И боюсь слова теперь, выдаст меня оно, как язык выдал сердце.
Время люди вынули из вещей, а себя из цветочных почек.
А искать внутри - искать пустоты, но так искать нечего.
Весной высевают просо, а сердца срез - кусок мяса.
Можно ли верить любовнице с пустым ртом?
(У меня только есть, что мой голос.)
А голос - как вода, заполняет только те формы, что есть.
- Текст в рудиментарном растворе! - Рафаэль выпустил страничку из глаз, водрузив на нее бокал с вином:
- Боги заменят твою голову на щучью.
Я послала его подальше. Звездный салон Рафаэля не развалится, если в этот раз он не получит от меня новой проповеди. Он ретировался:
-- Твой ум стал мозгами декоративной рыбы. Любовный маразм!
Рафаэль, владелец салона чревовещания, мой божественный работодатель. Впрочем, какой он работодатель? Я знаю его так давно. Когда-то мы даже вместе снимали комнаты в одном доме. По вечерам он встречал меня в своих покоях (энергично оклеенных звездами из фольги), церемонно усаживал в кресло, заваривал таинственный напиток, от которого меня бросало в жар.
-- Твое имя Анхет! - вычитывал Рафаэль глядя на остатки кофе, размазанные по блюдечку. Он подносил блюдце к самым глазам, видел там фигуры. Фигуры двигались, и вещали.
-- Анхет! - соглашалась его сентиментальная душа. - Анхет!
Фигуры продолжали двигаться, он смотрел на них своими подкрашенными глазами, дышал, шептал, впадал в транс. Я уходила смотреть новости.
Декоративная рыба висела на стене где значилось - Рыба Молот.
Действительно, откуда ум у молота?
Мы сидели в баре - свободных столиков не было. По случаю торжества Рафаэль нацепил свой парижский пиджак, лаковые туфли и блестящие носки. Пальцы в кольцах.
-- Знаешь, лучше бы ты был в робе.
-- Бесцеремонная женщина! - он положил оба локтя на стойку и чуть не опрокинул бокал с вином. - Здесь положено быть консервативным! Позволь!
Он взял мой бокал и вылил его содержимое к себе. Потом все это выпил.
-- Я имел в виду консервированным. Боги простили тебя. Боги прощают нелюбимых!
Он взял меня за руку и больно ущипнул. Я забрала руку. Торжество сегодня было обычным - от меня ушел человек, за которого я вздумала выйти замуж.
Обнаружив в себе речь, Рафаэль патетически встал:
-- Я все могу понять! - он махнул рукой. - Я могу понять нежелание, неработу, нерассвет, нежизнь. Только разговоров о разбитых сердцах я понять не могу!
-- Кто он? Он мыл ноги прорицателю Соломону? Он свергал рыцарские мельницы? Он жег огонь вселенского счастья? Почему женщины так безмозгло влюбляются?
-- Salesman! salesman, (с маленькой буквы! презрительно!) Паразитический элемент! Бездарие! Ты же потеряла способность видеть, Анхет! Любовь - это небесный подход! Лестница! Венец красоты и знания! И кто же, скажи мне, кто стоит у венца твоего абсолютного знания? Salesman! Четыре класса образования, рекламный продукт!
Он наклонился прямо к моему лицу и тихо добавил:
-- А справа у него золотой зуб. Я видел.
-- Замолчи. Ты не понимаешь... Я теперь не смогу одна...
-- Анхет, ты изводишь себя! - он снова сел и обнял меня за плечи.
- Что толку в твоем исчерпанном теле? В твоей предметности? Ты только покрываешься прыщами! Посмотри на себя - ты плохо выглядишь! - он протянул мне губную помаду. - Руж? Бордо?
Я отмахнулась.
-- Твой путь осеян звездами! Ты на пороге открытий! Ну что же мне сделать для тебя? Превратиться в корову со сверкающим лбом? Молодой человек! - Рафаэль обернулся и закричал проходящему официанту. - Достаньте нам липкой ленты - мадам в нужде!
