В школьном дворе расцвела сирень. Один куст - радостно-лиловый, другой - торжественно-белый.
Этой весной некоторым из одноклассников, тем, кто собирался учиться в ФЗУ, и тем, кто собирался работать, предстояло прощание со школой. Но большинство ребят решили оканчивать десятилетку. А почему бы и нет - по успеваемости их класс лучший в школе, дружный, ребята учатся с охотой. Не потому ли в их классе больше всего комсомольцев?
Этой весной их приняли в комсомол. Накануне Катюшка всю ночь не могла уснуть, ворочалась до четырех утра. А в четыре постучала в окошко Гюнтера.
- Спишь?
- Теперь уже нет, - смеясь, ответил он, открывая окно. - Подожди, я сейчас выйду, впущу тебя.
- Зачем? Просто руку дай, - Катюшка ловко взобралась на подоконник. - Слушай, а вдруг нас не примут?
- Что это? Где твоя самоуверенность... ой, извини, кажется, по-русски говорят иначе: уверенность в себе?
- Потешаешься надо мной, да? - Катюшка нахмурилась. - А мне, если хочешь знать, не до смеха. Сама не понимаю, куда она подевалась, моя самоуверенность. Была-была и вдруг пропала. Разве так бывает?
- Бывает, - серьезно ответил Гюнтер.
- И с тобой бывает?
- И со мной.
- Тогда я правильно сделала, что пришла. Давай бояться вместе, веселее все-таки.
А вечером, когда они, счастливые, как после трудной, успешно завершенной работы, пришли домой, на столе их ждал пирог с вареньем, самый лучший в мире мамин пирог. А папа в честь праздника даже налил всем по рюмке вина, которое готовил сам и с гордостью именовал напитком, одобренным наркоматом здравоохранения.
В десятом часу к Быстровым зашла в поисках сына Берта Шмидт.
- О, у вас семейный торжество?.. Ich werde die Verzeihungen verzeihen. Пристите, я помешаль...
- Вы правы, Берта Фридриховна, у нас торжество, - поднялся навстречу тете Берте папа. ґ- Только вот не семейное... присаживайтесь, пожалуйста... точнее сказать, более, чем семейное. У вашего сына сегодня большой праздник. Его приняли в комсомол.
Тетя Берта поглядела на Гюнтера - Катюшке показалось, поглядела с непониманием. Может, не поняла, что такое комсомол? А может, поняла. У тети Берты всегда такое лицо, как будто бы она чего-то не понимает, как будто бы еще не привыкла... и, наверное, никогда не привыкнет к тому, что живет здесь, а не в своем Берлине. А Гюнтер?.. Гюнтер, замечательный, самый лучший на свете товарищ, как же тебе все-таки непросто!..
Катюшка положила на стол перед тетей Бертой две серые книжечки, раскрыла:
- Вот, поглядите. Это мой комсомольский билет. А это комсомольский билет Гюнтера. Большая честь быть комсомольцем. Гюнтера приняли в комсомол, значит, он заслуживает, понимаете?
Берта робко улыбнулась.
- Так, молодежь, вам на сегодня хватит, а мы с Бертой Фридриховной, пожалуй, примем терапевтическую дозу моей микстурки, - папа задорно подмигнул Катюшке, наполнил бокалы. - Ну что, Берта Фридриховна, за успехи наших ребят?
- За успехи, - повторила мама.
Берта снова улыбнулась - по-прежнему смущенно, но, кажется, уже почти что радостно.
Гюнтер положил ладонь на Катюшкину руку и крепко, благодарно пожал.
А еще этой весной Люське исполнилось пятнадцать, и в подарок на день рождения ей сшили чудесное лиловое платье. И она вдруг стала самой красивой девчонкой в школе, даже красивее Галки Михальченко из десятого "А". Каштановые Люськины волосы вспыхнули праздничной медью, а в карих глазах золотом заискрилось весеннее солнце. Катюшка, всегда считавшая себя равнодушной к нарядам, завидовала втихомолку: она-то, Катюшка, в лиловом будет похожа на утопленницу.
Мама, то ли догадавшись о Катюшкиных переживаниях, то ли, подобно Катюшке, проникнувшись весной, вдруг подарила новое платье. Пока мама разворачивала обновку, Катюшка боялась увидеть очередной детский нарядишко... как вдруг из тоскливо-серой оберточной бумаги показалось белое великолепие. Нет, платье не было таким белым, как облака. Оно было чуть-чуть желтоватым, а может быть - розоватым, но это "чуть-чуть" делало его просто роскошным!
