Зашаркали по коридору тапочки, и Ирина с облегчением высвободилась из непонятного, обрывистого, серо-мутного утреннего сна.
В кои веки Гурий Данилович свершил что-то полезное, подумала Ирина, переворачиваясь на спину. Спала она всегда на животе, чуть ли не лицом в подушку, и Костя когда-то серьезно убеждал ее, что она рискует жизнью каждую ночь. А она в ответ несла какую-то вычитанную в случайном журнале околесицу о несусветной пользе гипоксии. И что если она и рискует еженощно своей драгоценной жизнью, то только из-за его, Костиной, непосредственной близости. А он невозмутимо соглашался, что да, близость у них действительно... вот и сегодня, например, была на редкость непосредственная... И получал подушкой по взъерошенной башке.
Ирина приподнялась на локте и посмотрела на супруга.
Константин Гурьевич уютно посапывал на своей кровати. Одеяло сползло на сторону, обнажив могучую волосатую ногу со сплющенной пяткой. На повернутом же в сторону Ирины затылке растительности было совсем негусто. Взъерошиваться давно уже нечему. А кожа на лысине какая-то неровная, в складочках. Как будто в трещинках. Обветрил, что ли?
Ирина фыркнула и повалилась обратно на подушку. Пусть кремом мажет. Детским. С ромашкой.
Послышался шум низвергающейся воды, и тапочки зашлепали обратно. Правильно, руки мыть не обязательно. Чего там. Не к столу.
Утро было воскресным, и можно было позволить себе поваляться. Но закон подлости работал безупречно: как раз сейчас-то валяться и не хотелось. В обычный будний день хлопнешь, предварительно пару раз промахнувшись, по кнопке мерзко дребезжащего будильника и думаешь: Господи, еще бы пару часиков не вылезать из-под одеяла - и ничего больше в жизни не надо! Скорее бы выходной, Господи! И Господь милостиво посылает выходной... а дурацкий организм отказывается полноценно пользоваться предоставленной милостью.
Ирина свернулась клубочком под одеялом: так должно быть уютнее. Может, подремлется еще.
Действительно, было уютно. И мысли потекли какие-то умиротворенные: об удачно купленном вчера свежем твороге, о письме от Катерины, о том, что Гавриловна в счет долга обещала отработать дежурство по лестничной клетке.
Творог и грязный подъезд исчерпались быстро, а письмо вспоминалось долго и со вкусом. Подруга охотно и с юмором описывала свою поездку в Финляндию, знакомство с "облезлым олигархером", как отрекомендовала его ядовитая Катька. "Может быть, следовало согласиться на его споньсерство?", - издевательски ударялась она в размышления. "Деньжищ-то у него явно полная мошна! Правда, подозреваю, что это единственная у него достойная внимания мошна..." Чертова Катька! Конечно, с ее внешностью можно позволить себе...
Тут же вспомнилось, как она еще в студенчестве выдавала что-то в этом роде, как раз про мошну... Ну да, в колхозе, на картошке, объявила во всеуслышание Леньке-Кролику... он как раз пытался клинья к ней подбивать... "настоящий мужик должен быть щедрым и ради женщины тряхнуть мошной! А ты? Разве что мошонкой!" Понятно, что тут же развернулась весьма скабрезная дискуссия по поводу кто, чем, зачем и с каким размахом должен тряхнуть...
Ирина полежала еще немного. Славно, но спать не хочется. А ведь был конкретный план: выспаться до упора, чтобы хватило на пару-тройку рабочих дней!
Константин всхрапнул и завозился в своей постели. Одеяло совсем сползло и обнажило вторую ногу вкупе с бледной дряблой ягодицей. Одежды на себе в ночное время он не терпит, что в какой-то степени и послужило причиной распада супружеского ложа на две раздельно стоящие кровати. Это, да еще его манера разбрасывать во сне руки-ноги. Шлепается эдак ночью на тебя такое, горячее и волосатое. И абсолютно бесчувственное: можно сбросить, смахнуть, стряхнуть с себя - послушно останется лежать там, куда скинули. На некоторое время. А потом опять тело рядом повернется и плюхнет на тебя свои детали. Чувствуешь себя тюфяком. Фу.
Одеяло с громким шорохом окончательно уползло на пол. Супруг не пошевельнулся. Ему всегда жарко. Мог бы и под простыней спать, к чему ему одеяло? А ей - пододеяльник стирать, гладить, мучиться.
Ирина вздохнула, поднялась с кровати, подняла одеяло, набросила на неподвижного мужа. Вернулась было к постели, но подумала секунду и ложиться не стала, наскоро застелила. Как была, в ночной сорочке, отправилась на кухню. Свекра она стесняться давно перестала. Чего уж там - почти девяносто. Или уже? Нет, кажется, еще почти.
