К закату клонится солнце, день умирает вместе с ним. На линии горизонта догорают последние часы спокойствия, и мертвый город вновь щерится черными обломками зубов. С запада, где стоит брошенная твердь, доносятся стоны.

Под ситцевым пологом, в затхлой постели лежал старик, вой мешал его забытью. Днем он искал покоя, блуждая по запыленным коридорам замка, а ночью не мог уснуть шум ветра складывал мысли, как угодно было священному городу, и только свет, прорезывающий колоннаду, давал регенту понять, что кроме рьяно уничтожаемых воспоминаний в мире творится что-то еще. Но небеса полнились красным, и довлели над кровлей замка. Ему не раз доводилось слышать их, поглощать своим одряхлевшим мозгом эту отраву, и как от настоящей отравы ему становилось тошно и всеми силами он пытался выдавить тяжкое знание из седой головы.

Кипящее марево затягивало ночь и звезд в ней не виделось. По черным уступам гор мертвенное дыхание вновь наплывало с запада. Заполонив королевский чертог, оно продавливало прозрачную занавесь. Пугающее присутствие пробудило регента Блуждающих Огней. Во сне его, весь солнечный диск накрыл окаменевший амнион. На поверхности драгоценного камня проскальзывали образы древних богов. Переливчатые грани несли на себе невыносимые лики, но казалось, что принадлежит он одному, с единым взором владельцу.

Необъятных размеров комната окутала напуганного регента. Покои его выглядели, как всегда, тоскливо и пугающе безжизненно: пара тлеющих треножников и разрушаемая плесенью фреска с неизвестным сюжетом. Стальная решетка закрывала циклопический дверной проем. Из-за базальтовой колонны опочивальни показалась бледная женщина, с гроссмессером на широком поясе из воловьей кожи. Половину ее лица осенял свет Багровой Ночи. С балкона, где стояла незнакомка, было видно, как багровые полосы паутиной расползаются по небу. Она терпеливо ждала, когда потерянный от страха Теодаракис обратит на нее внимание, но встретившись с ним глазами, вздрогнула сама ночной кошмар оставил на морщинистом лице отпечаток абсолютной безысходности.

- Эсквайр Зора?! - проговорил регент, отодвигая полог.

- Я, господин Теодаракис. Извольте сказать, что вас так напугало, явление старой слуги в ее отчий дом? слукавила женщина, - не беспокойтесь за авторитет своей персоны, ведь нигде, как во сне говорить в сердцах, говорить честно.

Регент хотел было выхватить из-под подушки адамантовый корд, но вскорости понял сновидение от его трепыханий короче не станет.

- Вижу, тебе жалко терять такую красоту, женщина кивнула в сторону золотящегося перед закатом города, - даже порфировых исполинов сохранил в памяти без изъянов. Однако ж не продлиться это напускное величие дольше, чем сам сновидец.

- Знаю, ты очередной мираж, призрак прошлых лет, проговорил регент, прячась за ситцевой шторкой, - впрочем, чего бояться? Кто бы ты ни был, я скажу, чтобы впредь не было повторений: Эсквайр Зора мертва - как и все мятежники с черного континента. Полгода назад она вернулась и скиталась в компании таких же оборванцев нанимались к одним баронам, отбивали земли у других. Правды от тебя не утаить, скажу, что не членом походной кухни была эта женщина, она билась на передовой и во многом могла быть полезна. Только ее дикий нрав в тогдашних делах Блуждающих Огней был ни к чему. Годы взяли свое, эсквайр стала простым бандитом с тракта, но народ по-прежнему чествовал своих поверженных, а все же героев; я опасался переворота. Наконец в заброшенных королевских садах ее все-таки изловили.

Зора сделала два шага к ложу регента, набрала воздуха и проговорила, как по бумаге:

- Член банды убийц-дезертиров, днем эта женщина грабит караваны, а ночью ублажает уставших солдат, от чего красота ее смеркла, а потому больше всего ненавидит она молодых девушек и уродует каждую, какую встретит. И пусть не смущают вас ее прежние заслуги, гоните ее батогами, травите собаками! - от ненависти и обиды у бывшего эсквайра сперло дыхание.

Теодаракис побледнел от услышанных слов. Видя, как яростно затопала к нему черная фигура, он отпрянул вглубь ложа. Тень обогнула дубовую кровать, раздвинула полог, и черной дланью окончательно пробила защитную скорлупу регента. Зора крепко вцепилась ему в плечо, вывалив на пол больное, изъеденное старостью тело. В одном исподнем, тащился он к незамеченному зеркалу.

Бронзовой каймой украшенной металлическими завитками упиралось оно о стену и отражало помятое ложе. Взгляни - указала она куда-то в глубину зазеркалья. Сперва регент не заметил ничего, казалось, только постель его кто-то переворошил, но присмотревшись, понял, что она кем-то занята. Кем-то неестественно застывшим, пока кровь неумолимо выбегала на простыни. Теодаракис вскрикнул, увидев на трупе тоже платье, что и на себе. От ужаса голова пошла кругом, мысли в ней скомкались. Обступающая его Зора представлялась теперь куда живее кошмара, в который верить не то чтобы не хотелось не получалось. Мельком, стараясь даже не думать о том, что увидит, регент бросил взгляд в сторону ложа. На этой стороне реальности или отражения мертвец исчез, оставив после себя скомканное одеяло, со складками один в один, как в зеркале.

Перекрутившись на скрипучих коленях, как волчок, он нашел Зору в затененном углу, оттуда донесся смех для женщины слишком грубый и сиплый. В воздухе что-то блеснуло.

- Не переродилось все-таки ваше племя, - нащупал он глазами сизые силуэты, - как же так случилось?

- Не имею чести рассказывать, ведь ты не тот, за кого принял меня сам, - проговорила Зора, - Однако же, прошу оказать мне услугу, время твое на исходе, а то зачем мы пришли уже, можно считать, взяли. Братоубийца и клеветник, не скупись на смертном одре, поведай о своем сне.

Регент взглянул в зеркало отражения не было, позади нагнетали кровавые облака. Он устало повел головой. Ладонь его прошлась по волосам, пытаясь, видимо стряхнуть седину.

- Сны шлют из мертвого города. Адам Кадмон - этому имени поклонялся ваш король и мой брат. Он любил и чтил сказания тех мест, не сознавая, какую беду они за собой несут. Меня они теснили с каждым прожитым днем все больше, больше и больше! Скоро ты сама удостоишься взглянуть в божественные лики, но сколь много ты знаешь, чтобы смотреть на них не снизу вверх? Ветер с запада нашептывает мне тайны темных, недоступных регионов, историю человечества он рассказал мне за одну ночь, тогда то я и понял, что мне не хватит и десяти жизней, чтобы быть равным Ему. Берегись, Эсквайр Зора.

Напутствие закончилось, а моими последними словами будут не ты, и даже не то, перед чем ты предстанешь, не пугает меня. Позволь регент приложил ладонь к животу женщины, - больше всего на свете я боюсь, существо, что принесло это на четвертый континент.

Зора следом за регентом поднесла руку, и лицо ее искривила жуткая гримаса.

Внезапный свет, исходивший с балкона, ослепил обоих. Очертания комнаты размылись. Теодаракис также растворился в молочной гамме, лишь силуэты белых перепончатых крыльев мелькали перед глазами. Полог древней тайны был приоткрыт для Зоры. Шепот покинувших землю существ снизошел к ней - женщине с каменным сердцем. Грязной от дальней дороги, с телом в струпьях и шрамах, с ребенком под грудью. То были древние твари, каких Трехликий низверг, в гремящие пучины космических пространств за убийство Второго своего лика. В канун Багровой ночи собираются они на могиле почившего, теснясь на теле его, и пускают скорбный вой в холодную пустоту. До человеческих ушей достигает лишь шепот, существующих вне времени, скользящих в тени, отголосков.

Зора ощутила невообразимую боль. Колени непроизвольно задрожали. Стоя в окружении голодных призраков, она до сих пор не осознавала, что пробудит в них большее желание. Ребенок, зачатый под сенью черного амниона, являл собой, результат ритуала и до неопределенного момента его жизнь не должна была докучать жизни носителя. Дитя питалось бы соками матери, вплоть до исполнения своего предназначения. Для тех же, кто влачиться на периферии, ребенок этот словно, восходящее солнце освещающее пустоту. А точнее камень, что питает его. Камень, на котором выгравирован лик искусителя.

В одну ногу с мыслями о камне шли видения, за какими пришла Зора ключи к тайному ритуалу, ключи к священному городу. Проваливаясь во мрак, она видела как змеи со слоновьими головами, размером с гору спускаются с пояса Антенора и оплетают стены замка. Под тихий шепот Багровой Ночи из ворот выходит процессия. Люди, укутанные в белые хитоны в сцеплении золотых украшений и Дюстэрвальды, сопровождают венценосную особу, в чьих руках ларец, внутри которого черный амнион, покойный на бархатной обивке. Крышка ларца, дрожащей рукой поднимается в Адам Кадмоне, и священный город полонят змееныши, они расползаются по миру, и теперь их уже не найти.

Ледяная рука коснулась шеи Зоры, по всей видимости, пытались освободить горло от давящего воротника. Глоток воздуха расплавленным железом вошел в легкие. Руки и ноги некуда было деть, их выкручивал, выламывал тисками припадок. Двое держали руки, третий с обнаженным мечом просматривал коридор. Именно они единственные на четвертом континенте, кто видел как мертвенно-бледный цвет со щек Зоры смывают горячие слезы. И даже тогда их верность не изменила. По пробуждению, она увидела неколебимые лица боевых товарищей, практически псов, готовых ринуться за командиром. Они, с ясным взором стояли за нее стеной, и не нужно было слов - глаза говорили достаточно. Образ размякшей и слабой уже ничего не значил для глаз видевших ту - Белую Зору в котле под горой Ваал: не то женщина не то волчица с золотистыми волосами мокрыми от крови. Стонущие солдаты под ее ногами волчата, за которых она билась не жалея собственной шкуры.

Притаившегося на входе звали Туфайл. Пока остальные приводили Зору в чувства и утирали кровавые капли пота с ее лица, Туфайл прижавшись к стене, до последнего ждал появления стражников. Он всматривался в затененные проемы арок, в обветшалые портьеры в надежде, что промелькнет заблудившийся пажик, хоть кто-нибудь из прежних обитателей замка. Пусто, только редкие всхлипы командира. Лязгнув ножнами, он прошелся вдоль комнаты, осматривая гримасы каменных химер у самого потолка. На его широком лице и голове совсем отсутствовали волосы, на левом ухе висела гротескная серьга и от этой серьги до середины лба пролегала татуировка, явно контрастирующая с распространенным на четвертом континенте бледным тоном кожи.

- Никого, - тихо прошипел Туфайл глядя на тупой оскал каменного изваяния, - как и говорил Барнабас - замок пуст.

- Уже как два года, - донесся хриплый голос.

Хотел ли он что-то изменить? - с чего-бы?, - сам себе ответил Туфайл, просто не по натуре тоскливо становилось от бьющегося в агонии дворца с его выцветшими шелками, и пожелтевшими от грибка атлантами, которые держат на своих плечах ныне прогнивший свод.

Желая в последний раз взглянуть на хребет Блуждающих огней во всей его печальной красе, некогда солдат, а ныне преступник, изгой вышел на балкон и зачем то прокричал, воздев руки к небу: регент Теодаракис свергнут! Узурпатор и братоубийца мертв!. Громогласное эхо умирало с каждым изгибом опустевших улиц. Для людей живущих на руинах эти слова уже ничего не значили и теперь могли разве что потревожить их беспробудный сон. Серые громады зданий спускались вниз по горному хребту. В стенах города отчетливо виднелись идеи первобытного разума основателей. Покрытые вековой плесенью циклопические залы и галереи без особых изысков, с примитивными узорами и фресками. Тысячи солдат покинули эти стены, и вот, вернулось лишь четверо.

С теми же мыслями на балкон вышла и Зора. Багровая ночь в разгаре, она знала, что сейчас увидит неисчислимое множество крепостей и замков во всю длину горного хребта. Строение большинства из них выглядело невозможным, однако смотреть на эти эфемерные штандарты и легкие, как пух, чудные башни приносило удовольствие. Конечно, все они были ненастоящие, такие фата-морганы, возможны из-за особых газов исходящих

от гор Блуждающих огней. В некоторых местах даже проглядывались размытые силуэты людей. Сцена выглядела от того печальнее, что сейчас такое уже невозможно. В миражах остались звук шалмеев, улицы усыпанные гиацинтами и нежными камерунскими розами. Быть может, среди призрачных коридоров теплиться и жизнь четверых вышедших когда-то из еще не съеденной временем обители.

Дарс чтивший постулаты, уже несуществующей церкви приблизился к телу. Окровавленные простыни походили на подбой плаща, возможно, таковыми они представлялись только глазам человека воспитанного в строжайшем уважении и боязни ко всем венценосным личностям. Он немного пошелестел в сумке и достал оттуда две монетки, отполированные до зеркального блеска. На обеих присутствовала гравировка в виде трехликого Бога. Повторяя про себя слова панихиды, Дарс склонился над ложем регента.

Не впечатлили бывшего эсквайра все эти сантиментики нашел к кому проявлять милосердие Зора с остервенением бросила парочку ядовитых укоров, да и плюнула на все это.

Довести ритуал до конца не удалось. Потупленный взор священника сверлил монету, которой он все-таки успел прикрыть глаз покойника. Бесшумно преодолев расстояние от балкона до трупа, за спиной возник Туфайл. Началась обыденная сцена прощания; Дарс давно пообвыкся с этим и заблаговременно отошел. Туфайл мог часами просидеть подле мертвого тела. Так горело клеймо войны на еще бьющемся сердце человека. А все из-за простой военной привычки - случалось, там, на черном континенте мертвых друзей и товарищей было больше, чем живых, их приходилось сторожить, ибо не ровен час, трупы утаскивали из лагеря, ими набивали животы когда хищники когда дикари.

Зашелестев плащами, они покинули опочивальню. Пройдя несколько сводчатых залов, Дарс заметил, что в их, отчаянной команде, не достает одного Иштвана. Когда это дошло и до остальных лица их будто бы почернели. Немедля ни секунды, Дарс бросился назад, разметая эхо от тяжелых сапог по необъятным коридорам, представляя худшее из всего, что могло случиться. Иштван, - думал он, - мы вырвали тебя из зеркальных лабиринтов, ты глядел в глаза Врагу, но почему то не втиснул меча ему в грудь. И теперь, после всего, ходишь среди нас.

Весь в поту он вбежал на середину залы, где уже на полностью кровавом одеяле лежало остекленевшее тело Теодаракиса. Клирик взглядом отыскал соратника мирно сидящим в углу. Выглядело, будто некая тяжкая дума посетила его совсем недавно, крепко захватила и унесла в далекие глубины сознания.

- Да-Да-Дарс, я ждал тебя, - промычал Де Ногарэ, - как ты мог д-д-даже подумать о том, чтобы отпевать душу мерзавца

- Поднимайся, Иштван, он мертв и уже никого не обидит, - тихонько, практически отрешенно процедил Дарс. Иштван встал и зачем-то двинулся в сторону ложа.

- Как он смотрел на нее, чего ждал от нее, а?!

Безумец уже переходил на крик, когда его резко развернули и дали пощечину. Клирик ощерился, стал невыносимо диким, но в глазах его читался испуг. Он схватил Иштвана за плечи и прошипел:

- Довольно юродствовать, бегом к остальным, если жить охота!

Иштван неразборчиво промычал, после чего вдвоем они вышли.

Карминовым цветом горели коридоры замка. Свет невидимыми лучами сочился из бойниц и амбразур. Туфайл приметил двоих выходящих из-под архивольта. В густом свете Багровой ночи их лица преобразились щеки Дарса впали, тень с век совсем закрыла глаза, теперь он стал походить на древнего изголодавшегося крови иерарха. Иштван, шел позади, при виде него внутри все переворачивалось, ибо туман слил в нем две противоположные натуры. Сам Туфайл выглядел не лучше хоть этого и не знал. Дитя с черным сиропом на губах.

Полушепотом Туфайл сообщил, что сразу за священником ушла и Зора отряду следовало выбираться иначе, если зеркало разбито. Они встретили ее остолбеневшую в зарослях. По колено в траве, глядела она на развалины фонтана. Рев, доносившийся с гор, сотрясал стены, Дюстервальды уже крушили замок: на куски разметали колоссов, оплетали минареты, давили галереи, но воспоминания женщины оказались куда крепче векового камня. Здесь кольчуга не цеплялась за отраставшие волосы на голове мягко сидел берет с пером, а грудь не сдавливала кираса - ее украшал разноцветный жилет изящного покроя. Кто-то жадно глядел на нее и нетленными красками выводил портрет. Затем этот кто-то исчез из ее жизни и заброшенная работа вместе с ним эсквайр Зора отправлялась на свою вторую полномасштабную войну.

Боясь подойти, над ней уже как с полминуты рвали глотки Иштван и Туфайл. Из забытья ее вывел пронзительный вопль слоноголового змея, туша которого с треском съезжала по черепице. Троица только и успела попятиться. Бивни той части, которая походила на слоновью, оказались вывернутыми клыками кобры; чешуйки, будто масляные, блестели на свету. Оказавшись в обескровленном коридоре, они метнулись к гигантскому овалу зеркала. Окна лопались и через них, в залу, впадали чешуйчатые тела змеев. Демонический шепот вскружил голову, шипение Дюстервальдов походило на морской прибой. В момент все звуки исчезли, пустоту заполняли морщинистые клубы гадов. Отряд мог услышать булькающие голоса: апломб с которым они говорили, напоминал о временах власти усопшего короля. Зора глядела как светлые, внимательные очи солдат тушит черной краской страх, как от надувшихся вен отходит кровь, и мышцы их обмякают. Волны голосов желали отделить мясо от костей, изжарить ее, ослепить, вырвать из утробы злосчастного ребенка заглатывали в глубины океана их былую дерзость. На плитах вокруг лежали осколки разбитого полотна, самые большие отряд принялся влагать в железную кайму.

Дело сделано, Туфайл, отряхнув руки, приготовился взглянуть в свое отражение и первым получил заготовленный судьбою удар. В залу через витраж влетело одно из чудовищ, металлически отливали чешуйки, когда туша змея, словно расплавленным потоком стекала на мраморный пол. Туфайла прибили, как насекомое. Дюстервальд с прорехой через всю голову готовился окончательно раздавить его, но между ними встала женщина со сверкающей сталью в руках. Прижав гроссмессер к щеке, она смерила змея взглядом. На огромной слоновьей морде мелькнула искра сознания оно узнало ее. Иштван очнулся и заметил, как припавшие к витражам тела отступают. Зора рассекла воздух мечом, затем спрятала клинок в ножны, она приготовилась к разговору. Зверь предпочел вести диалог в ее голове.

- Мы помним тебя эсквайр Зора, но призраки не стоят приветствия. Труворы безмолвны, война проиграна, так почему ты все еще существуешь? мысленно задал вопрос змей.

- Проиграна - для вас. А я собираю поклажу и ухожу, навсегда. Недолго осталось и мне, и вам, и этой завалюхе, - намекнула она на дворец.

- Не лги нам, в тебе зачинается новая жизнь, ты беременна адом! - грозили голоса.

- Чудовищ с пояса Антенора это не касается. Теперь вам должно переживать свою беспомощность самим. А прежде взгляни на нас остатки Блуждающих Огней и найди ту надежду, что была когда-то.

- Теперь ты ближе к нам, выше нас. Мы не видим плоти, а нашли по молочному запаху черного амниона.

- А как же кровь? Пот и кровь, или творец не учел этого, создавая вас по нашему образу и подобию?

- Поймешь ли, что боль иллюзия. Для нас есть высота, хоть мы и созданы от ваших чувств, они только обличены телом, в них нет боли.

Зора отошла в сторону, где копошились над телом Туфайла и взяла осколок зеркала в свой рост.

- Моя душа и мое тело и целиком их пронизывает боль, и раем для меня будет сгнить под солнцем.

Ну, что видишь Дюстервальд? Разве нет в тебе частички трехликого Бога?

Зверь вперил очи в осколок, хоботом перебирая груды камней. Зора заметила, как он стал следить за багровыми струями, стекающими по его шершавому лбу. Неизвестная сила повалила ее на колени, и чудовище исчезло в эфемерной дымке. Так она сидела, глядя через пролом на некогда великий хребет Блуждающих Огней.

Благородная бледность Туфайла хирела. Иштван заметил это первым до Зоры было не докричаться, а Дарс делал вид, что возиться с остовом зеркала, казалось он улыбается. Такая неуловимая улыбка частенько возникала, когда лилась кровь одного безволосого мечника. Зора пришла сама, с тем самым осколком и вложила его в ажурную кайму. Насладившись видом приближающейся расплаты, Дарс подхватил под плечо Туфайла. Тогда они ступили на порог световой лестницы, где - если верить глиняным табличкам Адам Кадмона ждал трехликий. Незримая сущность, которую чтят на всех четырех континентах. Теперь трем приближенным и самому военачальнику Блуждающих Огней, и не только им, все это виделось бредом. Простым воспоминанием, не исключено, что ложным. Может даже усердно навеянным сановниками шепота. Все рухнуло в одну из Багровых Ночей. Достаточно было одного человека, чтобы разбить скорлупу неколебимой веры. Один младенец разметал, как игрушечный замок, их веру.

И вот уже сейчас идя в Ацилот через место, за которым неустанно следят божественные шесть глаз, компанию мятежников гложило не это. Конечно, они искали его, но скорее из шкурного интереса. Они походили на воров, под покровом ночи ворвавшихся в дом этого Бога. Капельки человеческой крови замарывали его райские сады. Лихо гремела сталь на обоймицах, отпугивая ангелочков и другую неведомую тварь. Словно хотели показать, что расчудесные красоты вышних миров, как ни крути, живут с таким отребьем как они.

Отчего-то световая лестница пустовала. Очертание эфемерных ступеней оббивали кованые сапоги. Бескрайние темные пространства менялись на глазах, тени сгущались, ершились, отдавая болезненными воспоминаниями раненого наемника. Провалы в бескрайнем темном пространстве скрывали его жизнь, самый кровавый ее отрезок. Под пологом волшебного зеркала был не Бог, лишь отпечаток жалкого и грубого образа человека. Грабежи и убийства беженцев на тракте то, чем промышляет разрозненная армия, и то в чем он сам не раз принимал участие. За увесистый мешок золота такая бригада могла переметнуться на сторону врага и занимать свои же крепости. Событиями близ замка ОБэйн пестрел самый большой разрыв призрачной материи.

На протяжении четырех месяцев шайка, вконец, ополоумевших дезертиров держала путь от южной границы до близлежащих уездов. Ни людей, ни столь важного стратегического времени справиться с ними не находилось, многие бесчеловечные поступки сходили им с рук. Снедь, золото и женщин распихивали по своему обиталищу, трупы сбрасывали в реку - вот и вся недолга думалось тогда Туфайлу в его выбеленной без единого на тот момент шрама голове. Невыносимым выглядело подземелье с рабынями, где он, в ярких одеяниях ландскнехта, отводил душу от бесконечных преступных походов.

Громады ступеней и арок теряли твердость камня и превращались в нечто аморфное. Мимолетное чудо подходило к концу. Фокусник, колдун, бог или демон уходил вместе со своими приемчиками в ближайший темный переулок с улыбкой на лице от того, что вновь удалось провести плебейское племя. Знал ли он, что люди как во время его феерического представления, так и после будут жадно анализировать, разжевывать и искать причину, по которой когда-то назвали его богом.

Безумные строения плавились, капли извести стекали по щекам и лбу. Чем ближе, тем капли становились жиже и мокрее. Зора уже не могла дышать от обилия капель, пока не заметила огни за пеленой влаги. Разверзлась толща воды, ее мигом покрыл чад треножников, а в ноздри ударил запах плесени. Вынырнув на середине резервуара, она увидела, как бугаи в кожаных жилетах на голое тело вытаскивают из воды Туфайла и куда-то уносят. Беспомощно отталкиваясь о каменное дно, чуть не захлебываясь, она добралась до борта, успела только откинуть мокрые волосы, и ее грубо зацепил один из долговязых уродцев. Снулое с кривущими пальцами подобие человека подталкивало идти. Резные идолы, хаотично разбросанные по заросшим грибком стенам, мерзкие жуки, запах не то еды, не то помоев сдавили со всех сторон. Инстинкты воззвали к образам давно забытым: то же сборище каннибалов, те же чудовищные рыла, и та же грубая первобытная сила в хватке этого служки. Эсквайр со всех ног рванула к выходу, тогда ее обложила пятерня и тут же отступила, заметив контрастирующий, на фоне блеклого подземелья нож. Видно как вены вздулись на голове самого бойкого из них, и как оцепенел самый трусливый. На острие чуть-чуть не налетел Иштван, укрывая Зору от такой болезненной для нее действительности. Он был везде куда бы она не посмотрела - так она дойдет до комнаты, где окажутся все прибывшие из колодца.

Путь пролегал через душные коридоры бастиона. Ноздри дразнили запахи отвратные, но все же еды где-то слева находились кухни. Нож отобрать не удалось, поэтому спутник продолжал всячески закрывать ей обзор. Послышался собачий лай и звук наступающих шагов, затем мимолетное извинение Иштвана и третий совсем уж доброжелательный голос. Очевидно, что он завернул не туда и попал в жилище местного обитателя. Тот третий теперь вел их. Веяло нежизнью, мертвичиной от каждого камушка, блошки. От чего-то пахнуло теплом, но не как от груды останков приправленных палящим солнцем, то тепло заставило ослабить хватку на рукояти кинжала. Проводник тоже переменился и взорвался доброжелательностью к появившейся из прохода персоне. Некто тронул ее за плечо, почти материнская нежность ощущалась в прикосновении. Смертельное жало, которое эсквайр держал наготове, и то не испугало незнакомку, она даже вызвалась помочь сопроводить раненную к лекарю. Нет! Госпожа больна, прошу, идите куда шли, - отрезал проводник.

Наконец их толкнули в заветную дверь, настал момент расправить плечи - и войти к тем, кто ждал - в прежнем боевом обличии. Смех Туфайла пронзил ее до мозга костей, а в дальнем углу, как ни в чем не бывало осматривал разноцветные скляночки Дарс. Над раной мечника корпел не человек венозная гора мышц. Согбенный над маленькой головкой которая в могучих лапищах походила на грецкий орех, сидел Изингома по прозвищу Роза. Так тонко и бережно выполнял свою работу оставленный умирать в этих подземельях бывший член клики. Гигант что-то бурчал, от чего Туфайл еле сдерживался, чтобы не засмеяться. Сделав последний штрих и дав любезного подзатыльника лысой голове, он повернулся на ржавой скамье.

- Эсквайр Зора, вижу вам нездоровиться, - прогремел Роза, - в последний раз, когда мы виделись вы были подобны затравленной волчице.

- Изингома, в последний раз и ты был другим: мешок с костями - не более, - подхватил командир

- В этой истории нет ничего, что бы обнадеживало, когда все закончится, остаться бы нам человеческими останками и всего-то, - видно, что Гом был взвинчен обстановкой в подземелье, - Черт, стоит мне прикусить язык, с тебя уж точно хватит.

- Нет, Гом, единственное, что тебе стоит делать, это оставаться человеком пока можешь. От Тортуры до Блуждающих Огней добираться не больше месяца, не находишь ли странным, что за этот срок ты, словно отрастил себе новый скелет? Приведи мне лекаря, который корпел над тобой и я почти уверена ты не сделаешь этого, потому что

- Потому что он давно внутри, - заметил Гом, - нас будто насильно хотят причастить, - добавил он глядя на живот Зоры.

Встав во весь чудовищный рост, Изингома обнял своего командира. От гиганта пахло животным мускусом и лечебными бальзамами, по всей видимости, переломанные кости еще тревожили это необъятное тело.

- Выпьем чего-нибудь, - вставая с койки, проговорил Туфайл.

- Я провожу, - заложив, две бревноподобных ручищи, за шеи соплеменников Изингома поспешил за стол.

