Аннотация: Размышление на тему того, что бывает, когда мечты вдруг сбываются.
АРЛЕКИН
1.
- Эй ты, звезда Голливуда! Кончай нос пудрить, твой выход!
Я не двинулся с места, сосредоточенно доводя жирную зеленую линию от уголка глаза к щеке. Если этот забытый богом и людьми театр дает мне возможность заработать, это еще не значит, что я готов пресмыкаться перед пропойцей-директором и срываться куда бы то ни было по его первому зову. В моем положении не принято помнить о гордости, однако я и здесь умудряюсь отступать от правил. Конечно, это приводит к регулярным столкновениям с начальством и коллегами, но они, как будто, пока что не собираются выгонять меня из труппы. Наверное, даже такие редкостные тупицы, как они, понимают, что театру необходим хотя бы один нормальный актер, для которого слово "авансцена" имеет какой-то смысл и не является ругательством.
Я отложил в сторону зеленую краску и тщательно вытер кисточку. Ну вот, кажется, и все - практика целого года прозябания в этой дыре дает себя знать, и грим получился превосходный. Жаль только, что моя роль уже давно навязла в зубах и, даже при моей огромной любви к сцене и театру, вызывает во мне лишь раздражение. Рассчитывать на что-либо иное в ближайшее время мне не приходится, ведь если верить мсье Легуину, меня и так взяли сюда исключительно за красивые глаза и из сочувствия к безработным, одним из десятка актеров на подхвате. И с того самого дня, мрачно-серого сентябрьского понедельника, я почти все время ношу нелепый костюм в разноцветных заплатках и дурацкий колпак с бубенцами, блистая перед публикой в роли Арлекина.
- Не слышишь, что ли?! Твой выход, Эдгард, шевелись!
Едва сдержав ругательство, я подчинился. На сей раз время и правда поджимало, за дверью грязной и тесной гримерки уже слышались тяжелые шаги и визгливый голос Коломбины. Милостивый Боже, дай мне терпения прожить очередной нудный, полный бреда и раздражения день моей жизни и пошли мне надежду! О большем я уже и не прошу... Не прошу даже сил - боюсь не сдержаться и кого-нибудь убить. Я набрал полную грудь воздуха и, повинуясь пинку Бригеллы , вывалился на сцену со своим фирменными заразительным хохотом.
...Вечером, закончив второй спектакль, я, едва передвигая ноги, вытащился на улицу. Крошечная безымянная уличка за кладбищем Монпарнас была совершенно пустынна и казалась бы угрожающе безжизненной, если бы не крупный белый снег, красиво кружившийся в свете фонарей. Я с удовольствием вдохнул холодный зимний воздух. В такие секунды трудно поверить, что на самом деле в жизни все так плохо и безрадостно! Глядя на покрывающее крыши и машины белое одеяло, я начинаю верить, что мне снова восемь лет, я стою у окошка нашего маленького домика в Ласкони и с нетерпением жду звона бубенцов саней Пэр Ноэль. Мама знает, что я его жду, и пытается сделать все, чтобы заставить меня лечь и уснуть, но при этом не разрушить мою детскую веру в чудеса. Она знает, и я знаю, что решающим аргументом станет волшебная фраза: "Пэр Ноэль не любит, когда за его работой следят. Он приходит лишь тогда, когда уверен, что в доме все спят". Я рехотя подчиняюсь, и уже через пару мгновений проваливаюсь в сон - для того, чтобы с утра найти под елкой что-нибудь волшебное и давно желанное, вроде конструктора или набора для рисования.
Я тяжко вздохнул и зябко передернул плечами. До дома еще далеко, а промерз я до костей - казалось, сырость, висевшая в воздухе, делала его осязаемым и создавала иллюзию невероятного холода, хотя на самом деле температура воздуха едва ли была ниже нуля. Разве в детстве, засматриваясь фильмами с Аленом Делоном и Жаном Марэ, мечтая о славе и всеобщем признании, я мог подумать, что Париж, эта волшебная столица, принесет мне только разочарование?! Пока что моя актерская слава распространяется только на два-три округа, населенных людьми весьма скромного достатка. И не столько они, сколько их дети знают меня, как шута и скомороха, исполнителя дурацкой роли глупого слуги в комедии дель арте и ее вариациях. Негусто, если учесть, что через неделю мне должно исполниться двадцать пять лет. Самое обидное, что нельзя даже поделиться своими бедами с родителями - ведь в свое время я пошел в театральный институт против их желания, выдержав бесчисленное количество семейных скандалов, и теперь никак не мог дать им повод сказать "Мы же предупреждали!". Для родных я сочинял истории, в которых был довольно известным в своих кругах актером, лучшей ролью которого был Мефисто в "Фаусте". На мое счастье, мой родной городок Ласкони находится далеко на севере Франции, а родители мои - люди крайне тяжелые на подъем. Заставить их приехать в Париж на спектакль может лишь какая-нибудь великая роль в самом известном театре с трансляцией на всю страну.
Пока я дошагал до станции "Монпарнас", я закоченел окончательно, так, что выстуженный зимним вечером поезд показался мне невероятно теплым. Из-за чертова театра я начинаю ненавидеть этот район и возвращаюсь на Монмартр как в райские кущи, хотя мое обиталище тоже сложно назвать домом. Два года назад, когда я только приехал в Париж, мне удалось подружиться с Жераром, художником, который продает свои картины на главной улице Монмартра, но, увы, как и я, не имеет ничего за душой. Туристы неохотно покупают его творения, так как Жерар рисует свои пейзажи в весьма необычной манере - только черной краской и на кусках белого мрамора. Спору нет, его картины очень красивы, но немного мрачноваты и слишком громоздки для туристов, поэтому вдвоем нам едва удается накопить денег на комнату и свести концы с концами. Дело усложняется еще и тем, что Жерар очень много пьет, что съедает бОльшую часть нашего бюджета, который давно уже стал общим. Признаюсь, больше всего меня раздражает, что такая жизнь, как у нас, в Париже не исключение, а норма - здесь ведь полно иммигрантов, в том числе и из бывших африканских колоний.
Странная штука эта жизнь! Буквально в одном квартале отсюда, на тихой уличке нежатся в тени деревьев изящные особняки, обитатели которых, все сплошь деятели искусства, никогда в своей жизни не спускались в метро и не курили ничего, кроме дорогих сигар! Спрашивается, кто мне мешал вести нормальную жизнь?! Нет, я не говорю о каком-то богатстве, но уж средний достаток я вполне мог бы иметь, если бы послушался отца и поступил в экономический либо медицинский колледж. Но меня подвела любовь - любовь к театру, сцене и целой толпе давно уже умерших людей, написавших великолепные пьесы. Как выяснилось, любовь эта была безответной... Именно она привела меня сюда, на станцию "Ламарк Коленкур", в сырой и холодный полуподвал, в компанию вечно поддатого Жерара. Интересно, чем же я или мои родители вызвали Божий гнев? Наверное, это так и останется для меня тайной. Почему-то Господь Бог никак не хочет послать мне хотя бы капельку успеха, не понимает, что мне нужен шанс - всего лишь один такой маленький шанс, который я ни за что не упущу, если он попадет мне в руки. Увы! Париж кишит актерами, в том числе безработными, и выхода всего лишь три: сменить профессию, подписаться на мыльные оперы и им подобную ерунду или же прозябать в какой-нибудь дыре вроде моего "родного" театра. Право, не знаю, что хуже.
Под действием таких вот невеселых мыслей я добрался до своей станции и вышел на улицу. Несмотря на холод, я решил немного прогуляться перед сном, тем более, что находиться в душном помещении совсем не хотелось. Я плотнее закутался в свой шерстяной шарф и, засунув руки в карманы, медленно побрел по улице Коленкур по направлению к кладбищу. Улицы были совершенно пустынны, в воздухе висела почти осязаемая тишина, которую нарушал лишь едва слышный шелест голых ветвей деревьев на ветру. Я любил гулять по этой улице; обычно, в более теплую погоду, мой маршрут лежал мимо кладбища, затем по бульвару Клиши, мимо знаменитого кабаре "Мулен Руж" и в сторону бульвара ля Шапель. Сам не знаю, почему я предпочитаю эти места более красивому и ухоженному центру города, круглосуточно кишащему туристами.
Я остановился, пропуская свернувший с основной дороги автомобиль. Блеснув в свете фонарей полированными боками, он свернул к небольшому, но очень элегантному особняку, окруженному живой изгородью. Я остановился чуть поодаль и закурил; почему-то мне захотелось понаблюдать за человеком, которого привезла эта машина - ни много, ни мало Volkswagen Faeton. Долго ждать мне, к счастью, не пришлось. Водитель почтительно открыл заднюю дверцу и помог выйти женщине, одетой в длинное пальто с меховой оторочкой. Вот она сделала шаг вперед, в круг, освещенный фонарем, и я увидел, что она молода и весьма привлекательна; особенно бросалась в глаза ее осанка, которая выдавала танцовщицу. Мгновение - и женщина исчезла в особняке, только дверь хлопнула, закрывшись за ее спиной.
На фоне всех мыслей последних двух часов от этого зрелища мне стало ужасно тоскливо и грустно. В таком настроении я и вернулся домой. К счастью, Жерар уже уснул глубоким сном пьяницы и вряд ли мое появление сможет его разбудить. В комнате было холодно, и я лег на свою узкую кровать прямо в одежде. Мне было о чем подумать, но в сон я провалился моментально и очень удивился, что утро наступило так скоро.
Эдгард де Лис
***
- Рита, ну что так долго? Ты выбрала неудачный день для долгих сборов, мы опаздываем.
- Не мы, а ты, Дима, - поправила я сквозь зубы.
- Не понял? - Есенин заглянул в гардеробную и продолжил в своем обычном менторском тоне. - Ты прекрасно знаешь, что должна сопровождать меня. Прием в посольстве - не то место, куда ходят в одиночестве.
- Как же меня замучили твои приемы и твой чертов бизнес, - я устало подперла рукой подбородок и тоскливо устремила взгляд в зеркало. - Я устала после спектакля.
- Я тебе с первого дня нашей совместной жизни говорю - бросай работу. Зачем она тебе нужна? Видишь, даже в качестве отговорки не годится.
- Не надо снова начинать. Ты прекрасно знаешь, что я не могу бросить театр.
- Ладно. Но тогда не жалуйся, что тебе тяжело, - резонно заметил он. - Давай, одевайся. Меня очень трудно вывести из себя, но, мне кажется, тебе это вот-вот удастся.
Ну, что мне делать? Устроить скандал с битьем посуды и дикими воплями? В этом нет никакого смысла - так уж устроено наше подобие семьи, что эти действия оставят ощутимый след только в моей душе и лягут тяжким грузом на мою совесть. Дима напустит на себя строгий вид, возможно, даже повысит голос, но наутро снова будет вести себя вполне ровно, а то и просто как ни в чем не бывало. Зато я буду долго дуться, переживать, раз за разом прогонять в мозгу давешние события, и в итоге сама же буду чувствовать себя виноватой, даже если я права. По этим, а так же по ряду иных причин, выход был только один - мрачно подчиниться обстоятельствам, что я в очередной раз и сделала.
Как обычно, сборы отняли у меня не более пятнадцати минут. Из гардеробной я выплыла в длинном платье Кавалли из кремового шелка, приняла из диминых рук меховое манто и дже выдавила из себя улыбку в ответ на комплемент:
- Ты сияешь, как звезда, моя дорогая.
"Дорогая". Я села в машину и снова задумалась. Благо, Есенин тут же занялся телефонными разговорами и чтением новостей на экране Айпэда, поэтому никто мне не мешал. Снова, наверное, в тысячный раз за прошедшие три с половиной года я задумалась, как все это получилось?! Как вышло, что я, дочь известной французской балерины Элен Эрве, стала женой российского миллиардера, мецената Парижской оперы ?! И, самое главное, почему я так живу, если я его не люблю, а он меня - и подавно?!
