Югансон Неронова Ирина Аркадьевна : другие произведения.

Горелая башня

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Давно уже хотела я приступить к этой книге, но всё откладывала, занятая другими вещами. Сейчас, видимо, пришло её время. Это продолжение приключенческой повести о подростках "Тайна лесного озера". Здесь небольшой отрывок, самое начало. Книга пишется.
  
  
  
   Невесело гляделся осенний город. Осень едва началась, но было на виртенбургских улицах как-то не по времени неуютно, сыро, пасмурно и тоскливо. Промозглый ветер крутил палую листву, но и в помине не было в летящих под ноги прохожим мокрых ворохах ни рыжего буйства красок, ни пёстрой и праздничной смеси лимонного и ячного, алого и пурпурного, оранжевого и золотого, присущего этой, ещё довольно тёплой поре - всё было серо, словно подёрнуто глухой пыльной паутиной. Мужчины и женщины, старики и дети с одинаково угрюмыми замкнутыми лицами спешили скорее попасть домой, отгородиться стенами от всего тревожащего, от всего чужого и чуждого, отогреться чашечкой кофе, разговором с родными людьми. С моря наползал липкий туман. Сумерки спустились быстро, и Ивара в который раз неприятно поразило, что даже на самых благоустроенных и людных улицах почти не осталось фонарей. Словно и не было их тут никогда.
   Вот он каким стал теперь - родной его Виртенбург — отстранённым, холодным, напряжённым, словно в ожидании чего-то непоправимого.
  А ведь как хорошо было всего лишь год назад! Все улыбались друг другу просто так без причины, чтобы поделиться переполняющей сердце радостью. В небе носились разноцветные капурёшки, похожие на живые мыльные пузыри и чирикали, словно стайки воробьёв. Цветы пышно и ярко расцвели на всех окнах и балконах.
   А потом вдруг что-то изменилось, словно город накрыли тяжёлой крышкой.
   Ивар выбрался на сдавленную со всех сторон узкими серыми домами замызганную площадь. Здесь под уцелевшим фонарём в тусклом круге света стайка зевак окружила тощего человека в драном, заляпанном охрой плаще. -- Проповедник. Раньше о таких и слыхом не слыхали, а теперь они как из щелей повылезли — дня не было, чтобы не натолкнуться хотя бы на одного — вещающего и стращащего. В правой руке у этого была грязная малярная кисть, в левой ржавое ведро с краской. Кучка любопытных молчала и человек молчал. Глаза сумасшедше горели недобрым огнём, и, казалось, не жалкий фонарь очертил круг света, втянувший замершую толпу, но исступлённый этот взгляд.
  
   Человек молча окунул кисть в охру, молча стал выводить на стене непонятные закорючки. Потом воздел кисть, словно посох, окропив при этом краской лица и одежду зевак. Никто не возмутился. И никто не рассмеялся, когда новоявленный пророк возопил трубным, казалось бы невозможным в таком тощем теле, голосом:
   -Люди! Сытые люди! Вот пришёл я к вам, словно жалкий нищий, и вы готовы откупиться от меня куском чёрствого хлеба или парой медяков! Не приму я ваших даров и отвергну ваше милосердие!
   Ибо для ярости моей время приготовило толпы людские, как для жатвы ниву!
   Видите эти слова? Вы думаете, они написаны краской? Ошибаетесь, безумцы, - огнём пожарищ начертаны они! Кровью несмываемой начертаны они. И не остановят этой ярости ни плач горестный, ни мольбы смиренные, ни тучные жертвы на алтарях...
  
  
   Ивар постоял немного даже не вслушиваясь и не пытаясь понять того, что выкрикивал этот исходящий беспричинной ненавистью человек. Чувство безысходности охватило его, стоящие рядом показались вдруг грубыми и плоскими силуэтами, намалёванными на картоне.
   Мальчишка ухмыльнулся собственной впечатлительности, сплюнул под ноги и, независимо заложив руки в карманы, нырнул в соседний переулок.
   Внезапно какой-то тощий невысокий парнишка, что сначала, скользнув взглядом, прошёл мимо, резко обернулся и радостно воскликнул.: «Ивар, ты?». Голос смутно знакомый, да не вспомнить чей. И лицо вроде припоминается, хотя в этом сумрачном тумане разве разглядишь.
   -Ивар, бродяга, не узнал что ли? И я не сразу сообразил, что это ты. Идёшь весь ссутулившись, нос уткнул в ворот куртки.
   И тут Ивар вспомнил: - Гийом? Ты? Значит снова в Виртенбурге? Вся неразлучная четвёрка?
   -Да нет, вдвоём с Метте, вернее втроём — с нами ещё тё... сестра старшая.
   -У вас, помнится, дядя здесь или я путаю?
   И тут Гийом смутился. Он явно врал, это было заметно, и ему было очень неловко от собственного вранья.
   -Так вышло, сестра сиделкой устроилась... Мы тут неподалёку квартирку сняли.
   И снова почувствовалась какая-то недоговорённость.
   -А-а!.. -только и ответил на это Ивар и опять ушёл в свои невесёлые мысли. Разговор явно не клеился. - Ты, извини, у меня дело срочное.- Бегу. Мы же ещё встретимся? Раз вы теперь в городе, непременно встретимся. Ну, бывай!
   И они разошлись, растворились в осеннем тумане.
  
