Кудрявцева Е., Янцен В.. Малоизвестные статьи русских и немецких авторов из архива Ф. Либа

Екатерина Кудрявцева, Владимир Янцен

Малоизвестные статьи русских и немецких авторов из архива Ф. Либа

ЦАРСТВО БОЖЬЕ И ИСТОРИЯ.

(Тезисы Н. А. Бердяева)

-- Понимание истории, как особой ступени действительности, и раскрытие смысла истории связаны с иудаизмом и христианством. Греческая философия не понимала истории, она была обращена к космосу и ей свойственна была идея круговорота. Христианство - есть откровение Бога в истории. Явление Сына Божьего в истории сообщает ей смысл. Происходит прорыв метаисторического в историческое. Предание, обращенное к метаисторическому, конструирует внутреннюю смысловую связь истории.

-- Проблема истории есть проблема времени. Отношение Царства Божьего и истории есть отношение вечности и времени. Вечность врывается во время, но не вмещается во времени. Прошлое, настоящее и будущее нашего разорванного времени одинаково нереальны. История, погруженная в это падшее время, была бы лишена смысла. Но в истории есть метаистория, есть приобщение к вечности в мгновениях онтологически реального настоящего. Поэтому в истории может быть неприметное движение к Царству Божьему.

-- Отношение христианства к истории двойственное. Христианство признает смысл истории, движение от первого пришествия Христова к Его второму пришествию. Но христианство не вместимо в истории и есть суд над историей. Суд христианства над историей есть всегда суд над тем, что не осуществляет Царства Божьего в истории. И вместе с тем, Царство Божие не может прийти без человеческого дела в истории.

-- Историческое не может быть священным, священным может быть лишь метаисторическое. Метаисторическое есть действительность, отличная от объективного, природного и исторического мира. Метаисторическое экзистенциально. Но оно не отрезано от исторического и может действовать через него. Вместе с тем, историческое постоянно искажает метаисторическое, приспособляя его к себе. Отсюда - двойственность предания. Историческое, принадлежащее времени, выдается за вечное и священное. Церковь, как исторический социальный институт, отождествляется с Царством Божьим.

-- В истории не удается Царство Божье и потому неизбежен конец истории. Неудача истории есть не отрицание и неподтверждение ее смысла, ибо смысл этот лежит вне истории и вместе с тем требует истории. Церковь имеет свои корни в метаистории. Но она воплощается и действует в истории. Отсда ее двойственна природа. Подлинно сакральное сплетается со лже-сакральным. Сакрализация принимает характер символический и подменяет реальное преображение.

-- Сущность христианства - благая весть о наступлении Царства Божьего. С обращенностью к Царству Божьему связан профетический элемент в христианстве. Идея Царства Божьего эсхатологична. Длинный исторический путь, который раскрылся перед христианским человечеством, сделал неизбежным организацию церкви. Наступление Царства Божьего было бы концом истории. Царство Божье есть преображение мира, полнота бытия. Церковь же частична и действует в падшем, греховном мире. История принадлежит падшему, разорванному миру и церковь в истории подвергается влиянию этого мира. Но в христианстве всегда остается великое эсхатологическое ожидание наступления Царства Божьего.

-- До наступления Царства Божьего, до нового неба и новой земли, неизбежен дуализм, дуализм царства Божьего и царства Кесаря, духа и природы, свободы и детерминации, личности и общества. Всякий монизм есть ложная подмена метаисторического историческим, "Божьего" "Кесаревым". Поэтому теократия невозможна. Теократическая утопия всегда есть ложь, всегда человеческое выдает за божеское. Существует несоизмеримость между царством Божьим и царством этого мира. Христос не царь в этом мире, Он остается Распятым в мире. Царственное достоинство Христа осуществимо лишь в Царстве Божьем.

-- Неудача Царства Божьего в истории требует конца истории, но не означает отрицания смысла истории и значения творческого дела человека. Конец истории и второе пришествие Христа зависят от человеческой активности. Это есть дело бого-человеческое, а не только Божье. И потому творческий акт человека должен быть направлен к осуществлению Царства Божьего во всей полноте жизни личной и социальной, независимо от того, что силы зла мешают осуществлению этой цели. Творческий акт человека учитывается в Царстве Божьем.

-- Между Богом и человеком не существует абсолютной бездны. Человек прорывается к Богу и Бог действует в человеке. Но встреча человека и Бога есть лишь в субъекте, в объекте же возможна лишь символизация. Творческий акт человека есть прорыв в этом мире, преодоление этого мира. Но продукты творчества притягиваются вниз к этому миру. Именно в творческом субъекте свершается бого-человеческий процесс. В мире же объективном происходит условная сакрализация. Творчество человека идет дальше культуры и истории, оно уготовляет конец истории и второе пришествие Христа-Богочеловека.

-- Трагический конфликт личности и истории, который и делает невозможным осуществление Царства Божьего, связан с нашим разорванным, падшим временем. Этот конфликт разрешим лишь вне исторического времени. Апокалипсис связан с парадоксом времени. Конец истории, т. е. конец времени наступит в будущем, т. е. во времени. Это также трудно мыслить, как мыслить и обратное, что конец истории будет в мире потустороннем, совершенно вне исторического времени. Поэтому мы должны парадоксально мыслить, что конец будет в истории и вне истории, во времени и вне времени, в этом мире и в мире ином. Также нужно мыслить о Царстве Божьем, оно потусторонне, вневременно и внеисторично, и оно приходит еще в этом мировом плане.

Н. А. Бердяев

КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕЧАНИЯ О РЕЗУЛЬТАТАХ, К КОТОРЫМ ПРИШЛА Conference on Economic and Social Questions.

Должен вполне откровенно сказать, что я не вполне удовлетворен Rapport'ом, выработанным на конференции в Swanwick'е, хотя в нем есть и много верного. Не удовлетворен я главным образом потому, что нахожу его слишком отвлеченным, не отвечающим на конкретные социальные вопросы нашего времени, беспокоющие христианскую совесть. Пробуждение христианской совести должно прежде всего сознать великие грехи христиан в прошлом по отношению к социальной жизни. Слишком часто не только христиане, но и христианские церкви защищали и оправдывали неправду, становились на сторону сильных мира сего, обладающих властью и богатых, освящали существующий строй и создали тягостные ассоциации, связанные с христианством в сознании народных масс. Необходимо определить в принципах христианское отношение к происходящей в мире борьбе, к национализму и к социализму, к войне, к капитализму, к борьбе классов. Rapport не дает в этом отношении руководящих принципов. В происходящей повсюду борьбе национализма и социализма христианское сознание должно признать большую правду социализма, хотя оно и осуждает ненависть и злобу, которые порождаются борьбой. Национализм происхождения языческого и носит характер натуралистический. Социализм же происхождения христианского и связан с справедливостью, с братством людей и народов, с утверждением достоинства каждого человека, т. е. с началом духовным. Я говорю сейчас не о материалистическом коммунизме, который принимает формы религии, противоположной христианству. Совершенно также мне представляется необходимым осуждение войны, как величайшего зла в наше время. Для определения христианского отношения к социальной жизни необходимо обращаться не только к Новому Завету, но к Ветхому Завету, главным образом к пророкам. Христианский мир ни в чем так не нуждается, как в возрождении пророческого духа. Именно у пророков сказаны вечные истины о социальной справедливости, именно у них осуждена неправда. Очень полезно также вспомнить о св. Иоанне Златоусте, самом социальном из учителей церкви. Бесспорно не может быть единой социальной системы, верной на все времена. Социальное устроение имеет свою техническую сторону, которая принадлежит времени и не может быть выведена из вечной истины христианского откровения. Недопустимо смешение вечного и временного, но есть вечные духовные основы человеческого общества.