Я вынуждена признать свое поражение. За прошедшее время я много раз пыталась разобраться в димином отношении ко мне, провоцировала его, наблюдала, как он поведет себя в той или иной ситуации, и теперь я понимаю, что он снова вышел победителем. Самой мне сложно представить себе, чтобы подобное отношение к кому-либо было обусловлено чем-то, кроме любви, но с другой стороны, еще ни разу за все время, что мы знакомы, Дима не пошел на попятный в угоду мне.
Вся эта история началась четыре года назад, когда я лихорадочно думала, как помочь своей сестре Мари, у которой выявили метастатический рак груди. На тот момент опухоль была уже неоперабельной, кроме того, не поддавалась никакому стандартному лечению. Врачи лишь беспомощно разводили руками и в один голос твердили, что приговор небес для Мари уже подписан и будет приведен в исполнение в течение нескольких месяцев.
С того дня, когда сестре впервые поставили страшный диагноз, жизнь в нашей семье словно поменяла русло - и мама со своим вторым мужем, и я, все были поглощены одной-единственной проблемой. Мы отчаянно старались зарабатывать деньги, чтобы иметь возможность хоть как-то помочь Мари. Лечение требовало все новых и новых затрат, одна консультация следовала за другой, но положения все это не облегчало. Мы с ужасом понимали, что ситуация осложняется с каждой неделей. Мари ужасно мучилась от болей, но не оставляла надежды вылечиться. Врачи, лекарства и прочие связанные с нашим горем вещи успешно поглощали весь семейный бюджет, однако как-то нам удавалось держаться на плаву.
В один прекрасный день Мари тайком от нас посетила какого-то знаменитого профессора, который скорбно заметил, что надежды уже нет. Впрочем, нет, оговорился он, все же есть - но она почти недосягаема. Необходимо пройти курс лечения новым препаратом, лишь недавно вышедшим на рынки, и цена жизни в данном случае составит двести тысяч евро... Сестра благоразумно не стала говорить о таком вердикте родителям, но со мной поделилась - мы с детства были лучшими подругами - и с тех пор я окончательно потеряла покой, потому что знала: как угодно, но я должна достать эти деньги. Именно поэтому в итоге я сделала то, что всегда осуждала: вышла замуж за человека, у которого они были.
Мы с Димой познакомились на фуршете по случаю премьеры балета "Лауренсия". Для меня эта премьера была первым большим событием в моей театральной жизни; так как я еще училась в Королевской школе балета, меня взяли лишь в кордебалет, но и это я рассматривала как великую честь и дар судьбы. Есенин был приглашен на фуршет для обсуждения вопросов финансирования спектаклей нового сезона. Дима явно не горел желанием вкладывать деньги в подобное предприятие, но гордое слово "меценат", должно быть, льстило его самолюбию. Насколько мне известно, директор довольно быстро добился своего, и очень скоро театр засиял новенькими декорациями и разжился шикарными костюмами не только для солистов, но и для миманса. А я, ваша покорная слуга, с того самого дня стала получать цветы чуть ли не каждый день, меня регулярно приглашали в рестораны и театры, и оказывали такое недвусмысленное внимание, что сомнений в намерениях Есенина не оставалось. Мари сразу поняла, в чем дело, но до последнего дня ее жизни я упрямо отрицала очевидное, утверждая, что основой нашего союза являются вовсе не деньги.
Дима всегда отличался безупречным вниманием ко мне и моей семье, так что, едва узнав о нашей беде, мгновенно принял самое активное участие в происходящем. Моя бедная мама была просто счастлива, ведь со стороны все действительно выглядело прекрасно. Старшая дочь получила такой шанс на жизнь, а младшая почти наверняка удачно выйдет замуж и будет жить как у Христа за пазухой. Увы, из двух маминых надежд сбылась только вторая... Через месяц после нашей с Димой свадьбы Мари умерла. И в тот момент, когда, опустив на лицо черную вуаль, я стояла на кладбище и слушала священника, словно пелена упала с моих глаз. В одну секунду я осознала, что мой поступок совершенно напрасен, что суть этого поступка теперь навеки потеряна во времени, зато пути назад уже нет. Впереди меня ждало огромное количество пафосных поездок, светских вечеринок и прочих мероприятий, на которых Дима непременно должен был появляться с женой. Помимо того, что все это меня ужасно напрягало, свою роль играло и отношение ко мне жен и спутниц диминых партнеров и друзей. Выражаясь мягко, они меня терпеть не могли, так как искренне считали, что такой бриллиант, как Есенин, должен был достаться кому-нибудь из многочисленной братии их дочерей и незамужних подружек, а не безродной девчонке, как я. К чести Димы стоит сказать, что подобные разговоры он пресекал на корню и его отношение ко мне всегда было безупречным, несмотря ни на что. И я честно терпела, понимая, что сама виновата в сложившейся ситуации и не имею права роптать.
Мне часто казалось, что мой предел уже настал, что еще секунда - и я не выдержу, выскажу Диме все, что я думаю, и сообщу, что нам стоит разойтись. Однако дни шли, и что-то постоянно меня останавливало. Я ужасно злилась на себя, но изо всех сил старалась не транслировать эту злость на окружающих. В конце концов, у меня еще есть последний приют, и имя ему театр. Театр - это то, что я никогда не соглашусь оставить, потому что танец - это моя жизнь. Я Джульетта, я Аврора, я Китри - кто угодно, но только не Маргарита Эрве. Ведь в каждой из этих вымышленных историй счастливый конец - в отличие от моей собственной. С течением времени я все чаще вспоминала слова одной своей подруги, которая говорила, что для счастливого брака нужны не сумасшедшая любовь или страсть, а тепло, забота и понимание. Что ж, будем считать, что это у нас есть - хотя бы с одной стороны.
Машина плавно затормозила у ярко освещенного старинного особняка, и водитель почтительно открыл перед Димой дверь. Решительно загнав подальше свои навязчивые мысли, я натянула на лицо сдержанную, приветливую улыбку и грациозно ступила на красную ковровую дорожку, опираясь на руку мужа. У каждого человека есть своя судьба, но далеко не каждый способен сразу понять ее. Будем надеяться, что в моей жизни все правильно, и я этого просто еще не осознала.
Рита Есенина
2.
Очередной рабочий день остался позади. Я устал, как черт, но ехать домой совсем не хотелось. При мысли о том, что там я найду только пьяного соседа и все, абсолютно все, будет как всегда, мне сделалось по-настоящему плохо, и я принял совершенно неожиданное для себя решение. Чтобы хоть как-то сменить обстановку и на миг оторваться от обыденной реальности, нужно поехать в центр - потолкаться на заполненных туристами уличках, поглазеть на ярко освещенные витрины, поесть в каком-нибудь недорогом ресторанчике (ведь раз в году, под Рождество, я могу себе это позволить!). Не давая себе времени передумать или поддаться своей знаменитой депрессивной лени, я добежал до метро, и уже через двадцать минут вынырнул в море света и разноцветных рождественских огней на бульваре Сен-Мишель. На миг у меня перехватило дыхание, и в мозгу пронеслась шальная мысль "Почему же я раньше видел только плохое и лишал себя такого удовольствия?!". Атмосфера здесь была совсем иной, не то, что в этом убогом театре, или на декадентствующей части Монмартра. Глядя на радостные лица людей, мне и самому захотелось веселиться вместе с ними, захотелось стать частью этой рождественской кутерьмы и верить... А неважно во что! Просто верить в будущее - как в детстве. Чтобы укрепить эту веру, для начала следовало как следует подкрепиться, для чего я решительно углубился в сеть переулков между набережной Сен-Мишель и бульваром Сен-Жермен. Я был здесь в последний раз несколько месяцев назад, еще летом, и отлично помню, что у самой улицы Сен-Жак есть отличная греческая таверна.
После ужина я позволил старому Парижу завладеть моим разумом и моей душой. Впоследствии я уже не мог сказать, что я видел на самом деле, а что было лишь плодом моих воспоминаний прошлых лет. Перед глазами мелькали кружевной фасад Собора Парижской Богоматери, строгая башня аббатства Сен-Жермен, белая громада Пантеона, ярко освещенный фасад Люксембургского дворца, задумчивые статуи французских королев... Не знаю, сколько прошло времени - наверное, несколько часов - но в себя я пришел только в начале улицы Муфтар, то есть в значительном отдалении от начальной точки своего путешествия и какой-либо станции метро. Вокруг было на редкость безлюдно, хотя обычно многочисленные лавочки этой диковинной улицы всегда привлекали толпы народу. Это значило, что час уже поздний и пора бы сориентироваться да нырнуть в подземку, пока - и если! - она еще работает.
Избрав целью своего пути станцию "Гобелен", я поднял воротник куртки, спасаясь от вечерней сырости, и бодро зашагал вниз по улице. Как часто бывает, волна отличного настроения сменилась какой-то странной грустью. Влажный вечерний воздух настойчиво забирался за пазуху, и уже через несколько минут я был готов отдать хоть шесть евро за чашечку горячего кофе. Но увы! Об этом приходилось лишь мечтать - в столь поздний час (одиннадцать? полночь?) и в центре-то непросто найти открытое приличное заведение, а уж здесь, в такой глуши... Хоть бы по дороге попался круглосуточный магазин, ведь для дальнейшего продолжения пути мне хватило бы и пары минут в тепле. Все витрины, все окна окружающих меня домов были темны... Стоп, все? Нет, не все - на углу, на перекрестке двух узких переулков приветливо светилась небольшая витрина. Не помня себя от счастья и надежды, я прибавил шагу и устремился туда.
Как ни странно, стеклянная дверь не встретила меня надписью "Ferme" , хотя на поверку заведение оказалось не кафе, не круглосуточным магазином, а кукольной лавкой. Со всех сторон меня бесстрастно разглядывали десятки фарфоровых кукол самых разных размеров и в самых разных костюмах. Кого здесь только не было! И шотландский горец в килте и с волынкой под мышкой, и дама в пышном платье времен Марии Терезии, и девушка в национальном гасконском костюме... Я совсем было растерялся в столь необычном для себя окружении, но меня спасло появление хозяйки этого удивительного магазинчика. За черной шторой, располагавшейся за прилавком, послышались шаги, и вскоре в торговом зале появилась невысокая стройная девушка. Она внимательно оглядела меня и сказала:
- Ну что ж теперь поделать... Придется приглашать тебя на чай, такого замерзшего и несчастного. Сама виновата - не надо забывать вовремя вывешивать правильную табличку.
От столь неожиданного и щедрого предложения я опешил и далеко не сразу нашелся, что ответить. В возникшей паузе хозяйка этого раю подобного заведения вышла из-за прилавка, небрежным жестом перевернула табличку на дверях словом "Ferme" на улицу и снова обернулась ко мне. Я же не уставал поражаться... Мало того, что эта хрупкая девушка проявила такое неосмотрительное гостеприимство к совершенно незнакомому человеку, так еще и ее внешность совсем не соответствовала тому, чего можно было бы ожидать от владелицы подобной лавки.
На вид этому неземному созданию было лет двадцать пять - двадцать семь. Табачного цвета большие, чуть раскосые глаза опушены великолепными ресницами, на губах застыла насмешливая, но вполне располагающая улыбка. Темные волосы подстрижены коротко, в них просматриваются мелированные ярко-красные пряди, и прическа открывает маленькие, чуть заостренные уши, каждое из которых украшено тремя сережками. Одета моя новая знакомая была в длинную, чуть ниже колена, ассиметричную клетчатую юбку с блестящими кожаными ремешками, черную рубашку с крупными пряжками на рукавах и высокие ботинки Still. М-да... Вот и гуляй ночью по Парижу. Больше всего эта миловидная барышня похожа на озорную фею... которая в данный момент снова заговорила:
- Так и будем в молчанку играть? А меня, знаешь ли, Анна Хаксли зовут.
