Юдовский Михаил Борисович : другие произведения.

Стихи разных лет

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 8.00*5  Ваша оценка:

  
   Стихи разных лет (1992-2009 гг.)
  
  
   * * *
  
   Мы будем, беснуясь, считать дни недели,
   Мы будем метаться в бреду на постели
   И рвать простыню и подушку на части,
   Как рвет ураган корабельные снасти.
   Мы будем бежать через луг без оглядки,
   Мы будем листы вырывать из тетрадки,
   На коих писались, шифрованы в числа,
   Заветные мысли, лишенные смысла.
   Мы руки подставим под заросли ливня,
   Который вонзит в них прозрачные бивни,
   И будем пытаться держаться друг друга
   В непрочных пределах порочного круга.
  
  
   * * *
  
  
   Ах, как бы от осени этой не спиться!
   Опущены жалюзи. Кто-то стучится
   Сквозь их частоколы рукой привидений,
   Невидимый кто-то и кто-то осенний.
   И кто-то осенний падает с неба,
   И кто-то осенний падает с крыши
   И бродит с кошелками, полными хлеба,
   Спускаясь в подвалы, где бегают мыши.
   А кто-то осенний рисует картины
   Нетрезвой рукою на вымокших стенах,
   И тихо растут кружева паутины
   На сомкнутых вместе стыдливых коленах.
   А кто-то осенний играет нам звонко,
   Стекаются реками улицы в площадь,
   Где мокнет на рельсах порожняя конка,
   А в небе летит распряженная лошадь.
  
  
   * * *
  
   И кончится всё, и начнется сначала,
   И вихрем подхватит людей у причала,
   И бросит в оранжево-жадное море,
   Которое залпом поглотит их вскоре.
   А тем, что остались случайно на суше,
   Обрушится ливнями небо на души,
   И будет над городом ветер, как прежде,
   Метаться в безумной и горькой надежде,
   Метаться в болезненном старстном порыве,
   Гвоздем ковыряя в засохшем нарыве,
   И выть в подворотнях, как стая собачья,
   С какой-то звериною радостью плача
   Над телом, которое в муках окрепло
   И стало внезапно лишь горсточкой пепла,
   Унылым похмельем отчаянной пьянки,
   Визгливою песней бульварной шарманки,
   Бессонницей, страшной, как вечная мука.
   И кто-то войдет этой ночью без звука
   В ту комнату, в то помещенье пустое,
   Где я наслаждаюсь своей пустотою,
   Убогостью собственых жалких желаний,
   Прорехой в кармане, блохой на аркане
   И жду, когда, ликом безумен и светел,
   Ворвется ко мне разгулявшийся ветер.
   И ветер влетит ко мне в бешенной пляске,
   И дождь мне нашепчет тревожные сказки,
   И кто-то вздохнет тяжело и устало,
   И кончится всё. И начнется сначала.
  
  
   * * *
  
  
   Сей город начинается на ять.
   В нем царствуют суровые законы.
   Повсюду протекают Рубиконы,
   И скульпторы торопятся ваять.
   Наследники, лишенные любви,
   Готовят преступление в аптеках,
   Монахи возят воду на калеках,
   A в рощах точат бритвы соловьи.
   О нем с опаской пишут буквари:
   Пример, для подражанья недостойный.
   Здесь стыд давно забыт, и люд разбойный
   Ворует в гастрономах сухари.
   Младенцы из груди сосут вино
   И палят в потолки из пистолетов.
   И дворники преследуют поэтов
   За то, что не умеют в домино.
  
  
   * * *
  
   Мы постучим в чужие двери,
   И нам откроют две сестры,
   И разожгут для нас костры,
   И возместят нам все потери,
   Что накопились по пути,
   И в их сияющем чертоге
   Нам будут сниться сны о Боге,
   И мы увидим впереди
   Двенадцать сказочных озер,
   В которых тихо отразится
   Луна, летящая, как птица,
   И снежные вершины гор,
   И звон мечей, и запах мглы,
   И век, промчавшийся стрелою,
   И ты, стоящий над скалою,
   И я, упавший со скалы.
  
  
   * * *
  
   А вы развейтесь, тучи,
   А вы рассыпьтесь, камни!
   А ты была везучей,
   Облизывая капли
   С губных веселых трещин,
   В которых плавал ветер,
   И ни с одной из женщин
   Я не бывал так светел,
   Как, извини, с тобою,
   С развратной белой челкой,
   С потресканой губою
   И музыкальной пчелкой,
   Которая жужжала
   В твоей округлой речи
   И ласково дрожала,
   Опутывая плечи
   Твои моей рукою.
   Теперь же нам осталась
   Обманчивость покоя,
   Ирония и жалость.
   Мы лгали то безбрежно,
   То попросту безбожно.
   Конечно, это грешно.
   Но все на свете ложно.
  
  
   * * *
   В мире зачатом с похмелья
   Никому не сдобровать.
   Принеси мне ожерелье
   В белоснежную кровать,
   Где под синим одеялом
   Я лежу в одном носке
   Со сверкающим бокалом
   В чуть трясущейся руке.
   Научи меня, Елена,
   В ноябре сходить с ума.
   На губах повисла пена,
   Как густая бахрома.
   Я сумею выть по-волчьи
   От оскомины простой,
   Только, знаешь, - нету мочи
   Жить во тьме полупустой.
   Посвети в мое окошко
   Стеариновой свечой -
   За окошком бродит кошка
   Под пожарной каланчой,
   Рыжий месяц жжет лениво
   Свой полуночный костер,
   В том костре сгорает ива,
   А под ивой бродит вор,
   А вокруг бежит дорога
   И пронзает города.
   Может быть, дорога к Богу.
   А, быть может, в никуда.
  
  
   * * *
   Ночь в сентябре. Полпервого. И тьма
   Шершавыми ладонями пантеры
   Пытается погладить по лицу
   Того полусошедшего с ума,
   Что эта и другие полумеры
   К печальному ведут полуконцу,
   То есть, меня. Точнее, то есть, нас.
   Мы желтоватым полусветом лампы
   Мрак превращаем в жалкий полумрак.
   А ночь течет по капле. Третий час.
   Вокруг полувампиры-полувампы.
   Реально ощутим один коньяк.
   Чернеющий за зеленью стекла,
   Он предстает внезапно золотистым,
   Когда струею падает в стакан.
   Струя блестит под лампой, как игла,
   Рука трясется шейком. Или твистом.
   Того гляди, плясать пойдет канкан,
   В отличие от ног. Те гладят пол,
   Слегка касаясь ступнями. Их голость
   Подчеркивает вновь, как ненужна
   Одежда тем, кто от рожденья гол.
   Коньяк ласкает ротовую полость,
   На блюдечке лимон и тишина.
   И до чего же странно пить, когда
   Совсем иное ночь в нас пробуждает,
   Лукаво изогнув хмельную бровь.
   И чуть краснея, но не от стыда,
   Все в той же полутьме нас поджидает
   До сей поры запретная любовь.
  
  
   * * *
   Уедем отсюда к черту,
   Во Тьму-Таракань, куда-то.
   Протянем к аэропорту
   Краснеющий луч заката.
   Отправимся в поднебесье,
   Торчащее в горле костью,
   И будем срывать созвездья,
   Висящие белой гроздью.
   Мы выдавим гроздь в бокалы
   И звездного хмелю выпьем.
   Завоем степным шакалом,
   Заплачем болотной выпью.
   Шатаясь межзвездной пьянью
   В космической тьме пантеры,
   Мы руки в нее протянем,
   Корявые, как антенны,
   Которые синий ветер
   Колышет камышной пляской.
   Наложим на солнце вето,
   Утешимся лунной сказкой.
   В ночи нас никто не тронет,
   Она нам дана от Бога.
   В ней скачут вдоль речки кони,
   Отведав луны и грога.
   На их пропотевших спинах
   Нам мчится легко и ясно.
   Так пишут стихом картины,
   Так пишут поэмы маслом.
   Никто ничего не скажет,
   Никто ни о чем не спросит.
   Лишь Бог елеем помажет,
   Когда нас на Землю сбросят,
   Обвяжет нам раны бинтом,
   Укроет тулупом ватным.
   И мы пойдем лабиринтом
   Меж жизнью и непонятным.
  

   * * *
  
   Мы будем странствовать, хмелея от любви,
   Сходя с ума, немея перед небом.
   Мы будем подставлять под дождь свои
   Ладони, нежно пахнущие хлебом.
   От нас печаль раздастся, вопреки
   Желанью приносить слепую радость.
   Мы жажду утолим на дне реки
   И ласковым движением руки
   Сожмем земли упругую покатость,
   И та от страсти пустит колоски
   Усатой головою в поднебесье,
   И музыкой наполнит нам виски -
   Смешеньем самой радостной тоски
   И самой безотрадной в мире песни.
   И эта смесь прозрачней, чем хрусталь,
   Незримей ночи, горше, чем миндаль,
   И ощутимее гвоздя в ладони.
   Но если нас и не было и нет,
   Откуда ж за спиною этот след,
   То золотистый, то кровавый след,
   Что тянется за нами, как погоня?
   Однажды он настигнет нас, и мы
   Замрем на месте статуей бескрылой.
   И, ощутив прикосновенье тьмы,
   Споем, понурив головы, псалмы
   Над собственной невырытой могилой.
  
  
   * * *
  
   Серебряной тоскою
   Налит вечерний воздух,
   Серебряной тоскою
   Горит в упавших звёздах
   Воспомананье птицы
   О перелётных гнёздах.
   Сомкни свои ресницы
   Серебряной тоскою.
   Твою дорогу к раю
   Я музыкой покрою.
   Ты слышишь - я играю
   Серебрянной тоскою.
   Из чёрного колодца
   Луна вдруг улыбнётся,
   Помашет нам рукою
   И свет её прольётся,
   На нас с тобой прольётся
   Серебряной тоскою.
   Я сны твои согрею
   Ладонью и щекою.
   Не плачь, я всё сумею
   Серебряной тоскою.
   Не бойся этой ночи -
   Мы жизнь и смерть отсрочим
   И собственные клочья
   Развеем в многоточья.
   Усни, звеня бокалом,
   И я тебя укрою
   Нежнейшим одеялом,
   Серебряной тоскою.
  
  
   * * *
   Как весело замертво падать,
   Услышав тишайший шорох.
   Вино превратится в радость,
   Любовь превратится в порох,
   Который взорвет нам сердце
   Подобно слепой комете.
   Скажи мне, куда нам деться
   На этом несчастном свете?
   Вина ль откупорить флейту
   И музыку лить в стаканы,
   Иль попросту кануть в Лету -
   Случайно, бездумно, спьяну?
   А, может, отбросить шторы
   И настежь раскрыть оконце,
   И вперить хмельные взоры
   В глазное яблоко солнца,
   И пить этот свет и мякоть
   До бешенства, до кончины,
   И, выпив до дна заплакать -
   Без боли и без причины.
  
  
   * * *
   На взбесившейся постели
   Я не сплю вторую ночь.
   Я на адской карусели
   Уношусь отсюда прочь.
   Кто тут - змеи или черти,
   Или просто дребедень,
   Или алкогольной смерти
   Подползающая тень?
   Здесь царят миры другие,
   И, щелчку подставив лоб,
   Литургию летаргии
   Вдохновенно служит поп.
   Опустив хмельные веки,
   Прославляет он в веках
   Наши водочные реки
   В огуречных берегах.
   Безъязычные пророки,
   Серафимы-фраера...
   Вылетают, пенясь, строки
   Из-под пьяного пера.
   То сознаньем крыльев гордый,
   То беспомощный до слез
   Конь-Пегас зарылся мордой
   В поэтический овес.
   На него уселась криво,
   Раня буквами бока,
   От похмельного курсива
   Окосевшая строка.
   И склонилась к изголовью,
   Чтоб, ударясь о стакан,
   Заклевать себя до крови,
   Как блаженый пеликан.
  
  
   * * *
   Не хочу быть ни мякишем хлебным,
   Ни Граалем в руке пилигрима.
   То, что было когда-то волшебным,
   Нынче стало до слез объяснимо.
   Как легко обмануться ночлегом!
   И стоят в заблужденьи усталом
   Две корзинки, наполнены снегом,
   Под рябиновым деревом алым.
   Ну так станем кровавым подтеком
   На сияющей ангельской ризе
   Или воином грозным, жестоким
   На крошащемся греческом фризе.
   Лестно тешиться славой героя,
   Мнить титаном себя и колоссом
   И грозить мускулистой рукою,
   Не смутясь отвалившимся носом.
  
  
   * * *
   Серебристую глыбу тумана
   Нарезают, как торт, голоса.
   В закрутившийся сумрак шантана
   Сквозь витрину ползут небеса.
   Свет течет по косому пробору,
   Лампы цедят по капле слова:
   "Коньяку... Нет, не надо ликеру -
   От него заболит голова".
   С пьяных глаз хорошо ошибиться
   И стаканчик по-новой - до дна.
   "Эй, садись к нам за столик, сестрица!"
   "Кто такая?" "Шалава одна".
   Мы еще недостаточно дерзки,
   Чтоб глотать разведенную ртуть.
   Мы ласкаем рукой арабески,
   Принимая за женскую грудь.
   "Поцелуйчик позвольте?" "Не надо".
   "Хоть один!" "Вот пристал, как репей!"
   "Ну-ка, мальчик, крысиного яду!..
   Пей, голубушка, золотце, пей".
   Пьяным быть или вовсе тверезым,
   За бумажник схватиться ль, за нож,
   Расплатиться, кого-то зарезать -
   Только смысла ни в чем ни на грош.
   Пальцы льнут к чужеродному стану
   И на талии пляшут фокстрот.
   "Хош, луну тебе с неба достану?"
   "Да зачем мне луна, идиот!"
   Бьется ночь в рассыпаемых фразах,
   Приникая мигренью к виску.
   "Хочешь, может быть, небо в алмазах?"
   "Закажи мне еще коньяку".
   "Эй, гарсон!.. Как зовут тебя, мальчик?
   Вот и ладно. Давай, старина,
   Нацеди ей кураре в бокальчик...
   Пей, голубушка, пей, сатана!"
   Отражается хохот в затылках,
   Костью в горле стоят голоса,
   И туман в красноватых прожилках
   Заполняет пустые глаза.
  
   * * *
   Только дело не в снеге. Ступая по голой земле,
   Улыбаясь камням и стирая подошвы в мозоли,
   Мы сумеем так нежно, так тихо исчезнуть во мгле,
   Так легко, чтоб при этом никто не почувствовал боли.
   Горизонтом назвавшись, к себе приближенья не ждут.
   Так заблудимся в чаще, лишь шаг не дойдя до опушки,
   Наблюдая, как, за руки взявшись, столетья идут
   И, старея на наших глазах, умирают кукушки.
   В предвечернюю синь убегает разбитый огонь,
   И, запамятав, что человек человеку полено,
   Мы поместимся в мире, ладонь положив на ладонь,
   И поместимся в клетке, коленом упершись в колено.
   Пусть спасенье нелепо, как айсберг укутанный в мех,
   Но, сближаясь в щелчке, уже пальцы не так одиноки.
   И над нами рассыплется каплями тихонький смех -
   Это ветер смеется о наши небритые щеки.
  
  
   * * *
   Ты рукою сожми от мелодий распухшую медь
   И единым дыханием выплесни в небо ночное
   Ту последнюю песнь, от которой легко умереть -
   Так легко умереть, что врагу пожелаешь иное.
   И тогда мы очнемся от трижды ненужного сна,
   Вдоль чернеющей речки проскачут задумчиво кони,
   Свет звезды через хвойное сито процедит сосна,
   И луна, как ручная, приляжет на наши ладони.
   Так замрем от тоски, от дрожания собственных век,
   От алеющей крови, набухшей в рябиновой грозди.
   И из тьмы наступившей появится вдруг человек
   И с улыбкой вобьет нам в ладони железные гвозди
  
  
   * * *
   Бездумно. Предметы молчат.
   От лампы светло.
   Лишь время и осень стучат
   Дождями в стекло,
   В покатость безвольную крыш,
   В разбитые сны,
   Пугая грызущую мышь
   Тупой тишины.
   Но заново склеенным сном
   Обманешься ты,
   Заполнив дождем и вином
   Гортань пустоты.
   И призраком тот промелькнет,
   Кого уже нет.
   И ночь в твою душу войдет.
   И выключит свет.
  