   Ивар наторенной дорогой спустился к набережной Шельды. Это был район ремесленников, тех, кому для работы требуется много воды или же тех, кто работает с огнём — кузнецов, горшечников, стеклодувов. Окна в небольшом домике на задворках были плотно закрыты ставнями. И свет из-под ставен пробивался узкой полосой. Мальчишка стукнул в крайнее окошко условным стуком. Дверь почти сразу скрипнула и распахнулась.
  -Ты что так поздно? Мать дома уши надерёт и мне с тобой заодно.
  -Не дотянется.
  -А то, что волнуется она за тебя, обалдуя, в голову тебе не приходило?
  -Ладно, Михаэль, хоть ты не пили, что я, маленький, за меня волноваться? Мы, портовые - парни фартовые, в огне не горим, в воде не тонем.
  -Кофе будешь, портовый?
  -Кофе буду и от колбасы не откажусь.
  -А от супа?
  -Ну и от супа, естественно.
  -Тогда садись, жди.
  -Я пока на полках пошарю.
  -Э, деточка, глазками смотри, а ручки за спину убери от греха — стекло, штука хрупкая.
  Михаэль вышел на кухню, а Ивар, демонстративно скрестив руки на груди, направился к шкафам и полкам, где были расставлены вперемешку тонкие графины и какие-то непонятные колбы, вазы, бокалы и обыкновенные банки. Прозрачный шар, величиной с большое яблоко, внутри которого густым кобальтом мерцал, словно дорогой кристалл, узкий многогранник, привлёк его внимание. Этой штуковины он ещё не видел.
  -Михаэль, можно я его потрогаю.
  -Конечно, нельзя.
  -Ты же не видишь о чём я.
  -И видеть не надо. Хочешь, чтобы он взорвался и пылью по комнате разлетелся?
  -Ты всерьёз?
  -Куда уж серьёзней. Вещь выстояться должна.
  В комнате запахло наваристым гороховым супом, кофе и колбасой. Для Ивара эта гремучая смесь сейчас была лучшим запахом на свете.
  -Давай, лопай,
  -А ты?
  -Ну и себя не обижу.
  Они дружно заработали ложками.
  -А теперь рассказывай, что случилось?
  -Мембраны закончились. Что было, мы, как договорились, развесили в старых погребах.
  -И у меня закончились. Надо новые выдувать. Так что приходи через недельку. Только не в такую темень.
  -Да нет ещё никакой темени, даже шести на башне не пробило. Где вешать -то будем?
  -Вот придёшь, там и решим.
  -А сейчас что?
  -А сейчас домой,
  -Михаэль!
  -Ну что ещё?
  -А долго на стеклодува учиться надо?
  -Думаю, чуток подольше, чем на подметальщика улиц.
  -Я серьёзно.
  -Что, тянет к стеклу? Жаль, не могу я сейчас ученика взять, не до того. Ладно, живы будем, разберёмся.
  
  
   Случайная встреча растревожила Гийома, оставила какой-то осадок вдобавку ко всему накопившемуся за эти дни.
   Почему-то сегодня Город никак не хотел засыпать. Далеко разносились обрывки чужих разговоров, ругань, непонятные шорохи, скрипы. Подвыпившая компания хриплыми голосами орала «Жди меня, моя малютка». По неровной брусчатке прогромыхала телега. Внизу хозяйка визгливым голосом отчитывала кухарку. По деревенским понятиям была уже глухая ночь, на городской ратуше часы голосом стёртым и далёким вызвонили одиннадцать, а Элис всё не шла.
   Во дворе темень. Огни в домах придавлены толстыми шторами, заперты глухими ставнями. Редкие фонари светят тускло. Зыбкие круги света словно неверные маяки в темноте. Стыло. Промозгло. Тревожно.
  Тревога не даёт уснуть, и хотя им велено никого не ждать, а забираться в постели, едва хозяйка запрёт входные двери, Гийом и Метте сидят за столом, покрытым куском потёртого вишнёвого бархата вместо скатерти. Сидят, уставившись на потрескивающую и мерцающую сальную свечку. Сидят молча, словно им и говорить не о чем. Неуютный чужой дом. Неуютный чужой город.
   Зачем вообще надо было так спешно уезжать из Залесья? Кто их гнал? Кто их звал? Сначала взрослые шептались о чём-то всю ночь, потом Юстас впряг лошадей в фургон... и отправились в чёртов этот Виртенбург, толком не собравшись, не оговорив ничего с друзьями... Конечно, если честно, Элис собиралась уехать одна, Гийома и Метте оставив на попечение Хильды, да они сами напросились - уламывали, уговаривали, к совести взывали, пока тётка не сдалась. Им казалось, что в столице назревает что-то интересное, и без них там никак, ну никак обойтись не смогут... Андерсу и Ильзе уговорить взрослых не удалось — вредная Элис заявила, что с двумя оболтусами она ещё справится, но целая шайка неслухов, готовых влипнуть в любые неприятности — это для неё слишком много... А теперь Андерс и Ильзе не на шутку обиделись, а кто бы на их месте не обиделся?.. Да ещё эти долгие отлучки Элис...
   Почему, ну почему в Виртенбурге нельзя было поселиться у дядюшки Мартина? - уж там они не чувствовали бы себя не в своей тарелке. А как он-то был бы рад!
   И хозяйка здешняя — фрёкен Кнопс - такая приторная, такая противная, востроносая, под любым предлогом так и норовит заглянуть на их половину. И шнырит, и шнырит маленькими белесыми глазками, точно крыса. И расспрашивает, невинно так расспрашивает, словно невзначай, словно из самых благих пожеланий, словно любящая тётушка милых племянников ... ни о чём, вроде, расспрашивает — кто да что, когда да куда... и кто знает, что у неё после задушевных таких бесед в голове выстроится? Мало ли о чём сболтнёшь не подумав, мало ли как оговоришься... Забудешь, например, что тётка вовсе и не тётка сейчас, а старшая сестра, и зовут её — фрёкен Анна, хорошо хоть им с Метте имена не поменяли, совсем бы они запутались. И не надо забывать, что теперь все они — дети небогатого аптекаря из маленького городка Грюннебаум. А Элис, то есть Анна — ещё и что-то вроде лекарки и сиделки.
   Да ладно, что им хозяйка, если бы могли они, как в прошлый свой приезд, шляться по городу, ну пусть не с утра до вечера, не всё же не на привязи сидеть.... Только торчат они за этими стенами словно приговорённые — никуда за целую неделю толком не ходили - пару раз по улице прошлись, да и то до угла и обратно. Сегодня, правда, вырвался, пробежался по улицам... Лучше бы он этого не делал. Противно, когда приходится врать человеку, которого считаешь своим другом, а ещё противнее сознавать, что он видит твою ложь...Знали бы — языки себе откусили, прежде чем в дурацкий этот город напрашиваться.
   Господи, когда же наконец Элис вернётся? Где её носит? Не случилось ли чего? Мало ли сейчас на улицах всякого сброда? Пора ей прийти, давно пора!
  