Квадратную комнату освещали две лучины: одна на скрытом под слоем застывших желтых пятен столике поближе к койке, другая рядом со шкавчиком, утыканном разноцветными сосудами: ядами и аттрактантами. Фрески на облупленной штукатурке погрязли в пыли и плесени и занимали практически все пространство стен. На одной из таких был изображен мифический гигант с рыбьими плавниками вместо ног. Зора соскользнула на мягкую кушетку, в дверном проеме виднелись суетящиеся фигуры. Пусть чутье и дразнило ощущение пугающего присутствия, непроизвольно ее веки задрожали и сомкнулись в сладком сне.

В подземелье завыл старенький сакс. На мгновение жизнь замедлила бег и взяла передышку. Для всех кому посчастливилось оказаться на этой стоянке, музыка вырисовывала точный образ его пути.

Подъедая соте из улиток, Туфайл приметил старика с необычным инструментом. Стертое временем тельце умещалось на антресоли и не шевелилось вообще, только пальцы, бегающие по клапанам, выдавали в нем жизнь. Лишенная мяса нога, скинутая с антресоли и сомкнутые от слепоты веки, наводили Туфайла на мысли. Подобное он видел в экспедиции, в те времена, когда убитого короля заботил поиск земель, откуда идет божественного шепот. В связи с критическим ходом событий кампанию пришлось прекратить. На севере, за перевалом Табуза, откуда виднеются белые пески Дуата Туфайл прикинул, что место это недалеко отсюда они наткнулись на неизвестные руины. Немного осмотрев местность, командование пришло к выводу, что ничего ценного руины не содержат. Не пройдя и ста метров, солдаты избранные проверить обломки крепости начали плавиться, словно воск от огня: лица некоторых слезали, обнажая голые черепа, другие срастались со своими бригантинами так, что было не отодрать. По возвращению, в ходе тайного собора узналось место найденное экспедицией являлось заброшенной резиденцией некоего мага, а солдат убили невидимые человеческому глазу остатки колдовства.

При всем этом старик жил, и песня его инструмента была в сто крат громче лязга меча молодого горячечного убийцы. Из тычинки черного цветка на виске Туфайла выходил новый лепесток, еще один или два могут стать последними. Придет день отдать эти руки вечности и клинок будет не поднять, тогда душа его навсегда умолкнет на полпути до смерти. Старик слеп и немощен, но говорить он будет до тех пор, пока совсем не издохнет. Менять инструмент поздно, значит, следует использовать то, что есть, значит, пора расшибиться в лепешку ради - быть может очередной - великой цели. Капля в море, думал Туфайл, - но зато это будет моя капля. Последняя улитка символично завершила внутренний диалог.

Из гремящей кухни вышел подобно черту из преисподней служка с миской похлебки. Музыкант отложил инструмент и потянулся к еде. После соте в глиняных стаканах вынесли эбитуду. Горькая обволакивающая жижа с резким запахом мациса и тмина. Местный напиток отличался особым набором из подземной растительности и сильным одурманивающим эффектом. Наемников тут же разморило - каждому хватило одного стакана - и разговор пошел. Вспоминались знойные битвы под шкурами лесов на черном континенте походы развратившие половину армии; и отзвуки кровавого бунта в Иерикоге, на удивление Туфайла, еще не утихли; также пара слов, сказанных тайком, про легендарный зеркальный чертог не обошла беседу. Безусловно все оставались рады встрече, однако ж Туфайл больше помалкивал, не желая наткнуться в разговоре на последствия разбойничьей жизни, а Дарс с трудом подыскивал темы не затрагивающие дела церкви. Одному Изингоме нечего было скрывать, старых друзей это не удивляло здоровяк любил задушевные разговоры на поле брани и в духоте корчмы, в дни бодрствований и в дни праздные везде Гом улучал часок-другой на беседу.

- Почил старый Теодаракис, - проговорил Роза, - уснул и не проснулся, по-другому не скажешь. Зорина месть свершилась, однако, по-моему, не до конца, вы мне об этом сейчас расскажете, но сперва, я хочу знать, что чувствовали в те минуты вы, кто также был гоним и презираем, ужель хватило одной овечки на стаю волков?

От чьей руки погиб наместник Блуждающих Огней никто не помнил клика мирилась с тем убийцей, которого показало им зеркало.

- Источенный временем старик. Сам-то ты, когда брезговал стариковой крови? - насупился Туфайл, - женщины, дети им уже нет числа. Хотя, уверен, найдется тут один, с кем я могу сровнять этот счет.

Священник смолчал, а про себя не верил, что получает одобрение от того за кем гнался, и презирал. Он помнил отражение, сожалея, что его разглядел и Туфайл, и Зора, и даже Иштван.

- Никогда бы я так не поступил, - был ответ Дарса.

- Перо не тупее меча, и невиновных оно сечет не хуже, - убеждал, словно отвоевывал свою честь Туфайл.

- Ну, будет, не знаю, что вы тут делить собрались, только все кто забредает в эту обитель, выносят отсюда злобу и боль хозяина. Я это все к тому, что не бойтесь вовремя отказаться от своих шкафов со скелетами ради общего блага.

По началу, меня закинули в маленькую конурку без единой свечи и лишь изредка ко мне наведывался аколит Барнабаса: мазал вонючими мазями, вливал прокисший бульон, прибирал дерьмо и уходил. Лучше не становилось, меня как будто хотели законсервировать. Бальзамы с каждым днем все сильнее стягивали кожу и уже на третьи сутки я не смог разлепить веки. Скованный собственным недугом, да еще стараниями Тота, я мучил себя мыслями о вашем походе. Мне представлялось, будто вы тоже схвачены и упрятаны в одну из холодных камер. Три посиневших трупа окутанных саваном из паутины, а вокруг шныряют тени, от прикосновений которых эти трупы на миг оживают. Волей судьбы я смог прорвать стену кошмара и обозначить своего врага. Кто-то зловеще древний незаметно подкрался к двери в камору и читал черный наговор. Языка я не разобрал, но с каждым всхлипом, стоном и вскриком мертвенный сон накрывал меня вновь. Из мрака возник господин, неподобное могущество являл он своим воплощением. С плеч его ниспадала шкура черного льва, а грудь сдавливала портупея с зияющей пастью. Герой древности, что вел народ через тьму ледяных пределов к цветущим лугам. Я соблазнился, и чуть было не сгорел в пламени его величия, если бы оно не оказалось всего-навсего могильным заревом - немощью тысячекратно отраженной зеркальным лабиринтом. Мышцы хоть и были словно выточены из камня, оказались пусты, засаленная шкура сгнила и походила на лишайник облепивший мертвую крону. Одна из грудей таяла и стекала, пока не обратилась девичьей. Из-под облысевшего меха набедренной повязки свисал вялый уд. В левой руке той, что выглядывала из темноты он терзал необъятных размеров закольцованную змею. Приглядевшись, я узнал в этой змее Зору. Она извивалась в руках господина, то ли от жутких мук, то ли от вожделения, а в пупе у нее горел черный амнион. Ничем я не мог ей помочь, а только глядел в исступлении. Затем путы его ослабли, он исчезал во мраке, забирая с собой хладное тело командира. Проснулся я в комнате Барнабаса, где тот уже шаманил над моими поломанными костями.

Священник задумчиво слушал рассказ Розы, перебиваясь на горький глоток травяного варева.

- Помазанник божий иначе не скажешь. Длань его теперь простирается над всеми живущими. Нас всех, с того самого дня, преследуют кошмарные сны, где отражение вторит свою волю. Оно кровными узами связано с тем, кто заточен сейчас в зеркальном лабиринте, его желания и стремления заложены в нас мы плоть от плоти, кровь от крови такие же чудовища.

Тебя проверяли на прочность Гом, твое счастье, что ты сгодился, но теперь оно знает какие темные дела тебе можно вверить

- Никогда бы я не предпочел смерть, но быть живой марионеткой в руках бога-идиота

- Не спеши с выводами, отделяя одно от другого, ты оказываешь врагу услугу. Знал ли ты, что человек заставил бога посмотреть в свое отражение. Люди не меньше виновны в происходящем, этого вы почему-то понять не хотите.

- Ты и без того отличное подспорье для него - верь в сказки, что Он любезно нашептал, - вмешался Туфайл, - Сбрось уже с себя эти цепи, похож на прокаженного.

Он поддернул серебряную цепь на шее священника - старую реликвию с обломанными концами, скреплявшими некогда и руки.

Встреча располагала к отдыху, пускай и была о серьезных вещах и предстоящих тяжбах. Если учесть, то, что видели они в зеркале, можно было догадаться, что некая злая воля пытается ворваться в их разговор. Истину, однако, замутила неумолимая вражда, совершенно земное чувство, не требующее объяснений, и ему они поверили больше.

- Удавка, наверное, скажешь, - Дарс подтянул ожерелье из звеньев к Туфайлу, - так вот ты не сможешь и вообразить, какого это - быть повязанным с чудовищем щека к щеке. Время прошло, я покинул стены монастыря и отделился от него, но с тобой я чувствую то же самое. Ты такое же чудовище, Туфайл, и еще смеешь корить меня за убийство Теодаракиса!

Грузный удар, несмотря на внешнюю хлипкость священника, влетел ему в лицо. Наемник свалился со стула. Он уже в красках представил, как размазывает напыщенную физиономию наглеца о дубовый стол.

- Как ты принял это на себя? Совсем из ума выжил!? утирая кровь, Туфайл потянулся за кинжалом.

- Тише! подскочил гигант, не дав вынуть клинок, - Уймись! Сядьте оба и слушайте. Пока вас не было, я собирал всевозможные знания из библиотеки Ацилота. Тоту они понадобились и каким-то образом, с затопленных этажей, он добыл уцелевешие фолианты.

Он вынул из-за пазухи маленькую записную книжечку в кожаном переплете, в его руках она казалась чуть больше спичечного коробка.

- Некоторые, с барского плеча, Тот давал сам, ну а особо ценные приходилось подворовывать. Все это время я делал небольшие пометки, коих скопилось немало, вот послушайте: Зеркала, по-своему, те же книги и картины. Запечатленные в них образы они хранят и по сей день. Время смут - падение священного города, безнадежная бойня под горой Ваал и поражение в войне с аборигенами черного континента - приоткрыло истинную сущность этих предметов роскоши. Выстраивая, целую магистраль из воспоминаний, они смешиваются под воздействием неких сил (предполагаю благостных демонов) в зеркальных лабиринтах, образуя феномен троп Годо по-иному световых лестниц.

Сам по себе символ отражения и впоследствии рождения нового бога, не раз упоминается в свитках Ацилота монахами, как важнейшая глава космогонии четвертого континента. Но внимай моим словам, брат! Будь ты сановником шепота или же простым обывателем остерегайся зеркал! Эти неприметные стекляшки есть лазутчики идола из безмолвных подземелий. Призрачные монументы почивших королей, сровненные с землей скалы изображенные на картинах оживают на таких лестницах. Даже твое отражение на миг застывшее в течении реки уносит в лабиринты бесконечных преломлений света прямо к ногам голодной эфирной сущности, имя, которого погрязло в череде отражений.

Забудьте, что случилось в этот день на Блуждающих Огнях, неважно кто убил регента, главное каждый, кто был там, по наущению зеркала верит, что убийца он. Бог не проливает крови, по крайней мере сам так считает, от того вас съедает чувство вины, отчужденности. Вы открылись удару, позабыв, что всю жизнь только и делали, что отбирали у других эту жизнь. Мир поздно очищать от насилия, да и не наше это дело, Зора лишь хочет сохранить его таким, какой он есть.

Замогильная тишина уже подступала.

- И у Зоры есть тот, кто хранит ее Иштван, - заключил Дарс, - для чего не ясно, но с тех самых пор, как он вернулся с черного континента он не отходил от нее ни на шаг. Стоит добавить, что он сам разыскал Зору и примкнул к старому формированию клики.

- О нем я был наслышан еще до встречи с командиром, - всполошил собеседников Туфайл, - Ходили слухи, что это человек с холодным сердцем, острым умом - не под стать нынешнему - немало россказней и о его непосредственном участие в делах бригады Бернадетта Черного.

- Так и есть, - поддержал священник, - Иштван де Ногаре родом из северных пределов - мест темных, укрытых за стеной снега. Со времен войны оттуда не поступало ни одного отчета. Помниться инквизиторы пытались прорваться туда, но были встречены бригадой Черного, случилась небольшая заварушка, в ходе которой служителям церкви дали понять, что в ближайшее время власти они здесь иметь не будут. Тамошние бароны свора заносчивых недоумков, дали горгульям убежище, в надежде использовать их ремесло в угоду своим низменным желаниям. В итоге осталось пара говорящих голов, которые не смогли справиться с подпольной армией убийц.

Дарс заметил смущенные взоры слушателей.

- Слухи не врут, - священник приоткрыл ворот сутаны, - рука у него тогда была набита, - начиная от шеи, вглубь костюма уходила зарубцованная рана, - чуть пополам не разрубил.

В трактире невкусно пахло луком, с потолка капало и порой попадало прямо в кружку, из забитого хламом закутка выделялась статуя привычная для таких мест, при этом необычайно загадочная. Отжившая свой век, она, как и человек из восточных сказаний из глины рожденный и в глину возвратившийся приближалась к своему первородному состоянию. Но то ли по воле переборщившего с травами медовара, то ли из-за гения скульптора, казалось, безмолвная фигура шоркает и клокочет у себя в углу.

Так уж вышло, что давным-давно на крепость обрушился водяной поток, тогда она считалась монастырем, хранящим рукописи о традициях и ритуалах священного города. Выточенный в откосе северных гор, он мерно возвышался над морщинистой бездной моря. Уже тогда от волнообразных стен веяло древностью: остов, казался окаменевшей рекой, бравшим начало из самых земных недр, в бочкообразных башнях узнавались сломленные стволы вековых деревьев. Но был один монах, имя коего рьяно уничтожали из анналов истории, а все потому, что из большой любви ли из ревности он заставил бога взглянуть в свое отражение. За такое преступление монаха разорвали черепками на площади и в это же время, в порядке тайного голосования, было принято решение не оставлять памятник человеческому невежеству, но уничтожить его смыть с лица четвертого континента потоком бушующих вод Лаанештедта.

Теперь меж кирпичных стен, объятых лозами, пролегают маленькие ручейки и уходят они в темные глубины бастиона, образуя подземное озеро. Из трех столов занят был только один, и все время перед ним мельтешил маленький коренастый уродец в сермяге, мощным лбом и рванных пуленах на босую ногу. Не находя себе место он кружил вокруг загадочных персон, так сильно заинтересовавших его. Служка обезьянничал, хотел представиться новым посетителям не менее важным обитателем подземелий. Попытки оставались тщетными - Гом часто бывал здесь, ему были знакомы фокусы старого Лабдака. В прошлом он и еще пара человек, обитали на верхних этажах бастиона, мародерствовали помаленьку, чтоб не подохнуть. По мановению властной руки ничтожного разбойника затолкали в этот каменный мешок, дабы тот подслушивал разговоры путников и передавал все хозяину. Остальных скормили черным львам.

Лабдак услышал рассказ Гома о себе, особенно ядовитый возглас Дарса: Отребье, ему надо бежать, не ровен час и его закинут в клетку ко львам. Карлик рассвирепел и бросился обсыпать спину великана ударами кулачков. Ответом послужил толчок, достаточной силы, чтобы его ощутил крепкий мужчина, Лабдака он запросто свалил с ног. Вмазавшись в самую лужу помоев старик заплакал. Остатки человечности вырвались из глотки словом Ма. Из темноты коридора возник женский силуэт. Белоснежным подолом он опустился в грязь и оплел руками дрожащую от всхлипов грудь старика. К кому-то приходило осознание вины, а кто-то ощутил гибельную силу хозяина подземелий. Сильнее всех происходящее отразилось на Дарсе. Какая зависть запылала в нем, какая тоска пробудилась! Он с ужасом и отвращением глядел как старый пес, не стыдясь, цеплялся за кружевной воротник девушки и заливал все платье слезами. Огонь внутри распыляла чарка эбитуды, мыслям становилось тесно в голове, они просились наружу. Соскочив со стула, он подошел к жертве поближе. Изингома хотел было остановить представление, но лысый мечник удержал его: Погоди, Роза, еще недавно этот человек тыкал мне своим святейшеством, плевался фатальными речами. Я хочу посмотреть на это, заиметь смертельное оружие против зазнавшегося монашка. Гом отдернул руки Туфайла прижавшие его могучее предплечье к столу и виновато отвел взгляд от улыбки блаженной.

- Много же вы себе позволили, немощные страдальцы, - процедил бывший сановник, - праздны в своем ничтожестве, пухнете от недостатка невообразимо! Ваши невидимые туши давят меня, они занимают так много места. Здешние коридоры слишком узки, я не могу протиснуться хоть вы и мелкие и уродливые, умудряетесь занимать все пространство своими зареванными глазами, пустыми желудками и - Дарс сел у колен девушки, - запахом горелой плоти. Ну так позвольте и мне стать частью вашего праздника.

Священник сделал несколько нежных движений вдоль ее талии, а затем с силой рванул вверх, зажимая перепуганного карлика между их телами. Они закружились в безумном танце, вдохновленным вымученными раскаяниями, стальными клещами и тысячами приговоров к сожжению; один из таких костров не потух и до сих пор, и он все продолжает облизывать пламенными языками душу инквизитора.

Пируэт за пируэтом пленники следовали безумию своего мучителя.

- Не отставайте, друзья, не отставайте! выкрикивал священник, - пламя настигнет нас, если замедлимся.

Трактир обуял огонь. Густая стена пламени тянулась ввысь. Мертвые тела, немощные и обезображенные, текли по ее оранжевым переливам. Дарс осознавал себя ядром, которое притягивает этих людей на казнь. Их жизни начинались и заканчивались при нем, он мог заглянуть в выжженные глазницы и увидеть там отражение себя: девственная черная ткань, а под ней бледная мякоть человеческого тела, томимая похотью; серебряная цепь вокруг плеч, призванная унять низменные желания, смыкалась у самой шеи. Прихожане думали, что монах с такой цепью может только молиться и заниматься книгами в скриптории, как бы не так. Своими укороченными ручками они сообща прокладывали себе дорогу через стены монастыря к утолению сердечных мук. Так и сейчас Дарс слышал за спиной перебранку братьев: вылавливая людей из потока, они тут же кидали их в огонь в надежде выйти по ним на свободу. Чего стоишь, сукин сын, помоги нам выбраться! - выли от безысходности монахи. Дарс вспомнил, что на руках он держит бренное тело Лабдака и, осенив спасительным поцелуем его лоб, не медля швырнул в огонь. Дрему слепого музыканта прервал сильный удар чуть не скинувший его с антресоли. Заговоренное пламя прямо на глазах священника пожрало несчастного. Этого мало, что за щепку ты нам подкинул, - утирая пот, проворчал грузный монах, - давай сюда ведьму!. Ведьму! - заголосила братия, - давай ведьму!. Он обернулся и увидел ее, доведенную смертельным страхом до состояния животного. Девушка съежилась, прижимая кулачки к дрожащим губам, небесно-голубые глаза остекленели от слез.

Со двора доносились крики, пробирающие до костей, стоило ему хоть ухом повести в сторону окна, как настоятель, грозя кулаком в сверкающих перстнях, твердил: Не смей даже думать о таких глупостях, отныне душа ее в руках церкви!. Близился день суда, и ночь любви озарилась ярким пламенем, и былая страсть запылала в груди влюбленных с новой силой.

Дарс уже было настигнул ни в чем не повинную жертву, как его подхватил Гом и крепко прижал к себе, не давая даже вздохнуть. Улучив момент, девушка бросилась бежать, завидев края ее белых одеяний, Дарс прокричал:

- Я сжег тебя дотла Жанна, спалил до костей! - и сам разрыдался.

Гигант с укоризной глянул на наемника.

- Не понимаю нет, не понимаю. Откуда такая честь убийцам с большака отвечать за весь мир разом? Вы же мстить туда идете, весь подвиг, жертва вся из обиды получилась.

Опечаленный Гом усадил сотрясаемого плачем священника на табуретку, пошарил в его мошне, и двинулся к столику, под которым теснился Лабдак. Старик услышал звон монет о дубовую крышку, когда невзначай заметил, как с губ каменного истукана в углу соскользнула призрачная улыбка.

Когда Гом покачиваясь, вернулся в свою каморку, Зора уже проснулась и с пугающим видом рассматривала ту часть пожелтевшей стены, где должна быть фреска. Поначалу он закрыл глаза на эту странную выходку и тихо присел на соломенную койку, спиной к рисованному чудовищу мало ли какие невзгоды пришлись на душу командира, в их деле свихнуться это еще ничего, терпимо. Долго ждать безумных расспросов не пришлось.

- Фреску сам рисовал? не отходя от стены спросила Зора.

- Я что на художника похож, - пробасил гигант и покрутил перед лицом командира огромными мозолистыми лапищами.

- Давно она тут?

- Настоятель зазывал мастеров еще до строительства верхних этажей - получается давно, с десяток лет точно.

Внезапный допрос окончен, эсквайр отлипла от стены и в тусклом свете свечей обнажились его причины.

- Исчезла! - с перепугу воскликнул Роза.

После столь ужасающего вывода, он бросился в центр комнатки, обводя взглядом более послушных собратьев беглеца.

- Уймись, Изингома, эти картинки безжизненны, закрой глаза и прислушайся.

Гигант послушно выполнил указания и убедился - ничего кроме разъярившихся этажом выше местных обитателей не тревожило покой кельи, однако, что-то смутило его, о чем он не решился сказать: из темного уголка доносились еле уловимые гнетущие завывания - там, где стоял командир, разверзалась бездна.

Гом молча увлек ее за собой, оказавшись в темном коридоре, он нашарил в поясной сумке соответствующий ключ и с глухим звоном закрыл дверь на замок. Идти следовало тихо, ночь будь то священная или какая-нибудь оставалась временем покойным для всех живущих под толщей земли в разрушенном бастионе.

По пути Изингома доложил обо всем, и о буйстве Дарса, и о таинственных кошмарах, посещавших его в отсутствие командира.

Ближе к верхним этажам затянуло зверьем, тем не менее, дышать становилось легче, там, куда вел их Изингома, было полно воздушных путей выбитых в грубой породе горного откоса. По углам то и дело лежали подгнивающие горсти сена. Спустившись по ступеням выложенным из гигантских булыжников, настолько крутым, что Зоре приходилось чуть ли не спрыгивать с одного валуна на другой, они оказались в комнате с узкой прорезью окна под самым потолком. Свет из него падал на вмонтированную в стену ржавую клеть, кое-где вывернутую и пожеванную. В углублении стояли дубовые бочки набитые свежей убоиной. Хоть все пространство комнаты выглядело обхоженным, стена с клеткой сохраняла первобытное состояние не тронутой человеком пещеры каменные колонны сменялись на стекающие с верхов сталагнаты и сталактиты, а в глубине слышался плеск подземных вод. Махнув командиру подождать, Гом сам подошел к бочкам, видно по привычке, прихватил пару кусков пожирнее, и осторожно подступил к поредевшим от старости прутам. Зора беспокойно всматривалась во тьму, пока слух ее не пронзил утробный рык голодного зверя. Рев был так силен, что даже спутник-исполин осел от такого яростного приветствия по ту сторону клетки. Смоль львиной гривы сгущалась, корундовые бусины, расколотые надвое зрачком, жадно вцепились в обескровленный шмат. Желваки переваливались, заставляя жесткую шкуру блестеть на свету благородным цветом подпаленного дерева. В предвкушении Изингома осторожно просунул руку между стальными стержнями, подзывая чудовище. Лев бросился на него, и впечатался мордой в решетку, обнажая пожелтевшие клыки. Стоило гиганту пустить язвительный смешок, как честолюбивый зверь окинул его заячью, в сравнении с ним, тушку, взглядом, в котором читалась неприкрытая вражда.

- Грюнендаль! - внезапное наваждение выползало наружу холодным потом, Зору будто под давлением тянуло упасть ниц, даже нехотя клюнула подбородком, в знак вымученного, но все же, почтения. На запах вышли еще трое обитателей клетки. Гом нарочно не дал больше мясо, дабы показать командиру необузданный нрав своих воспитанников.

Зора не преминула спросить, для чего хозяину подземелий могут понадобиться такие питомцы.

- Известно для чего устраивать кровавые поединки в усладу публике. Так думается простакам вроде Лабдака, но я тренирую их, - Гом нарочно выделил это самодовольное я, когда львы принялись раздирать друг-друга, из-за куска мяса, - дрессирую, и кому как не мне знать, что они такое на самом деле. Колдун частенько интересуется об их здоровье, о здоровье самок еще больше, свежее сено подкидывают незамедлительно, стоит ему каким-то образом узнать, что одна из них на сносях и еще это мясо не пойми, откуда берется!

Мухи кружащие над бочонками ввели Зору в тошнотворный транс, выход из которого был один вновь прислушаться к рассказу.

- Ни одной самки, они - сошедшие с Пояса Каина - на самом деле рождаются во мраке подземных сводов, чернота - их утроба, и не приведи Господь увидеть, что бывает, когда пускаешь в эту утробу солнечный свет.

Готовиться бойня, они учуяли тебя, как только ты вошла, но я не хочу, чтобы эти звери стали инструментом в руках зазнавшегося уродца, не хочу подвергать их опасности. Я люблю и тебя и их, думаешь, они сейчас гибнут в этой клетке? Только взгляни на чарующий блеск их шкуры, на когти, словно из каленой стали, на эту бессильную злобу и ты поймешь, что мы сродни им желание сразить свое племя, самих себя, когда на подходе уже новое поколение. Я так пристрастился к философии этих существ, что считаю их неотъемлемой частью пейзажа моего мира. Знаю, что наша дорога без возврата, но все же позволь мне надеется на возвращение, я так много отдал своему народу и, наконец, хочу оставить что-то для себя, пускай же мне достанутся эти необыкновенные звери. Оставь их, командир, прошу!

Всю свою дикую речь Роза проговорил, чуть ли не упершись лицом в прутья, за которыми методично убивали себя Грюнендали.

- Но я отдала не меньше. - с горечью напомнила эсквайр, - Как не примириться с нависшим роком, когда такой соблазн оставить себе свою безропотную жизнь. Родниться с ними, да хоть с кем мы безродные, а в семью, где мне уготована судьба вечного младенца, я не хочу. Тебе видимо достаточно их погремушек над колыбелькой, - слова Зоры рухнули как камень и Изингома уже останется со своими львами навсегда.

Тяжелая рука опускается на лоб, холодное прикосновение, капли испаряются на горящем лике священника и так часа два к ряду. Лихорадка, - пропел мужской голос похожий на контрабас. Не в первой, - совсем близко, словно в мозгу, проскрипел женский металлический.

Так и есть, первый раз случился на допросе, он только и делал, что плакал и просил помилования своей убийце, тогда монашка признали околдованным ведьмовскими отварами. Никто не хотел очернять сана, а уж тем более доброе имя монастыря, решено было заковать мальчугана в сталь и зашвырнуть в самый темный уголок черного континента. Посвящение в орденские рыцари прошло без особой огласки взятые с потолка заслуги ничего не стоили настоятелю, тем более, когда это касалось безопасности всей братии. Наказание слишком суровое для того кого подозревали в одной лишь похоти; речь шла о любви. Чистой, святой любви - впервые! Впервые он почувствовал это не к безусым мальчикам из хора, а к образу не терпящего на себе прогнивших красок земных пороков.

Вместе их затолкали в железную темницу, вместе они проливали кровь неверных, вместе они и пожелали отмщения. Вдали от людей, человечности как таковой, бога со всеми его считанными не пересчитанными физиономиями и ипостасями Дарс встретил Эсквайра Зору, предвидевшую их самоубийственный поход. В рядах уже роптали о том, что женщина эта в сговоре с врагом. О том, как в одну безлунную ночь пигмеи выжгли ей тавро под левой грудью. Две дороги вырисовывались перед ним: положить свой трупик в основание королевства, которое бы расплылось через несколько лет в океане честолюбия, фальшивых обетов, кровавых распрей, либо попробовать обезвредить это адское орудие, хоть оторвет обе руки по локоть и оставит его калекой. Священник решил, что ему не привыкать якшаться с ведьмами, а с истовой нечистью он знаком еще с первых дней в монастыре.