  
   * * *
   Покой от прелестей природы,
   Гор возвышений, рек течений -
   Займемся этим. В наши годы
   Не до любовных приключений.
   Ты по натуре провозвестник,
   Я по натуре меланхолик.
   Ты под рубашкой носишь крестик,
   А я ношу под нею нолик.
   Но ждет нас общее возмездье,
   Весьма далекое от славы.
   Не окунуться ль нам в созвездья,
   Пока не разучились плавать?
   Ах да, природа. Сосны, елки,
   Дороги, скромные проселки,
   Пасутся на лужайке телки...
   Не снять ли нам себе по телке?
   Не будем, впрочем, отвлекаться -
   Прости мне этот вульгаризм.
   Поди, и ангелы бранятся,
   Придя домой и снявши ризы.
   Придем и мы, хлебнув покоя,
   Присядем в кресла, лучезарясь
   И на потрепаных обоях
   Читая: мене, текел, фарес.
  
  
   Первый снег
   Невесомое белое кружево,
   Поседевший за ночь горизонт.
   Я вчера еще тешился лужами,
   Распахнув черным парусом зонт.
   Ты пришло, как всегда, непредсказано,
   Ты пришло, как всегда, невпопад.
   Бурой грязью по уши измазано,
   Ты мечтаешь вернуться назад.
   Ты вернешься и снова обманешься -
   В ту же реку два раза ступить
   Невозможно. Быть может, останешься?
   Я тебя, как вино, буду пить.
   Не с нахальством, а с бешенной смелостью
   Мы ворвемся в чужие дома
   И совместной пушистою белостью
   Эту землю сведем мы с ума
   И сойдем с него сами. Покуда мы
   Под безумием бродим вдвоем,
   Мы с тобою не станем паскудами -
   Просто будем твердить о своем.
   Это наше веселое шествие
   Растревожит живущим умы.
   Так подарим же им сумасшествие
   Или белую сказку зимы.
   В этот мир мы не брошены - проданы.
   И приходит, укрывшись плащом,
   Ностальгия - о нет, не о Родине.
   А, скорее, о чем-то еще.
  
   * * *
   И мы умрем, но прежде
   Возложим до конца
   На жертвенник надежды
   Поющие сердца.
   Мы призваны Всевышним
   Любить безумный мир,
   Целованый до вишен,
   Замученный до дыр,
   Навеки оскопленный
   Архангельской трубой
   И по уши влюбленный
   В глумленье над собой.
  
  
   * * *
   Полоса киновари
   Плывет в небесах.
   Волоокие твари
   Стоят на часах.
   Как широк и отважен
   Твой пленительный жест.
   Позолотой украшен
   Свежеструганый крест.
   Вдовы мечут колечки
   В расписные гробы.
   Весла, взмывши над речкой,
   Опустились на лбы.
   Я слечу серафимом
   На ладони твои,
   То ножом потрошимым,
   То хмельным от любви,
   Повторяя, как Герцен
   Над больным Ильичем:
   Отворите мне сердце
   Скрипичным ключом.
   Это нежное блюдо
   Мы съедим поутру.
   Я тебя не забуду,
   Если я не помру.
   Небо, скрытое в звездах,
   Колотит в набат.
   Я взлетаю на воздух,
   Как лихой акробат,
   И, хотя не по силам,
   Я протиснуться рад
   Человеческим рылом
   В Божественный ряд.
  
  
   * * *
   Как продрогшие зимние пьяницы
   В злотую коньячность елея,
   Погрузись в мою музыку пальцами,
   От оттаявших звуков хмелея.
   Так земля окунается в утренность,
   Так в луне растворяются волки,
   Так навеки свою целомудренность
   Укрывает утопленник в Волге.
   И, отчаявшись быть обездоленным,
   Наше сердце украситься небом,
   Словно вечность ему недозволенным
   И таким же, как вечность, нелепым.
  
  
   * * *
   Как было б легко без причастия
   В какой-то из уличных драк
   Нырнуть со всего сладострастия
   В грозящий погибелью мрак,
   Отдаться, смеясь, беззаконию,
   Проткнуть ледяную броню
   И сжечь размышлений агонию
   В любви, равносильной огню.
   И разум, бессмыслицей вывернут,
   Распят на бетонных столбах.
   И в полночь нырнувшие вынырнут
   С жемчужиной в белых зубах.
  
  
   * * *
   Чтоб не сойти с ума,
   Услышь и запиши,
   Как балуется тьма
   Бессмертием души,
   Как горько этой тьмой
   Приведены в разлад
   И зрячий голос мой,
   И говорящий взгляд,
   Как по хмельной воде,
   Сияньем озарим,
   Спешит к своей звезде
   Крылатый пилигрим,
   Как мечется в тиши
   Безумье вскрытых вен -
   Услышь и запиши.
   И будь благословен.
  
  
   * * *
   Высокомерно високосен,
   Добавит год в напиток бром.
   С какой-то тихой грустью осень
   Опохмелится ноябрем.
   Глаза завесит паутина,
   И в усыпальницу травы
   Кружась, опустится щетина
   Обритой ветрами листвы.
   Мы скроемся в холодных недрах,
   Уже слепые как кроты,
   И время - самый лютый недруг -
   Закроет нам ладонью рты.
  
  
   * * *
   Четыреста шагов в длину
   Аллея, ровная, как спица.
   Кладбише дремлет. Тишину
   Не соблюдают только птицы,
   В ветвях укрытые. Мне в дар
   Растут во множестве каштаны.
   В руке моей колючий шар -
   Не столько больно, сколько странно.
   Второй направо поворот,
   Гостей расплывчатые пятна.
   В тоске глаза, в улыбке рот -
   Учтиво и слегка понятно.
   Здесь в единении живут
   Кресты, надгробья и скамейки,
   Здесь, как по воздуху, плывут
   К цветам салатовые лейки.
   Здесь ждут, уже не торопясь,
   И трудятся без всякой спешки.
   Здесь открывает, не таясь,
   Орел лицо печальной решки.
   Большое дерево и крест.
   Табличка. Имя. Все как прежде.
   Лишь лепесток опавший ест
   Жучок в коричневой одежде.
   Я просто рядом постою,
   Немного погружаясь в дрему.
   Чуть-чуть глотну, чуть-чуть налью
   Привыкнувшему чернозему.
   Мне кажется, он малость пьян.
   И я. И ты, наверно, тоже.
   Цветы. Но, может быть, каштан
   Тебе покажется дороже?
   Пусть здесь лежит, не зная сам,
   Что он теряет, что находит...
   А хорошо, что к небесам
   Верхушка дерева уходит,
   А корни в землю... Тишина.
   В четыреста шагов аллея.
   Каштаны. Кладбища стена
   В вечернем зареве алеет.
   Из дома путь или домой?
   Закат тускнеет. И похоже,
   Что этот мир уже не мой.
   Хотя и безусловно Божий.
  
  
   * * *
  
   Я в эти комнаты войду
   В последний раз.
   Я в этих комнатах найду
   Обрывки фраз.
   Предметы тусклые молчат,
   Скосив бока,
   А фразы эхами звучат
   У потолка.
   Шуршат над полом и ковром,
   Дрожат у стен.
   А люстру сонную, как бром,
   Качает тлен.
   А, может, бред, а, может, хлам,
   А, может, миф...
   А фразы шепчут по углам
   Хмельной мотив.
   Я пью их смех, я пью их стих -
   Крутую смесь.
   Какая разница, кто их
   Оставил здесь,
   Дивясь ли своему уму,
   Давясь от слез,
   Когда, зачем и почему
   Их произнес.
   Я никого здесь не найду,
   Лишь эхо фраз,
   Когда я в комнаты войду
   В последний раз.
  
  
   * * *
  
   Мне не узнать твои молитвы,
   Не услыхать твоих речей.
   Сверкают не мечи, а бритвы
   В домах вчерашних палачей.
   Смеются зеркалами стены,
   Мурлычет в кранике вода,
   А на щеках белеет пена,
   Как Дед-Мороза борода.
   Неразличимо и невнятно
   Раздроблен стук, расплескан плач,
   И совершенно непонятно,
   Где здесь цирюльник, где палач.
   Покрыты конфетти ступени,
   Ведущие на эшафот,
   А тени жертв - всего лишь тени,
   И вечер их шутя крадет.
   Играет пиво в кружке пенной,
   Огнем пылают очаги.
   И только вздох по всей Вселенной:
   О Боже, Боже, помоги...
  
  
   * * *
  
   И звук и виденье пройдут без следа,
   Задумчивым облаком тая,
   И шепчется грустно в ладони вода,
   От солнца немного рябая.
   В ручье перевернутым кажется мир,
   Зажатый в желтеющих лапах.
   И в плоть проникает, как нежный вампир,
   Пронзительный осени запах
   И бродит внутри голубой тишиной,
   Смешавшись с тяжелою кровью.
   И голая ветка парит надо мной
   Задумчиво выгнутой бровью.
   Мне так непонятно легко у ручья,
   Мне так хорошо и нелепо.
   Стремится тревожная радость моя
   Упасть в отраженное небо
   И плыть до слияния с вечной рекой,
   А, может быть, просто куда-то
   И гладить немного дрожащей рукой
   Смущенную щеку заката,
   И бредить светло, и бродить в полный рост,
   Когда на ночном небосклоне,
   От ветра поежившись, несколько звезд
   Сквозь пальцы всплывут на ладони.
  
  
   * * *
   А после наступила пустота
   И длилась долго, бесконечно долго.
   И я держал ладони возле рта,
   Как пасть опасно раненого волка
   Его сжимая. Словно в Рождество,
   Снег опускался манною небесной,
   Прекрасный в чистоте, как Божество,
   И столь же, к сожаленью, бесполезный.
   Он соблязнял чернеющую твердь
   Обетом белый памятник воздвигнуть.
   Нам не дано постигнуть слово смерть -
   Как будто слово жизнь дано постигнуть,
   Как будто крик, распяв собой уста,
   Способен покачнуть престол Господний,
   Как будто не страшнее пустота
   Мучительнейшей казни преисподней,
   Где холод - той же жизни острие.
   Но, может быть, земле оставив мощи,
   Не только ад, но и небытие
   Перетерпеть вдвоем нам будет проще.
  
  
   * * *
   Но иногда, особенно в ночи,
   Приходят не видения, а звуки,
   Как будто непослушные ключи
   Перебирают нервно чьи-то руки.
   И тени обретают голоса,
   И стекла дребезжат печально в рамы,
   И блудный дождь домой на небеса
   Отстукивает в листья телеграммы.
   И их несет мучительная страсть
   Из ничего, из бездны, из былого,
   Как будто каждый звук стремится впасть
   В единое всезначащее слово,
   Утраченное мной увы давно,
   Как обернувшийся зловоньем мускус,
   Как в воду превращенное вино -
   Спасибо тебе, Боже, что не в уксус.
   Дымится храм обугленной тоски,
   Сожженный неизвестным геростратом.
   Разъяты звуки. Режет на куски
   Гармонию паталогоанатом:
   На слабое шипение свечей,
   Сгорающих в агонии досрочной,
   На шарканье подошв, на звон ключей,
   Вращающихся в скважине замочной.
   Бросаюсь, как утопленник с моста,
   Как с дерева обломанная ветка,
   К дверям. Распахиваю. Пустота.
   Ни тени, ни души. Ни даже ветра.
  
  
   Вормс
   Вечер. Река.
   Мост в небеса
   Выгнут дугою.
   Вяжет тоска
   Птиц голоса
   В нить над рекою.
   Чуть потупя
   Пасмурный взор,
   Благоговейно
   Пишет себя
   Древний собор
   В зеркале Рейна.
   Месяц сидит
   В небе, как тать,
   Желтый от скуки.
   Сына глядит
   Вечная мать
   Вечные муки.
   Сквозь образа,
   Словно во тьму,
   Взором пречистым
   Смотрит в глаза
   То ли Ему,
   То ли туристам.
   Будто укор
   В Божьем лице
   Вытесан в камень,
   Хмурый собор
   В тесном кольце
   Видеокамер.
   Вечер. Река.
   Мост в небеса
   Целится башней.
   Так черепа
   Тянутся за
   Былью вчерашней.
   Точат века
   Скудную твердь,
   Панцырь лангуста.
   В прошлом - тоска.
   В будущем - смерть.
   В нынешнем - пусто.
   Спит Божество.
   Фарой авто
   Грустно мигает.
   Только кого,
   Только за что
   Здесь ни сжигают -
   Бунт, колдовство,
   Ересь, пожар,
   Воинство лисье...
   Мне же всего
   Более жаль
   Падшие листья.
   С горя седым
   Ветром несом
   В мрак темно-синий,
   Лиственный дым
   Столь невесом,
   Сколь и невинен.
   Гимн пропоют
   Аутодафе.
   Неторопливо
   Бюргеры пьют
   В темных кафе
   Светлое пиво.
   Адским огнем
   В копоть палят
   Флиппера лунки.
   Может быть в нем
   Спрятали клад
   Свой нибелунги?
   Выжато днесь
   В бочки вино
   Варварской кистью.
   Золото здесь -
   Просто оно
   Спрятано в листья.
   В липких руках
   Птица дрожит,
   Скована страхом.
   Ешьте свой прах!
   Осень кружит
   Золото с прахом.
   Что-с будем пить,
   Ром-с или бром-с?
   Может, в портвейне
   Будем топить
   Старенький Вормс,
   Если не в Рейне?
   Вечер. Река.
   Мост в небеса
   Лампы щетинит.
   Бог свысока
   Плюнет в глаза,
   Но не покинет.
   Стали низки
   Своды капелл
   В горечи лютой.
   Это с тоски
   Позеленел
   Бронзовый Лютер.
   Всё это миф,
   Будто острог
   Время. - Пространство.
   Что ему мир,
   Что ему Бог,
   Что лютеранство?
   Бог сохранит,
   Миру вернув,
   Будду и бонзу,
   В серый гранит
   Их обернув
   Или же в бронзу.
   Горько руке,
   Ноет спина
   В зверском металле.
   Только реке
   Вечность дана.
   Впрочем - едва ли.
   Лирики врут -
   Будь это Райн,
   Будь Вольга-муттер -
   Равно умрут
   Tropfen und Stein.
   Радуйся, Лютер!
   Город твой пьян -
   Гной головы
   Бродит в народе.
   Для англичан
   "Черви", увы,
   "Вормс" в переводе.
   Станешь в душе
   Трескать дерьмо
   Жизни постылой,
   Если уже
   Имя само
   Пахнет могилой.
   Сумрак кропит
   Свет фонарей
   Златом сусальным.
   Город храпит
   Возле дверей
   Уркой вокзальным.
   Вечер. Река.
   Мост в небеса
   Взгорблен веками.
   Это тоска.
   Это коса
   Ищет свой камень.
  
  
   Октябрь
   Хорошо, что осталось немного солнца
   В октябре. Как ни странно, уже октябрь -
   Словно мутный остаток вина на донце.
   Я ему благодарен за то, хотя бы,
   Что не склонен он будоражить разум
   Обновления парафразом.
  
   Это прерогатива весны иль лета,
   Когда плоть деревьев не в меру толстела.
   Их октябрь раздел и разделал. Скелеты,
   Как ни грустно, намного изящней тела.
   Так прозрачны и строги нагие деревья -
   Непристойна забота о собственном чреве.
  
   Человеку малое греет душу.
   Пылинка Вселенной идет на венец ей.
   Мне гораздо приятней глядеться в лужу,
   Чем в каналы и зеркала Венеций.
   Октябрь - не время бумажных истин.
   Протянем руки опавшим листьям.
  
   Что ж, осталось не так уж много
   Времени, дабы что-то исправить.
   Можно лечь в траву и восславить Бога -
   Если нужно кого-то славить -
   Или, вновь довольствуясь чем-то малым,
   Тишиной окутаться, как одеялом.
  
   Небеса, безусловно, доступней птицам.
   А еще доступней, конечно, тучам.
   Но, рукой слегка прикасаясь к лицам,
   От щетины дождя колючим,
   Словно колос с грядущим хлебом,
   Ощущаешь единство с небом,
  
   Чьи глаза полоумные щек небритей,
   Но при этом глядят на тебя отрадно.
   Среди сотен пролившихся сверху нитий
   Лишь одну сплела Ариадна.
   Видимо, как через тернии к лавру,
   Путь к небесам через - труп минотавра.
  
   Но герои мне чужды. К Богу сквозь трупы
   Мерзко брести. Из уроков былого
   Очевидно, что боле чем медные трубы
   Славе пристала дуда крысолова.
   Выше и чище всех революций -
   Дождь в бокале и солнце на блюдце.
  
   Так что снова октябрь. Над домами нависли
   Тучи в каком-то немом изумленьи.
   Так возвращаются к прежнему мысли,
   Словно злодеи к местам преступленья,
   Словно... Но бросим занятие это -
   Много кротам ли надобно света?
  
   Не мешало б немного заняться покоем
   Или тою же волей, хотя б отчасти,
   Или же их сочетанием, в коем,
   Как известно, есть всё кроме счастья.
   Вольно ж покуда во время играться.
   Дальнейшее - тайна. Не так ли, Гораций?
  
