Аннотация: Пятая глава фантастического романа. Будни бронтозавровой фермы... Мать главного героя собственной персоной... Опять этот Эндрю МакДональд!..
Джон Варли
СТАЛЬНОЙ ПЛЯЖ
ГЛАВА ПЯТАЯ
- Если когда-нибудь соберешься разводить бронтозавров, - сказал я Бренде, - позаботься, чтобы их держали в помещении с потолком высотой не ниже двадцати метров.
- И зачем же это, Мистер Сухарь?
Понятия не имею, где она выкопала информацию о представлениях средневековых менестрелей, но с некоторых пор называла меня так каждый раз, как мне приходилось читать ей лекцию - что, учитывая глубину ее невежества, происходило почти постоянно. Но ей не удастся досадить мне этим!
Она разглядывала потолок, возвышавшийся в двадцати пяти метрах над нами. А мне последнее время вовсе не хотелось смотреть наверх. Вот уже несколько дней меня мучила упорная стреляющая боль в шее, как только я определенным образом поворачивал голову. Я постоянно напоминал себе, что нужно сходить к врачу и разобраться с этим, но боль сама собой стихала на несколько часов, и я забывал записаться на прием. А боль постепенно накапливалась - и выстреливала снова, когда я меньше всего этого ожидал.
- Бронтозавры - не слишком умные зверюги. Когда их что-то тревожит, они вытягивают шеи и привстают на задние ноги, чтобы оглядеться. И если потолок недостаточно высокий, они попросту разобьют о него свои маленькие глупые черепушки и повалятся без чувств.
- Вам довелось пожить среди динозавров?
- Я вырос на динозавровой ферме, - ответил я, подхватил Бренду под локоть и отвел с дороги навозопогрузчика.
Мы посторонились и переждали, пока он подберет гору катышков, каждый размером с арбуз.
- Ну и вонища... - поморщилась Бренда.
Я ничего не ответил. Этот запах будил во мне и неприятные, и приятные воспоминания. Он возвращал меня в детство, в ту пору, когда одной из моих обязанностей было управление подобным погрузчиком.
За нашими спинами с грохотом поехали в стороны створки массивных ворот, отделявших нашу пещеру от болот, и на нас дохнуло мощной струей воздуха, еще более влажного и горячего, чем в помещении, где мы стояли. В проем тут же заглянула крошечная голова с тупым выражением на морде, за ней показалась длиннющая шея - и тянулась довольно долго, пока наконец в пещеру не ввалилось громадное туловище. Тем временем появилась еще одна голова и началась следующая шея...
- Давай-ка отойдем, - посоветовал я Бренде. - Они не наступят на тебя, если увидят, где ты, но у них очень короткая память: как только отвернутся, сразу же забудут, где ты стоишь.
- Куда они идут?
Я показал на открытые ворота в противоположной от нас стене пещеры. Вывеска над ними гласила: "Первый загон для спаривания".
- Брачный сезон почти закончился. Подожди, пусть Калли запрет их, потом можно будет посмотреть на спаривание. Это довольно интересно.
Один из бронтозавров издал скорбный мычащий звук и потрусил быстрее. При одной шестой "же" даже многотонный ящер может двигаться бойко. Сомневаюсь, что эти тяжеловесы ставили рекорды скорости на старушке Земле. На самом деле я удивляюсь, как они там вообще могли стоять на суше.
Вскоре мы увидели, что заставило зверя ускориться. В пещеру въехала Калли верхом на тираннозавре. Огромный хищник прекрасно слушался поводьев - и, как только самка решила было остановиться, поспешил преградить самцу путь к отступлению, яростно оскалив ужасные зубы. Гигантские травоядные шустро ввалились в загон для спаривания, и дверь за ними автоматически закрылась.
Палеонтологам прежних времен так и не удалось угадать истинный цвет динозавров. Казалось бы, в первую очередь они должны были руководствоваться в своих догадках расцветкой многих современных им рептилий. Но если взглянуть на реконструкции динозавров, выполненные старыми художниками, преобладающими цветами оказывались глинисто-коричневый, болотно-зеленый и хаки. А в действительности эти ящеры совсем другие.