Из расщелины серебрилась ледяная струйка, вообразить, будто это воды Леты смывают остатки огрубевшей памяти, а за ними простирается белое безмолвие, забытье, ей не позволяли кошмары. Видимо не только фантом короля противился осквернению священного ритуала, но сам трехликий теперь преследовал Зору. Во сне ли наяву, ведения крючьями заходили под кожу и тянули вниз, подальше от седьмого неба, подальше от райских садов.

Хода к ледяному источнику не давали никому, чистая вода роскошь не для парии из подземелий, то был подарок хозяина для клики. Зора чувствовала, как довлеет над ней тучное тело - за стекающими каплями по ее груди следовали небрежно спрятанные прикосновения колдуна, с впитавшейся влагой заходили его мысли. По выделанным в камне ступенькам слабые ручейки спускались к ногам юродивой. В руках она держала холщовое полотенце, и глядела исподлобья на эсквайра. В бисеринках горных вод играющих на свету, она походила на статую богини. Мрамор ее испещрен черными венами трещин, венец золотящихся локонов плавился то ли от воды, то ли от огня, куда сбросили божественный стан. Не раз паяцы со всего света брались за неподатливый материал, дабы переделать его, реконструировать, но лишь наделала лишних выбоин под левой грудью виднелся шрам от целого куска срезанного мрамора.

- Как мне тебя называть? грянула с каменного остова Зора. Несколько замявшись, девушка ответила:

- Зовите меня Анеткой, госпожа.

Зашлепав мокрыми ногами по ступеням, Зора взяла из рук Анетки полотенце.

- До меня дошел слух о том, что случилось сегодня в трактире, приношу извинения от лица всего отряда, - смерив раболепную фигурку взглядом, она добавила, - чтобы ты знала, этот инцидент затронул меня гораздо глубже, чем ты думаешь, даже не знаю, чем тебе отплатить.

- Не стоит, госпожа, поверьте не стоит, - задрожала Анетка.

Смертельным образом закрученный кинжал Зоры покинул нишу с остальными вещами и оказался у нее в руке.

- Вот возьми, иди к нему, потребуй извинений, если почуешь, что снова пахнет жаренным убей. Обремененные любовью в моем походе ни к чему.

Завидев острие, юродивая отпрянула. Грубые камни резали вжавшуюся в них спину, страх сковал ее по рукам и ногам.

- Я не могу, - проныла Анетка.

Тогда Зора подошла ближе, разжала ее бледные пальцы, всучила ей в ладонь рукоять, и, не оглядываясь, покинула грот, слыша, как со звоном на пол падает сталь.

Безвольная духовидица, дурочка на попечение хозяина бастиона, даже в ее забитом сердце не нашлось места злобе, какую несли слова командира клики. Червоточины этого сердца проявлялись отнюдь не в обиде на жизнь и последующих желаниях призвать людей страдать так же нет, по спелому кровоточащему плоду Аннет ползал обрюзгший, выжимающий из него соки, червь. Ее воля, как и воля подслеповатых карликов из катакомб, принадлежала отныне одному лишь хозяину Барнабасу Тоту. В нутре бурлило кипящее, зеленое варево, оно уже подступало к горлу, как вдруг кинжал, словно живой прыгнул к ней в руку и узел в животе стал ослабевать.

За тем чтобы подземные жители находились хоть в каком-то подобии чистоты, следили Аннет и еще несколько отвратительного вида прачек, поэтому она знала, где сейчас пребывает бывший инквизитор.

Отворив незапертую дверь в комнату Дарса, она обнаружила на себе лишнюю пару глаз зевака, в чей уголок подкинули члена клики. Покрытый коростой горбун соскочил с койки застеленной овечьими шкурами и, заметив завитое лезвие, выбежал в коридор, будто все понимал. В висках у нее закручивались гайками слова хозяина. Как удачно он ее подловил! От этого с каждым шагом указания Тота обретали материальный облик вот он уже блуждал дебелой тушей по комнате, цепляя потными складками ее плечи.

Одно движение отделяло ее от трагического конца этой ночи.

Орудие уже занесено над грудью Дарса, всему должно закончится по извращенным представлениям этой заплывшей жиром гадины: священник, обидевший девушку, будет наказан, а останки его пойдут на корм львам, ее же растерзают опечаленные члены клики. А в конце оклеветанная ведьма c блуждающих огней навсегда запятнает мученический облик Аннетки.

Окрепшая рука потянулась к смоченной повязке закрывающей глаза и лоб. Лихорадочный сон Дарса закончился, и первое, что пришло на ум это разыскать ту которую он невзначай зацепил своей выходкой. Ясные очи его разомкнулись, и в потоке увиденного не сразу пришло осознание происходящего, благо сработал рефлекс и утирать кровь с постели не придется.

Резкий уворот от кинжала затем кувырок на пол повлиял на похмельную голову священника как нельзя плохо. Он схватил обеими руками затылок, словно укрывался от удара молотка, и, не вставая, продекламировал: Дура!. Найдя в себе силы, он вырвал у Аннет богомерзкую железяку и злобно швырнул ее в темный угол. Юродивая качнулась в сторону кровати, рукой развевая силуэт мучителя. Все прогоняющее нечисть покинуло плоть священника, он так и не узнал от чего на самом деле Аннет решилась убить его, зато примечательные одеяния девушки не ускользнули от циничности переполнявшей его теперь.

- Одежды, что ты так небрежно натянула на себя, скорее сняли с трупа духовидицы выкинь или сожги, не должно носить такое, раз собралась убить служителя церкви.

Смешок, соскользнувший с койки, поразил пресвятейшего сноба до новой волны боли.

- Не обманывай себя, ты уже не священник, да и я уже не духовидица, - спокойно проговорила Аннет.

- Безумная, - хмыкнул Дарс, повязывая влажную материю вокруг лба, -

кто приказал тебе явиться сюда с кинжалом?

- Госпожа, она сказала, что ей не нужен монах с неупокоенной любовью. Ты оскорбил меня, спутав с падальщицей, хотя тешишь себя воспоминаниями о женщине.

- Довольно проповедей, убирайся, пока не пришиб прямо здесь!

Аннет поднялась с овечьих шкур, гордо шагнув за порог гниющей опочивальни.

- Что вы можете противопоставить Ему, что ты можешь противопоставить силе в сто, тысячи крат могущественнее тебя, твоей обиды. Думаете человеческое не чуждо этому богу, хотите расшевелить божественную натуру клеймами и морем слез, ошибаетесь только Он и делает тебя человеком, и только Ему решать, что делать с этой человечностью!

Дверь захлопнулась, но двое все еще были в комнате, Дарс затащил духовидицу обратно.

- Никогда таким как ты не понять той тоски, когда осознаешь себя и видишь перед собой одного вашего Бога. Все в округе принадлежит ему, могу ли я любить еще кого-то кроме него, любил ли я без его надзора, жил ли я без него? Хотя бы на миг он мог забыть обо мне? И если все, что он дал мне в личное пользование это право испепелить себя без остатка для него, то я с радостью это сделаю!

Ничто так не скрепляет людей как клетка и ненависть к одному мучителю. Непокорность и шрамы от одной плети рождают неподвластное ни одному надзирателю чувство.

Дарс сдвинул засаленный шаперон и на руки его упали тяжелые медные пряди. Так и выглядят огненные реки боли из священных трактатов. Поцелуи выжигали на его губах имя, жажда выкрикнуть, его, побуквенно, сушила досуха. Обугленная дева с опаленным жнивьем вместо каштановых кудрей глядела на него. Что ей сказать? Время не лечит, время вскрывает раны куда больнее прежних, от того люди забывают тех кто затравленным взором смеряет сейчас их любовь. Имя Жанна угасало вместе с последним костром монаха-отступника.

От чего-то Аннет остановилась, подстреленной тушкой она скатилась к нему подмышку, и тело его окропилось слезами. Она поведала ему рассказ о насилии бога над человеком, о его форме сводящей с ума простую смертную, живот ее вжался от страха. Он обнимал выпотрошенную тряпичную куклу, он ласкал рану, через которую бог эту куклу выпотрошил.

Стук шагов Зоры умирал для верхних этажей, блуждая по каменной кишке, чудилось, будто лабиринт заглатывал ее. Она хорошо запомнила эту тропу, когда клика вернулась сюда с умирающим Гомом на руках. Дорога к Блуждающим Огням как назло пролегала вдоль гористого берега, случился обвал многих покалечило, а неповоротливый соратник получил отколовшимся куском по затылку, командиру не достало сил, а у остальных не хватило расторопности подхватить громадину, летящую вниз, на скалы умирать. Пока тело не унесло волнами, общими усилиями Изингому затащили на уступ, дабы там же принять решение повернуть назад. Безумие - но коли столкнулся с богами, будь наравне. О дальнейших событиях гигант уже сам успел обмолвиться.

Гумозные морды, на двустворчатой двери узнали Зору. Переваливающиеся кольца-языки слизывали пыль с застывших щек в ожидании, когда посетительница потянет за них. Стучать она не стала, двери распахнулись, как только неконтролируемая ненависть со дна ее сознания, перетекая к глотке, сложилась в слова. Покои в форме шестиугольника, по углам на железных стойках тускнеют рыжеющие огни, треснувшая мелкая плитка на полу прикрыта полосами ковра кое-где зараженного плесенью. Хозяин не отличался от поданных манерой жить в полном беспорядке. Столы с перегонными кубами, трубками, колбами, стопками книг, недописанными трактатами, неисчислимым множеством блескучих инструментов занимались крысами. Заслышав скрип заржавелых створок, снующие в поисках еды мордочки теперь жадно изучали новый запах. Самую жирную крысу было трудно не заметить - Тот сложив по-йоговски слоноподобные ноги, сидел за тлеющим очагом напротив. Но в густом дыму виднелся еще силуэт, в белом хитоне со сдвинутой набок лямкой. Наложница простое дело у старых сладострастников, тогда к чему такая обеспокоенность только Зора вошла, напряжение на той стороне достигло самого порога. Тогда дымка рассеялась, и существо обернулось, вперив два осуждающих глаза. Про себя Зора могла слышать, как расходятся мышцы на его лице, так сильно натянула их злоба. К сосцам, будто из воска с бледного зачатка грудей сходили почерневшие вены. Моргнув, она потеряла его из виду, складки полога, скрывшиеся за портьерой последнее, что осталось от таинственного гостя.

Плиты задрожали от потуг Барнабаса встать на ноги, во весь рост его обтекаемое величие не умещалось, благо горб, сформированный затворнической жизнью под землей, позволял не царапать лысину потолком. Медальки на его праздных одеждах, забились в звонкой истерике, бусы шлепали о складки, задавая иллюзию аплодисментов. Нечестивый хвалится похотью души своей, промелькнуло у нее в голове.

- Прошу, входите, эсквайр, - тягучий голос Тота прошелся по всей Зориной фигуре, обдав ту ароматом недавней трапезы, - не хочу знать, почему вы задержались, перейдемте лучше сразу к делу, - это означало, что он очень хотел знать и знал, лазутчики были повсюду.

- С дороги голова не на месте, вот и задержались.

Тот захлопнул дверь.

- Знаю, Теодаракис мертв, вас было слышно до самых Южных пределов. Если бы ваш ум целиком не поглотила месть, вы бы сообразили зайти в мою библиотеку, чтобы подготовиться лучше

- Блуждающие огни потускнели, а с ними и знания о таинствах Багровой ночи. Всем известно, что досточтимая братия Ацилота канула, забрав с собой свои бесценные рукописи.

- Убеждение в собственной глупости доставило вам много хлопот. Все же следовало обсудить свои догадки со мной, или вы уже не доверяете своему союзнику?

Тот держался наглее, это сразу бросалось в глаза, но вскоре остыл. Зора не стала говорить, что от одного вида Барнабаса ее в тот день выворачивало, а находиться с ним в одной комнате и подавно не могла.

- Понимаю, наше сотрудничество лишь формальность для достижения общей цели и я хочу, чтобы вы тоже это понимали, желательно, как можно глубже. От северных уездов до границы континентов вас называют кликой, а мои исследования религии Блуждающих Огней анафемствуют.

Исследования эвфемизм, которым безумные ученые часто прикрывают преступления против морали, человека, да и всей добродетели.

- На вашу долю выпало много невзгод, уверяю, что я тоже претерпеваю всяческие нападки с разных сторон. Вы мои руки, скажу без зазрения совести, я опускаю эти руки в огонь: вас режут, жгут, топчут, меня же сводят с ума без этого нельзя.

- Не обольщайтесь, Барнабас, наместник был не глупее вас, но скукожился до состояния личинки от каждодневной борьбы.

- Это правда, я давно не имел чести встретить регента Теодаракиса. Все же попробую вас утешить, древний старик не знал иного способа, кроме как пустить в ход свои шаманские методы, из-за чего вы и были брошены на черном континенте. Что проку от уничтожения культов, клещами вырывать из людей веру, неужели, если я закрою глаза не станет этих подземелий, ответ - нет. Он только разорил собственную страну. Толпы возмущенных, а ныне вздернутых на виселицах, не скажут ему спасибо. В дни свершения переворота, улицы тонули в крови, а над хребтами висело смердящее облако дыма. Уцелевшие покинули Блуждающие Огни навсегда. Краткая эпоха его правления наглядно показывает, как он был слаб. Деяние, на которое замахнулся регент, шло вразрез с его природой он сросся с врагом, потому и проиграл.

- Все же его слова смутили меня. Где мне взять веру, что я смогу быть равна Ему и где ее найдут остальные.

- Только от вас зависит, будет ли он богочеловеком или человеком-богом.

Тот ясно указывал на плод.

- Давайте приступим, позвольте мне вас осмотреть.

Зора не преминула расстегнуть кожанную куртку и встала перед Тотом снова усевшимся на полу, скрестив ноги.

Дебелые длани потянулись к ее туловищу, но на полпути остановились, ощупывая воздух, Зора вздрогнула. Живота, как и прежде не было, только амнион в пупе отливал светом факела. При этом в десяти дюймах пустоты Барнабас видел нечто, осматривал его, слегка надавливал и параллельно делал записи в дневнике на столе.

- Не появилось ли ощущение мистического присутствия, второго я? с довольной миной спросил Тот, - понимаете о чем идет речь, если бы оно хотело, то уже могло жить без вас. Отправляться нужно и как можно скорее, тление застигнет врасплох, а ведь неизвестно, сколько продлиться путь до мертвого города.

- Последствия ритуала видны только тебе, колдун, моя старость: обвислые мышцы, скрюченные пальцы, маразматический взгляд тоже останутся в зазеркалье?

- Как жаль, что я не могу изъять его без вреда для вас.

Внешне библиотека Барнабаса выглядела скромно: два небольших шкафа по пять полок на каждом. По случаю нужные книги оказались под рукой, остальное же покоилось на нижних уровнях под слоем мутных вод. Собрав необходимое, Зора все же заметила появление новых, еще пахнущих тиной рукописей.

- Нещадно воруешь сокровища монастыря?

- В общем-то нет, пару раз я просил заскорузлых отшельников об одолжение, ведь они все еще там, - видя удивление Зоры, он сделал вид, что опечален непросвещенностью собеседника, - Разве не знаете, ревностные хранители свитков отказались покидать эти стены, они приковали себя цепями к колоннам после чего монастырь затопили. В чем-то они схожи с кликой, я почему-то уверен, что на их месте вы бы поступили так же.

- Тебе видится, как я раздутым трупом покоюсь на дне бастиона? прошипела эсквайр, унося тяжеленную стопку книг.

- Рассматривайте это как комплимент вашей отчаянности, - после недолгого молчания Тот добавил, - у меня созрела идея провести праздник в честь вашего отбытия. Мой слуга оповестит вас.

Пока Роза возился с приготовлением лечебных бальзамов, Зора посвятила свободное время бесплодным поискам. С громким звуком пера по шершавой бумаге крохи информации, спрятанные между напыщенных строк отсебятины, перетекали в ее личный дневник. Краем глаза гигант выцепил несколько названий выведенных на корешках золотыми буквами: Ain Soph, Путь левой руки, Золотая ветвь. Совсем недавно он стал замешивать в эмульсию цвет апельсинового дерева выращенного лично под его надзором, так как знал - вытяжка из крови телят и ликвор змей на запах дурен даже для его командира. Туфайл как умел, отводил душу - резался в карты в компании дурочек Тота и двух карликов. Играть с ними на деньги не имело никакого смысла, у них их просто не было. От этого игра приобретала особый пряный вкус. Меч его нравился всем, поэтому на кону был постоянно, и дурочки виляли хвостом, но карлик по имени Люпино облюбовал серьгу на левом ухе Туфайла. Серьга против трех унций свежего табака. Вышел он и побрел к себе с душистым мешочком в одной руке и выигрышем поменьше - порванным башмачком в другой, однако ж, без перчаток из дорогой кожи. У подножья затопленных этажей сидели Дарс и Аннет. Позеленевшую воду с покрывалом ряски освещал пролом до самого неба. К каменному берегу подплывали слепые в чернильных пятнах рыбы, тогда слышался плеск и, закрыв глаза, они притупляли боль, мечтая о дальних странах, где нет зловещих колдунов, нет церкви, а только поверхность без крови дождями смытой за горизонт. О человеке таком как Иштван трудно, что-либо сказать. Больной разум заводил его в дремучие дебри собственных побуждений двигаться вперед. И порой сквозь эти дебри он находил дорогу, сейчас же он блуждал в потемках разума, сидя где-нибудь в затхлом углу, размышляя, что делать. Советчиков в голове было предостаточно, однако один голос взывал к нему из самых недр. Голос допотопных инстинктов не желающий подчиняться общему хору, и инстинкт этот был материнский.

Тот поднялся с широкого ложа, огласив громогласным ревом начало представления. Заревели трубы и все присутствующие разразились в неистовстве. Старый Лабдак теснился к ногам хозяина, не смея взглянуть на предстоящее рубище.

Трибуны гудели над провалом арены, выполненным в форме полусферы, чтобы гладиаторы всегда находились лицом к лицу, а при нужде отступить непременно скатывались к центру. Находясь на дне, Гом разогревал толпу, подначивая орать, во всю глотку, бесноваться и ждать крови, которую она непременно получит, если взывать к бойцам еще громче. Дождавшись нужной кондиции, когда слюни брызгали во все стороны, а некоторые посрывали голоса, Роза подскочил к одной из заградительных решеток и поднял ее, подперев деревянной балкой, затем то же самое он проделал и с другой. С ловкостью обезьяны он вскарабкался по уступам до места, где расположилась клика. Ухватившись за перила, чтобы удержать равновесие на выбоине, он воздел правую руку к небу, дав зрителям приказ смолкнуть. Из полости грота раскатился густой обволакивающий рык, словно эхом отразился не менее жуткий. В тишине перед зачинающейся бурей послышался писк Лабдака не знавшего, куда себе деть.

Скрежеща когтями, на котел арены вылетела черная туча. На железном покрытии она выскабливала слова гнева. В стремительном прыжке противника она не разглядела опасности и приняла удар, снявший добрый лоскут, с опаленными вкраплениями, шкуры. Звери слились в единый брызжущий кровью клубок; в такт стукам львиных сердец вздымалась грудь Изингомы. Сложив пальцами козу, он указал Зоре на молодого худощавого самца:

- Самый ненасытный из выводка. Ему третий день пошел, обычно к этому времени их нравы мягчеют, но этот никак не унимается рвет собственных собратьев на кожаные ремни. Надеюсь, сегодня он отыщет покой, хоть это и маловероятно.

- У него есть имя? неожиданно для себя спросила Зора. Гом замялся.

- Давать таким существам имена опасно. Если и называю кого-нибудь, то только про себя. Слепо любя, я понимаю, какую ответственность несу за свою паству, - от этого слова Зоре стало не по себе, - имя есть, но не я нарекал этого зверя, под страхом смерти я бы не назвал его никому из живущих, но обстоятельства складываются так, что ты должна знать

С почетного ложа, где разместился Тот, донесся хриплый оклик. Нимрунг! Мысль гиганта оборвала женщина с черными космами, ниспадающими на запыленную мантию. Она, хохоча, дразнила зверя, держа за ворот Лабдака висевшего над ямой со львами. Карлик обвил жилистую руку подобно червю на крючке. Зора поймала взгляд незнакомки - бесцветные стеклышки зрачков удивленно зашевелились в глазницах, тем не менее, в них читалось и довольство добычей покрупнее. Шпик стоящий поодаль, одетый в тот же плащ шепнул ей что-то на ухо, и черноволосая женщина оставила Лабдака, напоследок одарив Зору акульей улыбкой из подпиленных зубов.

- Нимрунг - произнесенное слово тут же закатилось в воронку подсознания, - Как теперь будешь расплачиваться за свой проступок, Роза?

- Никак, повторюсь, не я дал ему это имя, а эта кобылица и подавно здесь ни при чем.

- Под плащами гербов не разглядишь, и тогда в кабинете Барнабаса, я видела кого-то, не знаю та, ли эта особа. Я и глазом моргнуть не успела как незнакомец исчез за портьерой.

- Могу поручиться, что не та, такие, не позволяют чтобы их увидели, если они этого не хотят. Знаю только, что пришли они до вас заключил Гом.

Через шум оваций и бурных рукоплесканий они оба ощутили присутствие лишних ушей. Зора осмотрелась, не сразу заметив Д'арса уже долгое время стоящего рядом с ними. Однако чутье на этот раз подвело, бывшего священника захватил не их треп, а лица, от которых под сутаной разгоралась боль. Не успели они проронить и слово, как Драс сам объяснил причину своего странного поведения.

- Ты имела честь говорить с той, которую хотели сжечь монахи, а когда хребет пал, должны были повесить судьи. Ее с малых лет желали себе и короли, и святые папы, сделать и наложницей и великомученицей. Про глубокого старца рядом, говорят, что он обошел землю три раза, а то и больше, был везде и всем, от корабельщика и купца до раба и попрошайки. Неотделимы уже на его лице шрамы и морщины. Существо позади них, хоть и походит на женщину, но это молодой человек и лицо его, действительно, а не фарфоровая маска, просто он пресыщен уже давно. Ест и пьет он, и не вполовину того как твои звери, Гом, бьюсь об заклад, если осталось в погребах монастыря хоть сколько-то вина, всем им, Барнабас потчевал своего гостя.

Дарс демонстративно описал кистью полукруг.

- Горгульи - свора Бернадетта Черного, третья бригада, догадываюсь, что досрочно сорвалась с берегов Аристиды.

Все четверо опешили Туфайл до поры следил за боем львов, пока не учуял беспокойство у края ямы. В свою очередь он указал на человека с надвинутым на лицо капюшоном.

- Про него ничего сказать не могу, скорее всего, самолично выполняет работу для Барнабаса от имени горгулий.

- Ацилот и без него кишмя кишит языками, неужели наш колдун ведет дела с баронами севера? бросил на рев публике Роза.

- Вотще. Эта пьеса разыграна Тотом по нашу смерть, отличный способ обозначить будущую цель. Мы у них как на ладони, остается только ждать.

Выслушав предположение священника, Зора собрала всех скопом и дала приказ к отступлению.

- Сегодня ночью, мы переберемся на верхние этажи, оттуда на поверхность, там и переждем бурю. Находится здесь, в замкнутых коридорах теперь равно смерти, а без клики в Адам Кадмон ему хода нет, рано или поздно нас отыщут, и тогда, случись какая-нибудь потасовка мы по крайней мере будем на открытом воздухе, где нас не засыплет обвал, не запрут в каменном мешке и не передушат по одному. Гом соберет провиант, Туфайл разузнает если на верхах часовые, я и Дарс постараемся до первых лучей отыскать Иштвана.

Вместе они приметили лица горгулий и расселись по местам, как ни в чем не бывало.

Туфайл похлопал по плечу противного ему инквизитора:

- Не так уж плохо быть знакомцем монастырской ищейки.

- Когда-нибудь я так же похвалю тебя за набитую на грабежах руку, - грустно ответил Дарс.

Непредвиденный собор подходил к концу, а с ним и поединок львов. Нимрунг вопреки желанию Гома, одерживал верх, не давая противнику продохнуть. Чаша арены полнилась кровью, клоки шерсти плавали в ней, топот лап сменялся хлюпаньем по теплой влаге. Чернильные брызги обагряли трибуну, от чего многие чувствовали во рту металлический привкус. Погибающий соперник достиг такого экстаза: лапа Нимрунга опускалась с его морды снимались лоскуты плоти, но ощутить боли он не мог. Грюнендаль проживает жизнь в агонии, только в поединках обретая смирение. Очередной подлог высших сил, ведь самый пик их граничит со смертью, и, будучи на острие чувств Грюнендаль умрет это суть природа без лишних прикрас. С выбитой челюстью он канул. Под тризну пьяных слуг грива рухнула в лужу крови.

Удовлетворенный колдун встал с кресла, расталкивая черные мантии. Завидев на помосте его сальную руку, вытянутую вверх, поднялись люди с самострелами наперевес. Пальцы дрожали на курке, стрелки нервно переглядывались в ожидании. Отвыкая от смрада выделений, звериные ноздри поразил необычный сводящий с ума запах. Среди пропитанной потом рванины, поверх немытых тел, прокисшего вина, зловонных кишок и ароматного бальзама мамочки, он нашел ту, которая пахла слаще порченой невинности белого силуэта с верхних этажей. Зора не понимала, чем так заинтересовала Нимрунга, но, не таясь, пыталась прочитать правду багровых глаз. Складки на морде напряглись, лев сделал шаг, и рука Тота опустилась. Стрелы больно впились под шкуру пробили легкое, под правым ухом захрустели кости. Изингома отвернулся, утирая навязчивую слезу: Глупый, маленький львеночек.

Подземный народ не спешил расходиться: из рядов аплодирующей биомассы стража вырвала слепого музыканта с саксофоном, и усадила его на помост. Из под гнета широкой ноги хозяина сбежал к помосту Лабдак чтобы помочь старому знакомому удержать больное тело во время игры.

Увертюра стеная медными связками прокатилась по черствым сердцам слушателей. Музыка теснилась в огромной зале, но с каждой новой нотой отмыкала двери в бездонные пропасти.

Из-под свода решетчатой арки показалась фигура, как будто бы танцовщицы. Грациозно, по мокрому от крови стальному покрытию, на середину вышла Аннет, танцевать кордакс. Глупо не сообразить, что единственное сохранившее женский облик существо не будет желанно. Благородные одежды духовидицы испарились, стоя по щиколотку в крови ее бедра непристойно стягивала воздушная почти прозрачная ткань, движения на манер вакхических плясок обнажали алеющие под шифоном плоды. Горящие стопы оставляли круги на неумолимо хладеющей глади, от чего берега ее вспенивались.

Рука невольно потянулась к рукояти. Туфайл опередил священника, обуреваемого злобой, не дав клинку выбраться из ножен. Оттащив Дарса поглубже в толпу, он увидел на слезящемся лице надежду на этот последний удар нацеленный на обрюзглое сердце Тота. Мудрыми поступками лысый мечник никогда не славился, но сейчас он предрешил дальнейшую судьбу клики, вовремя подобрав нужные слова и успокоив разъяренного брата по оружию. Ненадолго священник покорился уговорам, а затем выпалил глядя исподлобья на командира: Я остаюсь здесь. В ответ Зора усмехнулась.

- Помниться ты хотел мести, Дарс, - удрученно проговорила Зора, - а с пути тебя сбила женщина.

- Тебе не победить, командир, мне ли не знать. Всю жизнь я томился в самом чреве врага - мечешь стрелы в его грудь, а попадаешь в небо, сечешь его сталью, а срезаешь листья, тешишь себя мыслями о победе, на самом деле силясь выпить море.

- Есть еще одно: чувствуешь любовь к его образам оскопляешь себя.

Бывший инквизитор оттолкнул Туфайла и одним прыжком возник перед Зорой.

- Хладнокровная ты пользуясь безвольной девчонкой хотела напугать меня! Но она не смогла, она такая же, как ты опороченная, решила сопротивляться.

- Убей Тота. Мы поможем с его верзилами, даю слово. Забери Аннет и бегите на край света. Война не доберется до вас, в мирный уголок не забредут разбойники, раны прошлого покроются коркой, но знай: стоит Ему только захотеть и любовь ваша одичает, сердца зачерствеют, и темной ночкой сбежав в лес, ты осознаешь себя пустым, прозрачным, как капля росы, ветер выдует из тебя остатки человеческого, и, встретив волка в буреломе не разберешь кто из вас настоящий ты, потому как не будет тебя, а только Он.

