Все смешалось в Датском королевстве, все смешалось в голове моей. Призрак снова вернулся ко мне, отпустив меня до этого на несколько дней, только он теперь более размыт. Он приходит для того, чтобы выпивать меня через соломинку, смакуя каждый сип, каждый маленький глоточек, делая специально между ними паузы, чтобы я оценил их значимость. Он выпивает меня всего, чтобы я сейчас отказался от части своих воспоминаний, то есть части себя. Чтобы я разменял или просто потратил их сейчас, а потом, после предательства, вспоминал уже с усмешкой, мол, вот дурачок был. Мне это важно именно сейчас, позже я буду только вспоминать, что это было КОГДА- ТО важно, если вообще буду вспоминать. И как назло, музыка сейчас играет так, что мучает меня, вызывая воспоминания, но я ее не выключу, может, потому что хочу их, а может и не знаю почему. Я не хочу отпускать эти воспоминания, я хочу жить ими. Наверное, уже важен не человек, решивший отбросить их, превративший их в прошлое, а они сами. Каждое из них - это моя жизнь, это сладкие части ее, я боюсь вспоминать сейчас, я надеюсь, что потом, когда будет время на подобные глупости, вспомню их все и снова переживу их. Я боюсь, гоню эти картинки от себя, а они жмутся к моей ноге, как к хозяину, не понимая, зачем я прогоняю. А ведь их так и вправду забуду, если не буду вспоминать, и мне почему-то так страшно становится от этой жизни и за нее. Если я все позабуду, то какой же в том смысл - проживать их? Их нельзя терять, но специально придуманы всяческие обманки - работа, учеба, деятельность всякая там общественная. Чтобы прошло время, чтобы постоянно что-то закрывало что-то, которое потом закроет еще что-то, и так до бесконечности. Я боюсь их и боюсь
отпускать их. Я ведь проживу жизнь напрасно, если не вспомню ее, если не запишу ее, если не запечатлею ее, не сфотографирую. Я боялся времени с детства. Я несколько лет писал на старых обоях в бабушкиной квартире даты, а иногда и время, которое было в тот момент, а потом смотрел на предыдущие пометки, и мне становилось жутко, что прошло, например, полгода с последней записи, или год, или еще сколько-нибудь. Потом я вышибал клин клином, и до сих пор так поступаю, я занимаю свое время до упора, чтобы не замечать его. Но я все равно вел дневники. Сейчас я их не веду, ведь они у меня были фактовыми, скучными дневниками, описывали именно события. Я через некоторое время сам уже не понимал, о чем шла речь в них, сами события я не помнил, а описывать их во всей полноте, казалось мне, было кощунственно и невозможно, все только искажалось. И когда я понял, что не могу вспомнить, о чем мои дневники, мне стало понятно, что мои усилия тщетны, я не могу заморозить время, а от его дыхания мне становилось только еще страшнее. Вон сколько времени прошло с тех пор, как... Я забивал все свои последние годы чем-то, я занимался чем-то, я боялся остаться один-на-один со временем. Я даже сам не могу объяснить этого детского страха. Детство перетекло во что-то другое, наверное, ведь я сейчас совсем не тот. А страх остался. Он сквозит в каждой моей строчке. Ты никогда не обращала внимания, какие у меня самые употребимые слова? Я с ними борюсь, но они все равно прорываются. Это слова "потом", "затем", "после", "некоторое время", "вчера", "сегодня", "завтра", "сейчас", "скоро".
Я умудрялся убегать от него несколько лет, у меня поэтому не было серьезных депрессий уже давненько. Но сейчас этот страх загнал меня в угол. Человек ушел. И что-то завершил. Не я завершил, а кто-то еще за меня. И мне от этого страшнее, потому что мне это неподвластно. Он закончил какой-то этап моей жизни, перелистнул страницу, оставив на ней какие-то картинки, которые были так дороги мне. Я не успел их рассмотреть и не хотел успеть, потому что потом все равно пришлось бы читать дальше, и я оттягивал время, я хитрил, отворачивался в сторону. Я практически никогда не читаю книги дважды. Даже те, которые мне очень понравились. Исключений очень мало. Я жил в них чужой жизнью. И даже там
меня угнетало то, что нужно повернуться и окинуть все последним взглядом. И я не возвращался. Нет, возвращался, но уже пережив что-то другое. И только к некоторым самым особенным, в которых я видел себя или того, кем бы я хотел
стать. Я возвращался к чему-то родному, что встречал там. Но большая часть так и оставалась забытой навсегда. И вот один человечек, сам того не подозревая, поднял во мне бурю, которая уже давно копилась, набирала силу, но как-то
исподволь, вслепую. Кто знает, когда она вышла бы наружу. Может, еще несколько лет. А может, я бы и продолжал убегать от нее. Знаешь, Свет, мне страшно. Я не знаю, что это, почему оно меня так пугает. Может, это смерть? Но я себе много раз доказывал, что не боюсь риска, не боюсь ее саму. И все равно она крутится у меня на кончике языка. Как заклинание, как заклятие...