- Вот и весна у них ненормальная! Потому что цветёт даже то, что цвести не может и не должно. - Так вот возмущался Николай Фёдорович Козлов, сидя на скамеечке в Централ парке и рассматривая странное дерево, на голых сучьях которого распустились крупные белые цветы, будто из бумаги вырезанные. Николай Фёдорович обычно сиживал на Брайтонском бордвоке, любуясь пышнотелыми красавицами, но по выходным мог себе позволить и съездить куда-нибудь.
- Чёрт тут их поймёт! - раздражался Николай Фёдорович,- И земли-то в нашем понятии нету - песок, да глина, - а посмотри, как они! - щепка на щепку лезет и обе радуются.
Потом Николай Фёдорович устал брюзжать и начал рассматривать публику, снующую по дорожке на роликовых коньках.
- Ишь, заразы, - отметил Николай Фёдорович, - Как они за здоровьем-то своим следят!
Тут молоденькая девчушка так тормознула возле скамеечки Николая Фёдоровича, что на асфальте осталась яркая черта.
Николай Фёдорович задумчиво поковырял эту черту своей палочкой. Он несколько лет тому назад приобрёл инвалидность и с тех пор ходил по улицам исключительно с палочкой, чтобы все видели и понимали.
- А вот возьму, да перешагну сейчас эту черту! - неожиданно для себя самого сказал Николай Фёдорович, - Вот перешагну - и будь, что будет!
Тут же начал Николай Фёдорович предполагать, а что, собственно, будет, ежели он эту черту перешагнёт.
- Козлов! Немедленно пересядь на первую парту к Шендрик! - закричала Мария Ильинична.
Коля собрал своё барахлишко в портфель и пересел.
- Пустили козла в огород - сообщил на весь класс Мишка Огородников.
Народ радостно заржал.
Наташка Шендрик достала кусочек мела и провела черту по парте, разделив этой чертой парту пополам.
- Вот только сунься за черту, - прошептала она сладенько, - как тресну по лбу пеналом!
Коля тут же сунулся.
Деревянно щёлкнул пенал.
- Дура! Больно! - вскрикнул Николай Фёдорович так громко, что проходящая мимо чёрная испуганно отпрыгнула и бормоча - Kraizy! - быстренько удалилась.
- Господи! Да что я в самом деле! - Николай Фёдорович устыдился своего вопля, перекурил и отправился домой, не только перешагнув черту, но и пошаркав по ней правой ногой. В этот момент был Николай Фёдорович похож на нагадившего кота, который лапой загребает следы. Николай Фёдорович поймал сам себя на этом сходстве и ему стало неловко. Неловкость эта, кстати сказать, быстро прошла, но ощущение того, что он сделал нечто непотребное у Николая Фёдоровича не проходила. Уже сидя в автобусе прочитал он надпись чуть выше ветрового стекла. Надпись на которую никогда и внимания не обращал - Stay behind white line!
- Подумаешь большое дело,- определил Николай Фёдорович, - Я белую и не переступал. Я чёрную переступил. А это совсем другое.
И он почти успокоился. Успокоиться то Николай Фёдорович успокоился, но на своей остановке не стал рисковать с белой чертой и вышел через заднюю дверь.
Сколько лет шлёпал Николай Фёдорович от автобусной остановки к своему дому, но только сейчас обратил внимание, как много всяких линий начерчено вокруг. Линии эти ограничивали и предупреждали, указывали и предписывали.
- И это правильно - одобрил Николай Фёдорович, - не ограничь нашего брата - чёрт те что произойти может.
И Николай Фёдорович начал думать о том, что может произойти, да так и подошёл к своему дому ни до чего не додумавшись.
И только, когда, отужинав, он сел у телевизора, всё придумалось само собой.
- Надо будет утром газету купить.Вот и узнаю тогда, что всё-таки произошло.
Николай Фёдорович посмотрел американские новости, ни хрена в них не понял и заснул крепким сном человека, не зря прожившего день.
Проснулся Николай Фёдорович поздно. В девятом часу. Жена была уже на работе.
Николай Фёдорович долго стоял в ванной перед зеркалом, рассматривая лиловый синяк на лбу. Рассмотрел, потрогал осторожно и проворчал -
- Надо будет учительнице пожаловаться. Что же это такое? Разве можно так больно бить? Пусть этой Наташке в дневник запишут. Тогда узнает, что почём!
Приняв такое правильное решение Николай Фёдорович привёл себя в порядок и не торопясь уселся за завтрак.
Это очень важное дело принять решение, очертить так сказать, круг задач. Важное и трудное. Потому что нужно понять, где лежит она, эта неуловимая грань между хорошим и плохим. А вот, когда прочертил мысленно эту незримую линию, тут уж отступать некуда - позади Москва.
Да. Это подумать страшно! Уже десятый год пошёл, когда Москва осталась позади. И между Николаем Фёдоровичем, завтракающим здесь, и Николаем Фёдоровичем, который остался там, лежат, пораскинувшись контрольно-следовыми полосами, чужие рубежи и замысловатые береговые линии морей и океанов. И не перейти эти линии и границы, не переступить. Хотя, ежели поднапрячься, то наверное можно сделать этот ответственный шаг. Только кто подскажет куда будет этот шаг - назад, или вперёд. А самому такое знать не дано. -
Вот так умудрял себя Николай Фёдорович, пока смаковал бутерброды с колбаской, да лососинкой и запивал это добро кофе с молоком.
Побаловав себя сытным завтраком Николай Фёдорович натянул кепку на лоб, чтобы синячище не привлекал внимание посторонних, взял свою тросточку и пошёл купить русскую газету. Обычно он газеты не читал. Ну что в них читать? Если что хорошее - люди и так расскажут, а если что плохое, так что там зря расстраиваться. Было ещё одно соображение. Газетка стоила денег. Пусть немного. Квотер всего-навсего. Но если квотерами направо и налево расбрасываться, так и сам не заметишь, как окажешься за чертой бедности. А оттуда перешагнуть назад в нормально обеспеченную жизнь ох, как нелегко. Почти невозможно. Поэтому лучше поэкономить немного.
Но сегодня был особый случай. Поэтому Николай Фёдорович свернул с Непчун на Кони Айленд и, пройдя несколько кварталов оказался на Брайтоне. С удовлетворением отметив, что улица полна народу, Николай Фёдорович подошёл к киоску и начал выбирать себе газетку.
