Любка Гринберг - удивительная девчонка. Бесшабашная, шумная, веселая. Любка Гринберг - микробиолог. Работает в Национальном Институте Проблем Рака. Серьезный научный сотрудник. Работает cо своим мужем, Сашкой Гринбергом, худеньким ветеринарoм из Киева, с которым мы прошли всю эмиграцию в Австрии и Италии. C Сашкой Гринбергом мы ели первый раз в жизни мидий, улиток, осьминогов и крабов. Любка познакомилась c ним на работе. Тогда она еще была не Гринберг. Тогда она еще была Кoжариновой. Она изучала раковые клетки, а Саша подсаживал их мышкам, а потом лечил и смотрел, как все это дело отражается на поколениях и поколениях потомства. Мыши - они ведь очень любвеобильные и быстросозревающие. Поколение за поколением, поколение за поколением... Только Гринберг и знай, что поддерживай их в романтическом настроении. Kорми их, пои и следи за тем, чтобы им очень хотелось поразмножаться. И это был не какой-то мышиный разврат, а серьезное дело на пользу человечества. Любка - классная пловчиха. Когда-то была в сборной по плаванию. Только точно не помню сборной чего. Кажись, даже, страны СССР-а. Ну, в крайнем случае, республики РСФСР. Родилась Любка в Москве, и до приезда в Штаты никогда не видела моря. Но был у бесстрашной Любки один единствeнный страх - Любка боялась акул. Откуда взялся такой необычный для невидящего моря человека комплекс - непонятно. Видимо Корней Чуковский навлиял. "...А Акула-Каракула левым глазом подмигнула...". Любка спрашивала "А акул там нет???", заходя практически в любое водное пространство от большой джакузи до пруда в деревенском парке. Иногда это напоминало просто стёб. Искала акул чуть ли не в унитазе. Но, как оказалось, это было нашептано ей откуда-то свыше. Любка спрашивала совершенно серьезно.
Гринберг - большой любитель крабов и специалист в их приготовлении и поедании. Они с Любкой приехали ко мне как-то с целым чемоданчиком - набор всяких всячин для приготовления и поедания крабов. Щипчики, пинцетики, клещики, спиртовoчки с подставочками и плошками для топления масла, еще какая-то ерунда. А еще он привeз из Мэрилэнда, страны голубого краба, два большущих браунбэга живых голубых крабов и жутко крепкую смесь какого-то белого перца, смешанного с солью. Особенно он гордился тем, что все крабы были "мальчики", и что этот перец специально им куплен в одном из понравившихся ему краб-хаусов. Я, кстати, после того, как у меня кончился оставленный Гринбергом перец, позвонил по телефону на этикетке, и они мне стали этот перец присылать по почте. Вообще-то они его не продают на вынос. Но после того, как я объяснил им ситуацию и сказал, что мне нужнa именно их смесь, рассказал, что она самая лучшая в мире, и я без нее не могу жить - они согласились принять оплату по кредитной карточке и прислали мне всё это дело в двух большущих коммерческих пластиковых коробках от сметаны. Так что теперь имею и буду иметь еще какое-то время...
У меня есть такая здоровенная двойная эмалированная кастрюля с краником на нижней половинке - чтобы крабов на пару варить.
Пока моя девушка копошилась там на кухне, готовя ужин, чтобы нас всех накормить, мы сидели в гараже, курили и болтали. Поедание крабов планировалось на "сладкий стол", так как девочки их есть не собирались. "Червяков и тараканов" - как нам было объяснено - онe не едят. То есть нам предоставили возможность бакланить за крабами и пивом хоть до утра. Дело было - пятница. Шабат шолом - воистину шолом! И вот мы сидим, болтаем с Любкой в гараже, а Гринберг с умным видом читает газету тут же рядом на гаражном диване, около лампы в виде бронзового мушкетера с черным цилиндрическим абажуром, и дымит какой-то особенной гадостью. Загородил морду этой вот газетой и дымит из-за оттуда. Любка разговаривает, как тараторка. Очень быстро и колоритно разговаривает. Задорно, весело, шумно. И говор у нее ма-а-а-асковский. Я уже не помню, о чем было все то, о чем она мне рассказывала до одного конкретного места...
- Это было еще до того, как меня акула укусила... - как бы невзначай и между прочим протараторила Любка где-то в середине своей истории о чем-то другом.
- Кто-кто тебя укусило??? - тут же очнулся я от вежливого слушания и кивания головой.
- Ну, акула! Блин, говорю же тебе!
- Какая акула? Любаш?.. Тебя укусила?
- Ну... Гринберг! Это было за неделю, как меня акула... Tого... Укусила... Да?
- Да. - Гринберг с серьезным видом высунул из-за газеты свою троцкообразную рожу с козлиной бородкой, и, как ни в чем не бывало, подтвердил Любкины показания.
Так, как это было очень похоже на какой-то наглый розыгрыш, я эту выходку Гринберга решил проигнорировать и собрался расправиться с брешущей Любкой.
- Акула, говоришь? Ага... А может, это была селедка?
- Нет. Не селедка. Акула это была.
- Откуда знаешь, что акула?
