N был известным писателем. Правда, газеты губернского города О. освещали как важное культурное событие не его редкие визиты в родной город, а нечастые отъезды в столицу, а однажды, было дело, - и за рубеж. Он числил в лучших друзьях редакторов всех местных газет, а те считали его лучшим из современных писателей. Стоит ли удивляться, что его стихи и рассказы много и охотно публиковали, а писал он еще больше. В неторопливых беседах с коллегами-ровесниками, происходивших, как правило, в раз и навсегда облюбованной кафешке ("Вы ведь знаете, что на Западе богема предпочитает общаться в такой вот теплой, почти домашней обстановке?") или в полуподвальном подсобном помещении одного местного издательства ("А что мы, не русские люди, что ли?! На кой черт нам сдался весь этот выпендреж ненашенский!") он всякий раз пространно описывал художественные достоинства романа, над которым работал вот уже восемь... девять... десять лет и который, безусловно, должен стать лучшим его произведением, венцом литературного творчества. Молодежи, почитавшей его как наставника, время от времени прозрачно намекал: ждет и зовет его столица и тянется он к ней, как дерево к солнцу, да только корни его здесь, на малой родине. Правда, завистники поговаривали... Ну да кто их слушает, этих клеветников, напрочь лишенных чести, совести и писательского таланта?!
N по праву был ярчайшей звездой из всех, видимых в этой точке Земного шара. В полной мере осознавая высокий долг художника перед обществом, долг, о коем ему столько твердила первая учительница русского языка и литературы и ни на минуту не давали забыть супруга, друзья и изданные книги коллег, он стремился поведать миру как можно больше своих мыслей и чувств в единицу времени. Покуда в один солнечный или дождливый, счастливый или несчастный день не осознал несовершенство органа, выступающего посредником между мыслями, обретающимися в высокомудрой голове, и словами, красиво и значительно ложащимися на бумагу. О, ты, тщившаяся заслужить гордое наименование длани Мастера! ты оказалась самой обычной рукой, не поспевающей даже за ходом мысли, не говоря уж о полете фантазии!
И вскоре в доме появилось невзрачное существо, похожее на курсистку со старинной фотографии. N называл ее Милочкой, но, как ни силился, не мог припомнить, представилась ли она этим именем при знакомстве или он сам стал так ее именовать для собственного удобства. Теперь ничто не отвлекало писателя от благородных его трудов. Он просто думал вслух, он самовыражался. Все прочее стало заботой Милочки. А она оказалась еще более ценным приобретением, нежели виделось поначалу.
Сначала выяснилось, что она в ладу с запятыми и прочими многоточиями.
Потом она осмелилась предложить иной порядок слов в какой-то фразе, к счастью, не самой значительной, N открыл было рот для реплики, исполненной праведного гнева на столь бесцеремонное вмешательство в сакральное действо... и понял: ему нравится!
Далее началось и вовсе необыкновенное, если не сказать необычайное. Причиной давней и глубокой печали N было осознание того, что золотой век гусиных перьев и серебряный век чернильных ручек ушли безвозвратно; создать что-либо стоящее при помощи шариковой или (тяжкий вздох) гелевой ручки, да еще при неживом электрическом свете, так некстати заменившем собою дружелюбное мерцание свечей и теплые огоньки газовых рожков, несопоставимо... невыразимо труднее! Примиряя себя с враждебной творчеству действительностью, N нашел компромиссное решение: неизменно перепечатывал рукопись на механической пишущей машинке, коей сама судьба повелевала через каких-нибудь полвека стать антиквариатом, если не обрести почетное место в доме-музее знаменитого писателя. Порожденное бездуховным прогрессом монструозное устройство, для краткости именуемое компьютером, тщетно пылилось в дальнем углу.
Но Милочка привнесла изменения и в эти казалось бы незыблемые правила, вновь проявив возмутительное... очаровательное своеволие: она набрала новые рассказы N и, буквально на глазах у потерявшего дар речи автора, с помощью какой-то нехитрой программки в считанные минуты превратила в книжку. N хотел было трагически уронить оскверненные листы в корзину для мусора, после чего снисходительно попенять Милочке за самоуправство, как вдруг ощутил прилив необычайного воодушевления. У него в руках была книга! С которой можно прийти к самому Y, заместителю X... а можно и лично к X, и попросить... нет, не попросить - деликатно, но понятно намекнуть: нужны материальные средства на издание сего столь необходимого городу труда тиражом... ну, скажем...
Милочка была вознаграждена небольшой премией и большой шоколадкой.
Со временем N стал приглашать стенографистку, обретшую новый статус секретаря писателя на домашние, почти семейные, встречи с друзьями, которых он почитал коллегами, и с коллегами, которых называл друзьями. Факт наличия собственного секретаря возносил N на недосягаемую для прочих высоту профессионализма и выгодно подчеркивал значимость его трудов для современников, а быть может, и для потомков. После одного из таких вечеров Милочка, проявив удивительную для своего возраста и пола наблюдательность и проницательность, сказала: он, N, среди прочих - как полная луна среди звезд, которые оттеняют ее величие.
Если у визитеров и возникали вопросы, что делает среди богемы это существо с внешностью заурядного книжного червя, то вскоре...
Вскоре выяснилось, что Милочка читала книги каждого из них... да что книги! даже публикации в периодике. И может с легкостью, присущей истинным знатокам художественного слова, расхвалить эпитеты, с помощью которых поэту P удалось создать трепетный образ своей лирической возлюбленной, и убедительно доказать, что скрипучая калитка в рассказе новеллиста R - метафора одинокой старости...
