Аннотация: Призер конкурса "Бес Сознательного-5". Тема - "Забытое искусство". Арбирт - Андрей Лазарчук.
Почти все утро Сину просидел на краю холодного каменистого выступа - болтал ногами в небольшом облаке и уныло смотрел на расстилающуюся под ним панораму. Некогда бывшее цельным полотном нетронутых лесов, бескрайних полей и чистых морей, теперь перед ним раскинулось лоскутное одеяло, испещренное частыми швами дорог и пуговицами промышленных объектов. Вид, что ни говори, захватывающий. Только вот есть у человека есть одна странная особенность: живя бок о бок с красотой, со временем он перестает ее видеть.
Вот уже много, много лет на каменистый выступ, с которого открывался потрясающий вид, не приходил никто, кроме Сину. Ну, разве что изредка какой-нибудь отчаявшийся новичок-самоубийца забредет - места для более эффектного суицида и впрямь не сыскать. Правда, еще никому не удавалось покончить с жизнью, спрыгнув с каменистого выступа вниз. Каким-либо иным способом, впрочем, тоже. Из поселка на вершине горы так просто было не сбежать...
Когда Сину, прикрыв от жаркого солнца свою бритую макушку куском огромного лопуха, возвращался обратно, он увидел несколько человек, собравшихся возле невысокой зубчатой башни из грубого камня. Черноволосый носатый мужчина в небрежно запахнутом шелковом халате по пояс высунулся из узкого, больше похожего на бойницу окна, и что-то выкрикивал в ответ на возгласы снизу.
- Жан сегодня в ударе, - возбужденно сообщил Томас, когда Сину остановился неподалеку.
- Неужели? - Сину удивленно покачал головой - Жан-предсказатель очень редко использовал свой талант.
- Я ведь так с ума сойду, - как-то признался он Сину. - Как только я заглядываю в будущее, меня охватывает такая тоска, что хочется сразу повеситься. А это, к сожалению, невозможно.
Все жители поселка на вершине горы понимали, что впереди у них - вечность, в которой каждый следующий день похож на предыдущий. Но одно дело - понимать и, тем не менее, в глубине души надеяться на чудо, и совсем другое - смотреть в будущее и знать наверняка, что чуда не будет. Тут и впрямь с ума сойдешь. А стать безумцем на веки веков - перспектива нерадостная.
- Предсказывает желающим на неделю вперед, не больше, - бубнил тем временем на ухо Синухету Томас. Высокий и нескладный, с воспаленными глазами и пальцами, неизменно перепачканными чернилами, каллиграф был одним из немногих счастливцев, которые жили в своем собственном уютном мирке, посвященном исключительно любимому делу, а в реальность наведывались лишь время от времени.
Сину хмыкнул:
- И как, спросил Жана, что тебя ждет на ближайшей неделе?
- Э-э... Я уже давно пытаюсь добиться нового уровня эмоционально-образной графической выразительности каролингского письма, и мне кажется, я на пороге успеха, - каллиграф поймал взгляд Сину и смутился. - Короче, я спросил, сделаю ли я это.
- И что?
- Если даже и сделаю, то явно не в ближайшую неделю, - усмехнулся Томас.
- Завидую я тебе, - вздохнул Сину в ответ на улыбку каллиграфа.
Сину улыбнулся - снисходительной, всезнающей улыбкой человека, повидавшего на своем веку куда больше собеседника.
- Потому что я уже давно построил свою пирамиду, - наконец ответил он.
Синухет считал, что ведет свой род от самого Имхотепа, первого строителя древнейшей египетской пирамиды Джосера. Так это на самом деле или нет - уже давно не имело никакого значения. Главное, сам он в это верил.
Когда Сину только оказался в поселке, он наивно считал, что бессмертие на вершине горы - удел избранных, лучших мастеров своего дела... Много позже он понял, что ошибался. В поселке жили действительно истинные носители искусства. Но не лучшие. Просто самые последние.
Когда Сину это осознал, то долгое время не мог справиться с шоком. Как же это, он - последний, владеющий секретом древней кладки? Что, там, внизу, для фараонов больше не строят пирамид? А как же тогда фараоны живут после смерти? Неужели скитаются нищими и неприкаянными по загробному миру?