- Товарищи студенты! - заговорил рыжеватый паренёк.- Товарищи студенты! Вы знаете, конечно, что в Москве началось позорное судилище над русскими писателями Синявским и Даниэлем. Мы собираем подписи в их защиту. - и парнишка повёл глазами в сторону двух незнакомых Козлову девиц. - Каждый честный человек должен сказать своё слово. - Рыжий тяжело сглотнул слюну и стало понятно, что он отчаянно боится. - Вы, как филологи и будущие учителя, не можете стоять в стороне.
- А в газетах пишут, что это враги, чернившие нашу советскую
действительность. - Это к группе подошёл Денисов. Крепкий и по-крестьянски рассудительный.
- Товарищи студенты, - нашёлся паренёк, - Не верьте пропаганде. Газеты врут.
- А это ты видел, шпендик? - Денисов поднёс к носу оратора здоровенный
кулак. - На. Понюхай чем пахнет! Наши газеты врать не могут.
Агитатор сообразил, что денисовкий кулак ничем хорошим не пахнет и сник. Одна из девиц поймала взгляд Козлова и подошла.
- Вот я чувствую, что Вы обязательно подпишете, потому что у Вас взгляд честного человека.
Козлову стало жарко. Он пострелял глазами по сторонам и пробормотал -
- Извините, но я не могу. Я не могу переступить через себя.
- Чего ты не можешь? - спросил мордатый продавец и посмотрел на Николая Фёдоровича подозрительно.
- Всё в порядке. - засуетился Николай Фёдорович и взял газету с названием "Вечерний Нью- Йорк". Там была ещё газета "Новое русское слово", но Николай Фёдорович решил, что эту он возьмёт как-нибудь в следующий раз. Тем более, что из новых русских слов Николай Фёдорович знал только "Короче" и "Конкретно". И те выучил прямо здесь на Брайтоне.
Николай Фёдорович решил сегодня сесть не на бордворке, где постоянно отвлекаешься на дамские прелести, а в скверике за Гамбринусом поближе в Аквариуму. Он прошёл мимо овощных лавок, прянные потроха которых вывалились на улицу и в них сладострастно рылись домашние хозяйки и просто пенсионеры. Он прошёл мимо магазинчиков, торгующих всяким барахлом и клятвенно заверяющих, что побьют любые цены. Напротив Интернейшенела сухонький старичок пел, нет! не пел, а истошно кричал "Коробушку", красиво разводя руками в сторону в драматических местах. Ему аккомпанировал на баяне дедок пооткормленней, слегка одуревший уже от громкого крика партнёра.
Николай Фёдорович прихватил по дороге пару пирожков с картошкой и бутылку квасу, чтобы не так скучно было. Потом он свернул налево за виадуком и через пару минут занял очень хорошее место на лавочке. Здесь росли канадские клёны, было прохладно и дети натужно резвились под недреманным оком нянек.
Николай Фёдорович закурил, что делал в очень особенных случаях и развернул газету. Он никак не мог заставить себя раскрыть новости и поэтому начал с рекламы. Первое же объявление, набранное белым шрифтом по чёрному фону, поставило Николая Фёдоровича в тупик -
"На ваших глазах рассасываются и уменьшаются рак молочной железы, геморой и полипы в носу. Счастливым обладателям Медикейта - бесплатно".
Николай Фёдорович попробовал представить на своих глазах молочные железы и у него ничего не получилось. Геморой - это ещё куда ни шло. Но молочные железы!
Тогда Николай Фёдорович вспомнил, что он то как раз и есть счастливый обладатель, и что гемморой у него тоже имеется. Правда не на глазах. И Николай Фёдорович начал думать откуда эта всякая разная хвороба берётся. Подумав немножко он понял, что в генах есть некий скрытый запускатель болезни. Как только ты перешагнул черту - так сразу - бах бабах!
- Поэтому нужно держать себя в рамках! - сказал сам себе Николай Фёдорович надзидательно и раскрыл страницу новостей. Лучше бы он этого не делал. На странице этой крупно было набрано -
" Землетрясение в Индии! Тысячи погибших! Десятки тысяч остались без
крова! "
- Вот те раз! - прошептал Николай Фёдорович, - Я же не хотел...Я и не думал даже... - и Николай Фёдорович полез в карман за нитроглицерином, который всегда носил с собой на всякий случай. Поместив таблеточку под язык Николай Фёдорович откинулся на спинку скамейки и полузакрыл глаза.
- Нет! Я не хотел! - крутилось в голове Николая Фёдоровича. - Нет. Неправда. Я, конечно, хотел, чтобы что-нибудь произошло. А то уже давно ничего не происходило. Ну совершенно ничего. Пусть, думаю, какой-нибудь случай случится. Перешагнул эту чёртову черту - и на тебе - тысячи погибших! А как кто узнает? Что тогда? Это же меня теперь судить надо, как международного преступника! Хорошо, что ещё Марии ничего не рассказал. А ведь хотел. Так и срывалось с языка, - ох этот поганый язык! - Вот, Маша! Ты всё меня корила, что я аморфный и бездеятельный. А я взял сегодня, да черту переступил! Это Бог меня берёг, что я не похвастался Марии. - Так корил себя и бранил Николай Фёдорович. Потом спохватился, скомкал казету и выбросил в мусорную корзину. А что, если кто увидит? Получится улика.
- Смотри, Коля, - сказала мама, - видишь - вокруг этого пруда есть бордюр. Эту границу нельзя переступать, потому что ты упадёшь в воду.
Коля походил вдоль низкого бордюрчика и начал смотреть в воду. А вдруг там в пруду кто-нибудь живёт. Точно! Из водорослей в зеленоватой воде высовывалась кукольная рука. Коля позвал маму, чтобы и она посмотрела, где живут настоящие куклы. Мама посмотрела, а потом вдруг начала кричать -
- Помогите! Ребёнок утонул!
Со скамейки на том берегу сорвались двое военных и подбежали. Потом один из них прыгнул в воду и вынес на руках девочку в розовом мокром платье. Лицо у девочки было, как у манекенов в магазине. Набежал народ невесть откуда. Все стояли плотным кругом. А в кругу этом лежала на траве кукольная девочка и военный, выкручивая гимнастёрку ругался, что замочил документы. Коля решил, что девочка была непослушная, переступила бордюрчик и поэтому стала ненастоящей.