Дарс спрятал лицо в ладони и сидел так пока слух его не резанул девичий крик. Все подскочили к краю ямы, Зорины слова подкрепили ужас от увиденного: Аннет, вываленная в львиной крови, беспомощно царапала гладкую поверхность рубища, спасаясь от ожившего Нимрунга. О том недобит он или воскрес, думать не хотелось. Позабыв обо всем на свете, о своей смертной плоти в том числе, Дарс отчаянно слетел вниз. Видя безрассудство товарища, Изингома последовал за ним. Округлая планировка сработала как надо, священник соскользнул точно под немертвую громадину. Из разинутой пасти пахнуло теплом и гнилью, по усам стекали багровые капли, падая на сутану. Священник при всей сноровке не успел вытянуть сталь из ножен, а чудовище встало на дыбы.

Рука разорвана в клочья и горит болью, благо подоспел Роза, гигант оттащил своего питомца и принялся бороться с ним практически на равных. Узлы мышц перекатывались под мощной спиной покрытой испариной от нечеловеческих усилий, кровью от впившихся когтей. Наверху маячили бледные фигуры: Туфайл вырвал у зеваки самострел и пускал стрелу за стрелой, пока лев не превратился в подобие ежа. Зора же помочь не могла: ниже пояса будто лопнул пузырь с кислотой и теперь выжигал ее изнутри. В ее корчах начавшихся с воскресением зверя таилось некое послание. Послание от высших сил, сигнал, что пора поднимать белый флаг и возвращать украденное. Она молила Туфайла убить Нимрунга, однако стрелы были ему нипочем, тогда он отшвырнул бесполезное орудие, и сам бросился под клык льва. Улучив момент, когда лев с особым рвением уродовал тело Изингомы, он незаметно подкрался и трясущимися руками вонзил жало под гриву Нимрунга, да так, что другой конец вышел из-под правой глазницы. Зора упала без чувств, свесив бледную руку над пропастью арены. Гом с обескровленным лицом смерял деяние Туфайла, которого от страха не держали ноги, сразу после удара он отпустил рукоять меча и плюхнулся на землю; жилы завизжали, со звоном клинок бросили перед ним. Молча обступив сломленного, гигант подскочил к Дарсу. Аннет корпела над раной, смачивая ее слезами. Осмотрев месиво, в которое превратилась рука священника, Гом пришел к выводу, что кроме ампутации ничего придумать нельзя. Из подсумки он вынул два вымоченных в отварах валика и наскоро перевязал посеченную конечность.

Трибуны пустовали уже какое-то время, Туфайл перевел взгляд на слепого музыканта: А ну, сыграй. Плеснув красной жижей в слепого, он снова потребовал: Играй!. Нехотя пальцы заходили по клапанам, лысый мечник слушал вымученную мелодию и вдруг заметил, как бездыханное тело командира уносят черные капюшоны. Он мог видеть их лица, это были горгульи, но в одно он всматривался долго, и сердце его смутилось, когда разглядел в нем отрешенное лицо Иштвана.

Им сбросили лестницу, по ней они вскарабкались и разошлись кто куда: Роза, Дарс и Аннет в каморку Розы, а Туфайл двинулся следом за командиром.

Над ложем колдуна нависли ажурные драпри, за ними тянулся слабо освещенный туннель. Отпечатки сапог на пыльном полу говорили о четверых прошедших здесь недавно, пятым очевидно был Тот, уж больно выделялась его слоноподобная стопа. Известь закоптилась от канделябров, при том пламя закрытое железным ободом должного света не давало, вероятность, что он не заметит нужного поворота или нишу, где прячется убийца, накаляла обстановку. Он не знал куда шел и почему выбрал идти одному, справиться с четырьмя головорезами, не по зубам никому из них тогда зачем? Из всего отряда в войну с Богом он был посвящен меньше всех, нечего отвоевывать, не за что мстить, как раз таки наоборот никто как он заслужил беспощадного отношения. За свою бестолковость, неутолимую жажду наживы. Сколько их было, Туфайл уже не помнил, но глаза, голубые глаза скопчихи без грудей, а до этого война и там тоже мертвые морды. Затем погоня, сам Дарс мон Енфант гнал его группу от злосчастного ОБэйна настигнув в топях Картавого леса. За две ночи у него и маковой росинки во рту не было, лошади увязли в болоте, его бы убили, если бы не Зора.

Швы великого долга стянувшие клику лопались один за другим, от того только, что за их спинами простиралась история. Любая собака могла похвастаться началом, серединой и концом этой истории, а у него таковой не имелось. Ему было холодно, голодно, а сейчас его верность делу держалась на одном лишь любопытстве. От нагнетающего страха его губы невольно сложились трубочкой и просвистели знакомый мотив. Его осенило. Музыка! какой же он был ведомый, проклятый саксофон запудрил ему мозги и вот он здесь и музыка закончилась, ничего не осталось, кроме зловещего рисунка перед поворотом вглубь. Загадочные персонажи изображали зверя с двумя спинами. Здешний хозяин - законченный декадент раз пихает такое в пустом коридоре, желая нагнать таинственности. Туфайл двинулся дальше, не имея ни малейшего представления, почему следов стало как минимум на четыре ноги меньше.

По стоку он вышел к водохранилищу. Зора сидела на камне, тревожа водную гладь обоюдоострым лезвием древней железяки; пялила в свое отражение, на первый взгляд. Когда они добрались до иллюзорных хребтов, ей отнюдь не случайно приснилось заглянуть в заброшенный сад с фонтаном. Даже бога смерть любимых вгоняет в ступор, а может ли бог понять печаль человека, который знает, но не сознает смерти любящего сердца. Злой рок гнал ее не за бесплотным призраком - весь мир для Зоры развоплотился. По-настоящему для нее существовали лишь замковый садик, письмо которое она нашла на теле убитого мальчика и вот теперь меч. Клинок валлонской породы: рукоять из слоновой кости, изящный s-образный эфес, на широком лезвие с долом запекшаяся кровь. Помниться она слышала, что его чудом отыскали и оставили в святилище далеком отсюда, чтобы боль от нанесенной раны не утихала, а сама рана не могла зажить. Эта и много других красивых легенд мутнеют в пьянящем коловращении после первого большого глотка из чаши тоски. Кто протянул ей эту чашу? Сидя подле озерца, Зора знала, но не сознавала.

Туфайл аккуратно, чтобы не спугнуть Зориного наваждения появился в проходе.

- Рыбачишь, командир? - шутливо начал он.

- Признаться, я ждала рыбешку покрупнее, а на мой меч попался ты, - Она решила подыграть, не желая посвящать посторонних в сокровенное.

- Ну, работа вполне достойная отсюда вижу. Коли ты его в воде нашла, может, я тоже покопаюсь, а то мой уж затупился.

- Если бы ты знал что это, давно бы прикусил язык.

Острым концом к себе Зора передала меч любопытному спутнику. Разглядев на нем чью-то кровь, а следом выдавленные на устье буквы, Туфайл замахнулся швырнуть его в пучину. Ведь то была Струнка - меч Зоры бывший в груди существа, богочеловека о котором сказывал Гом в трактире. И он точно заклинание запомнил, что орудие это должно навечно оставаться в священных стенах или до тех пор, пока отряд снова не снизойдет в зеркальные лабиринты.

Предугадав ход мыслей до костей напуганного подчиненного, она тут же схватила его локоть, не давая закончить бросок. Туфайл не знал, что и думать когда встретил спокойный, будто зачарованный взгляд командира. В характере его кроме явной отстраненности от истинных мотивов предстоящего похода, гнездилось и почти ребяческое суеверие дававшее почву напускным кошмарам разрастись до пределов не самого, но все-таки заурядного ума, которым был наделен этот человек. Вся трагедия ваша в том, - рассуждал он до этого, обращаясь ко всей клике разом - что может и тянут на дно вас ваши грешки, да только плюнете на них, наконец, потому как без боли их вырвать гораздо легче, чем невежество и бесталанность так свойственные одному мне.

- Да уймись же! вскрикнула Зора и оттолкнула Туфайла так, что тот распластался на булыжнике, - младенец вырос, вырос несмотря на смертельное ранение, а вот это, - она подняла Струнку - зазря оставленный ржаветь кусок железа.

- И хотя Он не может кровоточить, - затараторил лежачий в панике, - этим ты ранила Его живое сердце бьется значит и убить можно

Эсквайр потемнела и рухнула рядом.

- Откуда знаешь, что не кровоточит, откуда знаешь, что живое? сквозь зубы процедила она. Бессвязным потоком жестов Туфайл указал на нее саму, как доказательство полной достоверности своих убеждений.

- К сожалению не все так, Туфайл. Кроме животного болеющего жизнью, здесь сверкают молнии, сжигающие целые поля, лавины сходят с гор и обрушиваются на путников, реки выходят из берегов, оставляя после себя затопленные поселения, я истекаю кровью все это единый организм. Если этот организм лишился конечности - представим, что наш Бог гуманоид допустим мизинца, да у него еще пятерня готовая давить, рвать и помещать неугодных себе в глотку; а я даже до мизинца его не дотягиваю, так былинка на свету. Черт, да какой толк умирать в сырости и темноте, остались ведь где-то нетронутые места

До сих пор Туфайл слушал в недоумение, теряя веру и обмякая, но вдруг слова в его голове обрели вес и уже не могли не вырваться.

- Места старого Бога - Зора обратила лицо, как от пощечины, - командир, в чем отличие смерти, о которой ты говорила когда-то, и той которую предложит тебе мир, в чем отличие жизни которую выберешь ты и которая окружает тебя сейчас да в том, что первое это поступок, он останется за тобой спустя века. По зову ли добродетели, злобы главное дело, которое останется после тебя, мир ценит факт поступка, а краски его будут меняться с началом нового дня. Думаю ты понимаешь меня, поэтому наказала духовидице избавиться от нашего Дарса.

- Поступок то о чем ты говоришь, больше походит на естественный отбор. Твои поступки сделали тебя не совсем подходящим для нашей миссии человеком, но ты здесь. Потому каждый может оступиться, а я не мера всех вещей, чтобы вот так чужими руками казнить за непослушание. Знай же, что я хотела лишь отпугнуть девчонку, и хорошо, что все случилось так, как случилось моей воле нашлась преграда. Это и делает нас людьми, иметь и знать свои границы очень неплохо.

- За что ты благодаришь это чудовище, командир? завопил он.

- Я взялась судить весь мир, из-за веры в то, что перекраивая нас по своему подобию, делая из нас чудовищ или ангелов, Он забыл про собственные границы. Кое-что Богу не принадлежит, удел любого смертного быть отведенный срок, а быть этот срок значит одно быть свободным! Пока я здесь я свободна и тот, кто вознамерится посягнуть на это, будет встречен всем, что позволяет мне моя смертная свободная жизнь. Так волен жить и человек и зверь, и даже самый нижайший ползучий гад.

- Зачем тебе я, такой неотесанный болван. Если речь идет о великой жертве присущей только твоему всемогущему человеку, то у меня нет ничего такого, что я мог бы отдать, дабы возвыситься и быть ему равным.

- О, уверяю, вся новоявленная клика ломает голову над вопросом - зачем они здесь и где окажутся, когда покинут Ацилот. Тебе ж однако, напомню, каким бесценным сокровищем кажутся людям их бесплодные дни на земле перед ликом нежданной смерти. Для тебя эта история о том, как Туфайл похоронил свои мечты и благие начинания еще в утробе.

Зора вложила Струнку за пояс и ушла, оставив его один на один с темнотой пещеры.

Облепленные мхом руины, а под ними катакомбы, куда стек почти весь Лаанештедт. Находясь здесь продолжительное время и зная, что затопленными оказались лишь последние два этажа, невольно начнешь паниковать от вопроса: а выберусь ли я когда-то?. Обычно для таких мест характерны сырость, затхлость, бьющая в ноздри, писк голодных мышей в норах меж каменной кладки и кромешный мрак в котором ни зги не видно. Трудно поверить, да и объяснить тяжело, но последний пункт не шибко нагнетал, как раз наоборот - пугало его отсутствие, а следом и осознание того, что до поверхности не так далеко. Бледные лучи нехотя как сквозь тюремную решетку обходят корни, однако стоило покинуть освещенное пространство, и небольшая толща земли ощущалась замогильной.

Наверное, там, в цепях, вместе со своими слугами, увязли и их божки иначе святостью стен эти монахи называли гнетущий дух, от которого мутнел рассудок. Должно быть отравленные им, они и возвели громады лабиринтов, оставляя в замурованных нишах сундуки рукописей. Глупцы ли те, кто положил остаток дней своих за стареющие от года в год манускрипты, тем паче никому недоступные, обреченные разлагаться на дне. Прокладывая в темноте дорогу, подпевая завываниям подземного ветра, они просто отвергли знания подаренные, тем, кто насмехался над ними. Знать миру это вопиющее предательство они не позволили, хотя догадывались о других монастырях постигших не меньший ужас. Десятки тщедушных тел: повешенных, выпавших из окон своих келий, задушившихся в банях, немогущих вынести желаний своего господина. Были и те, кто подстроился под наступающую эпоху, такие темные личности бывают, они сливаются с повседневностью, впадают в спячку, в ожидании нового мира, грезя в своей норе о руинах, на которых разрастутся их безумные амбиции.

Блуждая по необитаемым этажам, она вышла к расселине, из которой дул сквозняк, а за ней провал, настолько огромный, словно это было лоно земли, и стены пещеры, уходящие вглубь, покрывались тенью, как смолой. Идя вдоль обрыва, Зора заметила на другой стороне двух бугаев в изорванных лохмотьях. Зеленый свет освещал перекошенные от тяжести лица и будто бы мешок, перевязанный джутом, весь в темных пятнах. Перевесив у края, ношу стянуло вниз, ненароком высунулась лапа, и на ткани бывшей не мешком, а саваном отпечатался оскал; как по злому умыслу Зоре послышался звериный рык. Глухой звук удара о каменное дно заставил ее содрогнуться. Сладковатый запах воспарил из глубины, и когда весь ужас обрел ясную для нее форму, трещина перестала быть до того бездонной. Скопище тараканьих суставов из груд праха и костей показались, перед тем как она отвела взгляд.

Воспоминания о сегодняшней ночи только нагоняли ее. Начались ли приготовления к побегу - неизвестно. Дарс скорее всего погибнет - не выдержит наживую резать руку, а об Иштване можно предположить, что он свалился в пропасть или утоп. В неведение прошли часы, и, конечно она не могла слышать, как этажом выше все это время трудился Изингома.

Волоча под локоток Аннет, гигант влетел в свою небольшую мастерскую, где хлама приходилось человеку среднего роста по пояс. Нужных для операции инструментов на месте не оказалось, и обоим пришлось долго рыться по засоренным шкафам и полкам. Все необходимое вручалось подвернувшейся ассистентке в руки, и тут же половина падала на пол, ее хрупкое тело уже не выдерживало. Гом рассчитывал на истерику или приступ паники, но задержав взгляд на подчиненной подольше, ему показалось, будто она расцветает. Однажды оказавшись на руинах монастыря и увидев ее, он уже тогда заметил искаженные черты, которые выдавали срок затянувшихся страданий. Покорно служа своему господину, не брезгуя принимать помощь из его рук, с годами она вверила ему свою боль, окончательно став его марионеткой. Теперь в этой спешке так много зависело от нее самой. Гом разгадал это и уже начинал сомневаться в надежности такого спутника, опьяневшего от капли свободы. Но к счастью, в ее голове все быстро встало на свои места, казалось, надо было только сдуть пыль, а здравый рассудок никогда ее и не покидал.

Из-за этого откровения обоим пришлось не по себе и еще более яростно зазвенели железяки, и заскрипели несмазанные створки дверец. Грубо сложенные руки гиганта довольно складно сработались с тонкими, надломленными руками Аннет. Отыскав инструменты не совсем подходящие, но других не водилось они со скоростью пущенной стрелы ринулись к Дарсу. Аннет шла впереди, походка ее на этот раз внушила спутнику какое-то необъяснимое чувство тоски вперемешку с горьким пониманием приближающейся утраты. На лестнице она обернула к нему лицо с тающей улыбкой на пунцовых губах и выше описанные страхи пересилили Гома. Как прирученный щенок не могущий вынести дикого мира без хозяина, она, сбросив аркан, ограничивающий ее мир только страхом и виной, теперь терялась в каскаде назревающих событий, ее слепило многоцветье темных подвалов. Легкая, как весенний пух, она плыла, не задевая ногами каменных плит, фигурка ее насквозь просвечивалась светом факела и тень если и была, то, как от стеклянного фужера неплотная и мутная.

Она обернулась и заговорила дотоле незнакомым голосом:

- Изингома Роза, я знала вас, наша первая встреча произошла здесь в этих стенах. С того времени вы приняли много мук, и многое в вас изменилось, одно только осталось нетронутым вы шли сюда, следуя за цепью которую держит госпожа Зора, и когда на второй свой визит вас оставили на попечение Тота я обхаживала вас и чувствовала, знакомую теперь, тоску отсутствующего на шее шнурка, - тоску по плети. Всю жизнь я раба. Людей. Чудовищ. Богов. Ото всех я получала плеть и ни от кого любовь, и никогда в ней не нуждалась. Однако на горизонте замелькал силуэт вашего хозяина, тогда в вас оказалось гораздо больше, нежели во мне та самая любовь. Простите, если мои резкие слова вас оскорбили, ответьте все же откуда ей взяться в сердце слуги.

Глубоко личный вопрос пуще острия кинжала впился в сердце. Сквозь могильный грунт ненужных мыслей, зеленящимся ростком проявлялся образ командира.

- Таких как Зора, то есть Госпожа Зора, - трепеща, исправился Гом, - эпохи рождают гроздьями на целое поле. В прошлом придворная короля Рамуила Второго, она одна из немногих кто вел армии Блуждающих Огней по джунглям черного континента. Заросли ротанга, гигантские мандрилы, тигры, словно сошедшие с гравюр, ядовитые гады, реки буйные настолько, что пожирали команду вместе с плотами - список опасностей, уготовленных нам чужой землей, можно продолжать долго, но она также была заселена людьми. С ними мы и вели войну за зеркальный лабиринт. Аборигены, не знали пощады, имели только облик человека, в остальном сущие звери; клянусь, если под теми несчастными руинами, действительно захоронен бог, они бы идеально подошли на роль его диких, самых первых наших прообразов.

Продвигаясь вглубь, многие из нас учились понимать язык местных племен, в том числе командир; хоть перед ней женщиной с золотыми волосами и белой кожей трепетали джунгли, находились и те, кто хотел приблизиться к диковинному и, как потом открылось, демоническому образу Зоры. В основном это были колдуны и шаманы, они называли ее Джораи - Белая то есть, на устах у них часто была легенда о белом человеке местном божестве, мы догадывались, что так захватчика и убийцу никто описывать не будет и были правы в котле под горой Ваал Зора попала в плен. Тогда мы еще не были близко знакомы, моя группа и я простой солдат, держались на другой стороне перевала, и о том, что авангард остался без военачальника, мы узнали после того, как получили весть о смерти короля и том, что старый парламент распущен, а новому до нас дела нет. Часть армии повернула назад и сгинула в стычках с аборигенами, окружившими нас, другие, у кого хватало духа, продолжили путь к лабиринту и тоже почили в душной темноте лесов. Я же собрал небольшой отряд добровольцев тех, которые на себе прочувствовали необычайное мастерство Белой Зоры в бою, а следом и неиссякаемую тягу к загадочной персоне Джораи - и кинулся рыскать по джунглям в поисках следа.

Трое суток к ряду мы натыкались на оскверненные макабрическими ритуалами останки соратников, с тех пор ночи для нас стали обиталищем смертных вскриков и гулов там-тамов. Но в один из дней наша группа набрела на часть леса огороженную истуканами - каждый держал защитный амулет в виде свертка с золотистым локоном. Под утро, в той же местности, отыскали подземную тюрьму позади деревни, которую ранее сожгли. На сыром дне по кругу были уложены трупы, обернутые прогнившей тканью, заключала этот круг Зора. Поднимая ее из могильника, никто не ожидал увидеть настолько пакостных преображений; тогда, у себя за спиной я впервые и услышал - ведьма!. С иссохшими губами, обнажавшими зубы, со впалыми щеками на которых охрой были изображены некие символы, с выдранными клоками волос и при всем этом с горящим взглядом предстала она перед нами. Мне, Дарсу и еще нескольким солдатам, в том числе Иштвану пришлось отстаивать ее жизнь у обманувшейся толпы. Я прекрасно понимал, что испугали их не сдвиги рассудка плененной женщины, ручаюсь, что эти ублюдки сами стали ночным кошмаром для многих. Основой для суеверных опасений стали мы, те, кто непрекословя исчез в зеленой пучине, не дожидаясь кровопролития, навсегда заимев за собой имя клики.

Сейчас я могу объяснить причину столь пугающего решения доверить свою судьбу безумной. Взять того же Дарса: его кровью святая церковь хотела отмыть свою попранную честь, при дворе он ни с кем не знался и даже будучи в свите инквизиторов оставался в тени; достаточно представить побитого Торквемаду на тракте, без бога и стальных клещей. А перспектива стать странствующим проповедником, думаю, его не прельщала - сильная обида на святую общину терзает его, уж подробностей не знаю. Иштван свихнувшийся убийца, у него личные мотивы быть среди нас, я же предполагаю, что перед командиром он лебезит только из-за страха помереть с голоду, ведь его тоже убьют, как только он в одиночку ступит за порог монастыря. Туфайл присоединился позже всех и не стал исключением, никто не забыл замок ОБэйн, некоторые прибьют его из зависти слишком громко и жирно он пировал, пока другие грабили изнывающие от голода деревни. Но для него клика несет скорее пагубное влияние, он не искал искупления, боялся его, а теперь как бы не найти его в петле.

Изингома поднял взгляд на Аннет - от ее навостренных ушей не ускользнуло ни одно словечко, и она также терпеливо ждала ответа на свой вопрос.

- Да, подставляя каждого, я второпях забыл про себя, а это, к сожалению, ты и хочешь узнать. Понимаешь, Аннет, я всегда верил, что для нас изуверов, мучителей, людоедов есть некий рычаг для спасения. Сановники твердят о спасении души, но тела наши палач рвет на площади. Говорят, там, за пологом смерти всех простят - может из-за своего малодушия я ни разу не видел улыбки на посиневших лицах, а может, даже там они носят клеймо земных преступлений.

Как ты, наверное, уже поняла, если тебе рассказали о цели нашего похода, мы снова идем туда на этот раз быстрее из-за всех этих метаморфоз. И я хочу быть с ней. Когда чудовище встанет у нее на пути - я буду с ней, потому что она всеми правдами и неправдами сражалась за меня. Она не причинит зла, не сделает больно, не закончит мою жизнь в порядке неземного протокола, простое человеческое желание, с точки зрения морали или закона может даже низкое - желать счастья кровожадному разбойнику смешно! Но с точки зрения моей любви к ней я так не считаю, и ей я верю больше, чем всеобщему отцу.

- Думаете, Зора питает к вам такие же чувства?

- Главное - не испытывает ненависти. Она многое понимает, а значит, со многим мирится.

Стены кельи с подозрительными фресками завесили черной материей. Лежа на кушетке, горячо дышал Дарс, глаза его закатывались от потери крови, но скорее от боли или страха внезапно проснувшегося за потерянную руку. Неудержимое желание отлепить затылок и увидеть, как в смертный час к нему вваливается Гом и человек, с которым он считал божьим даром провести этот час, забрало последние силы он рухнул мокрой головой и потерял сознание. Там, перед мучениями, его обласкали приятные сны с участием Аннет, и больше не было никого.

Кожаными ремнями Изингома стянул конечности пациента, Аннет промывала инструменты горячим отваром и слушала примерные представления о том, как будет проходить ампутация. Первым делом иссеченную на лоскуты руку следует удалить, затем придется отодвинуть мышцы и укоротить кость и только потом наложить швы. В руках его то и дело мелькало саше с неизвестным содержимым, от которого вскоре осталась лишь крошка из измельченных листьев под носом Дарса; как позже объяснил гигант, то был сильный галлюциноген из подземной породы мха.

Отгородясь толстыми засовами и стальными замками от внешней суеты началась самая болезненная в жизни священника борьба за жизнь.

Тем временем покоренный мыслями о никому не нужной жертве, по коридорам храпящего склепа расхаживал Туфайл. Неубранные кости прежних обитателей валялись в одной куче с мусором нанесенным рабами Тота и беспокойный сон живых мешал сну мертвых. Казалось, в Ацилоте не знали покоя даже за порогом смерти. Проходя мимо ниши выдолбленной в камне, Туфайл приметил бедную постель из соломы, хотя когда-то там возлежали мумии монахов. Одна дорога, хорошо ему знакомая, пролегала сквозь этот кошмар, залить горе перед самоубийственным походом единственное, что он осознанно мог сделать. Зачем теперь руки, если их некуда обратить, а занять их снова грабежами, как долго они протянут, давая ему гасить жажду нечто большего?

За стенкой по левой стороне послышалась странная возня: бряцанье железок, ругань и тихие стоны. Он понял, в каком месте очутился и принялся тихо ждать под дверью. Заслышав женский голос и приняв его, поначалу, за голос Зоры Туфайл хотел было войти, но нежность с какой говорила незнакомка, отпугнула его. Дорисовывая, в воображении образ Аннет, разбойник догадался, что это та самая девушка с которой пропадал Дарс и которую они общими усилиями вырвали из когтей льва подложив взамен того же злосчастного Дарса. В памяти промелькнула странная череда бесплотных мыслей: столько раз оказывался он на грани гибели, неужели не было в его жизни никого, кто так ухаживал за ним? Была одна в кабацкой драке внезапный нож прошелся ему по ребрам, кровь с его облеванной рубахи утирала проститутка.

Ее любви хватит и на меня, с этой мыслью он скрылся за углом.

Когда звуки борьбы стихли, из каморки выпали двое, они двинулись к части подземелий, где располагалась прислуга. Отчаявшийся разбойник наудачу остался здесь, уповая на то, что Гом оставит дверь открытой и тогда он, Туфайл, проскочит незамеченным. Огни тускло освещали их путь, тень маленькая часто льнула к тени гигантской, тогда слышались еле уловимые шепотки. Он долго глядел вслед сияющему силуэту, что от цветов ярких и непривычных подземелью у него заболели глаза. С усилием переведя липкий взгляд, тихо просунул морду в келью. Заштопанный обрубок еще кровоточил из-под бинтов. Он провел ладонью сквозь воображаемую руку и тихо вскрикнул.

Дарс напряг две суженые щелки и злобно вперил их в Туфайла.

- Чего уставился? пыхтел и надувался над каждым словом священник.

- Больно наверное. Твоя рука ее теперь нет! прошептал он с ужасом.

- Чего ты хочешь?

- Мне жаль тебя, правда жаль. Без руки я бы умер, мне страшно представлять себя на твоем месте, но не пойми меня неправильно, ведь для тебя это теперь не самое главное. Тебе больно, но время залечит раны, и она вылечит тебя.

Мы так долго враждовали, черт, посмотри на меня Дарс, чего мне стоит вонзить в твое горло один из этих ножей, но вот, я чувствую, что побежден одноруким, лежачим калекой снова, на этот раз безвозвратно. Я чувствую в тебе, что-то тверже каленой стали и проигрываю, ты вправе добить меня, - Туфайл достал небольшой обоюдоострый кинжал, вложил его в ладонь Дарса и оперся всем телом, так чтобы ему хватило минимум усилий проколоть врагу живот, - сделай это!

- Господи, ты сошел с ума, уходи вон!

- Тогда подарив жизнь, научи меня жить в новом мире, который открыл мне.

- Я не верю тебе.

- Тогда исповедуй меня, но не как священник, а как друг, выслушай меня.

- Нет, никогда, - отвернулся к стене Дарс, - я убью тебя если сделаю это. Я и так многое знаю, отчего мне хочется убивать тебя тысячу раз, но последнее знание обойдется тебе дороже остальных.