Существует несколько основных мастей бронтозавров, но Калли предпочитает "желтопузых Кел-Тех", названных так в честь лаборатории, которая впервые вывела их. Нижняя часть туловища у них канареечно-желтая, спина - привычного по старым рисункам глинисто-коричневого цвета, а вот бока и шея могут быть темно-зелеными, изумрудными или с нефтяным отливом. От глаз вниз по шее идут радужные фиолетовые полосы, а под горлом красуются белые "галстучки".
А в окрасе тираннозавров, разумеется, преобладают красные тона. Под шеей у них болтаются огромные кожные мешки, как у игуан - в период спаривания самец надувает и резко сдувает их, призывая самку своеобразным оглушительным хлопком. Воздушные мешки обычно темно-синие, хотя могут быть и пурпурными, и даже черными.
На тираннозавре нельзя ехать верхом, как на лошади: спина у него чересчур покатая. Существуют разные приспособления, но Калли предпочитает нечто вроде узкой платформы, на которой можно сидеть или стоять, в зависимости от цели поездки. Платформа крепится к плечам ящера - и, учитывая, на какую высоту над плечами поднимается шея, большую часть времени Калли едет стоя, еле-еле выглядывая из-за головы.
- Выглядит весьма непрочно, - заметила Бренда. - А если она упадет?
- Лучше не надо, - ответил я. - Если человек внезапно попадется тираннозавру на глаза, он скорее всего будет схвачен. Но не бойся: эта зверюга в наморднике.
На платформу к Калли вскочил помощник, взял у нее поводья, и она спрыгнула на землю. Когда тираннозавр скрылся за воротами пещеры, она взглянула на нас, изобразила на лице раздумье, потом помахала мне. Я помахал в ответ, она сделала нам знак приблизиться - и, не дожидаясь, пока мы подойдем, устремилась к загону для кормежки.
Я почти догнал ее, как вдруг что-то просунулось сквозь прутья металлической ограды прямо у нас за спиной. Бренда подскочила, но быстро успокоилась: это был всего лишь детеныш бронтозавра. Он выклянчивал угощение. В полутьме загона я различил несколько дюжин "малышей" размером со слона. Большинство из них уютно устроилось в теплой грязи, но пара-тройка самых ненасытных толкалась вокруг корыта.
Я вывернул карманы и показал попрошайке, что они пусты. Обычно я приношу с собой пучки их любимого сахарного тростника.
Бренде и вовсе нечего оказалось выворачивать - карманов у нее не было, просто потому, что не было штанов. На этот раз она нарядилась в мягкие кожаные сапоги до колен и крохотную блузку-топ с короткими рукавами. Цель этого наряда была в том, чтобы показать мне, что у нее появилось нечто новенькое: первичные и вторичные половые признаки. Я был почти уверен: она питала надежду, что я предложу ей проверить их на деле в ближайшие дни. Впервые я догадался, что она влюбилась, когда она узнала, что Хилди Джонсон - не мое настоящее имя, а псевдоним, который я взял в честь своего вымышленного коллеги, персонажа пьесы "Первая полоса". Вскоре после этого моя подручная сделалась "Брендой Старр".
Должен признать, теперь она выглядела более сносно. Нейтралы всегда действовали мне на нервы. Она не переусердствовала с размером бюста, да и волосы на лобке выглядели естественно, без всяких диких модных причесок, которые меняются с головокружительной быстротой...
Но у меня не было настроения заглядывать ей под нижнюю прическу. Пусть лучше подыщет себе мальчишку-ровесника.
#
Мы присоединились к Калли в загоне для кормежки, вскарабкались на самый верх десятиметровых ворот и облокотились на верхний поручень ограды, созерцая нервно жующих чудовищ.
Женщины потянулись через меня пожать друг другу руки, и Бренда почти потеряла равновесие на скользких стальных прутьях. Мы все трое были мокры до нитки. Мало того, что в пещере было очень жарко и влажно, еще и с потолка каждые десять минут сыпался дождь мелких брызг, чтобы у скота не пересыхала кожа. Калли единственная выглядела нисколько не озабоченной этим, поскольку была без одежды. Мне следовало вспомнить об этом и нацепить на себя поменьше тряпья; даже Бренда оказалась в лучшем положении, чем я.
