Дымкова Юля : другие произведения.

Дни со взрыва моего сознания

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Жизнь бесконечна.

Вы вечно молитесь своим богам

И ваши боги все прощают вам...

***

   Вчера я читала книгу о преступлениях года.
   В Америке есть подпольная...как это слово...организация, которая варит мыло для богачей за бешеную цену из человеческого жира.
   Богачи, понятное дело, об этом не знают.
   Ночью парочка ребят на грузовике подъезжает к свалке больничных отходов и погружает мешки с жиром в кузов. Только надо быть поосторожнее, слабонервных туда не берут, потому что можно нечаянно наступить на какую-нибудь вырезанную опухоль или удаленные у человека почки. Работа это, конечно, неприятная, но платят за нее дороже всего, поэтому желающих грузить жир все больше и больше, и штат подпольщиков все время пополняется.
   Мыло - двадцать долларов брусок. Аристократия думает, что платит такие деньги за аромат корицы и лимона, бергамота и ванилина, лаванды и китайской мяты. Никто их не будет разубеждать, хоть к запаху корицы примешивается едва ощутимый запах паленого жира и гашеной извести.
   Я прочитала бы еще и про договор подпольщиков и патологоанатомов, но в доме выключили свет.
   Это значит, пора спать, а не забивать мозг лишней информацией. Хотя я так стремлюсь заполнить его хоть чем-нибудь, любой чушью, которая покажется до чертиков нужной и необходимой, потому что ощущение пустоты все еще не исчезает, а лечащий врач обещал, что это скоро пройдет. Но не проходит, не становится легче, черт возьми.
   Лечащий врач вообще только и делал, что обещал, обещал и обещал. Что вместо потерянных пальцев на правой руке мне сделают протезы, что я когда-нибудь смогу видеть нормально, что... Да много чего.
   Обещания, это все пустой треп.
   На правой руке у меня нет трех пальцев, только большой и указательный, и то хорошо - могу держать в руке карандаш, а больше мне ничего не надо. Все остальное я смогу делать левой рукой, правда, с нее еще не сняли бинты, но ведь когда-то же снимут. Я не знаю, левша я была или нет, так что потом посмотрим, как будут работать руки. Всему свое время.
   Зрение у меня черно-белое. Черно-белые дни, черно-белые сны - это про меня. Я не знаю, как это - красный закат, зеленая трава, голубое небо. Закат и трава - темно-серые, небо - светло-серое, вот и всей-то разницы. Если бы мне не рассказывали про то, что есть цвета, я считала бы такое зрение нормальным и не плакала бы прозрачно-серыми слезами, и не ждала бы так неистово ночи. Ночью мне часто снится один и тот же сон - огонь, ярко- оранжевый (я знаю, что огонь оранжевый, я читала), как, наверно, краска в баночке под номером 5 и какого-то не знаю какого цвета машина в огне, как номер 9. Я пронумеровала и подписала по цветам все свои краски, потому что для меня они всего лишь разные оттенки серого, и я, перепутав, могу случайно сделать небо зеленым вместо голубого - эти две краски так похожи, - а от этого зависит мой заработок. Правда, меня могут посчитать какой-нибудь абстракционисткой, но лучше не рисковать.
   А люди ходят ко мне, ходят как миленькие, не столько потому, что им срочно нужен их портрет, сколько для того, чтобы посмотреть на калеку-художницу, которая рисует двумя пальцами, а иногда левой рукой, у которой обожжено пол-лица, на голове короткий мальчишеский ежик и смешно, по-детски большими буквами (я долго училась писать) подписаны баночки с красками.
   Я никому не рассказываю, что вижу все черно-белым - от этого зависит мой заработок.
   А без денег мне и жить нечего.

***

   Я восстаю из пепла.
   Я поднимаюсь из руин.
   Я возрождаюсь из ничего, я собираю по осколкам свою жизнь, как врачи собирали мое тело после аварии.
   Про аварию мне рассказывали медсестры, когда я еще лежала в палате, честно и откровенно, но не глядя в глаза. Дурочки, я все равно ничего не помню, могли бы и не бояться травмировать мою душу, как однажды сказала Аня, которая ставила мне все время капельницу. Мне говорили, что я ехала на машине и не справилась с управлением: врезалась в здание склада горючих материалов на скорости 120 километров в час. Надо мной могли бы начать судебный процесс, говорила Аня, но благодаря амнезии решили дело закрыть. Действительно, чего судить человека, который ничего не помнит и не знает даже, о какой машине ведет речь следователь; хоть какая-то польза от провала в памяти. Следователь домогался моих показаний еще от того момента, когда я лежала без сознания, и, как только пришла в себя, тут же ворвался в палату и начал задавать вопросы. Мне ужасно хотелось спать и этот...как это слово...хмырь мешал мне своим любопытством. Сейчас я понимаю, что это была всего лишь его работа, но именно благодаря ему раздражение было первым чувством, которое я испытала после своего второго рождения.
   Мне в сотый раз говорили, что я врезалась на скорости 120 километров в час в здание склада горючих материалов, и медсестры, со скорбным выражением на лицах спрашивали:
   -Вы помните, чтобы кто-то ехал рядом с вами?
   -Нет, - отвечала я, и для убедительности качала головой.
   Они мялись и не знали, как мне сказать что-то важное.
   От них я узнала, что рядом со мной был парень, что он был совсем молодой, что он сидел на пассажирском сидении и основной удар пришелся на него и что он не выжил. Обгорел очень сильно, а я, видимо, пыталась его вытащить из машины, и мне это даже почти удалось, но я потеряла сознание. Поэтому у меня обожжено лицо, а на руке недостает трех пальцев, они обгорели до костей, и их пришлось ампутировать.
   Парень этот умер, а я осталась жива.
   -Очень жаль, - сказала я.
   -Ты не помнишь его? - спросила Аня и, по-моему, облегченно вздохнула.
   Я покачала головой:
   -Нет.
   -Ну вот и хорошо, - обрадовалась она, - нервничать меньше будешь.
   Лучше бы она этого не говорила. Я теперь всю жизнь положу на то, чтобы узнать, кто он был. Может, поиски его приведут меня к моему прошлому? Просто мне сейчас нечем жить, нет близких и родных, никому я не нужна, а там...а в том мире, может, все было по-другому?
   После операции я была лысая. "Лысая башка, дай пирожка", - смеялся доктор, а я сердилась и кидала в него подушкой. Правда, это было кошмарно, голый затылок, исперещенный шрамами, я видела: пока медсестра держала зеркало за моей спиной, я смотрела в другое зеркало на почерневшие раны, ярким пятном выделявшиеся на голове. Если бы я не увидела, что у других женщин есть волосы, я бы считала вполне нормальным их отсутствие у меня. Сейчас они у меня немного отросли и превратились в мальчишескую стрижку, доктор говорит, что мне идет.
   Память у меня восстанавливалась быстро, но не вся. Двигательная, например, долго. Меня не пришлось учить заново читать, зато писать - да. Ходить еще не совсем научилась, но уже меньше времени провожу в коляске, пытаюсь ходить хоть держась за стенку. Читала книги, учила историю, заново вспоминала имена - мне было так странно, что люди должны как-то называться. Я прочла полностью всю брошюру "Для родителей" о том, какое имя дать ребенку в зависимости от пола и теперь не удивляюсь, когда люди называют свои имена. Я выбрала даже себе имя: Ева. Короткое и красивое, имя первой женщины на земле, всем понравилось, никто же не помнил, как меня звали раньше.
   Теперь я - Ева.
   И пусть мне доказывают что угодно: мне, как Еве, это уже не интересно.
   Доктор часто наведывался ко мне.
   -Как чувствуешь себя? Ничего не беспокоит? - спрашивал он и улыбался. А глаза у него были такие красивые, когда он улыбался, вот бы нарисовать. Это был первый раз, когда я подумала о рисунках.
   -Беспокоит. - отвечала я и начала пристальней присматриваться к серому докторскому лицу. - Сколько мне лет?
   -А на сколько ты себя чувствуешь? - спросил он и поправил капельницу.
   -Не знаю.
   -Ну, тогда пусть будет девятнадцать. - улыбнулся доктор и сел рядом со мной не постель.
   -Девятнадцать... - повторила я одними губами. - Я такая молодая?
   -Наверно. - пожал он плечами. - Если для тебя это молодость, то да.
   -А для вас - нет?
   -Для меня это детство, солнышко. Еще вся жизнь впереди. Вот поставим тебе пальчики новые, пластическую операцию сделаем, личико подправим, глаза подлечим...
   И он заводил свою длинную песню о том, как будут меня совершенствовать и оперировать, только шли месяцы и ничего не менялось.
   Я понимаю, что ничего не делают, потому что нужны деньги, много денег, а у меня их нет. Все необходимое для того, чтобы спасти мне жизнь, они сделали бесплатно, а за новое красивое лицо и пальцы надо заплатить, что я, не понимаю этого, что ли?
   Зачем тогда кормить меня обещаниями, неужели нельзя прямо сказать: "нужны деньги"? Я бы тогда не тешила себя надеждой, что все когда-нибудь изменится, и у меня будет пять пальцев на руке. Зачем было обманывать?
   Почему этот новый мир начался со лжи?
   Может быть, та девушка, которой я была, тоже так думала, и решила покончить с ложью, врезавшись на скорости 120 километров в час в здание заброшенного склада с горючими материалами? Я не знаю. Я до сих пор воспринимаю все то, что происходило со мной до того, как я очнулась в больнице как судьбу другого человека. Ту девушку звали как-то по-другому, а я - Ева. И все, что мне осталось от той - это чуть капризно надутые губы, умение рисовать и мертвый парень в сгоревшей машине.
   Я живу своей жизнью, которая только-только зародилась в руках умелого хирурга.
   Я восстаю из пепла, по-моему, я это уже говорила.
   Я работаю, я хорошо зарабатываю на портретах - людям жалко меня, хотя я бы удавила их за это - не надо меня жалеть! - и они платят мне хорошие деньги. Я смогу, я соберу хорошую сумму. На операцию? Нет, зачем она мне нужна? Все равно ничего не изменишь, да и я себе даже нравлюсь с обгоревшим лицом. А вообще, мне все равно.
   Я потрачу эти деньги в свое прошлое.
   Я ведь уже говорила, что все сделаю для того, чтобы узнать, кто был тот парень.

