Юнак А. : другие произведения.

Непосредственное участие

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Журналистка демократического издания, сопредседатель антифашистского феминистского комитета, бескомпромиссный эколог, старейшина религиозной секты, менеджер по работе с кадрами, аристократка в третьем поколении, предпринимательница-иностранка - в столь разных ролях и обличиях случайно или намеренно попадается на жизненном пути Романа Фалина экстравагантная незнакомка, постоянно мистифицирует его, вовлекает в авантюры, играет с ним в некую забавную и полную опасностей игру. Какую цель она ставит перед собой, чего добивается от нового своего знакомого и каким образом связаны с ней другие женщины, с которыми попутно знакомится очарованный обаянием таинственной дамы Фалин? На этот вопрос ответит роман Аллы Юнак "Непосредственное участие", в некотором роде являющийся продолжением повести "Скука" и содержащий по обыкновению массу эротических сцен на фоне реальных политических и общественных событий периода перестройки.

  

Непосредственное участие.
(десять уроков на заданную тему).

   Урок первый.
  
   ОБЩЕСТВОВЕДЕНИЕ.
  

Профпереориентация. - Революционная обстановка. - Незнакомка с пламенным взором.
Вождь местного масштаба. - Бегство. - Сексуальное затмение.- Ночь. Все спят.

