Ника, бывшего солдата, принимавшего в молодости участие в войне, преследуют кошмары. Не может он забыть и армейского капитана, сатаниста-самоучку, лекции которого в свое время произвели впечатление на неокрепшее мировоззрение Ника. Сны и воспоминания солдата яркие, но это - цвет крови. А настоящее - серое и безнадежное. Агрессия окружающего мира вызывает резонанс в искалеченной душе. В определенный момент Ник перестает различать сны и явь, что в конечном итоге доводит его до смерти, после которой он встречается наконец-то с капитаном. Впрочем, реальность последних событий жизни Ника тоже под вопросом.
СОЛДАТ
ПОСТВОЕННАЯ ФАНТАЗИЯ
Война неизбежно сопровождает человечество. Даже, как бы ни цинично это звучало, является основным признаком цивилизации. И не только потому, что войны оставляют самый глубокий след в истории. А еще и потому, что подготовка к войне (человечество к ней готовится постоянно) заставляет интенсивно развиваться все области человеческого бытия от промышленности до культуры - инстинкт самосохранения обладает громадной энергией.
Войны позволяют человечеству омолаживать кровь. Завоевания территорий (только это - сверхцель войны!) сметают с лица планеты нации и порождают новые. Войны очищают человечество от пресыщенности, избавляют от расхлябанности, отвращают от изысков, возвращают к пониманию сути.
На словах никто не хочет войны, но нет человека, который хотя бы раз в жизни не пожелал смерти другому и не был бы готов сам исполнить свой приговор. Неправда, что добро воюет со злом. Добро не воюет. Воюет только зло - само с собой. И эти две категории - белое добро и черное зло - составляют все многообразие мира: разложенный по спектрам белый цвет дает радугу, перемешанные краски дают черный цвет.
Юрий Юлов
...Здесь оставаться нельзя: он слишком много натворил. Самый верный шанс убежать из города - железная дорога. Вокзалы не будут перекрывать специально: на входах и выходах и так стоят постовые, подходы контролируют патрульные машины, перроны прочесывают автоматчики. Все они получат еще одну ориентировку к десяткам других и так же, как все предыдущие, начнут забывать ее после наслоения последующих. Основная примета - зеленая куртка - уже перекочевала из контейнера в мусоровозку и отправилась на одну из многочисленных свалок. "У тебя ничего не выражающее лицо, как у твоей матери", - эти слова отца, навсегда застрявшие в сознании Ника с раннего детства, теперь успокаивали, если в его положении можно было говорить о спокойствии. Итак - вокзал. На этот раз он уйдет, обязательно уйдет...
Ник проснулся в хорошем настроении. Один из многочисленных ночных кошмаров, сопровождавших его много лет, закончился благополучно, что случалось не так уж часто.
Ник гнал "Мустанга-омегу", ни на миг не отвлекаясь от полотна, опасаясь влететь в случайную выбоину на когда-то ровной дороге. Опасение не было боязнью - скорее, рефлексом. Две аварии, в одной из которых он едва не распрощался с душой (или c телом?), два классных, хотя и подержанных автомобиля с вывернутыми передними мостами и искореженными бамперами.
Внимательность не мешала насвистывать в общем-то презираемую, но жутко раскрученную песенку "Девчонки с городского пляжа". Упругий поток воздуха через выбитую любителями чужих автомагнитол форточку трепал седеющие волосы Ника.
Шестнадцатый год в стране шла война, которую Ник ненавидел, в которой не участвовал. Впрочем, официально войной она не считалась и не могла считаться. Воевали все против всех, и каждый вел счет своим победам и потерям. Информационные аналитики старались объяснить населению, что на самом деле происходили "локальные преступления", не решаясь назвать их террором, ибо даже террор имеет практическую цель. Блоки новостей давно не вмещали заурядные убийства и взрывы. Односекундная смерть сотни человек не трогала нервы даже корреспондентам, дающим репортаж с места происшествия.
Однако перед тем как услышать в вечернем выпуске новостей о сошедшем с рельсов поезде, взорванном доме, отравленной питьевой воде в городской системе, совершивших свой звериный ритуал людоедах, детях-заложниках, за день приходилось не раз видеть разбитые витрины, опрокинутые скамейки и урны, нестертые следы мела от контуров жертв. "Нам стало слишком тесно", - утверждали биологи. И им хотелось верить, несмотря на то, что были страны в десять раз перенаселеннее, чем страна Ника. И в них войны не было... Возможно, причина заключалась в том, что большая страна была лишена возможности развязать большую войну. И внутреннее кровоизлияние явилось следствием нереализованного насилия в людских душах.
Да, война должна быть направлена против кого-то и иметь цели. А сейчас люди уничтожали людей, таких же, как и сами; зачастую не из-за куска хлеба или места под солнцем, даже не из-за амбиций. И главное, наверное, было не уцелеть самому, а именно уничтожить другого.
"Мир сошел с ума, - констатировали одни, - Сатана сошел на Землю". "Мир всегда был таким, а Сатана всегда был здесь, - резонно возражали другие. - Просто человеческая натура смягчила нормы поведения до естественного состояния".
Все были правы и неправы одновременно. Людям оказалось достаточно осознать свою никчемность и временность в этом жестоком мире и снизить инстинкт самосохранения, чтобы не щадить единокровных. Формирование массового сознания стерло ощущение собственной неповторимости и личной принадлежности к жизненным процессам и духовности. Привитые стандарты благополучия и стереотипы образа жизни быстро и незаметно сгладили различия между людьми, и, став одинаковыми, они утратили духовную связь с той частью человеческой грибницы, от которой произошли.
