Первый раз Егор увидел Сашу на сцене арт-клуба. Вернее, сначала он услышал её голос.
В тот день шёл дождь. Егор с Дариной опоздали к началу концерта и топтались в узком коридоре, помогая друг другу освободиться от курток, и туда, в царство влажной одежды, ворвался звонкий голос. Егор замер, будто игривый форшлаг коснулся сердца, обвился вокруг тоненьким колечком и сжался, заставив замереть на очень долгую секунду.
- Ты чего? - спросила Дарина встревожено. - Сердце?
Егор махнул рукой- всё хорошо, мол, не кипешуй, и отвернулся, принялся пристраивать шарф в холодное нутро тяжёлого от дождевой воды рукава, ощущая затылком взгляд жены. На их первом свидании, лет пятнадцать назад, у него резко заболело сердце, Дара перепугалась и позвонила в скорую помощь. Боль быстро отступила, врач следа её не обнаружил и ушёл, раздражённо гремя ботинками - злился на ложный вызов. Егор считал, что это любовь к будущей жене вошла в его душу, но Дорина не верила в мистику и с тех пор всегда носила в сумочке нитроглицерин. Такая уж она, его Дар, заботливая. Всё бы хорошо, только иногда эта заботливость и взгляд внимательный, словно допытывающийся: "Всё хорошо? Как ты? Что с тобой?" становились поперёк горла.
Егор глубоко вдохнул слегка пахнущий подвалом воздух, запихнул наконец шарф, повернулся и постарался улыбнуться ласково.
- Пошли уже, наседка!
Дарина ещё раз поправила причёску и первая прошла в зал. Сердце Егора по-прежнему охватывало острое колечко.
Они протискивались между столиками, с кем-то здоровались, обнимались, кому-то наступали на ноги, а голос кружил над головами, заполнял зал, становился почти осязаемым, пел:
И из темноты смотрит с высоты
лунный глаз
На таких простых грешных и смешных
бывших нас.
Простые слова эти взбудоражили, воронами закружились над головой, и Егор почувствовал, что вот-вот случится непоправимое, и боялся посмотреть на сцену.
Они сели за столик, Дарина заказала чай, печенье, пирожные. Наконец суета улеглась и в мире осталась только сцена, и Егору пришлось поднять глаза и увидеть Сашку.
Сначала ему привиделось, что она стоит в ворохе светящихся белых с розоватым отливом цветов, тонкая, словно яблонька, гибкая.
- Какое интересное платье! - сказала Дарина рядом и где-то очень далеко.
Колечко вокруг сердца сжалось сильнее, и ни с того-ни с сего Егор понял, что с трудом удерживается, чтобы вот так вот, при всех, при жене не подняться на сцену, не вынуть шпильки, или что там у неё в рыжеватых волосах. Заставить тугие пряди упасть на узкую спину, сжать, сминая цветочное платье, выпить слова из тёмно-розового рта... В голове зашумела кровь, в глазах потемнело.
- Дар, дай таблетку, - попросил Егор глухо, словно от нежданного недуга его могла помочь какая-то таблетка.
Дарина ойкнула, рванула застёжку сумочки, вытряхнула на стол пудреницу, салфетки, надорванный конверт, протянула в ладони трубочку с нитроглицерином, спохватилась, принялась открывать, рассыпала. Егор взял одну со стола, положил в рот, задохнулся от горечи, постепенно приходя в себя. Саша поклонилась, сорвав бодрые аплодисменты, и ушла за сцену. В тот вечер он больше не увидел её, как ни высматривал в толпе.
Колечко ослабло, но никуда не делось.
**
Что за грохот - бум-бум-бум -
Яблочко упало!
В травке яблочко найдём
Чтобы не пропало.
Кирилл Авдеенко
С тех пор куда бы не пошёл Егор, он везде встречал Сашу.
Саша работала в театральной студии, куда Егор с Дариной по очереди водили дочь, она покупала хлеб в магазинчике на углу возле его работы, она выглядывала из окна маршрутки, в которой ехала среди белого дня неизвестно куда и зачем, и дышала на стекло розовым ртом. Полно, да не мерещится ли она ему? Егор так и не решился подойти проверить, только прижимал руку к груди, пытаясь согреть прижившееся колечко.