В Rapport'е очень чувствуется протестантская антропология, особенно антропология бартианская. Но бартианская антропология неблагоприятна для построения какой-либо христианской социологии. Так как человеческая природа считается разрушенной, уничтоженной до полного стирания в человеке образа Божьего и всякий акт человеческий считается греховным, то отсюда может быть сделан вывод, что одинаково греховно, будет ли человек творить справедливость или несправедливость в социальной жизни, будет ли он эксплуатировать ближнего или бороться против эксплуатации. Если вся человеческая жизнь поставлена исключительно под знаком греха, то делаются невозможны оценки. Все тонет в сознании ничтожества человека. Но совершенно невозможно признать, что всякое делание человеческое греховно, хотя самое справедливое делание может быть искажено грехом. Человек призван к социальному творчеству и человеку предоставлено устраивать свою социальную жизнь, постоянно ее совершенствуя и развивая. В основу христианской социологии должна быть положена вечная истина персонализма, т. е. признание безусловной ценности и высшего достоинства всякой человеческой личности, которая не может быть превращена в средство, в орудие государства, общества или хозяйственного процесса. Человек не должен быть превращен в товар. Отсюда неизбежен тот вывод, что христианская совесть оправдывает лишь такой социальный строй, который гарантирует право на достойное существование, на реализацию полноты жизни для каждого человека. Эта ценность человека, каждого человека, ставится выше ценности государства, общества, нации, хозяйства и пр. Христианство утверждает достоинство человека, как образа Божьего, как усыновленного Богу, и человечность есть основное требование христианства в социальной жизни. Объективизация греха в социальной жизни прежде всего выражается в бесчеловечности. Этим радикально осуждается современный мир, который весь покоится на бесчеловечности. Очеловечение социальной жизни, социальных отношений людей есть задача христиан в социальной жизни. Разделение, которое в прошлом христиане нередко устанавливали между индивидуальным актом, в котором христианам приказывается следовать евангельским заветам Христа, и актом социальным, в котором им разрешено руководствоваться другими нормами и законами, было величайшим лицемерием христианского мира. Невозможно разделять акт индивидуальный и акт социальный. Всякий индивидуальный акт имеет социальные последствия и за всеми социальными актами скрыты индивидуальные акты. Человек есть целостное существо и, если он христианин, то христианским должно быть его отношение ко всей полноте жизни. Человек не может быть хорошим христианином в своей личной жизни и тираном и эксплуататором в жизни государственной и хозяйственной. Совсем невозможно построить христианской социологии на идее личного спасения души. Это обычно приводит или к индиферентизму, или к самым реакционным выводам. Христианское отношение к социальной жизни может быть обосновано и оправдано лишь идеей Царства Божьего. Положительную заслугу К. Барта и диалектической теологии я вижу в критике ложных сакрализаций в истории, напр<имер>, в теократических социальных системах, выдававших человеческое за Божье. Но христианизация социальной жизни есть не сакрализация ее, которая всегда носила лишь символический характер, а реальное осуществление правды в социальной жизни через человеческое творчество, действие же Божьей благодати есть действие на человеческую свободу и на творческую силу человека. Христиане очень запоздали, они пропустили все времена и сроки. Им с основанием указывают, что они были плохи и стояли за несправедливость, когда имели силу и правили миром, и делаются хорошими, защищают свободу и справедливость, когда потеряли силу и власть. Это нужно нам сознать и покаяться. Христианское сознание всегда поставлено в перспективу эсхатологическую. Но перспектива эсхатологическая есть не только перспектива Божьего Суда, но также и перспектива человеческого действия, подготовляющего пришествие Царства Божьего. Царство Божье приходит путем бого-человеческим. Одинаково ошибочен и эсхатологический оптимизм и эсхатологический пессимизм, ибо одинаково противоречит свободе. Человек должен осуществлять Божий призыв, независимо от того, есть ли у него оптимистические надежды или нет.

Николай Бердяев

Н. А. Бердяев

ОБ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ХРИСТИАН В СОВРЕМЕННОМ КРИЗИСЕ.

Христианское сознание - всех вероисповеданий - растерялось перед современными кризисами и катастрофами, перед мировой войной, русской революцией, экономическим кризисом всего мира, технизацией жизни, перерождающей всю современную культуру. Инициатива выпала из рук христиан, христианство отстало от процессов жизни, оно уже не владеет думами, как владело раньше, думами массы, думами молодежи. Лучшая часть христианского мира начинает сознавать ответственность христиан перед современным кризисом мира. Как понимать эту ответственность? Если христианство перестало быть определяющей силой в истории мира, то тут не может не быть вины самих христиан, самих исторических форм христианства. Зло есть не только вина "злых", отпавших от добра, но и вина "добрых" - не осуществлявших своего добра. Ответственность христиан никогда не может выражаться только в обличении чужих грехов, но непременно и в обличении собственных грехов. Мы не можем, не должны взваливать всю вину за зло и страдание мира на тех, которые отпали от христианской веры, мы должны сознать и собственную вину, вину плохих христиан, не осуществлявших своей христианской правды в жизни. Христиане слишком часто бывали "ортодоксальными" в исповедании веры в теории, но "еретиками" в жизни, т. е. не осуществлявшими своей христианской правды в жизни. Кризис мира - агония - есть также кризис христианства, есть агония христиан. Христиане не могут думать, что они находятся в изолированном от мира кругу и что их не касается все, что происходит с миром. Внутренняя опора христиан не из мира взята, она в Боге, она в духовной жизни. Но христиане призваны действовать в мире, вносить духовность в происходящие в мире процессы, делать во имя Бога и Христа то, что другие делают лишь во имя человека, искажая этим свое дело. Кризис христианства не есть кризис того, что исходит в нем от Бога, не есть кризис Откровения, а есть кризис того, что в христианстве исходит от человека, кризис христианского человека.

В христианстве есть два начала - откровение Бога, мистический и духовный источник религиозной жизни, и активность или пассивность самого человека, воспринимающего Откровение и осуществляющего его в жизни. Второе начало, т. е. религиозный субъект, - меняющееся и подвижное. Человек зависит от социальной среды и социальных условий, от времени, в котором он живет, от национальности и от класса, к которым он принадлежит. Бессознательное влечение человека, его интересы, его рабство у мира искажают христианское откровение. Социальные условия, которые делают человека или пассивным и послушным или вызывают в нем дурную активность для защиты своих предрассудков и интересов, слишком часто в истории оказывались сильнее, чем обращенность человека к чисто религиозным, духовным источникам откровения. Поэтому есть всегда доля правды в обличении христианства, в восстании против христианства, которое мы видим в мире. Эту долю правды сами христиане должны признать, и, только признав ее, они смогут защитить христианство. Христианство, каким оно сложилось в истории, действительно часто защищало рабство и социальную несправедливость, осуждало и гнало тех, которые стремились к освобождению и установлению более справедливых отношений между людьми, оно враждовало против науки, против мысли, оно не оправдывало человеческого творчества в культуре и социальной жизни, оставляя неразрешенными основные проблемы человеческого существования. Но что это доказывает, может ли это быть аргументом против самой истины христианства? Нисколько, конечно. Это есть обвинение против христианского человечества, а не против самого христианства. Это как раз и доказывает высоту христианской истины и трудность ее осуществления. Человек с трудом вмещает полноту христианской истины. Христианство есть религия Богочеловека и богочеловечества, и бесконечно сложно в нем отношение божественного и человеческого элемента.

Было время, когда христианству принадлежала руководящая роль во всех сферах жизни, когда творческая инициатива была в руках христиан. В эту христианскую эпоху в истории человечества было много грехов и отрицательных сторон, жизнь была более жестокой, но была в ней великая правда, правда основоположная - смысл жизни полагался не в этом мире, не во времени, а в мире духовном, в вечности. Люди нашей эпохи обращены к этому миру и к времени, они в этом временном мире хотят приобрести силу и устроиться. Человеческий элемент отделился от божественного и пошел своими путями. И на путях этих он переживает жестокий кризис. Человек стал очень активен, он стал организатором мира, но он не имеет духовной основы жизни, он потерял сознание смысла жизни. Человеческий же элемент, который остался внутри христианства, который сохранил связь с божественным Откровением, застыл, стал неподвижен, лишен творческой активности. В этом причина двойного кризиса христианства и мира. Христианский человек принужден прежде всего защищаться от враждебных движений мира, его поза в отношении к миру не творческая. Человеческий элемент в христианстве производит впечатление устаревшего, ему ставят в вину защиту старой и несправедливой жизни, его считают неспособным к творческой мысли. Человек же, находящийся вне христианства и против христианства враждующий, бурно движется, много делает и иногда дела его могут быть христианством оправданы. Но все труднее и труднее становится для него удержать свой человеческий образ. Человек этот не только рационализирует и технизирует социальную жизнь, он сам рационализируется и технизируется, и ему грозит опасность превратиться в машину. Так человеческий элемент, отделившись от элемента божественного, не может удержаться в своей человечности. Для нас, христиан, это понятно, ибо мы верим, что человек есть образ и подобие Божие.