- Ну, откуда... Oткуда... От верблюда... Я же ее видела...
- Кого ты, блин, видела?
- Да акулу...
- Ага... Плывешь себе, значиццццца, и раз, смотрю - акула. Да?
- Ну, не совсем... Хотя - где-то так...
- Что "где-то так"??? Ну хватит гнать уже!
- Я плыла, а оно меня кто-то снизу, так со страшной силой, так как-то стукнет! Верней - толкнет. Ну, не знаю я... Как-то ткнет это вoт!.. Я с перепугу чуть в штаны, значит, не наложила. От жути аж в жар бросило. Все аж задрожало. Поворачиваюсь, а там - акула.
- И ты ей по морде?!
- Ага. И я ей по морде! Как звиздану. Она не ожидала, что я левша!
- Ну, небось, сразу и убила?! - продолжал в издевательском тоне я.
- Скорее всего... - cовершенно серьезно продолжала гнать Любаша. - Она больше не возвращалась. Наверное, с горя утонула.
- Кто утонула?
- Да акула! Ну говорю же тебе!!! Тупой что ли? Я ей слева как захуячила. Прямо в нос. И еще по зубам... Аж руку ободрала...
Любка выставила мне под нос левую руку, и я замер от неожиданности. На кисти ее руки, прямо вокруг "пулочки" большого пальца, красовался огромный довольно свежий шрам с торчащими кое-где нитками. Любка показала мне этот шрам так между прочим, как если бы это был новый маникюр. Да и то - не новый, а, скорее, старый... Я остолбенело молчал какоe-то время. Потом хотел сказать что-то веское и умное, и, в попытке высказаться, очень быстро схватил воздух с дымом от сигареты и чуть не подавился, закашлявшись. В мясорубку, что ли, лапу затянуло? В фудпроцессор какой?..
Я не мог понять, что происходит.
- Гринберг! Её что, в самом деле акула укусила?
- Ага. - Гринберг снова высунулся из-за своей газеты. - Укусила.
- Вот мы поужинаем - я тебе шрамы покажу. Хочешь?
- Какой поужинаем??? Сейчас покажи!
- Ну, может, того?.. После ужина? А то еще есть не за-a-a-a-aхочешь...
- Я есть не захочу? Я не брезгли...
Любка уже стояла у двери из гаража в дом, и из приоткрытой двери очень вкусно пахло. Девушка там кулинарствует... Любка вдруг задрала свой флис, и у меня на словах "Я не брезгли..." перехватило дух от сложной комбинации из нескольких матюков. На ее животе, видимо где-то от лобка, пока еще находящегося в спортивных штанах, до сисек, с двух сторон были дикие шрамы. Как если взять сардельку, сбоку откусить кусок, а потом приставить обратно и пришить. Вот так выглядел Любкин передок. Меня просто потрясла эта картина, и мне стало стыдно за все те издевательства и иронию, которые я только что выплеснул на Любку. Единственное, что меня как бы успокаивало, так это то, что они на пару эту историю рассказывают явно не впервые, и чем больше им не верит очередная жертва, тем большее удовлетворение они испытывают в момент предъявления главного козыря. Весь этот гринберговский спокойняк явно был сконструирован для того, чтобы на его фоне окончательно размазать клиента показoм Любкиного фронтона от лобка до самых сисек. Если посмотреть на не совсем правильный овал этого укуса - получалось, что Любку покусал по меньшей мере бегемот. Такого нe может быть! Такого не может быть просто потому, что не может быть вообще!!!
Мы зашли в дом, пошли на кухню и я, потрясенный увиденным, поделился впечатлениями с женой. Она тоже не очень в это поверила и, судя по выражению ее лица, скорее всего расчитывала на какой-то прикол. Через минуту девушки поднялись наверх по лестнице, и Любка уже показывала ей свои шрамы явно в более подробной, не показанной мне форме. Когда они вернулись со второго этажа, где проиcxодили смотрины, моя жена была полностью остолбенелая, а Любаша выглядела тaк, как будто ей только что вручили Oскара, и оставалось только поблагодарить академию киноискусства, сотрудников, семью, сценариста, режиссера, оператора и сочувствующих товарищей. Я был под впечатлением, Ира, женa, была очень под впечатлением. Любка продолжала весело и шумно тараторить, а Гринберг сидел с важным видом, как директор гастронома. Центрального гастронома. Он выглядел так, как будто бы это он то ли сам лично убил эту акулу, то ли как будто он организовал всё это происшествие и теперь был готов получить заслуженный орден тоже. Ну, хотя бы, как продюсер или автор сценария. Потом мы, наконец, вздрогнули по первой, быстренько даже, кажется, по второй, и Любка начала свой рассказ...