   Многократно возвращаясь в мыслях к истокам происшедшей с ним метаморфозы и пытаясь оценить степень личной ответственности за крах собственной жизни, Роман Фалин очень скоро пришёл к выводу, что началом позорного падения явился вовсе не тот день, когда он, Фалин, погрузился в вагон скорого поезда с намерением совершить деловое путешествие в соседнюю республику, где проживали его дальние родственники по линии матери, а тот, более ранний отрезок времени, который понадобился ему, чтобы прийти к твёрдому решению заняться бизнесом, в основе которого лежало неравенство республиканских валют и разница цен на товары первой необходимости по разные стороны границы. Причём, толчком к такому кардинальному шагу по направлению к банальной, между прочим, спекуляции для образованного молодого человека - интеллигента-гуманитария - послужили вовсе не какие-нибудь специфические черты характера вроде предприимчивости или коммуникабельности, которых у него не было и в помине, и отнюдь не тяжёлое материальное положение, на которое Роман до поры до времени пожаловаться не мог, а нечто похожее на "золотую лихорадку", разом охватившую многочисленное население необъятной страны. Фалин, наверно, и сам не смог бы внятно объяснить мотивы своего странного порыва, и впоследствии ему даже трудно было вспомнить, сам ли он додумался переквалифицироваться в "челноки", неоднократно наблюдая раскинувших в непосредственной близости от вокзала на перевёрнутых ящиках нехитрый свой товар разбитных баб, или кто-то из знакомых обывателей, мечтавших о скорейшем достижении финансового процветания, навёл его на такую простую на первый взгляд мысль. Так или иначе, но именно решение обогатиться посредством перепродажи произведенных трудолюбивым братским народом материальных ценностей в конечном итоге и послужило причиной встречи новоявленного "коммерсанта" с тем человеком, который сыграл в его судьбе столь весомую роль. Теперь, с высоты прожитых лет, по прошествии которых жизнь его превратилась в тягостное прозябание, Фалину всё чаще казалось, что перемена, так сказать, участи была предопределена заранее, написана, что называется, у него на роду, и, хотя удивительная развязка невероятной, почти фантастической истории многое объясняла ему, он никак не желал поверить, что роковая встреча являлась случайной, и что один единственный, пусть и неординарный, индивидуум мог разыграть такую масштабную психологическую инсценировку с привлечением великого множества статистов, если только не был послан указанием свыше.
   Загружаясь в фирменный поезд братьев-славян, который, надо сказать, не в пример российским, содержался почти в идеальном состоянии, Роман имел при себе две практически пустые пока, вложенные одна в другую объёмистые (порождение перестройки!) сумки и определённую сумму в валюте, оставшуюся у него еще с тех времен, которые многие неудачники с горечью именовали периодом "разгула демократии", когда инженерно-технические работники всякого рода проектных и исследовательских институтов, конструкторских бюро и тому подобных "шарашек", почувствовав свое интеллектуальное превосходство над "гегемоном", ухитрялись получать премии в несколько раз превышавшие их месячные оклады и буквально пьянели от собственных финансовых возможностей. Фалин тоже принадлежал к этой авангардной когорте сторонников перестройки, окрылённых эйфорией полной экономической свободы, подкрепленной лозунгом "разрешено всё, что не запрещено" - к той самой когорте, которая в скором времени значительно поредела, потеряв множество "стойких бойцов с коммунистическим режимом", постепенно оказавшихся в результате демократических преобразований не у дел по воле новых хозяев жизни, и теперь сумма, которую он стремился приумножить многократно, была для него последней сохраненной в условиях первого общероссийского экономического кризиса. Так что, оставшись к тридцати трем годам без постоянной работы и до последнего не решаясь трансформироваться в разнорабочие, Роман Петрович решил в очередной раз попытаться приспособиться к стандартам переходного периода, занявшись перепродажей молочных продуктов, хотя в душе и считал такое занятие недостойным для бывшего журналиста заводской газеты, недавнего социолога отдела кадров и сокращённого сотрудника бюро научного анализа труда (а именно такие специальности поочерёдно сменил Фалин до полного банкротства родного предприятия).
   Родственники, тоже далеко не процветавшие в соседнем независимом государстве, сохранившем еще многие черты развитого социализма, оперативно откликнулись на звонок двоюродного племянника, предложившего им заняться совместным бизнесом, и поспешно заверили его, что смогут обеспечить закупку творога, глазированных сырков и сметаны в государственном секторе торговли по твердым ценам в нужном количестве. Транспортировку и реализацию скоропортящегося продукта (благо таможня к тому времени между дружественными республиками уже перестала существовать) брал на себя лично Фалин, который, хотя и не собирался стоять с импровизированным лотком на улице, надеялся реализовать товар через знакомых на предприятиях военно-промышленного комплекса, более или менее своевременно выплачивающих заработную плату своим работникам. Конечно, такая громоздкая организация дела существенно снижала выручку самого челнока, однако не все предрассудки советского периода были ещё им преодолены и с партнёрами по бизнесу делиться выручкой он собирался самым честным образом. Короче говоря, попытать счастья на ниве коммерции имело смысл (без всяких, разумеется, розовый иллюзий), и кто же мог предположить тогда, что именно в этой поездке Роман встретит личность, которая сумеет за рекордно короткий срок с неким даже артистизмом кардинально деформировать Фалинский внутренний мир.
   Соседями Фалина по купе оказались два пожилых мужика необщительного вида и средних лет женщина, практически сразу "положившая глаз" на симпатичного молодого человека интеллигентной наружности, и Роман подумал про себя, что будь у него на это желание, то можно было бы легко завести с общительной тёткой ни к чему не обязывающий романчик, тем более что дорожная атмосфера располагала к взаимопониманию и общению без всяческих глупых условностей. Однако к женской половине человечества у Фалина имелись свои требования, и "крутить любовь" со случайной попутчицей, которая была старше его по возрасту и, если судить по выражению ее лица, обладала не слишком высоким интеллектом, он вовсе не собирался, несмотря на её соблазнительную грудь, так и выпиравшую из тонкого джемпера, и круглые аппетитные колени, старательно выставленные напоказ. Вообще, ему не нравился по жизни подобный тип женщин, имевших заманчивые формы, но простецких и даже порой хамоватых по натуре и положительно не умевших поддержать интересный и содержательный разговор, с которыми бывшему работнику умственного труда быстро становилось скучно; постельные же отношения с противоположным полом не ставились им никогда на первое место, хотя, естественно, как любой другой мужчина, Роман не мог отказаться от таковых полностью и при случае всегда старался, что называется, своевременно снимать напряжение, что становилось для него всё более сложной задачей в условиях финансового кризиса. Что ни говори, а и редкие подруги по любовным развлечениям требовали определённых затрат с его стороны на вино, сладости и, конечно, цветы, и в таких "мелочах" Фалин не имел права отказать им, пусть это наносило существенные ущерб его сбережениям. Поэтому по неким внутренним своим принципам в последнее время он старался не иметь дела с особами вроде соседки по купе, и, заметив её заинтересованный взгляд, ограничился лишь скромной ответной улыбкой да счёл нужным искоса глянуть на её полные крепкие ноги в тонком прозрачном капроне и отнюдь не новых сапогах-дутиках, ладно сидевших на них.
   Вскоре атмосфера скованности, характерная для первых минут встречи незнакомых людей, испарилась, и, не особенно чинясь перед попутчиками, мужики, ехавшие в командировку и почувствовавшие свободу, как только исчез из поля зрения вокзал, достали обязательную в поездке по служебным делам бутылку водки и предложили всем выпить, на что женщина едва ли не с радостью согласилась, а Фалин безразлично пожал плечами, всего лишь не желая остаться букой, хотя никогда не любил выпивать за чужой счёт. Водка пошла неплохо, закуски хватало, и всё же вскоре Роман понял, что говорить ему со случайной компанией, в принципе, не о чем, так как мужчины в основном трепались о своих производственных проблемах да потихоньку флиртовали с единственной и неповторимой, раскрасневшейся и поблёскивавшей глазками дамой, а потом по обычной российской традиции перевели разговор на политику, что совсем повергло Фалина в уныние. Любые политические споры и дискуссии давно надоели ему хуже горькой редьки, тем более, что в бессмысленных по сути спорах ему никогда не удавалось ничего доказать собеседникам и тем паче переубедить кого-нибудь из них, а переливать из пустого в порожнее безо всякой цели было занятием абсолютно никчемным. Приходилось только удивляться, что раньше, как и все граждане этой удивительной страны, словно охваченные какой-то странной психической болезнью, он до хрипоты в горле готов был обсуждать начавшиеся реформы и, как подавляющее большинство окружающих, являлся ярым сторонником демократии, однако угар у него быстро прошёл, и по мере распространения вселенского бардака вокруг и повального ухудшения уровня жизни Фалин незаметно для себя перешёл в стан оппозиции и трансформировался чуть ли не в одного из активных участников протестных митингов и всякого рода шествий. Когда же окончательно стало ясно, что патриотические лозунги не находят в народе поддержки, и электорат на выборах с завидным упорством отдаёт голоса в пользу проправительственных кандидатов и действующего президента, Роман, осознав всю бесполезность борьбы с властью, плюнул на политику вовсе и, замкнувшись в себе, принялся приспосабливаться к постылой жизни как только мог, стараясь отмалчиваться в любых разговорах на животрепещущие политические темы, так что беседу в купе он слушал вполуха и даже не заметил, как та плавно перекинулась на проблемы той самой республики, куда, собственно, и направлялась вся компания, уютно расположившаяся за вагонным столиком.
   По общему мнению (исключая мнение молчавшего Фалина) в молодом независимом государстве, получившем суверенитет впервые в истории своего существования, царил самый настоящий тоталитаризм в прямом смысле этого слова, набиравший к тому же всё более крутые обороты с момента избрания президентом молодого и решительного политика, подмявшего ныне под себя все демократические институты власти и бесстрашно подавлявшего любые зачатки свободной мысли у населения. Не оглядываясь на Запад да и на обновлённую Россию тоже, энергичный руководитель упрямо гнул свою собственную линию реформ и никак не желал прислушиваться к чужим советам, чем основательно раздражал своих местных оппозиционеров-перестройщиков и заграничную политическую элиту. Не всё в его деятельности нравилось и Роману, но сотрясать по этому поводу воздух бессмысленными речами он вовсе не собирался и только с внутренней иронией прислушивался к гневным репликам захмелевших мужчин и эмоциональным высказываниям единственной дамы, без тени смущения повторявшей идиотские сентенции российских бульварных изданий. И откуда ему было знать тогда, что уже на следующий день, высадившись в столице "тоталитарного" государства, он сам непосредственно столкнётся с политическими реалиями жизни и даже будет вовлечён, пусть и невольно, в самую гущу борьбы за "демократию"?
   Между прочим, с какого-то момента Фалин скуки ради и вопреки своим принципам под воздействием небольшой дозы спиртного начал потихоньку присматриваться к бойкой бабёнке, так и стрелявшей глазками в его сторону, и даже принялся рисовать в голове завлекательные и слишком уж фантастичные картины разврата, участником которых были, естественно, он сам и соблазнённая им попутчица, но воплотить помыслы в жизнь, понятное дело, не решился и, всего лишь мысленно пару-тройку раз "оприходовав" тётку в различных, совершенно не приспособленных для этого местах вагона типа туалета и тамбура и в самых разнообразных, порой невероятных позах, спокойно отошёл ко сну, чтобы проснуться уже на подступах к конечной станции. Путешествие в поезде прошло, надо признаться, неплохо и не принесло Фалину особых неудобств, зато уже на вокзале можно было заметить, что обстановка в городе оставляет желать лучшего, но занятый собственными проблемами гость столицы не обратил ровным счётом никакого внимания на напряжённую и явно наэлектризованную атмосферу вокруг, с улыбкой вспоминая разочарованный прощальный взгляд случайной попутчицы и даже гордясь своей собственной неприступностью, и отправился пешком на квартиру своих родственников, проживавших поблизости от вокзала в центре красивого города. Местной валюты на проезд в общественном транспорте у него не имелось, а менять российские рубли прямо на вокзальной площади он не хотел, не встретившись предварительно с потенциальными "поставщиками" товара, у которых намеревался получить информацию о реальном курсе здешних дензнаков, а также и долларов, в которые были предусмотрительно переведены его наличные средства, предназначенные на закупку продукции молочного комбината.
   Как уже упоминалось, ещё дома Роман наслышан был о нестабильности политической ситуации у братьев-славян, о якобы массовых волнениях в столице, инспирированных так называемым Народным фронтом, однако не придал этому обстоятельству должного значения, ибо не принимал всерьёз потуги здешних демократов к смещению всенародно избранного президента и сильно сомневался в масштабах их выступлений. Тем не менее, оказалось, что видеть на экране телевизора сравнительно немногочисленные демонстрации протеста это совсем не то, что попасть прямо в их гущу, и новоиспечённый челнок был поистине ошеломлён, когда, переходя одну из центральных улиц, столкнулся вдруг с длинной и шумной колонной протеста, слаженно скандировавшей на ходу антипрезидентские лозунги и чувствовавшей себя довольно вольготно посереди мостовой. Движение транспорта, по-видимому, было перекрыто, милиции практически не наблюдалось на горизонте, и, скорее всего, именно такое положение вещей давало возможность участникам шествия вести себя, прямо скажем, вольготно и даже развязно, если не разнузданно, и, слава богу, что пока никому в голову не приходило бить витрины и переворачивать автомобили, хотя разгорячённые массы, кажется, были готовы и на такой демарш. Фалин же, неожиданно для себя попавший в самую середину шумной толпы, был изрядно ошеломлён обилием вокруг радостно-агрессивных физиономий с некоторой сумасшедшинкой в глазах и почёл за благо поскорее выбраться на тротуар.
   Произвести обходной маневр ему сразу не удалось, и уже через минуту его буквально подхватил поток демонстрантов и понес в неизвестном направлении, причём самым смешным являлось то, что он сразу принят был здесь за своего человека и безоговорочно включён в тесные ряды оппозиции, не взирая на слабые попытки тихонько дистанцироваться от этой плотной человеческой субстанции. Кто знает, прояви тогда Фалин настойчивость и вынырни где-нибудь в сторонке от экзальтированной публики, ничего бы с ним не случилось, и уже вечером он трясся бы в поезде со своим вместительным баулом на верхней полке, содержимое которого сулило ему хороший навар! Странное затмение ни с того, ни с сего нашло на него, заставило вдруг проникнуться духом массового шествия и вызвало более чем неестественное в его положении желание хоть некоторое время провести в среде этих ликующих от сознания своей силы людей. Короче, вместо того, чтобы молодецким плечом раздвинуть ряды шагавших рядом дамочек и выбраться из сплоченной, но совершенно чуждой ему массы демонстрантов поближе к скромно жмущимся к стенам домов обывателям, Роман неосознанно и почти покорно двинулся по мостовой в рядах колонны, хотя и прикидывал уже про себя, в каком наиболее удобном месте устраниться от назревавших нешуточных событий. Меж тем, чем дальше продвигалась организованная толпа, тем труднее становилось покинуть её ряды ввиду появления во всех боковых переулках отрядов милиции, заставлявших поборников демократии сплотиться ещё теснее и даже взяться за руки, дабы эффективнее противостоять (пока лишь внешне) неумолимому (пока лишь психологически) давлению силовых структур. Зловеще покачивались на головах блюстителей порядка округлые блестящие шлемы и устрашающе болтались на поясах длинные резиновые дубинки, впервые введенные в обращение ещё меченым пройдохой-руководителем некогда мощного и действительно независимого государства, и, глядя на такие атрибуты омоновцев, Фалин и сам непроизвольно взялся за локоть соседа, позабыв напрочь, кем здесь является и откуда приехал.
   Сложенная в несколько раз и перетянутая бечёвкой сумка-торба, висевшая у новоявленного демократа-народофронтовца на локте, изрядно мешала ему и постоянно тёрлась о бедро, не давая в полной мере прочувствовать моральную поддержку соседа, и Фалин, в желании извиниться перед ним и постараться перехватить ношу поудобнее, обернулся к шагавшему рядом демонстранту и только в этот момент обратил внимание на шедшую с другой стороны от этого молодого человека женщину, которая сразу как бы притянула Фалинский взгляд и буквально заставила его задержаться на себе. Трудно было навскидку определить, что же именно заинтересовало в ней Романа - во всяком случае, точно не одежда, на первый взгляд скромная, но несомненно дорогая и со вкусом подобранная, ведь, вообще говоря, все участники шествия в большинстве своём были одеты отнюдь не бедно, а, скорее всего, не иначе как одухотворённое выражение открытого симпатичного лица не какой-нибудь там недалёкой челночницы из поезда, а истинной интеллектуалки и просто умницы из тех, что всегда так нравились Фалину. Или, вполне возможно, его привлёк пронзительный и немного озорной взгляд больших, если не сказать огромных, глаз, ненароком скользнувших по Фалинской помятой с дороги физиономии, а может, восторженно вздёрнутый высоко вверх подбородок или такая милая, непосредственная улыбка тонких губ? Нет, времени размышлять о таких деталях у Фалина совершенно не имелось, и с этого момента голова его занята была только лишь одной шальной мыслью: как бы не потерять среди разношерстной шебутной толпы эту прелестную незнакомку, волей судьбы попавшуюся ему на глаза в совершенно чужом городе!
   Тем временем, колонна продолжала своё неудержимое поступательное движение, и казалось, никому не удастся остановить его - такая уверенность и сила читались в мерной поступи демонстрантов и такое сознание собственной правоты прямо-таки витало над головами людей. Милиции, меж тем, становилось всё больше и больше, но Фалин, обычно остро чувствовавший приближение опасности, на этот раз потерял свою хвалёную бдительность, поскольку всецело был захвачен настоятельным желанием выглядеть в глазах незнакомки бесстрашным и мужественным героем, и это при том, что никогда ранее ему не приходила в голову блажь выпячивать перед кем бы то ни было свои внутренние достоинства - всё равно, природные или мнимые. Теперь же, наблюдая гордо поднятую голову прекрасной "амазонки" и ловя её смелый сверкающий взгляд, он непременно хотел, чтобы и в его собственных глазах читалась железная воля и полное презрение к опасности. На минуту ему даже показалось, что все эти свободолюбивые граждане небольшой республики, шедшие ныне плечом к плечу с ним, давно знакомы ему, и что всех их он не единожды встречал на здешних митингах и маршах протеста и мог чувствовать себя среди них, как рыба в воде.
   Незнакомка с пламенным взором наконец заметила Романа и, взглянув ему прямо в лицо сияющими глазами, приветливо кивнула головой, принимая его, без всякого сомнения, за одного из своих соратников, и такое внимание с её стороны просто-таки окрылило Фалина и тут же подвигло вместе со всеми сначала неуверенно, а потом всё громче и громче взяться скандировать антиправительственные лозунги и с удивительным для постороннего человека энтузиазмом кричать "долой". Как ни странно, он совершенно позабыл о цели своего приезда сюда, и болтавшаяся у бедра сумка казалась ему теперь неуместной и глупой деталью собственного облика и вызывала у него вящее раздражение. Сейчас ему очень хотелось вместо этой "челночной" котомки иметь в руках один их тех самодельных плакатов, каких было множество вокруг, и непременно с хлёстким и остроумным текстом, дабы с помощью его привлечь внимание той особы, которую осчастливленные лишь одной близостью с ней соратники называли запросто Ириной и поближе к которой старались держаться с целью не только защитить её от возможных неприятностей, но и попасть под влияние особенной ауры, исходившей от этого без преувеличения "небесного создания". Среди хаотичной на первый взгляд толпы Ирина явно была не последним человеком, и рядом с ней то и дело возникали различного возраста мужчины, чтобы с удовольствием стремились перекинуться с ней парой слов и одарить её тёплой дружеской улыбкой, и такое их поведение вызывало у Фалина неподдельную ревность и страстное желание точно также по-дружески обратиться к незнакомке и услышать в ответ какие-нибудь самые простые слова или даже удостоиться похвалы или благодарности в свой адрес. Но пока приходилось ограничиваться сторонними наблюдениями, открывавшими для него, чужого, по сути, здесь человека, всё новые и новые черты характера и незамеченные сразу мельчайшие детали внешности такой решительной и одновременно такой милой дамы.
   Безукоризненный овал лица, чрезвычайно выразительные глаза, правильный нос, нежные, но, кажется, упрямые губы, открытые стрижкой небольшие уши, щёки с приятным румянцем - всё это буквально притягивало Фалинский взгляд, не давало ему ни на секунду увильнуть в сторону, а минимум косметики соответственно случаю очень импонировал взыскательному Роману, не любившему слишком крикливо накрашенных женщин. Одета Ирина была, как уже говорилось, неброско, однако каждая деталь туалета была тщательно продумана ею, и достаточно было минуты на обозрение длинного кожаного плаща, высоких сапог на широких устойчивых каблуках, кокетливого берета и даже обычных дамских перчаток, чтобы удостовериться в высоком вкусе этой очаровательной дамы, которая, впрочем, нисколько не бравировала своими внешними данными и умела с особым шармом, без всякой навязчивости должным образом преподнести собственную эффектность. Любой претендент на благосклонность с её стороны мог воочию убедиться, что перед ним не чванливая неприступная красотка, избалованная всеобщим вниманием, а приятная в общении утончённая красавица, и её обаяние неотразимо действовало на всех без исключения соратников по демократическому движению, включая даже и женщин. Так что было неудивительно, что Фалин как-то сразу и прочно пожалел, что не является одним из её "товарищей по партии", несмотря на косвенное своё участие в акции протеста.
   Между тем, Иринин взгляд всё чаще и чаще останавливался на скромном "челноке", бодро шагавшем неподалёку, вызывал у него дрожь в теле и толкал всё с большей горячностью проявлять политическую активность, что привело в конце концов к относительному успеху - усилия его были замечены той, которой он до сих пор не был даже представлен и о близком знакомстве с которой пока мог лишь мечтать. В первый момент Роман не поверил свершившемуся чуду и не разобрал сути вопроса, обращённого непосредственно к нему, но уже через пару минут с плохо скрываемым восторгом включился в оживлённую беседу, с упоением внимал каждому слову, произнесённому удивительно мелодичным голосом, и невпопад отвечал на заданные (о счастье!) не кому-нибудь, а именно ему, вопросы, страшась выглядеть в глазах собеседницы глупцом или увальнем. Правда, такой желанной и несущей Фалину большие перспективы беседе изрядно мешал бредущий между ним и Ириной грузный мужчина, в какой-то момент незаметно и настойчиво заменивший того самого молодого человека, которого Фалин в порыве солидарности держал до этого под локоть. И теперь уже этот не слишком приятный господин в свою очередь сжимал ладони одновременно Романа и Ирины, но что могла значить такая малая помеха для новообращённого демонстранта, готового на веру воспринять любые цели здешней оппозиции, чтобы быть удостоенным за такое похвальное стремление внимания обаятельной женщины, каковой в его - и не только его - глазах являлась Ирина.
   Сам не зная, зачем, и, в принципе, даже не задаваясь этим резонным вопросом, Фалин строил из себя местного жителя и даже завсегдатая демократических сходок, и сия невинная ложь нисколько не смущала его, ибо в данную конкретную минуту он чувствовал себя поистине одним из борцов с тоталитарным режимом и готов был идти до конца с этими смелыми и мужественными людьми, спаянными святой идеей свободы, тем более что в их рядах числилась и являлась чуть ли не вдохновительницей многолюдной акции и она, хвалившая его сейчас за азарт и задор и призывавшая именно его, Фалина, не бояться приспешников тоталитаризма с их дубинками, щитами и даже пистолетами. Половину фраз "амазонки" из-за гула толпы он не слышал, но ему достаточно было видеть движение её влажных губ, чуть тронутых бледной помадой, таинственно поблескивавшие глаза и развевавшуюся на ветру чёлочку светлых волос, выбивавшихся из-под берета, чтобы чувствовать себя поистине на седьмом небе от счастья. Ныне он, Роман Фалин, являлся Ирининым соратником по борьбе, и никакие самые тяжёлые последствия своего неожиданного и сумасшедшего поступка нисколько не пугали его, с пафосом именуемого ею гражданином с большой буквы и едва ли не товарищем по борьбе. Сложившаяся ситуация вовсе не казалась Роману фарсовой, а собственное поведение глупым, и единственное, чего ему хотелось теперь, так это переместиться поближе к Ирине, в порыве отваги и нежности прижать её миниатюрную ладошку в тонкой кожаной перчатке к своей груди и постоянно находиться рядом, дабы своим телом прикрывать хрупкую фигурку смелой женщины от звероподобных ментов.
   Кстати, Фалину ещё раз довелось убедиться, что прекрасная Ирина является в тесно сплочённом коллективе демонстрантов далеко не последним человеком, когда по едва заметному кивку её головы один из молодых людей спортивного вида сунул ему, Фалину, в руки плакат, с написанный тушью на ватмане хлёсткой фразой: "НАТО! Мы ждём тебя!". Роман с радостью подхватил доверенный ему "инвентарь" и немедленно развернул над головой, довольный уже тем, что не надо больше держать ладонью потную руку толстяка и теперь можно, словно наделённому большими правами, поближе пробраться к Ирине. Он чувствовал острую необходимость немедленно представиться ей, назвать свои имя и фамилию, затем сказать нечто приятное - что именно, он ещё не придумал, заверить её в своей искренней вере в демократию, задать, наконец, множество вопросов, чтобы максимально упрочить наведённый между ними тонкий мостик взаимопонимания, и если бы не внешние объективные обстоятельства, в одночасье нарушившие его грандиозные планы, обязательно внедрил бы свои намерения в жизнь.
   Дело заключалось в том, что Фалин совершенно перестал следить за обстановкой, а, как оказалось, атмосфера вокруг изначально запрещённого властями шествия давно уже начала накаляться, и впереди уже маячили отнюдь не мирные цепи омоновцев, пока ещё только нерешительно поигрывавших резиновыми "демократизаторами", но готовых без промедления пустить их в ход. И всё равно, будучи уверенным, что власти никогда не решатся на применение силы, Роман не обратил внимания на милицию, и только тревога в Ирининых глазах заставила его в самый короткий срок максимально сосредоточиться и внимательно оценить обстановку.
   Колонна под воздействием нешуточной опасности как бы спрессовалась посереди проспекта, но странным было то, что вместо принятия адекватных мер предосторожности демонстранты почему-то наоборот начали активно провоцировать блюстителей порядка на столкновение, сначала просто выкрикивая в их адрес словесные оскорбления, а потом приступив и к оскорблениям действием с применением, так сказать, грубой физической силы. И если в середине колонны встревоженные люди сгрудились ещё теснее, то по краям её появились крепкие парни в кожаных и спортивных куртках, которые размахивали импровизированными дубинками и даже недвусмысленно взвешивали на ладонях булыжники и куски кирпичей, причём вели себя при этом довольно агрессивно и постоянно перемещались вдоль колонны, создавая хаотичное мельтешение перед рядами омоновцев. Короче, обстановка становилась взрывоопасной, и испугавшийся всерьёз - нет, не за себя, а за Ирину! - Фалин немедленно постарался пробиться поближе к ничуть не напуганной даме, что вовсе не потребовало у него усилий, так как толпа сама притиснула его к ней. На несколько мгновений он явственно ощутил своим телом сквозь куртку и тонкий кожаный плащ её гибкий стан, а озорной и несколько удивлённый Иринин взгляд дал ему призрачную пока надежду на возможный будущий успех на любовном фронте, хотя в данную минуту не в меру увлёкшийся "путешественник" не посмел бы позволить себе никакую вольность по отношению к предмету обожания. Единственное, что, наверно, Роман смог бы с благоговением сделать, так это пожать ей локоть и с благой целью дать понять, что в его обществе она может оставаться спокойной за свою судьбу, и то при условии, если бы руки его оказались свободными от дурацкого плаката, в смысл содержания которого ему теперь даже не хотелось и вникать.
   Ирина на короткий миг прижалась к нему (во всяком случае, так показалось Роману), и он мог бы поклясться, что пальцы её руки коснулись его бедра вовсе не случайно, ненароком, а намеренно, хотя, если разобраться, мимолётное прикосновение вообще вряд ли могло говорить о чём-то конкретном. А между тем, молодой "демократ" готов был грудью прикрыть "соратницу" от ударов дубинок и даже пуль и чувствовал себя настоящим героем, пока не услышал чей-то возглас, призывавший всех дееспособных мужчин оцепить колонну и приготовиться к сопротивлению. Получалось, что он вроде бы прячется от опасности среди женщин, и стыд разом пронзил его сознание и залил лицо краской смущения.
   Ирина, скорее всего, не заметила его состояния, ибо о чём-то переговаривалась в тот момент с тем самым толстяком в залихватски расстёгнутой синтепоновой куртке и не обращала внимания на своего недавнего собеседника, и всё-таки пристыженный Фалин, опустив вниз свой бумажный плакат, начал было пробиваться в сторону группы "боевиков", чему, впрочем, воспрепятствовали не замедлившие начаться беспорядки. Трудно было сказать, кто на кого нападал, но факт оставался фактом: в омоновцев уже летели камни, и немало разъяренные таким оборотом дела милиционеры в зловещих шлемах бежали в сторону хулиганов, на бегу воинственно размахивая резиновыми палками. Колонна разом заволновалась, из её недр раздались негодующие выкрики, началась суетливая толкотня и неразбериха, и Роман, сразу позабыв о своих похвальных намерениях, вновь кинулся к Ирине и в порыве самоотверженности даже чуть приобнял её за плечи, как бы защищая от нависшей угрозы, которая по его разумению была вполне реальной. Между тем, желающих взять под свою опеку сию деятельную даму набралось достаточное количество, и пламенный доброволец, неуклюжий и неповоротливый, был немедленно оттеснён в сторону дядькой с характерными замашками признанного лидера и плечистым молодым человеком, которые, на пару подхватив свою протеже под руки, принялись активно выводить её из толпы, причём люди почтительно расступались перед ними, не взирая на сумятицу, и становилось понятно, что троица эта имеет здесь неоспоримый приоритет и вызывает у остальных уважение.
   Где-то уже шла потасовка, и демонстранты суетливо и неорганизованно разбегались по сторонам, опасаясь попасть под удары дубинок, так что колонна начала быстро редеть и распадаться на отдельные составляющие. Фалин же, не зная толком, куда бежать и на что решаться, беспомощно вертел головой по сторонам и уже клял себя за легкомыслие, когда вдруг встретился взглядами с обернувшейся на бегу Ириной, сопровождаемой своими верными пажами, и прочитал в её глазах призыв следовать за ней, которому не сразу поверил, несмотря на то, что ноги уже сами собой неслись вслед за чудной женщиной, словно получили от неё беспрекословный приказ. Ещё минута, и Фалин уже почти бежал вприпрыжку, страшась потерять её из виду и не встретить больше никогда, расталкивал бессмысленно метавшихся демонстрантов и не обращал внимания на приближавшихся к нему воинственных милиционеров, с которыми, не помня себя, готов был схватиться на кулачках.
   Толстяк со своим напарником, судя по всему, отлично знали городские кварталы и немедля скрылись в небольшом переулке, по некой причине не перекрытом милицией, увлекая за собой и нынешнюю властительницу Фалинских дум, так что Роман едва успел нагнать их при выходе на соседнюю улицу. При его стремительном приближении мужчины оглянулись: пожилой беспокойно, молодой решительно, но, узнав недавнего соседа по шеренге, успокоились и продолжили своё отступление, имея определённую цель, ибо у кромки тротуара их поджидал автомобиль, в который они и принялись невозмутимо усаживаться, подозрительно зыркая по сторонам. Увлечённый преследованием Роман инстинктивно кинулся к ним, заставляя парня угрожающе качнуться ему навстречу, и тогда Ирина, уже сидевшая за спиной водителя, негромко произнесла какую-то успокаивающую фразу, после которой неожиданно для себя Фалин без помех тоже оказался на заднем сидении салона, кое-как умостившись рядом с толстяком. Челночная сумка никак не хотела помещаться в тесное пространство, и неудавшийся торговец, ещё ни сном, ни духом не подозревавший, насколько кардинально предстоящая поездка изменит его жизнь, отшвырнул дурацкую торбу от себя и торопливо хлопнул дверцей. Парень, тем временем, устроился рядом с водителем, и легковушка рванула с места, оставляя позади беспорядочную людскую свалку на месте недавней хорошо организованной колонны.
   Некоторое время все молчали - и сосредоточенный крепыш с каменным лицом, и внимательно следивший за дорогой водитель, и взмокший и шумно сопевший толстяк в смешной бейсболке на голове, и не пришедший ещё в себя от скорой смены декораций прижатый его тушей к дверце Фалин, и притихшая в уголке Ирина, порозовевшая щеками и ставшая от этого ещё более прелестной и какой-то беззащитной с виду. Вполне естественно было, что Роман в этот сладостный момент думал только о ней, и его мало беспокоило предстоявшее объяснение с попутчиками по поводу неожиданного своего появления в их приватной компании. А между тем, напряжение, вызванное нешуточной опасностью и поспешным бегством, постепенно разрядилось, и пассажиры автомобиля облегчённо вздохнули, заулыбались и заговорили чуть ли не все одновременно, и только тогда, чувствуя на себе вопросительные недвусмысленные взгляды, Фалин определённо ощутил некоторый душевный дискомфорт, судорожно решая про себя, как посолиднее представиться и как половчее соврать что-нибудь более или менее подходящее по смыслу новым друзьям. На деле же всё оказалось гораздо проще, так как выручила его из щекотливой ситуации сама Ирина, из-за плеча толстячка приятным низким голосом обратившаяся к присутствующим:
   -Знакомьтесь, господа! Это мой земляк и коллега по общественной работе, а ныне и ваш покорный слуга и друг ...
   -Роман Петрович Фалин! К вашим услугам... - поспешил продолжить фразу женщины"коллега", только сейчас догадавшись, что Ирина находится здесь на правах гостьи так же, как и он, лишь с той существенной разницей, что её сюда в отличие от самозванца пригласили те самые демократы, которые и организовали несанкционированное властями шествие, о чём Фалин мог бы догадаться и раньше, не будь таким восторженным тупицей, ведь по её внешнему виду и манерам сразу было заметно, как разительно она отличается от "аборигенов".
   Теперь становилось вполне объяснимо повышенное внимание, уделяемое её особе со стороны здешней оппозиционной тусовки, и Фалин даже облегчённо вздохнул, получив ответ на некоторые мучившие его вопросы. Скорее всего, Ирина являлась российской журналисткой или известной общественной деятельницей, и Роману стало смешно и стыдно за то, что он пытался корчить перед ней завзятого местного демократа, а на самом деле моментально был разоблачён этой проницательной женщиной, умом которой сам и восхищался с момента знакомства и которая за версту почуяла в нём земляка, сразу благосклонно приблизив такового к себе.
   -Пузыня! Григорий Янович, - чинно представился толстяк, теперь уже дружелюбно поглядывая на гостя. -Координатор Народного фронта и непримиримый, так сказать, борец за права человека, а также по совместительству - кандидат в депутаты Верховного Совета республики.
   Он протянул Роману мягкую и по-прежнему потную ладонь и с чувством пожал ему руку, а когда тот перевёл вопросительный взгляд на крепыша, добавил небрежно:
   -А это Богдан! Мой помощник и правая рука.
   -Надеюсь, мы возьмём Романа Петровича с собой? - вновь вступила в разговор улыбнувшаяся приветливо Ирина, и Пузыня с готовностью закивал головой, одобрительно и несколько подобострастно покосившись на неё.
   -Ну, а уже там, на месте - в нашем штабе обсудим результаты акции. Тем более что ты, Ира, всё видела собственными глазами, - резюмировал он, панибратски тыкая при обращении к даме.
   Его фамильярность покоробила Фалина, так как тот и сам в глубине души желал точно также свободно и дружески общаться с Ириной и быть с ней непременно на "ты", но, во всяком случае сейчас, не мог позволить себе этого. Случайная компания в общем и целом благожелательно отнеслась к нему, и всё равно своим человеком он для них не являлся и всеми силами стремился завоевать доверие, какими бы неприятными не казались ему развязный координатор и туповатый его подручный, походивший больше на "лесного брата", чем на "борца за свободу".
   Между тем, машина продолжала движение, и вскоре остановилась у одного из домов на чистенькой тихой улице, после чего пассажиры высадились на идеально ровный тротуар и вошли в подъезд одного из жилых домов. "Штаб" оказался на деле всего-навсего просторной квартирой, надёжно защищённой стальной тяжеленной дверью с огромным глазком и мощным замком типа "цербер" и укомплектованной импортной офисной техникой, так не вязавшейся с мебелью застойных времен. Одна из комнат при этом представляла собой нечто вроде приёмной, где гостей или, вернее, хозяев встретили молодая длинноногая девица, по-видимому исполнявшая функции секретарши, и пожилой мужичок с бегающими глазками в роли дворецкого, любезно предложивший всем раздеться и сразу засуетившийся вместе с девушкой вокруг расслабившегося и довольного, что после шумной улицы очутился в тиши офиса, координатора, который чувствовал себя в стенах штаба полным и безраздельным домоправителем. Пока в гостиной царила неразбериха, связанная с прибытием целой группы людей, Роман скромно стоял в сторонке и, не очень-то интересуясь интерьером "демократических апартаментов", исподтишка наблюдал за Ириной, уже освободившейся с помощью галантного и неуклюжего в образе предупредительного кавалера Пузыни от элегантного плаща. Она неторопливыми грациозными движениями стягивала с рук не менее элегантные перчатки и снимала с головы берет, а Фалину казалось (да что там "казалось", он был в этом уверен!), что, проделывая эти простые манипуляции, вовсе не выглядевшая неприступной дама ни на минуту не забывает о его присутствии и нарочно слегка кокетничает перед ним, хотя каждый её жест выглядел вполне естественным и свободным.
   Надо обязательно упомянуть, что без плаща и головного убора Ирина выглядела ещё более потрясающе, и Роман никак не мог понять, как это её соратники не восторгаются ежеминутно её внешностью и манерами, а беспорядочно снуют туда-сюда, то ли готовясь к трапезе, то ли решая некие организационные проблемы, связанные с недавними беспорядками на главном проспекте города. Сам же Фалин не в силах был оторвать глаз от стройной фигуры в ладно сидевшем на ней европейского покроя костюме, подчёркивающем неоспоримые её достоинства, а открытое и одухотворённое выражение лица этой удивительной женщины, какого несостоявшийся коммерсант никогда не имел счастья наблюдать ни у одной из своих знакомых, делало Ирину в его глазах поистине "Орлеанской девой", особенно в свете происходивших здесь событий. Его, правду сказать, мало интересовали Иринины политические взгляды, ведь он не сомневался теперь, что влюблён по уши, и, если ему только будет позволено, готов был объявить себя ярым сторонником демократии, лишь бы находиться рядом с возлюбленной и изредка касаться рукой её руки.
   Ирина опустилась в мягкое кресло, прелестным движением сдвинув божественные колени в оригинального цвета колготках или чулках без единой, даже самой микроскопической складочки и изящно вытянув носки сапожек, откинулась устало на спинку кресла, положила свои белые ладони с длинными пальцами на подлокотники и с очаровательной улыбкой вновь взглянула на Фалина, как на старого своего приятеля, и только за один этот взгляд Роман мог бы свернуть горы, ибо заметил в нём неподдельный интерес к собственной персоне. Он готов был встать перед этой богиней на колени и с почтением поцеловать ей ладонь, а то и колено, однако, к глубокому его разочарованию, опередил его непосредственный хозяин офиса, несносный Пузыня, о существовании которого самозваный гость давно уже, по правде сказать, начисто позабыл. Шумно пыхтя и некрасиво причмокивая губами от удовольствия, толстяк присел у кресла Ирины на корточки, что далось ему с некоторым трудом, панибратски (а с точки зрения Фалина попросту по-хамски) положил свою широкую ладонь на Иринин локоть и со зверской театральной мимикой, захлебываясь от восторга от собственной заглавной роли, принялся втолковывать "союзнице", что конкретно она должна будет передать российским коллегам по поводу событий в республике. Бурный этот инструктаж перемежался идиотскими ужимками, сальными комплиментами и абсолютно неуместным дурацким сюсюканьем, от которого скромно стоявшего в сторонке Фалина едва не начало тошнить. Его страшно бесило то обстоятельство, что между прелестной молодой женщиной (пусть и выполнявшей здесь свой священный долг) и этим неопрятным увальнем (слава богу, снявшим, наконец, глупейшую бейсболку и молодежного покроя куртку) существовала прочная деловая и политическая связь, и только полное и чуть ли не почтительное внимание, с которым Ирина выслушивала зарвавшегося борова, останавливало Романа от едких высказываний, целый рой которых беспорядочно теснился в его идущей кругом голове.
   Если лицо Ирины в процессе горячего и не слишком складного, чтобы не сказать косноязычного, монолога молодящегося координатора оставалось совершенно невозмутимым, то, когда Григорий, протянув собеседнице две видеокассеты с записью милицейского беспредела, попросил передать их в штаб "Свободной России" с соответствующими комментариями, женщина встрепенулась, мимикой дала понять, как важны для неё эти вещественные доказательства авторитаризма здешнего режима, и с серьезным видом приняла их из его рук и убрала в сумку. На минуту Роману стало смешно при виде этих манипуляций, сопровождавшихся на полном серьёзе непременными многозначительными переглядываниями и насыщенных до предела никчемными напыщенными фразами, но, если даме он ещё мог простить увлечение политическими играми, то горячность Пузыни вызывала к него только злую иронию. Меж тем, свой инструктаж кандидат в депутаты сопровождал слишком уж вольными жестами типа поглаживаний Ирининой руки пальцами-сосисками, что уж совсем никак не вязалось с сутью разговора. Толстяк, как это ни глупо звучало, имел на гостью, командированную "Свободной Россией" в его полное распоряжение, несомненное влияние, и, если она поглядывала на Фалина с некоторой долей кокетства и особенного дамского превосходства, то перед Пузыней чуть ли не преклонялась, временами подаваясь к нему всем телом и приближая порозовевшее лицо слишком близко к его багровой физиономии. Конечно, в своем новом импортном костюме с модным галстуком и блестящих лаковых штиблетах координатор выглядел на фоне скромно одетого челнока гораздо импозантнее, но вопрос, умел ли он правильно носить этот костюм, купленный наверняка на долларовые подачки западных советников или, того хуже, присланный сюда с гуманитарной помощью, как с ехидством решил про себя Фалин, прямо таки витал в воздухе! И вообще, неужели, не переставал поражаться Роман, своими штампованными на западной кухне лозунгами этот записной демократ мог так глубоко воздействовать на умницу Ирину, пусть даже она и искренне придерживалась крайне правых политических взглядов?
   Увлечение женской половины человечества политикой всегда, признаться, бесило Фалина, и сейчас, наблюдая процесс передачи "важной информации", даже при всех своих возвышенных чувствах к элегантной красавице, он не мог удержаться от каверзной реплики, и таковая уже готова была сорваться с его губ, однако Григорий, словно почувствовав напряжение молчаливого гостя, присутствие которого терпел только из уважения к Ирине, обернулся вдруг к нему всем телом и голосом, не терпящим возражений, попросил сбегать на кухню за кофейником да и, вообще, поторопить "обслугу" с угощением дорогой гостьи, замерзшей и уставшей на важном мероприятии. Наглость фамильярного отношения к малознакомому человеку была настолько очевидна, что Роман даже не нашёлся, что ответить, и машинально поплёлся в указанном направлении, ругая себя мысленно на ходу за сговорчивость и мягкость характера. Да и, по правде сказать, кем таким он являлся для Ирины на самом деле - всего лишь случайным знакомым, к которому она по своему дамскому капризу проявила снисхождение!? И всё равно её тронутые помадой тонкие губы и завораживающие глаза так и стояли у него в памяти, и ничего с собой тайный вздыхатель поделать решительно не мог, готовый разбиться перед дамой сердца в лепёшку, лишь бы заслужить благодарный взгляд.
