Сегодня работа не клеилась. Краски становились безжизненными, как только попадали на полотно. Приходилось аккуратно снимать их и наносить новые. И так целый день, час за часом, маленькими шагами вперед, назад. Усталость пульсировала в висках, ноги и спина требовали отдыха.
За окном рождался вечер. Его лучи медленно заползали в дом, стелясь по полу и стенам. Мрак медленно погружал предметы в свои объятия, обесцвечивая и лишая их смысла. Петр отложил кисть и зажег свечи, чтобы развеять одиночество вечера. В комнате стало тепло и уютно. Еще раз посмотрев на незаконченную картину, он с обреченным чувством подошел к печи и бросил полено в затухающие угли. Затем принялся за уборку. Кисти опустил в стаканы с водой, собрал разбросанную бумагу с пола, сдвинул мольберт на более освещенное место. Он любил после работы сесть на лавку и смотреть на то, что у него не получалось. Так он поступил и в этот раз. Рисуя в голове образы и цвета, он мысленно что-то стирал с картины, что-то добавлял, убирал неудавшиеся линии и предметы. Прошло много времени, но каждая секунда рождала все сильнее и сильнее чувство неспособности закончить эту работу. Он посмотрел на другие картины, что были развешены по стенам. Они так же были по-своему не закончены. В них чувствовалась какая-то спешка, отсутствие времени, которое стояло за его спиной и торопило. И каждая линия говорила ему об этом, каждая цветовая гамма. Это была привычка. Привычка в жизни всегда куда-то спешить, торопиться, жить будущим и прошлым, но никак не настоящим. И теперь, когда колокола старости давно отзвонили, будущее исчезло с последним ударом и осталось только прошлое, но настоящее так и не появилось. Оно по-прежнему было замещено спешкой, но уже в никуда. А так необходимо было задержаться, ощутить мгновение, почувствовать жизнь. Нет. Эта наука была недоступна ему. Он снова посмотрел на мольберт. Там, на незаконченном холсте, было будущее, там было настоящее и легкий отголосок прошлого. Оставалось только довести эту идею до конца, которая отняла у него без малого три месяца. Он встал и вышел на улицу. Вечер царил в природе. Голые деревья своими черными руками скребли темное небо под резкими шагами ветра. Белый снег превратился в ледяную корку, которая каждый раз старалась убежать из под ног и уронить стоящего на ней человека. Ранняя весна. Он никогда не любил это время года. Оно вызывало у него противоречивые чувства. Он жалел зиму, ее слабеющие силы, видя изо дня в день ее стареющее лицо, изъеденное черными шрамами, потоки ручейков слез. А весна его радовала, ее тепло, свежесть ветра, бойкий щебет птиц. Природа оживала, а с ней оживало и его старое тело. Смесь этих противоречий изматывала его. Он не мог одновременно радоваться и скорбеть. А ночь - это было то время, когда вся природа и ее проявление терялось под покровом тьмы, оставляя только догадки.
Он вздохнул полной грудью. Свежий ночной воздух пробежал по его телу. Все же ему удавалось ловить какие-то куски настоящего, хотя бы почувствовать прелесть воздуха, ветер на своем лице, вечер, заползающий в душу и тихую усталость уходящего дня. Но это длилось секунды, а потом снова все исчезало, как тайна, загадка, которую невозможно удержать. Его душа изгоняла все это прочь. А этого так не хватало ему, когда он писал картины.