Впрочем, что ему до фараонов. Гораздо больше его занимал вопрос - где он оказался? Прожив в поселке на вершине горы почти четыре тысячелетия, строитель пирамид так и нашел разгадки. Смерть? Не похоже. Жизнь? Тоже вряд ли.
- Завтра у нас появится новый житель, - провозгласил тем временем предсказатель и решительно захлопнул тяжелые ставни.
Под окном-бойницей поднялся гам. Новички - это единственное, что оживляло однообразную жизнь поселка.
- Ты мог бы построить еще одну пирамиду, лучше прежней, - Томас повысил голос, стараясь перекрыть шум.
- Нет, - покачал головой Сину и бросил быстрый взгляд на величественный силуэт своего детища. Пирамида, облицованная гранитом, красиво сверкающим в лучах солнца, гордо возвышалась неподалеку от поселка, перед кромкой невысокого леса. Когда-то она стояла на самом краю конусообразной вершины. С той поры прошло много веков: жителей стало больше; вершина, неведомым образом подстраиваясь, ширилась во все стороны, и пирамида от края переместилась едва не в самый центр. - Лучше уже не выйдет. Эта пирамида совершенна.
- Не может быть, - каллиграф нервно теребил редкую бесцветную челку. - Если бы ты и впрямь построил идеальную пирамиду, то тебя бы в поселке уже не было.
- Дурак ты, - беззлобно отмахнулся Сину. - Уже три века здесь живешь, а до сих пор веришь в сказки. Да бредни это все, слышишь?
Томас поник и обиженно шмыгнул. А потом развернулся и, не прощаясь, поплелся к своему дому. Сину смотрел ему вслед с легким раскаянием.
- Ты зачем парня расстраиваешь? - внезапно пробасил кто-то у него за спиной. Сину обернулся. Друид Эберхард, длиннобородый и сутулый, с глазами небесно-голубого цвета, укоризненно качал головой.
- Пусть мальчик верит, - продолжил он. - Каждый из нас спасается об безумия по-своему. Если Томасу помогает легенда - кому это вредит?
Сину согласно кивнул. Без цели нелегко прожить даже короткую жизнь на земле - что уж говорить о вечности.
- Эбер, а что помогает тебе? - неожиданно спросил он.
Друид улыбнулся в пышные усы:
- Мой наставник учил меня, что душа бессмертна, так что я был к этому готов.
- Так просто? - недоверчиво прищурился Сину.
- Да, - Эбер помолчал. - Правильные ответы на сложные вопросы всегда очень просты, ты разве не замечал?
"Беда в том, что мы не умеем их принимать - в этой простоте нам видится какой-то подвох", - мрачно подумал Сину.
- А ты? Ты веришь в легенду? - внезапно спросил Эберхард.
Сину не ответил.
- Ты ведь знал его, - друид не спрашивал. Он утверждал.
- Ты тоже знал, - рассеянно ответил строитель пирамид, уставившись куда-то в ему одному видимую даль.
- Знал, - задумчиво откликнулся Эберхард. - Потому и верю. Верю, что он смог уйти.
- Куда уйти? - взгляд Сину вернулся из далеких странствий и сфокусировался на друиде.
- Какая разница! Главное - уйти.
И правда - какая разница...
Легенда родилась поздно. Особенно - для поселка, возраст которого терялся во тьме таких давних веков, что даже первые его жители, атланты и лемурийцы, архитекторы ветряных витражей и скульпторы созвездий, потеряли им счет. Приличные легенды так себя не ведут. Мало того, что они появляются на заре времен, так еще и свидетелей великих событий, а уж тем более их участников обязательно не должно быть в живых. Только в таких условиях память о грандиозных свершениях трепетно передается из уст в уста, обрастает придуманными подробностями и переиначенными для красоты деталями, которые в конце концов и образуют собственно легенду. Молодая правдивая легенда - это просто афронт!
