Аннотация: Таки попал один из смакаревичей да недонемцовых из 2014 года, да в полымя 1941... Недо-роман, замутил я, правили, редактировали, улучшали В. А. Антонов, и некий, типа неизвестный, редис!
Либераст-попаданец
- Как же меня достали эти "ватники", - приговаривая это, мужчина лет шестидесяти с ослепительно блестящими залысинами, бодренько застучал по клавиатуре, пробежал глазами написанное и удовлетворённо шмякнул по "enter".
На мониторе ноутбука высветился свежеотправленный комментарий:
Я буду праздновать падение Кремля, и демократическо-либеральные силы восторжествуют! Эта Пидарашка, доиграется, и ответит, за свои грехи, ватников и колорадов будут давить по всему миру.
Мужчина взял со стола кружку, встал и, шаркая тапочками, подошёл к термопоту и налил кипятка, опустил пакетик с чаем в кружку и снова сел за ноутбук. Неспешно помешивая ложечкой чай, нажал на "f5" и, с удовольствием прихлёбывая, стал ожидать перезагрузки страницы. Вскоре появилось сразу два ответа на его комментарий, мужчина прочёл, коротко выматерился, неистово запив матюг огромным глотком чаю. Блин! Чай был слишком горяч, и Варсонофий, обжёгшись, выплюнул кипяток прямо на ковер. Затем ещё раз пробежался глазами по комментариям:
Мне кажется, Варсонофий, вы переходите все рамки. Вам не кажется, что за такие слова можно получить в рыло?
Мужчина отставил кружку, и, хищно оскалившись, принялся набивать ответ оппонентам. Отстучав, удовлетворённо "энтерякнул", и ответ на первый комментарий ушёл в сеть, тут же высветившись на экране:
А пошел ты, мудрак! Либерализм - столбовая дорога человечества. А вы, сталинисты, только и умеете угрожать. Зато я только логическими доводами топчу ваш социальный нацизм в пух и прах. Так что утритесь, козлы коммунячьи. Мало ваших постреляли Гитлер и Бандера, ещё надеюсь участвовать в расстреле таких уродов как ты!
Варсонофий удовлетворённо потёр слегка вспотевшие руки, и стал отвечать на второй комментарий.
Мне кажется Варсонофий, вы переходите все рамки. Вам не кажется, что за такие слова, можно получить по рылу?
И это говорите вы, самый уважаемый мной человек из этой своры коммунистических мракобесов? Ну, защищайте, защищайте свою Пидарашку, и своего колорадского ботоксного лидерка. Ничего, скоро Америке и странам Свободного мира, надоест наблюдать за вашими кривляниями, и это будет конец Рашки. И вас тоже расстреляют, как и этого блудного эстонца Короткова.
Варсонофий отправил сообщение и взял уже остывший, и от того, безопасный чай в руки. Прихлебывая, стал перечитывать своё творение, вернее говоря - свои творения. Допивши, он снова обновил страницу, тут же получив ответ:
И слава богу, Владька, радуйся, мудрак, сам, если бы я попал в то время (как ваши тупые попаданцы), я бы не стал лизать кремлевскому мяснику, а боролся бы против него и таких как ты, за свободу, права человека и демократию. Ведь вам: сталинистам, квасным патриотам, едросам, путинофилам не понять торжество духа, вы привыкли быть рабами... Да, и личную встречу ты засцал провести, когда я уже на границе Эстонии был, тебе жмоту было жаль тысячи долларов?
Тут же пришло сообщение, но оно было от неизвестного ранее незарегистрированного пользователя под "чёрным" ником. Варсонофий сам любил писать сообщения от имени разнообразных "чёрных" ников, особенно в поддержку самого себя, считал, что таким образом чаще всего пишут именно борцы за свободу и демократию (чтобы избежать расправы, которой грозились "гебисты" и прочие краснокоричневые). И потому Кварцев-Новодворкин особенно внимательно прочёл этот комментарий.
>если бы я попал в то время, (как ваши тупые попаданцы) я бы не стал лизать кремлевскому мяснику, а боролся бы против него и таких как ты, за свободу, права человека и демократию.
Быть посему, человече, твоё желание будет исполнено в течение трёх мгновений...
Комментарий три раза мигнул, и вдруг исчез. Правильно, хмыкнул Варсонофий, какой-то идиот написал, а затем, одумавшись, сам же и удалил! Что такое?...
Вдруг в глазах потемнело, потом замелькали какие-то чёрно-белые видения, мелькавшие словно кадры старой кинохроники. Сперва Ленин, выступающий на броневике, затем Николай II у бронепоезда. Николая Романова сменяют красногвардейцы, шагающие по Красной площади, на которой нет мавзолея. Тут же вместо Красной площади появляется Сталин на каком-то собрании, после этого, Гитлер, улыбаясь, принимает букет от девочки. Потом германские штурмовики с факелами идут по какому-то немецкому городу. И заканчиваются видения кадрами кинохроники 1941 года, торжествующие немецкие войска, идущие и едущие по улицам захваченных советских городов, тысячные толпы пленных красноармейцев, разбитая техника РККА...
Варсонофий почувствовал как куда-то упал плашмя, приложившись весьма ощутимо. Выждав секунду-другую, открыл глаза. Ни стола, ни ноута, ни уютной квартирки-студии! Прямо над головой ощутимо припекает яркое летнее солнце, кругом трава, какие-то деревья и красноармейцы, одетые в форму начального периода ВОВ (поскольку без погон).
- Ты, Пыжик, ты чего тут мельтешишь, сейчас как дам в кочерыжку, сразу заснёшь, тупица, - раздражённо прошипел лежащий рядом боец Новодворкину, причем звук "г" у бойца больше похожа на букву "h" ну, или на тюркскую "?". Сказанное сопровождалось ощутимым тычком под рёбра. "Видимо, солдатик родом откуда-то с юга России, или из Украины", - решил Варсонофий. И возмущённо откликнулся:
- Я не Пыжик, я Кварцев-Новодворкин.
- Слышь, дурик, я тебе сейчас бестолковку-то поправлю! Ты что, головой ударился, или с ума сошел? Ты - красноармеец Юлий Пыжик! Правда, красноармеец туповатый, да и трепло порядочное - убей меня боже лаптем, не пойму, как, кто и с какого бодуна тебя в комсомол принимал! Короче: заткнись! И так все устали пока шли. Впереди немцы, может, в бой уже скоро, отдохнуть надо, а ты руками-ногами шебутишь, да ещё и чушь порешь.
Боец сопроводил свои слова уже не тычком, а добрым тумаком, который тут же, даже не приподнявшись, дополнил пинком по дряблым ягодицам Новодворкина, непонятно почему названного каким-то "Пыжиком".
А Варсонофий благоразумно умолк, принявшись осматривать себя. Результаты осмотра изрядно напугали. Мало того, что его тело было упаковано в красноармейскую форму, так оно ещё и скинуло килограммов эдак тридцать, помолодевши лет на сорок как минимум. Новодворкин (или теперь уже Пыжик?) долго разглядывал собственные руки, на которых не было морщин, зато были мозоли и удивлялся. Потом Юлий (или Варсонофий?) старательно ощупал свою трудовую мозоль (она же - "комок нервов"), давненько мешавшую рассмотреть собственные первичные половые признаки, не обнаружил своего лелеемого жирного, мягкого и обвислого пуза. Ощупал голову, смахнув с неё пилотку, обнаружил не залысины ото лба до затылка, а волосы. Они были, пусть и коротко остриженные, но реальные волосы!
Родился Варсонофий в интеллигентной провинциальной семье: отец - бухгалтер райпотребсоюза, мама - заведующая райкомовской столовой. Сфера торговли была в семье наследственной. Прадед до революции держал мануфактурную лавку, числился в купцах (хоть и безгильдейных), а при советской власти вместе с сыновьями он неплохо развернулся при НЭПе - жаль, что проклятые большевики вскоре ликвидировали частную инициативу в области торговли. Дед работал в потребкооперации, но был репрессирован в печально известном тридцать седьмом - получил три года лагерей "за хищения социалистической собственности". Варсонофий (как и его отец) всегда рассказывал, что за политику - мол, по печально известной пятьдесят восьмой статье "ни за что загребли". Мало того, в период "оттепели" папаня Варсонофия добился реабилитации своего отца, как невинной жертвы кровавосталинского режима. После отсидки карьера Кварцева была испорчена непоправимо. От фронта Кварцев-дед отмазался, путём приобретения справки о тяжёлом сердечном недуге и войну благополучно пережил в далёком от фронта Челябинске - заведующим продскладом, что в те годы было довольно приличным подспорьем в семейные бюджет и котёл. Особо не зарывался, "брал помаленьку", впрочем, и ему, и "нужным людям" хватало. А что? Приходит, к примеру, командировочный офицерик за продпайком. Положено ему выдать пять банок тушёнки, десять брикетов супа-пюре горохового да десять ржавых селёдок. При виде красного командира, лицо Карцева-деда приобретало маску глубокого благоговения перед защитником Отечества и искреннего расстройства, от того, что, якобы, тушёнка вчера закончилась, а гороховый концентрат только что отписан номерному оборонному заводу. Поэтому, продовольственный аттестат можно отоварить только одной селёдкой... Хотя... - нет! Нельзя товарища командира кормить расползающимися селёдками. Кварцев отдаст ему свой кровный, недонесённый до голодной семьи, паёк. Вот только там не пять, а всего три баночки тушёнки... Большинство плевало, материлось, но соглашалось. А куда им деваться! А ещё была такая полезная вещь, как талоны на горячее питание! Талон - бумажка, только за эти "бумажки", жена и сыновья халявные щи и кашу каждый день ели. Чай с кусочком сахара пили. Короче: жить можно было!
