*
* *
Июльский дождь
и Юля -
Как
Джульетта :
И
сыпь ресниц
И
перекрестка жуть -
Где
на четыре
На
четыре части света
Ты
волен всею волею шагнуть.
Но знаешь - есть
Затерянный проулок,
Домов
улитки и
Туда шаги:
Такси
туда, где
Ты , где сейчас уснула
И
в окнах -
Темень, не видать не зги.
Ты
боль моя
И морфия не надо.
Живи
во мне всей россыпью своей.
Стою
на перекрестке
И стихов громада -
Все
ближе подступает
И страшней
*
* *
Ты была до меня:
Как
у Вас там,
В
компьютерном гуле?-
До
меня доминанта твоя,
Как
трассирующая пуля,-
В
чьи-то судьбы входила,
Оставляя
незрячие дыры.
Нет!
Не зря это было,
Чтоб
насквозь!
Душу
вырвав!
Ты
стремилась в меня,
Ты
хотела меня пересечь -
Невменяемость,
Суматошество
дня -
И
бессмысленно плавная речь.
И
сухая равнина тахты,
И
заброшенных стен обнаженье:
Я
-,как зыбь, в напряженном движеньи.
Я
бессилен до хрипоты.
Ты
-
Была
до меня?!
Удивительно:
как же -
"До
меня" - я не знал тебя даже?
Только
- ветер , когда по шоссе
Невидимкой
без рева машина.
Я
неумный, должно быть, мужчина -
То
касанье стирал, как и все.
Но
сейчас этот бег твой пресечь -
Сквозь
меня, перебив позвоночник...
Постигать
электронную речь
Нескончаемой
этой ночью
* * *
Сорокалетняя весна
Взметнула
сучья надо мною.
Как
- по контрасту с синевою -
Неважно
выглядит она!
Любой подтаявший сугроб
И
пьяный голубь на карнизе -
Своей
реальностью, - как вызов,
Как
надвигающийся гром.
Когда, мертвенно озарён,
Утрачу
сразу всё, что было,
Что
сорок раз происходило
Через
друзей , подруг и жён:
Сорокалетняя весна
Взметнула
сучья надо мною.
Опять
глаза полны грозою
И
травами душа полна.
* * *
Краток миг - дверцы хряск
У
такси тёмен глаз.
Три секунды бегут.
Губы
след берегут.
Шёпот - жду, ты звони.
Три
секунды. И дни.
Без тебя, напролёт.
Три
секунды , как год.
Но настанет повтор.
Снег,
рука и мотор.
И услышу опять:
Ты
звони, буду ждать...
Г У М И Л Ё В
Вот и к нему.
Или за ним точнее.
В
окошке африканская жара
И
Ярославль расслабленно тучнеет
По
канцеляриям, лабазам и дворам.
Чекист - как тот забытый человек,
Что
пулю для него в стихах готовил.
И
тот же взгляд из-под прикрытых век,
И
то же сумрачное малословье.
В централе надрывает голоса
Последнее
Эсеровское лето.
Товарищ!
О хотя бы полчаса
Поговори
с захваченным поэтом.
Спроси его, как кобры шелестят,
И
как слоны трубят на водопое,
Как
попугаи блещут на листах,
По
- киплинговски споря меж собою.
Спроси его о египтянках - жрицах,
О
розовых беспечных кенгуру.
Спроси!
Ещё успеют из Столицы
Прервать
приказом смертную игру.
-Фамилия?
-Гумилёв.
-Род
занятий?
-Поэт.
-Последнее
желание?
-Блюдечко
вишен.
2
Чуть дрогнуло скуластое лицо.
Чекист
не то сердит, не то обижен-
Ведь
между перевиданных концов-
Один
такой, чтобы просили вишен.
Рисуется? А может от жары,
От
скуки предстоящей смерти спятил?
Ещё
мгновенье - и заговорит
Скуластый
новоявленный приятель.
-Выкладывай, как в контрики попал,
А
попросту, какого хрена надо
Тебе
поэту ставить на попа
Советский
установленный порядок?
Чай,
есть, поди, детишки и жена?
Живи
себе - спокойственно и прямо.
А
ты - в эсеры, ну кому нужна
Их
трижды распроклятая программа?
Вправду поэт?
-Да.
-А
песню сочинить можешь - в революционном
духе?
-Не
знаю. Не писал.
-И
правильно дела. Какие у вас, у контры, песни?!
Песенка
ваша спетая.
-Я
просил вишен!
-Ты
что же, Гумилёв, безносой не трусишь?
-Я
просил вишен.
3
-Из
убеждённых, значит, Гумилев?
Чекист
- к дверям и что-то постовому.
И
обернулся, весь из желваков,
Опять
далекий, пыльный, незнакомый.
В окошке - известь неба и стены,
Тюремный
двор квадратиком приклеен.
Нет,
не такой смерть приходила в сны,
Она
была красивей и щедрее.