Газ, чайник, кружка.
Надо купить электрический, сколько можно? Прошлый век. Хотя вот именно сейчас, когда не торопишься, даже приятно смотреть на голубой огонек под донышком такой вот старой закопченой посудины из прошлого века. Вот он набрал порцию тепла, ожил, зашумел, загудел... засвистел. Можно заварить пакетик. Это уже современный вариант: неопределенная чаеподобная пыль, упакованная в бумажку. С ниточкой. А потом использованный пакетик полагается бросить в чайничек для общего пользования. Пусть там еще помокнет, ибо не все его красящие свойства использованы. Плеснуть туда еще кипяточка... ну вот, теперь все правильно. Экономия соблюдена.
Чай выпит. Желудок согрет, а вот ноги озябли. Конечно, в сорочке и босиком - под открытой форточкой. А закрывать не хочется: больно уж воздух хорош поздней весной. Сиди да дыши. Вот только ноги...
Наподобие свекра зашлепала в спальню.
А вот и не буду одеваться! Выходной сегодня или нет? Имею право!
Скинула с кровати покрывало, снова нырнула под одеяло. А я вот сейчас книжку! Вечером сил не было, в глазах резь, - а сейчас-то!
Среди сброшенной одежды на стуле лежал томик Улицкой. Шурик, говорите? Искренне ваш, к тому же? Сюда его!
Как всегда, на первых строках очередной порции чтения - если книга хорошая - сладко заныло где-то в животе. Такая форма предвкушения удовольствия. И дальше - страница за страницей, глава за главой.
Зашевелился и проснулся муж; зевая и почесываясь, оделся, уполз в ванную, и там загудела колонка, захлестала в ванну вода, что-то звонко дребезнулось на пол. Снова зашелестел по коридору, почти не слышимый на фоне ванного шума, мучимый аденомой свекор.
Давно, лет пятнадцать назад, он, оговорившись, назвал аденому - диадемой. Хохот был немыслимый, а потом только так и стали называть. Диадема простаты. Украшение мужского организма.
На передвижение мужчин по квартире Ирина не реагировала, - читала. Конечно, "Шурик" - это не "Веселые похороны" и не "Казус Кукоцкого" - но все равно хорошо. Даже здорово. Так что Константин с его намеками на завтрак пошел себе в кухню. Самообслуживаться. Выходной, батенька!
В кухне звякала посуда, что-то опять падало и раскатывалось по полу. Слышались приглушенные слова явно крепкого содержания. Потом все звуки заглушил включенный телевизор, - Гурий Данилович сильно недослышал, но телевизор любил истово, особенно предпочитая канал "НТВ" с его бесконечными передачами про криминал. Сейчас, в воскресное утро, старик выбрал что-то детское, и квартиру заполнила плотная масса утомительных мажорных звуков: смех, аплодисменты, бесконечные крики и визги, надрывный голос ведущего. Наслаждаться Улицкой становилось все трудней, если не сказать - невозможно.
Ирина отложила книгу, прикрыла глаза. Ей-богу, с удовольствием еще бы повалялась... если бы не эти телевизионные вопли. А сказать ничего нельзя: свекор плотно сожмет губы, утянется в свой угол и будет там демонстративно молчать. Даже в туалет будет ходить в два раза реже, - и как он со своей диадемой об этом так договаривается?..
А Костя тоже сожмет губы, но не замолчит, а полезет со своими нравоучениями, и начнется пошлейшая семейная сцена с повышенными тонами, размахиванием рук, перетряхиванием старых обид и грехов, когда уже давно забылся первопричинный глухой дед с его осточертевшим орущим телевизором. А об отдыхе и вовсе можно будет забыть, погиб выходной. Это даже представить себе страшно - попросить убавить звук телевизора!
Выход был один, и был он радикальным: прочь!..
... На низенькой лавочке у подъезда уже дежурили неизменные старушки.
Ларионовна с первого этажа смотрела выцветшими глазами в неопределенное пространство. Скорее всего, уже куда-то внутрь себя. На внешнее она реагировала слабо. К лавочке ее выводила невестка, - укладывала на жердочки плоскую истертую подушечку, усаживала, покачав за иссохшие плечи - проверяла устойчивость. Или усидчивость? В общем, убедившись, что бабку не снесет на землю первым же хлопком тугой подъездной двери, невестка отправлялась восвояси, освобожденные от лишнего жильца.
Рядом с Ларионовной пристроилась старуха Угораева, мелкая, чернявая и злющая. Своих внуков у нее нет, зато она твердо знает, что все чужие на свет народились с совершенно конкретной программой: хулиганить и гадить. Последнее слово у нее в лексиконе одно из самых употребляемых.