Он вскинул свою седую голову к небу. Оно было чистым и прекрасным. Глаза звезд холодно смотрели на него сверху, не моргая, как-то безжизненно. В их взоре ничего не изменилось. Они так же смотрели на него и тридцать лет назад, как равнодушный наблюдатель человеческих жизней. В их лицах был отражен весь его путь. Они были свидетелями каждого прожитого им дня, и он прочитал это. Но ему не хотелось вспоминать свое прошлое. Теперь оно было чужим, не своим, далеким и нереальным. Он понимал, что жизнь была растрачена впустую, прошла на поводу лжесмыслов и лжеидеалов, выполнение которых требовали от него общество и его мораль. И он хорошо отслужил этим богам, оставив себя на потом, до пенсии. Презрение к самому себе, рожденное совсем недавно, он не мог скрыть, не мог растворить в спиртном, не мог стереть оптимизмом. Оно читалось в глазах прохожих, в зеркалах, в поведении близких. Поэтому пришлось уехать из города, оставить работу, квартиру, знакомых, доходный бизнес. Все это он променял на небольшой ветхий домик в лесу, где он никого не встречал, кроме деревьев, птиц, тишины и времен года. Только здесь он мог забыть свою ошибку, которая корила, которая мешком висела на его плечах и не давала разогнуться и вздохнуть полной грудью. Здесь ему было спокойнее, здесь он пытался исправить непоправимое.
Холод забирался под одежду. Руки и ноги тряслись от потери тепла. Он опустил взгляд и зашел в дом. Печь натопила, было даже жарко. Он снял потертую фуфайку, затушил свечи и лег спать. Но чувство незаконченности работы, оставленной на потертом мольберте, тревожило его, открывая глаза и заставляя смотреть в ночь. Ведь он рисовал и раньше, когда был молод, когда усилием воли мог задержать время, растянуть его. И у него получалось, пускай не для кого-то, пускай для себя. Но это было то, что приносило ему настоящую радость, удовлетворение от жизни. Но родители смотрели на его хобби, как на глупость, заработок денег не хотел делить себя с каким-то сомнительным мероприятием, знакомые и приятели старались не оставлять ему времени. И он поддался этим требованиям, оставил на будущее любимое занятие, а потом и забыл про него совсем, поставив себя в какие-то жесткие рамки, границы необходимого, которое он должен был выполнять. А теперь, будущего не было. Оставленное и забытое пребывали в прошлом. И вернуть их было нельзя. Незаметно для себя он заснул, как теплый, добрый старик, в душе которого жило презрение к самому себе и к тем годам, что прошли просто так.
Ночью ему приснился странный сон. Он выглядел настолько реально, что в первые минуты пробуждения Петр не сразу понял, где он и что с ним. Такое бывает, когда сон кажется недавним прошлым, когда не можешь отделить реальность от фантазий, путаясь в этом сложном комке двух частиц бытия, сбиваемый с толку еще не совсем исчезнувшими картинками перед глазами. Он сидел на кровати в полной растерянности, одеялом отгородившись от прочего мира, и смотрел на блеклую комнату удивленным взглядом. В нем все еще был хаос и путаница, сомнения в реальности происходящего, он чувствовал, что находится на границе двух миров, не зная, куда себя отнести, не зная, к чему он принадлежит. Все, что окружало его в комнате сейчас, да и в прошлом, казалось странным, расплывчатым, не имеющем смысла. Но проходили минуты, и строгие правила жизни постепенно восстанавливали свои границы, возвращая его в свой круг предметов и понятий, а сон медленно уносился в расплывчатую нереальность, затухая с каждой новой секундой. И все же, как ни старался он прийти в себя, стряхнуть волнующие остатки сна из памяти и воображения, жгучий осадок в душе нисколько не уменьшался, а наоборот усиливался с каждым новым шагом по миру реальности. Его внимание все больше и больше приковывал сон, и вся его странность добавляла адреналин в крови, вызывая какую-то нервозность и суету в движениях. Он чувствовал всем своим телом, что что-то не так, что сон снова затягивает его в свои объятия, и нотки сомнения в настоящем били барабанную дробь в каждой клетке тела. Он закрыл глаза, не было больше сил бороться с неизвестностью, он не желал больше находиться на нейтральной территории среди предметов, которых не понимал.