- Я так и думала, - мама улыбнулась довольной улыбкой, - тебе к лицу светло-кремовый. Очень-очень светлый...
- Скажешь тоже - кремовый! - воскликнула Катюшка, на мгновение отворачиваясь от зеркала. - Кремовый - это коричневый, что ли? Коричневый совсем некрасивый. А тут - такая красота! Как белая сирень во дворе школы, правда-правда?
- Правда-правда, - засмеялась мама. - Рада, что тебе понравилось. А взгляни-ка вот на это.
И она подала Катюшке пару туфелек в тон платью - точь-в-точь.
Сговорившись, Катюшка и Люська вышли гулять в новых нарядах воскресным вечерком.
- Я чувствую себя, как Наташа Ростова на первом балу, - призналась Люська. Она только что прочитала - раньше, чем требовалось по программе, - "Войну и мир" и была под впечатлением.
- А я просто чувствую себя взрослой, вот и все.
И надо же такому случиться: в понедельник, после уроков, к Катюше подошел Боря Литовцев и предложил вечером сходить в кино!
Боря учился в девятом. Очень хорошо учился, хоть отличником и не был. Наверное, он и сам не сумел бы сосчитать, сколько школьных стенгазет было посвящено его успехам в соревнованиях по легкой атлетике - и в районных, и в городских. О нем два раза писала даже областная газета. И там же, в областной газете, однажды было опубликовано его стихотворение о спорте. Катюшке понравилось, и мама тоже сказала - написано талантливо.
Катюшка, конечно, не думала о таких глупостях, как всякая там любовь-морковь, но Люська как-то сказала, что по Борьке сохнут все девчонки-старшеклассницы, только ему все равно. И вдруг он сам - сам! - приглашает Катюшку в кино! Уму непостижимо!
Катюшка не хотела хвастаться, но утерпеть не смогла и, уже после звонка на урок, обернулась к Люське и объявила громким шепотом:
Вечером иду в кино. С Борей Литовцевым.
- Мы с Гариком тоже идем, - прошептала в ответ Люська. - Правда, здорово?
- Девочки, немедленно перестаньте болтать! - строгая пожилая математичка Зоя Кузьминична сдвинула очки на кончик носа, как всегда, когда сердилась. - Для вас, надеюсь, не секрет, что ваши успехи в моем предмете весьма скромны? Обратите внимание: Гюнтеру мой предмет дается легко, но он никогда не позволяет себе отвлекаться, потому что понимает: достаточно что-то упустить и... Одним словом, поучитесь у Гюнтера собранности, сосредоточенности...
Катюшка искоса бросила на Гюнтера веселый взгляд. Гюнтер - это Гюнтер, его собранности и сосредоточенности можно только завидовать, а научиться - нельзя. Гюнтер перехватил ее взгляд, улыбнулся ободряюще.
Зоя Кузьминична продолжала воспитывать. Но сегодня ничто не могло испортить Катюшке настроение. Даже тройка, которую Зоя Кузьминична с мстительным удовольствием вывела в журнале напротив Катюшкиной фамилии. Результат Люськиных усилий был ничуть не лучше. Впрочем, и беспокоилась она не больше, чем Катюшка: едва прозвенел звонок, полюбопытствовала:
- А что за кино?
- Понятия не имею. У Гарика спроси, - отмахнулась Катюшка.
- А может, наш всезнайка Гюнтер скажет?
Гюнтер пожал плечами.
- Вообще-то я сегодня никуда не собираюсь.
Сказал самым обычным, будничным тоном, но Катюшке вдруг стало не по себе. И, как будто ей в утешение, Гюнтер пояснил:
- Надо кое-что по дому сделать.
Нет, Гюнтер все-таки совершенно не такой, как все остальные ребята! Разве Гарик, или Колька, или Гришка, или тот же Борис отказались бы от кино ради какой-то там работы по дому? Даже если бы домашние разбранили - все равно не отказались бы! А Гюнтера никто не ругает. Он сам поступает так, как если был бы пожилым отцом семейства. И ведь не просто болтает! Будьте уверены - весь вечер провозится с какой-нибудь ерундой. Ну, пусть даже не совсем бесполезной, но... как же так можно! Как можно жить, ни на секунду не давая себе воли!