Но Варсонофию родители прочили карьеру в совершенно другой сфере. Во-первых, потому что поняли, что для того, чтобы крутиться в сфере советской торговли, он слишком туповат и, что греха таить, ленив. Во-вторых, настали времена, когда в каком-нибудь НИИ можно было ничего не делать и получать деньги - пусть и невеликие. Способности своего отпрыска в семействе Кварцевых оценивали здраво. Поэтому и отправился юный Варсонофий в технологический институт, по окончании которого, не без родительской помощи, был пристроен в скромный, но щедро-финансируемый научно-исследовательский институт в качестве МНСа. Хорошо хоть, армии почти удалось избежать, кинув "проклятому совку" кость в виде двухмесячных сборов, о которых Варсонофий вспоминал с ужасом даже спустя долгие годы. В НИИ же Варсонофий познакомился с будущей женой. Знакомство было родителями одобрено. Поскольку лаборантка (и студентка-заочница) была умненькой, скромной, неприхотливой, умела и любила вкусно готовить даже "из ничего", а, главное - носила еврейскую фамилию Новодворкина. Что давало неплохую перспективу со временем выехать из "этой страны" в Израиль, а затем, из Израиля, перебраться в Австралию, Канаду или (предел мечтаний!) благословенные северо-американские штаты. Не без труда, конечно, но игра свеч, безусловно, стоила. По той же причине Кварцев при регистрации брака сменил свою фамилию на "Новодворкин", сразу став на шаг ближе к земле обетованной. Увы, это было иллюзией! Жена оказалось дурой, то есть - ярой "совковой" патриоткой и все разговоры о возможности выезда в Израиль пресекала на корню.
С женой Кварцев-Новодворкин расстался ещё двадцать с лишним лет назад по причине не только её тупого патриотизма, но и чрезмерных женских требований. Правда, жена заявляла - по причине варсонофьевских лени, вздорности, жадности и душевной пустоты. Единственного ребёнка, дочку, жена забрала. Впрочем, Варсонофий тому не препятствовал. Дочка его изначально не интересовала, на рождение ребёнка он согласился с большим скрипом, а точнее - просто поставленный перед фактом, что срок уже большой и абортов на таком сроке не делают. Для приличия в компании вздыхал, что, мол, всегда хотел сына. Для того же приличия потом рассказывал, что скучает по дочери, что жена-стерва не даёт с ребёнком видеться, настраивает против отца. На самом деле никакого желания общаться с дочкой не возникало никогда. Соответственно, и попыток никаких не было. Этим стервам (а что? - понятно, что дочка в мамашу пошла!) достаточно и того, что ежемесячно от зарплаты Варсонофия им целая четверть уходила! Варсонофий считал годы, месяцы и даже дни, ожидая часа, когда алименты не нужно будет платить. И какой праздник наступил, когда этот миг настал. Он тогда не сдержался, отбил "бывшей" победную телеграмму: "Посмотрим, как вы теперь без моих денег проживёте!" Ответа, впрочем, так и не получил. А что с них взять, тварей неблагодарных!
И без того ленивый, после развода Варсонофий обленился ещё более, так как пропал стимул. Жена - "стерва и стяжательница" была стимулом в изначальном смысле слова - палкой, вонзая острый конец которой, древние римляне погоняли волов. Теперь Кварцеву никто и никаких "стимулов" в задницу не вонзал. Да и межполовые отношения были забыты Варсонофием лет десять назад, после того, как он прогнал Валентину, соседку у которой периодически спал после ухода жены. Валентину Варсонофий прогнал за то, что она нагло украла заначку... Правда, потом Кварцев нашел свои деньги...
Заводить другую женщину ему было лень, тем более - привести к себе - да упаси боже! Да и половые инстинкты как-то незаметно ушли. Так что осталась у Варсонофия одна страсть - графоманство. Он писал бесчисленные стихи, повести, рассказы и эссе. Периодически словоблудие рассылалось по редакциям, издательствам и конкурсам. Сначала это было тяжело: попробуйте отстучать огромное количество копий на пишущей машинке. С появлением компьютера и, особенно, интернета, процесс рассылки пошёл динамичнее и легче - спасибо гениальным США с их Силиконовой долиной!
Чаще на все эти рассылки, Кварцеву-Новодворкину или вообще не отвечали, либо отвечали вежливо и приторно, но всегда отрицательно. "Издательство загружено и новые произведения в свои планы пока не включает", "Ваше произведение является неформатным"... "Сволочи! Тупые бездарные сволочи, не понимающие в литературе!" - других эпитетов у Варсонофия не возникало. Впрочем, некоторые журналы опусы Кварцева-Новодворкина печатали, но: абсолютно бесплатно. Порой даже на конкурсах Варсонофий получал поощрительные призы, как-то: статуэтки, медали (аллюминиевые и медно-никелевые) или дипломы на звание лауреата (участника, на худой конец). С лауреатством да с дипломантством было легче всего, особенно, если конкурс устраивал кто-то заграничный. Но давали всего лишь диплом, и ничего материального.
Всё это очень сильно откладывало отпечаток на Новодворкина, следующей его страстью была борьба со "сталинизмом-патернализмом" и "социальным нацизмом". Эти термины, в понимании Варсонофия, означали любое проявление патриотизма, не направленное на любовь к США и странам ЕС. Вот патриотизм американцев и европейцев вызывал у нашего героя уважение и восхищение, но стоило русскому восхищаться Россией, украинцу Украиной или казаху Казахстаном, то это становилось "сталинизмом-патернализмом" и "совком".
Причём, Варсонофий отчего-то объединял в единое целое "патриотизм" и "сталинизм". Нет, Сталин, конечно много сделал для патриотического воспитания граждан СССР, но ведь патриотами РФ (Украины, Казахстана или Туркмении) на сегодня являются далеко не одни лишь сталинисты. Но Варсонофию эти различия были до лампочки, для него их не существовало.
Кварцев жутко боялся встретить когда-нибудь настоящих националистов, "они ведь люди не умные, они больше животные, чем люди, они жутко агрессивные", следовательно, легко и непринуждённо могут при встрече настучать по хрупкому организму старого либерала. Куда безопасней и интереснее было переругиваться с коммунистами (сталинистами), патриотами, державниками и даже единороссами (не так интересно, поскольку внятной идеологии единороссы не имели вовсе, но тоже ничего). Ведь эта публика не так отморожена, как нацисты, и, скорее всего, при встрече не побили бы Варсонофия. В этом он был почти прав. Большинство его оппонентов действительно не стали бы при встрече его бить (хотя далеко не все!). И не били, но словами недобрыми в чатах и на форумах огорчали бедного Варсонофия не раз. Поскольку, вдобавок ко всему, Новодворкин в истории, литературе, да и во всей сфере знаний был, мягко говоря, не силён, и потому он не раз сам себя загонял в тупик своим враньём или просто невежеством.
Очень многое в мировоззрении Варсонофия упорядочилось, несколько видоизменившись, с тех пор, как В (не "на"!) Украине был организован переворот. Который, естественно, Варсонофий иначе, как "справедливой демократической революцией" не называл. С этого времени Кварцев активно заговорил о украинском патриотизме. Отныне он яростно признавал право на украинский патриотизм. Ещё бы! Ведь не менее 80% этого укропатриотизма были банальными антикоммунизмом и русофобией. К тому же: США и ЕС поддерживали этот "укропатриотизм".
Сколько бессонных ночей после этого провёл Варсонофий за компьютером, Сколько пламенных сообщений отправил в поддержку "героев" и в обличение "колорадов" и "ватников". Он наконец-то в полной мере почувствовал себя великим бойцом за свободу, за демократию, за общечеловеческие ценности. Варсонофий был счастлив!
Впрочем, экскурс в биографию нашего персонажа несколько подзатянулся. Вернёмся в 1941 год.
Итак, бывший Кварцев-Новодворкин, ныне - Пыжик окончательно понял, что изрядно помолодел, попав из страдающего кучей болячек, рыхлого и вялого тела ленивого пенсионера во вполне "ничего так себе" тело молодого человека. Немного порадовавшись этому обстоятельству, Пыжик (будем теперь звать его так - для удобства повествования) опомнился: ведь стоило появится комментарию от некоего САВАОФа, как его закинуло сюда.
"Интересно, это точно времена красного вампира, или мне всё это снится?" - подумал Пыжик. Мысли Пыжика были прерваны самым беспардонным и недемократичным образом
- Подъём! Всем оправиться! Построение через десять минут! - аж в ушах зазвенело!
Народ вокруг повскакивал, все похватали мешки, оружие, куда-то бросились. А Пыжик решил ещё полежать. "Принципиально не буду служить красным едросам!" - логично решил он. Ему опять помешали:
- Красноармеец Пыжик, тебе что, особое приглашение нужно?!, - рявкнул очутившийся рядом какой-то "квадратный" молодой человек отвратительно брутального вида с треугольниками в петлицах (Варсонофий принципиально не разбирался в "совковых" знаках различия).
- А я не хочу!
- Че-е-го?! - "квадратный" опешил, - боец, ты что, с дуба рухнул? Встать!