Она стала не только ненастоящей, но даже чёрной. Просто удивительно! Была такая белая девочка - и вдруг стала чёрной. И лазает по замысловатому сооружению, сваренному из труб. И громко хохочет, широко раскрывая розовый ротик. Прямо напротив скамейки, на которой сидит Николай Фёдорович. Правду сказать, и платьице на ней другое, и волосы заплетены в косички, в которых непонятным образом размещаются цветные бусины. Всё это так. Но девочка определённо одна и та же. Николай Фёдорович напрягся и понял, что перешагнув черту, девочка стала другого цвета. Вот и всё. Это, как негатив и позитив. И нечего тут думать. Итак всё ясно.
Девочка заметила пристальное внимание Николая Фёдоровича. Подбежала к нему и прочертила мелом длинную белую черту. Потом поприседала, дразнясь и высовывая язычок, сказала неожиданно по русски -
- Четыре чёрненьких, чумазеньких чертёнка чертили чёрными чернилами чертёж!
И убежала, чтобы снова по-обезьяньи лазать по вычурной конструкции.
Николай Фёдорович только охнул.- Вот те на! Как же я теперь?
Это была задача. И задача непростая. И решать её надо было немедленно. Потому что Николаю Фёдоровичу вдруг очень захотелось зайти на минутку в туалет. А в штаны писать он был с детства не приучен.
- Вот если бы папа меня не выпорол, когда я описался, то я бы и не знал бы, что в штаны писать нельзя. И со спокойной совесью пописал бы. А штаны, - подумаешь! - высохли бы, да и всё. А так вот теперь я знаю, что это нельзя. И приходится страдать за эти знания. Правильно мне говорили - Много будешь знать - скоро состаришься. Вот я знал только то, что положено, поэтому и состарился не скоро, а в нужный срок. Хотя вот это знание, что в штаны нельзя писать... Вполне можно было бы и без него обойтись.
- Хочешь, не хочешь, а придётся пойти на преступление. - сказал сам себе Николай Фёдорович и дал в потолок длинную очередь из автомата. Дождём брызнули осколки светильников и штукатурки.
- Всем на пол! - скомандовал Николай Фёдорович, - и все, кто в то время был в офисе банка послушно легли.
- Не двигаться! Руки за голову! - продолжал Николай Фёдорович наводить порядок в зале. Он ведь совсем не собирался стрелять. Он просто хотел припугнуть кассира. Подал этому дебилу как человеку бумажный пакет и записку с просьбой сложить в этот пакет имеющуюся наличность. Ну сколько там могло быть этих сраных денег. Тысяча? Полторы? Вряд ли больше. Кто его знал, что этот придурок начнёт кричать?
- А ты, герой хренов, - обратился Николай Фёдорович к кассиру, - делай то, что сказано.
Кассир уже угодливо протягивал Николаю Фёдоровичу пакет. Руки у кассира ходили ходуном. Николай Фёдорович дал ещё пару очередей для острастки, взял пакет и спокойно вышел на улицу, на ходу пряча свой узи под полу плаща.
- Вот как хорошо всё придумалось!- довольно отметил Николай Фёдорович, - Лучше, чем в кино.
- Простите, сэр! - Николай Фёдорович повернул голову. К нему не торопясь шёл полицейский.
- Попал! - сверкнуло в голове Николая Фёдоровича. Ему стало как-то очень нехорошо.
- Чем могу помочь, сэр? - Николай Фёдорович начал потихоньку подниматься со скамейки.
- Сидите пожалуйста. Нет причин для беспокойства, - процедил полисмен и положил правую руку на пистолет. - Могу я увидеть что тут у Вас в пакете? - и полицейский показал головой в левую от Николая Фёдоровича сторону.
- Ну, всё! - Николай Фёдорович даже оцепенел немного. Потом пришёл в себя и начал раскрывать этот чёртов пакет. Руки у него дрожали точь в точь, как у того мальчишки-кассира.
Николай Фёдорович раскрыл пакет и удивлённо посмотрел на полицейского -
в пакете стояла бутылка кваса и лежали два пирожка, истекающие жиром.
- Всё в порядке, парень,- сказал полицейский, - Не обижайся. Это моя работа. А то тут начали алкоголики присаживаться. Приходится следить.
- Конечно, конечно! - засуетился Николай Фёдорович, - Я понимаю... Работа - есть работа.
И тут Николай Фёдорович заметил, что ботинки полицейского стоят прямо на той самой злочастной черте.
- Ура! - значит это не он нарушил эту девственную чистоту мела на асфальте!
Николай Фёдорович тут же приподнялся.
- Я извиняюсь,- сказал он копу, - Я извиняюсь, но мне очень надо, - и Николай Фёдорович кивнул головой в сторону общественной уборной.
- Всё в порядке, сэр! - сказал полицейский улыбнувшись. И Николай Фёдорович сорвался с места, позабыв даже о своей хромоте.
Когда Николай Фёдорович вернулся довольный до нельзя, на ходу вытирая руки бумажной салфеткой, полицейский стоял на прежнем месте.
- Я тут присмотрел за твоими пирожками, - пояснил представитель власти, - А то мало ли что... Всякие ходят.
- Спасибо. - расцвёл Николай Фёдорович и протянул полицейскому пирожок, предватительно завернув пирожок этот в салфетку.
- Нет. - улыбнулся полицейский, - У меня это желудок не переваривает.
- А пиццу переваривает? - поинтересовался Николай Фёдорович.
- Пиццу переваривает. Но я ведь к ней с детства привык. Тут уж, кто к чему привык. Ну, я пошёл, - сказал полицейский и пошёл по своим делам.
А Николай Фёдорович с удовольствием умял оба пирожка, запил их квасом, думая одновременно, что даже желудок и то привыкает к чему-то постоянному. А уж люди и подавно привыкают к тому, чем с детства вскормлены.
- Родина-мать её кормила, поила, растила, дала образование, а она,- смотрите, - продала Родину за чечевичную похлёбку!
Сашка Никонов с кафедры физвоспитания совсем разъярился. Лицо у него покраснело и он то и дело стучал кулаком то по столу то по своей богатырской груди.
Лия Фишель, к которой так темпераментно обращался Никонов, сидела на стуле демонстративно поставленном очень отдельно. И невидимая, но ощутимая грань лежала между ней и ярившимися комсомольцами.