***

   Валик крутится на стуле как беспокойный ребенок.
   -Ты не представляешь себе, как тонули люди на "Титанике". Тысячами. Дымовая труба упала и задавила около пятисот человек. Шлюпки спасательные не были заполнены полностью. Спасали в основном пассажиров первого класса, а на третий всем было наплевать, пусть тонули бы и все. Когда корма поднялась, и нос начал тонуть, люди отступали на корму и так только продлевали агонию. А когда "Титаник" затонул полностью, какая-то пассажирка в шлюпке сказала своей подруге: "Как жаль, утонул ваш миленький пеньюарчик!". - он смешно передразнил неизвестную мне пассажирку. - Вот сволочи!
   Валик, видимо, прочел книгу о каком-то корабле и никак не может успокоиться. Что-то, наверно, задело его.
   -Что за "Титаник"? - спрашиваю я, разделяя лист длинной линией пополам. Это будет ось симметрии.
   -Извини. - Валик помрачнел. - Я забыл, что...
   -Нет, это я забыла. - я перебила его. - Я, а не ты.
   -"Титаник" - это было такое судно. Огромное, высотой с девятиэтажный дом, а, может быть, даже и выше, - начал терпеливо объяснять Валик. - В самое первое свое плавание он затонул: натолкнулся на айсберг и пошел ко дну. На борту его были богачи и аристократия, ну и обычные люди тоже, только те, кому хватило денег на билет, а еще бесценные артефакты: мумия какой-то там египетской бабы, которой было больше трех тысяч лет, оригинал стихов Омара Хайяма...поэт был такой арабский, и еще что-то. И что интересно, это то, что все были уверены в его непотопляемости, а он взял и затонул всем назло. Он стоил бешеных денег, и до сих пор ходят слухи там всякие и сплетни, связанные с его гибелью, только все это уже никому не нужно. Он был - и его нет, вот и все. И никто не помог ему, только через много лет один старикашка признался, что он был браконьером, и в ту ночь как раз его судно проходило мимо "Титаника". И он все видел, но не помог.
   -Почему не помог? - я заслушалась Валика, а мне, тем не менее, надо работать. Я рисую набросок, пока только набросок.
   -Потому что скрысятничал. Побоялся, что посекут его с бизнесом незаконным, вот и прошел мимо. А потом всю жизнь мучился, и под смерть свою признался, все-таки. Только никому от этого легче не стало.
   "И ищу тебя и прячусь в снах, но не становится легче..."
   -Не крутись, - прошу я, - мне так неудобно, я все время вижу под разным ракурсом. Помоги, пожалуйста. У меня тут этикетка с краски потерялась.
   Валик подходит ко мне, смотрит на краску, потом берет бумажку, пишет на ней крупными буквами: "синий" и приклеивает на баночку.
   -Спасибо, - я улыбнулась. - Только синяя краска называется "индиго". Я читала.
   -Да, только масляная. Я читал, - передразнивает меня Валик и садится обратно на стул.
   С Валиком я познакомилась месяц назад. Он пришел ко мне, как и все, и попросил нарисовать его портрет.
   -Красками или простым карандашом? - спросила я: стандартный вопрос, который я задаю всем своим клиентам.
   -Карандашом, - ответил он.
   Почти все мои клиенты выбирали живопись красками.
   -Почему не красками? - мне было так удивительно, что он один выбрал простой карандаш.
   -Потому что мне все равно.
   И, увидев мое замешательство, добавил:
   -Я же не за портретом сюда пришел.
   Я молчала.
   -Да и тебе все равно, что карандашом, что красками.
   Я молчала.
   - Правда?
   Он поверг меня в ступор, и я не знала, что сказать.
   -Не за портретом... А зачем тогда?
   -Просто. Посмотреть на тебя, - он улыбнулся такой странной улыбкой, что только спустя много дней я поняла, что она обозначает. Она обозначает страх. Страх перед тем, что сейчас произойдет. Может, он тогда боялся, что я сразу же спущу его с лестницы? Ну, если это так, зря боялся: я до сих пор хожу плохо, мне просто не хватило бы сил, чтобы скинуть его с лестницы.
   -А я что, музейный экспонат? - мне было до боли в обожженной щеке обидно, что на меня уже ходят просто посмотреть, мне и так хватает клиентов, которые во все глаза пялятся на меня во время сеанса.
   -Да нет, не похожа. Сойдешь скорее за узника Освенцима.
   -Что такое Освенцим? - спросила я, не зная, как мне реагировать на такой комплимент.
   -Лагерь смерти в Польше во времена Второй Мировой. Может ты и про Вторую Мировую не знаешь?
   -Знаю. Слушай, иди отсюда. Уходи.
   -Не хочу.
   -Знаешь что...Вали отсюда. Тебе тут делать нечего. Давай, ноги в руки и вперед!
   -Да прямо-таки, нечего, - саркастически посмеялся он. - Хоть уберусь у тебя, а то вон пылищи сколько. Ты когда-нибудь вытираешь пыль со шкафов?
   Я механически повернулась и посмотрела на шкаф, но до верха мой взгляд не доставал.
   -Я знаю, что нет. Поэтому предлагаю свою помощь, - он посмотрел на меня очень серьезно, такого я не ожидала.
   -Мне не нужна... - хотела послать его подальше я.
   -Нужна. Не изображай гордость, когда сама не можешь даже чашку поднять и руку перевязать. Я знаю про тебя все. Не бойся и не стесняйся.
   Я вобщем-то, и не стеснялась, ну да ладно...
   -Все? Что "все"? - я перестала воспринимать его как врага. Действительно, чего скрывать, когда он знает про мои глаза, про руки... Интересно только, откуда? Пусть расскажет, а я послушаю.
   -Знаю, что ты видишь все...не цветным, - ему нелегко далось сказать мне это, хотя буквально несколько секунд назад он говорил о моем зрении в более резком тоне. - Знаю, что ничего не помнишь, что с тобой было, что ты попала в аварию... Я знаю.
   Он знает. Запахло жареным, Ева, собирай свои ломаные кости и мотай отсюда, пока тебя не забрали в цирк уродов на потеху людям с психическими отклонениями.
   -Откуда?
   -Да так... - он виновато улыбнулся. - Моя девушка...ну, бывшая, писала у тебя портрет свой. Рассказала о тебе.
   А, девушка...Ну-ну, это становится интересным.
   -Что рассказала? Ну, говори честно только, - сказала я, увидев, как он стушевался. - Кстати, как тебя зовут?
   -Валентин. Валик.
   -А я - Ева. Давай рассказывай, что там тебе твоя девушка говорила про меня.
   -Можно я сначала сяду?
   -Конечно, садись, вот, - я показала на кресло, - вот туда.
   -Спасибо. - Он сел и осмотрелся. - А где твои картины?
   -У меня их нет, - удивилась я.
   -Нормально так, - присвистнул Валик. - Художница и без картин. Ты что, только на заказ рисуешь, а для себя - нет?
   - Для себя - нет. Ты не уходи от темы, рассказывай.
   -Ну... Моя бывшая у тебя, по-моему, сеанса два всего была. Описывала тебя. Ну, ты сама понимаешь, какое там было описание, я тебя обнадеживать не буду. Мне интересно стало. Я узнал, где ты живешь, потом, в какой ты больнице лежала. У меня там мама работает. Ну вот, она мне и рассказала про тебя. И ты знаешь, мне так обидно стало, что ты одна сидишь дома, никуда не ходишь... Кстати, как ты попала в эту квартиру? Не купила же ты ее?
   -Мне выделило государство. - ответила я.
   А мне нравился этот парень все больше и больше своей детской непосредственностью и привычкой задавать вопросы в лоб, а не ходить вокруг да около. Может, зря я так с ним сначала резко обошлась? Нет, не зря, за себя надо уметь постоять.
   -И я совсем не одна. Ко мне клиенты ходят.
   -Я не в том смысле говорю "одна". Я имею в виду одна ты в этом мире, и помочь тебе некому, - подпустил он дешевой философии.
   -Сейчас расплачусь. Я сама себе помогу, я не нуждаюсь в помощи.
   -А я просто хотел помочь тебе хотя бы немного. И тем более, меня девушка бросила и мне жить теперь негде, - улыбнулся он. Эта улыбка означает: "пожалуйста", я теперь знаю.
   Я потеряла дар речи от этого поразительного нахальства.
   -А мама?
   -Не пускает, - покачал головой он, доказывая категоричность такого решения проблемы.
   -Ну...ладно, тогда живи у меня, - пожала плечами я.
   Живи уже, куда мне тебя деть?
   Вот так у меня и поселился Валик, единственный близкий мне человек, который помогает мне и выгуливает - сама бы я не смогла выйти на улицу, который бескорыстно любит меня как сиделка может любить девушку-инвалида, который подарил мне хоть какую-то возможность жить по-человечески и иметь счастливые воспоминания, с которым можно поговорить обо всем, который знает, когда у тебя перед дождем болит рука...
   Жизнь есть величайший дар, но она становится еще большим даром, когда в любую минуту может оборваться. Жизнь есть величайшая милость, а смерть - величайшая немилость и именно поэтому я хочу жить. Жизнь - это вода, не имеющая вкуса, цвета и запаха, когда вы не хотите пить, но стоит только попасть в жару, как вода становится главным для вас.
   Я не жалуюсь ни на боль, ни на судьбу, ни на Валика.
   Просто так сложилось. Вот и все.
   Я буду бороться за свою жизнь до последней капли красной краски.
   И не опущу руки, пока они сами не оторвутся.

***

  
   А сейчас мы сидим с Валиком в мастерской, и я провожу последние, никому не нужные штрихи на его очередном портрете, которые в своем множестве должны стать изображением ресниц.
   Все портреты Валика - только в карандаше, это уже стало традицией.
   С того времени, как я познакомилась с ним, я начала обрастать знакомствами, как мое тело - здоровыми тканями, медленно, но необратимо. В общем, происходило со мной то, что рано или поздно бы все равно произошло, я бы не смогла все время вести жизнь затворника.
   -Завтра будет ровно девяносто восемь лет с того дня, как затонул "Титаник", - сказал Валик, придавая своему лицу одухотворенное выражение.
   -Какое у нас завтра число? - спросила я, хотя и так знала: одиннадцатое апреля.
   -Одиннадцатое апреля, - ответил Валик, стуча кедами друг о друга.
   -Значит, у "Титаника" годовщина. А у меня когда?
   -Так ты же еще не умерла, - засмеялся он, кидая в меня кисточкой.
   -Не умерла и в ближайшее время не собираюсь, - подтвердила я. - Мне интересно, когда у меня день рождения. Вот у тебя - двадцать восьмого июня.
   Я старалась запомнить не только день рождения Валика, но и все про него - я заполняла себя информацией, чтобы было что вспомнить под шум деревьев над головой в летнем парке, когда хочется думать, а не о чем.
   -А у меня когда?
   -Ну ты спросила, - закатил глаза Валик. - Тебе какой знак зодиака нравится больше всего?
   -Знак зодиака?
   Валик обреченно вздохнул и пустился в пространственные объяснения про знаки зодиака со всеми подробностями. Я даже успела прорисовать повторно полностью все лицо и принялась за свет и тени, когда он закончил рассказывать про Рыб.
   -А теперь какой знак тебе больше всего нравится? - спросил он, прищурившись.
   -Не знаю, - я уронила карандаш и теперь безрезультатно пыталась его достать. - Наверно, Овен.
   -Почему Овен? - удивился Валик. - Почему именно Овен?
   -Потому что он первый.
   Я немного наклонила коляску, чтобы достать карандаш - он от моих попыток совсем закатился под стол.
   -Хотя да, ты права, в тебе есть что-то от Овна...упрямство, например... Может я тебе помогу? - он наконец заметил мои старания.
   -Нет, спасибо.
   Я слишком резко протянула руку за карандашом, и он выскользнул прямо из-под моих пальцев, я потеряла равновесие и упала вместе с коляской.
   -Черт! - заорал Валик и подбежав ко мне, поднял меня на руки и перевернул коляску.
   Я уже почти перестала сопротивляться таким случаям и говорить "не надо, я сама", знаете, как иногда становится приятно, что ты кому-нибудь нужен, и что тебе помогают.
   А сама я еще успею все сделать, когда останусь одна.
   Правда, мне и думать страшно, что когда-нибудь мы с Валиком расстанемся. Мы, в принципе и не встречаемся, и не спим вместе - это же смешно, кто меня такую захочет? - но нас связывает духовная близость, почти родство на крови, в которой мы однажды были по уши, когда я порезала руку. Сейчас это уже все равно, а вот тогда мы оба вымывали всю кухню, потому что я успела облапать почти все, пока заметила, что из руки идет кровь.
   Я удобно села на коляске и продолжила рисунок.
   -Я выбираю Близнецы, - сказала я, подняв глаза на запыхавшегося Валика.
   -Почему Близнецы? Ты же хотела Овна, и он тебе больше подходит.
   -Близнецы - потому что две жизни. Та, старая - это один человек, о котором я ничего не знаю. А другая - это теперешняя и это я. Мы одинаковые внешне, только у той не было обожженной щеки,- я дотронулась до следа ожога, - но ту звали по-другому, а я - Ева.
   -Но когда-нибудь две половинки соединятся... - Валик взял в свои руки мои ладони и свел их вместе, - и тогда ты станешь той, другой, а Евы больше не будет.
   Евы больше не будет, Евы больше не будет, Ева умрет под мои счастливые крики, на радость врача-невропатолога, который уже давным-давно наплевал на мою заклинившую память.
   -Валик, какого цвета у меня глаза? - я чувствовала, что мне срочно надо что-то спросить. Иначе я расплачусь, а я не хочу плакать, я читала, что это проявление слабости, последний раз я плакала в больнице и больше не хочу.
   -Зеленые-зеленые. Красивые-красивые, - он прижался лицом к моим рукам и провел пальцами по ампутированным обрубкам. - Только я тебя прошу, не вспоминай ничего. Про свое прошлое не вспоминай.
   Я погладила его по голове и запустила пальцы в волосы.
   -Хорошо, не буду. Мне нечего вспоминать.
   И, вдруг, внезапно дернувшись, вырвала у него из прически целый клок волос.
   Я не буду искать свое прошлое, свою половинку, как сказал Валик. Пусть оно само найдет меня.