Однако факты - вещь упрямая. События, легшие в основу упомянутой легенды, произошли меньше четырех веков назад, и людей, лично знавших героя, было хоть отбавляй. Однако легенде это не помешало ни родиться, ни обрасти красочными и эпическими подробностями.
Однажды в поселке на вершине горы появился человек - особенный человек. Легенда называла его Тот Кто Ушел и вещала, что слова его были мудры, поступки исполнены глубинного смыла, а деяния величественны. Он щедро делился своими мыслями, и каждый, кого касался его взгляд, обретал душевный покой и понимание сути многих вещей. А однажды настал день, когда этот человек исчез. Ушел из поселка, из которого невозможно было уйти...
Существовало несколько версий прощальной речи Того Кто Ушел, от пафосно-многословной до изысканно-лаконичной, и еще больше домыслов, что он оставил здесь послание, в котором раскрывает главную тайну - как уйти, сбежать из поселка на горе.
Разумеется, на деле все было куда прозаичнее. Сину лично знал Того Кто Ушел. Настоящее его имя было Леон, но в поселке его прозвали Непоседа. Он был обычным, вполне компанейским и немного рассеянным парнем. Он не изрекал слова, исполненные глубинного смысла и не знал ответы на все вопросы. Но он творил без устали, брался за сотню разных вещей и во всем преуспевал. Видимо, с появлением Леона на вершине горы мир лишился многих искусств разом...
И ни с кем Леон, разумеется, не прощался. Вообще, свидетелей его ухода не было. Честно говоря, жители поселка его отсутствие заметили не сразу. Ну нет Непоседы и нет. Наверное, спрятался где-нибудь или удалился на окраину и задумался над своими чертежами и поделками - с ним такое случалось. А может, напрасно тратит время в бесплодных попытках сброситься вниз с каменистого уступа, хотя всем известно, что воздушные потоки непременно возвращают ослушника обратно. Но когда спустя несколько дней Леон так и не вернулся, жители переполошились. Прочесали всю вершину горы, пядь за пядью. Непоседы не было. Куда он мог подеваться?.. Тогда-то, буквально из ниоткуда, и появилась эта мысль - "Он ушел".
"Он ушел... Он ушел..." - лихорадило поселок.
Так родилась легенда.
Жители поселка и раньше раздумывали над тем, можно ли выбраться за пределы вершины горы, но после тысячелетий неудачных попыток смирились с тем, что казалось им неизбежным. С исчезновением же Леона мысль о том, что уйти как-то можно, настойчиво преследовала каждого. Куда ушел Непоседа - никого не волновало. Главное - как?
Кое-кто решил, что Тот Кто Ушел еще вернется и уведет их за собой. Эта версия пользовалась изрядной популярностью среди тех, кто был моложе двух тысяч лет. Сину знал, что как раз тогда на земле стали очень популярны религии с пророчествами о втором пришествии богов. Но Леон-то не был богом.
В конце концов жители поселка сошлись на мнении, что раз каждый из них - последний мастер определенного искусства, избранный, то каждый должен достигнуть пика, сотворить безупречный шедевр. Это, мол, и есть главное предназначение жизни на вершине горы - увековечить свое искусство. Выполни его - станешь свободен. Сотвори шедевр, равного которому нет, - и тебе откроется путь отсюда... Сину не верил. Он-то построил свою безупречную, совершенную пирамиду задолго до рождения легенды - и ничего не произошло. Он прошел предполагаемый путь к свободе, но тот закончился тупиком.
...Дом Леона перебрали по камешку, каждый клочок бумаги, каждую вещицу изучили вдоль и поперек - разыскивали скрытые послания, указания или хотя бы намеки. Ответов не нашли, зато со временем растеряли все, что когда-то принадлежало Непоседе.
У Сину все же остался пожелтевший, истрепанный по краям лист бумаги с наброском, сделанным рукой Леона, хранимый египтянином в память об ушедшем друге. Обращался он с листом бережно, старался лишний раз не доставать - бумага ведь не вечна.
