Вновь наступал вечер, и слегка прогревшийся за день воздух уносился в чёрные небеса, дабы на следующий день вновь опуститься - вязкой, холодной отравой на истерзанную землю. Или нет. Он уходил, а на смену ему в долину не спеша, словно прохаживаясь по лицу мокрой и вонючей половой тряпкой, опускались холодные потоки, которые уже было достаточно трудно назвать воздухом. Да и некому...
Они спускались... с искорёженных вершин зловещего плоскогорья, громоздившегося над долиной своими неровными, бесформенными краями, изломанными, словно гнилые зубы умирающей старухи, а затем змеились по покрытой шлаками и гниющими отбросами равнине, разделяемые на сотни потоков коростой почерневших нагромождений, бывших некогда городами. Наконец, шелестя отбросами, словно скопище зломерзких червей, они спускались к тяжёлым, плотным водам зловонного, маслянисто чёрного океана. Но вот, они пронеслись, окутывая холодом безжизненные просторы, а вслед за тем - всякий звук, всякое движение в этом гиблом месте прекратились...
Потоки холодного воздуха, нахлынувшие с плоскогорья, заставили вздрогнуть, и поёжиться изнеможенного человека, копошащегося на возвышении в центре равнин, на холме, свободном от руин, покрывающих, словно метастазы, всю долину, и казалось, тянущихся к холму, словно изодранные чёрные щупальца. Человек был один. Он был занят делом. Он рыл.
Встревоженный холодным ветром, Он разогнулся, и, прислонившись сгорбленной спиной к куче шлаков, хрипло, булькающе закашлялся. Неловкое движенье - и тяжёлая ржавая кирка упала ему на ноги, разодрав на них кожу, и оставив на них две чёрные язвы-царапины. Но кровь не потекла. Человек застонал, а затем с трудом заковылял по склону, чтобы подобрать инструмент. Когда же - не без труда - это ему, наконец, удалось, он тяжело опёрся на гнилую рукоять, и остановился, задумавшись, уныло окидывая взглядом безжизненный, умирающий мир.
Да. Место, где он находился, было кладбищем - огромным, бесформенным, и жутким. Всё, от истощенных, искрошенных плоскогорий, до океана - тусклого и вязкого, но изредка с глухим, зловещим бурлением вздымавшегося чёрными, пузырившимися нездоровой пеной буграми волн, лопающихся в холодном воздухе с дрожащим завыванием, источая вокруг такой смрад, словно там, в чудовищных, чёрных его глубинах медленно и мучительно умирало что-то огромное, и мерзкое.
На безжалостных просторах этой гиблой пустыни, чудовищного воплощения тёмного апокалипсического кошмара, казалось, исключающего саму возможность существования света и жизни, одним своим видом заставляющего их в ужасе бежать из этого места, странно смотрелась одинокая кучка ещё живой протоплазмы. Впрочем, смотреть-то было некому...
...Прошло некоторое время, впрочем, какое это теперь имело значение, а человечек всё также стоял, тихо рыдая, и что-то бормоча про себя. "Зачем...зачем?! Почему?" - тихо скулил он, и сухой треск разваливающихся куч мусора вторил ему. "Один...один, всегда один. Последний..." - Шептал он, начиная дёргаться в тихой истерике...
Но затем он успокаивался, и вновь поднимаясь на свой холм, с тяжёлой, ржавой киркой в руках, уже не плакал, но тихо, истерически смеялся. " Всех! Всех!! Всех!!! Я их всех ПЕРЕЖИЛ !!!" - А затем снова срывался на рыдания. И дальше, вновь тихо скулил, занимаясь своим делом, а время от времени тихим, невнятным голосом вёл сам с собой беседы...
И разные были в них слова, разные обороты - но смысл был всё один - Сам. Один. Всегда один...остался...Всех, всех пережил.
А иногда он поднимал тусклые глаза, и злорадно хихихикая, оглядывал низкие и неровные, почти сравнявшиеся с землёй возвышенности вокруг своего холма. То некогда были курганы. Рывшие их, силились обеспечить себе достойные похороны, и вечную память. Но тщетны были их усилия. Мириады лет лили мутными, тёмно-серыми струями, грязные, вонючие, ядовитые дожди, и комкалась и извивалась, как в агонии, давно почерневшая и сморщенная поверхность Терры. И склоны осыпались... И гнилые кости тех, кто глупо и наивно рассчитывал на величие и покой после несчастной жизни, теперь лежали в грудах мусора, на осыпавшихся склонах, слепо таращась в чёрные небеса, и смеясь оскаленными, безгубыми ртами на того, последнего, который остался...
...А он всё смеялся и рыдал, глядя на осквернённые могилы, а иногда переводил взор на мерзкий окиян, и на зловещие руины, бывшие ранее зданиями. Гордые, глупые люди, созидавшие их из камня и металла, всё силились прорваться "Сквозь тернии к звёздам", в своём колоссальном строительстве, и бредовой тяге к прогрессу не замечая близящейся, крадущейся снизу, сзади, злокозненной змеёй Кончины. А после...было уже поздно.
...А Последний всё глядел на руины, вслушиваясь в глухие стоны умирающей Терры, и отчаянно пытаясь разглядеть в них хоть какую-нибудь жизнь. Но она уже давным-давно в ужасе покинула эти места. И давным-давно уже в руинах, и горах шлаков и отбросов, от тускло-чёрного, чудовищного окияна, и до самого искорёженного плоскогорья, и дольше, до укрытого копотью, и тусклой дымкой горизонта не было ни кучки живой плоти, ни животного, ни растения. Ни травинки, ни цветочка. Только анютины глазки намертво ссохлись с камнем. Но это не цветы... Бедная Анюта! Впрочем, ей уже всё равно...
...Один он остался - последний - всех пережил. "ПОЧЕМУ?!" - выл и стенал он, глядя на старые кости. Почему ОН? Но ведь кто-то должен был остаться, кто ни будь, должен был бы быть последним. Но он - недальновидный, не ожидал кошмара своей ноши, и глупо радовался, когда на празднествах желали ему долгой-долгой жизни.
А теперь он один - посреди руин, на загнивающем трупе Терры, обречённый на удел Последнего, и занятый последним своим полезным делом. Последним, что можно делать... одному... в умирающем мире.
И он отчаянно работал, рыдая, и уже не изыскивая себе в утешения, но лишь забытья, печально глядя на покосившиеся могилы, и тихо беседуя с их обитателями...хотя они и не отвечали.
Но оставшийся не останавливался, ибо у него было дело. На скомканной предсмертными конвульсиями поверхности истощённой и умирающей Терры, он делал то - чего уже никто не мог сделать за него. Эту услугу он окажет себе сам...
Последний на Земле человек рыл себе могилу...
Огромное, тускло-красное, но уже не греющее солнце закатилось за горизонт, и чёрный, гиблый мир с мрачным и печальным вздохом крошащейся литосферы погрузился в абсолютную тьму. Тьму, скрывающую всё былое, всё, что ещё топорщилось на мрачной поверхности. Страшную тьму конца, в которой уже не было страшно...