***

   Представьте себе, что вы умерли.
   Срывая выцветшую под солнцем травинку с газона городского парка, представьте себе, что вы умерли.
   Вам закрывают глаза, вас кладут в гроб и засыпают землей. Над вами устанавливают крест и венки и произносят речи, полные скорби, в которых вы при жизни были чуть ли не героем, а миру пришел конец с вашей смертью. Над холмиком стоят еще ровно столько, сколько положено по приличиям, а потом хочешь-не хочешь, расходятся по домам.
   Вот и все.
   Вы умерли, но они-то - живые.
   Им не надо вечно плакать и скорбеть. Они - живые, и этим виноваты перед вами.
   Не бойтесь, вас не забудут, пока время и дождь не сравняют ваш деревянный крест с землей.
   Вам закрывают глаза, и десятки горячих губ прикасаются к вашему холодному лбу.
   Десятки молотков навсегда отрезают вас от света, заколачивая крышку гроба.
   Десятки рук кидают первые комья земли в вырытую двумя замерзшими алкашами яму.
   Вот и все.
   Вчера вы были вселенной, космосом, вчера вы были солнцем, вчера вы были еще живы и что-то значили в этой жизни.
   А сегодня вы - просто органическая материя, которая местами уже начала разлагаться. Вас боятся и спешат поскорее засунуть в деревянный ящик и заколотить гвоздями.
   Давай, так его, так, вот там еще стукни сильнее по гвоздю.
   Сегодня вы - просто пустая оболочка того, что вчера называлось человеком.
   Над вами хрипит сорванный литургиями голос батюшки, и из-под черной вуали каждой второй женщины стекает скупая дрессированная слеза.
   Вам возлагают искусственные цветы: мертвое - мертвым.
   Вот и все.
   Пусть не забудут налить алкашам, которые за копейки на морозе рыли для вас могилу: метр на два на два. С вас хватит, а они, может быть, будут единственными, чьи слезы искренни на ноябрьском холоде, растворяясь в стакане поминальной водки. Их слезы искренни, и они тихонько завидуют вам - кто их так похоронит? Они и сами не помнят даты своего рождения. Кто установит им надгробие? В лучшем случае закопают на окраине кладбища.
   И покойся с миром.
   Не представляйте себе, что вы умерли. Только расстроитесь.
   Однажды, когда мы сидели на набережной, Валик выловил из воды маленькую рыбку и тут же выбросил ее обратно.
   -Что такое? - спросила тогда я, глядя на качающуюся на волнах рыбку.
   -Посмотри. У нее вместо хвоста - обрубок.
   Я присмотрелась к рыбке и действительно увидела позади маленького-маленького спинного плавника резкий обрубок. Хвоста у рыбки не было, а на его месте я рассмотрела бледно-розовое, почти белое мясо.
   -И она борется, -сказал Валик, следя взглядом за поплывшей вслед свободе рыбкой.
   Я тогда перевела взгляд на обрубки своих пальцев и незаметно вздохнула.
   Зелень деревьев качается над головой.
   Ну, "зелень" - это просто к слову сказано.
   Валик поднимает меня и спрашивает:
   -Куда дальше?
   Парк большой. Действительно, куда дальше?
   -На обрыв, - говорю я и закрываю глаза.
   Мы часто втроем сидим над обрывом: я, Валик и водка. Нам хорошо и весело, третья спасает первых двух. И солнце становится ярче - вот бы его нарисовать.
   Кто сказал, что талант можно пропить? Не давайте этому человеку пить никогда, и увидите, насколько он стал талантливее.
   Картины, написанные в пьяном угаре, намного лучше тех, которые пылятся в углу моей мастерской.
   Картины, написанные в пьяном угаре, не лежат в углу - они висят на стенах, потому что они прекрасны.
   У меня с собой всегда мольберт и краски, Валик терпеливо несет их за мной, а я ковыляю впереди, и как бы медленно я ни шла, он меня никогда не обгонит, потому что я должна быть первой.
   Но я быстро устаю, и мы садимся отдыхать возле первого попавшегося дерева.
   Переводя дыхание, Валик говорит:
   -Посмотри на вон того бомжа. Не на этого, а на того, что вот идет, с бутылками.
   -Ну, посмотрела, и что?
   -Обыкновенный бомж?
   -Обыкновенный бомж, - соглашаюсь я и снова ложусь на траву.
   -Это - бывший директор крупнейшей кампании по производству фармацевтических средств, - говорит Валик и ложится рядом со мной.
   -Не ври,- я специально приподнимаюсь на локтях, чтобы посмотреть. Бывший директор крупнейшей фармацевтической кампании, одетый в драную дутую куртку - это на такой-то жаре - спокойно ковырялся в мусорнике и ровно никакого внимания на нас не обращал и виду, что он директор, не подавал.
   -Врешь, - удовлетворительно констатирую я и ложусь обратно.
   -С чего бы? - удивляется Валик. - Он был богачом.
   -А почему он тогда так непрезентабельно выглядит? Спился?
   -Нет, не спился. Три года назад развелся с женой и на радостях решил поехать с любовницей на дачу. По дороге попал в аварию: у любовницы - легкий испуг, у него - черепно-мозговая травма. Год в больнице. Подписывал, не глядя, в беспамятстве, какие-то бумаги. В результате после выхода из больницы - банкрот. Жить негде, ни копейки даже нет за душой. Куда идти?
   -В парк на скамейку. Или на вокзал.
   -Вот он и пошел. Вместо дорогих ресторанов - улица. Вместо шикарного бомонда - друзья-бомжи. Вместо обуви от Карвари - пара выброшенных в прошлом году кроссовок. И каждый день он проходит мимо своих окон и смотрит внутрь. Но там давно живут другие люди. И в лучшем случае его гонят вон. Думаешь, лучше повеситься, чем так страдать?
   -Нет, лучше страдать, чем повеситься.
   Он как раз проходил мимо меня, и мы посмотрели друг другу в глаза.
   Боль, отчаяние, страх - вот что я прочла в его взгляде.
   "Живи, только живи, ты станешь еще тем, кем был, только живи", - прочел он в моем.
   Мы смотрели друг на друга, оба - с обожженными лицами, двое калек, ущербные люди, и доли секунды видели друг в друге свое отражение.
   Доли секунды.
   Потом он отвернулся, стирая грязь с лица, и наваждение пропало.
   Мне и этого хватило, чтобы глаза наполнились слезами.
   Будь прокляты те люди, которые его обманули. Которые воспользовались болезнью, чтобы отобрать все, что у него было. Будь проклята человеческая жадность и зависть. Будь оно все проклято!
   И если есть бог на небе, я читала, - будь и ты проклят!
   Гори ты синим пламенем, ты и твои прихлебатели-ангелы, если вы не в силах помочь тому человеку и мне. Если вы не в силах помочь, то почему я должна уважать вас всех и свято чтить твои законы? Теперь мне нет до тебя дела, как и тебе до меня. Доктор так часто говорил: "Бог тебе поможет выздороветь, все божьей помощью".
   Ну не помогаешь ты мне.
   Я все делаю сама.
   Я сама вершу свою жизнь. Теперь.
   Я не знаю, что меня толкнуло на склад горючих материалов, но теперь я сама за себя в ответе.
   Так чем я не бог?
   -Тише, не плачь, - Валик в растерянности гладил меня по голове, он еще никогда не видел меня плачущей, - не надо.
   -Я нечаянно. Вырвалось, - я вытерла тыльной стороной ладони слезы. - Скажи, откуда ты знаешь про этого бомжа?
   -Знаю, - уклончиво ответил он.
   "Знаю, знаю...". Все он знает, но никогда мне не говорит правду, откуда знает. Надоело.
   -Откуда?
   -Да так... - замялся Валик, перебирая пальцами мой ежик.
   -Говори.
   -Не думаю, что тебя это обрадует...
   -Говори.
   -Ты так сильно из-за него расстроилась?
   -Говори!
   Валик набрал в легкие воздуха, и, подняв голову к кроне нашего дерева, выдохнул, как табачный дым:
   -Это мой отец.

***

   Водка из горлышка бутылки - кто бы мог подумать?
   Кто бы мог подумать, что я буду сидеть над обрывом и бросать вниз по очереди свои краски, потом кисточки и мольберт напоследок?
   Кто бы мог подумать, что я когда-нибудь захочу пустить себя на органы ради денег: печень - 100 тысяч долларов, сердце - 90 тысяч, небольшая скидка, ссылаясь на то, что оно слегка бракованное. Душа не продается.
   Душа не продается.
   Я плачу самыми настоящими горячими слезами, которые, стекая по щекам, оставляют за собой выжженные дорожки. Это их путь, они рождаются в моих глазах и умирают где-то внизу, падая в обрыв.
   "Стекаю слезой по гладким щекам, мое оправдание - пустое..."
   Мне нечего оправдываться.
   "Режут насквозь обрывки зеркал мечту, что сравняли с землей"
   У зеркала не обрывки. У зеркала - осколки.
   Горите вы все...
   Валик рассказывает - монотонно, не срываясь на крик, никаких эмоций. Полное безразличие. "Мне больше нечего терять" - вот как это называется.
   Валик рассказывает, а я слушаю. Валик рассказывает, а я ни слова не говорю в ответ.
   Полное безразличие.
   Ему все равно, слушаю я его или нет.
   Это похоже на исповедь.
   -Мы с мамой жили тогда еще в другом городе. Узнали об аварии только спустя полтора года. Черт, да мы думали, что он умер.
   Он вырывает с корнем траву под своими ногами и кидает в сторону.
   -Он переписал все свое имущество на любовницу, это она дала ему подписать эти бумаги, пока он лежал в больнице. Он был...не в себе.
   Я ни слова не говорю. Я вникаю, я растворяюсь в его голосе и молчу.
   -Мы искали... Мы искали и нашли. Он оказался на улице, пьяным в стельку, не человек , а ничто. Он узнал нас, узнал - и отвернулся. Мама забрала его и привела домой. А он опять сбежал. И так много-много раз. Он убегал на улицу к своим друзьям, потому что они были такими же, как он. Он упал с самой вершины на самое дно.
   С самой вершины на самое дно.
   -Я не говорю, что он опустился, нет. Он не потерял своего достоинства даже здесь, даже в кругу детей улицы. Мама махнула на него рукой - она недавно вышла замуж, а про отца забыла, как про страшный сон. А мы, когда встречаемся в парке, отводим друг от друга глаза.
   Мне тяжело. Мне тяжело это слышать, я задыхаюсь раскаленным воздухом, насквозь пропитанным их бесчеловечностью, и падаю на траву.
   -Он больше не любит меня. Больше не любит, как будто я не его сын. А мне уже наплевать. Наши дороги разошлись. Мне его не спасти. Это - его жизнь.
   Зато мне - спасти.
   Я встаю с земли, и, не отряхиваясь от грязи и прилипших травинок, подхожу к обрыву.
   Как там - "с самой вершины на самое дно"?.
   На самое дно.
   Если я прыгну, я никогда не узнаю своего прошлого. Я не напишу автопортрет и не увижу отца Валика руководителем фармацевтической кампании. Я не научусь бегать и не дочитаю "Мастера и Маргариту", оставленную мной на тридцать третьей странице.
   Я не буду прыгать.
   Я не самоубийца.
   Я падаю...