Поскольку Варсонофий подчиняться не спешил, лицо "квадратного в треугольниках" (как его мысленно назвал Варсонофий) несколько смягчилось:
- Заболел, что ли?
Соблазн назваться больным был огромным, но Варсонофий, вспомнив, что он великий боец не за "Родину и Сталина", а "за демократию и общечеловеческие ценности", к тому же, до конца не уверенный, что это не сон (А, если сон, то можно вообще всё!), гордо ответил:
- Не больной! Просто я вам не подчиняюсь и не буду я прислуживать вашей банде... да и тебе не советую!
"Квадратный" побледнел, поджал губы... а потом вдруг недемократично и очень больно пнул Пыжика носком пыльного сапога под рёбра. Дыхание перехватило, Варсонофию было ОЧЕНЬ больно. Он смог только широко раскрыть рот и выпучить глаза. Били его в последний раз до этого очень давно, хоть и частенько: в школе за постоянное доносительство на одноклассников. Но те случаи, ограничивающиеся фонарями под глазом и расквашенным носом, ни в какое сравнение с этой жестокостью не шли! Во сне так больно не бывает! Именно в этот момент Варсонофий окончательно поверил в реальность происходящего.
- Ах ты, с-сука! Будешь мне тут контрреволюцию разводить - быстро, куда надо, отправим. Или сами на месте кончим! По законам военного времени.
Тут же рядом очутился давешний "украинец" и попробовал помочь Пыжику:
- Товарищ сержант, не стоит его так, он и без того дурачок, так ещё и, наверное, на солнце перегрелся! Вы идите, я его сам приведу.
Сержант выматерился, махнул рукой и убежал, а "украинец" схватил за ухо Пыжика, потянул так, что волей-неволей тому пришлось встать (не лишаться же уха!):
- Юлька, говно московское, ты что, з глузду съехал?! Да за такие речи можно и пулю в лоб получить перед строем! Тут война началась, германец прёт, окаянный, вовсю, а ты тут антимонию разводишь! Хватай "сидор", винтовку свою и - бегом в строй, скотина!
"Сидором", как помнил Варсофий со времён военных сборов, называется матерчатый заплечный вещевой мешок, на котором недавно покоилась варсонофьевская голова. Винтовка обнаружилась рядом. И, заботливо подгоняемый пинками, Пыжик побежал к уже сформировавшемуся строю, перед которым стояли двое каких-то командира в синих штанах, а один из них - ещё и со звёздами на рукаве. В памяти Варсонофия откуда-то выплыло, что звёзды на рукавах носили "те самые кровавые сталинские комиссары". Новоявленный Пыжик пристроился в задней - третьей, шеренге, старательно пытаясь стать невидимкой.
А "кровавосталинский" комиссар, размахивая кулаком, как и положено комиссару (знаем, читали!), произносил речь:
- Товарищи командиры и красноармейцы! Немецкие фашисты коварно, без объявления войны, вторглись в пределы нашей великой социалистической Родины! И мы, все, как один, обязаны защитить своё социалистическое Отечество! Народ нас кормил-поил, обувал и одевал, отрывая порой от себя самое необходимое! И мы обязаны отдать свой долг, не щадя собственной жизни! Иначе - грош нам цена в базарный день!.. Значит так: привал закончен, выдвигаемся вперёд к линии фронта, где наши товарищи сдерживают врага из последних сил и очень надеются на нашу им помощь! Мы не вправе их подвести! До места, где мы должны построить оборонительную линию, ещё десять километров, потому нам необходимо сделать всего один, последний переход.
Комиссар отступил чуть назад. Второй командир, зачем-то расправив складки гимнастёрки, и потрогав крышку кобуры, набрал в грудь воздуха. Выдохнул:
Ро-о-та!.. Напра-во! Шагом... марш!
Слаженно бумкнули в землю сапоги и ботинки, брякнуло вразнобой винтовками и снаряжением. И людская масса, которая, повинуясь Уставу и командам, давно уже перестала быть массой, становясь войском, широко шагая, двинулась на запад. Отдохнувшие бойцы шли споро, но командиры не унимались: подгоняли и подгоняли бойцов.
Варсонофию идти было очень тяжело. Резали плечи лямки дурацкого мешка, сползал с плеча ремень длиннющей нелепой винтовки, мешали противогазная сумка и идиотские подсумки с патронами на поясе, назойливо похлопывала по тощей (теперь тощей!) заднице лопатка, времена торкаясь концом рукояти в ногу. Варсонофий попытался незаметно отстать, но оказавшийся рядом с Пыжиком "украинец", старательно подгонял отстающего Пыжика. Порой - почти что пинками. А порой - и не почти! Возмутительно унижая человеческое достоинство Варсонофия. Красноармеец Семён Друценко оказался уроженцем шахтёрской Горловки, что под Донецком. Его мягкое "г" почему-то сильно раздражало Варсонофия. А ещё: Пыжик мучительно думал: "Отчего этот Семён не бросит строй, не сбежит отсюда, чтобы встать плечо к плечу с освободителями украинского народа из УНА-УСО? Да ещё и подгоняет несчастного Пыжика! А! - Варсонофия осенило, - Возможно, он скрывает свои убеждения и просто ждёт удобного часа! Как это я сразу не догадался! Ведь не может же быть, чтобы настоящий украинец собирался воевать за проклятых коммуняк, которые устроили на его земле Голодомор!" Сделанные выводы настолько обрадовали Варсонофия, что ему даже идти легче стало.
Примерно часа через полтора марша, и вспотевшие, пропылённые насквозь бойцы были на месте. Конечной точкой оказался берег какой-то речушки и довольно солидный для такой речки мост (аж на трёх каменных быках!), перед которым и было приказано оборудовать позиции прибывшим. Стрелковой роте, щедро усиленной целыми двумя батареями: батареей 45-мм противотанковых орудий и батареей 76-мм пушек, предстояло оборонять мост и тет-де-пон. Стрелков и противотанкистов раскидали цепочкой перед мостом, метрах в пятидесяти от берега, батарея трёхдюймовок была развёрнута на восточном берегу речки - по два орудия слева и справа от моста. На той же стороне, почти под самым мостом ждало своего часа отделение сапёров, уже заминировавших мост. Зенитного прикрытия для обороняющих мост не нашлось. Немцев пока не было, зато сплошным валом через мост шли отступающие войска, перемешанные с беженцами.
И тут Пыжик вновь попытался проявить характер, отказавшись рыть стрелковую ячейку. Сделав соответствующее заявление в устной форме. Протест длился недолго. Сильнейший удар сержанта Шальных не только окрасил правый глаз Варсонофия в ультрафиолетовые тона, но и усилил его сознательность и стал мгновенным стимулом к проведению земляных работ. Варсонофия принялся за рытьё индивидуальной ячейки столь ретиво, что Друценко (опять оказавшийся поблизости) только диву дался:
- Юлька, хватит уже углублять! А то сейчас до Антарктиды дороешься. Бруствер дёрном прикрой и хватит... Ты б лучше винтовку свою почистил!
- А пошёл ты, патерналист чёртов! - вяло (сил не было на эмоции) огрызнулся Варсонофий.
- Юлька, за твои московские ругательства, я тебе сейчас и под вторым глазом прожектор поставлю, и ноги наизнанку выверну! Ты меня понял?
Юлий (теперь уже окончательно - Юлий) оценивающе обозрел бугры мышц под тонкой гимнастёркой соседа. Загрустил. Поскольку инстинкт самосохранения посоветовал ему заткнуться.
- Да понял я.
И Пыжик, сев на дно своей норы, стал отдыхать, для маскировки слегка постукивая вытащенной из подсумка обоймой о винтовку, создавая звуковую маскировку: мол это разборка-очистка-сборка оружия полным ходом идёт. Разбирать неизвестное ему оружие он даже не пытался, да и не смог бы даже под угрозой расстрела. Если бы это был хотя бы знакомый ему "калашников", который с грехом пополам, он изучал на военной кафедре и из которого даже один раз пострелял во время сборов - аж пять патронов!
После первого же дня в армии, видя полную беспомощность и профнепригодность лейтенанта Кварцева, командир полка майор Воронин, сослал его в распоряжение кадровиков, писать бумажки, там, в канцелярии, и "прослужил" до звонка Кварцев.
Через некоторое, весьма непродолжительное время, Юлия сморило, и он незаметно для себя заснул.
Снилась Юлию (вообще-то: хотя бы только во сне - Варсонофию) Москва 2014 года. полноценный Варсонофий гулял по набережной Москва-реки. Почти полноценный, посокольку во сне тело у него оставалось Пыжиково. Молодое. И потому девушки оглядывались на подтянутого военного с интересом. Да! - одет был Варсонофий в военную форму Пыжика, но её архаичность, не смущала гламурнейшего вида девиц ни капельки. Потом девушки (все, как на подбор с ультракороткими юбками и в символических топиках или прозрачных кофточках без малейшего намёка на лифчики) стали плотнее собираться вокруг Варсонофия, и все до единой просили у него автограф:
- О, это же величайший писатель и поэт современности Кварцев-Новодворкин, лауреат и медалист! Какое счастье вас видеть! Господин Кварцев-Новодворкин, распишитесь мне прямо на сиськах!
- И мне на сиськах...
- И мне на сиськах...
- Давайте свои сиськи, - по-барски разрешил великий писатель Кварцев-Новодворкин.