Человеческий элемент в христианстве постоянно нуждается в обновлении, очищении, в одухотворении. И нельзя думать, что это очищение и есть ничто иное, как аскеза, в традиционном смысле слова. Христианин может быть аскетом и, вместе с тем, природа его может совершенно окостенеть, окаменеть, он может стать мертвым ко всем вопросам, поставленным жизнью, мы это встречаем в монашестве. Обновление человеческого элемента в монашестве есть прежде всего пробуждение творческого огня, дыхание Духа Святого в человеке. С этим связано упование на христианское возрождение в мире. Возрожденный христианский человек не может быть рабом мира, он не определяется движениями мира, он духовно независим и имеет центр своего бытия в духовном мире. Но он не может быть равнодушен к агонии мира, к мукам и страданиям мира, он должен разделить судьбу мира, чтобы духовно помогать ему, чтоб вносить одухотворяющее начало в движение мира. Из глубины христианства, из его вечной истины должны быть найдены ответы на основные вопросы, мучающие современного человека, прежде всего на вопрос социальный, вопрос о более справедливом и человеческом устроении общества. Вопрос этот с необычайной остротой поставлен русской революцией, русским коммунизмом для всего человечества. Как он может быть решен не против Бога, а с Богом и во имя Бога? Это есть насущный вопрос христианской совести, которая не может больше защищать социальную несправедливость. Так же остро для христианского сознания стоит вопрос об отношении к войне, об отношении к современной технике, об отношении к национальности, о будущем всей человеческой культуры, которой грозит обездушивание и, в конце концов, гибель. Необходим также познавательный христианский ответ на наступление современной науки против христианства. И христианские ответы не могут быть лишь защищительными и компромиссными, они должны быть творческими, они могут быть творческими. В какое бы движение мира христианство не входило, оно принесет с собой одухотворение этих движений, излечение больных душ, в этих движениях участвующих, излечение от злых страстей, терзающих современного человечка, христистианизацию душ. Это вечная задача христианства. Активность христиан определяется совсем не оптимистическими взглядами на будущее человеческих обществ, а сознанием долга творить правду, защищать истину. Необходимо признать, что предстоит еще огромная творческая работа христианской мысли и христианской совести для решения вопросов, поставленных современным кризисом. Тут слишком многое требует пересмотра, иногда почва остается совершенно необработанной. Только целостное жизненное миросозерцание, в котором теория и практика, созерцание и действие, мышление и труд органически соединены, может дать удовлетворительные ответы. Советское коммунистическое миросозерцание проникнуто ложным, безбожным, антихристианским духом, но оно принадлежит к целостному, способному вдохновлять типу, который многому может нас научить. Мир жаждет выйти из состояния анархии, он ищет духовного единства.

Николай Бердяев

Н. А. Бердяев

ТРЕТИЙ ИСХОД

Никогда еще не было такой путаницы и такой мути, как в нашу эпоху. Люди окутаны ложью и они часто ориентируются в происходящем случайно, по впечатлениям сегодняшнего дня. И всем импонирует сила, которая бывает иллюзорной. Постоянно приходится слышать марксистские фразы от людей, которые понятия не имеют о происходящем. Люди нашего времени так мало имеют воображения, что не представляют себе возможности чего-либо, кроме капитализма или марксизма. Более всего нужно сказать, что люди живут под властью фатума, фатума войны, фатума революции, фатума фашизма. И мало кто думает, что будущее зависит и от человеческой свободы. Люди, не имеющие никакой любви к коммунизму, считают коммунизм фатальной неизбежностью, ненавидящие войну считают войну столь же неизбежной. Одни не понимают происходящих процессов и готовы думать, что мир кончается потому, что кончается строй жизни, к которому они привыкли и который они любили. Другие приспособляются, считая коммунизм неотвратимым, и готовы механически соединить его с христианством и с другим миросозерцанием, повторяя вместе с тем марксистские общие места. В отношении к будущему люди нашей эпохи обнаруживают очень мало творческой фантазии. Растерянность, слабость, отсутствие внутренней свободы у современных людей в значительной степени зависит от того, что наша эпоха стоит под знаком фатума двух мировых войн. В истории наряду с человеческой свободой действует и фатум. И в иные часы истории фатум бывает сильнее свободы. Так особенно бывает в войнах и революциях. Человеческая свобода, свобода народов никогда бы не создала двух мировых войн. Они были порождением фатума, который ударил вследствие слабости творческих духовных сил человеческих обществ. И социализм нашего времени в значительной степени есть порождение фатума двух мировых войн. Отсюда этатический характер социализма.

Мир с большой лёгкостью сейчас делят на две части - коммунизм и капиталистическое окружение, Советская Россия и Америка. Повторяют фразы, ставшие привычными, об этом делении, уготовляющем войну. Не имеют силы сопротивляться лжи этого деления мира. Это военное деление на два лагеря есть прежде всего выдумка марксистов-коммунистов. Коммунисты постоянно утверждают, что всякий не коммунист, всякий, кто частично критикует их, - тем самым фашист, реакционер, прислужник капитализму и даже подкуплен американскими трестами. В Советской России только и говорят о "капиталистическом окружении", ждут войны со стороны западных империалистов. Коммунистам свойственна настоящая мания преследования, и она то и порождает деление мира на две части. Вражда западных государств очень способствовала возникновению этой мании. Но одержимый манией преследования обыкновенно сам начинает преследовать. То же мы видим и на обратной стороне. В действительности, делящий мир на две части, вращается в абстракциях. Идеологи капитализма сами не замечают, что они являются марксистами с обратным знаком. В конкретной действительности мир совсем не делится на две части, он безмерно сложнее, в нем все индивидуализировано. Америка, капиталистическое окружение есть абстракция, в значительной степени выдуманная как тактика борьбы. В Америке действительно есть кучка капиталистов, которая хотела бы бросить на Россию атомическую бомбу. Но американский народ совсем не хочет войны и его трудно будет к ней принудить. Капиталистическое окружение заключает в себе долю реальности, но в целом это есть абстракция, порожденная манией преследования и марксистской доктриной. Это основано на предположении, что если в экономике какой-нибудь страны режим капиталистический, то им порождается вся "надстройка", т. е. делаются капиталистическими религия, философия, наука, мораль, литература, искусство и пр. Это продукт тоталитарного мышления, для которого экономическая основа, как первореальность, порождает идеологическую надстройку. Но все это падает, если не видеть истины в экономическом или диалектическом материализме, который теперь повторяют люди, ничего общего с марксизмом не имеющие. Советская Россия тоже есть абстракция. Россия совсем не покрывается коммунизмом. Жизнь русского народа, которую плохо знают, гораздо сложнее и индивидуализированнее, чем абстракция, созданная марксистской доктриной. Можно поражаться, что люди соглашаются жить в абстракциях, созданных маниакальными идеями и патологическими комплексами. На почве абстрактного и маниакального деления людей на две части в России создалась вражда и даже ненависть к Западу вообще. Все более усиливается изоляция и самовольство, вырабатывается абстрактный советско-коммунистический национализм. Войны никто не хочет, войны боятся. Но все углубляющееся деление мира на две части укрепляет психологию войны, психоз войны. К этому приводит опыт осуществления коммунизма в одной стране. Западная вражда к Советской России поддерживает эту изоляцию и мешает развитию свободы в России.

Люди и народы так устроены, что когда они несчастны, то они ищут виновников своих несчастий, козла отпущения. Когда они найдут врага, на которого возлагают ответственность за все несчастия и страдания, то неизвестно почему они начинают себя чувствовать лучше и получают утешение. Дикари начинают бить неодушевленные предметы, считая их виновниками своих страданий. Мы недалеко ушли от дикарей: в малом и великом мы ищем виновника, которого надо принести в жертву для облегчения наших страданий. Для нахождения козла отпущения человек создает разнообразные мифы. Самый крайний рационализм не мешает созданию мифов. Самый рационализм есть один из мифов. Первоисточники зла и страданий бывали очень разнообразны: жидо-масоны, большевики, в прошлом иезуиты, директивы коммунизма или директивы капитализма, Советская Россия или капиталистическая Америка и многое др<угое>... за некоторыми из козлов отпущения скрыты некоторые реальности, но эти реальности не так грандиозны и всеобъемлющи, как в созидаемых мифах. Реальность всегда сложнее, многообразнее, индивидуализированнее. Но этого как раз и не выносит страдающий человек и в особенности он не выносит сознавать себя в чем-нибудь виновным. Между тем как действительность, давшая повод к созданию мифов, в значительной степени находится в нем самом, в каждом из нас. Процесс абстрагирования от сложной и индивидуализированной действительности совершается, чтобы не быть подавленным многообразием и прикрыть свою неспособность к индивидуализированным суждениям, это имеет прагматическое суждение. При некотором воображении, не непременно талантливом, часто даже бездарном, создается миф. Из реального опыта страдания и унижения рабочего класса Маркс создал талантливый, даже гениальный миф о мессианском призвании пролетариата. Маркс был замечательным ученым экономистом, он многое открыл в этой области, но он также был мифотворцем и мессианистом. Мессианский миф о пролетариате начал играть огромную роль, стал очень динамическим в странах, в которых почти не было пролетариата и капиталистической индустрии. В экономически отсталой крестьянской России водворилась не диктатура пролетариата, она была бы невозможна, а диктатура идеи пролетариата. Во имя идеи пролетариата можно даже расстреливать реальных эмпирических рабочих. Русификация марксизма привела к тому выводу, что коммунистическая революция должна происходить вопреки Марксу не в индустриализированных странах с сильным пролетариатом, а в странах отсталых, аграрных, с подавляющим преобладанием крестьянства. В этом отношении совершенно замечательна книга Сталина "Вопросы ленинизма". Это одна из причин образования восточного блока. Маркс считал крестьянство реакционным классом, но его переделали в революционный класс. Коммунистическая революция произойдет не в Америке, не в Англии, а в Сербии, Болгарии, Румынии, Венгрии, может быть, в Индии и Китае. Таким образом, марксизм совершенно опрокинут. Передовые капиталистические страны Запада превратились в реакционное капиталистическое окружение. Замечательнее всего, что абстракции и мифы стали настоящей действительностью и гораздо активнее, чем то, что трезвые люди воспринимали, как реальность. Это только показывает, насколько шатко понятие о реальности. Нужно ведь признать, что пролетариат в марксовом смысле в действительности не существует. Мировая война и русская революция показали, что интернациональный пролетариат совсем не есть эмпирическая реальность. Существуют разнообразные группировки рабочих. Американские рабочие, которые тоже эксплуатируют, не имеют пролетарского сознания и нисколько не походят на московский пролетариат. Английские рабочие имеют рабочее сознание и объединены для защиты своих интересов, но они отличаются от европейских рабочих и совсем не походят на идею пролетариата. В России до революции был очень малочисленный пролетариат, а после революции он исчез совершенно: в коммунистической стране не может быть такого униженного класса, как пролетариат, и коммунизм создан у нас совсем не через возрастание могущества пролетариата. Рабочие реально существуют, существует их унижение и страдание, их борьба, и необходимо изменение их положения. Но марксовский пролетариат есть абстракция, превращенная в динамический миф. Капитализм реально существует в экономической жизни Запада, он разлагается и должен исчезнуть. Но не существует реально единой капиталистической цивилизации западных стран. Не все на Западе определяется экономикой. В России же экономика в значительной степени определяется идеологией. Марксизму свойственен реализм понятий в платоновском и средневековом смысле, хотя это и не сознается. Поэтому для марксизма класс реальнее человека. Общее реальнее индивидуального. Действительное различие между Россией и Западом определяется совсем не марксистскими абстракциями. Россия действительно самая не буржуазная страна в мире и русский народ - самый коммюнотарный из народов. Это всегда говорили русские писатели и мыслители 19 века. Россия никогда не была буржуазной страной в духовном смысле этого слова и есть опасность, чтобы она не стала буржуазной в коммунистическом строе. В России никогда не было сильного и выраженного буржуазного сознания. С этим антибуржуазным и антикапиталистическим характером России, не коммунистической только, а вообще России, связана миссия русского народа в мире, которая часто искажается и плохо защищается Советами перед Западным миром. Настоящее сознание и осуществление этой русской миссии должно было бы вести не к непомерному усилению государств, не к двум блокам и войне, а к единству человечества, к федерации и братству народов. Но подлинно русский, человеческий и всечеловеческий голос не слышен в международной политике.