   Обстановка на кухне царила вполне бытовая, и только здесь Фалин из мира грёз вернулся на грешную землю. У самой двери на табуретке сидел Богдан, так до сих пор и не снявший кожаной куртки, и меланхолично курил дорогую ароматную сигарету, лениво поглядывая на мужичка с бегающими глазками, того самого, который встретил честную компанию на пороге "штаба" и который трудолюбиво нарезал ныне прямо на обёрточной бумаге качественную копчёную колбасу, распространявшую по кухне приятный запах чесночка. На колдовавшую у тостера девицу-секретаршу по имени Олеся парень внимания не обращал по причине, видимо, давнего и близкого знакомства, и можно было предположить, что она давно успела надоесть "лесному брату" - да и то сказать, кроме эффектной внешности ей похвастаться, кажется, было ровным счётом нечем (во всяком случае, за время нахождения здесь Роман не услышал от неё ни одной существенной фразы). На появившегося на кухне с сомнамбулическим видом незваного гостя Богдан тоже посмотрел без всякого интереса и только лениво запахнул полу куртки, чтобы прикрыть рукоятку револьвера, небрежно заткнутого за пояс. Роман же посчитал оружие за газовое и постарался воспитанно отвести глаза от подобного атрибута насилия, столбом остановившись посереди просторного помещения и смущенно оглядывая присутствующих.
   -Будь как дома! Не стесняйся, - ободрила его Олеся, державшаяся здесь со всеми по-свойски. -Григорий Янович на помощь, что ли, прислал? Проходи тогда да помогай, чем сможешь! Бутылки открывай, что ли, и бокалы протри.
   Роман хотел было высказаться в том смысле, что для такого незатейливого занятия здесь имеются люди помоложе, имея в виду Богдана, но неприступный и какой-то многообещающий вид того остановил готовую сорваться с языка фразу, и, глубоко вздохнув, Фалин встал рядом с девушкой и занялся предложенным делом, хотя помыслами продолжал находиться в гостиной в непосредственной близости к Ирине и даже вёл с ней непринужденную виртуальную беседу. Понятно было, что вся эта шушера являлась компанией не её полёта, и приходилось удивляться, как утончённая особа терпит этих, прости господи, ублюдков!
   От стоявшей поблизости Олеси, которая прилежно укладывала на блюдце горку поджаренного в тостере хлеба, веяло ароматными духами, и, невольно сравнивая девушку с боготворимой им женщиной, Фалин потихоньку оглядел её с ног до головы, убедившись предварительно, что никто из мужчин не обращает на него самого внимания. Олеся представлялась ему ветреной особой, молоденькой и глупой, искренне считавшей длиннющие ноги главным своим достоинством и мнившей себя, конечно, неотразимой красоткой, не страдающей ложной скромностью, и мысленно он окрестил её Куколкой, хоть и понимал, что, возможно, слишком критично относится к ней. В принципе, Фалин никогда не отказывал себе в удовольствии поглазеть исподтишка на таких вот девиц на улице или в транспорте, однако никогда не мог сообразить, о чём, собственно говоря, беседовать с ними при знакомстве. Сейчас, правда, трудно было понять, насколько секретарша заинтересовалась им, как собеседником, несмотря на тот факт, что она то и дело обращалась к нему с риторическими вопросами, не слишком ожидая ответов на них. Осветлённые густые волосы до плеч, курносый носик, пухленькие накрашенные губки, остренькая соблазнительная грудь, упакованная в облегавшее идеальную с мужской точки зрения фигуру платье, а также ножки в чёрных с белыми точками чулках и мягких кожаных полусапожках - вот, пожалуй, и всё, что привлекало внимание Романа в ней. Да, вот ещё: когда девица наклонялась над столом, со стороны можно было заметить под достаточно коротким подолом платья края чулок и молочно-белую полоску кожи на худощавых бедрах, а при более внимательном наблюдении Фалин даже сделал вывод, что на этой фифочке, похоже, не имелось трусиков, если только они не представляли собой узенькую, практически не заметную для стороннего взгляда ленточку, в какие любит рядиться молодёжь, не слишком отличающаяся, как правило, по жизни интеллектом. Зато, справедливости ради надо заметить, интеллектуалки, с которыми Фалину приходилось общаться, практически никогда не носили пикантного белья, и сочетание ума и интимных предметов туалета эротического характера встречалось ему крайне редко, если не сказать практически никогда. Интересно было бы узнать, какое бельё скрывалось под костюмом Ирины, думал про себя Фалин и тут же гнал от себя крамольную мысль, с душевным трепетом вспомнив пронзительный взгляд молодой прелестной женщины.
   Атмосфера кухни вовсе не напоминала "штабную", и в какой-то момент Фалину показалось, что находится он не в "гнезде демократии и свободы", а на вечеринке у друзей, так что, когда легкомысленная Олеся, улыбаясь во весь свой крашеный ротик, сунула ему в руки поднос со снедью, Роман с готовностью принял его и заторопился обратно в комнату, чтобы поскорее очутиться в неформальной обстановке за бокалом вина в обществе очаровательной демократки и постараться увлечь её содержательной беседой, которая должна была поставить развязного и недалёкого "хряка" на место, будь он хоть трижды координатором и кандидатом. Кстати, болтовни записного борца за свободу по какой-то причине не было больше слышно из гостиной, имевшей неплохую акустику, и неплохо было бы, чтоб этот неуклюжий оратор окончательно и бесповоротно трансформировался куда подальше по своим координационным делам.
   Пузыня, напротив, словно вопреки чаяниям Фалина никуда исчезать не собирался, а тишина, как оказалось, объяснялась банальной и до боли заурядной ситуацией, которая, тем не менее, своей простотой и непритязательностью не просто сбила с толку новоиспеченного официанта, а повергла в шок - да нет, по-настоящему убила и раздавила его на месте. Он мог ожидать от наглого Григория всего, в том числе и самого что ни на есть развязного обращения с дамой, но вот реакция овеянной ореолом возвышенных чувств Ирины никак не вписывалась в рамки созданного Фалиным образа. Во всяком случае, Ирина вполне (как это ни прискорбно было признать) уютно чувствовала себя в объятиях координатора, по-хозяйски облапившего её хрупкие плечи через подлокотник кресла и целовавшего расслабленную женщину прямо в губы (взасос!), причём она не вырывалась яростно из его рук и не лупила наглеца кулаками по спине, а безвольно подчинялась грубому натиску, опустив руки вниз едва ли не по швам и чуточку приподняв ноги в сапожках от пола, так что каблуки почти висели в воздухе. Поза же Пузыни выглядела совершенно отвратительно, ибо тот оттопырил свой толстый зад в импортных штанах в сторону, стоя перед креслом чуть ли не на карачках, да ещё положил широкую потную ладонь на такое милое с точки зрения Фалина беззащитное Иринино колено. А сумочка с пресловутыми кассетами валялась на полу у ножки кресла и смотрелась поистине издевательски на фоне интимной сценки, поразившей беднягу Фалина словно удар грома.
   Ирина почти сразу заметила своего протеже, претендовавшего на роль обожателя, с дурацким подносом в руках застывшего на месте с полусогнутой спиной и выставленной вперёд ножкой в тупоносом не слишком чистом ботинке, но совсем не смутилась наличия зрителя, а только смешно и по-детски капризно гукнула, давая понять Пузыне, что за ними наблюдает посторонний (а кем, скажите, был для этой сладкой парочки Роман Петрович Фалин, знакомый с обоими всего лишь в течение нескольких часов?). Что касалось толстяка, который невольно оторвался от вкусного занятия и недовольно глянул через плечо на досадную помеху, то тот ещё больше побагровел и смерил "нахала" суровым начальственным взглядом, каким в застойные годы руководители смотрели на техничек. Да, собственно, Фалин и взирал на Григория, как случайно заставшая начальника за некрасивым занятием уборщица, и от полного осознания этого очевидного факта случайный свидетель разврата залился краской до корней волос и беспомощно разинул рот, не в силах вымолвить ни слова.
   -Что стоишь? Поставь и иди пока! - Пузыня нетерпеливо крутанул головой и, кажется, тихо выругался хриплым по вполне понятной причине голосом.
   -Куда идти? - не сразу понял суровое указание Фалин и глуповато моргнул глазами, пялясь не на "начальничка", а на невозмутимую Ирину, губы которой ещё хранили следы смачного поцелуя, и судорожно размышляя, неужели тучный боров является для неё идеалом мужчины и непререкаемым авторитетом не только в политике, но и в интимных делах.
   -Куда, куда?! Ишь раскудахтался! Дурачком не прикидывайся, не надо! Туда, откуда пришёл... Ясно тебе? - в голосе Пузыни сквозила неприкрытая брезгливость к разным там холуям, мешавшим ему заниматься проблемой взаимоотношений полов. -Придёшь, когда позову...
   Ещё не веря, что слова эти обращены непосредственно к нему, ошеломлённый Фалин машинально поставил поднос с угощением на низкую тумбочку у дверей, не сводя глаз со сделавшегося чуть ироничным и холодным Ирининого лица, словно спрятавшегося вдруг под маской невозмутимости, и почувствовал, как ярость поднимается где-то внутри, чуть ли не в желудке и мощной волной подкатывает к горлу.
   -Иди, иди! - несколько примирительно буркнул Пузыня, чувствуя, что малость переборщил, и скосил глаза на аппетитные женские коленки в плотных матовых колготках, что уже окончательно и бесповоротно добило обозлённого Романа.
   -Не так строго, уважаемый Григорий Янович! - сочла нужным мягко обратиться к хозяину положения гостья, кокетливо нахмурив брови. -И так у вас здесь все по струнке ходят. Нам бы такого строгого руководителя...
   -Ириночка! Вы просто прелесть! - тут же растаял толстяк и потянулся губами к её порозовевшей от комплимента щеке. -Вам я ни в чём отказать не могу. Просто не имею права!
   Его порывистое движение переполнило чашу Фалинского терпения, и рука возмущённого Романа, решительно потянулась к подносу, чтобы подхватить с него тарелку ветчины и залепить ею в самодовольную морду толстяка, сопроводив акт возмездия какой-нибудь острой фразой в адрес не только обидчика, но и его пассии. Ревность жгла его каленым железом, хотя в глубине души он понимал, что не имеет никаких прав на очаровательную, но столь далёкую от него женщину, и есть смысл лишь ограничиться ехидной фразой и с гордо поднятой головой покинуть "штаб", хлопнув дверью и оставив последние слово за собой. Такой шаг выглядел бы красиво и даже эффектно в глазах ещё недавно благоволившей к новому поклоннику Ирины, однако события уже развивались независимо от Фалинских желаний, и настоящего мужского поступка у него так и не получилось, как бы ему не хотелось произвести на присутствующих должное впечатление.
   Пузыня больше не обращал внимания на поставленного всего лишь одним окриком на место "плебея", зато Богдан, по всей видимости выполнявший при кандидате роль не столько помощника, сколько охранника, а то и цепного пса, находился согласно своим обязанностям начеку и, словно нюхом почувствовав неладное, неслышно возник за Фалинской спиной и внимательно следил за каждым движением сомнительного гостя. Так что, как только Роман вознамерился по-мужски разобраться с "шефом", подручный Пузыни железной рукой перехватил запястье взбунтовавшегося Фалина и тарелка с закуской осталась мирно стоять на подносе. Вне себя от гнева, оскорблённый таким беспардонным отношением к себе "невольник чести" резво обернулся в сторону молодого человека и оказался с ним нос к носу, пыхтя подобно тому, как недавно пыхтел разгорячённый близостью красавицы Пузыня, на корточках подползая к ней. Несколько мгновений оба - невозмутимый и уверенный в своих силах Богдан и дрожавший от возбуждения Фалин - смотрели друг на друга в упор, а потом вдруг разом принялись бороться в полной тишине, вернее ломать и выкручивать противнику руки, не решаясь на глазах женщины устраивать откровенный мордобой. Их возня смотрелась со стороны довольно неприглядно, и можно было только догадываться, какое впечатление она производила на зрителей и в частности на утончённую натуру Ирины, но, во всяком случае, женщина никоим образом не проявляла своего отношения к безобразной сцене, зато Григорий гневно и повелительно велел драчунам немедленно убираться из комнаты вон.
   -Ишь, распетушились, молодёжь! На них бы пахать и пахать, а они у них одни глупости в башке. Силу девать им некуда! Работать надо, петухи, а не вознёй заниматься, - добавил он визгливо и вновь поскорее поворотился к Ирине, так и не убрав ладони с её круглого колена. -Извините, Ириночка, ради бога, этих дурачков малых! Ладно?
   Разозлённый не на шутку Фалин не видел Ирининой реакции на свою выходку и не слышал большую часть укоризненных высказываний координатора, так как занят был нешуточной борьбой с ловким и сильным парнем; последняя же фраза Пузыни достигла-таки его слуха, и в запальчивости неудачливый поклонник не удержался, чтобы не выкрикнуть в ответ что-либо обидное в адрес говоруна.
   -Когда дураки делом занимаются, когда этих дураков дубинками охаживают по головам, умники предпочитают в безопасном месте отираться подле женской юбки! И к тому же намереваются выпить да закусить в тепле и приятной компании! Не так ли, милейший, Григорий Янович!?
   -Ах, ты, паршивец эдакий! Как со старшими разговариваешь? А ну, пшёл вон отседова, мальчишка! ... Щенок такой! - соколом взвился от такой отповеди Пузыня и сделал недвусмысленный знак Богдану, до сих пор не решавшемуся применить к хулигану более крутых мер воздействия, после чего тот легко закрутил Фалину руку за спину и поволок буяна прочь из гостиной, на ходу чувствительно вцепившись пятернёй в волосы.
   Роман безуспешно пытался вырваться из его отнюдь не дружеских объятий, возмущённо продолжая кричать, что в то время, когда в республике под угрозой находится демократия, "борцы за свободу" в укромном месте решают свои собственные проблемы и занимаются откровенным развратом, а также обжираются втайне от голодающего народа ветчиной, но к этому времени стало уже понятно, что сопротивление, равно как и взывание к совести отдельных индивидуумов бесполезно и попросту смешно, и вряд ли стоит трепыхаться и качать права в лапах совершенно озверевшего молодчика. Охранник, тем временем, не церемонясь больше с дебоширом и награждая того по дороге увесистыми пинками коленей под зад, поволок Фалина в прихожую и дальше к входной двери с явным намерением вышвырнуть на лестничную клетку, а едва не плакавший от обиды горе-поклонник готов был рвать на себе волосы, понимая, насколько упал его престиж в глазах Ирины собственными же стараниями. Он уже позабыл напрочь о её податливости шустрому координатору и думал только о том, как срочно реабилитировать себя и исправить аховое положение, а, между тем, судьба и на этот раз благоволила ему, и удачное стечение обстоятельств позволяло выпутаться из создавшейся ситуации, что называется, без потери лица.
   В тот самый момент, когда он уже позорно упёрся носом во входную дверь, всего за несколько мгновений до того, как быть выкинутым бесславно на лестничную клетку, в квартиру длинно и чрезвычайно настойчиво позвонили, и неожиданный этот звонок заставил Богдана временно отказаться от своих решительных намерений. Парень замер на месте, прикрикнув одновременно на скрученного в бараний рог недотёпу, который, впрочем, и не собирался шуметь или звать неизвестных посетителей на помощь, но воспринял продолжительную трель, как сущее для себя спасение. Между тем, звонок надрывался, не собираясь затыкаться, и по его настойчивости можно было предположить с большой долей уверенности, что давит на кнопку палец человека, обладающего известными полномочиями.
   Так как никто не делал попыток отворить дверь и даже Богдан, с застывшим лицом сразу ослабивший хватку и брезгливо оттолкнувший Романа к стене, не удосужился поглядеть в дверной глазок, зная наверняка, кто стоит по ту сторону железной преграды, то незваные гости загрохотали по наружной реечной обшивке сначала кулаками, а потом и ногами, не оставляя больше у хозяев сомнений в своей принадлежности к органам правопорядка. Причём грохот этот сопровождался отборным матом и громкими требованиями немедленно впустить в помещение представителей власти, так что дружеским посиделкам за бутылкой импортного спиртного под качественную закуску не суждено было состояться. В прихожую из кухни сначала выглянула встревоженная Олеся, из-за плеча которой виднелась голова напуганного не менее девчонки пожилого мужичка, а вслед за ними из гостиной вывалился мокрый от пота Пузыня, дико вращая выпученными глазами, и на вопросительный взгляд Богдана, единственного, кстати, в компании сохранявшего относительное спокойствие, кивнул головой, чего было достаточно, чтобы тот, понимая приказ без слов, нырнул в боковую комнату с сейфом и прикрыл за собой дверь.
   -Олеська! Не дрейфь, - свистящим полушёпотом рявкнул Григорий девчонке. -Выведешь Ирину и этого... во двор! Поняла? Ты знаешь, где нас ждать! А мы пока задержимся тут - с делами, хм, закруглимся...
   Он безо всяких церемоний вытолкал Фалина в гостиную и принялся перешёптываться с телохранителем под грохот кувалды, ломавшей дверь, а сбитый с толку кардинальной переменой обстановки и даже малость напуганный Роман, раскрыв рот, с удивлением смотрел на Ирину, преспокойно курившую у окна и выглядевшую в его глазах без преувеличения героиней.
   -Чего время тянете? Быстрее! - суетливо заглянул в гостиную Пузыня. -Ирочка, у тебя удостоверение с собой?
   -Увы, Григорий Янович, увы! - пожала плечами та и перевела взгляд на Романа, словно искала у него подтверждения своих слов, странно блеснув при этом зрачками.
   -Плохо дело! Лучше бы вам этим сатрапам в руки не попадаться... Олеська шустрее, дура! Прибью!
   Девушка, с которой сразу слетела вся внешняя самоуверенность, едва сдерживала дрожь в руках и ногах, и было заметно, что проку от неё нынче будет мало, так что Пузыня, махнув на неё рукой и вместе с тем с сожалением поглядев на растерянного Фалина, показал Ирине толстым пальцем на соседнюю комнату.
   -Там есть замаскированный выход в соседний подъезд! Извини, что сам не провожаю - недосуг. А положиться, сама видишь, не на кого. Тебя не знают, выйдешь на улицу свободно. И этих прихвати!
   Толстяк, в глазах которого светилась некая сумасшедшинка, грубо толкнул Романа в плечо и вновь выскочил опрометью из гостиной в прихожую.
   -Бежим быстрее! - взвизгнула вдруг Олеся во весь голос, напугав Фалина до потери пульса, и принялась судорожно просовывать руку в рукав длинного модного пальто, раз за разом попадая мимо, а совсем одеревеневший Фалин в оцепенении продолжал наблюдать, как Ирина, эта смелая и гордая женщина, спокойно накидывает на плечи свой кожаный плащ и, подхватив сумочку с кассетами, неторопливо выходит в указанном направлении.
   Её плавные движения буквально гипнотизировали Романа, и через секунду, усилием воли сбросив оцепенение, он кинулся вслед за ней, но к своей досаде столкнулся в узком дверном проеме с перепуганной Олесей и с большим трудом протиснулся в небольшую комнатёнку, где, и вправду, находилась пробитая, судя по всему недавно, в стене дверь. Он догнал бы женщину в два прыжка и стал бы для неё охраной и проводником, если бы перетрусившая секретарша не уцепилась намертво за его руку, причём смазливое Олесино личико исказилось такой гримасой страха, что потенциальному защитнику оставалось только схватить эту бедняжку чуть ли не в охапку и с силой рвануть вслед за собой.
   Нельзя было сказать, что Фалин в экстремальных обстоятельствах всегда сохранял полную выдержку, и всё же с этого момента всё происходящее стало казаться ему всего лишь увлекательным кинобоевиком, в котором он являлся не столько участником, сколько сторонним наблюдателем, спокойно размышлявшим не о грозившей непосредственно ему опасности, а, скорее, старавшимся не потерять из виду главную героиню фильма, судьба которой так волновала его. Да и смутная надежда на действенность своего российского паспорта, дававшего определённый иммунитет в глазах здешних властей, отчасти успокаивала "последнего героя боевика", совершенно позабывшего к тому времени, что сия книжица благополучно покоится в кармане куртки, которая в свою очередь висит на вешалке в прихожей "оплота демократии", куда теперь российскому гражданину вход был заказан. Что было поделать, если Роман выскочил впопыхах из штаба в одном свитере и без шапки, и только холодок вечернего (а день пробежал на удивление незаметно!) воздуха, вернул его к действительности и заставил пожалеть о поспешной ретираде только тогда, когда они вместе с Олесей, прыгая через три ступеньки крыльца, выбежали на улицу из углового подъезда через чёрный ход, предусмотрительно оставленный кем-то незапертым.
   Ирины уже не было заметно нигде вокруг, зато в глубине двора отчётливо виднелся милицейский "воронок", и парочка запыхавшихся беглецов, стараясь сдерживать шаг и крепко держась за руки словно школьники младших классов, постаралась поскорее покинуть место событий, но, когда некто строгий раздраженно повелительно окрикнул их издалека, бросились бежать со всех ног, позабыв о всякой осторожности. Причём Олеся уже не тащилась покорно за Фалиным, вцепившись пальцами в его локоть, а буквально волокла спутника, убежденного, что "проводница" прекрасно знает все особенности местного ландшафта, за собой, делая своими длиннющими ногами шаги невероятной ширины. Он и не предполагал, что в те напряжённые минуты запыхавшейся Олесей владела лишь жажда оказаться как можно дальше от грубых и безжалостных ментов, и, когда она затащила Романа в какую-то тёмную подворотню, покорно ввалился за ней в просторный подъезд старого пятиэтажного дома в полной уверенности, что до надежного убежища осталось всего пару лестничных пролётов.
   Бешеный пробег отнюдь не являлся простой стометровкой, и по Фалинским прикидочным расчётам вместе с Олесей они преодолели расстояние в два-три километра, так что дыхание обоих теперь находилось на пределе, и, хочешь, не хочешь, обоим пришлось устало опуститься на корточки в пыльном закутке под лестницей, чтобы перевести дух, и с облегчением прислониться спинами к холодной стене. Вернее, это сделал только взмокший даже в одном своём тонком свитере Фалин, так как, зябко поведя плечами, Олеся тут же предпочла прижаться к нему плечом и самым естественным образом обнять Романа за талию сильно подрагивающей рукой. Она сидела, неуклюже подогнув ноги, в той же позе, в которой недавно сиживал перед Ирининым креслом пресловутый Пузыня, и колени её, обтянутые чёрным в белый горошек капроном, торчали высоко вверх, едва ли не упираясь Роману в подбородок. Чулки немножко сбились от сумасшедшего бега, и Фалин поймал себя на мысли, что с идиотской в данной ситуации заинтересованностью разглядывает складочки на них и совсем не к месту размышляет, как при наличии высоких каблуков девица ухитрялась развивать спринтерскую скорость, пока не сообразил, что мягкие её полусапожки имеют плоскую подошву и что сам он всего лишь принимает желаемое за действительное, не в состоянии позабыть об изящной Ирининой обуви, которая до сих пор так и стояла у него перед глазами. Меж тем, полы так и не застёгнутого впопыхах пальто разошлись широко в стороны, подметая собой грязный бетон, и Олесина грудь, прикрытая только символической материей платья, упиралась Роману в плечо, а навязчивый запах дамских духов, усиленный выступившим на коже потом, становился всё более резким и каким-то слишком развратным, не говоря уже о том, что горячее дыхание так и не успокоившейся девушки щекотало Фалинский нос. В общем, несколько смущенный близостью женского тела Фалин счёл нужным разрядить обстановку, для чего по-отечески погладил беглянку по волосам и сказал ей пару так необходимых ей ободряющих слов, спросив заодно, в этом ли подъезде находиться "запасной аэродром" демократической оппозиции. Только после этого он сделал осторожную попытку встать с пола, ибо с некоторого момента ситуация в свете собственной иронии стала казаться ему не просто щекотливой, а в какой-то мере поистине комической, и теперь, трезво взглянув на вещи, Фалин готов был немедленно вернуться обратно в штаб демократов, спокойно объяснить милиционерам причину своего недавнего присутствия там, забрать куртку с документами и шапку и отправиться, наконец, к родственникам - да так бы, без всякого сомнения, и поступил, если бы Олеська ни с того, ни с сего не ударилась бы в самую натуральную истерику, стоило ему только отвести её руку прочь и подняться на ноги.
   Она вскочила вслед за ним и, обхватив Фалина ладонями за шею и притиснув его к стене, не давала сделать и шага, притом что была ростом чуть ли не выше его. Роман прекрасно понимал, что взрыв сумбурных чувств - это ни что иное, как разрядка после хорошей психологической встряски и сильного испуга, но ничего поделать не мог с подвывавшей и всхлипывавшей, мелко дрожавшей и сразу потерявшей всю свою внешнюю привлекательность девахой, которая буквально повисла на нём и не давала пошевелиться. Он тщетно пытался успокоить её словами и даже обнял и прижал к себе, удивлённый её чувствительностью, что, надо сказать, слабо помогло в гуманном деле, и очень быстро мелодраматическая сцена в грязноватом мрачном подъезде стала раздражать его, благо ещё, что не имелось свидетелей душераздирающего поведения будто сорвавшейся с цепи девицы. Рядом с ней, рыдавшей и беззащитной, Фалин осознавал себя истинным спасителем и мужественным защитником и лишь сожалел, что на Олесином месте не находится та, чьё обаяние сразило его ещё утром наповал и чьё поведение в подобной ситуации так кардинально отличалось бы от нынешнего поведения экзальтированной и не в меру нервной красотули, висевшей сейчас вешалкой у него на шее.
   Разгорячённое молодое тело сквозь синтетическую плёнку платья буквально жгло Романа, как будто и не было на нём свитера и джинсов, а ноги, длинные и практически голые, если не считать тоненьких да ещё к тому же сползших почти до колен чулочков в легкомысленный горошек, лианами обвивали его колени да ещё упорно старались протиснуться между ними. Одновременно влажные мягкие ладони гладили и ласкали его шею и затылок, распахнутое пальто словно пеленало руки, густые растрёпанные волосы закрывали лицо, лезли в нос и глаза, пухлые маленькие губы то шептали ему на ухо что-то просительно милое, то слабо трогали его рот и оставляли на нём следы пахнувшей сладостями помады, курносый припухший от слёз носик тёрся о его нос, щекоча прерывистым дыханием, неимоверной длины ресницы то и дело касались его покрытого испариной лба, и всё происходившее под лестницей чужого дома в чужом городе казалось Фалину чем-то нереальным, что тревожило и сжимало мятущуюся душу. Теперь Роман был не на шутку растерян и, право, не знал, что делать и как поступить, не отдавая себе отчёта, что уже больше не принадлежит себе и полностью подчиняется чужим прихотям, превращаясь в нечто вроде марионетки в руках опытного и настойчивого кукловода. Более того, недавний стресс оказал несомненное воздействие и на Фалина, и, как бы он не пытался отогнать подспудное желание расслабиться, мозг и мышцы требовали немедленной разрядки, так что неожиданно для самого себя "герой боевика" вдруг понял, что собственные руки практически без его ведома удобно устроились уже на плотной и упругой Олесиной попке под широким пальто, а пальцы быстро и на удивление ловко подтягивают вверх символический подол коротенького платья. Они же сначала неуверенно, а потом всё настойчивее и сильнее принялись сжимать гладкую шелковистую кожу бёдер над краем чулок и перемещаться всё выше и выше, подталкиваемые вновь всплывшим в Фалинском мозгу вопросом о наличие на девушке трусиков, и не прошло и короткого отрезка времени, как вопрос этот заслонил и вытеснил все остальные вопросы, теснившиеся в распухшей от судорожных размышлений голове Романа, и принял навязчивый, маниакальный характер, требуя немедленного подтверждения давних догадок. Конечно, можно было бы просто потребовать прямого ответа о наличии нижнего белья у этой симпатяжки, нашедшей в лице нового знакомого мужчину, готового смело оградить её от любых неприятностей и взять, так сказать, под своё крыло, однако рот "супермена" уже на протяжении минуты был плотно закрыт чувственным поцелуем, и маленький шершавый девичий язычок хозяйничал между раздвинутыми его зубами и давал понять, что больше не существует никаких препятствий для интимной близости двух сроднившихся перед лицом опасности людей, как не существует и сумрачного подъезда, и грязной лестницы да и, вообще, ничего вокруг. Реальным и хорошо ощутимым являлось лишь ловкое гибкое тело, доверчиво льнувшее к мужчине и страстный сумасшедший поцелуй, толкавшие его к краю так влекущей в своё чрево бездны.
   Неожиданные любовники жадно целовались взасос, позабыв обо всём на свете, и не так уж важно было, кто из них расстегнул на обалдевшем, находившимся где-то между небом и землёй Фалине джинсы - то ли он сам, потеряв контроль над собой, то ли превратившаяся в одночасье в ненасытную самку Олеся, то ли они проделали эту манипуляцию в едином порыве вместе, только Роман теперь точно знал, что на девушке в действительности напрочь отсутствуют трусики, а уж по какой такой причине - это интересовало его меньше всего. Кругленькие напрягшиеся ягодицы лежали в ладонях Фалина словно влитые, а их владелица уже не стояла на полу подошвами своих чудных сапожек, а висела на Фалинском торсе, цепко обхватив его своими невероятно длинными ногами в окончательно сбившихся чулочках, и Роман никак не мог понять, как ей удаётся удерживать в таком положении равновесие, тем более что ловкие руки пройдохи-девицы уже хозяйничали под его свитером. Ему понадобилось некоторое время, чтобы сообразить - не только ноги, а кое-что ещё, длинное и твёрдое, поддерживает Олесино неожиданно лёгкое тело на весу, и это "кое-что" принадлежит не кому-либо иному, а именно ему самому, и является незаменимым атрибутом его мужской силы. Тогда нечто похожее на гордость целиком захватило торжествующего Фалина, а неимоверное удовольствие от трения этого атрибута о стенки влажного лона заставило его застонать сквозь жаркий бесконечный поцелуй во весь голос, в то время как ритмично насаживающаяся на сей предмет, ещё недавно беспомощная и напуганная лань, а теперь бесстрашная и ненасытная львица ответила на этот стон высоким протяжным рыком, проникшим сразу изо рта в рот и исчезнувшим без следа в горле партнёра. Чувствуя, как подгибаются колени сделавшихся ватными ног, Роман сильнее упёрся спиной в стену в надежде найти хоть какую-нибудь опору, чтобы не съехать с позором на пол, и для этого вынужден был на миг отпустить совершавшую резкие круговые движения попку, которой уже и не требовалась никакая поддержка, ибо Олеся так тесно прижалась к любовнику, что, казалось, слилась с ним в единое целое. Как раз в этот момент тело Романа, задыхавшегося под напором её беспредельной страсти, вдруг пронзило молнией от макушки до пят, и после кратковременного сильнейшего оргазма у Фалина, едва не потерявшего сознание, наступило, наконец, полное расслабление. Каждую его мышцу охватила тягучая приятная истома, под действием которой ошеломлённый бедняга, не в силах больше держаться в противоестественной позе, медленно съехал по стене вниз, странно подёргивая головой, раскинул в стороны руки и ноги и в сидячем положении утвердился на грязном цементном полу, голой взмокшей спиной чувствуя её могильный холод.
   Вошедшей во вкус Олесе показалось мало короткого мига эротического экстаза и, не стараясь сдерживать откровенно сексуальное животное урчание, вырывавшееся из оскаленного мокрого рта, она, стоя на корточках и хищно выгнув спину, принялась интенсивно елозить на плотно вставленном внутрь её пенисе, пока тот сохранял более или менее твёрдое состояние. При этом голова трясущейся девушки запрокинулась далеко назад, волосы беспорядочно разметались по плечам, а шея напряглась так, что на ней рельефно обрисовались мышцы-верёвки, своим видом вызывая у Фалина неожиданное желание с криком вцепиться в них зубами и прокусить кожу до крови. Впрочем, даже соверши он такой жутковатый поступок, всё равно у него не хватило бы сил причинить партнёрше настоящую боль, и та наверняка легко справилась бы с ним одной левой, словно с нашалившим ребёнком, и смогла бы без лишних вопросов доказать ему своё полное превосходство. Несмотря на столь эмоциональную, отнимавшую жизненные соки любовную игру, Олеся вовсе не выглядела усталой и, если бы любовники находились не в столь сомнительном месте, вряд ли удобном для подобного занятия, а где-нибудь в уютном будуаре, ещё неизвестно, во что бы превратился Роман после неудержимого проявления ею страсти, ныне же опьянение сексуальной оргией, подогретой нешуточной опасностью и бегством от преследователей, быстро оставляло его и очень скоро вернуло ему способность здраво и трезво мыслить. Взаимный любовный угар и жаркие объятия уже казались ему обычной случкой в первой попавшейся подворотне, Олеся - кем-то вроде распутной несдержанной нимфоманки, любой ценой жаждавшей острых ощущений, а её неподдельная на первый взгляд тяга к нему - наигранной и карикатурной, не говоря уже о том, что теперь у Фалина сильно мёрзла натруженная спина да и пыль на полу не добавляла ему никаких приятных ассоциаций. Свершившийся прямо в подъезде разврат никоим образом больше не выглядел пикантным приключением, и вообще в мыслях Роман невольно сравнивал "секретутку" Пузыни с очаровательной Ириной не в пользу, естественно, первой и даже прикидывал, как могла бы повести себя прелестная особа в подобной ситуации.
   Олеся никак не могла успокоиться, и Фалину пришлось грубовато похлопать её по щекам и затем ласково погладить по бедру ладонью, чтобы "кнутом и пряником" вернуть к реалиям жизни, и через пять минут в девушке уже нельзя было узнать одержимую бесом самку, готовую стереть в порошок в своих тесных объятиях малознакомого партнёра и развеять его прах по ветру. Не забыв всесторонне продемонстрировать кое-как поднявшемуся с пола Роману свои худощавые стройные ноги, она одёрнула сбившееся к поясу платье и энергично встряхнула спутавшейся гривой волос, несомненно гордясь и любуясь собой, а тем паче абсолютно не стесняясь того факта, что отдалась под воздействием минутной слабости первому встречному мужчине едва ли не посереди мостовой да ещё, можно сказать, верховодила им, полностью лишив какой бы то ни было инициативы. Точно таким же образом коммуникабельная секретарша, видимо, периодически отдавалась Григорию Яновичу, Богдану и другим товарищам по партии, и в этом свете полное отсутствие трусиков под юбкой становилось понятным и естественным даже для такого тугодума, как Рома Фалин, которого коробила сейчас Олесина деловитость на фоне недавнего бега на длинную дистанцию и чисто бабской спонтанной истерики.
   -Идём, что ли? - хрипловатый покровительственный голос вывел Фалина из задумчивости, и, вновь почувствовав, что остался к сожалению без куртки и шапки, Роман поёжился от холода и взгляда девушки и чуть было не почесал затылок, что выглядело бы со стороны слишком уж смешно и простовато. - Да ширинку хоть застегни. Причиндалы простудишь!
   -Куда идти-то? - счёл нужным хмуро спросить незадачливый любовник на глазах обретавшую уверенность в себе Куколку, которая туго перетягивала поясом тщательно запахнутое пальто на осиной талии, при этом он, во-первых, напрочь позабыл, что имеет в этом проклятом городе каких-никаких, а всё же родственников, к которым, собственно говоря, должен бы был по идее направить стопы, и, во-вторых, всё-таки почесал, но только не затылок, а нос, сильно смутившись своего неуклюжего жеста.
   -Не бойся, со мной не пропадёшь! - пообещала Олеся и оценивающе и даже как-то по-хозяйски сметливо оглядела не слишком плотную, среднего роста фигуру Фалина. -На конспиративную квартиру - вот куда.
   Парадокс, но сейчас Олеська казалась "беглецу-демократу, подвергшемуся преследованиям властей", кем-то вроде родной матери, не давшей его в обиду плохим дядькам, и ближе этой не в меру смазливой и в меру самоуверенной дамочки у него в данный момент никого не существовало, так что бедолага покорно и чуть ли не с радостью поплёлся вслед за ней, позволив беспрекословно взять себя на улице под руку.
   Было уже совсем поздно, когда Олеся привела его, окончательно выбившегося из сил, на "конспиративную" квартиру в новой девятиэтажке в спальном районе города, и вовремя - ведь продрогший и усталый челнок мечтал к тому времени только о полноценном отдыхе и совсем не чувствовал под собой ног. Прихожая ещё хранила следы недавних отделочных работ и не имела даже вешалки, которая, впрочем, Фалину и не требовалась, из чего можно было заключить, что дом сдан жильцам только-только и не обжит ещё как следует, а, возможно, и не полностью заселён. Во всяком случае, на вкрученной в патрон лампочке не имелось плафона, а в ближайшей к входной двери комнате свет не включался вовсе.
   -Перекусишь с дороги? - обратилась к гостю давно обретшая в отличие от него почву под ногами Олеся и, когда тот молча покрутил головой, кивнула в дальний конец коридора. -Тогда мойся и иди туда! Со мной ляжешь или раскладушкой обойдёшься?
   -Раскладушкой, - выдохнул смущённый Роман и, заметив ироническую улыбку на Олесиных губах, махнул рукой и поплёлся в ванную, желая поскорее встать под горячий душ.
   Уже раздеваясь в просторном пропахшем краской помещении и вешая на горячий змеевик одежду, он услышал сквозь тонкую дверь, как Олеся в прихожей снимает пальто и сбрасывает с ног сапожки, но образ её гибкой сексапильной фигуры совсем не шёл ему на ум и даже некое стыдливое чувство от своего недавнего поступка овладело им, ведь с его, Фалинской, стороны было, можно сказать, совершено предательство по отношению к Ирине, да и вообще, что ни говори в оправдание, а Фалин с перепугу воспользовался кратковременным безумным состоянием Олеси для удовлетворения своих сексуальных потребностей, что отнюдь не придавало его облику ореола героя. Так что вынашивать ныне в голове похотливые мысли и залезать с ними в постель к податливой девочке, виделось ему верхом бесстыдства.
   Вода оказалась не такой уж и горячей, к тому же была ржавой и вонючей и слабо отмыла нашего искателя приключений, так что, вновь натянув на себя футболку и грязные джинсы, он понуро прошёл в указанную комнату, не встретив никого по пути, и тоскливо принялся оглядывать определённое хозяйкой для ночлега помещение в слабых отблесках уличного фонаря сквозь окно без штор. Раскладушка с голым матрасом для постояльца находилась у самых дверей, а дальше у окна располагалась кушетка, застеленная бельем, на которой под одеялом лицом к подоконнику лежал человек, голова которого покоилась, естественно, на подушке, и Фалин хорошо разглядел стрижку спящего, явно не похожую на густую Олеськину гриву, после чего, пронзённый неожиданной и фантастичной догадкой, быстро шагнул к прикроватной тумбочке, дрогнувшей рукой нащупал выключатель настольной лампы и зажёг свет, во все глаза глядя на почивавшую здесь женщину.
   Лицо Ирины с закрытыми глазами, слегка сжатыми губами, чуть шевелящимися от дыхания ноздрями, розовой полоской на щеке, оставленной подушкой, и сбившейся набок чёлочкой на лбу показалось Фалину без преувеличения восхитительным, и он, не отрываясь ни на секунду, смотрел на него, старался поподробнее разглядеть и получше запомнить каждую, даже самую мельчайшую чёрточку, с трудом сдерживая желание покрыть это милое расслабленное во сне лицо поцелуями, и готов был рассматривать его до самого утра, позабыв о сне и отдыхе. Он боялся пошевелиться, чтобы не разбудить свою любовь и не разрушить очарование, безудержной волной овладевшее им, и только мысленно благодарил судьбу за то, что она не разлучила его с прекрасной дамой и свела с ней вместе вновь. Из-под одеяла видна была белая точёная шея и часть плеча с тонкой лямочкой сорочки, но Роман посчитал бы кощунственным желание увидеть во всей красе обнажённое и беззащитное во власти сна тело женщины и даже не старался задерживать взгляд на его очертаниях под одеялом - ему достаточно было любоваться одухотворённым и прекрасным Ирининым лицом, и такая возможность казалась ему огромным счастьем. Любимая женщина была здесь, в шаге от него, и теперь ничто не могло помешать им быть рядом - ни дубинки омоновцев, ни хамство Пузыни, ни кулаки Богдана, ни, тем более, страсть и бесстыдство Олеси, о которой Роман уже успел напрочь позабыть и о которой вспомнил лишь тогда, когда за спиной его раздались едва слышные вкрадчивые шаги.
   Девушка появилась в комнате, жуя что-то на ходу и на ходу же стаскивая через голову платье, в одно мгновение разрушила сказочную атмосферу и привнесла в обстановку элементы обыденности и даже обывательщины, что, понятное дело, никак не могло понравиться восторженному Фалину. Между тем, недалёкой Куколке не было дела до его переживаний и душевных метаний, и, освободившись от платья и оставшись в эфирной комбинации и чулках, она остановилась у дверей, бросила скомканное платье на раскладушку и потянулась всем своим соблазнительным для мужчин, но только не для Фалина, телом.
   -Чего не ложишься? Пора, милый, пора! Скорее спать, спать и спать! Все дела, как говорится, оставим на утро...
   Один за другим на раскладушку полетели чёрные в горошек чулки, и, не обращая больше внимания на замершего гостя, Олеся со слипающимися веками привидением прошествовала мимо него к кушетке, откинула край одеяла и бесцеремонно юркнула Ирине под бочок, смачно и как-то по-деревенски крякнув при этом от удовольствия. Не успел ошеломлённый Фалин и глазом моргнуть, как развязная девица поплотнее пододвинулась к соседке, обняла ту за плечи тонкой обнажённой рукой и, пробормотав нечто нечленораздельное, в один миг уснула, не успев, наверно, досчитать в уме и до двух. Ирина во сне только глубоко вздохнула, повернула голову к Олесе, уткнулась той в роскошные волосы носом и вновь ровно задышала, так и не проснувшись и не бросив взгляда ни на Олесю, ни на истуканом стоявшего невдалеке Фалина, тихо помаргивающего ресницами. Между тем, идилличная картина мирно посапывающих женщин так растрогала его, что чуть было скупая мужская слеза не скатилась у Романа щеке, и он ещё долго стоял в задумчивости, представляя в красках, как завтра утром поздоровается с заспанной красавицей, как будет в компании с ней пить чудесный кофе, курить ароматные сигареты, вместе с ней вспоминать подробности вчерашних событий, рассказывать со смехом о своих собственных похождениях, исключая, конечно, всяческие интимные подробности, веселиться вместе с ней и Олесей, помогать звонить Пузыне в надежде выяснить, чем вчера закончилась облава, и, наконец, осмелится поцеловать Ирине руку, а, возможно, и приложиться (чем чёрт не шутит!) губами и к нежной розовой щёчке. Затем они вместе будут ехать в поезде, уютно расположившись в купе друг напротив друга и проводя время в содержательных разговорах, строить планы совместной деятельности на ниве демократии, и, само собой, он галантно проводит даму до подъезда и постарается в тот же день, не откладывая в долгий ящик, напроситься к ней в гости, а уж узнать у неё номер домашнего телефона будет для него наипервейшим делом, чтобы в последствии названивать ей домой по нескольку раз в сутки в любое время дня и ночи.
   Так думал умиротворённый и окончательно успокоившийся Роман Фалин, засыпая на скрипучем ложе, с которого он небрежно скинул мятое Олесино платье и её невесомые чулки, пахнувшие дезодорантом и чуточку женским потом, прямо на пол, и забылся глубоким спокойным, как никогда, сном весь под властью сладких, обволакивающих сознание дум о той единственной и неповторимой, с именем которой на устах готовился проснуться утром!
   Увы, увы!!! Проснувшись на следующий день в чужой неуютной квартире на узкой продавленной многочисленными гостями раскладушке, словно вынырнув из глубины тёмного омута, влюблённый кавалер к великому своему сожалению не обнаружил ни в комнате, ни на кухне, ни в каком другом уголке необжитого жилья не только никого из двух таких разных и по внешности, и по характеру обольстительниц, но и никого вообще, оставшись в гулкой тишине квартиры один, как перст, и долго слонялся из угла в угол в тщетной надежде дождаться хоть кого-либо из своих новых знакомых, будь то Пузыня, Богдан или тот тщедушный мужичок. Но нет! Никто и не подумал вспомнить и позаботиться о нём, не позвонил в дверь, не выкрикнул его имени под окном, а что касалось Ирины, то никаких следов её пребывания здесь ему даже после самого тщательного осмотра найти не удалось, и единственным предметом, доказывающим реальность вчерашних похождений, являлся одинокий Олесин чулок, как бы в насмешку завязанный кем-то в пышный кокетливый бант и водружённый на тумбочку возле настольной лампы, в мягком свете которой Роману чудилось белое Иринино лицо с закрытыми глазами и слегка сжатыми в узкую полоску губами, ставшее для него чем-то вроде лика на иконе.
   Конечно, Фалин, подавленный и голодный, осмелился всё-таки постараться отыскать пресловутый штаб, но, плохо зная город, только заблудился в нём и, в конце концов, заявился к потерявшим его было родственникам замерзший и полубольной, убедив их, что был ограблен на улице и остался без верхней одежды, денег и документов, а уже следующим утром, несмотря на простуду, спешно выехал поездом домой, практически неподвижно провалявшись всю дорогу на вагонной полке. Так закончился его "деловой вояж", положивший, как принято писать в романах, начало целой цепи невероятных приключений и почти фантастических событий, о которых речь пойдёт, понятное дело, впереди.
  