Он и не подошёл бы, если бы не тусовка, столкнувшая их на Витиной выставке. Так уж вышло, что Саша там пела, а потом был фуршет, и Витя подтащил к Егору с Дариной упирающуюся Сашу и радостно проорал:
- Вы ещё не знакомы?
С некоторых пор Витя заделался модным фотографом и полюбил орать через весь зал и всех со всеми знакомить. Дарина говорила, что у него манеры звезды, и гению простительно, а Егора раздражали новые повадки старого друга. Тоже мне, Джефф Аскоу! "Не Аскоу, но Асконян, что звучит никак не хуже", - парировал Витя и смеялся, откидывая чернявую голову, а Егор молча злился. Он почти никогда не ходил на дурацкие выставки, и когда Саша протянула лодочкой узкую бледную ладошку, проклял собственную сговорчивость. Сидел бы дома, а не пялился бы, как дурак, в яркие зелёные глаза, не глаза даже - очи.
- Вот и здорово! - спас положение Витя, почти выдернув Сашину руку из пальцев Егора и увлекая девушку-яблоньку в увешанные фотографиями глубины выставочного зала.
- Давай уйдём, - сказала Дарина.
- Давай, - согласился Егор.
Тем же вечером он позвонил Вите и попросил телефон "той певицы, как её". Вроде ему надо было её на презентацию, чтобы попела. Витя, даже если и догадался о чём-то, вида не подал, продиктовал телефон, и всё.
Егор погладил пальцем строчку цифр на экране, борясь с желанием позвонить не завтра с работы, а прямо сейчас. Чего тянуть, на самом деле? Раз - и позвонил. Взрослые люди же!
- Ужин на столе! - крикнула Дарина из кухни, и Егор ужаснулся задуманному, стёр номер и пошёл есть курицу по-фламандски. Курица удалась, дочка болтала ногами и тайком кормила под столом кота, Дарина рассказывала о новом дурацком постановлении правительства. Было почти хорошо.
Утром выяснилось, что цифры, стёртые из памяти телефона, намертво впечатались в память Егора. Промучившись до обеда, он всё-таки позвонил Саше.
На пятом гудке почудилось было, что судьба оступилась, и вот он сейчас нажмёт "отбой" и пойдёт жить дальше, как будто и нет на свете никакой Саши-яблоньки, но трубку сняли, и хрипловатый, будто спросонья, голос спросил:
- Кто это?
- Это я, - глупо сказал Егор.
И совсем не удивился, когда Саша ответила:
- Я рада тебе, Егор.
- Встретимся сегодня? - спросил он, как будто между ними всё давно уже обговорено и тут же понял, что так и есть - обговорено, долгими взглядами и одним касание рук.
- Давай, - согласилась Саша. - В кофейне на Московской, знаешь?
- В пять часов.
- Хорошо.
В висках бешено стучало. Егор пошёл в туалет и долго стоял там, прислонившись покрытым испариной лбом к прохладному зеркалу.
- Что же я делаю? Зачем? - шептал он, и старался представить себе сначала Дарину, потом дочку, как она обнимает за шею тонкими ручонками. Но родные женщины его виделись не более живыми, чем куклы из картона, и сомнения тонули в радостном предчувствии: он пойдёт, и будет сидеть напротив Саши, смотреть в невообразимые глаза её, сколько захочет, и даже возьмёт её за руку. Да, как в пятом классе.
**
По синей тарелке
Золотое яблоко катится.