Впрочем, все вышесказанное также было не более чем версией, которую можно было опровергнуть внешней очевидностью: каждый имел свой дом, семью, работу; все одевались довольно разнообразно и имели различные интересы и способности.
В молодости Нику довелось участвовать в настоящей войне, когда лидер одного государства объявлял ее лидеру другого, когда собирались войска с обеих сторон и когда врага можно было узнать по нашивкам на маскировочной форме и оружию. Но фронта не было и в той войне. Было уголовное дело под названием "Война", объем которого был близок к объему литературы в приличной библиотеке.
Быстро вторгшись на территорию врага, солдаты его страны потеряли из вида войска противника; и только атмосфера ненависти и обстрелы казарм и блокпостов ни на миг не давали забыть, что война продолжается. Та война дымилась и по сей день, но с потерями в ней давно смирились, как смирились с гибелью в автоавариях, от сердечно-сосудистых заболеваний, рака или гриппа. Туда посылали солдат, заведомо зная, что один из двадцати не вернется. И сегодня эти потери были намного меньше потерь в войне гражданского населения с самим собой - то есть агрессивное молчание средств массовой информации было логически оправданным.
Государство не могло защитить в этой войне своих граждан, так как само состояло из них. Солдаты, бездушные (и зачастую недоученные) роботы с оружием, были бесполезны, потому что враги не были очевидны и врагами были все. Перестрелки в воинских частях и дезертирство с оружием приняли такие масштабы, что, казалось, в армию отправлялись только затем, чтобы получить автомат или связку гранат, остервенело уничтожить вставших на пути сослуживцев и вновь вырваться из осточертевшей казармы на опостылевшую волю.
Попытка укрепления правоохранительной системы привела к тому, что на борьбу с преступностью отправились те же преступники - реальные и потенциальные - и трусы, справедливо полагавшие, что быть в форме и при оружии несколько безопаснее, чем без формы или без оружия. Суды состояли сплошь из взяточников. Ужесточение законов провоцировало на более кровавые преступления, а ухудшение условий содержания в тюрьмах вызывало спонтанные бунты. Увеличение смертных казней приводило к демонстрациям и погромам, грозящим не только вырвать руль из рук власти, но и переломать руки, держащие власть.
Поэтому правители и чиновники стремились максимально обезопасить себя, что удавалось далеко не всегда, так как вирус уничтожения разрастался и в их среде. Публичные самоубийства и убийства в высших эшелонах завораживали и привлекали внимание общественности пару лет. Потом общество решило, что это такое же естественное природное явление, как дождь.
Ник ехал в гости к армейскому другу, с которым не виделся около пяти лет. Тогда они случайно встретились в городе, так сказать, на территории Ника. Они сидели в баре, и Влад, распаляясь, рассказывал, что эти ублюдки-полисмены, прицепившись к неточно оформленному разрешению на въезд в город, отобрали у него почти все деньги, изъяли документы, пару раз врезали дубинкой и вышвырнули из патрульной машины.
- А я ведь бизнес хотел открыть! А еще раз возьмут? - сгноят! Я после их обработки под три статьи подпадаю! И это только потому... - в очередной раз накручивал себя Влад. - А у нас ведь свободная страна! ...А ты не собираешься чем-нибудь заняться?
Ник не собирался. Ему хватало мизерной пенсии, потому что он четко определил, что ему нужно в этой жизни и где брать это "нужно".
Ник помог другу выбраться из города, дал ему газовый револьвер и посадил на попутку. Так они и разъехались: Влад - в небольшой поселок Клиден, Ник - в спальный квартал родного индустриального города, больше известного гигантским заводом по производству скреперов, чем историей.
Машинально засмотревшись на горящую пластиковую урну возле автобусной остановки, Ник чуть не прозевал поворот на Клиден. Пришлось экстренно тормозить. Сзади громыхнула фура-сорокатонка, и в зеркало заднего вида Ник заметил кулак, который выставил из окошка дальнобойщик. Возможно, это был и не совсем кулак - не угроза, а оскорбление. Но когда кабина-дом поравнялась с "Мустангом" Ника, он в качестве ответа и предупреждения направил в ее сторону "Магнум".
От поворота до Клидена было около двухсот километров. Ник и не рассчитывал добраться за один день. Он давно уже устал. Он знал, что шесть часов дороги для него предостаточно. В соответствии со знаком через пятнадцать километров должен был находиться кемпинг, в котором он собирался отдохнуть.
Кемпинг был грязной лужайкой, на которой стояло обшарпанное трехэтажное здание. Как сомнамбула, Ник положил на стойку портье удостоверение и деньги, полез за сигаретами и, по ошибке вытащив пистолет, попросил проводить его в номер...
...Мужчина в мышасто-сером пиджаке нетрезво задел Ника плечом.
- Полегче, маятник!
Мужчина, нет, молодой человек, презрительно ухмыльнулся и показал Нику средний палец.
- Захлопни пасть, урод!
"Все, хватит! Сейчас или никогда!" Ник отчетливо понял, что на нормальную жизнь у него не будет шансов. Его всегда будут оскорблять, избивать, обворовывать, грабить. Может быть, опять бросят в тюрьму, где охранники и заключенные отличаются только формой, но никак не нравами. И даже если удастся дожить до старости, его зарежут возле собственной квартиры, как это произошло неделю назад со стариком-соседом, мудрым и светлым человеком.
Ник рывком развернул парня лицом к себе и вложил в удар всю силу ненависти к этому миру.
- Эй, придурок, так не положено!
Из-за столика поднялась другая ненавистная рожа, очевидно, дружок того мудака, который уже лежал на полу. А может быть, и не дружок, а обычный завсегдатай бара, считавший своим долгом влазить в любую потасовку.