Нагота была естественным состоянием Калли. Я знаю ее всю жизнь, и ни разу она не надела на себя ничего существеннее колечка на мизинец. В ее пожизненном нудизме не было никакого философского подтекста. Калли расхаживала голышом просто потому, что ей это нравилось, а выбирать по утрам одежду она терпеть не могла.
И она хорошо выглядела - учитывая, что она уделяла заботе о своем теле меньше внимания, чем любой из моих знакомых, за исключением разве что Уолтера. Она никогда не проходила профилактических обследований и ничего не меняла в своей внешности. Просто, когда что-либо приходило в негодность, она лечила это или заменяла. Ее медицинские счета были, возможно, одними из самых маленьких на Луне. Она клянется, что как-то раз пользовалась одним сердцем целых сто двадцать лет.
- Когда оно наконец отказало, - поведала она мне, - врач сказал, что клапаны в нем были, как у сорокалетнего.
Встретив Калли на улице, вы сразу же поймете, что она родилась на Земле. Во времена ее детства люди были разделены на множество "рас" по цвету кожи, чертам лица и типу волос. После Вторжения евгеника преуспела в сглаживании этих различий, так что теперь очень редко можно встретить ярко выраженных представителей той или иной расы. Калли принадлежала к белой, или европеоидной, расе, которая доминировала в человеческой истории со времен колонизации и индустриализации. Впрочем, термин "европеоидная" - весьма скользкий. Внушительный нос Калли смотрелся бы вполне естественно на древнеримских монетах, а какой-нибудь "ариец" герра Гитлера не преминул бы над этим носом глумливо посмеяться. Немаловажным расовым понятием в то время было "белый", что означало - не черный и не коричневый.
Вот это-то и было смешно, потому что кожа Калли была покрыта с ног до головы глубоким красновато-коричневым загаром и выглядела такой же лоснящейся и прочной, как у некоторых из ее рептилий. Но если к этой коже прикоснуться, она поражала неожиданной мягкостью и нежностью.
Калли была высокой - не как Бренда, конечно, но определенно высокой для своего времени - и гибкой, как ива. В буйной гриве ее неухоженных волос кое-где проблескивала седина. Но больше всего в ней поражали бледно-голубые глаза, дар отца-северянина.
Она выпустила руку Бренды, игриво пихнула меня и мягко пожурила:
- Марио, ты совсем меня позабросил...
- Теперь меня зовут Хилди, - поправил я. - И звали так последние тридцать лет.
- Ты лишний раз доказываешь мою правоту. Думаю, это означает, что ты до сих пор работаешь на этого поставщика подстилок для птичьих клеток...
Я пожал плечами, заметил непонимающий взгляд Бренды и пояснил:
- Раньше газеты печатались на бумаге, потом эту бумагу продавали. Когда люди прочитывали газеты, они выстилали ими клетки своих домашних птиц. Калли никогда не отказывается от избитых фраз, как бы безнадежно они ни устарели.
- А почему я должна от них отказываться? Производство речевых штампов пришло в жестокий упадок после Вторжения. Нам нужны штампы поновее и получше, но их, похоже, никто больше не пишет... За исключением, конечно же, представленной здесь компании.
- В устах Калли это почти комплимент, - сообщил я Бренде. - И никому бы в голову не пришло стелить "Вымя" в птичьи клетки, Калли. Мы там такие истории печатаем, что у птиц напрочь отбило бы аппетит.
Она поразмыслила и возразила:
- Не думаю, Марио. Если бы у нас были электронные птицы, твоя газета как раз сгодилась бы им на подстилку.
- Может быть... А мне она вполне годится, чтобы заворачивать электронную рыбу.
Большая часть этой болтовни, разумеется, не укладывалась у Бренды в голове. Но она никогда не смущалась из-за того, что чего-либо не знала.
- Это, чтобы на нее падали какашки? - внезапно спросила она.
Мы оба уставились на нее, и она пояснила:
- Ну, на бумагу на полу клетки.
- Пожалуй, она мне нравится, - изрекла Калли.
- Конечно, а как же иначе! Она ведь - пустой сосуд, который только и ждет, чтобы ты наполнила его своими длинными историями о былых днях.