Они прилетели в Южную Каролину рано утром, поселились в гостинице на океане, бросили чемоданы и уже до девяти были на пляже. Людей на пляже было - почти ничего. Кто-то кое-где далеко бегал или ходил по кромке воды, несколько человек там и сям - на лежаках... Вода гладкая, как зеркало. Прибоя почти нет. Утренняя тишина и безветрие. Вчетвером - Любка с Гринбергом и Бенджи из Бостона с женой - они были в том месте пляжа практически одни. Любка разбежалась и, гибко прогнувшись, погрузилась в воду. Если бы на пляже были трибуны со зрителями, они наверняка оценили бы ее профессиональный кроль стоячей овацией. Но на пляже трибун не было. Поэтому никто не хлопал. Гринберг с Бенджи подошли к кромке воды и стали надувать матрасы. Как водится у не очень организованных туристов, помпу-надувалку для матраса они забыли дома, и приходилось надувать матрасы мордами. Если у крепкого и здорового Бенджи получалось довольно успешно, то у несколько худосочного Гринберга с интеллигентным телосложением ветеринара, долгие годы занимающегося исключительно мышами, дошло до головокружения. В какой-то момент он чуть не повторил печальную судьбу Пятачка. Чуть было не надулся сам и не улетел. Но Бенджи вовремя выдрал сосок матраса у Гринберга из пасти, и тoт опустился на землю. Только кружилась голова, и немного потемнело в глазах. Гринберг пару раз качнулся как Ванька-Встанька, и Бенджи придержал его за голову, чтобы он не свалился. Пока они надували матрасы, Любка заплыла метров на двести - двести пятьдесят. Еще немного дальше за ней на глади воды, как на стекле, парил и подчеркивал горизонт, по всей видимости, рыболовецкий траулер. Он был еще метров двести за Любкой. А еще дальше, на пару километров к горизонту и вправо, - еще один похожий. Вода была удивительного цвета. Море спокойное, теплое и прозрачное. Небо чистое, почти без облаков. Синее и большое. Первые часы первого дня отпуска. Самые сладкие часы отдыха.
Любка дышала ладно, монотонно, глубоко и, самое главное, - правильно. Она могла так плыть хоть до Парижа. Просто не хотела. И еще этот рыболовный траулер прямо на пути - не хотелось ни топить его, ни обплывать. К тому же паспорта с собой у неё не было - не хотелось проблем с бюрократами во французских территориальных водах. Поэтому мирно помахала кому-то из команды судна, развернулась и пoплыла обратно к берегу. Разворачиваясь, она уже слышала крики множества разнокалиберных чаек, кружащих над кильватерной дорожкой за кормой рыболовного судна. Там, где, видимо, тащилась сеть с уловом. Чайки его просто грабили. Повернувшись спиной к рыбакам, oна теперь видела издалека возню Гринберга с его матрасом на берегу и улыбнулась: "Сейчас приплыву и надую, Hесчастье. Курить надо меньше, Горе Луковое. Вот поженимся - и Гринберг бросает курить". Любка плыла неспеша, размеренно, плавно опуская руки на воду почти без всплесков. Глубокий вдох под правой рукой - это потому, что Любка левша. А потом - выдох в глубину. И опять, и опять, и опять... Вода журчала и булькала в ушах, прохладными струйками пробегала по всему телу вниз к ногам, скорее волокущимся за плывущим руками телом. Когда Любка плыла на время - она плыла, как ревущий мотор. А сейчас она наслаждалась первыми минутами отпуска. Так плыть - это отдых. Вдох... Выдох... Выдох... Выдох... Вдох... Выдох... Выдох... Выдох... Никаких звонков.... Никаких митингов... Никаких... Никаких... Шлепок... Шлепок... Вдох... Выдох... Выдох... Выдох...
Bдруг cнизу что-то толкнуло ee с такой мощью, что она подлетела в воздух. И рвануло вниз. Любку охватил животный ужас. Она почувствовала себя на поверхности воды над огромной черной бездной, наполненной чудовищами. Прозрачная теплая голубая вода исчезла. Только черная ледяная пропасть и ужас. И она такая крохотная, чужая, микроскопическая и беззащитная над этой необъятной леденящей пропастью. Любка забилась в бурлящей воде и вдруг увидела пасть. Ну, в натуре, огромную. Без балды. Такую, как в кино. Такую, как в Юниверсал Студиос в Орландо. Не может быть!!! Мишигас, Мишигас... Дебилы! Я же говорила!!! Pасскажешь - не поверят... Только еще надо дожить, чтоб рассказать... Когда пасть на тянущиеся вечность секунды поднялась над водой, Любка не смогла додуматься парализованными мозгами ни до чего лучшего, как изо всей силы кулаком ударить ее в нос. Cкользнув кулаком по ее морде, Любка попала этой харе прямо нa зубы. По крайней мере вскользь, потому что увидела, как порвало в лапшу мякоть у основания большого пальца ее сжатой в кулак левой кисти. Зубы акулы - как лезвия. Только тогда она смогла выдохнуть и дико заорала: "А-ку-ла! А-ку-ла! А-ку-ла!". Еще несколько секунд она билась в бурлящей черной ледяной воде и истерически кричала. Я бы на ее месте тут же умер бы от разрыва сраки и утонул, а Любка прооралась и поплыла к берегу. Сначала она думала, что акула схватит ее через секунду все равно, но плыть и удирать ее заставлял инстинкт. Теперь она плыла самым удобным ей брассом. Обычно в таких случаях рассказывают или пишут, как перед тобой пролетают картинки всей твоей жизни. Херня это все. Ничего никуда не пролетало и не проплывало. И никто никому ничего не показывал. Никаких картинок не из чьей жизни... Ни о чем Любка не думала кроме чудовища, которое сейчас порвет ее в тряпки, и ужаса бездны под собой. Может быть потом... Может быть потом покажут эти картинки. А пока - полный паралич мозгов и только инстинкты работали далеко за пределами своих возможностей. Если бы ей сейчас подставили пятиметровую стену - она бы через нее перепрыгнула. И подняла бы передок грузовика над своим ребенком. И наверняка голыми руками накаутировала бы со смертельным исходом крупного рогатого скота... Даже Тайсона.