Политическая трансформация.
Одна из всех. - К вопросам быта. Пролетарии, совокупляйтесь! - Товарищеский секс. - Провокация. - В условиях конспирации.

   Обаяние родного города нисколько не подняло минорного настроения горе-коммерсанта, непрерывно находившегося под впечатлением случайного знакомства, которое оставило глубокий след в его душе, и, будучи не в состоянии в ближайшее время заняться чем-то полезным и стряхнуть с себя оцепенение, Фалин безвылазно сидел дома, невольно смирившись с положением затворника, и раз за разом вспоминал самые незначительные подробности каждой минуты, проведённой с Ириной, чувствуя, что потребность увидеть чудесную женщину превращается для него в насущную, если не сказать в маниакальную, необходимость. Он был влюблён, как мальчишка, разменяв третий десяток лет, и, как ни пытался, не мог припомнить у себя похожего состояния со школьных лет. Буквально всё вокруг принимало для него мелочный и несерьёзный характер, а любые бытовые вопросы вообще перестали интересовать его, окунувшегося с головой в ирреальный мир мечтаний. Это была своего рода болезнь, и излечить её могло только самое неординарное событие, не замедлившее, кстати говоря, свершиться по воле рока.
   Три дня Фалин не отвечал на телефонные звонки, которых, кстати, было не так уж и много (ведь за годы реформ наш герой успел основательно подрастерять приятелей по характерным для перестроечных лет причинам), зато первым, кто сподобился поговорить с Романом после возвращения того из ближнего зарубежья, стал закадычный его друг и товарищ Гена Зубов - практически единственный человек, который и в трудные времена поддерживал с ним постоянную связь, хотя в вопросах политического характера друзья частенько бывали едва не глубокими оппонентами. В принципе, Фалин испытывал удовольствие от того, что есть ещё на свете личность, которая помнит о нём и ценит дружбу с ним, и был очень даже не против рассказать приятелю о своих личных переживаниях, а также, вполне возможно, услышать дельный житейский совет, однако Геннадий с места в карьер кинулся расспрашивать его о последних событиях в братской республике, которыми живо интересовался, будучи ярым сторонником нынешнего "президента-тирана", очень популярного с некоторых пор в российских патриотических кругах. Сам Зубов на дух не переносил демократов любой масти и прочно придерживался коммунистической платформы, пусть и называл себя громко "национал-большевиком", так что авторитарные методы управления страной руководителя соседнего государства импонировали ему и вызывали у него чуть ли не восторг.
   Российские средства массовой информации по обыкновению достаточно усечённым образом преподнесли разгон столичной демонстрации, и такая их безнравственная позиция вызывала неподдельный Генин гнев и возмущение, и Зубова, естественно, волновали свидетельства непосредственных очевидцев беспорядков, среди которых волей случая оказался и близкий ему человек. Роман и сам в течении двух дней не отрывался от экрана телевизора, не пропуская ни одной информационной, с позволения сказать, программы, в надежде услышать что-нибудь о своих новых знакомых и конечно о Ней, а то и увидеть кого-нибудь из них в репортаже, однако кроме самоуверенно и напыщенно разноглагольствующего с экрана Пузыни телевидение больше никого показывать не желало, так что ожидания оказались, к большому сожалению Фалина, тщетными. Лишь однажды в толпе, кажется, мелькнула физиономия Богдана да при одном из интервью с "диссидентами" за их широкими спинами вроде бы маячила фигура девицы, малость похожей на Олесю, и Фалину всего лишь приходилось довольствоваться ехидными и многозначительными комментариями корреспондентов, прямо-таки раздувавшихся от собственной значимости.
   На вопросы Зубова Роман отвечал неохотно и скупо, не желая признаваться, что сам являлся активным участником демократического шествия, чем, понятно, не мог оправдать Генкины надежды, вызвав у приятеля бурю негодования своей якобы безынициативностью. Зубов же, заблуждаясь по поводу нынешних Фалинских политических пристрастий, с места в карьер принялся эмоционально клеймить "смутьянов", в частности очень нелестно отзываясь о Пузыне, и здесь как раз нашёл полное взаимопонимание у друга. Воодушевившись тем обстоятельством, что сумел-таки расшевелить Романа, неугомонный Геха - завсегдатай всех оппозиционных демократической власти мероприятий - со всей горячностью "экстремиста" принялся зазывать того на очередной патриотический митинг на главной городской площади, а когда получил безоговорочный отказ, стал уговаривать друга хотя бы поучаствовать для массовости в пикете в поддержку того самого президента, против которого Фалин ещё недавно бок о бок с Ириной протестовал в колонне демократов. Такой парадокс немедленно вызвал у Фалина улыбку, и отказаться от неожиданного предложения он не нашёл в себе сил, ибо всё, что связано было с событиями в столице соседней республики, живо интересовало его и подогревало и без того не затухавшую душевную страсть к таинственной "амазонке", без мыслей о которой он по ночам не мог заснуть. Правда, резонное соображение о том, что определённое время ему придётся тусоваться где-то на улице в обществе обозленных на власть пенсионеров с самодельными плакатиками в руках, вскоре охладило его пыл, и, если на следующий день Геха сам не ввалился бы к нему в квартиру, Фалин, скорее всего, остался бы дома и, вполне возможно, с течением времени смог бы погасить свой неуёмный внутренний пожар, капля за каплей отнимавший у него моральные и физические силы.
   Честно говоря, затворничество и ежедневное самоистязание потихоньку начинали угнетать влюблённого в мираж романтика, и даже с некоторым облегчением он оделся и поплёлся вслед за неугомонным активистом хотя бы только для того, чтобы выйти на улицу и вдохнуть осенний бодрящий воздух полной грудью. Выглядел, кстати, Роман не лучшим образом со своей мятой небритой физиономией характерного бледного оттенка, и Гехины грубые шутки по этому поводу принимал, как справедливые, стараясь не показать приятелю, что идёт с ним только скуки ради, чтобы малость развеять тоску, а вовсе не из неких идейных соображений. В отличие от приятеля Зубов выглядел свежо и бодро - а как же иначе, ведь имел он хозяйственную жену доброго нрава, любимую дочь, какую-никакую работу на заводе, и только хроническая нехватка денег да чувство ответственности, как у большинства русских людей, за судьбу страны портили общую картину и доставляли неприятности этому средней руки мастеру с техническим образованием, не хватавшему, в принципе, звёзд с неба. Фалину он нравился своей непосредственностью, отзывчивостью и прямотой взглядов, что являлось немаловажным качеством в столь смутное время и что навевало ностальгические воспоминания о "застойном прошлом". Короче говоря, напрочь отказать Гене казалось Роману поступком совершенно невозможным, тем более что и раньше, в пору разочарования реформами, он вместе с Зубовым участвовал иногда в протестных акциях, не видя, правда, в таковых особого смысла.
   Пикет, между тем, был выставлен как всегда в одном из самых людных мест в центре города неподалёку от универмага и состоял, естественно, в основном из лиц пожилого и даже пенсионного возраста, слегка разбавленных относительно молодыми людьми и парочкой активистов среднего возраста, вроде Гены, и, глядя на немногочисленную группу идеалистов, Фалин очень скоро стал сожалеть о своём согласии на уговоры приятеля и решил про себя потолкаться среди них полчасика и тихонько испариться восвояси, тем паче что Зубов уже увлечённо беседовал со своими знакомыми и практически перестал обращать внимания на спутника, приведенного им всего лишь для отчётности. Пристроившись чуть сбоку от разношерстной группы пикетчиков с плакатами оскорбительного для властей и СМИ содержания, разительно отличавшимися, тем не менее, от тех, что он видел в колонне демонстрантов, Фалин для начала огляделся вокруг, чтобы убедиться в очередной раз, что хмурые озабоченные собственными проблемами прохожие не обращают никакого внимания на "упёртых коммуняк", и уже начал прикидывать маршрут отступления, застеснявшись вдруг своего присутствия здесь, когда словно кожей почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, который заставил его заинтересованно обернуться, удивляясь, для кого это может представлять интерес его невзрачная фигура в старой нейлоновой куртке. А то, что в данный конкретный момент выглядел он невзрачно и непрезентабельно, являлось очевидным фактом и начинало потихоньку раздражать всегда любившего аккуратность гуманитария.
   Среди переминавшихся с ноги на ногу дядек и тёток на глаза ему сразу попалась скромно одетая женщина с вызывающе алым бантом, приколотым на груди, который, собственно говоря, и выделял его обладательницу на фоне серой цепочки пикетчиков и который, как сначала показалось Фалину, как раз и притянул его взгляд, но уже через мгновение Роман понял, что это не совсем или совсем не так, и нечто другое заинтересовало его и заставило присмотреться к активистке, исподтишка разглядывавшей самого Фалина. Сначала он не мог взять в толк, что именно так взволновало его и даже подтолкнуло сделать несколько неуверенных шагов в сторону "любопытной Варвары", ведь ни во внешности, ни в поведении ничем не примечательной тётки не наблюдалось ничего особенного, если не считать слишком вызывающе смотревшийся красный революционный бант, и всё же предчувствие чего-то необычного никак не хотело оставлять Фалина, так и не решавшегося в открытую пялиться на незнакомого человека. Пикетчица стояла к нему вполоборота, и Роман не мог досконально рассмотреть её лица, зато теперь, напрочь забыв о своём первоначальном намерении удалиться отсюда, ему почему-то хотелось запросто, на правах такого же пикетчика подойти к ней и заговорить с непонятной пока для него самого целью. Одета она была слишком и даже как-то нарочито простовато на фоне праздной толпы обывателей, и её драповое далеко не новое пальто с потёртым воротником, трикотажные серые рейтузы, матерчатые сапоги из тех, что раньше в шутку называли "прощай молодость", и тёплый шерстяной платок, выглядевший более или менее прилично, смотрелись со стороны не слишком-то привлекательно, не говоря уже о том, что надето всё это было отнюдь не на худенькую фигуру. Короче говоря, не наружность рядовой пикетчицы и, уж конечно, не душевные её качества, о которых Фалин, понятно, не имел ни малейшего представления, а нечто иное привлекло его внимание, и всё стало ясно, когда женщина повернулась к нему лицом и благожелательно поглядела в глаза.
   Возможно, что это было невероятным совпадением, и всё же находившаяся далеко не в юном возрасте пикетчица, которая не имела ровным счётом никакого представления о моде, стильной одежде и светских манерах и тусовалась исключительно в компании себе подобных лимитчиков, как и сейчас на глазах безразличной толпы со своими смехотворными требованиями к властям, вызвала у Романа в памяти образ той единственной и неповторимой, мысли о которой не оставляли его, кажется, ни на минуту. Сходство с Ириной у этой тетки было, понятное дело, номинальным, однако что-то неуловимое в чертах лица делало её странно похожей на ту очаровательную даму, что так таинственно исчезла из Фалинской жизни, оставив глубокий след в его душе. Короче говоря, неожиданное открытие так поразило оторопевшего Романа, всеми силами пытавшегося тщетно избавиться от наваждения, что сам того не замечая, он медленно двинулся в сторону активистки с бантом на груди, и ноги сами почти вплотную поднесли его к ней.
   Неопределённого цвета глаза из-под края толстого платка приветливо встретили "соратника по борьбе", и возбуждение Фалина сразу улеглось, ибо вблизи стало очевидно - женщина не так уж и похожа на прекрасную Ирину, как казалось ему поначалу, не говоря уже о возрасте пикетчицы. Простоватое и даже несколько глуповатое выражение лица, красные от холода щеки и нос, сухие потрескавшиеся губы без всякого следа помады, слипшиеся ресницы - всё это так мало вязалось с образом таинственной журналистки, что Роман только покачал головой, укоряя самого себя за поспешность выводов. И всё же нечто общее связало его с этой минуты тонкой ниточкой с не очень-то избалованной и, скорее всего, попросту битой жизнью пикетчицей, и, чтобы не выглядеть нелюдимым и неуклюжим истуканом, Роман заговорил с ней, выдавливая из себя самые банальные фразы.
   -Холодно, да? Погодка сегодня подкачала! Не для пикета явно...
   -Ничего, мы терпеливые! Выдюжим. - Женщина, несмотря на тёплую одежду, действительно мёрзла, хотя и бодрилась перед мужиками, и, тем не менее, собиралась, кажется, стоять здесь до упора. -Чаю не желаете? Горяченького?
   Фалин пожал плечами, мысленно задаваясь вопросом - откуда здесь взяться горячему чаю? - а пикетчица, ловко всучив ему плакат на листе низкосортного ватмана, отошла к поребрику тротуара, где прямо на асфальте стояла матерчатая торбочка, и извлекла из неё небольшой термос. Самодельный плакат, тем временем, вызвал у Романа определённые ассоциации, и ему отчётливо представилось, как он в другой обстановке, в другом городе, с людьми совершенно противоположных взглядов шествовал по улице с похожим по изложению, но совершенно иным по смыслу лозунгом. Такой парадокс вызвал у него невольную улыбку, которую тётка отнесла на свой счёт, и ещё большее взаимопонимание и приязнь установились между двумя чужими и непохожими друг на друга людьми. Новая знакомая, скорее всего, принимала Фалина за обыкновенного работягу по причине его соответствующего внешнего вида и, чувствуя в нём ровню, обращалась к нему запросто, без всяких, что называется, церемоний. Фалину же и раньше приходилось иметь дело с "простонародьем" и ему даже в голову не пришло задирать нос перед явно не обучавшейся в университетах женщиной.
   Ароматный, настоянный на травах чай пришелся как нельзя кстати, и, прихлёбывая горячий напиток из крышки термоса, Роман даже умилился создавшейся душевной обстановке, словно находился не на шумном проспекте, а в гостях за обеденным столом. Вообще, после встречи с Ириной он стал не в меру сентиментален, что мало соответствовало его характеру, и теперь, глуповато улыбаясь, с удовольствием вновь вступил в ничему не обязывающий разговор со случайной знакомой, тоже готовой скуки ради поболтать с ним о том, о сём. Они оба несколько церемонно представились, и Прасковья, немножечко стесняясь своего несовременного редкого имени, попросила называть её запросто Паней и с какой-то виноватой улыбкой, узнав, что собеседник по образованию - чистый гуманитарий, словно на приёмной комиссии торопливо и сбивчиво принялась рассказывать о себе, а вернее, начала излагать собственную биографию, до того непримечательную и стандартную с точки зрения Фалина, что тому стало скучно буквально с первых же слов. И всё-таки улыбка Пани продолжала напоминать ему улыбку Ирины, и, не особо вникая в смысл тягучего повествования, он, согретый чаем и простым человеческим участием, не сводил с женщины глаз, чем поначалу невольно вогнал её в краску.
   Её история была банальна и обыденна, да и что интересного могло происходить в жизни заводской инструментальщицы, приехавшей в большой город из провинции после окончания школы, много лет скитавшейся по общежитиям, неудачно вышедшей замуж за потенциального пьяницу и скоротечно оформившей с ним развод, несколько месяцев уже не получавшей зарплату и по нынешним меркам жившей в основательной нищете. Десятки таких историй постоянно были у Фалина на слуху и никак не улучшали настроения и не придавали ему жизненного оптимизма, так что, если бы не неуловимое Панино обаяние, пусть даже и выдуманное им самим, и отдалённое (слишком отдалённое!) сходство с Ириной, вряд ли бы он стал слушать эту бодягу, излагаемую смешным провинциальным говорком, неискоренимым даже в атмосфере культурного центра. Говорок этот словно убаюкивал его, и, как ни странно, действовал на него почти гипнотически, настраивая на задумчивый лад, и, зачарованно вслушиваясь в его интонации, Фалин пропустил мимо ушей обращённый к нему вопрос и в свою очередь смутился, когда Прасковья тронула его за рукав куртки и с удивлением заглянула в неподвижные глаза. До него с трудом дошло, что женщина собирается наскоро пообедать где-то совсем недалеко и, проникшись Фалинским чуть ли не изможденным видом, зовёт его с собой к какой-то своей подруге, живущей неподалёку в старой коммуналке.
   -Это рядом! Через два квартала, - убеждала Фалина Прасковья, хотя он и не думал отказываться, а вернее, пока ещё плохо понимал, о чём идёт речь. -Сама-то хозяйка с утра на работе пропадает, но у нас с ней договорённость имеется. Мы быстро обернёмся. Соглашайтесь, а то нам здесь ещё долго стоять! Обильного обеда не обещаю - просто перехватим чего-нибудь и назад. А?
   Смущённый и сбитый с толку настойчивыми уговорами Фалин завертел головой в поисках Зубова, но тот в стороне яростно спорил с кучковавшимися вокруг него мужиками бомжистого вида, и встревать в оживлённую дискуссию Роман не решился, неуверенно повернул голову к женщине и понял, что не сможет отказать ей точно также, как намедни Геннадию, хотя тащиться в чужую квартиру и выслушивать по дороге жизненные истории ему не очень хотелось.
   -Вот и ладненько! Минут через сорок уже снова здесь будем, - ворковала тётка, взявшая без промедления мужика под свою опеку и окрылённая его неожиданной податливостью. -Ведь вы и не завтракали, наверно, сегодня?
   Фалину был хорошо известен этот тип женщин, готовых в любую минуту окружить заботой особу противоположного пола, и он, в принципе, был не рад уже, что связался с деловитой бабёнкой, но та уже тащила его за собой, широко шагая по асфальту в своих допотопных сапогах и с довольным видом оглядывалась на него через плечо. Сейчас она неожиданно напомнила Фалину недавнюю соседку по купе, и он даже поморщился на ходу, ругая себя мысленно за мягкотелость.
   Коммунальная квартира, где ютилась Панина подруга с мужем, находилась в старом доме, каких ещё было полно в городе и какие были хорошо знакомы Роману и обычно вызывали у него не самые приятные воспоминания детства. Мрачный грязный подъезд, заплёванная лестница с погнутыми перилами, мутные оконные глазницы и обшарпанные донельзя двери квартир тягостным образом воздействовали на него, и , пожалуй, лишь желание согреться и сменить обстановку удерживало Фалина от немедленного бегства под благовидным предлогом по направлению к своей - пусть и не очень уютной, холостяцкой, но всё же более или менее новой квартиры. На звонок гостей открыла какая-то дряхлая бабка, и Паня, приветливо кивнув ей, провела Романа в подругину комнату, в которой, и взаправду, оказалось тепло, и предложила снять куртку, что тот с удовольствием и проделал, наблюдая краем глаза, как тётка тоже снимает пальто и разматывает огромный платок, и одновременно лелея мысль, что больше ему ничего снимать здесь не придётся. Фалину, кстати говоря, было интересно, как выглядит словоохотливая пикетчица без верхней одежды, а вернее, хотелось найти в ней любое, самое мизерное сходство с Ириной, однако надеждам не суждено было оправдаться, и Фалин с большим сожалением констатировал, что оно стало ещё меньше, чем на улице. Да это было и естественно, поскольку Роман в глубине души понимал, что будет теперь постоянно искать Иринины черты в любой женщине, встреченной им на жизненном пути, даже самой захудалой, хотя как раз Паню то таковой назвать было нельзя. Между прочим, она теперь вновь больше напоминала ему ту самую поездную "собутыльницу", которой он мысленно "овладел" в антисанитарных условиях, и разница заключалась лишь в том, что глаза Прасковьи вовсе не светились характерным развратным огоньком в преддверии пикантного приключения.
   Освободившись от мешковатого пальто и старушечьего платка, женщина сразу изрядно помолодела, всем своим видом показывая Фалину, что он сильно заблуждался относительно её возраста, и такое обстоятельство удивило, если не сказать, обрадовало гостя. Теперь в тонком джемпере, тёплой старомодной кофте и вязаной юбке Паня вовсе не казалась деревенской тёткой, а, скорее, выглядела провинциальной молодухой, стриженой коротко по-городскому и изо всех сил старавшейся вести себя соответственно законам мегаполиса. Чувствуя себя в чужой комнате, как дома, она, неслышно ступая крепкими полноватыми ногами в шерстяных носках по полу, сновала мимо Фалина на кухню и обратно, почти без умолку болтая о всякой ерунде, и готовила скромное угощение, состоявшее из бледных длинных сосисок и разогретой на сковороде вчерашней лапши. Для того, чтобы не молчать бирюком, Роман без интереса принялся расспрашивать её о родне, втайне надеясь, как это ни смешно звучало, обнаружить родственные связи Прасковьи с Ириной, однако от Паниного рассказа опять же веяло такой обыденностью, что у скучавшего слушателя в буквальном смысле сводило скулы от едва сдерживаемой зевоты. Меланхолично жуя безвкусную сосиску, он внимал монотонно излагаемым подробностям не блиставшей яркими событиями Паниной жизни в маленьком районном городке, где Паня с детства ютилась в тесном домишке вместе с матерью - медсестрой поликлиники, папашей - часовщиком службы быта, и ему казалось, что он давно и хорошо знает эту чисто обывательскую семью, и чуть ли не сам воспитывался в ней. При этом он неосознанно не отводил взгляда от спокойного Паниного лица, тогда как женщина давно обвыклась в компании с гостем и нисколько не стеснялась его внимания к себе, решив, что тот увлёкся не на шутку её повествованием, хотя и перестал задавать наводящие вопросы. Такое заблуждение заставляло рассказчицу вспоминать всё новые и новые подробности детства и юности, сопровождая их эмоциональной мимикой лица и плавными движениями рук, и подробностям этим, казалось, не будет конца и края.
   Словно небольшой спектакль театра одного актёра разыгрывался перед Фалиным, и им вдруг снова овладело недавнее наваждение, настойчиво указывающее на неуловимое, но бесспорное сходство простодушной провинциалки с той знавшей себе истинную цену интеллектуалкой, мифический образ которой с такой силой занимал сознание влюблённого молодого человека. Ему вновь захотелось спросить, нет ли у Пани какой-нибудь дальней родственницы со звучным именем Ирина, но трезво мыслившая часть мозга удерживала его от неразумного шага, лишая уверенности в своих безумных предположениях. К тому времени Фалин и не заметил, как опустошил тарелку дочиста, а внимательная и гостеприимная Прасковья уже наливала ему в большую фаянсовую чашку крепкую заварку, пододвигала сахарницу и ставила под руку тарелочку с печеньем. Чтобы разбавить крепкий чай кипятком, ей пришлось встать из-за стола и с большим эмалированным чайником в руке приблизиться к Роману, ненароком коснувшись его локтя бедром, и тогда Фалин отчётливо почувствовал запах дешёвых дамских духов и особый, едва уловимый запах зрелого женского тела, нерешительно поднял голову и совершенно иными глазами взглянул снизу вверх на порозовевшее Панино лицо с сосредоточенно сжатыми губами и сдвинутыми к переносице бровями.
   Волна нежности и расположения к добродушной и приятной женщине вдруг охватила его, и, слабо отдавая отчёт в собственных поступках, Фалин неожиданно для самого себя положил ладонь на такую близкую женскую талию и, как ему показалось, по-дружески погладил по вязаной кофте пальцами без всякой, что называется, задней мысли. Со смущённой и слишком напряжённой улыбкой Паня повернулась к нему, и взгляды их встретились, причём Роман прочёл в широко распахнутых красивых и вовсе не бесцветных глазах Прасковьи одновременно одобрение и упорство, стеснение и вызов, запрет и требование, вопрос и ответ. Такая гамма чувств была непривычна для него, и он немного растерялся, не в состоянии понять настоящих устремлений женщины, вдруг скинувшей с себя декорацию простоты и банальности, а она так и стояла с горячим чайником в руке и буквально обжигала молчавшего гостя взглядом странно потемневших бездонных глаз. Казалось, что немая сцена будет продолжаться вечно, и застывший каменным изваянием Роман никак не мог решиться убрать ладонь быстро затекавшей руки, будто приклеившуюся к щекотавшей кожу ворсинками кофте, и тщетно пытался собрать разбегавшиеся кто куда смятенные мысли, чтобы срочно найти выход из положения, созданного по неосторожности им же самим. Щёки его начинали гореть жарким огнём, сердце гулко и учащённо колотилось в груди, рот пересох, а глаза заволокло туманом, сквозь который с трудом можно было различить черты Паниного (да нет же, Ирининого!) лица.
   Фалин так не понял, куда вдруг подевался исходящий паром из носика горячий чайник, ибо видел перед собой только единственно любимое и боготворимое лицо, которое уже приблизилось к нему вплотную, так как женщина присела на корточки перед боявшимся шевельнуться Романом, упёрлась коленями в его ноги и положила мягкие тёплые ладони на запястья его подрагивающих рук. Столь знакомые и принадлежавшие одновременно и Пане, и Ирине глаза, лоб и нос приблизились настолько, что не давали разглядеть себя, а касание ещё недавно сухих, а теперь влажных и манящих губ заставили мужчину ошеломлённо вздрогнуть всем телом и с трепетом ответить на чудесный поцелуй. Всё произошло так естественно, что не оставалось места для стеснения, скованности и душевных метаний, и как-то само собой получилось, что после длительного чувственного поцелуя случайные любовники незаметно для себя очутились сидящими рядом на низеньком узком диване, с переплетёнными кистями рук тесно соприкасаясь телами и не отрывая губ, чтобы, не дай бог, не прекратить взаимных сладостных лобзаний. Неизвестно, что думала в тот момент Паня, но сам Роман испытывал на удивление бескрайнюю нежность к этой малознакомой женщине, в которой видел отнюдь не простую провинциалку, случайно подвернувшуюся под руку для взаимного удовлетворения похоти, а волшебным образом появившуюся в невзрачной коммуналке красавицу Ирину с её таинственным притягательным блеском глаз. Сквозь свои полуприкрытые веки он видел нежную белую кожу её лица, пушистые ресницы, разгладившиеся морщинки на лбу и чуточку взлохмаченные непослушные волосы и готов был до бесконечности целовать их, если бы не жадные ненасытные губы, завладевшие его ртом, казалось, навсегда. Её поцелуй был не слишком умелым, но искренним и жарким, точно владелица этих удивительных губ не целовалась очень и очень давно и теперь торопилась взять реванш в этом приятном деле. В объятиях женщины не было твёрдой уверенности - точно природная стеснительность удерживала её - и одновременно присутствовали сила и настойчивость, которые словно давали мужчине понять, что представляют в непростых взаимоотношениях отнюдь не слабенькую, а равноправную сторону, и не позволяли Роману быть обыкновенным ловеласом, торопившимся поскорее раздеть партнёршу и овладеть ею, как безраздельной собственностью. Поведение её давало понять, что от него требуется не просто мужская удаль, а проявление глубоких чувств, и только тогда перед ним откроется должным образом мир эротических переживаний, не имеющих ничего общего с пошлым сексуальным влечением.
   В ненасытных ласках время словно замедлило свой бег и текло плавно, не торопя и не подталкивая Фалина, тем более что лихорадочные вопросы - как вести себя дальше и что делать в каждую следующую минуту? - никоим образом не возникали у него в голове, совершенно ненужные в данной ситуации, поскольку любое предупредительное движение и любой ласковый жест рождались как бы сами собой, естественно и непринуждённо, не говоря уже о том, что женщина умело подыгрывала мужчине, в нужный момент либо поддаваясь его давлению, либо ненавязчиво направляя в нужное русло поток его страсти. Полная гармония и обоюдное согласие между ним и случайной знакомой, сначала представлявшейся ему "птицей не его полёта", удивляли Романа, но затеянная ею утончённая игра настолько увлекла его, что он вообще не отдавал себе отчёта, с кем сейчас имеет дело, и с головой погрузился в томящие тело и душу ласки, где-то в глубине сознания наделяя Паню Ириниными достоинствами. Поцелуй уже прервался, так как обоим не хватало дыхания и сил, и, лёжа рядышком на диване, они гладили и теребили друг друга ладонями поверх одежды, исподволь готовясь напрочь избавиться от неё, чтобы в полной мере ощутить прелесть нагого и такого доступного тела партнёра и слиться с ним в единое целое не на короткий миг, но навсегда, безоглядно позабыв обо всём на свете. Между тем, не то чтобы Фалин окончательно потерял голову, но всё же слишком необычные сказочные ощущения с головой захватили его и закружили в своём вихре, ввергнув в поистине невесомое состояние и превратив в его глазах простушку-инструментальщицу в таинственную волшебницу, однако наваждение в один миг испарилось, стоило только в коридоре за облезлой дверью раздаться отчётливому шуму, который моментально напомнил вообразившему было нечто несусветное любовнику, что в большой коммунальной квартире он, к большому сожалению, вовсе не является единственным мужчиной.
   Звуки тяжёлой поступи неотвратимо приближались к комнате, где, расположившись на чужом диване, одаривали друг дружку неспешными ласками два едва знакомых человека, и, в конечном итоге, напуганная этими шагами и немного растерянная их внезапностью Прасковья, грубовато оттолкнув Романа, поднялась на ноги, оправила помятую юбку и торопливо пригладила ладонью волосы. Оказалось, что Фалин успел-таки снять с неё кофту и теперь сам с удивлением вертел не принадлежавшую ему вещь в руках, переводя затуманенный взгляд с неё на не слишком складную фигуру тётки, которую он только что упоённо тискал в своих объятиях. Сейчас непотребная суетливость и запоздалое Панино смущение вызывали у него кривую усмешку, уступившую затем место неприятной гримасе самоиронии, ибо собственная полулежачая поза и его собственный взъерошенный вид тоже оставляли желать лучшего, особенно на критический сторонний взгляд. Несомненным являлось то, что Пане было известно, кто направляется сюда в комнату, принадлежавшую её подруге, и женщина сейчас выглядела заполошной девахой, застуканной с любовником на сеновале папашей или братом и устыдившейся своего не слишком красивого поступка. Многозначительно вращая глазами и делая недвусмысленные жесты руками, она давала понять гостю, что надо бы ему принять более приемлемую позу, в которую он и поспешил переместиться, не желая компрометировать оказавшую ему гостеприимство и, в конечном итоге, пригревшую его - холостяка и неудачника - в своих объятиях "хозяйку". Глупейшая ситуация, как ни странно, нисколько не смущала его, недовольного и раздражённого своей минутной слабостью, а только веселила и забавляла, как смешная сценка из комедии положений.
   Прасковья метнулась к двери, патетически ломая на ходу руки, и там на пороге встретила ввалившегося в комнату приземистого мужика в лоснящейся на плечах и рукавах замшевой куртке и сидевшей блином на голове кепке, являвшегося, судя по всему, законным владельцем этой самой комнаты, то есть соответственно, мужем Паниной подруги. Особого удивления при этом вошедший в собственные владения работяга (а выглядел он именно как обычный слесарь или, на худой случай, станочник) не выразил, из чего можно было заключить, что присутствие в доме подобных гостей ему вовсе не в новинку, кивнул головой Пане и, только освободившись от куртки и кепаря, пожал руку Роману своей широкой лапой, гордо представившись Герой Моховым, словно имя и фамилия его должны были многое сказать незнакомому мужчине. Имя Фалина, он, скорее всего, пропустил мимо ушей, так как внимательно слушал лишь сбивчивые объяснения Прасковьи по поводу сего незваного гостя и сосредоточенно искал в кармане сигареты, насмешливо и всё же достаточно приветливо поглядывая на подругу жены. Откровенное озорство в его взгляде не слишком понравилось Фалину, но тот, прекрасно понимая свой нынешний статус, решил наплевать на отношения двух так далёких от него людей и только молча и безразлично слушал грубоватые шуточки и подколки развязного "лимитчика", нисколько не стушевавшегося в присутствии незнакомого человека.
   Лирическое настроение Романа, мысленно ругавшего себя за согласие на совершенно не нужный ему визит, испарилось без следа, но, с другой стороны, уходить из тёплой и, в принципе, уютной комнаты вроде бы и не хотелось, и он без особого интереса принялся поддерживать никчемный разговор с хозяином, оказавшимся (а как же иначе?!) бескомпромиссным противником демократии, простым и, кажется, тупым, как сибирский валенок, да ещё клеймившим существующий режим довольно откровенными для ушей женщины выражениями, на которые Прасковья, накладывавшая ему в тарелку остывшую лапшу с сосиской, никак не реагировала, только кивая согласно головой на его прямолинейные сентенции. Фалину здесь никто не указывал на дверь и не давал понять, что третий человек на таком ограниченном пространстве явно лишний, но с приходом Мохова тонкая ниточка, связавшая Романа с Паней, незаметно и как-то тихо лопнула или, вернее, растворилась в воздухе, и теперь приходилось удивляться, как она вообще могла возникнуть из пустоты и некоторое время прочно соединять двух диаметрально противоположных индивидов. Паня вновь перестала напоминать ему Ирину, и он исподтишка разглядывал её уже с точки зрения обычного мужика, перед которым крутилась бабёнка с неплохими внешними данными, хотя и сильно запустившая себя, и который никак не мог соединить сию "даму" с выражением "ума палата". Правда, к её чести сказать, тонкий джемпер неплохо подчёркивал талию и крепенький бюст, открывал длинную гладкую шею, но грубая юбка, а более всего толстые рейтузы и шерстяные носки портили впечатление и выставляли напоказ крупноватый зад и слишком полные на Фалинский вкус ноги. И тем не менее, многие достоинства слабого пола имелись в наличии и, кажется, устраивали Геру, находившегося с Прасковьей на "короткой ноге", тем более что оба имели одинаковую политическую ориентацию и отлично смотрелись бы на партийном собрании или в том же пикете на городском проспекте. Во всяком случае, Мохов практически не замечал потенциального соперника, а сосредоточил всю силу своего убогого юмора и бесшабашную показную удаль на единственной в небольшой компании "прелестнице"; Романа же роль пассивного наблюдателя вполне устраивала, и он тихо и мирно попивал остывший чай, даже не пытаясь поймать взгляд Пани и увидеть в нём хоть намёк на недавнюю близость.
   К тому времени Прасковья окончательно переключилась на мужа подруги, окружив того типично бабским вниманием, и, когда тот тоже возжелал попить чайку, с готовностью подхватила чайник и отправилась на кухню, чтобы ублажить хозяина горяченьким. Тот же, оставшись наедине с Фалиным, косо посмотрел на него, ухмыльнулся какой-то плотоядной ухмылкой, и, по-свойски подмигнув, поднялся со скрипучего стула и попёрся вслед за женщиной, никак не попытавшись пояснить гостю свой уход. С точки зрения Романа подобный поступок являлся крайне неприличным, но ожидать соблюдения правил этикета от человека невоспитанного должным образом и, что называется, только-только "оторвавшегося от сохи" не приходилось, тем более что его дурацкая болтовня попросту осточертела Фалину.
   Оставшись один, гость вздохнул полной грудью и сбросил с себя остатки оцепенения, окончательно вернувшись из мира грёз в реальное бытие, и принялся спокойно оглядывать интерьер комнаты, куда волей случая забросила его судьба. Моховское жилье более не казалось ему уютным, и со всех четырёх сторон так и пёрла убогость и типично обывательская сущность этой семейки, для понимания которой достаточно было не столько познакомиться, сколько просто повидаться накоротке с её главой, а уж "прекрасную" половину Фалин и так мог представить себе в образе разбитной говорливой молодухи, каких повидал множество ещё будучи штатным социологом на производстве. Короче говоря, "лимита" с этой минуты не интересовала его больше, и мысль, как бы поскорее убраться отсюда восвояси, дабы вновь в уединении предаться мечтам о возможной встрече с Ириной, овладела им с новой силой, так что только природный такт заставлял его пока оставаться на месте и не уходить, не простившись с "соратниками по борьбе".
   Оба отсутствовали подозрительно долго - так долго, что Фалину надоело терять время попусту в этой дрянной коммуналке, и он, бормоча невнятные проклятия, выглянул в коридор и хотел было отправиться на кухню, если бы невнятная возня и подозрительный шум, доносившиеся из-за фанерной двери в конце коридора, не привлекли бы его внимание. Хотя Роман и не был по жизни человеком любопытным, характер звуков заставил его таки сделать несколько неуверенных шагов в сторону таковых и, коря себя мысленно за некрасивый поступок, чуточку приоткрыть дверь в небольшое помещение типа просторной кладовой без окон, освещённой сейчас тусклой лампочкой высоко под потолком, чтобы из чистого любопытства одним глазком заглянуть внутрь. Зачем он это сделал, объяснить с ходу было трудно, а увидел там, собственно говоря, именно то, что и ожидал увидеть и что не вызвало у него никакого удивления или возмущения, не говоря уже, ха-ха, о ревности, а только слабую брезгливость и холодное безразличие. На свободном от бытового хлама пространстве общественной кладовой прямо на голом полу, лёжа на спине и раздвинув голые колени в стороны, раскинула телеса не кто иная, как сама Прасковья, между ногами которой удобно расположился Гера, пошлым образом сверкая голой задницей, совершавшей к тому же ритмичные движения вверх-вниз, смысл которых не мог представлять загадки для любого стороннего наблюдателя, каковым в данную минуту и являлся Фалин. Причём, отброшенная недрогнувшей мужской рукой та самая юбка, что так не понравилась взыскательному гостю, сиротливо валялась в углу у картонных коробок, а тёплые рейтузы, содранные в спешке вместе с байковыми трусами приличного размера и злополучными шерстяными носками, болтались на металлической перекладине старой кроватной спинки, сиротливо прислоненной к стене. Свои же штаны Гера сподобился только спустить до колен, и, похоже, они почти не мешали ему в труднейшей по исполнению, но приятной по содержанию физической работе.
   Фалину отлично были видны Моховские затылок и напряжённая от усилий спина, а вот Прасковьина голова была закрыта ими от его взора, зато звуки, издаваемые бабой, несмотря на попытки сдержать их при каждом движении Гериного торса, позволяли зрителю мысленно нарисовать искажённые страстью черты её лица, так что картина разврата получалась довольно живописной. Приглушённо стонавшая баба цепко обнимала своего любовника руками, недавно ласкавшими с упоением другого, за шею и с силой елозила спиной по полу, буквально насаживаемая на член опытным мужиком, торопившимся закончить своё "благое" дело. Когда же случка достигла своего апогея, а это случилось чуть ли не за пару десяток секунд до появления в дверной щели Фалинского носа, доведённая частыми фрикциями до предела Прасковья со странными булькающими звуками ухитрилась забросить ноги на талию партнёра и в экстазе так сжала её, дёргаясь всем телом и изнывая от сексуального томления, что вызвала у Геры короткий звериный рык, полный негодования. Грязноватые ступни её ног с жёлтыми пятками и непрерывно шевелившимися пальцами словно дразнили немого, обескураженного откровенностью похотливой сцены Фалина, и дожидаться окончания действия он не стал, с каменной физиономией осторожно прикрыл дверь и на цыпочках, словно вор, удалился обратно в комнату.
   По большому счёту Роману было глубоко наплевать на интимные отношения двух бесстыдных лимитчиков или, вернее, в этом он пытался убедить себя в очередной раз, но голые пятки вскинутых бабских ног почему-то так и продолжали стоять у него в глазах и вызывали у него не слишком мотивированное раздражение. Он хотел было как можно скорее уйти прочь, обязательно громко хлопнув дверью, и всё равно остался в комнате неизвестно из каких соображений, испытывая всего лишь непреодолимое желание взглянуть женщине в глаза, и весь в этом желании никак не мог справиться с собой и побороть в себе досадное мазохистское чувство. Прасковья предпочла ему Мохова, но ведь Фалин и не собирался претендовать на "руку и сердце" инструментальщицы, как, впрочем, и Мохов, и не Фалин первый начал приставать к ней и тащить её в постель, так что тщательно скрываемая обида выглядела поистине смехотворной и не имела под собой ровным счётом никаких оснований. Вообще говоря, происходившее здесь настолько диссонировало с созданным в его мечтах прекрасным образом Ирины, что вызывало в его душе боль, очень напоминавшую зубную и, как ни странно, доставляло ему нечто вроде удовлетворения, которое должен был испытывать схимник, занимающийся с утра до вечера жестоким самобичеванием. Душа его металась, не в силах найти тихое пристанище, но никому, к большому сожалению, не было дела до обуявших влюблённого мужчину терзаний.
   Совсем не стесняясь случайного гостя, похотливая парочка вернулась чуть ли не в обнимку, причём на физиономии Мохова блуждала откровенно довольная, даже сытая улыбка, и только глупец не смог бы догадаться о характере взаимоотношений между ним и Прасковьей, благо здесь не было Гериной жены. Но если вызывающий вид Геры изрядно коробил интеллигентного Фалина, то при взгляде на Паню у него возникли сомнения, её ли он лицезрел в развратной позе на полу кладовой и ей ли с горькой иронией мысленно советовал принять более приличный вид. Не только никакого следа смущения или краски стыда ему не удалось отыскать в облике по-прежнему простой и открытой женщины, а наоборот, перед ним находилась чуть ли не сама невинность и благожелательность, уверенно отметавшая прочь все его глупые сомнения и зачатки ревности. Всем своим видом Паня давала понять, что ничего особенного не произошло, а та самая драгоценная, почти невидимая виртуальная нить так и продолжает связывать их, как бы Роман не пытался отрицать её наличие.
   Возможно, Фалин с его склонностью к философским выводам порассуждал бы на тему склонности этой невзрачной женщины держать одновременно при себе партнёра по рядовому сексу и кавалера для более нежных отношений, но тут заметно уставший от физических упражнений Гера недвусмысленно дал понять гостям, что хочет отдохнуть в одиночестве, и, чувствуя себя здесь лишним, Роман суетливо засобирался, поскольку оставаться в коммуналке не имело больше никакого смысла. Мохов со всё той же ухмылочкой смотрел, как верный своим принципам Фалин подаёт женщине куртку, а та почему-то горячо старалась убедить хозяина, что вместе с Романом отправиться сейчас обратно в пикет к сотоварищам, хотя "новообращённый" соратник совсем не был уверен в таком своём дальнейшим времяпрепровождении. И тем не менее, сам не понимая, за каким дьяволом, он всё равно оказался вновь в компании пикетчиков рядом с укутанной по-деревенски в платок и сразу потерявшей всё свое и так мифическое обаяние Прасковьей, чувствовал себя среди решительно настроенных пенсионеров белой вороной и топтался на месте со скромным плакатиком в руках под взглядом сновавших вокруг прохожих. Гена Зубов, продолжая дискуссию с какими-то сомнительными личностями, дружески подмигнул возвратившемуся "блудному сыну", и, вообще, было заметно, что мало кто обратил внимание на Фалинское отсутствие. Между тем, на Паню Роман упорно старался не смотреть, да и она не очень обращала на него внимание, активно вступая, будто "разминка" в паре с Герой пошла ей только на пользу, в диалог с желавшими излить душу патриотами и, наоборот, не упускавшими любую возможность для ехидства записными демократами из числа прохожих.
   Когда и откуда появилась группка развязных подвыпивших молодых людей, погружённый в раздумья и отключившийся напрочь от действительности Фалин и не заметил и пришёл в себя лишь тогда, когда наглеющая на глазах и не знающая тормозов молодёжь принялась громко выкрикивать оскорбления в адрес пожилых пикетчиков и нагло хохотать во всё горло им чуть ли не в лицо. Обычно заводившийся в полуоборота Зубов и с ним ещё один мужчина сразу же полезли на рожон, не понимая, что юнцы просто провоцируют их на конфликт, и в результате между ними завязалась шумная перепалка, сопровождавшаяся наскоками друг на друга и эмоциональным размахиванием рук. В свару сразу же вмешались пенсионерки с плакатами, не уступавшие горячностью молодняку, а также кое-кто из прохожих, ненавидевших коммуняк лютой ненавистью и вставших на сторону парней, так что скандала уже положительно было не избежать. Между тем, Фалин не любил бессмысленных разборок и давно бы исчез с места событий, тем более что никогда не числился в стане убежденных патриотов, но Панин взгляд, периодически обращавшийся к нему с начала разгорающегося конфликта с надеждой на поддержку, не давал совершить этот разумный шаг, и совсем уже сбитому с толку Роману во второй раз за последние дни пришлось принять участие в уличных беспорядках.
   Трудно было впоследствии определить, со стороны какой из конфликтующих сторон был нанесён первый удар, во всяком случае потасовка не замедлила разгореться, и не прошло и десяти минут с момента зачатия склоки, как вспыльчивый Зубов уже сцепился с одним из парней, награждая того увесистыми тумаками. Беспорядочная свалка захватила всех: и небритых мужиков-пикетчиков, и пожилых тёток с плакатами, и пьяных парней в коже, и просто случайных прохожих, и готова была втянуть в себя и рассудительного Фалина, если бы он не кинулся совершенно рефлекторно к Прасковье, чтобы удержать её от непродуманного поступка. Смешно было смотреть, но женщина с маниакальным блеском в глазах готова была принять участие в разборке и даже рванулась было в сторону дерущихся, что так не соответствовало её предыдущему поведению да и внешнему облику вообще, и Роману с большим трудом удалось удержать её на месте, со всей силой вцепившись в рукав куртки. Фалин никак не ожидал от Пани подобной выходки и даже не мог понять мотивов её порыва, хотя, собственно, времени, чтобы разобраться в обстановке, у него уже и не оставалось. Уже, можно сказать, имевший опыт уличных столкновений Фалин краем глаза сразу заметил бегущих со стороны универмага милиционеров с длинными "демократизаторами" в руках и, отбросив всяческие приличия, сильно рванул Паню в сторону, в то время как она уже успела стукнуть кулачком по спине какую-то не в меру активную дамочку из числа сторонников демократии, оравшую что-то насчёт "красно-коричневой погани". Та, наверно, не отказала бы себе в удовольствии дать "наглому быдлу" сдачи, невзирая на присутствие у той в качестве телохранителя Фалина, однако Роман уже волок свою "боевую подругу" в сторону, видя, как менты с поистине охотничьим азартом оцепляют дерущуюся толпу. Он не очень боялся драки, но вовсе не горел желанием получить дубинкой по голове от блюстителей закона и провести остаток дня в отделении, и это нежелание придало ему сил и скорости в ногах, давая возможность избежать задержания.
   Неразбериха нарастала в геометрической прогрессии, однако милиция работала споро и профессионально, растаскивая дерущихся по сторонам, а затем заталкивая задержанных в подъезжавшие один за одним специализированные машины. Фалина и его подопечную тоже не миновала бы судьба остальных нарушителей спокойствия, если бы он вовремя не сориентировался на местности и не предпринял бы срочные меры к организованной ретираде. Ему всё же перепало дубинкой по локтю, которым он самоотверженно прикрывал Прасковью, в эмоциональном раже поливавшую ментов типичной бабской бранью, а в общем оба отделались всего-то лёгким испугом, Фалинскими стараниями замешавшись в толпе зевак. Правда, Паня успела швырнуть в одного из "церберов" пустой полиэтиленовой бутылкой, и тот, обидевшись на такое неуважение, кинулся вслед за беглецами с намерением водворить их в "уазик" и доставить, куда следует, так что под угрозой нешуточной опасности Фалин "взял ноги в руки" и постарался приложить все усилия, чтобы скрыться от преследования. Он волок за собой больше не упиравшуюся тётку и считал себя её спасителем, хотя в конечном итоге именно Прасковья и избавила его от несправедливых побоев и последующего административного взыскания. Фалин бежал, не разбирая дороги и был бы легко настигнут накаченным ментом, если бы женщина, гораздо лучше его ориентировавшаяся в этом районе, не направила бы его в едва заметную подворотню, из которой они выскочили через проходной двор на соседнюю улицу и, свернув за угол, кинулись в сторону детской площадки, где догадливая Паня в мгновение ока втолкнула запыхавшегося спутника в деревянный домик для детских игр, имевший низкий потолок, но достаточно просторную площадь. Как выяснилось тут же, беглецы спрятались очень удачно, ибо тяжёлые ботинки преследователя прогрохотали где-то в стороне и шаги его вскоре затихли вдали.
   Бегство от представителей власти становилось в последнее время для Романа обычным делом и сейчас навевало на него определённые воспоминания, совершенно неуместные в тесноте деревянной конуры. Тем временем, маневр беглецов, судя по всему, не был никем замечен, да и вообще в этом патриархальном дворике в ста метрах от шумного проспекта царила необычная тишина, как бы подчёркивающая неординарность, если не сказать фантастичность, обстановки. Сначала тяжело дышавшие беглецы сидели на корточках, тесно прижавшись друг к другу, а затем до сих пор не потерявшая запала Паня, шепнув что-то неразборчивое, на коленках подобралась к маленькой бойнице и осторожно выглянула наружу, чем вызвала у Фалина вымученную добродушную улыбку. Ему вновь, как и тогда, в соседней республике, не очень-то верилось, что вся эта абракадабра происходит именно с ним, а не с кем-нибудь иным, но упёршиеся в его ноги подошвы Паниных сапог своим неслабым давлением доказывали ему обратное, причём женщина, сильно выпятив обтянутый юбкой зад, всё ниже и ниже склонялась к оконцу пока не закрыла своими формами Фалину свет, продолжая вести тайное наблюдение, и тут Романом овладел вдруг безудержный смех, рвавшийся наружу сквозь плотно сжатые зубы, и, не сумев удержаться, он прыснул в кулак, зажмурив глаза и натянув кепку на брови.
   -Тише ты, шалопут! - цыкнула на него тогда на полном серьёзе тётка и спросила свистящим шёпотом: -Хочешь, чтобы выволокли за уши отсюда? Тоже мне ещё, смешливый нашёлся!
   Она говорила возмущённым тоном, и, хотя в полутьме Роман не видел её нахмуренной физиономии, представлять в красках выражение на ней вполне мог. От этого ему стало ещё смешнее, и Прасковья, услышав его вторичное хрюканье, ловко извернулась в своей неудобной позе и лягнула его каблуком, приняв при этом позу типа "ласточка". Роман, правда, вовремя смог перехватить её ногу в толстых рейтузах и, весь трясясь от беззвучного смеха, так и остался сидеть, сжимая пальцами допотопный матерчатый сапог.
   -Отпусти, ирод такой! Не валяй дурака! - в сердитом Панином голосе тоже звучали нотки веселья, и нога тут же слабо дёрнулась без особого, надо сказать, желания освободиться от хватки мужской руки.
   Ситуация сложилась более, чем комическая, и оба принялись сдавленно хихикать, постепенно отходя от угара бегства. В темноте тесной избушки атмосфера единения и полного доверия вновь установилась между ними, и вместе они впоследствии ещё не раз вспоминали бы со смехом забавное приключение, если бы Романа вдруг не пронзило воспоминание о грязном тёмном подъезде старого дома, где он прятался в компании с перетрусившей дрожавшей девчонкой, имевшей длинные ноги и крепенькую грудь. Ещё продолжая по инерции смеяться, он, перебирая ладонями по такой доступной и такой близкой женской ноге, подтянулся вплотную к смешно выставленному круглому Паниному заду и, не до конца понимая, что творит, взялся пальцами за резинку рейтуз под задравшейся курткой и сначала неуверенно, а потом грубо и настойчиво потянул её на себя. Смысл случившегося казуса, похоже, не сразу дошёл до притихшей тётки, и она в первый момент никак не отреагировала на вольность мужчины, зато потом охальник наверняка получил бы кулаком по морде или каблуком по яйцам, а возможно, наоборот, встретил бы полное взаимопонимание и полную готовность "подруги по несчастью" отдаться своему ставшему в течение одного дня близким ей товарищу, если бы судьба, как всегда, не распорядилась по-своему - в тот самый щекотливый момент, когда Прасковья должна была неким образом ответить на Фалинские поползновения, к домику на детской площадке подошли две молодые мамаши с детскими колясками и завели в двух шагах от него свойственный всем матерям разговор на тему ухода за грудным ребёнком.
   Обсуждавшие проблемы здоровья грудничков женщины были хорошо видны и слышны из домика, и вместо активного протеста Пане оставалось только отодвинуться поскорее от оконца, тем самым вплотную упершись в копошившегося сзади мужика, и буркнуть что-то нелицеприятное в его адрес. Вероятнее всего, даже шёпот вполне мог быть услышан посторонними, и как раз понимание этого факта подтолкнуло Фалина к действиям, выходящим за все мыслимые рамки приличия, ведь по его мнению он, Роман Фалин собственной персоной, был вовсе ни чем не хуже пресловутого Геры Мохова и в пикантной обстановке имел право показать себя таким же удальцом и лихим парнем. Ему тотчас без особого труда удалось спустить с ягодиц шумно сопевшей носом бабы сначала тёплые рейтузы, а затем широкие белеющие в темноте панталоны, причём удивительно было, как же ему удалось довольно ловко сделать это с такой узкой конуре. Он ожидал услышать в ответ на свою выходку мат и поношение, однако тётка, не говоря ни слова, а только пыхтя и отдуваясь, словно вышла из парной, принялась бороться за свою "честь" (вернее делала попытки борьбы, ведь ей не удавалось пока даже развернуться к противнику лицом).
   Некоторое время они возились в своей избушке, напирая друг на друга, и Роман вскоре смог-таки притиснуть Прасковью, от которой, признаться, не ожидал сопротивления в свете подсмотренной некрасивой сцены с Моховым, затылком к бревенчатой стене, после чего платок сполз ей на лицо, приглушив сопение, и тихая борьба сразу вступила в новую фазу. Более неудобной для тётки позы трудно было придумать, поскольку та коленями и ногами упиралась в дощатый пол, сильно выгибала спину и за отсутствием места вынуждена была склонить шею вниз чуть ли не к коленям, то есть практически не имела реальных шансов вырваться из плена. То, что она поднимет вселенский хай, Фалину представлялось абсолютно невозможным, и, сам краем уха чутко вслушиваясь в беседу мамаш, которые уже удобно устроились на скамеечке, он пальцами настойчиво мял покрытую пупырышками тёплую задницу пикетчицы.
   -Перестань! Перестать сейчас же, кому говорю, - раздавался откуда-то снизу сдавленный, еле слышный шёпот, скорее просящий, чем приказывающий, и Фалин, дивясь собственной наглости, не нашёл в ответ на тихую фразу ничего лучшего, как просунуть свою руку между сдвинутыми женскими ляжками, давая понять, что "прекращать" здесь ничего не собирается.
   -Тише! А то услышат! - назидательно шепнул он Пане, расстёгивая ширинку и поудобнее пристраиваясь к бабе сзади, а сам уже определил шестым чувством, что она покорно отдастся ему сейчас же, считая себя не вправе перечить настойчивому (крутому!) мужику.
   Вся похотливая возня в домике совершенно не походила на недавнее молчаливое объяснение в чувствах, прерванное появлением в квартире Геры Мохова, но Фалин и не собирался теперь строить никаких иллюзий относительно имиджа и внутреннего мира провинциальной бабёнки и цинично хотел лишь овладеть ею "не отходя от кассы", чтобы удовлетворить охватившее его ненароком непреодолимое сексуальное желание. Между тем, женщина практически молча приняла напружинившийся мужской орган в своё отнюдь не сухое отверстие и только утробно гукнула, стукнувшись затылком о стенку, да и то не от боли, смягчённой теплым платком, а от неожиданности и некоторого испуга. Роман же безо всяких переживаний разом натянул её на член и, кляня про себя тесноту и неудобство убежища, принялся выполнять свое чёрное дело, чувствуя, как подрагивают и вибрируют в его ладонях напрягшиеся мышцы выпяченных женских ягодиц. Очень быстро ему удалось более или менее приспособиться в ограниченном пространстве, поудобнее навалиться грудью на спину раскорячившейся тетки и поплотнее обнять талию той руками так, что оставалось только коротко подёргивать задом, ритмично шлёпая по голым ляжкам не предпринимавшей больше никаких демаршей Пани. Пенис вполне уютно чувствовал себя во влажном и скользком лоне, и лишь непривычная поза не способствовала полному удовлетворению минутной Фалинской прихоти.
   Мамаши, тем временем, оживлённо обсуждали развитие диатеза у малышей, и их говорок даже создавал неплохой фон для свершаемого в избушке полового акта, причем, чем интенсивнее двигал задницей Фалин, несмотря на относительную усталость, тем сильнее, что и понятно, возбуждалась Прасковья, не только радуясь, что пошла навстречу желаниям этого с виду интеллигентика, оказавшегося едва ли не шустрее Геры, но и считая своим долгом умело подмахивать ему в совершенно не приспособленных к этому условиях. Животное ворчание её было чуть слышно в бревенчатых стенах домика, и всё-таки тесно прижавшемуся к ней со спины Фалину казалось достаточно и этих сладострастных звуков, издаваемых изнывавшей от похоти бабёнкой, как повода к настоящей мужской гордости. Он чувствовал себя истинным донжуаном и просто рубахой-парнем, силой воли преодолевшим комплекс молчаливого влюблённого вздыхателя, и любование собой лишало его разума и заставляло с ещё большей яростью гнусно и в сущности грязно овладевать так кстати подвернувшейся по случаю тёлкой, пусть и не сильно молодой и дебелой, но вполне чувственной и горячей.
   К мамам, мирно беседовавшим на скамейке, присоединилась уже общительная бабуля с трёхлетней внучкой, и разговор их стал ещё оживленнее, заглушая собой поскрёбывание и тяжелое дыхание в чреве "сказочной" избушки и позволяя взмокшему от усилий, трясущемуся в преддверии наступления критического момента Роману с честью завершить импровизированную сексуальную сцену и с зубовным скрежетом разродиться струёй застоявшейся спермы. Парадокс, но поразительной силы испытанный им оргазм затмил собой все самые памятные впечатления от былых постельных развлечений в обществе всяческих интеллектуалок и работниц умственного труда, и даже благодарность, в некоторой степени низменная и стыдливая, к возбужденно ворочавшейся под ним Пане поселилась на миг в Фалинской усталой душе. Женщина, сама того не ведая, самым простым способом сняла так мучавший его многодневный стресс и заставила почувствовать себя обыкновенным обывателем и простецким мужиком, не обременяющим себя философскими умственными изысканиями, и невероятное всеобъемлющее облегчение вдруг снизошло на Фалина, давая ему возможность вздохнуть полной грудью и насовсем вернуться в небес на грешную землю.
   Так уж вышло, что собеседницы, оседлавшие любимого конька, не собирались покидать скамеечки, служившей им чем-то вроде женского клуба по интересам, и, не желая пугать милых мам и обаятельную бабульку своим неожиданным появлением из домика, Роман и Паня долго ещё сидели прямо на полу, замерев, как мышки, тесно прижавшись друг к дружке и расслабленно отдыхая после ни с того, ни с сего накатившего на обоих безумства, и по пожатию шершавой горячей Паниной ладони Фалин чувствовал, что женщина благодарна ему за столь необычную близость, и сам был благодарен ей за то, что она не оттолкнула и не оскорбила его в ответ на откровенную развязность и пошлые приставания. Оба почти не различали лиц друг друга да им и не требовалось заглядывать друг другу в глаза и искать в них хоть намек на высокие чувства, которых не было и не могло быть и в помине, а редкие и какие-то ленивые, неспешные обоюдные ласки являлись для них ныне чем-то само собой разумеющимся и не вызывали никакого волнения в груди. Никого из них двоих не смущала неудобная поза, отсутствие маломальского уюта и, вообще, неординарность обстановки, и, как ни странно, им совсем не хотелось покидать своего убежища, а хотелось сидеть рядышком и до бесконечности долго слушать наивные реплики мамаш, плач проснувшихся грудничков и мерный шум только-только начинавшейся желтеть листвы на деревьях.
   Фалин и не заметил, как наступил вечер, как удалились наконец ничего не заподозрившие и не увидевшие скрывавшихся в избушке любовников женщины, и только тихий шепот Пани в самое ухо вернул его к действительности и дал понять, что добровольное заточение не может продолжаться вечно. Только сейчас Роман подумал, что, выслушав Панин рассказ о детстве и юности, он практически ничего не узнал о её нынешней личной жизни, в которой, наверняка, имелся если не муж, то просто любимый человек, существовали друзья и родственники, возможно дети, и ему захотелось вновь услышать характерный провинциальный её говорок и теперь уже с полным вниманием выслушать вторую часть размеренного повествования, но, конечно, не здесь на детской площадке, на которой почему-то практически не видно было детей, а в ином, более приспособленном для откровенной беседы месте. Качая головами и смущённо хихикая, "заговорщики", соблюдая наивную осторожность, выбрались на волю и, убедившись, что никому нет до них дела, направились через скверик в сторону проспекта, сентиментально и чуточку по-детски держась за руки и касаясь друг друга плечами, причем Роман уже решил для себя, что либо пригласит Паню к себе в холостяцкую берлогу, либо обязательно проводит её до дома без всяких там "чёрных" намерений, а только лишь из одного дружеского расположения к ней.
   Многолюдный проспект встретил их шумом машин и обычной повседневной суетой, которая сразу валом нахлынула и поглотила обоих после удивительной тишины дворика и которая в одночасье развеяла атмосферу полного взаимопонимания и непосредственной близости, и не успел ещё Фалин построить в голове соответствующую моменту фразу, как Паня осторожно, но настойчиво вырвала ладонь из его пальцев, и, едва уловимо кивнув головой на прощание, легко вскочила на подножку словно вынырнувшего из-под земли и подошедшего к остановке автобуса, чтобы в мгновение ока скрыться за захлопнувшимися со скрежетом дверями. Роман ещё успел заметить многозначительную, как ему показалось, улыбку на её лице, поднятую в прощальном жесте ладонь, да так и остался столбом стоять на тротуаре, глядя вслед удалявшемуся автобусу и не делая никаких попыток догнать его и даже просто помахать Пане в ответ рукой. Он не испытывал никакого сожаления от столь неожиданной разлуки, понимая, как мало общего связывает его с этой ничем не примечательной женщиной, и всё же глаза его вдруг самым банальным образом повлажнели и затуманились, после чего, устыдившись такой позорной своей слабости, Фалин резко повернулся на каблуках и решительно зашагал по тротуару в неизвестном направлении, глубоко засунув руки в карманы и высоко подняв воротник куртки.
  