***

   Ты просыпаешься на своей постели и думаешь: "Как это так? Ведь я вчера свалилась в пропасть".
   Ты просыпаешься на своей постели и понимаешь, что у тебя жуткое похмелье. Ангелы тоже этим страдают.
   Ты не ангел, но у тебя похмелье, а водка закончилась еще вчера, над обрывом.
   Надо вставать. Надо вставать и начинать работать, в десять часов придет клиентка - старая надменная лошадь, а у меня еще ничего не готово. Она захочет забрать свой портрет, прорисованный мной до последней черточки, а у меня еще ничего не готово.
   Надо вставать и заканчивать порт...
   Одиннадцать часов.
   Одиннадцать часов, эта старая лошадь уже наверняка приходила и стояла под дверью, время от времени нажимая на кнопку звонка и нетерпеливо притоптывая ногой. Она наверняка приходила и барабанила в дверь, пока я спала крепким пьяным сном.
   Она теперь обеспечит мне антирекламу. А я всегда все делала в срок.
   Мне, в принципе, на все наплевать, но перед клиентами я должна расстилаться красной дорожкой, потому что это мой заработок.
   Это мой заработок, хоть мне и неприятно потакать их капризам и поучениям: "Сделайте так, нарисуйте мне нос поровнее, нет, не надо выделять подбородок, он у меня некрасивый". Неужели они не понимают, что я сама решу, как мне писать портрет? В конце концов, это я художник, а не они.
   Я слушаю их и все равно делаю по-своему.
   Старая лошадь тоже просила, чтобы я подкорректировала ей морщины.
   Я смотрю на набросок, изображающий удивленное лицо этой женщины, и понимаю, что сфальшивила. Я написала ее такой, какой она притворялась передо мной, сидя на табуретке и примеряя маску за маской, пока не нашла подходящую. Черт, а я этого и не заметила. Теряю сноровку.
   Я беру со стола чашку со вчерашним чаем и замечаю позади липкого кружка от донца чашки чью-то белую флешку.
   Ну, это не моя, точно.
   И не Валика - его флешка другая, какого цвета не знаю, но она больше по размерам. Эта совсем маленькая.
   Сейчас посмотрим.
   Я вставляю ее в компьютер и жду.
   Ага, вот оно: "USB-устройство готово к использованию". Ну, давай: "Чтение файлов"
   На флешке оказались всего лишь фотографии и текстовые файлы. Фотографии какие-то размытые, явно с телефона, изображающие парня-эмача с длинной черной челкой на пол-лица и арафаткой на шее.
   Депрессивные подростки с суицидальными наклонностями, чьи интересы - выпендреж перед остальными на почве самоубийства. Кровь на запястьях, кровь на щеках, обрисованные клеточкой сумки и яркие кеды. Вот кеды мне нравились.
   Парень смотрел на меня с монитора как-то не по-эмовски весело, цеплял пальцем туннель в ухе и улыбался. На следующей фотографии он же сидел на полуразвалившейся лестнице, подобрав одну ногу под себя и глядя в небо.
   Эта фотография была четкой и красивой. Она мне так понравилась, что я поставила ее на рабочий стол.
   Дальше были совсем смазанные фотки с какой-то вечеринки: эмачь один, их уже двое, большая компания, растерзанная бутылка вина, пьяные лица, девчонки в обнимку, девчонка с кедом в руке...
   Как бы я хотела быть такой как они - красивой, полноценной. Чтобы не прикрывать рукой ожог на щеке на той нашей с Валиком фотографии, когда мы были в гостях у его друга Димки. Чтобы показать объективу обе руки с растопыренными пальцами.
   Парень с челкой смотрел в небо на моем рабочем столе. Идеальные линии лица, почти что прозрачные глаза, ровные волосы, худые руки, черная футболка с каким-то рисунком, худющие ноги, обтянутые джинсами-узкачами ...
   Я схватила лист бумаги и начала перерисовывать эту фотографию.
   Потом вспомнила про текстовые файлы и открыла один из них.
   Читала я долго, а потом, когда вордовский документ закончился, даже не закрыла его. Я плакала, опять, и мне не было уже стыдно за свою слабость. Люди могут плакать, если им этого хочется, и нет смысла сдерживать слезы.
   Там были стихи, стихи, написанные девушкой, насколько я поняла, и пара стихов от имени парня на фоне черного листа каким-то цветным шрифтом. Никакого суицида, никакой показной смерти. А хотя, что я рассказываю? Просто стихи. Точка.

***

  
   Гори.
   Гори страдание и горе,
   Гори мечта, что как последний лист
   С ветки ноября
   Упала.
   И ты,
   Что в нашем странном разговоре
   Сорвалась на пронзящий свист
   И все...как будто не бывало
   Листа на ветке ноября.
   Лови.
   Лови по ветру его волосы
   Дыши ночным холодным воздухом
   И помни,
   Что он любит свободу.
   Больше чем тебя.
   Дели.
   Дели свою судьбу на полосы
   Белая
   Черная
   И все твои
   Ночью Земля меняет полюсы
   И звезды зажигают в море воду.
   Прости.
   Прости его за ненависть.
   Он все равно уйдет,
   Так пусть сейчас.
   Пусти.
   Твоя собачья преданность
   Лишь подведет тебя
   В последний раз.
  
   Он уходил.
   Она прощалась с ним легко.
   Последний шаг
   И он уже так далеко.
   Пошла пешком
   Все и всех на свете кляня.
   Он уходил
   В памяти образы храня.
   Осенний снег
   Пылает лоб, горячка, бред
   Она одна
   Хоть ей уже немало лет
   Какой-то свет
   В душе зажегся и погас
   Надежды нет
   И ему жить остался час
   Снег на стекле
   И мотор планера гремит
   Что не так...
   Это остановился винт.
   И сердце вниз
   Вместе с пилотом упадет
   Последний крик
   И в бездну бешеный полет...
   ...Упал на снег
   Наверно, кровью истекал
   Рядом с собой
   Её он имя написал
   Уже весна
   И слезы сохнут на ветру
   Растаял снег
   Исчезло имя на снегу.
  
  
   Мы видели, как рушился город
   Стоя на обломках небоскреба
   Чего нам бояться черта?
   Чего нам бояться бога?
   Чего нам еще бояться?..
   Ведь это мы решили собрать все.
   Мы видели заново стройку
   И город, растущий в небо
   Чтоб только снесен он не был
   И выброшен на помойку...
   Играли и в наводнение
   И в счастье в застенках каменных
   Но почему-то оставило
   Нас к судьбам чужим влечение
   Мы сами себе инструкторы
   И страшные ангелы смерти
   Так кто же мы? Только дети
   Что строят мечту из конструктора
  
  
   Ты сможешь ли меня простить
   За истеричные поступки
   За крик скандала в тишине?..
   Я буду петь голосом хрупким
   Вслед умирающей весне
   О счастье, что могло бы быть...
   Ты сможешь ли меня простить?
   Потерты временем страницы
   "Моей борьбы", и свет погас
   Ты выйдешь на холодный ветер
   И льдом покроются ресницы.
   А ты любил? Хотя бы раз?
   Да, мы всего лишь только дети...
   А дети могут мне простить,
   Ударив проклятым "сейчас"?
   Я ухожу, чтобы вернуться
   Когда ты будешь одиноким.
   Я научусь тебя любить.
   Ты должен вслед мне обернуться.
   Ты можешь быть со мной жестоким
   Но сможешь ли меня простить?
  
  
   Прости, я в прошлое. Пока. До послезавтра.
   Если вернусь... а, впрочем, не вернусь,
   Но если вдруг явлюсь домой внезапно
   Но если вдруг явлюсь...
   Я не вернусь.
   Не верь мне, я вернусь.
   Дотронусь пальцами шершавого забора
   Родные стены... боже, сколько лет?
   Не спать всю ночь в конце вагона
   Стоит или нет?
   Нет?
   Уходит в прошлое мой старый звездный поезд
   Пока. Я слишком долго собиралась.
   Но жизни оказалось мало
   Я опоздала...
   О прошлое, оставь меня в покое
   Я не вернусь.
   Я не вернусь, пока будет закатом вечер
   Окрашивать все чувства в красный цвет
   Жизнь наша бесконечна
   Когда вернусь, пройдет, наверно, вечность
   Пока от прошлого очнусь
   Я не вернусь
   И пусть.
   Я постараюсь теперь как-нибудь отвлечься
   Семья, работа, дом, дожди, тоска...
   И постоянство будет длиться вечно.
   ...Я на прощание руки твоей коснусь.
   Прости меня. Пока.
   Я не вернусь.
  
   На рассвете уйду, не прощаясь
   Оставляя тебя во сне
   Так спокойней, пойми. Обещай
   Вспоминать обо мне.
   На рассвете уйду, не прощаясь
   Не оставив ни парочки фраз
   Не обняв, не поняв, не касаясь
   Заплаканных глаз
   И ты больше меня не увидишь
   Ухожу - на восток, на рассвет
   Не зови - исчезаю над крышей
   И меня больше нет
   Я - порыв сумасшедшего ветра,
   Чтобы высохли слезы твои.
   До небес всего - тридцать три метра
   Всего тридцать три.
   Обещай, что меня не забудешь
   Вспомни - криком гитарной струны
   Вспоминай, если память разбудишь,
   Черно-белые сны
   Ухожу, ни с кем не попрощавшись
   Не пожав всех протянутых рук
   Не поняв, не простив, не обнявшись
   Исчезаю, как звук.
   На рассвете уйду, не прощаясь
   Пока спишь беспокойным сном
   Ухожу. Но ты обещай мне,
   Обещай мне одно:
   Ты меня никогда не увидишь
   Никогда-никогда. Обещай
   Обещай вспоминать меня, слышишь?
   Мне пора. Я на солнце. Прощай.
  
