Если бы не клятая река, разлившаяся после того клятого ливня... На скользких камнях сразу двое подвернули ноги, а Дук вообще утоп. Побрёл позже других, оступился, да под грузом своего мешка и грянулся. Угадал затылком об камень, очень просто. Так угадал, что густо поплыло красное вокруг, а Дук разом глотнул воды и больше не дёрнулся.
Тут же на берегу барахлишко его поделили, ну, и одежу, конечно. Регун получил плошню, старую, с трещиной по краю. И ещё рукавицы, что достались Дуку с последней стычки.
Завалили камнями голое плоское тело, ушли.
Не быстро пошли, - двое-то захромали. Да ещё Нежа со своей скрутью... тоже дрянь ходок. Так что на ночь встали Прохожие раньше обычного.
Регун устать за день не успел, потому спать не торопился: лежал, замотавшись в накидку, глядя сквозь ветви в злое небо. Там как раз выпятились глаз-на-глаз Рваный Пёс и Подрубок. Мелкое облачко прикрыло ненадолго морду Пса, а после она высунулась словно бы еще оскаленнее, еще жутче. Регун прищурил один глаз, другой, - Пёс дернулся в сторону отшатнувшегося Подрубка, потом отпрыгнул назад. Регун давно знал этот фокус, с малолетства.
Заставив звёзды ещё попрыгать, он натянул на лицо угол накидки. Захотелось вспомнить вчерашнее, поиграть с собой. Раз уж на небе развиднелись злецы-бойцы, и на земле самое их время.
Вчера ватага удачно вышла на небольшое селенье. Хотя, какое там селенье - выселок, едва обустроившийся. Десяток домишек, огороды...
Увидал их мальчонка, собиравший дряблую ягоду по ручью. Бросил свою плетенку, метнулся к домам, завопил отчаянно. Да что вопить? Пока кто из старших подхватился на зашиту, Прохожие уж были на окраине.
Косматый у крайнего дома мимоходом зашиб смельчака, подлетевшего с лопатой, и пошло веселье.
Шулей, Копша, Гозя - эти сразу исчезли из виду: им ловчей по домам. Кого они там на месте успокаивают, кого уже на улице остальные прихватывают. Сам Регун, по обычаю, бросил свой мешок в приметном месте, чтоб потом легко найти, и налегке - с дубинкой и ножом - неторопливо двинул по выселку.
В этот раз не было у него того бешеного азарта, который накатывал, когда схватка случалась серьёзной. Эта добыча была лёгкой, простой. Даже для такой небольшой ватаги Прохожих, как у них, - в неполных три ладони. Так получилось после расхода с Замогой: с тем ушли семь ладоней.
Маловато людей у Косматого - ничего, зато все не из худших. Разве только Нежа... А для жалкого выселка и такой ватаги довольно.
Да, легкая, простая добыча.
А азарта не было. Была - уверенность: будет сегодня жратва, тёплая ночёвка и бабы. И ещё дело было: новые штаны нужны, разодрались свои от пояса и до самого колена. Не поправишь такое. Лоскутом обмотал Регун штанину, чтобы вовсе не заголиться. Гозя хохотнул было, но огребся: с Регуном не пошутишь. Ухо до сих пор у Гози, как лист толстомяски, и цветом и видом.
Пока думал про штаны да лоскут на ходу поправлял, углядел он тогда, как с ближнего домишка через огород к лесу припустила баба: один детёныш в руках, другой сзади за юбку схватился. Бежмя бежит, без оглядки. Одна-то, глядишь, и успела бы, а с приплодом куда ж ей, дуре?
Регун догнал дуру у первых деревьев. Сильно не торопился: штаны б не потерять. Опять же дубинка подмышкой.
Ребятёнок, что за подол цеплялся, едва семенил. Да и баба уже задыхалась, воздух хватала шумно, с хрипом, громче даже, чем вякал тот, в пеленках, на руках.