- Нет! Ты объясни! Ты объясни своим товарищам, что заставило тебя, комсомолку, отличницу покинуть Родину и поехать на эти сионисткие хлеба? - это секретарь комитета Людка Римша начала наседать. Это был её конёк - говорить зажигательно и эмоционально.
Лия помолчала, что-то преодолела в себе и сказала сквозь зубы -
- А вы мне не товарищи. Что я могу объяснить людям, которые не хотят понимать?
- Ах, вот как? - Деланно удивилась Римша. - Проглядели мы, товарищи. Проглядели. Не заметили, как среди нас вырос вот этот сионисткий выкормыш. Что ж. Тогда ставим вопрос на голосование. Кто за то, чтобы исключить Фишель из рядов Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи, прошу голосовать. Единогласно.
Сдайте свой билет, Фишель, и можете быть свободны.
Козлов пришёл на привокзальную площадь за полчаса до отправления поезда, на котором Фишели уезжали в Москву.
- Я ничего не буду говорить, - уверял себя Козлов, - Я просто подойду и пожму ей руку. Она поймёт.
Возле вокзала стояла группка людей. В центре - Фишели. Козлов было направился к этой группе, но поймал на своей спине недоуменные взгляды. Тогда Козлов не стал торопиться и повнимательней оглядел площадь. Точно! Сегодня здесь было многонько скучающих мужчин.
- На камеру, небось, снимают. - опешил Козлов. - Ну и пусть. А я вот возьму и подойду. Наплевать.
Но чем ближе подходил Козлов к опальной группе, тем ясней и отчётливей становилась черта, их разделяющая. А когда осталось Козлову сделать шагов двадцать-тридцать, черта эта загадочно извернулась и превратилась в пропасть. Козлов заглянул в эту пропасть и... направился к киоску, где начал покупать сигареты. Через несколько минут рядом с ним оказался сокурсник Вовка Заяц, которому, как оказалось, понадобилась бутылочка пивка. Козлов подумал, подумал и тоже купил бутылочку. Потом он с Зайцем сели в соседнем скверике и молча выпили своё пиво. Закурили. И тогда Заяц спросил -
- Ты тоже не смог?
- Ага. - сказал Козлов.
- Пойдём напьёмся. - предложил Заяц.
- Пойдём.- сказал Козлов. И они пошли торопясь, чтобы успеть до закрытия магазина.
- Это просто счастье, что тогда я не переступил черту. - сказал Николай Фёдорович. - Вот вчера, - кажется пустяк, - черта ведь была так себе, нарочная, - а посмотри, что случилось?- Землетрясение. А если бы я тогда перешагнул? Это страшно подумать, что бы вышло! Это непременно ядерная война бы случилась. А может и похуже чего-нибудь. А Лийка? Ну что Лийка. С ней всё в порядке, я думаю.
И тут Николаю Фёдоровичу дошло, что хотя Лия и уехала на много раньше. И не в Америку, а в Израиль. Но несомненно она сейчас где-нибудь тут.
- Ведь как ни крутись, ни вертись, а от Брайтона никуда не денешься! -
произнёс вслух Николай Фёдорович и начал пялиться на прохожих дам, стараясь в них угадать ту пухленькую симпатичную девчонку.
- Я ей ничего такого говорить не буду, - решил Николай Фёдорович, - Просто подойду. И всё. Именно, просто подойду. Чтобы всё это было бы в рамках приличий.
И Николай Фёдорович начал вспоминать, что прилично, что неприлично.
- Неприлично громко смеяться, показывать пальцем, держать руки в карманах, грызть ногти, плевать, сморкаться в два пальца, звенеть ложечкой, помешивая чай,называть старших на Ты, ходить по газонам, ставить локти на стол, держать вилку в правой руке, а нож в левой, сутулиться, чавкать и пускать газы, громко разговаривать, читать, что не положено, ковырять вилкой в зубах, перебивать собеседника, не знать, что Пушкин гений, ходить в нечищенной обуви и без галстука... Стоп! - ужаснулся Николай Фёдорович, - Я же как раз без галстука! Как же я подойду к порядочной женщине? А вдруг она подумает, что у меня даже гастука нету? Что тогда?
Галстука у Николая Фёдоровича действительно не было. И необходимости в нём не было тоже. За все десять лет эмиграции так ни разу и не возникла такая необходимость. Другое дело в той жизни. Тогда Николай Фёдорович и представить не мог себя, советского педагога, без галстука. Это была такая же часть тела, как стопка тетрадей подмышкой и перхоть на воротнике.
- Боже ж ты мой! - расстроился Николай Фёдорович. - Я был обязан предвидеть и предусмотреть, что когда-нибудь этот галстук непременно понадобится. Как же теперь? А?
Ну да, ничего. Один раз в жизни переступлю черту приличия. Ничего страшного. Буду неприличным? Подумаешь! Я свободный человек в свободной стране!
И тут как раз и заметил Николай Фёдорович женщину умопомрачительных форм. Она устроилась на соседней скамейке. И ничего, что чёрная. Случай с девочкой убедительно доказал, что женщинам присуща перемена цвета в зависимости от настроения. Николай Фёдорович вгляделся в сидящую даму по пристальнее. Сомнений не было. Она!
Николай Фёдорович подошёл улыбаясь -
- Мадам! Вы должны простить меня, мадам, - я сегодня без гастука...
- Пошёл отсюда, козёл конкретный, - сказала дама по русски.
- Что это тут они все по русски так быстро научились - затосковал Николай Фёдорович. В это время у ног Николая Фёдоровича звякнуло. Он поглядел под ноги. Там валялось его, Николая Фёдоровича лицо.
Николай Фёдорович очень огорчился.-
- Это надо же! Уронить своё лицо в самый ответственный момент. Это что же я такое себе позволил?
Николай Фёдорович поднял упавшее лицо и побрёл на свою скамеечку. Там он аккуратно вытер лицо бумажной салфеткой.
- Приду домой - с мылом вымыть надо. А то ещё заразу какую подхватить можно. - решил Николай Фёдорович, положил лицо в тот самый пакет, где совсем недавно лежали пирожки и хотел было в конец расстроиться, да вовремя себя одёрнул -
- Это ещё хорошо, что я просто уронил себя. А мог бы и вообще моральный стержень утратить. А русскому они тут обучены, либо потому что агенты капитала, либо потому что язык этот великий и могучий.