Коммунизм нанес тяжелый удар социалистическим партиям Европы, оторвав от них значительную часть рабочих. У социалистов и социал-демократов нет вдохновения и способности вдохновлять. Социалисты слишком поглощены парламентскими комбинациями, договорами партий, они стали деловыми людьми парламентской демократии, часто бывали у власти и мало делали для действительного осуществления социализма. Социализм стал очень прозаическим, социалистические газеты очень скучны. Социалисты совсем не вдохновлены созданием нового мира, непохожего на мир буржуазный, в этом коммунисты имеют явное преимущество. Слабость социалистов-демократов в том, что они доктринеры демократии. Ими владеет не только социалистический миф о миссии пролетариата, сколько демократический миф о суверенности народа. Они продолжают верить, что если социалисты получат подавляющее большинство в Парламент, то социализм осуществится. Так поняли марксизм немецкие социал-демократы. Синдикальный социализм, единственно реальный, оттеснен на второй план. Наиболее связан все-таки с рабочими массами английский травийстский социализм. Но он тоже очень прозаическо-деловой и не имеет вдохновляющей мессианской идеи. Достаточно известно и выяснено, что буржуазная демократия, в которую инкорпорированы и социалисты, понимает свободу формально. Отсюда, казалось бы, надо сделать вывод, что необходимо перейти от формальной свободы к реальной свободе. Коммунисты сделали другой вывод, из вражды к формальной свободе они решили свободу уничтожить совсем. В этом социалисты имели бы большое преимущество, если бы они осуществили реальную свободу для огромной части народа. Несмотря на слабость социалистических партий, нужно признать принципиальные его преимущества перед коммунизмом. Эти преимущества следующие: прежде всего, социализм не требует тоталитарного миросозерцания, он есть социальная система, которая может быть соединена с разными философскими миросозерцаниями и религиозными верованиями. Социализм не считает все средства дозволенными для достижения своих целей. Не предполагает достигнуть социалистического общества, расстреляв и посадив в концентрационные лагеря большое количество людей. Это несомненное моральное преимущество. Социализм, в принципе, хотел бы сохранить наиболее важные свободы человека. Наконец, по своей цели, социализм хочет социализировать и национализировать хозяйственную жизнь, но не стремится коллективизировать всю личную жизнь человека, соглашаясь оставить что нибудь и для него самого. Между социализмом и коммунизмом есть разница в степени прямого насилия. Коммунизм есть авторитарный государственный и военный социализм. Социализм должен был бы быть синдикальным, не допускающим безмерного расширения государства, не зависящим от методов, заимствованных от войны. Но все эти преимущества сведутся почти к нулю, если социализм не будет вдохновлен великой идеей создания нового общества, новых отношений людей. И потому сильным и динамичным мог бы быть только религиозный социализм, если бы в мире началось духовное движение.

Советская Россия, русский коммунизм ставят перед Западным христианским миром великую задачу, не разрешенную и даже как следует не поставленную христианством. Нет ничего более жалкого, как попытки подпирать христианством умирающий буржуазный капиталистический мир. Социалисты слабы, потому что они скептики, часто материалисты или позитивисты, и утверждают ослабленный или разжиженный коммунизм. Вместо того, чтобы противополагать иные, не менее радикальные принципы.

Чтобы найти выход из создавшегося невыносимого положения, необходимо прежде всего очищение нравственной атмосферы. Очищение будет прежде всего и во всем провозглашением истины вместо условной полезной лжи, от которой мы погибаем.

Что в Советской России нет никакой свободы есть истина, которую нечего скрывать. Что те, которые призваны защищать Россию, не находят голоса русской всечеловечности и говорят голосом интересов и тактики, которая кажется им полезной, есть тоже истина. Но истина и то, что Запад часто лживо защищает свободу, прикрывая ей свои интересы и свою вражду не только к Советской России, но и к России вообще. Мешает развитие свободы в России. Верно и то, что так называемая либеральная демократия перестает существовать и заменяется динамизмом для борьбы с коммунизмом.

Все виновны и должны сознать свою вину. Никто не достоин появляться в чистых, белых одеждах. Деление Западного и Восточного мира, Западного и Восточного блока не может быть делением на Царство света и царство тьмы, царство добра и царство зла. Лучше было бы обратить внимание на то, что в каждом из нас есть свет и есть тьма, добро и зло. Деление мира на две части метафизически есть уготовление ада для одной части мира, это своеобразная секуляризованная форма манихейства, часто свойственная революционерам, которым кажется, что они окружены заговорами аримана, что не значит конечно, что Ариман совершенно не действует, он действует, но не в таких мифологических формах. Федерация народов, которая была бы федерацией капиталистических государств, и невозможна и нежеланна. И никакая федерация невозможна без участия России. По перевернутому марксизму, превращенному в сталинизм, коммунизм или хотя бы социализм может осуществиться лишь в отсталых крестьянских аграрных странах, а не в странах с развитой индустрией и сильным пролетариатом, как думал Маркс. По перевернутому марксизму, передовые индустриальные страны с развитой буржуазией и развитым рабочим классом обречены быть реакционными - капиталистическим окружением. Восточный блок оказался блоком отсталых аграрных стран против Запада, при большой вине самого Запада. В этих странах Востока коммунизм насаждается сверху, в них может осуществляться диктатура пролетариата даже при полном отсутствии пролетариата. Маркс, как было сказано, считал крестьянство реакционным классом, терпеть не мог России и славянства, считая их источником реакции. Он скорее бы допустил возможность восточного блока, как реакционного, а Западного блока, как прогрессивного. Русский коммунизм в сущности вернулся к революционному народничеству. Маркс ошибался в своей абстрактной диалектике, как, впрочем, ошибается и сталинизм. Вопрос сложнее, если не стоять на точке зрения абстракции и мифов. Европейская федерация народов будет возможна лишь в том случае, если мир станет социалистическим, говорю - социалистическим, а не коммунистическим. Тогда реальная почва для Восточного блока исчезнет. Слово "капиталистическое окружение" потеряет смысл, исчезнет почва и для Западного блока, который поддерживается сейчас интересами американского капитализма. Настоящее примирение Востока и Запада невозможно ни на почве материалистического коммунизма, ни на почве столь же материалистического капитализма. Победа над ложным и угрожающим делением мира на две части и на два блока возможна лишь при радикальном духовном и социальном изменении человеческих обществ, и за это нужно бороться. Это и есть третья сила, третий исход. Условно я называю это религиозным социализмом, социализмом, получившим духовную основу. Это есть победа, моральная победа над старым буржуазным миром, которому подражает материалистический коммунизм. Менее всего такая ориентация в мировых событиях должна быть антисоветской и она ни в чем не должна походить на антикоммунистический блок. Наоборот, она должна признать и правду коммунизма, должна признать, что Советская Россия ставит великий вопрос перед миром. Критика коммунизма и марксизма не означает вражды к Советской России. Прим<ечание> - для меня лично этот вопрос осложняется тем, что Советская Россия - моя родина, и я хотел бы ее защищать.

