|
|
||
Я видел его в разное время в разных местах, и всегда на улице. Возле магазина, но не внутри. Рядом с театром, но не в фойе. Стоящим на автобусной остановке - но не едущим в автобусе. Впечатление кочующего бездельника или юродивого почему-то не возникало. Но, впрочем, какое мне дело?
А сегодня он вдруг вынырнул ниоткуда, возник на моём пути, нелепый среди лета в своём длинном пальто:
- Привет! Я Чикимакис.
- И кто вы такой, Чикимакис?!
- А вот, между прочим, Чикимакис про вас никогда так не спросит. Потому что Чикимакис деликатный человек. Вы думаете, синее пальто летней порой выглядит неделикатно, но ваше суждение поверхностно. Раз уж вы такой поверхностный, обратите внимание на мои чистые волосы! Это чтобы вас порадовать. А пальто... Зябко мне. Внутри зябко, а снаружи ваши глаза холодные. И негде спрятаться.
- О, блин! Вот только не надо на меня свои проблемы вешать!
- Ну так, я и не вешаю, потому как у меня их и нет. Вот стало зябко от ваших глаз - и я тут же разобрался. И вы уже смотрите на меня как на человека с именем.
- Да нет такого имени! Что это за имя - Чикимакис? Больше похоже на прозвище.
- Потому что отражает суть. Сначала меня звали Сашка, потом Сашка Чикимакис, потом Александр Иванович, Рядовой Сергейченко, Номер Триста Семьдесят Четыре, Отец, много имён... Потом я понял, что всё это ложь и ерунда, а по сути я - Чикимакис. И не спешите, не говорите, что вам это неинтересно. Всем интересно знать суть... Могу я узнать ваше имя?
- ...Н-не думаю.
- Я говорю очень быстро, а ухожу медленно. Я ещё долго здесь буду. Вы потеряли одну минуту на меня. Завтра вы скажете "Привет, Чикимакис!" - и я украду у вас ещё минуту. А через месяц я буду знать ваше имя.
- Пока, Чикимакис!
Идёт такая, затаённая, улыбку в себе прячет, взгляд украдкой, мысль по мордочке пробежала, качнула краешек губ, сверкнула в уголках глаз, как приписка мелким шрифтом к тяжеленному тому контракта: "Хи-хи".
И осанка, само собой: колёса грудей зажаты в застенчивые плечики, подбородок помогает - в общем, осанка как у черепашки. И при этом ступает чуть ли не на цыпочках, чтоб и не слышно тоже.
Чикимакис в своём пальто - за ней. Тоже на цыпочках, так же ссутулясь, только руки приподнял с растопыренными пальцами.
И она, конечно, замечает, что люди как-то не так смотрят и улыбаются загадочно как-то. И она оборачивается и от неожиданности ржёт так звонко, громко и булькающе, что имя само собой возникает:
- Годзилла! - кричит радостный Чикимакис.
- Я Таня, - Годзилла пытается успокоиться и перестать ржать. Но ей это не удаётся и от своего гогота ей становится ещё смешнее...
Их часто можно увидеть в парке на скамейке. Чикимакис что-то рассказывает, размахивая руками, а Годзилла ржёт звонко и заливисто. Или она что-то говорит тихонечко, а он молчит, наклонив голову.
У Годзиллы тоже хватает проблем. Но у неё есть имя.
Возле ресторана человек в белом переднике топчется, разрываемый противоречиями: ему нужно на кухню, но он не может уйти. Чикимакис разговаривает с поваром.
- У меня проблема с сюжетом, - жалуется повар. - Понимаешь, классика диктует: всё самое свежее, юное, зелёное - лук, петрушку, укроп - всё в самый конец. Я не дурак, я всё понимаю. Жареный лук - это моветон и изжога. Но как я придам мясу этот аромат без жареного лука?
- Как тебя зовут? - спрашивает Чикимакис.
Повар понимает вопрос:
- Да вот, разве что "Горе Луковое" не называли. И Эйнштейн и Кафка и Аморалес... Типа, аморально так с луком обращаться, как я.
- А едоки что говорят?
- Едокам тоже классику подавай... - повар вздыхает.
- А жареный лук разве не классика?
- Уже нет. Жареный лук - это раннее средневековье. Позднее средневековье - это французы, яблоки и лягушки. Начало двадцатого века - китайские выкрутасы, середина - макароны по-флотски... Потом почему-то всех стала интересовать британская кухня - а что это за кухня?! Ну, ты знаешь...
- Я ничего не знаю! - возмущается Чикимакис. - Я жрать хочу! Слышишь, зануда? Принеси мне чего-нибудь пожрать!
- Да, я - Зануда! - повар горделиво выпрямляется. - Я принесу тебе гуляш с жареным луком.
И он уходит за гуляшом.