Ник резко направился к этому второму, схватил по пути полупустую бутылку, ударил ею о край стола и дважды полоснул заступника "розочкой" по лицу. Тот прижал ладонь к щеке, пытаясь удержать хлеставшую кровь.
В кафе стало тихо, но пульсация в ушах и поток адреналина в артериях рождали громкую торжествующую музыку.
Ник подошел к прилавку и зарычал на бармена:
- Кажется, ты забыл дать мне сдачу!
- Вряд ли.
Бармен разблокировал кассу и поставил ее на стойку.
- Смотри.
Мысли Ника лихорадочно забегали: что-то неестественное показалось ему в невозмутимости бармена. "Сзади!" - крикнул внутренний голос. Ник обернулся, но встретил лишь недружелюбные взгляды. Полуиспуганные, полупрезрительные. Повернувшись к бармену, он увидел направленный в лицо ствол "Беретты". "Да-да, я упустил, что у него может быть оружие". Ник вытянул вперед руку и бросился на "Беретту" через прилавок, наблюдая, как из ствола медленно выходит пуля, стремящаяся к его переносице. Время почти остановилось; Ник утратил способность двигаться и мог только наблюдать, как свинцовый закругленный цилиндрик сантиметр за сантиметром преодолевает тот путь, ради которого был создан. Вспышку в мозгу он увидел, ужасную боль почувствовал и хруст собственных костей услышал, кажется, раньше, чем его переносица встретилась с пулей...
Сон был плохой, дико болела голова, но Ник оставил портье чаевых даже больше, чем планировал: все-таки довели, уложили и ночью ни разу не побеспокоили. "Твое лицо ничего не выражает, и в этой жизни из тебя ничего путного не получится", - это давило. Но кемпинг здесь ни при чем.
"Ты хороший парень, и по прежним меркам тебе не дали бы пенсию по ранению, но и все обеспечение бесплатное было бы. Однако сейчас уровень требований к здоровой психике снизился. Теперь можешь даже разрешение на оружие получить", - говорил врач. Возможно, если бы у Ника тогда были деньги, так и случилось бы: он оказался бы в одной из лечебниц, где врачи без всяких перспектив до самой смерти пытались бы избавить его от синдрома войны. Но денег было немного, хватило только на оружие и автомобиль. А теперь нужно было ехать в Клиден, чтобы повидаться с Владом.
"Мустанг-омега", стоявший всю ночь у кемпинга, на удивление резво завелся. Дорога была полупроселочная, вихляющая, но глаза и руки быстро привыкли к поворотам и спускам-подъемам.
- Подъем, зеленый!
Ник, уснувший около двух часов назад, с трудом сообразил, что рев сержанта может относиться к нему. Проснувшиеся сослуживцы не рисковали выдать себя лишним шевелением и думали то же самое.
"Подъем, подъем..." - волной сонного эха проплыло в мозгу.
Ник приподнялся на панцирной койке, которая жалобно скрипнула.
Сержант толчком сапога в плечо сбросил его на пол.
- Родина в опасности, а ты здесь розовые пузыри пускаешь!
"Почему "розовые"? - проплыло еще одной волной. Но он уже вскочил и стал навытяжку перед старшим по званию.
- Форма номер один, и строевым - из казармы! - скомандовал сержант. И притворно подосадовал: - Распустились, понимаешь, разнежились, как у тещи на блинах... Я тебя научу любить Родину!
Ник прогрохотал сапогами по сонной казарме под коечную брань: "Оборзели зеленые..."
Летняя ночь быстро унесла остатки тепла с тела Ника.
- На месте стой, раз-два!
Сержант вошел в курилку, большую беседку со скамейкой по периметру и объемным железным чаном, врытым в центре.
- Найти бычок дедушке!
Ник начал рыться в чане, в котором всегда можно было выудить приличный недокурок. Они появлялись не от избалованности, а из-за того, что некоторые офицеры не любили курения вообще и солдатской разболтанности в частности: "Встать! Выбросить сигареты и оправиться! Требуются добровольцы на принудительные работы..." И летели окурки в чан. Сигареты были плохие, табак не догорал.
Сержант просмотрел на свет фонаря три предложенных "бычка". Один забраковал и, растерев пальцами, ссыпал на сапог Ника, второй пристроил за ухом, а третий раскурил.
- Понимаешь, зеленый, это же все для твоей пользы - чтоб службу чувствовал... Дедушке скоро домой, а вспомнить нечего. И бабушка сбежала с каким-то студентиком. Тоскливо... Дежурный лейтенант нажрался с горя и дрыхнет - его жена половину полка обслуживает. А мне службу тяни... Вот так-то, зеленый. А ты говоришь... Чего дрожишь? Замерз? Ну, дрожи-дрожи, не возражаю...
Внезапно напускная усталость сошла с лица сержанта, он быстро выдернул окурок из-за уха и зашипел:
- Садись рядом, прикуривай. Носит его черт...
Когда комбат подошел к курилке, оба вскочили навытяжку.
- Вторая рота? Неуставные отношения, сержант?
- Никак нет! Покурить вышли...
- Солдату - отдыхать, а вам - два наряда вне очереди. Доложить дежурному офицеру. И марш отсюда!
Комбат, держа руки за спиной, направился в сторону темной аллеи, а сержант, отойдя от курилки, злобно прошипел: "Ну, это тебе просто так не пройдет, зеленый!"
Однако в эту ночь больше не беспокоил: сначала опасался, что снова нагрянет комбат, а после, видимо, утомил себя забавами с хозяйством, утехи от которого недополучила "бабушка", и уснул.