- Э... Эдгард де Лис, - едва сообразил ответить я. Надо же, она еще и не француженка... Хотя, глупо было не заметить сразу, акцент довольно сильный. Интересно, каким ветром ее занесло в Париж?
- Ух ты, как громко! - фыркнула она. - Ну проходи, Эдгард де Лис, гостем будешь.
- А ты не боишься вот так запросто приглашать к себе незнакомого человека? - с улыбкой осведомился я.
- Вот еще! И чем же ты намерен здесь поживиться, скажи мне? Сложишь всех кукол в большой мешок и побежишь продавать перекупщику? Ограбишь кассу, в которой лежит всего сто евро, потому что инкассатор уже увез всю выручку? Или, может, витрину камнем разобьешь? Валяй, начинай.
Сраженный ее бесстрашием, я счел за лучшее промолчать и послушно проследовал за Анной в ее владения, за занавеску. Там обнаружилась довольно просторная комната, в которой располагалась мастерская. Лампочка, горевшая под потолком, с грехом пополам освещала многочисленные развешанные по стенам деревянные полки, которые были заполнены всяческим хламом - макетами, маленькими манекенами, свертками материи, баночками с краской, катушками ниток и тому подобной ерундой. На столах, расположенных под полками, царил настоящий творческий беспорядок, в воздухе стоял специфический запах клея, а на одной из столешниц располагалась, судя по всему, незаконченная кукла. Насколько я успел рассмотреть, это творение было целиком тряпичным, и в данный момент мастеру оставалось лишь нарисовать кукле лицо. Я был почти уверен, что некоторую часть своего товара Анна делала сама, однако не преминул спросить:
- Ты сама делаешь всех своих кукол или кто-то помогает?
- Ну конечно, я работаю не одна, - не отрываясь от разливания чая по кружкам, ответила она. - Я же не робот, как бы, по-твоему, я все успевала?! Кроме того, это ведь не основное мое занятие. Конечно, я была бы рада посвятить этому милому хобби все время, - девушка поставила передо мной большую кружку и уселась напротив, - но тогда, боюсь, мой бизнес приказал бы долго жить. Он приносит не так много денег, как хотелось бы, и я получаю действительно выгодные заказы довольно редко.
- Чем еще ты занимаешься?
- Я работаю на радио, веду несколько передач. Есть такое Радио Современная Культура, слыхал? - я согласно кивнул. Искренне считая себя высококультурным человеком, директор нашего театра частенько слушал его у себя в кабинете и даже во время репетиций. - Программы "Фантастика наяву", "Музыкальная шкатулка" и "Неизвестное об известном". Это, конечно, не "Радио двух столиц", но все же не бог весть что. А ты? - после небольшой паузы поинтересовалась Анна. - Судя по твоему виду, твоя работа не приносит ни денег, ни удовольствия.
- Верно, - снова поразившись ее проницательности, согласился я. - Мечтая вырваться из Ласкони, я думал не о темном маленьком театре, затерянном в переулках Монпарнаса, а хотя бы уж о "Комеди франсез" или Театре солнца. Я не настолько дерзок и талантлив, чтобы грезить "Одеоном", но все же считаю себя неплохим актером. Уж во всяком случае, не худшим из всех, это точно.
- Ясно. Тебе просто не повезло. Что ж, сочувствую. В последние месяцы жизни в Лондоне мне казалось, что это у меня все плохо и ужасно, хотя, в сущности, ничего особенного не произошло. Подумаешь, всего лишь очередная личная драма! Мне свойственно преувеличивать значимость некоторых событий, только и всего.
Она старалась казаться непринужденной, но я видел, что эта "личная драма" по-прежнему ее тяготит. Заговорив об этом, Анна сразу погрустнела, и, хотя губы ее улыбались, в глазах стояла невероятная печаль, будто те события все еще причиняли ей боль. По опыту я прекрасно знал, что возможность выговориться перед незнакомым человеком приносит облегчение, и потому, немного помолчав, я предложил:
- Если хочешь, расскажи мне все. Станет легче, вот увидишь.
- Кто сказал, что мне тяжело? - вскинулась было она, но потом поникла и вздохнула. - А хотя... Я только обманываю себя. Если ты готов слушать, я расскажу... Но с одним условием: не осуждай меня. Я и сама знаю, что во многом поступила не так, как принято в этом мире. Значительная часть моих поступков была продиктована обычным страхом.
- Э... страхом?
- Да. Страхом проявить слабость, показаться уязвимой, раскрыться перед кем-то... Увы, часто бывает, что мы прячем за резкими словами и смелыми вроде бы действиями свои нежные и ранимые души. А этого делать не следует. Поверь, не следует.
Повисла пауза - слишком длинная, так что я решил было, что Анна передумала откровенничать с незнакомцами. Однако, долив себе в чашку еще чаю, она снова подняла глаза и заговорила...
Какой ошибкой было думать, что я давно все про себя знаю! Недаром говорят, что собственная душа - потемки пуще, чем чужая. Несмотря на свой давно уже не детский возраст, я продолжаю выкидывать фортели, а потом сама себе удивляюсь. Вот спрашивается, какого черта я не выгнала этого парня, а напротив, даже пригласила его в мастерскую, мою святая святых, напоила чаем, а теперь собираюсь выложить ему свою печальную историю?! И это ведь при том, что этот парень с пафосным именем Эдгард де Лис мне сразу очень понравился, настолько, что даже сердце екнуло. Или мне так показалось?! Скорее всего, показалось - иначе я бы не выкладывала ему сейчас всю эту жуткую нелепость, именуемую событиями последних трех лет. Мой последний "роман", если это сплошное мучение можно так назвать, лишил меня остатка девичьих иллюзий, и теперь я уже ни во что не верю. А уж тем более, никому... Уезжая из Лондона, я пообещала себе не давать волю эмоциям, потому что, в очередной раз поддавшись душевному порыву, я только запуталась окончательно и ничуть не облегчила свое эмоциональное существование.
Эта история началась три года назад, когда преподаватель философии профессор Уильям Вашингтон впервые вызвал меня "на ковер" по поводу моего поведения. Конечно, окна я не била и с преподавателями не пререкалась, но вела себя достаточно эксцентрично, чтобы привлекать внимание: со второго курса не ходила на лекции, одевалась как хотела и упоенно спорила с преподавателями. Видимо, профессора заинтересовали исключительно мои мотивы. В свойственной ему манере он вежливо осведомился, почему, раз мне очевидно интересен его предмет (что заметно по оценкам и работам), я не посещаю лекций. Ничуть не смутившись, я ответила на этот вопрос честно, глядя ему в глаза - мол, не хочу тратить время на ерунду, лучше потрачу ее на работу. Профессор тут же зацепился за слово "работа", и через пару минут мы уже вели размеренную беседу о лингвистике и специфике языков. Оказалось, что Вашингтон сам свободно говорит на пяти языках помимо родного, и общих тем у нас нашлась масса. Поняв, что никакие санкции мне не грозят, я совершенно расслабилась и забыла, что нас разделяют четырнадцать лет разницы в возрасте и куча регалий моего собеседника, который был весьма именитым ученым в известных кругах. В тот вечер разговор завершился в роскошном "крайслере" Вашингтона, который любезно подвез меня до дома после неожиданного, но очень элегантного ужина в крошечном, безумно дорогом ресторанчике на Пикадилли. В тот вечер я впервые несколько устыдилась своего внешнего вида, который являл собой разительный контраст с профессорской дорогой тройкой и шикарной машиной цвета шампанского.
С того дня моя жизнь стала куда интереснее и разнообразнее. Я возвращалась домой поздно вечером и досыпала свои законные часы вместо лекций или на работе, для того, чтобы с достоинством принять приглашение в очередной театр. Происходящее казалось игрой, увлекательным приключением, которое доставляло мне большое удовольствие - следовало признаться самой себе, что Уильям был самым интересным собеседником из всех, кого я когда-либо встречала. Впервые я осознала, что это уже не игра, в один из солнечных июньских дней, когда мы гуляли по Гайд-парку и вели размеренную беседу на нашу постоянную тему под названием итальянский язык. Я в очередной раз процитировала текст одной из своих любимых песен:
- Ты только вдумайся, как это звучит: "Sincero, e fiero al mio destino andro "! Согласись, если я скажу "I am sincerely proud of my human destiny", будет уже не то. Нет, как хочешь, но это самый прекрасный язык на свете!
- Раз ты так считаешь, то я доставлю тебе удовольствие и тоже воспользуюсь итальянским, - Уильям выдержал паузу, задумчиво наблюдая за белкой, деловито прятавшей орех в дупле ближайшего дерева. Вдруг он остановился и прямо взглянул мне в глаза. - Ti amo, anche se non ho il diritto di ammettere .
В воздухе повисла гнетущая тишина. Я отчаянно искала слова, чтобы достойно ответить на это весьма неожиданное признание. Больше всего хотелось посмеяться, но не над ним, а над собой... Ну как, скажите, я могла подумать, что не это станет логическим продолжением нашего общения?! Любила ли я, я не знала... Разбрасываться словами не хотелось, и я выбрала самый нейтральный вариант - улыбнулась и спросила:
- Почему же не имеешь?
- Потому, что сначала мне следовало признаться в другом, Анна. Дело в том, что у меня есть жена - кстати, тоже Анна - и...
- Что - "и"?! Неужели ты думаешь, что меня это хоть сколько-нибудь беспокоит? Anch"io ti amo, caro professore, e mi sputo sulla tua moglie !
...Вот таким вот образом и началась очередная часть нашего романа, полная уюта, тепла и доверия, то есть всего того, о чем я втайне мечтала и чего никогда не видела от своих бывших "любовей" всех мастей. Окончилось это примерно так же глупо, как и началось, потому как в игру снова вступила парадоксальность моей натуры. Как ведут себя обычные девушки? При словах "я женат" они начинают плакать и топать ногами, а потом требовать немедленного развода "если ты меня любишь". Я от этого воздержалась, потому что меня действительно меньше всего волновала та, другая Анна. Профессор никогда не рассказывал о ней, лишь вскользь упомянул, что ужасно разочаровался, и за десять лет супружеская жизнь стала для него настоящим мучением. Соответственно, всю свою любовь и нежность он отдавал мне, и я платила ему тем же, по мере своих сил, возможностей и мироощущения.
Развязка наступила в тот вечер, когда Вашингтон явился ко мне с огромным букетом желтых роз и серьезно поведал, невероятно гордясь собой:
- Я подал на развод, sole . Я не могу больше скрываться, я хочу, чтобы в моей жизни осталась только одна женщина - ты.
На этих словах меня охватила тихая паника. Я и подумать не могла, что он решит уйти - тем самым вызвав пересуды в университете и вступив в конфликт с ректором, чьей дочерью была его жена. Ведь получалось все паршивее некуда: стало быть, этого сумасшедшего может хватить и на то, чтобы сделать мне предложение! То есть посягнуть на мою свободу, самое дорогое, что у меня есть... Движимая такими бредовыми соображениями и банальным страхом изменить себе, я тихо исчезла в одну холодную зимнюю ночь и сделала все, чтобы как можно скорее забыть своего профессора.
... - Вот черт, - выругалась Анна. - Я опять сказала "своего"! Что за дурацкая привычка... Я тебя еще не утомила, Эдгард?
- Нет, ну что ты, - едва сообразил ответить я. - Продолжай.
- Это была только первая часть. Если бы на этом все завершилось, я бы уже и думать забыла об этой "личной драме". Но так уж сложилось, что через полгода после окончания всего этого бреда я повстречалась с поистине страшным человеком по имени Джейс...