Николай Фёдорович посмотрел в сторону, где сидела та самая чёрнокожая, из за которой он уронил своё лицо, и удивился. Эта черная была уже не чёрной, а вполне белой дамой. Но то что это она та самая - сомнений не было: очень уж её выдавали пышные формы.
- Странно как-то... - растерялся было Николай Фёдорович, но моментально сообразил, что странного нет ничего. - Эта чёрная, овладев великим русским языком, моментально стала белой, потому что чёрные по русски не говорят. Вот Пушкин, например. Сам по национальности чёрный, а начал писать на русском и побелел. Я сам посмертную маску видел - вполне белая.
В это время дама на лавочке заметила остановившийся взгляд Николая Фёдоровича, сладко улыбнулась, сверкнув золотым зубом, помахала пухленькой ручкой и сказала - Hi!
Николай Фёдорович так сомлел от оказанного ему внимания, что чуть было не потерял свой моральный стержень, но вовремя спохватился, -
- Есть чёткая грань между приятельскими, чисто человеческими отношениями и кобеляжем. И грань эту может переступить только морально опустившийся тип, для которого нормы общественной морали ничего не значат. - Такой сделал вывод Николай Фёдорович и демонстративно отвернулся. Хватит того, что из-за этой фифочки он уронил своё лицо, не говоря уже о человеческом достоинстве. - Так рассуждал Николай Фёдорович. Рассуждать то он рассуждал, но душа его уже воспарила к небесам. И зарождались уже в душе этой пленительные строки -
В душе настало пробужденье!
Как Гений чистой красоты,
Передо мной явилась ты.
Я помню. Чудное мгновенье!
- Это же я стихи сочинил! - зарадовался Николай Фёдорович. А Мария всю жизнь бубнила - "Таланту у тебя нет. Таланту." А он оказался. Только теперь надо понять почему у меня проявился талант. Оттого, что я перешагнул черту, или от того, что уронил лицо?
И только Николай Фёдорович собрался сосредоточиться, как рядом с ним остановился крепенький старичок и приподнял кепку.
- Здравствуйте, - сказал старичок любезно, - Так можно с Вами посидеть? Я вижу русский человек сидит, так отчего не поговорить с ним о том о сём?
- Присаживайтесь, ради Бога! - засуетился Николай Фёдорович и даже подвинулся немного в сторону - так ему глянулся этот старичок.
- Фима. - сказал старичок и уселся на лавку. - Фима - это так меня зовут. Вы не поверите, но мне девяносто шесть, а я ещё, как огурчик.
- Коля - сказал Николай Фёдорович, и недоверчиво посмотрел на дедка. Люди вообще столько не живут, а если и доживают, то должны быть больны и недужны. А этот Фима выглядел лет на семьдесят не больше. Тут наверняка есть какой- нибудь секрет. И Николай Фёдорович решил секрет этот непременно выведать.
- Вы, Коля, как сюда попали? - начал общаться Фима.
- Да как и все,- нахмурился Николай Фёдорович, - сын с женой пристали -поедем, да поедем. Не драться же с ними? Сам бы я - ни за что... Чего я тут не видел?
- Вот и нас сын уговорил, - поддержал тему Фима. - А там у меня всё было. Я из Черновцов. Может слыхали? Дом был. Сад- огород. Пенсия с льготами всякими, как ветерану войны. Правда здесь тоже хорошо. Сын всё зовёт к себе в дом жить. Он дом построил. Работа у него хорошая - он на компьютер кончал. А Ваш?
- Мой на доктора кончал, - недовольно отозвался Николай Фёдорович, - А что толку? На Родине-то он был психиатр. Чувствуете? Кому ни скажи психиатр-р-р - сразу уважать начинают. А здесь он кто? Какой-то психиатрист. Даже произносить противно.
- Вот, вот. - поддержал Фима. Вот и мой. Всё зовёт меня к себе жить. А я не хочу. Тут у меня квартирка. Питаюсь я в нашей синагоге. Вы не ходите в нашу синагогу? Так это зря, я вам скажу. Там так кормят! Обед пятьдесят копеек. Ешь- не хочу. Я и одеваюсь там. Вот на мне брюки. Я доллар за них заплатил. А вы пощупайте какой материал. Им сносу не будет. Нет, вы пощупайте.
Николай Фёдорович пощупал двумя пальцами Фимины штаны, понимающе хмыкнул и попытался перевести разговор в другое русло.
- А у меня, Фима, не день, а сплошные огорчения. Я вчера черту перешагнул. Без умысла. Просто для шутки. Сегодня раскрываю газету - пожалуйста! - землетрясение. Вон к той даме было подошёл, право слово только чтоб поздороваться, - и на тебе - потерял лицо.
Фима посмотрел на даму взглядом специалиста.
- Хороша! Это Вам повезло, Коля, что только лицо. Из-за такой и голову потерять можно, как пару пустяков. Я вот из-за своей голову потерял. Это в сорок третьем было. В эвакогоспитале. Меня там лечили, а Сонечка была в этом госпитале медсестрой. Я, когда её увидел в первый раз, так мне захотелось смотреть на неё всю жизнь. И я, Коля, решил, что если выживу в этой чёртовой войне, то женюсь только на ней. И чтоб мне никаких других девушек не показывали. Потому что я совсем забыл, что я давно женат. И что мне уже за сорок. Вот какая у меня возникла любовь. И вот, перед самой выпиской иду я и вижу, что политрук этого госпиталя зажал мою ласочку в углу и грудь ей мнёт. Ну, я просто не знаю, что со мной стало... Надавал я этому человеку по его похотливой морде. И наверно хорошо надавал, потому что вместо своей части я попал под трибунал. Но мне снова очень повезло. Вместо растрела я получил штрафбат и там меня ранили первом же бою. А Сонечку свою я после войны нашёл-таки. Но это будет отдельная история. Так об этом я Вам завтра расскажу, если Вы придёте, а сейчас мне на обед пора. Вы не хотите?
Николай Фёдорович подумал и отказался.
Фима ушёл обедать, а Николай Фёдорович всё сидел, да смотрел невидящим взглядом куда-то в даль.
- Как же так? Вот этот Фима. Ему уже девяносто шесть, а он, как огурчик. И он ничего не боится. А мне чуть-чуть за пятьдесят и у меня всё болит и я боюсь перешагнуть черту. А, может, наплевать на эти все чёрточки, линии и рамки? И дожить до девяноста шести, и быть, как огурчик? Только как это сделать?