Десятки эпизодов, зачастую заканчивающихся не так безоблачно, слились в памяти в сплошную полосу. Были и приседания на одной ноге, которых Ник мог сотворить до сорока, и обмахивания засыпающего пьяного сержанта полотенцем, не говоря уж о каждодневной чистке его обуви...
И был один случай, когда сержант приказал Нику драться "до полной победы" с дружком-однопризывником Владом. Влад был старше Ника года на три. Задержка в призыве объяснялась институтом, откуда Влада вышибли с туманной формулировкой "за несоответствие требованиям". Всегда ироничный Влад, прославившийся среди "зеленых" тем, что сам однажды поднял ночью сержанта, выразив готовность "защищать Родину", не сплоховал и на этот раз:
- А если мы тебе отвесим, сержант?
Сержант перед собранной им публикой впал в бешенство, которое прекратилось лишь с полной потерей сознания. Публика не вмешалась, так как было предварительно заявлено: состоится шоу, ваше дело - смотреть. Все и смотрели, не выражая на всякий случай эмоций и трусливо размышляя: "Может, так оно по сценарию и задумано..."
Через три дня Влад и Ник ехали в вонючем холодном вагоне "добровольцами" на войну: комбат не стал выносить конфликт за пределы части - война стала альтернативой дисциплинарному батальону...
Узенькое шоссе, на котором едва смогли бы разъехаться два грузовика, петляло холмами и перелесками добрые два часа. На окраине Клидена дрались мальчишки лет семи.
Ник приостановил машину:
- Прекратите, чемпионы! Вы мне нужны!
Один из мальчиков, светловолосый, повернулся на голос, а второй, воспользовавшись этим, боднул его головой в переносицу. Не обращая внимания на хлынувшую кровь, первый ударил соперника под сплетение. Ник вышел из автомобиля и направился к ним. На этот раз мальчики разошлись и, шумно сопя, злобно посмотрели на него.
- Я приехал издалека к своему другу, вот только не знаю, где его дом. Может быть, проедем вместе, и вы мне покажете...
- Ты помешал нам, - по-детски звонко, но угрожающе перебил тот, который только что получил в сплетение. - Если ты сейчас же не уберешься со своей долбаной инвалидной тачкой, то тебе придется идти пешком...
- А если ты меня тронешь, - отступая от Ника, лицо которого стало серьезным, даже суровым, продолжил мальчик, - то будешь иметь дело с моим отцом, и тогда вряд ли вообще отсюда выберешься...
Другой мальчик, светловолосый, молчал, приподняв голову и зажав пальцами ноздри.
- У тебя плохое воспитание и не в порядке нервы - так можешь и передать своему отцу.
Ник повернулся и пошел к "Мустангу". Услышав шорох сзади, оглянулся.
Мальчик держал в руке камень.
- А если ты швырнешь камень в меня или мою машину, я сначала основательно разберусь с тобой, а затем с твоим отцом... И не думай, что он круче меня! Впрочем, - поправился Ник, уловив, что юный задира, похоже, идет вразнос, - я могу и не встречаться с ним, а уделать только тебя и прямо сейчас уехать туда, откуда приехал.
Продолжив путь, Ник заметил в зеркало заднего вида, как мальчик выбежал на дорогу и со злостью бросил вслед камень, выждав, чтобы тот заведомо не долетел.
На войне время, проведенное в учебной части, по своей эмоциональной окраске слилось с воспоминаниями детства, не всегда безобидного, но далекого и наивного. Осталось только досадное напоминание в виде засторелого грибка на стопах, который подхватил, когда "старики" менялись обувью с "зелеными".
Здесь, конечно, никто из старших по званию и более опытных бойцов не смел "наезжать" на новобранцев, которые постоянно были при оружии. Но нравы были жесткими, а порядки строгими. Все понимали, что это одно из основных условий выживания.
Никто не знал, во имя чего или в чьих интересах идет война и почему врагов, защищающих свои дома, называют бандитами, а их, вторгшихся на чужую землю, - защитниками отечества. Однако после первых обстрелов приходило понимание, что вопросам этим место в отвлеченной, умозрительной философии, но никак не в реальной жизни.
И все-таки, чтобы в незрелых умах бойцов была ясность, а в душах - уверенность, по штату роте полагался заместитель командира по воспитательной работе.
Кадрового капитана, коему была поручена забота о боевом духе личного состава, по созвучию с фамилией и в соответствии с лекциями бойцы негласно называли "Азазел". Капитан не вдавался в идеологическое обоснование вторжения. Новобранцев он учил буквально всему: как одеваться, как ходить, как есть, пить, спать, дышать, как определять погоду на ближайшее время, как разводить огонь без спичек, как читать следы, как узнавать заминированные участки... Его интуиция, чувство врага на расстоянии были необъяснимы, но когда в них уверовали, необходимость в объяснениях отпала.
Однако иногда Азазела заносило: он забывал, что перед ним двадцатилетние парни, и начинал говорить то, чем было переполнено все его существо.