Девицы, бесстыдно расстегнув кофточки (или задрав маечки, топики и т.д.) стали уж совсем плотно окружать млеющего Варсонофия. И вот уж: вокруг него - сиськи, сиськи, СИСЬКИ!!!.. Вдруг та, что прижималась особенно плотно своими чудовищными молочными железами к груди Кварцева-Новодворкина, заговорила мужским голосом:
- Красноармеец Пыжик! Опять, сука, спишь?!
И девица ударила своей грудью Юлия по голове.
"Какая жёсткая у неё грудь!" - пронеслось в голове Пыжика. И он очнулся. Сверху в ячейку насмешливо заглядывал Друценко.
- Ну что, контра, небось, бабы снились?
- Нет, ты что! Я и не спал совсем! Так, задумался немножко.
- А кто и кому тут кричал: "Давайте свои сиськи!"? Гитлеру, что ли, так у него титек нема, вин чоловик, а не жинка. Ох, як же ты не любишь працювать, Пыжик...
- А что, опять надо что-то делать?
- Да ничего, отдыхай, позиции готовы, немцев пока нет... Воля... Хотя нет, вон старшина показался с кухней, значит, сейчас снидать будем. Так що: вылазь со своей норы, Пыжик, ишь - забился як суслик!
Пыжик резко почувствовал голод, и одним рывком покинув ячейку (спасибо молодому телу!), оказался на поверхности. Огляделся: по дороге, пропуская поток отступающих и беженцев, двигалась лошадь, впряжённая в полевую кухню.
Оказалось, что легкомысленно брошенное в ячейке металлическое ведерко, вовсе не ведерко, а котелок для приема (и получения) пищи, потому Пыжику пришлось снова сбегать к ячейке. Ещё раз встав в очередь, Юлий получил порцию горячего супа-пюре горохового и хлеб. Осмотревшись, он понял, что столов, да скатертей с кетчупами, не будет, придётся есть сидя прямо на земле. Комфорта - ноль, но голод не свояченица, и так сойдёт. Юлий так рьяно принялся за еду, что амплитуде движений его нижней челюсти, позавидовали бы даже нильские крокодилы, и аллигаторы с кайманами. Суп смолотил так быстро, что почти не почувствовал его вкуса. А хлеб оказался так себе: серый какой-то, кислый и подчерствевший. Тем не менее - сожрал и хлеб. Не наелся.
- А что у нас будет на десерт? - Пыжик хотел лишь помечтать, но нечаянно произнёс это вслух.
К сожалению, фразу про десерт услышал Друценко, и, разумеется, ответил:
- Бисово семя! Дык, выбирай, чего душа просит: хоть анчовус, хоть ананас в задницу тебе на "десэрт", - "десерт" он произнёс утрированно-манерно. От этого ответа с хохоту покатились все сидевшие поблизости бойцы, а один, низенький чернявый крепыш, даже подавился. Пришлось его соседу, высокому, но худому как оглобля бойцу трижды треснуть от всей души меж лопаток смешливого товарища.
А Пыжик, вздохнув, поплёлся к кухне за добавкой, в которой ему не отказали.
После обеда собравшихся было отдохнуть бойцов, взводный лейтенант отправил помогать пушкарям, расположившимся позади за мостом. Ведь этим бедолагам пришлось ещё и оборудовать запасные дворики для орудий. Так что до вечера красноармейцы работой были обеспечены.
Уже вечерело, а немцы, как уже известно, в темноте не воюют. Потому красноармейцы со спокойной душой пошли получать ужин. Старшина не баловал разнообразием, и ужин был предсказуем - всё тот же суп-пюре гороховый (Пыжик опять выпросил добавки). Поужинав этим деликатесом, все (свободные от караула) легли спать. А по дороге нескончаемым потоком шли и шли беженцы, иногда в этом потоке мелькали гимнастёрки отступающих частей РККА.
Наутро поток военных и гражданских резко иссяк, и это был верный признак приближения немцев. Все, кроме Пыжика, были готовы отбивать атаки фашистов, а Юлий напряжённо обдумывал, как бы ему покинуть расположение роты. Воевать ему не хотелось совершенно. Тем более, что и убить могут... или ранить, что чуть лучше, но тоже очень плохо. Думать можно, а вот осуществить... Не так-то легко, когда командир роты держит руку на пульсе роты, командир взвода так же держит в узде свой взвод, а отделенный следит за порядком во вверенном ему отделении. Даже отходя для отправления естественных надобностей, Юлий видел вокруг красноармейцев.
А вот и противник подоспел! На дороге, жутко пыля, показался головной дозор гитлеровцев. стрелки, артиллеристы, и сапёры, заминировавшие мост, хорошо замаскировавшись, ждали подхода врага. Фашисты на двух гробообразных бронетранспортерах в сопровождении четырёх мотоциклов, остановились в трёхстах метрах метров от позиций роты. Десятка полтора солдат противника выскочили из машин и, рассыпавшись цепью, приготовились обследовать окрестности переправы. Офицеры рассматривали берег в бинокли.
То ли кто-то плохо замаскировался, то ли просто так, на всякий случай, но пулемёт одного из бронетранспортёров, часто замолотил по дальнему берегу - в аккурат по позиции орудия сержанта Нигматуллина. Не выдержали нервы и у красноармейцев. По авангарду фашистов был открыт шквальный огонь - без команды, беспорядочный, практически неприцельный - большинство даже планку прицела не выставило на нужную дистанцию. При всём при этом, головной полугусеничник со второго выстрела был подбит - болванка "сорокапятки" разворотила капот, развернув машину поперёк дороги, фугаска трёхдюймовки довершила дело. Ещё три выстрела из "полковушек" легли с изрядным перелётом. Второй "гроб" сразу же начал пятиться, огрызаясь скупыми очередями своего МГ, затем почти мгновенно развернулся и покатил обратно, не прекращая огня, прикрывая откатывающуюся пехоту. Лихо развернувшись, рванули мотоциклисты - к досаде красноармейцев, абсолютно невредимые. Немецкие пехотинцы, оставшись без поддержки техники, отходили по дороге и по полю без паники, не спеша, огрызаясь. Ещё раз повезло артиллеристам: близкий разрыв снаряда перевернул один из мотоциклов. Кажется, один из мотоциклистов так и остался лежать, а пулемётчик чрез пару секунд выбрался, перекатом ушёл в сторону кювета и пропал из виду. На этом везение красноармейцев кончилось. Сопровождаемые выстрелами немцы ушли.
В результате стычки погибло около пяти немцев, был разбит бронетранспортёр и повреждён мотоцикл. Наши потери: двое легкораненых из расчёта Нигматуллина да исковерканный пулями МГ щит его же орудия. Пулей МГ почти оторвало ухо Нигматуллину, ещё одной по касательной рвануло плечо заряжающего. Нигматуллин после перевязки остался у орудия, а заряжающего отослали к снарядным ящикам, поручив ему вместе с ездовым обеспечивать доставку патронов к орудию. Несмотря на довольно скромные результаты, радостное возбуждение переполняло, опьяняло бойцов. Для всех без исключения это был первый бой в их жизни, и враг позорно бежал.
Бойцы (да что греха таить! - и командиры!) и не догадывались, что гитлеровцы добились желаемого: разведали как охраняется переправа, узнали расположение огневых точек. А больше им пока и не нужно было. Правда "сорокапятки", кроме одной, в бой вступить попросту не успели, и потому, к счастью, их наличие осталось пока неизвестным противнику.
Немцы действовали строго по уставу: выявление противника, вызов авиации. Командир разведроты мог делать это напрямую, минуя штабы. Так что, не прошло и трёх четвертей часа, как громить выявленные огневые позиции защитников моста, пожаловали стервятники люфтваффе, начав над мостом свою смертоносную карусель. Всего-то тройка "Юнкерсов"! Но роте и этого хватило вдосталь. Рвались бомбы, выли сирены пикировщиков. Звук сирен действовал на бойцов не слабее взрывов. И, даже если бы кто-то из бойцов знал, что сирены эти придуманы не для психологического воздействия на противника, а для облегчения труда лётчиков - по звуку легче ориентироваться в скорости и высоте, чтобы не врезаться в землю, всё равно легче бы от такого знания никому не было. А бомбить немцы умели - старательно, аккуратно, прицельно, по разведанным целям, старательно, чтобы мост не повредить. А чего им было бояться да спешить: не было ведь ни зениток на берегу, ни советских истребителей в небе. Даже пехота по самолётам не стреляла - не учили бойцов стрельбе залпами по воздушным целям! Только ротный политрук Сашка Грищук (тот самый "нервный комиссар"), матерясь от обиды и бессилия по-русски и по-польски (умел бы уроженец Барановичей ещё на каком языке матюгаться - обязательно бы выматерился!), яростно палил из нагана по завывающей в небе смерти. Знал, что не попадёт, что бесполезно, но просто не мог не стрелять, ведь просто лежать и ждать было ещё хуже, ещё невыносимее!
И вновь не повезло и так уже пострадавшему расчёту пушки сержанта Нигматуллина: первая же бомба попала в капонир, уничтожив орудие вместе с расчётом. Рядом упала вторая, угодив в ящики со снарядами, добив раненого заряжающего и ездового с лошадьми.
