Город Калязин Тверской области, никак нельзя отнести к местам известным, удивительным или прекрасным. В его центре, на небольшой площади между улицами 1-го Мая и Революционной, стоит киоск союзпечати, продуктовый магазин и серое здание почты. Летом площадь загажена голубиным помётом и окупирована старушками, приторговывающими спичками, водкой и семечками. Зимой любой желающий может насладится видом грязного снега, перемешанного с рыжим песком и большой городской ёлкой, опутанной неработающими гирляндами. Ёлку водружают в центре площади. Совсем рядом, за небольшим забором местная шпана греется от источающего желтый дым колодца. Старая труба от подстанции лопается почти каждый год, выказывая завидное постоянство, чинить же её возможно только летом.
Эта история произошла именно зимой, в то время года, когда порастают льдом сильные чувства и так ценится зелёный плиточный грузинский чай с печеньем.
В городе по результатам переписи 17 января 1979 года, живут 15723,8 человек. Восемь десятых человека пополнили население РСФСР благодаря Екатерине Семёновной Головиной, которая во время уже упомянутой переписи неправильно поделила количество жильцов дома номер 5 по улице Чкалова на количество квартирных метров, и еще перепутала бланки 5/г и 8/ж. Потом , оправдываясь, она говорила. что этого можно было и избежать, если бы у неё, бугалтера 3-го разряда и передовика труда, не отобрали её любимый и единственно точный инструмент - счёты (2 рубля 50 копеек, фабрика Красный Октябрь, город Омск).
Екатерина Семёновна была виртуозом: в её руках счёты превращались в музыкальный инструмент, над которым парили её быстрые и уверенные руки. Полёт костяшек влево и вправо, загадочные пассы, тревожный перестук, рождающий в груди тревогу и понимание ничтожности человеческого бытия. Или нежный перекат, грусть в сердце и старая любовь. Всё было в этих звуках деревянных цилиндров, подвешенных на железной проволоке. Счёты никогда не ошибались и никогда не отказывали. Но в один день, по распоряжению какого-то чиновника из районного центра, счёты были объявлены морально устаревшими, не соответствуюшими облику советского специалиста, и были заменены на чудо вычислительной техники - микрокалькуляторы Электроника ПТ-24, которые в количестве 17 штук были завезены в Калязин. Из за этих полупроводниковых бесов работающих от электрического напряжения в 220 вольт, возникли те самые загадочные 8/10 гражданина. Впрочем, ошибку потом заметили, исправли и благополучно забыли, правда счёты Валентине Семёновне так и не вернули.
К слову сказать, в городе Калязин есть обувная фабрика привычно названная "Красный Октябрь", гостиница на 75 койко-мест, и древняя часовня, которая странным образом возвышается на крохотном клочке земли среди вод Углического водохранилища. Окинув взглядом карту, можно отыскать не один десяток таких захолустных местечек. Еще чуть меньше двадцати тысяч жителей живут обычной жизнью, почти лишённой места для подвига. Но что же можно поделать, если именно в этом "посёлке городского типа", как его пренебрежительно именуют жители той же Твери, произошла история о которой пойдёт речь ниже. Позволю только (из уважения к жанру и традициям) представить главного её героя. Друзей у него не много, а сослуживцы уважительно зовут его дядя Гриша.
Григорий Петрович работает вахтёром в местном драматическом театре им. Клары Цеткин, из-за низкой посещаемости совмещённом с ДК и кинозалом. Театр является одним из 29 клубных учреждений области и считается центральным.
Григорий Петрович - человек скромный и незаметный. Он обитает в двухкомнатной квартире, которая досталась ему после смерти матери пять лет назад. Посмотрев в паспорт Григория Петровича можно увидеть, что ему 48 лет, он не женат, по национальности русский и ни разу не пересекал границу Советского Союза. Григорий Петрович любит свой единственный светло серый пиджак, регулярно бреется и никогда не опаздывает на работу.
Глава 1
В которой Григорий Петрович не находит,
да и не ищет смысл жизни
Будильник, противным металическим криком, вырвал Григория Петровича из сладкого сна о борще. Было семь часов утра, при выдохе изо рта вырывалось облачко декабрьского воздуха. Делать было нечего, надо было вставать, преодолевая все законы гравитации. Григорий Петрович, кряхтя прошаркал на кухню и включил чайник. В его голове, ещё со вчерашнего дня, вертелась какая то модная и приставучая песенка про пустыню и три колодца. Чай с печеньем не принёс сытости, и Григорий Петрович понял, что, наверное, придётся готовить что-нибудь посущественней. Естественным вариантом ему представлялось универсальное и много раз проверенное блюдо - яичница глазунья. Выудив чёрную чугунную сковородку из небольшой кучки грязной посуды в раковине, Григорий Петрович размеренным и опытным движением бывалого холостяка разбил два яйца, которые в перемежку с частью скорлупы и дольками колбасы, (порезанной дольками) полетели вниз, в шипящее раскалённое масло. Поев и одевшись, Григорий Петрович вышел из дома и только на автобусной остановке вспомнил, что забыл захватить с собой ручную дрель, которую он уже месяц не мог вернуть Кольке из осветительской. Делать было нечего, и пришлось возвращатся назад. Тяжело дыша Григорий Петрович забежал на свой третий этаж, взял инструмент и хотел было пойти обратно вниз, как вдруг в дверь позвонили. Гостей в такой час он, конечно, не ждал, да и вообще к нему редко кто заглядывал. Открывшись, обшитая коричневой клеёнкой дверь, показала дяди Гришиному взгляду вид на интересного субьекта высокого роста. Субьект имел в своём арсенале рыжие волосы, давно не помнящие ласкового прикосновения ножниц, неопеределённого цвета глаза и спортивный костюм фирмы Montana. Общий элегантный вид субьекта дополняла кожанная куртка и валенки. Гражданин держал в руках большой конверт из плотного картона. После секундной паузы любопытные жильцы дома N 4 по улице Чингиза Айтматова, в котором проживал Григорий Петрович, могли услышать следующий диалог:
-Здрастьте, уважаемый Валя!- неожиданно глубоким басом громко проревел заросший гражданин - Мы к вам с письмецом, вот тут ага!- добавил он, грозно махая картонным конвертом в двух сантиметрах от лица Григория Петровича.
"Ошибся", подумал хозяин и выразил эту свою мысль словами:
-Так то я - Григорий, наверно, чего-то перепутал ты, брат, - и шумно вздохнув добавил - Или может дом не тот.
Рыжий тип смутился, но лишь на секунду. Его левая рука юркнула в карман куртки, и через секунду вновь появилась. Что-то тихо бормоча насчёт нерадивости поганых чертей и вообще всей проклятущей канцелярии он, сунув пакет подмышку, начал быстро листать небольшой блокнот. Более внимательный человек смог бы заметить красивое тиснение "Участнику XIIV съезда оленеводов Ямало-Ненецкого Автономного Округа" на титульной странице блокнота. Но зрение Григория Петровича с годами, увы, не становилось лучше, поэтому сей факт остался для него неизвестен. Наконец, после нескольких неловких секунд, заполненых тихим шуршанием, гражданин наконец-то взволнованно воскликнул:
-Ну вот! Теперь всё сошлось, наилучшим образом, да, да!
Григорий Петрович с удивлением понял, что голос типа изменился. Вместо хамского басовито-наглого тона, от голоса рыжего товарища теперь вдруг повеяло чем то совсем не родным, не советским. Его мягкий баритон внезапно заполнился едва уловимым то ли английским, а может быть и немецким акцентом. Тем самым акцентом, с которым гости нашей великой родины выражают свои мысли на языке Пушкина, когда, к примеру договариваются с проститутками на центральных улицах крупных городов.
Между тем неожиданный утренний гость продолжал:
- Ах, уффашаеммый Грегори Петрович, искренне прошу меня извинить!!! Конечно же, какой досадный недоразумений, это всё моя неловккость.-рыжий гражданин говорил и странно подёргивал левой ногой, как будто рисуя носком на бетонном полу лестничной площадки.
И прежде чем растерявшийся Григорий Петрович успел открыть рот, субъект вновь заговорил:
-Мне выпала честь передать Вам это послание. -при этом плотный конверт очень быстро и настойчиво был передан нашему герою. - Помните только, что естественно ни при каких обстоятельствах не вскрывать это до красной луны, да, да!
Тип ещё что-то говорил о красоте и здоровье, в витиеватых выражениях желал всяческих благ, а Григория Петровича охватило престранное чувство какой-то отрешённости от происходящего. Он чувствовал себя каким-то посторонним наблюдателем, смотрящим на всё через толстое мутное стекло. Через несколько мгновений Григорий Петрович осознал, что остался на пороге своей квартиры один, и что ранний визитёр уже ушёл. Причём ушёл как-то очень незаметно, потому что никаких шагов хозяин не слышал, да и разбитая дверь внизу не ухнула привычным грохотом.