  
  
  
   Урок второй.
  
   ЯЗЫКОЗНАНИЕ.
  

Основная профессия. - К национальному вопросу. - Ножка королевы.
Экстремист-националист. - Феминизм, как он есть.
Секс и "пятый пункт".

   Зубов, понятное дело, объявился на следующий же день, слегка помятый и взъерошенный, но бодрый и полный оптимизма. Вчерашняя потасовка и вечер, проведённый в кутузке, казалось, пошли ему только на пользу и придали мощный импульс к существованию, так как Гена никогда не любил пассивности, отнюдь не считал себя сторонним наблюдателем и всегда старался оказаться непосредственно в центре мало-мальски значимых событий. Подняв Фалина в дивана, на котором тот по обыкновению отлёживался, приятель принялся, бурно жестикулируя, в подробностях рассказывать о беспорядках возле универмага, зная наверняка, что Ромка устранился от схватки, и на его лице было написано такое удовольствие, что Фалин только качал головой и дивился активной жизненной позиции этого "пассионария". Самому ему добавить к рассказу, по сути, было нечего и оставалось только одно с деланным вниманием выслушивать эмоциональное Генкино повествование. Да! Сам он благополучно ретировался с места событий, не желая принимать участие в банальной свалке, нашел себе "достойное" укрытие и даже занялся в минуту опасности натуральным развратом с подвернувшейся под руку бабенкой, видевшей в нем надёжного безотказного мужика, но, скажите на милость, зачем ему надо было рисковать здоровьем ради каких-то мифических и практически чуждых для него идеалов? Какое ему дело до всех этих протестных акций, демонстраций и митингов, если в первую очередь необходимо было подумать о том, как обеспечить себе более или менее сносное существование на фоне всеобщей долларизации, разгула волчьих законов и индивидуального рвачества? Ведь плакатами и призывами сыт не будешь, уважаемые господа-товарищи, думал он, и не надо строить иллюзий, что кто-то услышит ваши стенания и встанет под ваши потрёпанные знамёна!
   Всего этого, конечно, Роман не сказал вслух (и хорошо ещё, что Зубов не обладал даром читать чужие мысли), а вот отправляться с Геной на очередное сборище "красно-коричневых" наотрез отказался, чем немало огорошил Зубова, который, обозвав сгоряча приятеля оппортунистом и соглашателем, махнул на него рукой и убрался восвояси, бормоча под нос невнятные ругательства. Между тем, провожая шебутного гостя до порога, Фалин испытывал нешуточные сомнения насчёт одного, с самого утра мучившего его вопроса и после коротких колебаний всё же попытался выяснить у Зубова хоть какие-то самые скудные сведения о Прасковье (из чисто "спортивного" интереса), однако тот даже не понял, о ком, собственно, шла речь, и, находясь ещё под впечатлением своего "героического" поведения, только свысока посмотрел на прощание на "типичного обывателя". Закрыв за ним дверь, Роман подумал, что такое Зубовское неведение приходится ему даже на руку, ведь, если вдуматься серьёзно, продлять кратковременную связь с тёткой не имело смысла в свете Паниных тесных отношений с тем же Моховым, да и вряд ли такая связь, будь она упрочена, могла принести ему, Фалину, хоть какое-то моральное удовлетворение, не говоря уже о сомнительной сексуальной совместимости провинциальной простушки и городского интеллектуала. Вообще говоря, секс никогда не стоял у Фалина на первом месте в сфере жизненных интересов, и в какой-то мере молодой человек даже боялся любой своей привязанности к особам женского пола, причём теперь, после вчерашней дурацкой возни в домике на детской площадке, это касалось также и Ирины, образ которой под давлением неожиданных приключений незаметно отодвинулся на задний план в Фалинских мыслях.
   Между тем, оставшись без последних сбережений, Роман Петрович твёрдо решил направить все свои усилия на поиски любой работы (желательно всё же интеллектуального, а не физического плана), и с этой точки зрения очень кстати прозвучавший в его квартире после Генкиного ухода телефонный звонок Ады Клинцевич, с которой Фалин не виделся уже наверно года два, показался просто манной небесной, дававшей ему большие надежды на будущее.
   Адель училась с Романом в старших классах средней школы, и одно время - правда короткое - он даже ухаживал за ней с юношеской наивной верой в ответное расположение, зато дружеские связи сохранились у них на многие годы, так как, ко всему прочему, проживали Клицевичи и Фалины в одном дворе до того момента, пока финансово процветавшая семья Ады не съехала в новую квартиру, купленную в более престижном районе города. Кажется, сразу после переезда Ада выскочила замуж за некого "инородца" и затем быстренько оформила развод, который нисколько не удивил Фалина, давно находившегося в курсе конкретных феминистских наклонностей одноклассницы. До этих наклонностей ему, в принципе, не было никакого дела, и относился он к Клинцевич очень неплохо, можно сказать ровно, как к образованной и интеллигентной женщине, нисколько не смущаясь, кстати, её национальной принадлежности и вытекавшими из таковой особенностями Адиного поведения в быту. Надо сказать, что в классе с Фалиным училось несколько евреев, как мальчишек, так и девчонок, и Рома дружил практически со всеми и никогда не считал зазорным водить с ними компанию, пусть далеко не всем его русским приятелям нравился такой интернационализм. Менять свои принципы из-за недовольства отдельных индивидуумов ему никогда не приходило в голову, и, вообще, наличие пятого пункта в советском паспорте его практически не интересовало, и с этой точки зрения Фалин с детства являлся настоящим "человеком мира" и, наверно, природным демократом. Более того, Роман частенько защищал "жидов" от нападок особенно ретивых классных хулиганов и вставал на сторону неправедно обижаемых национальных меньшинств, чем портил сам себе существование в бескомпромиссной школьной среде. Уже впоследствии, повзрослев, он понял, что зачастую одноклассники-евреи просто пользовались его доверием и ловко направляли его деятельность в нужное им русло, ибо, в основном, все они денно и нощно пеклись только о своих собственных интересах и были в этом деле непреклонны и неколебимы. И всё-таки такая корысть с их стороны не слишком обижала Романа, искренне верившего в те времена в крепкую дружбу народов, притом что многое в поведении представителей этой сплоченной нации не нравилось ему и тогда, и теперь. Так что, несмотря ни на что, он не собирался присоединяться к кондовым антисемитам и принародно выражать свое недовольство "малым народом".
   Между прочим, Адель Клинцевич тоже частенько использовала Рому Фалина в своих интересах, однако всегда была благодарна ему за вольную или невольную помощь и, если бы не являлась ортодоксальной феминисткой, наверняка постаралась бы приобщить русского знакомого к компании своих соплеменников. Кстати говоря, нынешний взлёт лиц еврейского происхождения, обусловленный изменением общественного строя в стране, и захват ими ключевых позиций буквально во всех сферах жизнедеятельности опять же не вызывал у Фалина отрицательных эмоций и, тем не более, протеста, так как Роман был глубоко уверен, что зависело такое положение вещей только лишь от деловых качеств каждого отдельного человека, и никто не был виноват в том, что, например, сам Фалин не смог приспособиться к новой обстановке и добиться в жизни успеха в отличие от оборотистых семитов, которые чувствовали себя на волне демократии и гласности очень и очень уютно.
   Но к делу! Клинцевич, помня, видимо, о былом Фалинском отношении к ней и евреям вообще и основываясь на многолетней дружбе с Романом, сочла нужным заказать у него, как у подававшего в свое время надежды журналиста, статью для какого-то женского журнала, характер которой стал понятен ему после настойчивого приглашения со стороны Адели на проходящий в городе семинар под недвусмысленным названием "Антисемитизм в быту и на рабочем месте". При этом Роману, в принципе, понятен был ход мысли Адели - одно дело, когда такой чрезвычайно тонкий и острый вопрос в обществе поднимает еврей или даже полукровка, и совсем другое, когда на страницах печатного издания во всеуслышание заявляет о преследовании евреев чистокровный русак. Еврейская тема в последние годы стала популярной в России, если не сказать модной, и ничего плохого в том, чтобы самому принять непосредственное участие в дискуссии и заработать при этом определённую сумму на пропитание, Фалин абсолютно не видел, успокаивая себя тем, что по вопросу преследования семитов не высказывался ныне разве что самый ленивый обыватель. С другой стороны, злые и откровенно фашистские статьи в местных националистических газетках сильно не нравились ему, и выступить с критической статьёй в адрес их авторов представлялось ему делом благородным и героическим. Тема же семинара тоже была актуальна лично для него, так как по существу не затрагивала напрямую политических проблем, если исходить, конечно, из заявленного названия, и никто не потребовал бы там от Фалина откровенного выражения своих политических взглядов. Короче говоря, быстро приведя себя в порядок и сразу вновь войдя в образ делового мужчины, Фалин в ожидании Клинцевич, обещавшей заехать за ним на собственном авто, на скорую руку успел прикинуть в уме план статьи и даже морально готов был по мере необходимости выступить на семинаре с короткой репликой на животрепещущую тему.
   Адель мало изменилась с момента последней их встречи, если не считать надетого на ней даже по нынешним меркам дорогого костюма, шикарной причёски на голове и неимоверного обилия косметики на чуть располневшем лице. Она никогда не была красавицей, а с возрастом во внешности её всё более рельефно стали проявляться характерные еврейские черты, которые вкупе с некоторой грубоватостью поведения вовсе не прибавляли ей шарма и женственности, но Фалин, конечно же, всё равно счёл нужным непременно отпустить в адрес старой знакомой пару комплиментов, на которые та, впрочем, презрительно фыркнула, чтобы затем с места в карьер пуститься в подробные объяснения по сути поставленной проблемы. При этом она не выпускала их губ сигареты, и Роман в душе только посмеялся её чисто мужской деловитости и абсолютному пренебрежению ко вниманию со стороны мужчин. Адель не нуждалась ни в какой помощи "сильной половины человечества", и такая непримиримая целеустремлённость вызывала у Фалина невольное уважение, ещё больше укрепившее его намерение с блеском и изяществом выполнить порученное задание. Правда, ему очень хотелось при этом спросить о размере гонорара, но с истинно русским стеснением он до поры до времени не решился задать сакраментальный вопрос, а сама Адель скромно умолчала о сумме вознаграждения, вызвав тем самым у Фалина некоторые сомнения в благополучном лично для него конечном исходе дела. Безусловно, он был далёк от мысли, что Клинцевич банально "кинет" его, и всё же корил себя за отсутствие деловой жилки, боясь одновременно, что шустрая дама запросто в любой момент может отказаться от его услуг.
   Семинар со скромной по внешнему оформлению вывеской проходил в одном из городских домов культуры и включал в число своих участников, понятное дело, граждан определённой национальности, в основном женщин, хотя в фойе кое-где мельтешили и отдельные мужские физиономии. Попадались также и лица с явно славянской внешностью, вроде Фалинской, но не они формировали здешнюю атмосферу и определяли общий настрой собрания, и всё же Роман не чувствовал себя среди присутствующих белой вороной, ибо Адель была здесь человеком известным и уважаемым, и достаточно было её рекомендации, чтобы собеседник тут же расплылся в любезной улыбке в адрес нового знакомого. Впрочем, Ада вскоре, извинившись перед Фалиным и усадив его в одном из первых рядов, чинно заняла место в президиуме среди нескольких женщин - по виду научных работников или представительниц женских феминистских комитетов со столь неброской внешностью, что сначала Роман вовсе не обратил на этих особ внимания, с интересом приглядываясь пока к соседям по ряду, и, только когда начались собственно доклады, добрался взглядом и до обитателей сцены. Надо сказать, что большая часть вдохновителей семинара находилась уже в приличном возрасте и лишь малая - в самом расцвете лет, и все эти солидные женщины за редким исключением положительно не могли похвастаться природным обаянием в отличие от расположившихся в партере многочисленных молоденьких журналисток или студенток, зато одним из таких исключений являлась видная и даже, можно с полным правом сказать, эффектная дама, внешность которой прямо-таки бросилась Роману в глаза и даже заставила его невольно вздрогнуть.
   Сгоряча он подумал было, что всего лишь нарочито неестественная поза выделяет её среди "матрон", сидевших, кто ссутулившись, кто фривольно развалившись, кто скособочившись, а кто склонив голову набок, а вот молодая женщина эта, успев только опуститься на стул, тотчас слишком уж выпрямила спину, словно проглотила аршин, высоко вздёрнула подбородок, будто стараясь подчеркнуть своё главенствующее положение по отношению к присутствующим, и держала руки исключительно перед собой, словно прилежная ученица на уроке, но при всем этом не вызывала своей мнимой чванливостью никакого раздражения у находившихся в зале гостей - в чём быстро смог убедиться Фалин, а совсем наоборот, большинство участниц семинара смотрели на неё с уважением и чуть ли не с подобострастием. Затем ему пришло в голову, что это как раз картинная внешность странноватой дамы заставила его насторожиться и замереть на месте, однако при ближайшем рассмотрении вроде бы ничего сверхъестественного не наблюдалось в аккуратной укладке её стриженных иссиня-чёрных волос, во взгляде больших, чётко подведённых тушью глаз, в вольном разлёте чересчур густых бровей, в пикантной черноте хорошо заметных усиков на верхней губе и в размере натуральной (или искусственной?) мушки на подбородке, и уж ничего из ряда вон выходящего не было в её деловом элегантном костюме темного оттенка вкупе со слишком белоснежной по контрасту с жакетом блузкой и скромной, соответственно случаю, бижутерией. То, что женщина эта - чистопородная еврейка, не вызывало у Фалина никаких сомнений, и, как он сообразил позже, именно этот факт с самого начала и сбивал его с толку, не давая внутренне сосредоточиться и поскорее определить причину собственного досадного волнения, а ведь он сразу мог бы догадаться, что строгая и одновременно столь обаятельная дама несомненно очень и очень походила на Ирину.
   Да! Сходство являлось неоспоримым, хотя и не стопроцентным, и отмахнуться от этого удивительного факта не представлялось возможным, так что словно молния пронзила сознание ошарашенного Романа, ещё не верившего своим глазам и пытавшегося откровенно неприличным разглядыванием поскорее укрепиться в своём открытии. Что ж, если отбросить цвет волос, мушку на щеке и некоторые характерные семитские черты лица, то приходилось действительно признать, что еврейка сия являлась почти точной копией Ирины, вызывая своей схожестью со смелой журналисткой сердцебиение и дрожь у взбудораженного случайной встречей Романа, сидевшего с открытым ртом в своём типовом пластиковом кресле, о неудобстве которого он уже и не вспоминал. Вместе с тем, Ирина, по его разумению, никак не могла быть еврейкой, и если он не занимался в тот миг досадным самовнушением, то эта педантичная и самоуверенная представительница древнего народа в президиуме всего лишь только была похожа на активистку-демократку, с которой Фалин познакомился на марше протеста. И всё-таки, хотя Роман никогда не отличался острым зрением, в данном случае был уверен, что перед ним именно Ирина и никто другой, и сейчас готов был вскочить с места и подойти к ней вплотную, чтобы заглянуть прямо в лицо.
   Естественно, у него хватило ума и выдержки не делать поспешных движений, но мысль намеренно попасться женщине на глаза и как можно скорее дать ей понять, что он узнал её, прочно овладела им с этой минуты. Между тем, судьба на удивление благоволила Фалину, и в момент, когда он судорожно прикидывал, как без особого шума выбраться из ряда в проход и, невзирая на возможные неприятности, пройти поближе к сцене, его "старая" знакомая поднялась с места в президиуме и под жиденькие хлопки аудитории направилась к трибуне. Занятый своими мыслями Роман не расслышал, каким именем была представлена докладчица, ибо как раз отвернулся в сторону и смог сориентироваться в обстановке только тогда, когда голова и плечи оратора уже возвышались над краем трибуны. Тут уж обзор для заерзавшего между узкими подлокотниками Фалина стал ещё более отвратительным, но зато именно сейчас на него почему-то снизошла полная уверенность, что он не ошибся в своих предположениях насчёт Ирины, хотя разительные изменения во внешности были налицо.
   -Прошу прощения, - обратился Роман к соседке справа, неудобно склонив голову, чтобы не упустить из виду начавшую доклад Ирину. -Кто сейчас выступает? Я отвлёкся и не слышал фамилию.
   -Вы не знаете Поплавскую? - манерно вскинула брови рафинированная интеллигентка с явной сумасшедшинкой в глазах. -Ну, вы даете! Это же одна из сопредседателей областного "Антифашистского комитета". Между прочим, кандидат философских наук!
   -Ах, Поплавская! Ирина?
   -Почему Ирина? Совсем наоборот - Лана.
   -Извините ещё раз! Я, видите ли, приезжий. Гость, так сказать, вашего города, - стушевался Фалин и вновь во все глаза уставился на трибуну, пытаясь разобраться в сумбурных внутренних ощущениях, поскольку никак не мог смириться с собственной ошибкой и ещё сильнее жаждал поближе рассмотреть докладчицу.
   Надо сказать, что выступление Поплавской по стилю изложения мало напоминало академический доклад, а больше смахивало на яркую и эмоциональную митинговую речь, насыщенную революционными оборотами, неожиданными выводами, полной уверенностью в правоте своих слов и к тому же поддерживалось профессиональной игрой интонации и отлично поставленным голосом. И уж совсем мало оно вписывалось в тему семинара и касалось, скорее, политических, нежели бытовых проблем притеснения евреев, было проникнуто ненавистью к различного рода антисемитам самого высокого полёта и гордостью за "угнетённый и безответный" еврейский народ. Излагаемые непререкаемым тоном тезисы непримиримой борьбы с любыми проявлениями антисемитизма не оставляли сомнений в национальной принадлежности госпожи Поплавской, и Фалин, внимая её речам, не знал, по правде говоря, что и думать о неординарности этой чересчур самоуверенной и не лишенной театральности поведения даме. Шестое чувство всё-таки подсказывало ему, что он не может ошибаться в предположениях относительно её идентификации с Ириной, и, стараясь привлечь внимание докладчика к себе, он принялся оглушительно аплодировать Поплавской, как только та закончила выступление. Многие из почтительных слушателей недовольно и удивлённо косились на почти бесновавшегося молодого человека, привставшего с кресла и готового кричать "браво", а Ада из президиума с откровенным изумлением взирала на одноклассника, принимавшего самое что ни на есть активнейшее участие в семинаре. Фалин же видел, что замечен Поплавской, хотя та ничем внешне вроде бы и не проявила заинтересованности к почитателю её заслуг и не очень естественной походкой, почти не сгибая колен и сильно выпрямив спину, прошествовала на место.
   Выступление сопредседателя было неплохо принято аудиторией, и чувствовалось, что Поплавскую знают и уважают здесь в среде феминисток-семиток, и Фалиным, как это ни смешно звучит, вдруг овладела гордость за неё и за свою относительную приближенность к её персоне. Ему хотелось взахлёб хвастаться буквально перед первым встречным своим личным знакомством с Ириной, а вернее Ланой (какая, чёрт возьми разница, что за имя носила эта божественная женщина!), и, с большим трудом подавив в себе такое детское желание и с не меньшим трудом дождавшись перерыва, Фалин почти бегом направился к сцене, внутренне с трепетом готовясь к давно ожидаемой встрече.
   Лана уже была плотно окружена коллегами и поклонницами и бойко отвечала на реплики из толпы, поэтому пробраться к ней оказалось делом довольно сложным, и если бы не Клинцевич, вовремя заметившая появление Романа, то дальнейшие события развивались бы по совершенно иному сценарию. Немало удивлённая неадекватным поведением Фалина, она призывно замахала ему рукой и настойчиво попросила коллег пропустить нужного ей в данной конкретной ситуации человека, после чего толпа восторженных феминисток послушно раздалась в стороны, и под завистливыми взглядами женщин Роман сумел приблизиться наконец к той, которая так напоминала ему прекрасную Ирину. Да что там "напоминала"! Это безусловно была она, и теперь у Фалина отпали любые сомнения, несмотря на искусно изменённую Ириной внешность: перекрашенные волосы, густой слой крем-пудры и искусственную, а вовсе не натуральную, мушку на лице. И тем не менее, приходилось согласиться, что выглядела Ирина-Лана нынче чуть ли не чистокровной еврейкой, так что Фалин, широко раскрыв глаза и разинув рот, не мог отвести взгляда от столь знакомого и одновременно столь чужого, поистине "медального" профиля деловой и неприступной феминистки, которой очень шёл новый имидж, пусть и не игравший для тайного вздыхателя определяющей роли.
   Клинцевич сделала шаг вперёд с явным намерением представить журналиста сопредседателю антифашистского комитета, однако Поплавская остановила ту едва заметным движением руки и с неким подобием улыбки на подведённых тёмной помадой пухлых (теперь уже пухлых!) губах сама обратилась к застывшему столбом Фалину, таинственно сощурив огромные глаза, которыми сверлила его из-под густых, высоко загнутых вверх ресниц.
   -Мы, кажется, знакомы, не правда ли? Поверьте, мне очень приятно видеть здесь единомышленника и соратника по демократическому движению! - говорила она бодрым голосом, едва заметно грассируя, но в глазах её не наблюдалось особого энтузиазма и радости от встречи. -Приветствую вас на нашем актуальном семинаре, Родион ... э-э ... Петрович...
   Её холодная ладонь чуть сжала пальцы Фалина, и за это лёгкое прикосновение он готов был простить Ирине тот прискорбный факт, что она даже не удосужилась запомнить его имя. Что же касалось некоторой официальности и натянутости первых минут встречи старых знакомцев, то такое обстоятельство нисколько не беспокоило очарованного "демократа", ведь желанная встреча всё-таки состоялась, а странности поведения Ланы, полностью сменившей собственный имидж, даже придавали новым взаимоотношениям между ней и Романом особый шарм. Кстати говоря, немного растерянный внезапным вниманием Поплавской Фалин не счёл нужным исправлять её ошибку, чтобы не ставить даму в неловкое положение, и молча стоял перед Ланой, всё ещё находясь под впечатлением рукопожатия, которое, как он был абсолютно уверен, слегка затянулось по непосредственному желанию Ланы, и в этой задержке ему, само собой разумеется, виделся определённый смысл, если не откровенный знак. Длительная же пауза в разговоре и невежливое молчание, как собственное, так и собеседницы, не смущало его, так как они оба, Роман и Лана, неотрывно смотрели друг другу в глаза, и достаточно было одного такого взгляда загадочной дамы, чтобы напрочь лишить Фалина способности трезво мыслить.
   -Ваше присутствие здесь говорит о том, что отдельные представители титульной нации не приемлют пещерный антисемитизм соплеменников, относятся к национальным меньшинствам со всем уважением и питают к ним дружеские чувства, - витиевато продолжала Поплавская, заметив, что собеседник потерял дар речи и только восхищенно рассматривает её в упор, что, между прочим, воспринималось ею как должное. -Примите моё искреннее уважение, как призыв к тесному сотрудничеству в борьбе с национализмом и шовинизмом в этой непростой стране.
   С торжественным видом она вновь протянула ему свою узкую ладонь с длинными пальцами для рукопожатия, и Фалин благоговейно ответил на него, окончательно смущенный всеобщим вниманием.
   -Дамы и господа! Позвольте представить вам русского патриота, поборника идей демократии и верного сторонника антифашистских сил Родиона Филина! Таким образом, передовая часть русской интеллигенции с нами, господа!
   Раздались восторженные аплодисменты, и множество доброжелательных оценивающих взглядов с разных сторон с новой силой нацелились на окончательного выбитого из колеи Фалина, не смевшего даже поправить Лану и вслух назвать свою настоящую фамилию. Клинцевич, удивлённая, пожалуй, не меньше его, сразу склонилась к уху Поплавской, дабы указать на ошибку, но Лана только небрежно отмахнулась от советницы, после чего Адель вообще оттёрли в сторону восторженно рукоплескавшие ораторше дамочки, в том числе и журналистки, и наперебой принялись задавать подготовленные заранее вопросы Лане Соломоновне и "Родиону" Петровичу. Причём, если Поплавская бойко и складно давала интервью, легко жонглируя словами и фразами, то Фалину в новой роли пришлось изрядно попотеть, чтобы хоть как-то выпутаться из положения, и благо, что заметившая его скованность и слабость в освещении еврейского вопроса Лана вовремя пришла ему на помощь.
   -Только сегодня утром, мои дорогие соратники, господин Филин дал согласие вступить в наш антифашистский комитет, и сегодня же на президиуме мы рассмотрим вопрос о его членстве! А со своей стороны могу обещать, что сделаю всё, дабы решение президиума было положительным.
   Восторженно галдя, дамочки семитского вида пожимали ему руку, назойливо заглядывая в глаза и задавая соответствующие вопросы, и взмокший Фалин, механически кивая головой, принимал поздравления и смущённо благодарил доброжелателей, понемногу вписываясь в роль, определённую ему странной женщиной, о встрече с которой он так мечтал. В конечном итоге всё происходившее на этом сборище представляло для него мало интереса, ибо теперь, когда Лана была рядом с ним, только один факт её присутствия уже наполнял его неуёмным энтузиазмом и придавал ему истинную бодрость духа. Чтобы не потерять Поплавскую в этой толчее и не лишиться её очевидного благоволения, он готов был выполнить любую поставленную перед ним задачу и перевоплотиться не только в заклятого врага антисемитов, но и заделаться ярым сионистом, а то и, вообще, сменить в паспорте запись в графе "национальность", ведь Лана заметила его и выделила из массы прихлебателей и ненормальных придурков, с серьёзным видом рассуждавших на заявленную семинаром тему и мнивших себя едва ли не спасителями богоизбранного народа.
   Адель куда-то исчезла, не желая, видимо, мешать вознесению приятеля на пьедестал почёта, да, собственно говоря, ошеломлённый развитием событий одноклассник уже и забыл о данном ей обещании, и ничто не мешало ему целиком и полностью переключить своё внимание на Лану, при каждом взгляде на которую его, влюблённого по уши, разом бросало в дрожь. А тем временем, с деловым видом хмуря прелестные чёрные брови, Поплавская покрасовалась ещё с минуту рядом с "героем дня", а потом предложила активисткам движения пройти в штаб комитета, который, как оказалось, находился здесь же в одном из помещений дома культуры, куда и отправились несколько человек во главе с сопредседателем, увлекая за собой без всяких условностей и раскрасневшегося от удовольствия Фалина, уже чувствовавшего себя среди них вполне по-свойски и даже плечом отодвигавшего особо назойливых тёток от Поплавской, чтобы самому держаться к ней вплотную на правах доверенного лица. Он был уверен, что та отнюдь не случайно выделила его из толпы, наверняка питая к нему взаимное расположение, и поспешил счесть это расположение неплохим знаком для дальнейшего укрепления своих позиций. Без сомнения, он получил наконец статус фаворита и был приближен к "трону" властительницы дум, и теперь оставалось только не разевать рот и не оказаться таким же лопухом, как в прошлый раз во время облавы. Роман даже решился на кое-какие смелые жесты, с почтением трогая Лану за кисть и предплечье руки, и в какой-то момент чуть ли не взял её под локоть, хотя женщина пока хранила молчание относительно его перспектив на будущее и общалась в основном со своими коллегами по комитету.
   В помещении комитета тоже тусовалось достаточно бездельников, но теперь Фалин уже не боялся затеряться среди них и вёл себя едва ли не по-хозяйски, гордо неся голову и важно раскланиваясь с присутствующими, словно частенько захаживал сюда и знал их всех в лицо. Здесь находились несколько мужчин, и Лана представила им Романа, как борца за права евреев, хотя он чуть ли не единственный среди этих оболтусов моложавого вида имел отчётливо выраженную славянскую внешность. Лана же здесь являлась, что было вовсе не удивительно, человеком далеко не последним, и чувство гордости за неё вновь охватило Фалина. Он не мог налюбоваться на деловую и одновременно столь обаятельную женщину и до сих пор не переставал удивляться чудесной и даже мистической её трансформации со времени последней их встречи. Где он видел перед собой натуральную Ирину (Лану?) - в родном городе в образе ледяной семитки или в соседней республике в роли общительной журналистки? - этот вопрос прочно застрял у него в голове и не давал ему покоя ни на минуту. По большому же счету она нравилась ему в любом обличье, и перемена внешности и имиджа придавала ей еще большее обаяние и вызывала пристальный мужской интерес.
   Надо сказать, что Фалин не только восторгался чисто общечеловеческими качествами госпожи Поплавской, а краем глаза успевал оценить и её несомненную женственность, включая привлекательность подтянутой спортивной фигуры, тем более что одета была Лана с превосходным вкусом и смотрелась, пожалуй, много лучше, чем тогда в штабе демократов. Элегантность её костюма Роман смог оценить ещё в зале, рассматривая докладчицу из партера, а сейчас, как любой нормальный мужчина, акцентировал внимание на стройных ногах, обутых в модные туфли на широких прямоугольных каблуках и туго затянутых в непрозрачный, отливавший блеском эластик чёрных колготок, так гармонировавший с цветом волос. Ему страшно хотелось либо дотронуться кончиками пальцев до соблазнительного колена, либо положить на него ладонь, но не с похотливой низменной целью, а с благоговением, как на какой-нибудь бесценный музейный экспонат, к которому строго-настрого запрещено прикасаться. Поцеловать Лане руку он уже удостоился чести, наспех улучив удобный момент, и готов был поклясться, что доставил даме, вовсе не чуждой, несмотря на строгий вид, кокетства, своим галантным жестом несомненное удовольствие. Кстати говоря, к глубокому удовлетворению Фалина в составе комитета не имелось абсолютно никого похожего на ужасного Пузыню с его панибратством и хамством плебея, а очкастых поджарых еврейских юношей опасаться не стоило - вряд ли кто-либо из них осмелился бы приставать с глупостями к боготворимой Романом особе, тем паче что неприступная в виду Лана Соломоновна ни коим образом не давала к этому ни малейшего повода. Единственное, чего хотелось Роману, это остаться с ней наедине, чтобы он смог сказать ей несколько слов, не боясь быть услышанным посторонними ушами, и желание это постепенно становилось угнетающе навязчивым, в то время как осуществить его положительно не представлялось возможным.
   Поплавская, с присущим ей блеском утихомирив возникшие при её появлении страсти, со всей основательностью человека, обременённого учёной степенью, расположилась за большим столом, усадив рядом (о, счастье!) Фалина, и принялась сосредоточенно просматривать кипу бумаг, успевая одновременно разговаривать по телефону, делать пометки в календаре и перебрасываться фразами с товарищами по комитету. Гостю же сразу подсунули для заполнения обширные анкеты, дали программу организации, отпечатанную на принтере, и наделили пачкой листовок и газет, немало удивив Романа размахом деятельности. Он машинально заполнял многочисленные графы анкет, невидящим взглядом таращился в бумаги, а сам всем своим существом чувствовал исходившие от сидевшей рядом женщины биотоки, пронзавшие его от кончиков ушей до пяток ног. Ему казалось, что надо держаться с Поплавской гораздо уверенней и немножечко развязней, чем это делал он, ибо, по его разумению, Лане должны были нравиться только решительные мужчины, не теряющиеся в любой обстановке, во всяком случае, яркий пример Пузыни нет-нет да и приходил ему на память. Между тем, Лана не замечала ничего вокруг, и Фалин счёл возможным якобы ненароком коснуться подрагивающим коленом её тугого бедра, свободного от сдвинувшейся юбки и выглядевшего очень аппетитно в отливавших таинственным глянцем колготках, а так как на откровенное прикосновение не последовало никакой реакции, то он с замершим сердцем решился на более развязный шаг, возомнив себя на мгновение записным обольстителем и ловеласом.
   К тому времени народу в помещении значительно поубавилось, а за столом, немного в стороне от деловой суеты, вообще оставались только они вдвоём, Роман и Лана, и тогда создавшаяся словно по мановению волшебной палочки ситуация, удобная для выражения скрываемых до поры до времени чувств, позволила Роману ещё плотнее вместе во стулом пододвинуться к склонившейся над очередным документом Поплавской и с глубоким вздохом положить чуть влажную ладонь ей на колено. Причём, задохнувшийся от собственной смелости Фалин в ответ, честно говоря, ожидал получить всё что угодно - от справедливого возмущения и холодного взгляда вплоть до увесистой пощёчины, но только не полное безразличие, с которым женщина восприняла его, прямо скажем, нахальный демарш. Находившаяся во власти каких-то своих дум и соображений она только чуть повернула голову и скользнула безразличным взглядом по Фалинской физиономии, словно перед ней находился изученный до мельчайших деталей за многие месяцы портрет или иллюстрация из популярного и широко известного публике журнала, какие обычно прикрепляют к стене кнопками над письменным столом, а затем безмолвно вновь погрузилась в чтение, даже не шевельнув той самой ногой, на которой беспардонно устроилась Фалинская рука. Такой выдержке мог позавидовать любой мужик, и Роман мог поклясться, что ни одна мышца колена даже не дрогнула от довольно-таки бесстыдного прикосновения. Тогда совершенно непроизвольно его ладонь прочно утвердилась на шероховатом на ощупь эластике и даже немного сдвинулась к краю натянувшейся на бедрах юбки, вызывая волнительным осязанием женских прелестей, таких недоступных ещё недавно и таких близких теперь, целую гамму глубоких чувств в смятенной душе Романа, и тот, растерянный неадекватной реакцией холодной дамы, хотя и понимал, что никто не может видеть движения его руки из-за края стола, застыл, не зная, что, собственно, делать дальше. Он боготворил эту удивительную женщину и готов был пасть перед ней ниц, чувствуя себя в её глазах кем-то вроде слуги или лакея, и если даже такая роль в принципе импонировала ему, то уж никак не вязалась с образом настоящего мужчины и вновь толкала его на ещё более отчаянный и сумасбродный поступок.
   Стол был накрыт широкой, достававшей почти до пола скатертью, которая скрывала всё, что находилось под ним, и, вспомнив почему-то одну из сценок древнего смешного фильма с Любовью Орловой в главной роли, Фалин неожиданно для самого себя демонстративно уронил на пол несколько анкетных листков, укоризненно покачал для вида головой и, невнятно извинившись куда-то в пространство, полез вдруг под стол, якобы с целью собрать их, а на самом деле для того, чтобы, устроившись под свисавшей скатертью прямо у ног Ланы и удивляясь собственной бесшабашности и молодецкой удали, с колотящимся в бешеном ритме сердцем совершить поступок в духе записного донжуана. Поплавская только буркнула что-то в ответ на его извинения и, слегка отодвинувшись от стола, ловко закинула ногу на ногу таким образом, что качнувшаяся в воздухе туфля оказалась чуть ли не у лица стоявшего на корточках "Родиона" и едва не коснулась носком его подбородка. Это женственное и одновременно небрежное, кокетливое и при этом полное достоинства движение вызвало у Романа бурю телячьего восторга, и, не долго думая и напрочь позабыв о приличиях, он решительно мотнул головой и с нежностью прикоснулся сухими губами к соблазнительной ножке в черном капроне где-то пониже колена, стараясь чувственным поцелуем выразить свою бескрайнюю любовь к её обладательнице. В тот момент Роман не просто глубоко обожал, а по-настоящему любил эту чудесную женщину, будучи уверен, что холодная и невозмутимая внешне Лана на самом деле является внутри трепетной и чувствительной натурой, и с надеждой ожидал с её стороны хотя бы самого малого сигнала в ответ на свою смелость. И, каким бы неожиданным и странным это ни казалось, такой знак не замедлил последовать, вызвав у Фалина ещё больший восторг и тягучее томление в душе. Прелестная ножка "королевы" вновь качнулась навесу и туфелькой уперлась ему едва ли не в грудь, как бы приглашая к продолжению нежных ласк, а он тут же, благоговейно коснувшись царственного колена пальцами, в приступе восхищения принялся покрывать его частыми жаркими поцелуями, давая понять прелестнице о своём полном преклонении перед ней.
   Лёгкий аромат изысканных дамских духов и специфический волнующий запах синтетики колготок сильно кружили ему голову и заставляли не видеть ничего вокруг, и только через некоторое время осмелевший Фалин соизволил заметить, что совсем рядом со второй, прочно упиравшейся каблуком в пол черной туфелькой прямо у ножки стула расположился невесть откуда взявшийся грубый мужской ботинок на толстой рифлёной подошве. Появление его было столь неожиданным и неприятным, что вызвало страшное неудовольствие по заслугам удостоенного чести приложиться к туфельке госпожи Поплавской Романа, и, дабы скорее разрешить недоразумение, он вынужден был прервать сладостное занятие и возмущённо выглянуть из-под края скатерти с намерением незамедлительно устранить столь досадное препятствие. После полутьмы тесного пространства свет неприятно резанул его по глазам, и, отчаянно жмурясь и морща нос, новоиспечённый ловелас, полусидевший на полу с приоткрытым ртом, удивлённо пялился снизу вверх на обладателя модных башмаков - высокого молодого человека в короткой кожаной "косухе" и кожаных брюках, который, доверительно наклонившись к улыбавшейся Лане Соломоновне, с откровенным удовольствием целовал её своими по-детски пухлыми губами прямо в томно вытянутую шею. Причём ныне от задумчивости и самоуглублённости Поплавской не сталось и следа, а наоборот, сильно накрашенное лицо женщины светилось таким радушием и такой приветливостью, что становилось ясно - продолжается этот отнюдь не товарищеский поцелуй уже достаточное количество времени, несмотря на присутствие нескольких свидетелей, включая "Родиона Филина", так что в свете принародного лобзания периодическое подрагивание "милых ножек" становилось вполне объяснимым и естественным. Бедняге Фалину оставалось только недоумевать, куда подевался весь налёт академичности доцента Поплавской, ведь сейчас перед ошеломлённым Романом восседала, расслабленно откинувшись на спинку стула, вовсе не величественная учёная дама, а всего лишь сексуально озабоченная рядовая бабенка, если не сказать "тёлка", несказанно довольная встречей со своим молоденьким кобельком.
   "Качок" был удивлен не меньше Фалина, увидев выползавшего из-под стола раскрасневшегося и взлохмаченного мужика, и подумал, наверно, невесть что о копошившейся у ног своей пассии неизвестной личности, тогда как Роману в этой пикантной ситуации не оставалось сделать ничего более умного, как подняться на ноги и в растерянности оглядеться вокруг. К счастью, наблюдали комическую сценку только лишь две женщины: симпатичная длинноногая молодуха и толстенькая тётка пожилого возраста, расположившиеся неподалёку на стульях, причём девица поглядывала на "кожаного" парня с оттенком плохо скрываемого недовольства, а тётка, напротив, с умильной миной на типично еврейской физиономии, так что для них отношения между Поплавской и молодым человеком, скорее всего, давно не являлись тайной.
   Между тем, Лана, позабывшая, кажется, о существовании Фалина, едва не рассмеялась во весь голос при его появлении и, нарочно выдержав паузу, чтобы продлить забавную немую сцену, обратилась к приятелю, тронув того за рукав куртки:
   -Извини, Рувим! Я не представила тебе нового кандидата в члены нашего комитета. Знакомься, это журналист Родион Филин - антифашист по зову души и сердца!
   Роман машинально протянул ладонь для рукопожатия и до сих пор не в силах справиться со смущением, несмело и даже как-то затравленно поглядел парню в глаза.
   -А это, Родион Петрович, господин Стриж! Наша, так сказать, надежда и опора. Активист молодёжной еврейской организации, спортсмен, интеллектуал и перспективный политик!
   -Ты преувеличиваешь, Лана, - спокойно отозвался Рувим, сжав ладонь Фалина так, что у того склеились пальцы. -Очень приятно познакомиться! Вы русский?