Обрывки сна медленно начали накатывать, все больше и больше затягивая в круговорот безумия и бесконтрольности. Он поддался этим порывам, позволил всему этому заполнить свое сознание, овладеть им, наблюдая, как один из миров в спешном порядке заливал собой все окружающее пространство, сменяя одни картинки на другие.
Он вернулся в сон, но уже не как действующее лицо, а скорее как наблюдатель. Это его удивило, но потом он понял, что так даже удобнее. Картина начала проясняться. Он стоял посреди какой-то странной мастерской художника с множеством различных рисунков и эскизов, которые висели на стенах, валялись на полу, создавая своим разбросанным видом рабочую обстановку. В комнате царил беспорядок: неубранный стол с остатками застывшего ужина, смятое пальто, брошенное на кровати, изорванные листы бумаги, готовые уже препятствовать свободному передвижению. С освещением были явные нелады, в нем также царил беспорядок. Редкие, наполовину сгоревшие свечи стояли по непонятному принципу, неравномерно освещая комнату, а вернее ее малую часть, скрывая от глаз ее настоящие размеры. От этого она казалось маленькой и больше напоминала подвал, нежели какое-то жилое помещение. Хотя это и не был подвал. Кое-где были даже окна, пыльные и неухоженные, которые лениво отражали свет, впитывая его основную массу в свое грязное тело. Они находились под самым потолком, как бы подпирали его своими массивными рамами и от грязи сливались в единый фон со стенами. Он знал, что-то подсказывало внутри, что хозяином этой мастерской был он, т.к. даже такой убогий и мрачный ее интерьер нравился, говорил ему, что это сделал он. Его взгляд все еще бегал по комнатушке, замечая все новые и новые детали обстановки и новые, не увиденные им ранее рисунки на стенах, которые он рассматривал с позиции критика, что-то одобряя, а над чем-то усмехаясь про себя. Сколько прошло времени, он не знал, ему все было интересно в этом мирке художника, таком грязном и пыльном. Он сделал несколько неуверенных шагов по мастерской, слыша, как деревянный пол скрипит под ногами, боясь своим шумом спугнуть такой тихий и таинственный мирок, который царил в этой мастерской. Его взгляд приковала деревянная подставка, на которой находился еще один рисунок, а рядом множество различных красок, которые перемешались и сливались во всевозможные оттенки. Цепляя скомканную бумагу на полу, он обогнул мольберт и, расположившись напротив, стал внимательно рассматривать рисунок. Эта была картина, та самая, которую он рисовал уже несколько месяцев, но уже законченная. В ней было все то, что он не мог передать, все то, что не поддавалось реализации под влиянием прожитых лет, здравомыслия. Восторг охватил каждую его клетку. Глаза бегали по полотну в полной растерянности, пытаясь за что-то схватиться.
В одном из темных углов комнаты, куда желтый свет свечей с трудом дотягивался, он услышал какой-то шорох и от неожиданности вздрогнул всем телом. Голова нервно дернулась к источнику шума, и он с недоумением увидел человека, спящего в небольшом кресле. Он растерялся, он был не готовым увидеть в этой комнате еще кого-то. Захотелось тихо и незаметно убраться, скрыться, чтобы не потревожить чужой сон, но любопытство взяло верх, и он аккуратно, на цыпочках подошел к спящему. Каково было удивление, когда в лице незнакомца, он увидел себя, увидел до боли знакомые черты лица, молодые, без морщин и тяжести лет, лишенные дневной жизни и бодрости.
Петр проснулся. От яркого солнца, которое уже давно царило в его комнате, он зажмурился и на всякий случай прикрылся одеялом. Волнующие остатки сна исчезали. Он бросил вопрошающий взгляд на картину. Она была закончена. Он встал и подошел к ней. Она была такой же, как и во сне, совпадая каждой линией и цветом. Удивление росло, а с ним и восторг, от которого кружилась голова. Ноги его больше не держали. Он отошел и сел на лавку.