Потом Николай Фёдорович поднялся и пошёл домой. На Брайтоне голосистый мужичок устал петь. Они с напарником считали вырученную мелочь и лениво переругивались. Николай Фёдорович неожиданно для себя бросил им доллар в футляр баяна, и сам перепугался своего жеста.
- Вдруг кто подумает, что я мот, или у меня деньги лишние есть? Беды не оберёшься. Впредь надо будет за собой следить построже.
И Николай Фёдорович сосредоточенно зашагал, уже не обращая внимания на Брайтонские соблазны. И постепенно помимо его воли внутри него сформировалась и оформилась хорошая строевая песня - Пусть враги запомнят это. Не грозим, а говорим. Мы прошли с тобой пол-света. Если надо - повторим...
- Эх! Хорошо быть военным! - начал томиться Николай Фёдорович по несбывшемуся, - Забот тебе никаких. Всё начальством предусмотрено. Знай себе соблюдай Устав, не выходи из рамок. И, что главное, не обсуждай приказ. Что ж это я в армию то не подался? Эх! Глуп был и молод. Всё казалось, что литература возвышает и очищает, приподнимая над действительностью. Всё думал, что это весомый фактор воспитания человека будущего. А вышло не так. Ох, не так. Вот оно - моё будущее. Кому здесь литература нужна? А вот армия бы очень пригодилась.
Тут же из проулка вывернул танк, грохоча и корёжа гусеницами асфальт. На повороте танк смял в лепёшку пару автомобилей, разнёс по всей улице лотки с фруктами, чихнул вонюче и остановился. Под истошные женские крики улица опустела в мановение ока. Танковый люк открылся и в нём показался молодой человек в шлеме.
- Обращайтесь, полковник, разрешил Николай Фёдорович благосклонно.
- Мобильная группа сил быстрого реагирования, находящаяся под Вашим непосредственным командованием, заняла все стратегически важные высоты. Район Брайтон бич полностью под нашим контролем. Разрешите продолжать?
- Продолжайте, продолжайте, - разрешил Николай Фёдорович и козырнул бравому вояке.- Сберегайте в основном материальные уценности и продукты питания. Мирное население - не щадить. Не такое уж оно и мирное. Одни сволочи понаехали.
- Продолжайте, рядовой Козлов, продолжайте! - у сержанта Пиманова никакого сочувствия в голосе не было. - Не доходит Вам через голову - дойдёт через руки. А то сегодня на плацу весь взвод, как люди, а вы бёдрами вихляете, как гулящая девка. Но я сделаю из Вас человека, как Вы не сопротивляйтесь. Вот этот писсуар нужно ещё почистить - он недостаточно блестит. И пыль на сливных бачках небось. Смотрите мне - проверю хуже будет.
- Это непедагогично наказывать трудом, - вякнул Козлов. И, хотя сам испугался своего вяканья, но продолжил, - Труд в нашей стране - это радость.
- Вы что это, рядовой, тут рассуждения взялись рассуждать? - радостно удивился сержант Пиманов, - Я Вам эти рассуждения из Вашей дурной головы выбью. Непедагогичными, но очень действенными мерами. Два наряда вне очереди!
- Есть два наряда, - пробормотал Козлов и чуть было не заплакал.
- Зря это я тогда плакал ночами, - сказал сам себе Николай Фёдорович, - Мне просто невдомёк было, что для того, чтобы руководить людьми, нужно сначала научиться беспрекословно подчиняться. И это хорошо, что суровая армейская школа закалила мой характер и выковала из меня настоящего человека. А то действительно, что ж это за мужчина, который не умеет строем ходить? На такого и смотреть противно.
Николай Фёдорович втянул было живот и выпрямил спину, но тут же вспомнил о своей инвалидности и снова обмяк. Обмякнуть то он обмяк, но так хотелось Николаю Фёдоровичу быть бравым и сильным. Так хотелось, что он снова начал рассуждать на ходу. -
- Вот если бы был во мне несгибаемый характер и целеустремлённость, то я бы этот Брайтон в два счёта построил. А что? Не фиг размениваться на пустяки. Построил бы и дал бы каждому в руки лопату. Пусть роют отсюда и до Нового года. А потом бы мы этот ров водой наполнили. Получилась бы Венеция. Туристы бы понаехали. Да и народу какая бы польза. Пузы свои бы без гербалайфа посбрасывали бы. Элементарно. Да и характер это бы закалило. А этого деда с гармонью заставить правильные песни петь, поднимающие дух, мобилизующие на преодоление. А то поёт что-то безыдейное.
- Нет, коллеги, вы посмотрите только, что понаписал мне этот Смирнов. Обычное программное сочинение - Идея картины Шишкина "Рожь". Все дети, как дети, а этот... Вот полюбуйтесь! - И Николай Фёдорович протянул тетрадку Ларисе Викентьевне, учителю биологии. Протянул ей не потому что она сочувствовала Николаю Фёдоровичу, а потому что она стояла поблизости.
Лариса Викентьевна раскрыла тетрадь и начала читать вслух -
- Идея картины Шишкина "Рожь" в том, что это пейзаж. А во всех пейзажах только одна идея - то, что это пейзажи. Других идеев нет.
- У вас в классе гениальный мальчик. Поздравляю. - сказала Лариса Викентьевна Николаю Фёдоровичу. Но так сказала, чтобы вся учительская слышала.
- Уж Вы, Лариса Викентьевна, как хотите, только я этому гению сразу три двойки поставил. Пусть попробует исправить. Пусть потрудится.
Лариса Викентьевна залилась краской. -
- Пень Вы, Николай Фёдорович. Вам ещё и тридцати нет, а вы уже замшелый пень. - Повернулась на каблучках и вышла.
- Нет, товарищи! Вы слышали, как публично оскорбляют советского педагога? -
вопросил Николай Фёдорович звеняще - Я прошу всех быть свидетелями. Я этого так не оставлю. Мне моя совесть коммуниста не позволит это спустить на тормозах.
Учителя на этот крик души не отреагировали никак. Только потихоньку, не глядя на Николая Фёдоровича, начали выходить их учительской. Через несколько минут остался Николай Фёдорович одиноко стоять в позе оскорблённого человека,всё сжимая правой рукой злополучную тетрадь, а левую отведя в сторону.