   -А что, не похож!? - с вызовом выдавил из себя Роман, находившийся в ту минуту во власти самых противоречивых чувств. -А вы, конечно, еврей?
   -Не обижайся, Родион. Не так-то много в этой стране русских, готовых поддержать наше движение, - Рувим нагло ухмыльнулся в сторону Фалина и затем почти нежно поглядел на Поплавскую. -Здесь нас, правду сказать, никогда не любили, как, впрочем, и в других государственных образованиях тоже!
   "И было за что!" - подумал недовольный собой да и вообще всем на свете Фалин, разочарованный до глубины души и старавшийся не смотреть на Лану, которая, оказывается, и не заметила его страстных поцелуев, и настроился на возможный резонный вопрос Стрижа о причинах своего нахождения под столом. Чёрт возьми, он оказался выставлен перед этим молодым повесой далеко не в лучшем свете, да и Поплавская тоже была хороша, безропотно допустив его к своим коленям в то время, как парень лобызал её чувствительную шейку! И теперь после всего случившегося, о чём беседовать с наглым "бейтаровцем", Роман представлял очень и очень смутно, особенно на фоне тесных взаимоотношений того с Ланой Соломоновной, благо, что в это время в комнату заглянула Адель и призывно махнула ему рукой, после чего, торопливо кивнув головой "влюблённым голубкам", Фалин поспешил ретироваться с места событий, и через минуту Клинцевич уже тащила его вслед за собой куда-то по коридору.
   -А ты не прост, Ромочка! - тараторила она на ходу. -Ох, непрост! Наш пострел везде поспел! С самой Поплавской на дружеской ноге! Только я спрошу тебя, дорогой, прямо: за каким дьяволом ты лезешь в наш комитет? Тебе здесь, поверь, ловить абсолютно нечего! Правда, перед обаянием Поплавской устоять трудно, но знай, это тёмная лошадка, и лучше держаться от неё на расстоянии.
   Взбудораженная происшедшим Адель втащила его в помещение, напоминавшее фотоателье, где тусовались с деловым видом несколько человек, похожих на хиппи, и только здесь объяснила, что у него хотят взять интервью иностранные тележурналисты, клюнувшие на организованное Поплавской шоу с его скороспелым вступлением в стройные ряды антифашистов.
   -А ты всё же непрост, Ромаша! Ой, как непрост! - не уставала повторять Клинцевич, с уважением подмигивая ему, и в глазах её читалось вящее удивление оборотистостью бывшего одноклассничка.
   Фалин совершенно не умел давать интервью и сильно тушевался перед видеокамерой, тем более что вопросы были довольно каверзными да и готов он к ним не был, так что ему пришлось изрядно попотеть, всеми силами выкручиваясь из положения, и в результате "хиппи" остались довольны записанным сюжетом. Осталась довольна приятелем и Адель, курившая в сторонке, и только сам Роман мысленно клял себя за легкомыслие и хитрую Лану - за ловко организованную импровизацию. Пора было "сматывать удочки", но он никак не мог заставить себя уйти, не попрощавшись с той, смягчённое улыбкой лицо которой так и стояло у него перед глазами и перед очарованием которой ему никак не удавалось устоять, и ныне даже Рувим не казался Фалину, возгордившемуся после с честью выдержанной атаки журналистов, серьёзным соперником, несмотря на его молодость и нахрапистость, не говоря уже о стальных мускулах. Это могло смотреться со стороны глупо, но для себя Фалин давно и бесповоротно решил, что вступит-таки в эту дурацкую организацию, будь она трижды проклята, если увидит хоть намёк на расположение в свой адрес в полном таинственности взгляде Ирины - то есть, Ланы Поплавской, и пусть этот интеллектуал-каратист думает о нём всё, что пожелает, но отвязаться от соперника ему по крайней мере в ближайшее время не удастся.
   Не слушая напоминаний Клинцевич о сроке сдачи заказанной статьи, встревоженный Фалин, страшась словно мальчишка, что ушлый Стриж увезёт Поплавскую из комитета в неизвестном направлении, чуть ли не бегом бросился обратно в штаб, однако, оставшись без провожатой, быстро заплутал в коридорах дома культуры и никак не мог вспомнить, откуда пришёл под предводительством Адель. Как назло, никто не попадался ему навстречу, да и спрашивать - как пройти в помещение антифашистского комитета? - Роману почему-то казалось зазорным, и теперь он рад был найти хотя бы выход на улицу, чтобы начать поиски с исходной точки. Интересно, что сейчас он и сам не смог бы с точностью сказать, какие чувства испытывает к Поплавской - любовь или ненависть, глубокий интерес или безразличие, и желание вновь преданно припасть губами к ее ноге соседствовало в нём с желанием едко посмеяться над недоступной женщиной или даже оскорбить её. Во всяком случае ясно оставалось лишь одно - увидеть её он должен был (пусть и на прощание!) любой ценой!
   В конце концов, уже отчаявшись сориентироваться в многочисленных проходах старого здания, Фалин выбрался в знакомый коридор и принялся, отметая все приличия, толкать одну за другой все двери подряд, и лучше бы он этого не делал, так как, хоть в результате и нашёл того, кого искал, удача не принесла ему никакого морального удовлетворения, а принесла лишь сплошные неприятности. Вообще, как Фалин заметил про себя мельком, наблюдая с каким-то холодным спокойствием развернувшуюся перед его глазами живописную картину, в последнее время он взял странную манеру появляться везде и всюду как нарочно очень некстати и мешать людям заниматься своими насущными и не требующими отлагательств делами, однако при этом и его можно было оправдать в глазах занятых по горло особей хотя бы уже тем, что любовь обуяла его на сей раз, как никогда в жизни, а, как известно, влюблённые не замечают или не хотят замечать, что создают для других досадные помехи. Он стоял в дверях, слегка наклонившись вперёд, словно лёгкоатлет на старте, и отчётливо видел перед собой находившуюся в объятиях Стрижа Лану Поплавскую, совсем не соответствующую сейчас своему высокому общественному положению и, тем более, учёной степени. Причем на лице этой по жизни серьёзной и, казалось бы, знавшей себе истинную цену женщины была написана такая безудержная страсть или даже похоть (а, впрочем, возможно Фалин, сгорая от ревности, слишком преувеличивал результаты своих наблюдений!), что порочный её рот, ещё хранивший следы неистовых поцелуев, был неприятно искажён сильной судорогой, а руки со страшной силой впивались скрюченными пальцами в широкие плечи любовника. В целом же вид Поплавской не оставлял сомнений в её самых что ни на есть аморальных помыслах, ибо юбка уже попросту валялась у неё в ногах, закрывая собой туфли и, наоборот, обнажая соблазнительные бедра в чёрном развратном эластике колготок, а из расстёгнутой белоснежной блузки вываливались груди в слишком роскошном для научного работника прозрачном бюстгальтере, сквозь символическую кисею которого можно было разглядеть большие круглые соски.
   Несмотря на всю пошлость и невероятную откровенность происходящего, Лана выглядела-таки на взгляд стороннего наблюдателя поистине сногсшибательно с хищным изгибом своего ловкого тела, имевшего некую звериную грацию, с голыми по локоть руками, крепко державшими свою добычу, с вытянутой до невозможности шеей, сквозь смуглую кожу которой рельефно проступали натянутые струной мышцы, с широко распахнутыми огромными глазами, мечущими отнюдь не бутафорские молнии из-под слипшихся прядей иссиня-чёрных волос, и уму не постижимо было, как это раньше за непроницаемой внешней оболочкой могла скрываться такая неистовая натура. Тем временем, Рувим Стриж вряд ли занимал свою голову подобного рода глубокомысленными изысканиями, в упоении целуя разгорячённую сверх меры женщину и сжимая её напружинившийся стан сильными руками, а вот появление в дверях непрошенного гостя не очень-то понравилось ему, что стало заметно буквально сразу, и, пожалуй, Роман, поражённый в самое сердце разнузданным поведением прекрасной дамы, при других обстоятельствах счёл бы за благо скромно прикрыть за собой дверь и тихонечко удалиться подальше от греха, занятый своими внутренними переживаниями, если бы всего лишь одна короткая реплика Стрижа не заставила его поступить против собственной воли, что в конечном итоге для него же и вышло боком.
   -Пошёл вон! - вот и всё, что было сказано случайному свидетелю прелюбодеяния молодым хамом, на секунду отвлёкшимся от приятного занятия, но этого хватило, чтобы ярость захлестнула Фалина неудержимой волной и в одно мгновение лишила его рассудка.
   Нет, наверно ещё томный взгляд подёрнутых пеленой глубокого эротического экстаза глаз Ланы, направленный в его сторону одновременно с грубой репликой Стрижа, ударивший в Фалинскую грудь и пронзивший Фалинское сердце, толкнул Романа на необдуманный поступок, ибо в брошенном подобно дротику взгляде этом читались вовсе не ярость или брезгливость в его адрес, не стыд или испуг, а мистический призыв и некая поддержка, которые упрямо звали Фалина на свершение "настоящего мужского поступка". У него не имелось никаких сомнений в том, что Лана сама, добровольно, по собственной воле отдалась в руки молодого бейтаровца, однако всё тот же взгляд недвусмысленно подсказывал Фалину, что продиктован такой поступок был только лишь неудержимым натиском и самоуверенностью Рувима и медлительностью и неопытностью Романа, и, наверняка, поведи Фалин там в комитете себя более решительно, ныне именно он наслаждался бы жаркими поцелуями и сжимал бы в объятиях трепещущее женское тело. В общем, наваждение было таким сильным, что Роман даже на секунду явственно почувствовал повлажневшими ладонями упругость женских форм, словно это не Рувим, а он сам держал одну руку на талии дрожавшей от нетерпения красотки, сбросившей с себя личину вселенской невозмутимости и ледяной отстранённости, и пальцами другой тискал её тугие ягодицы поверх натянувшегося эластика колготок.
   Между тем, совсем коротенькая пауза показалась Фалину вечностью, в то время как Лана с явным вызовом продолжала смотреть "Родиону" в глаза, величаво откинув голову и выпятив подбородок, и на приоткрытых губах её играла едва заметная улыбка, настолько поразившая Фалина, что он, хранивший высокомерное, по собственному убеждению, молчание, вдруг как бы со стороны с большим удивлением услышал произнесённую своим хриплым от волнения голосом фразу:
   -Сам убирайся вон, хам и мальчишка, если не хочешь, чтобы тебе оборвали уши!
   Рувим изумлённо повернулся к наглецу, посмевшему подать голос в слишком щекотливой для всех ситуации и выпустил из объятий женщину, даже не подумавшую срочно привести себя в относительный порядок. Она осталась неподвижной, нарочно демонстрируя свою невероятно соблазнительную полуобнажённую грудь и развратно притягательные бёдра, ничуть не скрытые краем блузки, и, казалось, буквально выставляла свои неоспоримые прелести наградой победителю. Черты лица её постепенно смягчились и вновь приняли невозмутимое выражение, и в памяти Фалина с той минуты, когда он летел обратно в коридор спиной вперёд после молниеносного и практически незаметного для человеческого взгляда сокрушительного удара в лицо, прочно запечатлелись капельки пота на Ланином носу поверх слоя тонального крема, крупная чёрная мушка на щеке и очаровательные темные усики на вздёрнутой верхней губе.
   Судя по тому профессионализму, с которым был нанесён подлый удар, Рувим прекрасно владел искусством восточных единоборств типа каратэ, о чём незадачливый противник догадывался с самого начала конфликта - во всяком случае, у Фалина, ещё по инерции наивно лелеявшего мысль о равноправной схватке на глазах у дамы, моментально отнялись руки и ноги, а голова словно окунулась по шею в некий сосуд с густой тягучей жидкостью. При этом бедняга понимал, что сидит на полу у стенки, прижимаясь к ней лопатками, но отнюдь не по собственной воле, и не желал предпринимать никаких попыток подняться на ноги, пассивно ожидая приближения Рувима. А тот, взяв выведенного одним ударом из строя бедолагу за отвороты пиджака, чувствительно встряхнул, легко поставил в вертикальное положение и со смаком врубил своё железное колено тому в живот, после чего в глазах Фалина окончательно и бесповоротно погас свет, и способность соображать вернулась к нему лишь тогда, когда бейтаровец уже грубо, словно мешок с дерьмом, волок обмякшее Фалинское тело по коридору.
   Оба, кстати, находились в этом длинном узком проходе отнюдь не одни, а по непонятной для беспомощного Фалина причине их окружала толпа разъярённых не на шутку феминисток-евреек, злобно выкрикивавшиё резкие обидные оскорбления в адрес, понятное дело, "русского провокатора и шпиона", самыми приличными из которых являлись слова "антисемит", "черносотенец", "фашист" и "русская свинья". Причём дамочки вовсе не ограничивались словесными поношениями, а считали своим долгом непременно смазать "шовиниста" ладошкой по оплывшей щеке, пнуть по ноге острым носком туфли и дать по бесстыжим глазам свернутой в трубочку газетой. Кое-кто из них даже норовил вцепиться ему в причёску пальцами, и боль в корнях выдираемых волос давно не стриженой шевелюры, похоже, как раз и привела "шовиниста" в чувства. Когда же довольный положительным для себя исходом дела Рувим, упиваясь лёгкой победой, счёл нужным со всеми потрохами передать усмирённого наглеца в руки бесновавшихся "антифашисток", те взялись за "националиста" со всей основательностью, волтузя его кулачками куда попало и быстро приводя его одежду в беспорядок. Роману едва не выцарапали глаза, изрядно попортили причёску, а чей-то безжалостный палец попал ему в рот и настойчиво делал попытки разорвать щеку, не говоря уже о таких мелочах, как давно располосованный воротник рубашки и сорванные все до одной пуговицы с пиджака. К несчастью тонкая кожа ботинок почти не спасала ступни Фалина от острых каблуков дамских туфель, а пинки коленями под зад становились всё чувствительнее и чувствительнее, и если бы Фалина не спустили вскоре с лестницы так, что он летел по ступеням словно бегемот из известного мультфильма, то дело могло бы закончиться для него без преувеличения плачевно.
   Стирая с лица смачные плевки борцов за права угнетённой нации, ошеломлённый и раздавленный несправедливостью Фалин сидел возле тёплой ребристой батареи отопления на лестничной площадке, не в силах трезво и логично мыслить, и никак не мог врубиться, каким образом оказался в этаком поистине позорном положении после недавнего триумфа, когда его с подачи Поплавской окружили всеобщим вниманием. По иронии судьбы и сейчас он тоже в полной мере познал на собственной шкуре тяжесть "общественного внимания", был унижен и оскорблён им, но (вот парадокс!) винил в происшедшем вовсе не Лану Поплавскую, вряд ли имевшую реальную возможность на фоне беснующейся толпы под предводительством молодого бейтаровца протянуть ему руку помощи, а только себя за свою слабость и безволие. И даже больше! Роман в такую трагическую для себя минуту любил Лану ещё сильнее и готов был бороться за свою любовь до победного или бесславного конца, и, окрылённый любовью, отчётливо помнил, несмотря на физическое недомогание, и мог с точностью описать каждую даже самую мельчайшую деталь прекрасного облика странной женщины на тот момент, когда свет померк у него в глазах, вплоть до мерно качавшейся в мочке её уха серёжки, маленькой родинки на правой груди, небрежно заправленной за резинку колготок полы блузки, выглядывавшего наружу прелестного пупка, чётко выделявшейся между ног ластовицы колготок, а ноги - эти божественные ноги, казалось, находились и сейчас на расстоянии вытянутой руки от него.
   Между прочим, что касалось ног, то они действительно находились рядом с пребывавшим во взвешенном состоянии Фалиным, только были не так далеко красивы, как представлялось ему в горячечном бреду, и принадлежали отнюдь не той, к которой так тянулся непризнанный борец с любыми проявлениями пещерного антисемитизма "в быту и на рабочем месте". Несомненно женские, но гораздо более короткие и не имевшие ласкающих мужской глаз линий; более узловатые и полноватые; облачённые в гораздо менее качественный и вовсе не плотный матовый, а почти прозрачный чуточку поблескивающий на свету чёрный капрон отечественного производства, и обутые в не слишком новые туфли на низких да ещё значительно стёртых каблуках. С толстыми коленями и широкими бёдрами, скрытыми подолом мешковатой юбки пятьдесят шестого размера они, плотно сдвинутые и чуть согнутые в коленях, были выжидательно неподвижны и как бы несказанно удивлены проявленному к ним пристальному вниманию. Когда же, наконец, сообразив, что владельцем этих ног (вовсе не ножек!) является совсем другой человек, а не умопомрачительная Лана, Фалин только удивлённо хмыкнул, тоскливо покачал головой и в свете всего происшедшего с ним в коридоре, приготовился принять от них очередной озлобленный пинок, женщина неопределённого возраста и невысокого роста, наоборот, участливо наклонилась к пострадавшему, и стало очевидно, что она всего лишь хочет согласно библейским законам оказать помощь страждущему и, мало того, даже обращается к нему не иначе как по имени и отчеству.
   -Роман Петрович?! Роман Петрович! Давайте помогу встать! Обопритесь на моё плечо, пожалуйста! Вот так! И хорошо, и ладненько...
   Доброхотка неуклюже подхватила Фалина под локоть, в чём он абсолютно не нуждался (не так уж и сильно отметелили его озверевшие бабы), помогла ему подняться, и, только взглянув на её приземистую фигуру с высоты своего роста, тот узнал в ней знакомую уже тётку, которая вместе с недовольной девицей в помещении комитета наблюдала его неожиданное появление из-под стола на глазах удивлённого Рувима. Теперь, как, впрочем, и тогда, присутствие еврейки, видевшей низвержение новоиспечённого "фаворита" с пьедестала во всех подробностях, не слишком обрадовало неудачливого героя потасовки, а её искреннее сочувствие вызвало у него чуть ли не ненависть, и он очень хотел бы ответить ей какой-нибудь грубостью, искренне послать её куда подальше вместе с подвижничеством и человеколюбием, если бы та не опередила его торопливой фразой, сразу расставившей всё на свои места.
   -Роман Петрович! Товарищ Фалин, помните меня? Я Кира Левинсон, технолог из девятого цеха. Бывший технолог...
   -Левинсон? Из девятого? - наивно моргнул Фалин, и только теперь до него дошло, что действительно, работая ещё социологом в заводском отделе кадров, он несколько раз встречался с Кирой (как там бишь её по отчеству?) в цехе и, конечно, хорошо помнил её, так что вся злоба сразу улетучилась прочь, после чего Роман, глубоко вздохнув, едва ли не с радостью обнял тётку за покатые плечи.
   Довольная тем, что узнана, Левинсон, бормоча какие-то успокаивающие и ободряющие слова, глупо звучавшие по отношению к здоровому молодому мужчине, повела своего старого знакомого по коридору (опять коридору!) первого этажа, успев сбивчиво рассказать по дороге, как сама волей случая оказалась здесь, будучи сторонним наблюдателем не слишком красивой истории с дискредитацией славянского журналиста силами антифашистского комитета. Выяснилось, что по понятной причине она давно уволилась с завода и сейчас занималась по большей части общественной работой и даже являлась помощником какого-то депутата местного совета. К деятельности Клинцевич и Поплавской Кира имела определённое отношение в связи со своей национальной принадлежностью, и, ясное дело, такое положение вещей вполне устраивало Фалина, готового вновь и вновь "лезть в окно" к любимой женщине после того, как её приспешники дважды выкинули невезучего поклонника через дверь. Между тем, как следовало из сжатого рассказа Левинсон, нынешний статус, кажется, не приносил ей особенного материального благополучия, но, чувствовалось, что своим положением бывшая технолог была более чем довольна, о чём и собиралась подробно рассказать случайному собеседнику, который старался слушать её внимательно, хотя после неприятной передряги сосредоточиться на скучном рассказе было для него делом весьма сложным.
   Только сейчас Фалин почувствовал, как болят ноги и спина от подлых и вовсе не таких уж и безобидных, как ему казалось по окончании избиения, тычков разъярённых мегер и по-настоящему гудит голова после соприкосновения челюсти с кулаком каратиста, так что горячий чай вкупе с добрым словом, предложенный сердобольной Кирой, пришёлся как нельзя кстати. Встреча с Левинсон на короткое время вернула Романа на несколько лет назад, и ностальгические воспоминания заслонили собой нынешние, свежие переживания, но, к сожалению, ненадолго. Кира, словно до этого хранила обет молчания в течении нескольких лет, взахлёб повествовала о последних месяцах своей работы на умиравшем заводе, а также о собственных, призрачных с точки зрения слушателя, успехах на новом поприще, а Роман почти совсем не слушал её под влиянием тщательно скрываемых внутренних переживаний, вновь наливаясь обидой буквально на всех окружающих, в том числе и на ни в чём не повинную Левинсон. Женщина сидела перед ним на стуле в какой-то неестественной скованной позе и ни на йоту не напоминала собой величавую и гордую Лану, вечно окружённую всеобщим вниманием, и мысль о том, что Кира вольно или невольно оказалась свидетелем его позорной возни под столом и уж наверняка доподлинно знала всё об отношениях Поплавской и Стрижа, вновь пришла в голову Фалина, что ещё более усугубило его ненависть к внешне невзрачной и слишком уж простой в обхождении тётки, хотя, надо признаться, та относилась к нему с должным уважением. Только уже один внешний вид её неимоверно раздражал нетерпеливо ерзавшего на табуретке Романа, и невольно, сам не понимая своего странного интереса, он в упор рассматривал гостеприимную хозяйку небольшой служебной комнаты с ног до головы, скрупулёзно оценивая её женские достоинства.
   Кира и раньше не отличалась красотой и никогда не была даже банальной симпатяжкой, а теперь и вовсе выглядела в высшей степени непрезентабельно в свои сорок с лишним лет. Некое подобие причёски из жиденьких волос на голове, пушок на подбородке и на верхней губе, бородавка на щеке и бесформенный нос, не говоря уже о полном отсутствии на лице даже самой дешёвой косметики, вовсе не добавляли ей шарма, а одежда вновь и вновь подтверждала, что финансовое положение помощницы депутата оставляет желать лучшего, да и, к слову сказать, вряд ли модный костюм "от кутюр" сделал бы её фигуру более привлекательной. Фалин никак не мог вспомнить, замужем ли Левинсон и есть ли у неё дети, и единственное, что всплывало в его памяти это то, что женщина считалась в цехе неплохой работницей и слыла среди сослуживцев хорошей домохозяйкой. Она всегда, насколько помнил Фалин, была каким-то особым образом неопрятна, как и многие её соплеменники, и этим вызывала и тогда, и сейчас нечто вроде отвращения к себе со стороны всегда аккуратного Романа, причём общая неопрятность эта складывалась из многочисленных мельчайших деталей, которые по отдельности могли показаться не столь значительными, а в сумме создавали отталкивающую ауру, которую он никак не мог преодолеть.
   Бессмысленной трепотне не видно было конца и края, и отупевший от терзавших его сомнений Фалин готов был опрометью выскочить из комнаты, чтобы не слышать медоточивого заискивающего голоса Киры, да так и сделал бы, если бы взгляд его совершенно случайно не опустился бы вниз на колени Левинсон, почти упиравшиеся в его колени и, как нарочно, мешавшие ему поудобнее вытянуть ноги. Ах, как отличались эти толстые колени от соблазнительных, пышущих силой и здоровьем коленей красавицы Ланы, прекрасно знавшей об их достоинствах и успешно пользующейся таким знанием! Ах, как непохожи были ноги бывшего технолога Левинсон в неравномерно окрашенном дешёвом капроне на идеально, без единой складочки обтянутые дорогим эластиком ножки доцента Поплавской! И единственное, что роднило их, так это цвет колготок, вызывавший ныне у взволнованного сверх меры Фалина самые яркие ассоциации, которые так и толкали его прикоснуться пальцами к этой приятной шероховатой черноте! Под влиянием этих ассоциаций не слишком женственные, как-то чисто по-бабьи сдвинутые вместе коленки Киры, которые скромно выглядывали из-под края ненароком вздернувшейся юбки, манили и притягивали руку Фалина к себе, словно перед ним сидела не заискивающе заглядывающая ему в глаза Левинсон, а обволакивающая его таинственным взглядом несравненная Лана.
   Каким бы глупым и совершенно нелепым не казался инстинктивный жест Фалина ему самому, но, поистине не ведая, что творит, влюблённый неудачник вдруг медленно и осторожно положил подрагивающую ладонь прямо на бедро такой близкой женской ноги, и стеснительное движение его вовсе не выглядело со стороны похотливым и наглым. Может быть, именно поэтому Левинсон почти никак внешне не отреагировала на вольность мужчины, которому, собственно говоря, не давала абсолютно никакого повода для такого обращения с собой, и только удивлённо взглянула на задумчивого собеседника своими выпуклыми блеклыми глазами, как бы неслышно задавая понятный им обоим молчаливый вопрос, немедленно требующий ответа. В её глазах читалось недоумение и надежда, покорность судьбе и женская гордость, но Фалин не стал делать попыток разобраться в тонкостях внутреннего мира замершей на месте женщины, а, больше не пытаясь сопротивляться внутреннему инстинкту, пальцами рук сдвинул юбку выше на бедра и положил голову Кире на колени, щекой чувствуя их тепло.
   Левинсон продолжала молчать, но молчание её было слишком красноречивым, и эта явная красноречивость неожиданно взбесила Романа, посчитавшего, что тётка восприняла его поведение, как должное и, кажется, ещё немного и ласково положила бы руки ему на голову, погладила бы его по волосам и принялась бы нести какую-нибудь смазливую чушь на тему любви и дружбы, так ненавистную по жизни Фалину. И чтобы лишить её любой, даже самой малой инициативы, Роман резко выпрямился, чуть было не ударив женщину затылком в подбородок, отбросил табуретку ногой и грубым рывком рук поднял Киру на ноги, стараясь при этом не глядеть ей в лицо. Судя по всему, Кира была откровенно растеряна и смущена такой неожиданной и немотивированной с её точки зрения грубостью, и все же с прежним молчанием восприняла дальнейшее отвратительное поведение бывшего социолога, без обиняков сдернувшего с её плеч кофту и задравшего футболку ей на грудь. Между тем, весь Кирин понурый вид так и провоцировал Фалина на грубость и, увидев перед собой торчавшие из-под футболки крупные сиськи в хлопчатобумажном широком лифчике не первой свежести, он окончательно потерял голову и по-настоящему сорвался с цепи. Именно эта покорность, так разительно отличавшая Киру от гордой Ланы, настроили его самым воинственным образом, и при виде голого, складками живота без всякого намёка на талию, он испытал вдруг сильнейшее сексуальное возбуждение, заставившее его превратиться в дикого пещерного человека.
   Наверняка Кира не отказалась бы, чтобы Фалин жарко прильнул губами к ее рту, шаловливо пощекотал носом шею и нежно погладил пальцами по щеке, но ничего такого он проделывать не стал, а как в плохом любовном романе или рядовом порнофильме цепко облапил женщину за плечи, круто развернул к себе спиной, дабы не видеть постной физиономии с обвисшими щеками, и сильно толкнул в спину, недвусмысленно давая понять, что надо делать в сей щекотливой ситуации и как себя вести. Неизвестно, то ли по собственной воле, проявив недюжинную сообразительность, то ли под воздействием этого самого хамского толчка Левинсон (опять же послушно!) качнулась вперёд, наклонила корпус и тут же почти легла животом на узкий стол, с размаху забросив внушительные груди на его край и упершись ладонями в столешницу, и в тот же момент Роман, которому некрасивая поза её показалась донельзя отвратительной и развратной, скрипя зубами от ненависти к себе и к этой услужливой размазне, даже не думавшей проявлять бабский норов или выказывать недовольство, одним рывком расстегнул "молнию" на её юбке и сдёрнул саму юбку вниз, прямо до щиколоток раздвинутых на ширину плеч ног. Позже он признавался себе, что на самом деле хотел задрать подол вверх, на спину согбенной тётки, но под впечатлением подсмотренной недавно любовной сцены поступил именно так, как в подобной ситуации поступил Рувим Стриж, и точно таким же образом сладострастно наблюдал, как Кирина юбка соскользнула вниз к отнюдь, правда, не модельным её туфлям. Затем глаза Фалина упёрлись в широченный зад, на котором сквозь тонкий, растянутый до предела капрон черных колготок с неаккуратным швом посередине и небольшой дыркой у шва просвечивали длинные почти до колен панталоны в цветочек, едва не вызвавшие у него гомерический хохот, и, чтобы не видеть их, он сунул трясущиеся пальцы под их резинку и сдернул панталоны с задницы вместе с колготками, обнажив тем самым бледные ягодицы с дорожкой черного пуха, начинавшейся от поясницы и срывавшейся в глубокой расщелине между сжатых ягодиц.
   Кира, не выдержав напряжения, безобразно ойкнула и, не дожидаясь Фалинского окрика, сама расставила пошире короткие ноги, насколько позволяли растянувшиеся между лодыжками трусы и скрученные в жгут колготки, и даже постаралась выпятить повыше свою огромную задницу, думая, очевидно, что выглядит при этом очень сексуально. Таким движением она давала понять Роману, что полностью находится в его власти и согласна выполнить любое его желание, и тот, чувствуя себя истинным тираном, торопливо сунул повлажневшую ладонь между её ляжками и погрузил пальцы в густую жестковатую растительность на лобке. Одновременно другой рукой он судорожно и не слишком ловко расстёгивал ширинку на брюках, освобождая налившийся безудержной силой пенис, а затем, ворча от неудовольствия собственной неловкостью и боясь, что окажется несостоятельным в своем баловстве, неожиданно легко вставил "инструмент" между складок кожи в мокрое, прямо-таки хлюпавшее влагой отверстие. Протяжный сдавленный стон ещё на верившей своему счастью тётки подхлестнул его, и, вцепившись онемевшими пальцами в податливую мякоть ягодиц, Роман с силой натянул Левинсон на член, несколько театрально запрокинув при этом голову к потолку и согнув ноги в коленях.
   Пока он вынужден был лицезреть обнажённую широкую спину покладистой бабы и её лежавшую на боку башку с трясущейся рыхлой щекой, разыгрываемая с его непосредственным участием сцена казалась ему ужасающе отвратительной, но как только перед глазами качнулся белый потолок со старомодной люстрой, ему сразу представилась совершенно другая, эротично выгнутая спина, принадлежавшая вставшей в невероятно сексуальную позу Поплавской, смуглое гладкое тело которой моментально заслонило для него всё на свете. Ему очень неудобно было стоять на быстро уставших ногах да ещё с запрокинутой головой, но пенис свободно хозяйничал в теле женщины и своими движениями вызывал такую истому во всех мышцах и погружал мозг в такое неописуемое наслаждение, подогреваемое чувством всевластия над партнёршей, что Фалин готов был терпеть любой дискомфорт. Плавно и без спешки методично вытаскивая изнывающий от трения орган наружу, Фалин с силой и скоростью втыкал его с самую глубину бездонного лона, руками помогая женщине насаживаться на столь приятный для неё стержень, и удивительно было, как при таком напоре та ещё ухитрялась удерживаться на поверхности стола. Роману хотелось, чтобы нарушаемую только сопением и кряхтением натягиваемой самки тишину разорвал сладострастный звериный крик, и он, хотя понимал, что в здешних условиях это вряд ли возможно, всё равно будто бы слышал его наяву и радовался, что смог вырвать таковой из глотки разомлевшей любовницы. Самому себе Фалин казался сексуальным гигантом, и, для полноты впечатлений и с целью ещё больнее унизить Лану в лице Киры, он, отпустив ягодицы, суетливо нащупал запястья рук партнёрши, оторвал её пальцы от стола и заломил руки за спину, заставив бедняжку беспомощно елозить животом и грудями по столу. Неприятный звук, раздававшийся при этом немного отрезвил его и навел на мысль прекратить насилие, но как раз в этот момент пенис с силой разрядился во влажную липкую полость, и закусивший губу Роман Петрович едва ли не заржал жеребцом от пронизавшей тело судороги.
   Он ещё по инерции совершал торсом поступательные движения, пусть и чувствовал, что напряжение члена быстро спадает, и теперь до ушей его отчётливо долетал прерывистый и жалкий в своих интонациях шёпот наскоро оттраханной бабёнки, натужно просившей его, как это обычно и бывает в подобных случаях, не делать с ней "чего-то этакого". Причём, Левинсон ласково называла его Ромочкой, сопровождала просьбы неприятным шмыганьем и готова была пустить от счастья слезу. "Ромочка" же, опомнившись, испытал вдруг бескрайнюю брезгливость к распластанной перед ним на столе корове, и мысленно уже корил себя почём зря за проявленную слабость. Тем не менее, понятно было, что ему удалось отделать тётку за милую душу, и теперь она истекала потом и соком и никак не могла прийти в себя, удовлетворённая по всем статьям бешеной скачкой.
   Пока Кира кое-как приводила себя в порядок, шумно пыхтя и смахивая с лица капли пота, Фалин с изможденным видом сидел на жестком диванчике, расслабленно откинувшись на его спинку, исподлобья поглядывал на смущенную подобно девочке-целочке немолодую тётку, задаваясь мысленно сакраментальным вопросом - как это он мог позариться на неё? - и со стыдом вспоминал детали своего недавнего распутства. В глаза так и лезли покатые плечи Левинсон, необъятная её задница, короткие ноги и та самая отталкивающая бородавка на лице, и избавиться от недовольства собой и от злости на свою "старую знакомую", как нарочно подвернувшуюся ему далеко не в лучший момент жизни под руку, Роман никак не мог, сколько ни старался, чувствуя перед неплохой, в принципе, и безобидной женщиной глубокую вину.
   Кажущаяся вина эта не позволяла Фалину решительно встать на ноги и выйти вон, громко хлопнув дверью, и Кира, видя, что Ромочка, хоть и старается скрыть свою злость, не бросает её наедине с личными переживаниями, как обычно это делали другие мужчины, благодарно улыбнулась ему и подсела рядом, положив ладонь на его вялую руку и опустив по-свойски голову на его плечо. Они молчали некоторое время, думая каждый о своём, а потом Кира в порыве нежности принялась нашёптывать на ухо Роману наивные ласковые слова, незаметно перешедшие в жалобы на жизнь и в новый тягомотный рассказ о бытовых неурядицах. Фалину же, в сущности, не было ровным счётом никакого дела до страданий бывшего технолога, которая после увольнения с завода сначала торговала на улице яйцами, затем устроилась поочерёдно ещё в несколько не слишком прибыльных мест и, в конце концов, оказалась волей случая в помощниках депутата районного масштаба. На кой чёрт, спрашивается, ему сдались её рассказы о неудавшейся личной жизни, тоске по человеческому теплу и желании видеть рядом с собой надёжного мужчину, если и своих проблем у него было выше головы и сам он не меньше ее страдал от неразделённой любви? И сейчас доверчиво жмущаяся к нему тётка, по возрасту старше его не меньше чем на десяток лет, не вызывала у него никакого сочувствия и практически не существовала для него в данную минуту, так как перед глазами влюбленного Фалина стоял волшебный образ всё той же дамы, которая не только не требовала от него участия, но уже дважды обошлась с ним не лучшим образом.
   Между прочим, шестое чувство подсказывало Роману, что рано или поздно монолог Левинсон перекинется на Лану, и ожидание этого момента было одной из причин медлительности и терпения, удерживавших его от скорого бегства. И желанный момент этот не замедлил наступить и заставил насторожившегося Фалина обратиться в слух, хотя внешне он старался всеми силами прикидываться безразличным к словам собеседницы.
   -Я ведь видела, Ромочка, как ты смотрел на неё, как всё время крутился рядом, - в голосе Киры не звучало ехидства, а только сквозила плохо скрываемая обида. -Да и не удивительно, ведь многие мужчины просто-таки боготворят её... эту удивительную женщину. Хочу предупредить тебя, что Поплавская птица не твоего полёта, и не строй, пожалуйста, напрасных иллюзий относительно неё. При всём своём уме и способности подать себя, она остаётся слишком эксцентричной натурой, способной на любую, самую невероятную выходку, так что даже Рувим (мужественный и бесстрашный!) всего лишь один из персонажей поставленного ею спектакля. Видел бы ты её, когда она только появилась в комитете! Это была сама скромность и предупредительность. А теперь!? ... Лана по своему характеру настоящий лидер и, образно говоря, женщина-вамп, и этих достоинств у неё никто не сможет отнять! Она просто поиграет тобой, с превеликим удовольствием раскрутит тебя на всю катушку, а потом выбросит без всякого сожаления на свалку да ещё предварительно вытрет о тебя ноги... И всё равно перед ней здесь преклоняются даже женщины. Я нисколько не преувеличиваю, Ромочка! Да ты и сам прекрасно знаешь это! О ней бродят в свете самые пикантные слухи, касающиеся её происхождения, привязанностей, поведения и даже, боже мой, извращённых наклонностей! Лана Соломоновна готова охмурять и дам, и о таком её увлечении говорят многие...
   Фалин с замирающим сердцем слушал Киру и чувствовал, как в груди поднимается необузданное желание проявить силу воли и добиться руки Поплавской, завоевать её сердце любым способом, вырвать или вымолить у неё ответное признание в любви, и от такого пламенного порыва ему становилось немного страшновато и неуютно на душе, но обуздать свой упрямый характер он уже не имел возможности.
   Между тем, Кира ненавязчиво целовала его в щёку и исподволь приглашала прямо сейчас к себе домой, обещая накормить отличным ужином и затем, сытого и умиротворённого, приласкать по мере сил, и хотя Фалин и знал, что нога его никогда не переступит порог квартиры Левинсон, всё равно таил в душе надежду через свою потенциальную поклонницу, с её вольной или невольной помощью добраться до неприступной Ланы и не просто пасть пред ней ниц, а сделать всё возможное, чтобы она сама пала ему в объятия, уступив его настойчивости. С такими тайными намерениями он и покинул тесную служебную комнатёнку помощницы депутата, унося в сердце надежду на будущий успех, а в кармане записку с адресом невзрачной стареющей еврейки, и ни в коей мере не смущаясь своего помятого и взъерошенного вида, как не смущаясь и того, что провожает его до выхода не величавая Лана Поплавская, а всего лишь смешная Кира Левинсон, преданно глядевшая на него снизу вверх. По дороге Фалин окончательно успокоился, уже прикидывая про себя, как в ближайшие дни через легко поддающуюся влиянию тётку постарается вновь сблизиться с Поплавской, и не подозревал, что перед тем, как очутиться на улице, ему ещё раз придётся испытать глубокое смятение при случайном взгляде в ближайшее окно.
   Прямо напротив, через маленький дворик ДК отлично просматривалось помещение антифашистского комитета, где "герой-славянин" испытал недавно настоящий триумф, а затем полный позор, и там у подоконника, словно выставляя напоказ свои нетрадиционные отношения, стояли, мило обнявшись, две молодые женщины, одной из которых была сама Лана Соломоновна Поплавская, а другой - та девица, что недовольно посматривала давеча на Стрижа, целовавшего по-свойски доцента-философа. Причём, объятия их вовсе не носили товарищеский характер, а явно указывали на более близкие, если не сказать интимные, отношения, и Роман был почти уверен, хотя и не мог сказать наверняка, что "соратницы по борьбе" не просто застыли в неком духовном единении, а исступлённо целовались, позабыв, где находятся, и нисколько не стесняясь возможных свидетелей. Фалин не верил своим глазам, хотя в контексте особенностей внутреннего мира далеко нестандартной Ланиной натуры увиденное им выглядело вполне приемлемо и объяснимо, и только смущённое и настойчивое покашливание Левинсон у него за спиной вывело его из столбняка и заставило повернуть голову на одеревеневшей шее в нужном направлении. Кира ничего не сказала ему, однако взгляд её был более чем многозначителен, и краснеющий на глазах "Ромочка" только озадаченно крякнул и, почти не сгибая коленей, бесславно побрёл вслед за ней к выходу.
   Да уж! Фалину было над чем подумать в одиночестве, и остаток дня он зверем метался по квартире сам не свой, не находя себе места и доведя себя мрачными раздумьями практически до исступления. Что только не лезло ему в голову в бесконечные вечерние часы, и, проваливаясь в тяжёлый сон поздней ночью, он с надеждой вспоминал уже тихоню Прасковью, вновь желая, чтобы эта незаметная женщина, поистине излучавшая теплоту и человеколюбие, помогла ему обрести покой и душевное равновесие. Так что засыпал он со смутными намерениями непременно разыскать её, чтобы вновь почувствовать ласковые объятия мягких женских рук, и тот факт, что ему было неизвестно, где искать пикетчицу, вовсе не шёл ему на ум и нисколько не отрезвлял его.
  

