Аннотация: Это прозаическое переложение стихотворения Евг.Евтушенко. 3 место на литконкурсе СТУ 2010 г.
С НОГ ЛЮБИМЫХ ВОДА...
(из серии "Нюшины истории")
По стихотворению Евг. Евтушенко "Сватовство",
с огромным уважением к автору
- Мам! - Нюша забежала в кухню, держа в руках учебник по чтению. - Ну, мам же! Давай мне помогать!
Мама накрыла крышкой аппетитно скворчащую сковороду и, отирая руки о фартук, повернулась к дочке.
- Ну, что у тебя там опять? Яблоки с грушами?
- Нет, нет, не математика, я там уже все сама...
- Ой ли? - с сомнением покачала головой мама. - Так уж и всё? Так уж и сама?
Нюша торопливо закивала:
- Всё-всё-превсё, правда-правда, и бабушка уже видела!..
-А, ну, если бабушка, тогда понятно. И что всё, и что совсем сама...
Нюша хихикнула, но напора не ослабила.
- Ну смотри же, у нас тут какое задание-то: народные разговорки! Смешнючие такие, а есть и вовсе непонятные!
- Какие еще разговорки?
Мама заглянула в раскрытый учебник, который оказался уже на кухонном столе.
- Поговорки, Нюша, по-го-вор-ки.
- Так я и говорю же! - Нюша ткнула пальцем в страницу. - Смотри: "Нашла коса на камень"! Неправильная разговорка, надо - коса нашла камень, правда же? Только как это делается, - надо голову низко наклонять, что ли?
И она моментально сложилась пополам, уткнувшись носом в коленки, чтобы косичка свесилась до самых тапочек.
- Ох, Нюшка, все ты перепутала, - рассмеялась мама. - Эх ты, городская жительница! Коса - это... ну, такая, которой траву косят. Помнишь, на газонах дядя Феликс косил?
Нюша помнила. Тогда во дворе сладко-душисто пахло, и она выпросила у бабушки старую накидку с кресла, чтобы расстелить ее прямо среди срезанной ароматной травы и валяться, сколько захочется. Ну, и в куклы заодно поиграть, ясное дело.
- А зачем камень искать? Что ли он в траве от нее нарочно прячется?
Пришлось маме объяснять, что коса шла-шла - и на-шла. Наскочила. Наткнулась. Потому и - на камень.
- Ну, раз наткнулась, так значит - и нашла! - сделала вывод Нюша. - Всё я правильно понимаю, чего ты...
Понемногу разобрались еще с тремя поговорками. Тут уже и баба Лида подошла на кухню, собравшись испить чайку. В этот момент дело дошло до совсем уже непонятной строчки.
- "Ноги мыть - воду пить", - прочитала Нюша. - Это что за бяка такая? Разве можно? Фу-у-у!
И она сморщилась вся и даже пальцы растопырила и затрясла ими изо всех сил: мол, вот какая гадость написана. Мама спорить с ней не стала, сказала, что действительно приятного здесь мало, и значит это унизительное подчинение. Слов таких Нюша толком не поняла, но уловила, что мама с ней согласна, и поэтому стала от души кривляться, - выпучивая глаза, высовывая язык и даже издавая не слишком подходящие для кухни звуки, за что тут же получила от мамы строгое замечание.
А вот баба Лида отреагировала на эту разговорку совсем неожиданно. Она не только не заругала не в меру разошедшуюся внучку, но как-то вдруг замерла и тихо-тихо так, словно разом ослабели у нее ноги, опустилась на табуретку возле плиты. И лицо у неё сделалось то ли удивленное, то ли грустное, а рука принялась теребить верхнюю пуговицу на старенькой любимой кофте.
Нюша еще достраивала последнюю гримасу, с трудом утихомириваясь, и внимания на бабушку как-то толком не обратила, зато мама сразу встревожилась:
- Что такое? Что?.. Сердце?.. - и потянулась уже к полочке, на которой стоит погнутая металлическая банка из-под печенья со всякими пузырьками и таблетками. Но баба Лида махнула рукой и сказала, что нет-нет, все нормально. А потом, помолчав немного, совсем тихо произнесла:
- Нет, доча, неправду ты сказала. Не унизительное. Бывает так, что и не унизительное совсем... - тут она помедлила, подбирая слова. - Бывает такое... и совсем наоборот... совсем...