(небо и солнце)
Завертелось. По утрам Егор ждал на углу дома, в котором Саша с тремя подружками снимала квартиру. Саша выскакивала сонная, с небрежной гулькой на голове и тёмных очках, запрыгивала в машину и ехала с ним два квартала - вроде за свежим хлебом. Егор парковался в маленьком дворике за булочной, и они целовались взахлёб, до оранжевых кругов перед глазами. Саша уходила, а он ещё сидел какое-то время, пытаясь совладать со страстью, и пил холодную минералку, и опаздывал на работу. Потом Егор терпел рабочий день, а за окном кружились жёлтые листья. Вечерами в той же кофейне на Московской ждала совсем другая Саша: приодетая, накрашенная. Они садились рядом, касаясь друг друга бёдрами, и наперебой пересказывали неизвестно из каких глубин памяти всплывающие истории детства. Егор ловил губами ушко, проткнутое тонким серебряным кольцом, охватывал ладонью тонкую щиколотку, гладил прохладные коленки и умирал от желания медленно раздеть Сашу, распластать её под собой и заставить стонать от наслаждения.
Каждый вечер, стоя у двери своего дома, Егор радовался, что к Саше нельзя, и он может почти спокойно смотреть в глаза жене и дочери. Каждое утро он нёсся на "их" угол и снова вспыхивал от одного вида родинки на высокой скуле, и снова дрожал от желания.
Долго так продолжаться не могло, в конце концов Егор, бормоча невнятные объяснения, попросил у Вити ключ от дачи. Витя посмотрел понимающе и ключ дал, на совсем уже шёпотом высказанную просьбу не говорить Дарине махнул рукой.
- Я тебе не судья, твоя жизнь, сам строил - сам ломаешь. Даринку только жалко, да что уж тут, не помочь, - сказал, как отрезал, и ушёл.
Никто больше не мог помочь Егору. Не могли удержать его ни тоскующие глаза Дарины, ни просьбы дочери побыть дома, ни вечеринки.
- Срочная работа, прости, малыш, - говорил Егор дочери.
- Зашиваюсь, Дар, никак, сходи одна, - бормотал жене, пряча лихорадочные от вины и счастья глаза.
Иногда Егору казалось, что именно вина делает счастье таким острым, что не было бы оно и в половину столь ярким, не будь украдено. Он гнал невесёлые мысли эти и нёсся по темноте три квартала до угла, и дальше, уже вдвоём, через полгорода на окраину, где ждал холодный дом. Егор включал обогреватель, Саша ставила чайник на допотопную плиту, они пили жасминовый чай и ждали, пока нагреется крошечная спаленка с огромной кроватью. На второй чашке Егор терял терпение, хватал Сашу и нёс под пуховое одеяло. Пока они любили друг друга под одеялом, в комнатке становилось тепло, и одеяло летело на пол, потом жарко, и капли пота, смешиваясь, стекали по их телам и пропитывали простыни, а у них не было сил встать и выключить чёртов обогреватель.
Возвращался Егор заполночь, открывал дверь, стараясь не греметь ключами, прислушивался из прихожей - спят-не спят? Осторожно пробирался в ванную и смывал с кожи запах Саши и следы её губ, бросал джинсы, футболку и трусы в стиральную машинку. Невдомёк ему было, что давным давно свитер его, куртка и даже портфель пропахли яблочным Сашиным запахом, что Дарина этот запах узнает из тысячи, а семейный покой его держится на слепой надежде жены, что - перебесится, опомнится. И вернётся. И всё будет, как прежде.
**
Зимой на ветках яблоки!
Скорей их собери!
И вдруг вспорхнули яблоки,
Ведь это ...
(Снегири)
Хрупкое равновесие тянулось до зимы и нарушилось в одночасье.
Новый год Егор встретил с семьёй: вместе с Дариной и дочкой резал оливье, открывал шампанское под бой курантов, разворачивал подарки от деда мороза и очень старался быть весёлым. За окном медленно кружились снежинки - в кои-то веки новый год со снегом.
Саша праздновала с подругами. "И с друзьями", - стучало в голове неотвязным рефреном, и Егор фальшиво улыбался дочери и не замечал горящих почти безумной надеждой глаз жены. Он всё думал, как Саша сидит рядом с кем-нибудь из "друзей", и улыбается, и покачивается в розовом ухе витое серебряное кольцо.