Но были дни, когда тоска грызла Синухета особенно сильно. В такие дни он приходил на край утеса и приносил бумагу с собой. Даже и не рассматривал - он знал там каждый штрих, каждую деталь. Просто держал в руках и глядел сквозь облака вниз, на недосягаемую землю. Шероховатый хрупкий лист в руке напоминал о том, что Тот Кто Ушел был на самом деле. А раз он был, значит, выход есть. И если его нашел один, то сможет и другой. В это Сину верил. Должен был верить - только эта вера делала его бессмертное существование похожим на жизнь.
Новенького - курносого нескладного парня с длинными русыми волосами, собранными в тугой хвост - звали Икар. "Имя как имя, ничего особенного", - думал Сину. Но он заметил, что многие новоселы (а новоселами он считал всех, кто пробыл здесь меньше пары веков) приподнимали брови и отчего-то переспрашивали:
- Икар?
- Икар, - с улыбкой кивал парень в ответ, и было заметно, что такая реакция ему не в новинку.
Как и все прочие, появившиеся в поселке до него, Икар был ошарашен и поначалу никак не мог поверить в то, что он теперь бессмертен и навеки заключен на вершине горы. Когда осознал, замкнулся и провел несколько дней, слепо слоняясь по окрестностям, натыкаясь на деревья и камни. Жители провожали его понимающими взглядами - каждый из них в свое время испытал тот же шок.
Икар оправился довольно быстро, живо освоился и вскоре дружески общался с обитателями поселка. Его принимали почти все, и это было удивительно. Ведь даже здесь, за пределами и земного, и загробного мира, жители держались "своих", разбивались на группы, пестовали мелкие обиды, объединялись в общей неприязни и, самое главное, ревностно оберегали свое искусство от посторонних взглядов, считая, что они, последние мастера, просто обязаны сохранять тайну ремесла... Что поделать, некоторые привычки почти неискоренимы.
Но Икар был переполнен энергией, дружелюбен и приветлив. Он не замечал границ между "старожилами" и "новоселами", архитекторами и музыкантами и не обижался на демонстративно запертые двери мастерских.
Шло время, а жители поселка все никак не могли понять, каким же искусством владеет Икар. Когда с этим вопросом подошли к нему, тот только растерянно моргал глазами. Икару долго втолковывали, что в поселке остаются последние истинные мастера своего дела.
- Ну, понимаешь, вот Николас занимается восковой живописью, Себастьян - композитор салонной музыки, Дженна - ведунья, Ашу - эмалировщик Мекенари, Ирий - волхв, Петер - шарманщик, Отто - рыцарь турниров. А ты?
- Ума не приложу, что ж я такое особенное умею, - качал головой Икар, и жители поселка видели, что новенький недоумевает абсолютно искренне.
- Бывает, - наконец высказался один из старейших старожил, атлант Авий, вышивальщик солнечными лучами, - Помните, когда к нам пришли Ведос и Вея, мы тоже долго не могли понять, что же исчезло на земле с их появлением здесь.
- Откуда же нам это помнить, - отозвался кучерявый Джозеф, проектировщик дирижаблей. - Далеко не все здесь живут столько, сколько ты.
- А что исчезло? - немедленно полюбопытствовал Икар.
- Спокойная жизнь, - усмехнулся рослый Ставрос. Любой, глядя на этого статного гиганта, предположил бы, что мир в его лице лишился как минимум греческого божества. На самом же деле Ставрос был последним, кто виртуозно играл на дудках-авлосах.
- В смысле?
- Да что вы его с толку сбиваете, - вмешался Сину и повернулся к новенькому, - Взаимопонимание между мужчиной и женщиной.
- Да ты что?! - воскликнул Икар. - И давно они здесь?
- Прилично. Они с Гипербореи - слыхал о такой стране?
- Так она существовала? - новенький был поражен.
- Существовала.
- Однако, - Икар растерянно почесал затылок.
- И с Овом так было, - добавил атлант, - Мы только несколько веков спустя поняли, что после него люди на земле разучились жить в мире.
Новенький потрясенно качал головой. Потом вспомнил, с чего начался разговор.
- Но как же мне узнать, какое искусство исчезло со мной?
- Еще выясним, - потрепал его по плечу Синухет. - Времени у нас впереди уйма.