Григорий Петрович окинул вглядом площадку. Его мозг совершенно автоматически отметил тот факт, что банка с окурками, которую он старательно наполнял с соседом, чтобы потом наделать самокруток, опустела. "Наверняка шпана проклятущая", подумал он, и эта мысль вернула его в реальность. В уши вновь потекла городская музыка ревущих машин, мётел дворников и шума детей из соседского детского сада. Григорий Петрович пожал плечами, мельком взглянул на конверт, а потом на часы. Будучи уверенным что сегодня на работу придётся прийти с опозданием, из-за неожиданного визита, он с удивлением обнаружил, что до начала рабочего дня остался целый час, то есть опоздание ему не грозило. Решив пока не ломать голову, Григорий Петрович запер дверь и, сунув конверт в авоську с дрелью, пошёл (вниз) на работу.
Переполненный жёлтый икарус, составлявший 25 процентов от Калязинского общественного автопарка, как всегда принял его в свои ласковые и сильные объятья. Десятиминутная поездка среди других обывателей, их дублёнок и искусственных шапок прошла в обычном режиме. Григорию Петровичу наступили на левую ногу и три раза попросили передать деньги на билет. Он с трудом выбрался на своей остановке. Вдохнув морозного воздуха Григорий Петрович, хоть и не будучи оптимистом, всё же отметил красоту и гармонию жизни, и с этой приятной мыслью, а также, представляя как в очередной раз раз ущипнёт Зину из кассы за мягкое место, он пересёк улицу и размеренным шагом старого морского волка потопал к зданию театра.
В заботах о чужих шубах, шарфах и ушанках прошёл день. Опытные руки Григория Петровича на ощупь находили петли вешалок в любой одежде.Чёткими движениями зимняя одежда, желающих преобщится к высокому искусству граждан, перетекала через отполированный временем прилавок гардеробной. Ценители трагических пьес и индийских приключенческих фильмов получали алюминевые, сильно побитые намерки с выбитыми цифрами взамен. Фильмы демонстрировали два раза в неделю по средам и субботам. В дни перед новым годом в театре по три раза в день проводили новогодние ёлки. Неугомонные дети из самого Калязина, а также из всем окрестных деревень бесились в просторном холе перед гардеробной, и не обращали внимания на робких второкурсниц из Тверского пединститута, тщётно пытавшихся их усмирить. После последней, 15-ти часовой ёлки в здании театра наконец то наступала тишина. Уставшие дед мороз со снегурочкой шли домой отсыпатся перед вечерними спектаклями.
В этом году репертуар по экономическим соображениям решили не менять, и на суд публики были представлены ходовые вещи, как то: "Чайка" Чехова, "Большая дорога" местного режиссёра -драматурга Волежкова И.Н. и "Ромео и Джульетта", от самого Шекспира. Из-за этой мировой классики в театре уже который месяц кипели нешуточные страсти. На роль Джульетты претендовали сразу три кандитатки. Две из них, уверенно двигаясь к бальзаковскому возрасту, ещё могли, под искусной рукой гримёрщика как-то сойти за юное создание из негорящей рукописи великого жителя Стратфорд-он-Эйвона. Чего уже совсем нельзя было сказать о третьей потенциальной красавице - местной примадонне Инессе Ивановне Голубковой. Было трудно найти и увидеть в степенной, большой Инессе Ивановне, обладательнице прокуренного сиплого голоса и женатой в четвёртый раз, хоть какой-то отголосок той Джульетты, которую описывал классик. Несмотря на это, и, возможно, как утверждали злые языки, благодаря тому факту , (тот факт) что очередным мужем актрисы был директор театра, Инесса Ивановна каждый раз брала верх и появлялась на сцене. Зрители были довольны, зная что за цену обычного театрального билета, они получают ещё и цирковое представление. Сам же мэтр говорила, что настоящее искусство кроется отнюдь не в форме (на которую столь щедра была для неё природа), а в содержании и духовном парении. Григорий Петрович, как и любой работник театра был в курсе всех последних батальных событий, но будучи человеком осторожным, в споры не ввязывался, разумно оставляя это людям, ежедневно кующим железо искусства. А когда кто-нибудь из уборщиц и осветителей интересовался его мнением, то слышал скупые и мудрые слова вроде "Ну ёх, развели кисель с барбарисками" или "Шекспир то конечно силён был заливать, а так что... в жизни люди как кильки". Вообще, Григорий Петрович был человеком филосовского склада ума и видел в жизненных коллизиях некий смысл, непонятный, но какой-то привычный и даже родной.
В половине пятого вечера, окинув взглядом стройные ряды полупустых вешалок, Григорий Петрович начал собираться домой. Его сменщик - баба Валя - уже пришла и расположившись на небольшой табуретке с невообразимой скоростью что-то вязала. У бабы Вали было трое сыновей. Один, по её рассказам, работал старшим инженером на Угличской ГЭС. Двое других, по-видимому, не отличались математическим складом ума и небрежно прожигали жизнь между магазином "Вина и соки" и отделением милиции, где их знали и уважали за постоянство. Братья жили дружно и почти не ссорились. Все трое обладали удивительными репродуктивными способностями. Их жёны с завидной регулярностью пополняли население Калязина новыми жителями. Во дворе большого дома бабы Вали постоянно крутилось множество детей разных возрастов и полов. Сам Григорий Петрович, хоть и знал Валентину Матьвеевну не первый год, с трудом держал в голове имена бесконечных внуков и внучек этой всегда весёлой и неунывающей женщины.
Оставив бабу Валю с шерстяными носками и заботами о квашенной капусте, Григорий Петрович побрёл к выходу. По дороге он заглянул в осветительскую и вернул дрель Коляну, который был занят поисками заинтересованых сообразить и поддать, другими словами, культурно отдохнуть. Желающих не было, так как зарплату выдали ещё неделю назад и эти несметные богатства в основном успели осесть в продуктах питания или были отобраны жёнами. И вообще, люди искусства в Калязине пили редко, то ли вследствии глубокого понимания идей Марксизма-Ленинизма, а может под влиянием великих драматургов современности. Поэтому, несмотря на слабые попытки Коляна вовлечь Григория Петровича в сумрак пьяного разгула за 6 рублей 40 копеек (2 пол литра коленвала, кулёк кислых ранеток, 100 грамм колбасы "особая"), последний эти попытки решительно отмёл. Дрель была отдана законному владельцу и со словами "Дурная погода, все ботинки обгадил" Григорий Петрович направил свои стопы домой. Надо сказать что путь домой не отличался ничем примечательным. Первый этаж подъезда Григория Петровича был оккупирован тем видом молодых людей, которых люди старшего поколения зовут шантрапа. Молодые люди громко обсуждали последние политические события местного масштаба. Через хлипкую дверь своей квартиры Григорий Петрович без труда узнал, что "Сука толстый совсем оборзел, на ? патаке не появляется, и денег на пиво не несёт", а также о том, что радищевских не плохо было бы опустить и развести на бабло (Григогорий Петрович не понимал этих терминов явно из области дипломатии, но печёнкой чуял что речь идёт о процедурах неприятных). Через какое-то время, старая расстроенная гитара начала рвать душу тройкой блатных акордов, и сиплый голос вторил ей:
"Я тебя полюбил поздней осенью,
Что-то дождь за окном мне шептал.
Говорили друзья не нужна мне ты,
А во сне я тебя целовал..."
Конец песни был весьма печален. То-ли девица умирала, то-ли её уводил лучший друг певца.
Вечер медленно сдавался отдавая свои силы ночи. Жидкие звёзды с трудом светили, видимо надеясь на луну. Несмотря на явную зиму за окном, в доме было душно. Григорий Петрович почему то не мог найти себе места, методично курсируя между телевизором "Рекорд" и холодильником на кухне. Но пельменная сытость и фильм о пьяном хирурге Жене, неудачно поситившем баню, успокоения не приносили. Телевизору пришлось замолчать, а его инициативу плавно подхватило радио. От него Григорий Петрович узнал об эмбарго США и несгибаемых кубинцах плавно шурующих к коммунизму. Куба всегда представлялась нашему герою в виде длинной дороги с пальмами по краям. С одной стороны ему виделось море, неподвижная масса воды синего цвета, с другой красивые мулатки в полосатых платьях били в большие барабаны, громко ухая и причитая. Тут надо признатся, что настоящего моря Григорий Петрович конечно не видел, то-ли по причине общей несправедливости в жизни, а быть может и из-за жадности директора театра, который по слухам все путёвки в Сочи ровно распределял между многочисленными родственниками. Поэтому о том, что на море изредка случаются приливы, отливы и вообще просто волны дядя Гриша конечно слышал, но заставить себя это увидить в голове никак не мог, и просто брал за образец для мечтаний увеличенный вид пруда возле водозабора, за городом.
