На берегу моря всё тоже бывает по-разному. И смешно, и горько, и просто как обычно. Когда камешки бросать в сизую от послезакатных облаков воду, когда чистить чёртову рыбу, и тогда её чешуйки просто вездесущи, и вонь, и этот запах не отмыть, он вьедается. Как и запах морской соли. И белый песок - он тоже везде. В ботинках, если их заставят одеть, в карманах, в сумке, вообще везде.
Он не был против. Вроде бы, он даже любил всё это. Кроме рыбы, наверное. Но только сырой, если её надо было чистить. А так - да. Любил.
Отец умер к концу весны, и пришлые незнакомцы с высоты своего роста обсуждали, куда же теперь деть и труп - кому надо тратить деньги на похороны нищего рыбака? - и оставшегося мальчишку. Верней, они отчего-то решили, что он с лёгкостью бросит этот берег, до боли знакомый белый песок, переменчивое, бесконечное море, коряги, которые каждую ночь выносило на берег, ракушки, хрустящие под ногами, да даже чёртову рыбью чешую! И променять всё это на город?! На камни под ногами и дрожащий от зноя воздух.
Он бегал чаще, чем они, и берег был ему хорошо знаком. Потом, позже, он понял, что не особо и гнались. Да кому он нужен-то в самом деле, нигде не записанный, не существующий на бумаге.
Просто теперь жить будет трудней, только и всего.
Дыхание рвалось от долгого бега по сыпучему песку, песок как всегда сыпался через дырку над коленом и мгновенно соскальзывал вдоль подсохших царапин.
- Привет! Ты сегодня рано! - голосок звенел и будто переливался на солнце. Как морская пена. Как золотисто-пенные волосы.
- Отец помер сегодня, - неохотно признался он и откинулся спиной на холм.
- Отец? - русалка прошуршал вместе с пеной и поднялся уже на ногах - таких же, как у него. Только без царапин. - Прости, я не знал.
- Да всё равно... Он меня и не замечал...
- Ты плачешь...
- Просто солнце... слепит...
Прохладные руки гладили его по волосам и накрывали глаза, солёные дорожки на щеках.
Они познакомились уже давно, и играли здесь каждый погожий день, когда только не приходилось заниматься какими-то обыденными делами. И плевать было, что никого из сверстником на берегу не живёт, и много на что было плевать.
- По лунной дорожке до перекрёстка, а там куда хочешь, сто тридцать дорог...
- Я люблю, когда ты поёшь, - прошептал он, сквозь золотисто-пенные волосы глядя на солнце, - Тебе не жарко?
- Я могу быть на солнце довольно долго, ты же знаешь, - его улыбка всегда похожа на маленькое чудо.
- Я тоже хочу быть русалкой...
- Люди не могут быть русалками...
Их привычные фразы, привычное сожаление, ветерок по коже. И в подступающем вечере всё реальней казалась та самая лунная дорога у перекрёстка ста тридцати дорог. Иногда казалось, что однажды лунным вечером дорога вдруг вспыхнет на воде и станет твёрдой, реальной. И тогда... тогда будет что-то особенное, волшебное. И может быть, человек всё же сможет стать русалкой...
- И лунные песни, лунные песни плывут через ночь к рассветной звезде...
Струящийся голос плыл, сливался с морской пеной, с шуршащим звуком набегающей волны.
Когда он проснулся, он уже был один, и прозрачная темнота понемногу наполнялась лунным сиянием, а море, как никогда кроткое, играло смутными бликами на волнах.