   Но вот застучали знакомые шаги по мостовой, вот громко на весь дом тренькнул медный колокольчик в привратницкой. Снова и снова. Никто не спешит открывать. Наконец хозяйка прошаркала по коридору. И её недовольный скрипучий голос разнёсся по дому:
  -Приличные девушки не позволяют себе возвращаться домой в столь поздний час. Вы, фрёкен Анна забыли, что здесь приличный дом, где люди ложатся спать в положенное время, а не разгуливают по улице в темноте. На это голос Элис ответил холодно и спокойно:
   -А Вы, фрёкен Кнопс, забыли, что снимая квартиру, я предупредила Вас, что часто буду задерживаться у больных и приходить довольно поздно - сиделка не вправе оставить беспомощного человека и уйти, когда ей заблагорассудится. И Вы, фрёкен Кнопс, забыли также, что за все связанные с моей работой неудобства, я внесла дополнительную плату. Впрочем, если Вы недовольны, и считаете, что я должна съехать, хорошо, завтра я подыщу другую квартиру. Но не рассчитывайте, что заплаченные вперёд деньги я подарю Вам.
  -Ах, ну что за молодёжь нынче - слова не скажи - я ведь по доброте сердечной, по-матерински пекусь о Вас, ведь Вы сами ещё дитя. ...
  -Если бы Вы не запирали дверь на щеколду, я могла бы не тревожа Вас войти в дом...
  -Нет-нет, Вы, фрёкен Анна, не знаете, в какое время мы живём.. Лучше уж я лишний раз спущусь и открою...
   Голос хозяйки смолк, её шаркающие шаги стихли в глубине коридора, зато всё отчётливей стали слышны лёгкие и быстрые шаги по лестнице, скрип рассохшихся ступенек. Повернулся ключ в двери. Метте и Гийом вскочили и бросились к Элис:
  -Что так долго?
  -Бывает, что долго, вам надо бы уже привыкнуть.
  -Элис, может и вправду нам стоит съехать с этой квартиры? Эта Фрёкенкнопс такая противная, и всё ей надо знать, и всюду она подсматривает и подслушивает, а дай ей волю...
  -Никто волю ей не даст. И ничего она здесь не подслушает, и ничего не подсмотрит. А что и подслушает, сразу забудет. Что поделаешь, нужно мне несколько дней здесь перекантоваться. Как только смогу, съедем отсюда.
  Метте согрела воду, подала мыться. Пока Элис переодевалась, на столе выстроились тарелки с тушеным мясом и красными бобами.
  -Вы ешьте, а мне что-то не хочется.
  -Устала?
  -Немного. И заниматься сегодня не будем. Учительница сегодня прогуляет урок? Ладно?
  -Я постелю?
  -Сама постелю. Я ещё почитаю немного.
  Гийом засмотрелся в окно . Там по крыше, выискивая что-то между черепицей, разгуливала ворона.
  -Эх, если бы...- мечтательно потянул Гийом.
  -Не "если бы" . Это совсем не та ворона.
  -Откуда ты знаешь? А вдруг...
  -Не болтай глупости.
  
   Стёрлись, погасли закатные краски, острые зелёные звёзды зажглись на низком небосводе — несметное множество мелких ледяных осколков. Поздняя ночь опустилась на город. Спал раскинувшийся на скалистом и пологом берегу Северного Моря портовый город Виртенбург. Сонные тяжёлые волны ритмично накатывали на песчаные пляжи, лениво бились о скалистые утёсы. Масляные фонари на уснувших на рейде кораблях плыли размытыми отражениями в холодной воде. Долгие мосты, украшенные чугунными ажурными решётками чернели над Шельдой. Спали гранитные дворцы и полуразвалившиеся хибары. Спали уютные улицы и косые путанные переулки.
   Только никак не могли уснуть в маленьком почти вросшем в землю домишке Ивар, получивший хорошую трёпку и его мать, наплакавшаяся и накричавшаяся до хрипоты.
  -Опять, небось, бегал к своему Стеклодуву? Доведёт он тебя до беды.
  Что молчишь, или я не с тобой разговариваю? Совсем от рук отбился... Нет на твою задницу отцовского ремня!
  
   Но вот и здесь, раздав подзатыльники и утерев слёзы, отправив виноватых и разобиженных детей спать, Ёрдис загасила свечи на столе, кроме тусклого огарочка над разделочным столом.
  
   Ивар закрыл глаза, оставил только узенькую щёлочку, чтобы видеть маму. Крепко она на него сегодня рассердилась. Уле заодно досталось, а Ула уж совсем ни при чём. Конечно, мог бы и предупредить, мол в Гавани задержится - ну там рыбу ловить будут или что ещё, так самому в голову не пришло, что до темна загуляет. Не так жаль, что мать полотенцем отходила, как жаль, что расстроил её. Она ведь волновалась, за него беспокоилась, а он ей наговорил глупостей каких-то, что и связали его, и привязали, и шагу ступить не дают. Что сам уже взрослый. С чего его вдруг понесло? Он-то, взрослый, спать лёг, а ей ещё от печи не отойти. И за день натопталась, не присела - воду таскала, тесто месила, начинку крошила, пироги лепила, да его, взрослого, кормила-обстирывала. Надо бы прощения попросить, так язык не повернётся.
   Ёрдис засадила первые противни в печь, закрыла заслонку. Ивар зажмурил глаза плотней - мать шла сюда. Он не видел, как она поправила на Уле сбившееся одеяльце, наклонилась и поцеловала спящую девочку, зато почувствовал, как мама наклонилась над ним, потрепала спутанные вихры, как подняла с полу одёжку. Он снова приоткрыл глаза на узенькую щёлку.. Не обманулась:
  -Спи уже, горе моё луковое, завтра вставать рано.
  