Вожди племён с него сдирали скальп,
Его
сжирали алчные акулы,
Он
погибал в обвалах Анд и Альп,
В
песках Сахары от арабской пули.
А смерть вошла невзрачна и сера,
В
саднящем грохоте железных мисок,
В
жужжанье мух с тюремного двора
Среди
страны, в которой он родился.
Так пусть хоть вишни ядрами садов
Ударят
знойной изморозью в пальцы.
Поплёвывая
косточки, готов
В
лицо судьбы он снова рассмеяться!
4
Заплаканный Алексей Максимович
В Кремлёвском кабинете
Ещё
одного вымолил
У
смерти.
"Ах, дорогой мой писатель, Добрая Вы
душа.
А
как бы с нами - знаете -
Вожаки
мятежа?
Вспомните-ка, вспомните:
Юденич
на Питер шёл.
На
митинге, в близости фронта,
Куприн
говорил хорошо:
"Петроград - недалеко! Победа -
впереди!
На
фонари - большевиков!
Горького
пощадим,
Конечно,
если попросит,
Дадим
ему тихо окать..."
Как Вы легко и просто
Забываете
их жестокость?!
Что?
Поэт? И даже - большой?
Потеря
- словами не высказать,
Ну,
хорошо: хорошо: хорошо:
Ох,
и достанется нам от Дзержинского!"
5
Он, помнится, большой оратор
И
даже теоретик был.
А
здесь сейчас, ругался матом,
Затылком
стену молотил.
И вдруг, напрягшись, крикнул сипло,
Поняв,
что смерть уже близка:
"За мужика! За мать - Россию!
За
землю без большевика!"
А залпа, словно вовсе не было,
А
был - так мимо полоснул.
Эсер
лениво сполз на землю
И
словно нехотя уснул:
А что ему кричать? Какие
Найти
предсмертные слова?
Ведь
он с эсерами впервые
И
с ними он знаком едва.
Ему понравилась их ярость,
Их
потайная клокотня.
За
ними чудились пожары
И
храп кулацкого коня.
Чтоб серость - к стенке!.. Чтоб ревели
Колокола
вперегонки.
И
он ковал бы в той метели
Стихи
- горячие клинки:
И вот - конец. И синевой
Глазеет
блюдечко меж вишен.
Чекист
сморкается и слышно
Скрипит
кожанка за спиной.
6
Ах, до чего же медленно
Работает
телеграф!
Поэту
б казалось, наверное,
Что
столб - это серый жираф.
По - русскому сучковатый,
Длинный
и так же худой:
А
может, столбы - солдаты,
Цепью
идущие в бой?
Их служба проста и сурова:
"Ярославскому ВЧК
Помиловать Гумилёва
Ульянов
т ч к"
Ах, до чего же медленно работает
телеграф.
Прядёт
постромками медными
Столб
- российский жираф:
-Ну, вот что, Гумилёв. Нечего
время терять.
Пошли.
-Подождите,
осталось ещё пять вишен.
Нет
шесть: Шесть вишен!
-Разобрало
все же. Нашего брата, небось, без
вишен.
Пошли, по дороге сжуёшь.
-Вы
ещё пожалеете! Я известный поэт!
-Поэт
у нас один - товарищ Демьян Бедный.
Пошли.
7
Вот и конец. Бессмертие точнее.
Над
миром африканская жара.
И
Ярославль расслабленно тучнеет
По
канцеляриям, лабазам и дворам.
Вишневый фарс...
Бессмертие? !
Навряд ли...
Вот
разве этому его стихи нужны?!
В
матрасе три последние запрятаны
И
письмецо для сына и жены.
Централ с рассвета люто салютует
И
вдруг, как тигр, перед прыжком притих.
Понять
бы силу кожано-стальную,
Залезть
в зрачки и посмотреть из них.
Жара в ноздрях. И скользкий запах тлена.
Найти
слова, чтоб лихо умереть:
Чу,
крадется песчаная гиена,
Феллахова
узорчатая плеть:
Не то, не так. Жевать секунды ртом.
Что
он кричал - зсер,- тот матершенник?
"Россия - мать !" "мужик ..."
Не так, не то...
Умру,
как полагается мужчине!
Закончить фарс достойно и назло
Всем
этим кожаным и фанатичным глыбам.
Сейчас
ударит...
Пальцы
рук свело...
И в залпе крик " За вишенье спасибо!"
Переговариваясь, расходятся.
-Чего
это он орал?
-Давай,
волоки в покойницкую,
Черт
бы их всех подрал.
-Нас бы всех, перевешали -
Коммунист
- не коммунист:
Хмурясь,
читает депешу
Смертельно
усталый чекист.
Смахнул бусинки пота,
Руки
- в обхват голове.
Не зря я в нем чуял что-то
От справедливых кровей...
За стол опустился устало,
В
бумагу - несколько слов:
"Сегодня в Ярославском
ценрале
Расстрелян эсер Гумилёв."
Угрюм скуласт и сер,
Подумал
один момент.
Перечеркнул
"эсер",
Написал
- ПОЭТ...
|