Наше знакомство произошло в один из дождливых осенних дней, когда я страшно опаздывала на встречу с заказчиками и никак не могла поймать такси. За рулем машины, остановившейся по моему отчаянному взмаху, старого, но чертовски красивого "форда мустанг", сидел миловидный парень моего возраста, который любезно доставил меня куда следует, а в качестве платы взял номер моего телефона. История получила развитие уже на следующее утро: мой новый знакомый бесцеремонно разбудил меня телефонным звонком, чтобы пригласить на кофе в свой спортивный клуб. Там же последовало следующее и следующее приглашение, на сей раз в модный клуб "Миллениум", на вечеринку латиноамериканских танцев. Как выяснилось позднее, Джейс был чемпионом мира по уличным танцам, а клуб ему достался в качестве выигрыша в казино, куда он явился от отчаяния. Раньше этот тип был каскадером, но в один прекрасный раз чуть не погиб, заработав себе безотчетный страх ко всем трюкам до конца жизни. Депрессия после выхода из больницы длилась долго и выражалась в бесконечных запоях, однако выигранный клуб несколько поправил дела, и с тех пор его жизнь резко пошла в гору.
Посвящать время развитию наших отношений Джейс не собирался, со второй встречи поняв, что ему и так все достанется без каких-либо усилий. Я же страшно раздражалась и была вне себя от злости, потому что случилось непоправимое, и я сразу же накрепко прикипела к этому мерзавцу. И это при том, что с самого начала в наших отношениях не было и десятой доли тех светлых чувств, что держали меня с Уилом больше двух лет. Теперь, по прошествии некоторого времени, я понимаю, что Джейс откровенно наслаждался моими слезами, моей реакцией на его поведение - а позволял он себе абсолютно все. Забывал позвонить, постоянно язвил, являлся пред мои очи совершенно пьяным и посреди ночи... В нашей жизни была масса эпизодов, когда я твердо верила, что действительно уйду, однако стоило мне услышать в трубке его голос, я тут же изменяла свое решение, и все продолжалось как раньше.
Конец неожиданно, но весьма предсказуемым образом - я всего лишь застала Джейса с какой-то девицей, причем все было настолько недвусмысленно, что даже я не смогла найти для создавшейся ситуации никаких оправданий. Я просто ушла, тихо исчезла за пеленой холодного осеннего дождя... для того, чтобы совершенно случайно, зайдя в кафе выпить чего-нибудь горячительного, встретить Уила. Пожалуй, это была самая ужасная и самая прекрасная встреча в моей жизни. Ужасная потому, что час назад, когда я увидала предмет своих мучений в постели с другой, я почувствовала, как во мне что-то обрывается. Я и не думала, что мне будет так чертовски больно, я попросту не верила, что могу действительно любить этого человека, такой темной, причиняющей боль любовью. А прекрасная потому, что, заказав третью рюмку коньяка и услышав в ответ тихую фразу: "Penso che sia abbastanza, Anna", я невероятно обрадовалась и по-детски поверила, что этот человек мгновенно наведет порядок в моей жизни и по его слову все станет так, как должно быть.
Посвящать Вашингтона в свои проблемы я, естественно, не стала. Эта случайная встреча запутала меня еще сильнее, и теперь я положительно не знала, что мне делать. С одной стороны, мысли, неоднократно приходившие мне в голову за то время, что мы встречались с Джейсом, были однозначно верными: так жить нельзя. Это абсолютно тупиковые отношения, не приносящие ничего, кроме постоянной боли, вроде БДСМ без плеток и ошейников, имеющий своей целью куда более уязвимую мишень, то есть сердце. Сюда же относится мысль и том, что я уже успела забыть, что такое настоящая забота и нежность, и теперь чуть ли не со слезами на глазах я об этом вспоминала. Уил даже ни разу не коснулся прошлого, не стал упрекать меня и, увидев, что эта тема мне неприятна, не стал расспрашивать, что произошло. С другой стороны, я видела, что он ждет моего раскаяния, моего возвращения и искренне надеется на счастье, которое я в свое время так бессовестно разрушила. Увы и ах, время прошло, а мой страх никуда не девался - я по-прежнему крайне дорожила своей свободой, как-то забывая о том, что и Джейс лишает меня ее...
... - После этого я и уехала, - завершила свой рассказ Анна. - Думаешь, небось, что я дура, да?
- Нет, - едва нашел я подходящий ответ. - Я просто не понимаю.
На самом же деле я понимал только одно: мне больше всего на свете хочется дать этой девушке то, чего ей в данный момент не достает. Да, быть может, в прошлом она вела себя странно, но любому, даже стороннему человеку, ясно: это происходило не потому, что она такая наивная и глупенькая, а потому, что такова ее противоречивая натура. Влюбчивая девочка, которая надежно спряталась внутри той решительной экстравагантной барышни, которую я вижу перед собой. Она не понимает, что в ней самой живет магнит, который неуловимо притягивает и лишает воли всех, кто находится рядом с ней. Как гипноз, как наркотик... И я понял, что опоздал бороться с этой силой. Эта ночь многое решила, и теперь я нипочем не смогу просто так уйти.
- Естественно, этого никто не понимает... Даже я сама, - она вздохнула и решительно поднялась с места. - Поздно уже. Пора спать. Плед, подушка - здесь все есть. Утром я открываюсь в девять, но ты можешь спать, сколько заблагорассудится.
- Спасибо, - я понятия не имел, как выразить свою благодарность. Она не понимает, что сделала для меня... Она не знает, как давно я не видел подобного отношения, а тем более, от совершенно незнакомого человека. Да она ангел, черт подери!
- Тебе спасибо - что выслушал, - Анна облокотилась о свой стол и грустно улыбнулась. - Похоже, ты действительно не счел меня психопаткой, и за это отдельное спасибо. Даже мои подруги, и те искренне посчитали, что я свихнулась.
Я медленно встал и подошел к ней совсем близко. На ум приходило лишь одно, хотя на фоне рассказанного поступить так было верхом низости. Однако ничего поделать с собой я не мог... правда, моей выдержки еще хватило на то, чтобы сказать:
- Я знаю, теперь твоя очередь считать меня психом и подлецом... но мне чертовски хочется тебя поцеловать.
- Stronzo, - она положила руки мне на плечи и прямо взглянула в глаза. - Sono stato a lungo in attesta di .
3.
Многие, наверное, скажут, что я слишком требователен. Вроде бы следовало радоваться новизне отношений, тому искреннему теплу, которое активно отдавала мне Анна, и тому свету, который эти отношения вносили в мою безрадостную и однообразную жизнь. Однако незнамо почему легче мне ничуть не стало... Близился любимый праздник моего детства - день рождения - и это только усугубляло тоску. Ждать было явно нечего: если мне не изменяет память, никто из моего нынешнего окружения, кроме, может быть, Жерара, не в курсе, что грядет такое событие. Как ни странно, по этому поводу я не чувствовал ничего, кроме всепоглощающей детской обиды. Как это так?! Ведь в день рождения человеку положено быть в центре внимания и получать подарки, а что ожидает меня? Самый обычный день, такой же, как сотни других...
Идя по любимому маршруту мимо кладбища Монмартр, я отвлеченно размышлял. Интересно, что ждет меня дальше? В данный момент кажется, что ничего похожего на просвет не предвидится... ну куда, интересно, я смогу деться из своего занюханного театра? И как долго Анна сможет идти на поводу своей симпатии ко мне? По моему печальному опыту любая девушка быстро начинает хотеть от отношений какого-то лоска и яркости, хотя лично я никогда не понимал, кому и зачем это нужно. Средств на красивую любовь у меня нет, и первая эйфория, вызванная рассказом девушки, в моем сердце растаяла дня через три.
Конечно, были в нашей взаимной симпатии и плюсы: теперь мне было куда сбежать от Жерара, и, само собой, я предпочитал уютную квартирку Анны своему жилищу. Совесть не позволяла мне насовсем перебраться к ней вот так, сходу, и сегодня я все же решил заглянуть домой. Визит к Жерару не относится к категории приятных событий, так что я не торопился, медленно шагая по улице Коленкур. Не знаю, что за черт снова привел меня к тому особняку, за которым я наблюдал неделю назад. Вероятно, мои тайные устремления и желания все же возобладали над здравым смыслом и необходимостью смириться с реальностью.
И вот я снова стою в сторонке, за низким забором, задумчиво курю свои дешевые сигареты и с тоской смотрю на ярко освещенную дорожку, ведущую к крыльцу. По воле судьбы долго наблюдать эту однообразную картину мне не пришлось. По асфальту прошуршали шины, и вскоре у калитки остановился уже знакомый мне "фольксваген фаэтон". Мгновение - и та же стройная женщина в длинном пальто одиноко стоит у калитки, словно борясь с нежеланием идти дальше. На сей раз она дала мне возможность получше рассмотреть ее, насколько позволяла это сделать густая темень зимнего вечера. В свете фонарей ярким пятном выделялись медно-рыжие волосы, рассыпанные по плечам поверх мехового воротника. Так же я мог видеть точеный профиль и длинные пушистые ресницы... оставалось лишь догадываться, какие у нее чудесные глаза. В густом меху отделки рукавов пальто мелькнула маленькая белая ручка с аккуратным маникюром, и я судорожно сглотнул. Наверное, вот в чем заключаются мои сокровенные мечты и желания. Наверное, ничего еще в своей жизни я не хотел так сильно, как жить в элегантном особняке, ни в чем не нуждаться и всегда знать, что дома меня ждет вот такая красавица - наверняка нежная и заботливая, эта девушка не выглядит холодной дамой высшего света.
Время, что она стояла в свете фонаря, скорбно опустив голову, показалось мне чертовски коротким, я не замечал даже сырого, противного холода, норовившего забраться мне за пазуху. Но вот девушка решительно перехватила сумочку и быстро зашагала к двери особняка. Через мгновение о ней ничего уже не напоминало. Ничего, кроме тянущей боли в сердце, которая еще больше усугубила мою неудовлетворенность жизнью.
Я сидел в гримерке и лихорадочно соображал, что же делать. Оказывается, я и не подозревал, что такое отсутствие вдохновения на самом деле. До сей поры я спокойно делал свое дело, превозмогая раздражение, и все у меня получалось - настолько хорошо и гладко, что я действительно чувствовал себя выше окружающих меня в театре людей. Сегодня же все было иначе... Я трижды стирал неудачный грим, и теперь, когда до моего выхода на сцену оставалось чуть больше десяти минут, пребывал в тихой панике. Вот и день рождения, мать его так! По-моему, так плохо мне еще никогда не было... Что на меня нашло? Три раза я пытался нарисовать на лице обычные, знакомые линии - и все три раза получалось черте что, настолько криво и ужасно, что даже для этого захудалого театра не сгодится. Пытаться снова явно бесполезно... Дело откровенно пахнет сорванным спектаклем - воображаю, что я там в таком настроении наиграю!...
Я в очередной раз скорбно оглядел разбросанные по столу гримировальные принадлежности. Надо же, так много средств - а все без толку... И вот, на этой крайне печальной мысли мне в глаза бросилась небольшая коробочка, обтянутая облезлым черным бархатом. Интересно, что это может быть? В мои нехитрые пожитки такая вещь никогда не входила, так что есть повод насторожиться. Правда, через пару минут любопытство все же взяло верх - я решительно придвинул коробочку к себе и открыл ее...
Внутри лежала маска, красивая театральная маска из светлого дорогого фарфора. Что особенно поражало воображение, она идеально подходила к костюму Арлекина - рисунок в виде голубых, красных и белых ромбов, характерно удлиненный тонкий нос крючком и широкая ухмылка, подчеркнутая удивительно сочной алой краской. Признаюсь, первым чувством, поднявшимся в душе, было радостное облегчение. Ведь теперь не придется ломать голову над гримом! Ух, кажется, я спасен...
Боясь окончательно поверить своему счастью, я аккуратно взял маску в руки и крепко завязал на затылке узкие черные ленты. Поразительно, несмотря на то, что маска была довольно тяжелой, конструкция казалась достаточно надежной. Открытым оставался вопрос, откуда такая вещь взялась на моем столе... И, кажется, ответ на этот вопрос удивительно благосклонная сегодня судьба мне тоже предоставила. В опустевшем ныне гнезде от маски, на дне коробочки лежал сложенный пополам листок плотной бумаги. На нем красовалось всего одно слово, потрясшее меня до глубины души, хотя личность отправителя так и оставалась неизвестной. Красивым мелким почерком, похожим на женский, на бумаге было выведено: "Anniversaires!" .