  
   Городок
   Забытый Богом городок
   Застыл в благословенной скуке,
   Как фотоснимок. Словно руки
   Не донесли воды глоток
   До рта. Сухая тишина
   Опавших листьев. Спирт размешан
   С касторкой. Явь безгрешней сна,
   Хоть вера в то что сон безгрешен
   Наивна, ибо сон иной
   Рождает чудищ. И кошмаром
   Мне представляется недаром
   Привычно видимое мной:
   Вокзал, кладбище, каланча,
   Под ратушей безликой рынок,
   Гудящий, будто саранча...
   Тоскливо, как среди поминок,
   Пивными кружками гремит
   Десяток баров. Пара саун.
   Мясная лавка фрау Шмидт,
   А, может, Мюллер. Или Браун.
   Здесь не Москва и не Париж.
   Здесь и спокойней, и покойней.
   Здесь высоко не воспаришь,
   Но, если прыгнуть с колокольни,
   Тебя заметят. Дня на три,
   А, может быть, и на четыре
   Ты станешь в этом сонном мире
   Героем. Что ни говори -
   Приятно. В этот городок,
   Подобный опустевшей клетке,
   Смерть - редкий, вобщем-то, ездок,
   Хоть, к сожаленью, слишком меткий,
   И многие почти до ста
   Здесь доживают терпеливо.
   Здесь раскрываются уста
   Лишь для того, чтоб выпить пиво,
   Сказать соседу добрый день
   И попросту зевнуть со скуки.
   А, впрочем, - остальные звуки,
   Быть может, вправду дребедень.
   К чему творить в душе разброд
   И, песенкам внимая лисьим,
   Чего-то ждать, раскрывши рот,
   Как ждет почтовый ящик писем,
   Взамен рекламы находя
   И горькую усталость. Небо
   Косой линейкою дождя
   Напоминает, как нелепо
   В ушедшем времени искать
   От настоящего вакцину -
   Как будто горло полоскать,
   Настойчиво леча ангину
   Двухлетней давности. В былом
   Прекрасно то, что это было.
   Нас вечность только пригубила
   И приютила под крылом.
   И даже этот городок
   Уже обрел свое там место -
   Не как смущенная невеста,
   А как жена, надев платок
   И в церковь наравне войдя
   С молящимися. Но покуда
   Живет он не сознаньем чуда,
   А ощущением дождя,
   И созерцаньем тишины,
   И чашкой утреннего кофе.
   Он будет даже на Голгофе,
   Как Гамлет, спать и видеть сны,
   Покуда глас небесных труб
   Ему не станет пробужденьем.
   И на кресте он с удивленьем,
   Проснувшись, обнаружит труп.
   И пробежит по телу дрожь,
   Как от укола злой булавки,
   И... Но довольно. Вечер. Дождь.
   Намокшие кафе и лавки.
   Пустые улицы. Листву
   Швыряет пригоршнями ветер,
   И голый клен в фонарном свете
   Как будто грезит наяву.
   Надежда робкая в глазах
   Желтушных окон страх сменила,
   В слегка шершавых небесах
   Расплылись кляксою чернила.
   Всплывает первая звезда,
   Из темноты мерцая зыбко.
   И я с тоской гляжу туда,
   Оттуда чувствуя улыбку.
  
  
   * * *
   Мы губы сухие в стакане крестили,
   Оставшись вдвоем в опустевшем ковчеге,
   Когда по соседству дома опустили
   На темные окна пунктирные веки.
   Казалось, что птицы в полете уснули,
   Навеки застыв в неподвижном эфире,
   И прочие твари беззвучно тонули
   В невидимом море, в неведомом мире.
   На голой стене одиноко плясала
   Прозрачная тень недопитой бутылки,
   И время, забытое нами, чесало
   Задумчиво стрелкой в покатом затылке.
   А мы, упираясь во тьму головами,
   Сегодняшним счастьем навечно хмельные,
   Слегка запинаясь, чертили словами
   Иные миры и пространства иные.
   И те возникали из пыли, из крошек,
   У злой пустоты на мгновение выиграв,
   То полнясь пушистым мяуканьем кошек,
   То огненно-черным рычанием тигров.
   Оживших деревьев косматые тени
   В каком-то блаженстве ложились на крыши,
   И кто-то шагами озвучил ступени,
   Ведущие в небо, а, может, и выше.
   Но хрупки мгновенья и призрачны даты.
   В безлюдном ковчеге, при свете коптилки,
   Две тени плывут по стене как когда-то,
   Две смутные тени - моя и бутылки.
   Ползут вечера, неестественно долги,
   И месяц, скользнув в приоткрытую дверцу,
   Споткнется лучом в пустоте об осколки
   Разбитых миров и разбитого сердца.
  
  
   * * *
  
   Если петь - одному, если пить - то вдвоем.
   Не дойдя до мигнувшего мне перекрестка,
   Я еще появлюсь на пороге твоем
   С позабытой улыбкой мальчишки-подростка.
   От смущенья зачем-то развязно-лукав,
   Оглянусь в помещеньи прохладном и светлом:
   Полированый стол, полированый шкаф,
   Легкомысленный тюль, перепуганный ветром.
   Хорошо, что на стенах не видно зеркал,
   Что на полке соседствуют Чехов с Плутархом.
   Жаль, что нету кота, чтобы нас созерцал
   С превосходством шута над незлобным монархом.
   Как приятно коснуться рукою плеча,
   Раз уж как-то неловко коснуться затылка,
   И, глотая прекрасно заваренный чай,
   Намекать на лежащую в сумке бутылку.
   Пусть течет разговор, как лесной ручеек,
   Оба берега тихим журчаньем лаская.
   "Подливай себе, Миша, горячий чаек".
   "Ах, Наташа! А, может быть... Все, умолкаю".
   Почему-то слова и горьки, и легки -
   О погоде, о сыне, о солнце, о хлебе.
   Кстати, что у нас тут - Франкенталь или Киев?
   Или, может быть, мы уже где-то на небе?
   Если так - можно выпить. По рюмкам нальем,
   Размешав наше "будем" в готическом "просте".
   Дорогая хозяйка, блесни хрусталем!
   Небеса или нет - я пришел к тебе в гости.
   Это голубь усталый присел на карниз
   Или маленький ангел, навеянный снами?
   Посмотри как смешно: листья падают вниз,
   Но уже не нас, посмотри, а под нами.
   Что ж, давай облака, как котенка, ласкать
   Или выпьем еще по одной, но без спичей.
   Только надо бы третьего здесь отыскать,
   Соблюдая земной, но хороший обычай.
   Это Рейн или Днепр серебристый рукав
   Распластали по вечно зеленому миру?
   Полированый стол. Полированый шкаф.
   Мы вернулись на землю. Точнее в квартиру.
   Здесь уже почему-то не хочется пить.
   Небеса потемнели. Проклюнулись звезды.
   Чем твердить о любви лучше просто любить.
   Так легко полюбить. Но любить так непросто.
   Так дано ли нам небо? И если дано,
   Если вправду земля только неба предтеча,
   То скажи откровенно - не все ли равно,
   Кто с какой стороны приумолкнет до встречи?
   Я не верю, что там нас не ждет ничего,
   Как судбьу нашу здесь не считаю случайной.
   Глянем молча в окно. Мы увидим его -
   Перекресток, где жизнь перечеркнута тайной.
  
   * * *
  
   До свидания август, на прощанье дохнувший прохладой.
   Да простится тебе и морока, и лень, и жара.
   И стучится в висок то ли нежностью, то ли досадой
   Беспокойно-щемящее, грустное слово "пора".
   Что "пора" - я не знаю, но чувствую, как это слово
   Обращает мой взор к невозвратно сожженным мостам.
   До свидания, август, не плачь - мы увидимся снова.
   Не получится здесь, так, наверно, увидимся там.
   Здравствуй, милый сентябрь, мой любимый, мой трепетный месяц,
   Проводяший по сердцу слегка порыжевшим листом.
   Твои помыслы стаями птиц в небесах куролесят,
   Осеняя их синь многоперым пунктирным крестом.
   Ты в мой дом пригласил багровеющий бархат пиона
   И озвучил его серебрящимся смехом дождя,
   Ты мне в чаше поднес то ли мед, то ли яд скорпиона,
   Золотистой мохнатой рукой на ветру шелестя.
   Я и выпить боюсь и не выпить. Мне чудится даже,
   Будто влага в лицо мне смеется невидимым дном.
   Я гляжу, не касаясь губами протянутой чаши,
   Словно с кружкой стоящий у дома фаянсовый гном.
   Как он весел, румян и спокоен, как важно руками
   Держит вечную кружку с застывшею пеной пивной -
   Так достойно смотреться умеют, пожалуй, лишь камни,
   От скульптур до надгробий, к живым обращенных спиной.
   Мы с печальной улыбкой прощаем им эту небрежность,
   Потому что, желая того иль того не хотя,
   Мы способны почувствовать боль и почувствовать нежность,
   И тепло от земли, и хмельную тоску от дождя.
   Мы еще не постигли над нами свершенного чуда,
   Мы еще не достроили замок на зыбком песке.
   Посмотри же сентябрь, посмотри - мы живые покуда,
   Мы еще недопиты, как пиво у гнома в руке.
  
  
   * * *
  
   То ли дождь усмехается в бороду,
   То ли шепчет невнятно пророчества.
   Я брожу по осеннему городу
   С сердцем, плачущим от одиночества,
   От трепещущей в воздухе свежести,
   От щемящего птичьего голоса,
   От какой-то немыслимой нежности,
   Хрупкой каплей мне щелкнувшей по носу.
   Машут рыжие клены панамами,
   И, себя возомнив ланцелотами,
   Небеса покрываются шрамами
   В повседневной войне с самолетами.
   И пред юной землею красуются
   То ли мужеством, то ли беспечностью.
   Только шрамы их быстро рубцуются,
   Как у всех, породнившихся с вечностью.
   Почему-то в их раны не верится,
   Не тоскуется с ними, не плачется.
   Солнце хитрой улыбкою щерится
   И, играя, за облако прячется.
   И деревья от ветра сутулятся,
   И небрежно жонглируют птицами,
   И навстречу мне движутся улицы
   Непонятно знакомыми лицами.
   Мы как будто не видились ранее,
   Мы пути не скрещали, но, все-таки,
   Мы одними и теми же ранами
   В неразрывное кружево сотканы.
   От холодных ветров дуновения
   До далеких созвездий узорочья -
   Все родится от прикосновения
   Друг о друга единою горечью
   И, возможно, единою радостью,
   Что роднит нас с улыбкой смущенною,
   Как фазана с охотником - радуга,
   Как мосты - берега разлученные.
   Мы друг другу не снами навеяны -
   Мы друг другу нашептаны истиной.
   Под дождем приумолкли кофейные,
   Припорошены желтыми листьями.
   Только два или три посетителя,
   Не боясь показаться паяцами,
   Вызволяют мулата-воителя
   Из округлой темницы фаянсовой.
   Мы присядим за мокрые столики,
   От ликера пролитого липкие,
   На секунду, на малую толику
   Озаряя друг друга улыбкою.
   Мы отпустим в пустынные улицы
   До зимы погулять одиночество,
   Когда хлопья, как белые курицы,
   Прокудахчут иное пророчество.
  
  
   * * *
   Я как будто живу, но не знаю,
   Жив ли я или, жизнью шутя,
   Я себя самого пеленаю,
   Как рожденное мертвым дитя.
   Я, похоже, на собственной тризне
   Ощущаю незримую твердь.
   В этой странной моей полужизни
   Все яснее видна полусмерть.
   Я дышу ее воздухом спертым,
   Я ударам открыт ножевым.
   Моя будущность связана с мертвым
   И навряд ли доступна живым.
   Я остался в другом человеке
   И не верю, что чьи-то глаза
   Приподнимут навстречу мне веки
   И откроют свои небеса.
  
  
   * * *
  
   Я бездумно брожу вдоль реки.
   Мои мысли похожи на списки.
   Здравствуй, милая. Мы далеки
   Оттого, что хотели быть близки.
  
   Опустилось заката крыло,
   Неестественным светом алея.
   Нам хотелось, увы, тяжело
   И боялось еще тяжелее.
  
   Но не знаю, любилось ли нам,
   Или в нашей безлунной сонате
   Уподобились мы плясунам
   На подрезанном кем-то канате.
  
   Впрочем, кем-то ли? Может быть, мы
   Его трепетно резали сами,
   Чтобы лаять на звезды из тьмы
   От тоски одуревшими псами?
  
   Поделом. Нам не писан закон -
   Дураков не берут на поруки.
   Жребий брошен. Но наш Рубикон
   Пересох в ожиданьи от скуки.
  
   Ты на правом его берегу,
   Я на левом с бокалом хмельного.
   Посмеяться ли? Вряд ли смогу.
   Погрустить ли? И это не ново.
  
  
   * * *
  
   Но те, покинувшие нас
   Не на мгновенья, а навеки,
   Должно быть, странствуют сейчас
   В небесном Ноевом ковчеге.
   В какой покой ушли они,
   В какую вечность окунулись,
   Как догоревшие огни
   В ночь опрокинувшихся улиц?
   Еще не разомкнулся круг,
   Еще в ушах звучат их речи,
   Еще касание их рук
   Не позабыли наши плечи,
   Но ощущенье тишины
   Как наваждение находит,
   И только сбивчивые сны
   К нам в утешение приходят,
   Как неоконченная роль
   С нeзамоленными грехами.
   И остается только боль,
   Не излeчимая стихами.
  
  
   Аргонавты
  
   Синеет высь, синеет даль.
   Кружатся чайки. Или мифы.
   Мы разобьемся не о рифы -
   Мы разобьемся о печаль.
  
   Поджарый корпус корабля
   Качают волны, освежая.
   Земли не видно. И чужая
   В конце пути нас ждет земля.
  
   Тоскливо, что ни говори -
   Куда плывем? Да и откуда?
   В свои причины и причуды
   Не посвящают слуг цари.
  
   Зачем нам перемена стран,
   Чужие скалы, нивы, рощи?
   Руном - златым или попроще -
   Достоин обладать баран.
  
   А нас, пожалуй, ничего
   Уже не ждет. Да и не надо.
   Нет ни Колхиды, ни Эллады -
   Остался, разве что, "Арго".
  
   Пускай плывет, не зная сам,
   К какой он окаянной суше
   Несет по морю наши души.
   Хотелось бы, чтоб к небесам.
  
   Тащи нас, старина, вперед.
   Неважно, прав или неправ ты,
   Тебя Харибда не сожрет -
   Тебя погубят аргонавты.
  
   Отдавши должное вину
   Не то с тоски, не то со скуки,
   Мы, как никто, умоем руки,
   Когда пойдем с тобой ко дну.
  
   Не лучше ль так, чем твой скелет
   Украсит незнакомый берег?
   Тем более, что в мире нет
   Ни азий, ни других америк.
  
   Синеет высь, синеет даль.
   Под синевой чернеют рифы.
   Умолкший мир творит печаль.
   Печаль придумывает мифы.
  
   Причалит спившийся Ясон
   На острова чужих сокровищ,
   Где жизнь - не более чем сон,
   Рожденный разумом чудовищ.
  
  
   Ноктюрн
  
   Тревожно листья шелестят
   Над наступившей тишиною.
   Играют облака луною,
   Как пара ласковых котят
   Жемчужным шерстяным клубком.
   Рассыпались созвездья прахом.
   Ночь приближается монахом
   С лицом, прикрытым клобуком,
   Походкой, легкой, как перо.
   И луч, упавший с небосвода,
   О черную, глухую воду
   Переломляет серебро
   И рассыпает чешуей,
   И спицей острою пронзает,
   И к горизонту ускользает
   Неуловимою змеей.
   И мир щекой к ночи приник
   В объятии тысячелетнем,
   И почему-то каждый миг
   Щемяще кажется последним.
   Разъято время на куски,
   И мы, неведомо откуда,
   Бредем в молчаньи, как верблюды
   Через хрустящие пески,
   В неведомую также даль,
   В зиянье черное эфира.
   Но движет нами не печаль,
   А пустота утраты мира.
  
  
   * * *
  
   Рассыпалась ночь переливчатым звуком,
   На черной покатой спине небосвобода
   Висит полумесяц серебряным луком
   И стрелы пускает в бездонные воды.
   Над их бесприютностью носятся ветры,
   Шальные посланцы далеких возмездий,
   И, встав над рекою, печальные ветлы
   Качают в ветвях паутину созвездий.
   Светящимся лезвием сумрак распорот,
   Колышется тучи седеющий локон,
   И где-то вдали огнедышащий город
   Пучки электричества сыплет из окон.
   А, может быть, он, как больная собака,
   Застыл среди мира с подбитою лапой
   И, словно ребенок, боящийся мрака,
   Свой сон освещает неоновой лампой,
   И острые шпили, привстав на носочки,
   Вонзает в повисшие в небе планеты,
   И нам, как щенкам, подставляет сосочки,
   Поя молоком из фонарного света.
  