Регун бить не стал, просто рявкнул так, что малой враз от подола отцепился, споткнулся о корень и шлепнулся наземь. Заскулил. Баба с ноги сбилась, обернулась, и он увидел безумные выпученные глаза и разинутый рот. В годах уже, не девка, но и не старуха. Из-под сбившегося вбок платка волосы рыжие, яркие. В этих краях много рыжих.
Регун осклабился, нож привычно сунул за пояс, дубинку перехватил поудобней, - довольно и её. Не отводя оценивающего взгляда от бабы, быстро, не целясь, махнул по скулящему. Эх, неловко махнул: тот зашёлся визгом. Ударил ещё, уже прицельно, наклонившись. Чвакнуло, визг оборвался.
Думал, заголосит баба, но у той дыхания не хватило. Голову запрокинула, воздух кусает, горлом клокочет. А младенец - тот наоборот, криком зашёлся. Видать, сдавила его вболь.
Регун тряхнул головой, выгоняя крик из ушей.
Баба медленно, как опоенная, стала пятиться от него: нога за ногу, нога за ногу... Будто сможет так вот уйти! Регун захохотал, шагнул к ней, свободной рукой дернул за пелёнку - и порвал. Цепко держала баба своего детёныша. Тряпка повисла, из-под неё розовое, гладкое. Ножонка дрыгается.
А крик по ушам бьёт, надсадный, аж дребезжит.
Второй раз Регун схватил уже ловчее: за ножонку. Рванул, качнул в руке, примерился к ближайшему дереву. Тут-то получилось с первого раза. Отшвырнул в сторону. Теперь ничто не раздражает, не отвлекает. Можно заняться бабой. Ха, с драными-то штанами легко сразу к делу приступать...
... Регун хыкнул, крутясь под накидкой, распуская завязку на новых штанах. Хорошие штаны, целые, почти не ношеные. Нежа добыл. У него такое уменье - не столь биться, сколь рыться. Всё, что есть дельного, сыщет, только пусти. Скверный он, Нежа, смердит от него: такая уж это хворь, скруть, дрянная. Вот, чтоб не прогнали его, старается услужить всем. Ну, и пусть пока. И варит он вкусно, травки знает. Пусть.
Распустил Регун пояс, устроился поудобнее. Начал со вкусом, подробно вспоминать, как давил рыжую. Пока остальная ватага ломила по выселку, он брал то, чего тогда хотелось больше жратвы и добычи.
... Орать он ей не дал. Наслушался детёнышей, хватит. Сразу рот обрывком пелёнки заткнул. А торопиться не стал, долго возился жадными пальцами: и по ней, и в ней. У него, у Регуна, своя потеха, неспешная, так слаще.
А давить - не ловить, тут ловкость не требуется. Сопротивление он убрал привычно: сломал бабе палец. Забилась, задохнулась, зато потом подчинилась полностью. Поняла, что он и остальные - так же, если что. По одному. Так что делал, что хотел. Даже когда уже и не хотел, тут у него тоже своя потеха придумана...
... Он еще долго сопел в темноте, доигрывая недавнюю историю про рыжую. Брызнул мужским на землю. Белый коряшник здесь теперь вырастет, ежели не врут.
Пора было спать. Хорошо вспомнил, хорошо поиграл.
Хорошая была вчера добыча, легкая и простая.
Хорошую бабу он вчера давил, крепкую и мягкую, с молочными грудями.
Потом зарезал, конечно.
Засыпая, он улыбался.
Под утро упал туман: невиданно густой, какой-то будто липкий. Проснулись все разом, закашлялись, заругались. Копша завёл своё, мол, зря они в этот задальний край шли, здесь и реки дрянные, и туманы дрянные, и добыча дрянная.
Спорить с ним не хотелось. Туман и взаправду был дрянной. Да ещё никак не разжигался огонь, угли оказались мокрыми, как и хворост, оставленный с вечера у костра.
Косматый буркнул собираться и идти. Сам первый закинул мешок за спину, и Регун заметил, что дубинку свою взял он по-боевому, а не по-походному. Сделал так же, пристроился за ватаганом след в след. Не потеряться бы в этой дрянной мути. Рядом пристроился Чолобан, тут же и Нежа. Гляди-ка, и вони не слыхать сквозь клятый туман!
