Детство у Кати прошло под знаком любви! Еще бы, долгожданная дочка, рождение которой совпало с первым крупным карьерным назначением отца, получением дефицитной, по тем временам, отдельной квартиры, превратилась в центр мироздания счастливых родителей. Для молодой матери, а Анне едва-едва исполнилось 21 лет, белокурая, голубоглазая, розовенькая девочка, ножки и ручки которой были "перетянуты" аппетитными перевязочками, была не только егозливой родной малышкой, но и самым что ни на есть очевидным доказательством вхождения в мир взрослых. Будучи родом из полукрестьянско-полурабочей семьи, уютно разместившись на одном из последних мест огромного отряда детей, рожденных двухметровым мастером военного тульского завода и сочной, "кустодиевской" кулацкой дочкой, Аннушка плохо представляла себе самостоятельное хозяйствование. Гражданская война, НЭП, комсомольская активная позиция - будем строить коммунизм! - напрочь лишила ее привычного для русской деревни уклада. Поэтому роль молодой жены давалась ей с трудом - куда успешней шли дела на работе - сначала в комсомольской организации завода, на котором она познакомилась со свои Николашей, а затем и в секретариате городского НКВД. Да что там говорить, если жарить картошку и то ее учил молодой муж! Однако к рождению первенца Анна была уже признанной кулинаркой, способной вести курсы "начинающей невесты", да и домашнее хозяйство со всеми ее тонкостями стало для нее привычным и даже любимым делом. От работы она не отказалась - все ж таки причастность к могущественному ведомству дарила ей хоть какую-то иллюзия безопасности, но истинное наслаждение Анна получала только дома. Потом, к 1939 году, волна репрессий, прокатившаяся по всем слоям населения, насытилась и наступили более спокойные годы. Тут-то молодая мама и позволила себе полностью переключиться на быт. С этого момента Катя себя м помнит - с трехлетнего возраста.
Папа днями пропадал на работе, но, вот что значит молодость - каждый вечер он допоздна занимался своей театральной студией и своими любимыми девочками.
Дома было много книг - это был еще один пунктик Николая - он не просто скупал все новинки. В сфере его интересов были московские букинистические магазины, случайные находки на помойках и старики из царского прошлого, распродающие свои богатства для возможности выживания в новой стране. Это была первая семейная библиотека и родители Кати с большой ответственностью подошли к разделу детской литературы. Дореволюционные издания и, конечно же, все новые мастера детской книги были представлены в ней в избытке и размещались в ее комнатке. К пяти годам маленькая озорница знала наизусть все сказки и стихи, которые родители каждый вечер читали ей перед сном. Да что там, к этому возрасту она научилась читать сама и самые любимые книжки стали жить на маленькой прикроватной тумбе.
Многие персонажи сказок оживали, благодаря тому, что Николай раз в месяц устраивал небольшие домашние театральные постановки. Анна шила простенькие, но красивые костюмы, главный режиссер выступал в качестве гримера, превращая их лица в лики и морды любимых героев. У Кати стали появляться друзья - нужны были партнеры по постановкам! Потом эта сценическая дружба перешла на уличные подмостки.
Очень рано почувствовав несправедливость окружающего миропорядка, Катя неоднократно, несмотря на родительский запреты, раздавала свою одежду и приводила друзей на импровизированные обеды. Ее любили во дворе - за доброту, за щедрость, за отсутствие зазнайства, за желание поделиться всем узнанным из книг.
Война... Пришлось бросить первую квартиру, расстаться с библиотекой, с друзьями, с сытной жизнью, с театральными увлечениями... Со всем, что было так важно в прошлой мирной жизни. И уехать на Урал - строить новые военные заводы, пытаться выжить.
Катя пошла в садик - мама снова вышла на работу, нужна была дополнительная полноценная пайка. Самое яркие воспоминания того времени у Кати связаны были с едой. Ежемесячное полное ведро черной икры - та самая пресловутая пайка. Обменный товар, на который можно было выменять на рынке хлеб, молоко, крупу и изредка рыбу или мясо. После трех лет, прожитых в уральском предгорье, у Кати выработалось стойкое отвращение к главному русскому деликатесу и горячая любовь к простому куску черного хлеба с вареной картошкой, сдобренной хорошей порцией масла. Они с мамой делали такое масло, что магазинное проигрывало ей во всем - в запахе, жирности, в яркой яичной желтизне... Делали его вручную, часами тряся металлическую, похожую на гильзу от снаряда, емкость. Получался малюсенький кусочек пахучей пахты, которую Анна промывала содовой водой, заворачивала в пергаментную бумагу и выставляла в сени на мороз.