Неужели это я нарисовал?, - его взгляд украдкой пробежал по комнате. Нет, я не мог, - страшная догадка осенила его.
Он понял, что эта картина была нарисована его молодостью, его мечтой, которая прокралась ночью и закончила за него невозможное.
Нет, это не моя картина. Я ее украл, - пронеслось у него в голове. Он встал и шатающейся походкой подошел к полотну.
Она принадлежит не мне. С этими словами он оторвал холст и швырнул его в угол.
Дверь на улицу шумно захлопнулась. Петр сидел на лавке, щурясь от яркого солнца, прикрывшись от утреннего холода все той же фуфайкой. Мысли погибли. В душе царила пустота. Он окинул прилегающие окрестности своим уставшим взглядом. Это утро было особенным, он почувствовал это. Его немота кричала во все стороны. Нельзя было терять драгоценные минуты.
Скрипнула дубовая калитка. Ее жалостливый голосок пробежал по лесу. Это была игра ветерка, который предлагал прогуляться, распахивая своими руками ворота. Петр вышел за околицу. Ветер трепал его седые непричесанные волосы. Деревья затихли в молчаливом ожидании, и только шаги Петра гулко проносились над их кронами. Он шел к горизонту. Ему казалось, что там, за его границей он сможет наполнить свою опустевшую душу настоящим, мгновениями.
Вокруг деревьев, в маленьких низинах сновали нетерпеливые ручейки. Они были молоды и энергичны. Их игра, юная и задорная, наполненная утренним солнцем, слепила глаза. Петр подошел к одному из них. Отражение старого, растрепанного лица, уставшего от ночных метаний, вынырнуло из прозрачных вод. Оно, в игривой спешке, разбегалось по ручью, наталкивалось на строгие берега, затем снова собиралось, переливаясь всевозможными блесками. Ручей завораживал. Его беготня заражала старую душу Петра, рождала забытую молодость. Он поправил сбившиеся волосы. Его отражение все в точности повторило за ним. Прошли секунды, и оно, увлекшись игрой, оторвалось и понеслось вниз по течению, взглядом провожая своего хозяина.
Петр снова был молод, снова был полон сил, и веселая игра его увлекала. Он чувствовал на своем теле щекотливые лучи солнца, слышал просыпающиеся разговоры деревьев, шорохи шагов ветерка. Непривычность ощущений, чужие глаза и тело заставляли чувствовать всю необычность положения. Тысячи новых звуков, мыслей, уже своих, настоящих сливались в его новое я, а старое разбилось вдребезги, разлетаясь в разные стороны, и исчезало, как прошлое, оставляя только суть, которая за многие годы обрастала безобразием и мусором. День и его бесконечная игра был наполнен смыслом и разговаривал с ним на мягком, тихом языке. Пение птиц было определенным и понятным, раскрывая все новые и новые тайны. Шелест ветра, как мягкая колыбельная, навевал спокойствие и вечность. Петр был бесконечно счастлив. Это чувство лилось из него, как солнечные лучи сквозь голубое небо. Казалось, что теперь он сможет обхватить природу своими объятиями, дружественными и теплыми, как осень, как весна, как ветер. Все, что осталось от старого Петра, скептически смотрело на новую свою половинку, критикуя ее выходки и вмешиваясь во все новые ощущения. Он, с болью ощущая это присутствие, пытался выбросить его вон из ручья, на берег, что хладнокровно взирал на его бег. Задержавшись на мгновение, и осмотрев себя с ног до головы, оглядевшись по сторонам, он попытался почувствовать свое новое приобретение. С ним так было легко. Он чувствовал, что приобрел себя настоящего, сбросив искусственную личину прочь, потерял ее раз и навсегда. И теперь не существовало прошлого, не существовало мыслей о будущем, а было только настоящее, мгновения, которые, он умудрялся ловить, понимать и жить ими. Но все равно, что-то его сдерживало, что-то мешало ему растекаться по бесконечным просторам природы. Он осмотрелся. Это были берега, которые безжалостно нависали, и которые душили своими тисками. Он постарался выпрыгнуть из их объятий, посмотреть, что скрывается за их границей. Но они упрямо стояли на своем месте, не желая выпускать его дальше. Он разозлился. Собрал силы и постарался перескочить их. Но все тщетно. Они были неумолимы.