Так и шли, касаясь рукавами, с дубинками наперевес.
Как-то остро чувствовалось, что их мало, всего три неполные ладони, потерявшие очередной палец у вчерашней реки.
Откуда знал сейчас Косматый, куда вести свою ватагу - поди спроси. Так не зря ж он ватаган у Прохожих, за чутье своё и отчаянность. Для него голову кому снести - что камушек с дороги пнуть, а ведёт он своих так, что завсегда они смогут и подхарчиться, и пододеться, и всякой нужностью обзавестись. Где поселенье заломят, где путников. И - дальше, ходом, нигде не задерживаясь, потому - Прохожие.
Замога водил сначала хорошо, а потом как-то кружить начал. Стали повторяться и места, и селения. Косматый слово поднял про то, что неладно это для Прохожих, да после того слова пришлось ему идти в расход. Расход неровный, конечно: сколько с Замогой ушли - и сколько с Косматым! Ну, да все ватаги с малого начинаются.
А Косматый водит ладно. Гляди, и в тумане не собьется.
Давно пора бы рассеяться проклятому, шли уже и час, и второй. Чтоб Нежа и слабоногие не отстали, ватаган сбавил ход, а туманище всё стоит стоем. Как бы не гуще даже стал.
Но вот расступилось впереди, да не туман, а деревья. Вышли на открытый склон. Косматый остановил ватагу, приказал зайти обратно в лес и ждать там, когда развиднеется. Не бывает же тумана с утра до ночи!
Затянулись под деревья, принялись ждать. Костер так и не удалось зажечь, хоть убей. Сидели молча, зло. Не так устали, как надоела промозглая сырость. Горячего хлебнуть хотелось.
Наконец, туман как-то ослабел: вокруг словно поплыли клочья мокрого скатанного пуха. А после потянуло ветром, и враз всю муть унесло, как и не бывало. Все, не сговариваясь, поднялись на ноги; кто-то длинно выругался, кто-то с досадой плюнул. Шулей присвистнул удивленно.
Перед ними был давешний выселок. Два горелых дома по краю, где Щека с Прутом похозяйничали. Заваленный навес у колодца. Дерево корявое. Точно, тот самый выселок. Да откуда ж он в этой стороне? Полный день вчера отходили, а нынче вполовину меньше, да тихоходом! Как случилось вернуться?Опять же, где та река, что Дука прибрала?
Скребли в затылках, поглядывали на Косматого. Тот молчком оглядывал всё кругом, что-то себе соображал. Как бы и не удивился, да поди пойми его, так или нет.
Долго оглядывал, долго молчал.
Шулей первым не выдержал, спросил:
Чего делать-то будем?
Ватаган глянул коротко, в прищур, и снова оглядываться стал. Но сколько ж можно молчком молчать? Заговорили, мол, надо бы зайти в поселенье, печь запалить, обсохнуть да пожрать. Раз уж заплутали в тумане. Там и крыша, и дрова, чего решать.
Загудели нетерпеливо.
Косматый словил нас себе взгляд Регуна, кивнул ему, мол, подойди. Подошёл.
Сбегай-ка туда, - мотнул головой в сторону выселка ватаган, - глянь. Барахлишко здесь брось. Легким сбегай.
Да что там глядеть-то, - начал было Регун, но под взглядом Косматого осекся. Подошёл к здоровенному пню, свалил на него свой мешок. И дубинку положил, нарочно. Хотел было нож воткнуть, но не стал: без ножа какой ватажник? И пошёл, медленно, вразвалочку. Не ослушался, при том своё установил. Вот ещё - "сбегай"!
Но по склону само шагалось быстро. Хоть и не круто, а вниз, так что враз оказался Регун в самом выселке.
Обошёл первый домишко, завернул к второму. Тут же чуть не споткнулся о мягкое, едва успел перешагнуть. Парнишка лет десяти, лежит навзничь, глаза под лоб закачены, рот перекошен. Руки к животу прижаты. Чудно: рубаха разодрана, под ней сизое видно... а крови нет.