  
   * * *
  
   Окно открыто. Мелкой влагой
   Июльский додждь просеменил,
   И ветер шелестит бумагой,
   Пока лишенною чернил.
   По счастью, я и сам не знаю,
   Какие странные миры
   Меня заманят, проклиная,
   На Валтасаровы пиры.
   Как всякий пишущий, помешан,
   Себе отсрочу приговор,
   Поскольку я еще не взвешен
   И не отмерен до сих пор.
   Дитя потерянного рая,
   Я строю заново свой дом,
   Привычно мысли растворяя
   В чернилах, смешанных с дождем.
   Пусть тянет дождь свои волокна
   И вяжет землю к небесам,
   И, кисеей завесив окна,
   Нас приучает к чудесам.
   Пускай прядет неутомимо
   Густую паутину дней,
   И каждый миг, летящий мимо,
   Пускай запутается в ней.
  
  
   Франкенталь
  
   Я здесь живу почти двенадцать лет,
   Преступник, позабытый на Голгофе,
   И по утрам глотаю черный кофе,
   В остатки сна закутавшись, как в плед,
   Как будто не решаюсь до конца
   Проснуться. С удивлением птенца
   Вращаю головой на шее тонкой,
   Таращу полоумные глаза
   По сторонам и вверх, на небеса,
   Натянутые серой перепонкой.
   Причудливый и непонятный мир,
   К пришельцу относящийся с опаской,
   И выбелены стены свежей краской
   Как символ неприступности квартир.
   Их строили прилежные кроты
   Для спячкой одурманенных медведей,
   И только окна раскрывают рты
   От созерцанья собственных соседей.
   Здесь время развалилось на куски,
   Пространство носит узкие одежды,
   Здесь зелено, но это цвет тоски,
   Хотя, одновременно, цвет надежды.
   Здесь высь мне заменила ширь и даль,
   Но выси я не слишком интересен.
   И стоит ли пенять на Франкенталь,
   Когда весь мир, как оказалось, тесен?
   Я сам преобразил его пути
   В привычные бетонные ступеньки
   И, сидя добровольно взаперти,
   Читаю книги и считаю деньги
   Без малого уже двенадцать лет,
   Прожитые бездумно и нелепо,
   Как будто собираю нa билет
   В один конец в любую точку неба.
   По счастью, не слыхать еще свистка
   И машиниста не видать отмашки,
   И высь небес, как прежде, далека,
   И смотрят, проплывая, облака
   На улицы в смирительной рубашке.
  
  
   У пруда
  
   Подвижный ветра изумруд
   В пушистых кронах шевелится,
   И в воздухе кружатся птицы
   И, кажется, вот-вот умрут
   От ощущенья высоты,
   С рожденья им обетованной,
   Прошив в полете нитью рваной
   Небес прозрачные листы.
   Зеленой змейкою трава
   Ползет к воде, шипя от жажды,
   Чтоб утопиться в ней однажды,
   Став отраженьем. Синева
   Лежащих на воде теней
   Бежит задумчивым зигзагом,
   И солнце движется по ней
   Пунктирным золотистым шагом.
   Скучая, волны берег трут
   Набегами своих морщинок,
   В тени деревьев прячет пруд
   Лицо, рябое от кувшинок,
   Как будто капнули с небес
   Густые солнечные брызги.
   И над водой возводит лес
   Свои живые обелиски
   И через пруд идет, дрожа,
   Свой облик в отраженье скомкав.
   И обновленная душа
   Встает из собственных обломков.
  
  
   * * *
  
   На душе безлюдней переулка,
   Под глазами фонарей - круги,
   И стучатся о булыжник гулко,
   Потеряв хозяина, шаги.
   И из подворотни в подворотню
   Шляется опавшая листва,
   То ли как подвыпившая сводня,
   То ли как безумная вдова.
  
  
   * * *
  
   Кончается осень,
   Грустят вечера,
   И листья разносят,
   Как письма, ветра.
   Над лужей горбато
   Согнулся фонарь,
   И вечность на даты
   Дробит календарь.
   В сереющих клочьях
   Небесных страниц
   Кружат многоточья
   Разрозненных птиц.
   Мы так одиноки
   В неравной борьбе...
   Кому эти строки?
   Наверно, тебе.
   И трауром вдовьим
   Спускается тьма,
   Любя послесловьем
   На донце письма.
   И, голову пряча
   В листву и зарю,
   Я каюсь, и плачу,
   И благодарю.
  
  
   * * *
  
   За всё, что с нами не случилось,
   Прошу, прости.
   Весло на воду опустилось -
   Пора грести.
   Изогнутой мохнатой бровью
   Чернеет лес.
   Закатов тусклых малокровье
   Течет с небес.
   Страны исписаных тетрадок
   Горят листы.
   Мы выстроим из новых радуг
   Себе мосты.
   С рекою станет неразлучен
   Наш легкий челн.
   Озвучат вечер скрип уключин
   И шелест волн.
   Темнеет небо. Стрелы молний
   Грозят бедой,
   А мы нагнемся и наполним
   Ладонь водой,
   Как некою благою вестью,
   Чтоб донести
   Все отраженные созвездья
   В своей горсти.
  
  
   Собиратели листьев
  
   Собиратели листьев увозят опавшее время.
   Их зеленые тачки бесшумно скользят по аллеям.
   И глядим мы с печалью в земли облысевшее темя,
   И глотаем дожди, и от выпитых капель хмелеем.
   И раздетые улицы в скорбном застыли изломе,
   И вечернее небо нависло темнеющим гротом,
   И проносятся дни, словно фото в семейном альбоме,
   Словно фары машины, мигнувшие за поворотом.
   Небеса разбросали блестящие в воздухе крошки
   Безразличной, а, может быть, просто безумною кистью,
   И, промокнув насквозь, на прощанье чернеют дорожки,
   По которым, как войско, идут собиратели листьев.
   Их движенья спокойны, их лица работою полны,
   Они высятся, словно утесы, над тишью бездомья.
   И метелки бегут по траве, как железные волны,
   И сгребают опавшее золото в ржавые комья.
   Распалилось костра ненасытное алое чрево,
   В ожидании жертвы алтарь скалит пасть свою лисью...
   Мы, наверное, листья, лишенные некогда древа -
   Нас однажды свезут на костер собиратели листьев.
   Что ж, пускай он горит за покуда невидимой далью -
   Даже если я стану простой безымянной золою,
   Я с тобой поделюсь, хочешь - радостью, хочешь - печалью,
   Хочешь - дождь пригубим, поминая себя, как былое.
   О былом погрустив, обменяемся вещими снами
   И, себя от травы и приставшего пепла очистив,
   Молча вниз поглядим, где едва различимо под нами,
   Словно тени, бесшумно идут собиратели листьев.
  
  
   * * *
  
   Эту вечность мы прожили зря,
   Ни других, ни себя не приемля.
   И по капле стекала заря
   С небосвода на темную землю.
   Блудный вечер продрог и промок,
   Он искал как спасения дверцу,
   Ощущая ладонью комок
   Напоследок ожившего сердца.
   Я читаю биенье его,
   Как слова незнакомой молитвы.
   И на нитке висит божество
   В ожидании лезвия бритвы.
   Небеса опустили крыло,
   Ненароком задев мою кожу.
   И я чувствую, что-то прошло.
   И могу лишь отгадывать, что же.
  
  
   * * *
   Ах, хотя бы на миг - в снег, в Москву, в Рождество,
   В новогоднюю ночь, в поцелуи и смех,
   В пропасть черных небес, в белых крыш божество,
   В обернувший дома горностаевый мех.
   Пусть струится лазурь, пусть течет киноварь
   Карусель завертевших хмельных огоньков.
   Златоглазый мороз, снег летит на фонарь,
   Словно стая сошедших с ума мотыльков.
   Пусть хрустит на зубах рыжебокий калач,
   И, срывая со рта непосильный замок,
   Пусть наружу прорвется растаявший плач,
   Что на сердце лежит, как застывший комок.
   Пусть бросает то в жар, то в трясущий озноб,
   Но ладони прижав с наслажденьем ко лбу,
   Я, смеясь, упаду в поманивший сугроб
   И останусь лежать, как в пушистом гробу.
  
  
   * * *
  
   Хочется пить,
   Хочется петь,
   Хочется быть,
   Чтобы успеть
   Впиться ключом
   В нежную плоть,
   Словно лучом
   Тьму распороть.
   Кружится тьма
   Крыльями пчел,
   Словно с ума
   Кто-то сошел.
   Целится шар,
   Юркий, как бес,
   В синий пожар
   Чистых небес.
   Молча стою,
   Чувствуя дрожь.
   В душу мою
   Падает дождь.
   В чреве души
   Зреет росток.
   Точит ножи
   Ржавый восток.
   Подле меня
   Спят журавли,
   В клювах храня
   Запах земли.
   Хрупкую тень
   Режет огонь.
   Просится день
   Мне на ладонь.
   Я по утру
   Словно в бреду -
   Я не умру.
   Я не уйду.
   То ли приснюсь,
   То ли опять
   К вам повернусь
   Временем вспять.
   Через траву,
   Через тоску
   Переплыву,
   Перетеку,
   Словно река,
   Словно ручей,
   Ваш навека.
   То есть, ничей
  
  
   * * *
  
   Пусть умрут герои,
   Околев в подъезде.
   Пусть погибнет Троя
   В зареве созвездий.
   За столом сутулым
   Пусть ликуют греки,
   Пусть текут по скулам
   Водочные реки.
   Всяк испит до донца,
   Всяк себе враждебен.
   Пусть погаснет солнце,
   Отслужив молебен,
   Пусть тоскует слепо
   По руке Господней,
   Покатившись с неба
   В эту преисподню.
   Пусть летят по кругу
   Аисты в бессильи,
   На лету друг другу
   Пожимая крылья,
   Пусть покинут гнезда,
   Чтобы с небом слиться,
   О глухие звезды
   Разбивая лица,
   Гибель как удачу
   Во хмелю приемля
   И, от счастья плача,
   Падают на землю.
  
  
   * * *
  
   Ей пятьдесят. Она живет одна
   В чужой стране, с которой не сроднилась,
   Но сблизилась. Ей здесь даны как милость
   Хороший сон, покой и тишина,
   Способные порой свести с ума,
   Квартира с кухней, ванной и балконом
   Да улицы, залитые неоном,
   Да теплая бесснежная зима.
   Ей нравится Рождественский базар
   С колбасками, глинтвейном и блинами.
   Она воспринимает жизнь как дар,
   Но больше дружит все-таки со снами,
   Хоть никому узнать их не дано.
   А время в бессловесной укоризне
   Наматывает денно нитку жизни,
   Вертясь со скрипом, как веретено.
   Весьма простой, но цепкий здешний быт
   Проник в ее сознанье безвозвратно.
   Ей сделались привычны и понятны
   Порядок и латинский алфавит.
   Сильна и одновременно слаба,
   Она живет, не требуя иного,
   И путает нечаянно слова
   Родного языка и неродного.
   Она не спорит с собственной судьбой
   И ощущает сумрачно и смутно
   Вселенную в себе и над собой,
   Но это чувство очень неуютно,
   Поскольку человек не божество,
   Но лишь приоткрывает в вечность дверцу.
   Мир чересчур бескраен для того,
   Чтоб целиком любить его от сердца.
   Ей эта жизнь то чужда, то близка,
   Но главное, увы, проходит мимо.
   И эта неизбывная тоска,
   Как всякая тоска, необъяснима.
  
  
   Молитва
  
   То ли в сердце сумерки разлиты,
   То ль безумье бродит под луной,
   И слова неводомой молитвы
   Будто бы рождаются не мной,
   Но как птица бьются в прутья клетки,
   Ощутив родные берега -
   Только б видеть, как чернеют ветки,
   Только б слышать, как поют снега,
   Только бы под солнцем гнули спины
   Белые от святости холмы,
   Только б сжать рукою гроздь рябины
   Посреди безмолвия зимы,
   Только бы горячим алым соком
   Окропить усталые глаза
   И, припав к живительным истокам,
   Увидать дорогу в небеса.
   Ты услышь меня за облаками,
   Ты мне эту милость испроси
   И, прижав к земле меня руками,
   Надо мною чашу пронеси.
  
  
   * * *
  
   Здесь падал снег, синея по ночам,
   На стеклах хрупко вырастали розы,
   И хлопали друг друга по плечам
   Лучами звезды, плача от мороза.
   Снежинок хруст преображался в грусть
   В скупых лучах искусственного света,
   И воробей чирикал наизусть
   Истории предветхого завета.
   Лежали реки в ледяном гробу,
   И, повернувшись, как всегда, некстати,
   Земля несла на непомерном лбу
   Клеймо несправедливой благодати.
   Ее оси сточилось острие
   Не то от времени, не то от скуки,
   И кто-то дул губами на нее,
   Как будто грея собственные руки.
  
  
   * * *
  
   Словно хрупкие ветлы
   Над зеркальностью вод,
   Ты мой чистый и светлый
   Как слеза небосвод,
   Моя тихая скрипка,
   Мой волшебный смычок,
   Кружевная улыбка
   И бездонный зрачок.
   Как рожденное в поле
   От созвездий дитя
   Ты живешь поневоле
   И погибнешь шутя.
  
  
   * * *
  
   Пробудившись от спячки однажды,
   Я брожу, словно пьяный, без сна
   И ношу в себе жгучую жажду,
   Осушившую сердце до дна.
   Я тянусь за рябиновой гроздью,
   Ощущая в ответ, как в ладонь
   Мне вонзают железные гвозди
   Свой холoдный и острый огонь.
   Я готов к испытаниям новым,
   Эту муку как радость храня,
   И, распятый любовью и словом,
   Воскресаю в распявших меня.
  
  
   * * *
  
   Не моя ты погибель,
   Не моя ты напасть.
   Время в лютом изгибе
   Скалит алую пасть,
   Щерит желтые зубы,
   И в каком-то бреду
   Под похмельные трубы
   Я туда упаду.
   До чужого порога
   Доведет меня даль.
   Не моя ты тревога,
   Не моя ты печаль.
   Поднебесье целуя
   В опрометчивом сне,
   Ты поешь аллилуйю,
   Но, конечно, не мне.
   Да и что мне восторги,
   Что молитвы твои?
   Я рожден не для торга
   И забыт для любви.
   Этой вечности данник,
   Я плачу головой,
   Вдохновенный избранник,
   Но, конечно, не твой.
  
  
   * * *
  
   Что мне от жизни надобно?
   Знал бы я это сам...
   Всеми цветами радуга
   Тянется к небесам.
   Ветер за кем-то по полю
   Гонится во весь дух.
   С полуживого тополя
   Стайкой слетает пух.
   Вот проплывает лужица
   В облаке серых брызг -
   То ли планета кружится,
   То ли я пьяный вдрызг.
   Что небосвод с алмазами,
   Если не чуешь ног?
   Сердце скулит за пазухой,
   Глупое, как щенок.
   Бросить его в промозглую
   Ночь? Придушить слегка?
   Или налить безмозглому
   Теплого молока?
   Что ж ты так любишь милости?
   Хватит их за глаза,
   Чтобы однажды вырасти
   В сторожевого пса.
   Будешь тогда с повинною
   Грызть на цепи кольцо,
   Будешь ночами длинными
   Гавкать луне в лицо...
   Мне бы остаться мальчиком,
   Жить бы, не зная слез.
   Я же гонюсь за мячиком
   Словно послушный пес,
   Лаю на мир отчаянно
   И, распугав ворон,
   Мячик несу хозяину,
   Думая: кто же он?
  
  
   * * *
  
   Пройдохи и смутьяны,
   Опутанные узами,
   Мы были слишком пьяны,
   Чтоб наслаждаться музыкой.
  
   Безумные скитальцы,
   Беззвучие прославивши,
   Мы собственные пальцы
   Расплющили о клавиши.
  
   От боли хорошея,
   Оставшиеся юными,
   Мы вытянули шеи
   И удавились струнами.
  
  
   * * *
  
   Попрощаемся у реки.
   Нам, по счастью, уже не свидеться.
   Береги себя, береги,
   Незлопамятная провидица.
   Слышишь - звуки со всех сторон,
   Словно эхо в лесу зааукало.
   Так что лучше пугай ворон
   Предсказаньями, словно пугало.
   Ты не злись. Я таков, как есть.
   Мне плевать, что со мною станется.
   Месть послаще, чем дура-лесть -
   Эта радость тебе останется.
   Не откроешь меня ключом,
   Не заманешь меня калачиком.
   В этой жизни я не при чем,
   Как я был, так и буду мальчиком.
   Буду шляться хоть до зари,
   Очищая с зубов оскоминку,
   В небо мыльные пузыри
   Выпуская через соломинку.
   Я вскарабкаюсь по росе
   На пригорок, где кружат вороны,
   И пошлю себя сам на все
   Беспробудных четыре стороны.
  