И таким необычным тоном она это сказала, что даже Нюша замерла на месте. Правда, ненадолго, потому что нужно же было сию секунду узнать, что это такое баба Лида вспомнила, и как же это может быть не противно: пить какую-то грязную помывочную воду?!
Баба Лида попросила маму налить ей чайку покрепче (мама нахмурилась было, но бабушка так строго повторила - покрепче! - что мама безо всяких споров добавила ей в чашку хорошую порцию свежей заварки) и снова задумалась. Мама пошла к плите, проверять, как там дожаривается картошка, а Нюша поскорее уселась на табуретку напротив бабушки, уперла локти в стол и удобно пристроила на переплетенных пальцах подбородок. Очень ловко было так сидеть и ждать, что же такое скажет баба Лида про странную разговорку, написанную в учебнике!
А баба Лида отпила глоток чая, взглянула на замершую напротив внучку, и лицо у нее сразу сделалось обычное, не задумчивое и не удивленное, а просто немножко грустное. И, поглядывая то на Нюшу, то на повернувшуюся к ней маму, а то и просто куда-то мимо Нюши в окно, начала она рассказывать такую историю:
-... было это, девочки, давно. И сама-то я этого не знала - не видела, а вот была у нас соседка, Таисия, это еще на старой-то квартире... (тут мама покивала головой, мол, как же, помнит эту Таисию-соседку). Она сама из глубинки была, откуда-то с Байкала, посёлок там какой-то, не упомнилось мне название... да и неважно. Таежный край, диковатый. И вот - военное время. Значит - ребятам в армию уходить, призыв. Сибиряки-то хорошие солдаты всегда были, сильные, небалованные, да и стрелки-охотники, это уж у них в крови... да. А Таисия тогда девчонкой была, лет одиннадцати, что ли. И сестра Анна у нее была старшая, девушка уже, на выданье...
- Как это? - встряла тут Нюша. - Какое такое выданье?
- Невеста она уже была. Замуж ее выдавали, вот такое выданье.
Это Нюша отлично понимала, - про замуж они с подружками давно играли, делали куклам марлевые шикарные платья и драгоценные украшения из фольги. Очень красивые свадьбы получались, вот только в женихах вечно оказывались всякие случайные фигуры: то женечкин негритенок Томми, то ларискин Айболит в треснутых очках и со страшным шприцем в двигающейся заводной руке, а то и вовсе наташин одноглазый Бармалей с огромными кулачищами...
А бабушка уже продолжала:
- ... и вот пришла повестка ее жениху. Через три дня - на поезд, да и прямо на фронт. Сорок второй год... страшный год, не приведи Господи!
Она покачала головой, прижала к губам морщинистую руку, вздохнула глубоко. И Нюша тоже головой покачала: если уж самой бабушке страшно, значит, действительно страшный был год.
- Ну что делать? Решили свадьбу играть. Много их тогда было, свадеб-то таких: сегодня за стол, погуляли, ночь прошла - и прощай, солдат. А там он прямиком под пули, молодой, необстрелянный... Считай, повезло, если ранят, а чаще всего - одна похоронка и останется молодой жене. Ну, когда еще и ребеночек, конечно...
Это Нюше было ужасно интересно: как выбирали, кому достанется ребеночек, а кому - нет, но что-то в лице мамы подсказало ей, что с вопросами сейчас лучше не встревать.
- И вот, Таисия рассказывала, что в их краях еще старый обычай был такой: должна была невеста при родителях, при всей родне обмыть своему суженому ноги, а потом испить той воды. Вроде как тогда докажет она всем, что готова быть женой, верной и послушной.
Нюша ахнула: вот это да! А если он босиком придет? Или в грязных сандалиях без носков? Хотя, опять же, жених обязательно всегда в красивом костюме и блестящих ботинках! Но все равно, мало ли...
- И вот назавтра же назначили родители это самое... сватовство. Чтоб по всем правилам, как положено, хоть и второпях. Таисия рассказывала: я Аннушку спрашиваю, как ты да что, рада ли... а она только плачет всё, да так плачет, словно не под венец ей идти, а на похороны. Вот так. А уж любила она своего Ивана, так любила...