Ну и, конечно, на всю жизнь запомнились немецкие военнопленные, живущие в бараках, за колючей проволокой. Вот когда пригодились гулаговские лагеря - не надо было тратить денег на строительство новых. Эти щуплые, оборванные мужчины, в которых совершенно невозможно было опознать бравую солдатню, виденную Катей в киножурналах, были жалки и нисколько не страшны. Она ходила их кормить - носила им свой любимый хлеб и пару вареных картофелин. Ей было противно видеть униженных людей.
После войны, практически целиком прожитой на голодном, снежном и морозном Урале, ужасно хотелось моря, фруктов и солнца, поэтому Николай вместо теплого места в министерстве, куда его настойчиво приглашали, предпочел отправиться на юг строить свой самый большой и последний металлургический завод.
Для Кати это было фантастическим путешествием в волшебную страну. Вместо хмурых, дремучих лесов вокруг небольшого городка, в котором ее семья начала устраивать свое новое родовое гнездо, раскинулись бескрайние пшеничные поля и таинственные скифские курганы; вместо стремительных, стекающих с уральских гор речек, вдоль всего городского берега виделась до самого горизонта голубая вода разлившегося Днепра.
Прошли два года изнуряющего послевоенного голода, от которого семья Николая спаслась высоким положением ее главы - он стал номенклатурной величиной. Городок отстраивался, разрастаясь вместе с заводом-гигантом. Они въехали в новую квартиру, у Кати опять была собственная комната. Вместе с мирной жизнью страны, появилась возможность почувствовать большую уверенность в завтрашнем дне. И, как доказательство необратимости перемен, в семье Николая и Анны появилось прибавление - Катины сестренка и братик.
Вообще-то молодой девушке пришла пора влюбиться - она была красива, умна, добра. В ней странным образом сочетались романтизм натуры и научный склад ума, врожденная нравственность и наивность уживались со страстностью и чувственностью. Однако, необходимость постоянной помощи по дому, в пригляде за младшими, а также огромная ответственность перед отцом, не говоря уж о том, что военное детство прочно вбило в Катино осознание себя рано повзрослевшей, стояло непреодолимой преградой на пути пробуждению чувств.
В школе Катя шла на золотую медаль. Подвести ее могла только физическая культура. Прыгнуть через козла у нее не получалось, бегать на время - тоже. Мешало проклятое зрение. Оно было просто катастрофическое - без очков Катя буквально не видела дальше своего носа. А иногда - и ближе...
Зато литература, зато химия! Ее сочинения зачитывались как образцовые, а учителя химии общались с Катей, как с ровней.
А дома практически был лазарет. Оба малыша будто соревновались в разнообразии и тяжести болячек, передавая друг другу эстафету, а иногда и вовсе пускаясь в длительные совместные забеги от здоровья к болезням и обратно. Катя постоянно была рядом с одним из них. Делать уроки возле кроватки хворающего ребенка, ухаживать за маленьким пациентом, читать ему книжки, играть в доступные игры - все это было ежедневной обязанностью, периодически превращающей домашние стены в больничную палату.
Да ведь не один ее сверстник ей и не нравился настолько, чтобы переступить черту, отделяющую школьную или дворовую дружбу от влюбленности.
Собственно, никто не мог затмить в глазах Кати яркий образ ее отца, который к своему увлечению театром и литературой после войны добавил живопись и музыку. В доме появилось трофейное немецкое пианино, перекупленное у одно из запасливых офицеров, вернувшегося из покорено-освобожденной Германии с хорошим материальным прибытком. Появились краски, небольшой этюдник тоже немецкого производства и вся квартира наполнилась запахами льняного масла, скипидара и лака, а вечерами зазвучал красивый инструмент сделанный из орехового дерева и украшенный канделябрами со свечами. Николай как-то стремительно освоил технические трудности и вскоре у его друзей и приятелей появились, прилично исполненные копии картин Шишкина и Левитана, а на репетициях и чайных посиделках загремела освоенная Бетховенская "Аппассионата".
Экзамены были удачно сданы, вместо золотой - получена серебряная медаль, физ-ра таки подвела. Катя уехала в Москву поступать в институт. Хотела в литературный или на журналистику, но по совету отца пошла в учиться на химика. В пятидесятые годы никто не мог предположить грядущей оттепели, а писательские судьбы на примере Олеши, Зощенко, Бабеля и других честных литераторов выглядели неутешительно, а быть плохим, а то и просто лживым бумагомарателем было отвратительным и Николаю и самой Катерине.
Богемной девушкой, приверженной движению "стиляг" Катя не стала. Ее внутреннее нравственное чувство не давало ей опуститься до физиологических экспериментов, а высокие требования, особенно по части честности, отпугивали возможных претендентов на ее сердце.
Самым радостным, запоминающим событием в эти годы был, конечно же, фестиваль молодежи. Ощущение свободы, привнесенное молодыми людьми, собранными со всего мира, навсегда определило главное качество души Кати.