На дачу, друг, на дачу! - Имя им "Легион". - Поручик, не распускайте руки!
Штабная любовь. - Охота на волков. - Герой нашего времени. - Плоды победы.

   Проснулся Фалин поздно, ещё более разбитый нежели вчера, и теперь, что называется "на трезвую голову", все вчерашние размышления уже не казались столь очевидными и не подвергавшимися сомнению, так что вымотанный до предела он провёл бы, скорее всего, целый день в четырёх стенах в откровенном безделье и моральном мазохизме, если бы не телефонный звонок, резко изменивший его первоначальные планы. Нет, это звонила не деятельная Ада Клинцевич, и, уж конечно, не скромная Кира Левинсон, и, честно говоря, до Романа не сразу дошло, чей это голос звучит в трубке телефонного аппарата, несмотря на то, что всего несколько часов назад он просто-таки мечтал услышать именно его. Прасковья постеснялась или просто забыла представиться, и понадобилось время, чтобы смысл произносимых ею слов дошел в полном объёме до её недавнего соратника и по совместительству любовника, который только после сбивчивых Паниных разъяснений сообразил наконец, что женщина не слишком настойчиво, в отличие от Киры, и, можно сказать стеснительно, хочет пригласить его к себе на дачу. Так же дошло до него, где и каким образом она могла узнать его телефонный номер и как вообще решилась обратиться к нему с таким банальным предложением, и единственное, чему он удивлялся в ту минуту, так это странному стечению обстоятельств, по которому Паня дала о себе знать именно в тот момент, когда он, Фалин, поистине жаждал встретиться с ней и с удовольствием взглянуть в её спокойные ласковые глаза. Вряд ли, конечно, существовала какая-нибудь биоэнергетическая связь между столь разными людьми, как он и она, но факт оставался фактом - звонок стал очень своевременным для Романа и явился для него почти что манной небесной, так что, помолчав немного в трубку, тот с облегчением согласился отправиться за город на пресловутую дачу, чтобы хоть как-то развеяться на природе и посредством свежего воздуха в сочетании с физической работой снять стресс.
   Меж тем, Прасковья тихим голосом рассказывала ему о местоположении своих шести соток и просила записать название станции, где будет встречать его с электрички сегодня в четыре часа пополудни, и Фалин с надеждой подумал, что суббота и воскресение, проведённые за городом, возможно подействуют на него благотворно, несмотря на тягостную необходимость выслушивать в исполнении не видевшей далее своего носа простецкой бабы новую порцию житейской саги. Собственно говоря, все дни у него с некоторых пор превратились в выходные, а тот факт, что инструментальщица хочет провести честно заработанный пятидневным трудом "уик-энд" именно с ним, мало льстил ему.
   Надо сказать, что энтузиазм, вызванный неожиданным и на первый взгляд привлекательным предложением, очень скоро прошёл, и, уже сидя в электричке одетый по-походному, Фалин, более или менее трезво разобравшийся к тому времени в своём настроении, пожалел об опрометчивом согласии, ибо никогда не любил и не понимал дачных страстей, обуявших поголовно большую часть городских обывателей. В принципе, он не имел ничего против, чтобы позагорать на природе или искупаться в речке, но перспектива ковыряться в земле да ещё не в самый лучший сезон вовсе не привлекала его. Что касалось "тихой охоты" и рыбалки, то Роман тоже не воспринимал их всерьёз и давно пришёл к выводу, что по своему характеру является человеком сугубо городским, полностью подверженным воздействию процесса урбанизации.
   Озверелые дачники в основной своей массе, видимо, отчалили на свои "фазенды" вчера вечером или сегодня ранним утром, и по этой причине в электричке имелось достаточно свободных мест, а по мере удаления от города в вагоне стало едва ли не пусто. Ехать до пункта назначения нужно было больше часа, но время для Фалина пролетело быстро в размышлениях на тему вечной любви, и он чуть не прозевал свою остановку и бегом направился в тамбур. Станцию, где высадился невольный дачник (кстати, единственный из пассажиров, сошедший здесь), с натяжкой можно было назвать таковой, ибо, кроме платформы и полуразвалившегося домика рядом, здесь не наблюдалось больше никаких строений, и только по близко расположенному шоссе у кромки леса изредка проносились на бешеной скорости автомобили, напоминавшие о существовании цивилизации. Возле кучи мусора на обочине грелись у костра двое мужиков бомжистого вида, а на маленькой асфальтированной площадке стоял далеко не новый "москвич" синего цвета, и этой малостью ограничивалось наличие живых существ и бездушных механизмов в этом богом забытом захолустье.
   Фалина, естественно, никто не встретил, и, постепенно наливавшийся сарказмом, он огляделся в поисках хоть какой-нибудь скамейки или пня, чтобы сидя подождать непунктуальную Паню, по чисто женской привычке опоздавшую к назначенному часу. Он представлял себе, как она возникнет на платформе в старом ватнике, резиновых сапогах и мохеровой шапке, запыхавшаяся и заполошная, и мысленно смеялся над собой и иронизировал по поводу своего знакомства с дурой-тёткой вообще, стыдливо вспоминая душную тесноту избушки на курьих ножках. Бесспорно, если бы сейчас подъехала электричка по направлению к городу, то "любитель природы" немедленно вскочил бы в открывшуюся дверь и вернулся бы с облегчением домой, дабы вновь отдаться несбыточным мечтам о прекрасной даме сердца, и теперь прихваченная с собой из города бутылка водки и с ней кусок полукопчёной колбасы, лежавшие на дне маленькой торбочки, уже не казались ему никчемной ношей, тотчас избавиться от которой, "приняв на грудь" хорошую дозу алкоголя, не позволяло только отсутствие стакана. Пожалуй, думал он, надо было сразу пересилить себя и прямо с утра позвонить Кире Левинсон с целью выведать любые малейшие сведения о Поплавской, рискуя при этом привязать к себе великовозрастную глупышку, и такой звонок был бы более оправдан обстоятельствами, нежели поездка на идиотскую Панину дачу, где заняться ему было бы абсолютно нечем, кроме как выполнять грубую "мужскую" работу на участке и закусывать прошлогодними солёными огурцами из банки заботливо охлаждённую хозяйкой водочку.
   Так думал присевший на поваленную березу Фалин, невидящим взором обозревая окрестности, когда заметил, что из "москвича" выбрались двое мужчин и неторопливо направились в его сторону. К их появлению Роман сначала отнесся спокойно, так как, в принципе, был человеком не робкого десятка, да и вряд ли этим двоим что-то нужно было от него окромя сигарет, но по мере неспешного приближения слаженно шагавшей пары беспричинное волнение начинало овладевать им. Тех бомжей у костра он нисколько не боялся, но и помощи с их стороны ожидать не приходилось, денег у него с собой не было, а бутылку он с радостью и сам отдал бы жаждущим, будь на то у них желание, и все же приближавшиеся фигуры не очень-то нравились ему, пусть и не проявляли пока никакой агрессивности.
   Оба не являлись дачниками, которых можно было за версту определить порой по самым экзотическим обноскам, и одеты были в черную одежду, сильно напоминавшую военную форму, причем подпоясанные офицерскими ремнями куртки и широкие брюки дополнялись шнурованными армейскими ботинками, а на голове одного красовался ещё и лихо заломленный берет с кокардой. Ко всему прочему, этот тип в берете имел на руках черные кожаные перчатки и вообще на проверку оказался женщиной, что немало удивило и далее позабавило Фалина, который далеко не сразу догадался о половой принадлежности "боевика" и который под воздействием неожиданного открытия даже привстал с бревна и принялся откровенно рассматривать подошедших, что не очень-то тронуло тех и не вызвало у них заметного недовольства.
   Мужчина с серьезным и даже насупленным выражением лица отставал на шаг от своей спутницы, которая в отличие от него открыто улыбалась и не спускала глаз с Фалина, чем немало смущала того и заставляла украдкой оглядывать детали собственной походной одежды в поисках возможных недостатков, причём интерес этой "дамы" к своей особе Роман не мог объяснить какими-либо более или менее внятными причинами, пока оба не приблизились к нему достаточно близко для того, чтобы он с изумлением узнал в женщине не кого-то иного, а саму Прасковью. Изумление его не имело границ, ибо в облике женщины не оставалось практически ничего от той простоватой пикетчицы, которая поила его на улице чаем из термоса, а в комнате Геры Мохова кормила скудным обедом, не забывая монотонно излагать скучные факты своей типично обывательской биографии. Истинно военная выправка, стройная подтянутая фигура с тонкой талией, перехваченной широким ремнем с портупеей через плечо, прядь волос, лихо выбивавшаяся из-под берета, озорной и удивительно проницательный взгляд, твердая уверенная походка - всё это так не вязалось с обликом угловатой тётки, топтавшейся на виду у прохожих с плакатиком политического содержания, что Фалин только пялился с открытым ртом на свою знакомую и пожирал глазами румяное от холодка свежее её лицо, узнавая и не узнавая в нем черты той Пани, которая прочно запечатлелась в его памяти.
   -Добрый день, Роман Петрович! - радушно поздоровалась Прасковья, остановившись с расставленными на ширину плеч ногами в тяжелых ботинках и с убранными за спину руками в двух шагах от своего потенциального гостя, и Фалин, отметая всякие сомнения относительно её персоны, машинально вытянулся перед женщиной едва ли не во фрунт и неуклюже кивнул в ответ головой, издав горлом невнятный клокочущий звук, отдалённо напоминавший приветствие.
   -Хвалю за точность, - все с той же улыбкой добавила Прасковья, довольная произведенным на Романа впечатлением, и только после этого повернулась к своему спутнику. -Знакомьтесь, господа! Штабс-капитан Еремин Святослав, а это Фалин Роман - мой давний и хороший знакомый, последовательный противник "демократических ценностей"!
   Пока Фалин переваривал услышанное и размышлял над вопросом - подавать ли руку моложавому крепкому мужчине? - тот небрежно повёл головой и оценивающе окинул взглядом Фалинскую фигуру с головы до ног, что заставило "последовательного противника" непроизвольно втянуть живот и расправить плечи, кляня мысленно свою неуклюжесть и одновременно представляя себя действующим лицом странного костюмированного спектакля, в котором ему выделили не слишком выигрышную роль.
   -Рад познакомиться, господин Фалин. Поручик Стрельцова рекомендовала вас самым наилучшим образом, и, надеюсь, вы оправдаете наше доверие. Прошу в машину.
   Мужик общался с ним на полном серьезе, и все равно разговор напоминал Роману сценку из старинного водевиля, так что хотелось надеяться, что он, Фалин, не является всего лишь объектом весёлого дружеского розыгрыша. Между тем, втроем они направились к машине, и уже по дороге Фалин разглядел на рукавах у спутников круглые нашивки с выделявшейся аббревиатурой "РОЛ" и надписью мелкими буквами по окружности "Русский освободительный легион", которая вызвала у него кривую улыбку, ибо он тотчас вспомнил, что уже слышал о такой организации ещё от Гехи Зубова. Ему неясно было пока, каким боком причастна к РОЛу скромница Паня, которой, справедливости ради сказать, очень и очень шла черная форма, сменившая чудесным образом бесформенную одёжку пикетчицы, и только теперь он смог по достоинству оценить ладную и даже спортивную фигуру инструментальщицы и поразился, почему в прошлую их встречу не смог рассмотреть всех её женских прелестей.
   Стрельцова (значит, фамилия Пани была Стрельцова!) шла немного впереди, так что Роман практически не видел её лица, но, подойдя к машине, повернулась к нему в профиль, и Фалина вдруг до такой степени поразило очевидное её сходство с Ириной, что даже озноб прошел по его телу. Однако наваждение тут же прошло, перед ним вновь находилась простоватая Панина физиономия, идентичность которой с Ирининым лицом была более чем сомнительной, и Фалин облегчённо подумал, что ровным счётом ничего общего у этой подтянутой и помолодевшей на глазах особы с Ланой Поплавской не имелось да и не могло быть. Кстати говоря, Панина трансформация сильно удивила и задела Романа за живое, и всё-таки даже при всей оригинальности нового облика в ней не было той таинственности и того неповторимого очарования, что имелись в образе Ланы - слишком уж открытым и по-российски простым было выражение лица "поручика Стрельцовой", грубоватые черты которого не носили того отпечатка женственности, что характеризовало элегантную Лану. Стрельцова даже при определённом ореоле загадочности представляла собой, так сказать, человека из низов и конкурировать с Поплавской никак не могла даже при всём своём желании.
   Еремин уселся за руль, а Фалин устроился рядом с Прасковьей, которая сегодня отнюдь не отличалась многословием, чему виной, видимо, являлась по-военному деловая обстановка, хотя вся напускная серьезность "легионеров" до сих пор казалась Роману слишком наигранной и немного наивной. Оба напоминали ему сейчас театральных актеров или, того хуже, балаганных ряженых, наподобие щеголявших по улицам города в новенькой форме, с погонами на плечах и медалями на груди бородатых казаков, словно сошедших с киноэкранов ещё тех - застойных лет, и в этом смысле первое впечатление о встрече складывалось не очень-то серьезное до той поры, пока, случайно коснувшись локтем сидевшей рядом женщины, Фалин не почувствовал твёрдую поверхность лежавшего в её кармане револьвера.
   Между тем, "москвич" километра через два свернул с шоссе на проселок и углубился в редкий лиственный лес, основательно сбавив скорость и переваливаясь с боку на бок на глубоких колдобинах. Фалину уже стало надоедать многозначительное молчание спутников, и, поерзав на сидении, он для начала решился задать своей "старой знакомой" какой-то ничего не значащий вопрос, назвал её при этом запросто без всякой задней мысли уменьшительным именем "Паня" и был немало ошарашен, когда та, в полном несоответствии со своей обычной общительностью, не соизволила ответить ему вовсе, а только с выражением лёгкого недовольства на лице, мимикой показала, что не стоит ему сотрясать воздух никчемной болтовней, причём стала в тот миг столь похожей на Ирину, тоже, в сущности, не любившую бросаться словами, что Фалин вздрогнул во второй раз за сегодняшний день.
   На большой прогалине со следами автомобильных шин Еремин остановил машину, заглушил мотор и, кивнув Стрельцовой, вышел из салона, захлопнув за собой дверцу. Фалин тоже было взялся за рукоятку, намереваясь следовать за сумрачным "штабс-капитаном", однако Прасковья тронула его ладонью за плечо, и он покорно остался сидеть, наблюдая за удалявшимся по тропке в лес легионером. Воцарилась тишина, которая очень скоро начала действовать на нервы Роману, не без оснований подозревавшему таки, что его делают предметом дурацкого розыгрыша.
   -Может, прекратим эту детскую игру в "зарницу"? - возмущённо сказал он, глядя в сторону и с трудом сдерживая раздражение. -Вы что, собрались снимать здесь любительское кино? И где же, наконец, твои обещанные шесть соток? Извини, Паня, но весь этот фарс становится просто смешным!! Мы взрослые люди и...
   -Роман Петрович, хочу настоятельно просить вас, чтобы вы называли меня, особенно в присутствии моих коллег, не иначе как "господин поручик". Если, конечно, вам это не составит труда! Поймите, никто здесь не собирается играть в войну, и в этом вы очень скоро убедитесь, - голос Стрельцовой звучал насмешливо и всё-таки достаточно серьезно, что ещё больше вывело Фалина из себя.
   -Что ты несешь, Прасковья? Сколько тебе лет? - он круто развернулся к ней и, встретив твердый и пронзительный взгляд, едва не поперхнулся своими словами.
   Ах, как эта женщина напомнила ему сейчас ту, в которую он был безответно влюблен! Напоминала так живо, что поневоле можно было поверить в мистику.
   -Мой чин - поручик! Прошу соответственно вести себя со мной, господин Фалин, - в голосе Стрельцовой звучал металл, но в глазах метались озорные искорки.
   -А идите-ка вы все со своими прибабахами! - махнул рукой возмущенный до предела Фалин и вдруг неожиданно для самого себя, надеясь одним махом сорвать с Пани маску невозмутимости, облапил женщину за плечи и притянул к себе.
   Если сказать точнее, он всего лишь сделал попытку поступить с филигранно игравшей свою роль женщиной точно также, как поступил с ней там, на детской площадке, однако здесь перед ним находилась вовсе не та провинциалка, которая запросто поддалась его похотливым притязаниям, а, наоборот, решительная и знающая себе цену легионерка, так что обе руки его моментально были перехвачены ею ещё в воздухе и нейтрализованы умелым "замком", и не успел Роман понять, что на этот раз наткнулся на умелого противника, как оказался лежащим спиной на сиденье салона, стукнувшись затылком о рукоятку опускания стекла.
   -Полегче, господин хороший! - иронический Панин голос резанул его по ушам. -Здесь вам не офицерский бордель!
   -Что такое, черт возьми? И что здесь происходит? - сдавленно выкрикнул Фалин, напрягая насколько возможно мышцы тела в попытке вырваться из захвата. -Прекрати паясничать!
   Не выпуская из цепких пальцев запястья его рук, Стрельцова рассмеялась хорошо знакомым ему смехом и вместо того, чтобы последовать совету, сильно наклонилась к незадачливому "донжуану", вжимая его спиной в сиденье. Её лицо вплотную приблизилось к его лицу, и вот теперь Роман увидел уже те самые Панины глаза, которыми она смотрела не него в квартире Мохова. Та же самая доброжелательность, то же уважение, то же доверие отражались в них, и только необычные смешинки во множестве мельтешили ныне в зрачках да черный берет, надвинутый на брови, вовсе не вписывался в облик той добропорядочной женщины, что была так близка Фалину.
   И тем не менее, на этот раз между бывшими любовниками не возникло полного взаимопонимания и всё по вине Фалина, который, как ни крути, всё-таки супротив желания находился в объятиях Прасковьи, и такое положение вещей из чисто мужского упрямства никак не могло устраивать его. Он хотел было возмутиться развязностью "поручика", сказать ей пару крепких слов и не смог сделать этого, так как посерьезневшее Панино лицо склонилось еще ниже, касаясь своим носом кончика Фалинского носа, после чего влажные губы мягко накрыли приоткрытый рот Фалина, награждая не то чтобы скупым, но каким-то осторожным, что ли, поцелуем. От легионерки не исходил тот божественный аромат тонких духов, который сопутствовал утончённой Лане, зато здоровый запах молодой женщины вкупе с заставшим Фалина врасплох поцелуем моментально бросил его в дрожь, хотя и не погрузил в состояние полного блаженства. Этот запах, смешанный с запахом табака и специфическим запахом свежевыстиранной хлопчатобумажной ткани комбинезона, волновал Романа, и он, помятый и растерянный, под его воздействием возомнил себя вдруг не взрослым мужчиной, но смазливым мальчиком, которому женщина, годившаяся по возрасту ему в матери, пожелала дать урок настоящего любовного флирта, а ещё вернее, даже не мальчиком, а чуть ли не стыдливой девицей-институткой, воспитанницей пансиона, которую настойчиво и умело совращал удачливый армейский ловелас. При этом Роман с горечью признавал, что не может больше противостоять нахальным притязаниям этого "бонвиана" и не владеет, как это было раньше, инициативой в любовной игре, и что инициатива эта уже подхвачена ушлым "поручиком", поцелуй которого становился все более страстным и настойчивым, напрочь лишавшим "девицу" способности рационально мыслить и трезво оценивать обстановку.
   Тем временем шершавый сильный язык Прасковьи раздвинул чуть сжатые зубы Фалина и уверенно протиснулся между ними, чувствуя себя во влажной полости чужого рта не случайным гостем, но полным хозяином, и по-хозяйски же устанавливая там свои порядки, а затвердевшие Прасковьины губы буквально присосались к Фалинским губам и в какой-то момент принялись настойчиво втягивать их между собой, причиняя им приятную боль. И тогда ошеломленному Роману стало ясно, что противиться этому яростному напору у него нет абсолютно никакого желания и лучше будет оставить любые попытки сопротивления, несмотря на то, что руки уже обрели желанную свободу и не были ограничены в своих действиях. Он терялся в догадках, хочет ли странная женщина, характера которой Фалин, как оказалось, совсем не знал, проявления неистовой активности с его стороны или, наоборот, желает полной его покорности, зато знал, что перед ним находится отнюдь не податливая самочка, всегда готовая уступить мужчине, а властная и безрассудная хищница, не желавшая быть игрушкой ни в чьих руках. Не прерывавшая своего умопомрачительного поцелуя она, кажется, намеревалась раздеть Романа - во всяком случае, пальцы её лихорадочно расстегивали на нем куртку, а тот, насмерть зацелованный, с удивительным смирением воспринимал эту её попытку и, наверно, отдался бы, как это ни смешно звучало, целеустремленной легионерке без всяких сомнений, наплевав на своё мужское самолюбие, если бы этому не помешала одна в сущности мелкая, но достаточно выразительная деталь стремительно разворачивающейся любовной сцены, сразу вернувшая ему трезвость ума.
   Прасковья (да нет же - поручик Стрельцова!) почти лежала на незадачливом туристе всем телом, упираясь подошвами армейских ботинок в дверцу машины, и покоившийся в кармане её брюк револьвер (а теперь Фалин не сомневался, что это был именно наган) в какой-то момент уперся Роману прямо в пах и своим возраставшим давлением начал доставлять ему, немало прибалдевшему, все большее неудобство, а вскоре и просто боль, кардинально непохожую на боль от поцелуя. Вот эта боль и навела его на мысль, что если он, Роман Петрович Фалин, и готов был бы с огромным удовольствием и даже восторгом отдаться в руки госпожи Поплавской и выполнить ее любое, самое экзотическое желание, то уступать заглавную роль в нынешней сценке товарищу Стрельцовой, в полной мере пользующейся его временной растерянностью, не собирался никоим образом. Подумать только, она - эта грубая солдафонка, "унтер-офицерская вдова", "окопная шлюха", не понимавшая своим скудным умом, что своим развязным поведением наносит ему глубокую обиду, пыталась манипулировать им, истинным героем демократического движения, человеком с развитым чувством собственного достоинства, настоящим аристократом духа, джентльменом и острословом, который запросто смог довести наглеца Пузыню своим тонким сарказмом до белого каления, который без намека на страх всего-то парой слов поставил на место еврейского боевика Рувима, в бессильной злобе вынужденного натравить на соперника озверевших баб, и который, наконец, стал для перепуганной Олеси настоящим спасителем, а для смиренной Киры Левинсон - опорой в жизни! Эта малознакомая бой-баба в чёрной форме попросту издевалась над ним, и обида за себя, а также стыд за свою сговорчивость моментально овладели возмущенным до предела Фалиным и заставили его недовольно заворочаться на узком автомобильном сидении, невнятно забурчать нечто протестное сквозь навязанный силой поцелуй и руками вцепиться в прочный материал перетянутой портупеей куртки наглой насильницы. Он, признаться, в глубине души ожидал и даже желал того, чтобы между ним и этой бабой тут же завязалась бы отчаянная борьба, схватка не на жизнь, а на смерть, но только-только казавшаяся настоящей тигрицей баба вдруг неожиданно легко уступила его недовольству, резко ослабила хватку, а потом и вовсе откинулась на свое место, так и не дав разочарованному Фалину продемонстрировать свою силу.
   Пока он, пыхтя и отдуваясь, принимал сидячее положение, Прасковья как ни в чем не бывало меланхолично смотрела в окно, ничем внешне не выдавая бушевавшей внутри страсти и вновь надев на себя личину холодной и безразличной легионерки, и тем самым вызвала у Романа ещё большее раздражение. Он был окончательно сбит с толку перепадами в ее настроении и мысленно винил себя за поспешность выводов, а тем временем, словно невидимая стеклянная стена выросла между ними, и в салоне машины повисло тягостное напряженное молчание. Под его гнётом Фалин, туго ворочая извилинами, принялся было подбирать про себя какие-нибудь примирительные слова, готовый идти на попятную, так как понимал, что повел себя не слишком корректно по отношению к даме, и, к счастью, выручил его Еремин, появившийся на прогалине в сопровождении двух молодых людей в точно такой же черной форме, что красовалась на штабс-капитане и поручике.
   Вновь прибывшие легионеры тоже погрузились в машину, причем приветливые в отличие от командира ребята сразу же сами представились Роману, хотя он не счел нужным запоминать их имена, и Еремин вновь уверенно повел "москвич" по проселку, глядя прямо перед собой сквозь ветровое стекло и не обращая внимания на пассажиров. Теперь "РОЛ" уже не казался Фалину некой мифической организацией и начинал обретать вполне реальные контуры, в чём очень скоро гостю удалось убедиться прямо на месте дислокации этого военизированного формирования, куда его, сжатого на заднем сидении с одной стороны поручиком Стрельцовой (ох, как она была величава в своем холодном молчании!), с другой крепышом-парнем, привезли новые его знакомые. Надо заметить, что все "боевики" легиона, сидевшие в автомобиле, имели характерный славянский тип лица, как и те, что встретили их на импровизированной базе в лесу, и теперь Фалин запоздало догадался, что перед ним одна из патриотических организаций националистического толка типа РНЕ. В принципе, он с предубеждением относился к партиям крайне правого крыла, ибо, как уже отмечалось, никоим образом не являлся ни шовинистом, ни антисемитом, но тот факт, что участница коммунистического пикета оказалась не последним лицом среди националистов, вызвал у него неподдельный интерес и настраивал на обостренное внимание.
   А посмотреть здесь было на что! Среди деревьев раскинулся целый палаточный лагерь, устроенный по хорошо продуманному плану и имевший все атрибуты настоящего военного городка вплоть до штаба, кухни и мест общего пользования. Что касалось его обитателей, то между палатками сновали молодые люди спортивного вида, коротко стриженные, все в форме "РОЛ", причем каждый из них несомненно подчинялся железной воинской дисциплине и никому из них не приходило в голову болтаться без дела. Вообще говоря, происходящее здесь сильно напоминало Фалину полевые военные сборы, и с уважением к руководству легиона он вынужден был признать наличие здесь жесткого поистине воинского порядка.
   -Роман Петрович, как я понимаю, выразил желание вступить в нашу организацию на правах стажера? Надеюсь, вы хорошо обдумали ваше решение, господин Фалин? - Еремин в упор смотрел на гостя, и в глазах его читалось недоверие и, не исключено, даже презрение к штатскому "лоху".
   -Я... э-э-э... - пробормотал сверх меры удивленный вопросом Фалин и не замедлил метнуть зверский взгляд в сторону Прасковьи, но та, насвистывая едва слышно бравурную мелодию и постукивая по ноге прутиком, как стеком, невинно смотрела в сторону леса. ... -В некотором роде да!
   -Рекомендацию, как я уже упоминал, вам дала поручик Стрельцова, и с этой точки зрения проблем возникнуть не может, хотя некоторую проверку, уж не обессудьте, в ближайшее время пройти придется. Ну, а на вашу физическую подготовку мы поглядим уже сегодня на полосе препятствий, - Еремин говорил вполне серьезно и своим надутым видом вызвал у Романа внутренний иронический смех.
   -Рад стараться, господин штабс-капитан, - в меру шутливо вытянулся перед Ереминым Фалин, наученный кое-чему за последний час. -Разрешите, поручик проведет меня по лагерю для ознакомления с обстановкой?
   -Само собой разумеется! Господин поручик, выполняйте поставленную задачу!
   Офицеры легиона отдали друг другу честь неким оригинальным способом, потом Стрельцова сделала Роману приглашающий знак рукой, и не слишком довольный своей новой ролью Фалин поплелся вслед за нею под тяжелым взглядом Еремина, внимательно, тем не менее, слушая вежливые пояснения своей провожатой и поручительницы и продолжая дивиться странному приключению. Поистине с недавних пор женщины стали играть в его серой жизни определяющую роль, и, с одной стороны, он был доволен этим, а с другой, злился на себя за то, что становится безмолвной игрушкой в руках "слабого пола".
   -Какого черта ты.., то есть вы, господин поручик, решаете за меня, что мне делать и в какую организацию вступать? И если вы считаете участие в военизированных сборах подобным отдыху на даче, то мое мнение диаметрально противоположно вашему! - шипящим голосом цедил он сквозь зубы в спину уверенно шагавшей по лагерю Стрельцовой и был недалёк от того, чтобы хорошенько приложить её по шее кулаком.
   -Ах, посмотрите, как мы умеем витиевато выражаться! Какой слог, черт меня побери! Воистину утончённости и нарочитой манерности нашей интеллигенции не занимать... А скажите, Роман Петрович, неужели вам не хочется принять участие в настоящем деле, достойном мужчины? Неужели перспектива тухнуть в квартире, валяясь на диване и занимаясь декадентскими рассуждениями о смысле жизни, привлекает вас больше, чем риск и испытание характера на прочность? Я уже не спрашиваю о том, не желаете ли вы, русский человек, защитить себя и близких от унижения и оскорбления со стороны так называемых национальных меньшинств! Ну, а если дело действительно обстоит вышеописанным образом, то я глубоко ошиблась в вас, уважаемый господин Фалин, прошу простить меня покорно!
   -А с чего это вы взяли, многоуважаемая госпожа Стрельцова, что я встану на защиту чести и достоинства моего народа плечом к плечу с крайними националистами, квасными патриотами и черносотенцами, а не с демократами, либералами или центристами, позвольте вас спросить? И разве не в духе интернационализма воспитывались все мы Советской властью с младых лет и не нас ли учили уважать людей с другим цветом кожи?
   -Состоять в "черной сотне", между прочим, почетно для всякого истинного славянина, и не каждый рождённый русским будет удостоен этой великой чести! Что касается патриотизма, то как бы вы не старались убедить меня в противоположном, это святое чувство присуще любому русскому человеку в том числе и вам в большей или меньшей степени, и данный постулат не подлежит сомнению, - Прасковья резко остановилась, повернулась к собеседнику и сверкнула глазами, в которых играл откровенный фанатизм. -Посмотрите-ка на этих парней! Разве они производят впечатление квасных патриотов? Мы гордимся, что защищаем отчизну от всякой семитской нечисти, от наглых инородцев и лиц кавказской национальности и не собираемся, подобно вам, унижаться перед ними и сносить оскорбления в адрес своего народа!
   Намек на похождения "соглашателя" в антифашистском комитете был более чем прозрачен, и у Фалина замерло сердце от ощущения того, что эта крутая баба что-то знает о разразившемся там скандале. Впрочем, деятельные феминистки, окрылённые лёгкой победой, наверняка дали в прессу парочку репортажей о разоблачении и позорном изгнании из своих рядов славянского наймита и дебошира, просто сам он после этой некрасивой истории не читал газет, не смотрел телевизора и не слушал радио, но, позвольте, не могла же досужая Прасковья знать о его трепетном отношении к Лане Поплавской! Нет, такого решительно не могло быть просто потому, что не могло быть никогда, и Фалин хотел было срочно и решительно возразить Стрельцовой, однако лицо её приняло в тот щекотливый момент самое настоящее маниакальное выражение, так что он счёл за благо смолчать в ответ, а не вступать в пререкания с упёртой патриоткой.
   "Еще чего доброго вызовет на дуэль или отвесит на глазах у всех пощечину, - думал он про себя, - а то и врежет рукояткой нагана в челюсть! Да и у ребят здешних, о-хо-хо, кулаки не их слабых."
   Нет, он не боялся за своё здоровье, тем более считал, что принимает участие всего лишь в откровенном фарсе, но ударить лицом в грязь перед этой преобразившейся бабой (да и перед её лихими соратниками по оружию) не желал! А меж тем, подумать только, как все-таки эта, пусть молодая и даже по-своему обаятельная, солдафонша разительно отличалась от интеллигентной, утонченной Ирины-Ланы, несмотря на некоторую общность внешних черт! Да и то, правду сказать, сходство с прекрасной Ланой Фалин упорно искал чуть ли не во всех женщинах, и такие поиски порой становились для него навязчивой идеей.
   Гневная тирада Стрельцовой изрядно задела Романа, но он всеми силами постарался подавить обиду, поскольку уже малость свыкся с новым Паниным обликом, удивляясь лишь тому, как наивная с виду женщина умело разыгрывала из себя простушку на пикете, да и Фалинский журналистский азарт давал себя знать, и почти против собственной воли в голове Романа уже складывался макет сенсационного репортажа из лагеря русских "фашистов". Жаль было, что старенький фотоаппарат остался дома и нельзя было воспользоваться им, нащёлкав убойных снимков, что касалось возможного гнева Прасковьи, то таковой мало тревожил его, так как никаких, конечно, фамилий и имен автор называть в статье не собирался, да и вообще, наверняка легионеры сами заинтересованы были в бесплатной рекламе и вряд ли стали бы мстить оборотистому репортеру. Гонорар мог быть неплохим, и, прекратив бесполезную дискуссию с ортодоксальной патриоткой, Фалин обратился в слух и зрение, следуя по пятам за вновь увлекшейся описанием здешних достопримечательностей проводницей.
   Молодые ребята, среди которых гость заметил и парочку девушек, словно напоказ, специально для него демонстрировали свою физическую подготовку и военную выучку и значительно преуспели в этом благом деле, удивив видавшего виды Фалина, который вскоре явно не без оснований заподозрил, что пригласили его сюда вовсе не для вступления в легион, а как раз с целью использовать "по прямому назначению" в качестве журналиста, то есть хотели от него как раз того, о чем и сам он только что размышлял, с интересом осматривая лагерь. Кроме демонстрации особого, кажется "русского", стиля рукопашного боя перед ним развернули противоборство на дубинках, жердях и даже металлических прутах, а затем провели сеанс фехтования на шашках, и это действительно являлось захватывающим зрелищем для стороннего наблюдателя. Во всяком случае Фалин, раскрыв рот, с удовольствием следил за ловкими движениями бойцов и думал о том, что на фоне всей этой красоты не хватает только показательной стрельбы из пистолетов и винтовок при том, что оружия на первый взгляд здесь ни у кого не наблюдалось, если только его не складировали в палатках или других схронах.
   После отдыха последовал приказ заняться физической подготовкой, и вот тут-то Роману и предложили принять участие в разминке и кроссе. Ему, естественно, далеко было до этих молодцов, но слабаком он себя не считал и не хотел пасть лицам в грязь перед девушками, не говоря уже о Прасковье и капитане Еремине, который продолжал скептически наблюдать за новичком-стажером. Так что несколько неожиданно для себя Роман сначала оказался у самодельного турника, а затем у разных импровизированных спортивных снарядов вроде круглых камней, толстых бревен и глубоких ям, и надо сказать, что погоняли его инструкторы всласть, что называется до седьмого пота. Сначала он бодрился, хорохорился и искал глазами свою покровительницу, красуясь, насколько мог, перед ней, а затем прекратил такой выпендрёж и только успевал смахивать пот со лба, лившийся просто потоками. Но самое тяжелое испытание ждало его впереди, после того как, похлопывая его в знак признания по плечам, улыбчивые парни (само обаяние!) предложили ему пробежку по лесу с последующим рытьем окопчика саперной лопаткой, и здесь-то Фалин не рассчитал сил и "сошёл с пробега" на середине дистанции. Вернее до места окапывания он еще кое-как доплёлся, а вот на рытье земли у него не хватило пороху, и на лопатку Роман смог лишь посмотреть без особого сожаления. Над ним, правда, никто не смеялся, так как ребята и сами заметно устали, да, собственно говоря, им и не оставалось на насмешки времени, ведь каждый сосредоточенно орудовал своей личной лопаткой, в то время как Фалин почти бессильно валялся на влажной траве и почему-то совсем не к месту думал о том, что именно такими лопатками служащие Советской армии на заре перестройки лупили в Тбилиси разбушевавшихся не в меру свободолюбивых грузин.
   Короче говоря, обратно в лагерь Романа Петровича привели чуть ли не под руки, и каждая мышца его многострадального тела вопила об усталости и требовала если не качественного массажа, то длительного отдыха во всяком случае. Благо еще, что "господин поручик" куда-то исчезла из виду и не стала свидетельницей страданий своего протеже так же, как временно испарился с площадки и бравый штабс-капитан, лихо умевший, кстати, ломать пополам ударом кулака березовое полено. Фалина положили на свежем воздухе на надувной матрас возле одной из палаток, и, с удовольствием вытянувшись во весь рост, он прикрыл глаза, чтобы не видеть вокруг ничего, в том числе и удивительно ясного неба. Его больше не смущала проявленная им слабость, ибо заметно было, что легионеры вполне оценили его пыл и азарт, и теперь можно было передохнуть, пообедать вместе со всеми и спокойно обдумать статью, если только этому не помешает что-нибудь вроде политинформации, обязательной в подобного рода отрядах. Парни, надо сказать, по физической подготовке не уступали бейтаровцам, и неизвестно, как выглядел бы на их фоне тот же Стриж, окажись он здесь в качестве спарринг-партнёра одного из идейных противников. Пожалуй, прикидывал Фалин, имелся резон подумать о вступлении в РОЛ, чтобы через некоторое время смело глянуть в глаза этому иудею. Правда, оставался вопрос - как отнесётся к подобному Фалинскому решению непримиримая к антисемитам Лана? Понятно, что Роман, и лежа без сил на матрасе, продолжал думать о ней и даже временами начинал шепотом, одними губами произносить её звучное имя и с пиететом повторять её красивую аристократическую фамилию, так что незримое присутствие госпожи Поплавской эффективно помогало ему справиться с физической немощью.
   Да, пожалуй, не просто статья, а целая серия репортажей о тайной националистической организации могла принести Фалину определенную известность в оппозиционных кругах, и она же, несомненно, должна была вызвать интерес к молодому журналисту со стороны активной деятельницы антифашистского комитета доцента Поплавской, которая просто обязана будет по роду деятельности навести справки об авторе и постараться познакомиться с ним поближе. Так что под этим углом зрения Фалин даже мысленно благодарил Прасковью за то, что она вытащила его сюда и устроила ему небольшую проверку на прочность, хотя и прибегла изначально к невинному на первый взгляд обману.
   Вспомнив о "бравом поручике", Роман вдруг захотел тотчас увидеть ее с тем, чтобы с большей силой вызвать у себя воспоминания о Ирине, которая имела-таки со Стрельцовой не только неуловимое внешнее сходство, но и некое виртуальную родственность характеров, и он готов был, превозмогая слабость и ломоту в мышцах, подняться на ноги и отправиться на поиски Прасковьи, благо лагерь был не так уж и велик. Однако эдакие усилия с его стороны оказались излишними, ибо легионерка, словно уловив мысли своего протеже и любовника, сама тотчас дала знать о себе, причем по обыкновению сделала это достаточно неординарным способом.
   Как уже говорилось, "реабилитацию" после непосильной физической нагрузки "стажёр" проходил по соседству со штабной, если судить по размерам и цвету, палаткой, и доносившийся оттуда подозрительный шум сразу заставил его отвлечься от своих честолюбивых помыслов и обратить внимание на откровенную возню за ее брезентовым пологом. Стоит ли говорить, что характерные звуки, которые могли издавать только человеческие существа, жадно предававшиеся пороку, сильно заинтриговали Фалина и пробудили в нем нездоровое любопытство, толкнувшее его приподняться со своего ложа и, оглядевшись предварительно по сторонам, осторожно заглянуть в затянутое сеточкой окошко палатки, и, хотя он и понимал, что поступок его вполне можно было назвать в данной конкретной обстановке не просто банальным подглядыванием, а настоящим шпионажем, всё равно оправдывал своё порочное любопытство, прикрываясь статусом любознательного гостя.
   Рядовым легионерам наверняка запрещалось заходить или заглядывать без разрешения руководства в штабную палатку, и, кажется, этим дисциплинарным положением беззастенчиво пользовался ныне командный состав РОЛа, занимаясь во время тренировок личного состава не слишком приглядным с точки зрения устава делом. При этом Фалин мог дать голову на отсечение, что внутри палатки развлекаются на походной раскладушке именно штабс-капитан Еремин и поручик Стрельцова, ибо взаимно произносимые ими надрывным шепотом имена не оставляли у него никакого сомнения в идентификации личностей пылких любовников. В полутьме палатки можно было разглядеть, как Стрельцова лежала спиной на застеленной солдатским одеялом раскладушке, а Еремин то ли полусидел, то ли полулежал рядом с ней, низко наклонив голову к её лицу, и звуки сочных поцелуев, перемежаемых глубоким возбужденным дыханием, с завидной периодичностью доносились до замершего в позе профессионального соглядатая Фалина. Его глаза, хоть и привыкшие к полутьме, всё равно с трудом различали контуры обнимавшихся фигур в черной одежде, однако белевшие на темном фоне женские ноги даже при желании нельзя было не заметить, и понятно, что вряд ли поручик разделась ниже пояса для того, чтобы командир сделал ей массаж. Между прочим, ботинки на толстой подошве аккуратно стояли у раскладушки, и здесь же не просто валялись, а были аккуратно свернуты и положены на тумбочку армейские брюки, в кармане которых, как прекрасно помнил Фалин, хранилось огнестрельное оружие, так что в другой обстановке такая аккуратность вполне могла вызвать у Романа ироническую улыбку.
   Впрочем, нет! Наган покоился на той же тумбочке рядом с крупного размера часами-компасом и выглядел очень пикантно на фоне целовавшихся взасос и беспрерывно ласкавших друг дружку ладонями "офицеров", и вообще, правды ради признаться, любовная сцена сия была далека от того грубого и откровенного разврата, который нарисовал было в мыслях стажёр, а походная обстановка даже придавала несомненную привлекательность "фронтовой любви", во всяком случае соратники по легиону с каждой минутой проявляли все больший пыл, никоим образом не замечая наблюдения за собой.
   Интерес к увиденному быстро прошел и уступил место горькой иронии, а вслед за ней и непрошенной ревности, подкрепленной воспоминаниями в недавних объятиях в "москвиче", и Фалин отчетливо понял вдруг, что пышущая здоровьем провинциальная баба, которая, несмотря на напяленный на себя воинственный вид, откровенно нуждается в крепкой мужской руке и просто не может жить без таких вот мужественных "товарищеских" объятий, отнюдь не безразлична ему. Конечно, речи о глубоких и тонких чувствах, высокопарно называемых любовью, здесь не могло быть и речи, но и банальной похотью его стремление к близости с этой женщиной называть не стоило, и тот факт, что, получив брезгливый отказ со стороны "интеллигента", женщина поспешила упасть в объятия "солдафона", был вполне объясним с обывательской точки зрения, как бы не обижал Фалина такой оборот дела. Чтобы избавиться от досадной обиды, он нарочно постарался поскорее вызвать у себя воспоминания об Ирининой стройной ноге в черном чулке, об исходившем от нее волнующем неповторимом запахе, смешанном с легким ароматом кожи и краски новенькой изящной туфельки, и испытал невероятный душевный подъем и мгновенное эротическое возбуждение, никак не связанное с вознёй на походной койке. Ему вновь захотелось оказаться под накрытым скатертью столом, трогать кончиками пальцев и покрывать поцелуями шероховатую поверхность туго натянутого чулка и любоваться притягательными изгибами дамской ножки, столь прелестной в своем безразличии к благоговейным ласкам. И как, право, не соответствовала хрупкой паутине воспоминаний картина рядовой сексуальной случки в палатке, где мужлан в полувоенной форме мял ручищами и облизывал длинным языком расслабившуюся телку, как должное принимавшую его грубоватые притязания!
   Роман не собирался спорить - Паня выглядела гораздо привлекательнее в форме легионера, нежели в обносках пикетчицы, и портупея, берет и перчатки (не говоря уже о револьвере) придавали ей специфический армейский шик, однако природный шарм Ирины-Ланы без труда перевешивал все ухищрения возомнившей себя Жанной Д'Арк тетки на импровизированных весах Фалинских пристрастий. И все же, черт возьми, Роман продолжал ревновать эту простоватую, как трёхлинейка, молодчицу, считая не без оснований, что имеет некие права на нее! Правда, с Ереминым вступать в соперничество он не собирался, памятуя о физической подготовке штабс-капитана и наличии у того боевого оружия, а вот неразборчивость Стрельцовой в связях и её покладистость, когда речь шла о плотских желаниях, вызывала полное его неприятие.
   Подглядывание становилось неприличным, и Фалин отодвинулся от окошка, круто развернулся на каблуках и скорым шагом направился в сторону площадки, где после успешно завершенного марш-броска резвились юнцы, хотя желания поиграть мускулами больше не испытывал, а вот справиться об обеде да втихаря опрокинуть чашку водки из своих запасов имел непреодолимое желание. Между прочим, мысль о том, что делать больше в лагере незаконного воинского формирования ему абсолютно нечего, пришла в голову Фалину ещё там у палатки, однако шестое чувство подсказывало ему, что удивительные похождения на сегодняшний день ещё далеко не закончились, что и подтвердилось очень скоро - не успел он сделать и десяти шагов.
   Роман далеко не сразу понял, отчего вдруг в лагере началась неимоверная суматоха, и опомнился только тогда, когда раздалась всамделишная стрельба и в воздухе засвистели отнюдь не бутафорские пули, а обитателей лагеря, застигнутых, несмотря на их хваленую подготовку, врасплох неожиданной облавой, охватила откровенная паника. Неизвестно было, кто первым начал палить поверх голов из огнестрельного оружия - омоновцы или легионеры, однако на Фалина беспорядочная пальба эта произвела неизгладимое впечатление и повергла, как человека сугубо штатского, буквально в шок, заставив всерьез озаботиться проблемой собственной безопасности. При этом он отчетливо понимал, что начавшееся столпотворение не является забавной игрой типа "Зарницы", при том, что сумятица, возникшая, когда из кустов стремительно появились квадратные фигуры "коммандос" в полной боевой выкладке, могла бы сделать честь любому голливудскому боевику. Кто-то из легионеров врукопашную отчаянно дрался в нападавшими, начисто позабыв о приемах самообороны, кто-то счел за благо сигануть под защиту деревьев, Фалин же с испугу сразу ничком повалился в траву, закрыв голову руками, а потом, боясь быть растоптанным тяжёлыми ботинками, рванул на четвереньках в сторону кустарника и далее в два прыжка, словно американский ниндзя, успешно достиг кромки поляны, благополучно избежав встречи с милицейскими кулаками и прикладами. Зверские вопли, глухие звуки ударов, громкий мат и отдельные хлопки выстрелов сопровождали его в процессе отступления, а краем глаза ему удалось заметить, как некрасиво и совсем не так, как на тренировке, бьётся с омоновцами взъерошенный Еремин, и как, на ходу выкрикивая имя своего командира, несется между палатками, сверкая голыми ляжками и босыми ступнями, Стрельцова с револьвером в руке. Между тем, совсем не воодушевленный примером боевой подруги, Фалин не собирался строить из себя героя, грудью вставать на защиту "соратников и товарищей по оружию", тем более, что рядом не имелось восторженных дамских глаз да и проку в серьёзной драке от него было маловато, и, попросту говоря, дал такого стрекача, что не помехой были усталость в мышцах. Он боялся лишь заблудиться в лесу и вскоре вынужден был остановиться и залечь за большим валуном в небольшой ложбине, намереваясь в случае чего выдать себя за простого туриста, испугавшегося стрельбы, тем более что одежда на нем соответствовала наскоро сочиненной "легенде".
   Впоследствии Фалин часто задумывался, случайно ли он остановился именно в этом месте и не был ли его выбор предопределен судьбой, а в тот момент еще не знал, что вновь столкнется со своей знакомой и вновь послужит для нее чем-то вроде палочки-выручалочки или оберега. Когда совсем рядом раздалось громкое пыхтенье и треск кустов, удачливый беглец отчего-то сразу подумал, что именно поручик Стрельцова и ни кто иной появиться сейчас в поле его зрения, и предположение его, надо сказать, полностью оправдалось. Удивительно было, как босая Прасковья ухитрилась за короткое время пробежать по лесу такое приличное расстояние от лагеря (а может, неслась она по прямой, тогда как сам Фалин, не имея понятия о спортивном ориентировании на местности, сделал изрядный крюк), но ещё более удивительным было то, что за ней с достойным похвалы упорством гнался детина в камуфляже, который, впрочем, скорее всего, поистине забавлялся погоней, решив про себя во что бы то ни стало догнать голоногую "амазонку", и в результате настиг-таки беглянку и легко сшиб с ног ударом ладони по шее прямо на глазах затаившегося Фалина, который отчетливо видел, как, взбрыкнув ногами в воздухе, легионерка полетела вверх тормашками, перекувырнулась через голову и растянулась на траве, смешно ойкнув при этом и уткнувшись носом в землю. Оружия при ней уже не было да, кажется, желания и сил стрелять и вообще активно сопротивляться задержанию после спринтерского забега тоже, так что мужик в мгновение ока виртуозно и легко завернул ей руки за спину, защелкнул на запястьях наручники, сопровождая свои действия довольным кряканьем, и, судя по всему, чувствовал себя удачливым охотником, поймавшим экзотического представителя фауны.
   Прерывисто и хрипло дыша, женщина бессильно валялась на траве лицом вниз, выпятив задницу в широких белых панталонах и чуть подогнув измазанные в грязи и облепленные сухими еловыми иголками и березовыми листьями ноги, и покорно, по крайней мере с виду, ожидала решения своей дальнейшей участи, в то время как тоже изрядно запыхавшийся мент возвышался над ней и сначала с откровенным любопытством обозревал диковинную в данной обстановке фигуру у себя под ногами, а затем, небрежно взяв за ворот сбившейся куртки со злополучной эмблемой, рывком придал ей сидячее положение. Не на шутку напуганная легионерка, скрючившись и пожав под себя голые колени, снизу вверх затравленно глядела на своего противника и со своими взлохмаченными волосами, бегающими глазами и измазанной мокрым песком щекой выглядела не слишком-то импозантно. При всем при этом она отнюдь не потеряла всех своих женских прелестей, и прятавшийся за камнем Фалин вполне мог понять направление мыслей с легкостью одержавшего верх омоновца, который, ехидно скалясь в ухмылке, неторопливо снял с головы шлем, стёр ладонью пот со лба, и действительно, не задаваясь вопросами общественной морали и человеческой нравственности, с большим удовольствием решительно запустил пальцы в челку женщины и за волосы подтянул ее голову к себе, намереваясь "не отходя от кассы" воспользоваться правом победителя. Стрельцова сдавленно застонала и сквозь зубы грязно выругалась, стараясь побольнее оскорбить мучителя, на что омоновец только расхохотался во все горло и отвесил ей хорошую пощечину, после которой голова Пани откинулась назад, а сама женщина с криком повалилась на спину, чем не преминул воспользоваться победитель, торопливо навалившись на нее сверху, и без всяких, что называется, экивоков принялся стягивать с ее бедер трусы.
   Сопротивляться в Панином положении было делом бесполезным, и только слабые стоны явились ответной реакцией на столь беспардонное поведение насильника, и если они, эти стоны, нисколько не трогали похотливого громилу, то Фалин даже при всей своей осторожности не мог спокойно наблюдать за грязной сценой и, превозмогая страх, счел нужным выбраться из укрытия и с дрожью в теле подкрасться к ворчавшему от звериного вожделения менту со спины. Здоровяк справился бы с добровольным защитником одним пальцем, не будь так увлечен укрощением пленницы, опрометчиво носившейся по лагерю с голой задницей и тем самым невольно привлекшей его внимание, а так, полностью потеряв бдительность, он готов был рвать на ней остатки одежды и уже занялся было этим недостойным госслужащего делом, как твердая еловая коряга неожиданно опустилась на его непокрытую башку. Одного удара оказалось маловато, и Фалин, в отчаянии зажмурив глаза, со всего размаху опустил импровизированное оружие на темечко громилы второй раз, после чего незадачливый вояка, утробно охнув, мешком завалился набок, бухнувшись рядом с распластанной на земле женщиной. Между прочим, при таком повороте событий Прасковья, кажется, даже не испугалась или не успела испугаться, зато без промедления напряженным усилием торса окончательно сбросила с себя обмякшего недотепу и, для сначала ловко встав на колени, сравнительно легко поднялась на ноги.
   -Не стой истуканом! Бежим скорее, - зло бросила она короткую фразу прямо в лицо трясущемуся Роману и, толкнув его коленом, побежала по едва заметной тропинке вглубь леса, высоко вскидывая на бегу ноги и мотая из стороны в сторону скованными за спиной руками.
   Было смешно и жутковато смотреть, как вихляя плечами, спасенная от надругательства Паня неуклюже несется прочь от места короткой схватки, тем более, что бежать ей мешали приспущенные с бедер трусы, открывавшие часть бледной кожи ягодиц и глубокую ложбинку между ними. И не спуская глаз с этой ложбинки и едва сдерживая совершенно неуместный истерический хохот, Фалин рванулся за своей "протеже" таким же образом, как недавно стартовал на спортивной площадке вместе с молодыми легионерами. Очень быстро он перегнал пыхтевшую паровозом Стрельцову и теперь выбирал направление кросса по ее недовольным хриплым окрикам за спиной. Поручик неплохо ориентировалась на местности и определенно знала, куда бежать, так что увлеченный сумасшедшим бегом Фалин полностью доверился ей и перестал самостоятельно мыслить, превратившись в подобие управляемой человеческим голосом модели.
   Лес, между тем, оказался на самом деле небольшим перелеском - во всяком случае таковым он показался взявшему ноги в руки несостоявшемуся легионеру, и вскоре беглецы вылетели на край широкого поля и некоторое время неслись по его кромке, пока не добежали до полуразвалившегося сарая, подле которого Фалин остановился, как вкопанный, держась за сердце и со свистом втягивая в легкие воздух. С белым как полотно лицом Паня оттолкнула его в сторону и уверенно нырнула в висевшую на одной петле дверь, чем подала пример спутнику, который, шатаясь на подгибавшихся ногах, кинулся вслед за ней и рухнул на чуть припорошенный сеном пол рядом с уже полулежавшей на боку женщиной. Некоторое время оба молча отдувались и отходили от бега, позабыв о возможной погоне и думая только о том, чтобы дать отдых ногам и легким, а потом, когда дыхание более или менее выровнялось, в едином порыве доверчиво прижались друг к другу да так и замерли, не соображая пока, что, собственно говоря, им делать теперь. Самообладание, по-видимому, покинуло на этот раз мужественную легионерку, и она выжидательно молчала, подрагивая разгоряченным телом и тем самым как бы стараясь передать инициативу спасителю. Наручники на запястьях сильно досаждали ей, не давали принять более удобную позу, и Фалин, более или менее очухавшись наконец, предупредительно приподнялся на локте, чтобы хоть чем-то помочь бедняге.
   Женщина лежала на боку, вымотанная и издерганная до предела, и выглядела так беззащитно, что слеза при взгляде на нее наворачивалась на глаза. Грязное и мокрое лицо с нездорового цвета кожей, потрескавшиеся губы, расширенные зрачки глаз, слипшиеся влажные волосы, вывернутые за спину и висевшие плетьми руки, покрытая пупырышками кожа ягодиц, безобразно спущенные на бедра трусы и неприлично грязные, оттоптанные в беге мускулистые ноги - все это вкупе создавало неприглядное впечатление и вызывало брезгливость, а вовсе не сочувствие. Брезгливость эта, а также нараставшее презрение к сунувшейся не в свое (не в бабье!) дело тетке, втравившей к тому же в историю и его, Фалина, постороннего, по сути, человека, вдруг подняли в душе Романа громадную волну неких самых низменных чувств сродни тем, что испытывал сбивший беглянку с ног омоновец, и "спаситель", сам удивляясь своим внутренним ощущениям, совсем иным - жадным взглядом вдруг оглядел скорчившуюся убогую фигуру Пани от кончиков волос до пальцев ног, чувствуя себя чуть ли не господином над этой ослабевшей и поникшей замухрышкой, и в ответ на эту мощную волну в пропитанных потом трусах у него неотвратимо и нагло начал наливаться недюжинной силой мужской инструмент.
   Проницательная Прасковья тем временем, шестым чувством определив Фалинское состояние, встревожено подняла голову с его плеча и, с усилием выворачивая шею, попыталась взглянуть товарищу по несчастью в глаза. При этом выражение их так много сказало и настолько не понравилось ей, что она с большим трудом передернула плечами и тихонько принялась отползать от Фалина, отрицательно мотая при этом головой и кривя губы в испуганной гримасе, чем добилась только прямо противоположного результата. Дурацкое выражение ее лица еще больше подхлестнуло будто впавшего в ступор Романа, не отошедшего до сих пор от глубокого стресса, и заставило резко наклониться к подруге и недвусмысленно вытянуть в ее сторону подрагивающую руку со скрюченными пальцами. Возможно он не решился бы на некрасивый поступок и, видя несговорчивость женщины, сразу пошел бы на попятную, не перепугайся Паня его инстинктивного жеста и не толкни его в отчаянии ногой при том, что голая грязная пятка угодила ему едва ли не в лицо и вызвала настоящий приступ бешенства от такого хамского отношения к нему после всего происшедшего в лесу. Втайне он считал, что баба должна быть обязана ему по гроб жизни за чудесное избавление от ареста и надругательства, а имела она, взмыленная и неопрятная, к слову сказать, далеко не аппетитный вид, и все же беспомощность и откровенный ужас ее при виде многозначительно тянувшегося к ней мужика значительно обострили сексуальную похоть Фалина, помнившего еще в деталях возню в штабной палатке, и тогда, отбросив все нормы приличия, он попросту грубо навалился на рыхлое податливое тело и принялся мять его что есть силы, как мял недавно опьяненный победой мент.
   Паня не заорала благим матом, так как лишилась от страха и негодования голоса, а только пыталась беспорядочно сучить ногами в попытке столкнуть с себя очередного нахлебника, но Роман очень быстро подавил сопротивление со всей присущей насильникам жестокостью и, безжалостно запрокинув подруге голову назад, едва не свернул ей шею. Ошеломленная зверским натиском женщина больше не делала попыток противостоять притязаниям обнаглевшего любовника, видя, что тот не собирается миндальничать с ней, упивается садистским наслаждением от власти над пленницей и буквально сходит с ума от собственной значимости. Ей было очень больно лежать на своих вывернутых за спину и скованных режущими запястья наручниками руках, не говоря уже о сведенных судорогой шейных мышцах, и Фалин, понимая это и вроде бы даже идя навстречу чаяниям подвергнувшейся пытке женщины, одним рывком приподнял ее смятое тело с земли и швырнул животом вниз, вдавливая лицо бедняги в клочья сена. Перевернутая таким образом Паня окончательно лишилась возможности противостоять ему и только сдавленно мычала что-то возмущенное, прямо давая садисту понять, что ненавидит и одновременно боится его. Она слабо шевелила пальцами рук, тщетно стараясь нащупать хотя бы край Фалинской одежды, чтобы яростно вцепиться в нее, но такие ее попытки остались незамеченными потерявшим рассудок, а вместе с ним и человеческий облик Романом.
   Он буквально оседлал женщину и для начала грубо сдернул с ее плеч куртку и широкие лямки майки-тельняшки, еще более возбудившись от вида обнаженных ключиц и лопаток, а затем рванул и так приспущенные по бедрам панталоны, стащив их с ног и с силой отбросив в сторону. Эта чумазая покорная баба в тот миг принадлежала ему и только ему, и в ее жалком облике он не видел и капли той гордости, с которой она рассуждала на тему национального величия русского народа. Фалин упивался властью над ней и плотоядно растягивал удовольствие, испытывая сладкую ломоту во всем теле от тягучей истомы в паху и предельного напряжения своего мужского органа, уже освобожденного от тесноты брюк и хищно задирающего вверх свою багровую шаровидную головку. Ему хотелось бесконечно продлевать ни с чем не сравнимое наслаждение, купаться в нем, погружаться в него с головой, но ухитрившаяся кое-как повернуть голову так и не сдавшаяся на милость победителя тетка неожиданно, чтобы хоть как-то компенсировать собственное унижение, плюнула в него сгустком слюны - правда безуспешно, чем заставила совсем потерять контроль над собой.
   Во весь голос изрыгая гнусные ругательства, озверевший Фалин одним движением колена широко раздвинул в стороны Панины ноги и, не обращая внимания на протестный клекот раздавленной женщины, одной рукой ещё сильнее вдавил её лицо в земляной пол, а второй, грубо нащупав пальцами слипшееся лоно, с протяжным ревом вставил туда совершенно одеревеневший пенис, стараясь протолкнуть его как можно глубже - по самые яйца, и ему это практически сразу удалось. С вожделением и восторгом он ощущал, как тело женщины напряглось каждой своей клеточкой и словно вытянулось в длину при проникновении внутрь плотоядного монстра, и видел, как Прасковья, олицетворяющая сейчас для Фалина сломленное самолюбие, в последнем протесте вскинула голову и уперлась пальцами ног в землю, сопровождая корёжившую мышцы судорогу тонким обреченным возгласом. Он знал, что противен ей - это было очевидно и страшно возбуждало его, и даже если бы женщина сама пожелала отдаться ему, как тогда в детском бревенчатом домике, такой вариант никак не устроил бы его, определённо желавшего добиться у этой жалкой тетки некого реванша за холодность Ирины, которую он как раз и хотел бы видеть перед собой во всей красоте обнаженного тела. Контраст между столь разными особами, словно находившимися на разных полюсах земного шара, влиял на него самым странным образом, подогревая нечеловеческую страсть, и отвергнутый поклонник и безжалостный насильник с бешеной силой принялся буквально насаживать елозившую животом по земле "подстилку" на член, проявляя при этом чудеса выносливости.
   Прасковья, которая по логике вещей к этому времени должна была бы окончательно обессилеть и смириться со своей участью, поначалу действительно вела себя подобно вытащенной из воды на солнцепёк лягушке, зато потом принялась извиваться всем телом словно подколодная гадина в предчувствии скорого конца, обливаясь с ног до головы потом и оглашая пространство прогнившего насквозь сарая дикими криками и злым шипением, ещё больше подогревая Фалина и придавая ему сверхъестественные силы, необходимые в борьбе со скверной. И он драл ее эту тварь, эту змею, эту гадюку, позабыв обо всем на свете, в том числе и об опасности, еще недавно угрожавшей им обоим, и для него не существовало больше ничего, кроме живой субстанции женского тела, каждой своей клеточкой реагирующей на очередной рывок, подкрепляемый силой рук, неистово вцепившихся в голые плечи. Ему удалось - хотел он этого или не хотел - довести женщину до полного исступления, вызвать у неё глубокий сексуальный экстаз, заставил трепетать, захлёбываясь собственной слюной, принудил истекать соком, высосал из неё до капельки все силы, но и сам, выложившись до предела и разрядившись мощной струей спермы во вместилище греха, обмяк и без сил распластался на горячем и влажном теле, завоеванном не слишком честным способом. Он мог бы праздновать победу, гордиться собой, восхищаться собственными возможностями и не делал этого, так как мнение той, которая только что умирала в тисках его рук, стенала под напором его плоти, растекалась лужицей под его весом, не имело для него решающего значения.
   Оба тяжело дышали в унисон и жались друг к дружке, как могли, и безмерно благодарная и одновременно напуганная бесконтрольным взрывом страсти и вожделения своего флегматичного по жизни спасителя Прасковья сухими искусанными губами старалась тщетно дотянуться до щеки Фалина, безвольно сидевшего рядом и почти потерявшего умение здраво мыслить и трезво анализировать происходящее вокруг. Разрядка была до того мощной и стремительной, что чувствовал он себя не просто выжатым лимоном, а лимонной цедрой, перетёртой на мясорубке в липкую кислую кашицу, и ему требовалось длительное время, чтобы восстановить форму и попытаться для начала хотя бы подняться на ноги.
   Между тем, пока Фалин собирался с силами, помятая и даже какая-то бесформенная Паня, абсолютно не похожая сама на себя, уже сидела, прислонившись спиной к дощатой стене и подогнув под себя грязные колени, которые теперь не вызывали никакого неприятия у расслабленного и беззащитного подобно своей недавней жертве Романа. Во взгляде ее, конечно, не было и намека на любовь, но не было и ненависти, а гнездилось непередаваемое словами спокойствие и играла вновь вернувшаяся к ней обычная ирония. И неважно, что выглядела женщина далеко не лучшим образом, все равно сейчас ее присутствие значило для Фалина слишком многое. Он с горечью понимал, что Лана Поплавская была слишком далека от него, а Паня Стрельцова не только находилась в двух шагах, на расстоянии вытянутой руки, а и представляла собой реальное явление, от которого никак невозможно было запросто отмахнуться рукой. Его разъедал жгучий стыд за свою ужасную выходку - теперь он даже представить себе не мог, что вся эта жуть произошла именно с ним, и готов был вымаливать у Прасковьи прощение на коленях, готов был унижаться перед ней, каяться за свой грех, обливаясь слезами, однако никто не требовал от него такого покаяния, и в ответ на его просительный взгляд понятливая женщина всего лишь произнесла негромко, слегка поведя плечами и тряхнув головой:
   -Пора идти, Рома. Хватит сидеть! Если ты аккуратно подержишь железяки, я постараюсь выдернуть из них руки. Думаю, это у меня получится!
   Действительно, когда Роман подполз к ней на коленях, стыдливо опустив глаза к земле, и взялся за "браслеты" побелевшими пальцами, она, максимально свернув ладони трубочкой, с протяжным выкриком вырвала из кольца сначала одну кисть, а потом и другую. И тогда Фалин, больше не в силах сдерживаться, сгреб поцарапанные, покрасневшие её ладони своими и принялся торопливо и часто покрывать их поцелуями. Раскаяние его было столь глубоким, что женщине долго пришлось успокаивать его и вытирать слезы на его щеках, и ласковые грубоватые слова пришлись как нельзя кстати, положительно воздействуя на трясущегося словно в лихорадке молодого человека.
   Время бежал незаметно, и, когда они вдвоем вышли по едва приметной тропинке к станции, уже наступил поздний вечер. Прасковья в глухо застегнутой вычищенной кое-как куртке, в Фалинских тренировочный штанах с пузырящимися коленями и его походных ботинках выглядела записной дачницей, и ни у кого из пассажиров не вызывала ровным счётом никакого видимого интереса. Уже вымывшаяся в небольшом ручье, усталая и необычайно меланхоличная она молчала всю дорогу до платформы, и Фалин, казнясь этим ее молчанием, постоянно старался проявить к ней внимание, поддержать ее морально, просто сказать какие-то ласковые слова, и в этот момент испытывал к подруге самые искренние нежные чувства, очень похожие или, вернее, немного напоминавшие любовь. Сам он имел довольно экзотический вид в грязных потертых джинсах на голое тело (благо, что он догадался перед поездкой пододеть под них те самые треники, что сейчас красовались на спутнице), порванной в нескольких местах куртке и разбитых старых ботинках, найденных едва ли не в придорожной канаве. Правда, мнение посторонних лиц о его внешнем виде было ему глубоко безразлично, так как в мыслях он давно уже находился дома, сидел после горячего душа за кухонным столом и поил чаем завернутую в его, Фалинский, халат Паню.
   На платформе, как ни странно, тусовалось пропасть народу, и оба, Фалин и Стрельцова, скромно присели на корточки в сторонке у перил, тесно прижавшись друг к другу и касаясь головами, да так и просидели в полудреме в ожидании электрички, едва не прозевав ее прибытие. Многочисленные дачники, грибники и рыболовы гурьбой бросились к открывшимся дверям, но вагоны оказались уже забиты до отказа и брать их приходилось натуральным штурмом. Увлеченный борьбой за жизненное пространство и проникшийся боевым настроением мешочников, Фалин яростно работал локтями, протискиваясь вперед и двигая перед собой Прасковью, и напористость его быстро дала результат - ему удалось затолкать сдавленную до хруста в костях охавшую женщину в тамбур. Еще одно усилие и, возможно, он сам втиснулся бы вслед за ней, но шустрые рыбачки со своими идиотскими обитыми жестью ящиками оттеснили его в сторону и оказались последними, кто смог уместиться в едва ли не на подножке. Дверь за ними со скрежетом закрылась и ошеломленный таким оборотом дела Фалин в числе прочих неудачников остался на узкой платформе, тщетно пытаясь пробиться к уже недоступному вагону.
   Оглушающе свистнув, электропоезд тронулся с места, и в окне тамбура на секунду мелькнуло бледное Панино лицо, освещенное тусклой лампочкой и в желтом ее свете казавшееся восковой маской. Растерянный Роман рванулся было вслед за составом, но под насмешливыми и сочувственными взглядами таких же неудачников, как и он, быстро остановился и безнадежно махнул рукой. У него еще теплилась надежда, что до прибытия следующего состава всего лишь несколько минут, но раздраженные фразы несостоявшихся пассажиров убедили его, что в ближайший час ему рассчитывать на отъезд не приходится. И напрасно Фалин уже в городе суетливо бегал по вокзалу в призрачной надежде, что Паня дожидается его где-нибудь под часами, найти ему свою знакомую не удалось, так что вновь он потерял ее след, неуверенно пытаясь убедить себя, что завтра же любой ценой попытается разыскать "поручика" Стрельцову.
  
  
   Урок третий.
  
   ЭКОЛОГИЯ.
  

Химический монстр. - К вопросу о чистоте окружающей среды. - "Орлеанская дева".
Силовое воздействие. - Взываю огонь на себя! - Экология и власть.
Воспоминания детства.