Молодые люди наконец-то разошлись. Осознав что с посудой, которая не была вымыта со вчерашнего дня ничего не сделается до завтра, Григорий Петрович решил что пора спать. Уже лёжа, он вновь вспомнил о странном утреннем визитёре и, соответственно, о конверте. Мысли в голове Григория Петровича лениво оформлялись в желание проверить содержимое серого конверта, но так и не успев этого сделать отдали своего хозяина во власть тёмного подсознания. Проще говоря Григорий Петрович уснул и начал заполнять комнату гулким двухтактовым храпо-свистом. В общем, ничего удивительного не было и в том, что заснув, и пройдя все изученные современной наукой фазы сна, где-то под утро он увидел видение.
Глава 2
В которой Григорий Петрович вначале
грезит, а затем сильно мёрзнет, а в конце
и вовсе ничего не понимает,
наконец-то натыкаясь на красную луну
Григорию Петровичу снилась небольшая узкая комната. У её левой стены стоял небольшой стол, полностью покрытый полиэтеленовой скатертью в зелёный горошек. Внезапно верхний свет погас, и единственным освещением осталась старинная лампа, широкая и массивная. Она разливала по столу густой, жирный синий свет, и Григорию Петровичу показалось, что под этим светом пятна по клеёнке оживают, начиная расползатся как жуки. Как это и бывает во сне Григорий Петрович будучи уверенным в правильности своих действий, смело сделал пару шагов и обнаружил табуретку, на которую и сел.
На другом конце стола на Григория Петровича внимательным цепким взглядом смотрел негр. Негров до этого момента Григорий Петрович не видал, по причинам перечисленным выше, и поэтому угнетённый империалистами афроамериканец в его сне подозрительно смахивал на соседа физика, только вымазанного какой-то сажей. Между тем негр, молча привстав, протянул Григорию Петровичу узкую ладонь для приветствия. Ладонь негра была сухая и розовая, что ещё больше усилило подозрения дяди Гриши о том, что негр какой-то невсамделишный. Дальше события развивались следующим образом. Негр, полуразвернувшись, пошуршал чем то внизу, а затем на стол водрузилась авоська. Так же молча, неразговорчивый компаньон Григория Петровича по сну вынул из авоськи продолговатый ящичек тёмного цвета, и вежливо кивнув, протянул его через стол. Взяв его в руки, Григорий Петрович почувствовал бархатную обивку и неожиданную тяжесть шкатулки. Пожав плечами, дядя Гриша открыл коробочку.
Шкатулка, как оказалось, была отделана бархатом как снаружи, так и изнутри. Но не это удивило нашего героя. Внутри, в специальных углублениях покоилось оружие. Старинный пистолет, с длинным стволом. А рядом с ним, так же в пазах блестели 2 большущие пули. Пули, как и сам пистолет были золотыми. Это Григорий Петрович понял сразу, ведь иначе зачем держать такую вещь в бархатной коробке. Оружие просилось в руки, и Григорий Петрович аккуратно извлёк его из коробки. При этом негр одобрительно хмыкнул и жестами принялся объяснять как привести это чудо в заряженный вид.
После этого чёрнокожий представитель пролетариата быстрыми шагами вышел из комнаты, на пороге показав руками, что сейчас вернётся. Негр действительно вернулся довольно быстро, причём вернулся не один. Во первых, вместе с ним в комнату зашла довольно миловидная женщина средних лет. А во-вторых, где-то заиграло радио. Послышилась мелодия гимна СССР. После этого, события во сне дяди Гриши стали разворачиватся быстрее и быстрее, словно освободилась некая пружина, которая до сих пор тормозила полёт его фантазии.
Григорий Петрович как-то сразу сообразил, что женщина, которую привёл негр вообще то его сестра (хотя надо сказать что в настоящей жизни никакой сестры у него отродясь не было). А ещё через мгновение пришло осознание цели и смысла происходящего. Григорий Петрович посмотрел на пистолет, лежавший у него в ладоне, на негра, сверкающего импортной улыбкой и утвердительно кивающего. Убивать сестру ему никак не хотелось. И вообще, Григорий Петрович не хотел убивать никого, хотя как-то понимал, что так всё и должно происходить. Законспирированное радио отбарабанило первый куплет и припев. Хор прокричав:
" Паpтия Ленина -- сила наpодная Hас к тоpжествy коммyнизма ведeт", отдал инициативу бодрому голосу, призывающему граждан немедленно начинать утренную зарядку. Григорий Петрович понял, что ему уже совсем не хочется находиться в этом непонятном месте. Пятна-жуки на столе копошились уже в открытую, от этого весь стол мелко подрагивал, как испуганное животное. Негр тонким голоском причитал:
-Отец твой давно уж в могиле, сырою землёю зарыт, а брат твой, эх, давно уж в Сибири, давно кандалами гремит!!!-при этом он раскачивался взад вперед как китайский божок.
Женщина как-то очутившись рядом, теребила рукав дяди Гриши и путанно просила поскорей в неё стрелять, так у неё ещё сегодня стрижка, а дома арбуз пропадает. Про арбуз Григорий Петрович знал, каким то непонятным чувством помнил и был уверен что нужно сделать всё что бы он не пропал, а то будет очень плохо. Пистолет в его руке стал очень тяжёлым и противно - скользким. Гриша почувствовал скованность во всём теле, двигаться было мучительно трудно. С героическим усилием он оторвал свою внезапно приобретённую сестру от рукава и неожиданно для себя рванул скатерть. Синяя лампа упала, и сипло ухнув разбилась. Последнее что смогло придумать богатое подсознание Гриши был внезапно погнувшийся ствол орудия убийства. Благородство золота оказалось фальшивкой, пистолет таял и растекался в руке Григория Петровича. Загадочная родственница уже оказывается вовсю танцевала с афроамериканцем, томно прижимаясь к нему. Григорий Петрович хотел сказать что-то, соответсвующее обстановке, но тут, наконец-то, в его голове ярко вспыхнул звон будильника.
"Выходной день!" Это была первая осознанная мысль мелькнувшая в голове Григория Петровича после пробуждения. Затем в его мозг параллельно влетели ещё две. Одна была риторическим вопросом "что это за ерунда такая мне снилась?". Другая дума и вовсе повергла Григория Петровича в уныние. Он вспомнил, что обещал сегодня съездить в дачный посёлок к двоюродной сестре. Зинаида Михайловна интенсивно хворала всю осень и зиму, мучаясь букетом страшных недугов. При этом она с точностью часов "Полёт", раз в 2-3 дня звонила Григорию Петровичу и жарко доказывала ему, что дачу точно обчистят. И что подобное уже случилось у соседей, соседей соседей и ещё у тех хороших знакомых из 7-го участка. Создавалось впечатление, что лишь дача Зинаиды Михайловны стояла пока ещё неприступным бастионом, окружённая рвом и штурмующими ворами - рыцарями. На робкие попытки Григория Петровича выяснить почему родственница сама не проверит дорогие сердцу 5 соток, он, как правило, слышал в трубке надсадный, явно чахоточный кашель и утихающий грустный голос. Через расстояния телефон Гриши модулировал звуковые волны всепрощающего понимания, Зинаида Михайловна говорила, немного задыхаясь, что она, конечно, может сама съездить, всего то и дел: автобус и электричка, правда вот температура 39, и ломит спину неимоверно. При этом она ссылалась на загадочную семейную болезнь по женской линии, скосившую в зимнее время года много славных представительниц их рода. И что видимо и её, Зинаиды Михайловны время скоро придёт. Ещё Зинаида Михайловна элегантно напоминала Григорию Петровичу, что хоронить её он будет сам, и ещё много лет будут проливатся его горькие слёзы на обелиск с надписью "А ведь она была ещё такой молодой". После этого чуткое сердце, обычно рассудительного Григория Петровича предательски ёкало и сдавалось. И он, скрипя зубами, в очередной раз проводил инспекцию загородных угодий своей родственницы. Иногда он встречал её через пару дней в городском саду с внуками, весёлую, розовощёкую. Как оказывалось, хворь чудесным образом именно сегодня отпускала её, туман перед глазами расступал, и старуха с косой отступала скрежеча зубами...
В общем, надо было ехать. За окном обнаружился тонкий слой ночью выпавшего снега. Снег был неправдоподобно белым и искрился на солнце. Почти точно повторив уже знакомую нам процедуру завтрака и одевания, Григорий Петрович направился к вокзалу. В спортивной сумке с надписью "спартак", рядом с булкой хлеба, лежал и загадочный конверт, который Григорий Петрович собирался изучить в дороге.
Калязинский вокзал, конечно, не был вокзалом с большой буквы. И если уж быть совсем откровенным, то во всех официальных документах он вообще обозначался станцией, а иногда и вовсе обидно полустанком. По большому счёту отсюда никогда не уходили поезда, город только пропускал через себя зелёные нити больших пассажирских составов. Проезжающие граждане обычно наблюдали город Калязин через немытое стекло купейного вагона. Надо признать, что вид данного населённого пункта с верхней полки не всегда вызывал у путешественников трепетного волнения. Тут их ждал стандартный набор из череды бабушек с вяленной рыбой, небритый милиционер и старик военной выправки с двумя флажками и повязкой с надписью "дежурный по станции". Как правило, стоянка на перроне не превышала четырёх минут. За это время поезд, словно опытная обольстительница-красотка, демонстрировал всем желающим эффектные белые надписи по своим бокам. И тем, кто оставался снаружи, было понятно, что пройдёт ещё мгновение, и эта стальная змея рванёт в далёкий Симферополь, Владивасток или даже Биробиджан.