-- Мы будет клеить твое разорванное сердце!
-- Рафаэль, отвези меня домой. Я не могу больше..
-- Мешки из слез шить торопишься? Страдать младенческой недостаточностью? Поверь в людей!!! Люди живут и люди умирают!
-- Что ты говоришь!
--Твой salesman как и все остальные страдал припадком чувств.
-- С тобой нельзя говорить серьезно.
-- Со мной нельзя говорить вообще. Я не говорю. Я пою.
Принесли изоленту.
-- Спасибо, юноша! - Рафаэль погладил официанта по руке и слегка пожал ее.
Тот одернул руку и заторопился, ничего не ответив. Больше он к нам не подходил.
-- Видишь, насколько в них сильны предрассудки. Люди - не боги! Все они полны смерти.
Он еще долго говорил о всевышних, постепенно впадая в пьяный раж, однажды даже выразился по-гречески, обозвав бога пожирателем. Мне нравилось, что он называл меня Анхет. Я думала, что может, лучше быть Анхет для нереального Рафаэля, который красит ногти, носит парик, пользуется косметикой... Я разбила кувшин будущего мужа, он перестал быть моим будущим мужем. Он заставил меня съесть один из осколков. Фамильные кувшины не склеиваются. Неужели это реальность?
- Я вылечу твои раны и найду твою любовь, - Рафаэль расползался по стулу. - Завтра! Завтра ты обретешь морально-финансовую поддержку и сердечный бальзам! А мужи пусть едят фамильную керамику! Букв у нас много!
Он поцеловал меня в губы. - До ю лав ми?
1.
На следующий день я явилась в его салон к полудню, как и договаривались. Рафаэль курил в кресле, балансируя тонкую сигарету между указательным и средним пальцами. Халат свисал с его худого тела увядшими цветами, руки были однажены до локтей, ноги босы. На груди крупно блестела золотая цепь. Он выглядел потухшим, как разбитая женщина. Сеанс только что закончился, но в соседней комнате еще сидели люди, приходя, как говорил Рафаэль, из других в себя.
-- Его имя Осирис, - сообщил он мне. - Подожди, пока он сам войдет сюда. Вот, набрось.
Он кинул мне кусок прозрачной голубой материи, которой велел накрыть голову и лицо. Я послушалась.
Через время люди стали входить в комнату для прощания. Рафаэль бормотал какие-то куплеты, дотрагивался до них своим жезлом (пальмовой веткой), чем-то мазал им веки. Люди кланялись, целовали ему руки и прощались единственным словом - мирари.
На меня никто не обращал внимания. Я думала, как при посвящении в свой совет, Рафаэль так же 'склеивал мое видение', чтобы потом невнятно причитать над школьным учебником истории - трупом древнего Египта. Потом он торжественно оперировал книгу, извлек мифологический орган, и преподнес его мне для оживления. Я стала его конфидециальной секретаршей по списыванию биографий святых. Рафаэль использовал биографии на своих клиентах, но сам писать не мог, потому что, как он говорил, грамота его была священной, и выражался он иероглифами. Иероглифы были правдой, они ничего не фиксировали и ничего не значили. А трупы истории оставались для смертных.
С тех пор на шее у меня болталось конопляное ожерелье.
Последним вошел мужчина с лицом, на котором кроме толстых щек и очков ничего не было. В руках он держал какой-то мешок и торбу из грубой полотняной ткани. Рафаэль сложил торбы рядом со мной, снял с мужского лица очки, смазал веки, приложился рукой к его лбу и торжественно пробормотал:
- Останьтесь с нами, Осирис!
Мужчина поклонился и тяжело дыша, приземлил себя у моих ног. Кажется, обряд был ему знаком. Когда Рафаэль встал, поднял обе руки вверх и крикнул:
-- КА!
он тихо ответил:
-- ка.