  
   * * *
  
   Ночь на стенах заповеди пишет
   Серебристым грифелем луны,
   Ветер заблудившийся колышет
   Голубые складки тишины.
   На столе - вино и крошки хлеба,
   За окном - поднявшись в полный рост,
   Мерно разворачивает небо
   Полотно, дырявое от звезд,
   Где бредут медведи косолапо,
   Где, за кем не зная, мчатся псы.
   У меня же - тускло светит лампа,
   Да над ухом тикают часы.
   Я люблю мерцанье полусвета,
   Где давно затертые до дыр,
   Скучные, привычные предметы
   Образуют незнакомый мир.
   В этот миг далекому я близок.
   Вглядываясь в каждый мелкий штрих,
   Я читаю заповедей список,
   Нарушая каждую из них.
  
  
   * * *
  
   Наша жизнь - бесконечная трещина
   В непосильной с собою борьбе.
   Я люблю тебя, странная женщина,
   Непонятная даже себе.
   По душевной своей косолапости
   Ты у бездны стоишь на краю.
   Я любить не могу твои радости,
   Но я чувствую горечь твою.
   Нам друг друга за руку не вывести,
   Не зажечь друг для друга свечу.
   Между нами не может быть близости,
   Ибо зла я тебе не хочу.
   Пусть же лучше нам жажда достанется,
   Чем глухая тоска во хмелю -
   Отчужденье веревкою тянется,
   Но сближение вяжет петлю.
   Ты сама себе будь ворожеею,
   Понапрасну в удавку не лезь.
   Не спеши лебединою шеею
   Прокричать лебединую песнь.
   Будем скучно и правильно мудрыми,
   Будем медленно, словно зола,
   Истлевать посеревшими кудрями
   Без погибели и без тепла.
  
  
   Ночная лихорадка
  
   Я не для нас постель стелю,
   Земли волчок
   Крутя ночами. Я люблю
   Глядеть в зрачок
   Безумной ночи. Я не сплю.
   Трещит сверчок.
   А я всё бабочек ловлю
   В пустой сачок.
  
   Он, кажется, уже прилип
   К моим рукам,
   Как обезумевший полип
   К нагим бокам
   Атолла, чей крутой изгиб
   Назло богам
   Растет, как бесноватый гриб,
   Как хвост агам.
  
   Ты извини мне этот бред -
   Сойдя с ума,
   Гляжу я, как из слов на свет
   Родится тьма,
   Как, обветшав, трещит завет,
   И на дома
   С небес ползут хвосты комет,
   Как бахрома.
  
   Но что мы делаем в ночи,
   Как тень бродя?
   Перебираем ли ключи
   Под шум дождя?
   Нас мучат месяца лучи,
   С ума сводя.
   И протирают палачи
   Портрет вождя.
  
   Неужто вечно суждено
   В твоем лице
   Мне видеть темное окно
   И на крыльце
   Глотать, как бабочек, вино
   В хмельной пыльце?
   Вначале было слово. Но
   Лишь брань в конце.
  
   Я лучше кану в никуда,
   Допив до дна
   Глоток пустого, как вода
   Дождей, вина.
   В огне небес сгорит звезда,
   Да и луна
   К утру растает без следа,
   Как тишина,
  
   И будь, что будет. На заре
   Прольется вновь,
   Расплывшись в тусклом серебре,
   Востока кровь.
   И выгнут ветки во дворе
   С надломом бровь,
   С густой, струящейся в коре,
   Как сок, любовь.
  
  
   * * *
  
   Пустого неба черная косынка,
   Тяжелый, беспробудный окоем,
   И люди, как слепые Метерлинка,
   Мессию ждут на острове своем.
   Огромен остров, как земля огромна,
   Как над землей огромен небосвод.
   И это ощущение бездомно,
   Как песня неприкаянная вод.
   Нам не найти приют под небесами.
   И столь же бесприютный океан
   Нето упился чаек голосами,
   Нето водою собственною пьян.
   Напрасно ждать у берега Мессию,
   Как бесполезно ждать его на дне.
   Напрасно думать, будто бы в Россию,
   Светясь, придет спасение извне.
   Объяты слепотой, глаза и души
   Не видят приближения зари.
   И трудно язвы залечить снаружи,
   Когда прогнило тело изнутри.
  
   Шестистишья
   Твоя наивность слишком горяча.
   А я устал. Ни твоего плеча,
   Ни рук твоих, ни нежного затылка
   Я не коснусь. Как к пламени свеча,
   Так жертва опрометчиво и пылко
   Стремится под секиру палача.
  
   Я не злодей, я не нарочно груб.
   Звучит печально флейта в хоре труб.
   Под ветром осыпается шиповник,
   Теряя лепестки невинных губ.
   Помилуй Бог - какой же я садовник?
   Скорее - поневоле - лесоруб.
  
   В душе моей гуляют декабри -
   Темно снаружи, холодно внутри.
   Завален снегом сад наполовину,
   И, как живые пятнышки зари,
   Поклевывают мерзлую рябину,
   Сверкая алой грудью, снегири.
  
   Забредшая сюда издалека,
   Застыла в изумлении река,
   Со всех сторон охваченная льдами.
   Но неподвижность стала ей близка -
   Мгновения, умножившись годами,
   Незримо превращаются в века.
  
   Так было, есть и, верно, будет впредь.
   Печально раньше смерти умереть.
   Бездарно ощущенье здешней скуки.
   Вечерний воздух потемнел на треть,
   И ветер дует бешенно на руки,
   Пытаясь их морозом отогреть.
  
   Но даже если нет пути назад,
   Заглянем напоследок в этот сад,
   Где, с трепетом предчувствуя секиру,
   Под снегом ветви голые висят.
   И наши судьбы шествуют по миру,
   Живя и умирая невпопад.
  
  
   * * *
   Серебряная вязь.
   И розовые губы,
   Мороза не боясь,
   Протяжно дуют в трубы.
  
   Разбит зимы сосуд,
   Застыл февраль, немея,
   И трещины ползут
   По воздуху, как змеи.
  
   Предутренняя мгла
   Дрожит, шатаясь пьяно,
   И птицы в два крыла
   Свистят, как хулиганы.
  
   Пятистишья
  

"А где-то на свете рождается ветер..."

М.Валигура

   Рождаются ветра, чтоб умереть.
   Движение реки стремится к устью.
   Кто знает, повторимся ли мы впредь
   И нужно ль? Если сбоку посмотреть,
   То этот мир - всего лишь захолустье.
  
   Когда и кем был начат этот бег,
   Что стал нам близок, будучи далекнм?
   Мгновенья тают, как случайный снег.
   Рождаясь одиноким, человек
   Живет и умирает одиноким.
  
   Дряхлеет быстро призрачная новь,
   И небеса в лукавой укоризне
   Приподнимают голубую бровь.
   Но как зовется странная любовь,
   Которая привязывает к жизни?
  
   Не небыль ли сегодняшняя быль?
   Не видимость ли данная безбрежность?
   Но на ветру качается ковыль,
   И пройденных дорог густая пыль
   На сердце оседает, словно нежность.
  
   Цветут деревья, от полета птиц
   Редеет и подрагивает воздух,
   И в шелесте невидимых страниц
   Мелькает всё - от скрипа половиц
   До неба, утопающего в звездах.
  
   Всё не напрасно. Травами дыша,
   Мы здесь затем, что нам нельзя иначе.
   И снова просыпается душа,
   От непонятной нежности дыша
   И от любви необъяснимой плача.
  
  
   * * *
   Нас долго ветром по миру несло,
   И, думая, что будем вечно длиться,
   Мы подставляли ветру руки, лица,
   Неспешно постигая ремесло,
   Летая, как подстреленная птица,
   По небу, опираясь на крыло.
  
   Лучами отраженными горя,
   Мы под собой не замечали тени.
   Нас время усадило на колени,
   Как собственных детей боготворя.
   И прыгая легко через ступени,
   Мы мнили, что летим через моря.
  
   Усилием неутомимых рук
   Творился мир, пружинящий упруго.
   В нем намечались очертанья круга,
   Но беспорочным был творимый круг.
   И каждый был другому брат и друг,
   И каждый рад был умереть за друга.
  
   Тогда легко воспринималась смерть,
   Которая была всего лишь слово.
   Родною, как несущая основа,
   Нам представлялась под ногами твердь.
   И не желалось ничего иного,
   Как погружаться в жизни круговерть.
  
   Мне кажется, что были мы мудрей,
   Когда воистину безумны были -
   Не отличая небыли от были,
   Свободней птиц, бесстрашнее зверей,
   Еще не наглотавшиеся пыли,
   Слетевшей со страниц календарей.
  
   Но мы досель неведомое ждем,
   Как некое заветное наследство,
   Как цель, опровергающую средства.
   Нас небо оросит еще дождем,
   Когда мы, словно в собственное детство,
   В младенчество Творения впадем.
  
   Двустишья
   Ты не грусти - нас не было и нет.
   Мы только отражали чей-то свет,
  
   Невидимыми пальцами в ночи
   Переломляя хрупкие лучи.
  
   Мы не могли творить друг другу зло,
   Поскольку жизнь - не наше ремесло,
  
   И боль всего лишь вымыслом была,
   Рожденная касанием крыла
  
   Летящих над землей нетопырей,
   Зеленоватым светом фонарей,
  
   Которые, мигая и дрожа,
   В листву врезались лезвием ножа
  
   И свой неяркий, трепетный огонь
   Невольно распрямляли, как ладонь.
  
   Ты не грусти - нас не было, но ночь
   Спустилась с неба, чтобы нам помочь,
  
   И светлячков по стрелке часовой
   Над нашей закружила головой.
  
   Она открыла древний свой альков,
   Впустив в него прозрачных мотыльков
  
   И, словно милостыню, бросив ниц
   Нам на ладони перелетных птиц.
  
   Ты не грусти - нас не было, но, всё ж,
   Не всё на свете вымысел и ложь,
  
   И тридевять неводомых земель
   Качаются в ночи, как колыбель.
  
   Забудемся в сгущающейся мгле.
   Приникнем каждой клеточкой к земле
  
   И отлетим - как дымка, как роса,
   Губами ощущая небеса.
  
  
   * * *
   Побудь со мной. На улице дожди,
   А в доме сухо, пахнет свежим кофе.
   Куда спешить? На полпути к Гологофе
   Присядь и непогоду пережди.
   Так поступали мудрые вожди,
   Ведя свои народы к катастрофе.
  
   Быть может, хочешь красного вина?
   Оно пьянит и согревает душу,
   Накрыв волною, словно море сушу.
   И просится ответная волна,
   Отведав одиночества сполна,
   Хлебнуть свободы, вырвавшись наружу.
  
   К чему бродить нам среди мокрых игл,
   Подобно ложке меда в бочке дегтя?
   Наедине острее чувство локтя,
   Хотя мы выросли из этих игр...
   А дождь к окну крадется, словно тигр,
   С усмешкою показывая когти.
  
   Он ими процарапает до дыр
   Стекло, на нас обрушившись с печалью,
   Мелькнув всего на миг короткой сталью
   Бесчисленных отточенных секир.
   Зеркальным от дождя глядится мир,
   И мы живем, похоже, в зазеркалье.
  
   Городской блюз
   Мы едем в ночном такси.
   Вращаясь вокруг оси
   И весями шевеля,
   В пространстве летит земля.
   Мелькают огни кафе.
   Шатаясь, как подшофе,
   Деревья и фонари
   Листают календари,
   Невидимые для глаз.
   Взобравшись, как верхолаз
   На вздыбленный косогор,
   Мигает нам светофор -
   То красным дразня быка,
   Нахально и свысока,
   То зеленью луговой
   Маяча над головой.
   А значит - летим вперед,
   Туда, где, оскалив рот,
   Чернеет окраин рой,
   И космос сплошной дырой,
   В созвездиях, как в росе,
   Глотает асфальт шоссе.
   Скрипя колесом, такси
   Взмывает на небеси,
   Где в пляске ночной планет
   Ни верха, ни низа нет,
   И звезды, светясь внутри,
   Мелькают, как фонари,
   И кажется, что у ног
   Господний лежит порог.
   На заднем сиденьи нам
   Легко предаваться снам,
   Изученным, как мигрень:
   В них, свесившись набекрень,
   Обрушился небосвод
   На взгорбленный бархат вод,
   Уложенный навека
   В гранитные берега.
   По речке бежит, дрожа,
   Фонарных огней душа,
   И окон немой вопрос
   Ответом на ней пророс.
   Закрыв на земле глаза,
   Мы видели небеса.
   А в небе нам навсегда
   Пригрезились города.
   Мы будем в ночи висеть,
   Попав, словно мухи, в сеть
   Бульваров и площадей,
   Машин, голубей, людей,
   Сгорая в хмельном огне,
   Мелькнувшем на миг в окне,
   Вращаясь вокруг оси
   С землей и ночным такси.
  
   Человек и верблюд
   Аравийская ночь, поднебесный приют,
   Заостренной луны обнаженная сталь.
   Поднимается вверх молчаливый верблюд,
   Что на местном наречьи зовется гемаль.
  
   Он гордыней смирен, он смирением горд.
   Равномерно копыта мелькают в пыли,
   И, как парус на мачте, колышется горб
   Над бескрайней и вечной пустыней земли.
  
   Под барханами полуопущеных век,
   Словно древний оазис, чернеют глаза.
   И бессмысленно сзади идет человек,
   По верблюжьим следам уходя в небеса.
  
   Он совсем молодой, он библейски красив,
   Он едва, словно полный светильник, зажжен.
   И тяжелых созвездий тревожный курсив
   В удивленно раскрытых глазах отражен.
  
   Но улыбка его непонятно грустна,
   Словно, чуду не веря, предчувствует он,
   Что дорога его беспросветно темна
   От начала времен до скончанья времен.
  
   В нем, еще не родившись, погибли мечты.
   Он, потупившись, слеп к волхвованью планет.
   Унизительно чувство глухой нищеты.
   Унизителен звон вожделенных монет.
  
   Суетливы движенья натруженых рук,
   В беспокойных глазах - ни любви, ни стыда.
   И верблюд для него - не приятель, не друг,
   А скорее живое орудье труда.
  
   Став кормильцем для братьев своих и сестер,
   Он наверно готов, хоть не знает пока,
   Ради них без оглядки взойти на костер
   Или ночью зарезать ножом чужака.
  
   Он - простой проводник, он не ведает зла,
   Но подспудно мечтает о доле иной.
   И убийство стоит на краю ремесла,
   Если счастье к тебе повернулось спиной.
  
   Аравийская ночь, сталь повисшей луны
   И разрывы созвездий в разверзшейся тьме
   Навевают жестокие, яркие сны,
   От которых легко повредиться в уме.
  
   Бесприютный, забитый, измученный люд,
   Потерявший от радости жизни ключи.
   И бредут в никуда человек и верблюд,
   На мгновенье мелькнув, словно тени в ночи.
  
   Аллея
   В неродном городке, где я ныне живу,
   Ни о чем не жалея,
   Под моими ногами всплыла наяву
   Небольшая аллея.
  
   Вдоль садов, что ползут над поверхностью крыш
   Изумрудной улиткой,
   Пробегает она, словно юркая мышь,
   Потемневшею плиткой.
  
   Мир, наверно, велик, но дороги узки -
   В них не видно раздолий.
   И движенье аллеи зажито в тиски
   Бузины и магнолий.
  
   Нависают деревья застывшей волной,
   Шелестя полувнятно.
   И мелькают дома в их решетке сквозной,
   Как абстрактные пятна.
  
   Я люблю здесь бродить и встречать вечера,
   Трогать листья рукою
   И глядеть на луну, от ее серебра
   Исполняясь покоя.
  
   Вдаль иду я как вверх, за ступенью ступень
   К подступающей ночи.
   И за мною скользит неразлучная тень,
   То длинней, то короче.
  
   В неродном городке... Впрочем, все города
   Обладают душою.
   Мир велик, и ему не понять никогда,
   Где свое, где чужое.
  
   Мне светло в темноте. Я объят тишиной,
   Величайшей из тайн.
   И случайна аллея, открытая мной,
   Как и сам я случаен.
  
   * * *
   Исповедай меня тишиной
   Пробегись по задворкам души.
   Посвети мне в окошко луной
   И созвездием мне помаши.
  
   Приоткрой мне ветрами глаза,
   Дуновеньем касаясь ресниц,
   И немного приблизь небеса,
   Опустив их со стаями птиц.
  
   Забросай меня прелой листвой
   Полуласково-полушутя.
   Расплети над моей головой
   Серебристые нити дождя.
  