- Это только одна причина. Вторая - ты используешь ее, как подстилку в твоей собственной клетке. И ей нужна моя помощь.
- Непохоже, чтобы это ее беспокоило.
- Но меня беспокоит! - неожиданно заявила Бренда. Мы с Калли снова уставились на нее.
- Я знаю, что мне не слишком-то многое известно о древней истории... - она заметила выражение лица Калли и смутилась. - Извините... Но как вы думаете, много ли я должна знать о вещах, которые происходили сотни лет назад? И много ли мне до них должно быть дела?
- Все в порядке, - успокоила Калли. - Возможно, я не стала бы говорить о древности - когда я слышу это слово, до сих пор думаю о Римской империи... но вижу, что наша жизнь должна тебе казаться именно древней. Я отвечала почти так же, как ты, своим родителям, когда они заговаривали о том, что было до моего рождения. Разница лишь в том, что во времена моей юности старики обычно благоволили рано или поздно умирать. И молодое поколение занимало их место. А с вашим поколением все иначе. Хилди кажется тебе очень старым, но я более чем вдвое старше его - и умирать вовсе не собираюсь. Быть может, это нечестно по отношению к вашему поколению, но факт есть факт.
- Евангелие от Каламари, - съязвил я.
- Заткнись, Марио. Бренда, этот мир никогда не будет вашим. Ваше поколение никогда не займет наше место. Но этот мир уже больше и не мой - из-за вас. Всем нам, на обеих сторонах пропасти поколений, придется править этим миром вместе, а это означает, что нам следует приложить усилия к тому, чтобы понять точки зрения друг друга. Мне это тяжело, и тебе, знаю, это должно быть не легче. Это, как если бы мне пришлось жить бок о бок с моими пра-пра-пра-прадедом и бабкой, которые выросли во время промышленной революции и знавали королей. Нам даже язык общий было бы трудно найти.
- Со мной-то все в порядке, - сказала Бренда. - Я прилагаю все усилия. Но почему он не хочет?
- Не переживай из-за него. Он всегда таким был.
- Иногда он меня просто бесит.
- Ку-ку, дамы, я здесь!
- Заткнись, Марио. Он для меня, как открытая книга, и могу тебя заверить: ты ему нравишься. Просто он такой: чем больше ты нравишься ему, тем хуже он старается с тобой обращаться. Это его способ отгородиться от привязанности, потому что он не уверен, что сможет ответить на нее взаимностью.
Бренда очевидно намотала все это себе на ус - и, поскольку была не глупой, а всего лишь необразованной, в конце концов развила это утверждение до логичного вывода... если предположить, что исходное допущение верно... до вывода, что я, должно быть, от нее без ума - поскольку обращался я с ней очень плохо. Я нарочито внимательно оглядел стены пещеры:
- Здесь его нет... Наверное, висит у тебя в конторе.
- Что именно?
- Твой диплом по психологии. А я и не знал, что ты вернулась в школу.
- Для меня каждый день жизни - истинная школа, нахал! И мне, уж конечно, ни к чему диплом психолога, чтобы видеть тебя насквозь. Я тридцать лет этому училась...
Она понеслась дальше, что-то такое завернула насчет того, что, если мне сто лет, это вовсе не значит, что я так уж сильно изменился... Но все это было сказано по-итальянски, так что я понял лишь в общих чертах.
Калли получает скромную ежегодную стипендию от Совета по Сохранению Древностей за то, что продолжает бегло изъясняться по-итальянски. Она делала бы это так или иначе, поскольку итальянский - ее родной язык, а ее отношение к угасанию человеческого рода никому никогда не удастся изменить. Она пыталась учить итальянскому и меня, но моих способностей хватило только на несколько бытовых выражений. Но что за беда? Главный Компьютер хранит сотни языков, на которых никто больше не говорит, от шайенского(1) до тасманийского, включая все те, употребление которых катастрофически снизилось из-за того, что до Вторжения никто на Луне ими не пользовался. Я владею английским и немецким, чуть-чуть разбираюсь в японском. Довольно внушительные группы людей говорят на китайском, суахили и русском. Остальные языки поддерживаются исследовательскими группами или фанатиками-одиночками наподобие Калли.