Здание вокзала переживало не лучшие времена. Построенное 30 лет назад, оно, как многие другие его собратья, должно было вывозить граждан в светлый мир всеобщего счастья и коммузма. Видимо, кассы пригородного и дальнего следования, расположенные вдоль левой стены, в этом чудесном будущем должны были представлять из себя музейные экспонаты. Люди будущего удивлённо читали бы мраморные таблички, из которых потомки узнавали бы, что тут когда-то надо было менять дензнаки банка СССР на посадочные талоны. На этих же табличках благополучные потомки узнавали бы, что, собственно, представляли из себя эти самые деньги.
Ещё внутри некогда старого серого здания был буфет и камера хранения. Широкая лестница с отбитыми перилами вела вниз. Бывалые люди знали, что там неизбежно должны распологатся туалеты. Опытный путешественник не брезговал, входя в это странное, почти мистическое, в своей жуткой грязноте место. Уборщицы калязинского вокзала, обладая здоровым чувством юмора, а может быть, учитывая озабоченность всего мира проблемой озонового слоя, поставили в туалетах кадки с растениями, условно названными фикусами. Растения выглядели весьма жалко, постоянно обдаваемые букетом запахов из различного рода отходов жизнедеятельности, а так же из-за куска ДСП, заменявшего разбитое окно и не пропускавшее свет. Но видимо процесс переработки углекислого газа в кислород, именуемый фотосинтезом, всё же продолжался, и живучие представители фитоцарства не вяли.
Григорий Петрович пересёк небольшое пространство внутри вокзала. В виду того, что на дворе стояла зима, пригородные кассы не работали, билеты нужно было брать непосредственно в самой электричке. Опять же по причине зимнего времени года не существовало и точного расписания. Время отхода электропоездов было опубликованно один раз в местной газете "Калязинский комсомолец". Конечно, расписание было весьма условной штукой, и редкие электрички, которые должны были забирать Калязинских дачников, частенько сильно запаздывали, а иногда и вовсе не проезжали через город.
На этот раз нашему герою повезло. Небольшой поезд из четырёх вагонов уже подъехал к перрону. Около дверей, плечом к плечу, с суровыми лицами стояли группки людей, готовые начать абордаж вагонов. Григорий Петрович поспешно присоеденился к одной из таких групп. После нескольких томительных секунд ожидания створки дверей со свистом распахнулись, впустив дачников в вагон, такой же холодный, как и окружающее его пространство. Электричка была практически пуста. Удачно оттеснив спортсмена с лыжами, Григорий Петрович занял удобное место в проходе. Вскоре поезд с незаметным толчком двинулся. Рядом за окном проносились похожие друг на друга пятиэтажки родного города. Затем они пропали, и через небольшую, не покрытую изморозью дырочку мутного стекла, стала видна красота дикой зимней природы. Большие седые ели провожали Григория Петровича, а электричка мерно бренча всеми своими износившимися внутренностями неслась всё быстрее и быстрее.
Григорий Петрович в очередной раз спросил сам себя хороша ли жизнь. Внутренний голос немного подумал, и, видимо, оценив тот факт, что в вагоне стало уже немного теплее, уверенно прошептал, что да. Напротив Григория Петровича сидел старик, смахивающий на гнома. Между колен он зажимал большой алюминиевый бидон. Старец несколько раз пытался объяснить Григорию тонкости сооружения оранжереи, но не найдя понимания и даже видимости заинтересованности, произвёл словесную атаку на другую жертву. Остановки сменяли одна другую, люди вокруг Григория Петровича завязывали непринуждённые беседы, обсуждая последние события Калязенского и мирового значения. Сильно доставалось Рейгану, с его проклятой гонкой вооружений, из-за которой всё время дорожает водка и азербайджанский коньяк.
Контролёр, большая грозная женщина, проявила себя только на пятой остановке. Система продажи билетов была весьма демократичной: пассажир сам сообщал на какой станции он сел и куда едет. Впрочем, как выяснялось, в контролёры не берут кого попало, так как проницательный и цепкий взгляд представителя железнодорожного ведомства легко выявлял недобросовестных граждан и всяческих других зайцев. Конечно, Григорий Петрович таким не являлся, поэтому, не пытаясь выдать себя за заслуженного тракториста и космонавта, честно купил билет за полную стоимость.
Прошло сорок минут, восемь раз в хриплых громкоговорителях объявляли остановки, двери с важным пыхтением открывались и вновь закрывались, каждый раз впуская в вагон кусочек мороза. Где-то в середине пути Григорий Петрович в очередной раз вспомнил о письме, которое он получил при несколько, на его взгляд, необычных обстоятельствах. Уже изрядно помятый конверт был извлечён из сумки. Стряхнув пыль и хлебные крошки, Гриша смешно насупился (как он предполагал это выражение лица показывало окружающим мощь работы его интеллекта) и уставился на конверт. Через несколько мнгновений на его лице появилось настоящее удивление.
Затем, как это иногда бывает, Григорий Петрович почувствовал на себе тяжесть чьего-то взгляда. Подняв глаза, он обнаружил бидон из алюминия, таинственным образом переместившийся ближе к его лавке. Обладатель сего сосуда, как оказалось, и заинтересовался персоной Григория Петровича. Последний выяснил, что в какой-то, видимо, упущенный им отрезок времени, старикашка, вместе со своей ёмкостью совершил регенсценировку, и каким-то хитрым макаром оказался сидящим рядом. Григорий Петрович обнаружил, что его неожиданно приставучий попутчик отдаёт в атмосферу кислым и едким запахом махорки. Борода, которой подобало быть снежно - белой, выглядела неряшливо и от пристрастия хозяина к табаку была окрашена в цвет жёлтой глины. Старик обоими руками вцепился в бидон, словно капитан тонущего судна , его водянистые глазки шустро бегали от Григория Петровича к предмету который он держал в своих руках. Григорий Петрович почему то почувствовал себя совсем неуютно, словно его застукали за чем то постыдным, ему даже захотелось попросить у кого-то прощения и пообещать что больше такого не повторится. Тонкий внутренний голос, ответсвенный за самолюбие, слабо пытался доказать хозяину, что наглеца ветерана необходимо послать к его предкам по материнской линии и ещё объяснить ему некоторые особенности в строении анатомии человека, в частности репродуктивных органов. Беда была лишь в том, что Григорий Петрович был человеком вежливым и незлобивым. Эти свойства его характера, не раз мешали ему в разных жизненных коллизиях. Как истинный представитель несчастного клана русских интелигентов, Григорий Петрович невыносимо страдал от хамства, терялся, когда им помыкали незнакомые и знакомые люди. Достойные ответы, приходили в голову потом, когда Гриша оставался наедине с самим собой и своим позором.
Вот и сейчас, Григорий Петрович молча смотрел на незванного попутчика, упустив инициативу, и привычно ждал. Наглый старик весьма заинтересовался конвертом. И теперь, словно почувствовав, что оборона прорвана, перешёл от простого наблюдения к решительным действиям. Из его рта вырвалось неопределённое "Э-эх!", в котором явно слышалось понимание отчего на свете все беды и горести всего русского народа. Затем, без сожаления, опустив светский и, видимо, неприемлимый в данной ситуации ритуал знакомства, дед пробормотал:
-Что сынок, никак у тебя родня за бугром имеется? - и потом уже почему-то гораздо громче добавил - Небось этих, как их? Фунтов прислали?
При упоминании о фунтах народ вокруг Григория Петровича заметно оживился. Сам же он о фунтах, конечно, слышал, подозревая в них некую разновидность американских долларов, только другого цвета. Если не принимать во внимание факт хамоватого поведения почтенного старца, то смотря на конверт Григория Петровича, действительно можно было заключить о его совсем не местном происхождении. Две яркие марки с людьми в коронах и мантиях, незнакомые треугольные синие печати и, наконец, чёткая крупная надпись "United Kingdom Air Mail", кардинально отличали этот предмет от его невзрачных отечественных собратьев. Григорий Петрович почувствовал как крупные капли пота стремительно покатились у него за спиной, словно лавина снега в горах. Ему стало жарко и душно, и хорошее настроение, итак подпорченное въедлевым стариком, совсем сошло на нет. Ведь дядя Гриша мог поклясться чем угодно, что когда он осматривал проклятущий конверт последний раз, никаких признаков того, что он был "оттуда" не было и в помине.