Катюшка поглядела на Гюнтера с досадой. Уж лучше бы, что ли, обиделся, что она отправляется в кино без него, но не говорил бы глупостей, из-за которых над ним опять будет посмеиваться ехидная Люська!
Понятно, почему старшие в один голос хвалят Гюнтера. Он - такой же, как они. А себя они считают образцом - обычное для всех взрослых заблуждение.
Даже папа, который с трехлетним соседским карапузом разговаривает почти как со взрослым, не скрывает, что Катюшка для него - неразумный ребенок, а вот Гюнтер - мужчина. Стыдно признаться - папа до сих пор заставляет ее отчитываться за каждую отметку. За каждую! Вот и в прошлое воскресенье, отложив газету, спросил, вроде как между делом:
- Катюша, заюшка, как дела в школе? Я слышал, Зоя Кузьминична что-то тобой недовольна.
А в следующую минуту - подумать только! - принялся преспокойно обсуждать с Гюнтером международное положение.
Катюшка честно пыталась промолчать, понимая, что возражениями только утвердит папу во мнении, что его дочь - ребенок малый, неразумный. Но возмущение все же прорвалось, когда папа, вслед уходящему Гюнтеру, заметил, обращаясь к маме:
- Вот человек с убеждениями. И, что самое главное, он будет защищать их. Наивысшее благородство, не правда ли, Оля?
- Ну конечно! - вспылила Катюшка. - В то время как я - деточка, у которой необходимо то и дело спрашивать про отметочки и которой до апреля-месяца надо повязывать шарфик, а то ведь она, не ровен час, простудится!
Папа и мама посмотрели на Катюшку с изумлением. Ну разумеется! С чего бы вдруг им признавать за ребенком право возмущаться, что он - ребенок?!
- Катюш, не преувеличивай, пожалуйста, - папа примирительно улыбнулся. - Ты ведь сама прекрасно понимаешь, что ты еще не совсем взрослая. Ну да, уже не ребенок, но и не взрослая... Вряд ли ты мне поверишь, но... не торопись взрослеть.
- А Гюнтер? - нетерпеливо напомнила Катюшка.
- А что Гюнтер? - папа вздохнул. - Думаешь, ему хотелось взрослеть раньше срока? Просто у него никто не спрашивал, понимаешь? Так уж случилось. Мне кажется, он и в одиннадцать не был уже ребенком. Даже если бы очень захотел быть - ничего не получилось бы. Но главное другое: он с честью пережил все это. Ну, это свое раннее взросление. Ты понимаешь меня, Катюша? - папа поглядел строго, пытливо. Точно так же смотрел Гюнтер, когда не был уверен, что она вникла в объяснение урока.
- Ну что ты заладил: поняла - не поняла? - оскорбленно фыркнула Катюшка. - Мне ли не понять!
Никто, нет, никто не знает о Гюнтере столько, сколько знает она. Даже папа, несмотря на все эти воскресные беседы с Гюнтером. Даже мама, хотя именно она учила его русскому языку еще тогда, в самом начале. И уж тем более - другие учителя, на все лады расхваливающие способности Гюнтера, и уж тем более - ребята, для которых он - добрый товарищ и первый ученик в классе. По-настоящему его знает только она, Катюшка.
Если вдуматься, он ужасно скрытный. Вот, скажем, Зоя Кузьминична, которая то и дело твердит о его математических способностях, - она ведь и не подозревает, что мама Гюнтера была в Германии учителем математики. А папа - инженером на заводе. Гюнтер ни с кем не говорит о своей прежней жизни. Как ни выспрашивали у него ребята про Германию - молчит. Одной только Катюшке рассказал. Еще тогда, когда едва-едва говорил по-русски.
Гюнтер не видел смерти своего отца, но видел штурмовиков, марширующих по улицам своего пока еще мирного города - или уже не мирного? Видел, как людей забирали в концлагеря. И однажды отец не вернулся домой с работы. Его товарищ рассказал: штурмовики, концлагерь... А через месяц узнали - отца нет в живых. Семье сообщили: инженер Шмидт, Эрнст Альберт, скончался от пневмонии. И больше - ничего.