- Нам говорят, что Бог на нашей стороне. Не верьте. В лучшем случае на нашей стороне - церковь, от которой здесь мало проку. А нательный крест - защита от пули или осколка гранаты более слабая, чем, скажем, заслуженная в бою медаль, прикрывающая сердце. Не говоря о бронежилете. Но одиноки ли мы? Есть ли над нами сила, способная реально помочь? Отвечу: есть. Мы дети Сатаны, он же Дьявол, он же Бес, он же Люцифер, он же Шайтан, он же Вельзевул, он же Азазел и тьма других имен. Сатана вручил нам оружие и сказал: "Убивайте! Раскрепостите свою звериную сущность, отомстите за нанесенные вам обиды! В этом мире есть только один человек, достойный уважения и с чьими желаниями необходимо считаться, - это ты сам. Не слушайте сказок о рае и аде. Неужели вы думаете, что хоть при каком-то раскладе у человека с оружием есть шанс после созданного им ада в жизни попасть в рай после смерти? Вытравите остатки жалости, отбросьте сомнения. Берегите только себя. С восторгом отдайтесь возможности убивать. Во что превращается человек, мучающий свою плоть и обуздавший свой дух? В жалкую убогую тварь, в муху, у которой оторвали лапки и крылья, в безмозглую корову, достойную лишь того, чтобы ее всю жизнь доили и в конце концов зарезали. В борьбе с собой победа невозможна. Вам дарована жизнь, у вас есть характер и разум. Не нужно покоряться несовершенному миру. Он угнетает вас и требует, чтобы вы его за это благодарили. Откройте шлюзы ненависти, ибо нет в человеке силы более страшной и прекрасной; затопите ненавистью все, что вам мешает! И не бойтесь смерти - после смерти мы очутимся в Храме Сатаны! А Сатана - та часть Бога, которая владеет жизнью людей. Бог лишь создал людей, а Сатана их всему научил".
Странное дело, но после таких "лекций" бойцы делались более уверенными в себе, им становилась "до фонаря" ненависть, которая сочилась во взглядах местных жителей, они не боялись каждого придорожного кустика, за которым могли быть враги, не считали дни до возвращения на "гражданку" и не писали туда слезно-сопливых писем.
Капитан, несомненно, был сатанистом-самоучкой. Об этом знали и старшие командиры, и, похоже, командующий группировки. Однако формы работы с личным составом Азазел был волен выбирать сам, а рота была известна как боеспособное подразделение, вылезающее из любой передряги с минимальными потерями. Не было ни одного случая дезертирства или перехода на сторону врага. Случались скандалы, когда зарвавшиеся бойцы могли проехаться на бронетранспортере по рынку или надругаться над местной девчушкой. Но высшее командование всегда выгораживало провинившихся, прекрасно осознавая, что серьезное наказание может снизить боевой дух остальных.
Капитан Азазел был весьма сведущ в вопросах религий, отношений между Богом, Сатаной и человеком. Он мог часами рассказывать об инквизиционных ведовских процессах, об оборотнях, упырях, демонах. Он сыпал датами и цифрами, которые, правда, никто из слушателей в силу некомпетентности не мог ни подтвердить, ни опровергнуть.
А выводы и поучения делал вольно. Его глаза, то потусторонне затухающие, то ярко вспыхивающие, притягивали и подчиняли магической силой. Было совершенно непонятно, как две разных души - воина-практика и одержимого вольнодумца - уживаются в одном теле.
- Будьте ближе к природе. Посмотрите: все сущее приспособилось уничтожать друг друга. Овца съедает траву и сама пожирается волком, которого, в свою очередь, грызут блохи. Те же волки разрывают своих сородичей и даже детей, когда им не хватает пищи. Тем не менее природа вечна в своей сбалансированности. И ни одно явление, ни один из видов живых существ не способны поколебать этот баланс. Но человек возвысился над природой. Он уничтожает ради любви к уничтожению, ради власти над чужими жизнями. Те, кто не склонен к насилию, неспособны себя защитить; эволюция выбивает их, как неподвижные мишени. А человек сильный создал технику, способную размазать весь мир по поверхности планеты, разорвать в клочья материки, и уверенно идет по этому пути. В этом высшее предназначение человечества. А предназначение отдельного человека - власть над чужой судьбой.
Здесь вы властители чужих судеб и хозяева собственной. В гражданской жизни на владение вами будет слишком много претендентов, перед которыми вы окажетесь безмерно слабыми. Воин всегда проигрывает в мирной жизни обывателям. Воина бросает жена, потому что ему досадно разделять ее интересы и стыдно говорить с ней на одном языке. Воина увольняют с работы, так как он не собирается угождать начальству, которое не за что уважать. Воина садят в тюрьму, потому что он не будет терпеть обиды от кого бы то ни было. Воин спивается оттого, что ему негде применить свои природные наклонности: решимость, любовь к риску, способность к перегрузкам. Воин вскоре умирает, так как отведенный ему век короток: он просто не знает, что делать дальше, он не умеет стариться.
Не гонитесь за деньгами. Деньги - мусор. Люди дали им силу своим воображением. Нынешние деньги ничего не стоили сто лет назад и немного будут стоить через сто лет. А чего стоит дом или мост, которые в любую минуту можно сжечь или взорвать, обратив в пепел и обломки? Где, как не на войне, почувствуешь такое наслаждение от простых вещей? Потому что воин ест, будучи каждый раз голодным, засыпает каждый раз усталым. И счастливым, потому что пока жив.
Повторюсь, человечество обречено на самоуничтожение - в этом его предназначение. И когда остатки людей нынешней цивилизации вернутся в пещеры, возьмут в руки дубинки и начнут шить одежду из шкур из одичавших зверей, снова будут верить в солнце, луну, небо, огонь и воду - исчезнет добро и зло, Бог и Сатана сольются воедино, и этот Единый Всевышний будет с умилением взирать на гармонию Природы. Еще запомните: и сейчас у Бога и Сатаны нет противоречий, а есть разные сферы влияния. И нет ничего более опасного, чем оказаться между ними. Тогда к вам будет суров Бог и беспощаден Сатана. А требования Бога столь высоки, что избежать его кары невозможно. А Сатане нужны верные слуги и здесь, и там, в Храме Сатаны...