Григорий Петрович понял, что нужно, наверное, что-то сказать. Пауза после удивительно несвоевременного вопроса старого чудака растянулась, как ему показалось, на долгие мгновения. Причём, если по всему вагону продолжал литься ровный гул голосов, то проход, где сидел старик с бидоном и сам огорошенный Григорий Петрович, не выдавал в атмосферу ни звука. Соседи-попутчики терпеливо ждали реакции и объяснений от хозяина столь интересного предмета, возможно, обладающего ещё и материальной ценностью в иностранной валюте. Но вместо элегантного и достойного ответа, что то вроде "А тебя колышет, старый?", в голове Григория Петровича вертелась лишь только какая-то непонятная и запутанная мысль о том, что конверт ненастоящий, а значит и фунты, если они там и есть, тоже ненастоящие. Наконец, мозг его немного пришёл в себя и выдал спасительное решение. Набрав в грудь спёртого воздуха он довольно чётко произнёс, обращаясь непосредственно к старикану, но достаточно громко, чтобы слышали и другие:
-Это, дед, я приятелю везу, учёному. Академик он, вот и получает журналы про космос. - Он подумал ещё секунду и сказал с нажимом - И про чёрные дыры.
Эти слова произвели магическое действие на окружающих, как, впрочем, и на самого деда. Чёрные дыры и параллельные миры не были интересны народу, поэтому буквально через секунду Григорий Петрович перестал, к своему великому облегчению, быть в центре внимания. Он быстро упаковал злосчастный конверт обратно в сумку и до конца поездки продолжал внимательно изучать грязные ногти на своих руках.
Остановка "Западная застава", на которой выходил Григорий Петрович была конечной в небольшой ветке пригородных электропоездов отходящих от Калязина. Выходящие из первых трёх вагонов могли насладится перроном, остальные пассажиры десантировались с почти метровой высоты на землю. Григорий Петрович, уже пришедший в себя и совсем не случайно ехавший во втором вагоне, с достоинством вышел.
От перрона к дачному посёлку шла только одна тонкая тропинка. Если быть точным, то можно упомянуть тут о том факте, что вышеупомянутый дачный посёлок вообще-то сливался с деревушкой, когда-то имевшей собственное имя. Со временем оно было утрачено, и более удачное название остановки так и стало именем для обоих. Деревня, когда-то состоявшая из 26 дворов, уже давно стала частью частью дач. Дачники слегка высокомерно называли деревенских "местными", а те в свою очередь обозначали соседей как "наезжие". Доехавших до "Западной заставы" было совсем не много, станция, по калязенским меркам, конечно, была далека от города, и зимой дачники и подавно не стремились сюда. Григорий Петрович поплотнее закутался в старый полушубок, сунул руки в большие собачьи варежки и пошагал в направлении участка 7 дробь 4.
Вышеназванный участок в пять соток не относился к числу памятников архитектуры или народного зодчества.Одноэтажный и гордо именуемый хозяйкой "коттедж" кривой домик, обшитый треснувшей шпонкой, размещался с его левой стороны. В противоположном углу устремлялся ввысь короб туалета, который два года назад был выстроен (с предварительным выкапыванием ямы конечно), лично Григорием Петровичем, и составлял, не без основания, предмет его гордости. Намётанный взгляд дачника или биолога сразу мог бы узнать весь набор тех растений, которыми засажена любая подобная территория. По краям жались кусты смородины и облепихи, ближе к дому под полиэтиленом зимовала малина. Огурцовые, морковные и редисные грядки пустовали, и снежные холмики на них напоминали крошечное кладбище. И, конечно, с трудом добытые столитровые бочки наполовину врытые в землю. Впрочем, дом Зинаиды Михайловны всё же немного отличался от остальных. Его крышу венчала странная конструкция из тонких накрест соединенных труб. Конечно, глупо было подозревать хозяйку, члена партии с 1958года, в сочуствии и тем более распространении религиозного бреда. Напротив, кузина Григория Петровича была весьма прогрессивным человеком, лишним подтверждением чего, как ни странно, служил этот самый крест. Зинаида Михайловна была одной из многих, легко уверовавших в чудеса современной науки и установивших у себя "ртутник". Эта штуковина, по заявлению неизвестного шутника, представляла собой не что иное как телевизионную антенну. Технологический процесс был прост и удивительно красив в своей бесполезности. В узкие полые трубки заливалось некоторое количество ртути. После чего вся конструкция крепилась как можно выше и проволокой с припоем соеденялась с антенным разъёмом ТВ приёмника. Многочисленные любители важнейшего из искусств в миниатюре приписывали этому продукту человеческой мысли воистину чудесные свойства. Предпологалось, что антенна, благодоря своему необычному наполнителю, чудесно ловила все каналы, причём не только советские! Находились люди, утверждающие, что спокойно ловят на своих "Рубинах" и "Аккордах" телевидение из заграницы, естественно, из стран соцлагеря. Такая умная избирательность в ловле каналов не обсуждалась, больше напирали на особое магнитно-электронное поле, которое образовывалось ртутью и легко притягивало теле-радио волны. Бродили даже слухи, что милиция бдительно следила за количеством продаж градусников в аптеках, ибо именно они служили основным материалом для сборки антенн.
Относительно экземпляра Зинаиды Михайловны, пока сложно было что-то сказать. То есть после установки неким Вовой, местным поставщиком "ртутников", сигнал на телевизор перестал поступать вообще. Мастер уверял, что всё дело в тонкой калибровке, и отнюдь не в факте короткого замыкания, имевшего место быть во время припайки антенны (тогда Вова был немного прогрет кагором и в его движениях не было абсолютной точности). Как истинный джентельмен он взял с хозяйки только половину стоимости антенны, в водочном эквиваленте. Остальная сумма, в том или ином виде, должна была перейти к специалисту физики волн после той самой окончательной тонкой настройки, произвести которую можно будет только в летнее время, когда не будет наводок от белого снега.
Забегая вперёд, можно сказать, что через два года антенна свалилась от порыва снега. К своему удивлению, владелица так и не заработавшего прибора, обнаружила два, естественно не полых, прута арматуры, и никаких следов ртути. Впрочем, к тому времени уже не к кому было предъявлять претензии, так как исполнитель отошёл в мир иной. Как-то осенью Вова, будучи в своём перманентном состоянии алкогольной возвышенности, решил сократить путь до дома и пройти через покрытое тонким льдом озером. На похороны пришлось скидыватся всем соседям, денег у покойного, конечно, не было, а жил он один.
Но до вышеупомянутых событий было ещё далеко, а пока Григорий Петрович неторопливо совершал обход, в результате которого никаких подозрительных фактов незаконного вторжения, впрочем как и в прошлые разы, замечено не было. Григорию Петровичу даже стало немного обидно от того, что его визиты столь малопродуктивны. Как будто бы дача Зинаиды Михайловны совсем не представляла какого либо интереса для тёмных личностей, домушников и прочих урок.
Немного полюбовавшись видом пушистого снежного ковра, Григорий Петрович отпер большой амбарный замок на двери и вошёл в дом. Там было так же холодно как и на улице, и каждый раз при дыхании изо рта вырывалось небольшое облачко. Осмотр дома был закончен быстро, во всех комнатах одинаково привычно пахло пылью и старым тряпьём.
Обычно Григорий Петрович, в нагрузку к поездке, получал от родственницы небольшие, но ёмкие поручения. Ранней весной он чинил забор, а ближе к зиме почти успел закончить обшивку стенок погреба. Зимой все текущие работы, конечно, были прекращены, поэтому кроме самой проверки на предмет сохранности, делать в доме было нечего.
После беглого взгляда на расписание, нашему герою стало ясно, что следующая электричка, обратно в город пройдёт через "Западную заставу" только через 3 часа. Если вообще пойдёт. Перспектива проводить время в холодном коттедже его не прельщала. Григорий Петрович запер дом и большие бледно-синие ворота. То и дело проваливаясь в чрезвычайно холодный снег, он пошагал в сторону деревенских дворов. В его голове родился некий план, и в случае удачного сочетания факторов и вообще везении, дядя Гриша расчитывал уже часа через два быть дома.
Дело в том, что его знакомый, живший тут неподалёку, имел обыкновение часто ездить в город, дабы навестить старшего сына, 3 года назад пришедшего из армии и упорно не желавшего жить с родителями. Нерадивый отпрыск, как говорили, сожительствовал с какой-то девицей. Судя по всему, дело наверное шло к свадьбе, которая являлась логичным продолжением отношений. Только вот родители молодого человека, хоть и хотели остепенения своего чада, всё же как-то сомневались и весьма пристально следили за происходящим. В пользу молодой девушки говорило то, что её отцом был экспедитором, мотавшимся по всей стране и по собственному выражению "извлекающим" неоходимые вещи и материалы для разных предприятий области. Он был обаятелен, много и шумно смеялся. В удивительно плохо организованном процессе работы цепи сбыта, этот человек находил какие-то ,ему одному ведомые, точки и скрытые пружины, совершая чудеса. Благодаря ему (и его коллегам, узаконенным фарцовщикам), предприятия-поставщики и торговля как-то сосуществовали. Благодоря ему же, как частный случай, повторяющий правоту большого процесса, хорошо существовала и его семья. А будущий потенциальный зять уже стал обладателем нового кассетного магнитофона ORWO производства ГДР.