Покрутил Регун головой озадаченно, пошёл дальше.
Ещё двоих увидел, мужика и бабу. Хозяина завалили у крыльца, самое обычное дело - раскроен череп дупинкой. Теперь уж не определишь возраста, но по сложению - немолодой был, это точно. Бесстыдно лежит, голый ниже пояса. Уж не с него ли Нежа для Регуна штаны стянул? Вполне может быть.
А баба и точно совсем уж немолодая. Кто то из Прохожих старухой не побрезговал: рубаха разодрана напрочь, подол юбки изгваздан. Что ж, не всякому же такая достанется, как та рыжая... Регун довольно хмыкнул, вспоминая.
Заглянул в ближний дом: раскидано всё, изломано. Дитячья колыбелька на бок завалена, пустая. Не отсюда ли его рыжая убегала? Впрочем нет, это другой край выселка. Не она.
Оказалось, и впрямь не она. Хозяйка нашлась тут же рядом, возле печки. Дышит еще, что ли? Толкнул ногой... нет, показалось. Какое тут дышит. Это не она, детеныш. Шевелится под лавкой, поскуливает. Сам забрался или баба прятала? Подходить и глядеть не стал, пусть скулит. Недолго уж, всё равно.
Другое озаботило: отчего бы ни на ком так и не видать крови? Головы разбитые, животы вспоротые... грязное дело, мокрое. День уж миновал. Обычным ходом тут и мухам раздолье, и птицам, и зверьку лесному. Много их, любителей. А тут - тихо. И как-то... чисто.
В соседний дом Регун заходить не стал. Чего там глядеть: как раз в нем они всей ватагой и ночевали. Ели, делили добычу, спали потом. Копша еще приволок ночью девчонку, где только сыскал... Костлявая - жуть, и косоглазая до смешного. Не пойми, куда смотрит. Давили её уж без особой охоты, так, больше для забавы. Косматый озлился потом, что спать мешают, выволок девку во двор... ох, и визжала она там... но недолго.
Ну, и заснули все.
Регун обошёл кругом выселок: тихо. Да и чему бы тут быть?
Вышел к колодцу, руками замахал, свистнул в четыре пальца. Сейчас ватага подвалит... захватят его мешок или самому подниматься?
Но никто не подваливал.
Регун присмотрелся: не видать людей между деревьями. Куда их унесло? Что еще надумал Косматый?
Ругнувшись, побрёл наверх, к лесу. Тут выругался опять, но уже куда злее и оборотистее: не было никого, и следа не было. Ни примятой травы, ни ломаных веток. Даже и пня того не было, где оставил мешок и дубинку! И вроде, вот оно, место, с которого на разорённый выселок глядели, отсюда он и зашагал по склону... а вроде, и не то место. Выселок тот, а лес не тот. Ладно, ватага могла уйти, но не захватила же она с собою и пень?
Бродил долго. Свистел, орал. Зашёл было в лес, но вышел назад. Куда толкаться-то, в какую сторону?
Почему-то потеря пня озадачила больше всего. Ходил и искал этот клятый пень, словно от него вся жизнь зависит. Три пенька нашёл, да всё не те.
Что ж это?!
Тут наползли сумерки. И рано бы им, но - темнеет, и темнеет скоро. Как давеча туман, так сейчас эти сумерки - неожиданно и странно.
Делать нечего, вернулся Регун в посёлок. Решил: переночует под крышей, а там видно будет. А что ещё он мог решить?
Жратвы по домам набралось изрядно, даже и после ватажного веселья. Наелся, устроился со всем удобством. А спать неохота. Непривычно так-то, в одиночку да под крышей. Вышел на крыльцо, поглядеть на привычное небо, да только не узнал ни Подрубка, ни Рваного Пса. Вроде, Змей на месте, и Гнутая Стрелка... а этих нет.
Посидел еще на крыльце. Неладно как-то. Спустился, оттащил косоглазую подальше в огород. Уже и не удивлялся, что крови нет нисколько, вроде как привык уже.
Еще посидел.