  
   Цель не оправдывает средства
   Цель не оправдывает средства
   В моих руках - все судьбы мира
   Цель не оправдывает средства
   Ты меня вряд ли уже помнишь
   Мы жили рядом - по соседству
   Но я ушла, вы все остались
   Цель не оправдывает средства
   Вы для меня - как силуэты
   Промчавшиеся по туннелю
   Я улетаю, меня нету
   Как вы того давно хотели.
   А вот теперь решайте сами
   Кому достанется наследство
   Ведь меня нет, а вы остались
   Цель не оправдывала средства...
  
  
   От вранья скоро ослепну
   Значит, все ходят налево...
   Глупо возрождать из пепла,
   То, что полностью сгорело
   То, что полностью разбито
   Не собрать и с суперклеем
   Все скандалы пережиты.
   Ты исправишься? Не верю.
   Собирай свои пожитки
   И иди куда подальше
   Все равно, где будешь жить ты
   Я - без ежедневной фальши
   И без боли, и без страха
   Мне плевать, где ты ночуешь
   Мне плевать, кого ты трахал
   Все, я больше не психую..
   Между нами было время
   Между нами были ночи
   Все прошло, и все сгорело
   Я б вернула..ты не хочешь.
   Я не пью и не ругаюсь
   Все спокойно, без скандалов
   Уходи, пока прощаюсь
   С тобой, бывшим идеалом
   Я не выбегу за двери
   И не обернусь случайно
   "Я тебе больше не верю!"
   Могу крикнуть на прощанье
   Я осталась без опоры
   Ну, не страшно, все, спокойно..
   Брось тупые разговоры
   И проигрывай достойно
   Глупо верить в идеалы
   В тех, что с крыльями и в белом,
   И устраивать скандалы
   Тому, с кем перегорело
  
  
   Я падаю в пропасть
   Я падаю вечно
   Но жизнь бесконечна
   Я видел ничтожность
   Ваших рассказов
   Вы дошли до маразма
   Я врал не стесняясь
   В лицо вашим детям
   Я плюнул вам в душу
   Я целовал руки
   Чтоб украсть ваши кольца
   И ничего больше
   И я наш покой никогда не нарушу
   Никогда не нарушу
   И падая в пропасть
   Мы не сгораем навечно
   Жизнь бесконечна.

***

   Жизнь бесконечна.
   Жизнь бесконечна.
   Я сама выключила компьютер и встала из-за стола.
   Чая нет - только заварка в Валиковой кружке. Он всегда пьет очень крепкий чай.
   Уже три часа дня. Где Валик? Он не мог меня бросить. Если только не решил, что мне сейчас лучше побыть одной.
   Я не хочу быть одна, меня расстроили эти стихи и мне надо поделиться этим с Валиком, а его нет.
   Я пойду его искать.
   С его характером он может быть где угодно - у друга Димки, под забором, у мамы, на вокзале, в ресторане, в пивнушке, в кино, у проститутки... Хотя нет, в кино его точно нет.
   Я пойду искать его в парке над обрывом.
   ...В парке над обрывом его не было. Так же, как и не было у друга Димки и у мамы. Не было его и в баре.
   Я ходила по парку, просто медленно ходила и время от времени садилась на ближайшую лавочку.
   Конечно, тяжело.
   А кто сказал, что будет легко?
   Небо заволакивало темными тучами и ветер стал сильнее. С веток срывало листья и бросало мне в лицо. К щекам прилипал тополиный пух.
   Я заслонилась рукой от ветра и направилась под ближайший навес. Холодно, но если пойдет дождь, хоть не промокну.
   Под навесом оказалась автобусная остановка и ларек с квасом. Я купила стаканчик кваса у продавщицы в безвкусно разрисованном цветочками фартуке и села на лавочку.
   Вот бы сейчас нарисовать это все. Но я выкинула мольберт, идиотка, а Валик даже не помешал мне это сделать.
   Валик, Валик, где же ты сейчас?
   Я нетерпеливо топала ногой и временами выглядывала из-под навеса.
   Небо только темнело.
   Я облокотилась о кафельную стену остановки и уставилась в одну точку.
   Дождь пошел резко и сильно, выбоины в асфальте мгновенно наполнялись водой. Перед глазами мелькали ноги, хлопающие по лужам: туфли и каблуки, босоножки и кеды, балетки, опущенные сумочки и заляпанные грязью ноги в летних шлепках.
   Да, вы все такие разные и все равны перед стихией.
   Тетка с квасом невозмутимо читала "Днепр вечерний".
   Я улыбнулась, Валик бы сказал: "Вот уже человек, все вокруг бегают не жалея задниц, а она сидит себе, читает. Нормально так"
   Нормально, Валик. Нормально.
   Кто-то тронул меня за плечо.
   Я обернулась и увидела рядом с собой отца Валика.
   Господи...
   -Здравствуйте, - выдохнула я и нечаянно пролила квас себе на ногу. "Ева тупо себя..." - сказал бы Валик.
   Он опустился рядом со мной на скамейку и закрыл лицо руками.
   Темная насквозь мокрая куртка со свежими пятнами от краски, потертая кепка на голове, потемневшие руки... у меня в горле застыл неприятный ком из слез и сдавленного крика.
   У него были необыкновенные волосы, очень красивые, черные-черные и кудрявые, и вообще он внешне чем-то напоминал Блока.
   -Что-то случилось? - спросила я, легонько коснувшись его руки, легонько и участливо, но он дернулся, как будто я его обожгла.
   -Случилось, - сказал он, потирая лицо ладонями. - Случилось... Живу не в том месте и не в то время, вот что случилось! - заорал он вдруг мне прямо на ухо.
   -Я видел тебя с Валентином, - повернулся он ко мне, и я еще раз убедилась в его странной завораживающей красоте. А ведь ему лет сорок пять, не меньше.
   -Да, он мой...хороший друг.
   -Он тебе все рассказал, я знаю. Это ты послала его ко мне?
   -Нет, не я, - замотала головой я. - Я сама его искала. Я не знала, где он.
   -Он спит в ночлежке, - он упирался в меня взглядом так, будто хотел посмотреть, что там у меня за спиной. - А что это у тебя за шрамы на лице?
   -Ожог, - я непроизвольно провела правой рукой, той, где два пальца, по щеке.
   Он улыбнулся и безвольно повесил голову.
   -Пойдемте со мной, - предложила вдруг я, - пойдемте. Возьмем Валика и пойдем ко мне. У меня двухкомнатная квартира. Вы будете жить у меня и устроитесь на работу. Все наладится и станет как раньше. Пойдемте.
   Он поднял голову в небо, словно бросая вызов богу(или спрашивая у него разрешения?), и в его огромных темных глазах, которые загорелись ярким прозрачным светом, можно было рассмотреть мельчайшие прожилки и царапинки.
   Он засмеялся, как смеются сумасшедшие от безысходности.
   "...И смеялись дико в пространство", - вспомнила я.
   -Никогда не будет как раньше. Ни-ког-да! - выкрикнул он в небо. - Нет, я не пойду к тебе, добрая деточка, спасибо за твою доброту, конечно, но я - человек улицы. Ты лучше скажи, отчего это у тебя нет пальцев на руке?
   -Я попала в аварию. Врезалась на скорости 120 километров в час в склад горючих материалов, - по заученному повторила я.
   -В аварию... И я попал в аварию.
   Он наклонил голову в мою сторону.
   -Обожгло тебя сильно, да и мне, как видишь, досталось.
   -Вижу, - я посмотрела на его обожженную щеку, - вижу, конечно.
   Мы замолчали оба, прислушиваясь к дождю.
   Тетка с квасом хоть и прикрывалась газетой, видно было, что ей интересен наш разговор.
   -Меня зовут Ева.
   -А я когда-то очень много значил, и звали меня по имени отчеству. Знаешь, - он посмотрел мне в глаза, - мне постоянно снятся сны, в которых я лежу на кровати, а потом встаю, надеваю костюм, и еду на работу. И просыпаюсь.
   -Пожалуйста, давайте пойдем жить ко мне. Я ведь такая же, как вы. Только мне дали квартиру, потому что я работала, и вы станете работать. У вас будет крыша над головой.
   -Нет, - он начал обдирать кожу над ногтем.
   Он категоричен, это его мир, здесь, на улице, и он ни за что не согласится уйти из него. Я недавно это слышала от Валика.
   -Хорошо, - я выразила согласие, - хорошо, тогда передайте хотя бы Валику, чтобы возвращался домой. Я не могу без него. Я его ищу.
   -Да, я передам, - он встал со скамейки и шагнул в стену из дождя.
   Нет, он не может так уйти.
   -Подождите!
   Он обернулся, стоя прямо под дождем, снял кепку, волосы его мгновенно промокли и прилипли ко лбу, и капли дождя потекли по лицу.
   Я вынула из кармана все деньги, которые у меня были, и протянула ему.
   -Возьмите.
   Он посмотрел на меня как на идиотку.
   -Я не возьму деньги, я никогда не просил милостыню.
   Дождь стекал по его щекам и подбородку, капал на куртку.
   -Считайте, что я даю вам бессрочный кредит, так ведь это называется?
   Я исхитрилась и засунула деньги ему в карман.
   -Спасибо.
   Я первый раз в своей новой жизни сделала добро, и мне было безразлично, как это оценят другие.
   Он уходил в сторону парка, под пеленой дождя, несчастный обладатель маленькой вселенной, который даже будучи бомжом, оставался интиллегентным человеком.
   Отец Валика.
   Тетка опустила газету, налила себе кваса и выпила весь стакан большими глотками. Это мне напомнило животных на водопое.
   -Ты чего, дурочка, всяким юродивым деньги раздаешь? - спросила она с ноткой обиды в голосе. - Тут сидишь-сидишь и при жаре и при дожде и зарплата вот, тю-тю, - она скрутила фигу, - а этому пропойце весь карман выгребла.
   Теперь понятно, как она газетку читала, раз деньги заметила.
   - А он тебе пойдет и на водку все потратит. Понимать надо!
   -Да пошла ты, - говорю я, и, не поворачиваясь к остолбеневшей от хамства тетке, ступаю под дождь.
   Он бьет меня по щекам, по глазам, заливается за шею холодными струйками, пропитывает мою одежду насквозь, так, что она прилипает к телу.
   Я раскидываю руки в стороны и напоминаю себе Иисуса Христа под ливнем, распятого на Лысой горе.
   -Дура! Хамка малолетняя! - кричит мне вслед продавщица. - Свинья недорезанная!
   Свинья недорезанная... Смешно.
   Волосы прилипли к вискам, футболка - к животу, а кроссовки промокли полностью и в них шлепает вода.
   Раз-два, раз-два, идешь, а в твоих кроссовках вода.
   Музычка из проезжающей мимо машины, классика, так странно выделяющаяся на фоне хардкора и всяких там "Неангелов".
   Любимый композитор Адольфа Гитлера, вождя национал-социалистической Германии.
   Моцарт с его бессмертным "Реквиемом"? Странно, "Реквием" был написан как похоронный марш, и он бессмертен. А его автор уже сотни лет как лежит в земле. Да, лежит, но он оставил после себя след, выбитый черно-белыми клавишами на глиняной табличке истории, и, поскольку этот след глубокий, он еще не скоро сотрется.
   Моцарт? Ответ неверный.
   Может, тогда Бетховен, рука об руку идущий с Моцартом в концертных программах филармоний с нижеуказанными товарищами Шопеном, Глинкой и остальными? Может, Бетховен с его загадочной "Лунной сонатой" или "Элизой"?
   Тоже нет.
   Вагнер.
   Шесть клеточек по вертикали, любимый композитор А. Гитлера.
   Вагнер.
   Маленькие штрихи немецкого художника на пожелтевшем от времени портрете.
   Это все Вагнер.
   Дождь безжалостно лупит меня по голове и затекает за шиворот.
   Воздух чист как никогда - вода прибила пыль, и дышать стало легче.
   Воздух пахнет мокрыми листьями и рыхлой влажной землей.
   Я знаю, для чего я живу: для того, чтобы вдыхать не табачный дым, а воздух после дождя. Для того, чтобы помочь отцу Валика. Для того, чтобы найти своих родных.
   Я живу для этого.
   Я живу в мире, который десятилетия назад люди создавали по кирпичикам из разрухи и разбомбленных домов, в мире, который ценой своей крови отстоял Советский Союз.
   А потом русские солдаты пошли брать Берлин - мародерствовать и издеваться над немецкими женщинами.
   Этого нет ни в одном учебнике истории, потому что красная армия - самая доблестная и честная армия в мире, самая лучшая армия...
   Оно, в принципе, так и было, если бы не некоторые граждане, как в каждой семье не без урода, так и в советской армии были свои мародеры и насильники.
   А вообще, не мне судить, меня там не было, своими глазами я не видела и свечку не держала.
   Я не осуждаю конкретно советскую армию, нет. Я осуждаю отдельно взятых людей, сволочей и бескультурье, которые, как ложка дегтя, портят всю бочку меда.
   У медали всегда две стороны.
   Нет идеала, нет очень хорошего и слишком плохого, есть растворившиеся друг в друге качества и чувства.
   Храбрый человек, с которым вы прошли бок о бок всю войну, оказался предателем.
   Адольф Гитлер, который посылал на смерть миллионы своих немцев, никогда не обижал животных, и в его доме жили шесть собак и одиннадцать кошек.
   Вы промокли под дождем, а где-то за много километров от вас под этим же дождем растут первые посевы.
   Я закрываю глаза, и дождь стекает по моим щекам.
   Это уже не дождь, Ева, не обнадеживай себя.
   Признайся себе, что ты снова плачешь, причем сама не зная почему.
   Признаюсь.
   Кто-то кладет мне руки на плечи, и я накрываю их своими ладонями.
   -Валик? - шепчу я, сжимая до каждой косточки знакомые руки, и он, далеким-далеким голосом, сквозь пелену дождя отвечает мне:
   -Да.