Катюшка догадывается и о том, чего Гюнтер никогда не говорил. Больше четырех лет прошло, а он так и не примирился с гибелью отца. До сих пор, едва зайдет речь о Германии - о его родине! - Гюнтер бледнеет, во взгляде появляется что-то такое, от чего даже Катюшке делается страшно.
Гюнтер очень храбрый. Да и себя Катюшка трусихой не считает. Но у нее мурашки бегут по коже каждый раз, когда она пытается представить, что довелось пережить Гюнтеру и тете Берте на пути из Берлина в Москву, что довелось испытать в первые дни в чужой стране... пусть дружественной, сострадающей, но говорящей на другом языке.
Мама Гюнтера так и не выучила русский язык настолько, чтобы изъясняться свободно. Катюшка привыкла, говоря с ней, переходить со своей обычной скороговорки на замедленную речь, привыкла, что следует четко проговаривать каждое слово, а порою - повторять дважды. А в последнее время, почувствовав достаточную уверенность в своем немецком, и вовсе перешла на родной язык тети Берты.
- Ты говорил бы со своей мамой по-русски, - как-то попеняла Гюнтеру Катюшка.
Гюнтер ничего не ответил, только головой качнул едва заметно.
Просто поразительно, как он оберегает свою маму от любой трудности, любого напряжения. Но - Катюшка готова поклясться - все равно убежден, что делает слишком мало. С тех пор, как в позапрошлом году тетя Берта стала работать швеей в ателье, Гюнтер взял на себя ту работу по дому, которую прежде выполняла она. Взял на себя женскую работу - и ничуть не стыдился этого! А мужскую выполнял чуть ли не с первого дня, как поселился у тети Тони. Часто - сверх своих сил и умений, обучаясь по ходу самой работы. Поначалу тетя Тоня возражала, но получила решительный ответ: она, тетя Тоня, не берет платы за проживание, потому что считает их членами своей семьи, значит, он будет делать все, что полагается в доме делать мужчине. А тетя Берта и спорить не пыталась со своим упрямым сыном, раз и навсегда признав его мужскую самостоятельность.
Катюшка ни за что на свете не призналась бы, но... присутствие тети Берты как-то странно угнетает ее. Нет, она, конечно же, очень уважает тетю Берту и сочувствует ей, но... когда тетя Берта рядом, любая радость тускнеет. Тетя Берта никогда не жалуется, но...
Тетя Берта очень больна. Сердце. И все вокруг тети Берты будто бы проникнуто болезнью.
Даже когда тетя Берта улыбается, понятно, что на самом деле ей невесело. Сквозь каждое движение, каждое слово поглядывает сдержанная печаль.
Сдержанность Гюнтера - совсем другая. В ней чувствуется стойкость. Папа прав: Гюнтер с честью пережил то, что пришлось пережить.
И все-таки хочется, чтобы он хоть время от времени позволял себе быть обычным парнем, который, позабыв про все свои обязанности и обязательства, идет в кино - просто отдохнуть!..
- ... О чем задумалась?
Катюшка с удивлением сообразила, что они стоят у ее калитки и, наверное, уже давно. Да уж, задумалась так задумалась!
- Уж точно не о тех великих свершениях, что предстоят тебе нынче вечером! - огрызнулась она. - Ладно, я побежала. Надо успеть домашнее задание приготовить...
И услыхала вслед:
- О Зое Кузьминичне не забудь.
Все-таки Гюнтер - невыносимый зануда!
... Мама как-то сказала: бывают дни, когда кажется, что земной шар крутится только для тебя. Папа тогда засмеялся и заявил, что мама - неисправимый романтик. Катюшке почему-то запомнились мамины слова. Запомнились, да задумываться над ними было недосуг: у калитки ждали Колька и Гришка. Оба этой весной увлеклись авиамоделированием - и вот, пришли похвастаться новой поделкой, которая - удивительное дело! - сумела взлететь и даже полетала минут пять, прежде чем намертво впечататься в землю...
