бюрократический век? Так... полет пылинки в сером рое точно таких же.
- Вот жизнь, люля-кебаб! - вставил насмешливо Круглов.
Кошкин отодвинул салат и забывшись под действием ума, достал из пачки сигарету, хотя на пепельнице дымила недокуренная им предыдущая.
- Самое типичное, что с человеком к тридцати годам происходит - это расставание с идеалами, и дальше он живет уже из чистого любопытства.
- В чем же ты разочаровался?
Вадим щелкнул кругловской зажигалкой, сощурился от дыма.
- Да просто понял, что нет ни в чем завершенности, абсолюта. Ни в смысле жизни, ни в любви... Везде фальшь, ущербность, иллюзии. Должно быть вселенская насмешка дьявола.
- Каково же у тебя кредо, в чем оно? - не унималась Вера.
- Все мы живем, грубо говоря, для тела.
...Танцуя с Юлией, Игорь мягко, проникновенно улыбался, ненавязчиво шептал ей стихи:
Живешь, словно ищещь спасения смыслу и чувству,
Так, сердце твердит про какую-то высшую долю...
- Какой же ты все-таки изменщик, Сумароков!
От этих тихих, ласково прозвучавших слов глаза у Игоря нечаянно взмокли, в горле обнаружилась неловкость. И захотелось поцеловать Юлину руку, встать на колени. Жаль, что теперь не танцуют мазурку. Робко, всего лишь намеком чувствовалось великодушие, зато ясной и четкой оставалась полоса отчуждения. С улыбкой Юлия сказала непонятное:
- Баста!
За столом продолжалась жаркая полемика Веры и Кошкина. Вадим доказывал, что он обыватель поневоле. Что действительность - это рожи с картин Босха, которым ничего не нужно. И нет в природе такого пороха, чтоб расшевелил эту ленивую массу дураков. Круглов сосредоточенно курил, Таня заметно грустила.
- И чего вы не поймете друг друга! - критически вмешался Шмелев, - ведь оба правы. Жизнь - это, в общем - трагикомедия... Я сам, например, сегодня порох, а завтра в тоске, потому что мы все сотканы из противоречий. Я непредсказуемый человек.
- К тому же изменщик, - шаловливо шепнула в самое ухо Юлия.
Игорь скорбно, затравленно сжал челюсти.
- В общем твое кредо - плыть по течению, - вновь оборачиваясь к Кошкину, строила гримасы Вера.
- Хватит, сколько можно спорить... Нам уже вон гусей несут. Самое время выпить.
Официантка принесла цыплят-табака.
Часам к одиннадцати томная, смазливая певица исполнила песню про старинные часы, которые все идут, и вечер на этом кончился. Разгоряченные выпитым, студенты вышли на морозную улицу.
- Девочки, идея! - остановился, загородил дорогу Кошкин. - Зайдем к Генке, послушаем музыку, кофе выпьем.
Юлия запротестовала, но все дружно ее уговорили, и минут через пятнадцать компания ввалилась в прихожую кругловской квартиры.
- О, какая красивая жизнь у Круглова! - иронично обрадовалась Вера, приветствуя картины и книги, зеленых рыбок в аквариуме, а также крупного сиамского кота, отдыхавшего на роскошном диване. Кот уступил девушкам место, но при этом хищно сморщился. А Вадим и Игорь повалились в кресла с гладкими, ореховыми подлокотниками. Прежде чем взяться за кофеварку, Круглов включил вкрадчивую музыку, распахнул бар. Вадим извлек оттуда коньяк, коробку дорогих конфет. Девушки пить отказались, Игорь - тоже. С нехорошим выражением лица Кошкин выпил один и несколько раз конвульсивно дернулся; коньяк уже не усваивался. Напрягаясь лицом и удерживая отрыжки, Вадим пересел к Вере и посоветовал ей пользоваться чарами, чтоб не пропадали зря. Манерно, как толковый официант, подал кофе Круглов. Тусклым блеском отливала в полумраке лысина, металлический голос сделался бархатным:
- Ну что, девочки, остаетесь?
- Конечно, остаются! - воодушевляясь, вскричал Вадим и затеял с Верой борьбу. Та поспешно отталкивала его руки, весело, в шутку, кусалась.
Юлия быстро поднялась.
- Спасибо за кофе, я ухожу.
Игорь, не раздумывая, пошел за нею, но Круглов его опередил и сам подал шубу, шапку. А в зале изнемогала в борьбе Вера. Кошкин беззастенчиво мял её груди, терпеливо сносил удары, укусы. Таня пересела в кресло, но и там печалилась, выглядела потерянной.
- А ну прекрати! Дурак... - неистово пряча обнаженные Кошкиным трусики, внезапно обиделась Вера и стала стремительно собираться.
- Куда?! - завопил Вадим, после чего пошел к двери и заслонил собой выход.
- Ну хватит, пусти!
- Никогда! Пойдемте в номера!
- До свидания, мальчики, - с грустной любезностью прощебетала Таня.
- Я провожу, - глухо произнес Игорь, идя прямо на Вадима.
Тот встретил его недобрым, пьяным взором, но все же опустил руку. И тут же закричав медведем, пошел шарахаться по комнатам. Где-то в спальне он набрел на штангу Круглова, яростно взял её на грудь и упал, поскольку колобродили члены. Это еще больше его озлило:
- Генка, ты видал, а? Ты понял? Упустили... Что ж мы, зря гусей заказывали?!