Судьба России - особенная, и русский народ - особенный народ. В странах Запада вряд ли может быть коммунизм русского типа и совсем не нужно этого желать. Но страны эти должны по-своему преодолеть капитализм. Без этого все их нападения на Советскую Россию не убедительны и лишены нравственного оправдания. Необходимо разоблачить ту ложь, что капитализм есть защита свободы и единственная защита. Свобода здесь отождествлена с эгоизмом, корыстью и наживой. Капиталистический режим всегда был неблагоприятен для личности. И очень печально, что русский коммунизм поддерживает эту ложную идею связи свободы личности с капитализмом. Существует русская идея, которая всегда была универсальной и говорила о русском признании в мире. Русская идея вошла в коммунизм и была деформирована, искажена и связана с ложным духом, с соблазном, которому подвергся русский народ. Свободная коммюнотарность, свойственная русскому народу, была смешана с принудительным коллективизмом. Официальное выражение Советской России в коммунистической печати и действиях власти не должны быть признаком глубинных процессов, происходящих в русском народе. Западу следовало бы помнить, что Россия страшными жертвами спасла Европу от рабства и что русский народ первый сделал социальный опыт, необычайный по смелости, и поставил новую тему для всего мира.

Пусть он иногда ошибается, но это лучше, чем ничегонеделание и отставание в самодовольстве. Тех, которые отказываются примкнуть к одному из двух блоков, обыкновенно обвиняют в том, что они сидят между двух стульев. Эта банальная острота основана на предположении, что в мире существует лишь два стула. Но может быть третий стул, на котором я могу твердо сидеть. Аргумент основан на том, что нет выхода из деления мира на две части. Это в сущности означает неизбежность войны. Есть еще одно основание для образования третьего фронта и самое важное. Это есть образование мирового фронта любви к истине и готовности во что бы то ни стало провозглашать истину. Истину сейчас не любят. Ее давно уже заменили пользой и интересом. Оба фронта, на которые распадается мир, очень мало интересуются истиной и готовы искажать ее во имя пользы и интереса. - Это не мешает мне думать, что Советская власть часто бывает права в своих требованиях.

Но самое искажение истины признается долгом. Это связано с моральным вопросом о средствах и целях, который выходит за пределы этой статьи.

Ложь может быть признана священной, и этой лжи требуют от тех, которых принуждают выбрать между двумя блоками. Мы живем в настоящем гипнозе и мало кто способен к суждению пробужденного сознания. Это пробуждение сознания есть первое, чего нужно достигнуть.

Войны никто не хочет, и нужно отрицать всеми силами, что война будет, бороться с психозом войны. Но если война случится, то она случится в бессознательном, сновидческом состоянии, под влиянием кошмаров, порожденных ложными идеями-мифами. Людей пугает то, что иллюзорное начинает казаться им наиболее действительным. Очищение от этой иллюзорности - наш первый долг.

И есть еще один гипноз, в котором живут люди - гипноз государства и власти, как верховной силы в судьбе народов. Это есть величайшая ложь. Государства и правительства так же разложились, как разложился весь старый мир. И новый мир, образовавшийся в России, принял эту старую разложившуюся форму. Замирение и соединение мира не может произойти через государства и правительства, оно может произойти только через головы представителей государственной власти и по ту сторону их, произойти через реальные социальные и духовные силы народов.

Николай Бердяев

Владимир Феодоровский

Граф В.Н. Коковцов: Из моего прошлого. Воспоминания (1903-1910). - Издательство журнала "Иллюстрированная Россия". Париж, 1933.

"Мне кажется, что на мне лежит обязанность - сохранить от забвения и сберечь от небылиц все то, что прошло перед моими глазами", - говорит Коковцов в предисловии к своей книге. "Я не пишу истории своего времени. Я резюмирую, так сказать, дорожный дневник пройденного мной пути и даю фотографический, без ретуши, снимок отдельных явлений". Но именно потому, что созданный им образ России сложен как последовательное описание выбранных им событий, эта книга имеет большое значение. Автор, стоявший в самой гуще политической жизни, бывший министр финансов и председатель совета министров (1904-1914), предлагает нам правдивое отражение тех фактов, свидетелем которых он был, и событий, в которых он сам принимал участие. Читатель видит целостную картину жизни Российской империи, получает возможность заглянуть за кулисы внутренней и внешней политики России тех лет. Мы видим царя, которому автор часто предоставляет слово, ближайшее окружение царской семьи и его влияние на государственные дела. Также перед нами предстают государственные мужи, стоявшие в те годы у руля политической жизни, в их реальных делах и поступках. Короче говоря, мы ощущаем всю атмосферу, царившую в правительственных кругах, нам вручаются отмычки к пониманию роковой судьбы, которая преследовала Россию в последний период ее истории, чем, не в последнюю очередь, она была обязана той роли, которую сыграл царь, чья личность обрисована в книге четкими резкими штрихами.

Очень подробно переданы все тонкости взаимоотношений правительства и Государственной Думы, отмечающие первую фазу конституционного существования России. Эти описания дают нам возможность живого непосредственного взгляда на те трудности, что с самого начала встали между правительством и представителями народа, на недоверие, изначально заложенное в отношениях представителей народа к правительству и, с другой стороны, на последствия недостаточного внимания к новой конституционной форме государства со стороны царя и его ближайшего окружения.

Необычайно интересны страницы, где автор обрисовывает состояние российских вооруженных сил в последние годы перед мировой войной и деятельность генерала Сухомлинова, стоявшего тогда во главе военного ведомства. Несмотря на свое чудовищное легкомыслие, генерал Сухомлинов добился огромного доверия со стороны царя. Коковцов приводит целый ряд случаев, когда поведение военного министра ставило весь совет министров и особенно председателя совета в сложнейшее положение. Постоянно требуя все новых и новых кредитов для своей отрасли, он нисколько не заботился об усилении вооруженных сил страны, и фантастические суммы, отпущенные на вооружение, годами лежали не выданными в кассах военного ведомства. Еще чаще он прикладывал руку к противоречащим закону или опасным мероприятиям, после чего другие государственные мужи должны были улаживать возникавшие разногласия и сглаживать проблемы. Так, например, мы узнаем, что из-за легкомыслия военного министра уже в 1912 году Россия чуть не оказалась втянутой в войну с Австрией и Германией, когда он внезапно - без ведома совета министров - предложил царю распорядиться о мобилизации двух воинских гарнизонов против Австрии. Описания Коковцова показывают нам Сухомлинова, как человека, лишенного малейшего чувства ответственности, и как государственного мужа, в руки которого была положена судьба России в серьезные часы перед началом мировой войны.

Особая глава посвящена Коковцовым рассмотрению хозяйственной и финансовой политики России с 1903 по 1914 год. Эта страница русской истории последнего периода ее капиталистического существования до сих пор является очень мало исследованной, и поэтому описания бывшего министра финансов, выступающего здесь как специалист, невероятно ценны. Он говорит об основных принципах своей хозяйственной и финансовой политики и, опираясь на цифры, доказывает нам реальность необычайного роста производственных сил страны в последнее предвоенное десятилетие.

Автор показывает читателю и царицу во всей неповторимости ее личности с ее специфически-мистическими чертами характера, которые она использовала в управлении государством и благодаря которым Россия часто в серьезных судьбоносных вопросах оказывалась подчинена случайным, темным людям. Так, с впечатляющей силой Коковцов говорит о той борьбе, которую он вел против влияния Распутина на политику и жизнь государя, будучи глубоко уверенным, что этот человек принесет несчастье своей стране.

И в изучение вопроса о международных отношениях России в период с 1904 года, когда разразилась война с Японией, до начала мировой войны, работа Коковцова вносит неоценимый вклад. Мы обнаруживаем в ней интересные подробности мирных переговоров в Портсмуте, сообщения о возложенных на самого Коковцова заключениях договоров об иностранных займах в Германии и Франции, о совместном пребывании императора Вильгельма II и русского царя в прибалтийском порту и т. д. В период 1912-1913 годов, когда над Балканами уже сгущались тучи, предшествовавшие мировой войне, Коковцов, как председатель совета министров, принимал деятельное участие во внешней политике, и с живейшими подробностями передает нам на страницах книги напряжение, царившее в то время в международной атмосфере. Огромный интерес для историков представляет, например, рассказ о выполнении им дипломатической миссии в Берлине в ноябре 1913 года, здесь же воспроизведены беседы, которые он вел тогда, за несколько месяцев до войны, с германским канцлером и императором Вильгельмом.