- Так мы будем входить, или стоять, как баран на новые ворота? - это у Николая Фёдоровича спросила ядовитая старушка в розовых лигинсах и откровенным декольте... Тут Николай Фёдорович сообразил, что стоит в дверях зоомагазина с непонятным названием " Petland".
- Да, да! Конечно. - Пробормотал Николай Фёдорович и вошёл в никчемный для него магазин. Там он походил некоторое время между полок с загадочными банками и корягами да и подошёл к аквариумам. Какое-то время смотрел Николай Фёдорович на разноцветных рыбок, а потом его осенило - Вот оно! Вот идеал нормальной и достойной жизни! Ни одна из них не может выйти из предписанных границ. А ежели и выскочит, так наверняка погибнет, потому что привыкла. А значит отпадает необходимость в полиции, судах и прочих наказаниях. Зачем они, если и так всё в своих рамках.
- Там ведь у них внутри, ежели вдуматься, тоже всё есть - и поэзия ихняя, и литература, и песни тоже небось есть. Только никому это не слышно, а значит - всё хорошо.
- У них ведь тут, в Америке этой, даже образования никакого такого нет. Смотришь на молодёжь- смотреть противно. Ни тебе уважения к традициям, ни тебе должного понимания роли молодёжи на современном этапе.То ли дело - нас воспитывали! О! Вот эти рыбки просто настроение поднимают. Хвостики у них красные и развеваются, как знамёна.
- Пионер Козлов! На флаг!
- Есть на флаг!
Коля салютнул и счастливый подбежал к шесту, на который каждое утро взмывался лагерный флаг. Там он замер, дожидаясь команды.
- Ребята! - это старшая пионервожатая Элла Денисовна начала говорить. Голос у Эллы Денисовны звонкий, настроение поднимает.
- Ребята! Вы все знаете нашу лагерную традицию - на подъём флага вызываются лучшие из лучших. Так вот. Пионер Козлов вчера совершил поступок достойный настоящего пионера-ленинца. Он узнал, что мальчики его отряда собираются ночью грабить колхозный сад. Пионер Козлов сумел преодолеть чувство ложного товарищества и рассказал обо всём администрации лагеря. Хулиганский набег на колхозную собственность был во время предотвращён. Пионер Козлов! Флаг поднять!
- Есть поднять флаг! - голос у Коли дрогнул, заскрипели блоки, и алый флаг затрепетал на ветру.
А ночью Козлову устроили тёмную. Не то, чтобы больно было - было ужасно обидно. Обидно за то, что его не поняли.
- Ну, ничего, - утешал себя Коля. А слёзы всё текли и текли и остановить этот поток он не мог. - Ничего. Павлику Морозову хуже было. Его вообще зарезали враги. А он ничего - терпел. Вот и я всё вытерплю. Всё. - И Коля вспомнил, как весело трепетал и развевался красный флаг на флагштоке. Точно, как этот рыбий хвостик.
- Нет! Аквариум я себе заведу во чтобы то ни стало. Это и не так накладно, если вдуматься. Это тебе не собака какая-нибудь, что лает, да гадит, а управы на неё никакой. Это животные воспитанные - сразу видно. Одно уже то хорошо, что можно им говорить всё, что в голову придёт. Они может сами для себя и возражают, так это там внутри. Это с ними и останется. А у нас - снаружи - всё в полном порядке. Ни протестов, ни возражений. Что вдохновляет, прямо скажем, и вселяет здоровый оптимизм.
Сделав такие выводы Николай Фёдорович потолкался ещё немного по магазинчику да и поспешил домой. Есть уже хотелось весьма.
Дома Николай Фёдорович первым делом вымыл с мылом оброненное лицо, потом постоял и забил в стенку гвоздик. А на гвоздик этот приладил лицо. Получилось очень симпатично. И Николай Фёдорович загордился, -
- Вот никогда и не думал, что моё лицо может стать предметом искусства. А тут, пожалуйста - раз - и стало. И очень даже симпатично. И даже внушает надежду на светлое будущее.
Правда, на стенке лицо начало быстро темнеть и минут через пятнадцать стало совсем чёрным.
- Это оно с горя почернело, - решил Николай Фёдорович и начал соображать с какого именно горя. Но так и не придумал.
А горе и не надо было придумывать - оно было уже в пяти минутах ходьбы от Николая Фёдоровича, который, ни о чём таком не подозревая, уже разогревал на плите вожделенный борщ.
Горе это вошло вместе с Марией, которую сопровождал мрачный тип, похожий на араба, и двое мужиков в лиловых майках с надписью "mooving" на груди. Араб и муверы остались в маленькой прихожей, а Мария прошла в кухню и сказала -
- Николай Фёдорович,- она всю жизнь называла мужа по имени отчеству и на "Вы", - Нам нужно поговорить, Николай Фёдорович.
Николай Фёдорович почуял недоброе, но виду не подал, сел на табуреточку и всей своей фигурой изобразил внимание.
- В общем так, Николай Фёдорович, - Начала Мария и погрустнела, - Я от Вас ухожу. Я нашла человека, - И Мария показала головой в сторону араба, томившегося в прихожей, - И у меня родилось чувство.
Мария помолчала немного и продолжила -
- Имею я право, в конце концов, на счастливую жизнь. Я забираю одежду и кожаный диванчик. Вам он ни к чему. Да! И вот эту африканскую маску. Вы её, небось, в гарбиче нашли, а она, может, художественная ценность.
И Мария сняла со стены многострадальное лицо и положила его в сумочку.
Николай Фёдорович приподнял вверх указательный палец и надзидательно изрёк -
- Любовь не вздохи на скамейке, не поцелуи при луне!..
Он бы ещё чего сказал, но агрессивный араб, просунул голову в кухню и рявкнул -
- sheаr up, mathefacker!
А Мария добавила -
- Действительно. Молчали бы лучше. Мне эти Ваши сентенции вот уже где!
Правда она не показала где, но Николай Фёдорович замолчал пристыженно. И молчал всё время, пока Мария собирала чемоданы, пока грузчики вытаскивали в коридор кожаный диванчик, и араб яростно сверкал глазами в сторону Николая Фёдоровича.
Потом суета закончилась и Николай Фёдорович остался один. Он всё сидел и сидел на кухоньке и не заметил бы, наверное, что борщ в кастрюльке на плите почти что выкипел, если бы не телефонный звонок.
