Никогда не любила играть в куклы. В "дочки-матери", главную девчоночью игру всех дворов, - не любила. Потому что эта игра слишком похожа на реальность. Самую что ни на есть житейскую реальность. Много позже я услышала от своего преподавателя психологии: по этой игре можно вполне достоверно судить о том, что происходит в семье... В наших играх были пьяные, ко всему безразличные отцы, существовавшие параллельно развитию сюжета, были деловые, задерганные, нервозные мамочки и, конечно, были капризные детишки, затерянные в чересполосице ласк и затрещин. Надвременная, вообще-то, игра. Меняются подробности быта, сюжет неизменен. Все, как в жизни. Но без надрыва. "Понарошку". Надо понимать, я уже тогда иной раз умела сказануть такое, что хоть святых выноси, потому как над моими фразочками, где-то подслушанными, как-то придуманными, дружно потешалась вся компания. А я скучала. Но дома, в одиночестве, было еще скучнее, и я снова выходила играть. Выносила кукол, посудку, мебелюшку... Все то, что составляет бытовое счастье человека вне зависимости от возраста. Я терпеть не могла одиночество. Но очень скоро поняла, что оно бывает разное. Куча приятелей, вместе с которыми я играла в обычные неинтересные игры, не могла заменить друга, вместе с которым можно было бы придумать по-настоящему увлекательную игру.
Да, я очень хорошо поняла, что такое одиночество, только вот правильного слова не подобрала. Мне было шесть лет. Я говорила: "Мне скучно". И, чтобы меня развлечь, мне покупали очередную куклу - главный атрибут благополучия маленькой девочки! - и я снова шла изображать взрослую жизнь "понарошку". Перестала играть после одного случая. Мы привычно изображали возвращение пьяного папы домой. Пьяный папа - это очень весело, потому что он смешной и добрый, с ним можно поболтать (трезвый обычно лежит на диване и пялится в телик) и он иногда даже приносит подарки. И вдруг одна девочка - не помню имен многих своих товарищей по играм, а вот ее имя хорошо запомнила, может, потому что редкое, а может, по другой, более важной, причине; ее звали Вита, Виталина, - после какой-то реплики, казавшейся мне особо удачной, не рассмеялась, а расплакалась. Самыми настоящими, "неигрушечными" слезами. Об этой истории мне было стыдно вспоминать не один год. Я впервые в жизни обидела человека. Походя. В дурацкой, не нужной мне самой игре.
Но все-таки я очень боялась одиночества. И тогда придумала себе друга. Ветер-ветерок. Он пел мне песни. Я задавала ему вопросы, и он мне отвечал. Когда мне становилось грустно, я просила, чтобы он помог. И верила, что помогает. Можно сказать, что он был первым моим героем. Но лучше не говорить. Потому что это неправда, просто очень похожая на правду.
А потом тоже как-то вдруг (в детстве вообще много происходит "вдруг") выяснилось, что и во дворе есть занятия поинтереснее имитирования житейских проблем. Занятия, которые приоткрывают дверцу... нет, не в сказку, я была странным ребенком и никогда не любила сказки. Тогда я толком не понимала, куда она ведет. Но в дверцу эту очень хотелось войти.
Мы соорудили в палисаднике "огород", посеяли какие-то выцыганенные у родителей семена, и... Тогда я узнала, как это замечательно - работать в коллективе ради общей цели. Какие знакомые, какие казенные слова, правда? Середина восьмидесятых. Простые и правильные слова, лозунгово окаменевшие, понемногу стали рассыпаться в пыль грубоватых анекдотов. А я сидела над крохотными росточками, которым помогла появиться на свет - и была счастлива. Рукотворное чудо, ради которого надо было потрудиться.
Однажды вечером мы собрали светлячков в стеклянную банку, накрыли банку марлечкой, уселись и принялись ждать, когда загорится наш самодельный фонарик. Светлячки бестолково ползали по заботливо постеленной на дно траве - и не светились. В досаде мы вытряхнули их из банки и побежали по своим делам. А когда вернулись, наш закуток за сараями светился. Нерукотворное чудо, которое приключилось само по себе.
Мы прятали в разных уголках двора клады. О, это был целый ритуал! Сначала выкапывалась ямка в ладонь глубиной. На дно закладывалась фольга от шоколадки. Поверх красиво укладывались бусины и мелкие цветные осколки бутылок. Все это накрывалось бутылочным же донцем, лучше всего - белого стекла... но тут уж как повезет. Учитывая количество "кладовщиков", найти нужный материал было не так-то просто. Потом клад засыпали землей, ровняли, забрасывали травой... и иногда даже находили через несколько дней. Игра "в клады" продолжалась лето напролет.
Как-то раз я извлекла из-под беспорядочно сваленных в сарае старых игрушек слегка помятую трубку-калейдоскоп из толстого картона. Дома у меня был новенький, пластмассовый, куда лучше этого. И я решила пожертвовать старым ради невиданного еще в нашем дворе клада. Напоследок встряхнула калейдоскоп, поглядела в мутный, пыльный глазок... И мне стало жалко доламывать. Очень жалко. Но приятели, которым я имела неосторожность озвучить свою идею, торопили, отступиться - значит, быть осмеянной. И калейдоскоп был принесен в жертву нашему пиратскому азарту и моей трусости.
А на памяти осталась царапинка. И не в поломанной игрушке дело. Потеря была куда больше. Я потом не раз пыталась вообразить те калейдоскопические чудеса, которых так и не увидела. Как будто бы сама лишила себя еще одного чуда.
Жизнь часто сравнивают с калейдоскопом. Банально... особенно если глядеть на нее в пыльный глазок и все надеяться, надеяться, что из одного и того же набора стекляшек, собирающихся в привычные узоры, сложится слово "вечность".
Мой калейдоскоп - чуточку другой. В предопределенном набором ситуаций чередовании событий я все надеюсь углядеть то, что замечала - да не видела. То, что важнее вечности, - дверцу в сегодняшнюю радость. Радость, которая всегда сродни чуду.
А игру в "дочки-матери" не люблю. Это игра замкнутых пространств и закрытых наглухо дверей нашей многокомнатной, громоздко заставленной объективной реальности. Она отучает верить в иные реальности, кроме этой.
А чудеса все-таки случаются.