  
   Элис осторожно пробиралась между старыми стульями, сосланными за ненадобностью на чердак. В запылённые наглухо закрытые слуховые оконца едва пробивался дневной свет. Неосторожное движение и девушка оступилась, какой-то битком-набитый узел с ненужным тряпьём свалился на пол, подняв тучу пыли. Элис не удержалась и звонко чихнула. Михаэль с упрёком покачал головой — тише, внизу никто не должен нас слышать. - Он расчистил место на дубовом старинном сундуке — и как эту тяжесть сюда затащили? - достал из-за пазухи и расстелил поверх резной крышки чистый платок.
  -А ты у нас парень хозяйственный.
  -А я тебе о чём? И хозяйственный, и работящий — чем не жених? И на рожу, вроду, не кривой. Садитесь, сударыня. Вот так. Ну и я рядочком примощусь.
  Так что ты мне скажешь.
  -О чём?
  -Как о чём, о нашей свадьбе.
  -Уж больно ты тороплив.
  -Так не поторопишься, глядишь, и опоздаешь.
  -Больно красноречив.
  -Так сам себя не похвалишь, кто похвалит? Ну, что скажешь?
  -Что скажу... - Вроде чердак как чердак. - Ни гула постороннего, ни шорохов, ни потрескивания в балках... Тихое местечко. Обыкновенное. Хозяева, правда, давно здесь не бывали, похоже, даже белья для просушки не вешают. Не пойму, что мне здесь не нравится...
  -Вот ты про гул сказала. А обрати внимание — помещение это просторное, стенками не перегороженное, здесь от любого звука должно не то что эхо, но какой-то именно гул идти. А все звуки как в вату. Вот и чихнула ты как в вату, и куль с тряпьём на пол без особого шума упал.
  -Точно. А ещё присмотрись — на каждом чердаке то голуби топчутся, гурлят, то воробьи шум поднимают, да и кошкам вроде на чердаке самое место. А здесь?
  -Никого. Ну что,отдышалась?
  -Да, можно работать. Ну-ка, привстань с пригретого местечка и платочек убери, мало ли кого сватать придётся. - Михаэль беззвучно спрыгнул с сундука, Элис, не обратив внимания на протянутую руку, спрыгнула следом. Растопырив пальцы девушка стала «вслушиваться» в стены. -
  Михаэль, а что вон там? - Элис показала на серое неровное пятно высоко над балками.
  Стеклодув, ни слова не говоря, взял прислонённую к стене стремянку, приставил к кирпичной кладке дымохода и словно кошка взобрался на широкое тёсаное бревно под самую крышу.
  -Красиво глядишься — восхитилась приятелем Пряха. - Ну-ка, подвинься чуток.
  Михаэль и глазом моргнуть не успел, как Элис, взлетев по лестнице и ухватившись за балку, оказалась рядом.
  Стеклодув присвистнул.
  -А ты думал? Нам, пряхам, и не такое выделывать приходится.
  Нравится пятнышко?
  -Не то слово. Ещё парочка-другая таких проплешин, и Нихель в город как в открытые ворота войдёт.
  -Ну, это ты зря, щиты над Виртенбургом крепко стоят. А вот мысли людские, настроения... Ладно, хватит болтовни. Латаем?
  -Латаем. Только как дотянуться?
  -Разберёмся. Я начинаю.
  Элис попрочнее уселась на бревно. В руках замелькал, будто перескакивая с ладони на ладонь, серебристо-белый клубочек. Ниточки, тоненькие, словно паутинки, невесомо повисли в воздухе, потом стали переплетаться меж собой и втягиваться в пятно. , словно их кто туда всасывал. Клубочек становился всё меньше и меньше, но и пятно стремительно уменьшалось. Когда клубок уменьшился так, что ещё чуть и он истает, Михаэль достал тонкий, прозрачный как стекло, лоскут и балансируя на бревне, словно заправский циркач, накрыл этим лоскутом пятно. Лоскут влип, как клеем намазанный.
  -Уф, можно перевести дух. Как я боялся, что мембраны не хватит — надо срочно новые выдувать, это была последняя.
  -И ниточек что-то маловато осталось, ой, маловато!
  Ну, кто первым слезает?
  -Я. Лестницу тебе подстрахую — вон ты как вымоталась — аж пальцы дрожат.
  -Ничего, подрожат и перестанут. Зато мы его сделали.
  Уже спустившись, посидели немного на сундуке, сгрызли по яблоку,
  -И чего у тебя только нет в карманах!
  -А как же, бывалый путешественник должен быть запаслив и предусмотрителен. Слышишь?
  -Что?
  -Эхо. Эхо наших слов!
  -О, гляди-ка, воробей! Вроде окна наглухо закрыты, а уж он тут как тут — шустрая, однако, птаха!
  -Значит, справились. Вроде, теперь в этом районе чисто?
  -Ребята проверят. Устала?
  -Немного. Какой это у нас чердак?
  -Девятый.
  -Ничего себе! Дай бог, чтобы последний. Вот так, Эмиссара больше года как нет, а кто-то Нихелю опять мостит сюда дорогу.
  -И, кажется, мы знаем, кто.
  Ладно, пошли, а то хозяева лестницы хватятся.
  =-=
  =-=
  
   По-осеннему быстро на вечерние улицы стала наползать темнота, мелкая морось висела в воздухе, не проливаясь настоящим дождём. Из-за закрытых ставен, из-за плотных штор выбивались узкие полоски света.
  
  -Ну чего ради я ребятню сюда потащила? Сидят они сейчас дома запертые, куксятся, не знают, чем себя занять, им бы по улицам побегать, а я и отпустить их пока не могу, изведусь вся. Город этот стылый изведёт...
   И тёмный осенний город, ухмыляясь битыми стёклами погасших фонарей, тревожно шурша опавшими серыми листьями, дуя в спину зябким ветром, прогудел с издёвкой: -Из-з-веду-у!.. Из-зведу-у!..
   Михаэль обнял девушку за плечи и той стало чуть теплее на душе, да и ветер, словно извиняясь, принёс откуда-то бледно-жёлтый тополиный листик, и положил у самых ног. Элис нагнулась, подняла скромный подарок. И город, будто убедившись, что перед ним свои, снял пугающую маску, улыбнулся горько и печально.
  