Возле злющей Угораевой ерзает Талызиха. Эту вечно распирает желание общаться: с соседями, прохожими, бродячими собаками. За неимением собеседников она успешно общается сама с собой. Ирина лично наблюдала, как она, сидя в полном одиночестве, скороговоркой что-то вещала в пространство, размахивая руками и перебивая сама себя.
Последнее, боковое, место на лавочке занято какой-то незнакомой Ирине бабусей. Она плотно заключена в суровое пальто с огромными костяными пуговицами времен НЭПа. На голове совершенно не соответствующий пальто яркий цветастый платок, вполне новый. Наверное, на восьмое марта подарили, мимоходом подумалось Ирине. Придерживая рвущуюся из рук дверь, поздоровалась с престарелой компанией, - громкое "добрый день!" с коротким кивком головы на всех.
Она еще успела услышать торопливый комментарий Талызихи: "А это вот с нашего четвертого, муж у ей такой широкий, серьезный мушшына, и сынок в армии как второй год... так что ли, Лидия?.." Лидия - это, значит, Угораева.
Что ответила оказавшаяся Лидией Угораева - Ирина уже не услышала. Небось та подтвердила, что да, как же, в армии по второму году, и слава Богу, хоть этот по двору не носится, не гадит, как эти... И далее бесконечный список гадящих, - поквартирно.
Уже шагая по Курчатова, Ирина сообразила, что Вероника, к которой она собралась было нагрянуть, скорее всего, не дома сейчас, а уехала к дочке, с которой наконец помирилась, о чем восторженно и повествовала на днях на работе в обеденный перерыв. Дойдя до Вероникиного дома и без толку проторчав у закрытой двери, прислушиваясь к дребезжанию звонка в недрах пустой квартиры, она убедилась в справедливости своего предположения.
Больше днем в воскресенье экспромтом нагрянуть было не к кому.
Были, конечно, еще Комаровы, но до них добираться с двумя пересадками; да еще по случаю воскресения может дома оказаться зять Гоша, а это уже и вовсе никакого отношения к приятному времяпрепровождению не имеет.
А хотелось именно-таки приятного. Выходной все-таки.
От нечего делать - почти без денег! - зашла в магазин. Вернее, это раньше был магазин, рядовой универмаг, а теперь - торговый центр "На Курчатова". Названия такого типа неизменно вызывали у Ирины стойкую ассоциацию: Я. Гашек. "Похождения бравого солдата Швейка".
"На Курчатова", так "На Курчатова", подумала Ирина. Хорошо хоть, что не "У Курчатова".
Центр представлял собой ряды отсеков, торгующих ширпотребом. Иногда ширпотреб помещался на вычурно оформленных стендах, многократно повышался в цене и отгораживался от покупателя дополнительной стеклянной стенкой. Тогда отсек назывался смешным детским названием "бутик", и заключенные за стеклом вместе с товаром тощие барышни взглядывали на входящих в их святилище явно неплатежеспособных посетительниц с убийственным пренебрежением.
Ощущать на себе такие взгляды Ирина не любила, поэтому зашла в один из простых отсеков, сплошь завешанный немудрящими блузами. Продавщица, средних лет миловидная женщина, разговаривала по мобильному телефону. Появлению потенциальной покупательницы она заметно обрадовалась, телефончик тут же сунула в карман, пообещав абоненту перезвонить попозже.
Этот прерванный из-за нее разговор заставил Ирину, чувствуя себя самозванкой, сосредоточенно оглядеть ненужные ей одежды. Кое-что даже показалось ей симпатичным. Продавщица профессионально уловила интерес, принялась рекламировать качество ткани и пошива, настойчиво уговаривать примерить ту или иную модель.
- Да вы только наденьте, - убежденно уговаривала она. - Иногда на висящую смотришь - вроде ничего особенного, а примеришь - как на тебя сшита, век бы не снимала! Вешалка - это и есть вешалка, что с нее взять? Ну, кроме этой самой блузочки... А женская фигура - это, сами понимаете...
И она лукаво улыбалась, как бы намекая на особые, видимые только ей, прелести Ирининого телосложения.
Ощущая все большую неловкость, Ирина кивала головой, мяла в руках чужую, неношеную ткань, даже высказала сомнение по поводу современности формы воротничка и уместности каких-то вытачек. Примерять она ничего не соглашалась, и продавщица почувствовала неладное, интерес ее к посетительнице таял на глазах.
В этот момент в отдел зашла еще одна женщина в сопровождении утомленного и раздраженного мужа.
