Мы вернемся, придем, не считая ни верст, ни годов.
Мы вернемся,
придем неземными дорогами,
по которым порой
погостить прилетает звезда.
Мы не будем портретными, гордыми, строгими,
мы, как юность, ворвемся, отринув седые года.
(Из стихотворения Екатерины Быстровой)
ПРОЛОГ
Как будто бы гигантский великан, расходившись не на шутку, со всей злости стучит кулаком в землю - и вверх, закрывая небо, вздымаются тяжелые комья, и камни, и высоченные снопы пыли. Еще и еще... И прямо оттуда, из этой черной тучи, с низким гулом вырываются темные-темные тени в уродливых резиновых масках и с винтовками наперевес. Штыки нацелены прямо на Катюшку. Совсем рядом заходится судорожным кашлем пулемет. Катюшка и глохнет от дикого грохота, и слепнет, и, обмирая, понимает: если прямо сейчас не позвать на помощь... Но во рту пересохло и выходит только полузадушенный жалкий хрип. А потом кто-то - она не видит, свой или враг, - рывком хватает ее за плечо, в глазах темнеет и...
- Ну ты чего? - шипит прямо в ухо Люська.
До Катюшки не сразу доходит, что она сидит за выкрашенным в весенний зеленый цвет столом в пионерской комнате, вокруг - ребята из редколлегии стенгазеты, а весь шум и грохот - не от какого-то там вражьего нашествия, а от одной только тети Таси... правда, непривычной тети Таси, рассерженной, как до сих пор, наверное, и десять теть Тась не могли рассердиться. Бубух! - шваброй по ножкам стула. Снова: "бубух!", "бубух!". Наклоняется, чтоб заглянуть под стол, и тут ее скручивает такой мучительный приступ кашля, что Катюшка невольно отшатывается.
- Ну да шут с вами, охламоны, - тетя Тася сплевывает в скомканный платок. - В другой раз не просите, чтоб я после ваших посиделок тут ночь-полночь полы намывала, сами управляйтесь, как знаете.
- Чего это с ней? - шепотом спрашивает Катюшка, вслушиваясь в тяжелое топанье и надсадный кашель в глубине коридора - и понимая, что непоправимо проспала все самое интересное.
Оказывается, не все. Не успевает затвориться дверь, как за стеллажом с барабанами и горнами кто-то нахально шуршит... "Вот визгу-то будет, если мышь!" - Катюшка косится на подружку. Если Люська завизжит, не то что тетя Тася - постовой с ближайшего перекрестка примчится!
Но через секунду, к Катюшкиному разочарованию, из-за стеллажа осторожно высовывается - и как только поместился в этом закутке, туда ж и детсадовцу не протиснуться! - Гарик Свиридов. Вид у него немножко испуганный, немножко помятый, немножко виноватый, но, в общем-то геройский и даже победительный.
Крутит головой по сторонам - и тут же принимается возиться с тугой задвижкой на оконной раме.
- Тут, межу прочим, вы-со-ко, - торжествующе поет-звенит Люська, даже и не прикидываясь заботливой.
- А, - Гарик геройски вздергивает подбородок, дескать, семь бед - один ответ. И примеривается, как половчей влезть на подоконник. Катюшка тянет его за рукав:
- Чего ты опять, у?
- Да тетя Тася наш мяч в кладовке заперла.
- Ну-у?
- Ну, мы и полезли вызволять... ну, то есть я полез, а Васька Курбатов на стреме... - Свиридов обводит ребят горделивым взглядом: вот, мол, я какие слова знаю! - А тут тетя Тася. И Васька, зараза, сдрейфил... попадется мне завтра, зар-раза... - с силой трет левой ладонью костяшки пальцев правой руки: не то сейчас о край подоконника приложился, не то кулаки загодя чешутся.
- Ну и? - меньше всего Катюшку беспокоила судьба труса Васьки.
- Ну и куда мне деваться? Полез за шкафчик, - Гарик без особого дружелюбия и благодарности мерит взглядом стеллаж. А зря. Стеллаж-то оказался настоящим другом. В отличие от Курбатова. - А шкафчик там шаткий - жуть.
- И-и? - с подозрением уточняет Катюшка.
- И ничего! - огрызается Свиридов. - Шкафчик-то устоял, что ему сделается, он к полу привинченный. А вот банка с хлоркой не устояла, кто ж такие вещи на самый край ставит? И прям на тетю Тасю...
Словно в подтверждение его слов, поблизости грохочет ведро.
Гарик рыбкой ныряет в окно - да и был таков.