Таким образом, труд Коковцова предлагает нам всестороннюю картину тогдашней российской жизни, и эту картину, этот "фотографический снимок без ретуши", нужно расценивать как значительный вклад в изучение русской истории последнего периода - перед грандиозным переворотом, произошедшим в России в 1917 году.

Германн Поэрцген: Страна без Бога. Впечатления от поездки по России.

Чтение сообщения Поэрцгена о поездке оставляет весьма двойственное и неприятное впечатление. Автор выдвигает претензию путем простого "показа пережитого" продемонстрировать, что "социальный порядок жизни невозможен, если разрушены метафизические первоосновы, если уничтожены источники вечного права и вечной нравственности". Сомнительность подобного тезиса ясна уже потому, что Божие долготерпение явно больше, чем человеческая глупость. Но он звучит тягостно и утрачивает малейшую убедительность, если служит пропаганде государства, которое само только и занимается тем, что "уничтожает источники вечного права и вечной нравственности". Все предложенное нам автором для доказательства справедливости его утверждений производит до мельчайших деталей впечатление очень удачной сатиры на то, что с такой помпой с помощью громких слов и даже мощных призывов ко "Всевышнему" творится сегодня в Третьем рейхе - по принципу: "Что полезно народу - справедливо". Входила ли в намерения автора такая пародия, поскольку он не имел возможности высказать все это прямо, но как раз в силу своих взглядов должен был бы сказать именно там, куда относится сам, вызывает сильнейшие сомнения. Когда мы слышим его рассказ о том, что на его провокационный вопрос, боится ли он ГПУ, простой ленинградский рабочий презрительно сплюнул, то немецкий читатель мог бы облегченно вздохнуть за своего русского товарища, поскольку у него самого перед гестапо пересыхает и слюна.

Мы слышим о бахвальстве и насаждении болезненного тщеславия, о "строительстве Вавилонской башни", то есть о колоссальных строительных планах, об отсутствии уважения к пожилым людям, о "парнях с испорченным выражением лица", о "титулах, премиях и правах" п<артийных> т<оварищей>, о склонности "переводчиков показывать только светлые стороны новой жизни", о плохих агитационных фильмах, о "духовной автаркии, в которой живет ... народ" и которая "позволяет режиссерам давать полную свободу полету своей фантазии". Мы слышим, что (у поволжских немцев) в учебниках вводится дикая политическая пропаганда (которая, кстати, с тех пор в общем была приостановлена по всему СССР, тогда как в других местах она только начинает входить в силу и превращает школу в Нюрнбегский клозет); автор (по праву) жалуется на забвение Гете, Шиллера и Мёрике, - но огорченный всем этим спрашиваешь себя, о какой же стране рассказывает он все это с такой печальной миной. Когда же он ко всему прочему еще говорит, что "знамя" якобы для людей важнее хлеба насущного, то наше замешательство достигает своего предела.

Но то, что он на основании очень поверхностных наблюдений говорит о ныне и по его собственным данным уменьшающейся антирелигиозной пропаганде и о лежащем в ее основе нигилистическом и материалистическом духе, то все это напоминает нам еще более грубую тональность людей Людендорфа, "Blitz", "Schwarzen Korps" и многих других газетенок с огромными тиражами и бесчисленных корпораций и объединений - только что здесь во много раз более дикий демонизм отвратительнейшего сорта восстает против всего святого и поливает его грязью.

От глубокого понимания увиденного и критикуемого или хотя бы желания этого у автора, очевидно, нет и следа. Он постоянно констатирует для нас чудовищную нехватку жилья русского человека, как будто она была порождена большевиками. Он констатирует запущенность могилы Достоевского, но, кажется, не имеет ни малейшего представления о том, сколько богатых сокровищ из его наследия вышло в отличных изданиях советских издательств. Он вообще проходит без внимания мимо замечательного и обнадеживающего развития, которое происходит в СССР. Ведь все это непригодно для пропагандистских целей или говорить об этом нельзя.

Фред Хёнтцш, Дрезден

ИВАН БУНИН - ПОЭТ УШЕДШЕЙ РОССИИ

Иван Бунин - последний представитель традиции русского рассказа 19 столетия, прославленного такими именами, как Пушкин, Гоголь, Гончаров, Тургенев, Лесков, Лев Толстой. Иваном Буниным эта традиция завершается. "Завершается" не в смысле декадентства, эпигонски-бессильного угасания, но вполне в смысле достойного, соответствующего вершинам этой традиции обрыва, внешней причиной которого является большевизм. Потому что большевизм уничтожил содержание этой великой традиции рассказа - предреволюционную "святую" Русь, которую воспевали все эти великие поэты и чью изначальную, архаичную красоту в последний раз из глубины метафизической памяти вызывает Иван Бунин и силой своего поэтического дарования вырывает из потока забвения в вечность поэтической формы.

Тотальность реально ушедшей "святой" Руси есть содержание бунинского творчества, своеобразие и неповторимость которого заключается в том, что оно осталось нетронутым той гипертрофией рефлексии, которая расчленяет целостность жизни на "точки зрения" и "перспективы". Иван Бунин, как и любой большой писатель, является прежде всего созерцателем: его творчество изображает то, что есть, без растворения увиденного в рефлексии. Эта невинность чистого созерцания, эта наивность прежде всего прочего является специфическим признаком творчества Бунина. У Бунина нет никакой темы, в его творчестве нет "героев". Творчество Бунина не знает таких духовных судеб, как творчество Достоевского (Раскольников, Ставрогин, Иван Карамазов), таких "типов", как Онегин (Пушкина), Обломов (Гончарова), Хлестаков (Гоголя), в которых писатель хочет представить или разоблачить "дух времени". Его единственная "тема", единственный "герой" - это Россия, как бы ее анонимная жизнь, которая волнуется как море и контуры этого волнения которой непрерывно сменяются в ритме времен года, в приходе и уходе поколений. В "Истоках дней", охватывающих детство Арсеньева, его гимназические годы, период его первых поэтических успехов и первых путешествий по России, жизнь непрерывно представляет нам множество фигур, людей, городов и ландшафтов, чтобы вскоре вобрать их в себя обратно.

Этот общий образ жизни предреволюционной России мог создать только Бунин, за многие годы объездивший Россиию во всех направлениях и черпавший свои познания из собственных наблюдений. Но эти собственные наблюдения - лишь одно из условий. К знанию по путешествиям, к приобретенному знанию, добавляется знание унаследованное. "... Слишком скудно знание, приобретаемое нами за нашу личную краткую жизнь - есть другое, бесконечно более богатое, то, с которым мы рождаемся", - признает Бунин, - "гордясь и радуясь, что я не из тех, у кого нет ни рода, ни племени". Эта ответственность за теряющуюся во тьме предыстории непрерывность жизни, эта гордость происхождением, это почитание традиции является одним из самых существенных корней поэтической гениальности Бунина (само собой разумеется, что это почтение к традиции принципиально противопоставляет Бунина любой революции, в которых, по слову Наполеона, "все будет забыто"). Поэтому Бунин является одним из тех великих художников, которых Ницше называл "сокращенной хроникой", "воспоминанием человечества о самом себе". "Поэзия не в том, совсем не в том, что свет/ Поэзией зовет. Она в моем наследстве./ Чем я богаче им, тем больше я поэт...", - говорится в одном стихотворении Бунина, в чьем творчестве унаследованное, поднимающееся из доисторических глубин знание и приобретенное, полученное в путешествиях и наблюдениях познание в неповторимом даре языкового оформления соединяются в то единство поэтической гениальности Бунина, которое в "Жизни Арсеньева", очевидно, достигает своей вершины.

"Святой", крестьянской, дореволюционной России, ее изначальной, архаичной целостности и красоте отдана вся любовь Бунина. В этом не обманет и холод бунинского реализма, несправедливо принесшего ему славу "фотографа". Несмотря на свою любовь, Бунин, конечно, весьма далек от романтически-славянофильского преображения "правоверного" народа и от сантиментов народничества. Его взгляд остается открытым и для теневых сторон ушедшей России. В эпосе "Деревня" (1910), которого еще нет в немецком переводе, Бунин, по характеристике Степуна, представляет русский народ как "темный, страстный, жестокосердый, циничный, всегда и во всем беспредельный, но при этом исполненный внутренней тоски по чистой жизни и мучительного искания Бога". Но эти темные стороны не могут, конечно, ослабить бунинской любви. Бунин любит в жизни ушедшей России часть первоначального Творения, чье существование еще не захватил и не исправил в технической цивилизации и не организовал заново всемогущий разум и чья архаика имеет много "темных сторон", но в его "мрачности" сохраняется еще значительная доля той изначальности, которая у нас жива только еще как "остаток" в католической или протестантской крестьянской среде.