Пехоте тоже досталось. Весь победный настрой, навеянный разгоном немецкого авангарда, свела "на нет" авиаштурмовка позиций защитников моста. Наследие врага народа бывшего маршала Тухачевского, индивидуальная стрелковая ячейка, считалась более безопасной, чем окоп полного профиля, мол, чтобы убить пехотинца зарывшегося в землю, необходимо или близкое попадание, или прямое, в то время, как прямое попадание бомбы в окоп может уничтожить сразу нескольких бойцов. Да, мол, и незачем сознательному советскому бойцу видеть товарищей справа и слева от себя. Он, боец, и без того знает, что кругом свои и будет стоять в своей ячейке "нерушимой стеной, обороной стальной". Только вот беда: когда засыпают тебя бомбами, минами да снарядами, когда пули свистят, пролетая над головой, и мерзко шмякают, втыкаясь в землю близ тебя, когда ты, полу (а то и - совсем) оглушённый вжался в жалкую ямку, которая всё больше и больше напоминает тебе собственную могилу, а вокруг - НИКОГО! Ты никого не видишь, не слышишь, тебе некуда отползти. И кажется, что на всём белом свете остался ты единственный - да и то ненадолго. Редкий человек выдержит такое! Выдержит, не сойдёт с ума, не застынет жалкой беспомощной кучкой на дне полуразрушенной осыпавшейся ямы, или не побежит куда подальше от этого невыносимого ужаса. А ведь тогда, в страшном сорок первом, НЕ БЕЖАЛИ! Справлялись с собой, с ужасом и с чувством полного одиночества! И стояли - НАСМЕРТЬ! А в окопе - оно бы всяко легче было. На миру ведь и смерть красна. Миром-то и стоять легче, и врага бить, да и умирать легче тоже.
Только не было у стрелковой роты окопов, не было траншей и ходов сообщения. А бойцы - были! Необстрелянные, не "обкатанные" танками, не умеющие почти воевать: так ведь под "мудрым" руководством командующего Западным округом Павлова, они больше не стрельбой занимались и не тактикой, и даже не строевой подготовкой, а помощью соседним колхозам в сельхозработах, ну, и заодно боеприпасы и горючее экономили. Они почти ничего не умели. Но они, в большинстве своём, были воспитаны так, как надо и воинский долг свой готовы были выполнить до конца - как умели.
Видимо, немцам очень сильно был нужен мост, а потери были очень не нужны. И хватало пока свободной авиации. И аэродром был где-то совсем недалеко, успели уже подтянуть. Потому что одну тройку отбомбившихся стервятников, не успели они даже улететь, сменила вторая, а затем и третья. А потом - сразу целая девятка.
Казалось, налёт длится вечно. На самом деле всего через полчаса наступила полная тишина. Бомбардировщики улетели восвояси. Можно было перевести дух, отплеваться-отсморкаться от набившейся земли, хлебнуть воспалёнными губами водички, оглядеться, оказать помощь раненым или самому себе, проверить оружие... Но теперь ещё раз дал о себе знать главный недостаток стрелковой ячейки - её именно изолированность. В окопе можно было скоренько пробежаться и определить, кто убит, кто ранен (и нуждается в помощи), а кто жив-здоров. А тут пришлось командирам выскакивать на поверхность и сначала отыскивать в развороченной земле местонахождение, а потом и осматривать каждую ячейку. По большому счёту, потери были не так уж и велики. У стрелков пострадало одиннадцать человек, из них семеро погибли, трое тяжелораненых, остальные ранены сравнительно легко и могут оставаться в строю. Правда, контужены в той или иной степени почти полроты, кого-то тошнит, кто-то оглох. Ничего, это пройдёт... если доживут. Плохо, что рота осталась без единственного станкового пулемёта - от "Максима" вместе с пулемётчиком Макеевым и вторым номером Язовских осталась только чья-то босая нога и две искорёженных половинки щитка - прямое попадание "пятисотки". Каким-то чудом не получил ни единой царапинки политрук, почти весь налёт простоявший, высунувшись из своей ячейки по пояс. Командир роты, старший лейтенант Петров, из засыпанной ячейки откопался и выполз самостоятельно. Оглох полностью, но видимых повреждений у него не нашли. Он только шарил руками по земле, без конца моргал налитыми кровью глазами и дико орал: "Где моя сумка?!". Сумку отрыли, отдали, старлей прижал её к себе и успокоился. Из трёх взводных погиб один, двое были ранены - один легко, второй, по всему видно, доживал последние минуты, пуская ртом большие кровавые пузыри, суча ногами, судорожно тиская гимнастёрку на пробитой груди. По всей видимости, основной удар авиации немцы направили именно на восточный берег - на позиции полковушек. В результате батарея прекратила своё существование. В первом взводе одно орудие было уничтожено вместе с расчётом, у второго орудия осколки пробили накатник, ствол и искурочили прицел, превратив пушку в бесполезную груду металла, ополовинив к тому же расчёт. Второй взвод, расположившийся слева от моста, пострадал немного меньше: первое орудие, потеряв колесо, могло вести огонь (только подпереть чем-нибудь), из расчёта был убит только наводчик, ранения получили все, но, к счастью - лёгкие. Второе орудие взвода осталось невредимым, потери расчёта ограничились умирающим с развороченным животом командиром, вокруг которого потерянно столпились бойцы, не знающие, как подступиться к столь страшной ране. Им было не до страдающего с осколком в пятке подносчика, не до рыдающего ездового, который, дико кривясь от горя и от боли в пробитом бедре, добивает посечённых осколками, по-человечьи плачущих лошадей. Ещё одна бомба угодила в батарейный пункт боепитания, расположенный в небольшом овражке вместе с ротной кухней. Так что ни старшины, ни повара, ни горячего питания у роты теперь не стало. А у оставшихся полковушек патроны оставались только те, что были возле пушек - по пять двупатронных ящиков на ствол. И только осколочно-фугасные и шрапнель. Впрочем, других снарядов к 76-мм пушкам на батарее изначально не было. Бронебойные такого калибра были большой редкостью. И этой редкости батарее старшего лейтенанта Володи Дзебоева как-то не досталось. Впрочем, старлею Дзебоевуву было уже всё равно: он так и остался стоять на своём НП - опёршись локтями на бруствер, широко расставив ноги в начищенных щегольских хромачах "гармошкой" - махонький осколок пробил висок красавца-осетина, который, наверное, даже почувствовать ничего не успел. Второй осколок - побольше, зазубренный, гнутый, впился в затылок лежащего рядом дзебоевского ординарца омича Пашки Колобовникова, шутника и большого любителя сачкануть. Пашку на батарее иначе как "Колобок" не звал никто, включая командира: мол, "Колобок и от бабушки ушёл, и от дедушки - чтоб работать не заставляли". Несмотря на это, Пашке прощалось многое - за доброту, готовность поделиться последним и, в случае "залёта", взять всю вину на себя. Некому будет по Паше всплакнуть, некому "похоронку" отсылать - детдомовский он. Пусть по нему Родина-Мать поплачет - у неё слёз на всех нас хватит...
Противотанкистам досталось не так сильно. Три орудия осталось в строю - целёхонькие. На всю батарею - один погибший и двое раненых - все из расчёта "сорокапятки", так удачно открывшей бой подбитым "ганомагом". А их пушка превратилась в груду исковерканного железа: перевёрнутая, зарывшаяся погнутым стволом в землю, задрав к небу станину, причудливо закрученную в штопор.
Меньше всего пострадали сапёры. Спасло то, что они находились ближе всего к мосту. Из всего отделения они потеряли лишь своего командира - сержанта Чурина. Случайная бомба, упавшая в стороне от обрабатываемых позиций артиллеристов, взметнула Чурина вверх вместе с выдранной из берега землёй и бросила его, потерявшего сознание, в воду. Вятский паренёк Юра Чурин остался абсолютно невредимым, он просто захлебнулся, не приходя в сознание. Он лежал совсем неглубоко, поднятый его падением ил уже осел, а мальки уже любопытно рассматривали человек, самые смелые уже пытались схватить губами кроткие волосы на макушке сержанта. Хуже всего было то, что этим же взрывом уничтожило подрывную машинку, лишив возможности подорвать мост. Другой машинки у сапёров не было, огнепроводного шнура тоже не имелось.
Пока красноармейцы приходили в себя, считали потери да оказывали помощь раненым, ротный с политруком даже успели разобраться с нелепым вывертом бойца по фамилии Пыжик (Судить его надо! А пока связали на всякий случай, да бойца присматривать приставили).
Прошло около часа. И вот вдали уже вновь заурчали (пока тихо и нестрашно) танковые моторы, запылили, выстраиваясь в линию, бронетранспортёры, двинулась, занимая позиции перед атакой, пока ещё невидимая советским бойцам, вражеская пехота. До атаки предмостья полнокровным (ну, или почти - если считать потерями четверых погибших в недавней стычке, трёх раненых, разбитые "ганомаг" и мотоцикл) разведбатом танкового полка оставалось совсем немного.
Но перед атакой немцев, по всем правилам, провели ещё одно, подготовительное действие: миномётный обстрел. Ведь если батальону положено иметь миномёты, то почему эти самые миномёты не использовать по назначению. Как выражался командир миномётчиков лейтенант Отто Шмульке - "Для полировки позиций противника". К тому же, в отличие от бомб и снарядов, поднимающих при взрыве высокие фонтаны, наполовину безвредные, поскольку летят вверх, осколки мин буквально стригут траву, разлетаясь низко-низко - особенно эффективно против залёгшей в чистом поле пехоты. Да и большинству солдат, попадавших когда-либо под миномётный налёт, вой подлетающих мин выматывает душу гораздо сильнее снарядного грохота. Ведь если мина воет - она летит прямо в тебя! А слышать, как приближается твоя смерть - страшно! Свист пули или снаряда приносит лишь облегчение - свистит, значит, уже не твоё, значит, мимо.