***

   Я открываю глаза и вижу перед собой мешки с песком, много мешков, положенных друг на друга в несколько рядов.
   -Пригнись! - кричит где-то совсем рядом Валик, и я послушно утыкаю голову в землю.
   Граната разрывается далеко, но нас накрывает мелкими камнями и на голову мне сыпется песок.
   Моя рука сжимает автомат: один палец на курке, другой поддерживает приклад. Трех остальных нет. Я с удивлением разглядываю черного "калашникова", пока Валик выползает на мешок, и тут с моей головы сваливается каска.
   Я быстро надеваю каску обратно и пытаюсь выползти к Валику.
   -Иди сюда, - говорит он мне и протягивает руку. - Три человека всего осталось. Добьем - можем дышать спокойно.
   Мне хочется спросить у Валика, где мы и что вообще все это значит, но он слишком нервный сейчас, еще пошлет меня ко всем чертям, а мне это не надо.
   -Дай мне оптический прицел, - говорит он.
   Чтоб мне еще знать, что это такое "оптический прицел". Я шарю вокруг себя, но ничего не нахожу.
   -Быстро!
   -Я не знаю, что...
   -Винтовку мне дай, ту, которая рядом лежит, ты что, слепая? - он срывается на крик.
   -Да не вижу я никакой винтовки! - вспыхиваю я.
   -Вот блин... Приподнимись!
   Я приподнимаюсь над мешком, и в нескольких сантиметрах от моей головы просвистывает пуля.
   -Вот, нашел! - кричит Валик. - Она под тобой была... Эй, ты чего?
   Я медленно сползаю по мешку с песком на землю.
   Это - смерть.
   Это - ничто.
   Это - война. Здесь каждый сам за себя и тем, другим, кто по ту сторону дороги , наплевать, разнесла пуля мне череп или нет.
   -Вот уроды!- ругается Валик. - Что, зацепило?
   Я отрицательно мотаю головой и прячу лицо в ладонях.
   -Ты аккуратнее. Тут с жизнью, знаешь, просто расстаться. А сохранить голову на плечах не каждый еще может.
   Он такой красивый в этой круглой каске с винтовкой на плече, смотрящий на мир через маленький кружок оптического прицела.
   -"В этой жизни умереть не трудно, сделать жизнь значительно сложней", - цитирует он, и, поворачиваясь ко мне, говорит: - Маяковский. Владимир Владимирович.
   -Сделать жизнь значительно сложней... - повторяю я. Вторая пуля застревает в мешке с песком и песок сыпется нам на головы.
   Валик по-настоящему сердится и вскидывает винтовку вверх.
   Он целится и нажимает на спуск.
   -Раз.
   Я выглядываю из-за мешков и вижу, как далеко от нас черный снайпер нелепо вскидывает руки и исчезает из поля зрения.
   -Готов, - говорю я и удивляюсь, откуда в моем голосе столько цинизма.
   В ответ нам сыпется град пуль, застревая в наших мешках и просвистывая мимо.
   -Два, - говорит Валик, нажимая на курок, и до нас доносится предсмертный крик второго убитого.
   Я выглядываю в серое пустое поле и слышу, как надрывно кричит пустельга. Остался еще один.
   -Ну что, теперь твоя очередь?- спрашивает Валик, протягивая мне винтовку.
   Я беру ее трясущимися руками и прищуриваю один глаз перед прицелом, но винтовка прыгает у меня в руках, и я никак не могу поймать третьего снайпера.
   -Эх, ты, - говорит Валик, - давай я сам.
   -Нет, - твердо отвечаю я и максимально сосредотачиваюсь.
   Между черными черточками прицела появляется выслеживающий меня снайпер, и я нажимаю на спусковой крючок. Враг падает, поднимая вокруг себя целое облако пыли.
   Это - смерть.
   Это - ничто.
   -Три, - я бросаю винтовку рядом с собой и поднимаю голову в небо, но вижу только посеревшие по краям облака и нависающие над нами горы.
   -Где мы? - спрашиваю я, пихая Валика кулаком в бок.
   Валик вытряхивает из магазина оставшиеся патроны и поднимает на меня удивленный взгляд.
   -Ты совсем одурела?
   -Нет, правда, где мы, Валик?
   Он облокачивается на мешки рядом со мной и кладет моего "калаша" мне на колени.
   -Да нигде. Убиваем людей по заказу выше стоящих, и нашего интереса - никакого.
   -А это что, война? - поворачиваюсь я к Валику.
   Он задумчиво жует травинку.
   -Война... Вроде того. Не знаю.
   -Религиозные войны?
   -Религиозные войны - это Варфоломеевская ночь и все, что последовало после нее. А у нас - борьба за территорию.
   -Зачем? - удивляюсь я. - Ведь это же не нам надо.
   -Правильно, не нам. А мы просто пешки с автоматами и нас много. Не сам же министр обороны пойдет пулять в обнаглевших придурков? Нет. А нас что жалеть - круши, ломай, пока жив. А потом в цинковый гроб и песни над могилой. Песни - за счет заведения.
   -Нет! - кричу я. - Нет! Нет!
   И просыпаюсь.

***

   Мы не можем понять друг друга уже вторую неделю.
   Валик ударился в творчество и пьянство - как же одно без другого?
   Я вообще переживаю период застоя.
   -Рукописи не горят... не горят... - бормочет Валик. - Да горят!
   Он тычет мне в лицо обгорелым тетрадным листком.
   -Горят! Смотри, как хорошо горят!
   Как мне надоели его пьяные припадки... Уже достал меня со своим гениальным сочинением. "Исторический роман, исторический роман"... Писатель хренов.
   Я молча забиваюсь на кровати в самый угол и кладу ноутбук себе на колени. У меня новая методика работы - так проще и мне и клиентам - они присылают мне по электронной почте свои фотографии, а я уже обрабатываю их в фотошопе и пишу портрет не с натуры, а с фотографий. Это не престижно, богатые продолжают ходить ко мне на дом, но так гораздо лучше для очень занятых людей, которым не выкроить лишний час для художника.
   Я захожу в папку с рисунками и среди десятка уставших клиентовских лиц, уныло смотрящих на меня с монитора, вдруг натыкаюсь на вечериночные фотографии того красивого эмача, который стоял у меня на рабочем столе.
   Нет, ну это не я точно скинула их на компьютер. Я давным-давно посмотрела их на флешке и забыла даже про это.
   Опять пьяные остекленевшие глаза девчонок и мой эмачь в обнимку с ними.
   Тупо, тупо, ужасный ракурс, опять ужасный ракурс... Какой идиот фотографировал? Это же кошма...
   Стоп.
   Это действительно кошмар.
   Нет.
   Этого не может быть.
   Я максимально увеличиваю масштаб и молча смотрю на лицо, выглядывающее из-за спины осоловевшего парня.
   На свое лицо.
   Я.
   Худые ввалившиеся щеки - мои.
   Улыбка - моя.
   Сильно прищуренные глаза, так, что левый больше правого - мои.
   Черт.
   И надо же было наткнуться на эту идиотскую фотографию именно сейчас, когда все вроде начало налаживаться. Когда я уже забыла про данное себе слово найти свое прошлое.
   Черт, черт, черт!
   Я смотрю сама на себя, и картинка плывет перед моими глазами.
   Да, конечно, конечно это я, вариантов быть не может.
   Напоминание: Ева, ты поклялась, ты поклялась своими отрубленными пальцами, что найдешь хотя бы могилу сгоревшего по твоей вине парня, ведь это ты сидела за рулем.
   -Валик... Валик, подойди, пожалуйста, сюда.
   Валик посылает меня к чертовой матери, но встает с пола и подходит ко мне.
   -Что? - спрашивает он, дыша перегаром.
   -Смотри.
   Он пытается сфокусировать свой взгляд на мониторе.
   -Ну. Люди бухают. Дураки, потом башка болеть будет и похмеляться придется.
   -Да не в этом дело. То, что бухают, понятно, - терпеливо объясняю я. - Ты посмотри вот на эту девушку. Кто это?
   -Это? Вот эта темненькая? - щурит глаза Валик.
   -Да, она. Кто это?
   Тю! - он толкает ноут так, что тот переворачивается на моих коленях, с размаху садится на кровать и доверительным шепотом говорит мне прямо на ухо:
   -Это ты. Только тсс! Никому!
   -Я? Да, это я, - я пытаюсь не потерять остатки здравого смысла. - А ты только что меня узнал или ты давно знаешь, что это я? Ведь это ты сбросил фотографии с флешки на комп.
   -Да, - признается он, потирая глаза, - я уже давно... уже наверно недели три... это же ты. Я про тебя все-все знаю... с самого начала.
   И падает на подушку.
   -Валик! - тормошу я его. - Валик! Расскажи мне! Расскажи!
   Бесполезно. Теперь до утра не проснется. Всю ночь ему будут сниться мемуары испанской иммигрантки Амено, из-под Апартадо, Испания, которая успешно бежала от родных ромалов и неизвестно каким макаром появилась в России. Действие происходит в 1833 году, а дальше...
   А дальше я не помню. Не читала. Да и Валик не дает мне почитать свои творения, а прячет под подушку, где я и нахожу их, пытаясь в очередной раз уложить спать напившегося для вдохновения новоиспеченного Александра Дюма.
   Просыпайся же.
   Я хватаю Валика за футболку обеими руками и со всей дури ударяю головой о стенку.
   -Проснись!
   Он мычит и упирается руками, но глаза не открывает.
   Я снова бью его о стену.
   -Проснись и расскажи мне все!
   Он не просыпается.
   Так повторяется несколько раз, пока я не замечаю тоненькую струйку крови, стекающую по его виску.
   Я аккуратно кладу его на подушку и беру с тумбочки пачку сигарет.
   Она пустая. Ничего, я все равно не курю.
   Боже, Валик, Валик, ты не можешь меня так подставить. Ты кто? Ты мой лучший друг.
   Был.
   Господи, я наконец-то начинаю понимать.
   Тварь.
   Я со всей силы сжимаю сигаретную пачку в кулаке.
   Ничтожество, жалкий ублюдок, пользовавшийся моим гостеприимством, а впоследствии моей привязанностью.
   Сука, смазливая сволочь, использовавший меня в своих целях. А я его любила, как только ревностный христианин может любить своего бога, да, он мне был очень нужен. Он сделал так, чтобы я в нем нуждалась, а на самом деле оказался оборотнем..как это...есть оборотни в погонах, а он...
   А он просто подонок, нагло пользовавшийся моим беспамятством.
   Ничего, ничего, Валентин, я еще вспомню все, я теперь буду идти к своему прошлому семимильными шагами и ты больше мне не указ.
   Я так верила тебе.
   Я так слепо слушалась тебя.
   Если у тебя хватило совести бросить собственного отца без крыши над головой в парке, в то время как ты пил водку на обрыве в этом же парке, то кто ты после этого?
   Если у тебя хватило совести использовать девушку-инвалида для того, чтобы поселиться в ее квартире, то что же я от тебя тогда хочу?
   Ты преуспел, поздравляю.
   Я с ненавистью смотрю на распростертое тело Валика, но ненависть моя - притворная.
   Все, что я только что сказала - это неправда.
   Наволочка под Валиковой головой темнеет от крови.
   Я снова поднимаю его над подушкой за футболку и снова с размаху бью головой о стену, а потом прижимаю разбитую голову к себе, и по щекам моим стекают горячие, как кипяток, слезы.
   Прости меня, Валик, прости меня, как я вообще могла на тебя такое подумать? Прости меня. Если ты давно знал, то этому найдется какое-нибудь объяснение: не хотел меня расстраивать, сам до конца не выяснил ничего, хотел мне позже рассказать... Прости меня, ведь мы любим друг друга и нам надо всегда быть вместе, даже если ты меня предашь, я все равно пойду за тобой. Сначала отомщу тебе, а потом пойду за тобой.
   Прости меня.
   Моя рубашка пропитывается кровью, и я больше не могу сдерживать себя.
   Я начинаю орать, громко, в голос. Лучше выкричаться сейчас, чем подавлять в себе крик.
   А потом я забываюсь.
   Просыпаюсь я лежа рядом с Валиком и не сразу понимаю, что произошло. Потом все вспоминаю: разбитая голова, предательство, смятая пачка "Капитана Блэка"...
   Валик сначала слабо, а потом все сильнее начинает отталкивать меня руками.
   Я кладу его на подушку и глажу ладонью лоб.
   Он отталкивает мою руку.
   -Скажи, - шепчет он растрескавшимися высохшими губами, - скажи, я когда-нибудь бил тебя?
   Я мотаю головой из стороны в сторону и размазываю слезы по щекам.
   -Не бил... - он пытается улыбнуться и оборачивается на кровавое пятно на подушке. - Не бил...
   И резко выбрасывает кулак вперед.