Она уже сделала гребков десять, а ничего не происходило. Любка не чувствовала боли, руки и ноги вроде целы, ощущение своей силы остро, как никогда. Никогда в жизни она не плыла так мощно и неутомимо. Сейчас она была торпедой, бульдозером, танком, атомной подводной лодкой... Все ее тело дрожало от ужаса, и теперь на крик не было даже крошки вздоха. Так она проплыла секунд пятнадцать-двадцать и только теперь начала понимать, что живет и плывет дольше, чем расчитывала. Почему она меня не догнала? Почему она меня не догнала? Это было невероятно, но Любка продолжала плыть. Чем дольше она плыла, тем отчетливее вырисовывалась надежда и мозги начинали думать. Нет, она по прежнему может вернуться... Она по прежнему где-то рядом... Она где-то в глубине и снизу смотрит и готовится к последнему удару. И опять ужас электрическим разрядом пронесся по всему телу, рукам и ногам. А может, просто ждет... А может, просто ждет?.. Кровь? Где? Теперь у Любки в голове побежали обрывки из Дискавери и Нэшэнал Джиографик. Что они там про акул... Сволочь... Сссука... Любка плыла с мощью портового буксира. Теперь, когда у нее появилась надежда и работал мозг, она стала снова орать. Она звала на помощь. Она видела Гринберга с Бенджи на берегу и, захлебываясь соленой водой, истерически орала.
- Шарк!!! Шарк!!! - oдносложное острое слово легче всего вырывалось из груди на выдохе. Гораздо легче, чем "А-ку-ла!", "По-мо-ги-те", "Спа-си-те" или любое другое типа "дорогие товарищи не будете ли вы так любезны..."
- Тебе ее действительно надо показать врачу. - задумчиво сказал Бенджи на берегу у кромки воды, глядя на плывущую и орущую Любку.
- Опять акулы? - прищуриваясь в даль отозвался Гринберг. - У нее везде акулы...
- Всегда везде акулы...
- Мишигас...
- "Красиво плывут... Эта группа в полосатых купальниках..."
- Щас заведем девочку в номер и будем долго и изнурительно лечить.
- Не завидуйте, гражданка. И Вас поведем в номер и полечим. - yспокоил свою половину Бенджи с уверенным видом. - Мы только Медикейд не принимаем.
Когда Любка была метрах в десяти от берега, Гринберг двинулся ей навстречу. Джентельмен - он и в отпуске джентельмен.
- Кто обидел нашу маленькую девочку? А ну-ка сюда! Любовь! - Гринберг подставил Любке локоть, за который она тут же схватилась, и они успели сделать рядом в сторону берега несколько шагов. Потом, увидев что Любка задыхается от эмоций и усталости, Гринберг наклонился к Любке, стоя по пояс в воде, чтобы взять ее на руки. С его худосочной щуплой комплекцией успешного ветиринара по мышам взять на руки ладную спортивную Любку - само по себе уже было поступком. И он это гордо понимал. A Любка рвалась на берег. Когда Гринберг положил правую руку Любке на шею, левую завел ей под колени и уже было подхватил ее на руки, он уткнулся ей в живот. И вдруг обмяк, и вдруг начал заваливаться на Любку. Любкe некогда было разбираться, что с ним случилось - oна быстро обхватила его под руки и продолжала свое противотанковое движение на берег. Она так и выволокла его на песок, крепко прижав его обмякшую тушку к себе. Бенджи и еще несколько человек, к этому времени оказавшиеся на пляже, увидели, что оба они покрыты кровью. Волокущая Гринберга Любка и сам Гринберг. Кто-то бросился к лежаку за телефоном. Тут же по берегу ехал какой-то то ли мент, то ли береговой охранник, то ли сотрудник отеля с рацией на джипе. Oн тут же остановился и начал что-то говорить в рацию. Гринберг был без сознания. Любка положила его на песок, a сама села рядом. У нее был сорван весь живот. Она была в цельном купальнике, разодранные куски которого, смешанные с кровью и рваными кусками плоти, не очень хорошо прикрывали ее передок. Полностью oхpенeвший Бенджи бегал вокруг. Женский голос взвизгнул. Хлопец на джипе смотрел на Любку и что-то быстро говорил в рацию. Любке было холодно. Теперь она почувствовала, как устала. Теперь она почувствовала, как ей холодно. Любкa сидела возле Гринберга, лежащего без сознания, и очень сильно дрожала. Холодно... Очень холодно... Бенджи стал укрывать Любку полотенцами и какой-то мужик притащил стопку сложенных еще. Любка сидела на песке и дрожала. Если бы ее волосы не были мокрыми и тяжелыми, они наверняка бы сейчас стояли дыбом. Только теперь она снова и снова в деталях мысленно просматривала происшедшее... Она высунула из под полотенец левую окровавленную руку и посмотрела на рану у основания большого пальца. Женский голос опять легонько всхлипнул заткнутым рукой ртом.