  -Скажи мне, Михаэль, вот казалось, Круг борется за правое дело, нам бы на всех углах кричать: - Люди, опомнитесь, встаньте рядом, помогите нам, самим себе помогите! - Так нет, мы молчим, мы таимся, мы называемся чужими именами, живём под чужими личинами...Зато «охотники» ходят по городу открыто. И открыто зовут за собой. Да, люди их боятся, но это не мешает ими восхищаться, считать жестокость признаком мужественности, видеть в «добровольческих отрядах» своих защитников. И мальчишки глядят на них восторженными глазами и пытаются подражать своим кумирам!
  -Люди полны тревоги. Они не могут понять, что происходит, а тот, кто всё это сплёл, очень умело тревогу нагнетает. Очень умело дёргает за ниточки, распускает слухи. Людям на самом деле плохо, тоскливо, неуютно, они не могут понять причины и ищут виновных, ищут врага. Пророки и проповедники на площадях стращают карой небесной, добрые старушки на лавочках повторяют страшилки, девочки в белых балахонах, словно призраки, бредут по улицам распевая раздражающие псалмы, тощая кошка, суля неприятности, перебегает дорогу - всё это враждебно, всё это окружает обыкновенную привычную жизнь сжимающим кольцом, и нет защитника, готового дать отпор. И объявляются такие «охотники». Вот она — реальная сила, вот он — герой, способный обрушить карающую длань или что-там у этих — дубину? топор? нож в сапоге?
   Кому мы будем что-то пытаться объяснить? Да нас бы самих сейчас врагами не объявили. Вон — капурёшки извергами и нечистью уже побывали, теперь настал час кошек. Завтра колдуний начнут искать. А кто ты, если не колдунья? Я так уж точно — чернокнижник и пособник зла. И ты хочешь, чтобы народ толпами пошёл под наши знамёна?
   Не обольщайся, Элис. Да хоть встань мы рядом с новоявленными пророками и проповедниками, хоть изорись на площадях, кто нас услышит? А кто готов услышать, тех и звать не надо, сами находят к нам дорогу.
   Но ведь таких, к счастью, немало? Сколько новых людей только за последние дни пришло в Круг! - И это — главное.
   Элис погладила маленький желтый листочек, словно он был живым существом.
  -Я тебя расстроил?
  -Нет, я и сама это всё понимаю.
  
  
   Ветру надоело мести отяжелевшую от влаги листву по булыжной мостовой, набрав силу, он подхватил сырые охапки, сорвал с деревьев остатки того, что больше походило на старую паутину, чем на праздничный осенний наряд, и понёс, кружа, над острыми крышами, над спешащими домой прохожими, над крутыми скалами, над сумрачным морем — прочь эту гадость отсюда! Про-очь!
  
  
   За зелёными шторами в маленькой гостиной на первом этаже знакомого дома фрёкен Кнопс вела светскую беседу. На покрытом кружевной скатертью столе в строгом порядке были расставлены до блеска начищенный посеребрённый кофейник, фаянсовый сливочник с пышными розами на белом глянцевом боку, синяя резная сухарница с рассыпчатым печеньем и крохотными профитрольками и четыре маленькие фарфоровые чашечки на четырёх маленьких фарфоровых блюдечках, четыре невесомые, почти прозрачные, чашечки с золотыми букетиками в овальных медальонах, предмет зависти соседок и законной гордости хозяйки. За столом улыбались друг-другу старший приказчик из соседнего магазина, сама фрёкен и две её старинные приятельницы .
   Герр Питерссен, усатый представительный мужчина, отхлёбнул приторно-сладкий напиток и продолжил хорошо поставленным бархатным голосом с той же чарующей интонацией, с какой он убеждал очередную покупательницу не раздумывать напрасно, и непременно, непременно купить так идущую ей модную шляпку, а, заодно, и тончайшие элегантные перчатки как раз на её милые ручки - он, конечно, не считает себя вправе советовать, но ведь никто не может поручиться, что через час сюда не заглянет её ближайшая подруга, а такая шляпка всего одна....
  -Милые фру и фрёкен, мне ли доказывать вам, что кошка - зверь коварный и вредоносный?
  -Ах, эти твари плодятся с такой скоростью, что дай им волю — весь мир заполонят. - Фру Бергссон двумя пальчиками взяла из сухарницы крохотную профитрольку с кремом. - Скоро в нашем городе людям места не останется.
  -И только подумайте, сколько у них нашлось защитников! В одном доме на нашей улице хозяйка пригрела чуть не десяток этих!.. У меня и слов нет, как их назвать! - Фру Зондерс передёрнула плечиком. - Она, правда, это зверьё на улицу не выпускает, но всё равно!
   -А хоть кто-нибудь из кошачьих защитничков задумался, за кого заступаются? - вновь подхватил нить беседы герр Питерссен. - Это только с виду кошки ласковые да нежные, а, на деле, твари это с чёрной душой, колдунам прислужники, ведьмам помощницы. - Добропорядочный приказчик частенько слушал уличных проповедников и, порой, в самых неожиданных местах, вставлял эдакие кудрявые обороты. - Кто видел, каким огнём ночью горят кошачьи глаза, не усомнится в моих словах. Может и приносят они пользу, ловя мышей, да никакой пользой вред от их... -тут он замолчал., не найдя что сказать, - ну, в общем, этот вред не окупится. А мышей и мышеловкой можно ловить. - Он оглядел своих собеседниц, ожидая, что хоть одна из них станет оспаривать общеизвестные истины. Но собеседницы внимали его словам одобрительно, и наш оратор продолжил: - Сколько всяких историй люди про них рассказывают, а вам всё не в урок. Вот в деревушке за фьордом кошечку - это слово он произнёс нараспев, вложив в интонацию весь скепсис, на который был способен, всё презрение к жалостливым дуракам, и снова повторил как плюнул — «Ко-ошечку!».подобрали, выходили, с собой в постель спать клали, а в одну прекрасную ночь вцепилась эта пушистая красавица ребёнку в горло — едва не загрызла, хорошо нянька, девчонка соседская, проснулась и кинулась хозяйскую любимицу от младенца оттаскивать, так ей кошка аж до костей руки располосовала, а вы говорите — кошечки! - Любезные фру и фрёкен возмущённо переглянулись — ни одной из них и в голову бы не пришло защищать «этих тварей».- Одну такую кошечку взял юнга на корабль, его предупреждали, так он тайком её в трюм пронёс — мол от крыс. А кошка не придумала ничего лучше, чем точить когти в одном и том же углу. Вот и доцарапалась до того, что в дыру хлынула вода и корабль потонул. Никто, увы, не спасся.
  -А ещё, я вам скажу, - не могла не вставить своё веское слово фрёкен Кнопс, - есть в этих милых с виду «невинных созданиях» большая колдовская сила — Вы, герр Питерссен точно подметили, что глаза у этих отродий в темноте сверкают! Мудрые люди не зря говорят - уж если кому кошка на плечо села и там умастилась, ведьма это или колдун! - И хозяйка, изящно отогнув мизинчмк, поднесла драгоценную чашечку ко рту.
  