Около трёх, когда уложили дочку и помыли посуду, румяная от выпитого Дарина провела кончиками ногтей по затылку Егора. Много лет эта ласка была их сигналом, однозначным приглашением к сексу, и Егор привычно охватил жену поперёк мягкой попы, потискал живот и вдруг почувствовал, как содрогнулось что-то и заныло в груди - не Саша. Женщина, с которой съели больше пуда соли, прожили вместе пятнадцать лет, с которой родили и растили дочь, переживали горе и радость стала чужой и неприятной за три месяца, прошедшие с тех пор, как Сашин флажолет обвился вокруг сердца, отнимая дыхание. Стала чужой, потому что была не Саша. Егор уткнулся лицом в мягкое, когда-то родное плечо и тихонько, совсем неслышно завыл от безысходности.
Скорее всего, шампанское притупило природную чувствительность Дарины, и отчаяние мужа она приняла за раскаяние, потому подула ласково в хохолок на его затылке, мягко высвободилась и скрылась в ванной, . Егор посидел немного, уронив руки, взял со стола яблоко, надкусил румяный бок. Прожевал, встал и поехал к Саше.
Его любовница выскочила на мороз в коротком голубом костюме снегурочки, и Егор затащил её в машину и дрожащими руками полез под отороченную белым мехом шубку, не слушая протестов, стянул колготки и трусики.
- Нас увидят, - шепнула Саша.
- Пофиг, - прохрипел Егор, усаживая её сверху, чувствуя её влажное тепло и жадно вдыхая единственный нужный ему запах, неуловимый, яблочный.
В окно тихонько постучали. Возле машины стояла Дарина и смотрела мёртвыми глазами сквозь покрытое растаявшими снежинками стекло.
Егор как-то сразу понял, что она вышла из ванной, увидела, что мужа нет и пошла по следу шин от пустого гаража, чтобы найти его в трёх кварталах от дома жадно обнимающим другую женщину, любимую, единственную его женщину. Содрогнувшись от понимания и жалости, он рванулся к жене, но рукой инстинктивно прижал Сашу, чтобы не оттолкнуть, не уронить, не потерять. Дарина закричала, изо всех сил завизжала, срывая голос, и побежала обратно по единственной в свежем снегу чёткой колее, нелепо подбрасывая ноги в сапогах. Егор смотрел, как короткая каракулевая шубка задирается, обнажая белые подколенки жены, рядом тихо всхлипывала Саша.
Дарина не пустила его в дом, не ответила на звонки. Они с Сашей заночевали на Витиной даче, спали в обнимку и впервые проснулись рядом, но ни ему, ни ей из этой ночи не запомнилось ничего, кроме бледного женского лица, смотрящего сквозь стекло мёртвыми от горя глазами.
**
Яблоко рисует дочь,
Вышло тёмное, как ночь.
- Яблоко красивое,
Почему же синее? -
Задали вопрос мы Алле.
Что в ответ мы услыхали?
- С веточки оно летело -
От ушиба посинело.
Синий цвет не просто так -
Это же большой СИНЯК!
(С. Фея)
Егор взял отпуск. Неделю они с Сашей прожили на даче, потом переехали в странный дом на окраине. Где Саша нашла его, на какие деньги купила, Егору так и не удалось выяснить. В ответ на расспросы Саша молчала и смотрела странно, как будто он должен что-то знать о покосившемся саманном домике посреди яблоневого сада. Егор перестал спрашивать и занялся хозяйством. Спальня, кухня и маленькая гостиная - что ещё нужно человеку для счастья? Особенно когда крыша не течёт, потрескивает уголь в раскалённой докрасна печке, горчит жасминовый чай и красными пятнами полыхают за окном снегири, а ночью можно сколько угодно скрипеть роскошной старой кроватью, всё равно никто не услышит, а если и услышат, так пусть себе завидуют. Саша ни о чём не спрашивала, ничего не просила, просто была рядом, как воздух. Когда она уезжала ненадолго на машине Егора (на нашей машине, говорил он) за продуктами или навестить подруг, он сразу же начинал скучать, и звонил по пять раз за час, и выходил встречать на развилку, и снег весело скрипел под кожаными ботинками. Егор жил, стараясь не думать ни о чём, по опыту зная, что боль разрыва можно только пережить, и ускорить процесс не в его власти. Когда горло перехватывало от боли, он выпивал полстакана коньяку и тащил Сашу гулять по окрестностям. Они фотографировали причудливые сугробы или кружева инея на ветках деревьев, кормили снегирей и синичек и пытались читать заячьи следы. Казалось, вокруг живёт стадо зайцев, но ни одного из них Егор так и не увидел.