- Это точно, - задумчиво протянул Икар.
Но загадка собственного мастерства была для новенького все-таки не приоритетной - куда больше его волновали другие вещи.
- Что это за гора? Где она расположена?
- Что будет, когда мы перестанем здесь помещаться?
- А как именно расширяется вершина?
- Какими способами пробовали спускаться?
- Кто здесь самый первый житель?
- Кто строил поселок?
- Откуда берутся материалы?
- А что будет, если какое-то искусство на земле возродится?
- Чего такого особенного сделал Тот Кто Ушел?
Вопросам не было конца. И отсутствие ответов Икара не обескураживало.
- Давайте соберемся и вместе подумаем, что можно сделать, - не раз предлагал он.
Его не воспринимали всерьез.
- Это пройдет, - снисходительно отвечали ему. - Каждый новенький считает, что может найти выход. Только его нет, ты уж поверь нам. Здесь некоторые по двенадцать тысяч лет сидят. Неужели думаешь, они глупее тебя?
Упрямый Икар лично испробовал все, что мог: он спускался с вершины горы и сигал вниз с каменистого утеса, с парашютом, на легком планере, на воздушном шаре и просто так, без всего; разжигал сигнальные костры и сооружал огромные зеркальные конструкции для пролетающих в небе самолетов, строчил бесчисленные послания, привязывал их к лапкам птиц, сбрасывал их вниз в бутылках, свертках, амфорах и на воздушных змеях... Строил гипотезы одна за другой и немедленно их испытывал. Не проверял на себе только способы покончить с жизнью.
Икар, не глядя под ноги бродящий по окрестностям или сидящий на каменистом выступе, со стопкой листочков в руках, размышляющий о чем-то вслух и делающий пометки, вскоре стал неотъемлемой деталью привычной картины поселка. Старожилы посматривали на мастера неведомого искусства с легкой иронией и делали между собой ставки: когда он бросит бесплодные попытки, когда ему надоест.
Были, однако, и те, кто, глядя на неиссякаемую энергию Икара, заражались его энтузиазмом. Один за другим, они подходили к новенькому - и вот уже целая компания просиживала за беседами от рассвета до заката, а порой и всю ночь напролет. Они складывали по крупицам все, что знали про Того Кто Ушел и вертели полученную информацию словно кубик-рубик, силясь понять, как же собрать все стороны по цвету.
Пока понять не выходило.
Сину снова коротал часы на каменистом утесе, осторожно держа в руке лист с наброском Леона. Красочную панораму земли внизу скрывали набухшие тучи, такие мрачные, что опустить в них ноги было просто страшно. Небо хмурилось, погода была самой что ни на есть осенней, и ноющая тоска завладела строителем пирамид. Перед глазами Сину встал его белостенный дом в шумном квартале солнечного Анх-Тави; он вспоминал жену и детей и с грустью понимал, что прошедшие века давно стерли из его памяти черты лица Анехнес - остался лишь смутный образ стройной длинноволосой женщины.
Сину прикрыл глаза и пытался ухватиться за ускользающий образ. Казалось, еще немного, и он увидит ее совсем четко, будто наяву. Он вглядывался в темные глаза Анехнес и отчаянно вслушивался в воспоминания, стараясь уловить звуки ее голоса. На миг ему даже показалось, что он расслышал, как она зовет его: "Сину!" Сердце екнуло. Время остановилось.
Впрочем, для него оно остановилось уже четыре тысячи лет назад.
- Сину, - настойчиво повторял чей-то голос, и строитель пирамид недовольно открыл глаза. Над ним стоял Икар.
- Что?
- Ты чего под дождем мокнешь?
- Под дождем? - Синухет стряхнул с себя остатки дремы и огляделся. Набухшая туча переместилась из-под его ног и теперь висела над горой, лениво касаясь крыш поселка своим мокрым брюхом. Каменистый уступ залит водой, одежда промокла насквозь, лист бумаги плавает в мелкой луже.
Лист? Строитель пирамид вскочил и с ужасом уставился на него. Нет. Нет, нет, нет, только не это! В мелкой луже плавал лист с наброском Леона, и вода размыла на нем почти все линии. Видимо, бумага выпала из рук Сину, когда он задремал.