  
   Неприветливый скалистый берег навис над неприветливым осенним морем. Мерно ударяют холодные серые волны в серый гранит. Там, где скалы расступаются, ограждая широкую бухту, раскинулся Порт и все его хозяйственные сооружения вроде складов и погребов. Чуть дальше - торговый пятачок - рыбный базар. Ещё дальше - переулочки и закоулочки с лавками, тавернами, пивнушками разного калибра, небогатые домишки рыбаков, ремесленников, портовых грузчиков и отставных матросов. А уж там, за колоколом, за погребами, словно отделённый некоей границей от портовой и городской суеты — район бывших дач. Когда-то он был модным, но потом как-то вдруг опустел, хозяева съехали, и большинство дач стоят заколоченными. За дачами — широкий каменистый пустырь, а за пустырём - старые государева аптечного ведомства огороды. Сами огороды чуть не полвека назад перевели на другой конец города, где земля получше и аптеки поближе, а здесь самосевом из года в год вырастали одичавшие заморские травы вперемешку с родными лебедой да полынью. Изредка забредут сюда отчаянные травники да согбённые в три погибели бабки-знахарки, но всё это в летнюю пору, а сейчас место безлюдно, ни единой тропочки не пробито через перепутавшиеся дикими космами травы.
  Ну а дальше — седой бурьян встал непролазной стеной.окружая кольцом Горелую башню, куда люди и в летнюю благодатную пору опасаются заходить.
   Но в одном месте трава едва заметно примята — здесь, похоже, начиналась тропинка, которой хоть и не часто, но всё же пользовались, и никуда эта скрытая в травяной чащобе тропа не могла вести, кроме как к проклятой башне.
   Тревожные мысли мелькали в голове рослого парня в тяжёлых башмаках, и бежать хотелось отсюда куда-подальше. Не первый день приходил он сюда и, схоронившись за валуном, ждал неизвестно кого. Выследить и перехватить. И пусть тот в другом, ещё менее уютном месте расскажет, что потерял в разрушенном гнезде колдуна.
   Но никто не приходил. И только порою вспыхивал в пустых проёмах окон неяркий свет да, взметнувшись чёрной тучей, вырывались из-за порушенных стен летучие мыши, проносились с противным визгом над самой головой и исчезали в портовых закоулках.
  
   Налетел пронизывающий до костей ветер, от которого не спасала ни тёплая стёганная куртка, ни глоток огненного пойла из припрятанной на груди фляги. Ветер трепал иссохшую траву, нёс мелкий, режущий глаза песок откуда-то с далёких дюн. Вот он поднапрягся немного и выковырнул парня в крепких башмаках из его убежища, поддал в спину так, что тот еле на ногах удержался, и погнал, словно ворох ржавой листвы, прочь из этих мест. Про-очь!
  
   Низко загудел тревожный колокол, предвещая бурю, предупреждая моряков и рыбаков о грядущей напасти, зовя искать убежище в надёжных бухтах и шхерах. Потом, на короткое время, всё стихло, словно в театре перед тем, как взовьётся занавес. И началось. - Свинцовое море вскипело белыми бурунами, Всё выше и выше вставали глыбины волн, летели с разбегу на дикие скалы, ударялись неукротимыми лбами о гранит и рушились, давая место новым великанам.
   Три дня и три ночи бушевал шторм. Три дня подряд никто в порту не высовывал носа из-под крыш. Три дня подряд над городом клубились тучи и громыхала гроза. Три дня подряд никто, без особой нужды, не вылезал из своих домов, стараясь держаться поближе к тёплым каминам или печуркам. Три дня подряд Элис уходила куда-то надолго и возврашалась промокшая насквозь и, тем-не-менее, довольная.
  
   А через три дня буря стихла и Элис, вернувшись на этот раз довольно рано, чуть не с порога заявила детям: - Всё, на этой улице мне больше делать нечего, а фрёкен, как вы её называете?..
  -Фрёкенкнопс.
  -Фрёкен Кислый Рафинад.
  -Вот эта самая фрёкен мне порядком поднадоела. Завтра переезжаем.
  -Ура!
  -Тише. Вы хоть спросили бы — куда?
  -Куда?
  -Куд-куда, угадайте с одного раза.
  -Неужели?
  -Ужели.
  -Ура!
  -Тише.
  -Ура, мы едем к дядюшке Мартину!
  -Причём, меня можете теперь называть по-прежнему, вредной тёткой Элис.
  -Элис, ты самая лучшая на свете тётка!
  -Погодите, это ещё не всё — с завтрашнего дня можете носиться по городу, сколько вам угодно, конечно, в пределах разумного, а то, вам позволь, вы и ночевать в погребах останетесь. А теперь, можете кричать своё «ура!», только шёпотом.
  -Ура! Ура! Ура!
  -Угомонитесь! Вы же меня задушите!
  -А можно?..
  -Задушить?
  -Так можно?
  -Теперь можно, пусть приезжают.
  -Тра-та-та! Гип-гип-ура!!!
  
   Метте с Гийомом тотчас кинулись за стол сочинять письмо друзьям. Метте окунула перо в чернильницу и... И дело сразу застопорилось — а о чём писать? В Виртенбурге произошло многое, но как это втиснешь на бумажный лист? Как расскажешь обо всём — о серых тоскливых вечерах, о внезапно вспыхнувшей ненависти к кошкам? О проповедниках, пророчащих гобель и разрушение, о странных процессиях «фонарок», о тех, кто называет себя «охотниками»? А если говорить только о себе... - так ничего интересного у них и не произошло — дома сидели на потолок глядели.... Ну, и можно ли доверять свои мысли письму? А вдруг вскроют?
  -А если мы напишем так:
  «Устроились нормально. Без вас скучновато. Хорошо бы вы смогли приехать. Вместе мы нашли бы чем заняться»?
  -Точно. А об остальном можно и потом поговорить. Жаль только, что пока письмо до Залесья дойдёт, зима настанет.
  -Это вы зря, дня через четыре, самое крайнее — через недельку, письмо на месте будет. Только зачем отсылать его почтой, разве нет у вас капурёшек? Твои зверушки, Метте сейчас для Круга стали самыми надёжными почтальонами.
  Не спешите, я тоже чиркну домашним пару строчек.
  =-=
  