Миномётный обстрел продолжался недолго - всего-то минут пять. Большее сочли для "этих Иванов" ненужной роскошью. Роте хватило и этого. Пусть, в основном и чисто психологически. От прямого попадания в ячейку погиб всего один человек - мина сначала пробила спину лежащего ничком бойца, уйдя в тело до половины, помедлила секунду и только потом разорвалась.
Обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. А на позиции роты уже наползали танки, чуть позади, скупо порыкивая пулемётами (не прицельно, а так - для поднятия собственного духа) пылили бронетранспортёры, уже можно было легко рассмотреть цепь идущих за техникой пехотинцев. Так что спокойно, как после авианалёта, оклематься уже не получилось.
Танки разведбата были "вшивенькие" - почти исключительно Т-2 и Т-1. Да и немногочисленные "тройки" особой прочностью не отличались. Попадись они нашим "тридцатьчетвёркам" или КВ - остались бы от них рожки да ножки. Только наших танков поблизости не было. И противостоять им могли лишь 76-мм французской шрапнелью дореволюционного ещё выпуска, поставленной "на удар", да перекалёнными в гонке за количеством 45-мм болванками, которые часто разрушались от соприкосновения даже со слабой бронёй. Противотанковых гранат - "ворошиловский килограмм" - в роте было всего десять штук - подвезти обещали, да не успели... Или недовезли... А тяжёлую, непривычную для руки связку из противопехотных РГД не так просто под днище танка или под гусеницу закинуть...
Санинструктор Люся Федосеева, поползла было в поисках раненых, глянула на миг вперёд, и оцепенела, поражённая неумолимым спокойствием надвигающихся прямо на неё машин. Она уставилась на ближайший танк широко распахнутыми глазами, не в силах отвести глаза. Так и смотрела, не отрываясь, пока шальная пуля, выпущенная наугад из немецкого карабина, не ударила её прямо в переносицу. И только тогда она закрыла глаза - уже навсегда.
Рота готовилась принять бой. Пятьсот метров до противника - стрелять слишком рано. Ротный проорал: "Без команды не стрелять! Прицел на триста метров!" Команду продублировали все, кто мог. Кто не смог - просто молча готовился стрелять. А ротный, тиская за цевьё и шейку приклада подобранную винтовку, успокаивал сам себя: "Поближе, ещё поближе, чтоб как в "Чапаеве" - наверняка, чтобы все пули в цель!". А самому очень хотелось открыть огонь. И он очень боялся, что неверно определяет расстояние.
Бой снова открыли противотанкисты. Батарея всегда была лучшей - на всех смотрах, учениях и проверках. И, как учили! - первым же выстрелом "сорокапятки" сержанта Шалаева был остановлен головной Т-2 - болванка под почти прямым углом вошла прямо в смотровую щель, убив мехвода, танк проехал ещё несколько метров и заглох, разворачивая башню. Тут же на максимальной скорострельности, открыли огонь и остальные орудия - и 45мм ПТО и 76мм пушки. Ещё один снаряд сбил гусеницу на Т-1, танк развернуло, следующий воткнулся в моторное отделение. Через секунду танк вспыхнул весёлым бензиновым пламенем, выскочить из него никто не успел - "гудение пламени заглушает вопли сгорающего экипажа". Вставшая "двойка" успела выстрелить всего один раз: расчёту Шалаева они отомстить успели, уничтожив орудие и расчёт. Но не успели обрадоваться удачному выстрелу: шрапнель "на удар" не оставила поредевшему экипажу "двойки" ни единого шанса на жизнь. Всё-таки броня у "двойки" очень слабенькая. А вот и фугаска удачно накрыла бронетранспортёр! Ещё один снаряд разорвался в наступающей цепи. Кто-то упал навсегда, кто-то просто ненадолго залёг, чтобы тут же вскочить и пойти вперёд, подгоняемый неутомимым унтер-офицером, который гораздо страшнее противника (во всяком случае, пока что).
Вот уже совсем немного, какие-то триста метров. Залегли немецкие пулемётчики, выискивая в прицел упрямых большевиков...
- Ро-о-та! Огонь! - что есть силы завопил Петров, надавив на спуск. Приклад толкнул плечо, фигурка в прицеле пропала. "Попал? Хрен с ним, вот и следующий!" Старлей Петров успокоился. Командовать было уже не надо, надо было просто стрелять и попадать. Как на стрельбище. Ему было легко и спокойно. Он стрелял, дёргал "на три счёта" затвор, снова стрелял, вставлял новую обойму и снова стрелял. Целей было много. Но патронов у Петрова тоже было ещё много. Должно хватить. "Конечно, - думал Петров, выцеливая очередного фашиста, - наступающим немцам труднее и страшнее, ведь они на открытой местности, а советские бойцы зарылись в землю, укрыты в надёжных ячейках, качество отрытия которых он лично вчера проверял. Так что немцам хуже, немцам хуже, немцам хуже!" Он не замечал, что своё, ставшее бесконечным "Немцам хуже!" он повторяет уже вслух, то шёпотом, то во весь голос. Он просто стал, как выражались в старорежимной армии "механизмом, к ружью приставленным": выстрел, затвор, выстрел, затвор, выстрел... Старший лейтенант Петров не заметил, когда его убили. Ему некогда было что-то замечать, стрелять надо было...
Подбили ещё один танк, от близкого разрыва фугаски "разулся" ещё один, экипаж которого не стал рисковать, покинул машину, но соскочить с танка не успел и полёг на броне и поблизости, уничтоженный осколками снаряда, разорвавшегося у основания башни - а надо было в разные стороны выпрыгивать!
Расчёты двух полковушек работали как бешеные, осыпая пехоту врага осколочно-фугасными боеприпасами. Немцы, притормозили, но не остановились, пехота укрылась за машинами. А по надоедливым артиллеристам, позиции которых уже прекрасно просматривались, прицельно отработали миномётами, подтянув их поближе.
Ефрейтор Костя Седых с единственным "дегтярёвым" роты приказом ротного был в самом начале поставлен на правый фланг, обход с которого Петров счёл когда-то давно (аж 12 часов назад!) наиболее вероятным и опасным. Правый флаг роты, волею речного русла, оказался несколько выдвинутым вперёд. Позиция пулемётчика оказалась практически идеальной. Вот уже несколько минут Костя увлечённо поливал огнём фашистов - почти продольным! Почти вдоль всей цепи! А это значит, что почти все пули находили свою цель. Вот и миномётчиков, нагло вылезших на открытое всем ветрам (и Косте!) пространство, Костя со своего бугорка заметил почти сразу. Почти - потому что до этого был занят отстрелом залёгших пулемётчиков противника. Четыре миномёта успели сделать по два-три выстрела. Больше Костя им не дал, щедро пройдясь по серо-зелёным фигуркам, сыпанувшим от своих "самоваров" как тараканы от дедова валенка. Костя прервал миномётный обстрел на целых три минуты. В бою это ОЧЕНЬ много. А прикрывать Костю было некому: боец, приданный в помощь пулемётчику, был им отправлен за патронами, и по дороге назад был убит шальной пулей. Через три минуты его всё-таки обошли, бросив сразу три гранаты с дурацкими (это Костя успел так подумать) длинными ручками. А потом добивали истерзанное осколками тело выстрелами из солдатских карабинов и унтеровского МП-38, истратив на умирающего и уже мёртвого пулемётчика целых тридцать пять патронов! И это хорошо: быть может, немцам потом на кого-то ещё из советских бойцов патронов не хватит. А в последнем диске Костиного "дегтяря" оставалось ещё два неизрасходованных патрона. Если бы Костя узнал, он бы, наверное, огорчился.
"Сорокапятки" были выбиты уже все. Волна немцев докатилась до позиций роты, рассекла надвое - немцы спешили занять мост. Поэтому танки, собираясь в клин, не обращая уже внимания на пехоту, стягивались к мосту. И поплатились. Нет страшнее для танка, чем маленький, незаметный пехотинец с храбрым сердцем и связкой гранат. А донецкий шахтёр Сёма Друценко был именно таким бойцом, как, впрочем, и Ваня Савченко, как и Миша Богатырёв. Если такой боец к танку ближе, чем три метра, танкистам его уже не увидеть. Два танка были подбиты гранатами и встали. Вот и третий - совсем удачно - этот вспыхнул, через несколько минут (или секунд?) внутри рвануло, башня чуть приподнялась над корпусом, затем медленно сползла по броне влево. Семён, бросив связку, довольно засмеялся и развернулся бежать к брошенной им ячейке, где оставил свою СВТ. Добежать не успел: пулемётная очередь наискось перечеркнула сильную жилистую спину, ломая пополам гибкое тело, бросила на землю. А Семён ещё несколько мгновений был уверен, что он бежит - быстро-быстро...
Схватка на позициях роты уже заканчивалась. То тут, то там ещё мелькали сцепившиеся врукопашную бойцы, но роты уже не было. Рота погибла, выполнив свой долг, приостановив немецкое наступление. Пусть ненадолго, всего на пару-тройку часов. Их совесть была чиста.