И вдруг сегодня Катюшка поняла: и вправду, бывают дни, когда земной шар крутится для тебя, только для тебя. Зал кинотеатра, всегда представлявшийся Катюшке просторным, вдруг стал крохотным, тесным - так много в нем было молодежи, так много радости... После сеанса парочки потянулись на берег реки. Борис взял Катюшку под руку. Она, счастливая, немножко оробевшая, беспокоилась только об одном: лишь бы не сбиться с ноги, не споткнуться! Гарик и Люська облюбовали местечко под плакучей ивой, у самой воды. Там и просидели дотемна, болтая о всяких приятных пустяках. Когда мир переполнен радостью, даже пустяки становятся значительнее самых серьезных, самых торжественных слов!
Домой отправились разными дорогами: Люська и Гарик - в одну сторону, Катюшка и Борис - в другую. Вообще-то Борис жил в соседнем квартале, в четырехэтажной нарядной новостройке, но, разумеется, пошел провожать Катюшку.
Нынче вечером они говорили так много, что теперь приумолкли, насытившись и словами, и счастьем. Исчерна-синее небо было близко-близко, будто бы стремилось укрыть землю волшебным звездным плащом.
Борис прервал молчание:
- Гляди, Полярная звезда...
И он начал называть звезды одну за другой, одно за другим - созвездия.
- ... Вон та, видишь? - Борис, одной рукой указывая в небо, другой легонько обнял Катюшку за плечи. - Денеб. Это в созвездии Лебедь.
- Нет, не Лебедь. Лебедь рядом. А это - Орел. Значит, и звезда, получается, - Альтаир.
Катюшка совсем не хотела смутить Бориса. Но, кажется, смутила.
- Да, немножко ошибся, - неуверенно проговорил он.
И добавил:
А ты хорошо разбираешься...
- Нет, не я, - весело прервала Катюшка, стараясь сгладить неловкость. - Гюнтер. Вот он действительно разбирается. Ну, и мне кое-что показал-рассказал.
Катюшка надеялась, что после этого объяснения Борис тотчас же забудет о своей досадной оплошности. Но он помрачнел еще сильнее.
Катюшка не знала, что сказать, что сделать. К счастью, до Катюшкиного дома оставалось всего-то полтора десятка шагов.
Борис отворил перед Катюшкой калитку. Катюшка замешкалась.
- Знаешь, я, наверное, забегу к Гюнтеру.
- Ну конечно, - с нежданной язвительностью, даже с озлоблением, проговорил Борис. - Ты что же, за каждый час, проведенный без надзора, отчитываешься перед этим своим немчиком?
Катюшка круто развернулась, вперила взгляд в лицо Бориса, желтовато-бледное в свете уличного фонаря.
- Его зовут Гюнтер, - отчеканила она. - И никто не вправе так о нем говорить.
- А что такое я сказал? - Борис изобразил удивление, получилось фальшиво.
- В том-то и дело, ничего не сказал! Так стоило ли вообще пытаться?
И Катюшка, не попрощавшись, взбежала на крыльцо.
- Тетя Тоня, Гюнтер дома?
Гюнтер читал - как всегда по вечерам. Слышал, как она вошла, но голову не поднял. Катюшка приблизилась, пригляделась: книга по астрономии. Прижав к губам ладошку, проглотила смешок.
- Домашнее задание? - по-прежнему не глядя на Катюшку, спросил Гюнтер.
- Угу, - Катюшка тяжело вздохнула.
- Списывать не дам, - немедленно отреагировал Гюнтер. - Нужны они тебе, эти успехи до первого вызова к доске?
- Я немножко позже принесу, - сказала Катюшка - и, придвинув кресло к письменному столу, устроилась рядом с Гюнтером. - Ты не хочешь узнать, как я провела вечер?
- Есть о чем рассказать? - безразлично спросил Гюнтер.
Это безразличие было бы оскорбительным, если бы...
Катюшкина рука соприкасалась с его рукой, но Катюшка чувствовала, что его отделяет пустота... Ненавистная пустота!
- Не-а, не о чем. Вовсе даже не о чем. Этот Борька - болван с непомерно раздутым самолюбием. А сам Денеб с Альтаиром перепутал, представляешь?
Гюнтер не ответил. Ни слова. И лица его Катюшка не видела - оно оставалось в тени.
Гюнтер, ну почему?..
Подчиняясь порыву, Катюшка припала щекой к его плечу. А мгновение спустя ощутила, замирая от мучительной нежности, как его ладонь гладит ее волосы - так осторожно... так, будто бы прикосновение может защитить от всех печалей мира. И Катюшка вдруг поняла - может. Защитит.