***

   -Идиоты. Мы с тобой просто идиоты.
   Я согласна. Мы действительно идиоты.
   Я вытираю кровь с лица, а Валик завязывает узелок на обмотанной вокруг головы повязке.
   -Прости меня, - одновременно говорим мы друг другу и смеемся. Как я могла час назад подумать, что этот человек, который вытащил меня чуть ли не с того света, безразличную ко всему и проводящую свободное время дома за холстами с недописанными портретами толстых чиновников, может предать меня? Как я только могла подумать?
   -Мы уже второй раз родственники на крови, - смеюсь я, прикладывая холодный комок ваты к разбитому носу.
   -Прости, что ударил. И прости меня за то, что сразу ничего тебе не сказал, - он, виновато улыбнувшись, посмотрел на меня и протянул руку к тумбочке, но вместо сигаретной пачки нашел смятый комок картона.
   -Там не было сигарет, - говорю я. - Так, а что еще про меня известно?
   Валик вынимает новую пачку из кармана висящих на стуле джинсов, щелчком выбивает сигарету, подкуривает, и, глубоко затягиваясь, выпускает дым кольцами к потолку.
   -Нам с тобой надо будет сходить в одно место, там посмотришь. - он стряхивает пепел на пол. - Завтра пойдем.
   -Не хочу завтра! - неожиданно для себя выкрикиваю я и прижимаю Валикову руку с сигаретой к кровати. - Если идти, то сегодня.
   -А потерпеть? Никак? - он безуспешно пытается освободить плененную руку из-под моей железной хватки. Умею же быть сильной, когда захочу.
   -Никак. Это касается меня.
   -Уже поздно просто...
   -Плевать.
   -Хорошо, хорошо, - сдается Валик, получивший, наконец, доступ к сигарете. - Только потом не ной, что тебе страшно.
   -Я разве когда-нибудь ныла? - спрашиваю я, просовывая ногу в узкую штанину.
   -Да кто тебя знает?! Вы, девки, такие - вроде ничего, а потом в самый ответственный момент...
   -Я не такая, - перебиваю я.
   -Ну, ладно, - он приподнимется на кровати и тут же падает обратно на подушку. - Черт, вот башка болит! Наломала же ты дров.
   -Прости, - в который раз извиняюсь я и протягиваю руку Валику. - Вставай. Пошли.
   -Пошли, пошли, - кряхтит как старик он и с надеждой спрашивает: - Может, все-таки, завтра?
   Я молча тащу его за собой и выбрасываю на лестничную площадку.
   -Вперед.

***

   Действительно, идти надо было утром.
   Я еще смеялась, когда Валик брал наш потрепанный старый фонарик, доставшийся мне от прошлого жильца моей квартиры. Я подшучивала над ним и про себя думала, что он боится заблудиться.
   Да тут можно не то что заблудиться, особенно ночью - тут можно коньки отбросить от страха.
   Мы - на кладбище.
   Валик идет впереди, время от времени оборачиваясь на меня, не потерялась ли я в лесу гранитных прямоугольников.
   Я спотыкаюсь и хватаюсь за холодный мрамор памятника.
   -Аккуратно, - говорит Валик. - Не тревожь их покой. А то приснятся тебе ночью в кошмарах.
   -Бояться надо не мертвых, бояться надо живых, - говорю я и проваливаюсь в какую-то ямку. - Вот черт!
   -Тихо, тихо, - успокаивает меня он. - Мы уже пришли.
   Валик облокачивается об оградку. Я подхожу к нему и прижимаюсь к его худенькой руке.
   Он вынимает фонарик из кармана и спрашивает:
   -Готова?
   -Всегда готова! - отвечаю я, и Валик зажигает фонарь.
   Я сначала зажмуриваю глаза, а потом резко открываю их.
   Луч света выхватывает из темноты кусок гранитного памятника и скользит сверху вниз: приверченный проволокой линялый венок, скромный православный крестик в верхнем правом углу, выцарапанный портрет молодой девушки, имя, даты, потухшая свечка, земля, все.
   -Чуть-чуть выше, к портрету, - прошелестела я, сжимая руку Валика похолодевшими пальцами.
   Он нехотя поднимает фонарь чуть вверх и останавливает его.
   Дежавю.
   Уже второй раз за день я вижу себя со стороны. На этом посмертном портрете я улыбаюсь извиняющейся улыбкой, длинные волосы лезут мне в глаза, а чуть ниже, наконец-то, я увижу то, ради чего стоило жить.
   Мое настоящее имя.
   Я закрываю глаза и медленно вдыхаю ночной кладбищенский воздух.
   Давай, Ева, давай. Это твои последние секунды. Давай, открывай глаза, и ты умрешь. Все, чем ты жила последнее время, больше ничего не будет значить. Давай, умирай, и вместо тебя тут же на погосте родится какая-нибудь Таня, Алина или Наташа - все зависит от того, какое имя будет выдолблено на мертвом граните.
   Умри, Ева.
   Я открываю глаза.
   -Меня зовут Юля, - медленно произношу я в темноту ночи и поворачиваюсь к Валику. - Черт, меня зовут Юля, и мне это нравится.
   Меня зовут Дымкова Юлия Сергеевна. И мне это нравится.
   Я родилась 20 апреля 1994 года и умерла 8 августа 2010.
   Значит, я все-таки Овен. Валик был прав, если учитывать то, что он все знал с самого начала и наталкивал меня на правду обо мне. Я не хотела ее увидеть и услышать, эту правду.
   Боже, это мне всего только... четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать... Всего только шестнадцать лет.
   Как же состарил меня шрам на лице, что даже доктор дал мне девятнадцать? С ума сойти. Мне шестнадцать лет.
   Тут меня осеняет.
   -Валик, - тихо зову его я , чтобы не спугнуть неожиданно свалившееся на голову счастье в виде собственной могилы. - Все, конечно, хорошо. Но кто лежит там?
   Я показываю пальцем вниз черной могильной земли.
   -Антон.
   Мне это ни о чем не говорит.
   -Антон? Кто такой Антон?
   Валик садится на скамеечку и закуривает сигарету.
   -Антон - мой лучший друг. Был.
   -Был?
   -Был. Не повезло парню влюбится в тебя. Не повезло тебе изменить. Не повезло оказаться с тобой не в том месте и не в то время, не на той скорости и не в той полосе жизни.
   Я затаив дыхание, слушаю Валика и боюсь даже пошелохнуться.
   -А потом еще эта амнезия твоя... Что б я тебе сказал? "Получи за Антона"? И вот ты сейчас спросила, кто такой Антон. А ему было семнадцать, и он только начал жить. Ему было семнадцать, и он ни разу не переспал с девушкой. Ему было семнадцать, и он был моим лучшим другом. А теперь он лежит здесь, - Валик пренебрежительно бросил окурок на мою могилу.
   Ему было семнадцать, и он никогда не станет старше.
   Ему было семнадцать, и он лежит под именем Юли Дымковой, под моим именем, в земле.
   -Это тот, с которым я ехала в машине? Тот, которого я пыталась вытащить?
   -Да, ты его сначала убила, а потом пыталась вытащить. Водить надо было аккуратнее. А он умер. Погиб, сгорел, так бесславно, такой талантливый... И ты в этом виновата. Прости, не ты, - успокоил он меня, заглядывая в мои блестящие в свете фонарика глаза. - Не ты. Юля Дымкова виновата.
   Я спрятала лицо в ладонях и заплакала.
   -Ну-ну, не плачь, - он погладил меня по спине, - не плачь.
   -Что он делает там, под моим именем? - злобно спросила я, почти ненавидя этого противного Антона, из-за которого все рушится, как башни-близнецы Всемирного торгового центра.
   -А что? У него и родственников не было, похоронить некому. А он так обгорел, что не опознать было, кто это - парень или девушка. Твои родители очень уж убивались. А мне все равно, как его там назвали, главное, что это он.
   Я заорала, громко и по-дурацки на все кладбище, а потом сама себе дала пощечину со всей дури и успокоилась.
   -Я к тебе очень привязан, правда. Зачем мне тебе мстить? Мы же не дети какие-то.
   -Да ладно, не оправдывайся. Столько вместе пережили - неужели ты все это забудешь из-за какой-то дурацкой мести? Я люблю тебя, Валик, - призналась я, нервно комкая край своей рубашки.
   -Я тебя тоже люблю.
   Мы понимали, о какой любви говорим, не о высоких романтических чувствах, а о долгой, воспитанной на взаимопонимании, дружбе и привязанности, мате и обидах, любви, дружественной любви, самой крепкой и лучшей на свете.
   -Флешка была Антона. И фотография на твоем рабочем столе - тоже он.
   Я вспомнила милого эмача, смотрящего грустно в небо на моем мониторе.
   Значит, это у него я отобрала жизнь.
   Ну, прости меня, Антон.
   ...Мы с Валиком проговорили до рассвета, а потом заснули, лежа рядом поверх ровного как постель камня.
   Спокойной ночи, лежа на могиле.
   Покойся с миром.