Bместе с тем сама невеста сильно подкачала в плане внешнего экстерьера. Из множества канонов женской красоты, было весьма трудно найти тот, который мог бы её описать. То ли природа (по Дарвину), то ли высшие силы (по мнению невежественных обывателей), но что-то не сладилось, подкачало и девушка получилась не то чтобы совсем уродина, но вполне подходящяя под категорию "зато характер у неё добрый и котлеты вкусные". Молодёжь и вовсе называла таких клюшками.
Впочем, всё это были заботы того самого знакомого, к которому и направился Григорий Петрович. Зимнее обманчивое солнце тускло светилось, не давая ощущения времени суток. Совсем рядом за деревней начинался лес, хмурый, неопрятный и совсем не зелёный с белым снегом, как на открытках. Через него проезжали грузовики из песочного карьера, сокращая путь в город, и дорога, а так же и прилегающая к ней местность, были сильно загажены хламом и машинным маслом. Знакомый Григория Петровича был обнаружен, по наводке хозяйки, в гараже, внутри смотровой ямы. Визуально он никак не просматривался, однако тонкий слух Григория Петровича безошибочно определил источник звука. В центре гаража гордо стояла та самая машина, на которой Григорий Петрович надеялся прокатится до дома. Впрочем, с первого взгляда ему стало понятно, что добираться придётся всё же на электричке. Машина цвета "серый с ржавчиной" предстала перед Григорием Петровичем бесстыдно распахнув свой капот. Одна из фар была разобрана и валялась рядом, на большом мешке с картошкой. Не внушающую оптимизма картину дополняли кирпичи, подложенные вместо правого колеса. Хозяин был внизу, под автомобилем, словно повелитель местечкового ада, никому невидимый и грозный.
Соблюдая интервалы в семь- восемь секунд, владелец транспорта сообщал миру о своём мнении о данном изделии завода ВАЗ. Рассматривались как и отдельные узлы (а также кого и как этими узлами можно убить, покалечить или изнасиловать), так и вся конструкция в целом. Через вводные фразы, начинавшиеся с идиом и местоимений, выражалось и общее отношение к советской автомобольной отрасли. Высказывались пожелания в адрес министерства тяжёлой промышленности, с поверхностным описанием различных видов пыток и возможных увечий, которые могли бы быть нанесены чиновникам, которые сами, по глубокому мнению выступающего, "на таких говновозах не ездят".
Григорий Петрович, с детсва так и не научившийся связно и более менее сносно ругатся матом, немного постоял, вслушиваясь в эти стройные и красивые многоуровневые лингвистические построения с уважением и даже трепетом. Сосед не повторялся, постоянно вплетая в свою речь новые обороты. Наконец, заметив томившегося Григория Петровича, он, тяжело кряхтя, выбрался, и, небрежно вытирая руки о грязные брюки, приветственно прокричал:
-Да вот, падла, вчера встала.- грустно и устало сказал хозяин. Затем в более сжатой версии было озвучено то, что Григорий Петрович слышал раньше.
-Понятно, ага.- пробормотал дядя Гриша, и, решив не скрывать причину своего прихода, добавил:
-А я думал с тобой до города махнуть. За компанию.-Григорию Петровичу было важно чтобы сосед знал, что им двигали не только эгоистичные побуждения.
Как и следовало ожидать, сосед не переминул снова произвести смелую словесную параллель, сравнив свой автомобиль с женщиной лёгкого поведения. Впрочем, было видно, что он уже выдохся. ,Ругнувшись ещё пару раз Николаич предложил Григорию Петровичу выпить чаю или портвейна Агдам, тоже за компанию. Дядя Гриша вежливо отказался, хотя возможность провести время в тепле выглядела совсем не плохо. Это проснулась, в общем-то редко спящая, робость, которую сам Григорий Петрович почему то называл скромностью и порядочностью. По мнению этой самой порядочности, остаться на чай после неудачной попытки организовать халявно-быструю поездку, было бы хамством. Посему, Григорий Петрович неловко себя чуствуя, всё же ушёл, "вспомнив" про какие-то мифические незакрытые ставни, оставленные в доме у сестры.
Между тем, быстрый зимний день увял, отдав сцену тёмно - серому вечеру. Потом ещё быстрее свистящий колючий ветер выдул и его, и густая слепая чернота приняла командование над "Западной заставой". Более или менее ясное дневное небо теперь выглядело неопрятным из за рваных суетливых облаков. Где-то за ними, расплывчатым светлым пятном угадывался блин луны, изредка в просветах мелькали звезды. Григорий Петрович упрямо брёл сквозь непогоду, и шёл он вообще-то никуда. Через десять минут Григорий Петрович понял, что замёрз и что было идиотством не остаться на чай. К тому же, он обнаружил, что случайные скитания привели его к самой окраине деревни. Где-то вдалеке раздался крик "Че ты на меня балоны катишь?" Ответа Григорий Петрович не расслышал из-за звона посуды. В который раз он отметил про себя, что всё-таки жизнь холостяка имеет свои преимущества.
Дальше начинался лес, в это время выглядивший просто большой шумной чёрной кляксой. В лес вела дорога. Согласно распорядку, привычному жителю любой сельской местности и совершенно бесполезному с точки зрения логики, с правой стороны стоял столб с названием деревни, написанным буквами латинского алфавита. Табличка ещё сохранившая остатки синего цвета была перечёркнута белой полосой. Однако, внимание Григория Петровича привлёкло другое. С другой стороны дороги, под большим одиноким фонарём расположился рекламный плакат. Рекламировалось, как и всегда, то, что в рекламе не нуждается вообще. Красочный кусок фанеры призывал "Летайте самолётами Аэрофлота !"
Под весёлым самолётом, стремительно набирающим высоту, чёрной краской криво было дописано "навоз у Михалыча из 3-го". Рекламный щит отнюдь не представлял из себя банальный прямоугольник. Над его верхней кромкой возвышался обязательный символ власти, по задумке автора серп и молот. Когда-то аккуратно вырезанный из той же фанеры он был закреплён жердью точно над улыбающейся стюардессой, манящей улететь с ней в небеса. Однако, какой-то шутник отбил у серпа рукоятку, а молот спилил совсем.
Всего этого Григорий Петрович конечно не знал, он вообще никогда не заходил в эту часть деревни. Он просто смотрел на странную конструкцию, напоминавшую какой-то арабский флаг. Григорий Петрович вспомнил недавно увиденный фильм о жестоких маджахедах из Афганистана, которые подкладывали детям игрушки, начинённые взрывчаткой. В фильме говорилось и о каком-то красном кресте и полумесяце. А ещё Григорию Петровичу вспомнился и давешний разговор с непонятным визитёром. Он нерешительно потоптался у плаката, пытаясь придумать для себя объяснение, и списать все события последних суток на нелепые совпадения. Но растущую в нём тревогу, почти панику, никак не удавалось уломать. И словно потверждая худшие предположения Григория Петровича, ещё через несколько мнгновений, сквозь визг ветра до него дошёл крик, как ни странно, обращённый к нему. Некто незнакомый, обладатель хриплого прокуренного голоса, недовольно звал его:
-Твою же ты мать! Заходите уже, холод на улице, а дверь открыта.- и пока ошеломлённый Григорий Петрович пытался определить откуда идёт звук, и вообще понять, его ли это зовут, замерзающий незнакомец продолжал:
-Вас, вас, блин, дожидаемся, а вы тащитесь как колесница Будды.
Григорий Петрович совершил разворот на почти полных сто восемьдесят градусов, пока, наконец, не определил откуда кричат. Оказалось, что левее от плаката, почти у границы с лесом, расположился небольшой домик. Оглушённый неожиданным развитием событий, Григорий Петрович послушно направился к дому, понимая, в первый раз в жизни, что значит выражение "ватные ноги".
Глава 3
В которой Григорий Петрович
вскрывает таинственный конверт,
хотя и не лично.
Подойдя ближе, дядя Гриша увидел покосившийся старый дом неопределённого цвета. В темноте трудно было определить его точные размеры. Над открытой дверью можно было увидеть кусок картона, игравший, по всей вероятности, роль вывески. На нём трафаретом было выведено:
"кооп. ДРУЖБА при институте сельского хозяйства N324 опр/др РАН "
Упоминание института со сложным номером и загадочным опр/др немного успокоило Григория Петровича. Он обречённо пробормотал про себя "сукины дети, это что же делается" и направил свое покорное тело к избушке. Человек кричавший на Григория Петровича уже зашёл внутрь, видимо, уверенный, что теперь тот уже не промахнётся и пойдёт куда следует. Вход в дом выглядел расплывчатым жёлтым пятном, похожим на пятно растаевшего масла. Снег уже не выглядел красивым и искристым. Теперь, когда стемнело, Григорию Петровичу чудилось, что он видит на бледном сером пористом ковре следы непонятных животных, а под самим снегом что то вздымалось и выпирало. Где-то невдалеке, сочно грохнув, свалилась ветка, то-ли под тяжестью снега, то-ли по какой-то другой, более пугающей причине.