Капитан закончил свою жизнь достаточно неожиданно для всей роты. Он, матерый волк, который шесть лет безвылазно был на войне и за все время не сделал, казалось, ни единой ошибки, не получил ни одной царапины, сорвался на дежурстве: сдернул у бойца автомат и в упор расстрелял приближающуюся к блокпосту машину главы местной администрации, проигнорировав яркий пропуск в левом верхнем углу лобового стекла. Азазел был обезоружен и заключен под стражу в подвал бывшей школы до приезда следователя из федеральной разведки. Как минимум ему грозило увольнение из армии.
Но на следующее утро, промозглое и тревожное, он был найден с дыркой от пистолетной пули во лбу. Оружия рядом не оказалось, а в кармане кителя была найдена записка, адресованная Нику: "Я становлюсь демоном. Но ты должен убить меня еще раз. На моей могиле вырастет красный цветок. Мы еще встретимся, Ник. Капитан Азазел".
Ника допрашивали в политотделе и во внешней разведке, однако ни допросы, ни другие действия комитетчиков ясности не внесли: капитан относился ко всем бойцам одинаково ровно и обо всех был подробно осведомлен по личным делам.
Выяснилось, что на гражданке у капитана нет не только близких, но даже прописки: с училища армия стала ему и семьей, и домом. Поэтому было принято решение захоронить его здесь же, в рапорте указать причиной смерти "неосторожное обращение с оружием", а записку - уничтожить. Ходили слухи, что машина главы администрации была с "начинкой", но кто проверил? Кто передал капитану пистолет и кто его затем забрал, также осталось тайной, потому что во время ночного обстрела охрана была снята, так как атака врагов была неожиданно мощной.
Роту вскоре расформировали. А через полгода Ник был комиссован по ранению. Ранение было неопасным: пуля задела подключичную артерию, ток крови удалось остановить прямо на поле боя. Но до окончания службы оставалось всего ничего и психиатр, побеседовав с ним, также настоял на досрочной демобилизации.
Центральная часть Клидена создавала ощущение ранее виденного: забетонированная площадь с фонтаном в середине, торговый центр, здание управы, гостиница. Над дорогой на плакате-растяжке висело номенклатурно-упитанное лицо мэра, баллотирующегося на очередные выборы.
Ник припарковал машину перед баром "Три головастика". Юркие головастики красного цвета метались в мутной пене рекламного экрана. Слева от входа стояла группа мужчин неопределенного возраста и неопрятного вида. Ник подумал, что один из них вполне мог бы быть отцом темноволосого мальчика-драчуна.
- Я машину здесь оставлю. Можно?
Ответом было продолжительное молчание и невыразительные взгляды. Уже открывая двери бара, Ник услышал позади шумный плевок.
За стойкой худощавый небритый тип держал в жилистых руках мухобойку, которую, впрочем, сразу отложил.
- Чего?
Очевидно, это было сокращенное до минимума слов и вежливости приветствие и предложение обслужить.
- Откуда такое название у твоего высокопочтенного заведения? Расчет на перспективу - головастики станут лягушками? Или это три шестерки - Храм Сатаны? Если, скажем, развернуть головастиков вверх хвостами и остановить?
Бармен бросил на стойку листок меню и как бы между делом поправил газовый баллончик на нижней полке витрины.
- Головастиков нельзя остановить. Экран может только погаснуть... Что-нибудь хочешь? Или ты из тех парней, которые считают, что им весь мир задолжал?
- Ты совершенно прав: мне все должны, кроме разве что тебя. Чашку кофе, и сделай лицо попроще, а то морщины появятся.
Пока бармен готовил кофе, Ник изложил причину своего визита в Клиден и узнал, что Влада здесь уже нет.
- Я приехал в эту дыру три года назад, но о таком не слышал. В любом случае он мне неинтересен, как и ты.
- Как скажешь...
Ник не прикоснулся к кофе и вышел из бара. Мужчин неопрятного вида уже не было. Из переднего левого колеса "Мустанга" демонстративно торчало шило, загнанное по рукоятку.
Ник вернулся в бар.
- Мне повредили машину. В Клидене есть полиция?
- Может, сначала рассчитаешься за кофе? - правая рука бармена была под стойкой.
- Да, конечно... Так где полиция? - Ник полез за деньгами.
- Первый и последний хороший совет: не обращайся к ним. Они здесь и закон, и мафия в одном лице. И не любят чужаков. А про шерифа говорят, что в школе только ленивый не отвешивал ему подзатыльники. И если он надел форму, то только для того, чтобы рассчитаться с обидчиками...
- Мне пробили колесо. Есть в вашем чертовом Клидене шиномонтаж?
- Тебе повезло, могли еще разбить стекла, но, видно, не рискнули шуметь. Мой бар за последние полгода обворовывали четыре раза. Только склад взломать не могут. И знаешь, что я делаю сейчас? После закрытия выставляю на витрину несколько бутылок с добавлением цианидов. А шиномонтаж...
Автослесарь был в гараже, который не оставлял сомнения, что основной доход владельца - разборка на запчасти угнанных машин. Движки со спиленными номерами, три десятка бэушных обшарпанных автомагнитол, стопка старых номерных знаков. Демонтаж-вулканизация-установка заняла около двадцати минут. За время работы автослесарь не проронил ни слова, только в конце назвал сумму.
Ник заплатил, хотя цена показалась завышенной, и поинтересовался, не знал ли хозяин мастерской Влада.
- Я не знаю, кто ты такой, и меня раздражает чужое любопытство.
- Мы служили вместе...