- Это призрачные зайцы, они охраняют наш покой, - говорила Саша, и Егору казалось, что она права - только призрачные зайцы могут жить в этой тихой глуши, и что же им ещё делать, как не охранять их покой?
На развод Егор поехал один. Он надеялся увидеть дочку, но понимал, что девочке не место в суде. "А кому здесь место?" - невесело думал он, обводя взглядом унылые стены.
Всё прошло на удивление быстро: дочка и кот остались с Дариной, с Егора причитались алименты и карусели по воскресеньям. Квартира отошла жене, машина Егору, а больше и делить-то оказалось нечего - ничего почти не нажили за пятнадцать лет.
Дарина держалась строго и отстранёно, глаза прятала за тёмными очками в тонкой оправе, а Егор и не стремился в них заглянуть - боялся снова увидеть смертную тоску. Когда выходили на волю, он понял, что вот сейчас навсегда заканчивается их история, такая нежная поначалу и мучительная в конце, протянул руку и позвал:
- Дар!
Бывшая жена взглянула сквозь дым стёкол, обожгла жарким гневом.
- Не смей меня так называть! - выкрикнула звонко. - Она теперь твой дар, а я для тебя Рина.
И подумав, добавила, словно ставя внушительную точку:
- Георгиевна.
Саша ждала его на развилке. Влезла в машину, прижалась, погладила висок, просунула ладошку в ворот рубашки и там тоже погладила.
- Трудно было?
- Да нет, всё быстро закончилось, - ответил Егор, откидывая сиденье и тая от ласки. - Иди сюда, Яблонька.
- До дому потерпеть не можешь? - хихикнула Саща, расстёгивая его ремень и касаясь взыдбленной плоти прохладными пальчиками.
Вместо ответа Егор застонал.
Они поставил машину в сарайчик, заменяющий пока настоящий гараж, и пошли к дому, держась за руки. Зимнее небо прижалось к земле холодным боком тумана, было неимоверно тихо.
- Ты помнишь? - вдруг спросила Саша.
- Что, милая? - отозвался Егор.
- Как построил для меня этот дом? Как прожили мы с тобой здесь почти пятьдесят лет, родили сыновей и растили внуков?
- Фантазёрка моя, - улыбнулся Егор и потянулся поцеловать, но Саша отпрыгнула и крикнула:
- Помнишь?
- Саша, я не понимаю... - заговорил Егор, но Саша, не слушая его, побежала к дому. Егор пожал плечами и пошёл следом, встревоженный и удивлённый неожиданной сценой.
Ночью Саша не позволила прикоснуться к себе. Егор сначала пытался разговорить её, выспросить объяснение, а потом и сам обиделся - что это, в конце концов? Почему надо ссориться из-за дурацкой игры, даже если он её не поддержал? Объяснила бы - понял бы уж как нибудь, что ей от него надо. Так и спали обиженные, отвернувшись и не касаясь друг от друга, благо размеры кровати позволяли.
Утром Саша вела себя, будто не было ничего, и странных разговоров не заводила. Егор решил не усугублять.
Отпуск закончился, Егор стал ездить на работу, видеться с дочкой. Теперь Саша сидела дома и вязала большой синий плед из толстой овечьей пряжи. Дом постепенно обретал лицо, становился уютным и привычным. Егор забрал наконец у Дарины свои вещи, подключил интернет, и по вечерам они смотрели сериалы или читали друг другу вслух забавное из ленты, а в мире наступала весна. Таяли сугробы, раскисали дороги и всё труднее становилось выбираться "в город". Егор подумывал было о джипе, но наконец всё подсохло, зазеленело и зацвело. Сад, чернеющий голыми ветками, в несколько дней превратился в благоухающее цветочное облако.
