Он появился на свет во дворце, прекрасном и светлом, как рождественская сказка... Это было действительно исполинское сооружение, всем видом своим указывавшее бесхитростно и ясно не столько на изысканный вкус, сколько на неисчислимые богатства владельцев. Его сверкающая белая громада была видна далеко по всей округе, словно гигантский айсберг в океане, но, подъехав к нему ближе, путник попадал на узкой, мощёной булыжником дороге в сплошную тень ветвистых вязов, и о наличии где-то там вдали чудесного замка напоминал лишь яркий свет в конце тёмно-зелёного тоннеля, причём необычная для этих южных мест прохлада и тишина навевали ожидание чуда, действовали на приезжих завораживающе, никто не решался даже шёпотом нарушить чарующую магию преддверия рая, и отчётливо и сухо, будто щёлканье метронома, раздавался лишь стук копыт по шлифованным камням брусчатки. И не было такого человека, который не лишился бы хоть на мгновение дара речи, впервые выплыв из тесноты тенистой дороги на яркую просторную площадь перед дворцом. Ошеломлённого гостя встречали застывшими, зеленоватыми от патины глазами бронзовые звери и мифические чудовища, населявшие невиданных размеров фонтан, в чьих упругих струях, мощно бьющих в голубое южное небо, переливалась искристо трепетная радуга. С обеих сторон фонтан идеально ровными полукружьями охватывали заботливо ухоженные розовые кусты, и воздух вокруг был пропитан их мягким пьянящим ароматом.
Слева от дворца густым ковром ровно окошенной травы сиял широкий луг, полого уходящий вдаль и окаймлённый девственным лесом, где запросто можно было увидеть сидящую на суку настороженную рысь или покормить с ладони ручную лань. Направо, через сад, вела узкая дорожка к аккуратным конюшням с манежем, где в холе и неге содержались любимцы хозяев - лучшие на Юге скакуны.
Двенадцать широких беломраморных ступеней вели во дворец, шесть колонн поддерживали стрельчатый фронтон, пятиметровой высоты дверь красного дерева с золотыми ручками бесшумно открывал с вежливым поклоном предупредительный швейцар-негр в малиновой ливрее.
В просторном светлом холле слева была широкая мраморная лестница, покрытая пурпурной ковровой дорожкой, с массивными бронзовыми перилами, ведущая наверх. На втором этаже дворца размещались библиотека, кабинет и спальни хозяев, на двух верхних этажах были просторные и уютные гостевые, завершал здание чердак со сводчатыми потолками и пёстрыми витражами, где пылились старые и уже ненужные, но дорогие сердцу вещи.
По стенам висели многочисленные портреты, свидетельствующие о древности и знатности хозяйского рода. Широкая двустворчатая дверь вела в соседний бальный зал, сверкающий зеркалами и позолотой фарфоровых ваз, в которых всегда стояли благоухающие букеты, в углу возвышалась эстрада для оркестра, а вдоль стен расставлены были мягкие диванчики для престарелых матрон, широкие кресла для утомлённых танцами дам и лёгкие стулья для галантных кавалеров.
Четыре двери соединяли зал со смежными помещениями. Дверь налево вела в шикарный пиршественный зал, где за широкими и длинными столами, блистающими золотом и серебром, могли свободно разместиться сотни три гостей; десятки слуг доставляли изысканные яства по винтовой лестнице из подвала, где бурлила и клокотала кухня, словно ад. Первая дверь справа вела в женские уборные, где разгорячённые танцами дамы могли поправить сбившуюся причёску, обновить макияж, починить платье, буде это понадобится,- к их услугам было всё необходимое и с десяток молодых рабынь, обученных исполнять любую прихоть капризных великосветских кокеток. За второй дверью открывалась оранжерея со стеклянными потолками, превращённая в настоящие джунгли, в которых запросто можно было заблудиться и где торопливый ручеёк журчал по гладким камням среди роскошных зарослей, вывезенных из бразильского кампоса, а на ветвях скучали длиннохвостые попугаи,- это было излюбленное место уединения молодых пар. В ту дверь, что была напротив входной, выходили покурить и побеседовать о своих серьёзных делах зрелые джентльмены, там была терраса с растущими у самой мраморной балюстрады разлапистыми пальмами и с узенькими ступеньками, переходящими в извилистую дорожку, ведущую к искусственному озеру, по чьей зеркальной глади грациозно скользили живущие в специальных резных домиках белые и чёрные лебеди.
В таком великолепном и величественном дворце родился Джон Смит.
. . . . . . . . .
Родители Джона были, без преувеличения, идеальной парой, вызывавшей всеобщее восхищение и зависть. Джеймс Смит, отец Джона, был молод, умён и находчив, силён как тигр и ловок как пантера, и во всей округе не было равного ему наездника. С окружающими он обращался неизменно вежливо и уважительно, не роняя при этом собственного достоинства, а потому не было у него врагов и пользовался он всеобщим уважением. Девушки заглядывались на него, но он с ранней юности любил и всю жизнь был верен одной лишь Глории, своей жене. И она была достойна любви и поклонения Красавчика Джимми, как называли Джеймса знакомые, ибо никто не мог сравниться с ней ни красотой, ни кротостью, ни прилежанием, этими главными достоинствами молодой женщины.
Никто не мог сказать худого слова о супругах Смит, и даже злые старушки-сплетницы прятали свои ядовитые жала, когда речь заходила о Джеймсе и Глории.
. . . . . . . . .
Джеймс не дожил трёх месяцев до рождения сына. Он был негром, рабом, и его забил до смерти управляющий на плантации. Глория, юная чернокожая невольница, работавшая на кухне во дворце, была уже на восьмом месяце беременности и ей нельзя было выполнять тяжёлую работу, но у хозяев в тот вечер было необычайно много гостей по случаю великого праздника, рабочих рук в подвале не хватало, и ей пришлось работать наравне с другими. Пытаясь снять с плиты большой чан с кипящей водой, она упала на пол, обварившись кипятком, и преждевременно разрешилась от бремени. Проведя ночь в мучительном бреду, Глория под утро умерла, оставив сына круглой сиротой.
Джон родился на грязном засаленном полу в тёмном подвале дворца, среди бурлящих котлов и изрыгающих пламя печей, и первый крик его смешался со стоном умирающей матери и развесёлой музыкой, доносящейся сверху, где, потные и разгорячённые, сытые и довольные, приплясывали по случаю праздника белые люди. При родах Джон повредил левую ногу и всю жизнь хромал, работая садовником в хозяйском дворце и живя одиноко в деревянной лачуге, где и умер тихо ночью шестидесяти трёх лет от роду.
Ровно через двести лет после рождения Джона Смита, на свет появился автор этого невесёлого рассказа.
Я родился в этом мире, прекрасном и светлом, как рождественская сказка...