- А-а... Ненавижу войну и вас, служак. Всегда можно выкрутиться, если не хочешь мараться. А Влада я знал: вольный был человек, веселый. Сейчас таких не осталось, не нужны они. Уж пять лет, как пропал твой дружок. Уехал куда-то - и с концами... Не к тебе ли ездил? Дело свое собирался открыть, что ли. Больше ничего не знаю. Давай отсюда! И забудь, если тебе у меня что-то показалось. Иначе отрежу тебе язык и заставлю его съесть. А потом и зубы выбью.
Как бы в подтверждение последних слов слесарь схватил с верстака отвертку и с размаху воткнул ее в деревянный стол.
Ник уже выруливал со двора, когда дорогу ему перегородила старая женщина с растрепатыми седыми волосами:
"Пришествие Господа еще только грядет, а Сатана уже здесь", - пробормотал Ник и нажал на клаксон.
Старуха отпрыгнула, глядя на него безумными глазами.
Ник вернулся в центр Клидена, будучи уверенным, что его друг Влад мертв почти с того времени, как он посадил его на попутку, проводив из своего города. Чертов водитель! Он сразу показался подозрительным: монтировка, которую как бы перекладывал, деньги наперед спросил...
Заходя в гостиницу с обшарпанными стенами, Ник обернулся и еще раз взглянул на рекламу "Трех головастиков". Теперь они опустились головками вниз, замерли и четко представляли собой три кровавые шестерки над мутной пеной. "А говорил, что экран может только погаснуть..."
...Полный диск луны освещал долину. Ник шел, спотыкаясь о камни. О грудь стукался "Калаш" с примотанным изолентой запасным рожком, по бедру хлопала саперная лопатка. Сумрачную тишину озвучивал тоскливо-отчаянный вой одинокого волка. Этот вой, раздававшийся, казалось, со всех сторон, тем не менее вел Ника к могиле капитана. Неожиданно вой утих, и Ник остановился. Он совершенно явственно узнал могилу по ярко-красному цветку.
Ник снял автомат и начал копать. Ночь была теплая, и пот стекал то на ручку лопаты, то на отбрасываемую землю.
Могила оказалась неожиданно глубокой - он никак не мог докопаться до гроба. Нику помнилось, что закопали капитана неглубоко, так как в земле было очень много крупных камней, а уже темнело, и был вероятен очередной налет на блокпост. А теперь камни копать не мешали, под лопатой - только песок.
Ник поднял голову вверх. Белесый свет луны лился на груды выброшенной им земли где-то над головой. "Кажется, нужно было начинать копать шире". Но яма уже превышала его рост, а груды песка поднимались еще на полметра. К тому же песок начинал осыпаться, а сверху блестели голодные волчьи глаза... Пара-две-три-четыре...
...Луна взошла из-за гор и освещала долину мертвенно-белесым светом. Ник сразу узнал холмик - могилу капитана. Легко копать было первые полметра, затем пошли камни.
Одинокий вой волка разносился по долине.
Минут через десять лопата стукнулась о деревянную крышку гроба. Еще три минуты ушло, чтобы можно было отщелкнуть или отломать заржавевшие боковые хомутики. Ник приподнял и выбросил наверх из ямы крышку.
Капитан не изменился: парадный, не тронутый тлением мундир, бледное лицо, отмытое от крови пулевое отверстие во лбу. Ник выбрался из ямы, поднял "Калаш", передернул затвор, навел ствол в грудь капитана и, закрыв глаза, приоткрыв рот и отвернувшись влево, нажал на спусковой крючок. Грохот взорвал тишину долины. Он продолжал звучать в ушах, когда рожок закончился. Ник отсоединил рожок и присоединил запасной, ступенчато примотанный к первому. Глянув вниз, он увидел, что могила наполняется пузырящейся кровью.
Ник бросил автомат и побежал. Кровь вышла из могилы и растекалась по долине. Треугольники гор чернели в свете луны и были недосягаемы, а потоки крови настигали. Зацепившись за кустик, Ник упал. Последнее, что он успел увидеть - волчья морда с раздувающимися ноздрями, слизывающая кровь со своих черных губ...
"Мустанга-омеги" у гостиницы не было. Портье поведал, что автомобиль забран полицией за нарушение правил парковки. В полиции сообщили, что его машина была угнана хулиганами и взорвана за городом. Бармен рассказал, что видел, как в его "Мустанг" садился шериф с какими-то подружками, которых он "взял" на трассе. После таких мероприятий машину обычно сжигают, добавил бармен. И это угрюмо подтвердили завсегдатаи-тусовщики бара.
К центру Клидена стекалась толпа, должен был приехать мэр - кандидат в мэры, чье самодовольное лицо развевалось на растяжке над площадью.
"Хватит, довольно! Я не хочу жить, но и не дам жить им!" Ник выдернул "Магнум" и стал стрелять. Обойма не успела кончиться, как он почувствовал удар по голове, лишивший его сознания.
Ник видел лицо капитана Азазела, но капитан задавал странные вопросы:
- Почему вы начали стрелять?
- Вы приказали мне убить вас.
- Вы убили троих человек. Зачем?
- Вы же знаете, я убил гораздо больше, капитан. Вы ведь объясняли, что убивать - моя работа и средство раскрепощения.
- Я майор.
...Тут Ник понял, что все это сон. Или сном было то, что он видел раньше. Или все - сон. Но майор - не капитан Азазел. И Ник замолчал навсегда.