Саша радовалась молодой травке и цветочной пене на ветвях деревьев. Она ходила среди яблонь, гладила шершавые стволы и разговаривала с ними, особенно же полюбила одну, тонкую и стройную, стоящую немного на отшибе. Под ней Саша устроила лежбище: постелила толстое одеяло, принесла подушки, синий плед и валялась с ноутбуком, поджидая Егора с работы. Он приезжал, набрасывался на неё прямо под яблоней и любил долго, как музыку слушая стоны.
Однажды они лежали в густой траве, влажные и задыхающиеся после любви, и смотрели в небо. Саша сказала:
- Когда я умерла, ты не дал меня увезти. Закопал прямо здесь, во дворе, и посадил эту самую яблоню.
- Опять ты со своей ерундой, - пробормотал Егор и подскочил, как ужаленный: Саша отвесила ему звонкую пощёчину.
- Ты что, с ума сошла?!
Саша громко всхлипнула, подхватила брошенную в траве одежду и убежала.
Егор сидел под яблоней и не знал, что делать. За что ударила? Да что, в коне концов, происходит? И что теперь делать? Про такое не забудешь великодушно!
Слегка успокоившись, он оделся, подгрёб под голову подушку и укрылся синим пледом. Сначала так просто лежал, потом задремал. Сквозь дрёму Егор слышал, как подошла тихонько Саша и постояла рядом. Он подумал было проснуться и поговорить с ней, но дрема потяжелела, навалилась ватным комом. "Пусть помучается" - подумал Егор, проваливаясь в сон. Шума отъезжающей машины он не услышал.
Проснулся Егор от того, что замёрз. Стуча зубами, он добежал до дома, нырнул в пахнущее пирогами тепло и сразу понял, что Саши дома нет.
Остаток ночи Егор курил у маленького окна в старой деревянной раме и звонил Саше. Саша не отвечала.
На рассвете телефон зазвонил, Егор схватил его, чуть не раздавив, и не сразу понял, почему с Сашиного номера говорит мужской голос, и машинально продолжал улыбаться, пока ему рассказывали, что Саша не справилась с управлением, и что машина восстановлению не подлежит, и Сашу везут в больницу, и делают всё, что могут. Всё, что могут...
**
Кто в Доме-Яблоке живёт
Постепенно Дом жуёт!
Покатился Дом и скоро
Изнутри сбежит Обжора.
Урну с прахом Егор никому не отдал, даже дотронуться не позволил. Спрятал под куртку, к сердцу, привёз домой и закопал под той самой яблоней. Потом что-то дёрнуло его собрать нехитрые Сашины украшения, нефритовые бусы, три цепочки с кулончиками и несколько пар серёжек, и развесить их на ветках. Так и стояла яблонька под апрельским ветерком, позвякивала и поблескивала, только тех самых серёжек - витых серебряных колечек - на ней не было, Егор настоял, чтобы в пламя Саша ушла с ними.
Он снова взял отпуск, теперь за свой счёт, купил велосипед и гонял на нём по окрестностям, наматывая по двадцать километров в день. Измотанный, возвращался домой, что-то ел и падал в кровать, слишком большую для одного. Снилось Егору, что Саша ходит по двору, ежась от ночной прохлады, и сейчас придёт, нырнёт под одеяло и прижмётся к нему, дрожа всем телом, и он обнимет её и отогреет. Сквозь сон он будто слышал шаги во дворе и всей душой желал, чтобы Саша пришла, но она не приходила, а приходило утро, и надо было просыпаться и как-то переживать день до вечера.
Егор пропустил встречу с дочерью, одну, другую, а потом вовсе перестал отвечать на звонки. Дарина, Витя, с работы, ещё кто-то - да пошли они все! Звонки его бесили, впрочем, теперь его бесил весь его мир, такой тихий и неизменный. В конце концов однажды телефон сел, и Егор не стал больше заряжать его. Он съездил в магазин и привёз ящик коньяка, постелил возле Сашиной могилы синий плед, налил два стакана - себе и Саше, впервые в жизни напился в дрова и заснул, обнимая яблоневый ствол.
Приснился ему запах яблок, и будто Саша зовёт из могилы и шепчет, что устала и соскучилась, что хочет к нему, и что ему надо-то всего ничего, а капнуть кровью на могилку и повторить трижды: "Живой кровью кляну Александру на возвращение". Сказала это и волосами тряхнула, а из волос её яблоки покатились.
Утром ещё пьяный Егор с трудом поднял голову, так в ней гудело и перекатывалось. С отвращением отфутболил початую бутылку коньяку, поднял скомканный плед и замер: в траве лежало зелёное яблоко, точь-в-точь такое, как было во сне. Егор поднял его с земли, понюхал. Без сомнений, это было самое настоящее спелое яблоко, только что с ветки, только вот вряд ли можно было найти ветку с яблоками в конце апреля. Яблоко вдруг показалось смертельно опасным, Егор отбросил его и побежал в дом, запер дверь на засов, закрыл все окна и прислонился спиной к белёной стене. Взгляд его упал на зеркало, из которого смотрел взлохмаченный похмельный человек с безумными глазами - он сам. В дверь постучали, тихонько, вкрадчиво, и Егор увидел в зеркале, как становится белым его лицо, как стекает, сминается маской ужаса, истошно закричал и провалился в звенящую темноту.
Чисто выбритый Егор ел на скорую руку сваренный из чего пришлось суп, а напротив него сидел Витя и качал головой.
- Ты совсем уморить себя решил, алкаш-недоучка? У тебя же сердце!
- Нет у меня никакого сердца, это Дарина придумала! - рявкнул Егор, стукнув ложкой по тарелке, и тут же схватился за грудь - колечко вернулось.
- Вот видишь! А туда же, не у него... Ешь давай, или тебе водички принести?
- На ручках меня поноси, - огрызнулся Егор, но ложку всё же подобрал.
Несмотря на протесты Егора, Витя остался ночевать.
- Завтра похожу тут, поснимаю - жалко тебе? Друг ещё называется.
- Ты же людей снимаешь! - парировал Егор.
- А мне, может, надоело. Хочу сменить амплуа, а ты стоишь на дороге у большого искусства!
Витя молча покрутил пальцем у виска и расстелил спальник на кухонном топчане.
И хорошо, потому что во сне к Егору пришла Саша. Залезла под одеяло, прижалась твёрдым холодным телом. Егор пытался отогреть её, мял ледяные ладошки, целовал, дышал в ямочку между ключицами, но так и не смог.
- Кровь меня согреет, милый, совсем немного, одна капля. Дай, дай, дай!
Егор плакал и клялся что отдаст, всю кровь по капле отдаст, если надо, пусть только не бросает его насовсем, потому что без неё он никак больше не может, слишком ему больно это без неё.
- Мне нужен только ты. Пусть он уедет, - шептала Саша.
Утром Егор выгнал Витю, невзирая на возражения.
- Помог, спасибо, дружище, - говорил и буквально под локоть тащил друга к зелёному щегольскому седану. - Ко мне девушка приехать должна, а тут ты, а я, извини, девушками не делюсь, как у вас там в богеме принято...
- Совсем спятил? - отмахивался Витя. - Кто тебе такие глупости понарассказывал - девушками делиться? Что ты врёшь, какая ещё девушка, глушь кругом?
- В интернете познакомились, вот, захотели встретиться. Что, нельзя?
Витя остановился, взял Егора за плечи, заглянул в глаза, кивнул удовлетворённо.
- Вижу, что полегче тебе, вчера, видать, это отходняк придавил. Смотри мне. Телефон заряжай, а то приеду и поселюсь! - пригрозил напоследок и уехал.