Внезапно обрёкшее излишную самостоятельность тело Григория Петровича приближало хозяина к избушке. Он, конечно же, в любую секунду мог остановиться, или вообще пойти прочь, назад к деревне. Только всё происходящее почему-то казалось уважаемому Григорию Петровичу действом, происходящим будто и не с ним. Вообще то, такое случалось с ним и раньше. Впрочем, не стоит подозревать Григория Петровича в раздвоении личности, или ещё хуже того, в подверженности к нездоровой меланхолии. Как и любому человеку, ему было свойственно думать о смысле жизни и ценах на хлеб и мясопродукты. Понятно, что давая такую нагрузку мозгу, хочешь или нет, а всё одно, за окружающей действительностью не уследишь. И эта действительность, всего на несколько мгновений оставляемая без внимания, сразу же начинает вести себя по-свински безобразно.
Итак, Григорий Петрович брёл к дому. Где-то, совсем в двух шагах от входа, он позволил рассудительным мыслям успокоить разгорячённое сознание. Ну в самом деле, что с ним, человеком совершенно неприметным и безденежным, может случиться? Может, мужик ошибся и принял его за кого-то другого. Да и всяких там колоний и тюрем в области не было. А согрется, всё же, не помешало бы.
Поднявшись на высоту трёх ступенек, Григорий Петрович очутился в сенях. Они были освещены полуживой бледно жёлтой лампой. В её бедном свете взгляду Григория Петровича предстал живописный набор всякого барахла, развешенного по стенам и валяющегося на полу. В сам дом, как выяснилось, вела ещё одна дверь, обшитая клеёнкой и утыканная алюминеевыми клёпками. Где-то на уровне глаз была криво прибита пластмассовая цифра 7. Тут можно было, конечно, остановиться и удивиться, почему это нумерация жилища производится изнутри. Но Григорий Петрович не слишком заинтересовался этим странным фактом, а просто распахнул дверь. Его тут же обдало тёплым воздухом, который с благодарностью был принят уже основательно промёрзнувшим телом. Голова, венчавшая это тело, осмотрелась, и в её поле зрения попали следующие предметы и факты.
Дом, казавшийся небольшим снаружи, не являлся визуальным обманом, и был так же мелок и невзрачен и изнутри. Его планировку составляли две небольшие комнаты, разделённые между собой куском занавески красного цвета с загадочными птицами, кажется, павлинами по задумке художника, но выглядевшими облезлыми больными курицами. Занавеска чуть колыхалась под волнами жаркого воздуха, производимого кирпичной печкой. Печка была выкрашена нейтральной белой штукатуркой, на которой в нескольких местах можно было отчётливо проследить следы какой-то обуви. Печка располагалась с левой стороны комнаты. Её интерьер гармонично дополняли облезлая школьная парта и табуретка, стоявшие у окна напротив.
За этой самой партой похоже и сел кричавший. Это был толстый человек, лет сорока, со светлыми жидкими волосами. Григорий Петрович застал его сильно ссутулившимся, но всё же разглядел растянутый свитер с парой белых оленей и надписью Finland и брюки, украшенные светло синими разводами. Брюки претендовавшие быть джинсами, модификации "варёнки", были весьма модными, и, видимо, здорово обогащали турецкую экономику, хотя продавались как итальянские, а иногда (особо наглыми людьми) и как американские. Человек, так неожиданно воззвавший к Григорию Петровичу, был обут в чёрные валенки, на которых ещё искрились нерастаявшие снежинки.
Пока сознание Григория Петровича перемалывало в себе все эти факты, толстяк подал голос:
-Направление, что-ли, при вас? - спросил он, правой рукой проводя по неопрятным волосам.
-Куда направление? - хитро ответил Григорий Петрович вопросом на вопрос.
- Вот человек, чудо вы моё! В руках у вас что? - толстый мужчина говорил это рассерженным голосом, для пущей весомости постукивая ладонью по поверхности стола.
Григорий Петрович шумно вдохнул жаркого воздуха и как-то, совсем неожиданно для самого себя, передал замызганный конверт своему хамоватому собеседнику. Вид этого самого конверта, видимо, подействовал на любителя оленей самым что ни есть благоприятным образом. Получив его в руки, он с совершенно серьёзным видом, сначала обнюхал злополучный документ, а затем, вдумчиво пожевал один из его углов. Полностью удовлетворённый результатами сей странной экспертизы толстый буркнул:
- Паспорт - и через секунду, наверное, от уважения к годам Григория Петровича добавил изящно:
- Ваш паспорт.
В конец сбитый с толку Григорий Петрович протянул книжечку паспорта, обёрнутую в коричневую обложку из пластмассы с тиснением герба СССР. Паспорт Григорий Петрович всегда носил с собой, осенью заворачивая его ещё и в газету, для большей сохранности от влаги. Паспорт тоже был проверен самым тщательным образом, правда обошлось без обгрызания. Особенно толстого заинтересовала страница номер 14, совершенно пустая. Немного почмокав полными губами, проверяющий как-то отвлечённо пробормотал:
-Синий или зелёный? - а затем с удивлённым и немного обиженным видом стремительно достал из кормана небольшой прямоугольник , и, дыхнув на него с силой, отпечатал на ещё недавно девственной странице, большую тёмно-бордовую печать. Что было на печати, Григорий Петрович рассмотреть не успел, так как паспорт стремительно захлопнули и передали ему.
Из соседней комнаты донеслось недовольным голосом:
- Михалыч, долго там? Нам ещё лететь на точку.
Полный Михалыч, видимо, и сам вспомнил, что вечер ещё не закончен, и не мешкая препровадил Григория Петровича в соседнюю комнату.
Вторая половина доме не отличалась большим шиком и роскошью. Окна там не было вовсе, точнее, проём, в котором оно когда-то, наверное, находилось, был забит кусками фанеры. Прямо напротив входа, чуть ниже потолка, висел выцветший, но легко узнаваемый портрет Дзержинского. Официальный святой от КГБ смотрел на Григория Петровича сурово, словно говоря "я то знаю что в уголовном кодексе можно отыскать статью и на тебя, вопрос не в том преступник ли ты, а в том, насколько сильно ты виноват". Портрет был здесь, всё же, как-то не к месту, и ощущение ужаса от его вида, знакомое людям возраста Григория Петровича, немного сбавлялось видом бумажного пакета с соком. Пакет предствлял собой правильный треугольник, весело разрисованный заморскими птицами, которые, видимо, каким-то образом этот сок и вырабатывали.
Портрет, конечно, не являлся единственным предметом мебели в этом помещении. В комнате находилась школьная парта бледно голубого цвета, на которой стояла ваза с цветком засохшим, видимо, ещё летом. Ансамбль завершали три табуретки, несимметрично расположенные в разных концах. При повторном осмотре Григорий Петрович заметил также и старую ширму, отделявшую небольшую часть комнаты. Табуретки не находились в комнате сами по себе, напротив, каждая из них выполняла свою работу, то есть обеспечивала устойчивое сидячее положение троим гражданинам. Один из них, сидящий за партой большой верзила, в грязноватом, но всё ещё белом халате, уплетал курицу, довольно кряхтя и шумно запивая из дымящей кружки. Второго мужчину Григорий Петрович сразу прозвал про себя комсоргом за плохой дешёвый костюм и хитрые маслянистые глазки. Третьим представителем рода человеческого, не считая самого Григория Петровича, была молодая девушка. При желании не быть слишком резким, её можно было бы описать как человека, которого слегка потрепала жизнь или мужчины. Её большие глаза пробежались по Григорию Петровичу равнодушным взглядом, мгновенно оценив с большой точностью сколько денег он зарабатывает и какая мебель стоит в его квартире.
Неловкую паузу нарушил именно "комсорг", вскачивший с табуретки:
- Здравствуйте, уважаемый, -с наиграным восточным акцентом, никак не вязавшимся с его тевтонской репой, прокудахтал он. - А мы тут ждем, да, да.
- Будьте здоровы, - ответил Григорий Петрович, и зачем то добавил - И сыты.
Верзила с курицей, видимо, принял замечание относительно сытости на свой счёт, и, слегка поперхнувшись, пробормотал что-то похожее на благодарность. Между тем, молодой человек в костюме продолжил:
-Григорий Васильевич, тфу-ты, ёшкин кот, с родственником перепутал, извините бога ради! Григорий Петрович, спасибо что зашли к нам. Наш кооператив...
В эту секунду в прихожей что-то грохнуло, одновременно с кошачьим визгом. Девушка, смачно зевнув, пробормотала:
- Опять дракон этот проклятущий Барсика вместо бабы...- фраза была прервана напряжённым "хм", исходившим от молодого условного комсорга. Затем, весьма поспешно и уже без тени фальшивого акцента, он продолжил:
-Итак, Григорий Петрович. Наша организация работает при институте сельского хозяйства, а если точнее, при кафедре исследующей, ну как бы это назвать... Anima, то бишь, дух человека, ну, если хотите, душу. Причём, делаем мы это в полном соответствии с последними рекомендациями академии наук, и, естественно, в рамках углубления идей марксизма - ленинизма.