- Я не буду называть имён, - говорит Чикимакис. - Помню, был у меня паспорт. И как-то попал мне в руки - может, из кармана вылез?
Чикимакис хлопает себя по карманам пальто, по карманам джинсовых брюк (их на удивление много), по карманам пиджака и жилетки... хлопает долго и тщательно, но паспорта не обнаруживает:
- Выбросил. - удивляется он. - А я смотрю, что за рожа такая с выпученными глазами как у утопленника? Ни разу на меня не похож. И имя - не то Рашид Анатольевич, не то Сергей Зурабович - ну, не я! Не Чикимакис. Ну и выбросил. Так о чем это я? А. Расскажу, короче, про одну тётеньку, как она бабушкой стала. А сама, главное, не заметила. Если бы не паспорт - так бы и жила. А у неё, как назло, паспорт был при себе. Она туда заглянула и спрашивает: "Который год?" Ей сказали. Она в уме быстренько посчитала и померла. Поверила, что называется, документу. А имени её так никто и не узнал.
Чикимакис встречает на улице одноклассника.
- Здорово, Чикимакис! Как дела, я слышал, ты за границу уезжал?
- За границу чего? Ты ничего не путаешь?
- Нууу... сейчас начнётся уточнение терминов и микронные подсчёты! В разных странах, говорю, был.
- Был. Сейчас вот нету. Сейчас тута.
- Ну-ну-ну, и что? И как там?
- Всё по-старому. А тута как? Поймал Птицу?
- Да нет, ты что... Птица... ей нужен весёлый, умный, болтливый, энергичный... вроде тебя.
- А ты?
- Энергии не хватило...
- Так иди, лови! В гнездо её!
- И не пойду, и не поймаю, и не прилетит...
- Тетеря ты, Тетеря... ни сказки у тебя, ни тишины.
- Да брось! Сам-то как?
- Ну... тоже так же: ни дома у меня, ни заграницы. Куда ни пойду - всюду так.
Серьёзные дела в одиночку не делаются. Вдвоём - это минимум. Трое уже вызывают подозрения. Но мы приходим втроем, на серьёзные дела мы всегда приходим втроём - босс, посредник и лох. Лох вызывает доверие своей непосредственностью и помогает клиенту расслабиться.
Чирков трогает меня за рукав, я слегка склоняю голову и слышу, как он шепчет: "Ты думаешь, это настоящее?" - его голубой взгляд приклеился к люстре, золото и хрусталь. Хотя, конечно, бронза. Хотя...
"Конечно." - надо подыграть. Круглые глаза нубайса стекленеют, в них начинает раскручиваться Галактика. Я на всякий случай копирую выражение его фейса.
Клиент замечает наше состояние - сперва Чиркова, потом моё. Замечает лишнюю расстегнутую пуговку моей блузки, кружева под прозрачным батистом и нагло торчащие под кружевами соски. О Джеймс Бонд! От вас ничто не укроется. Он бросает беглый взгляд на мою причёску, чтобы убедиться - да, обычный конторский пучок, вне возраста и эпохи. Взгляд возвращается к месту остановки и продолжает свой путь ниже, туда, где блузка заканчивается и начинается безупречная линия трикотажной миниюбки. Ниже смотреть нет смысла, клиент сбился со своей скороговорки и начал мямлить:
- Собственно, я уже видел все документы... Собственно, мы уже всё обсудили... Одним словом, мы готовы подписать и, как уже говорилось, от лица города, от лица всех нас, жителей и... детишки вам благодарны и...
Хван сидит за столом, постукивая ручкой по папке с документами. Его, наконец, замечают, и суета переносится к папке. Клиент суетится, частит, повторяя сам себя... В этом слабость всех мелких жуликов: не способны держать паузу. Такому жулику кажется, будто, стоит ему прерваться, замолчать на секунду - как собеседник очнётся и сообразит, с кем имеет дело. Ну и, ещё они верят в гипнотизирующую силу своего голоса. Гипнотизирует он, в первую очередь, самого себя. Поэтому мы работаем только с жуликами.
Хван бросает взгляд на свой ролекс и его реденькие корейские бровки хмурятся. Ему не нравится пустая болтовня. Со стороны может показаться, что Хван босс, я его секретарша, а Чирков - телохранитель. На самом деле босс здесь я, а Хван - мой телохранитель. Чирков как нельзя лучше справляется с ролью украшения компании.
Клиент бросается к столу, склоняется над нашим корейцем и дышит ему в затылок, подписывая за ним страницы договора красивым росчерком своей новой фамилии "Росинский". Вымышленной фамилией он обезопасил себя и нас - мы не сможем найти Росинского, а он не сможет вернуть чемоданчик с деньгами, подаренный нам Росинским. За этот чемоданчик он рассчитывает получить вагон медикаментов. Но, во-первых, медикаменты стоят в пять раз дороже, и, во-вторых, мы к ним не имеем никакого отношения - только вот эти липовые накладные, платёжки-растаможки... аккуратная работа профессионала.