   Мне отрадно, светло и легко.
   Я брожу от дверей до дверей
   И с улыбкою пью молоко
   Из светящихся рук фонарей.
  
   Я листаю обрывки страниц
   И, за чтеньем встречая зарю,
   Захмелевшую голову ниц
   На колени кладу сентябрю.
  
  
   * * *
   В центре города людно. Прохожие, как алкоголики,
   От хмельного дыхания осени чуть подшофе,
   Беспричинно шатаются. Круглые белые столики
   Подпирают снаружи витрины и стены кафе.
   Пахнет кофе, фритюром и свежеиспеченной сдобою,
   Густотою своей обонянье невольно дразня.
   И гуляющий город, единою ставший утробою,
   С наслажденьем глотает обильные порции дня.
   Бродят голуби, круглые, серые, словно окатыши.
   В их движеньях сквозит неприкрытая тучная лень.
   Розоватой стеной вырастает над площадью ратуша,
   На булыжник роняя прозрачную синюю тень.
   Этой тени сродни, всё легко, невесомо, бессмысленно -
   Словно делаешь вдох, укрывая в ресницы глаза.
   Наша радость земная, по счастью, еще неисчислена,
   Как не познаны нами до некой поры небеса.
   Не размотан клубок, мироздания ткань не распорота,
   Прилегают стежки, ощущая друг с другом родство.
   И склонившись над бренною плотью бессмертного города,
   С легкомысленной мудростью осень творит колдовство.
  
   Вор
   Я не ловец и не рыбак.
   Во всем нелеп, во всем случаен,
   Я верю только в лай собак,
   Летящий с городских окраин.
  
   За мною мчится, как конвой,
   Их упоительная свора.
   И слышен сквозь невнятный вой
   Знакомый крик: "Держите вора!"
  
   Помилуй, что я мог украсть?
   Луну, свалившуюся с неба?
   Чужую страсть? Худую власть?
   Бутыль вина? Буханку хлеба?
  
   Я горечь чувствую во рту,
   Я вижу край иконостаса.
   Толпе узнать невмоготу
   Вкус человеческого мяса
  
   И человеческой души,
   Живущей с ним единокровно.
   Горят костры, звенят ножи,
   И топоры стучат о бревна.
  
   Рубите, стройте мне помост,
   Пляшите, молотки и сверла.
   Мне не достать, увы, до звезд
   Рукой, сжимающею горло.
  
   Невыносимо жить с ордой,
   Не встретив в ней единоверца.
   Но родниковою водой
   Я утолю изжогу сердца.
  
   Вода прозрачна и чиста.
   По берегам гуляют кони.
   И отраженная звезда
   Скользит сквозь пальцы на ладони.
  
   По телу пробегает ток,
   В нем отозвавшись голосами.
   И каждый выпитый глоток
   Плывет на душу небесами.
  
  
   * * *
   Тихо открой мне дверцу,
   Дай мне глоток воды.
   Радость утешит сердце,
   Горечь сотрет следы.
  
   Холодно и тревожно
   Не ощущать плечо.
   Жить на земле безбожно.
   Где же нам жить еще?
  
   Тенью мелькает птица,
   Тускло горит звезда.
   Дым из трубы сочится,
   Ранясь о провода.
  
   Что ж он ползет наружу,
   Вынырнув из тепла?
   Не по мою ли душу
   Плачут колокола?
  
   Видно, чем больше боли,
   Тем будет меньше лжи.
   Мальчик бежит по полю,
   Скрытый в колосьях ржи,
  
   Гонится без оглядки,
   Ловит руками свет.
   Только мелькают пятки,
   Не оставляя след.
  
   Что же так сердце плачет,
   Словно испив настой?
   Время не больше значит,
   Нежели звук пустой.
  
   Кружится бездорожье
   Стрелкою часовой,
   И укрывает рожью
   Поле нас с головой.
  
   Кверху ползут колосья,
   Нежно касаясь лиц.
   Странно многоголосье
   Ветра, зверей и птиц.
  
   Выси заменят дали,
   Небо - уют земли.
   Только прошу - печали
   Все мои утоли.
  
  
   * * *
   Пути свернуть, следы стереть,
   Нырнув в бегущую лавину.
   Невыносимо жить на треть -
   Пожить бы хоть наполовину.
  
   Покрылись ржавчиной слова,
   Расплылись на бумаге знаки.
   Издохшего при жизни льва
   Кусают заживо собаки.
  
   Мигренью сжат в тиски висок,
   Неверный свет глаза измучил,
   И мерно сыплется песок
   Из дряблых тел дырявых чучел.
  
   Тоской на части мозг разъят,
   Блуждает дух в глуши вечерней,
   И наливает в чашу яд
   Гостеприимный виночерпий.
  
   Возьмем наполненный бокал,
   Вглядимся в муть телодвижений,
   Где в грустных трещинах зеркал
   Плывут осколки отражений.
  
   Разбит закат, распят восход,
   Заветный путь до капли выпит.
   Нелепо смотрится Исход,
   Когда отсутствует Египет.
  
   Серпом колосья срезал жнец,
   И самой скверною из шуток
   Сошлись начало и конец,
   Небрежно скомкав промежуток.
  
   В ловушку стен уперлись лбы,
   Застыв, сердца почили с миром,
   И стершись, линии судьбы
   Мелькают на руке пунктиром.
  
  
   Пустынник
   Не покинь меня, не покинь -
   Я глядел и глядел бы вдаль.
   Как ни скуден пейзаж пустынь,
   Но прозрачна его печаль.
  
   Я богат, я как царь богат -
   Сверху небо, внизу песок.
   И меж ними течет закат,
   Как густой гранатовый сок.
  
   Я купаюсь в нем, как в реке.
   Капли ало блестят на лбу.
   И по трещинам на руке
   Я читаю свою судьбу.
  
   Мне открыта судьба моя
   И движений ее каприз,
   Что изгибами, как змея,
   По бархану сползает вниз.
  
   Каждый холмик - Синай, Сион.
   Звезды россыпями горят.
   По песку ползет скорпион,
   Как по небу его собрат.
  
   Ты свети мне, ты мне свети,
   С высоты посылая весть.
   На песке не видны пути,
   Но они, как ни странно, есть.
  
   Велика и светла тоска,
   Осиявшая путь земной.
   И скрипучий напев песка
   Обрывается тишиной.
  
   Различает мой слух с трудом,
   Что за песню пески поют.
   И рассыпавшись, зыбкий дом
   Отпускает в иной приют.
  
   Кофе
   Темнокожая дочь
   Абиссиниских богинь,
   Перемолота ночь
   Ароматом пустынь.
  
   Раскаленный песок,
   Изнуряющий зной.
   И коричневый сок
   Закипает волной.
  
   Это древних времен
   Вдохновенный напев,
   Это диких племен
   Упоительный гнев,
  
   Это ярость кропит
   Переплясы теней,
   Это цокот копыт
   Черноглазых коней,
  
   Это горечь трудов,
   Это жажда вестей,
   Это нити следов
   Караванных путей.
  
   И от пройденных вех
   Полудик, полупьян,
   Поднимается вверх
   Золотистый бархан.
  
   То ли прошлого муть,
   То ли брошенный рай
   Угрожает хлестнуть,
   Как волна, через край.
  
   Подневольному - клеть,
   Неуемному - шанс.
   Изливается медь
   В белоснежный фаянс.
  
   Обнимает ладонь
   Расплескавшийся миг,
   И столетий огонь
   Обжигает язык.
  
   И густая струя
   Исчезает во рту,
   То ли вечность тая,
   То ль ее пустоту.
  
   Улыбается мне,
   Заплетаясь в узор,
   Этой гущи на дне
   Оцыганевший взор.
  
   Почернела тетрадь,
   И забытый урок
   Мне спешит преподать
   Безымянный пророк.
  
   Но премудрости клад
   Да пребудет ничей.
   Я пляшу, как мулат,
   Самбу южных ночей.
  
   В окружении звезд,
   В растечении вод
   Я встаю в полный рост,
   Подперев небосвод,
  
   Где чернеющих дыр
   Перепуталась вязь.
   Но сужается мир,
   К горизонту сходясь,
  
   И сквозь каждый глоток
   Открывается мне
   Небольшой городок
   В европейской стране.
  
   Здесь, прозрачен и чист,
   Льется воздух, дрожа.
   Здесь, сорвавшись, как лист,
   Опадает душа,
  
   И дожди в унисон
   Опускаются вплавь,
   И в несбыточный сон
   Превращается явь.
  
   Мне бы в толще воды,
   Растворившись, пропасть.
   Чем запретней плоды,
   Тем безжалостней страсть.
  
   Мир в бессмыслицу свит,
   И кофейный искус
   Столь же сладок на вид,
   Сколько горек на вкус.
  
   Скоро выпадет снег
   Скоро выпадет снег. Твои губы, как гроздья рябины,
   Будут ало гореть в побелевшем сугробе лица.
   Мы по полю пройдем и разделим на две половины
   Нашу общую жизнь - от начала ее до конца.
  
   Впрочем, есть ли конец? Да и было ль когда-то начало?
   Мы пришли ниоткуда и, верно, уйдем в никуда.
   Есть река и движенье ладьи, но не видно причала,
   Не считая обломков теченьем несомого льда.
  
   Скоро выпадет снег. Мы омоем в нем с радостью перья,
   Словно птицы, которых не манят иные края.
   Наша тихая вера почти что созвучна безверью,
   Наподобие ножниц материю жизни кроя.
  
   Руки чувствуют холод, рожденный касанием стали,
   Пробегает по телу непрошенной дрожью озноб.
   Нам не плохо, нам вовсе не плохо. Мы просто устали.
   Нам хотя бы на время прилечь в неглубокий сугроб.
  
   Скоро выпадет снег. Заиграет метель в свои трубы,
   Закрывая широким летящим плащом небеса.
   И сквозь белые хлопья мелькнут твои красные губы,
   Над которыми чуть удивленно заблещут глаза.
  
   Сумеречный романс
   Я сумерки вкрапляю в тишину,
   Я пустоту пугаю миражами.
   Вечерний свет, приникнув лбом к окну,
   К земле склонился всеми падежами.
  
   Я выберу творительный падеж -
   В который раз и, может быть, напрасно.
   Сколь призраками вымысел ни тешь,
   Течение его однообразно.
  
   Я, видимо, не понял ни черта -
   Ни сложное, ни самое простое.
   Отпущенная жизни широта
   Зачеркнута ее же долготою.
  
   Вся вечность уместилась в полчаса,
   Прожитые светло и сокровенно.
   Кроваво багровеют небеса,
   Ножом заката перерезав вены,
  
   Ложится их густой кровоподтек
   На чистый лист, изъятый из тетрадки.
   Настольного светильника желток
   Подрагивает, точно в лихорадке.
  
   Пускай, наверно, остается чист,
   Не испытав прикосновенья строчек,
   Мой белый лист, мучительный мой лист,
   Мой маленький бессмысленный листочек.
  
   Я больше не могу. Обрыв стола,
   Пустые окна скалятся, как волки.
   Когда, увы, разбиты зеркала,
   Хранить нелепо жалкие осколки.
  
   Раскосо время, изгибая бровь,
   Глядит из измерения иного.
   И уплывает в сумерки любовь,
   Чтоб никогда не повториться снова.
  
  
   * * *
   Будь счастлива, как устрица на дне,
   В зеленой беспробудной тишине.
   Живи, как хочешь. Наслаждайся мудро
   Спокойствием, лежаньем на спине
   И матовым свеченьем перламутра.
  
   Храни свой жемчуг в створках естества.
   Что, в самом деле, жизнь? Игра в слова,
   Которые, увы, не много значат.
   Пусть думают, что ты почти мертва -
   По крайней мере, мертвые не плачут.
  
   Телодвижения внутри воды
   Не оставляют за собой следы.
   Места здесь удивительно глухие.
   Легко не выделятся из среды
   В пределах окружающей стихии.
  
   Задача упрощается. Дано:
   Тишайший омут, водоросли, дно
   И вязкое причмокиванье ила.
   Пространство расплывается в пятно,
   Во времени скрывается могила.
  
   Будь счастлива, как устрица на дне.
   Добыча привыкает к западне.
   Усни и растворись среди жемчужин
   В до боли удивительной стране,
   В которой никому никто не нужен.
  
   Пражская синагога
   Я чувствовал - они стояли здесь,
   Молились, пели, ожидали чуда
   И верили в него. Листы Талмуда
   Под пальцами шуршали, словно днесь.
   Всё так же проступала кладка стен
   Под тонким слоем белой штукатурки
   И раввин закрывал, играя в жмурки,
   Глаза рукой, рельефною от вен.
   (Что ж, в этом нет постыдного. Игра
   Есть высшее начало мирозданья -
   От трепетного буквоначертанья
   До крохотного писка комара.)
   Я чувствовал их тени на себе -
   Мужчины на резных высоких стульях
   Жужжали мерно, словно пчелы в ульях,
   Сосредоточив помыслы в мольбе,
   И женщины, незримо, за стеной,
   В отверстия гляделись, как в бойницы,
   Затем, чтоб не проник, стерев границы,
   В Божественное промысел земной.
   Я понимал, не зная языка,
   О чем повествовал собранью раввин.
   Я был один из них, я был им равен,
   Меж нами разомкнули цепь века,
   Обрывками ее переплетя
   Исчезнувшее время и пространство,
   Как пуповиною, чье постоянство
   Соединяет с матерью дитя.
   Я чувствовал, что в дом вернулся свой,
   Разлукою с которым был я болен.
   И слышались шаги - должно быть, Голем
   Слонялся над моею головой
   В той комнате, где мудрый ребе Лев
   Его однажды вылепил из глины,
   Как Бог Адама. Яростно и длинно
   Звучала поступь их, отяжелев
   Нето от бесконечности трудов,
   Нето от непосильности задачи,
   Поскольку трудно мир переиначить
   Под невысокой кровлей городов,
   От глаз отгородившей небосвод.
   Тебе в твоей коморке тесно, Голем.
   Ты, верно, шел бы лугом или полем,
   Губами приникал к теченью вод,
   Жонглировал, смеясь, полетом птиц,
   Играл на струнах елей или буков
   И сам бы замирал от этих звуков,
   Со сладострастьем распростершись ниц,
   И так лежать остался б, околев,
   Купив свободу собвственною кровью.
   Мир не просторней, чем средневековье -
   Не правда ли, почтенный ребе Лев?
   Не знаю, существует ли Шеол,
   Но обладая силою былинной,
   Лишенный духа остается глиной,
   Уйдя туда, откуда он пришел.
   ... Сплетались в сеть начала и концы
   Под невысоким сводом синагоги,
   И, наступая зрителям на ноги,
   Как тени проплывали мертвецы.
   Запутавшись в расставленных силках,
   Мы обращались к ним с немым вопросом.
   И каждый из живущих был колоссом -
   Естественно, на глиняных ногах.
  
   Колыбельная
   Отдохни от меня. Я не более, чем наважденье.
   Обратись, как медведица, в спячку до самой весны.
   Я останусь качать на ладонях твои сновиденья,
   Потому что я, кажется, сам нашептал тебе сны.
  
   Отвернись, я начну колдовать. Не гляди мне на руки,
   На которых, казалось, пушинку удержишь едва.
   Я укрою тебя в эти странные, нежные звуки
   Для того, чтобы ты не сумела расслышать слова.
  
   Я, наверно, коварен. Какое там - просто несносен.
   Я с тобой говорю, сам не зная, о чем говорить.
   Я однажды вошел в твою дверь, подарив тебе осень.
   А теперь, к сожаленью, лишь зиму могу подарить.
  
   Ты прими этот дар, дай укрыть тебя белой пургою,
   Дай укутать тебя в беспробудную снежную шаль.
   И покуда ты спишь, я придумаю что-то другое -
   Для тебя, ибо нищим ни с чем расставаться не жаль.
  