Потом снова начались причитания. Рафаэль закружил по комнате как журавль, закурлыкал, размахивая цветастыми рукавами и забрызгал слюной и пылью, откуда-то достал потрепанную красную шапку с белыми перьями и водрузил ее на мою голову:
-- Восстань, Анхет!
Я поднялась.
-- Нам известно, что Анхет есть только земное продолжение Осириса! Временное его лицо, воскресшее перед уходом в царство мертвых! Воскресшее для любви между луной и землей, в пять добавочных годовых дней, когда ибис из звуков являет формы!
Сидящий внизу мужчина зашевелился. Из своих торб он достал небольшой ударный инструмент и теперь протягивал его мне. Инструмент был похож на подкову, к ней по нитям тянулись крошечные металлические полумесяцы. Касаясь друг друга, они издавали тонкий, очень красивый звон. Я приняла инструмент и зазвонила...
Потом Рафаэль снова терзался, падал на колени, бормотал на своем несмысленном языке, изредка, правда, прерываясь для указаний: я была посажена напротив мужчины, мужчина пил какую-то жидкость, я снова играла на инструменте. Мой напарник был словно сфинкс из песка - от рассыпался всем своим большим телом от дрожи, вздыхал, охал, капал потом, но при этом глаза его ничего не выражали, как будто были пришиты к этой живой телесной массе.
В заключении белая шапка перекочевала на его голову, Рафаэль поцеловал каждого из нас в губы и направил ко мне домой. Потом он снова ушел в словестную невозможность, и добиться от него чего-нибудь человеческого было уже нельзя.
-- Вы же понимаете, что я никакая ни Анхет, - начала дорогой я. Честно говоря, с самого начала мне было тошно от этого спектакля.
-- Я знаю, - согласился мужчина (шапку свою он так и не снял). - Но это не имеет значения. Вы говорите о наших внешних жизниях.
-- Да черт возьми, нет! Нет конечно! Вы не понимаете, я знаю Рафаэля уже шесть лет!..
-- Понимаю. Шесть лет, двадцать восемь десятков недель, девяносто тысяч дней, шиесть миллионов часов....
- Только мы тоже знакомы... Он - бог, Рафаэль, Вам это известно?
-- .. Знаете что. Я не учавствую в этих ваших.... Постановках.... Давайте, я отвезу вас домой.
-- Мне нельзя. Я подготавливаю себя к следующей ступени-и лестницы и потому вынужден обрекать существо на трудности. А Вы - доверенное лицо.
-- Я?!!!
-- Вы не переживайте. Я у Вас буду проживать. Я буду проживать и платить Вам за дом. Рафаэль сказал, Вы нуждаетесь.
-- ??
- Мне Рафаэль об этом не говорил.
-- Если Вам полезно рационализировать, позвольте мне назвать себя Вашим родственником!
-- Вы что собираетесь жить у меня?
-- У вас, с вами, для вас, как угодно. С вами. Мы будем с вами жить у вас. При вас, на вас, за вас, для вас. Вас как зовут?
Он сумасшедший.
-- А мое имя Осирис Асар Юнифер, но вообще оно никому не известно, так что зовите меня просто, как хочите.
Так мы доехали до моего дома. Я взяла деньги, стала показывать ему свою квартиру. Действительно, какая разница, если он станет здесь жить? Мой любимый оставил меня даже без своего полотенца. Есть такие люди, которые любят буквальность и уходят с концами, унося с собой все. Сколько же ему лет? У него такое лицо, будто после сорока оно только меньшилось, приближаясь к новорожденному.
-- Моя точный возраст две тысячи сорок восемь лет, семьсот двадцать четыре дня, триста двадцать минут и четверть секунды! Если Вам полезно рационализировать, я Вас младше и старее.
Посетители рафаэлевского салона вообще страдают бессмертием. Впрочем, имеет ли это значение?
Из двух комнат он выбрал боковую, и в тот же день мы вынесли из нее всякий хлам, книги, письма, я расстелила ему матрас, дала свое полотенце, зубную щетку, мыло.
