Если бы он ругался и кричал, было бы всё равно. Было бы гораздо лучше, чем вот так.
Он спокойно и равнодушно сказал уходить из его жизни. Навсегда.
Теперь я знаю, что такое ад.
Наверное, у меня неуравновешенная психика. Не помню, правда, что значат эти умные спокойные слова.
Я положил трубку. Посмотрел на часы. В кино за кадром кто-нибудь хихикнул бы: жизнь окончилась в 18.11. Наверное.
Давно не был в кино.
Потом пошёл в ванную и тупо смотрел, как из-под бритвы всё сильнее течёт кровь. Наверное, я ещё и плакал. Мне было очень плохо, хотелось дико орать, причём так, чтобы он там, далеко, услышал меня и стряхнул чужое равнодушие. Но мне быстро стало почти что тупо. Кровь была тёмной, её ленты обвивали мои руки, как он обещал сжать их при встрече. Только встречи не будет.
Потом кто-то позвонил в дверь. Я уже ничего не соображал и поплёлся открывать как был: в окровавленной одежде, с бритвой, располосованными руками и бледным омертвевшим лицом. Зачем я пошёл? Не знаю. У меня было мало сил, и на мозги, наверное, их уже не хватало.
Это был мой братец. Я его очень люблю, но он не должен был сегодня приехать. Я его не ждал. Он мне всё испортил. Какой же он беспокойный - ужас. Запаниковал, вцепился в телефон, начал звонить куда попало, попытался меня упаковать в кровать. Разумеется, я не послушался. Он у меня всегда такой паникёр. Жалко. Он помешал мне умереть.
"Скорая" приехала раньше, чем я смог вырваться от братца. Мне наложили швы и туго забинтовали руки, потом наложили повязки и пластырь там, где я ещё себя порезал. Оказалось, много где. Даже горло. Не заметил.
А я уже не плакал. Но братец понял - он у меня очень умный, не то, что я. Кинулся ему звонить... Мне стыдно, но я ударил его по рукам и выдернул телефон из сети. Потом мы помирились, но я не пообещал, что не буду больше ничего делать. Не думаю.
Вечером позвонил Он. Плакал, кричал, что его заставили это сказать родители... Я успокаивал, убеждал, что ничего в этом страшного нет, всё ведь в порядке.