То, что кто-то все же поздравил меня с днем рождения, наполняло душу приятным теплом и радостью, хотя, по идее, я должен был бы насторожиться. Вообще мое настроение резко поднялось, и я понял, что меня наконец-то озарило истинное вдохновение. Клянусь Богом, сегодня я буду играть так, как не играл еще никогда в своей жизни! Да этот маленький подарок, чья бы щедрая рука мне его ни подбросила, воистину творит чудеса! Будь он со мной во время моих попыток попасть в более приличное местно, у меня бы однозначно все получилось!
Весело напевая себе под нос, я вышел из гримерной и направился к сцене. Уже в ту секунду, когда я делал последний шаг, меня осенила весьма неожиданная мысль. Ну конечно! Этот подарок сделала мне Анна, ведь больше некому. Уж не знаю, откуда она узнала о дне рождения, но характер сюрприза говорит сам за себя. И почему мне сразу не пришла в голову эта светлая мысль?! Впрочем, какая разница, ведь главное результат. Я на миг зажмурился и решительно вышел на сцену. Ну, держись, гнилая труппа во главе с кретином-директором! Вы даже не представляете себе, кто был с вами рядом столько времени!...
...Выходить на бис мне пришлось трижды, чего в этом театре отродясь не бывало не только со мной, но и с директорскими фаворитами. Прочие артисты труппы хранили напряженное молчание. Ясное дело, без команды Легуина никто не осмеливался выказать свои истинные чувства. Однако что-то мне подсказывало, что даже Легуину придется пойти на поводу у толпы и воздержаться от ругани в мой адрес, вошедшей у него в привычку. Отчего-то именно сегодня в зале было значительное количество взрослых, а не только дети, как обычно. Трое из этих взрослых, неприметно притулившихся у самого выхода, особенно усердно хлопали мне и кричали "Браво!". Один из них даже подошел к сцене и вручил мне красную розу. Воистину, мир перевернулся - ведь это первый знак зрительского внимания и симпатии, адресованный лично мне!
Через несколько минут овации стихли, зрители стали расходиться, и я счел возможным незаметно улизнуть в свою гримерку. Душу переполняло радостное возбуждение и предчувствие чего-то необычного, чего-то, что сыграет в моей жизни гораздо более заметную роль, чем эта фарфоровая маска. Нужно лишь набраться терпения и не роптать на судьбу. Кажется, именно сегодня госпожа Фортуна решила сжалиться надо мной и преподнести мне скромный подарок в виде частички своей благосклонности. "Давай, Эдгард, соберись! Ты же ждал столько времени, лишние несколько минут (часов или дней) ничего не решат!...". Уговаривая себя таким образом, я неспешно переоделся в свою повседневную одежду и не торопясь принялся наводить порядок на столе. Терпение добродетель, так, кажется, говорят. Верится с трудом, однако...
Эту мысль прервал директор Легуин, который без стука ввалился в гримерную и в обычной своей манере выпалил:
- Кончай наводить марафет и спускайся в салон! Не заставляй ждать тебя, обормот!
Вопросы были излишни, так как ответы на них явственно читались у директора на лице. Кажется, долгожданное чудо все же произошло, а иначе с чего бы ему вызывать меня в салон, да еще и с таким выражением плохо скрытой тревоги? Чует мое сердце, я нахожусь в этом проклятом месте в последний раз, а значит, надо совершить финальный выход так, чтобы он запомнился как следует. За этим дело не станет; как раз сегодня я чертовски изобретателен.
Подумав так, я оправил свою простую одежду, подхватил достопамятную розу и по узкой темной лесенке спустился в "салон" - небольшую комнатку, где директор обычно устраивал собрания труппы и объявлял все немногочисленные новости театра. Сегодня, как ни странно, наших, кроме самого Легуина, в помещении не было. Зато в полукреслах с изрядно потертой обивкой восседали те трое мужчин, что так увлеченно аплодировали мне сегодня. Когда я вошел, они приветливо улыбнулись мне, а один - тот самый, что поднес мне розу - устремил на Легуина вопросительный взгляд. Тот тяжело вздохнул, хмуро зыркнул на меня и без выражения начал:
- Эдгард, позволь представить тебе господ ле Фэя, Жардина и Джаволуччи. Они являются руководителями театра "Одеон" - уверен, ты о таком слыхал.
- Разумеется, - с достоинством кивнул я. - Рад знакомству, господа, - обратился я к гостям. - Чему обязан?
- Месье де Лис, - густым, красивым голосом заговорил тот, кого назвали ле Фэй, - вопреки кажущейся видимости, мы не впервые видели вас сегодня на сцене. И, смею вас уверить, показались вам на глаза тоже неспроста. Не хочу утомлять вас предысторией, а потому буду краток. В начале осени моя сестра привела сюда племянников. И с тех пор, поверите ли, дети не вылезают из театра - наперебой утверждают, что "снова хотят посмотреть Арлекина". Да и сестра моя, сказать по правде, тоже частенько рассказывала о вас, и до того красочно, что в конце концов я пришел сам, а затем привел коллег. Мы с вами взрослые, деловые люди, так что оставим сантименты и громкие слова. Я хочу предложить вам работу.
- Работу, месье ле Фэй? Я не ослышался? - надеюсь, мой голос прозвучал достаточно равнодушно, хотя на деле я готов был пуститься в пляс.
- Нет, - отозвался месье Жардин. - Коллега абсолютно серьезно предлагает вам работу в нашем театре, театре "Одеон". Видите ли, один из лучших актеров труппы, исполнитель главных ролей, оставил нас, получив выгодное предложение на своей родине, в Италии, так что мы просто в отчаянии.
- Признаться, столь щедрое предложение застало меня врасплох. Поэтому позвольте уточнить, - искренне наслаждаясь багровой от гнева физиономией Легуина, я неторопливо продолжил, словно смакуя слова. - Вы вот так сразу предлагаете мне ведущие роли в спектаклях театра "Одеон"?
- Да. В нынешнем сезоне мы ставим "Фауста", а так же несколько совершенно новых спектаклей по произведениям Ремарка и Мольера. Вы не возражаете?
- Ну что вы, как я могу? Я с радостью принимаю ваше предложение.
- Тогда нам следует обговорить некоторые детали. Думаю, не стоит тратить время месье Легуина, ведь дальнейшие наши разговоры его не касаются. Время уже позднее, так что, полагаю, ему лучше заняться подготовкой всех необходимых документов. Мы искренне надеемся, Эдгард, что вы сможете выйти на работу уже в понедельник.
Мой теперь уже бывший директор отчаянно искал слова. Я видел, что он буквально лопается от злости, но, к моему счастью, возражать не осмеливается: ведь он порядочный трус, а мои новоявленные работодатели крайне влиятельные лица в мире искусства. Где уж там директору захолустного театра спорить с ними, людьми, за спинами которых наверняка стоят богатейшие меценаты!... Благоразумно решив не испытывать судьбу, Легуин проглотил ругательства и вышел, демонстративно громко хлопнув дверью. Дождавшись, пока его шаги стихнут за дверью, ле Фэй извлек из портфеля пачку бумаг и аккуратно разложил их на столе. Водрузив на нос очки, он снова заговорил:
- Контракт пока лишь на год, но я уверен, что он будет успешно продлен. Кроме того, имеется еще один нюанс... Скажите, где вы живете?
- На Монмартре, неподалеку от улицы Коленкур, - уклончиво ответил я. Естественно, мне было стыдно признаваться, как я живу, ведь это совсем не соответствовало моему новому положению.
- Надо думать, не на самой улице Коленкур, - покачал головой Джаволуччи. - Полагаю, вы не будете возражать, если мы предоставим вам квартиру театра на бульваре Сен-Жермен. Что-то подсказывает мне, что этот прохвост Легуин не слишком баловал вас деньгами.
- Как это ни грустно, скрывать очевидное бесполезно, - вздохнул я. - Я бесконечно признателен вам, господа. Вы даже не представляете себе, как кстати пришлось ваше предложение.
- Раз так, будьте добры, поставьте свою подпись - здесь, здесь и вот здесь.
Вооружившись ручкой, я приготовился было подписать себе пропуск в новую жизнь, но вдруг меня посетила одна весьма неприятная догадка. Сюжет получался сказочный и настолько неправдоподобный, что аж сводило челюсти. Ведь если пересказать кому-нибудь этот случай, ни за что не поверят - и будут совершенно правы! Какой-то бред... Как они могут так легко делать предложения подобного масштаба актеру захолустного театра, о котором они ничего не знают? Да, допустим, эти господа имели беседу с Легуином... Но ведь этот старый пропойца никогда не скажет обо мне доброго слова, а уж тем более тем, кто хочет забрать меня отсюда в райские кущи!
Так. Ну и где здесь подвох?!! Что мне делать?! С одной стороны, от таких подарков судьбы не отказываются. Хорош я буду, если сейчас скажу, что мне надо подумать! О чем тут думать?! Если все, что они говорят, - правда, то думать нечего, надо просто хватать сумку с пожитками и бежать на бульвар Сен-Жермен! А если это ловушка... Чья?! Какова ее цель?! Ведь мне совершенно нечего терять, кроме старого мобильника и чудесной фарфоровой маски, единственного моего сокровища.
Я встрепенулся и решительно поставил свой фирменный росчерк в нужном месте. Кто не рискует, тот не выигрывает - а в данный момент я, возможно, рискую всем, даже жизнью.
- И раз, и два, и три - плие! И раз, и два, и три - батман правой! И раз, и два... Мари, выше голову, смотри перед собой! Лили, тяни носок! Житэ левой, гран-плие... Рита, отлично! Еще раз! Перерыв пять минут - и продолжаем.
Я вытерла пот с лица и отошла от станка. Матильда потрясающий хореограф, можно даже сказать, что она мой кумир, и для меня время в балетном классе летит незаметно. Любая физическая нагрузка, как бы тяжела она ни была, все равно приятнее, чем очередной прием или фуршет. Да и вообще, я стараюсь лишний раз не бывать дома и часто задерживаюсь, утверждая, что мне нужно больше тренироваться. По словам господина Шартри, нашего балетмейстера, мне не стоит так себя загонять, он не устает повторять, что у меня настоящий талант. Свою первую большую роль первого плана я получила в прошлом сезоне. По словам старожилов театра, такой громкой премьеры, как прошлогодний спектакль "Ромео и Джульетта", эти стены не видели уже давно. Шартри часто говорил, что благодарит Бога за свое весьма нестандартное решение двухлетней давности, которое и стало причиной моего внезапного подъема.
Несмотря на влияние Димы, я всегда категорически отказывалась от его помощи во всем, что связано с карьерой. В конце концов, я ведь танцую для себя, и не важно, в кордебалете или в главной роли. И вот, два года назад Шартри собрался ставить "Дон Кихота", однако проблем с этим балетом оказалось гораздо больше, чем он предполагал. Тогдашняя прима, весьма известная в своих кругах Милена Бернадетт, которая должна была исполнять роль Китри, внезапно решила показать свой характер и заявила, что балет этот - полная чушь, ее партия неоправданно сложна, а потому она вообще не собирается принимать участия в постановке.