- Хотя бы от того, что мы любим одну женщину.

Дарс натянул ослабевшие веки.

- Ты не знаешь, чего она мне стоит.

- А ты не знаешь чего мне. Ее любовь могла бы спасти нас всех, но она умирает я видел, пока ждал за поворотом, осталось мало времени, ты должен понять. Нам не найти спасение, тогда зачем забирать ее с собой?

- Зачем забирать мне, ты это хотел сказать. Ты ведь уйдешь

- С чего бы мне - тщетно пытался найти оправдание Туфайл.

- Эх, не лги мне, ты бросишь нас, ты самый ничтожный и притом самый самовлюбленный из клики. Ужель любовь к самому себе, признание ценности своей жизни выходит человеку только во зло и он превращается в такое дерьмо как ты!

- Дарс, в кабаке я слышал, как ты вопил имя, не знаю, что тебя с ним связывает, но знаю, что ты не можешь повторить эту историю снова. Я увезу ее так далеко, как только смогу.

- И уедешь сам. Ты, правда, бросишь Зору?

- Мне не нужна ее вина, не нужно ее искупление мне бы только избавление.

- И поэтому ты пришел ко мне, чтобы я дал согласие на то, что после смерти не буду мучить тебя бестелесным духом?

Туфайл смолчал, дав собеседнику понять, что он прав, одновременно не желая отвечать на вопрос в таком ключе.

- Мы все так и лезли в могилу из-за того, что каждый шаг по земле причинял боль: нам или людям, стоящим у нас на пути. С трудом переносили эту жизнь - у многих из нас по ночам трясутся ноги. Воистину над тобой не довлеет ни одна сила, раз после всего ты тянешься к жизни. Ни бог, ни демон не совладает с тобой в коварстве, не обманет тебя, ведь ты просто ребенок, им нечего у тебя отобрать, даже вины ты не понимаешь. Значит, мне нужно простить ребенка, когда губы его измазаны кровью?

- Если тебя спросят, зачем ты простил его, скажи, что твоя рука не поднялась судить его.

- Чтобы казаться честным, перед всевидящим взором, я скажу: он молил меня об этом и ползал на животе, как собака.

Гом припал к двери, никаких звуков за ней он не слышал, Аннет, будто исчезла или растворилась розовым дымом и растеклась по комнате.

Странное чувство посетило его в этот миг, что-то походящее на острие кололо затылок. Гигант не решился на действие, даже его, матерого вояку такой прием легко заставал врасплох; он только задал вопрос, от которого зависело, будет ли он жить сегодняшней ночью или его подло заколют в спину. С конца коридора долетел ответ его окликнули по имени. Под аркой с нависшей над лицом тенью стояла Зора.

- Как ты здесь оказалась, командир? - опешив, проговорил Гом.

- Не помню, я потеряла сознание, а сейчас будто выползла из ада. Тот предал нас, он хотел забрать его, - глаза гиганта скатились по поясу Зоры, - Да, да Иштван помог мне и, кажется, сгинул, потом Туфайл отыскал меня у подземного озера, теперь я не знаю где он. Все покинули меня.

Изингома решил просить помощи у духовидицы, которую недавно отпустил. После нескольких нервных стуков он вошел.

- Никого нет, - прошептал Гом.

- И не было, ты шел один.

Разум их так деформировался под давлением подземелий, что будто создалось отдельное полушарие для различения всей этой чертовщины.

- Живые друзья погибают один за другим, а призраки счастья покидают нас, пойдем отсюда, оставим ее уже в покое.

Клятва, данная вдали от солнечного света, исполнялась. Дарс, следуя обещанию, слушал самого ненавистного для него человека как друга. Все новые исповеди валились на него, Туфайл изрыгивал их, как черный гной. Его житие, как оказалось, полное болото, пузырящееся от голода, недоступного, по изречению Дарса, даже богам. Эта встреча, опутанная со всех сторон сетью древних корней, действительно напоминала схождению в область забытого варварского идола. Безыскусная, наскоро слепленная шаманом, в гашишном припадке, статуя, обретала смысл. В ее заурядных чертах, простых формах сквозило живое дыхание. Крестьянское лицо выгорало, и на месте язв проявлялась чешуя. Рассказы ужасали священника: Туфайл дотянулся, сравнялся несомненно, от этого и леденило кровь, так как вряд ли хоть один на земле достигал блаженства, в коем пребывают святые, лежа на своих лаврах единой осью, хребтом, идет только зло от бога до человека.

- Твое настоящее имя - Джеремея, а Туфайл?

- Так меня называл старый араб, с которым я странствовал в детстве. Когда я уже обзавелся собственной бандой, все стали называть меня Джерри. Слышал про Банду Джерри?

- Что за них?

- Со всех содрали кожу, когда изловили, а сам Джерри погиб от руки честного праведника. Так вот, руку этого праведника скорее одернул черт, ибо вот, этот шрам, - Туфайл указал на увядший лепесток на своей голове, - он почти отделил мне половину лица. Хотел бы я узнать того, кто отводит от меня смерть и вечно целит удар врага в этот пресловутый цветок.

- Джерри убил некто Дарс мон Енфант точно кто-то смеется наверху. На одной чаше весов по злой иронии оказалось два человека. Как я могу отпустить Туфайла, но казнить Джерри? краснея от злости, говорил священник, но в то же время понимал, что снова им мешает этот третий голос. Во всю длину сплетенного из судеб каната вился змей.

- По злой иронии не Дарс мон Енфант попадал в цветок, а случай, также случай даст мне уйти из этой комнаты живым, - пытался смягчить судью Туфайл.

- Еще в монастыре я слышал сказки о том, что зло приводит в действие человеческое согласие, обоюдное ли это согласие нет. Назови это случаем, богом, провидением, я понял, что оно всегда молчит, а первым начинает говорить всегда человек. Оно есть и это я скоро приду к нему, и никто не имеет над нами власти, Джерри, - взятый со стола нож, направляемый, ослабленной рукой угодил в стену. Дарс падал, но его подхватил Туфайл. Повиснув на руках Дарс проговорил:

- Запомни, не Он, а я простил тебя, теперь уходи.

За дверью послышались шаги. Когда Зора и Изингома добрались до них, Дарс уже снова спекался от недуга на кушетке, а Туфайл смачивал его лоб тряпкой. Зора понимала, как тяжело будет перенести раненого на поверхность, ведь их могли застать врасплох. Она также приметила, что лысый мечник намеренно избегает ее взгляда, от этой мелочи в маленькой комнатке, казавшейся душной стало холодно, и видно, уже никто не был настроен на диалог с командиром. Чуть ниже бедра ее на двух ремнях гуляла Струнка.

- Нам пора уходить, - пустила в суровую тишину Зора.

- Ты же не собираешься оставить его здесь не зная чего ждать от командира, пробасил глядя в пол Роза.

- Нет, он пойдет с нами.

Зора сделала два коротких шага и запустила руку в мокрые, золотистые, почти как у нее самой волосы Дарса и невзначай заметила болотного цвета крошку у него под носом. Собрав на кончик пальца неизвестный экстракт, она растерла его и взяла на язык.

- Что это такое? крутила головой Зора, не зная к кому обратиться.

- Сальвия Дивинорум иначе Шалфей предсказателей, - помолчав, Гом добавил, - он бы с ума сошел от боли, а ничего другого у меня не было.

- Гом болван! Когда ты дал ему шалфей?

- Три часа назад, когда только начал

- Ему еще пять часов не сделать и шага! проговорила она в исступлении.

- Тогда я понесу его на себе - не имеет значения, время уже за полночь и нам пора уходить, - сказал Гом. И действительно, поблизости слышен был только храп да мерное течение подземной реки.

Губы раненого шевелились беззвучно, он понимал, к чему движется дело, но вопрос где же Аннет? засох на языке, сил произнести его уже не хватало.

Не поднимая глаз, Туфайл обратился к командиру:

- Вам с Дарсом лучше остаться вдвоем, сомневаюсь, что Иштван покинет монастырь, по крайне мере с нами и по крайней мере живым.

Изингома посмотрел на Зору и незаметным движением головы дал понять, что стоит им все рассказать.

- Когда эта тварь, прости Гом, поднялась из груды собственных кишок, я прочувствовала это на себе, - начала Зора, - Грюнендаль оказался натравленным на добычу, Гом предупреждал меня об этом, и насколько я понимаю, ему должно было сожрать меня, но принести в зубах амнион. Зачем он так срочно понадобился Тоту - я не знаю, чтобы он делал, если бы у его ног прямо сейчас оказался амнион, думаю, не знает уже он сам. Тот помешан на своих страстях и действует скоро только из жажды, от того на лицо опрометчивость, сейчас, можно предполагать, он остыл и готовит новый удар, а пока мы можем уйти. Что такое амнион, вам по-прежнему достаточно знать, что это плод, чей не имеет значения.

Вернемся к Иштвану, всем известно, что в прошлом он был повязан с бригадой Черного, на континенте же, всем показалось, что судьба его круто поменялась, и он переметнулся в клику. Это прозвучит глупо, но сегодня от всей этой истории тянет гнилью: горгульи, да даже сам легендарный Бернадетт Черный, кем бы он ни был, не мог предугадать, а главное контролировать такую операцию, суть которой я нарочно опустила, рассчитывая, что все уже сами пришли к общему выводу Иштван, еще до войны, был кем-то поставлен следить за мной, вплоть до ритуала с амнионом. Барнабас ему не друг это точно, чего только стоит бойня, которую он один устроил для его своры; без сознания, я все же слышала, как в мгновение ока, недовольство нашего спутника переросло в нечто необоримое для Тота, и, оставив меня, он сбежал зализывать раны. Однако после всего Иштван только спрятал меня у подземного озера, из которого я сама ели выбралась. Из всего сказанного вы должны были понять, насколько этот человек важен, поэтому я хочу найти его и вызнать все, что только смогу.

Клика зачинала побег: Туфайл проверил состояние Дарса и исчез за поворотом, выполняя приказ с часовыми. Изингома набил походные сумки, всем, что было в келье, и побежал в трактир за припасами, напоследок передав Зоре ключ от комнаты. Зора в свою очередь заперла дверь, чуть ли не заклиная про себя замок и отправилась на поиски Иштвана. Такой безрассудный шаг командира и опасное распределение ролей были обусловлены не только параноидальными подозрениями: в прожилках каменной кладки уже струился яд, и шуршание подземной реки напоминало об этом, особенно когда каждый остался в тишине. Ни разу чувства опасности их не предали, никогда они не позволили своему нюху успокоиться, все время пребывания здесь ожидали костлявой ладони на плече и если не отбить ее, то хотя бы не дать себя одурачить. Теперь за углом их ждали тропы такие, будто кто-то нарочно разворачивал клубок из них; случалось попадать в погреба, из которых прежде были прорублены арки с длиннющими проходами, и только сейчас их отгородили на редкость неподатливым дубом с безмолвной железякой посередине. Области часто посещаемые, обустроенные поэтому канделябрами, которые сообща освещали дорогу заполнялись настолько густой чернотой, что казалось, покроет тебя как смог если пройти сквозь нее.

Туфайл прошел сотни ступенек вверх и ни на шаг не приблизился к предполагаемому выходу: склеп распускал свои земляные когти до самых небес. Со страху он повернул назад, еще столько же шагов на обратный путь и ничего. Декорации сменялись невидимыми монтерами, те же бутафорские ступени убирались со сцены, стоило только потерять их из виду. Нервы его надорвались и, оставалось надеяться, что его отчаянный вопль кто-то услышит, кроме собственных ушей.

Изингоме довелось набрать снеди с кухни трактира, с их посиделки пустующего, но и чье обустройство отличалось редкой для таких мест тишиной он сперва и не подумал, пока не врезался в незамеченную дверь. По пути он никого не встречал, хотя может заблукавший карлик на ночь глядя решил пройтись и появившись из только что выдолбленного прохода насмерть захлопнул двустворчатую громадину. Истоптав ноги за часы, а то и больше, хождений, проверяя крепость своих громадных кулаков, а иногда лба, на попадавшихся дверях, он снова очутился перед входом в трактир. Все они были как гробовые крышки глухи, как те же крышки глухи к мольбам выпустить. От отчаяния полетели в стену столы, стулья и остальное, погрызенное древоточцем, убранство. Свалившись без сил посреди груд деревянных костей, он нащупал выкатившуюся из брошенной, походной сумки бутыль эбитуды. Роза вовсе не задумал погибать вот так, затравленным зверем, глядя исподлобья на шкуродера в соболиной шубе и его гончих, он знал, что происходит и в прошлый раз ему посчастливилось выбраться из западни, единственно опасения его были уже оправданы друзья, как и он, схвачены, быть может, уже одеты в саван из паутины, а вокруг шныряют тени

Беспокойно карие очи осматривали троящиеся проходы. Наугад ли руководствуясь загубленным цивилизованной жизнью инстинктом, Зора зашагала в направлении, где обитал их проводник он видел Иштвана, а значит, мог приметить его в толпах прокаженных под землей. Ведомые уже неземными законами дороги прокладывали свой путь невесть как, порой они походили на лабиринт с неправильными зеркалами, в которых сама Зора чувствовала себя больше, чем она есть, а иногда отдельные черты ее приближались к карикатурным физиономиям карликов, рабов Тота. В трактатах, которыми она была занята на досуге, в столь скрытной, даже зашифрованной для непосвященных, манере приводились схожие аномалии, а также цена чтобы воплотить их в явь; цена, конечно, слово для формального обозначения того, на что пошел колдун от этого знания Зоре хотелось отказаться, ибо человеку всегда лучше когда его страх обезличен и очаг неизвестен.

Прострелив шелковую пелену, к каждому в иллюзорный кокон вошел металлический крик. Вопль отнюдь не человеческий, говоривший о том, что и мертвецы в своих могилах могут испугаться до дрожи костей. Через рваную дыру, клика на мгновение, почувствовала присутствие друг друга, и немой вопрос у всех на устах, но только один, запертый в келье, разобрал, знакомый голос и уже опасался, что могло вызвать его с того света. Отзвук по инерции разошелся по всей паутине Тота, встряхнув усыпленных мух, и тогда они услышали, как корни-вены сворачиваются, как от них отходит яд, а подземная река потекла вспять. На другой стороне в неприметной норке под лестницей карлик Урбино вскрывает вены острой шляпкой гвоздя, сидя на смердящем сене. Его сожителя, как и всех слабовольных, хватил удар безумия, накопленного на нижних этажах, и ныне прорывающегося сквозь земную твердь.

Зорин рот полнился слюной, вязкой от неведомого страха. Эфирный лабиринт впустил кого-то, а теперь крепчал залатал дыры, чтобы узники снова пребывали порознь. Струнка зашевелилась в ножнах поздно, в царящей суматохе: хоре перетрясаемого скелета подземелья, легко упустить человеческую поступь. Вырвать Струнку на свободу все же пытались, но хозяйку кто-то резко прижал к стене.

- Тебе нельзя бродить з-з-здесь здесь о-о-опасно очень, беги пожалуйста! вопил некто вздрагивающей глоткой.

- Иштван, - смотрела она глазами опаленными видом собственной гибели, - где ты был?

- Не спрашивай, к-к-командир, а просто беги, - тут он начал отталкивать ее, словно пытался выдавить из кошмара.

На все расспросы ответом служила тишина и иногда руки его стальными прутьями загораживали проход и только гнали назад. Сейчас стоило бы не цацкаться с предателем, Зора была не из тех, кого можно было спутать безумными взглядами и нежными побуждениями, ее ничто не удерживало, сталь свободно ходила в ножнах, а Иштван как раз был на нужной дистанции, но выходило из берегов то, что раньше она сочла бы за обман. В действительности был Иштван, его прошлое за семью печатями каким бы темным и бесстыдным оно ни было, что даже на его эпитафии выгравировали бы вечную тишину, случись ему умереть, оставался для Зоры человеком. Их подвергли пытке на другом уровне бытия, для нового порядка вещей не имело значения, какой твой союзник, важны были не его поступки, важно, что он у тебя просто был. Зора пошла на компромисс с совестью лелея мысль, что прошла достаточно чтобы замедлить мотор горячего сердца. Оно остывало. И вот когда мушка получила отведенную ей меру яда, когда нервы ее исчахли, и она с распахнутыми объятьями приняла в себя паучье жало, появился Нимрунг.

Она увидела его в проеме арки за спиной Иштвана. Всего лишь измученное животное: он хромал на одну лапу, и ей ясно вспомнилась картина, как падал в пропасть белый мешок, но трещину на каменном оскале от меча Туфайла, что-то удерживало, внутри этого зверя нечто уцепилось за края раны, не давая ей разойтись. Из легких его насильно выжимали кровь и пыль - густое облачко вместе с гаркающим сопом сопровождали каждый шаг. Неестественно шея чудовища вывернулась, а черная грива вздыбилась, можно было подумать, что невидимая рука тянет его идти. Если бы Зора не была так напугана, то смогла бы найти ответ на многие вопросы только глядя на своего спутника - обоих она запомнила другими, и человек и зверь необратимо переменились, побывав в руках божества. Материал, из которого слеплен Иштван был ощутимо мягче: он потерял в покорности, он выпрямился, пальцы рук длинными ровными пядями раскрывались из нездоровых клешней. И взгляд его поражал полным отсутствием, но подчеркнутой в полумраке желтизной, словно нарочно завлекал. Дикая, как таран прямолинейная натура по другую сторону, так же просто не поддалась: ее смяли, отсекли ненужное; в процессе много раз обжигались и ломали инструменты.

Когти заклокотали по плитам, Нимрунг понял хозяина - конец мукам придет, когда амнион покинет тело женщины. Чернильная шкура заиграла на линии из световых колодцев. Кроме льва в колоннаде багровых лучей воплощал себя гость из снов. Рукой с кожей цветом поганки он тащил труп, за гриву, исчезая в промежутках тени, возникая снова в красном свечение. Раздвоенный череп и рудиментарный женский отросток отчетливо проявились перед тем, как Иштван бросился вперед, а Зора, поминая свою храбрость сбежала.

Столько крика и весь сдавила глотка, выпустить его - иначе задушит казалось, можно только вспоров себе шею и тогда, дышать станет свободнее. Отблеск переливчатой шкуры, в темноте напоминал чернильные подтеки на стенах. Вымазанные такой краской коридоры являли львиные морды, одну за другой, слепые они снабжались огромными шипящими ноздрями, которые помнили запах еще с гладиаторского поединка и продолжали рыскать. Нимрунг слышал, как натягиваются одежды от глубоких вздохов, как все это пышет жаром и потом, слышал стук чужих сапог на помеченной территории.

Безумствуя в своем искусственном гробе от последнего вскрика, монах-отступник пытался сломать замок, никак не поддающийся из-за брошенных Зорой слов. Размозженный кулак опускался, сбитая нога тяжелела, он упал перед надзирающей его дверью, моля выпустить, закрывая уши всем, чем от него осталось. Минуту спустя он осознал себя в беспомощном, униженном положении перед таким ни одна дверь не откроется: он с размаху ударился лбом о дубовый пласт и в этот самый миг почувствовал тепло за перегородкой, и, не обращая внимания на боль, прильнул снова. Кто-то точно коснулся краснеющей гематомы, затем нежно опустил ладонь по его лицу. Дарс так любил ее, что узнал эти прикосновения даже через дверь.

- Аннет, ты умерла, мне ничего не сказали, а я понял сразу. Что происходит - дрожа, проговорил он.

Из глубины, как будто уста Дарса взялись говорить за Аннет, послышалось:

- Только здесь мне тепло, только с тобой, я не могу войти, мне страшно.

- Дверь заперла Зора, ключ у нее. Ты видела ее?

Молчание сосредоточенная воля Аннет распалась.

- Госпожа в опасности, каменный человек не смог ее спасти, твои друзья им не помочь. Останься со мной, останься мне страшно, что-то черное, что-то гадкое, уродливое как, сотни кальмаров, как тысячи крыс; стая птиц и рой мух с единым взором! Останься, прошу! как живой звучал ее голос.

Слова красками попадали на полотно, еще точнее, искуснее выводя портрет кошмара Аннет.

- Ты должна ей помочь, ты можешь запутать, отвлечь чудовище

- Нет, я не вернусь туда, я пришла, чтобы спасти тебя, но у меня нет сил, исполнить, то о чем ты просишь.

С разбегу Дарс впечатал свое больное тело в дверь. В это же время по ту сторону соскользнул глухой стон перемешанной боли и тоски.

- Что вы думаете обо мне, там, она рассказала тебе отчего ее сожгли? Рассказала привечают ли подруг палача на той стороне.

- Они зовут тебя, уже долгое время они стоят над тобой и ждут.

Дарс оглянул четыре стены, в которые был заключен.

- Они не знают ничего. Я много думал, Аннет, думал, кто сжег их человек или бог, случай или провидение и понял, что мы и есть те львы, о которых говорится в знаменитых строках, мы только терзаем его, и как он нас укрощает? мысленно, ему почему-то представилась Жанна, - а наши львы чудовища живы с обеих сторон. Признай, что с первой нашей встречи ты знала это Аннет еще одно чудовище Дарса мон Енфанта; поймешь ли, если я не найду с тобой сладу, погибнет Зора.

Свет в комнате померк, монах и забыл, что заперт в склепе и настолько тут темно и сыро.

Зеленоватое донце отсвечивало в руках гиганта. Четвертая фляга заготовленной эбитуды бурлила в нем. Он бросил думать на третьей и теперь просто пил. А вдруг он найдет ее нашел же тогда, на чужой земле еще более искалеченную. Нехотя он давал губительным мыслям лазейку пробраться в пьяную голову, виной всему был хозяин подземелий. Возможно, командир знал об этом человеке столько, сколько Гом, но не больше; целый месяц он провел у него службе, выполняя мелкие поручения, неусыпно следя за черными львами. Как так сложилось? Сознание чуть прояснилось, карлики подхватили Гома на носилки и пронесли через все подземелье к клетке Грюнендалей, сперва запах животного ему тоже показался странным, не свиньям же метаться в темноте, пуская рык, где злоба возведена в абсолют. Рядом стоял Тот, неподвижно, на свету точно фарфоровая статуя. Кровь струилась, пачкая рукава - в руке он сжимал чье-то мясо, ей же подпирал скругленный подбородок. Куда не направлен был его взор, там застыло время в ожидании. Вверх тормашками все смотрелось куда жутче, голова Изингомы съехала вниз. Зверь, почуяв лакомый кусок, подобрался поближе и принял пищу из рук Тота, тогда он замахнулся и ударил о клеть, с язвительным смешком колдун наблюдал, как скачущие тени отступают, унося в зубах кровавый шмат.

- Смотрю на них - просто оторопь берет, вы удивитесь, наверное, но это не обычное львы и дело тут вовсе не в окрасе, они наша родня. Ученые твердят нам об ойкумене, а я верю, что самые неисследованные пространства нашего мира находятся здесь, - Тот указал на сердце, - я слышал, что вам за вашу короткую жизнь случилось увидеть немало чудного: вы были на черном континенте и уж точно знакомы с манерой тамошних хищников долго таиться в тени деревьев, выжидать момент, а потом враз снимать скальп! Так посудите сами, разве это не самое темное место? Мы с вами, наши сердца разве не впускают ежечасно чудовищ погреться.

Тот сел подле клетки, видно утомился.

- Я знаю, что обо мне говорят, а вы, в свою очередь, знайте, что все это правда. Старость лишает утонченности, да и когда твое тело заживо поедает время трудно забыться и не сделаться законченным материалистом. Я уже не разбираю ценность человеческой благодарности и задарма помогать абы кому не намерен. Мышцы окрепнут со дня на день, Изингома, кость ваша уже цела, а прикованы к постели вы, я бы сказал, из-за всестороннего и объемного вторжения в ваш организм, просто небольшой шок. Встав на ноги, вы сразу ощутите какая работа была проделана и захотите чем-нибудь отплатить, я избавлю вас от лишних метаний и назову цену: я заведомо наказываю вам ухаживать за зверями в этой клетке, Грюнендали требуют особого обращения, они очень очень ценны, я достал их из самых глубин, - дав волю чувствам, колдун запнулся, - черного континента да, эти первобытные и вместе с тем чарующие земли их родина, несомненно. Вы также обязаны стравливать их время от времени, не беспокойтесь, это вы будете делать в связи с природным укладом: Грюнендаль плодиться часто, настолько, что Трехликий вложил в них неумолимую ненависть к себе подобным, самец в девяти случаях из десяти вскрывает самке живот при случке. И я решил на потеху публике устраивать такие поединки. Приступайте когда посчитаете нужным.

На следующий же день Гом оказался здоров, заметил, однако не сразу, как в поту подорвался с овечьих шкур. Ему приснился кошмар, и сначала он долго глядел в пустоту, собираясь с мыслями, прежде чем понял, что перебитый позвоночник, как ни в чем не бывало, держит его над постелью. Только кости побаливали, и мышцы немного крутило, а в остальном он действительно мог приниматься за работу. Невозможно, но грех жаловаться, не время было думать о том, как за одно сновидение срослись кости, а о чем не время думать, можно назвать чудом и пойти дальше.

Живым существам свойственно терпеть друг друга - Барнабас полностью завернулся в листы древних книг, с головой уйдя в работу, покровителем их стал Гом Грюнендали привыкли к обществу гиганта, к тому времени, когда Зора была на полпути к хребту, его посвятили в игру пещерных львов. Правила были просты Гом может войти в клетку, но выйдет из нее он, только если чудовище первым выбьется из сил. Сам он не понимал, откуда взяться духу на такие развлечения, но ему это нравилось. Засыпая на волнах колышущейся от вздохов шерсти, он учился различать их разговор. Отдельными словами его не произнести, он вовсе не понимал, а просто мог слушать, хотя в глубине души осознавал, что в какой-то степени уже владеет им с рождения. Он слушал его, пока совсем не озверел весточку, что Зора вернулась, ему передали прямо в клетку, как раз во время очередного поединка со львом. И звериная шкура как бы сползла с его разума, услышав имя командира.

В трактире было что-то, что накладывалось на воспоминание, один в один повторяло отрезок, который Гом пересказывал сам себе. Он отер ползущую с губ слюну, отбросил бутылку, и стал вслушиваться, как бы, не в то, как перетекает материя. Что-то заворочалось, заурчало и захрипело, но где именно Гом не мог разобрать, однако, то был единственно верный след, ужель не ключ к спасению клики он отыскал. Заглушив в себе минутное ликование, он снова принудил каждый дюйм своего тела слиться с местной, как ни крути, а уже фауной. Развороченный трактир, растерзанные обломки мебели, кровоточащие кубышки с вином - не признавали кого-то. Среди них таился лжец. Изингому пробрала дрожь, он ощутил невообразимую боль, от того, что внутри все переиначивали, рука мастера перекручивала и по-новому натягивала связки, он растянулся по полу, как собака и чуть не вырвал, глотка его исторгла, звук какой человеческие уши разучились воспринимать, звук из далеких первобытных времен, сродни тому, когда небо и земля разорвались. Гому по средствам собственных мучений случилось вызвать резонанс, так он обнаружил статую, шоркающую в углу.

До одури злой на самое себя, на свою глупость, с образом растерзанной Зоры перед глазами, он подступил к горе мусора, обхватил каменного истукана обеими руками - внутри что-то заволновалось, задергалось, и одним ударом раскрошил его об землю. Иллюзорные стены склепа вздулись, клубок змей, символизирующий коридоры Ацилота лопнул, источая холодный гной, навсегда проглотив раздвоенный язык, навсегда замолкнув. Но один взгляд на дело рук своих сжал сердце гиганта как под сброшенной чешуей, как в кубике льда, в осколке зеркала, в гране кристалла виднелось в камне тело человека.