Может это и к лучшему. Денег у меня на этот момент не было.
-- Как же вас все-таки зовут? - спросила я его за ужином.
-- Для Вас, значит? По-настоящему?
-- Как угодно.
-- Клин. Зовите меня Клином.
С утра мне пришлось пойти в хозяйственный магазин и купить ему цепь. Он настаивает на цепи, говоря, что таковы условия его новой жизни. Я выбрала дешевую, золотисто покрашенную с продолговатыми кольцами. Клин очень ловко повязал ее вокруг своей шеи, лег на матрас и сказал:
-- Вот теперь я счастливия.
Потом он запел:
-- Иди ко мне, моя Анхет!
Я хлопнула перед ним дверью. Он сумасшедший.
2 (а).
Рафаэль успел посчитать, что через полгода, после всех издержек, от моего квартиранта останется сумма, достаточная для оплаты настоящих секретарских курсов. Потом я смогу оставить его контору, устроиться на нормальную работу, переехать в новые квартирные условия.
-- Только скажи мне честно - вы спите вместе?
-- Что?
-- Ты брошенная женщина! Тебе нужна упряжка!
-- Рафаэль, займись своим делом.
-- Жизнь есть плотное общение тел! Боги гневаются!
Моя красота - красота ядовитой ягоды! - ответила я ему. Он посоветовал купить меч и кастрировать Клина после того, как тот лишит меня девственности.
Идиот.
Выслал подарочек - джем из крыжовника.
А между тем, несколько дней назад Клин пригласил меня в ресторан.
Он съездил домой, вернулся прекрасно одетым, помолодевшим. Оценил мой внешний вид, достал из кармана обручальное кольцо и надел его на мой правый указательный палец.
-- Вот так совсем хорошо.
Мы поехали.
-- Только Вы не думайте и решайте, что мне хотелось бы стать Вашим близким другом, - по дороге заметил он.
Я рассмеялась:
-- Конечно нет.
-- Мне бы только хотелось, чтобы мы стали другами.
-- Другами? - я снова расхохоталась. Его нечаянная манера перевирать слова очень смешна. - Очень, очень близкими другами?
-- Перекратите дразнить меня. Перестаньте! Вы не имеете права дразнить человека мужчину! И вообще мир!
Это был замечательный ресторан, место, где можно переродиться, переосмыслиться, переесть. Ужин состоял из всех записанных блюд - паштета из печени, супа из сердца, заливного языка, и дессерта в виде крошечных розовых мозгов. Я ела без слов. Клин тоже ничего сказанным не находил, только время от времени брал у меня с тарелки кусочки пищи и отправлял их в себя.
Наконец, за кофе я его спросила:
-- Вы не находите поглощение внутрь внутренних органов несколько неорганичным?
-- Нет, не нахожу, - резко ответил он. - Я нахожу, что Вы ведете себя по крайней мере бестактно. Что Вы молчите?
-- Вы хотите представить себя? - я рассмеялась.
-- Хорошо. Хорошо! Я буду открытым.
Он вытащил из кармана листок бумаги и начал читать с выражением:
-- Моя дорогая. Я не стану прижигать Ваши ступни сигаретными окурками. Я не буду заставлять Вас писать вензеля на столе. Я не спою Вам серенад и не сочиню их для Вас в первый раз. Я не стану молиться Вам. Я даже не изображу из Вас звук, древесный обрубок, который я смог бы хранить. Вы позволите..?
-- Что это такое? - я улыбалась.
-- Перекратите кривляния!- Он скомкал лист и спрятал его обратно в карман. - Я между прочим! Волнуюсь!
-- Если я стану древесным обрубком, - я не смогла сдержать своего хохота, - то Вам придется взращивать на мне отростки! Поливать меня водой, удобрять, посыпать пеплом! Зачем Вам хранить меня?
-- В честь нашей дружбы! - он яростно наколол на вилку последний кусок десерта.