Моя роль в спектакле была невелика - я должна была танцевать цыганский танец во втором акте. Однако я была чрезвычайно горда этой ролью, так как искренне считала свою эпизодическую роль одной из самых выразительных в спектакле. В один прекрасный день Шартри явился в репетиционный зал и без предисловий заявил, что, раз сложилась такая ситуация, он принял решение заменить Китри, а не уговаривать Милену вернуться. Балетмейстер выдержал эффектную паузу, после чего просто заявил, что я вполне могу совместить две роли, так как он вполне во мне уверен. Естественно, мои робкие протесты его не переубедили, и все вышло ровно так, как запланировал Шартри. И, хотя, ознакомившись с восторженными отзывами о премьере, прима поспешила вернуться, судьба моя была решена... В прошлом году я, по словам Милены "совершенно случайно", получила роль Джульетты, и теперь обстановка в нашей труппе накалялась с каждым днем. Вот-вот должны были объявить, какой спектакль руководство театра выберет для следующего сезона, а так же, соответственно, кто будет исполнять в нем главную роль.
Мои раздумья были нарушены возбужденным гомоном моих коллег и громким голосом господина Шартри:
- Добрый день, дамы и господа! Позвольте сделать небольшое объявление.
Краем глаза я увидела, что Милена как бы невзначай вышла из-за спин подруг, словно акцентируя внимание на своей персоне. Наверное, я должна благодарить судьбу за то, что не вынуждена бороться за карьеру и думать о таких низменных вещах, как деньги и официальная позиция прима-балерины, но отчего-то благодарности я совсем не ощущаю. Жаль, я никогда не смогу объяснить Бернадетт, что все сложилось подобным образом случайно, и я даже не думаю о том, чтобы сместить или затмить ее...
- Будущий сезон решено отметить балетом "Спящая красавица", - продолжал тем временем балетмейстер. - Как вы знаете, в этом балете две главные женские роли, поэтому долго думать, кого выбрать из двух наших замечательных прим, мне не пришлось. Милена будет исполнять роль феи Сирени. Рита, тебе достается принцесса Аврора.
Ну что ж, вполне достойный выбор, и ролью своей я тоже удовлетворена. Быть может, она не столь заметна, как Джульетта, но быть от этого одной из главных не перестает. Разумеется, Милена была со мной не согласна, хотя фея Сирени появляется в спектакле значительно больше принцессы Авроры. Даже не пытаясь скрыть свое неудовольствие и не заботясь о том, что все вокруг ее слышат, она возмущенно высказалась:
- Ну конечно, "две главные роли"! Широкой публике из них запоминается только одна, и ее должна была получить я! Так нет же, я снова остаюсь на втором плане, и всего только потому, что у меня нет мужа-миллионера!
Вот опять... До чего же у меня глупое положение! Димины друзья и партнеры упорно не замечают меня, считая, что Есенин оказал мне великую честь, удостоив вниманием и взяв в жены, а обычные, рядовые люди - во всяком случае, в большинстве своем - искренне считают, что весь мой недолгий творческий путь в балете выстлан деньгами. Надо же было такому случиться, что мой карьерный рост начался вскоре после моего замужества! Простая случайность, а как обидно... Похоже мой опрометчивый шаг имеет куда больше последствий, чем я себе представляла.
- Рита, - Матильда ловко оттеснила меня в сторону от толпы танцовщиков и тихо сказала, - тебя спрашивают. Давай быстренько, у тебя пять минут. Не раздражай народ задержками, они и так тебя недолюбливают.
Ее слова были несколько чересчур прямолинейны, но не несли в себе ничего, кроме истины. Что ж, по крайней мере, наш хореограф относится ко мне более или менее сносно, во всяком случае, явно отдает мне должное.
Увы, вариантов, кем мог быть мой посетитель, было более чем немного. В огромном мраморном холле меня ожидал никто иной, как мой драгоценный супруг. Разумеется, такое вторжение в балет - мою святая святых! - изрядно испортило мне настроение, так что я даже не пыталась быть любезной:
- В чем дело? У тебя пять минут.
- Все никак не привыкну, что ты в перерывах не читаешь смски и не перезваниваешь, - просто объяснил он. - Хотел напомнить, чтобы ты вечером не задерживалась. Анжелика очень любит, когда гости опаздывают.
В голове на редкость ясно всплыли слова Шартри по поводу нового спектакля, я будто снова услышала резкие слова Милены, и это сыграло решающую роль. Я прямо взглянула Диме в глаза и твердо сказала:
- Нет, Дима. На этот раз ты точно едешь один.
- Малыш, ну перестань, - устало начал он. - Не надоело еще каждый раз заводить одно и то же?
- Надоело. И именно поэтому сегодня я никуда не еду. У меня тоже есть своя территория, и эта территория - балет. Никакие твои партнеры и их крашеные дуры-жены не заставят меня поступиться им. Извини, мне пора возвращаться.
- Рита, подожди! - было видно, что Есенин крайне удивлен моим выступлением. Видимо, в моем голосе прозвучали некие особенно убедительные нотки, которых не было раньше. Не скрою, слышать растерянность в его голосе было чертовски приятно, но по опыту я знала, что ни в коем случае нельзя забываться и втягиваться в дискуссию. Поэтому я и не подумала вернуться, лишь твердо повторила:
- Мне пора на репетицию. Приятного вечера.
Старательно выполняя указания Матильды, я едва сдерживала распиравшую меня гордость, ведь впервые за три года я вышла из конфронтации победителем. Пожалуй, мне действительно стоит быть смелее, если я хочу жить, а не существовать.
4.
Незаметно прошла весна, пронеслось необычайно жаркое лето и снова началась осень, теплая и невероятно красивая в своем золотом великолепии. Теперь я мог оценить это по достоинству, ведь теперь моя жизнь совершенно изменилась, и мне больше не нужно было каждый божий день надеяться на чудо. Мои работодатели, те самые ле Фэй, Джаволуччи и Жардин, не могли нарадоваться, и все чаще повторяли, что повторный контракт уже у меня в кармане. Я играл в пяти спектаклях, моими партнерами были самые известные актеры Парижа, и сам я прочно сжился со своими ролями, исполняя их, по единодушному мнению критиков, просто блестяще. Видимо, мысли все же имеют свойство облекаться в реальность: я многие месяцы говорил родителям, что играю в "Фаусте" - и вот, пожалуйста, мне действительно достается роль Мефисто! Кстати сказать, моя фарфоровая маска, мой талисман, и здесь пришлась кстати. Ради шутки я примерил ее вместе с костюмом, и оказалось, что в сочетании с черным бархатом она тоже смотрится как единое целое.
Я ни на секунду не забывал о том, какой была моя жизнь до того судьбоносного спектакля в конце декабря прошлого года, и постоянно заботливо лелеял невероятно обострившуюся жажду справедливости. С огромным удовольствием я помогал своим новым коллегам устранять конкурентов, вредных соседей и прочих неугодных людей, мастерски сплетая планы разной степени коварства и жестокости. Совесть меня не мучила. Напротив, познав судьбу неудачника, я твердо верил, что ни один человек на свете не заслуживает такого позорного звания. Мое нынешнее окружение, а так же размеры моих гонораров только укрепляли эту веру. О парадоксальности своих действий я не задумывался, напротив, во всю пользовался своими привилегиями - приобрел машину, полностью заменил гардероб и не отказывал себе в мелочах жизни. Больше того, с неделю назад я все-таки решился осуществить свое давнее желание, тем более, что судьба мне явно благоволила... Просматривая объявления о продаже квартир, я наткнулся на фотографию элегантного двухэтажного особняка по адресу ул. Коленкур, дом 6. Признаться, выкрашенный в приятный для глаза бежевый цвет дом и цветущее яркими рыжими цветами дерево возле него заставили мое сердце биться быстрее. Я сразу сообразил, что эта обитель находится точно по соседству с домом той прекрасной грустной девушки, за которой я наблюдал в памятные декабрьские дни. За все прошедшее время, особенно проводя время с Анной, я часто вспоминал о ней, но старательно избегал прогулок по Монмартру, дав себе зарок не заходить дальше собора Сакре Кер. Сам не знаю, почему я так этого боялся, особенно теперь, когда мог позволить себе столь многое.
И вот неделю назад я подписал договор купли-продажи, и не далее чем завтра мне предстоял переезд. Почему-то предыдущие жильцы съехали из этого чудесного дома в невероятной спешке и оставили на растерзание покупателям практически всю мебель и даже посуду. Видимо сама судьба хотела, чтобы я оставил свое обиталище на бульваре Сен-Жермен - агент бывших владельцев дома неожиданно легко согласился оформить рассрочку платежа на целый год. Поверить не могу, что все это происходит со мной! Неужели я могу начинать поиск предлога познакомиться со своими новыми соседями? Неужели уже завтра вечером мне может представиться случай поговорить с этой девушкой? Жаль, что пока я и сам не очень понимаю, зачем мне это нужно.
...Уладить все связанные с переездом дела удалось только ближе к ночи, поэтому исполнение моих грандиозных планов передвинулось на утро. Гладко, без единой запинки наврав что-то Анне по поводу собственной занятости в театре, я принялся неспешно разбирать вещи и заново анализировать свое положение. Конечно, моя игрушечница - просто чудо. Видимо, те два памятных романа, о которых она рассказывала мне в самом начале нашего красочного знакомства, кое-чему ее научили: она не пыталась как-то привязывать меня к себе и не высказывала претензий по поводу наших редких встреч, во всяком случае, открыто. Благодаря этому, хотя мы и встречались уже почти год, я чувствовал себя свободным человеком и делал абсолютно все, что мне хотелось. В данный момент мое богатое воображение активно рисовало мне какой-то невероятно идеализированный образ прекрасной танцовщицы, какой, без сомнения, и была моя новая соседка. Надеюсь, мне скоро представится случай подтвердить свои мысли на деле.
На улице послышался шум работающего двигателя, я осторожно подобрался к окну и отодвинул в сторону тонкую органзу занавесок. Какой-то мужчина, довольно высокий, представительный тип в длинном черном плаще, буквально вылетел из дома и уселся на заднее сидение "фаэтона", раздраженно хлопнув дверью. Машина плавно тронулась, и через мгновение снова наступила тишина, столь характерная для субботнего утра в этом районе. Так-так, похоже, события развиваются в нужном мне направлении - во всяком случае, я предчувствую, что и в этот раз все выйдет по-моему. За прошедшие месяцы я к этому привык, и уже не мог представить себе, что какой-то мой замысел не удастся. Что ж, будем ждать дальше...
Долго заниматься своими делами мне не пришлось. Соседская дверь снова хлопнула, когда я прилаживал на балку навеса над крыльцом кашпо с яркими петуньями, непонятно зачем и кем снятое со своего места. Я живо обернулся и снова ощутил весьма приятное для души сердцебиение. Девушка, ради которой я сюда приехал, как раз усаживалась на изящную белую скамеечку у своего дома, зябко кутаясь в кашемировый палантин.
Удачно скрывшись за цветами, я принялся разглядывать ее, и с каждой секундой все больше убеждался, что воображение и предчувствие меня не подвели. На вид ей было немногим больше двадцати. Удивительно яркие рыжие волосы вились крупными волнами и эффектно оттеняли белую кожу. Даже с такого расстояния было видно, что губы девушки плотно сжаты, длинные ресницы полуопущены, да и вообще, весь ее вид весьма красноречиво говорил о том, что ей очень грустно. Конечно, лезть не в свое дело занятие весьма опасное, но, думаю, в данном случае стоит попробовать... Кажется, я даже знаю, как.
У моей двери стоял большой глиняный вазон с землей. Видимо, летом хозяева сажали в него цветы, хотя покрытая разводами коричневая глина, из которой был сделан вазон, как-то не сочеталась ни с домом, ни с ухоженным палисадником. Признаться, поначалу я даже не заметил этого сомнительного украшения, зато теперь оно очень удачно попалось мне на глаза... Я бесцеремонно подтащил вазон к краю крыльца и легким движением спихнул его вниз. Тишина субботнего утра огласилась звоном разбивающегося горшка, и я показательно выругался:
- Тьфу ты, черт!
Естественно, девушка обернулась на шум. И, естественно, моя персона вызвала ее удивление. После короткой паузы она неуверенно произнесла:
- Не знала, что дом уже кто-то купил.