Большевизм разрушил единство архаической жизни дореволюционной России, с которой всей душой связан Бунин-художник. Это тяжкий и по своему влиянию на историю ничем уже не поправимый грех большевизма. Грех этот не становится меньше от понимания того, что неизбежной судьбой всякого архаического порядка жизни является с течением времени удаление от архаики и вместе с этим удалением растрата той жизненной субстанции, которую человек напрасно пытается обновить в рефлексии. Если пуповина связи с первоначалом однажды оказалась перерезанной, а изначальность разрушенной, то она так и остается разрушенной. Вернуться назад к состоянию до разрыва не может ни один человек. Для России наступление большевизма, возведшего позднерационалистическую марксистскую социальную доктрину в ранг доктрины государственной, означает необратимый разрыв с непосредственностью. Понимание этого лежит в основе непримиримо враждебного отношения Бунина к большевизму. Бунинская ненависть к большевизму, результатом которой стало эссе "Окаянные дни", - это ненависть инстинкта к рефлексии, ликвидирующей все изначально сложившиеся уклады и заменяющей их на рационально-конструктивную организацию. "Окаянные дни" обращены в гневе и ненависти против разрушителя и в боли и печали к разрушенному во времени. Несомненным признаком подлинного дара является то, что Бунин быстро преодолел это мрачное отчаяние и, благодаря исторической трагедии, созрел для последнего смысла и тайны всякого творчества: из глубины метафизической памяти заново вызвать к жизни реально уже прошедшее, спасти от совращения властью времени, от "гроба беспамятства" в постоянство и вечность художественной формы. Способность метафизической памяти вызывать минувшее из гроба становится с тех пор подлинным корнем его творчества. Вырывать силой поэтического оформления непрестанно исчезающую в склепах жизнь из "гроба беспамятства" - так с тех пор понимает сам Бунин свою подлинную художественную задачу. "Вещи и дела, аще не написаннии бывают, тмою покрываются и гробу беспамятства предаются, написаннии же яко одушевленнии...", - предпослано в качестве эпиграфа "Жизни Арсеньева". И уже на первой странице Бунин признается: "А если бы я не подозревал (о существовании смерти - Ф. Х.), любил ли бы я жизнь так, как люблю и любил? ... И мог ли бы я посвятить ее тому, чему я отдал ее без остатка, - моему литературному призванию, а значит - осознанию и одухотворению `моего бытия и делания', - склонности, которая, может быть, единственная избежит страха перед `гробом беспамятства'?" Облачая ушедшую Россию в бессмертие и постоянство поэтической формы, Бунин спасает ее от исчезновения в ночи беспамятства, в которой хочет похоронить ее большевизм, сам являющийся ничем иным, как будущим без прошлого, "беспамятной жизнью" (Иванов). Пропасть между Буниным и большевизмом непреодолима. Но столь же далек Бунин и от "безжизненной памяти" той эмигрантщины, которая не только тоскует по прошлому, но и желает принудительными активными политическими средствами вернуть его. Бунин знает, что река жизни никогда не потечет вспять, прошлое, непосредственность - будучи однажды утраченными, никогда больше непосредственностью стать не могут - ушли безвозвратно. Это знание обосновывает особое положение Бунина в литературе эмиграции, которая часто застревает на субъективистских интересах, предается страстно-односторонним воспоминаниям, проклиная от имени прошлого всякое настоящее и всякое будущее. Иван Бунин выделяется из литературы эмиграции тем, что преодолел всю субъективистскую ненависть, произрастающую из конечно-земных интересов, все доставляющие боль и обиду воспоминания, все мрачное отчаяние. Бунин знает, что "святая" Русь ушла безвозвратно. Он не пытается вернуть к жизни ее бренный образ. Именно поэтому он может со свято-трезвым благоговением, покоем и самообладанием служить ту великую панихиду по почившей России, в которую преобразилось искусство Бунина с приходом большевизма.

D 38, 1. Машинопись на русском языке в старой орфографии с двумя рукописными исправлениями автора. Над некоторыми словами рукой Ф. Либа карандашом вписан их немецкий перевод. В каталоге М. Штрикера текст ошибочно назван "Царство Божие и царство кесаря". Датировка текста осложняется отсутствием его упоминаний в библиографиях и в письмах Бердяева к Ф. Либу. Под названием "Царство Божие и история. (Тезисы доклада)" этот текст (без попытки его датировки) упоминается в кратком описании рукописей архива Н. А. Бердяева Н. П. Полторацким. - См.: Н. Полторацкий: Бердяев и Россия. (Философия истории России у Н. А. Бердяева). Нью-Йорк, 1967. С. 250. Содержательно этот доклад освещает одну из основных тем религиозной философии Бердяева, к которой он постоянно возвращается во многих работах, начиная с заключительной главы "Философии неравенства" (1918) под названием "О Царстве Божием" и статьи "Царство Божие и Царство Кесаря" в журнале "Путь" (1925, N 1, с. 31-52) и заканчивая его последней книгой "Царство Духа и царство кесаря", изданной посмертно (1949). Сотрудник журнала "Восток и Запад" В. Унру, написавший обзорную статью "Царство Христа и царство кесаря в миросозерцании Николая Бердяева", находит истоки этой темы уже в работах раннего Бердяева. - См.: B. Unruh: Das Reich Christi und das Reich CДsars in der Weltanschauung Nikolai Berdjajews // Orient und Occident. 1930. H. 3. S. 46-68. Отсутствие в тезисах доклада полемики с "диалектической теологией" К. Барта и экзистенциализмом Хайдеггера и Ясперса, появляющейся в связи с этой темой в трудах Бердяева с конца двадцатых - начала тридцатых годов, позволяет датировать его приблизительно серединой двадцатых годов (В. Я.).

Первоначально: "подтверждение", исправлено на "неподтверждение" предположительно почерком Н. А. Бердяева (В. Я. ).

В оригинале: "объектовом", исправлено на "объективном" предположительно почерком Н. А. Бердяева (В. Я. ).

В оригинале: "вне исторично" (В. Я.).

Dh 39, 1. Машинопись на русском языке в старой орфографии. К сожалению, при попытке датровки текста нам не удалось найти каких-либо дополнительных данных о нем в архиве Ф. Либа. Из-за отсутствия биографической информации не удалось использовать и прямые указания Бердяева на конференцию экуменического движения в Swanwick'е, посвященную экономическим и социальным вопросам. Поэтому пока мы можем дать только приблизительную датировку. Наиболее тесное сотрудничество Н. А. Бердяева с экуменическим движением относится к периоду между 1934 и 1937 годами и связано оно с деятельностью комиссии по подготовке Оксфордской конференции мировых церквей, возглавлявшейся Й. Ольдхамом и Х. Шёнфельдом. Йозеф Ольдхам (1874-1969) - английский миссионер в африканских странах, в Китае и в Индии, выдающийся деятель международного экуменического движения. Экуменический совет практического христианства назначил Ольдхама в 1934 году председателем исследовательской комиссии по подготовке конференции "Церковь, народ, государство", состоявшейся в 1937 году в Оксфорде и заложившей основы для создания Экуменического совета церквей, почетным президентом которого Ольдхам был избран в 1961 году. Ханс Шёнфельд (1900-1954) - экономист, протестантский богослов, секретарь исследовательской комиссии, которая издавала собственные сборники и проводила свои конференции, подготавливая теоретический базис для Оксфордской конференции. Так, в мае 1936 года комиссия предложила Н. А. Бердяеву участвовать в экуменическом сборнике о христианском понимании человека и написать для него статью о христианском персонализме и максистской антропологии. Вероятно, отчет об одной из конференций исследовательской комиссии и был подвергнут критике в публикуемом нами отзыве Н. А. Бердяева (В.Я.).

Dh 41, 1. Машинопись на русском языке в новой орфографии. Датировка текста осложняется отсутствием его упоминаний в библиографиях, описаниях архива Бердяева, а также в письмах последнего к Ф. Либу. Новая орфография свидетельствует о том, что, вероятнее всего, текст переписывался уже после смерти Бердяева, когда Ф. Либ в тесном сотрудничестве с Е. Ю. Рапп заботился о сохранении наследия своего друга. Содержательно же он примыкает к работам Бердяева первой половины тридцатых годов: к докладу "Кризис христианства и кризис культуры", зачитанному 21 июня 1931 года на съезде Лиги православной культуры в Менюле (Вестник РСХД, 1931, N 8/9, с. 12-19) и к докладу "Судьба человека в современном мире", изданному отдельной брошюрой в Париже в 1934 году. Однако некоторые темы ("рационализация и технизация социальной жизни", призыв учиться у "способного вдохновлять" "целостного типа" советского коммунистического миросозерцания) косвенно свидетельствуют о более позднем, послевоенном времени написания текста (В. Я.).

В оригинале: "защиту старой и устарелой жизни несправедливой", слово "устарелой" перечеркнуто.

В этом месте после слова "обществ" слудует союз "и" и пропуск какого-то слова.