- В честь нашей дружбы! - я потянулась через стол и съела его сахарный мозг.
Сдружились мы очень скоро.
2 (b)
Был вечер.
Солнце спускалось за горизонт медленно, с положенной романтической скоростью. Небо над солнцем было натянуто до предела, казалось сейчас оно лопнет и покажется дыра в бесконечность. Пели механические птицы. Звенели деревья бумажными листьями.
В этой романтической обстановке Клин объяснялся мне в любви.
- Как известно, - читал он с листа, - до времен истории, сознание человека представляло из себя шар, идеальная форма которого позволяла человеку двигаться в любых направлениях.
Люди тогда не испытывали никаких нужд, они были закончены и совершенны, как знание.
Возвысившись над живыми предметами, люди вздумали добраться до неба, населив его прежде богами, но боги, созданные по людскому подобию, воспротивились и разделили человеческое сознание надвое.
Человек перестал различать границы и стал двойственен и зависим.
Но потому, что прошлое он забыть не смог, он обманул себя и поверил в любовь.
Клин отложил лист в сторону и от себя добавил:
-- Теперь я хочу увидеть вас голой.
- Человек - это big bag of skin full of biomolecules - возразила я. - А бог - это запах.
Он пояснил:
-- Будьте добры, снимите пожалуйста, майку.
Я начала медленно раздеваться.
Он принял майку из моих рук и аккуратно сложил ее на пол:
-- От Вас пахнет деревом. Подойдите пожалуйста ближе. Вот так. Теперь джинсы.
Я почти касалась его когда снимала джинсы. Он смотрел на меня, но не реагировал ни одним движением. Так же аккуратно сложил джинсы поверх майки. Потом вытащил сигареты и закурил. Взгляд его сделался каким-то скульптурным. От слабости я опустилась на пол и села рядом с ним, упираясь спиной в кресло.
-- Скажите, а почему вы не носите нижнего белья? - спросил он откуда-то сверху. - Я не знал, что Вы не носите.
-- Да, - ответила я. - Название мне не нравится.
-- Вы действительно пахнете деревом. То ли сосной, то ли кукурузой.
Так прошло некоторое время. Он докурил сигарету и снова попросил меня встать. Я поднялась. Теперь лица на нем не было совсем, зато были очки.
- Ваш пупок проколот серьгой, - заметил он.
-- А вас что, это раздражает?
-- Нет. Меня это не раздражает совсем...
-- Вы позволите мне поцеловать вас в пупок, там где серьга?
-- Целуйте, - ответила я.
Он поцеловал четыре раза.
-- Повернитесь.
Я повернулась. Он снял очки, начал приготовления. Я почему-то вспомнила, как ела сегодня апельсин и аккуратно делила его на дольки. Одна часть оказалась порченной и пахла. Так пахнет определенный вид травы, когда ее только срезали, и она течет сырой белесой жидкостью.
Все происходило медленно, как под водой. Сначала я почувствовала в себе его ступни, по пальцам, потом щиколотки, потом округлости коленей, скользкие, холодные. Мне были неинтересны эти погружения, и я стала развлекать себя размышлением о своем враче. Мой геникологический врач носит яркие галстуки и при экзаменовке постоянно рассказывает о том, как любит салат из морских водорослей. Он ест этот салат как улитка, перебирая своими толстыми пальцами в прозрачных перчатках, ковыряет в тарелке палочками, вытягивает ядовито-зеленые отростки. Мне становилось тяжело, нехорошо. Что-то капало на пол и расплывалось, множилось, как простые формы. Формы эти тащились куда-то в бесконечность, переливали себя друг в друга, ползли по воздуху, по моему лицу, пальцам...
Меня стошнило минут через десять, прямо на пол, когда наконец он оставил мои внутренности, выпав неожиданно быстро, как испуганный головастик.
Я забрала одежду и ушла в ванную, где еще с полчаса смывала желтые апельсиновые жмыхи.