Сомневаюсь, что Бренда вообще знала о существовании итальянского языка - к тираде Калли она прислушивалась с некоторой опаской. О, да, итальянский - замечательный язык для гневных тирад.
- Должно быть, вы знакомы очень давно, - обратилась ко мне Бренда с вопросом-утверждением.
- С незапамятных времен.
Она кивнула, чем-то огорченная. Внезапно Калли издала негодующий возглас. Я обернулся и увидел, как она спрыгнула вниз, в загон для спаривания, и помчалась к группе помощников, которые устанавливали двух неповоротливых ящеров в финальную позу.
Она врезалась в гущу людей и принялась раздавать приказы направо и налево. Калли никогда не удавалось подобрать хороших помощников. Я сам входил в их число немало лет подряд, так что я знаю, что говорю. Мне потребовалось довольно много времени, чтобы понять, что для нее никто не будет достаточно хорош: она была из тех людей, кто никогда не допустит мысли, будто бы другие способны справиться с ее работой лучше, чем она сама. Безумно неприятно в этом то, что обычно она оказывалась права.
- Сдайте назад, они еще не готовы! Не торопите их. Они сами знают, когда пора. Наша работа - облегчать им задачу, а не принуждать их...
- Если я чего-то и стою как любовник, - сказал я Бренде, - то исключительно благодаря вот этому.
- Благодаря ей?
- Фразы наподобие: "Дайте им время... Мы тут не на конвейере работаем... Будьте же хоть чуточку деликатны..." я слышал так часто, что, думаю, они у меня на сердце отпечатались.
И опять я унесся воспоминаниями далеко в прошлое, снова увидев, как Калли работает со скотом. Она была хозяйкой одной из крупнейших бронтозавровых ферм на Луне и единственной, кто не применял искусственное осеменение в брачный период. "Если вы думаете, что помогать парочке ящеров спариваться - это трудно, попробуйте получить образец семени у самца бронтозавра", - всегда говорила она.
А в спаривании динозавров, особенно бронтозавров, есть своеобразная грубая поэзия!
Тираннозавры занимаются этим, как и следует ожидать, яростно и очень шумно. Два самца бодаются из-за потенциальной партнерши, пока один не вынужден будет удалиться, шатаясь, как обсыпанный дустом прусак, залечивать титаническую головную боль. Не думаю, что победитель отделывается легче - если только ему не удается поймать покрепче маленькую, но верткую челюсть своей избранницы.
Бронтозавры куда более утонченны. Самец исполняет брачный танец три-четыре дня - если, конечно, вспомнит, что должен танцевать. Даже в любовном пылу эти создания крайне рассеянны и забывчивы. Самец поднимается на задние ноги и кружится вокруг самки в потешной неуклюжей самбе. Обычно в первые два дня его телодвижения мало ее интересуют. Затем ухаживание переходит в стадию любовных покусываний: самец пощипывает подругу у основания хвоста, а она все так же безмятежно жует жвачку. А когда она наконец начинает прижиматься к самцу задом, наступает время переместить обоих в загородку для спаривания, где они переходят к более серьезным и решительным действиям.
Что и происходило сейчас. Влюбленная пара стояла мордами друг к другу на задних ногах, шеи их нежно переплелись, передними ногами они похлопывали друг друга. Возможно, потребуется еще целый час, прежде чем они будут окончательно готовы - прежде чем у самца покажется один из двух полупенисов.
Никто никогда не объяснял мне, зачем рептилии понадобилось два пениса. И, представьте себе, я никогда и не спрашивал. У всякого любопытства есть пределы.
- Так как у вас долго было с Калли?
- Что? Ты о чем? - как и обычно, Бренда вывела меня из задумчивости очередным вопросом.
- Она сказала, тридцать лет. Это долго... Должно быть, у вас с ней было очень серьезно.
Ладно, предположим, я тупица и не понял вопроса. Но я наконец увидел то, чего ждал. Подо мной разыгралась первобытная сцена: два мезозойских чудища слились в порыве страсти благодаря современной генетической науке и, в не меньшей степени, маленькой загорелой женщине.