  прода от 8.11.14:
  =-=
   И вот скромное имущество фрёкен Анны и её семейства было упаковано в старенькие баулы, в последний раз скрипнула за спинами друзей тяжёлая входная дверь, отъехал от крыльца обшарпанный наёиный экипаж и колёса застучали по неровной брусчатке: - «К дядюшке! К дядюшке! К дядюшке Мартину!»
   В дядюшкином домике «родню» уже ждали, у порога махала рукой и улыбалась нарядная тётушка Элина, вкусно пахло корицей и горячим шоколадом, и никаких фрёкенкнопс не было рядом.
   Закинув баулы в спальни и перехватив на ходу несколько булочек с кремом, ребята умоляюще уставились на Элис.
  -Не надо прожигать во мне дыру взгляом, вот вам мелочь на расходы и мотайте отсюда, только куртки запахните плотнее — на улице сыро. Надеюсь, не заблудитесь?
  -С чего мы должны заблудиться?
  -Ну, так что же вы ещё здесь? Дайте и нам немного потрепаться, а то ведь мне долго за столом засиживаться не удасться, ещё пол-часика и побегу по делам.
  Всё, целуйтесь, обнимайтесь и марш отсюда!
  
   Ребята не стали дожидаться повторного приглашения и, смеясь, скрылись за дверью.
  
  -Ну, Элина, а теперь рассказывай, что у вас тут в столице происходит? Тебе ведь изнутри видно что-то, чего мне со стороны не разглядеть.
  -Если бы я хоть что-то сама понимала! Люди обозлённые стали, мрачные, Мартин и тот последние дни как из дворца придёт, аж кулаки сжимает, что там у него не так, лучше не заикайся, на все мои вопросы он только хмыкает да пыхтит. На кошек с чего не пойми озлобились, кошки-то кому помешали? Цены растут как на дрожжах, не подступись. Это мы с мужем можем не задумываться, почём на рынке мясо на кости, нам пояс потуже завязывать не приходится, а у кого доход невелик да малышни куча? Многим ведь каждый медяк на счету, какое уж там мясо, крупы бы купить да капусты, а что дальше? Поневоле проповедников дурноголосых слушать начнёшь. Они гундосят о грехах да о возмездии, а злоба неприкрытая по улицам гуляет, того-гляди пожаром вспыхнет. Как задумываться начнёшь, так страшно становится.
  Я вот и рада вашему приезду, а может, зря вы это сейчас затеяли, может, лучше вам с ребятишками в деревне пока отсидеться?
  -Не отсидишься в такие времена ни в деревне, ни за морем, ни за каменными заборами. А детишки... Не маленькие уже детишки, сами вправе выбирать.
  
   А «детишки» тем временем бродили по улицам. Порой им казалось — вот он, прежний Виртенбург, пёстрый, торопливый, деловой, но чаще они совсем не узнавали города. Исчезли стайки нарядных ребятишек, цветочницы с розами и георгинами, яркие вывески над дверьми магазинов, яркие шляпки и шарфы на прохожих. В деревне капурёшки носились наперегонки со стрижами, здесь не видно было ни одной. Съели ребята по пирогу, хотели горбушки по-привычке воробьям покрошить, так не встретили по дороге ни воробья ни голубя. Что кошки пропали, тому они не удивлялись, поумнели кошки, на глаза людям не лезут.
   И тут они увидели кошку. И народ кучкой в стороне — глазеют, словно представление им показывают, А рядом с кошкой...
  