Бабушка замолчала, взяла чашку и стала потихоньку пить уже остывший чай, а свободная рука ее опять принялась крутить злосчастную пуговицу.
- Вот ведь как, - задумчиво произнесла она, аккуратно поставив пустую чашку на стол. - Рассказывала мне Таисия, как это все было, а я ни той Аннушки, ни того Вани видом не видывала, а так у меня впечаталось всё это в душу, словно бы сама там рядом стояла, да и смотрела во все глаза.
И баба Люда, чуть прищурившись, как бы вглядываясь в ей одной видимую картину, продолжила свой рассказ, уже не прерываясь:
- Утром, как уговорено, приходят сваты. Ну, там свои у них правила, я подробностей не знаю, а Таисия не обсказывала. А вот дошло дело и до этого обычая, с водой. Ставится, значит, табурет посреди комнаты, и садится на него жених. Одет он, конечно, как положено, в самое лучшее, что можно было найти по тому времени: брючата там приличные, пиджак, рубаха... Сапоги начищенные, со скрипом. Портянки новые, само собой. Портянки, Нюша, это тряпицы такие, в них ногу туго-туго, как младенчика в пеленки, заматывали; это вместо носков, так уж раньше ходили. Ну вот, посадили Ивана на этот табурет, и сидит он. А родня, дружки-подружки - все по стеночкам стоят, ждут.
И вот выходит Аннушка из соседней комнаты, занавесочкой отгороженной. Тоже наряженная, конечно. Платье шерстяное. Платок материн выходной на плечах. А на ногах валеночки новенькие, дело-то зимой было. Таисия говорила, что показалась она ей тогда красивей, чем Матерь Божия на иконе... вот прямо так она мне и сказала. И, мол, несет сестра в руках таз с водой, а я даже не знаю, где и у кого его и взяли-то, никогда у нас в доме не было такого: большой, новый, весь расписанный какими-то невиданными цветами, яркими-яркими! Несет она его, ступает медленно, а все, как зачарованные смотрят, как вода колышется: влево-вправо, влево-вправо... Опускает Аня таз на пол, дрогнули руки, - тяжело всё-таки! - выплеснулось немного на пол, на половик, там все ими застелено было... и такой вздох по комнате прошел, прямо слышно было.
А Аннушка поставила таз, отодвинула его чуть в сторону и встала перед Иваном на колени. Тот покраснел, как маков цвет, и растерянно так на своих оглядывается. А мать ему жестами подсказывает, подними, мол ногу-то. Он и поднимает. А Аня двумя руками за сапог - и стянула. Потом другой. Портянки размотала и аккуратно так поверх голенищ сложила, словно каждый день так жениха своего разувала.
Закатала она ему брючины под коленки, пододвинула таз и прямо как ребенку, ноги - сначала одну, потом другую - приподняла и в воду поставила. И мыть их начала ладошками. Ласково-ласково, едва касаясь. А тишина стоит такая, что слышно, как вода всплескивает, когда Аннушка ее горсточкой зачерпывает! И еще - кап-кап-кап. Откуда? А это она голову низко опустила, лица не видно, а из глаз слезы, капля за каплей, крупные, сверкающие... кап-кап...
А Иван сидит, как окаменелый, не шелохнется. И только вижу, говорила Таисия, как с виска у него струйка пота течет. Течет - по щеке и за воротник. А я, мол, наоборот, вся дрожу, выстудили избу-то, пока такой толпой входили, двери нараспашку! И этот пот, что у него по лицу бежал, поразил меня тогда невероятно...
Посмотрела я, говорит, на остальных, стоящих вокруг, а у кого слезы текут, кто губы закусил, а мать Ивана так просто обеими руками рот себе зажимает, словно еле-еле крик сдерживает...
А невеста в последний раз ноги жениха водой обласкала, наклонилась еще ниже над тазом, пригоршней воду зачерпнула - и ко рту подносит. Медленно-медленно, и так пальцы у нее сжаты, что ни капельки из полной горсти обратно в таз не падает! И выпивает эту воду, запрокидывая лицо кверху, а лицо все мокрое от слез, и они, слезы-то, прямо к губам её и бегут... А она новую горсть зачерпывает и пьет,- да так пьет, словно драгоценнейший в мире напиток!