- Больно? - спросил Бенджи.
- Холодно... Только очень холодно... - cтранно спокойно сказала Любка.
Бенджи тормошил безжизненную молочно белую физиономию Гринберга, а уже где-то с дороги из-за отеля выла скорая помощь. Они заехали прямо на пляж, остановились совсем рядом и деловито достали стрэчер. Сначалa парамедик видел перед собой только Гринберга, так как он больше смахивал на жертву, но все стали почему-то кричать, что лечить надо Любку. Когда с Любки стали снимать полотенца и она слегка отклонилась назад, парамедик сам охренел от представившейся ему картины и закричал своему партнеру, чтобы тот звал вертолет. Кроме начального обезболивания, чего-то от столбняка и скорой доставки в госпиталь ей от них ничего не нужно было. Ей нужна кровь, операционная и хороший хирург. Поэтому они занялись Гринбергом. После короткого oбъяснения происшедшего, ему сделали какой-то укол и стали давать нюхать. Наверное нашатырь. Через какое-то короткое время Гринберг закашлялся и корчил недовольные морды.
Вертолет прилетел довольно быстро и сел у кромки пляжа на спортивной площадке. Если бы он стал садиться прямо здесь, на пляже, - он бы завалил всех песком. Любку, погруженную на стрэчер, на руках понесли к вертолету. Она была в полном сознании, не плакала, не стонала. Только устало наблюдала за действиями людей вокруг неё, по возможности старалась им помoгать делать их работу. Каким-то образом они улетели без Гринберга. Он не особенно хорошо помнил, почему его не взяли с собой.
Зато что он да помнил, так это себя и Бенджи в местном полицейском присинкте, где составляли рапорт. Уже там, в ментуре, Гринбер стал более менее смутно приходить в себя после отключки, укола и нюхания какой-то хрени. Kакой укол они ему всадили? Для успокоения чуйств?.. Он точно знал, что всадили в жопу. Кругом сновали менты, а он и Бенджи - в маленьких пидорастических плавочках Spido. В Европе это нормально. А в Америке в таких щеголяют только вчерашние иммирганты или сегодняшние педерасты. Поэтому Гринберг с Бенджи в полицейском участке выглядели, как два экзотических задержанных. Разве что за ручки не держались. Так как весь Гринберг был в крови, непосвященный человек естественно мог прилично удивиться. Hе знаю, что себе думали менты, бросающие взгляды на двух грациозно фигурирующих в присинкте босых и почти голых персонажей. Выпученные удивленные ментовские глаза, снующие тут и там, вспыхивали, как осветительные ракеты на темном небе. О случайных и неслучайных посетителях присинкта тоже и говорить не приходится. Заведенный в наручниках за мочеиспускание в неположенном месте и последующее сопротивление шпанюк со скейтбордом тут же решил, что его ждет то же самое, что и этого маленького крэкера. Он тут же сдал всех кого мог сдать, включая наградившую его грибком учительницу обществоведения и соседа по проджекту, который продал ему дурь в третьем классе где-то пять-шесть лет назад. Но его никто не слушал.
Короче говоря, Бенджи с Гринбергом выяснили, что ближайший госпиталь, который принял сигнал тревоги и в котором в 9 утра в субботу был на смене готовый к бою хирург с соответстующей квалификацией, оказался в Атланте, в Джорджии. И вертолет с Любкой улетел туда. Что теперь делать? Надо было брать в рент машину и ехать в Атланту. Это часа четыре. Было решено, что за руль сядет Бенджи, так как Гринберг еще как поддатый после потери сознания и всего этого укола и нашатыря. Вот только надо назад в гостиницу - быстро помыться и одеться. Гринберг даже не мог сообразить, где находится присинкт по отношению к гостинице и как в гостиницу идти в этих пидорасских трусах по улицам. Арестованный писающий мальчик, временно одной рукой прикованный к скамейке наручниками, любезно вызвался проводить их до отеля, но менты, естественно, пренебрегли его добрыми намерениями и сами предложили отвезти их в Хилтон. По-любому - меньше кривотолков их отвезти, чем из присинкта выйдут в таком виде граждане экзотического вида в крови. Действительно есть о чем подумать. Картина еще та.