Тишина какая-то ватная, как в том тумане; так и хочется крикнуть во всё горло, или дубинкой ахнуть по чему-нибудь... А и ахнуть нечем. Пропала та дубинка вместе с клятым пнём, да и с клятой же ватагой.
Без дубинки обошёлся: подхватил во дворе дрын потолще, да и ломанул несколько раз по поленнице. Как-то полегчало. Из рассыпавшихся дров сгрёб охапку, поволок в дом. Потом сидел у печки, в огонь глядел. Дело привычное, ладное, хоть у костра и лучше.
Сунул поленце в топку, завалился рядом на полу. Так, тряпья накидал под спину, и довольно. Полати эти - дурь одна, бока только мучить.
Спать не получалось. Тихо кругом до странного: не скрипнет нигде, не ворохнется никто. Мышей тут, что ли, нет? И со двора мёртвая тишь, хотя оконца все напрочь вышиблены: вчера душно показалось, всей ватагой в одном доме. Но заснули тогда быстро, легко - умаялись, натешились.
А сейчас другое.
Однако, потихоньку сон пришёл. Регун перестал прислушиваться к тишине, размяк, засопел. Широко раскинул ноги в новых штанах, одна рука под головой, другая - наотлёт - нож сжимает. Мало ли что.
Отчего проснулся - сам не понял. Точно знал: не голос, не скрип, но что-то близко двинулось. Махом перекатился на четвереньки, нож в кулаке, замер.
Щёлкнул уголёк в печке, а больше ничего.
Бесшумно, по-звериному, ступая, Регун заглянул в комнату. В ту ночь здесь Косматый спал и ещё трое, остальные все в кухне тогда набились отчего-то. Нежу только во двор выгнали, это до той костлявой еще...
Всё время вспоминалось, что да как тут было. Как будто так можно было вернуть пропавшую ватагу!
Но был он один... или не один? Регун снова то ли кожей, то ли нутром почуял кого-то рядом. Осмотрел комнату, выглянул в окно. Ни ветерка, ни шороха, ни крика ночной птицы.
Он не стал возвращаться в кухню, снова вышел во двор, крепко сжимая нож. Отошёл на открытое место и уселся прямо на землю. Оглядывался, слушал. А что слушать? Есть только свое дыхание, шаги, шорох одежды. А замрёшь - и словно оглох. При том это ощущение чужого присутствия... Даже не то, чтобы страшно, а жутенько.
Регун сидел, пока не устали ноги. Поднялся, потянулся с хрустом, почесал в паху. Зевнул.
И вот тогда из огорода вышла костлявая.
... Крысу он убил одним броском. Нож пришил её к полу, пробив брюхо. Живучая тварь ещё долго извивалась в скользком мотке своих кишок. Он стоял и равнодушно смотрел. Выдернул нож, покрутил его в пальцах, сунул за пояс.
В дверях появился Биб. Как обычно, с трудом уставил взгляд на Регуна, едва заметно шевельнул губами.
Знаю, пора, - кивнул Регун. - Иди, я сейчас.
Похлопал парнишку по плечу.
Тот медленно развернулся, старательно придерживая живот растопыренными ладонями, зашаркал босыми ступнями. На крыльце, по обыкновению, повернулся боком, чтобы, спускаясь, не наклоняться вперед. И как всегда, Регун с трудом удержал себя от желания толкнуть его, сшибить с размаху.
Как-то не удержался. Биб полдня собирал в утробу развалившиеся по двору потроха. Нужны они ему... И ведь не заставишь выкинуть.
Выждав, пока мальчишка сползёт по ступеням, Регун вышел на крыльцо. Тут же из-за угла дома высунулся Хача. Радуется, чуть ли не подпрыгивает. В дом ему нельзя входить, так он выжидает во дворе. На глаза попасться, пальцем дотронуться. Если далеко, он оторванную руку берет целой и так дотягивается, ловкач. Урывает лишнюю порцию тёплой силы.
Регун не обижается. Убыток невелик, а Хача ему нравится. Шустрый малый, хоть и однорукий. Да и то сказать, вторая рука всегда при нем, так что почти целый.