- Ну и что ты здесь собралась смотреть? Видишь же, сплошная химия! - сразу объявил отягощенный хозяйственной сумкой супруг.
- Отчего же химия, - обиделась за товар продавщица. - Вы посмотрите сами: вискоза!
- А я чего говорю? Вискоза... Конечно, химия. Аллергию себе покупать за свои же деньги!
- Вискоза - это не химия, - упорствовала продавец. - О чем вы? Это же целлюлоза, натуральный продукт!
- Какая, на фиг, целлюлоза, - бумага, что ли?! Лишь бы продать, наговорят чего угодно! Нашли дураков! Лара, пошли отсюда! Слышишь, нет?..
Не дожидаясь супруги, возмущенный муж удалился, громко бормоча себе под нос:
- Вы извините, - неуверенно обратилась продавец к женщине, невозмутимо продолжающей рассматривать блузы, - как-то неудобно получилось... у меня и в мыслях не было...
- Да бросьте вы, - отмахнулась та. - Вечно он что-нибудь... Вот эту, зелененькую, я померю, пожалуй. Они у вас как, маломерки или в размер?
Начинался нормальный, вдохновляющий обеих процесс. Ирина потихоньку ретировалась.
Химически озабоченного мужа она больше так и не увидела.
Пройдя "На Курчатова" насквозь, Ирина вышла на улицу. Идти уже никуда не хотелось.
Возле перехода долговязый подросток ткнул ей в руку какой-то рекламный лист, она послушно взяла. Перебравшись через дорогу, рассмотрела: "СТАНЬТЕ ПОТРЕБИТЕЛЕМ НАШИХ КРЕМОВ", требовала некая фирма с умопомрачительным наименованием "Биопомощь телу", "И ВЫ ПЕРЕСТАНЕТЕ СОМНЕВАТЬСЯ В СВОЕЙ ВНЕШНОСТИ!"
Ирина задумалась, сомневается ли она в своей внешности. Определенные сомнения, конечно же, были. Ну, не настолько серьезные, чтобы просить о помощи... тем более, о биопомощи... Она остановилась и прочитала дальше. "Биопомощь" настойчиво предлагала ей кремы буквально для всех частей тела. Список прилагался. Не забыты были даже "зоны подмышечных впадин" и "межпальцевые промежутки ног".
Ирина уверила себя, что как раз в подмышечных впадинах и межпальцевых промежутках она уверена, как ни в чем другом, и решительно отправила "биопомощь" в ближайшую урну.
Свернув с оживленной улицы, она вошла в мирный покой небольшого скверика. Как положено, здесь по дорожкам носились расстегнутые по случаю заметного потепления и энергичного движения дети, но их топот и крики почему-то нисколько не раздражали, в отличие от недавних телевизионных.
Пара юных модно одетых мамочек прокатили навстречу одинаковые коляски со спящими младенчиками.
На сдвинутых - одна перед другой - скамейках, забравшись ногами на изгвазданные сидения и усевшись на гнутые спинки, прихлебывала пиво компания подростков. Бутылок было мало, и они ходили по кругу. Девчонки то и дело хохотали, откидывая головы назад и старательно выпячивая юные упругие бюсты, пацаны старались говорить басом и сплевывать через плечо с максимальной независимостью. Совсем юная была компания. Удивительно было, что никто не курил.
Пройдя дальше по аллейке, Ирина обнаружила пустую скамейку. Она пожалела уже было о выброшенной рекламе "Биопомощи", - та была достаточно солидного размера, - но тут же обнаружила оставленную кем-то газету. Аккуратно расстелив ее, Ирина села и прикрыла глаза.
Вот тут-то бы и достать из сумочки Улицкую, остро пожалела она.
Было легко и спокойно. Где-то кричали телевизоры, и чей-то суровый муж боролся с плохо изученной химией, а свой муж занимался неизвестно чем, и это не имело никакого значения, и где-то Вероника обнималась, а может, уже и снова ругалась со своей непутевой, как и она сама, дочкой, а Комаровы интеллигентно терпели дурака зятя, и Угораева кляла современную молодежь, а Талызиха ей с готовностью поддакивала, а кто-то мучался сомнениями по поводу бархатистости своих подмышечных впадин или эластичности межпальцевых промежутков, но это было уж и вовсе где-то в другой, чужой и бессмысленной, жизни.
И Ирина поняла, что воскресный день ее не пропал, потому что оказалась она сейчас здесь, и именно это и значит - в нужное время и в нужном месте. Вот только не догадалась взять с собой хорошую книгу... Но будут другие дни, и другие выходные, и можно будет оставить за бортом и утомительную работу, и не очень ладный дом, и даже сомнения в своей внешности, и все будет славно и хорошо.