***

   Я открываю глаза и вижу его.
   Это он.
   Я узнаю его.
   Он сидит на корточках перед моей могилой и тушит окурок о камень.
   Я узнаю его. Я наверно, узнала бы его из миллиона людей.
   Валик мирно храпит рядом со мной на лавочке, а он, почувствовав мое движение, повернулся ко мне.
   Мы похожи. Мы - одно лицо.
   Мое дыхание.
   Взгляд.
   Наши глаза встречаются, и я смотрю в черную пустоту его зрачков.
   Он не торопится встать и подойти ко мне, поэтому я первая подхожу к нему и касаюсь его руки.
   -Ты вернулась с того света, - говорит он и сжимает мою ладонь в своей.
   -Да.
   -Но это не можешь быть ты. Нет, - он качает головой - нет, это не ты.
   -Не знаю, я или нет. Не могу объяснить. Простите меня.
   От него пахнет слежавшимся табаком и легкими как морской ветер духами. Я закрываю глаза и пытаюсь раствориться в этом таком родном, пробивающемся даже через амнезию, запахе.
   -Закати рукав, - вдруг говорит он мне, и я непонимающе смотрю на него.
   -Ну же, закати рукав, - он дергает за мою рубаху, и я дрожащими пальцами, как законченный наркоман, рву рукав вверх к локтю.
   -Правую руку.
   Я послушно протягиваю ему свою правую руку. Сейчас он достанет из кармана шприц, воткнет мне в вену иголку и впрыснет в кровь все пять кубов обжигающе горячего героина...
   Он проводит своими пальцами по моей шершавой от растворителя коже и останавливается на запястье. На маленьком шрамике, идущем от края ладони до середины запястья, почти незаметном, белая рельефная полосочка на потемневшей от въевшейся краски руке.
   -Откуда это у тебя? - спрашивает он, и я удивляюсь, что его интересуют не ампутированные пальцы, а маленький шрам на ладони.
   -Не помню.
   -Совсем не помнишь?
   -Нет.
   Он улыбается и проводит пальцем по очертанию шрамика.
   -Тебе было три года, и я тогда курил "Приму". Такие бронебойные сигареты без фильтра, их когда до конца докуриваешь, всегда губы обжигаешь. И мы сидели с друзьями в моей мастерской, разговаривали, пили, и ты была с нами. С тобой всегда все няньчились.
   Я любуюсь на его длинные ресницы со светлыми кончиками и знаю, что точно нарисую их, не сегодня, так завтра, но нарисую.
   -Маленькая ты была такая хорошая... Тебя все любили. Ты росла жутко любопытной, и всегда могла всунуть свой нос не туда, куда надо. И в тот вечер тебе тоже понадобилась зачем-то моя сигарета. Ты крутилась вокруг меня, а потом я нечаянно взмахнул рукой и попал самым огоньком тебе в запястье. Ты так орала... А потом все зажило и только этот шрам остался.
   Боже, мне было три года... Неужели когда-то такое было? Для меня жизнь началась с девятнадцати. Точней, с шестнадцати лет.
   Я смотрю на свое запястье и чувствую, что наверно у каждого кусочка моей кожи есть своя история, и она оживает картинами в памяти под низким, пропитанным сигаретным дымом, голосом этого человека.
   -И на подбородке у тебя тоже шрам - ты упала с горки и рассказывала потом, через неделю после снятия швов, как через дырку в коже тебе в рот попадал песок и хрустел на зубах.
   -Фу, - я скривилась и прикоснулась к еле выступающему шраму на своем подбородке.
   -Юлька-Юлька, - вздохнул он, - я и не думал, что ты умерла. Ты не такой человек, чтобы умереть.
   -А какая я была? - спросила я, прижимаясь поближе к нему и вцепляясь пальцами в рукав рубашки.
   -Другая. Не такая, как теперь.
   -Почему?
   -А почему ты не сказала нам, что жива? - сдвинул брови он.
   -Я не знала.
   -Не знала, как нам сообщить?
   -Не знала, жива ли я.
   -Как это? - удивился он.
   -Не знаю. Я была Евой.
   -Какой Евой?! Что ты несешь?
   -Такой глупой и странной. Прости, если можешь.
   -Конечно, могу, - улыбнулся он, щелкая зажигалкой: навязчивые движения, дурная привычка. Тоже люблю клацать без надобности зажигалкой, Валик всегда ругался, что так выходит весь газ.
   Я прижалась лбом к его плечу.
   -Я просто ничего не помню. Ничего-ничего.
   -Я понимаю. Только как ты меня узнала? - он водит пальцами над огнем и не обжигается. Как так можно? Я не умею.
   -Шестое чувство, - пожала плечами я.
   -Ладно. Если ты все забыла, мы тебе не нужны. У тебя новая жизнь. Я пойду.
   -Нет, не уходи, - вцепилась я в него руками.
   Он высвободился, и, втоптав окурок в землю, медленно побрел в сторону выхода.
   Боже, куда же ты уходишь?
   Ведь я только-только тебя нашла и сразу же теряю.
   Не уходи.
   Не оставляй меня.
   Ведь мы с тобой так похожи, прямо одно лицо.
   Папа.

***

   В мастерской полный бардак.
   Пахнет спиртом.
   Кажется, мы что-то отмечали.
   Валик?
   Столько вопросов и ни на один нет ответа.
   На только что законченном портрете Насти, молодой девчонки, приславшей мне свои фотки по интернету, красуются яркие масляные пятна.
   Бедная Настя.
   Кто это сделал?
   -Ты.
   Я поворачиваю голову и вижу развалившегося на стуле Валика.
   -Ты сделала, - еще раз повторяет он, и наливает себе водки в стакан.
   -Я говорила вслух?
   -Иногда с похмелья и не такое можно, - качнул головой он и выпил свой стакан до дна.
   -Зачем?
   -Что "зачем"?
   -Зачем я испортила портрет? На меня как-то не похоже... Я даже пьяная такого не вытворяю.
   -А, портрет... Ты сказала, что это ничего не значит, что жизнь дана для того, чтобы создавать и уничтожать, что ты что-то потеряла и снова приобрела, и снова потеряла. Еще скажи, что ты ничего такого не говорила.
   -Нет, говорила... - медленно произношу я и потихоньку вспоминаю: кладбище, Антон, папа. - Говорила.
   Мы всегда что-то теряем, всю жизнь теряем.
   Я со злости ударила кулаком по коленям.
   Ну почему?..
   Я такая неудачница.
   Всегда старалась быть лучше.
   У меня была мечта, самая сокровенная, за которую я бы отдала все, что у меня есть. Я бы отдала всю жизнь за минуту счастья с любимым человеком и родителями, которых не знала. Я готова была заплатить свою душу за любовь.
   Над обрывом я написала на листике бумаги свое желание и бросила вниз.
   Лети, мечта, сбудься, я прошу. Я прошу бога, черта, я прошу кого угодно, только бы я хоть немного побыла счастливой. Я готова отстоять всю проповедь в церкви, я готова лить свою кровь в пентаграмму, я на все готова ради мечты.
   И вот она почти что сбылась, моя мечта, только почему-то не так, как мне хотелось.
   Я выпустила ее из рук.
   -Ненавижу! Ненавижу себя! - срывающимся голосом произношу я.
   -Ты сумасшедшая, - говорит Валик. - Который раз в этом убеждаюсь.
   -Не надо. Оставь меня, пожалуйста, в покое. Я жить не хочу.
   -Сколько раз мне еще умирать, чтобы ты жила? - смеется Валик.
   -Без тебя мне этот мир не понять, не понять без тебя, - вспоминаю я песню.
   Я падаю на кровать и начинаю неудержимо смеяться.
   Как хорошо, что я все-таки не одна, что я кому-то нужна.
   Валик обнимает меня и дышит мне в ключицы.
   Как хорошо.
   В прихожей раздается звонок.
   -Клиент? - спрашиваю я сама у себя и встаю с кровати. Это может прийти Настя. Черт, а ее портрет испорчен.
   Медленно доковыляв до двери, я открываю ее, по ходу придумывая, как оправдаться перед Настей и вижу перед собой папу.
   Папу и какую-то женщину с ним рядом. Надо полагать, мою маму.
   Не чувствуя под собой земли я сползаю по стенке.
   Папа.
   Мама.
   Неужели?
   -Собирайся, - говорит папа. - Пойдем.

***

   Прошло три месяца.
   Что я могу сказать? Прошло три месяца, а в квартире такой же бардак.
   Паутина и пыль.
   Все те же разбросанные картины.
   После ухоженного маминого домика эта квартира кажется просто свинарником.
   А, все равно.
   Я только что сбежала из дома, бросила мать и отца.
   Больная.
   Я сбежала из дома, потому что надоело. Просто надоел этот надзор, ведь они так боялись потерять свое нежданно обретенное счастье. Надоело грустить. Надоело ночами сидеть в тупорылом интернете. Ведь все эти интернетные друзья мне совсем не друзья. И мама с папой оказались не больше чем благодетелями. Я изменилась. Я не такая Юля, какую они знали и любили.
   Я бросила мать и отца.
   Я променяла их на эту двухкомнатную квартиру, где полный бардак, пыль, но столько добра.
   "Ведь эта тихая квартира,
   Где подоконники в пыли,
   Поверь, намного больше мира
   Хотя и меньше всей Земли"
   Я променяла их на Валика.
   Валик на самом деле - плод моего больного воображения.
   Галлюцинация искалеченного сознания.
   Бред.
   Я бросила мать и отца ради этой галлюцинации.
   Сбежала из дома.
   В квартире тихо, и она была закрыта на все замки.
   Даа, а раньше я и не замечала.
   Валик невесом.
   Ангел он, демон, или просто мое воображение - я не знаю.
   Мне все равно.
   Это моя жизнь.
   Я люблю ее такой, какая на есть.
   Я тихо ставлю сумку на пол, чтобы не поднять облако пыли, шагаю в комнату, включаю свет и облокачиваюсь о стенку.
   Комната пуста.
   Ничего нет.
   Он исчез.
   Неужели???...
   Закончился бред.
   Я в отчаянии сползаю по стенке на пол и закрываю лицо руками.
   Как жаль...
   И в этот момент кто-то кладет мне руку на плечо.
   Я улыбаюсь сквозь ладони и, не поднимая глаз, шепчу:
   -Я вернулась.
   Валик.
   Я вернулась.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"