Мечник крался по коридору, не замечая никаких изменений, он осторожно переступал с ноги на ногу, не чтоб не наделать шуму, а из-за страха, что коридор вновь перестроит свое направление под тяжелой поступью. Сам он уже и забыл, что кружит где-то подле трактира. Его оглушил звук пролетавшей мимо кувалды, еще шаг она бы прошлась по его лицу и вынесла бы с корнями челюсть. Из-под арки вылез гигант, обтирая ладони от пыли Туфайл понял, что могло только что убить его он вглядывался в физиономию в темноте и узнал в ней пока что единственного выжившего из клики. Гом попытался объяснить завывания, какие прорвались, когда он разрушил злосчастную статую. Он долго жил среди львов и ни с чем уже не спутает их голоса; пытался не навредить воспаленному мозгу Туфайлу, но все же посвятить в свои подозрения насчет Нимрунга и его воскрешения, именно воскрешения потому как сейчас, без сомнения, в подземелье орудует его питомец. Так Изингома подготовился к худшему и как истый трупоед, бросился по знакомому склепу навстречу добыче.

У черного льва закатывался глаз, он был пленником своего собственного тела и мог со стороны наблюдать, как быстро разрушается его темница, он надеялся, что от сумасшедшей погони ее разорвет. Воин в золотом шлеме ускользал от него и иногда колол железом. Единственный кто не унимался здесь, был погоняющий Нимрунга господин. Грюнендаль сразу узнал его потому, как он был похож на золотоволосого воина.

Зора забежала в темноту комнаты и столкнулась с наваленными друг на друга мешками, то была кладовая без входа и выхода зверь уже готовился к прыжку. Перед самой атакой, когда Зора могла видеть разъятое нутро чудовища, словно по воле подземного вихря дверь в кладовую захлопнулась. От испуга она зажмурилась и по первым ощущениям подумала, что с глухим звуком сомкнулась челюсть Нимрунга. Рухнув от бессилия на мешки, наполненные не то мукой, не то алхимическими порошками, она в метре от происходящего наблюдала бессильную злобу, с какой рвался разодрать ее восставший - преградой ему стали один засов и две ржавые петли. Тем не менее, за минутной передышкой следовала расплата для Зоры начиналась настоящая пытка. Тот, кого видели в свете багровых лучей не собирался отступать, и пока его голем нацелен был разворотить дверь, сам Он решил хоть и не забрать амнион, но свести Зору с ума; как только мысль эта посетила его, слух параллельно усладили крики боли. Кладовая утопла в белом облаке пыли из разорванных ногтями мешков. Пыль облепила мокрое Зорино лицо, лезла в глаза и не давала дышать. Все чувства закрыла белесая пелена, оставив только боль, она была уже согласна разбить себе голову о стену, но никак не могла напасть на нее. Из-за близости амниона ей казалось, что ее выворачивают наизнанку. Невнятный шепот вторил ее мучениям. Переступив за грань того, что мог выдержать человек, она все не умирала, но смогла отличить ужас по то сторону, что был не из этого мира. Почему ужас она только начинала понимать - амнион хотели уничтожить, а не присвоить; пытались и сейчас, уже вместе с ней. Тогда чудом ей в руки попала Струнка. Не задумываясь боле ни о чем, она направила острие к себе. Первый раз у нее дрогнула рука - неглубоко проткнула себе плечо. Во второй - новый приток боли свел все тело и меч выпал из рук, втоптанный в белую массу он исчез с концами. Горло саднило от обилия в воздухе чужеродных песчинок, больше ее ничего не трогало, ничего не доставляло неудобств. Одеревенелый покой наступал на грудь, словно всю боль взяли в кулак и отбросили, она только могла слушать, что говорили за стеной пыли. Барнабасу нельзя приближаться к амниону, а амнион не то чем кажется, диктовал извне и не человек, а то, что было в коридоре до него: камни, корни и вода. Черный амнион божественный плод в земной женщине, выходит не иначе как дар, но только безмолвный Нимрунг знал насколько проста сия история, знал, и не имел слов говорить о таких низменных и непонятных только человеку вещах; что же должно произойти чтобы лев наконец заговорил?

Время под землей понеслось вперед, догоняя видимую солнцем поверхность. Плоть и кости льва таяли от вторжения в них Бога, от долгого пребывания материальная оболочка не просто гнила, а плавилась. Заметив уже собственным глазом двоих зевак, он из последних, оставшихся на костях жил, кинулся на них. В конечном счете, добралась только треть зверя, остальное чернильной полосой, словно высокой тенью, размазалось по полу. Выставив над головой меч, Туфайл думал выдержать гнет Нимрунга. Опершись лапами о сталь, чудовище придавило его и само угодило в ловушку, размягченной костью застряв на лезвии. Кипящей жидкостью ошпарила лицо и руки мечника, то был водопад из разрушающихся тканей. Стон боли с каким голосил Туфайл вывел гиганта из окаменения и в ответ на свист вырвавшийся из открытой груди зверя, он опустил тяжесть кулаков ему на голову. Не ощутив никакого сопротивления, он чуть не полетел за отбитым жбаном. Тогда давление на меч ослабло, и Туфайл успел выскользнуть, перед тем как трупный яд накрыл бы его с головой. От любимого зверя для Розы осталась только чернильная лужица, как болото иногда пузырящаяся. Он упал перед ней на колени хотел высмотреть цельный образ бегущего зверя.

Множество парных огоньков загорелись в проходах - из своих убежищ начали выходить подземные жители. С опаской и безразличием они поглядывали на стены и пол, покрытые вязкой жижей похожей на смолу; на кладовку, откуда доносились неразборчивые кряхтения. У воображаемой границы с местом, где распался Черный лев, кожу Туфайла заледенило осознание крохотной, потому писклявой, третьей смерти; а все же смерти потому мучительной. Отняв сапог от земли, он получил проигранные перчатки, как знак и представления о райских кущах мелких гадов, куда с чистой совестью отправил бы потенциальную дохлую крысу.

С диким ведьмовским криком из кладовой выпала Зора, на глинобитном полу распростерлась она, а за ней, белым снегом падала мука. Божественные словеса не умещались у нее в мозгу, самой ей тяжело было их расшифровывать, оттого она просто вжалась в землю и слушала, то, что сказал ей гость из снов, до сей поры. Проклятый монах, Человек, что заставил Бога посмотреть в свое отражение, обманул всех. Он виновен, но не наказан, казнен на площади, но упырем рыщет по руинам. Трехликий Бог идея земная - одновременно живой Бог, мертвый и в утробе, он познаваем и может ходить под личиной понятной Зоре, она должна найти его. Высший глас не скрывал своей неприязни; чувствуя, что система, систематическая бесконечность рвется о горящие лапы, как от сухого ветра в пустыне позабытой богом, он оставляет земные чувства и играет, теперь он играет с Зорой. В священном городе их будет ждать проводник, она сразу узнает его и если захочет, пойдет за ним. Перед пробуждением прозвучали слова, которые должны были навести командира клики на мысли и не разрушить одни махом ее нервную систему: Бога можно создать, описать, сконструировать, но, тогда, как и любое орудие или произведение он будет иметь твое лицо.

Сквозь толпу продирался Дарс. Отходя от ужаса постигшего монастырь, он вспоминал, что как только пропал голос Аннет, тогда-то дверь его и отомкнулась. Из-за низкого роста зевак заполонивших коридор, он мог видеть все вплоть до стены на другом его конце. Сначала он увидел Розу, возвышающегося над всем собранием, затем Туфайл встретил его каким-то недобрым взглядом, и вот ему будто мерещится Зора, ведь у командира волосы куда светлее, особенно они поблескивали в свете факелов в полумраке, какой был сейчас, и в котором стояла незнакомая ему доселе старуха. Несколько существ с лошадиными мордами выругались на нетерпение невежды с поверхности вмял в стену Дарс почти полкоридора. Когда еще молодые глаза на изрезанном морщинами лице поднялись на него, он пошатнулся. Странной желтизной окаймляло зрачок, бывший украшением, частью особого интерьера под именем Зора. Сделанного из мрамора, того что умерщвляет луч на него упавший. Напоминая жернова мельницы, задвигались суставы желтоглазого существа, которого эпидемические поветрия подталкивали к священнику. Клирик хотел уже отмахнуться, но Туфайл придержал его. Все это время она хотела ему что-то передать и только сейчас он прозрел. Клешня ее разжалась и к Дарсу упали части изодранной материи, все в крови.

- Мне очень жаль, - молвила она, - на этой стороне ее больше нет. Ты правильно утешил заблудшую душу - здесь ей делать нечего, а теперь ты нужен мне. Вижу всех нас причастили, - она оглядела клику даже неприглядную тень, которую с суеверным страхом поднесли к ногам ведьмы. Она наклонилась над телом и прикрыла разорванным лоскутом одежды нечестивый отросток, устрашающе похожий на тот, что не единожды встречался ей на пути.

Не поняв, для чего Изингоме потребовалось это касание, новым взглядом она чуть не пришпилила его к стене. Плечо стянуло жесткой перевязью, жизнь успевшая вытечь напомнила ей о промахе, позднее она догадалась, что речь шла о мести.

- Мы поднимаемся на свет, а я чувствую, как горб из не одного столетия вырос за спиной. Он свалит меня в могилу, когда достигнем неба, - никто не пропустил тона неизбывной древности в голосе, в котором преобладал недавно кипучий нрав, - это было первое столкновение с силами, против которых движется наша кампания, мы потеряли в человечности больше, чем кто либо из них, ведь это звери, они никогда и не были людьми.

Зора или ведьма, что сожрала ее в кладовой, зашагала в неизвестном направлении. Меч не раз служивший опорой в прошлой жизни, заменил ей палку. Особо суеверные карлики принялись чертить в воздухе защитные знаки. Запах крови для одного - родной, режущий глаза, для других тянущий замогильной тайной застаивался. Дарс уткнулся в пропитанную красным цветом ткань, он будто бы слышал, как живое сердце еще качает где-то эту влагу. Некоторое время, идя за Иштваном которого друзья поклялись донести до поверхности, Дарс все-таки отсоединился, не отнимая клочок от лица. Под бинтами разливалось теплота, нужна была перевязка, но он не хотел возвращаться. Жизнь двадцать лет тридцать лет сорок лет, давала ему помнить и быть заложником своего мозга. Случившееся он не мог воспринимать, как Туфайл, как Гом. Монахом он учился грамоте, разгадыванию метафор и образов и как следствие стремился все упростить. Он помнил все и складывал все, сминал, как хлебный мякиш: Жанну и Аннет, Джерри и Туфайла. Эта разрастающаяся загадка вилась, а ответа не виделось. Поднаторевший Дарс прыгал от одной клетке к другой, подбирая то рванину, то чернильные лепестки и так уже по второму кругу. Он будет играть до самой ночи, доходить почти до конца вражеского поля, но разворачивать доску и начинать сначала.

К солнцу выходили божьи твари, оно уже касалось их своими лучами. Лицо Зоры оно путало с корой дерева, Эсквайр окунулась взглядом в небольшой прудик после потопа здесь получился и водопад, вымывающий ступени, ведшие в катакомбы и достала из-за пазухи письмо. Она затряслась в порыве прочитать, либо так кинуть в воду. Крышка саркофага заскребла по каменным бортам Иштвану выбрали достойное место, времени оставалось мало. Зора согнулась в коленях и подставила текст лучу света, солнечные зайчики забегали по буквам:

Любимая, впервые я пишу тебе, не таясь от мужа. Барон все знает и сейчас, наверное, ищет смерти на одной из горящих улиц. Я не сплю третьи сутки помогаю монахиням перевязывать выживших в этом аду. Я хочу сказать тебе где я, но боюсь, если посыльного перехватят, то даже такое безобидное письмо может стать причиной гибели многих невинных. А я очень хочу, чтобы ты нашла меня, раз случайно выглянув из окна, я увидела, как пиками пригвоздили племянника лорда Баффорда, которого я частенько принимала за тебя из-за похожести ваших волос. Нас всех спасла сестра Карла она тогда прошептала его имя, стоя за моей спиной и я сразу поняла, что это не ты. Я слышала от раненных солдат, что исход этих кровавых дней зависит от похода на черный континент, мол, если священная армия вернется на Блуждающие Огни, то все закончится хорошо, а регенту придется сдаться. Возможно, мои домыслы покажутся тебе там наивными, но на большее у меня уже не хватает сил. Мне очень тебя не хватает, я не понимаю, как можно тебе выдерживать столько крови, час назад принесли мальчика, его нашли на пересечении с С. я думала о тебе, когда он уцепился своими пальчиками мне в руку и что-то хотел сказать, но с его пухлых губок стекала только кровь. Я не понимаю, зачем все это, он кричит на меня каждый раз, когда я спрашиваю, и каждый раз упоминает тебя. Если от тебя так много зависит, то почему ты не возвращаешься, как ты можешь быть так далеко, когда здесь от мертвецов нет прохода. Что двигало тобой, когда ты отправлялась туда, неужели вам заложило уши от торжественности ваших великих деяний и вы не слышите крики с улицы. Взгляд барона все тяжелее, его ласки становятся тошнотворными, когда я замечаю на его руках кровь, теперь я вспоминаю тебя и боюсь, что раньше просто не увидела в тебе то же чудовище. Какая ты вернешься я не хочу думать об этом, главное вернись. Пока я остаюсь с сестрами и не знаю, что случится завтра, я думаю, ты узнаешь нашего Галчонка, его должны вывести из города сегодня ночью, он сохранит это послание до твоего возвращения, а после разыщет тебя и даст мне знать, тогда я напишу, где ты сможешь меня найти, но не ищи меня в своем сердце, Зора, ибо, чувствую оно омертвеет к этой минуте.

Навечно твоя К.

Листок ушел под воду. Кто-то обнял ее за плечи.

- Дышать здесь легче. Под землей шепчутся, что Барнабас отправился после поединка львов. Поговаривают, что по пятам за ним следовали тени, разглядели и троих и четверых, а кто целую дюжину.

Она молча слушала и смотрела, сквозь легкую рябь, на то, как мутнеют чернила. Затем они собрались над почившим Иштваном, Дарса чудом вынесло на свет, и он стоял вместе со всеми. В смерти безумец выглядел от того необычнее, что и смерть его настигла нечеловеческая. Она была не отсюда и отсвечивала при дневном свете, особенно это стало заметно, когда Дарс вытряхнул всю свою мошну у изголовья саргофага. Они шли по ущелью, приминая папоротник, куда-то в сторону от руин монастыря. Все поросло плющом, Туфайл поднял голову и увидел, что он плетется далеко наверх, к песчаного цвета башням страшно над ними нависшими. Его затошнило и мир окрасился разными цветами, видеть дальше своего носа казалось чем-то диковинным.

- Здесь прошел дождь, - проговорил кто-то над ухом. Туфайл выдавил влагу из подгнившего мха и обнаружил углубление под ним. Что-то щекотало его руку, в приятной темноте чахли две поганки с такой же испариной на шляпках, как у него на лбу.

Губы на вкус становились солеными, на холме, им представились море и древний монастырь во всей красе и за ним далеко-далеко Блуждающие Огни. Купа Зориных волос развевалась на ветру, тревожный свист, как будто сейчас за ухом просвистит и ударит плеть, подгонял идти. В Багровые Ночи из любой точки континента видна была торжественная процессия в Адам Кадмон, свет от нее змеился от хребта до самого священного города. Эсквайр Зора много раз заставала утро, с последним исчезнувшим за горизонтом послушником. Ей оставалось проложить собственную тропу, и там где раньше царствовала мысль останется ее след. Ветер подхватил их вместе с опавшими листьями и паутиной, несколько дней пути они не прошли, а проползли, словно дикие звери. Разбойники, орудующие на большой дороге, только и видели накренивший деревья ураган, а норы и гнезда боялись ворошить, а то заболеешь чумой поговаривали, что ведьма подкладывает своих выродков к спящим детенышам. Решено было сделать привал. Пока Туфайл сидел на ветке, и уплетал, одно-за-одним, птичьи яйца - Дарс отдыхал у самых корней со странным узлом вместо правого рукава - Зора кормила еще слепых волчат Изингома разговаривал с вожаком стаи, как пробраться к Картавому через Седой тенистые дебри помогали оставаться незамеченными, но также приходились родней хозяевам четвертого континента. Без боя и крови, коими привыкли заручаться правители людей, распустили они свои корни на многие лиги и сделались еще в допотопные времена и неподкупными судьями и разящими мечом палача. Клику не гнали и были они, как за пазухой, но у уж очень привередливого родителя. Картавый моложавый, славился своими проказами и со слов таких же проказливых и по меркам дерев моложавых друидов-язычников являлся порослем Седого. Подобно ящерице Гом растянулся на горячем камне пока слушал старого волка глодающего мослы, затем перевалился на другой бок и заглянул в небольшое отверстие, через которое просматривалось логово, ныне сонное царство. Щенки облепили Зору, и так она дремала, не выпуская посох. Свет, как внезапный след от грозы ослепил гиганта, небо было ясное, и тогда он увидел неугомонного волчонка растрепавшего сверток. Чтобы кто-то случайно не поранил мордочку о лезвие, его снова сделали подделкой на старушечью клюку. Покрывало тени, зудящее на коже, Зора отбросила и подобралась ближе к прорези.

- Лес говорит, здесь прошли трое. Наверное, ждут, когда выйдем мы - передали с улицы.

- Мы можем их обойти?

- Тогда они пустятся в погоню и преуспеют я должен перевязывать монашка, а тебе, боюсь, не даст далеко уйти амнион.

- Что еще нашептал Седой? отмахнулась Зора.

- Лгунов старый не привечает, потому горгульи, сверкая пятками, покинули лес. Все боишься посвятить нас в свои тайны, - настойчиво перебил Гом, - мне-то ты можешь рассказать, а я как-нибудь донесу до остальных, - просунулся он верхней частью туловища в нору.

- Ты хочешь вернуться? по-совиному нахохлившись, спросила она, - ведь хотел. Львы задохнуться в склепе.

- Не задохнуться - я их выпустил перед тем, как уходить.

Очертания ее растворились, являя глазу матово-черный клубок.

- Не могу. Тебе, старый друг, тоже не могу, ведь эта никакая не тайна, это мерзость, это низость на которую пошла я, добровольно, думая, не знаю о чем.

- Зато я знаю, - рукой он попытался дотянуться до командира чтобы утешить, - кажется, что знаю эта мерзость мне знакома, в старом томике было нечто подобное.

- Знакома ты сложил ее останки в могилу. Когда мы нашли Иштвана в зеркальном лабиринте, напомни, как это было.

По осязаемой мгле, прошли они невесть сколько лиг, на протяжении сего пути невдалеке светил телом молочного ягненка мальчик и куда бы клика не ступила, всегда он оставался в стороне от них. Сам Иштван свернулся калачиком, голову сложив на белые колена своего спутника. Потеряв счет времени в храме на черном континенте, под землей, хотя зараженный грибковыми испарениями воздух навевал мысли, будто над ними до самых звезд ничего нет - то есть, дальше воздетой кверху ладони был не гробовой пласт грязи и камня, а небо - клика остановилась на выделенном от невидимого источника света древнем комплексе. Еда не лезла в рот, огниво чтобы раскурить трубки задувало сухим с запахом прогнившей древесины и стоячей воды ветром, от нехватки того и другого забывалась человеческая речь. До носа замотала себя в походные плащи и разлетелась по строению кто куда, как по ветвям вороны клика. Почти день прошел под крышей неба и земли в бесплодных раздумьях, вблизи Иштвана, которому волосы поглаживало дитя, а своим дыханием ощупывала черты спящего богиня. От чего не смогли укрыть голодные до свежего воздуха ноздри так это от запаха озона. На обитом бахромой потолке одна-за-одной звездились капли. На уступе ближе всех к таинству подземелий сидела Зора, когда пошел дождь. От пронизывающего холода дождинки были на редкость остры и даже пронзающи, срезали они перчатки из грязи с ее рук, открывая их белизну трем парам глаз, разбросанным по руинам. Существо, что удерживало Ишвтана, оказалось удивлено не меньше. Подставив, совсем детское личико под невозможный поток, оно опасно обнажило грудку. Хватая воздух, после огласившего храм громового раската члены клики чуть не ослепли, видя, будто огни святого Эльма осенили фигуру командира. Затем небесное мерцание, новый раскат Струнка покидает жилистую ладонь, бешено заплетая полувенок в заряженном воздухе, и впивается в плечо полубога, отбросив того и пригвоздив к земле. Залитая черным круча подхватила Зору, по ступенчатым камням вместе с бесплотными ручейками стекла она к пучине. У подножья медузу промокшего плаща пришлось отдирать на ходу. Идя по шипящей воде, затерявшийся в сетях влаги силуэт она отыскала наугад, подхватила под руку и понеслась прочь от лосиного воя, под сводами затопленных гробниц, ворожбы.

С остриев железных ресниц слетая, падая в желто-ржавые полости, исчезали кусочки минувших дней. Она не расслышала первого слова, безмятежно перемалывая каждый кусок.

- Боже, он умер, - непонятно - сокрушался гигант или вопрошал.

- Ты стал часто вспоминать его. Надоело. И так от каждодневной слежки его благой работы, отовсюду несет святым потом: углы пещеры, небо, воздух

- И вода, я видел его отражение реки.

- И на что он был похож?

- На себя, только живого.

- Как это?

- Ну, кожа даже в воде не казалось такой бледной, волосы длинные и черные, как зола, лежат за ушами, и все цело без всех этих жутких ран на шее и груди.

- Интересно, - Зоре было интересно, почему Бог Изингомы был так похож на Иштвана.

Ночью ей одной не досталось ломтика сна, на шерстяных волнах, вздымавшихся от вздохов, ее укачивало. За грацией новообретенной королевы поднялись блошиные полки, лошадиные спинки лоснились позади на цыпочках покидающей логово. Кавалерия спешила к озеру. Копытами разнузданный берег, как пристанище божества с оторванными головами камышей у крыльца. Ни луны, ни звезд в отражении эсквайра в водоеме, где не было ни капли воды. На самом большом полотне в тинистой каше узнавались начальные буквы знакомого имени. И пока небесное веко не разомкнулось яркой вспышкой, Зора не сдвинулась с места. Лошади срывались с обрыва, храня предсмертное молчание и обиду, одарив небо молчанием, королеву обидой.

Седой выпростал пятерню из зеленой парчи какая же рука без одного пальца - туда, где олень лизал ржавые листья. Волоокий олень лизал ржавые листья и не убегал - он умер, только завидев людей спускающихся с холма. Прямо под лесом дымился ожог потухшего костра, видимо с некоторых пор он жил вблизи людей, а когда те ушли и пришли новые погиб. Колея из взъерошенных лепестков, словно выходные отверстия пушечных выстрелов на ковре после листопада, чуть-чуть не догоняла Гома. Подставив небу спину, огромную как этот клочок земли, став, если смотреть свысока глыбой, он замер в кромешном чаяние над угасающим. Друзья поспешили за ним. Они увидели блокнот, на котором умирал в процессе зверь. Гом окинул их туманным взором, затем продолжил зарисовывать поцелованный тлением остов. Все трое сделали замечание внезапно созревшему таланту.

- Сейчас он умрет, и я нарисую ее. Он даст знак, когда начинать, ибо со времен наших подлунных странствий, я слышу голос травы и знаю что ответить крабу на его стрекотанье. Только дайте время, и он поведает мне тайну смерти.

Как обычно бывает художник-человек, по высшему замыслу, в миг творения, всегда глядит перед собой, чтобы за спиной его прятался бог, скрывая свое существование от зрачка мастера. Расцветающей улыбкой Зоры были очарованы не меньше, чем лесным зверем. Ей нравился рисунок, но непонятно от чего чувствовала, как тоска переполняет грудь. Сначала она подумала про тучи, когда увидела сгущающиеся пятна на листе туч не было. Гом забыл про остальной пейзаж и почти пропалил усердным трением уголька дыру, когда затянуло скорым запахом смерти. Тому, который попал в угнетение мерзостных медуз, становилось тягостно умирать. Гордо сложенная голова, лежащего на траве и уже череп со сбегающей кожей на пораженной червоточинами бумаге не могли быть об одном и том же нарисованный казался убитым. Но, что за наваждение, откуда переложил он эти обрывки ночи в чистом небе? От мрачных образов захотелось отдохнуть, ища покоя на взъерошенной после дождя траве, все кроме самого творца последовали примеру командира и отвели взгляд. И не поняли по первой, что заставило ее замереть с широко испуганными глазами, словно полыхал кровавым заревом ее дом. Там, куда человек не мог добраться своими примитивными чувствами, но добрался кистью, в такой дали, что невозможно было охватить на маленьком куске пергамента, три черные точки, как три стежка, сшивали небо и землю. Туфайл сплюнул сухую слюну и глянул на монашка: вены на шее чуть не лопались, а пальцы побелели на рукоятке. Вздрогнули все, как от змеиного шипа, когда точки начали плавно сходить вниз. Гом закрыл блокнот уже с точными чертами надвигавшихся на них и начал догонять своих. Сделав рукой козырек, он вспомнил из прошлой жизни, что дикари называли солнце там-тамом, небесный танцор пляшет, держа его подмышкой, отбивает ритм, раскаляя тем самым добела кожаный диск. Неизвестные - их лица все равно нельзя было разглядеть дошли до нужной себе черты, пренебрежительно оставив весь остальной путь клике.

- Привет странникам севера! - выкрикнул Роза.

- И тебе привет, большой человек с юга, - ответил кто-то из них, неясно кто, ибо ни один так и не шелохнулся.

Синие, тенью нарисованные, являли вечные очертания пустынников, с двумя беспросветными ямами, в которые подложили жемчужин с прилива. На них были все те же дорожные плащи, в цвет бурной ночи, со следами грязи, а где бурых пятен, не смытых дождем. Пыль въелась им в лица и напоминала паршу. А старец со своими морщинами уже сравнялся с трещинами в земной коре или горными расселинами. О них клика знала, то немногое, что рассказывал священник, главарь горгулий растянул родительскую улыбку, спрятав темные глаза под складками век. Цыкнул языком и сказал:

- Мы шли навстречу тебе, Белая Зора, дабы быть проводниками, по просьбе Варнавы Тота. речь его искаженная, как камень, долго бывший на пути водного потока, изменила форму под десятками языков континента.

Туфайл смело шагнул вперед, но вовремя остановился, сам того не заметив, что сделай он еще шаг

- Ты, должно быть, держишь нас за дураков, старик, или задумал, что-то, или забыл, что в катакомбах лежит два трупа

- Я все помню, Джеремея, - иссушенный всеми ветрами и временем, что осталось только обернуть бинтами, выдернул из-под плаща руку и приятельски вцепился наглецу в плечо. А под совсем скромной одежей у него вырисовывались узоры, какие распространены на статуях великолепных героев в самом соку их молодости и под какими не мог даже пикнуть лысый мечник. Еще больше его сковало то, что этот незнакомец, наверное, знает о нем все.

- И, как видишь, проявляю свою профессиональную компетентность, по которой следует, что кровь смыла все недопонимания, отныне она sub rosa. В подтверждение слов, я передаю этот документ, - показалась вторая рука без перчатки, в которой захрустела грамота из дорогой бумаги, перевязанная красном канатиком с вплетенным в него особым украшением, призванным доказать подлинность документа с первого взгляда, - Между делом безусловно стоит помянуть добрым словом неудачных наших коллег, которым не повезло сложить головы и дожить до сего дня. Старик обхватил сзади черноволосую особу и, в напускной горести, уткнулся в густоту черных косм; никто ничего так и не сказал и последующие минуты прошли в полной тишине.

Особым украшением оказалось сморщенное коричневое ухо знак отличия головорезов, понятный во всех уголках света. Старик, говорил правду, и ничего необычного грамота не содержала, только сама манера письма отличалась, текст имел характерную черту в виде излишних завитков, черточек, кружочков Зора догадалась имеющих значение для очень немногих и дающих дополнительные указания. В самом низу была витиеватая подпись: Бернадетт Черный, Зора исподлобья глянула на старца, затем скрутила валик, словно хотела прибить им зловредное насекомое и передала его горгульям. Ей почему-то казалось, что так и выглядит таинственный руководитель могущественной гильдии убийц: невысокий, в почтенных летах мужчина, с блестящими голубыми глазами, широким ртом, большими губами. С почерневшей от палящего солнца и смертельного холода кожей. Седина его, как зола, оставшаяся после долгого и жаркого костра.

- Дамкина, - вдруг ожила в объятиях старика особа с подпиленными зубами, она протянула священнику руку для поцелуя, кокетливо прячась за пологом собственных волос. Дарс брезгливо отвел взгляд.

