Я хорошо помню Максима. Его лаконичные замечания, мрачные взгляды в ничто, профессионализм и надёжность. Я знаю, что там, вдалеке, он мог стать божеством, но избрал карьеру полезного бюрократа. И здесь он для нас очень многое сделал. Мы с ним хорошо понимали друг друга. Я помню его осторожную, горькую дружбу, скупые рассказы о прошлом, о войнах, о мире. Его беспокойные сны. Я знаю, чего он не рассказал.
Люди плохо спят в первую ночь на новом месте. А Максим по прибытии к нам услыхал в душе крик. Спать он больше не смог и протянул в постели не один бесконечно медлительный час до рассвета.
И было утро, и был полдень: день первый.
Так он провел шесть ночей. Пробудившись в седьмой раз ночью на воскресенье, он наконец помнил сон, который терзал его душу:
Он, Прогрессор, смотрел вниз на платформу мироздания. И был он выше земли, выше горных вершин, выше всех птиц небесных, выше вешних ветров. Облака этого мира были снежинками под его сапогами. Мир был хрупок, как льдинка, мир плавился в горящем солнце. Исчезали горные массивы, и долины утопали в мути. И один лишь Прогрессор, один во Вселенной, имел власть для спасения мира. Горечь проняла его и мрак одиночества, и клубился страх в душе его, и лучи светила не могли согреть его. С мольбою он поднял глаза к горизонту космоса, надеясь найти равных себе и собратьев своих.
Там, выше гор и небес, выше кафедр и алтарей и превыше самого космоса стоял Король Мира. Его короной был сверкающий круг галактики. Максим увидел в его руке сияющий шар, и шар явил ему причину бедствий, камень преткновения.
... В слепящих мёртвенных лучах скалился, извивался, ползал сонм отвратительных чудовищ. Мерзкие твари пребывали в состоянии экстаза. Само их созерцание вызывало восторг и отвращение. Но что это, над чем они там маются, вокруг чего собрались полукругом, являя жирные нагие спины? Что так приковывает их внимание? Что вызывает их злорадные оскалы?
...На золотом алтаре лежит распростёртый человек. Он умирает; слишком глубоки раны и слишком много крови уже собралось на блестящих плитах. Он явно долго не протянет. Бессердечные твари весело болтают и пьют кровь обречённого из изящнейших кубков. Один особенно гнусный урод бормочет сквозь частокол клыков приказ, и твари поменьше и погаже принимаются мучить несчастного раскалёнными прутьями. Между тем высшие гады держат в поганых лапах неописуемой красоты кубки, и в перламутрово-золотых узорах мягко сверкает яркая алая кровь. И твари истязают полумёртвое тело, и Максим пытается разглядеть черты лица жертвы. И ему это удаётся...
***
Сады Гефземане; улицы вечных городов. Золочёная пыль недвижно стоит над Иерусалимом. Бесконечные толпы - мы, наши предки и современники, друзья, враги и потомки наши - поодиночке, парами, тройками тянутся в похоронной процессии длиною в вечность. Максим в ужасе. Почему его не предупредили? Он бы мог что-то сделать, а теперь поздно. И он хватает за руку древнего старика-еврея. Оказывается, что это Сикорски. Радость от встречи со старым шефом почти заслоняет скорбь.
- Что же это? - с укором шепчет Максим. - Почему нам не сообщили?
- Сообщили, - холодно говорит Сикорски, - но это давненько было. Ничего уже не исправить. И думать забудь.
И прибавляет, уходя:
- Это - чужое, не наше. Мы, Максим, мы - победили. А это - чужая, печальная альтернатива. Нечего тебе здесь ошиваться, с твоей-то впечатлительностью.
Максим один в человеческих толпах. Воздух будто украден, испит до конца теми тварями в круге.
- Кого это хоронят? - безнадёжно спрашивает он у молодого африканца в форме милиционера.
- Точку зрения, - отвечает тот. - Нас всех хоронят, если так подумать. Мы умерли здесь, ещё не родившись.