Немецкие танки сопровождаемые почти прилепившейся к ним пехотой, уже прорвались к мосту. Первый танк заскочил на мост, двинулся, строча из пулемёта, вперёд, за ним на настил уже вскарабкался второй. В это время слева ударила последняя полковушка - последним снарядом, загнанным в казенник последним бойцом батареи. Удачно попал! "Двойка", шедшая второй, тут же вспыхнула, резко свернула вправо, и, проломив ограждение, рухнула в реку. А боец, удовлетворённо хмыкнул: "Вот то-то!", опёрся на ногу, которой у него не было уже три минуты, упал и умер, улыбаясь. Он свою работу сделал, сделал честно и хорошо, чего ж не улыбаться-то человеку?
На мост взобрался ещё один танк, первый к тому времени уже почти преодолел переправу, но приостановился, настороженно водя понемногу вправо влево кургузым хоботом-окурком пушки, надрывно кашляя перегревшимся курсовым пулемётом, поливая все места, показавшиеся подозрительными. Обтекавшую машину осмелевшую пехоту встретили слаженным залпом сапёры - все трое, ещё остававшиеся в живых. Они успели выстрелить ещё по разу и, выставив страшные русские штыки, рвануть в атаку. Один даже успел добежать, всадить штык в опешившего рыжего гефрайтера, провернуть "как учили". Вытащить уже не успел. Так и повалился, налегая на убитого им, загоняя штык глубже - до земли. Но не упал - застыл чуть наклонившись вперёд, родная винтовка не подвела, удержала, не дала свалиться перед врагом, помогла умереть гордо - стоя. Впрочем, боец Привалов об этом подумать не успел, да оно и не нужно ему было...
А что же Пыжик? За всё время упомянут он был всего лишь раз, да и то - вскользь и маловразумительно. Просто не до него было - про настоящих людей написать бы. Теперь можно и немного назад вернуться.
С винтовкой своей Пыжик всё-таки разобрался. Чисто из любопытства. Во всяком случае, понял, где предохранитель, и как её заряжать. Разумеется, не от желания воевать, а из чистого любопытства, присущего каждому образованному и до мозга костей интеллигентному человеку. Даже если он демократ и пацифист.
Более того, во время короткого боя с авангардом, Пыжик даже стрелял, захваченный, как он сам себе позднее объяснял, общим помешательством. Правда, из ячейки не высовывался. Но старательно выпустил куда-то вверх целую обойму и даже успел затолкать вторую порцию. К счастью, всё это закончилось довольно быстро. И помешательство прошло. Пыжик успокоился и ему стало стыдно, что он почти уподобился "этому быдлу".
Ко всему прочему ещё не прошла неприятность, напавшая на Пыжика под конец ночи. Неизвестно, чем питался бывший владелец тела, но желудок новоявленного Пыжика категорически отказался дружить с супом-пюре гороховым. Проще говоря, Пыжика жестоко прохватило. Возможно, виной тому был не суп, а элементарный пережор - того, что умял Пыжик, выпросив добавку, которой вполне хватило бы и на двоих, а то и на троих.
И вот, в такое скорбное время, в краткий миг передышки между челночных рейсов "ячейка - куда-то недалеко за бруствер", над Пыжиком навис злой рок в лице командира взвода лейтенанта Могилевича. Который, о ужас, приказал взводу "чуток сменить позиции, передвинувшись правее, вперёд и малость пореже, а то мало перекрываем". Вот она - тупость армейская! На честный ответ Пыжика, что он копать не может, поскольку болен, гад Могилевич, ответил, что, мол, "жрать надо было меньше" и что "похоже всё уже прошло, поскольку всю округу обгадил, и дристать больше нечем, так что - здоров!". И тут Пыжик взорвался. Такого издевательства над свободной личностью, причём, личностью гораздо более образованной и высокодуховной, чем это быдло с кубиком в петлицах и семью классами образования, Пыжик стерпеть не мог. Кроме того, Пыжик успел заметить, что и лица других бойцов особого восторга приказ командира не вызывает. Варсонофий сделал опрометчивый вывод - понадеялся на поддержку своего бунта. Ну как же: он ведь читал в авторитетной литературе, как измученные комиссарами и командирами красноармейцы сами убивали или связывали тиранов и переходили на сторону Германии. Поэтому осмелевший Пыжик завопил, брызгая слюной:
- Господа, да до каких же пор мы будем бессловесным скотом, в руках коммуняк, зачем нам стрелять в немцев, которые хотят нам помочь сбросить тоталитарное иго большевиков, нам необходимо повернуть оружие в...
Пламенная речь Пыжика была прервана самым бессовестным образом - ударом по зубам. Самое обидное - что ударил не Могилевич (это было бы понятно), а рядовой боец Курицын, который (Пыжик же ясно слышал!) только что тихонько матерился в ответ на приказ взводного. Одним ударом не закончилось, Пыжик успел схлопотать ещё несколько ударов по разным частям недавноприобретённого, но уже такого многострадального тела. Избиение остановил Могилевич: с рыком "Прекратить самосуд!", он растолкал бойцов, за шкирку приподнял и вытащил из свалки трясущегося Пыжика.
Дальнейшее разбирательство было прервано авианалётом. Так что посланный Могилевичем боец привёл ротного с политруком уже после бомбёжки. Могилевич доложился. Ротный хотел было пристрелить "недобитка белогвардейского на месте", но неожиданно воспротивился политрук, настояв на передаче Пыжика в трибунал. Решение было принято. Оружие и даже ремень у Пыжика забрали, руки связали за спиной и в таком виде собирались отконвоировать за мост - куда положено. Но помешали сначала миномётный обстрел, потом собственно немецкая атака. Всё время боя Пыжик (даже не развязали!) повалялся на дне ячейки Друценко, который и должен был отвести Пыжика в тыл. В короткий промежуток относительной тишины после миномётного обстрела Пыжик попытался пробудить у Семёна национальное украинское самосознание:
- Семён! Друценко!
- Чего тебе? - не отрываясь от прицела, отозвался боец.
- Ты же украинец!
- Ну?
- Так чего ты за ЭТИХ воюешь? Они же Голодомор устроили! А сейчас все украинцы записываются в немецкую дивизию "Галичина", чтобы воевать за вольную Украину против комиссаров...
Закончить пламенную речь Пыжик вновь не смог - перехватило дыхание от сильного удара ботинком в грудь:
- Лежи, сука немецкая! Молча лежи! Вот же - вражина оказался! Тьфу!
А потом Пыжик только молчал и пытался увернуться от топтавшегося над ним Друценко, от падающих прямо на лицо горячих гильз. Затем Друценко куда-то исчез и уже не вернулся. Даже винтовку оставил. Наверху грохотало, кто-то кричал. Было страшно. И уж совсем страшно стало, когда прямо на Пыжика свалились двое - русский и немец, сцепившись, душили, били и грызли зубами друг друга. Драка прекратилась, когда кто-то сверху выпустил длинную очередь, прошив обоих дерущихся. Остаток очереди воткнулся в землю прямо возле Пыжиковой щеки. Этого Пыжик выдержать уже не смог: казалось, совершенно уже пустой кишечник опорожнил взявшееся невесть откуда содержимое прямо в штаны. Аналогично отреагировал и мочевой пузырь.
В таком виде, изрядно воняющего и трясущегося, его и отыскали через пару часов фашисты, вытащив из ямы. После чего, получив положенное число тумаков и пинков от солдат фюрера, Пыжик предстал перед гауптманом Карлом Грюном.
Командир батальона, взявшего под контроль захваченный мост, гауптман Томас Грюн, истинный ариец (скрывший бабушку-еврейку), молодой и подающий надежды офицер непобедимого вермахта, был на хорошем счету дивизионного начальства, имел уже "Железный крест" за Францию. А за Россию он рассчитывал получить все возможные и невозможные награды рейха, и, разумеется, поместье гектаров эдак на тысячу, желательно где-нибудь на Украине или в Крыму.
В распоряжении херра гауптмана был даже переводчик, Эрнст Грибаускас, бывший красноармеец, сдавшийся добровольно в плен ещё 23 июня, и ставший "хиви". Русский язык гауптман немного знал, но считал прямое общение с унтерменьшами ниже своего достоинства. Посредством переводчика, морща нежный арийский нос от нестерпимой вони пришлось пообщаться с очередным "руссиш швайне":
- Ты кто-о есть?
- Я - русский либерал, Варсонофий Кварцев-Новодворкин, и я приветствую германских освободителей на многострадальной земле России.
- А почему, у тебя билет ВэЛэКэСэМ на имя Юлий Пыжик? Ведь этот Пыжик, на фотографии, есть ты?
- Я на самом деле Варсонофий Кварцев-Новодворкин, это не мои документы. Они мне случайно попались, я просто сильно похож. А на самом деле я настоящий российский интеллигент, я уважаемый в Европе поэт и писатель из будущего, из 2014 года, меня САВАОФ отправил сюда, чтобы я помог господам европейцам справиться с богомерзкими патерналистами-сталинистами.
- Ты есть контуженный, говоришь бред, или просто дурак, - исправно переводил речь гауптмана Эрнст.
- Нет, я на нашем сайте, боролся с социальными нацистами Антоновыми, Семенковыми, Короткиными и другими, ставя их в логические тупики.
- Значит, ты боролся про-отифф национал-социалист?
- Да конечно, они все такие противные, еще они борются против геев.
- Кто есть такие - геи?
- Это, господин переводчик, уважаемые люди, гомосексуалисты.
После перевода лицо гауптмана брезгливо вытянулось, казалось, что немца вот-вот вытошнит прямо на Пыжика:
- Гомосексуалисты есть мерзость, дерьмо человечества, жалкая ошибка природы и должны быть уничтожены!.. Ты есть гомосексуалист?