На каникулах перед последним курсом, которые она как всегда проводила в отчем доме - за все четыре лета Кате удалось только один раз съездить в длительное путешествие по всем столицам республик, объединенных в СССР, за ней начал ухаживать ее бывший одноклассник. В школе он был абсолютно незаметен, разве что огромной курчавой шевелюрой, которую по непонятным причинам, администрация учебного заведения умудрялась не замечать. Тогда спокойный и негромкий, обладающий настолько щуплой фигурой, что можно было говорить скорее о некоей физической невнятности, чем о тонкости натуры, теперь он предстал перед ней голубоглазым денди, умеющим хорошо одеваться, приятно пахнуть, нестандартно шутить о вечном и говорить серьезно о смешном. Даже фигура Виталия неузнаваемо изменилась - он превратился в атлета, способного бесконечно долго выжимать и крутить шестнадцатикилограммовую гирю, бегать на стайерские дистанции и, в случае необходимости, хорошенько приложить любому неосторожному хаму и обидчику. Все эти превращения стали возможны благодаря институтскому спортзалу, библиотеке и вниманию прекрасной половины областного центра, в котором находился провинциальный университет, выбранный Виталием для получения высшего образования.
Катя, в которой душевная чистота прекрасно сочеталась со столичным лоском, одетая по последней моде, благодаря золотым рукам мамы, поднаторевшей на шитье театральных костюмов, была "первой невестой на селе"! К тому же, что ни говори, но молодым людям, обожающим русскую литературу и, тем самым, приобщенным к кладезю культуры мирового масштаба, было друг с другом интересно общаться. Так и не поняв окончательно, кем для нее является Виталий, Катя, на его предложения руки и сердца, ответила согласием.
Молодые переехали жить в Москву. Виталий поступил учиться в аспирантуру, а Катя - во второй институт, теперь физический.
В последующие три года случилось так много знаковых событий, что описание их могло бы превратиться в хорошую сагу.
Радостного было гораздо больше, чем печального, но легче от этого не становилось.
Оба блестяще закончили свои институты. Оба получили московское распределение. У них родился сын. И они разошлись.
Полюбить Виталия у Кати не получилось. Разочарование же наступило в один момент, когда она узнала о его регулярных романах со всеми ее подругами.
И началось женское одиночество, которое скрашивало, а скорее украшало счастливое материнство.
Однако к сорока годам сердечное очерствение и длительное телесное отречение превратились в смертельный приговор. Жить, "играя в бисер", орошая только ту часть души, которая ведала материнством, стало невозможно. И Катя наконец-то влюбилась.
Не полюбила! Нет! А именно влюбилась, втюрилась, втрескалась!..
Сын вырос. Начал свои поиски смысла жизни. И Катя, ничем более не сдерживаемая, отдалась своей второй страсти - литературе.
Избранником ее, вернее тем чародеем, который смог наслать на нее это чувство, был молодой писатель, с которым она познакомилась на одном из литературных вечеров, посещаемых ею с того момента, как ей открылось существование литераторов-шестидесятников.
Это было мучительно сладко, до смертельной тоски - горько, это заставляло жить и порождало желание смерти. У них случился роман, наполненный страстными, с ее стороны, письмами, встречами на вернисажах и в литературных квартирных салонах, бессонными, у нее, ночами, нестерпимым желанием сексуального самоудовлетворения, которое она не умела себе доставить и огромной любовью к его творчеству. Этот роман был прекрасен - он просто напросто запоздал лет на двадцать. И, конечно же, он был платоническим. И не дарил душевной гармонии.
Любил ли ее он?
Однажды Катин сын, с неуклюжим и безжалостным максимализмом спросил у нее: "Неужели ты не видишь, что Виктор тебя изучает, как будущую героиню одной из своих замечательных книг?"
И все пропало... Наваждение прошло... Осталось только одно желание - не быть!
И тут же началось его исполнение. У Кати обнаружился рак легких. Скоротечный.
Она послушно легла в онкологическую клинику, послушно выполняла все процедуры, вымученно улыбалась дежурной улыбкой сыну, брату с сестрой и матери, которые по очереди дежурили около ее больничной койки.
Она быстро слабела, стойко переносила боль и мечтала о скором прекращении всего. Душа ее умирала, казалось, гораздо быстрее тела. Наконец наступил день, когда она впала в бессознательное состояние, из которого не выходила до последней минуты жизни.
Когда эта минута наступила, Катя вдруг открыла глаза и с изумлением увидела перед собой лик ангела, который был изумительно прекрасен, чьи глаза светились чистой любовью и состраданием, а голос был подобен веселому призывному звуку пастушьего рожка! Она почувствовала, как ее сердце наполняется теплом, душа, будто обретя утерянные крылья, воспарила куда-то ввысь. Все ее существо ощутило радостное облегчение и восторг!
- Я люблю тебя! - прошептала Катя и закрыла глаза.
- Все, отмучилась! - сказал доктор Станислав Валерьевич и, вздохнув, вышел из палаты.