Ей было четырнадцать лет. Что она делала, чем жила долгими северными зимами, которым казалось не бывает конца, я не знаю. Могу только сказать, что среди десятков людей, проходящих через двор и подъезд, которому по моим подсчетам должны были принадлежать окна ее квартиры и, главное, балкон - таинственное вместилище ее летних мадридских выходов, я ни разу не видел ее гибкой фигурки. Никак не мог увязать, костром горящую гриву волос, укрощенную уздечками-косами, белоснежные до искрящейся жемчужности ивовидные плачущие руки, округлые с ямочками, будто сошедшие с улыбчивых веснушчатых щек, коленки, волнующие своей угловатой щенячностью, с неуклюжими фигурами завсегдатаев нашего двора, похожими на масленичные мешки, набитые лежалой ватой. Ее могли бы выдать пылающие огнем ясные голубые глаза, но для этого пришлось бы надеяться на то, что она способна заинтересоваться моими совершенно невыразительными, серыми окнами, не прикрытыми накрашенными веками-шторами. Казалось, что этот "Рыжик", как я ласково называл ее, подобно перелетным птицам, с наступлением немилосердных холодов, улетал в далекие южные края - солнечные и жаркие.
Но наступала долгожданная весна. Блинами, золотисто-рыжими, начиненными белой сметаной, красной икрой, малиновым вареньем, янтарным медом, предуведомляла она свое скорое торжество, намекая мне на возвращение долгожданной юной махи. В общем-то, с гойевскими обитательницами мадридских балконов, моя подопечная не имела ничего общего. Скорее она походила на такую же рыжекудрую маркизу Альбу, принесшую гениальному испанскому художнику столько счастья и горя. В ней - обитательнице московского, исполненного в стиле "сталинского ампира", балкона было столько же таинственности, романтичности, своеволия и свободы.
Как только наступали теплые деньки, а это в наших краях приходилось на начало мая, ее балкон оживал - с каменных виноградных листьев и ягод медленно, не спеша, стаивал, хрустящий от нечаянных прикосновений залетных птиц, снег; казалось, что огромные, на порядок увеличенные виноградины начинали светиться, ненароком показывая сквозь сочные бока, маленькие, спрятавшиеся от назойливых пернатых охотников, косточки; широкие окна отражали трепещущие, ежедневно все больше разрастающиеся, молодые листья дворовых тополей и кленов. Обычный довесок к квартирным вожделенным метрам оживал, превращаясь, по мановению волшебной палочки Богини-Весны, в овеваемый ветрами девичий будуар. А вот и она...
Подобно знатной испанской грандессе, юная Альба, так я решил называть ее в дальнейшем ("Рыжика" она как-то уже переросла), каждый вечер, с наступлением предзакатного часа, выходила на свои театральные подмостки, для того, чтобы с восточной отрешенностью и спокойствием, предаваться странному занятию - пусканию мыльных пузырей. Никуда не торопясь, она совершала ритуал, своею четкостью напоминающий ката каратиста. На широкие перила устанавливалась довольно вместительная плошка, в которой плавали мелко нарезанные кусочки хозяйственного мыла. Деревянной палочкой, видимо волшебной, Альба тщательно размешивала ускользающие мыльные обрезки, приготовляя свой магический раствор. В глазах появлялось что-то феерическое, можно было подумать, что, почувствовав в руках прилив сказочной силы, которая, конечно же, передавалась молодой Фее от вычурно выточенного артефакта, Альба зажигала ярко-синие маячки, заставляя все вокруг в оцепенении вглядываться в проводимый ею сеанс завораживающего колдовства.
Меня охватывало нетерпение, я уходил на кухню, заваривал себе крепкий кофе - на плите к этому времени уже стояла подготовленная турка, набивал свою вишневого дерева трубку и, одновременно торопясь и осаживая себя, отправлялся обратно к своему наблюдательному посту. Можно было не волноваться - ничего важного или неожиданного пропустить я не мог. Так же тщательно и вдумчиво, как я выполнял все необходимые действия по приготовлению крепчайшего бразильского напитка и кубинской курительной смеси, отвечая своей магией на ведьмовство Альбы, моя визави не позволяла себе ни на секунду ускорить свой подготовительный процесс.
Но вот наступил долгожданный момент! Казалось, что вся Вселенная сузилась до размеров небольшого, в общем-то, балкона, мир обездвижился, звуки застыли в сгустившемся воздухе, атмосфера наэлектризовалась - казалось от любого постороннего шевеления немедленно произойдет мощнейший и губительный электрический разряд... Я замер.