Синухет бережно поднял размокший лист, некоторое время пристально рассматривал его, а потом плюхнулся на мокрые камни и сдавленно застонал. Надо же, а он-то всерьез полагал, что испытать чувство потери ему уже не придется.
- Что случилось?
Сину угрюмо взглянул на стоящего рядом Икара.
- Вот, - буркнул он, протягивая мокрый лист усевшемуся рядом с ним новенькому.
- Ну и что? Высушишь.
- Так рисунок размыло.
- Нарисуй новый.
- Это не я рисовал. Это набросок Леона.
- Леона? Того Кто Ушел?
- Да.
Икар пристально уставился на мокрый лист, разглядывая расплывшиеся линии, и наморщил лоб.
- Значит, его Леоном звали? - голос новенького зазвенел от едва сдерживаемого напряжения.
- Леоном.
- А когда он здесь появился?
- Около четырехсот лет назад.
- Ага, - со странным блеском в глазах кивнул Икар и указал на лист. - Не возражаешь, если я возьму на денек?
Сину заколебался:
- Зачем?
- Посмотрю, что можно сделать.
- Да ничего уже нельзя сделать, - зло прошипел Сину, но бумагу все-таки отдал.
- Завтра верну, - пообещал Икар, бережно взял листок и едва не вприпрыжку бросился обратно к поселку. Сину проводил его недоумевающим взглядом.
Рано утром на следующий день Икар постучался в двери Синухета.
- Вот, - торжественно сказал он, глядя на мрачное лицо строителя пирамид, и, сдерживая улыбку, осторожно развернул на столе высушенный лист бумаги. Набросок был полностью восстановлен.
- Как? - только и смог вымолвить Сину.
- Э-э... Ну, я бы мог сказать, что вчера сидел рядом с тобой, пока ты дремал, и видел рисунок до того, как его размыл дождь...
- И ты все так хорошо запомнил? - удивился вполуха слушавший его Синухет. Строитель пирамид не отрывал глаз от бумаги. Его переполняла радость - рисунок точь в точь как прежде, до самой последней черточки: обнаженный мужчина с волнистыми волосами до плеч, с четырьмя ногами и разведенными в стороны четырьмя руками, заключенный одновременно и в круг, и в квадрат.
Голос Икара доносился откуда-то издалека, приглушенный волнами захлестнувшей Синухета радости, вкус которой он давно позабыл:
- На самом деле я его много раз видел. Там, на земле...
- Икар, спасибо! - очнулся строитель пирамид.
- Да не за что.
- Ты не представляешь себе, как я дорожил наброском. Это ведь едва не единственная вещь, которая осталась от Леона.
- Леонардо, - тихонько, будто самому себе, произнес Икар. - Его звали Леонардо.
После происшествия с наброском Леона Икар стал гораздо меньше бродить по окрестностям и придумывать способы спуска на землю. Сину, в свою очередь, присоединился к компании, прежде обсуждавшей вместе с новеньким варианты ухода с горы. Правда, теперь они больше не бились над этой задачей, а просто беседовали, делились воспоминаниями, шутили и грустили, спорили и смеялись. И, что уж совсем выходило за рамки приличий по мнению самых консервативных жителей поселка, они развлекали друг друга демонстрацией своего мастерства.
Как-то раз улыбчивая Яхмос играла на систре для собравшихся в тот день жителей. Они сидели у стены разноцветного зиккурата, любимого детища ассирийца Шимшона, глядели на залитую солнцем долину облаков и слушали, как неказистая на вид изогнутая металлическая пластина со вставленными в нее прутьями разной величины, бряцающими при малейшем встряхивании, выводила чудесную мелодию в руках девушки. Живые звуки систры будоражили воспоминания о ярких переживаниях и заставляли сердца биться чаще, словно в ожидании какого-то чуда... Когда последние ноты растеклись нежным стоном по высоким стенам каменного зиккурата, в наступившей тишине Икар внезапно подался вперед и попросил:
- Яхмос, научи меня играть.