Звонил сын Илья. Николай Фёдорович воспитывал его в строгости и спартанской обстановке и сын, так же, как Мария, называл Николая Фёдоровича на "Вы" и по имени отчеству. Николай Фёдорович, который обычно разговаривал с Ильёй только на деловые темы вдруг раскис и пожаловался со слезой в голосе -
- Что же это такое, Ильюша? Что же это происходит? Мария-то к арабу ушла...
- Вы, Николай Фёдорович, не расстраивайтесь зря, - начал Илья, и стало понятно, что он уже в курсе происходящего, и что заговор этот вызревал давно, -
- Вы сейчас депазитный рент доживайте и тоже готовьтесь к переезду. Мы тут присмотрели хороший такой nursing home - там Вам и уход надлежащий будет и медицинский контроль...
- Как же это? - не поверил Николай Фёдорович, - Я ведь не престарелый какой-нибудь. За что же меня в богадельню?
- Николай Фёдорович, - успокоил Илья, - Вы не расстраивайтесь по-напрасну. Вопрос решён. И на маму не обижайтесь - она имеет право на личную жизнь.
Николай Фёдорович положил трубку , посидел ещё немного и съел наконец свой борщ. И, понятное дело, что после борща настроение стало улучшаться. Улучшаться-то оно улучшалось, но не так быстро, как хотелось. По поводу ухода Марии и вообще горевать не следовало бы - утратила она полностью моральные основы - это было ясно, как белый день. И не только общество в этом виновато, но и сам Николай Фёдорович что-то упустил, не досмотрел, пустил на самотёк. Горевал Николай Фёдорович только по поводу утраченного лица.
- Как же я теперь без лица-то буду? - заботился Николай Фёдорович.- Это ж я на кого хочешь похожим стану. И неизвестно ещё что люди подумают.
Но постепенно Николай Фёдорович начал успокаиваться - сделанное уже не исправить. А раз так, то что попусту переживать.
- Это всё потому что я черту перешагнул. Думал это мне с рук сойдёт. Нет! Не прошло это даром. И это правильно, потому что любое преступление должно быть наказано, иначе наступит полная анархия и хаос. В следующий раз я уж подумаю, как следует, прежде чем через черту переступить. А как же! За одного битого двух небитых дают.
- Только не заступи, Козлов! Только не заступи. Команде сейчас от тебя не рекорд нужен. Команде сейчас от тебя очки нужны. Ты хоть на метр прыгни, но только не заступи. Смотри, Козлов! У тебя последняя попытка.
Тренер выговорился и отошёл в сторонку, чтобы не мешать Козлову собираться.
Козлов постоял мгновение с закрытыми глазами, раскачиваясь взад и вперёд, сделал первые два шага нарочито медлительными - и пошёл. Впервые за всю свою спортивную карьеру почувствовал Козлов, что преодолел земное притяжение и что бесконечно долго парит над землёй, над ямой для прыжков, над стадионом с редкими зрителями на трибунах. Он мог бы упорхнуть в облака, да испугался того,что стадион восхищённо охнул, и приземлился, вспарывая ногами песок. Отходя от ямы Козлов боковым зрением приценил попытку. Даже на глаз выходило не менее семи метров. И тут же вспыхнул красный флажок.
- Я же просил тебя, Козлов, не заступи. А ты?.. Принёс команде баранку. Нет. Мне такие спортсмены не нужны.
- Но я же летел. Летел! - Николай Фёдорович поймал себя на том, что его крик эхом отозвался в комнатах и ему стало неловко. Но неловкость эта быстро прошла. Её сменили попытки вспомнить, когда же он переступил черту, которую не следовало переступать никогда. Вспомнить это Николай Фёдорович не смог, как ни старался. Зато пришли и запели строчки -
Я Вас любил. Любовь ещё быть может,
Но что же делать теперь мне.
Она Вас больше не тревожит,
А я остался в пустоте.
- Вот так и создаётся настоящая поэзия! - восхитился Николай Фёдорович, - Только испытывая неподдельную душевную боль может настоящий поэт создать нетленный шедевр, задевающий душевные струны. Это обязательно опубликовать нужно. Чтобы Мария понимала. Чтобы в полной мере ощутила тяжесть потери.
Сделав такой вывод Николай Фёдорович успокоился окончательно и вскоре заснул безмятежным сном счастливого человека.
Утром Николай Фёдорович проснулся с ощущением, что вчера произошло что-то досадное, но не мог припомнить, что именно. И только, когда, почистив зубы, принялся за бритьё сразу всё вспомнил. И Марию швырявшую в пластиковые мешки свою одежду, и мрачного араба, так страшно сверкавшего из прихожей белками глаз, и утраченное теперь навсегда лицо.
- Между прочем, лицо интеллигентного человека было. - констатировал Николай Фёдорович с горечью. И вдруг замер с бритвой в руке. -
- Что же я теперь брить -то буду? Так. Нос на месте. Глаза на месте. Рот тоже, раз я зубы почистил. А зубы, всем известно, во рту находятся. А вот что брить - неизвестно. Странно как-то. Всё на месте, а брить нечего. Ну это и к лучшему. Пусть теперь Мария с этим бритьём мается. Известно, что бриться каждый день - это намного хуже, чем ментруация.
Сделав такой оптитимистический вывод Николай Фёдорович позавтракал и по своему обыкновению пошёл на бордвок. Всё было, как обычно. Если не считать того, что на Брайтоне его поймал за майку деловой певец-дедок.
- Скажите, вот Вы вчера нам доллар дали, так значит Вам понравилось?
Николай Фёдорович хотел что-то сказать, но солист не дал и рта раскрыть -
- И не говорите ничего! Я и так вижу, что понравилось. Я же по-настоящему народный артист, раз я пою для народа. Конечно, приходится работать над собой. И я Вам скажу, что уже есть результаты. Вот Утёсова я уже перепел. Мне осталось теперь только Кобзона перепеть - и всё будет в порядке. А что Вы думаете?
К счастью, Николаю Фёдоровичу удалось вывернуться и он затрусил подальше под душевную песню - "Когда простым и ясным взором"...
Прихватив традиционные пирожки и квас Николай Фёдорович расположился на облюбованной скамеечке и стал смотреть на белок, которые нагло разгуливали по газончику и, похоже, считали, что это только их территория.
- Вот ведь и эти страх потеряли, - возмутился Николай Фёдорович, - А если бы их палкой по морде? Сразу бы своё место понимать начали.