"Маркиза Альба", изящно развернувшись к внешнему миру спиной, легко подтянулась и уселась на парапет, моментально превратившись в большую изящную виолу-де-Амур. Округлившиеся ягодицы, еще четче обозначившаяся талия, широкая грудная клетка туго обтянутая легким оранжевым с зелеными мелкими листочками хлопковым платьем, пропорциями своими полностью соответствовали редкому теперь уже музыкальному инструменту, своей эксклюзивностью и древностью еще раз намекнувшему на аристократизм повзрослевшего "Рыжика". Четкий абрис головы с затянутыми в косы волосами напоминал колковую коробку, украшенную вздернутым носом и розовыми ушами - колками , а легко взметнувшиеся руки - смычок.
Лицо моей юной волшебницы повернулось вправо, показав изящный профиль, глаза устремились куда-то ввысь, заставив слегка задраться и без того вздернутый носик и округлый подбородок. Рука, со свернутой из бумаги трубочкой, плавно проплыла на фоне, отраженных в оконном стекле крон могучих деревьев, поднесла ее к блестящим, подобно перламутру, губам, из которых вырвался сотворенный Альбой нежный ветерок - и вот уже первая порция невесомых, окрашенных во все цвета радуги, шариков взлетела к небесам, выстроив над своей мастерицей изящный дворец, подобный в своей сказочности садам Семирамиды. Мгновение... и беззвучный дождь из лопающихся миражей, мыльными каплями оросил и каменный трон "маркизы", и окаменевшую виноградную лозу, и какого-нибудь зазевавшегося прохожего, в недоумении смахивающего со лба и волос непрошенную влагу...
А в это время, Альба выдувала вторую порцию искрящихся прозрачных монгольфьеров.
Изо дня в день наблюдая это непостижимое действие, я задавался вопросом - о чем думает-мечтает моя Альба, что заставляет ее в одно и то же время предаваться утонченному волшебству создания миражей, проживающих свой недолгий век в заоблачной, для их размеров, высоте. Я боялся, что в какой-то момент юной колдунье наскучит, столь бесполезное занятие или она попросту перерастет присущее ей от рождения ведьмовство и превратится в обыкновенную девушку, озабоченную устройством своей личной жизни с каким-нибудь самоуверенным "новым русским". Мне казалось, что появление под ее балконом хоть романтического Ромео, хоть философствующего Гамлета или воинственного Лаэрта, неминуемо вытеснит из ее сердца таинственность и магию.
Страхи мои оказались ненапрасными - в один погожий летний день, в нашем дворе появился непрошенный гость, золотокудрый варяг, зыркающий своими бледно-зелеными, обрамленными пшеничного цвета ресницами, глазами, с улыбкой блаженного счастья, скорченной крупными розовыми губами на пухлых веснушчатых щеках, оседлавший железного коня - дорожный велосипед немыслимой красоты. Получив свою порцию мыльных брызг, он резко затормозил, картинно поиграв хорошо развитой мускулатурой, казалось бы с трудом вмещающейся под туго натянутой майкой с каким-то немыслимым по своей красоте рисунком из сверкающих на солнце подсолнухов, и, задрав вихрастую голову, уставился на мою "маркизу". Я не смог разглядеть его физиономии, но судя по тому, какую бурную деятельность развил этот викинг, на ней не могло отразиться ничего хорошего - разве что поглупевшая маска влюбленного несмышленыша. Да, я не сказал вам о его возрасте - ему было столько же, сколько и Ромео, когда он вступил на путь, приведший его самого, и его возлюбленную к нелепой смерти.
Следующие несколько месяцев были посвящены, этим пораженным в сердце неофитом, воспетой Гойей красоты испанской грандессы, самым невообразимым поступкам, призванным хотя бы привлечь внимание невозмутимой в своем волшебном мирке Альбы.
Однажды ночью он украсил ее балкон огромным количеством фиалок, в другой раз мы обнаружили растянутый поперек десятка деревьев огромный транспарант, в котором он признавался в любви и предлагал уехать с ним в плавание к дальним островам Тихого океана, следующим номером было песенно-танцевальное выступление таких же, как он викингов, которые вместе с нашим потомком Одина, целых три часа услаждали слух непреклонной маркизы, а заодно и наш невзыскательный вкус, испанскими изысками фламенко... И так почти каждый день...
Эта история давно уже превзошла своей захватывающей канвой мои тайные подглядывания. Жители нашего двора разделились на два лагеря, между которыми грозила начаться форменная война - одни хотели, чтобы Альба пала к ногам Варяга, а другие готовы были обрить ее на лысо, если она уступит ему хоть полмиллиметра своего сердца...
Все кончилось на удивление банально. Наступил октябрь, пришли холода и моя маркиза прекратила в очередной раз свои выходы. Сколь не аплодировала дворовая публика, сколь не бился о каменную рампу наш викинг, но подмостки оставались пусты. И только через неделю в ее окнах засветился рукотворный плакат - "ГЕРОЙ, Я НЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!"
А на следующий год в начале мая, еще более похорошевшая Альба снова вышла к солнцу, к птицам, к цветам и радуге со своей волшебной палочкой, бумажной трубочкой и миской наполненной мыльными обрезками...