  
   * * *
  
   Дорогая NN, я недавно вернулся из Праги.
   Удивительный город. Он, кажется, вовсе не спит.
   То ли жители в нем от рожденья ночные бродяги,
   То ли тешат туристы к бесцельной гульбе аппетит.
   То ли сам я, слегка одичавший в своем городишке,
   Где живу уже, кажется, больше пятнадцати лет,
   Стал домашним животным и в собственной роюсь подмышке,
   Углубясь в нее так, что нащупаю скоро скелет.
   То же чувствует разве что статуя, выйдя из ниши
   И увидев, что мир не похож на ее закуток.
   Знаешь, чешский столичный разброс показался мне ближе,
   Чем немецкой провинции гладко залитый каток.
   Здесь, наверное, сердце Европы, ее перепутье,
   Здесь сливается с западной частью восточная часть,
   И разумная суть оживляется варварской ртутью,
   Что по жилам течет, примиряя рассудок и страсть.
   Я почти что был дома - в прихожей, а, может, и в детской.
   Дело, верно, в трамвае. Не смейся, но вспомним давай
   Атрибутику города в бывшей державе советской -
   Это были венгерский автобус и чешский трамвай.
   Краснобокий, звенящий по делу, а то и без дела,
   Он катил, зацепившись пантографом за провода.
   Я сидел у окна и глядел, как окошко потело
   И веселые рожи на нем рисовал иногда.
   Я боюсь, что сейчас эта рожица вышла бы грустной -
   То ли старше я стал, то ли слишком далёко забрел,
   То ли нечто внутри нас рисует действительность гнусной
   И возносит над прошлым лубочный слегка ореол.
   Ностальгия, которую мы приравняли к пространству,
   Ближе, все же, ко времени. Скучно от истин простых,
   Только, знаешь ли, жизнь - это вечное непостоянство,
   Бесконечная фраза с несметным числом запятых.
   Дорогая NN, я дарю тебе с пылу и с жару
   Запятую, мой пражский подарок, из собственных рук.
   Может, мы с тобой съездим когда-нибудь в Прагу напару.
   Или чуточку дальше, замкнув недочерченный круг.
  
   Сны
   Мне хочется кому-нибудь присниться,
   Когда, устав, смыкаются ресницы,
   И словно в отдалении скрипит
   Кровать, упершись ножкой в половицу,
   И ночь елеем комнату кропит,
  
   Ее углы закрашивая тушью.
   Но ты не видишь их. Прекраснодушье
   Виденья, называемого сном,
   Ведет в заодеялье, заподушье,
   Нашептывая мысли об ином.
  
   Ты видишь эти странные картины,
   То с ними слившись телом, то рутинно
   Перебирая их движеньем рук,
   То став добычей в нитях паутины,
   То поджидая жертву, как паук.
  
   События не постигая толком,
   Сквозь них ты рыщешь одиноким волком
   С улыбкой, превратившейся в оскал.
   И явь тебе покажется осколком
   Разбитых пробуждением зеркал.
  
   Зудит рука, слипаются страницы,
   Желание с виденьем породниться
   Цепляется за рваную кайму.
   И хочется кому-нибудь присниться.
   И если честно - всё равно кому.
  
  
   Греческий ресторан
   В этом здании, похожем на аквариум,
   Где когда-то был балканский ресторан
   И событья, согласуясь со сценарием,
   Проецировало время на экран
   Стен, покрытых намалеваными видами
   Ностальгических эгейских берегов,
   И на стойке возвышались инвалидами
   Перекошенные статуи богов -
   В этом здании, весьма по-человечески,
   Оживленье не смолкало дотемна,
   И жужжали посетители по-гречески
   Над початою бутылкою вина
   И маслины перекатывали пальцами,
   И губами с них облизывали сок,
   И себя, должно быть, видели скитальцами,
   Заглянувшими в таверну на часок,
   Чтоб отправиться, порадовав вселенную,
   Ублажив себя едою и вином,
   То ли в Трою - за прекрасною Еленою,
   То ли далее, в Колхиду, - за руном.
   И казалось, что о будущности ратуя,
   Снова время становилось молодым,
   И божественные гипсовые статуи
   Чуть покачивались, впитывая дым
   И действительность расцвечивая сказками
   С выпирающими ребрами торцов.
   И живые лица смешивались с масками
   Олимпийцев, лицедеев и жрецов.
   Те оскалились застывшею улыбкою,
   Словно вечность проглотили целиком.
   И скользила электрическими рыбками
   Стая лампочек, светясь под потолком,
   Как реторты в помещении алхимика,
   Замыкая обитателя в кольце...
   Всё же странна эта греческая мимика
   На тевтонском рассудительном лице.
   Ни поэту, ни, тем более, прозаику
   Не предвиделось расжатие тисков.
   И слагается в единую мозаику
   Мир из ранее разрозненных кусков.
   Новый ветер поворачивает флюгеры,
   Перепутав географий имена.
  
   И беседуют задумчивые бюргеры
   За бутылочкой рецинского вина.
  
  
   * * *
   Подбородок, изрезанный бритвою,
   Глаз зеленых светящийся шелк.
   Расскажи мне, с какою молитвою
   К небесам обращается волк?
   Было б сердце твое твердокаменно,
   Ты б давно, ни о ком не скорбя,
   В одиночную мрачную камеру
   Превратил этот мир для себя.
   Ты бы шествовал поступью зыбкою,
   Наполняя по-новой стакан,
   И отгрыз себе лапу с улыбкою,
   Угодившую сдуру в капкан.
   Жизнь двоится и гибель удвоится,
   Шевелится под ребрами бес.
   Но скажи - каково оно воется
   На холодную землю с небес?
  
  
   * * *
  
   Я люблю твои темные комнаты,
   Где с улыбкой таинственной вампа
   Так легко, так хмельно, так нескромно ты
   Зажигаешь настольную лампу.
  
   Полусумрак причудливей сумрака,
   Полусвет завлекательней света.
   Пробегает по комнате судорога,
   И мы, кажется, чувствуем это
  
   Каждой точкою, каждой прожилкою,
   Каждой клеточкой сердца и мозга.
   Осторожней - не слишком ли пылкие
   Мы с тобой для фигурок из воска?
  
   Нас лепили не очень умелые
   И довольно глумливые пальцы.
   Мы настолько с тобой мягкотелые,
   Что погибнем, как неандертальцы.
  
   Впрочем, те были люди суровые,
   Что спасти их, увы, не сумело -
   Подросло поколение новое
   И безжалостно взялось за дело.
  
   Хоть всю душу неси им на блюдце я -
   Им подай мое тело во гробе.
   Революция ли, эволюция -
   Сантиментов чураются обе.
  
   Так что, знаешь, давай-ка забудемся -
   Для души есть своя кама-сутра.
   Лучше в комнате темной заблудимся,
   Как в постели, проснувшись под утро.
  
   Путы сброшены - надо ли каяться?
   Что приятственно, то и целебно.
   Расскажи - каково оно тается?
   Как по мне - так до боли волшебно.
  
  
   * * *
  
   Присядь за стол. Расстанемся с тоскою.
   Закроем шторой пустоту окна.
   Живущим нужно чуточку покоя,
   Немного песен и глоток вина.
  
   Давай-ка время в сумерки забросим,
   Чей нервный тик почти нас свел с ума.
   Сейчас, наверно, лето. Или осень.
   А, может быть, уже пришла зима.
  
   Заблудимся в движении окружном
   И будем, поумерив нашу прыть,
   О чем-нибудь неважном и ненужном
   Как о вселенской тайне говорить.
  
   Насадим на вращающийся вертел
   Сердца необъяснимые свои.
   И что угодно - даже близость смерти -
   Покажется частицею любви.
  
  
   Какие несусветные гримасы
   Нам корчит мирозданье натощак,
   И наша кровь, текущая по мясу,
   С шипеньем проливается в очаг.
  
   Мы, кажется, не ощущаем боли,
   Сорвавшись с края и достигнув дна.
   И наша горечь, видимо, не боле
   Чем мнимая до слез величина.
  
  
   Маятник
   Эти дни... Я свихнулся с ума от них.
   В темных жилах сочится отрава.
   Погляди, как качается маятник -
   Перепутавший лево и право.
  
   Добровольная жертва случайности,
   Не успев по пути оглянуться,
   Он стремится к отчаянной крайности,
   Чтобы прочь от нее отшатнуться.
  
   Эти телодвижения резвые,
   Как прыжки обезумевших белок.
   Нарезают мгновения лезвия
   Смертоносно заточенных стрелок.
  
   Мы застыли напару, как памятник.
   Я уже не скажу тебе даже,
   То ли я - неприкаянный маятник,
   То ли в проруби нечто погаже.
  
   Не впадая в тоску и истерику,
   Я участвую в непостоянстве,
   Не пристав - ни к какому-то берегу,
   Ни к какой-нибудь точке в пространстве.
  
  
   * * *
  
   Тебе пошла бы меховая шапка
   И снежных хлопьев белая охапка,
   Свалившаяся ей на волоски.
   Подуй на руки. Пусть нам будет зябко -
   На холоде не чувствуешь тоски.
  
   Довольно представлять себя богами.
   Послушай, как скрипит под сапогами
   Пушистый мир, свернувшийся в кольцо.
   Забудем всё. Утешимся снегами.
   Умоем ими руки и лицо.
  
   Прилечь бы в эти мягкие перины...
   Но город обещает нам смотрины,
   Наполненный сияньем изнутри -
   Мигают окна, светятся витрины,
   И кружатся, сверкая, фонари.
  
   Мы бродим от сугроба до сугроба.
   Нам, к счастью, далеко еще до гроба,
   Хоть невозможно знать наверняка,
   Насколько далеко зайдем мы оба,
   Однажды начав путь издалека.
  
   От этих мыслей и от с ними схожих
   Очистимся. Вольемся в рой прохожих,
   Смешаемся с веселою гурьбой.
   А чтобы было весело - умножь их
   Со щедростью любви на нас с тобой.
  
   Не бойся начинать судьбу с абзаца -
   Не всё же с одиночеством лобзаться
   И в зеркало глядеть, как манекен.
   Не так уж страшно кем-то оказаться -
   Гораздо неприятней быть никем.
  
   Что ж, решено - запутаемся в снеге.
   Я после позабочусь о ночлеге,
   Пока же - да вершится круговерть.
   Бегущие не думают о беге,
   И смертным пусть невнятной будет смерть.
  
   Прищурен неба темный глаз коровий,
   Свисают ветки, выгибая брови.
   А ты у них прощенья попроси
   И гроздь рябины, алую от крови,
   К губам - таким же алым - поднеси.
  
  
   Соседка Малгожата
   Моя соседка (между прочим, полька),
   К Германии привыкшая настолько,
   Что стала забывать родную речь
   За исключеньем разве что ругательств
   (Печально, но под грузом обстоятельств
   Бывает тяжело себя сберечь),
  
   Так вот, моя соседка Малгожата
   Поведала мне яростно и сжато,
   Что этот мир летит в тартарары,
   Что люди в нем - добыча или тигры,
   И каждый норовит играться в игры,
   Не соблюдая правила игры.
  
   Я знал, что это мощное начало
   Впоследствии развиться обещало
   В какой-то незначительный пустяк:
   Подорожанье, вонь бензоколонок,
   Нахальство фокстерьеров и болонок
   И извращенье сексуальных тяг.
  
   Ее со скукой слушая, я сам уж
   Хотел ей брякнуть: "Шла бы, дура, замуж!
   К кому-то ведь душа твоя лежит?"
   Но некрасивых женщин в мире больше -
   В Германии и, вероятно, в Польше -
   И Малгожата к ним принадлежит.
  
   Ее лицо, похожее на пряник,
   Лишь самый невзыскательный избранник
   Красивым мало-мальски назовет,
   А рыхлую, аморфную фигуру
   Обнимет разве спьяну или сдуру,
   Уткнувшись в выпирающий живот.
  
   Во внешности своей не виновата
   Крикливая соседка Малгожата -
   Не нами наделяется краса.
   Таков, наверно, промысел Господний,
   А, может быть, и козни преисподни -
   Глумливы равно ад и небеса.
  
   И, всё-таки, не огорчайтесь, пани -
   В любом чертополохе, как в тюльпане,
   Скрывается невзрачный, но цветок.
   Рисуйте где-то в мыслях дом опольский,
   Бранитесь чаще, дабы помнить польский,
   Или езжайте вовсе на восток -
  
   Конечно, не в Багдад, а в край силезкий,
   К чему есть повод шуточный, но веский:
   Комок родной земли зажав в руке
   И под ногами ощутив основу,
   По-польски заболтаете вы снова,
   Ругаясь на немецком языке.
  
   А там и мужа встретите, наверно,
   Крестьянина, которому не серна,
   А лошадь повыносливей нужна,
   И нынешние презирая нормы,
   Он в женщине такие ищет формы,
   Чтоб та пахала с рани до темна.
  
   Германия удобнее, конечно -
   Она сытней, в ней жизнь течет неспешно,
   Но как-то нечувствительно. Наш дух
   Становится похожим на лампаду,
   Чьи функции свелись от света к чаду,
   Поскольку огонек внутри потух.
  
   Но хватит о печальном, Малгожата.
   Довольно лить водою из ушата
   На сердце - лучше выбросить ушат.
   А если дни покажутся вам плоски,
   Я вместе с вами выбранюсь по-польски,
   А лучше - преподам вам русский мат.
  
   Нет средства благодатнее от скуки,
   Чем эти удивительные звуки,
   Когда их разложить на голоса.
   И стайки здешних птиц, поспешно с веток
   По гнездам разогнав пернатых деток,
   Посмотрят с укоризной нам в глаза.
  
  
   * * *
  
   Мне зыбкие дали отсюда, увы, не видны.
   Взгляни мне в глаза: ну какой я, помилуй, пророк?
   Я сам удивляюсь тому, как порой сведены
   Живущие вдоль и живущие им поперек.
  
   К дурному предвестью привыкшие, как к ремеслу,
   Творим мы извечное зло, но творим не со зла.
   И если судьба кораблю налететь на скалу,
   Поверь мне - из гладкого моря возникнет скала.
  
   Так роет тоннели незрячий напористый крот.
   Мне, верно, уже не дано поумнеть до седин.
   Куда мы спешили? К чему так стремились вперед,
   Толкая дороги сойтись в перекресток один?
  
   Кому предназначено дальше нести этот крест?
   Не проще ли сразу из дерева выстругать гроб?
   Сретенье дорог иногда до того надоест,
   Что им предпочтешь лабиринт из запутаных троп.
  
   Не лучше ли просто брести, созерцать небосвод,
   А если и это излишне - не видеть ни зги.
   И странно, что снова к себе перекресток зовет,
   Где мы разошлись, припадая на обе ноги.
  
  
   * * *
   До свиданья. Отныне беззвучна
   Станет в комнате каждая пядь.
   Но, попробовав жить неразлучно,
   Мы, быть может, сойдемся опять.
  
   Я не знаю, что ждет нас обоих, -
   Даже страшно сказать - впереди.
   Я рисую на белых обоях
   Проливные, как время, дожди.
  
   Как занятие это нелепо!
   Но, стучась за окном о карниз,
   Наяву осыпается небо
   По кусочку, по капельке вниз.
  
   Как слова мои вдруг опустели.
   Да и был ли когда-то в них прок?
   Чтобы скрыть сиротливость постели,
   Я ложусь на нее поперек.
  
   Распростертый на этой Голгофе,
   Я привык от весны до весны
   Просыпаться. Заваривать кофе.
   И рассказывать зеркалу сны.
  
  
   Канны
   Вечер у моря. Таверна. Стаканы
   Плещутся ведрами на коромысле.
   Честное слово, мне нравятся Канны
   Легким, как воздух, отсутствием мыслей.
  
   Бег от себя - это верх эскапизма.
   Клювы наполнив размоченным хлебом,
   Чайки мелькают, как белые письма,
   Коими море сношается с небом.
  
   Жертвенны нынче одни пеликаны,
   Люди объяты иным волхвованьем.
   Честное слово, мне нравятся Канны,
   Маленький город с собачьим названьем.
  
   Чередованье извилистых линий,
   Свежестью моря наполненный воздух.
   Пышные кроны причудливых пиний
   Прядью иголок запутались в звездах.
  
   Горы, застывшие, как истуканы,
   Смотрятся в черную воду залива.
   Честное слово, мне нравятся Канны,
   В сумрак ползущие неторопливо.
  
   Здесь краткосрочное тянется вечно.
   Жизнь, ощущая какой-то избыток,
   Так же спокойна и так же беспечна,
   Словно музейная камера пыток.
  
   В каждой идиллии скрыты капканы,
   Всякий легко привыкает к отраве.
   Честное слово, мне нравятся Канны
   С их равнодушием к собственной славе.
  
   Признаки спеси по сути опальны,
   Призраки славы непрочны и ветхи.
   Людям здесь более нравятся пальмы,
   Нежели золото "Пальмовой ветви".
  
   В кружево улиц вонзили платаны
   Слонообразно огромные ноги.
   Честное слово, мне нравятся Канны,
   Смуглый разбойник с прованской дороги.
  
   Шапку отелей надев залихватски,
   Без пистолета, ножа и кинжала
   Грабит он встречных прохожих по-братски,
   С милой улыбкою провинциала.
  
   В каждом гнездятся свои тараканы.
   Стоит ли плакать, лишившись поклажи?
   Честное слово, мне нравятся Канны
   Разнообразьем лукавства и блажи.
  
   Город, присев над водой в реверансе,
   Движет толпой человеческих горсток.
   И соблазнителен кофе в фаянсе
   Маленькой чашки размером с наперсток.
  