Из этой фразы Григорий Петрович сразу понял две вещи. Во первых, если говорят о марксизме, то грабить и убивать, наверное, не будут. По той же причине, видимо, застрял он тут надолго, и на электричку опоздает. Для полной уверенности и ввиду слабого знания латыни, Григорий Петрович всё же переспросил:
-Что за дух то такой, запах что ли исследуете, добрые люди?- на что молодой в костюме пренебрежительно хмыкнул, а вот пожиратель курицы среагировал ещё одной туманной фразой:
-Если ты, папаша, наступил на иней, значит близится крепкий лёд.- затем, чтобы закрепить впечатление от своих слов, он шумно допил свой чай и аккуратно поставил кружку с золотой каймой на край парты.
Из-за "папаши" Григорий Петрович нутром почуял, что его сейчас всё же обманут и внутренне собрался. Между тем, обладатель хитрого взгляда продолжал:
-Видите ли, современная наука, ушла вперёд, далеко вперед, в исследовании многих вопросов. Причём, заметьте, советская наука гораздо более продвинулась, чем западная, - при упоминании западной науки Григорию Петровичу почему-то сильно захотелось чихнуть, но он сдержался.
- Многие, так называемые, исключительные способности отдельных людей, сегодня могут быть достоянием любого гражданина. Вот смотрите сами.
С этими словами его собеседник достал из коричневого футляра, лежавшего на подоконнике, предмет напоминающий подзорную трубу, украшенную многочисленными винтами регулировки и непонятными шкалами.
-Вот - это называется гипнопль, ну, то есть средство для гипноза на расстоянии. - С этими словами говорящий жестом подозвал Григория Петровича подойти к окну. Немного подышав на замерзшее стекло, он принялся настраивать непонятный прибор.
Пригнувшись, Григорий Петрович прильнул к небольшому кусочку размороженного стекла. За окном, метрах в двадцати от дома, он увидел женщину, закутанную с ног до головы, которая тянула за собой детские санки. На санках стояло что-то напоминающее ведро, впрочем, видно было плохо из за сильного снега и слабого освещения. Повернув голову, Григорий Петрович обнаружил, что его собеседник успел растопить своим дыханием ещё один кусочек окна, и теперь, по всей видимости, тоже наблюдал за бредущей сквозь ночь женщиной. Только вот делал он это через свой монокуляр, прижав его к стеклу.
-Смотрите, вот сейчас будет потеха! - почему-то шёпотом сказал он, словно там за окном его могли услышать.
Григорий Петрович услышал сухой щелчёк, а всед за ним звук немного напоминающий воду в закипающем чайнике. В это же самое мгновение, женщина за окном два раза быстро взмахнула левой рукой, подпрыгнула на одной ноге и потешно осела в ближайший сугроб. Григорий Петрович, сознавая, что местные жители не являются носителями какого-либо африканского культа, понял, что бабка за окном сплясала загадочного гопака отнюдь не случайно. Он оторвался от окна и с подозрением, смешанным с невольным уважением, несколько мгновений переводил взгляд с трубы на её хозяина.
-Техника американская. Правда, оптика наша, "рубин", слыхали?- проявила своё знание предмета бывалая девица. Её рот, почти чувственный, окрылся для следующей умной фразы, но она не последовала, остановленная любителем курицы.
-Валентина, пургу хватит гнать, ага? - на что ни сколько не смущённая столь грубым поведением своего коллеги Валентина моментально и ёмко среагировала:
-А чего ты взбычился-то, Игорёк? Жена что-ль не даёт?
Игорёк, совсем не выглядевший как человек, которому можно что-нибудь не дать, смерил девушку презрительным взглядом и устало махнул рукой. Григория Петровича эта короткая перепалка смутила, в его голове странным образом ужились мужская солидарность и обида за несправедливо обиженную женщину. Противоречие в голове разрешилось оттого, что любитель гипноза, взяв Григория Петровича под локоть, изящно вернул его в центр комнаты и усадил его на свою табуретку. Печка в соседней комнате деловито гудела, кушая дрова и производя тепло. За окном холодный ветер выводил вечную песню о последнем влюблённом и вечном скитальце. Григорий Петрович подумал, что тоже хлебнул бы чая. Увы, в комнате не было ни одного телепата, и потому мысль о чае умерла, не обретя физического воплощения.
-Григорий Петрович! - сказал комсорг, взяз инициативу в свои руки.- Мы предлагаем вам принять участие в научном экперименте.
Устало зевнув и неожиданно интеллигентно потерев висок, он продолжил:
-Мы, люди науки, способны сегодня разделить тело и образованное им при рождении биополе, которое люди, заметьте, невежественные люди, называют душой.Вы читаете "Науку и Жизнь", Григорий Петрович? Там в последнем номере как раз статья на эту тему.
"Науку и Жизнь" как и прочие другие журналы, Григорий Петрович не читал, предпочитая "Правду", которую бесплатно каждый день завозили в театр. Но, не желая показатся невеждой, он утвердительно кивнул, таким образом, выдав себя за человека знающего о чём идёт речь, а также невольно подтверждая факт прочтения статьи.
-Вот и хорошо! - решительно подвёл черту молодой, как выяснилось, учёный.-Я всегда знал, что старшее поколение рано списывать со счетов, а пиплы?!?
Окружающие заулыбались, одобрительно кивая в сторону Григория Петровича, который и сам чувствовал себя польщённым. Его несколько тревожил тот факт, что все подумали, что он уже дал своё согласие на непонятный эксперимент. Ещё он понимал, что если в это мгновение он не скажет ничего, что бы опревергло эту убеждённость, то потом это будет делать уже поздно. Григория Петровича опять подводила так и не вытравленная с годами привычка думать, что неудобно подводить людей, которые на тебя надеются, несмотря на тот, в общем-то бесспорный факт, что его явно толкали на что-то непонятное и возможное опасное.
Григорий Петрович хотел решительно и сурово спросить у непонятных учёных, почему это они думают что могут проводить свои опыты над, в-общем то, немолодым человеком, и почему место, в котором он находился так не похоже на привычную обывателю лабораторию. У Григория Петровича, вообще, было много вопросов к представителям научного мира, в частности, как он будет добираться до города. Почему то вместо этих, вполне резонных вещей, Григория Петровича хватило на робкое:
-Ребятушки, а поле то извл... извлекнуть, тьфу ты, достать как? Не больно?
-Не больно, папаша, что вы. У нас всё по инструкциям министерства здравоохранения, а как же!-ответил толстяк, встретивший Григория Петровича в первой комнате.
Он успел избавится от свитера с оленями и тоже был облачён в халат, только зелёного цвета.
-И до дома вас подбросим, не беспокойтесь, - добавил здоровяк, начиная копаться в бауле, стоявшем рядом с партой.
Таким образом, вопрос был окончательно решён, и с ошеломлённого Григория Петровича сняли полушубок. Вокруг него началось действо, быстрое и непонятное. Девушка Валя опытно и быстро закатала рукав свитера на его правой руке, и так же быстро измерила давление. Секунду почмокав в задумчивости губами, она крикнула здоровяку:
-Игорь, эпсилон на четыре сотни, тау в семёрку, альфа ритмы в норме.
Результаты показались Григорию Петровичу странными, но, так как в последний раз он мерил давление пять лет назад, он предположил про себя, что вполне возможно, теперь его стали мерить по новому. Игорь, сидевший к Григорию Петровичу спиной старательно записал показатели в школьную тетрадь. Полный Михалыч, как будто ни к кому конкретно не обращаясь, сказал, что Центавр сегодня в апогее, и вообще надо бы учесть влияние Луны на прилив в Атлантике. Остальные деловито кивнули, при этом Игорь добавил, что если так, то фильтровать надо через синий а не как в прошлый раз.
Наконец, после нескольких минут, напряжённая возня внезапно прекратилась. Валентина вплотную подошла к табуретке, на которой сидел растерянный Григорий Петрович. Она низко наклонилась к нему, при этом продемонстрировав весьма внушительный набор прелестей, не стеснённых бюстгальтером. Дав Григорию Петровичу и его диким, ещё не уснувшим инстинктам пару мгновений, она мягко привлекла его внимание:
-Дядя, значит так. Мы извлекаем биополе, то есть сгусток энергии заключённой в электромагнитный кокон. - при упоминании о сгустке её грудь ещё раз приветливо колыхнулась. Легко икнув, она продолжила:
-Так вот, поле или душа образуется у каждого человека при рождении, а мы его берём для научных исследований, сечёшь? Навсегда душу оттяпать, конечно, нельзя, через какое-то время организм заново её вырабатывает. Информация закодирована в ДНК, ну, в генах.