- Неудивительно, я только вчера приехал, - с готовностью отозвался я. - Добрый день, мадемуазель. Раз уж мы какое-то время будем соседями, позвольте представиться: Эдгард де Лис.
- О, вот как?! Я много слышала о вас, месье де Лис, - видимо, она смутилась окончательно - на ее бледных щеках тут же вспыхнул яркий румянец. - К сожалению, я не часто слежу за премьерами, хотя сама имею некоторое отношение к театру. Меня зовут Рита, - она запнулась и со вздохом завершила. - Рита Есенина.
Неужели?! Совсем интересно. Судя по чистоте и правильности речи, она француженка. А эта фамилия наводит на вполне определенные мысли. Лично я слышал у нас в стране лишь об одном человеке, который мог бы ее носить. Получается, предмет моих мечтаний - жена известного олигарха, который по совместительству является главным меценатом оперного театра Гарнье?! Что ж, тем любопытнее.
- Какая у вас прекрасная мелодичная фамилия, - вслух высказался я. - И какое же, позвольте спросить, "некоторое отношение" вы имеете к театру?
- Я балерина в труппе театра Гарнье.
Я не удивлен. Еще в первый раз, когда я увидел ее, я понял, что она танцовщица. Нежная, явно потерянная среди миллионов своего мужа, с виду совсем еще ребенок... Как же она прелестна! Теперь мне совершенно понятно, с какой целью я так стремился познакомиться с ней. Для дальнейшего развития событий стоит более тщательно прощупать почву, хотя на первый взгляд мне кажется, что с мужем ее не связывает ничего, кроме фамилии.
- Как-то грустно вы об этом говорите, - улыбнулся я. - Неужели балет вам так уж в тягость?
- Напротив, балет - это единственное, что есть в моей жизни приятного, - она помолчала и грустно улыбнулась мне в ответ. - Хотя, вероятно, вам такое высказывание покажется странным.
- Да, признаться, я не очень понимаю вас. Но раз уж вы так любите свою работу, давайте о ней и поговорим, если вы не спешите. Я не слишком нарушу ваши планы, пригласив к себе на чашку кофе?
- С удовольствием принимаю ваше приглашение, - вслед за мной она поднялась со скамейки и плотнее запахнула свой палантин. - Как раз сегодня я совершенно свободна.
Я порадовался, что она шла чуть позади меня и не могла видеть моей довольной ухмылки. Все идет как надо, еще чуть-чуть - и это прелестное дитя будет всецело принадлежать мне. Кажется, я весьма неплохо играю задуманную изначально роль общительного соседа. В конце концов, актер я или нет, черт побери?!
Эдгард де Лис
Я захлопнула за собой дверь и буквально рухнула на диван. Сердце колотилось как бешеное, казалось, оно вот-вот попросту выскочит из груди... Неужели?!... Неужели это снова совершилось?! За три года, что я живу с Димой, я совершенно забыла, как это - испытывать к кому-то сильные и искренние чувства. Какие? Я понятия не имею, какие именно, но настолько яркие, что, кажется, я вот-вот взорвусь! Вот так и начинаешь верить в романы и фильмы - подобный сюжет многократно описан в мировой литературе и отражен в кинематографе... Я втянулась в беседу со своим новым соседом только для того, чтобы поднять себе настроение, ведь утро началось отвратительно, и провести целый день, думая об утренней ссоре, было бы действительно невыносимо. Однако закончилось все настолько неожиданно, что я до сих пор не могу сообразить, какая реакция с моей стороны была бы правильной.
Все события этого крайне насыщенного дня начались с моего отказа ехать с Димой в Ниццу на какую-то очередную тусовку. Все-таки мое выступление тогда в театре, а так же волнение по поводу неумолимо приближающейся премьеры сделали свое дело - я была необычайно тверда и ни в какую не хотела уступать. В итоге мне удалось невозможное: я вывела Диму из себя, так, что он выскочил из дома как ошпаренный, показательно хлопнув дверью. Как ни странно, моя известная своей чрезмерной чувствительностью совесть не принялась меня грызть, как поступала обычно. В один момент мне стало ужасно грустно, настолько, что захотелось плакать. Ведь я знаю, что такая ссора ничего особенного не значит. Пройдет несколько дней, Дима вернется, заключив пару выгодных контрактов, и все станет по-прежнему, ведь у него имеется такое количество планов, что уж в один-то из них мое присутствие точно вписывается. А раз так, он никуда меня от себя не отпустит... а свободы я хочу даже больше, чем покоя и искренних чувств.
Обуреваемая такими мыслями, я вышла из дома. Все казалось скучным, унылым, и к тому же страшно напоминало о неотвратимости моей судьбы. И тут появился он... Стройный молодой человек лет двадцати восьми на вид, с элегантной небрежностью одетый в синюю рубашку с закатанными рукавами и стильные джинсы с фигурной строчкой на карманах. Его большие карие глаза под длинными ресницами тепло улыбались, темно-русые волосы пребывали в художественном беспорядке, а голос... голос просто обволакивал своей мягкостью и удивительной теплотой.
Разговаривая с ним о работе, я и подумать не могла, что утренний кофе плавно перетечет в ланч, а затем и в пятичасовой чай... В итоге я стала собираться домой, когда солнце уже село, а народ потихоньку потянулся по домам, намереваясь начать готовить ужин. За прошедшее время я, изо всех сил стараясь не слишком углубляться в подробности, незаметно выложила Эдгарду значительную часть своей биографии, не забыв упомянуть и о гнетущих меня проблемах. Моего монолога он не прерывал, только понимающе кивал и периодически выражал сочувствие, хотя я не вполне уверена, что оно было таким уж искренним.
Мое намерение отправиться домой было встречено горячими протестами, которые потом перетекли в сдержанное сожаление. Соответствующие случаю слова были произнесены... Казалось бы, уж чего проще - повернуться, нажать ручку двери и спокойно пойти восвояси. Однако выполнить эти нехитрые действия я так и не смогла, потому что в один прекрасный момент поймала странный взгляд Эдгарда. Понять, что таилось в глубине его глаз, я не успела... его прохладные пальцы сомкнулись на моих запястьях, он с силой притянул меня ближе и поцеловал...
Дальнейшие события вспоминались с трудом. Несмотря на то, что, лишь губы де Лиса коснулись моих, душа явно воспарила высоко в небеса, едва сообразив, что происходит, я решительно высвободилась из его рук и пустилась в позорное бегство. И вот теперь в тишине собственного дома я пытаюсь унять бешено колотящееся сердце, а заодно и понять себя. Что произошло? Что за искра пробежала между мной и моим новым соседом? Почему я чувствую, как кровь приливает к моим щекам, когда я вспоминаю об этом поцелуе? Поразительно, резкие димины слова, испортившие мне с утра настроение, вообще не приходили на ум. Можно даже сказать, я почти забыла, что я замужем...
Через пару минут я все же нашла в себе силы подняться с места и поплелась на кухню. Нужно срочно чем-нибудь себя занять, а то так и с ума сойти недолго... При этом мне больше всего хотелось снова услышать голос Эдгарда и хотя бы раз взглянуть в его глаза. "Дима так редко бывает дома, что же мне мешает?!" - пронеслась вдруг в мозгу странная, непривычная мысль. Я была почти уверена, что то, чего я так долго ждала, наконец произошло. Ведь поддавшись необходимости добыть деньги для сестры, я проскочила пору влюбленностей, романов и прочих вещей, которые занимают умы девушек моего возраста... И вот теперь передо мной открывается возможность наверстать упущенное! Больше всего хотелось сделать откровенную глупость и побежать обратно к Эдгарду, однако что-то все же удержало меня от этого опрометчивого шага. Спать я ложилась в весьма приподнятом настроении - ведь завтра меня ожидал очередной день без мужа, зато с надеждой на новую встречу с Эдгардом.
Я сидела в гостиной, зябко завернувшись в плед, и раз за разом прогоняла в голове события сегодняшнего дня. Эдгард ушел буквально полчаса назад; до сих пор не пойму, каким чудом мне удалось заставить его исчезнуть и не выяснять отношения с моим мужем. Де Лис был чертовски убедителен; все доказывал мне, что так жить нельзя, что, если я действительно хочу стать свободной, я должна открыто заявить об этом, что, если я боюсь сама решать свои проблемы таким радикальным способом, то он готов мне помочь... Бедняга! Он просто не представляет себе, каково в действительности влияние Димы и сколько у него связей! Он даже не стал бы разговаривать с актером - пусть даже и очень известным в своих кругах. Есенин вполне способен шепнуть на ухо нужному человеку пару слов так, чтобы через сутки абсолютно все люди во Франции забыли, что актер Эдгард де Лис вообще существовал... В конце концов, Эд с видимой неохотой уступил и отправился к себе, а я осталась ждать мужа, попутно размышляя о произошедшем.
Утро этого дня - замечательного и крайне тревожного одновременно - было солнечным, теплым и неожиданно приятным. Вообще-то я терпеть не могу утро, если мне не нужно идти на репетицию, но сегодняшнее было явным исключением из правила. Я с удовольствием выпила кофе, после чего включила музыку и принялась снова, в который уже раз, обстоятельно прогонять в голове свою партию. В свободные от репетиций часы и дни это было моим любимым занятием, и мне казалось, что оно сродни медитации. Окружающий мир словно переставал существовать, и реально вывести меня из задумчивости мог лишь телефонный звонок... Или звонок в дверь, резкая трель которого вторглась в мой личный мир буквально через четверть часа. Что и говорить, я была крайне недовольна столь грубым вмешательством, однако, лишь только я распахнула дверь, все недовольство испарилось без следа... На пороге стоял Эдгард собственной персоной. Он сходу протянул мне букет изумительных желтых тюльпанов, смущенно улыбнулся и сказал:
- Надеюсь, я не слишком рано?
- Нет, что ты... Проходи! - заставив себя собраться с мыслями, пригласила я.
Следующие минут сорок или около того мы непринужденно болтали, как будто вчера ничего особенного не произошло. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди от раздиравших его противоречий. С одной стороны, все было предельно ясно. Не знаю, что там думал актер, но для меня вчерашние события имели огромное значение, поэтому определенно следовало сделать какой-то шаг. С другой стороны, меня не отпускало чувство какой-то пакостной тревоги, словно в этой ситуации имелся подвох. Но какой?! Проведя почти весь вчерашний день у де Лиса в гостях, я со всей ясностью (и с немалым облегчением!) поняла, что он совершенно свободен от каких-либо отношений. Это чувствовалось сразу и обсуждению не подлежало. Разумеется, мне следовало серьезно опасаться моего собственного мужа, но эта тревога была совершенно иного свойства. Неужели приближающаяся премьера и столь долгожданные изменения в жизни так серьезно потрясли меня? Наверняка я снова делаю из мухи слона - в свойственной мне манере...
Наконец кофе был выпит, и повисла напряженная пауза, как будто мы оба вдруг ощутили какую-то робость или стеснение. Я взяла вазу с тюльпанами, намереваясь перенести их на стол в гостиной, на самое видное место. Эдгард тоже встал, молча проследовал за мной и, пристально наблюдая за моими действиями, дал мне поставить вазу на стол. Я собралась было что-то сказать, но не успела - руки актера бережно обвили мою талию, и он жарко прошептал мне на ухо:
- Вероятно, вчера тебя несколько напугала решительность моих действий. Пусть с опозданием, но я прошу у тебя прощения... с учетом будущих моих прегрешений того же характера.
- Эдгард, послушай, - торопливо заговорила я, внезапно чего-то испугавшись, - я вовсе не испугалась. Просто обстоятельства сложились таким образом, что я не...
- Но ведь я приехал на улицу Коленкур из-за тебя, Рита, - перебил он. - Некоторое время назад, гуляя здесь, я случайно увидел тебя, и с тех пор мною владела лишь одна мысль. Я не знал, как ее воплотить, мой разум отказывался предлагать рациональные решения проблемы, и вот сама судьба сделала мне подарок - заставила жильцов съехать из дома по соседству с твоим! Я считаю, это знак, и мы не должны пренебрегать столь прозрачной подсказкой Провидения!