- А зря мы у тети Таси не спросили, который час, - задумчиво сверкает очками Жорка Старченко, редактор и лучший школьный художник, и вообще главный, потому что единственный пятиклассник среди третьеклашек и четвероклашек.
- Сам же сказал, что пока не дорисуем, по домам не пойдем, - с прищуром смотрит на него Катюшка.
- Да я это... -мнется Самый Главный, - думал в кино успеть. - И весомо добавляет: - Еще разик на "Первый взвод", ага. А тут то ты, Быстрова, прям на ватмане засыпаешь, то Игоряха ваш с тетей Тасей в прятки играет. Так и ждешь: счас октябрята набегут хороводы водить.
Катюшка хмурится и сжимает губы, чтоб не начать оправдываться. Потому и спит, что вчера Жорка протащил их всех на вечерний сеанс, благо у него сестра двоюродная кассиршей в кинотеатре. "Первый взвод", конечно, - кино что надо. Но потом пришлось полночи сидеть над стихотворением для стенгазеты, хотела всех удивить, а зазнайку Жорку заодно и уесть. На сонную голову так ничего путевого и не сочинилось, а теперь вот задрыхла... и кино прям во сне пересмотрела, без всякого вечернего сеанса.
- Ой, у тебя флажок на щеке отпечатался... - Люська, конечно, не со зла, а совсем даже наоборот: хотела отвлечь Жорку, чтоб он соню-засоню не ругал, да только напортила: все разом глядят на Катюшку, а мелкий - и потому давно обнаглевший от безнаказанности - Егор Зимин по прозвищу Заяц Егорка к тому же обидно хихикает.
- И картинку смазала. Поправляй теперь, - ворчит Старченко.
По домам двинулись затемно. Как ни старались, как ни торопились доделать, еще и назавтра немало осталось, да и есть захотелось, прям животы подвело, особенно когда Люська про бабушкины пирожки с яблоками не к месту вспомнила, а Егорке - еще и спать ("А кто-то уже выспался!" - не упустил случая подколоть Самый Главный Редактор). Но все равно не брызнули во все стороны прямо от школьного крыльца, очень уж хорош был морозный безветренный вечер с хрустким, пахнущим свежестью снежком. Побрели потихоньку, сперва двое-трое в ряд по расчищенному от снега двору, по утоптанной широкой дороге, а дальше - гуськом по узеньким тропинкам вдоль домов. Катюшка шла следом за Зайцем Егоркой, глядела то на его мохнатую шапку, как обычно сдвинутую на затылок, то по сторонам, и вдруг заметила, что домики на их окраинной, почти деревенской улице - точь-в-точь припорошенные снежком шапки на макушках сугробов. Не успеешь оглянуться, сугробы снова станут палисадниками. А пока - зима, самое лучшее время года. Снег, снег... Даже заборы до половины в снегу. И у елочки, притулившейся возле теть Клавиного дома, ни ствола, ни нижних веток не видать...
Елочка!
Миролюбивое настроение улетучилось.
Катюшка резко повернулась к Старченко. Жорка успел остановиться, а вот Люська - нет... Иногда хорошо, что Самый Главный такой большой. И сдвинуть его с места не так-то просто, даже там, где надо.
- Видишь елочку? - едко, с нажимом спросила Катюшка. - Она на ту палку, которую ты намалевал, похожа? - И напустила на себя такую грусть-печаль, как будто бы только до этого ей и было дело во всем мире, а вовсе не до завтрашнего чистописания и контрольной. - Елка - она хоть и колючая, но пушистая, зеленая-презеленая, а у тебя получилась облезлая какая-то! А птичка на ней - как чучело вороны из кабинета зоологии!
- Слушай, как могу, так рисую, нарисуй лучше, если умеешь, - Старченко лениво отмахнулся от нахальной третьеклашки, но невольно прибавил шагу.
- И нарисую! - Катюшка забежала вперед, чтобы заглянуть Жорке в лицо. - Помнишь, какой заголовок я написала для газеты к годовщине Октября, все буковки ровненькие-ровненькие, даже Галина Михайловна похвалила, вот!
- Ну и сравнила! То заголовок, а то елка!
- Елку, если хочешь знать, даже проще... - Катюшка умолкла на полуслове и закончила скороговоркой: - Ладно, я побежала! Завтра пораньше собирайтесь, сразу после уроков, а то тетя Тася сказала, что опять за нами... э-э-э... ночь-полночь кабинет мыть не будет.