   Серебристая Тутси была домашней любимицей, главной её работой было урчать да мурлыкать сидя на коленях у хозяйской дочки, и с этой работой она прекрасно справлялась, ну и заодно на досуге мышей во дворе ловила, в дом им ходу не давала.
   Нет, об этом вспоминать нельзя! .Нельзя! Ни о хорошем, ни о плохом! Она выжила, и это — главное. Выжила, когда её выкинули на улицу... Нет-нет, не вспоминать, не расслабляться!..
   Но как такое могло с ней случиться? Она ведь не сделала ничего плохого — не разбила, не поцарапала, почему же её вдруг ухватили за шкирку и швырнули в холод и дождь?!
   Когда хозяйка захлопнула дверь, Тутси слышала, как рвалась к ней маленькая девочка, как кричала, но взрослые оттащили ребёнка и с грохотом заперли засовы.
   Всю ночь мокрая, теперь уже не серебристая, я просто серая кошка бродила вокруг дома, пытаясь вернуться, но когда утром входная дверь распахнулась, и Тутси собралась юркнуть в комнату, хозяйка, та самая хозяйка, что кормила её и ласкала, называла умницей и красавицей, так пнула её ногой, что кошка отлетела на булыжную мостовую, а вслед громыхнуло по камням что-то тяжёлое. Тутси стрелой рванула по незнакомым улицам, боясь перевести дух.
   Так она стала бездомной. Сначала приходилось туго, ой как туго! Всему надо было учиться, словно маленькому котёнку — бояться людей, убегать от собак и мальчишек, убегать от матёрых уличных котов, драться , если не удалось убежать, считать едой грязные объедки, ловить мышей. для еды, а не ради забавы. Кошки — существа живучие. И она выжила. Маленькая тощая помоечная кошка могла бы даже сказать, что неплохо устроилась, если... Если не вспоминать. Если не вспоминать и не думать, можно даже быть счастливой. Вот и сегодня она вполне счастлива, сегодня ей перепали куриные потроха и тухлая селёдочная голова. Сытая примостилась Тутси за мусорным ящиком на задворках какого-то дома и задремала.
   Напрасно. Потому что около неё, отрезав путь к бегству, стояли четверо в крепких башмаках и у одного из них с короткого поводка рвался огромный большеголовый зверь. Пёс не гавкал, лишь рычал утробно, и оттого был ещё страшней. Кошка вскочила, зашипела, оскалившись и выгнув дугой спину, но кого она надеялась испугать? А к квадратной башке уже склонился ухмыляющийся хозяин и отстёгивал намордник и поводок. - «Наконец-то будет у моего мямли боевое крещение!» - Застёжка не поддавалась, «охотники» пересмеивались в предвкушении потехи. - «Давай, Рихард! Ща мы её уделаем!» И Тутси решилась — словно подброшенная пружиной взвилась она и опустившись прямо на голову склонившегося над псом Рихарда, оттолкнулась всеми четырьмя лапами и помчалась по путанным улицам. А сзади нёсся вырвавшийся из хозяйских рук огромный пёс. Не отстёгнутый до конца намордник болтался на шее, поводок волочился по земле. За псом, пыхтя и всё больше отставая, топотали кованными башмаками четыре ражих парня. И толпа любопытных, словно притягиваемая магнитом, потихоньку перемещалась следом.
   Ещё немного и собака догонит, но даже сейчас главное — не думать, мчаться, сколько есть сил и не думать. Путь перерезала длинная сплошная стена полуразвалившейся бывшей конюшни, как её ни огибай, псина окажется быстрее. И тут, на кошачье счастье, почти у самой земли Тутси увидела неровную дыру. Собрав последние силы она ринулась в пролом, собака за ней. Пролетев мимо каких-то перегородок, по обломкам дерева и кирпича,Тутси забилась в угол денника и приготовилась дорого продать свою жизнь. Но собаки почему-то не было. И только где-то за стеной кто-то хрипел и жалобно скулил.
   Когда охотники подбежали к стене, собака уже и не скулила, она, задыхаясь, рвалась из душащего её ошейника, но шипастая кожанная петля только туже затягивалась.
  -Зацепился! Ошейником зацепился, недотёпа! Разява! Упустил! - Вместо того, чтобы освободить пса, охотник ударил его в бок кованным башмаком. - Бестолочь! Недоумок! - Рихард должен был хоть на ком-то выместить распиравшую его злость. - Осрамил перед всеми, паршивую кошку и то поймать не смог! - Он рванул собаку за ошейник, не замечая, что та раскровянила морду об острые обломки кирпича. Пряжка лопнула, и, схватив в ком сыромятную кожу с тяжёлыми шипами, Ричард ударил псину по голове.
  -Эй, ты что, покалечишь пса!
  -Учить урода надо!
  -Такая кобелина денег стоит!
  -Не твоя забота!
  Ополоумевшая от боли и испуга зверюга обернулась и оскалила клыки!
  -Ах, ты ещё на хозяина огрызаться будешь! Я из тебя эту дурь выбью! Дай только домой придём!
  Ричард занёс кулак над собачьей мордой, и тут огромные челюсти раскрылись и вмиг сомкунулись на поросшей рыжеватыми волосками кисти, хрустнула кость, кровь хлынула по рукаву, улицы огласил дикий визг напополам с грязной руганью. Псина бросилась прочь от этого места прямо на толпу, и народ, собравшийся поглазеть на зрелище, шарахнулся, пропуская «взбесившуюся зверюгу».
  -Рука! Он искалечил мне руку! Кровь! Я умираю, кровь!...
  -Плохо ты, брат, пса своего дрессировал, палки жалеть не надо было!
  -Можно ещё догнать урода!
  -Ты что, дурак? Рихард уж побелел весь, что если он и в самом деле кровью истечёт! Где тут врач хоть какой поблизости?
  Вопрос был обращён к толпе, но отвечать никто не спешил.
  
   А собака тем временем мчалась неизвестно куда не разбирая дороги. Метте и Гийом глядели ей вслед и от всей души желали не попадаться больше в руки таких «дрессировщиков».
  
  -Что же это происходит? И Эмиссара, вроде, давно нет...
  -Эмиссара-то нет, да Нихель никуда не делся. Что-то мне надоело по городу без толку бродить, хорошо бы кого из знакомых найти... Может, к Йошке пойдём?
  -Пошли.
  
   Сказано-сделано, Вот уж и площадь трёх фонтанов, а вот и Голубятня в переулке виднеется. А вот и Йошка на их счастье навстречу идёт, один, без кошек. Чумазый и усталый.
  Повинуясь какому-то внутреннему голосу, Гийом с Метте не стали ни радостно вопить, ни махать руками, просто поспешили навстречу и, поравнявшись, тихонько окликнули.
  Тот белозубо улыбнулся: -Ба, какая встреча! Ну что, пошли ко мне?
  -А можно?
  -Можно, Метте, сегодня пока можно, а завтра уж и не знаю.
  Молча вошли они в дом, молча поднялись по лестнице.
  -А где же кошки? С ними ничего не случилось?
  -Спрятал я кошек. Нечего дураков раздражать. В надёжном месте спрятал.
  -Что-то случилось?
  -Пока ничего особенного. Правда, заказчики всё чаще просили меня приходить без этих странных помощниц, мол мы-то сами без предубеждений, да как бы соседи чего не подумали.
   На полочках было пусто — ни глиняных кувшинчиков, ни книг, ни щербатой тарелочки с пуговицами.
  -Вы что, только вдвоём?
  -Ильзе с Андерсом на днях приедут.
  -Это хорошо. Побегайте, осмотритесь, а там, может, найдётся и вам дело.
  Разговаривать нам сейчас особо некогда, да и вам здесь засиживаться не стоит. Побывали тут у меня на днях визитёры незванные, меня не застали, так хозяйку мою напугать пытались, хорошо она не из пугливых. Кувшинчики вот перебили, очень уж показать хотели, что выметаться мне отсюда надо.
  -И ты выметишься?
  -Что вам сказать, ребятки? Я ведь не вправе других людей подставлять. И дело своё подставлять не вправе. Поэтому, о самолюбии позабыть придётся. Так что того Йошку, к которому вы привыкли, вы не скоро ещё повстречаете. А встретится чем-то на него похожий мастер Йохан, мимо не проходите.
  Да, если вы сейчас в Гавань собрались, или не сейчас, но завтра...
  Друзья и в самом деле назавтра собирались в Порт.и дружно закивали в ответ.
  -Тогда прихватите вот этот свёрточек, там ничего особенного — последние из моего запаса пуговицы — раздайте ребятам на удачу. Ну и скажите, пусть меня не ищут, надо будет, я сам их найду.
  -Но что же происходит, Йошка? Что происходит?
  -Что происходит? - Нихель прёт, нашёл, похоже, проводника не хуже Эмиссара.
  -Руперт?
  -Ну видите, вы и сами всё понимаете.
  -А причём здесь кошки?
  -Пряхи, дружок, не забудь, что кошки от природы — пряхи. Ну и страх беспричинный пополам с ненавистью тоже опробовать лучше на ком-то беззащитном.
  
  =-=
  
  -=-=
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"