Я не нашлась, что ответить. Действительно, еще вчера мне стало понятно, что участь моя решена, так что теперь не стоит отталкивать от себя счастье. Счастье ли? Моя противная тревога никуда не девалась, она продолжала истязать душу, но неуловимые чары де Лиса были явно сильнее моих слабых протестов. В конце концов, я сдалась и утонула в золотистой глубине его карих глаз.
И теперь я не испытываю ничего, похожего на стыд. Теперь меня весьма занимает вопрос, что мы с Эдом будем делать дальше. Увы, мы слишком сильно связаны своей работой, чтобы позволить себе частые свидания. Кроме того, наше соседство тоже имеет отрицательную сторону. Как, скажите на милость, я смогу скрыть от Димы свою явную привязанность к нашему соседу? Нет, конечно, Есенин не так часто бывает дома, но все-таки чертовски тяжело прятаться и скрываться... Утешает только одно: пока эйфория от произошедшего приятно греет душу, и я даже почти верю, что в моем будущем будет что-то кроме балета и бесконечной печали по поводу несоответствия желаемого действительному.
Я настолько ушла в себя, что прозевала шум мотора подъехавшей машины и димины шаги на дорожке. Очнуться меня заставил лишь стук закрывающейся двери и привычное есенинское:
- Привет, малыш! Чего это ты сидишь в темноте? - Дима любитель иллюминации по всему дому, поэтому в гостиной тут же вспыхнул яркий свет обоих торшеров.
- Просто... задумалась, - я очень надеялась, что это прозвучало натурально. Теперь быть равнодушно-любезной стало во сто крат тяжелее, чем обычно. Больше всего хотелось затопать ногами, завизжать и броситься бежать, неважно куда. Эдгард прав. Так больше не может продолжаться. - Я ждала тебя позже. Все прошло удачно?
- Да, более чем. Контракт подписан, я заключил отличную сделку, так что теперь можно и отдохнуть. Как насчет где-нибудь поужинать вместе, а? Должен признаться, я немного соскучился.
Естественно, демонстрировать свое истинное настроение вот так, сходу, я не собиралась, а потому натянула на лицо сдержанную улыбку и согласно кивнула:
- Конечно, с удовольствием.
- Вот и чудненько. Собирайся.
Уже набрасывая пальто, я вдруг со всей ясностью осознала, что теперь я тоже актриса. Теперь и у меня есть роль, которую мне придется бесконечно играть перед лицом весьма придирчивого и взыскательного зрителя. Надо быть очень осторожной, надеюсь, мне хватит мастерства сделать вид, что ничего не изменилось. Я должна привыкнуть к мысли, что мне теперь есть ради чего показывать свой характер и хотеть освободиться, а уж потом думать, как поступить. Надеюсь, времени у меня будет достаточно.
Наконец премьерный спектакль, принятый публикой с бешеным восторгом, остался позади. Ноги мои гудели от усталости и больше всего на свете мне хотелось скрыться в прохладной тишине своего дома. Увы, прием по случаю премьеры только начался, и повышенное внимание окружающих тяжким грузом давило на мои плечи. Я никак не могу понять одной простой вещи: почему всегда все важные события жизни происходят одновременно, когда у тебя нет времени хотя бы проанализировать их и как следует подумать?! Не далее чем вчера, после очередной мимолетной встречи с Эдгардом, я твердо решила серьезно поговорить с Димой и все-таки добиться от него развода. К сожалению, хоть мне и очень не хочется признаваться в этой себе самой, я должна это сделать вовсе не из-за де Лиса...
С момента нашего с ним знакомства прошло два месяца, и за это время я измучилась окончательно. Виной тому было несколько причин. Разумеется, первейшей из них являлась необходимость вечно лгать, хитрить и изворачиваться, ведь до вчерашнего вечера я ощущала явный недостаток решимости для постановки конечной точки в браке с Есениным, все сомневалась и прикидывала, как лучше поступить. Кроме того, со временем для меня стало очевидно, что я слишком сильно открылась перед Эдгардом, что он знает обо мне гораздо больше, чем я о нем, и никак не стремится хоть как-то эту разницу уменьшить. Больше того, моя странная, одержимая привязанность к нему была явно сильнее, чем его чувства ко мне. Видимо, в самом начале нашего общения я допустила ошибку, так безоглядно доверившись ему. Увы, теперь я все чаще думаю, что жестоко обманулась в толковании собственных эмоций и попросту вцепилась мертвой хваткой в первого мужчину, встретившегося на моем пути. Я часто плакала, оставаясь одна, я плохо спала, я постоянно обижалась на неотвеченные сообщения и бесконечные переносы наших и без того нечастых встреч, но тем не менее продолжала маниакально держаться за Эда.
Больше всего меня повергал в отчаяние тот факт, что реальных поводов для упреков и обид де Лис мне не давал. Он был весел, частенько оказывал мне знаки внимания и всячески укреплял мою уверенность в том, что какие-то чувства между нами все же присутствуют. Однако я была почти уверена, что рано или поздно придется посмотреть правде в глаза... Да, конечно, он неизменно убедителен, когда читает мне лекции о том, как мне стоит поступить, и я прекрасно понимаю, что во многом он прав. Но вместе с тем я точно знаю, что мой развод ничего не изменит и не внесет в наши отношения с Эдгардом ничего нового. Он так и будет жить своей жизнью, лишь изредка вспоминая, что у него есть я. А вот я действительно к нему привязана. Я, как маленькая девочка, верю, что совершенно равнодушный человек нипочем не смог бы играть свою роль так гладко и так долго, даже если бы он был непревзойденным актером.
- Мадам Есенина, поздравляю вас! Успех просто потрясающий, вы были великолепны! - весомо произнес тяжелый бас директора театра. Я ответила ему лучезарной улыбкой и какой-то стандартной фразой, не переставая думать о своем.
Теперь, когда волнения по поводу спектакля остались в прошлом, я доведу дело до конца. Я уверена, что мне достанет сил выполнить задуманное. Раз в жизни я должна выдержать этот тяжелый разговор, и, клянусь Богом, я не заплачу и не позволю себя уболтать!... Надо же, такое со мной впервые. Обычно после спектакля я не могу думать ни о чем, кроме танца и музыки, эйфория от выступления остается со мной еще как минимум до следующего утра, и очень мало что способно столь радикально изменить ход моих мыслей. Но сегодня все было иначе: лишь только занавес упал в последний раз, меня словно подменили. Почти машинально я переоделась в вечернее платье того же нежно-розового цвета, что и наряд моей героини в первом акте, бессознательно кивала всем, кто выражал мне свое восхищение, и по-настоящему пришла в себя только сейчас, в относительной тишине огромного холла театра, куда я сочла возможным сбежать от толпы. Нужно собраться с мыслями, прежде чем сделать этот решительный шаг...
В сумочке настойчиво завибрировал телефон. Крепко зажмурившись, я поднесла его к уху - я и так знала, кто решил мне позвонить:
- Привет.
- Привет, солнышко! - отозвался бодрый голос Эдгарда. - Как жаль, что я не мог открыто остаться на прием, ты ведь понимаешь, риск выдать нас обоих был слишком велик. Ты была просто великолепна, честное слово! Глаз не оторвать!
- Очень рада, что ты все же смог приехать на спектакль, - на глазах выступили слезы. Ведь он говорил, что не вырвется из театра! И все-таки смог, все-таки приехал! Конечно, при желании он смог бы даже попасть на прием, но тут он совершенно прав - это было бы лишним.
- Ну как ты себе представляешь, я бы не смог?! - искренне возмутился он. - Ведь я знаю, что для тебя значит балет!... Сегодня мы, конечно, не увидимся?
- Нет, к сожалению, - я зябко передернула плечами и сообщила. - Я поговорю с ним сегодня, Эд. Я бы сделала это сразу после нашего с тобой разговора, но он вернулся из своей поездки аккурат под спектакль, и у меня просто не было времени. Клянусь тебе, я это сделаю.
- Мысленно я с тобой. Просто поверь мне, Рита: ты обязана это сделать. Я больше не могу видеть, как ты мучаешься. В конце концов, это вполне обычная история, люди разводятся, и жизнь на этом не кончается. Если сможешь, набери мне потом, расскажешь, как все прошло.
- Хорошо. Что ж, пойду исполнять задуманное... Целую!
- Удачи, маленькая.
Едва я успела спрятать телефон обратно в сумку, под высоким потолком холла заметалось эхо шагов, и димин голос произнес:
- Ах вот ты где... Наконец-то овации посторонних стихли, и я тоже могу выразить тебе свое восхищение, - он крепко взял меня за руки и с чувством поцеловал их. - Ей Богу, Рита, ты тысячу раз права: тебе нельзя бросать театр! Ты великолепная балерина, и это действительно было бесподобно, - Есенин немного помолчал и продолжил. - Я жалею, что снова оставил тебя так надолго, за эти три дня я успел ужасно соскучиться. Давай сбежим отсюда и просто посидим где-нибудь вдвоем! Что скажешь?
Я не ответила. На миг мне стало ужасно страшно, что я все же не смогу сказать все то, что собиралась, но очень вовремя я вспомнила, что только чо поклялась Эдгарду довести дело до победного конца.
- Что-то случилось? - настороженно поинтересовался Есенин. Видимо, он счел, что молчание затянулось, и, устав ждать моей реакции на его предложение, продолжил. - Скажи мне, если что-то не так! Ведь ты знаешь, что я все-все для тебя сделаю!
- Ты ничего не можешь сделать, - с трудом выговорила я. - Это началось слишком давно, и ты не в силах остановить начавшийся каскад событий. Сегодня я, наконец, поступлю по совести и прямо скажу все, что у меня на уме. Приготовься, тебе вряд ли будет приятно это услышать.
- Так... интересно, - нахмурился Дима. - В чем же дело?
- Я больше не могу. Знаю, я много раз говорила тебе об этом, но теперь я серьезна как никогда. Настал мой предел, и дальше так жить нельзя.
- Ты о чем?! Чего тебе не хватает? Что тебя мучает, дорогая моя?! Не пугай меня, Рита, говори!
- Меня измучило то, что я не люблю тебя, - тихо, но твердо выговорила я самые жестокие слова на свете. До чего же трудно говорить их, даже тем, к кому не испытываешь никаких чувств! - Поверь, я очень благодарна тебе за то, что ты сделал для Мари, но ведь... это все в прошлом, а ты умный человек и не можешь не понимать, что основной причиной моего согласия стать твоей женой были деньги.
- Да. И что с того? - удивился он. - Что тебя не устраивает? В основе брака лежит не любовь или страсть, а нормальные дружеские отношения. У нас есть даже больше. Я скучаю по тебе, когда надолго уезжаю, мне хочется заботиться о тебе и доставлять тебе удовольствие. Пожалуй, по-своему я тебя даже люблю. Неужели тебе еще чего-то не хватает?!
- До чего же ты самоуверен! - горько вздохнула я. Что ж, я почти исчерпала все аргументы и придется пустить в ход последний, пока я не начала сомневаться в правильности собственных действий. Эдгард не требовал, чтобы я держала в тайне наши отношения, напротив, он согласился на это только по моей просьбе, так что скрывать было нечего. - Главная проблема заключается в том, что у меня в этой жизни иная любовь.
- Эдгард де Лис, прославленный актер театра Одеон?! - с обидным равнодушием поднял брови Есенин и еще более обидно рассмеялся. - О Боже мой, детка, неужели ты думала, что я об этом не знаю?!
- Не понимаю... - я ожидала какого угодно ответа, но только не такого! Язык словно налился свинцом, однако каким-то чудом я выдавила из себя вопрос. - И тебя все устраивает?!