  
   Прованс
   Оливково-лавандовый Прованс,
   Где неба бледно-синего фаянс
   Так уязвим на вид и даже хрупок,
   Что, очевидно, вздох или изгиб
   Крыла летящих в воздухе голубок
   На нем оставить трещину могли б.
  
   Голубки здесь изящны и худы.
   Их четкие когтистые следы,
   Пропитанные ароматом соли,
   Рассыпаны по пляжному песку.
   И солнце, раскаленное до боли,
   Лучами прижимается к виску.
  
   Мигрень и зной охватывают юг.
   Срастаются в неразделимый круг
   Огонь, вода, земля и с ними воздух.
   Темнеет, кровожадность утолив,
   Густой багрянец в виноградных гроздьях,
   И шевелится серебро олив.
  
   Тяжелый, изнурительный мистраль
   Свивает мысли в дикую спираль,
   Безумие неся в своем дыханьи.
   И мир, приподнимаясь на дыбы,
   Шатается, при каждом колыханьи
   Морокою опутывая лбы.
  
   Здесь блеклы краски, выжжены цвета
   И кажется, что жизни привита
   Суровость. Но под нею шевелится
   До умопомраченья нежный дух,
   Светящийся, как бронзовые лица
   Под черными одеждами старух.
  
   Необъяснимо сердце веселя,
   Морщинисты, как здешняя земля,
   Их смугло-терракотовые руки.
   Но сходны с небесами их глаза,
   То черные, как сумерки на юге,
   То ясные, как утра бирюза.
  
   Друг друга дополняют неспроста
   Малейший штрих, малейшая черта.
   Мазками на безоблачном просторе
   Читается возвышенностей цепь,
   И как за степью чувствуется море,
   Так и за морем чувствуется степь.
  
   Лавандовый, оливковый Прованс!
   Перед пространством время впало в транс
   С таким самозабвением и страстью,
   Что стерся циферблат его до дыр.
   Прованс, непостижимый, как - по счастью -
   Для пониманья недоступен мир.
  
  
   Зимнее поле
   Прости меня, поле
   В вечерней мольбе,
   За то, что без боли
   Хожу по тебе,
   Срываю твой колос
   И пальцами тру,
   Прозрачный, как волос
   На зимнем ветру.
   Судьба человека -
   Как путь корабля.
   Меж пятнами снега
   Чернеет земля.
   Я стану ковчегом,
   Твердя наизусть
   О том, как под снегом
   Колышется грусть,
   Как ветер страницы
   Листает во тьме.
   Но холодно птицы
   Поют по зиме.
   Дрожащий их голос
   До боли похож
   На тоненький колос,
   Попавший под нож.
   И лезвие стали
   Лукаво, как бес,
   Шумящие дали
   Срезает с небес.
   Прости меня, поле,
   Змеясь от теней,
   За то, что неволи
   Охота сильней,
   За то, что над телом,
   Сраженным в бою,
   Оставшийся целым,
   Я песню пою.
   Застыв в укоризне,
   Прости и продли
   Дыхание жизни
   Над спячкой земли.
   Однажды умру я,
   И песня на мне
   Обвиснет, как сбруя
   На мертвом коне.
   Но ты, мое поле,
   Но ты не умрешь,
   Достав из подполья
   Весеннюю рожь.
   Блеснет на раздолье
   Веселая медь.
   Поэтому, поле,
   Позволь мне допеть.
   Звени, аллилуйя,
   Во веки веков,
   Колосья целуя
   Сквозь толщу снегов.
   Из темной юдоли
   Пробившись к весне,
   Прошу тебя, поле,
   Пропой обо мне.
   Под тяжестью хлеба
   Пусть даль шелестит,
   И дух мой на небо
   Под песню взлетит,
   А тело, до срока
   Измучась в борьбе,
   Без тени упрека
   Вернется к тебе.
  
  
   Сентябрьские семистишья
   Пускай я не волшебник, но дарю
   Тебе сентябрь. Любовью к сентябрю
   Мне нравится исписывать страницы.
   И, кажется, я в воздухе парю,
   Напару с ним дождем размыв границы
   И стряхивая капли на ресницы
   Немецких "штрассе" и французских "рю".
  
   Сентябрь в Европе выдался дождлив.
   Наш континент не то, чтобы пуглив,
   Но чересчур приучен к равновесью,
   В себе до срока жажду утолив.
   Он наблюдает, с робостью и спесью
   Раскрыв зонты, как в бурном поднебесье
   С приливом чередуется отлив.
  
   Как странен и стремителен поток,
   Перечеркнувший запад и восток
   Содружеством небесных параллелей.
   Мгновенье ощутимо, как глоток,
   И небеса цветут от акварелей,
   На кроны ощетинившихся елей
   Роняя туч тяжелый лепесток.
  
   И смутно, но предчувствуется срок,
   Когда деревья золотом оброк
   Заплатят, обнажась наполовину.
   И время незаметно кувырок
   Вершит и улыбается невинно;
   Играют пеной молодые вина,
   И вкусно пахнет луковый пирог.
  
   Итак, прими в подарок от меня
   Сентябрь - от остроносого огня
   Горящих листьев до мерцанья лужи.
   Услышав поступь рыжего коня
   Внутри себя, почувствуй, как снаружи
   Катает он по небу наши души,
   К земле с улыбкой голову склоня.
  
  
   На мосту
   В полусумраке виден проем,
   Где мерцает фонарное золото.
   Мост в снегу. Мы застыли вдвоем,
   Поцелуем спасаясь от холода.
  
   Явь плывет, к удивительным снам
   Прирастая глазами раскосыми.
   Оба берега издали нам
   Салютуют, светясь, папиросами.
  
   Замерев от глотка до глотка,
   Мы друг другом становимся полными.
   И сплошной чернотою река
   Уползает, нахмурившись волнами.
  
   Завертелся назад календарь,
   Скрежеща удивленно пружинками.
   И метель златоглазый фонарь
   На лету оплетает снежинками.
  
   Пусть, раскинув над нами кольцо
   И пургу распуская, как бороду,
   Он внезапно раскрасит лицо
   Потемневшему в сумерках городу,
  
   Пусть впрядает причудливый свет
   В его черное тело волокнами,
   Чтобы город взорвался в ответ
   Разноцветными яркими окнами.
   Между нами и городом щит,
   Что из счастья и снега свиваем мы.
   В отдалении город звучит
   Воробьями, людьми и трамваями
  
   Сквозь ночной электрический чад,
   Световыми опутавшись узами.
   И колеса о рельсы стучат,
   Создавая волшебную музыку.
  
   Но на нашем высоком посту
   Под безмолвным фонарным сиянием
   Мы однажды умрем на мосту,
   В поцелуе застыв изваянием.
  
   На слова и на помыслы скуп,
   Я стою в ожидании вечного,
   Ощущая тепло твоих губ
   Среди холода снега и вечера.
  
  
   Осенние октавы
   Ты знаешь, очень скоро небеса
   Голубизну до серости отточат,
   И полосу дожди на ней прострочат
   Чуть серебристо. Эта полоса
   Привяжет землю к ним и защекочет
   Ее холмы, озера и леса.
   И что-то нам невнятно напророчат
   Разрозненные птичьи голоса.
  
   Асфальт бульваров, улиц, площадей
   Нальется черным и притянет листья,
   И вместе с ними покачнутся лица
   Опять врасплох застигнутых людей.
   И заглядится вверх их стайка лисья,
   Где каждый поневоле лицедей.
   И, знаешь, я такой же - сколь ни злись я
   И сколь о чем-то большем ни радей.
  
   Я не радетель. Лучшие умы,
   Стремившиеся быть за всё в ответе,
   Взывали к свету. Но мечтать о свете
   Приятней в окруженьи полутьмы.
   А что до жажды большего, то эти
   Мечтания опаснее чумы.
   Не знаю, есть ли большее на свете
   И есть ли что-то меньшее, чем мы.
  
   Невыносимо глупо вновь и вновь
   Во всем искать значение, отвисло
   Выпячисать губу, читая числа,
   И мерить буквы, изгибая бровь.
   Мир бесподобно прост, как коромысло,
   И сколь ты сам себе ни прекословь,
   Ему нужнее всяческого смысла
   То пробуждать, то чувствовать любовь.
  
   Поверишь ли, но временем любви
   Всегда считал я, как ни странно, осень.
   Для многих был приход ее несносен,
   Но оставаясь с нею визави,
   Я чувствовал покачиванье сосен,
   С дождем сплетались помыслы мои,
   И открывалась вдруг такая просинь,
   Что хоть в нее бросайся и плыви
  
   За вечно недоступный окоем.
   И так легко и безмятежно сердце
   Внутри меня распахивало дверцу
   И вылетало в узенький проем
   Навстречу всем, с мечтою страстотерпца
   Хоть на мгновенье, взятое внаем,
   Искать и обрести единоверца
   И с ним по миру шествовать вдвоем.
  
   Я не желал до сути добрести -
   Я просто был частичкою вселенной,
   Пускай ничтожно малой, но нетленной,
   Как капелька росы в моей горсти.
   Пускай я, как любой военнопленный,
   У вечности не очень был в чести,
   Но что есть лучше в этой жизни бренной,
   Чем взять весло и попросту грести
  
   И чувствовать, как нежны и щедры
   Твои поводыри и конвоиры.
   Не столько сирость сера, сколько сира
   Бывает серость. Ясен с той поры
   Мне стал завет: "не сотвори кумира" -
   Слепые создают себе миры,
   А зрячему достаточно и мира,
   Столь щедро разбросавшего дары.
  
   Они твои - от золота листвы
   До тишины чернеющего поля.
   Чередованье радости и боли
   На нашем теле оставляет швы
   И вызывает пуще алкоголя
   Круженье окаянной головы.
   И как не улыбнуться поневоле,
   Спускаясь в яму, где уснули львы.
  
   Свирепости на вид в противовес,
   Они в душе покладистые твари.
   Когда они особенно в ударе,
   Они готовы, словно мелкий бес,
   Рассыпаться перед тобою, в паре
   Танцуя менуэт и полонез,
   Лишь угости их горстью киновари,
   Рукою зачерпнув ее с небес.
  
   Не бойся их. Не бойся ничего -
   Ни смерти, ни - всего важнее - жизни.
   А лучше влезь на дерево и свистни,
   В одно сливаясь с миром существо.
   И в нынешней, и в будущей отчизне,
   Где, верно, правит антивещество,
   Что может - при любой дороговизне -
   Быть драгоценней сердца твоего?
  
   Я не прошу тебя сойти с ума.
   Не зная сам, ушли или вернулись
   Мы в этот мир, я чувствую, сутулясь,
   Как давит переметная сума
   На плечи мне. Мы, видимо, проснулись,
   И кажется, что осень нам сама
   Велит мотать на палец нити улиц,
   Раскачивая спящие дома.
  
  
   * * *
   Январские, февральские мои
   Проигранные времени бои.
   Нето круги своя, нето бега
   Закручивают белые снега.
   И хриплый крик ворон, и шавок вой
   Вращаются по стрелке часовой.
   И город заволакивает тень
   Косых небес, надетых набекрень.
   Я проиграл. Как снег, пушист и бел,
   Лежу я телом среди прочих тел,
   И мне в ладони окунают псы
   Косматых морд колючие усы.
   Им холодно и голодно. Зима
   Приходит в мир, сводя его с ума,
   Вбивая в землю стужу, словно гвоздь.
   И алая рябиновая гроздь,
   Переливаясь кровью и горя,
   Лежит на белом теле января.
   И птиц следы, как знаки каббалы,
   И целятся древесные стволы,
   Прищурив близорукие глаза,
   В белесые от страха небеса.
   Я проиграл. Мы проиграли все,
   С метелью закружившись в колесе.
   Но если нас не менее, чем рать,
   Не так уж и обидно проиграть.
   Спасибо, что покамест нам до игр,
   Что тысячи морозных острых игл
   Впиваются нам в руки и в лицо,
   Свивая нас в единое кольцо
   Поэтов, неудачников, пьянчуг,
   Веселых обитателей лачуг,
   К чьим окнам так по-дружески прирос
   Цветастыми узорами мороз.
   В густой пурге, в развратной зимней мгле
   Мы будем петь и шляться по земле,
   Проигрывая заново свои
   Январские, февральские бои.
  
  
   * * *
   Скорми собакам меланхолию,
   Усни под дверью кабака.
   Пришедший век жесток не более,
   Чем все прошедшие века.
  
   Плеснув вина в зарю вечернюю,
   Течением любуйся струй
   И троекратно виночерпия
   Как брата в щеки расцелуй.
  
   К чему бояться одиночества,
   Когда так явственно видны
   Становятся черты пророчества,
   Верней - предчувствия войны?
  
   Вверху небес тускнеет олово,
   Зажгла луна свою свечу.
   Пред тем, как сунуть в петлю голову,
   Дай чаевые палачу.
  
   Пускай он рюмочкой поправится,
   Врачуя времени надлом,
   И не молитвою, так здравицей
   Тебя помянет за столом.
  
  
   * * *
   Пока горит лампада,
   Взгляни в проем дверей
   На шорох листопада
   И тени фонарей.
  
   Грусти неповторимо,
   Немыслимо грусти
   От лиственного дыма
   И сумерек в горсти,
  
   От сырости и мути,
   От сущности и грез,
   От белых капель ртути
   На контурах берез.
  
   В вопросе без ответа
   Почувствуй, не спеша,
   В какой частице света
   Живет твоя душа.
  
   Следи за ней зрачками
   И в лапах полумглы
   Танцуй со светлячками
   На кончике иглы,
  
  
   На запахе асфальта,
   На вихре мостовой,
   Крутя тройное сальто
   С опавшею листвой.
  
   Смешавшись с их гурьбою
   Сумей до дна испить
   Несчастье быть собою
   И счастье просто быть -
  
   Подрагиваньем чада,
   Огнем у алтаря,
   Шуршаньем листопада
   И тенью фонаря.
  
  
   Предрождественское
   Германия подходит к Рождеству.
   Слегка противореча естеству,
   Торопятся, подталкивают даты,
   Скукоживают времени простор
   Разносчики, водители, солдаты
   И служащие банков и контор.
  
   Уже открыт Рождественский базар,
   Где бойко с рук сбывается товар,
   И в воздухе звучат благоговейно
   И голоса, и шорохи обнов
   Под аромат горячего глинтвейна,
   Расплавленного масла и блинов.
  
   Обычно нелюдимый городок
   Сливается на площади в поток.
   Цветут огни подобием пиона,
   И ель проводит в небе борозду.
   Не видно только звезд из-за неона,
   Включая Вифлеемскую звезду.
  
   И, всё-таки, она, конечно, там
   Невидимо сияет городам,
   Укрывшимся в свои земные ниши,
   Сошедшим в преисподню, как Орфей,
   Поднявшим удивленно к небу крыши
   И шпили католических церквей.
  
   Под елью Мать, Младенец и волхвы,
   И трепетным движеньем головы
   К яслям склонились ласковые звери,
   Как будто ощущая благодать.
   И хочется, чудесному поверя,
   Какое-то желанье загадать.
  
   Всё сбудется. Придя издалека,
   Хрустящие, как корочка, снега
   Завесят землю белым полотенцем,
   Покроют мостовые и дворы.
   И мать в окне склонится над младенцем,
   Пока волхвы несут ему дары.
  
  
   Возвращение
   Не знаю, зачем мы проснулись,
   Не знаю, зачем наяву
   Мне снятся названия улиц,
   Где более я не живу.
  
   Дома проплывают в обмане
   Со сжатыми ртами дверей,
   И светятся в снежном тумане
   Скупые желтки фонарей,
  
   И щурит раскосые окна
   Отель, словно пьяный монгол.
   Деревья раздеты и мокнут.
   Но я еще более гол.
  
   Метель раздувает свой парус,
   Подолом задев невзначай
   Потертый венгерский "Икарус"
   И старенький чешский трамвай.
  
   В какие отправиться рейсы?
   В какую забытую даль
   Ведут бесконечные рельсы,
   Скуля, как собачья печаль?
  
   А, впрочем, простимся с тоскою.
   Пусть лихо трамвай меня мчит
   К той кухне, где пахнет жаркое
   И тихо гитара бренчит,
  
   Всегда неисправна проводка,
   Трясется буфет, как желе,
   И в рюмки разлитая водка
   Скучает на шатком столе.
  
   Забудем, что шатка основа,
   Заблудимся в счастьи своем.
   Друзья, хорошо, что мы снова
   Друг с другом болтаем и пьем.
  
   Отъезд растворится в приезде,
   От лампы шарахнется тьма.
   Друзья, хорошо, что мы вместе
   Возвышенно сходим с ума.
  
   Нас балует время сюжетом,
   Действительность склеив со сном.
   И город родным силуэтом
   Беззвучно плывет за окном.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 8.00*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"