D 37, 1. Машинопись на русском языке в смешанной орфографии. На первой странице - две приписки рукой Р. Либ: "Николай Бердяев" и "1953", последняя из которых, очевидно, указывает дату публикации статьи на языке оригинала (Новый Журнал, 1953, N 32, с. 271-280), вышедшей с критическим комментарием редактора журнала М. М. Карповича (там же, с. 281-287). В этой публикации текст датируется 1948 годом. В 1949 году с несколько измененным названием ("Ложная альтернатива и исход") статья была опубликована в Германии: N. А. Berdjaev: Die falsche Alternative und der Ausweg // Frankfurter Hefte. Zeitschrift fЭr Kultur und Politik, 1949, H. 4. S. 649-655. Преобладание новой орфографии в тексте cвидетельствует о том, что он был перепечатан для Либа только после смерти Бердяева. В тексте Либа имеются существенные разночтения с публикацией "Нового Журнала". Содержательно статья может быть названа "духовным завещанием" Н. А. Бердяева, незадолго до смерти преодолевшего свое послевоенное советофильство, но по-прежнему осуждавшего разные формы совето- и русофобии, в которых он справедливо усматривал одну из основных причин деления мира на два враждебных и непримиримых лагеря (В. Я.).

Здесь явная опечатка: должно быть "значение".

В оригинале опечатка: "но".

Возможна опечатка: должно было быть "которых".

Возможна опечатка: должно было быть "не столько".

Явная опечатка: должно быть "их".

В оригинале: "своей враждой".

Так в оригинале. Ариман - греческое наименование древнеперсидского злого божества Анхра-Майнью, олицетворения злого, темного начала, антагониста доброго божества Спента-Майнью. Здесь - синоним "сил зла".

Dh 12, 1. Недатированная машинопись на немецком языке с рукописной правкой по тексту. Рецензия В. Феодоровского предназначалась для журнала "Orient und Occident" и хранится в архиве журнала среди неопубликованных материалов. Перевод с немецкого и примечания Е. Кудрявцевой.

Далее в тексте перечеркнуто: "царицу и ее влияние на жизнь страны".

Часть фразы после запятой зачеркнута.

Далее вписано от руки на вклейке.

Следующий абзац вписан на вклейке от руки.

Dh, 35, 1. Рецензия неизвестного автора на книгу: Hermann Pоerzgen. Ein Land ohne Gott. EindrЭcke einer Russlandreise. Mit 55 Aufnahmen. - Frankfurt a. M.: SozialitДtsverlag, 1936. Машинопись на немецком языке датирована 1936 годом. Рецензия предназначалась для журнала "Orient und Occident" и хранится в архиве журнала среди неопубликованных материалов. Перевод с немецкого и примечания Е. Кудрявцевой.

Здесь игра слов, апеллирующая к "презрительному плевку" ленинградского рабочего: немецкий оборот "jemandem bleibt die Spucke weg" переводится обычно не дословно "у кого-то пересыхает слюна", а в значении "кто-то не находит слов", "ему нечем крыть" (В.Я.).

"Blitz" - "Молния" (нем.).

"Schwarzen Korps" - "Черный корпус" (нем.).

Фред Хёнтцш - сотрудник журнала "Восток и Запад", автор статей об И. Бунине, Вяч. Иванове, Л. Леонове, Ф. Достоевском, знакомый Ф. А. Степуна. Вот какую характеристику дает Ф. Хёнтцшу в письме к Ф. Либу от 8 февраля 1936 года Степун: "Всего лишь несколько кратких строк относительно дела Хёнтцша. У бедняги чрезвычайно трудное материальное положение. Журналов, которые могут публиковать его статьи, очень мало. Нет у него никакой журналистской жилки: ловкости, поверхностности и любезности. Мысль его - трудна и понятна лишь тем людям, которые сами знают нужду, то есть должны мыслить и заботиться". - См.: F. Lieb. Nachl. 043, Ab 1053, 9 (В.Я.).

Dg 14, 1. Машинопись на немецком языке с рукописной правкой по тексту. Cтатья предназначалась для журнала "Orient und Occident" и хранится в архиве журнала среди неопубликованных материалов. Перевод с немецкого и примечания Е. Кудрявцевой.

Об изначальном недекадентстве Бунина писалось много, например: Адамович Г. В. "Митина любовь" И. Бунина // Иван Бунин: Pro et contra: Личность и творчество Ивана Бунина в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей. Антология/ Сост. Б. В. Аверина, Д. Риникера и др.; Комм. Б. В. Аверина и др. - СПб.: РХГИ, 2001. С. 362-364.

См. об этом также: Степун Ф. А. Литературные заметки: И. А. Бунин (по поводу "Митиной любви")// Иван Бунин: Pro et contra: Личность и творчество Ивана Бунина в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей. Антология/ Сост. Б. В. Аверина, Д. Риникера и др., комм. Б. В. Аверина и др. - СПб.: РХГИ, 2001. С. 368-372.

Прим. автора статьи: Iwan Bunin: "Im Anbruch der Tage (Arssenjews Leben)". эbersetzt von J. Steinberg, R. Candreia. Verlag Bruno Cassirer, 1934. В переводах на немецкий язык изданы бунинские: "Mitjas Liebe" (S. Fischer-Verlag, 1925), "Der Herr aus San-Francisko". Novellen (S. Fischer-Verlag, 1922), "Die Grammatik der Liebe". ErzДhlungen (Br. Cassirer-Verlag, 1935). Прим. перев.: роман в окончательной редакции приобрел название: "Жизнь Арсеньева. Юность". Первое полное издание. - Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1952.

Цит. по: Бунин И. А. Собр. соч. в 8 тт: Т. 5. Жизнь Арсеньева. Юность. Рассказы, 1924-1931/ Предисл. Г. В. Адамовича, В. Ф. Ходасевича, Б. К. Зайцева. Сост., подгот. текста и комм. А. К. Бабореко. - М.: Моск. рабочий, 1996. С. 30.

Бунин И. Указ. соч., с. 23.

Цит. по: Бунин И. А. Собрание сочинений в 8 тт.: Т. 1. Стихотворения: (1888-1952)/ Сост., комм., подгот. текста и подб. илл. А. К. Баборенко. - М.: Моск. рабочий, 1993. С. 316; также стоит обратить внимание на разработку данного мотива в поэтических текстах: "Любил он ночи темные в шатре...", "Могила в скале", "Собака", "Зов", "Памяти", "Могильная плита", "Слово", "У гробницы Виргилия" и др.

См. по этому поводу: Степун Ф. А. Литературные заметки: И. А. Бунин (по поводу "Митиной любви")// Иван Бунин: Pro et contra: Личность и творчество Ивана Бунина в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей. Антология/ Сост. Б. В. Аверина, Д. Риникера и др.; Комм. Б. В. Аверина и др. - СПб.: РХГИ, 2001. С. 365-368.

Прим. автора статьи. Fedor Stepun. Iwan Bunin. "Hochland", MДrz 1934.

Цит. по: Степун Ф. А. Литературные заметки: И. А. Бунин (по поводу "Митиной любви")// Иван Бунин: Pro et contra: Личность и творчество Ивана Бунина в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей. Антология/ Сост. Б.В. Аверина, Д. Риникера и др.; Комм. Б. В. Аверина и др. - СПб.: РХГИ, 2001. С. 369.

Прим. автора статьи: в этом смысле Степун имел право назвать в разговоре со Шмитцем русских "Daseinender" ("сущими") ("Tatwelt", Jg. VI, H. 3). Прим. перев.: о Пауле Шмитце см. в наст. сборнике в разделе, посвященном ЕТН-архиву г. Цюриха.

Бунин И. Указ. соч., с. 23.

Там же, с. 23, источник второго фрагмента не найден.

Ср. у М. И. Цветаевой - попытка спасти минувшую Россию, дореволюционную Москву в эссе "Открытие музея", в "Нездешний вечер", "Повесть о Сонечке", отрывках из книги "Земные приметы", наконец - в беседе с новым "Стенькой Разиным" ("Вольный проезд"). Попытка вычленить Москву из ряда "глухих Геркуланумов" и "мертвых Китежей" памятью о своих предках; и тем самым - выделить себя из обитателей новой страны "без праотцев". См.: Кудрявцева Е. Л. Три Москвы Марины Цветаевой (1918-1940 гг.). Динамика номинации// Иван Владимирович Цветаев, Марина Цветаева: Тема Италии. Пятая международная научно-тематическая юбилейная конференция (9-11 октября 1997 года). Сборник докладов. Дом-музей Марины Цветаевой. Культурный центр посольства Италии в Москве. М., 1998. С. 120-128.

Оставить комментарий © Copyright Кудрявцева Е., Янцен В. (yarich-bib@rambler.ru) Размещен: 04/07/2011, изменен: 04/07/2011. 77k. Статистика. Статья: Публицистика		Ваша оценка:

Кудрявцева Е., Янцен В. : другие произведения.

Малоизвестные статьи русских и немецких авторов из архива Ф. Либа