Мимоходом коснувшись Хачи (радость! восторг!) Регун двинулся в обход своих владений. Да, тесновато, но надо подождать, он знает. Когда-нибудь сюда придут гости. Может быть, те, что бросили его здесь.
Жалкие глупцы.
Он их почти не помнит, да это и ни к чему. И не важно, помнят ли они его. Они узнают его нового. И уйти от него не смогут: от него и его мертваков. Сначала не смогут, а потом не захотят. Только он сможет держать их тёплой силой на этой стороне, а на ту... на ту они вряд ли захотят.
Он захохотал, вспомнив старую Тло.
Как она своим тухлым телом пыталась соблазнить его, вымолить касание! Он так же хохотал тогда, глядя на наказанную, разлагающуюся на глазах...
Не сметь прекословить Хозяину. Посвященному.
Не сметь.
Он обошёл свой выселок, свой город, своё царство. Касался рукой выходящих из тени. Удерживал на этой стороне: они нужны. Когда их станет много, он будет выбирать. Когда их станет много, он поведёт их... а пока надо ждать.
Ночью он позволит придти Рыжей.
Хыкнул, предвкушая.
Зря он тогда перерезал ей горло: теперь, если туго не обмотать шею, голова откидывается назад. Это забавно, но отвлекает. Может даже пройти охотка, а это бесит.
Регун вернулся в дом. Отпихнул ногой дохлую крысу, она пискнула, засучила лапками. Зря тронул. Сел в угол, стал глядеть на тварь. Она оказалась куда разумней Биба: покрутившись на месте, изогнулась, отгрызла себе кишки и, облегченная, убралась с глаз. Завтра будет крутиться под ногами, выпрашивать пинка. Ладно, он пнёт. Умная зверюга, пригодится. Пусть будет.
... Ватага сбежала по склону: с криками, свистом, гиканьем.
Выселок встретил тишиной. Дома брошенные, мёртвые, хотя - в одном из них теплилась печка. Огороды заросли дикой травой, но тропки через них были пробиты, и тропки те были хоженные. Не лапами, ногами.
Неладно здесь. Да и брать-то нечего.
Прохожие с досады решили запалить выселок, а для начала развели костер в одном из дворов. Устроились вокруг, все без малого пять ладоней, - кто снедь из мешка вытащил, кто просто в траву завалился. Котёл пристроили, горячего хлебова на дорогу устроить.
Ватаган Бурий, да двое с ним, надумали ещё раз кругом по селению пройти.
За ближним же домом шебархнулось что-то в траве. От брошенного камня выметнулась под ноги здоровенная крыса. Ватаган швырнул дубинку, попал. Крыса упала на бок, забилась, и стало видно пустое вкось распоротое брюхо со свисающим обрывком кишочки. Разглядеть себя тварь не дала, - тут же подскочила и умчалась.
Поблазнилось?
Плюнули, вернулись к своим.
Варевом занимался старик Вертляга . Слабоват он, конечно, с ватагой ходить, но больно ловок и варить, и знахарить, и рассказки болтать. Вот и таскали деда с собой, не гнали.
Спросили старого, видал ли когда, чтоб потрошеный зверь бегом бегал.
Тот и ответь, что сам не видал, зато слыхал, что бывает такое. И зверь бегом бегает, и человек ходом ходит. При том тянут сдохлые силу из живого, а тот живой уж тогда не простой человек, а выклятый. Приходит тому выклятому знание и умение, как силой своей кормить нежить, а от неё мёртвую силу брать. Так и кормятся, пока тот выклятый всю свою силу не отдаст и совсем мертваком не сделается. И ежели у них новый выклятый не появится, всем им полная погибель.
Они не опасные, те сдохлые, - болтал Вертляга, намешивая варево. - Тихие они, слабые. А выклятый только попервоначалу злой да резвый. А потом всё слабее да дурнее. Среди сдохлых-то скука, небось, станешь дурка дуркой. Это ж не ватагу Прохожих, вон, водить, тут-то какая голова нужна, скажи!
Не упускал старик случая ватагана умаслить.