Он молчал, и лицо его ничего не выражало, когда на допросах его слепили трехсотваттной лампой, когда следователь раздробил ему жестким казенным ботинком фаланги пальцев, когда психиатр удивительно точно сказал, что в детстве он был обижен отцом. Он молчал, когда священник, приглашенный общественным адвокатом, пытался призвать его к раскаянию и пугал геенной огненной. И только когда на его голову накинули мешок, который отгораживал от убийцы-палача, он усмехнулся, искренне веря, что теперь его лицо не похоже ни на одно другое в этом гнусном человеческом мире.
Щелчок от "Макарова" разнес ему затылок, сознание простилось с ним, вновь вернулось, как бы что-то забыв, и он услышал: "Какой, к черту, пульс! Оформляй протокол, док, меня сейчас вырвет!" и чье-то непонятное, может быть, обращенное не к нему: "Вернись!"
Он не стал возвращаться туда, где его убили, и, пролетев по яркому коридору, вышел на светлую поляну, на которой стояло высокое белое здание, в котором он должен был встретить своих.
И действительно, войдя в дом, он сразу же увидел старого соседа-интеллектуала, который, закрывая резаную рану на груди полосатым шарфиком, подшутил: "Неважно выглядите, Ник: затылок у вас - ни к черту!" Армейский дружок Влад, который попался на первом повороте, был весь какой-то синий с выкаченными глазами: "Привыкнешь, Ник. Я - тот же. Они расстреляли в меня все заряды твоего газового револьвера, а затем утопили. Нет, водила тот ни при чем, по дороге нас остановили. Его тоже убили. Монтировкой..."
"Вот я уже не у стойки, - пожаловался бармен "Трех головастиков". - Три шестерки, ты прав, но только на две трети: один из головастиков - девятка, ты не заметил... Меня выдернули из дома, заставили коньяк с цианидами выпить. Наверное, ты проговорился..."
Мимо пробежала сумасшедшая старуха с криком: "Покайтесь! Господь скоро будет тут!"
Светловолосый мальчик из тех двоих, что дрались на окраине Клидена, улыбался рассеченной губой, и кровь текла из его правой глазницы.
Автослесарь, с торчащей из груди отверткой и с полукилограммовым молотком в руках, пробормотал: "Таким, как ты, не место среди нормальных людей, служака чертов!"
Капитан Азазел с сантиметровой дыркой во лбу, на которого Ник наткнулся, когда поднимался по лестнице, рассказал намного больше.
- Ты так и не убил меня, солдат, не сделал демоном. А на той земле нужно было убить меня еще раз - традиции такие. Земля, территория, так сказать, имеет свой разум, порой более устойчивый, чем разум народа, который на ней проживает. А раз не убил - я с вами пока и до бесконечности. Хотя, честно говоря, теперь меня и убить-то некому. - Капитан улыбнулся и развел руками. - Объясняю суть происходящего: мы бестелесны и существуем в момент смерти. Или за небольшое время до нее, в момент убийства. Глянь на тех, что в кроватях умерли - они все больше так и лежат.
- Разрешите вопрос, капитан?
- Разрешаю.
- А эти? Они ходят, но я не вижу у них повреждений...
- Не будь ребенком, солдат! Инфаркты, инсульты, тромбы... Кто знает, что у человека внутри?
- А вон те вдалеке?
- Ты никогда не увидишь их вблизи, потому что никогда не видел раньше, а просто знаешь, что их много. Здесь ты можешь видеть только тех, кого знал. И общаться с ними, насколько тебе позволит фантазия.
- Это рай или ад, капитан?
- Понимай как знаешь, Ник. Я по твоей милости уже двадцать лет здесь. Пока не понял. За это время ты старше меня стал...
- Почему "по моей милости"?
- Машина, которую я расстрелял, была опасна. Ты же знаешь, я - воин и чувствую врага. Горный князь, племянник главы администрации, воспользовался пропуском, чтобы ценой своей жизни уничтожить ваш взвод. Ты солдат, и тебе не обязаны были давать секретную информацию. У местных воинов самоуничтожение для уничтожения врага допускается, нормальный способ ведения войны. Нельзя упрекать слабых в том, что они играют по своим правилам. В войне по правилам сильных они обречены на поражение.
И ты бы погиб первым, ты стоял в наиболее опасном секторе. Я тоже должен был погибнуть, но кто бы меня убил еще раз? У меня был шанс спасти вас и обессмертить себя. Ты не помог мне... А тогда тебе в шею должен был влететь осколок гранаты - два на два сантиметра, вес - тридцать граммов. Я видел это. И когда мы служили, ты, наверное, догадывался, что я просто видел то, что должно произойти. Видел немного раньше, чем происходило. Такое бывает с людьми, когда они слишком сосредоточены. Тогда я думал, что этим даром меня наградил Сатана. А нам нужно было победить.
- Мы находимся в Храме Сатаны, капитан?
- Как выяснилось, Сатаны уже нет, солдат. А мы все блуждаем в надежде о решении нашей судьбы. Мы проиграли войну. Войну нельзя выиграть и, к сожалению, однажды начав, нельзя закончить.
- Кто будет решать нашу судьбу, капитан?
- Бог, конечно. Единый Всевышний. А ты как думал?
- Долго ли мы будем ждать решения своей судьбы, капитан?
- Практически вечно, солдат. То есть, совсем недолго: пока на Земле не исчезнут оружие, машины, мосты и дома, построенные не только руками, и дороги, сделанные не только ногами. Затем - наша очередь. И нас будет становиться все меньше и меньше, пока каждый не останется в одиночестве.
Капитан посмотрел растерянному солдату в глаза и широко улыбнулся:
- У тебя симпатичное лицо, Ник. По нему можно читать твои мысли.
За спиной капитана светило незаходящее солнце: теплое, светлое, мягкое. На нем виднелись пульсирующие кровавые ручейки.