- Она мне не любовница. Она моя мать. Почему бы тебе не спуститься к ней? Она увидит, что ты не обиделась, и, уверен, будет счастлива рассказать тебе о бронтозаврах больше, чем ты когда-либо захочешь услышать. А мне нужно передохнуть.
Пока мы спускались по разным сторонам ворот, я заметил, что Бренда выглядела счастливее, чем когда-либо за сегодняшний день.
#
Полагаю, спаривание прошло без сучка без задоринки. Обычно так и бывает, когда за дело берется Калли. Могу себе представить, что спаривание, результатом которого стало мое собственное появление на свет, было спланировано и проведено точно так же безупречно. Секс никогда не был для Калли чем-то важным. Мое рождение было для нее скорее данью традиции. Но ни братьев, ни сестер она мне не подарила, несмотря на мощное общественное побуждение заводить большие семьи, действовавшее во времена моего детства. Очевидно, и одного раза ей хватило.
Как это ни парадоксально, я знаю, что не провел ни доли секунды в чашке Петри, хотя процесс деторождения сильно облегчился бы, если б Калли позволила себе прибегнуть к любой из продвинутых медицинских технологий, которые позволяют нынешним женщинам вносить в зачатие, вынашивание и рождение детей не больше личного вклада, чем в неверно набранный телефонный номер. Калли зачала меня по старинке: случайному сперматозоиду выпал счастливый билетик в удачный день месяца. Она выносила меня в своем теле и родила в муках, как и обещал господь праматери Еве. Откуда я знаю? Калли сама рассказала мне об этом - и охотно рассказывала любому, кто был готов слушать. Она пересказывала мне эту историю в среднем по три раза на дню в течение всего моего детства.
И главной неприятностью для нее была вовсе не боль. Для женщины, способной взвалить на плечо репродуктивный орган почти с нее саму величиной и направить его в клоаку, грязную настолько, что словами это не описать - надо видеть своими глазами, при этом стоя по колено в выделениях динозавров... для такой женщины Калли оказалась на удивление чопорна. Ей внушили отвращение кровопролитность родов, запахи и звуки, с которыми ребенок покидает чрево.
#
В конторе у Калли было прохладно. Именно затем я туда и пришел - просто немного остыть. Но ничего не вышло. Все, чего я добился - это, что пот сделался вязким и холодным. Я задыхался, руки тряслись. Я ощутил себя на грани приступа панического страха, но понять не мог, из-за чего. К тому же, опять разболелась шея.
Но почему же я не сказал Калли, зачем мы пришли? Я придумал себе отговорку: потому что она была слишком занята... но у нас было полно времени, когда мы втроем стояли на воротах. И вместо того, чтобы говорить о деле, я позволил ей щебетать впустую о старых добрых деньках. Это была бы замечательная возможность обязать ее взяться за работу земнородного консультанта в нашей маленькой компании путешественников по времени. После того, как она с таким жаром рассуждала о конфликте поколений, ей было бы глупо отказываться от нашего предложения. И я знаю Калли. Ей понравилась бы эта работа, хотя она ни за что бы в этом не призналась, и она могла бы только согласиться, если бы наше приглашение выглядело так, словно это она сама подала нужную нам идею, в качестве любезности, услуги мне и Бренде.
Я встал и приблизился к окну. Это не помогло, и я отошел к стене. И там было не лучше. Проделав подобное раза три-четыре, я понял, что нервно меряю шагами кабинет. Я потер основание шеи, снова подобрался к окну и выглянул.
Окна конторы Калли располагались прямо под крышей и выходили на внутреннюю часть загона. Оттуда вела лестница на "внешнюю" веранду - расположенную не на природе, разумеется, а в небольшом климатическом парке, коим и является ферма. Я взглянул на загоны для кормления, откуда только что ушел. Калли была там и на что-то указывала Бренде. Обе женщины наслаждались зрелищем спаривающихся бронтозавров. Прямо над ними стоял кое-кто, и он показался мне знакомым. Я прищурился, но это не помогло. Тогда я схватил бинокль, висевший на крючке рядом с окном.
И в фокусе оказалась высокая рыжеволосая фигура Эндрю МакДональда.