- В настоящую минуту, - официально начал Эсквайр, - мы так же находимся на службе Барнабаса Тота, но чем так обязаны обеспокоенностью самого господина Черного?

- Нам об этом неизвестно ровным счетом ничего, мы дельцы, такие персоны как тот же, например Черный, не посвящают в свои возвышенные помыслы таких простых людей, ремесленников вроде нас, - последовал ответ старика, который как будто бы и, не обращал внимания на Зору, а смотрел куда-то вдаль.

- И все-таки уважьте даму, - добавил он испытующе глядя на бывшего священника, удерживая Дамкину, словно предлагая ее. Поняв, что здесь его полностью игнорируют, старик оставил их вдвоем, а сам вернулся к Зоре, осведомляясь о решении командира клики.

- Наша компания придется вам, как нельзя кстати, подумайте, я лично несколько раз бывал подле руин, которые вы ищете. Пешим ходом вы доберетесь туда не меньше, чем через пять недель, а ведь меня поставили в известность о недуге, - тут Зора сделала вид, что ничего не слышала, но внутри нее все перевернулось, - и я знаю насколько ценно для вас время. Смотря на тебя, о, Белая Зора, сердце старика сжимается, потому как я сам бы все отдал чтобы вернуть прежние года своей молодости, - по блеску в его глазах было видно, что слова эти он произнес с большой долей искренности, - вам предстоит еще многое сделать, много трудностей претерпеть, с моими знаниями ваша дорога займет три недели и это предел. На вашем месте я бы не пренебрегал помощью хоть от кого угодно.

Конечно все это обман. Игра в кошки-мышки с расчетом на то, что мышкам некуда то и идти. Ориентироваться по виду из окна глупо, она это понимает. Им придется пойти, чтобы сохранить себе жизнь на неопределенный срок. Можно закончить все и сейчас. Под плащом испитого старика, должно быть, много фокусов, да и у остальных не меньше; сколько раз, за их недолгую беседу, могли они погибнуть; что держал главарь банды до того, как нащупал грамоту, в своей руке, когда Туфайл был так близко. Зачем стоит поодаль таинственный юноша с уставшим взглядом и весь спрятан в выцветшее покрывало с какими-то странными пятнами на нем?

Все он знает, все понимает, даже, как бы заранее. Не исключено, что на этом он остановится, и будет терпеливо ждать нового указа от своих покровителей, которым, почему-то вдруг понадобились такие необычные посредники в их с Зорой деле. Да и сами они понимают, во что ввязываются, Барнабас, как обозвал его старик, Варнава. Варнава знает, зачем он хочет амнион? Знает ли об обозленной сущности, владеющей чудом воскрешения; а если знает, для чего не сказал ей; о том, что бог умеет мстить, что займется давней обидой сразу, как снизойдет в еле передвигавшую лапы гнилушку. Стояла она, опершись о Струнку, и задавала набивавшимся в спутники, про себя, такие вопросы: не сложно разглядеть в свертке меч, гораздо сложнее увидеть здесь нечто более простой железяки. Они не воспринимают это, словно от природы у них отсутствует нюх на такие вещи; теперь ее интересовало, оставались ли горгульи в катакомбах до конца. Слова о некой размолвке на их лихом пути, оплаченной сполна, самой дорогой валютой что он имеет в виду? Безусловно, Зора слышала, как Гом расправился с засевшим в трактире членом их бригады, но, когда успела откупиться клика? Сочиненные на большой дороге кодексы чести, она знала хорошо, как и самих сочинителей, в обоих случаях разбиралась, и сейчас старик повернул все так, как будто в смерти Иштвана, разодранного львом, замешаны горгульи.

- Чем вам так насолил наш Иштван, что вы решили оставить его на растерзание зверю? Зора заметила, как этот вопрос вновь приковал внимание старика.

- Ошибка, - протянул тот, поднявши указательный палец вверх, - ваш Иштван - вы и бросили, причем обращаюсь я именно к тебе, Белая!

- Не крути, ты со своей сворой был неподалеку.

- Всегда я был неподалеку, это моя работа, - уже без интереса проговорил старик.

- И ничего не сделал? За все то время, что кружил вокруг, ни разу не рискнул? - поднялся сильный ветер, не отрывая рук от гарды, Зора вскинула волосы резким кивком, - Я понимаю почему вы, - она окинула взглядом весь отряд, - захотели распрощаться с юродивым, но почему не сделали то же самое со мной? А если бы чудовищу удалось пробраться в кладовую, выдрать амнион, смог ли ты забрать его, осмелился б?

Ветер сменился ураганом, уже заломил короткую седину старца, когда тот, нарезая десятый круг между своими и чужими, вдруг остановился и ответил на Зорин взгляд парой поднявшихся из двух бездн ледышек. После и те и другие размышляли, кто первый стал зачинщиком следующей сцены, но сказать наверняка заблестела ли Струнка или плащ главаря опасно задвигался не брался никто. Один только, и то про себя, когда занимался очередной перевязкой, понимал, что командир мог погибнуть, если бы старик не оказался верен своему сочиненному на тракте кодексу по которому, если у заказчика не было конкретных пожеланий - убивать не следовало.

Ее свалил с ног неразборчивый шлейф, как потом выяснилось кулака того который был в перчатке, под первым слоем кожи ярко ощущались вшитые стальные ракушки. Зора закашлялась от боли, из носа хлынула кровь вперемешку со слизью. Зацепил за воротник и поднял на ноги тот же, кто ударил.

- Надоело слушать бабий треп, - чуть сдерживал смех подобревший старик, - что я вообще с вами разговариваю, идем так или все будете топать в темноте и с завязанными руками, а останутся ли они у вас после, я даже побоюсь отвечать, - приговаривая, он, с вальяжным видом и отряхивал пыль.

Если кто-то усомнился в выборе спутников эсквайра, в их жертвенном выборе, то стоит сказать о лысом бесчестном, разбойнике, недавно признавшемся в ненужности этой вины, он первый бросился на старого лиса - его отшвырнули как? Ни будучи в покое, зализывая раны, ни в самый этот миг, не смог он найти ответа на этот вопрос, а только хватал воздух, как выброшенная на сушу рыбешка. Сразу за ним, обнажив мясницкий нож, привыкший к разделке плоти еще в монастыре, бросился Изингома. И встретил на пути, с разбитым лицом Зору; надутой яростью грудью, гигант чуть не снес своего командира. Брови старика сложились домиком, когда он глядел на громадину. Что-то кроме зарывшегося сапогами в землю от натуг командира останавливало Розу, поначалу он не понимал, затем, как молния рухнула на него маленькая деталь двое юноша с уставшим взглядом и женщина с черными волосами - изменили стойку под плащом, Гом сглотнул и словно свинцовый шар прокатился у него в горле; они стояли подкрученные для броска.

В те минуты, когда эсквайр решила подчиниться чужой воле, она обернулась на старика, продолжая удерживать Гома, выглядела она, поистине ужасающе. С фиолетовыми веками, размазанной по белой коже кровью, принявшей вид боевой раскраски, она походила на ангела мести униженных, обделенных вниманием и защитой свыше за все время существования земли.

- Будьте другом вашей госпоже, остановите эту кровь, - обратился матерый наемник к Гому, - я вовсе не питаю к тебе злобы, Белая, клянусь твоим понятливым ликом. Даю десять минут, чтобы все привели себя в порядок, а потом след в след за нами, - помолчав, он добавил, - Свое обещание я выполню, доведу за три недели, я понимаю, вы хотели двинуться к Картавому, и затеряться в нем глупости, потратили бы кучу времени, да и сам лесок вас бы заморил, то ли дело, быльем поросшая дорога через старые королевства, - видя, что никто его не слушает, старик еще раз глянул на эсквайра, давая ей тем самым последний свой зарок, сделал ручкой, и повернул отряд обратно, на запад.

Гигант отщелкнул застежку в форме полумесяца и достал бинты из подсумки, встал на колени, чтобы удобнее было перевязывать, и услышал град ругательств, еще наверно и не придуманных завсегдатаями самых мерзейших кабаков континента.

Фиолетовыми и рыжими цветами горела на заре кромка стального хребта. Как растерзанная невестина вуаль опускались по подножью в овраг дымки. Зора вдохнула утренний горный воздух перебинтованным носом, запах смешался с пылью и старой тканью. Теряясь в невысоких кустарниках облепивших холм, впереди шли горгульи. Первые три дня пути они держались в миле от них, по ночам не разжигали костра и с концами пропадали за границей света только их и видели; небо в эти дни было черным черно, ни звездинки. Но тот, кто оставался блюдить сон товарищей, днем рассказывал, что к костру приходили странные животные: не воют, не двигаются, как идолы стоят и блестят их неизменные три пары глаз; или то духи правителей древности из разоренных могил руин которые видели они за туманами вдалеке. И вот на днях прошла гроза, спали они на склоне, по которому сбегала теплая дождевая влага, наэлектризованные облака светились, стреляли молнии, а в голубом свете их носились похожие на мурен черные фигуры с длинными, как хвосты развевающимися плащами.

Кустарники кончились и уже, как стадо отдалялись от отряда подгоняемые незамеченным в зарослях пастухом. Каждый думал о своем, не перекидывались словечком они давно, словно заключенные, которых вели на плаху. Туфайла никак не отпускал тот момент, когда старик назвал его Джеремеей, и чем чаще обращал он внимание на силуэт этой персоны, тем страшнее он представлялся ему тем самым необыкновенным старцем из прошлой жизни. Он внезапно рванулся с места.

- Стой! Стой, старик! прокричал с умолявшим выражением на бледном лице. Старик не остановился, но сбавил ход и сделал рукой жест, мол, говори, если хочешь.

- Откуда ты знаешь мое имя? в нетерпении запыхался разбойник, - ты сказал: я все помню, Джеремея Джеремея меня так звали раньше, назвали так.

- Джеремея. Гм, гм, гм, в самом деле, я так сказал? еле слышно пробурчал старик.

- Ну конечно! с чего-то обрадовался Туфайл, - ты не отсюда, правда, не отсюда? Да погоди же ты, - силился он нагнать старика.

- Мне кажется, я знал тебя, знал тебя, я знаю тебя, - у Туфайла так сильно застучало сердце, и глаза его как-то странно заблестели, - Ты мальчик, один из тех которые тащились за кочевником. Я видел тебя в Камеруне Да! И твоего папашу я припоминаю Да! Вспомнил, ты самый бледный был. Ты бача, Старый араб продал тебя, белячок, за три сребреника.

Заслышав эти его последние слова, клика остановилась глядя на Туфайла который и сжался в миг до того самого мальчика. Он тоже многое вспомнил, о чем позабыл и, не мигая, глядел на троицу призраков уходящих от него. Старик обернулся.

- Я помню тебя, если хочешь поболтать о прошлом или о папаше - на следующей стоянке, - но Туфайл уже не слушал его, не мог слушать.

Все смотрели на безволосый бесцветный затылок, наполовину спрятанный в складках откинутого капюшона, видели, что неестественно дрожит серьга в левом ухе и только Зора успела вскрикнуть, полностью белая рука вцепилась в железный с символами язычок и вырвала его на землю, после чего Туфайл, прежним шагом двинулся вперед. Когда Зора подняла серьгу, то разобрала, что замысловатые узоры и точки на ней были буквами, какого-нибудь чужестранного алфавита.

Они шли на запад, в запущенный храм, где в прожилках стен забился запах фимиама, на гранитном полу сорванные одеяния жрецов, а в углу валяется, в странную крапинку, поклеванный птицами череп. Не рухнет эта гора отходов, этакий копролит, сколько перевидала клика разоренных, растасканных городов-церквей, нечистых надгробий по возвращению. Черное облако еще не разметало, когда проходили мимо Блуждающих Огней, хребет был бел он грязно пожелтел, а там где горел огонь, все окрасилось в зебру. И где-то за толщей камня, в башне выше неба сидел один человек, она стояла у подножья, невидимая никому с такой высоты, и каждый второй для нее стал мертв, а каждый третий - с лицом без бровей и ресниц. И так в первой попавшейся деревушке, на нее кинулись с вилами, обойдя гору, наткнулись только на каменные столбы очагов. В буераках сидели голодные, в лесах одичалые, им приходилось убивать - убивая за себя, они становились преступниками. По зиме встретились им первые такие анклавы, возведенные по подобию Кадмона они думали, что ночуют в окружении скал, своеобразных памятников древности, но то были заметенные останки. В засаде она получила дубиной по голове. Пыхтящее, рычащее, толстое существо неумело размахивало бичом, эсквайр ослепла на один глаз вскоре это прошло и в гневе проткнула и шею, и обвислый живот нападавшего. Острие еще оставалось вбито до самой земли на которой распростерлось нечто ревущее, необъятное и до того разгоряченное, что пригнувшись чтобы рассмотреть она ощутила кожей тепло. Откинув платок с торчащей в колтунах бородой, она распалась на русые волосы на высушенную солнцем траву. Зора протянула руку к месту, откуда высился над этим телом меч, и сквозь тонкий тканевый мешок именно он показался Зоре животом наощупь отыскала маленькую головку, ручки и ножки. Существо остановилось рычать, тихо взвыло глядя на убийцу, и осталась Зора в этих глазах еще очень надолго. Ей тяжело было вынести все, даже по-женски, хоть и ходила молва о зачерствевшей, безгрудой, старой, она сидела перед ней на коленях и чувствовала, что где-то там за толщей камня, в башне выше неба

Ничего там не было, смерть бессильна в делах мести, никогда она не будет служить людям. А старик, наверное, забыл и не понимал, за что его будут убивать. Смерть в таких вещах, для каждого героиня, существование таких людей, как Зора подтверждает, что человек окончательно слился со смертью и все ей простил. Такие как Зора, как Туфайл, как Дарс, как Роза они камнетесы, могут работать только с камнем - сооружать могилы и храмы в которых обитают львы; всю жизнь боясь к ним подступиться. Но даже здесь можно сделать отступление: в монастыре Зора прочла, что особо темные секты четвертого континента второй лик не учитывают и посему изображают трехликого бога с маской промеж двух оставшихся лиц.

Вдруг посреди каменной пустыни обнаружился небольшой оазис, то был королевский сад, унавоженный, когда еще цел был замок на дальнем холме. Островок из полусухих шипящих веток на небольшой возвышенности, с входом из природных ступеней. Всходя по землистым уступам, им послышался звук флейты, тягучую приятную мелодию портили какофонические всхлипы. Играл сам молчаливый юноша, а старик дирижировал и, предчувствуя выпады ученика, звонко бил его по щекам. Зора первая поднялась на взлобье, это отвлекло старика в самый момент одержимости, когда у слабого музыканта лезли на лоб глаза, а по телу инструмента стекала белая слюна. Он вскинулся, как от столбняка и помчал через весь сад к дубу, подобно пану, окидывая все дикой музыкой. На скрученной от старости ветке отдыхала черноволосая и была она похожа издали на боа со свешенной ногой, повторяя манеру этих змей свешивать, таким образом, хвост. Недовольный учитель проговорил что-то и кинул в их сторону мусор с земли, который сгреб одним махом. Клике он указал проходить дальше. По краям холм осыпался, потеряв в своем прежнем обаянии, в глубине же все более-менее сохранило вид, раскидистые ветви бука усаженного рядами и заваленные зелеными мехами каменные дорожки выдавали искусное человечье рукоделие. Не больше. В нынешней компании все ощущалось, как будто над тобой навис кулак. Клика сначала ясно очертила свою территорию, а горгульи сторожили и позволяли себе подслушивать, встревать в разговор, так, когда все уже разместились и приготовлялись к ночи, старик напомнил Туфайлу кое о чем. В это время, он одной рукой держался за больную мочку, пока другой от нечего делать втыкал в землю ножик. Рядом были и Гом и Зора, которая от повязки уже избавилась.

- Твой араб лежит в овраге уже лет десять, я не чтобы утешить, мне то плевать. Мешает мне твоя кислая рожа, жить мне мешает. Весть о разбойничьей шайке из ОБэйна даже до меня дошла, когда я песок глотал, - Туфайл не поднял глаз, наемник обратился к Зоре, - Белая, какие-то хилые у тебя подручные, скажи, вы все верите, что этого сопляка ждет что-то мягче веревки от виселицы, может руки, а? из под плаща показались его бурые от солнца лапы, обхватил он ими свою шею, Женские руки, Туфайл, сколько я от них умирал, тоже неплохо, и этого достаточно. Поймите же от кого вы хотите убежать, впитайте кожей кровь которая на вас, ибо вам от нее не отмыться, - он стал на середину их неполного круга, разомкнул фибулу и, упав на колени, вылез из плаща. Все кто видел сейчас старца, ощутили нечто похожее на то, когда бычок неочищенный от последа выпадает на траву или разбивается яйцо и выплывает на свет недоразвитое существо, слизываемое тут же котами. Его мускулы, потекшие от старости по телу, раненые всеми оружиями современного человечества, которые держала тогда и желтая и белая и черная рука, истязали метки, символы и тексты всех народов. Введенные под кожу импланты, железные бусы над обеими ключицами составляли с писанными по телу заклинаниями инфернальную философию; в двух словах о ней рассказал лично сам старик:

- Быть везде значит, и умереть везде. Именно это знак, что я видел всякого человека.

Что-то отозвалось в сердце Зоры, она вспомнила про свое клеймо.

- Скройся, старик, никто не хочет смотреть на тебя, - подняла она плащ и накинула ему на плечи, - думаешь, прокричать нам о своих муках будет достаточно.

Зора села на прежнее свое место подле Гома.

- Какая ты. Иногда полезно поглядеть на раны прошлого и поразмышлять, - тупо опустив подбородок, проговорил старик.

- Да, но только если видишь, что они заживают, а иначе ты просто труп. Слухи говорят ты пропутешествовал вокруг земли несколько раз, но почему истязаешь себя?

- Я действительно мучил себя, других, и мук искал в своих странствиях, чтобы успокоить душу. Это такая жажда жизни, человек, когда думает о смерти, непременно захочет жить. Только груз смерти, тянущий его на дно гроба заставляет трепыхаться, и создает динамику в этом безбрежном океане.

- Ужель ничего кроме приближения собственной кончины не держит тебя на этом свете, а, старик, ничего кроме издевательств над своей тупой плотью. Ты просто тыкаешь себя палкой, говоря еще жив. Видел руины которые проходили мы, кто теперь из прихожан скажет им, что они живы, их даже нет этих прихожан, они сгнили, доверили свой прах земле или развеяли по ветру, а камень стоит. Возведенный кем-то для чего-то, не в силах рассыпаться, нет в этих краях человека разбить его. А коли хочешь знать о Туфайле, позволю себе ответить за него - мы идем в Адам Кадмон с концами, не чтоб вернуться.

- Жив, зато я точно знаю, и кто я есть и кем был, все мои имена на мне.

- Ты жив, горгулья, живее нас, а все-таки как жаждет камень быть измельченным, обратно в крошку, а затем и в пыль, но вам еще долго бродить по свету и ждать того времени когда спичка станет лесом.

Дрожа, с поджатыми губами, главарь поднялся, закутываясь в черную материю, и исчез за стволами деревьев. Нож напоролся на камень, Туфайл оставил его, а сам заговорил в пустоту:

- Это он из-за меня начал, чует, что плохо пришел покормиться гад. Что я вспомнил об этом арабе, - отмахнулся он, но все ж с какою-то горечью в голосе, будто сдерживал слезы, - Я это оставил и Дарс мне даже простил, а слух расползся, где-то меня и знают как Джеремаю и только. Хотя мой почивший братец и я не слишком отличаемся, я сначала думал, что так ловко избежал виселицы, но я-то бежал от маленького мальчика. Д-да, может старик прав, хорошо помнить свои имена, все свои имена, даже те от которых тебя самого воротит. Я только сейчас заметил у него на щеке метка, слитая уже с морщинами, она означает, что он принадлежал кому-то.

Вы, те кто привык кидаться на того кто пресек границы дозволенного, вы привыкли бороться за свободу и вам не понять раба. Может только из-за этой метки я захотел обратиться к старику, ведь вот как, - он показал пальцем разорванное ухо, - что-то твердит нам оставлять такие вещи при себе. Эта серьга, достань ее, командир, я знаю, ты сохранила ее, - из внутренностей костюма Зора достала стальную пластинку, играющую бликами в свете заката, похожую, как она при ближайшем рассмотрении поняла, на ярлык, - Выдавленные буквы языка востока, знаете, что они означают? Его имя. Имя того кто меня продал. Тоже своего рода метка, чтоб не уродовать товар. Но такой был Джеремая, верный пес, и такой есть Туфайл. Поймешь ли ты, Гом, я знаю, ты дорожишь командиром больше, чем кто-либо из нас

- Я понимаю, что ты хочешь сказать, - прервал, не удержавшись, но и не горячась Гом, - и сочувствую тебе. Не веришь мне поверь духовидице, она сама сказала мне это, жаль, мы больше ее не услышим.

- Аннет. Горгулья не соврал, - все непонимающе на него поглядели, - женские руки - старик не соврал, говоря так о моем нутре. Подслушивал, должно быть. У нас с Дарсом произошел разговор, продолжается он по сей день. Я хотел уйти и забрать с собой Аннет, и правильно бы сделал, плохо, что опоздал. Возможно, я испытал к ней в ту минуту что-то, Дарс признал это, и после того, как она исчезла, сделал своим долгом рассказывать мне о ней, как будто я могу еще вывести ее из подземелий. Так вот бывший священник не просто раб своей любви, с ним случилось страшное и вот оно повторилось. В далеком прошлом на костре из-за него сожгли девчонку, перед этим она задрала ему рясу, да все потому и закрутилось, ее потом объявили ведьмой! Да и черт бы с ней, но он помешался. Сначала его запихнули писарем в орденский замок, а когда узнали, что такой-то подверженный колдовству находиться у них в тылу, отправили на черный континент. Я многое опустил, но это и неважно, главное в чем состояла его болезнь: он видел обгоревший призрак этой Жанны, говорит: кожа ее была один в один кора. Прямо сошла с костра и к нему. А потом и Аннет. Со слов самого монашка, она была духовидицей, пока не попала в Тортуру. Мы сидели с ним под старой ивой в Седом и, глядя на платок, что нашли под дверью в которую ломился лев, он сказал: Аннет заслонила Зору. Ну, как вам? Зверь тоже был жив, то есть мертв и воскрес?

Он говорил ее, замучило собственное божество, но как? Может девчонка вообще не отсюда.

Все звуки стихли, сквозь ветви уже проглядывалась луна, а клика сидела без костра, и никто даже не заметил, что все, по глаза закутались в плащи. Из ниоткуда появился бывший священник. Он нес охапку хвороста. Молча распалив костер серной спичкой из собственного загашника, священник оперся о ствол и попытался быстро уснуть. Несколько минут назад он говорил с черноволосой женщиной, так он себя убеждал, ворочаясь при очередном образе обгоревшей Жанны среди дерев, в лунном свете. Никому так скоро не спалось. Туфайл достал свою белую костяную трубку с длинным мундштуком, достал мешочек с табаком и, взяв оттуда горсть, забил ее в чашу, по краям изрядно почерневшую. Костер успел разгореться и найдя подходящую ветку, он вынул ее из пламени, коснулся огнем коричневых листьев вверх поднялось синее облачко, тогда он попытался растормошить Дарса, тот усиленно не отвечал, наверное провалившись на самое дно сонного царства. Пригласив гиганта с командиром сесть поближе, он протянул им трубку. Под характерное шипение вытекающих в огонь масел и звуков лопающейся коры, они посылали небожителям воздушные поцелуи, те кашляли и отплевывались, и когда им это все надоело, закрылись тучами. Заблестели молнии, с небес грянул ливень, в миг стало очень темно, холодно и все удовольствие смыло без следа. Дарс не спал, он трясся под своим плащом, не подавая вида. Глядя на задыхающееся пепелище, Зора перевязала мокрые волосы, проверила, туго ли замотана в тряпки Струнка и не режется ли где кромка, и, встрепенувшись от ледяной воды, встала на ноги. Никто не поднял головы, потому что боялись сдвинуться с нагретых мест, боялись подставить каплям, то тепло спускающиеся все реже с обветренных губ. Зора беззвучно взмахнула тростью, чтобы размять кисть и толкнула Туфайла, так, что тот покатился кубарем. Умыв лицо от грязи, он увидел на себе след от подошвы, и силуэт с занесенной дубиной. Его били не щадя, била Зора, как погонщик хлестает скот. Сначала он извинялся за что-то, за все, просил прощения и ждал, что будет прощен. Кружил за стволами обступившими лагерь, пока не споткнулся о Дарса - тот видя напуганного Туфайла, когда его самого выдрали из сна за волосы затрясся пуще прежнего, уже не от холода, а из страха смерти. Убийца медлил, а потому наемник налетел на него, но меч почему-то оставил в ножнах. Однорукий священник не успел оглядеться, как перед ним возник Изингома, который разгадал игру командира, и бросив с высоты: Дерись!, чуть не пришиб священника на месте.

Неизвестно, где были горгульи и видели ли они, эту странную картину, но даже если видели, поняли бы цель внезапно разразившейся ссоры. Бился каждый - с кем придется, не насмерть конечно, но стимул двигаться, защищаться, несомненно, присутствовал. Живое дыхание живого соратника становилось видимо в воздухе, охлажденном погодой. С первыми лучами дождь прекратился. Достаточно разогревшись, они продолжили носиться по саду. Солнце вставало очень теплое, после дождя - видимо, редкого явления в этих краях пыль смыло с листьев, и заброшенный королевский сад озеленился. Холодная ночь осталась позади и сон там же, а потому, находя укромное местечко, члены клики валились на траву и засыпали. Одна Зора все бродила, и хоть отдавала с каждой минутой частичку жизненных сил нерожденному отпрыску, ее эта маленькая победа очень обрадовала. Шатаясь от одного края мощеной тропинки к другому, с обнаженной Стрункой на плече, с растрепанной лентой, спущенной по волосам вниз, еще и дымящейся трубкой в зубах усталость свалила клику, никто не был против, что вещи одолжили без спроса она призывала всем своим существом, собирающиеся с новым днем, силы врага заступить ей дорогу. Остыв, она сама сошла с тропки в лес, умастилась под дерево, и достала из-под плаща дневник. Страницы были полны натуры встречавшейся им на пути - вожак волков с проседью на желваках позировал для Гома в лесу; пейзажи Седого, и кажись, по памяти нарисованные своды храмины и южная стена монастыря, уцелевшие после потопа. Портрет мужчины с глазами фанатика, под ними не по годам расползались кривые линии, крючковатый нос. Безволосое круглолицее существо на следующих страницах смотрело в отличие от своего собрата вниз, глазницы его наполняла густая тень. Иштван и Иштван post mortem помещались на одном развороте, зарисовка первого была проявлением неких творческих способностей, иначе непонятно для чего делать рисунок на волнующейся воде. Изображение неизвестной дамы ей захотелось рассмотреть поближе, она оставила трубку, и узнала себя. И еще много таких страниц, законченных и только набросков с ней. Здесь она впервые заметила, что нос ей сломали. Тем не менее, художник старался показать незаметное прекрасное - ее не взятые ни земным, ни небесным огнем золотые волосы, простое лицо объятое ими. На этом фоне нечеловеческой либо самой что ни на есть человеческой красоты отпечатки лет, года придали форму, которой не владеет ни один скульптор, у времени особая, непревзойденная манера творить и Гом начинал к ней приближаться. И Гом нарисовал Камиллу. Зора сама не понимала, как так получилось, в своем дневнике он часто задавался вопросом, о ком горюет командир, о письме он знал тоже, несколько раз видел его. Камилла и Зора Эсквайр с Блуждающих Огней в действительности были чем-то похожи, вряд ли они одинаково состарились, но на те времена вполне. Чуть сместил акценты взял другой ракурс, округлил, сделал нежнее и получилось то чего она не ожидала увидеть через столько лет.

Послышались странные звуки, недалеко от ее дерева, в глубине сада. Она тихо положила дневник и потянулась к оружию. Звуки оказались вполне естественными, просто поначалу она спутала их с ревом хищника. В высокой траве блестя потом и росой, наслаждались друг другом черноволосая женщина и юноша. Зора так и решила заколоть их, сцепленных подобно двум жужжащим мухам. Ей выстлали добрую дорогу без единого камушка и веточки, она шла по ней без шума. Вскочив в полный рост с занесенным мечом, расплескав росу, она тут же рухнула от внезапной темноты в глазах или это небо затянуло тучами.