Вот тут-то Иван и не выдержал. Соскочил со своего табурета, схватил ее в охапку - только ойкнула! - и на свое место усадил. Встал перед ней на колени, вот как только что она сама стояла, сдернул у нее валенки с ног, - да уж не так, как она с него сапоги, а швырнул их в сторону, не глядя! И вот моет он ей ноги...
Тут баба Лида замолчала и посмотрела на Нюшу. Девочка сидела, замерев, и широко-широко распахнув глаза, словно вглядываясь в ту давнюю-предавнюю картину, которую описывала ей сейчас бабушка.
- Таисия говорила мне, - заговорила баба Лида, не отрывая глаз от внучки, - что никогда после она не видела такой нежности в мужских руках. Даже в самых... в общем, почти никогда. Только когда ее муж в первый раз их сыночка купал, Никитку...
- Это Никиту Григорьевича? - отчего-то улыбнувшись, спросила мама.
- Ну да. Это сейчас он уже лысый и с палочкой, а когда-то дядя Никита был малюсеньким ребятеночком, - тоже улыбнувшись, заметила баба Лида. - И его папа, когда в самый-самый первый раз купал его в ванночке, так боялся его выпустить, и при этом сделать больно своими огромными руками, что держал и мыл его нежно-нежно...
...И вот так же мыл ноги своей невесты Иван. Ставил себе на ладонь и каждый пальчик... А когда вымыл, он подхватил этот чудесный цветастый таз, встал, выпрямился, и стал пить воду! И всем было слышно, как он зубами прихватил край таза, чтобы удобнее было держать... И глотал, глотал... А вода текла у него по груди. А он все пил, закрыв глаза. Воду, омывшую ноги его любимой. Омывшую ноги любящих друг друга... Это было в сорок втором году. Накануне отправки на фронт, с которого он так никогда и не вернулся.
- Почему? - закричала Нюша. Она точно знала, что никогда и ни за что не могли убить на войне этого самого Ваню, который так любил Аннушку, и которого так любила она!
- Потому что была страшная война, Нюша. Потому что такие мальчики, как он, защищали нашу Родину. Потому что без них погибли бы мы все. И его Аннушка. И Верочка, которая родилась потом, когда его уже не было на этом свете. Между прочим, у этой Верочки... у Веры Ивановны... родились два сыночка-близнеца. И у них уже тоже есть дети. Это уже Ванины правнуки, понимаешь?
Это, конечно же, было понятно, - дети, внуки, правнуки. И всё же это было совершенно невозможно: ведь Ваня и Аня, молодые и невероятно красивые, вот только что были живы, и объяснялись друг другу в любви с помощью чудесного таза, полного волшебной воды... и это было так похоже на сказку, в которой все обязательно живут долго и счастливо, и если уж и умирают, то непременно в один день, чтоб не горевать друг о друге!..
...А мама - она все понимает, потому что это Мама. Мама присела на корточки перед Нюшей, глотающей разом подступившие горькие слёзы, и сказала, очень серьезно глядя ей в глаза:
- На День Победы мы пойдем с тобой на аллею Героев, да? Мы возьмем цветы. Самые красивые, какие сможем найти, да? Самой волшебной красоты. И принесем их к памятнику... помнишь, около которого горит огонь? Ты еще спрашивала меня, может ли он когда-нибудь погаснуть, помнишь?
Нюша молча кивнула.
- Он не может погаснуть, никогда-никогда. Он горит, пока мы помним Ваню. И других солдат. Поэтому он и не гаснет, понимаешь?
Нюша посмотрела на маму. И на бабу Лиду, которая внимательно смотрела на них обеих, и вокруг глаз ее собралось много-много добрых мелких морщинок. И на Ивана с Аннушкой, которые все еще стояли перед у нее перед глазами.
- Глупости я у тебя спрашивала, - прошептала Нюша, сглотнув слезы. - Я просто маленькая была, и поэтому... Не может он погаснуть, ну совершенно же никак не может!..