Перепуганный Пыжик категорически отрёкся от принадлежности к "радужному" сообществу.
Гауптман выслушал перевод, подошёл к Пыжику, и, глядя тому в глаза, начал награждать оплеухами, сопровождая действие отборным немецким матом. Что это именно мат, Пыжик понял даже без перевода. Но полностью оценить полет мысли Грюна Пыжик не смог, так как во-первых, был занят получением оплеух и зуботычин, и во-вторых понимал в немецком языке не более варана с острова Комодо.
Отведя душу, офицер стянул перчатки, брезгливо кинул их под ноги Пыжика, затем начал говорить уже спокойно, так, что Грибаускас вновь обрёл способность переводить:
- Предположим, что ты прав, и тебя действительно Саваоф, или Христос, или Один всё-таки послал сюда из будущего. Хорошо. Тогда расскажи, как и когда закончилась война. Когда, например, капитулировали американцы? Англичане? Какого числа мы взяли Москву?
- Нет, мистер офицер, ваши победоносные войска были остановлены под Москвой зимой сорок первого года, а потом война шла с переменным успехом. Но с сорок третьего эти ватники, всё-таки разбили победоносную армию господина Гитлера, и взяли Берлин в мае сорок пятого.
Услышав перевод, гауптманн расхохотался и даже снизошёл, чтобы ответить самостоятельно, на ломаном русском:
- Ти есть точно думкопф и осель! Как бы эти трусливые и неумелые русские свиньи смогли разбить наша великая армия? Нет! - Хочешь, я сам предскажу будущее России? Россия и всякие украины навеки станут землями Великой Германии. Великогерманцы, высшая раса господ, будет управлять всем миром, а ви все станете нашими рабами. Вот это есть настоящая правда и настоящий будущее! А твои сльова - это лепет сумашедший раба. Ну, как эти бегущие от солдат Рейха унтерменшь могут взять Берлин?
- Они, мистер офицер, заваливали вашу великую армию трупами, расстреливали всех инакомыслящих, и так смогли одержать победу. А ещё эти коммунисты - антисемиты, и Сталин убил Мейерхольда, потом инициировал дело "кремлевских врачей". Они травили бедных евреев по всей стране.
- Ты с ума сошель! Как жидо-большевики могут быть антисемитами и убивать юде? Они что - убиваль сами себя? Гут... Я не буду тебья стрелять, не буду отправлять в лагер. Ты смешной и глюпий. Но ты будешь "Хиви", и если будешь корош "хиви", то будешь жить. Поняль?
- Да господин офицер, я рад выполнять все ваши приказы, - Пыжик облегчённо вытянулся перед своим "спасителем" ("Вот что значит культурная нация - всё-таки разобрались, оценили, хоть и не поверили!").
- Сейчас ты будешь это доказать! У нас есть пленный комиссар. Ты ведь ошень не любишь комиссар? так?
- Ещё как не люблю, мистер офицер!
Пыжик тут же схлопотал очередную оплеуху от переводчика:
- Кур-рат! Говорить надо: "Яволь, херр гауптман"!
Грюн что-то приказал ближайшим солдатам и, в очередной раз поморщившись от "благоухания, издаваемого Пыжиком, отошёл подальше.
Солдаты минут через пять приволокли израненного человека, в котором Пыжик с трудом узнал ротного политрука. Ещё один солдат откуда-то принёс фотоаппарат.
Гауптманн подошёл чуть поближе:
- Сейчас ты будешь доказать, как сильно ты не льюбишь коммунист и комиссар. Ты сам его будешь стрелять.
- Я?!
- Да, ты. Ты же хочешь быть короший "хиви", помогайт Великий райх?
- Да-да-да, конечно!... То есть, яволь, херр офицер! - от взгляда гауптмана Пыжику стало очень страшно.
"В конце концов, - лихорадочно размышлял Варсонофий, - что в этом такого? Ведь расстрелять комиссара - это благое дело для всего человечества. Этот уже не будет потом туманить мозги молодёжи, ходить по школам с дурацкими воспоминаниями. Мир станет чище. Да и, к тому же, этого немцы всё равно убьют..." Пыжик принял решение. Поэтому протянутый ему карабин взял без колебаний.
Политрука, который стоять самостоятельно не мог, и вообще был без сознания, прикрутили куском телефонного кабеля к задранной вверх станине опрокинутой "сорокапятки". Пыжик, боясь промахнуться, подошёл, почти упёршись срезом ствола в грудь. В этот момент Грищук пришёл в себя, поднял взгляд на Пыжика. Ничего, кроме усталости и презрения, в этом взгляде не было.
- А-а-а, Пыжик. Нашёл себе хозяев... Уйди уже... воняет от тебя, не мешай дышать...
Пыжик взвизгнул, зажмурился и надавил на спуск. Грищук дёрнулся и обвис. Но застывшие открытыми глаза его продолжали смотреть на Пыжика. Это было невыносимо! В истерике Пыжик передёрнул затвор, надавил ещё раз. Выстрела не последовало. Немцы на всякий случай оставили в карабине всего один патрон...
С того дня в роте Грюна стало два "хиви": добровольный помощник первого сорта - Грибаускас, и добровольный помощник последнего сорта - Пыжик. Почему они были поделены по сортам? Просто потому, что "херр гауптманн так решил". И спал литовец на воле, а Юлий всё-таки под постоянной охраной.
Перевоспитание Пыжика шло вперёд семимильными шагами - под руководством Грибаускаса. Через пару дней Пыжик уже усвоил, что высказывать какие-либо симпатии к секс-меньшинства - себе дороже. Что о былых попытках примазаться путём женитьбы к "богоизбранному народу" лучше вообще не заикаться - понял почти сразу. Более того, на третий день уже уверенно научился называть евреев только "жидами" и даже научился их презирать. Заодно перенеся на "племя израилево" всю свою обиду и ненависть, питаемые к бывшей жене. Главное, что по отношению к коммунякам и Сталину ничего менять не пришлось - это успокаивало. Как ни крути, а стержня в своих убеждениях Варсонофий не утратил и не сменил. Просто сменил некоторые малосущественные ориентиры, мешающие борьбе со сталинизмом-патернализмом. Периодически, при каждом удобном случае, Пыжик напоминал начальству о своём интеллигентстве и литературных дарованиях, заверяя, что сможет написать произведения, которые поднимут практически весь российский народ на борьбу с большевиками. От чего-то в ведомство Геббельса его направлять не спешили. Пыжик надеялся, что это временно. О своём "попаданстве" он решил больше не упоминать и надеялся, что про это забудут.
Продолжение от 09.10.2014.
Через неделю батальоном было захвачено около двадцати красноармейцев-окруженцев, и Грюн решил, до передачи пленных службе тыла, самостоятельно проверить их, пустив Пыжика "наседкой".
- Послюшай, Пижик, ти дольжен идти к пленний, и послюшать их разговор, если ти найдешь среди пленний зольдат комиссарен, или юден то полючишь премия. Ти меня поняль, так же искать среди них русски официрен.
Ставит задачу сам Грюн, без переводчика, видимо, разговорники да общение дало немцу возможность ещё чуть-чуть подучить русский язык.
- Так точно, херр офицер, а что за премия, что мне дадут за жида или коммунняку?
- Хочешь полючишь дойчмарка, или корова, ну млеко-мясо?
- Нет, господин офицер, мне не нужны коровы всякие, дадите мне денег, а так же хочу оружие... Ну, что бы тоже воевать против краснопузых.
- Запоминать, ти из 124 стрелькови дивизион, тебья командир компани, ну ето по-рюсски - рота, отправиль с письмо в штаб. Фамилия командер дивизион генерал Гараев, фамилия командер компани обер-лейтенант Васильев, ти понял?
- А, это что бы меня краснопузые не раскололи?
- Что есть раскололь! Раскололь твоя думкопф голова? Да есть так! - Тебья они не раскололь! Всьо, иди. Зибер тебя доставит к пленним зольдатен, помни: они - твой будущее.
И отправили Пыжика на задание. Плохо было то, что для натуральности Зибер и Кранке Варсонофия немножко побили. Ну как - немножко? Для кого как! Пыжик так совсем не считал. Хотя немцы старались бить не от души, а лишь для достижения должного внешнего эффекта. Через полчаса в чудом уцелевший после боя у моста сарай (неизвестно зачем здесь поставленный), где были заперты пленные красноармейцы, гефрайтер Зибер пинком запустил помятого Юлия. К упавшему на солому Пыжику бросилось трое красноармейцев. Какой-то чернявый боец принялся оттирать гимнастеркой с лица Пыжика пыль и кровь.
- Вах! Немис, сука, так побил, шайтан! - дальше чернявый выругался на неизвестном Пыжику языке.
- Слышь, браток, а ты с какой части? - спросил высокий и тощий блондин.
- О-о-ой, как больно, эти немецкие чмыри мне всё внутри отбили!... Я со второй роты первого полка 124-ой стрелковой дивизии, комдив генерал Гараев, слыхал?
- Ну да, вроде ваша дивизия слева от нас была... Только ваши вроде в окружение не попали. Ты как в плен-то попал?
- Да ротный меня направил с донесением в штаб, а тут на меня наехали, ну, и приняли, с поличным...
- Не понял! "Наехали", приняли". Ты что, из блатных?
- Ну, почти..., - Пыжик понял, что сказанул не то и надо было срочно как-то выкручиваться, хотя бы сменив тему - А ты из каких будешь, звать как?