И опрометью бросилась вглубь улицы, на свет фонаря, в луче которого большими белыми мухами кружили снежинки.
- То заголовок, а то елка! - с недоумением и обидой повторил ей вслед Жорка и поскреб под мохнатым ухом шапки свое собственное, недавно отмороженное.
Катюшка не оглянулась. Потому что разглядела возле фонаря не только стаю веселых снежинок, но и маленькую одинокую фигурку.
Ну, конечно же, ей не показалось! Вот он, Гюнтер, стоит у своей калитки как потерянный. Все мальчишки как мальчишки, на горку кататься бегают, ледяные крепости строят, дерутся - тоже бывает, даже толстый очкарик Жорка дерется, если иначе нельзя, а этот... горюшко немецкое! И вчера так же маячил под фонарем, когда Катюшка возвращалась из школы, поговорили немножко... вернее, она что-то ему сказала, а он тихо пробормотал в ответ несколько слов на своем полурусском, толком и не разобрала. Вот и сегодня стоит... наверное, уже не первый час.
- Ну чего ты? Замерз?
- Хо-лод-но, - согласился Гюнтер, выговаривая слова медленнее обычного, видать, уже и язык закостенел на морозе.
- Тогда пойдем. Чего ждешь, пойдем! - Катюшка потянула его за рукав. И он послушался, пошел, хоть и несмело.
Папы дома еще не было, у него сегодня в поликлинике дежурство, тоже придет, как тетя Таня говорит, ночь-полночь. А мама проверяла за кухонным столом тетрадки и краем глаза приглядывала за чайником на примусе. Еще в коридоре Катюшка уловила вкусный запах сушеных трав. Ура, будет чем отпаивать этого снеговика немецкого!
- Здрав-ствуй-те, - старательно, как будто букварь читал, выговорил званый гость.
- Здравствуй, Гюнтер, - ответила мама с такой радостной и понимающей улыбкой, как будто бы давно его ждала. - Проходи.
Мальчишка смущенно топтался на пороге.
- Чего дверь не закрываешь? Холоду в дом напустишь! - прикрикнула на него Катюшка, обеими руками в рукавицах снимая с примуса полный до краев, окутанный горячим паром чайник. - Садись, будем чай пить. С малиновым вареньем. А то ведь точно простудишься. Ага, вон туда садись, подальше от окна. - И только убедившись, что все выполнено в точности, умчалась снимать пальто и валенки.
После чая Катюшка, повздыхав, уселась готовить письменное задание по арифметике, а Гюнтеру с привычной торжественностью вручила свой старый букварь и велела читать. Хорошо, все-таки, что мама сберегла букварь, не позволила резать из него снежинки для елки... ну как будто бы всегда все наперед знает!
Несколько раз исподтишка поглядывала на Гюнтера - он сосредоточенно смотрел в книгу. Везет ему - он усидчивый. А тут задачка ну никак не решается, хоть бросай, хоть реви.
- Nein, - вдруг сказал Гюнтер. - Не так.
Катюшка аж подпрыгнула от неожиданности. Гюнтер заглядывал ей через плечо. Она и не заметила, как он подошел.
- Где не так?
Палец с коротко остриженным ногтем ткнулся в цифру за знаком "равно".
Катюшка подумала минуту, другую, а потом сунула в руку Гюнтеру карандаш, повторила настойчиво:
- Где не так-то?
Гюнтер принялся исправлять прямо в ее тетрадке (ну вот, теперь переписывать придется!), что-то вполголоса поясняя по-немецки. Катюшка едва успевала следить за карандашом.
- Да прекрати ты болтать, и так непонятно, а ты еще отвлекаешь!
Гюнтер послушно замолчал. В тишине слышно было, как шуршит по бумаге карандаш.
- Ты что, обиделся? - забеспокоилась Катюшка.
Гюнтер покачал головой, отодвинул тетрадку - дал понять, что закончил работу. Катюшка поглядела на исчерканную страничку - и как-то разом все поняла.
- Ну тогда давай читать! - вдруг развеселившись, сказала она и передвинула букварь поближе к настольной лампе. - Помнишь, что мама сказала? Тебе надо побольше разговаривать по-русски, тогда быстрей научишься. А то с тобой и не поговоришь-то толком, и дома-то ты сидишь, от людей прячешься! Давай, читай прям сверху и до этой вот картинки, да погромче, а то вечно бубнишь не пойми-не разбери...
За окном снег падал хлопьями, и в свете уличного фонаря они были такие яркие, янтарные, как диковинный камень в старом мамином перстне.