Никто и никогда в поселке еще не посягал на тайну чужого искусства. Здесь, на вершине горы, к этому относились трепетно: ведь каждый из них стал бессмертным именно благодаря какому-то мастерству. Этому умению ни за что на свете нельзя дать умереть. Его надо сохранить. И охранять. Потому что каждый из них - последний его носитель...
Яхмос в замешательстве вскинула на новенького чуть раскосые темные глаза. Несколько долгих мгновений изучала круглое курносое лицо Икара, словно впервые его увидела, а потом неожиданно для всех улыбнулась и протянула ему систру.
Несколько недель спустя под бурные аплодисменты собравшихся Икар исполнил задорную мелодию на на древнем египетском инструменте. Яхмос не сводила в него сияющих гордостью глаз.
Тем же вечером Икар подошел к мастеру глиптики Шарлю:
- А ты не мог бы научить меня резать по камню?
- Зачем тебе? - настороженно отозвался тот.
- Хочу вырезать что-нибудь красивое на драгоценном камне и подарить Яхмос - отблагодарить ее.
Шарль нехотя согласился, но уже через несколько дней проходившие мимо его мастерской жители с удивлением наблюдали сквозь распахнутые настежь двери, как всегда такой сдержанный, Шарль снует вокруг скрючившегося над столом Икара, размахивает руками и что-то увлеченно объясняет.
Еще пару недель спустя Икар заманил в мастерскую Шарля Марчелло, художника, рисующего портретные миниатюры, и дагерротипщика Джефа. Не выносящие друг друга, до этого они были едины только в своем кровожадном ожидании появления последнего фотографа, которого считали виновником печальной судьбы их искусств... А через месяц Икар торжественно преподнес Яхмос лазуритовую гемму с вырезанным на ней портретом девушки.
И ни для кого уже не было неожиданностью, когда вслед за этим Икар повернулся к суровому бородатому Ульриху, заклинателю погоды, и попросил:
- Научи меня.
В один прекрасный день Синухет обнаружил себя до дворе стеклодува Велена. Он зачарованно наблюдал за рождением причудливой прозрачной конструкции, и вдруг это пришло к нему - из ниоткуда.
- А давай построим стеклянную пирамиду!
Низкорослый лысый стеклодув несколько секунд непонимающе смотрел на строителя пирамид, а потом проворчал:
- Всегда удивлялся, как же вы безо всяких машин умудрялись затаскивать здоровые тяжелые камни на такую верхотуру.
Сверкающая в солнечных лучах, стеклянная конструкция, медленно растущая неподалеку от каменистого уступа, хотя по форме и была пирамидой, казалась скорее сказочным замком. Сину и Велен трудились от зари до темна.
В стекольной мастерской Велен учил строителя пирамид премудростям своего дела. Сину выдувал посуду, вазы, украшения, светильники, и, самое главное, прозрачные блоки для будущей пирамиды.
На песчанном плоскогорье Сину чертил в пыли запутанные схемы, бегал вокруг огромного стеклянного основания и что-то растолковывал Велену, то и дело указывая то на кристальный фундамент, то на небо.
Однажды у медленно растущей пирамиды появился Икар. Некоторое время он с любопытством наблюдал за строительством, а потом обратился к Сину с Веленом:
- Научите меня.
Впервые за четыре тысячелетия пребывания на вершине горы Сину перестал думать о бесконечном течении времени. Дни сменялись неделями, недели - месяцами, но это уже не имело значения для строителя пирамид - он был одержим своим новым проектом и погрузился в работу с головой.
Синухет пропустил момент торжественного примирения художника Марчелло и дагерротипщика Джефа, ознаменовавшегося выставлением на всеобщее обозрение огромного цветного полотна с видом на панораму, открывающуюся с каменистого утеса. Он не присоединялся к толпе любопытных, наблюдавших за тем, как вышивальщик солнечными лучами и кузнец вместе выковывают первую узорчатую решетку из серебристых лучей полной луны.
И как-то так получилось, что даже взбудоражившее всех исчезновение Икара из поселка на вершине горы для Сину прошло почти незамеченным...