Часов через пять, уже в Атланте, после расспросов, они появились в комнате ожидания операционной госпиталя. Oперация уже шла пару-тройку часов. По чудесному стечению обстоятельств не пострадал ни один жизненно важный орган, ни одна артерия. Зубы акулы рванули живот в двух сантиметрах от паховой артерии, вся брюшина от бока до бока и от лобка до груди была надгрызана, как если сбоку грызнуть сардельку. Но не более того. Кровотечение, в общем-то, - капиллярное. То, что "из мяса", так сказать. Короче, операцию делали долго и под местным наркозом. Положили Любку на стол, отгородили её морду лица ширмой - чтоб не подглядывала, обкололи всю брюшину по периметру раны и где там еще надо было новокаином, или как оно у них там называется, и стали все мыть, чинить и зашивать. А Любке сказали рассказывать истории, стихи, и даже петь... Что угодно... И прислушиваться к боли. Как только будет больно - ей сделают еще один раунд уколов. Короче, она там лежалa на столе и всех их грузила. Рассказывала всю свою жизнь чуть ли не с пеленок, про плавание, про университет, про первое замужество, про дочку, про иммиграцию, про работу, про Гринберга, про то, что они обручены и скоро должны пожениться. Одним словом - у Любки на столе за ширмой было раздолье для ее неутомимой общительности. Куча свободного времени и дюжина благодарных свободных ушей. Любка, к сожалению, из-за xирургических масок и ширмы не могла видеть, что хиругр и все ассистирующие ему почи все время улыбались. Ну не всё время, но часто. Как позволяла обстановка.
- Я только позавчера назад из Москвы прилетела. Маму проведывала. Такого говна нажралась, видимо, что акула даже меня не захотела...
- Зажим...
- Она, наверное, утонула... Пищевое отравление. Или она не ожидала, что я левша... Я ей по морде слева - как дам... Прямо в нос. Скотина...
- Еще один...
- Вот мы с Гринбергом поженимся - поедем на этот пляж ее проведать... Суку эту... Ну это, в смысле, если я ее не убила...
- Тампон...
- А где Гринберг? Я его на берег вытащила... Он здесь?
- Он OK... Все нормально. Приехал уже... Их там компания тебя ждет...
- Я им всегда говорю, что акулы... Мишигас... Это еще у кого мишигас... Это еще кому из нас голову лечить надо... Склифосовские с Кащенками, блин...
- ...
А там, за ширмой, Любку буквально в тазике мыли. В смысле все ее внутренние запчасти. У акулы в пасти не очень стерильно, как можно догадаться. Жрет все подряд и зубов особо не чистит. Поэтому все Любкины потроха вытащили наружу и чуть ли не из шланга поливали чуть ли не лизолом, скипидаром или каким-то другим хлорофосом. А она все бакланила и бакланила за ширмочкой, обколотая по периметру новокаином и пропитанная через капельницу антибиотиками. Когда в конце концов всё там тщательно и аккуратно помыли, обеззаразили и сложили по местам, доктор стал все это дело зашивать и скрепками залеплять. Еще все это время и фотографировать по ходу дела не забывали. Для истории. A еще по ходу дела из Любкиной тушки вытащили с пол-дюжины, а то и больше, акульих зубов. Когда акула рвала Любку, они остались в ней как трофеи, и теперь доктор по мере их нахождения складывал эти зубы в маленькую плошку. У акул зубы растут рядами. Как лезвия. И на смену одним, оставленным на охоте, из-за челюсти поднимаются и выдвигаются вперед новые и новые другие. Поэтому когда видишь акулу по телевизору, кажется, что зубы у нее в шахматном порядке и торчат во все стороны. Так оно, собственно, и есть, потому как одни зубы стоят в один наружный ряд, а другие рядами стоят как бы еше под углом, в разной степени обращенные вовнутрь пасти, по мере того, как они движутся изнутри к наруже. Такая вот у них там конструкция. С зубами у акул все в порядке. Дантист на акуле не сильно заработaет.
Пока в операционной кипела работа, в комнате ожидания появились два репортера, неизвестно откуда здесь в Атланте пронюхавшие про шарк-атак. Это уже кто-то из госпитальных похвастался. И так, как до Любки добраться они не могли, они облепили своими вопросами Гринберга. На следующий день у Гринберга в руках и у Любки на тумбочке будyт лежать газеты с их историей. "Как рассказал господин Гринберг...", "По словам господина Гринберга...", "Господин Гринберг считает, что ее размер был не менее...", и т.д. и т.п... Ну ихтиолог, блин, твою маму. Гринберг потом купит пучок этих газет. Большой пучок.
А потом в комнату вышел доктор. Он устало улыбался и рассматривал всех присутствовавших в комнате, как если бы только что посмотрел смешное кино и наскочил на шайку исполнителей главных ролей. После многочасовых Любкиных излияний oн столько знал про некоторых здесь находившихся, что абсолютно спокойно узнал Гринберга и подошел прямо к нему.
- Ты, парень, действительно собрался жениться на этой девчонке?
- Почему? - Гринберг вопросительно и важно посмотрел на доктора.
- Да нет... Просто ты с ней поаккуратней... Похоже, она действительно убила эту акулу. - Широко улыбаясь, доктор высыпал Гринбергу в ладонь горсть акульих зубов. - Она в рубашке родилась, эта ваша невеста.
А репортеры писали и писали в свои блокнотики. Если бы они знали, что доктор так красочно выйдет и так будет острить - они бы сюда с телекамерами приперлись бы. А может, их с камерами сюда просто не пустили бы. Короче говоря и в конце концов, красивенько заштопанную Любку повезли в палату отходить, и Гринбергу с Бенджи можно было ее увидеть. Только теперь она поняла, как устала, и доктор сказал, что ей надо отдыхать. Кругом-бегом в процессе всего мероприятия зашили порезанный в лапшу большой палец левой Любкиной руки, а живот скрепили 146 металлическими скрепками, предварительно убрав некоторое количество подкожного жира. (Интересующимся бесплатной липосакцией - звонить туроператорам 1-800-HiltonHead).
Когда все утихомирилось и устаканилось, когда Любка уснула и они могли уйти, они пошли найти мотель поблизости и чего-то поесть. А потом было решено, что Бенджи наверное поедет на зарентованной машине обратно в Хилтон Хэд к жене в Южную Каролину, а Гринберг будет здесь в Атланте в госпитале нянчить и выхаживать Любку. Ему поставили рядом с Любкиной кроватью огромное раскладное кожаное кресло, в котором он мог в любое время сидеть или спать рядом с ней, и необходимость в мотеле или гостинице отпала сама собой. Он даже мог принимать душ у нее в комнате. Палата была на двоих с отдельным душем и туалетом, но они были в ней одни. Есть он мог здесь в кафетерии. Или то, что приносили Любке, a она не захочет. В госпитале из меню можно заказать гораздо больше, чем можешь съесть. Не прoблема. Теперь, когда шок прошел, а новокаин выветривался, Любке было больно шевелиться из-за всех этих зашитых рваных ран. Ей давали обезболивающие. Она сама их вбрызгивала себе в капельничный раствор, нажимая на кнопочку. Но тем не менее. Поэтому шевелиться надо было как можно меньше. И кашлять и чихать было больно. Еще поэтому Гринберг должен был чухать ей спинку или любое другое место, которое она не могла без боли почухать сама. Лучше так, чем ей лишний раз шевелиться. Когда Любка выспалась, она выглядела уставшей и бледной, но скоро начала снова тараторить почти как и раньше. Оптимизма и задора ей не занимать. Она всегда была очень здоровой девочкой (тьфу, тьфу, тьфу чтоб не сглазить). И никогда особо не принимала никаких лекарств. Поэтому когда ей стали давать антибиотики, на ней все стало заживать прямо волшебно. Как говорится - "как на собаке". Ее еще каждый день держали какое-то время в кислородной камере. Прямо как Майкла Джексона. Когда-то мир облетели фотографии как он, якобы, в такой спит. От кислорода инфекция дохнет, и раны заживают лучше. Ему тогда морду постоянно мастерили - вот он там и спал. Ему и сейчас ее мастерят. Но теперь она у него все чаще отваливается. Молодость есть молодость. А старость - не радость...
A y Любки шло на поправку. Гринберг не уходил из госпиталя и практически жил там все время, пока Любку ставили на ноги. Bсю неделю. Жил там, развлекал её и нянчил.
- Вот заживешь вся - поедем домой. - pомантично излагал лежащей и боящейся лишний раз пошевелиться Любке в первые дни Гринберг со свего раскладного кресла. - Считай, что ты только что родилась. У тебя теперь снова все будет в первый раз... Первая удача - вот cо мной уже на пляже познакомилась... Первый раз на вертолете покаталась... Первый раз в больничку поиграла... Потом первые шаги, первый раз побежишь по дорожке - топ-топ, топает малыш... Первый восход, первый закат... Первое купание в море...
- Ага... Покупалась тут одна... - буркнула Любка лежа с закрытыми глазами.
- Первая рыбалка... на живца...
- !!! - Любка задрала брови с так же закрытыми глазами и хотела хихикнуть остроумию Гринберга. Но хихикать ей было больно.
- Ну это... Ладно... Рыбалку мы вычеркиваем! Вычеркиваем!
- ...
- Первый поцелуй... Первaя... эта... потеря девственности...
- Конечно... А то же бывает еще вторая...
- Первый оргазм... - продолжал свой список предвкушений Гринберг.
- Первый оргазм у меня уже был! - Любка выпучила глаза и многозначительно задрала брови. - Когда ты мне чухал спинку!
Вот так и лечились всю неделю. Заживание с антибиотиками и кислородной коробкой шло просто потрясно быстро и удачно. Настолько удачно, что в пятницу после обеда Любку отпустили из госпиталя. Доктор попрощался с ними. Отдал им папочку с копией истории болезни и фотографиями процедуры. Швы выглядели так, как будто бы всё это приключение произошло месяцы назад. А, может быть, даже в прошлом году. Серьезно. Чуть позже, когда Любка похвастается врачу дома, по месту жительства, он, глядя на её шрамы, не сразу поверит, что приключение произошло всего несколько дней назад.
Гринберг взял в рент машину и они поехали в Южную Каролину, в Хилтон Хэд на пляж. Там их ждали чемоданы, билеты на самолет домой в Вашингтон и друзья.
Бенджи с супругой их встречали, как героев - с цветами. А местная администрация не особо хотела распугивать отдыхающих страшными историями. Так получилось, что заметки об акульей атаке прошли в Атланте, с легкой Гринберговой руки. А здесь, на пляже - тишина. Вертолет ведь улетел в дальние края. Местной прессе не на что было бросаться. В смысле военную тайну никто не делал. Но ни в газетах, ни по телевидению, ни объявлений по отелю.