"А где твоя замечательная помощница?" - настойчиво допытывался R, когда Милочка простудилась и не смогла присутствовать на встрече.
"Зачем вы прячете от нас такое сокровище?" - с печалью в голосе вторил ему P.
И N вдруг понял, что ревнует. Мучительно и страстно ревнует свою Милочку к этой компании жадных до похвал литераторствующих субъектов. И она! - как может она говорить всем им те слова, которые предназначены для него одного?!
После бессонной ночи, проведенной в сомнениях и терзаниях, он, ни до чего боле не додумавшись, решился на поступок.
И твердой рукою приписал на распечатке нового рассказа (сюжет коего был подсказан - ну, не то чтобы прямо-таки подсказан, но вроде того, - Милочкой) посвящение.
Всего одну букву.
М.
Милочка при вычитке рассказа добавила (увы, даже не изменившись в лице, автор следил) точку после буквы, и рассказ умчался по почте - к несчастью, не с голубем и не в конверте, а по новомодной электронной, - в газету, редактора которой N уважал как собеседника и ненавидел как лицо, чьи очерки удостоились внимания Милочки.
Нет, правильно все-таки N всегда считал публицистов литераторами второго сорта! Но даже и не предполагал, что они могут быть настолько циничны, желчны и подозрительны. Не прошло и пары недель, как один из друзей-коллег повторил, с едва различимым злорадством в голосе, слова того самого редактора: дескать, совершенно очевидно, что у N с Милочкой шуры-муры. Надо же, какое слово выбрал, негодяй! И этого человека N поил наливкой собственного приготовления и считал почти что другом!
Раненный в самое сердце писатель едва не пал в пучину страданий, удержавшись за хрупкую, как молодой побег кустарника, мысль: у большинства тех, чьи имена так почтительно и трепетно сохранила история литературы, были трогательные и в высшей степени драматические истории любви к женщинам, с коими их разделяла сама судьба... Сама судьба послала ему Милочку!
Мысль пришла за завтраком, и сразу очутилось, сколь она притягательна. К обеду она стала всепоглощающей. А за ужином живой классик не удержался и поделился ею с г-жой N.
- Ну, это уж слишком! - разозлилась супруга, мгновенно превращаясь в самую обычную сварливую жену.
И вместо неторопливой, приятной для слуха и души беседы о фабуле и о системе образов получился некрасивый, шумный, дурно пахнущий семейный скандал со слезами жены и с подгоревшей картошкой.
Двери дома N затворились для Милочки навсегда.
Писатель смирился с потерей, страсти улеглись, г-жа N беспечально, не сказать беспечно, читала историю о том, как немолодой, но все еще очень перспективный композитор (она вместе с мужем выбирала из трех вариантов, предлагались еще художник и актер) влюбился в студентку консерватории, которая приходила к нему переписывать набело ноты, и она стала его музой, и... Чем все закончится, не знал никто. Впрочем, если уж признаваться, издатели в поле зрения не мельтешили, то есть можно было не торопиться и работать над словом медленно, со вкусом, не забывая напоминать друзьям, что сейчас, именно сейчас создается лучшее из написанного за долгие годы плодотворной литературной деятельности.
Редактор-недруг неожиданно отбыл в Москву, да не просто так, а по приглашению в столичное издание, и этим самым еще раз доказал, что человек он, прямо скажем, прескверный.
А через несколько лет неожиданно объявилась Милочка. Нет, не пришла с тоской в глазах по знакомому адресу. И даже не встретилась случайно на улице. Нет...
N увидел ее фотопортрет в газете... потом еще в одной... а в третьей - еще и статья на целый разворот. Ее, "стремительно взошедшую на литературный Олимп" (дословная цитата; когда ж эти публицисты отучатся говорить банальности?!) восхваляли все, кому не лень; ее визит на "малую родину" казалось, был событием космического масштаба. N качал головой и страдальчески морщился: такая одаренная девочка была - и какая судьба! Не позавидуешь! Вышла замуж за этого прохиндея, этого выскочку, готового на все ради места в московском издании! Строчит романчики для чтения в метро! А ведь могла бы...
Он пенял, и сетовал, и вздыхал... и старательно следил за публикациями той, которую когда-то - кажется, совсем еще недавно - звал Милочкой. "Она, конечно, совсем небесталанна, - говорил он друзьям, - однако же писать на потребу... в то время как истинная литература..." - и снова тяжко вздыхал, не закончив мысли.
А еще через пару лет в одной центральной газете, очень низкопробной, но очень популярной, появилось интервью с Милочкой, в котором, в ответ на дежурный вопрос корреспондента о том, что же побудило заняться литературным творчеством, писательница намекнула на пережитый в юности бурный роман с некоим известным человеком, имени которого не назовет, ибо, во-первых, оно слишком известно, а во-вторых, эти события оставили слишком уж глубокий след в ее сердце. N не раз и не два процитировал сие в дружеском кругу, не забывая ворчливо присовокупить: "Туману нагоняет, пиарится! Без пиара такие, как она, просто исчезают, испаряются, и уже завтра о них никто не вспоминает. Но мы же с вами понимаем, что истинная литература..." - и многозначительно замолкал. Храня в тайне драгоценную уверенность, что встреча с ним не прошла для Милочки даром... ну, конечно же, просто не могла пройти!..