Егор помахал вслед и полез в карман за сигаретами. Кроме мятой пачки, в кармане лежала дешёвая зажигалка, шуруп и серёжка, витое серебряное кольцо. Та самая, одна из пары, в которой была Саша, когда крематоры накрыли гроб крышкой и отправили по скрипучим рельсам в огненную печь.
Стараясь дышать ровно, Егор положил серёжку обратно, закурил и как был в трениках и тапочках, пошёл со двора. Обогнул овраг, долго шёл перелеском, вышел к речке и только там почувствовал, что мерзкая дрожь в пальцах унялась.
Два желания боролись в нём: немедленно позвонить Вите, попросить его вернуться и не заходя в дом уехать отсюда навсегда, и броситься к могиле, капнуть кровью, произнести слова, которые приснились под яблоней, и ждать Сашу, свою Сашу, тёплую и живую. С одной стороны, кто там говорил, что любовь превозмогает всё? Всё - это и смерть тоже, правда? Так почему их любовь, такая сильная и неизбежная, не может преодолеть такую мелочь, как остановка сердца, маленькой мышцы размером немногим больше птицы снегиря? С другой - Егор чувствовал всем существом, что обратного пути не будет, что затея эта страшная и грешная, и умершего не вернуть, даже если очень его любишь и жизнь готов отдать, только чтобы обнять ещё раз и зарыться лицом в пахнущие яблоком кудри. Однако, чем он рискует, кроме опостылевшей своей жизни? Душой? Не смешите, душа Егора издохла в корчах, когда он примчался в больницу, и из длинного коридора навстречу ему вышел врач и сказал:
- К сожалению, мы не смогли помочь. Мне очень жаль.
В кармане зазвонил телефон. Егор машинально ответил.
- Папа, - сказала дочь на том конце вселенной. - Ты не приезжаешь и не приезжаешь, а я скучаю. Понимаешь? Это очень больно - скучать по кому-то любимому. Я люблю тебя, папа!
- Я приеду в воскресенье, малыш. Ты подождёшь до воскресенья?
- Это два дня, - сказала дочь, и в голосе её прозвучало такое облегчение, что на глазах Егора выступили слёзы. - Два дня, папа!
Егор кивнул, как будто дочь могла увидеть, потом достал серёжку и, широко размахнувшись, выбросил её в реку.
**
Яблочко над головою,
Золотое, наливное!
Ты в росе купалось,
Солнцем утиралось!
Пысин А.
Батюшка из церкви Петра и Павла очень удивился, когда к нему приехал на велосипеде встревоженный человек с синяками под полными горя глазами и попросил срочно, очень срочно осветить дом, упирая на то, что это вопрос жизни и смерти. Несмотря на поздний час, батюшка человека пожалел, сел на свой велосипед и поехал святить, благо, ехать оказалось недалеко. Обрадованный человек совал пачку денег, но батюшка отсчитал из пачки, сколько на нужды церкви взимать положено, дело своё сделал, грешника благословил и засветло убрался восвояси.
Дарина очень удивилась, когда ей позвонил Егор и попросил прощения за всё, так и сказал: "Прости меня, пожалуйста, за всё, что я тебе сделал." За все годы, что они прожили вместе, он не извинился ни разу, как-то совсем не в его стиле было извиняться.
Витя удивился, когда ему пришло сообщение от Егора: "Ты самый лучший друг на свете. Спасибо". Витя подумал, что горе действительно изменило непутёвого его друга, превратив инфантильного недоросля в мужчину, способного испытывать благодарность и не скрывать этого, а потом ещё подумал, что может и не стоило оно того, и жил бы дальше друг его Егор таким каким был, в сущности, незлым и забавным малым, а теперь что делать ему со сломанной своей жизнью и горьким горем в сердце.
Больше Егора никто не видел. Телефон его нашли в пустом доме, жалобно скрипящем открытой дверью. По словам следователя, ведущего дело о пропаже Егора, двое алкашей видели, как из леса держась за руки вышла парочка и двинула через поле к шоссе, а водитель автобуса вроде бы подобрал мужчину средних лет и молодую девушку, кутающуюся в зелёную шаль, и в салоне после них пахло яблоками.