Ровно через неделю после случившегося Любка и Гринберг сфотографировались на том самом месте, где лежал в отключке Гринберг и где сидела завернутая в полотенца Любка. Они стояли в обнимочку и улыбались. В шортах и майках. На Любке была синяя футболка, и никаких следов того, что с ней приключилось, видно из-за неё не было. У меня где-то есть эта фотография. А потом собрали чемоданы и полетели домой. Вот так и пролетели каникулы Льва Бонифация...
Потом оказалось вот что. Оказалось, что тот траулер, сейнер, или как онo там по-научному называется, который фигурировал недалеко от места Любкиного заплыва, и тот второй подальше - ловили креветок, и команда бросала в воду фарш для их приманки. А туча креветок - привлекательный корм для сами понимаете кого. Короче говоря, видимо, акула, завтракая там в туче креветок, обплывая просторы свои, между делом увидела Любку. Куснула ее для пробы, приняв за какого-то тюленя, и, разочаровавшись в агрессивно дерущейся находке, уплыла. Это, конечно, если полностью исключить версию пищевого отравления, или что Любка действительно слева не сделала ей сотрясение мозга, и что акула не утонула. Возможны, конечно, и многие другие варианты. Одному богу известно, как оно там и почему произошло. Видно, Любке было не время. Согласно отпечаткам акульиной морды на Любкиной тушке (a это получилось четырнадцать дюймов от лобка до сисек, четырнадцать дюймов от одного угла пасти до другого), есть основания предположить, что акула могла быть где-то футов четырнадцать. То есть метра четыре-пять. Небольшая такая селедочка... Несколько зубьев были отправлены в какой-то центр по изучению акул. Кажется, во Флоридский, где-то при университете. Оказалось, что акула была Тигровая (Galeocerdo cuvier). Любкино приключение было занесено в их базу данных.
Конечно же команда не имела права подходить так близко к курорту, и конечно же не имела права бросать кровавый фарш в воду в такой близости от курортной зоны. Но - пойди докажи. Номер на борту катера Любка забыла записать, когда встретилась с акулой. А в бортовом журнале всех траулеров, которые даже теоретически могли там быть - записи абсолютно красивые. Никаких видеозаписей или еще каких доказательстве не оказалось...
Вот так вот и закончилась Любкина история у нас на кухне за ужином, и за жутко перчеными крабами с пивом на сладкий стол. Но это было еще не все. Ну, ясное дело, у них вся эта история прокручивалась не раз, и они знали как нас с девушкой добить напоследок.
Гринберг пошел в коридор и из своего брифкейса достал заготовленный, как граната без чеки, конвертик с фотографиями. Любка говорит, что он до сих пор носит у себя в бумажнике эти фотографии. Иллюстрации к учебнику судебной медицины или пособия для начинающего мясника. Фотографий было штук пять, и я нервным людям, по крайней мере две из них, смотреть просто не рекомендовал бы. Просто как разделанное на колоде мясника мясо. На фотографияx, если повнимательнее их рассмотреть, прямо видны ленты кожи, нарезанные акульими зубами. И дюймовая измерительная лента прямо на Любкиной тушке, чтобы все это рассматривать в правильном маштабе... На другой - руки хирурга, поднимающие брюшину зажимами над зияющей полостью живота с той же лентой внизу вдоль пейзажа. Обхохочешься. А потом - как все красивенько заштопано и готово к отправке домой...
Когда я пришел в понедельник на работу, я, конечно же, должен был всю эту историю рассказать. Просто невозможно было удержаться. Но Вы себе не представляете с каким скептицизмом и недoверием встретили мои рассказы сотрудники. У меня не было ни шрама на руке, ни майку я не мог задрать веско и многозначительно, ни Гринберг не мог кивнуть с умным видом в подтверждение моей честности. Прямо, как к клоуну ко мне отнеслись некоторые товарищи. И тут я понял, что за правду надо бороться. Я тут же набрал номер телефонa Гринберга и услышал его интеллигентный ветеринарский голос. Короче говоря, Гринберг конечно же прислал мне через несколько дней в конвертике три цветные фотографии. Моя репутация честного человека была восстановлена. И не только восстановлена, но и самый главный скептик среди моих тогдашних первых слушателей не мог кушать свой задрипанный ланч.
Потом еще про Любкино приключение как-то узнали на телевидении, и хотели было ее пригласить туда. Но они просили её показывать шрамы и все такое. Она тогда этого делать не захотела. А вот когда она переходила на другую должность и ей предстояло профессиональное интервью - то её новый босс не задал ей ни единого вопроса по специальности. Он хотел только из первых рук услышать об этом приключении. В конце концов Любка была триумфально принята на работу, как звезда калибра Гагapина или Нила Армстронга.
Вот так я теперь уже много лет спустя всегда готов рассказать эту удивительную историю, и всегда готов вытащить в завершение этого рассказа фотографии из Любкиной биографии. Они всегда в моем дипломате. Спросите меня в следующий раз, когда увидимся, - я вам обязательно покажу.
Просьба нервным по приведённому ниже линку не ходить и не беспокоиться:
(Если переход по линку не срабатывает - просто скопируйте линк в адресную линию браузера).