Ты за мою голову не берись, - осклабился Бурий. - Ежели всё знаешь, так скажи, на что они нужны, те выклятые с их мертваками. Когда один конец и им, и прочим сдохлым.
Вертляга попробовал с ножа варево, сплюнул.
На что они нужны - ты у этого их, у главного мертвака спроси. Вот он-то злец так злец, не нам чета. Мож, жалеет он своих, сдохлых-то. Вот и дает им ещё чуток землю потоптать. А мож ждёт, что объявится среди выклятых такой уж злец, который столь силы с мертваков сберёт, что выйдет ему равный друг и боец. Тож, смотри, наберёт с таких себе ватагу, да и пойдёт нежить на живое воевать. Вот тогда всем и нам будет...
Тут боевой старик толково объяснил гогочущей ватаге, что именно и с какого боку устроит ватага нежити тем, кто не успеет вовремя помереть.
Добавили ещё и от себя, много знатоков нашлось.
Но прикончив хлебово, заторопились: не хотелось встречаться с мертваками, пусть даже слабыми. Мало что старик болтает, а крыса-то бегала быстро, и дубинка её не убила. Где-то же есть тот, кто печку грел? Вон, поленница вся разобрана. Опять же тропки.
Запалили дом с печкой. Не враз, но загорелся.
Подхватились, пошли. По склону в оглядку, а там уж ходом. Прохожие, а как же.
Как-то никто не заметил, что не все ушли. Мордан, как поджигали, круг дома бегал, а со всеми не выбежал.
Теперь лежал тихо в густой траве, молчал. Рядом сидел Регун, тоже молчал. Трогал сдохлого, шевелил. Кровь натекла у Мордана под колотой спиной, сразу в землю ушла, а видно, что текла. Рубаха вся промокла, да и изо рта струйка по шее пробежала.
Когда ушла ватага, выползли мертваки из тени. На зарезанного не смотрели, видно, чуяли, что не подняться ему. Брели к Регуну, касались без спросу. Скалились злобно, не получая тёплой силы. Кто уходил прятаться по-привычному, кто тут же замирал, среди травы.
Крыса на колени выклятому забралась, затаилась. Потом быстро сбежала, только хвост мелькнул. Сумела, тварь, последнюю каплю силы на себя стянуть, много ль ей надо?
Регун повалился на спину. Мертвак среди мертваков, не достигший перерождения. Не сумел. Эх, не сумел. Почему: много отдавал или мало брал? Что-то он тогда не понял, не дослышал... не узнать теперь.
Не быть ему в неживой ватаге, равным среди равных...
... Рыжая шагала по склону. Быстро, легко. Затылок привычно придерживала рукой. Можно уходить, выклятый пуст, как сухой колодец. Она сумела выбрать из него всё, научилась держать в себе тёплую силу, носить её в логово. И мёртвую силу сумела хранить, не отдавать. Глупец не понимал ничего, когда звал её каждую ночь. Наполнял силой, сам не чуя, что творит.
А она всё смогла. Потому что знала, зачем.
Рыжая ловко пробралась сквозь колючие кусты, подбежала к огромному выворотню, проскользнула между корнями. Здесь главное - голову крепко держать, не оборвать её вовсе в жесткой корневой паутине.
Малыши радостно загукали её навстречу. Латочка еще говорить и не умела, когда померла, зато она и целенькая почти, только ножка вывернута на сторону. А у Лурика головка вся помятая, личика не разобрать. Зато ручки у обоих хорошие, крепенькие.
Вцепились в мамку, замерли. Жадно тянут-тянут силу: и мёртвую, и тёплую. Так лучше, так крепче. Скоро сами научатся всему, она поможет.
Надо еще решить, кого из мертваков поднять, удержать на этой стороне. Тех, что покрепче, поцелей. Нового этого, ватажника, непременно, - хорош злец-боец, и непопорченный совсем.
А Регун пусть гниёт. Он уже сделал своё. Теперь пусть гниёт, гниёт, гниёт!
Она ухмыльнулась тонким черным ртом.
Малыши наелись.
Пора было выводить их из логова в её выселок, её город, её царство.