Изингома, не встретив мерзкого старика по утру, и не найдя командира нутром чуял что что-то случилось. Королевский сад всполошили деревянными хрустами, криками; Зору выкрикивали среди худых рядов бука, но нигде не видели. Они вышли к каменной дорожке, не успели разбежаться, когда Туфайл сник, как от сердечного приступа и тяжело охнул. Если и есть в мире слова или формулы, настоящие молитвы, на которые откликаются и которые слышны, то одним из них будет такое ох скручивающее бутоны и сворачивающее молоко. Туфайл повернулся к ним, он пытался сказать, что там, в траве лежит Зора, но только прижал перчатку ко рту, чтобы удержать дрожащие губы. Бывший священник может от нескрываемого ужаса стал что-то степенно шептать про себя, а Гом уже склонен был над бездыханным телом с карими глазами, на мутные стеклышки их падали с ветвей остатки ночного ливня. Холодная сталь впилась, сделав кроваво-красный воротник, обрамляющий белую шею. На лезвии Струнки уже скопился конденсат. Всем стало очень жутко, их словно отмотало назад на сотни лет, каждый жил свою жизнь: разбойника, монаха, солдата и они совсем не были тогда знакомы, повязаны перед командиром щека к щеке, напротив, каждый друг за другом охотился. И Гом поднял глаза солдата на разбойника, тот метнулся к монаху, но молитва его будто окаменила. Гигант нес Струнку, Туфайл с перепугу думал, что к его шее. Ты понесешь, - быстро проговорил Гом и сунул ему меч. Наемник взял меч, он показался ему тяжелым, кровь Зоры еще отяжеляла его, и Туфайл со стороны даже прогнулся под возвышающимся убийцей. Втайне ото всех Изингома проверил Зорин живот амниона не было, все-таки забрали, преуспели. Спору нет все пропало, однако без этой метки ей было лучше и кажется эта женщина, какая бы дикая душа в ней не гнездилась, успокоилась. Они нанесут камушков со всего сада, соорудят курган, но по отношению к нему и остальным это жестоко, ему вдруг стало жалко однорукого Дарса который так и не получил передышку, его сжевали полностью, Туфайл так и останется казненным Джеремаей. Но старик, у старика такой ход мыслей, он точно где-то сидит сейчас и тихо радуется, что эти люди подпали под его идиотическую теорию. Плохие каменотесы, бесталанные зодчие строят могилы и боятся львов.

Зора теперь спасалась бегством, пока ее хоронили. В саду старик оглушил ее резиновой дубинкой, и думал, что она уже не встанет и получил острием туда, куда она могла достать с земли, прямо между ног. Старик и до этого был кастратом, он сделал это в припадке-полете своих мыслей давно, поэтому последнего что там оставалось он только что лишился. Если глядеть на мир глазами Зоры, то в это время клика спала предательским сном, не шевелясь. Супротив нее поднялась парочка, они похватали свои мечи и ничуть не смущаясь, решили рубиться нагишом. У юноши с лицом фарфоровой маской импланты помещались прямо под кожу члена, из-за этого он походил уже на некий драконов орган. Ремни со снарягой и широкие плащи остались на примятой траве, раздетые, больше походили на людей, своими человеческими конечностями они пользовались ловко, не в первый раз это успокаивало. Все видимое было бело, если ткнуть железом, пробить упругость закапает и хлынет кровь. Только пробить железом, этого достаточно, чтобы земля проголодалась, она припадет синими губами к их ранам, всосет, как черная пучина, и они потекут по подземным рекам. Редко ей удавалось закончить все одним взмахом, обычно приходилось очень трудиться, калечить чтобы еще живому дурнело от того что с ним сделали. Это расстояние, интервал от оружия до тела в ее времена был так мал, так короток, она фантазировала, что в будущем между людьми в этот момент возникнет целая нейтральная полоса, чтобы воевать вслепую. Поначалу она, как выходец из благородной семьи философствовала, столько ли стоит ее жизнь и стоит ли измерять ее ценность мертвыми людьми - сейчас перед ней двое это все, конечно, глупости, она делает это просто, чтобы остаться, ну она осталась а остаться все-таки хотелось. В ее времена все желания человека умещались в это расстояние от меча до врага, быть может, это ее оправдание преступника из темных веков. Дождинка упала ей на веко, ей показалось, что она смотрит в свое отражение. Отражение ощутимо сильнее, в бою она не могла говорить, но в глубине души благодарила черноволосую за такой подарок. Все же вязкое и горькое чувство пробежало по коже, когда она проткнула себе с хрустом трахею. Хруст отдался в рукоять. Она пронесла гарду до упора, и посмотрела в свои стекленеющие глаза. С этих губ, как с отверстия ножен дохнуло древней пылью. Видя, как поднимается старик из лужи всего того что в нем было и, как обнаженный юноша рухнул над трупом Зоры, она пустилась бежать со всех ног, потеряв ленточку для волос в горячке битвы.

Курган получился скромный, печальный, подставленный небу и будущим непогодам. Изингома по прозвищу Роза, под ним лежала Белая Зора, он нашел дневник, понял, что она его вытащила и рассматривала его эскизы, сидя под тем деревом. За Розой никакой истории не крылось, его действительно, как адъютанта Зоры, прозвали так из-за созвучия этих имен. Без лицеприятий перед командиром, чтобы окончательно отпустить ее душу, он рассказал здесь свои предположения о черном амнионе, и почему его подло содрали с ее неостывшего тела. Словеса эти подняли в лесу такой шум, что услышать их кому-то кроме клики было невозможно, никто к ним боле не возвращался, а только зная это простились как подобает. Они хотели уйти в разброд, однако обсудив детали происходящего, поняли, что нужно найти старого аббата. Четвертый континент запылает пожарами, ничего не поделаешь, но хоть шрамик оставить на память бледному ублюдку надо. Хоть срубленный ноготь, может столько стоила ее жизнь он все равно заплатит; и Бернадетт Черный. Они развернут целую компанию против него, кем бы он ни был, история Адам Кадмона священного города кончена, теперь будет новая песня мести. Наступит чертово время и настанет кровавый закат, но те, кто это сотворил не успеют ими вдоволь насладиться, либо оставят клике злосчастный ноготок.

Эсквайр чуяла за собой дыхание Черного Льва, когда, как армия убитых ею за все лета за ней гнались изрубленные горгульи. О, ей доставляло удовольствие знать, что каждый шаг причиняет ее врагам нестерпимую боль, они ругаются и плачут, то на белую суку, то на свои страшные ранения. Зора недавно вышла из королевских угодий, дальше раскинулись громадные равнины, за ними степь, рано или поздно ее настигнут и разделаются и увидят, как видела она, глаза черноволосой. За оврагом журчала река, а чужие пальцы уже несколько раз хватали ее за волосы. Будто нарочно, ее нога соскользнула и покатилась к песчаному пляжу, а за ней сходили старик и его атташе. Второго она боялась больше, фарфоровое личико, бесцветное, словно бывшее на стадии нимфы, детское с неокрашенными бровями и пушком на щеках, как если бы на нее напала гигантская рыбина с тупым взором, следующая законам природы. Воды по щиколотку, она видела дно и листочки ивы, осоку по обоим берегам и себя. Не церемонясь, они ступили в реку, юноша молча, словно был не здесь, а летал вместе со стрекозами в кустах, старик прикрывал пах и точно ругался на языке который принес его черный язык с чужих земель. Горгульи захлюпали, черпая носами кованных сапог ряску. Свет, наверное, так падал, что Зора увидела двойное отражение, мутное, расползалось косяком светящихся водяных змей, и когда старик, смакуя гадости, замахнулся своей дубинкой, ее веки сомкнулись. Ее окатило, как из ведра; не вода, а расплавленное стекло захлестнуло горгулий, и каждая капля являла в этот мир Иштвана, отражение из зеркальных лабиринтов. Справедливо ли, что благодаря заступничеству извне человек осуществляет свои темные дела, не скажет никто редко когда он способен разглядеть в холодных фасетах мушиных глаз правдивое отношение Его к себе. Не были б трупы такими тяжелыми, их давно унесло бы течением в том же направлении, в котором сбегал плащ с мертвого хозяина.

Несчастная троица оставила королевский сад позади. Пронеслись уже столетия на извилистой дороге, они так же чтили своего командира, как в начале пути. Пережитое изгажено - к нему возврата нет, горечь утраты зияла на полотне настоящего, будущее играло сочными красками, потому что там продолжалась их жизнь, до старого аббата идти целую жизнь. Туфайл овладел Стрункой и сохранил руки. Еще дальше: все с честью пронесли свой крест, на поясе Изингомы висит огромная мокрица - нет, это голова Барнабаса Тота, побиваемая коленом по заслугам. Погруженным в мечтания, ничего не мешало услышать журчание реки и подойти посмотреть на нее с оврага. Ох уж эти миражи, игры мелких бесов, фавнов с дудочками. Мелодии приятные, но неосязаемые, музыку щупает душа, и Зору задумчивую на песчаном пляже не окликнуть. Гигант, однако, так растрогался, что решил спуститься, зная силуэт будет уменьшаться, как во сне и раствориться в жужжании стрекоз. На мелководье колыхались мертвецы, от шороха эсквайр поднялась, увидела клику. В этой реке живет кто-то, уйдем поскорее, - проговорила она и взяла свой меч обратно. Сто лет прошедшие в боях и заботах отбросило в огонь, песня мести зазвучала фальшиво - фавн, хихихая, скрылся в высокой траве.

- Оставь этот меч, либо отнеси к кургану в королевском саду. Там покоится человек, которому он принадлежит, - повелительный тон Гома был лишним.

- О большей чести она и не могла мечтать. Вы достойно поступили с ней. Все же горько, что ей суждено лежать не в своей могиле, - темневший взор ее обратился к реке, - Ты говорил, когда-то, Роза: остаться бы нам человеческими останками, кажется мне, такая судьба отдаляется от нас со скоростью бешеной кобылы.

Изнуряющий шум гроз не преследовал больше клику, жара не делала из одежды болотную жижу, погода стояла сухая весь оставшийся путь, и было очень тихо. На бивуаках, они перетирали свои жизни в труху, словно точно видели ее очертания от пальцев ног до последнего волоска на голове. То-что-было от каждодневной пробы отдавало кислятиной, и всегда они стопорились на этом моменте настоящего, ведь за священным городом ничего не следовало, они это знали и замолкали. Зора как-то прокручивала перед сном воображаемый разговор с Гомом:

Я видела рисунки хороши, один только забрался в твою книжку случайно. Если эта женщина интересует тебя, можешь спросить я расскажу. Она избалованный, непонимающий ребенок, жена барона, корившая нас обоих за излишнюю жесткость. Этого один раз видела в доспехах и при оружии знал нужных людей. Но за что меня, я ведь не сказка, не герой летописей, мои поступки нельзя приписывать модным течениям, мою одежду запрещается расчерчивать в тетрадке швеи. Она любила рисовать, как и ты, рисовала меня, но не закончила разворачивали экспедицию на черном континенте. Я вернулась и нашла человека, которому наказано было хранить письмо от нее мертвым. После всего, я не стала ее искать, нарочно я похоронила ее под завалами Блуждающих Огней, нарочно. В процессе наших скитаний я догадывалась, что ей все-таки удалось покинуть хребет, но тогда мертва я. Поймешь ли - это я упустила - поход должен был быть не настолько тяжким, но мы проиграем из-за этой женщины. Если проиграем проклинай имя Камиллы.

Знакомая бирюза в воздухе, масляные небеса накрывали город. Как омертвевшая кора сползал с гранитных холмов Адам Кадмон. Вечные руины тревожили приземистые существа, что-то между тараканом и гигантской саранчой с комьями грязи на жвалах, скорее всего люди. Перекурив перед набиравшимся, как ватки обмакнутые в компот облаками хотя подоспели они ровно к полудню клика решила спуститься по обвалам, разбросанным под разметанными в пыль окраинными домами. Простое жилье не выдержало под пластом времени, но верхние улицы устояли прочной стеной их окружали минареты, как пальцы чьей-то огромной ладони, и чудовищных размеров храмы бывшие могильниками. Погреба могли соединяться с подземными каналами, которые тоже сохранились, через них клика собиралась войти в город. Доисторическая канализация в отходах мрака и камня - засыпанная песком, прокопана в длину на многие километры. Как блохи по штанине великана пробиралась клика. Подняться им помогли все те же карлики из монастыря, теперь они патрулировали безлюдные улицы и разжигали истлевшей мебелью костры, иногда горели книги, но настолько старые они были, что попадая в огонь, сворачивались, как мертвые пауки и испарялись. К подданным Тота никто не испытывал сожаление, потерянные преступники, беглецы сами приползали в монастырь. Лабдак, яркий представитель - кстати, бродит ли где - имел множество способов исчезнуть, но стал хуже шелудивого пса, хуже пса? Туфайл тогда в шаге от того чтобы начать вилять хвостом. Может дать собаке говорить и равновесие восстановиться, люди будут проявлять больше сочувствия, все это к чему. К тому, что вся эта массовка ни в чем не уступала Зоре и ее компании, эти мелкие и жалкие существа, кем бы они ни были, умирали, когда поднялся с темных вод Нимрунг, любили в своих подвалах, играли на музыкальных инструментах. Они были участниками своих историй, которые рассказывали сейчас сиплыми голосками у костра, а те, кто не умел усердно жестикулировали и это был театр.

Адам Кадмон Багровая Ночь, небо краснеет.

В центре всего стоял настоящий амфитеатр, если смотреть на город с высоты птичьего полета, можно было сравнить его с письменами, множеством истертых строк, где жирной точкой зияло это сооружение. Зора ошиблась - пройдя несколько рядов арок, она увидела в центре всего Барнабаса Тота и его блестящий от пота затылок, зияющий жирной точкой. Колонны-спицы огромного колеса, прокручивались, клика сходила к колдуну по крутым ступеням, окружившим арену. Карминовая буря навалилась на крыши. Те, кто был там, до прихода клики пугались недвижных рисунков в воздухе, Зора тоже заметила - куда ни глянь, везде странная рябь. Белые хитоны на крышах засыпанных красным песком, белые хитоны в чернильных переулках, белые хитоны на уничтоженных улицах, и в аду, кажется, пошел снег. Колизей обложили призраки, клика затерялась в тумане из силуэтов без лица, в обмотках. От стерильных тел небожителей исходил характерный запах озона, колдун вкушал его, а заметив среди них клику, расплылся в сытой улыбке. Трубка с опиумом дымилась на его тяжелой ладони. Держа ее, он чувствовал, что ухватил мир за одно место.

- Успокойся навек и ни о чем не жалей, я все сделаю за нас двоих, - сказал колдун и выпустил смолистую струю ядовитого дыма.

Зора развеяла остаток опия и откинула длиннющую трубку, за которой потянулась слюна, колдуну запахло потом. Ящеровидный подбородок втянулся, Барнабас Тот сглотнул, обнажив опавшие десна и тонкие размягченные зубы.

- Старый Дипсада привел вас, где он?

Встречные взгляды двух заклятых существ монументальная вещь, еще одна гордость нашего рода, ее привнес человек: месть, обида, ложь, расправа - ими можно гордиться, в природе до нас такого не было. Тупая злоба, возможно, слепая ярость, но заставить ненавидеть другое существо настолько, чтобы оно добралось до седьмого неба от своих чувств, мог только человек. Собрание в белом следило.

- Когда начинаем твой поганый ритуал! - прокричала она ему в ухо.

Барнабаса, как помоями умыло, ему стало неожиданно и противно. Он, наконец, разглядел ее морщины, увидел, что Зора сильно состарилась из-за амниона, а значит жила и жива до сих пор.

- Обождите, где-нибудь, я должен подготовиться, а потом позову вас, - проговорил, глядя перед собой, колдун.

- Хорошо, мы будем ждать здесь.

- Как угодно.

Они расположились вдоль подиума, позади высились полупрозрачные столбики человеческих фигур.

- Эх, мне бы сейчас такую трубочку, - пожаловался Туфайл.

- А твоего табака не осталось? интересовался бывший священник, проверяя в лучах, пробивающихся сквозь бурю, остроту меча.

- Последнее скурили под стенами города.

- Продешевил

- Ха, думаешь, я не выкурю трубку-другую перед смертью? заглядывая в глаза Дарсу, проговорил наемник.

- Смирился все-таки?

- Глядишь, вот-вот смирюсь.

Пройдясь немного, он решил выложить все:

- Сколько раз я представлял это, конец, ты сам-то веришь, мне кажется, мы просто помогали кому-то закончить личные дела. Мы умерли, сбились с пути, о нас позабыли и вот мы сами, души заблудшие, нашли дорогу и мягкую перину. Я понял одну обязанность человека, настоящего человека - замочить себя, казнить вовремя. Представь: после смерти, человек сам ищет дорогу на тот свет, куда он придет его дело.

- Недурно заливаешь, - не поддаваясь чувствам сказал Дарс.

Пребывая в некоем трансе или просто в дреме, Роза уловил нить разговора:

- Вы хоть знаете, где мы сейчас находимся? На Адам Кадмон еженощно опускаются белые призраки, они полонят улицы и каждый это эпоха. Кладбище, нет скорее галерея, затонувших материков, древних королей и их армий, здесь похоронены горы и целые леса, которых больше нет на континенте.

- Значит людям здесь не место.

- Как раз таки наоборот, он был построен для людей.

Для людей. Зора смотрелась задумчивой, но напряжения в ней хватило бы чтобы свернуть стальной прут; он был близко.

Голова кружилась, всем стало нехорошо, колдун окликнул Зору.

- У вас сильные враги, сам Черный охотиться за вами, он не прощает, когда его горгульи каменеют навечно. У вас есть выбор поверить мне или нет, но в этот раз сделайте в точности, как я скажу.

Молчание. Гнусно даже для Тота прибегать к такой показной вульгарной лжи, как проститутка на морозе. Трясущимися руками он прихватил ее за плечи и указал на трибуну.

- Взгляните на них живой саван, а так, просто аборигены. Всмотритесь в них хорошенько и уже не скажете, что этот город кто-то построил. Знаете, как вымывает каньоны, представьте на секунду, как его вершины обдувает от песчинок ветер, храмы высвобождают дожди, от грязи и глины, а здешнего человека обтесывает время. Посмотрите, амнион вытравляет на этом стальном профиле морщины, - прошептал, у нее перед лицом.

Последними словами этой женщины стало следующие:

- Это ведь ты, старый аббат, все ты.

Не статуй, а, если верить Тоту, лики каменных мандрагор, покрылись росой.

- Не я, аббат умер. Есть Барнабас, есть Варнава, есть тот, кого ты носишь под грудью и был когда-то Аббат.

- Ах ты, сучий выродок на той стороне я найду ад, каким бы он ни был, и это, Зора приложила руку к животу, - останется в нем.

- С тобой конечно, с тобой. На днях я перечитывал от скуки эпосы четырех континентов и задавал себе все тот же вопрос, как и всегда: почему герой такой идиот, во всех случаях. Дело близиться к концу, и он будет рубить с плеча. Если он не подчинится мне, не поймет меня, то он равно, как и до этого просто исполнитель. Но сейчас это полная чушь. Я новая воля. Я новая мораль. Свои претензии, по поводу, можешь выкладывать, я справлюсь с ними, разжую тебе и выложу на блюдечке. Но лучше продолжай оставаться героем, нонконформистом и руби с плеча.

- Раз уж так, скажи напоследок, ты видел Его?

- Много раз.

- На твой взгляд, на что он похож?

- Без малейшего хвастовства, говорю тебе, на меня.

Врет. Все равно осталось последнее приготовления история, удобно завернутая в бесцветное покрывало, века сложенные штабелями, как кукурузное поле или полка с книгами, на любом из этих кладбищ, есть мертвец, которому больше лет, который осквернил эту землю первым, его следовало найти.

- Уничтожь его, вытряхни прах из колыбели, забудь, и все закончится.

- Разве младенец не вырос, - Зора спросила, так как догадалась, что колдун был на черном континенте, был у Теодаракиса и был внутри нее.

- Все чушь, ты убила его, твое орудие страстей перенесли в монастырь, стеклянной Зорой восхищаются на витражах, каменной вдохновляются поэты, Зорой, как идеей восторгаются, потом перемалывают в опилки и сжигают, оставив пепел на полях летописей.

- Звучит не так уж и плохо, если у тебя или у твоих пособников найдется немного табаку, все совсем станет отлично.

- Конечно, Великолепная Зора, для вас могу предложить мою специальную смесь

- Просто табака, на всех.

- Прекрасно. Желание убить дракона достойно, но согласитесь: как? Если резать этакого червя всегда останется хвост и голова, так устроен мир и даже мой мир будет устроен также, с этим я не могу справиться, но вы нанесете свой удар, будьте покойны.

Принесли отсыревшие листики темно-коричневого цвета. Зора искала проводника, в свинцовой паутине призраков и табачного дыма. Черный лев, закутанный в саван, был здесь.

Глоток. Восьмая ступень.

Замыкающий третий ряд от шпиля минарета. Легкие опустошены.

Колдуны и ведьмы сгрудились на сцене амфитеатра. Тот переделывал собственные записи. Эсквайр передала трубку и направилась к выточенной в камне трибуне. Черная мушка замахала крылья, Зора подавала обговоренный знак и Дарс вместе с Туфайлом помчались, придерживая ножны; они также скрылись под полами белых хитонов.

Тот захлопнул дневник.

- Что она показала?

Гом застучал зубами по мундштуку.

- Знаете, я тоже когда-то записывал мысли, химерам давал испить из

- Что означал знак!?

- Из ямы, что называется третий глаз. Третий глаз это воздух и пустота во лбу. Мертвецы все-таки видят небо, чувствуя облака, затекающие в дыру

Пыль клубилась под Зориным сапогом, она карабкалась к истукану.

Колдун Аббат Младенец затаил дыхание, когда Зора сорвала вуаль с мертвеца; лишь Гом понял, отчего содрогнулся командир, и вовсе не от надрывного вопля:

- Убей его!

- Дура!

- Убей!

Голосило семя под стальной подошвой, липкие головастики драконье потомство из раздавленного яйца.

Темные воды разливались по улицам Адам Кадмона, пробив стоки. В древние времена люди приносили в жертву воду, вылитую на алтарь. Боги не отвергали ее и считали небесной стихией, вверх по водопаду плыл малек известный при жизни как Иштван. Его послали сюда, чтобы свести счеты и потому что глаза Ишвтана зеркала, в которые после храма на черном континенте попал луч из зеркального лабиринта.

Зора подняла белую, как снег ладонь. Глотка колдуна произносила ужасающее заклинание или то был просто крик, он раскромсал затылок ногтями. И захрипел, сначала оттого что сорвал голос, а потом из-за куска стали застрявшим в его шестом подбородке.

- Мой след в истории твоего нового человека, оставь себе, - прошептал гигант и затрусил к клике.

Зрачок Иштвана был черен, как смоль, и все что в нем отразилось, стало рубежом к последнему храму.

Это место называлось зеркальным лабиринтом, без единого лучика света. Черный подвал, как черепная коробка безумца, прикрытый париком из джунглей. Скулы Туфайла задвигались. Тишина. Все только глядели на вырезанные в темноте губы, нос, глазницы, мочку уха. Африканская маска из слоновой кости. Он затрясся немым криком - застоявшийся смрад разогнало по каменному мешку. Отделимое желудка, все, что мог этот орган поглотить здесь, возможно даже сам запах переваренной, вскипяченной кислотами темноты.

На пригорке блестело неподвижным ручейком света тело. От виска до мизинца пролегала белая полоса, она растянулась и водопадом падала с плеч. Вот и русло этой долгой, как само адское горение реки. Мертвец содрал рубаху и был звук от нее, с запекшейся кровью, как когда обчищают крону. Женская грудь, мраморная, со статуи древней богини, из-за его бледного тона кожи. Иштван. С самой смерти он обживался здесь и ждал Зору, если бы хоть кто-то вернулся, мог смело включить его в перечень мифологических обликов цербера, его инкарнаций. Дарс заговорил, но как назло ничего не было слышно, неужели он сказал, что-то важное, указывал на выход, ну да. Сонмище голодных призраков наступало под эгидой черного солнца, так солнце под такими грязными тучами или небо чисто и халтурит небесный костровой? Хорошие слова, прямо с уст лихого книжного авантюриста. То было нечто с ритуальной подоплекой, зачем тогда бестелесному духу, демону понадобилась железяка, это человеческий инструмент, музыкант играет на своей флейте под вдохновение, за оружие он берется в степени крайнего безумия, им никогда не научишься разить, огненным мечом оно не станет. Меньше чем через минуту их начнут убивать, такими нехитрыми рассуждениями они отгоняли страх, да и все мысли записанные выше теперь воспоминания, и тоже могли побыть с ними, пока все не кончится.

Тупой рыбий взгляд, как кальмар или акула, никакой ненависти, и вторая рука священника взметнулась вверх. Кто-то сказал клика не продержится. Туфайл встал наперекор и насколько нужно кончик меча надрезал стебель, который был веной на его виске. Это был не бой заклание.

Какой дешевый конец, она, как и все не знала волшебного слова, Ангелы идут!, таблетка от страха, рычаг для спасения, нет, ей предстояло то же, что и всем. Лев перекладывает лапы, громко зевает, его веки слипаются в сладком сне.

На ее плечах раненый Гом, вдесятеро больше нее. Он умирает, оттого тяжелеет. Немота. Ничего не слышно, но они продолжают говорить. Их даже не видно, окровавленного гиганта, угловатые черты от слезной пелены, становились камнем, его гранями в игре светотени. Дрожь в мускулах, напряженная шея, он тоже плакал, но останавливал Зору, тянул ладонь с распоротым сухожилием к ее щекам. Затем его ударил озноб и вся боль лицом вышла наружу.

Если бы Изингома умер в бытовых условиях, если бы Туфайл погиб в кабацкой драке, Дарс и так был близок к самоубийству, что бы осталось? Форму они оставят земле, а содержание? Душу? В голове человека тоже сидят падальщики. Если не заключить память в несъедобный камень ее пожрут тараканы. Остается замуровать себя при жизни.

Мраморный гигант склонил над ней лицо в разводах и плесени. Белые мускулы упирались предположительно в стены, он был огромен, колоссальная работа, и его поместили в тесную коробку. Камень достали расплавили, скрутили в бараний рог и еще припечатали сверху, да, чудовище рукотворное, земное. Главное отличие от залов с погибшими друзьями здесь по обеим сторонам стояли зеркала зеркальный лабиринт, и количество неразрушимых голов, ног и рук стремилось к бесконечности. И был здесь невидимый костровой, танцор с там-тамом. Поддерживал огонь для отражений. Под защитой бедер, как под двумя крылами, ожидал раздвоенный череп, своего рода апостол, единственный возможно.

Мертвецы все-таки видят небо, чувствуя облака, затекающие в дыру. Третий глаз, - подумала Зора, видя жуткое преображение существа, его верхней части.

Маленький шрамик виднелся на голом плече.

Он или она подняло ладонь стало очень холодно и мокро, Зору затошнило черный амнион заблестел в комнате. Женский тоненький голосок сорвался с его сомкнутых губ из-за статуи: Damnatio memoriae, - Зора знала, что это наказание, знала и кого наказывают: в последний момент, перед тем как камушек рассыпался в пыль страшный крик; и ждала своей очереди. Небольшой, как жертвенный, костер чуть не задохнулся забрав амнион. Зеленоватый дым и запах нечистой кельи. Зора ощутила на себе подслеповатый взгляд, утерла рукавом пот и слезы ей не хотелось, того что могло произойти и потянулась к Струнке. А мальчик из прошлого указал ей на ближайшее зеркало с отражением колосса. Она сделала шаг, оглянулась его уже не было.

Лязгнули мечи - кто-то сжал железо голыми руками.

Засмеялась женщина ей прикрыли рот.

Застонал умирающий старик старика затащили в самый темный угол.

В тенях смеялись, но подступить не могли: чужие войны, любовь, смерть.

Стоя прямо перед зеркалом, на другой стороне, в такой же позе, смотрела ее Камилла.