Он долго не мог заснуть той ночью. Все думал о предстоящем дне, и сердце его колотилось от волнения. Завтра они с Веленом закончат свое стеклянное чудо. Над блоком, который увенчает вершину пирамиды, Сину трудился весь день. Последний стеклянный камень лежал сейчас с мастерской стеклодува. Завтра они с Веленом водрузят прозрачный блок на самый верх пирамиды.
Сину ворочался в кровати, с удивлением понимая, что он охвачен неподдельным волнением, радостным предвкушением и, кажется, впервые за четыре тысячи лет счастлив. Счастлив, даже несмотря на то, что вот уже почти год как в поселке на вершине горы не слышно голоса Икара, просящего: "Научи меня".
Серебристые волны лунного света накатывали на прозрачную громаду стеклянной пирамиды. Сину долго смотрел на высокие сверкающие стены и сам не заметил, как заснул.
Проснулся он внезапно. Резко сел, оглядел толстые стены из белого известняка.
- Ну что тебе не спится? - раздался сонный голос.
Сину пробормотал что-то невразумительное в ответ, протянул руку и пригладил спутавшиеся за ночь блестящие длинные волосы Анахнес. Та сладко потянулась. Он улыбнулся и откинулся обратно на постель.
И тут воспоминания о четырех долгих тысячелетиях обрушились на него мощной волной. Сину едва не захлебнулся в них. Медленно встал и, пошатываясь, держась рукой за стену, вышел во двор. Было раннее утро, и солнце еще не успело нагреть белые камни улиц шумного Анх-Тави.
Сину долго стоял, привалившись плечом к стене своего дома, смотрел на такую знакомую и в то же время почти забытую улицу, на мирно спящих жену и детей, и по его щекам катились слезы.
Шли дни, и Синухет постепенно привыкал к Анахнес и детям, к дому из белого известняка и к шумному Анх-Тави.
- Вот уже несколько дней ты смотришь на меня очень странно. Так, будто не видел давным давно, - говорила ему Анахнес с легкой тревогой в голосе.
Сину не отвечал - только улыбался и крепко обнимал ее. Он все никак не мог поверить, что вернулся в жизнь, которую почти забыл, но по которой так тосковал. Все думалось, это просто сон. А если так, то лучше ему не просыпаться.
Строителя пирамид постоянно что-то угнетало. Он не сразу понял, что это страх. Страх, что в один прекрасный день он снова окажется в поселке на вершине горы, будет сидеть на краю холодного каменистого выступа и, болтая ногами в небольшом облаке, уныло смотреть на расстилающуюся под ним прекрасную панораму...
Сину долго размышлял - об Анахнес и о детях, о четырехруком человеке в круге с квадратом и о стеклодуве Велене, о каменистом утесе и облаками под ногами. Думал о Том Кто Ушел. Думал об Икаре - мастером какого же искусства он был? Думал о том, как избежать вечности на вершине горы. Думал о жителях поселка - о последних мастерах своего дела, которые мечтали уйти с вершины горы и ревностно хранили каждый свое искусство. Хранили, охраняя.
Хранить, охраняя?.. Да разве можно сохранить искусство, храня его от других?
Сердце Сину бешено застучало - от радостного волнения. От облегчения. Нет, он никогда не вернется на вершину горы, в поселок, куда попадают только последние мастера своего искусства...
Тощую фигурку Ассиса Сину заметил издалека. Смышленый беспризорник с живыми глазами обычно крутился около южных ворот Анх-Тави, поджидая караваны торговцев в надежде, что сможет оказать приезжим какую-нибудь услугу, и за это ему перепадет пара грошей.
...В этот раз мальчишка забрался на каменный выступ высокой колонны и пристально вглядывался в пыльный горизонт. Ждал караван. Синухет остановился около сироты и протянул тому купленную по пути лепешку. Ассис настороженно уставился на него голодными глазами, робко взял протянутый кусок, а потом, ободренный кивком Сину, жадно набросился на хлеб. Строитель пирамид дождался, когда мальчишка доел лепешку, а потом присел рядом с ним и мягко спросил: