Леонлири иль-Эонлиир, прозванная Звездой Северо-Восточной Гавани, любила повторять, что если разумное существо не пьет, это значит, что ему предложили белого вина, а оно любит гномий ром, только и всего. А еще она была убеждена, что существуют только две темы для хорошей застольной беседы - девочки вообще и присутствующие здесь дамы. О, сияющая Леонлири, кладезь премудрости и бездонная бочка жизненного опыта! Не ты ли, о легендарная, наставляла неразумных: нет ничего зазорного в том, чтобы закусывать троллье пиво эльфийскими круассанами, а уж гномьими рогаликами - тем паче.
Сначала пили чай с коньяком. Потом коньяк с чаем. Потом, когда оборотень начал путать одно с другим, произносить тосты под чай и хлестать коньяк без закуси, перестали пижонить - принялись пить коньяк, еще раз коньяк и ничего кроме коньяка. Каким-то неведомым образом в дорожной суме Диня поместилось полдюжины бутылок... а может, и больше, но это так и осталось секретом, потому как оборотень с непривычки осоловел и Динь с трезвой решимостью прервал застолье. Турнул тянущегося за "рюмашечкой на посошок" Вертера. Заговорщически подмигнул изрядно окосевшему и донельзя довольному домовому. И, растолкав оборотня, коротко и четко объяснил: Дружка они подлечили, но депрессняк - болезнь приставучая и возвращается, как к неверной жене муж из дальнего похода, в самый неподходящий момент. А посему надо периодически проводить профилактику в форме общеукрепляющих возлияний и общения с весьма благовоспитанной и культурной домовихой, что живет у дядьки Сыча в деревне за лесом. Тычками и встряхиванием добился от оборотня полного осознания.
- Ну а теперь давай провожай нас, как обещал.
- Он таперича березу от осины не отличит, - пробурчал домовой, - какой из него, к бесам, проводник?.. Ну, разве что к бесам. Эльф, у тебя карта имеется? Давай покажу, куда вам двигать.
Динь в замешательстве поскреб подбородок.
- Да не бойся! Я третий год с этим книжником хвостатым маюсь, всякие премудрости постиг. Куда, говоришь, вам выйти надо?..
Свежий вечерний ветерок слегка отрезвил Вертера. До такой степени, что бард мог держаться в седле прямо. Но не до такой, чтобы испарилось вдохновение.
- Приветствую тебя, - нараспев декламировал Вертер, - моя Большая Проблема! Ты такая большая, а я такой маленький. Так научи же меня испытывать извращенное удовольствие от того, что ты со мной. А я клянусь всеми клятвами мира подлунного и подсолнечного... нет, подсолнечного - это как-то вульгарно... тем не менее, я клянусь хранить тебе верность и почитать тебя как самую Большую из всех возможных Проблем...
- Приехали, - вполголоса заметил Динь.
- А то! - Тим сделал выразительное движение у виска.
- В прямом смысле. Вот они, Малые Таранки.
Востроглазые и злоязыкие соседи дровян уверяли, что название племени указывает на привычку по поводу и без повода напиваться в дрова. Однако же сами дровяне резонно возражали, икнув для приличия, что никто из соседей от доброй чарки тоже ни разу не отказался, ни дома, ни в гостях. Дровянская летопись, фундаментальный (потому как единственный и князем благословленный) исторический труд гласила: родословие дровян восходит к пришлым. К темным эльфам-дроу. Не то изгнанникам, не то охотникам, общим числом в четверть сотни. В память об этом и по сю пору в праздничные дни большая чарка хмельной браги стоит аккурат четвертной, а это по меркам дровян (при их-то вечном "лихе денежном", по-тролльи - либерализации да инфляции) - почитай что даром. Пришли, значит, дроу на земли, где жило племя дикое, безымянное, никаких наук-ремесел не разумеющее, окромя одного - гнали местные умельцы жидкость зело горючую да горючую слезу вышибающую. За знакомство с местными упились дроу в дрова, да и сами не заметили, как местные девицы их окрутили-захомутали. Проспавшись, спохватились темные эльфы - ни оружия, ни опохмелки, и главного ихнего, оказалось, еще вчера кликнули на княжение, а он с нетрезвых глаз возьми и согласись... Даже речи какие-то, кажется, говорил, частью из героических воззваний, частью из грубой темноэльфийской брани. Летописцы потом, конечно, речь его пригладили-причесали... все равно никто толком не помнил, что там новоявленный князь задвигал.
С той поры и повелось - дровяне.
В первом поколении - летопись сказывает - были дровяне не то чтобы черные, так, серенькие. За последующие века побелели преизрядно, только и осталось в них от предков, что глаза красные, причем всегда красные, что спьяну, что по трезвяку, сизые волосы да обманчиво субтильное телосложение. За эту вот обманчивость соседи их и не любили. Потому как, накушавшись браги, дровяне завсегда какую-нибудь подлянку учиняли. С далеко идущими последствиями. Последствия уходили настолько далеко, что достигали не то что Кавунов и Болотных Выселок - даже скрытого в чащобе поселения Иных. Иные не любили дровян особенно яростно. До такой степени, что предприняли, по их собственному выражению, беспрецедентные меры. Что такое мера, дровяне смутно знали, хоть и мастерски это знание скрывали. А вот словечко "беспрецедентные" повергло дровянского князя, который по-тролльи был ни бум-бум, в состояние глубокой задумчивости. Такой нехорошей задумчивости, что послы Иных дрогнули - и переложили написанное в пергаменте на простой всеобщий язык: дескать, если князь не урезонит своих буянов, худо будет. Князь задумался еще глубже. Подумал. Уточнил:
- Вы... это... чевой?
Послы попятились. Тот, который главный, даже начал что-то лепить насчет дипломатической неприкосновенности, священной для всех разумных рас.
Князь истолковал по-своему:
- Это... ежли кому в глаз... вы это, так и гуторьте... не стесняйтеся... ага?..
Итогом миссии стало заключение договора о нейтралитете.
По этому случаю князь выступил перед народом с краткой речью:
- Эти... которые... оттель... вы их - ни-ни! Потому как они... ну, совсем того... не этого. А ну их на!..
Народ безмолвствовал. Знать, проникся - глубже некуда.
С той поры Иные жили спокойно. Все те четыре дня, кои истекли с момента заключения договора. В первый день дровяне готовились к пиру (как ни крути, случай-то знатный!), во второй - пировали, в третий - отсыпались после пира. А на четвертый...
...- Вот они, Малые Таранки, - Динь приподнялся в стременах, вгляделся во мрак. Ночное зрение у лунных, как известно, выше всех похвал. - Только что-то мне подсказывает, что лучше бы мы их стороной объехали. - Еще немного промолчал, поглядел на Вертера, которого настолько укачало, что он кулем висел на лошади и бредил уже не в рифму, на Хлою, на лице которой застыло выражение предобморочной тоски. - Ладно, поехали.
- Не, а чего тебе не нравится-то? - насторожился Тим. Он, разумеется, ничего тревожного не видел (точнее сказать, вообще мало что видел), но чутью лунного доверял.
- Лишние вопросы, - отрезал эльф.
- Не, ну пра-авда? - принялся канючить поваренок. Опасения словить подзатыльник от Диня были куда слабее страха, без спросу вселившегося в душу.
- Уж лучше скажи, - встрепенулась Хлоя. - Будем хоть знать, на какой прием рассчитывать.
- Если то, что я знаю о дровянах, истинно, - неохотно начал Динь, - они всегда окружают свои поселения частоколами...
- Зачем это, интересно? - на Тима напала нервическая словоохотливость.
Динь поглядел на него так, что нужда в ответе отпала сама собой, но все-таки сказал:
- Возможно, тебе сегодня представится случай спросить.
И тон его не предвещал ничего хорошего. Еще больше настораживало отсутствие частокола. Не говоря уж о многочисленных огоньках, мятущихся, как взбесившиеся светлячки.
- А давайте все ж таки мимо проедем? - окончательно струсил Тим.
Но было уже поздно.
- Ыыы??? Кого там леший принес?
- Строго говоря, оборотень с домовым, - пробормотала Хлоя. Однако же заметно было, что ей тоже не по себе.
Свет факела выхватил из тьмы перекошенное красноглазое лицо.
- Вы чавой-то тут, а? - голос был еще недружелюбнее взгляда.
- Мы усталые путники, просим приюта, - заученно вымолвил Динь. Однако же, по интонации судя, не рассчитывал не то что на приют, но даже на мало-мальски вежливый прием.
Местный неожиданно вздохнул. Да так горестно, аж со всхлипом.
- Приют - это ж мы завсегда... Кабы не... Видали, что деется?
- И что за беда у вас стряслась? - спросил лунный. Только эльфы умеют в одной фразе совмещать сочувствие и безразличие.
- Ну дык... конец света, - красные глаза наполнились слезами. - Старики сказывают, было эдакое предсказание: однажды как тряхнет - и всему конец...
- И? - непонимающе переспросил Динь.
- Тряхнуло... - обреченно выдохнул дровянин.
Динь нахмурился. Доводилось ему путешествовать, а читать о путешествиях - и того больше. Так что ведал он, что на Заокраинных землях случалась беда - землетрясение. Но где Заокраинные земли и где несчастные Малые Таранки! Пока Динь облекал мысли в слова, Тим, не иначе как с перепугу ставший легковерным, выдавил:
- Это оно... ну он, конец света? - и ткнул пальцем в поваленные заостренные бревна.
- Это? - мужик ненадолго задумался. - А-а, нет, это мы, - и добавил, как будто бы стыдясь: - Переволновались, ага.
- А конец света? - Динь досадливо поморщился: вместо мысли, проливающей свет на все вокруг, родилась неказистая мыслишка, коптящая, как дровянский факел.
- Из-за него и переволновались, - признался дровянин. И вдруг спохватился: - Ой, вы ж насчет ночлегу... Надо у князя спросить, может, и поспособствует.
- У князя? - удивилась Хлоя.
Динь, Тим и лошадь Вертера уставились на нее с одинаковым выражением на физиономиях: "Это что, единственное, что тебя сейчас беспокоит?"