Опять тоже самое, - как-то отрешенно пронеслось у него в голове. Он метался между берегами, страдая от собственного бессилия, разбивая свои воды и силу о неприступность.
Послышался шум реки, она была где-то рядом. Его шаги замедлились страхом перед неизвестным. Что его ждало в объятиях ее вод. Он не знал. Двоякие мысли запрыгали перед глазами. Он метался между ними, принимая доводы одной из сторон, затем бросая их, и перебегая к другой. Тысячи голосков, таких же, как и его, уже доносились до слуха. Даже ветер не мог их развеять между деревьями. И он их слушал, все больше и больше. И показалось, что если он примет их общество, то будет еще лучше понимать, чувствовать окружающий его мир, с их помощью сможет открыть свои глаза пошире. И он побежал вперед, навстречу новым тайнам и загадкам.
Река равнодушно приняла его в свои объятия. Он плюхнулся в ее лоно со всего размаху. Тысячи голосов оглушили его. В этом шуме, как он не старался, он не смог разобрать не единого слова. Этот гомон сливался во что-то бессвязное и бестолковое. Он попытался крикнуть, но ему даже не удалось услышать своего голоса. Появились неудобства. До берегов было далеко, они не мешали. Зато сзади бегущие ручейки как-то странно напирали, толкая его в спину, резко и болезненно, заставляя ускорять шаг и бежать в одном темпе с другими. Он остановился и попытался спросить, к чему такая спешка. Но хватило секунды, чтобы он смог почувствовать на своей спине шаги другого, который без всяких комплексов и вопросов сигал с его спины вперед, оставляя его позади. Он растерялся, и в тоже мгновение чьи-то ноги снова оказались на нем. Он побежал вперед, сбрасывая наглеца и недоумевая от этих новых правил забега. Прошло немало времени, чтобы он смог разобраться во всем этом хаосе. Все ручейки бежали к морю. Но зачем? Ему было сложно понять. Остановиться и спросить, не было возможности. Страх, что будешь растоптан, гнал вперед вместе со всеми. И он бежал, ничего не видя, кроме спины впереди бегущего. Не было даже времени посмотреть на голубое небо, полюбоваться пушистыми облаками, и их беспокойными движениями под игрой ветра. Все это исчезло, как и настоящее. Зато появилось прошлое и будущее. Странно, но ему это было не понятно. Настоящее стерлось, превратившись в шум ступающих ног, безликие крики соседей и понималось, как неудобства.
Заводь, как что-то спасительное, появилась вдалеке. Надежда ускорила его бег, а ее сладкое вожделение затмило глаза. И теперь он ступал по головам других ручейков, нисколько не обращая внимания на их крики возмущения. Главное было не пропустить заветную точку, которая так манила и притягивала. Выбор - жестокая штука. Сделать его равнозначно поражению, хотя и говорят, что он бывает правильный или ошибочный. И ему необходимо было примкнуть к какой-то из сторон. Он это чувствовал. Бежать дальше, за всеми, ничего не меняя - было проще, ведь уже что-то существовало, пускай и кривое, но оно было. А заводь навевала ужас и страх перед неизвестностью.
Тихая и неприметная, она приютила его воды в своих объятиях, остановила их бег и подарила настоящее.
Через три дня лесник нашел тело Петра, наполовину опущенное в ручей, который, столкнувшись с небольшим препятствием, немного изменил свой маршрут. Берега сдвинулись, пускай всего на несколько шагов, но все же сдвинулись.