Я проверяю сканером купюры в чемоданчике, киваю:
- Всё в порядке.
Хван жмёт Росинскому руку:
- Приятно иметь с вами дело. Надеюсь, не в последний раз.
- И мне! Очень приятно! Буду ждать вашего возвращения из Марселя! - клиент срывается на фальцет, повизгивает от удовольствия.
Стража у роскошных дверей барского кабинета расступается, пропуская нас. Недельная аренда такого офиса стоит целое состояние. Впрочем, мы не считаем денег в чужих карманах - что нам до них? Мы проходим вторую стражу, у подножия лестницы - и, наконец, третью, отделяющую нас от свободы. Двери за нами закрываются и, под сверлящими взглядами горилл, Чирков распахивает перед Хваном дверцу серенького мерседеса. Я сажусь за руль. Трогаем.
Мы ныряем в переулки, включаем указатели поворота у светофоров - и не поворачиваем. Мы выезжаем на магистраль, ведущую из города на юг, на полном ходу слетаем с магистрали, выруливаем в боковую улочку, с неё - в тупичок. Выскакиваем из машины и, пробежав через проходной двор, идём через площадь к поджидающему нас форду. Чирков получает свои пятьсот баксов, скачет вприпрыжку, городит какую-то чепуху и смеётся над каждым своим словом. Я стаскиваю резинку с волос и каблукастые туфли с ног, заталкиваю этот хлам в мусорку возле остановки, хватаю подмышки маленького Хвана и начинаю кружить. Чемоданчик парит, облетая вокруг нас круги почёта. Летнее солнце хохочет в вышине.
Хван зацепляет ботинком мою ногу, резко дёргает, и, извернувшись, толкает в грудь. Я падаю и вижу, как Чирок с ошалелым видом бросается ко мне - и отлетает от соприкосновения с громадой айсберга - автобусом - и я тоже лечу.
И я лежу, прижимаясь щекой к тёплому асфальту, и мне холодно. Я вижу чёрные башмаки Хвана, потом его лицо - он сидит на корточках. Лицо белое, как бумага, и взмахом корейской кисточки - чёрная тушь глаз. Они совсем близко, в зрачках ничего не вмещается, кроме меня.
- Я люблю тебя, Птица! - шепчет Хван. Встаёт и уходит, покачивая чемоданчиком. И подбегающие люди не замечают его - только меня с Чирком.
Чикимакис бежал, и это было неважно. Чикимакис размазывал по лицу сырость, и это было неважно. Чикимакис не мог говорить из-за кома в горле, и это было неважно.
Птица упала и в её приоткрытом глазу тускнея, растворялся летний день.
И лето было уже неважно.
Птица упала, и никто её не поймал.
"Как утомленны дела мои и милости мои... О, как я чахну, праздник проведя! "
Поэтесса Ирина Верблюдская откусила кончик карандаша. Гонорар закончился внезапно, она проголодалась.
" Нижнее веко
на вечное небо -
лесом выгнулся горизонт...
Поэтесса вздыхает, смотрит в окно, где под солнечным зраком вместо нижнего века горизонта видны здания на дальней стороне площади Восстания... "Восстали, а стоять негде - вот и пришлось сделать специальную площадь" - рассеянно размышляет она. Она пытается поймать ускользающие поэтические мысли, но, будучи пойманы и рассмотрены, они оказываются огрызками сухарей и обрезками колбасы. Ирина смакует ускользающий вкус и аромат, спохватывается и пытается вновь сосредоточиться на творчестве.
За окном визжат покрышки, звенят осколки и взрявкивает сирена. Привычное шуршание шин по асфальту сменяется тишиной. Поэтесса встаёт и смотрит вниз. Внизу возле остановки лежат двое, возле них собирается толпа, отрезая двоих от присевшего на задние колёса автобуса. Движение людских электронов направлено к образовавшемуся двойному центру, и лишь одна фигурка удаляется, помахивая чемоданчиком. Фигура в чёрном костюме, с чёрными волосами, заглаженными назад, в чёрных непроницаемых очках.
Поэтесса спешно бросается к столу и записывает:
"Мужчина Икс не весел, не печален,
он лишь сосредоточен на успех.
Но жизни он не замечает.
Он мимоходом сеет смерть."
- Он мимоходом сеет смерть... - Oна вновь бросается к окну за вдохновением и вдруг замечает Чикимакиса.
Кометой выстреливает из подъезда и облетает вокруг дома:
- Чикимасик, миленький! Как ты мне нужен!
Прозрачные глаза провидца или сумасшедшего - верить таким или бежать подальше:
- Верблюдская... опять ты со своими стихами...
|