   Недаром русская пословица гласит, что утро вечера мудренее - во всяком случае, Роман Фалин неоднократно имел возможность убедиться в ее справедливости и не раз на собственном опыте познавал всю глубину народной мудрости. Он давно заметил, что практически всегда по утру - на трезвую, что называется, голову - любые вчерашние события уже не кажутся такими жизнеопределяющими, как думалось вечером или ночью, и при скрупулезном анализе вызывают только лишь чувство стыда и снисходительную улыбку, если не гомерический смех. Так что, хотя необычные загородные похождения оставили, конечно, в душе Романа определенный след, теперь, лениво провалявшись до полудня в постели, он пришел мысленно к неутешительному выводу, что выглядел вчера, увлекшись игрой "в войну", не просто смешно, а по-детски наивно, и даже удар поленом по ментовскому затылку представлялся ему теперь ни больше, ни меньше как часть этой дурацкой игры. В свете таких неутешительных выводов поведение Пани Стрельцовой в общем и целом виделось доморощенному философу некой попыткой не нашедшей себя в жизни женщины любым, пусть даже и самым оригинальным способом разнообразить серые свои будни - грубой попыткой, принесшей ей, надо сказать, только одни неприятности, если не страдания. Что ж, вполне возможно, полученный урок пошел коммуникабельной дамочке только на пользу, оказался достаточно актуальным для дальнейших ее размышлений о жизни и любви и недвусмысленно дал понять, что не забавы и шалости, а только ежедневный труд в поте лица для создания прочной жизненной платформы и желание любым способом улучшить материальное положение являются необходимым и достаточным условием достойного существования каждого человеческого индивидуума!
   Если Прасковью Фалин со всей мужской решительностью старался выкинуть из головы, намеренно едко насмехаясь над своими с ней отношениями, то с Ланой-Ириной дело обстояло сложнее, и где-то в уголке сознания Роман таил-таки надежду когда-либо вновь встретиться и обязательно попытаться объясниться с таинственной неприступной красавицей, не идущей ни в какое сравнение с кристально прозрачной со всех сторон пикетчицей и по совместительству легионеркой. При всем при этом теперь-то он задним умом понимал, что по большому счету наверняка играет в поставленной госпожой Поплавской пьесе всего лишь второстепенную роль со своими смехотворными амбициями невостребованного таланта, и все же ему хотелось думать, что под внешней ледяной оболочкой прекрасной аристократки спрятана была тонкая отзывчивая на искренние чувства душа. Их очередная встреча просто обязана была рано или поздно состояться, и молодой человек с истинным упорством влюбленного готов был ожидать этой встречи сколь угодно длительное время.
   А сейчас, вернее с завтрашнего утра, Фалин твердо решил начать новую жизнь и с энергией обновленного человека, прошедшего огонь и воду, взяться для начала за поиски достойной его работы, а не какой-нибудь там поденной ремеслухи. Он ощущал неимоверные силы в себе и был убежден, что удача в самом ближайшем будущем наконец "повернется к нему передом, а к лесу задом", и улыбнется во весь свой чувственный рот. Слушая за обедом какого-то эксперта по вопросам трудоустройства, преувеличенно убедительно вещавшего по радио для неудачников вроде Фалина о необходимости заниматься поисками работы с утра до вечера без перерывов на обед и выходных дней, Роман буквально тотчас решил последовать его совету, плотно уселся за телефон, обложившись купленными накануне рекламными газетами, и к вечеру отмотал палец, бесконечно набирая номера. Польза от всех звонков, правда, оказалась минимальной, но это обстоятельство никак не обескуражило "обновленного человека", и на следующий день поиски продолжились, принеся на этот раз определенные результаты.
   Оставляя без особой надежды - временами чуть ли не насильно - буквально в каждой конторе, имевшей маломальское отношение к трудоустройству, номер домашнего телефона, Фалин никак не ожидал, что такая тактика вообще когда-нибудь даст свои плоды, однако, как ни странно, ему очень скоро несказанно повезло, и нежданный звонок через пару дней, за которые он едва не стер подошвы ботинок, объезжая различные фирмы и фирмочки, если и не обрадовал, то изрядно взбодрил его. Мелодичный женский голос благосклонно сообщил, что в редакции одной из районных многотиражек имеется на конкурсной, естественно, основе вакантное место репортера, способное в свете предстоящей предвыборной кампании в областное законодательное собрание принести соискателю неплохие дивиденды в моральном и материальном плане, так что предложение это свалилось на Фалина поистине манной небесной. Тот же факт, что до небольшого районного городка, где базировалось издание, надо было добираться больше часа даже по шоссе на автомобиле, нисколько не смущал Романа, просто жаждущего принять участие в конкурсе, с честью выдержать испытания, непременно победить и проявить затем себя в самом выгодном свете на поприще журналистики, являвшейся как-никак его непосредственной специальностью. На место в какой-нибудь солидной городской газете он и не претендовал - его вполне устраивал районный уровень, тем более что никто не мешал новоявленному корреспонденту в будущем рассылать свои материалы и в другие средства массовой информации. Короче говоря, решение было принято, и чтобы не мотаться в район на электричке, он, окрыленный неожиданным успехом, по такому случаю поспешил выкатить из гаража доставшийся от отца старенький "запорожец", предварительно подготовив его к поездке, рано утром загрузился в него и отправился к месту назначения, не сомневаясь, что сможет убедить провинциального редактора в полной своей профессиональной пригодности, и не подозревая еще, что по воле рока планируемой встрече вообще не суждено состояться.
   Городок, между тем, представлял из себя типичное порождение эпохи застоя, так называемый город-спутник, ибо практически полностью возведен был для работников огромного химического комбината, процветавшего как при советской власти, так, хоть и в меньшей степени, и по сей день. Фалин поверхностно был в курсе истории акционирования этого гиганта, отдававшей с самого начала криминальным душком, но особо не вдавался в подробности происходившей вокруг промышленного монстра тайной возни, так характерной для смутного постперестроечного времени окончательного дележа остатков народного достояния. Ушлые ростовщики и разные прочие банкиры срочно прибирали к рукам буквально все, приносившее прибыль, и такое положение давно не вызывало ни у кого удивления. Фалин лишь не мог постигнуть умом той покорности, с которой рабочий класс волочился на поводу у разного калибра жулья и позволял не просто унижать себя, а чуть ли не втаптывать в грязь. Временами Роману казалось, что работягам не требуется ничего кроме стакана водки и плавленого сырка на закуску, и что было удивляться, когда "новые русские" презрительно называли их едва ли не в лицо "быдлом". Вообще-то, сам он являлся сторонником обязательной процедуры банкротства не приносящих прибыли предприятий, но если рабочие на откровенно рентабельных заводах получали гроши на фоне жирующего руководства, готов был сам назвать этих молчунов таким емким словом. С его точки зрения приватизация была делом нужным и насущным - с тем условием, что проводить ее должны были с умом люди честные и болеющие душой за державу, на практике же все происходило совсем иначе, и примером игры не по правилам являлась приватизация завода, с которого Фалин вынужден был уволиться в связи с полным развалом производства.
   За размышлениями о несправедливости жизни время пролетело быстро, дорога вовсе не показалась Фалину утомительной, и он с любопытством и даже умилением смотрел на весеннюю природу, прикидывая, что в случае успеха с работой можно будет вовсе переехать из города в область - сначала временно, а там и на постоянное место жительства. Из головы у него совсем вылетело то обстоятельство, что мощный комбинат вряд ли благотворно влияет на окружающую среду, и еще большой вопрос, где атмосфера чище - здесь или в областном центре. Правда, появилась эта мысль у него лишь при въезде в городок, когда мимо начали проплывать корпуса комбината с его высоченными трубами, исторгающими густой дым, и далее приняла весомые очертания самым неожиданным образом. Дорога проходила совсем рядом с главной проходной огромного предприятия, и еще издали Фалин заметил, что у металлических ворот творится нечто неладное, сразу привлекшее его внимание и вызвавшее неподдельный журналистский интерес. На самом деле, гораздо лучше было бы для Фалина, если бы он спокойно проехал мимо и направился прямо в редакцию многотиражки для делового разговора, а не принялся сначала строить догадки относительно суеты у забора, а потом сбрасывать скорость, дабы удовлетворить праздное любопытство, но как показали дальнейшие события, жизнь так ничему и не научила его, и тяга к приключениям вышла в результате ему же боком. Он и сам толком не мог понять, что именно заставило его остановить машину и отправиться к проходной пешком, туда, где собралась с неизвестной ему целью изрядная толпа людей, и, скорее всего, без влияния внутреннего голоса здесь по обыкновению не обошлось.
   Конечно, у ворот тусовалось значительное количество праздных зевак наподобие Фалина, однако вовсе не они определяли атмосферу на широком пятачке рядом со стоянкой служебных машин и даже не редкие милиционеры, топтавшиеся возле пары милицейских "воронков". Чувствовалось, что "правит бал" здесь небольшая группа активистов, выделявшихся в серой массе толпы своей одинаково яркой одеждой, а также их сторонники из числа местных жителей, и не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы определить "партийную" принадлежность всех этих деятелей. При ближайшем рассмотрении Фалин сразу же понял, кто они такие, ибо не раз лицезрел - как воочию, так и на телеэкране - подобные демарши так называемых экологических движений, по крайней мере все большие плакаты, развешенные прямо на заборе, и небольшие плакатики на шестах и просто в руках участников тусовки на оставляли для него сомнений в прямом отношении этих ретивых энтузиастов к скандально известной организации под названием "Зеленая зона", не говоря уже о двух микроавтобусах с соответствующей рекламой на бортах, оборудованных стационарными мегафонами.
   "Зеленые", похоже, только-только начинали свою агитацию против загрязнения окружающей среды химкомбинатом и еще готовились к шумному митингу, укрепляя у ворот нечто похожее на маленькую трибуну, больше напоминавшую стремянку. Акция, тем не менее, проводилась с масштабным размахом, и Фалину интересно было бы узнать, откуда же берутся у этих ребят средства на соответствующие причиндалы, включая транспорт и униформу. У автобусов даже развернут был небольшой походный кафетерий, где для участников разливали кофе и чай, так что экологи, судя по всему, устраивались здесь основательно и надолго. Требования их были известны всем и всегда находились на слуху, так что по большому счету Романа не интересовали подобные мероприятия, давно потерявшие актуальность на фоне всеобщей глобальной разрухи в стране, и участников "Зеленой зоны", как и других организаций-близнецов, он считал людьми не совсем нормальными и уж во всяком случае ангажированными. Практически всем из них открывалась чуть ли не бесплатная дорога за границу, не говоря о финансовой помощи с Запада и возможных связях с иностранными разведками, хотя органам безопасности крайне редко удавалось доказать таковые под давлением возмущенной общественности. Короче, Фалин ничего интересного для себя в этом сборище обнаружить не мог и, уже сожалея о непредвиденной остановке, хотел было повернуть назад, однако судьба распорядилась его дальнейшими действиями несколько иначе.
   На стремянку уже взбирался какой-то бородач с неестественно поблескивающими глазами и размахивал перед носом новеньким мегафоном, готовясь произнести пламенную речь, и вряд ли бы Роман дослушал ее даже до середины, если бы взгляд его случайно не остановился на фигуре одного из "зеленых", по мере сил поддерживавших шаткую опору оратора. Именно этот, а еще вернее - эта, участница митинга, хотя с расстояния трудновато было определить ее пол из-за такой же униформы, как у всех активистов, привлекла ни с того, ни с сего внимание Фалина, и, даже не разобравшись пока в истоках своего любопытства, он почувствовал, как екнуло сердце и забилось сильнее в ожидании невероятного чуда. В свете последних событий Роман зарекся участвовать в любых общественных или политических акциях, но сейчас, словно ведомый непонятной силой притяжения, двинулся в неком трансе в сторону митингующих, с каждым шагом убеждаясь, что не зря остановился здесь и вышел из машины, и что невероятная удача по удивительному стечению обстоятельств сопутствовала ему с момента прибытия в город. Ещё толком не разглядев лица активистки, он уже был уверен, что перед ним та, о встрече с которой ему только приходилось мечтать, и присутствие её на здешнем сборище, как ни странно, нисколько не удивляло его.
   Бородач в фирменном комбинезоне нес обычную в таких случаях ахинею, давно не трогавшую никого из обывателей, а его соратница стояла вплотную к стремянке и снизу вверх смотрела на него, как бы подбадривая своим пламенным взором. Облачена она была подобно оратору в пухлую новенькую нейлоновую куртку с яркой надписью на спине "Экодвижение "Зеленая зона", дополненной кокетливым зеленым листочком, лыжные нейлоновые брюки, заправленные в кожаные ботинки на рифленой подошве с зелеными шнурками, вязаную лыжную шапочку с пышным помпоном и огромные красные рукавицы с меховой оторочкой и выглядела очень экзотично не только среди одетого кто во что контингента сочувствующих лиц, но даже и на фоне коллег. Импортная униформа страшно шла ей и делала похожей на иностранку, а вызывающе яркий цвет одежды сильно мешал Фалину внимательно вглядываться в столь милое ему лицо, и все же уверенность в своей догадке прочно владела им - это была она, Ирина или Лана Поплавская!
   Пробраться поближе к выступающим не составляло для Фалина большого труда, ведь не так уж густа и сплочена была толпа зевак, и, заняв наиболее удобную позицию для наблюдения, невольный участник акции во все глаза рассматривал Лану, тщетно пытаясь поймать ее взгляд. Но нет, увлеченная речью своего идейного руководителя, она не замечала Фалина, как не замечала вообще ничего вокруг, восторженно задирая вверх порозовевшее на холодке симпатичное лицо и смешно выпячивая упрямый подбородок. Сейчас в ней мало что напоминало строгую неприступную Лану, доцента Поплавскую, и куда только подевалась ее чопорность, независимость и даже характерные семитские черты лица?! Скорее всего, в преображении виновато было всего лишь отсутствие обильного макияжа, но как свежи были розовые губы без следов помады, как светились широко распахнутые наивные глаза, цвет которых Роман не узнавал, как взметались при эмоциональных оборотах речи оратора пушистые ресницы, не испорченные тушью, и как смешно и мило морщился прелестный носик нежно-белого цвета! Эта молодая женщина ныне представляла собой само обаяние, простоту и оптимизм и, без всякого сомнения, больше походила на ту самую Ирину, что бодро шагала некогда в рядах демонстрантов, а не на академичную жгучую брюнетку Лану в окружении соратников по комитету.
   Убедившись, наконец, в том, что перед ним действительно Ирина, гораздо более доступная и открытая, чем раньше, Фалин, отбрасывая последние сомнения, решительно шагнул вперед, чтобы окончательно пробиться сквозь жиденькую толпу к предмету своего обожания, поймать одной рукой ее ладонь, а другой тоже взяться за импровизированный постамент и почувствовать себя на седьмом небе от счастья. Однако же не успел он еще сделать и пары шагов, как бородач, только что махавший рукой словно секирой и бросавший в мегафон рубленные фразы, легко спрыгнул вдруг со ступеньки, галантно уступил место своей соратнице, представив ее слушателям, как координатора "Зеленой зоны", и передал ей мегафон. В одно мгновение Ирина ловко взлетела на возвышенность, поддерживаемая под локоть предыдущим оратором, и, расчетливо помедлив, сначала обвела толпу горящим взглядом, откинула со лба выбившуюся из-под шапочки прядь волос и только после этого подняла мегафон ко рту. Она выглядела неотразимо в своей нарочито яркой куртке с капюшоном, и подбитая синтепоном широкая куртка эта нисколько не делала ее грузной и неуклюжей, а скорее наоборот, подчеркивала легкость фигуры и придавала ей особый европейский шик, при этом ботинки из твердой качественной кожи уверенно стояли ребристой подошвой на ступеньке, и вид небольшой аккуратной ножки, упакованной в симпатичную удобную обувь, умилял Фалина до невозможности.
   Женщина только начала свою речь, а Роман уже успел просочиться едва ли не в первый ряд, и только плотное кольцо непосредственно "зеленых", созданное вокруг трибуны на всякий "пожарный" случай, не позволило ему приблизиться к Ирине вплотную. Из-за плеча одного из экологов он пожирал глазами ее ладную фигуру и ушами вслушивался в каждое произнесенное ею слово, как в слово благочестивой проповедницы. Ирина говорила эмоционально и уверенно, и голос ее вовсе не дрожал, как можно было ожидать, от волнения, а был тверд и чеканен, и лишь временами звенел и вибрировал на высокой ноте подобно музыкальному инструменту, достигая каждой клеточки Фалинского мозга и вызывая у сверх возбужденного Романа дрожь в теле. Не было сомнений, что перед собравшимися людьми выступает опытный умелый оратор, и некоторая женская экзальтированность и надрывность даже придавали пылкой речи особую оригинальность и неповторимый блеск. Изредка бросая взгляды на слушателей, Роман отчетливо видел их заинтересованность Ирининым выступлением и радовался за свою старую знакомую, словно сам писал для нее речь и заранее проводил репетицию выступления, а также испытывал гордость за себя - человека, знавшего не понаслышке и искренне любившего эту невероятную женщину, свободно владевшую, несмотря на внешнюю хрупкость, ситуацией и умело манипулировавшую аудиторией.
   Несколько витиевато и по-женски образно Ирина для начала в двух словах описала экологическую ситуацию на планете в целом и в России в частности, так что картина настоящего вселенского апокалипсиса развернулась перед затаившей дыхание завороженной толпой, затем плавно перешла на проблемы сохранения природы в данном конкретном регионе и на губительное воздействие химического производства на атмосферу в городе. Кому, как ни координатору "Зеленой зоны" - бывшему врачу санэпидемстанции, уволенной за несговорчивость и бескомпромиссность в борьбе за чистоту сферы обитания человека, было знать истинную ситуацию с загрязнением окружающей среды в районе, и кого, как ни ее в первую очередь, профессиональный долг толкал на борьбу за оздоровление таковой? - говорила она, и Фалин зачарованно слушал Иринино выступление, почти против воли рисуя в сознании видения природных катаклизмов, одно страшнее другого: окутанные облаками ядовитого дыма, убивающего все живое вокруг, леса и поля, слои вредоносных осадков, заставляющих жухнуть траву и высыхать почву, обмелевшие озера и реки с дурно пахнущей мутной водой. С другой стороны, он с радостью открывал для себя подробности биографии своей возлюбленной, досконально, как оказалось, разбиравшейся не только в политике и межнациональных отношениях, но и в проблемах строительства очистных сооружений и тонкостях экологической экспертизы, и не уставал поражаться кругозору удивительной женщины и умению увлечь аудиторию своими идеями. Такой он любил Ирину еще больше и знал теперь наверняка, что будет идти с ней бок о бок в попытке закрыть, наконец, проклятый комбинат, унесший не один десяток жизней простых россиян.
   Между тем, Ирина увлеченно продолжала свое выступление, кидая в пространство отнюдь не голословные обвинения в адрес руководства комбината и администрации города в лишении детей будущего, в беспощадности к их здоровью, в намеренном уничтожении молодого поколения, причем в глазах ее - глазах матери маленького ребенка - сквозила ненависть к этим сытым и довольным жизнью чинушам, строившим свое личное благополучие на трудной судьбе малышей и их бесправных родителей. Кто, скажите на милость, люди добрые, как не она - любящая и заботливая мать, познала всю тяжесть бесконечных хождений по поликлиникам и консультациям с вечно больным сынишкой, кто, как не она, первой обязана была подняться на борьбу за выживание семьи в отравленной химией атмосфере умирающего городка и кто, как не она, должна была чувствовать смертельную усталость и полное отсутствие радужных перспектив в жизни?!
   Люди восторженно рукоплескали ей, этой героической женщине, и вместе со всеми хлопал в ладоши не на шутку увлеченный речью Фалин, не осознавая пока факт Ирининого материнства и не задаваясь до поры до времени вопросом о семейном Иринином положении, ибо для него в данный момент не слишком существенны были на фоне глобальных проблем, поставленных пылкой женщиной, сии бытовые обстоятельства. Наоборот, самоотверженность Ирины, растившей и воспитывавшей сына при ее занятости общественной и политической деятельностью, очень импонировала ему, и Роман знал, что просто обязан будет предложить ей свою бескорыстную помощь, непременно повидать ее маленького смешного карапуза и по-отечески чмокнуть его в пухлую щеку.
   Буквально воспрянувшая на фоне безоговорочной поддержки электората Ирина на пике зажигательных лозунгов размахивала в воздухе справками о результатах врачебного обследования своего малыша, потрясала выписками из заключений специалистов о состоянии здешних почв и вод, и слушатели отвечали на ее жесты возмущенными криками и тоже требовали уничтожить гигантского безжалостного спрута, сосущего кровь из ни в чем не повинных младенцев. А Фалин, по-настоящему загипнотизированный словами и поведением своего идеала, сам готов был встать рядом в ней и сказать что-нибудь восторженное и возвышенное о ее бесстрашии и самопожертвовании, заклеймить врагов прогрессивного человечества, но за него, к сожалению, это успели сделали более расторопные индивидуумы, тоже не меньше его очарованные обаянием молодой матери.
   -Правильно говорит Ирина Сергеевна! Молодец! Готовы подписаться под любым ее словом! Так держать! - дружно кричали стоявшие в двух шагах от Фалина немолодые женщины из группы поддержки. -Хватит уже измываться над нами! Закрыть комбинат к чертовой бабушке! Мы требуем справедливости!
   "Ирина! Ирина Сергеевна!" - возбужденно шептал сухими губами Роман, повторяя имя любимой, как заклинание, и пытаясь протолкнуться между двумя широкоплечими экологами, крепко державшимися за руки и упорно препятствующими его продвижению. Эти твердолобые парни несказанно злили его, и он хотел уже грубо оттолкнуть их с дороги, боясь в очередной раз упустить свое счастье, но ситуация на площади вдруг кардинально изменилась в течении нескольких мгновений, поскольку бородач, открывший давеча митинг, начал громко призывать коллег взять штурмом проходную и без всякого разрешения администрации прорваться на территорию комбината. Его ребята отреагировали на призывы руководителя оперативно, слаженно и даже как-то отрепетировано и, быстро построившись в некое подобие колонны, пестревшей яркими цветами курток и комбинезонов, уверенно двинулись на штурм, размахивая плакатами и разноцветными стягами. За ними непроизвольно подалась и остальная - к тому времени основательно увеличившаяся - толпа сочувствующих, и Фалин, стараясь не терять Ирину из виду, резво кинулся вместе со всеми вперед, едва ли не опережая самых отчаянных энтузиастов. Ему удалось-таки затесаться в колонну экологов, хотя те под воздействием корпоративной солидарности с неудовольствием косились на него, и в результате он почти вплотную смог приблизиться к Поплавской, которая вместе с коллегами устремилась на приступ железных ворот.
   По всей видимости ни местная милиция, ни военизированная охрана комбината не ожидали такой вспышки активности от "зеленозонцев", и ребятам быстро, одним броском удалось достичь ворот и сделать отчаянную попытку взобраться на них. Правда, охранники быстро разобрались в обстановке и решительно воспрепятствовали прорыву на территорию комбината, но остаться у решетки экологам все же удалось. Здесь же у металлических створок оказался и Фалин, давно позабывший об истинной цели своего приезда в райцентр, и, о счастье, даже плечом к плечу с Ириной, крепко уцепившейся ладонями в рукавицах за решетку ворот.
   -Ирина Сергеевна! - радостно обратился он к ней, что есть силы напрягая голос во всеобщем гаме. -Здравствуйте, Ирина Сергеевна! Очень, очень рад вас видеть!
   В ответ на не слишком-то уместное в данной ситуации вежливое приветствие Ирина немного удивленно вскинула пушистые ресницы, и в этот миг Фалин мог поклясться, что зрачки поистине бездонных ее глаз ныне имеют совсем иной оттенок, нежели раньше, всего лишь каких-то несколько дней назад. В его воспаленном мозгу даже мелькнула сумасшедшая мысль о своей досадной ошибке (неужели обознался!), однако взор увлеченной штурмом женщины почти мгновенно принял осмысленный характер, и она, кивнув приветливо ему головой, с усилием ответила сквозь прерывистое дыхание:
   -Сейчас не время для упражнений в светском политесе, уважаемый! Так что - здравствуйте и помогите лучше открыть эти чертовы ворота!
   В ее голосе звучало столько задора и совсем не свойственной образу интеллигентной дамы лихости, что Роман едва не рассмеялся от души, однако быстро взял себя в руки и с неожиданным азартом тоже вцепился в металлические прутья, раскачивая злополучную преграду. Они с Ириной вновь были вместе, и это являлось достаточным условием существования влюбленного человека, не устававшего дивиться очередной метаморфозе непредсказуемой особы. Фалин уже понял, что главное свойство характера Ирины заключалось в том, чтобы полностью, безоглядно отдаваться конкретному делу, и готов был послушно следовать в фарватере Ирининых увлечений, лишь бы любым способом обратить на себя ее внимание.
   Охрана, надо сказать, умело противодействовала отчаянному натиску участников акции, да и милиция не слишком уверенно, но все же подтягивалась к месту событий, занимая пока выжидательную позицию, и руководитель "Зеленой зоны", тот самый бородатый тип с громовым голосом и повадками отставного военного, принял тогда решение перейти к еще более кардинальным мерам.
   -Достаем наручники, ребятишки! Быстро! Быстро! Действуем, как договаривались, по варианту "три"! Веселей, друзья! - рявкнул он, и, по команде отпустив пресловутую решетку, экологи в мгновение ока повытаскивали из карманов настоящие стальные наручники и принялись незамедлительно приковываться к ее прутьям на виду у растерянных вохровцев.
   Ирина тоже сунула руку в карман, но, уронив свою лыжную рукавицу на землю, замешкалась и не слишком умело попыталась нацепить кольцо наручника на запястье, после чего более опытный руководитель - тот самый бородач - счел нужным быстро помочь ей и ловко пристегнул второе кольцо к решетке, двусмысленно (на взгляд Фалина!) подмигнув коллеге и сделав нарочито зверское лицо.
   -Не копайся, Поплавкова! Ловчее надо, ловчее! Держись за меня - не пропадешь!
   Его фамильярность по отношению к даме неприятно задела Фалина, тем более, что разыгранная словно по нотам сценка с наручниками живо напомнила тому сцену ареста омоновцем одной молодой женщины в лесу, и, с неприязнью взглянув на веселого не в меру бородулю, Роман повернулся к Ирине, чтобы удостовериться, удобно ли той с дурацким "браслетом" на руке стоять у решетки. Ему вдруг стало интересно - как повела бы себя Поплавкова (кстати, почему не Поплавская?) на месте Стрельцовой, и каким образом повел бы себя со скованной наручниками Ириной он сам, оставшись с ней наедине? - и этот вопрос немного отвлек Фалина от нелицеприятных мысленных эпитетов в адрес шустрого "бородули" и заставил тепло подумать о самоотверженной женщине, наравне с мужчинами развернувшей бурную деятельность на комбинатовском пятачке.
   Конечно же, увлеченная проводимой акцией Ирина даже не соизволила поднять с земли рукавицу, и сейчас обнаженная рука ее, опоясанная металлическим кольцом, наверняка мерзла на осеннем холоде и выглядела так трогательно беззащитно, что Фалин поскорее, боясь, что кто-то и на этот раз сможет опередить его, кинулся поднимать оброненную вещицу и, завладев ею, тотчас с благоговением и нежностью осторожно надел на кисть Ирининой руки. Женщина улыбнулась в ответ, и благодарная улыбка буквально вознесла Романа на небеса, вызывая желание покрыть поцелуями мягкую ладошку с длинными тонкими пальчиками. Надевая рукавичку, Фалин коснулся рукой холодного металла наручников и, наткнувшись на них глазами, вдруг поразился их схожести с теми, от которых лично он освободил в сарае Прасковью, вплоть до мелких царапин и вмятин. Однако неожиданное сравнение показалось ему абсолютно бредовым, тем паче что тысячи таких стандартных "игрушек", которых расплодилось в демократизированной стране невесть сколько, вполне естественно как две капли воды походили друг на друга. Между тем, он точно помнил, что сунул в тот памятный день "браслеты" в карман куртки, которая "уехала" вместе с Паней на электричке, так что они никаким - даже самым чудесным образом - не могли попасть к Ирине, а если и попали бы, то слишком уж невероятно выглядело бы подобное стечение обстоятельств. Вообще, в присутствии этой женщины всякие глупости лезли в голову очарованного Фалина, постоянно сбивали его с толку, не давая сосредоточиться на своих чистых чувствах, и основательно нервировали влюбленного обожателя. Ирина, меж тем, в дополнение к взгляду благодарно пожала Роману руку упрятанными в рукавицу пальцами и, вновь повернувшись к бородатому соратнику, задорно крикнула ему:
   -Держись, Семен! Пусть попробуют оторвать! А?!
   Фалин со жгучей завистью к проклятому Семену пожалел, что тоже не имеет наручников да и яркой униформы тоже, отсутствие которых вроде бы не давало ему права находиться в сплоченных рядах "Зеленой зоны", и все равно убойный энтузиазм зеленозоновцев казался Роману сильно преувеличенным, если вообще не наигранным, что, впрочем, не касалось Ирины Сергеевны. Как показало будущее, Фалин оказался прав, экологи вовсе не собирались ночевать здесь прикованными к забору, и решившаяся, наконец, на активные действия или просто получившая соответствующий приказ милиция сравнительно легко отцепила практически не оказывающих сопротивление смутьянов от ворот под улюлюканье и оскорбления со стороны военизированной охраны. Толпа зевак к этому времени заметно поредела, и лишь вездесущие операторы телевидения торопливо снимали завершавшийся на их глазах инцидент. Фалин же, конечно, не собирался вот так запросто покидать место событий, не спуская глаз с Ирины, и, когда один из ментов, отцепивших смелую женщину от ворот, грубо толкнул ее, кинулся ей на помощь, тесня грубияна грудью, за что и был задержан вместе с непосредственными участниками акции. К его удивлению ребята в ярких куртках покорно и дисциплинированно проследовали к милицейским машинам и без лишних проволочек погрузились в них, словно стадо баранов, не выказывая при этом видимого недовольства.
   На счастье Фалина, он попал вместе с Ириной в один и тот же "воронок" и, сидя в тесноте, прижимался плечом к её плечу и коленом к её колену, стараясь таким прикосновением успокоить перевозбужденную женщину и дать ей понять, что не допустит бесчинства громил в милицейской форме. Он чувствовал Иринино волнение, возможно сильно преувеличивая его, и готов был многое дать, чтобы снять напряжение и помочь любимой словом или делом обрести душевное спокойствие. К его большому сожалению, дорога до участка оказалась слишком коротка, и ему не удалось перекинуться с Ириной даже парой фраз, так как та все же переживала арест, а Роман тщетно пытался сообразить, что толкового сказать ей, чтобы не выглядеть слишком сентиментальным или глупым. Зато в отделении милиции он повел себя настоящим героем, до сих пор помня, как разделался в лесу с омоновцем, и грубил служителям правопорядка напропалую, хорохорился и выставлял себя едва ли не зачинщиком беспорядков, чем вывел тех из себя. Ему, между прочим, легко удалось убедить ментов, что Ирина является его женой, о чем та и не подозревала, и в результате, в то время как всех задержанных распихивали кого куда, их вдвоем (да-да, вдвоем!) заперли в небольшом помещении, мало похожем на камеру, дабы "муж с женой" не мутили прилюдно воду. Куда пристроили остальных, Фалину было глубоко наплевать, ведь наконец-то он очутился с Ириной наедине, и никто, черт побери, не мог больше помешать полноценному их общению!
   Надо было признать, что и Ирина, оказавшись в лапах, так сказать, грубых опричников, держалась вполне героически, хотя чувствовалось, что в такую ситуацию интеллигентная женщина попала едва ли не впервые в жизни. Она внешне невозмутимо сносила сальные взгляды блюстителей порядка, с достоинством выслушивала их гнусные шуточки, терпела случайные якобы толчки и, только когда дверь каталажки затворилась, стало понятно, мобилизации каких внутренних сил стоила похвальная выдержка. Уже в первые секунды пребывания в "холодной" слезы едва не навернулись изолированной от соратников даме на глаза, и, сразу как-то сникнув, Ирина, совершенно не понимая причины разлучения ее с товарищами, жалостливо шмыгнула носом и опустилась на деревянный низкий помост, горестно уперев подбородок в ладони рук. При виде своей страдающей пассии Фалин сам едва не всплакнул и, немедленно встав рядом с ней на колени, взял эти милые ладони в свои горячие руки, чтобы согреть их собственным теплом, о чем, собственно говоря, мечтал с первого дня знакомства с этой удивительной женщиной.
   Он начал говорить горячо и убедительно, широко раскрывая перед Ириной весь спектр своих внутренних переживаний, давно владевших им, эмоционально рассказывая о бескрайнем восторге, охватившем его еще там - в колонне манифестантов, где он, Роман Фалин, впервые увидел ту, о которой мечтал всю жизнь и без воспоминаний о которой не засыпал с тех пор ни единой ночи. Он торопился высказать наболевшее, фактически признавался Ирине в любви и боялся только одного - что не будет понят ею в этой ужасной обстановке, в антисанитарных условиях грязной полутемной камеры милицейского околотка. Да, время и место никак не соответствовали глубине и чувственности искреннего признания, но Роман не хотел рисковать в страхе за то, что обстоятельства вновь сложатся против него, как было уже дважды за короткий срок, и он опять не успеет открыть перед Ириной душу, снять с себя тяжелый груз невысказанной любви. Подавленная же временным лишением свободы, отсутствием рядом соратников и немного растерянная неожиданной тирадой товарища по заточению, Ирина, кажется, не совсем понимала его, положительно находясь под впечатлением милицейского произвола, и Фалин, разумея ее настроение, как мог старался поднять его, пытался вперемежку с признаниями в любви вселить в женщину уверенность в своей поддержке и, более того, защите. Он хотел доказать, что вдвоем с любящим человеком ей легче будет переносить лишения, готов был, в конце концов, взять всю вину на себя, оградить напуганную даму сердца от любых неприятностей, то есть в порыве благородства, пусть и не совсем отдавая отчета спонтанным своим поступкам и находясь словно в каком-то сладостном сне от осознания своей мужской силы и смекалки, мог совершить любой неординарный поступок, пойти на подвиг, суть которого и была тут же подсказана ему изобретательным умом гуманитария.
   Фалин ещё только лихорадочно обдумывал детали пришедшего в голову плана, а Ирина, тем временем, глядя на Романа удивленными и одновременно, как ему показалось, восторженными глазами, не слишком уверенно, зато резонно высказалась в том смысле, что Фалин, собственно говоря, не имеет никакого отношения к акции "Зеленой зоны" и, не будучи ее членом и сторонником, никаким боком не обязан отвечать за несанкционированную атаку на ворота комбината. Руководство милиции, даже только взглянув на его внешний вид, должно понять его непричастность к организации штурма и немедленно отпустить на все четыре стороны случайного, по сути, человека, не имевшего, кстати говоря, при себе ни плаката, ни мегафона, ни наручников. Сама того не подозревая, Ирина будто читала Фалинские мысли, в глазах же ее в процессе этой наивной филиппики читалось сомнение в искренности Романа с точки зрения добровольного несения наказания, что в конечном итоге и толкало его на еще большую активность в желании показать себя истинным джентльменом и даже, что там говорить, героем в глазах обожаемой дамы. Тогда под воздействием мгновенного порыва, не раздумывая ни секунды, Фалин вскочил на ноги и жестким тоном велел испытывающей некие душевные метания женщине поскорее снять свой яркий костюм с эмблемой "Зеленой зоны" и отдать ему, дабы именно он, Роман Фалин, далее играл роль активиста экологического движения, а сама Ирина, чтобы не подвергаться преследованиями и возможному унижению со стороны властьпредержащих, выступила бы в образе пассивной наблюдательницы, волей случая оказавшейся в заточении. И если такое решение являлось для Фалина хорошо продуманным и тщательно взвешенным, то Ирина была поистине ошеломлена необычным предложением и совсем растерялась, против воли уступая азартной находчивости случайного "спасителя".
   -Мне кажется, вы сгущаете краски, считая, что мне грозит опасность, - неуверенно произнесла она, не зная на что решиться. -Дело, поверьте, обстоит не таким уж и мрачным образом, и вряд ли нам стоит искать некие эксцентричные пути его решения. Я, конечно, от души благодарна вам...
   В ее осторожных, тщательно выверяемых фразах и обращении к нему на "вы" пробивалась очевидная академичность Ланы, так импонирующая Роману, который умилялся сейчас любому слову и любому жесту этой очаровательной женщины, а также привычка, присущая научному работнику, не совершать поспешных поступков, но сквозь понятные сомнения ее (и Роман прекрасно это видел) пробивались-таки смелость и в некотором смысле бесшабашность журналистки Ирины - той Ирины, которая не боялась поддерживать контакты с оппозицией соседней республики и которая с легкостью скрывалась от погони, ювелирно обводя вокруг пальца правительственных ищеек. Такой симбиоз черт характера очень шел ей, и в эту минуту возомнивший себя героем дня Фалин очень хотел бы походить на избранницу своей судьбы.
   -Вы плохо знаете этих негодяев! Они способны на все! - проникновенно и даже театрально отрубил он и несколько суетливо, чуточку стесняясь собственного затрапезного гардероба, принялся стаскивать с себя куртку.
   Он все-таки увлек Ирину своим энтузиазмом, и та, мысленно махнув на приличия рукой и решив для себя полностью подчиниться представителю "сильной" половины человечества, пошла у него на поводу, отбросив последние сомнения в необходимости предложенного маскарада. В результате возбужденный до крайности Фалин без проволочек облачился в Иринины синтетические брюки, пухлую куртку и даже нацепил на голову вязаную шапочку, щекотавшую его ноздри легким ароматом духов, после чего, повернувшись к женщине спиной, некоторое время терпеливо ждал, пока та облачится в его одежду. В бесформенной Фалинской куртке, едва доходившей до колен, и старой бейсболке, сдвинутой на затылок, Ирина выглядела невероятно обаятельно и напоминала молоденькую провинциальную студенточку, если бы не одухотворенное выражение умных глаз и серьезная мина на лице. Она не стала надевать на себя джинсы Романа, и ее стройные крепкие ноги в бежевых теплых колготках и шнурованных ботинках на толстой подошве, почти не закрываемые полами куртки, выглядели до того мило, что Фалин, открыв рот, не мог оторвать взора от прелестных коленок, которые всего несколько дней назад имел счастье покрывать под столом поцелуями. Поймав его благоговейный взгляд, Ирина искренне смутилась, и это смущение делало ее еще более похожей на студентку-старшекурсницу, а не на доцента и научного работника со стажем. Только сейчас Фалин заметил, что от иссиня-черного цвета ее волос не осталось и следа, а из-под козырька кепки выбивалась очаровательная челочка пепельного оттенка. Новая стрижка вновь изменила внешность Ирины, и Фалин с теплотой подумал о непредсказуемости и непередаваемом словами умении грациозной дамы преображаться на глазах.
   Между двумя озорными заговорщиками возникло прочное обоюдное взаимопонимание, и больше не было необходимости обсуждать детали поведения "супругов" перед церберами, готовившими расправу над устроителями незаконного митинга. Весело засмеявшись, арестованные, как дети, взялись в едином порыве за руки, поглядели друг другу в глаза и хотели было усесться на дощатый помост кутузки в ожидании прихода охраны, как именно в этот момент заскрежетал ключ в замке, дверь медленно отворилась, и молодой милиционер с простоватой физиономией, на которой гуляла кривая ухмылочка, окинул, нагло проигнорировав "мужа", взглядом ладную фигуру Ирины, лениво махнул "сладкой парочке" рукой и провел затворников в просторную комнату, где расположились остальные задержанные члены "Зеленой зоны" и с ними офицер милиции, и только здесь-то на людях Фалину стала отчетливо ясна вся глупость его спонтанной ребяческой затеи.
   Атмосфера в этом "зале ожидания" вовсе не была напряженной и враждебной, и экологи, в вольных позах восседавшие на казенных стульях, чувствовали себя вполне свободно и преспокойно перебрасывались между собой обыденными фразами в то время, как на широкой физиономии майора было даже написано нечто вроде хозяйского радушия. Ни один человек здесь не походил ни на арестованного, ни на цербера, а наоборот, отношения между присутствующими складывались вполне нормально, словно гостеприимные хозяева принимали у себя дорогих гостей. Появление же пары "сообщников" вызвало настоящий фурор, и встречены они были восторженными восклицаниями и откровенным - пусть и беззлобным - смехом, обусловленным неожиданной внешней трансформацией Иры Поплавковой, выглядевшей стараниями горе-спасителя в глазах коллег более чем оригинально. По-видимому, всем сразу стал понятен замысел Фалина, и это понимание тотчас вызвало у видавших виды экологов еще более безудержное веселье. Особенно веселился бородатый Семен, картинно держась за живот и смахивая в ресниц всамделишные слезы, и создавалось впечатление, что еще немного - и он от хохота свалится со стула .
   -Ну, Ирина Сергеевна! Ну, Иришка! Ой, насмешила - держите меня! Посмотрите на них, люди добрые... Конспираторы, мать вашу так! Ой, умираю!
   -Заткнись, Бойко! Лопнешь от смеха! - буркнула в ответ немало раздосадованная Поплавкова, часто моргая ресницами. -Может тебе палец еще показать? Смешнее будет?
   Фалин видел, что она готова расплакаться от обиды и, сам очутившийся в глупейшем положении, склонен был стереть этого смешливого бугая в порошок и только после этого провалиться сквозь землю от стыда. Он уже мысленно подбирал в адрес говоруна фразу поязвительнее, но Ирина, невольно поддавшись всеобщему веселью, сначала неуверенно улыбнулась, затем тихо засмеялась, а потом и вовсе расхохоталась от души, задирая подбородок вверх и переступая ботинками по полу. От смеха она словно вся заискрилась в Фалинских глазах, и он не мог отвести очарованного взгляда от ее открытого милого лица.
   Экологи повскакали с мест и окружили свою соратницу, дружески похлопывая по плечам и разглядывая с ног до головы, от козырька потертой бейсболки до белых шерстяных носок, края которых выглядывали из раструбов ботинок. Про Фалина же все позабыли напрочь, и он с нескрываемой досадой, оттесненный к стене и прилипший к ней спиной, стоял, не зная, куда деваться от смущения в своем дурацком полумужском-полуженском одеянии, ярком, словно перья африканского попугая.
   -Ну, ты и затейник! - обратился к нему моложавый добродушный майор, единственный, кто не принимал участия в веселье, а только с нескрываемым удовольствием наблюдал за жизнерадостными ребятами из "Зеленой зоны". -Или это твоя девчонка придумала? Ты что, тоже к их деятельности причаститься решил? За каким дьяволом тебе это надо? А впрочем, дело хозяйское!
   Создавалось впечатление, что мент прекрасно знает всех этих возмутителей спокойствия, и Фалин, чувствуя себя еще более паршиво, вопросительно смотрел на него, чем вызвал понимающую улыбку в свой адрес.
   -Да они у нас здесь в который раз обретаются, - ответил на молчаливый вопрос майор, кивая головой в сторону "гостей". -Скоро пропишутся у нас на постоянной основе. Только кралю твою впервые вижу. А Бойко, вообще, желанный гость у нас. С мэром нашим, между прочим, на дружеской ноге!
   -Какой Бойко?
   -Так, Семен. Какой же еще! Он же действительную службу проходил в здешней воинской части в должности политработника. Тоже майор, кстати, как и я, только в запасе. Сейчас занялся вплотную общественной деятельностью. Работать ведь никому не охота ныне! Только нам вот, грешным, пахать и пахать приходится с утра до вечера!
   -Какой-нибудь депутат, что ли? - злость поднималась в душе Фалина на всю эту компанию бездельников, и он старался не смотреть в сторону балагуривших экологов, чтобы не выдать своего настроения.
   -Нет! Скорее свободный художник! Да ты что, по ящику его не видел ни разу? Ну, даешь!
   Фалин только качал головой, размышляя тоскливо, как выкрутиться из аховой ситуации и не стать объектом постоянных насмешек.
   -Какого черта тогда нас в камеру заперли?
   -Так вы ж в первый раз оба. Боевое крещение, так сказать! А как же? Да не обижайся ты! Сейчас всех к мэру повезем в приемную. К самому Городницкому!
   Майор протянул Фалину сигареты, дал прикурить и, хихикнув напоследок, удалился из комнаты, оставив Фалина в компании "коллег по движению". Красная куртка уже начинала не просто раздражать, а поистине бесила Романа, и он хотел тут же в милиции скинуть ее прочь и вернуть владелице, не сообразив сгоряча, что в какой-то момент ситуация в помещении изменилась вдруг кардинальным образом, о чем говорил стихший наконец гомерический хохот интеллектуалов-экологов. Все они, оставив в покое объект дружеской иронии, разбрелись по углам, вполголоса обсуждая насущные дела, раскуривая сигареты, доставая помятые газеты из карманов, и заметно было, что чувствуют они себя в присутственном месте, почти как дома. Бойко же, топорща диссидентскую бороду, по-хозяйски обнимал Ирину за плечи, отведя к своему стулу, и доверительно нашептывал что-то приятное на ушко, причем вместо того, чтобы предложить даме присесть, взгромоздился на шаткое сидение сам. Роман хотел сделать ему замечание, хотя находился совсем не в том положении после произведенной суматохи, но то, что проделал далее Семен, заставило Фалина смолчать и с замершим сердцем пассивно продолжать наблюдение. Не чинясь перед коллегами и друзьями и, в сущности, ни на кого не обращая внимания, Бойко потянул Ирину за руку и преспокойно усадил себе на колени, так, словно проделывал это ежедневно, если не ежечасно. Причем Поплавкова и не думала выказывать свое неудовольствие развязностью, с которой бывший политрук обращался с ней, а устроилась на таком импровизированном сидении с удобством и даже приобняла здоровяка за шею. Злополучная Фалинская куртка при этом задралась, обнажая прикрытые лишь матовым эластиком колготок бедра женщины, а ноги в ботинках оторвались от пола и беспечно качнулись в воздухе.
   Все присутствующие посчитали жест своего шефа вполне приемлемым и пристойным, чем подчеркнули давний дружеский, если не сказать интимный, характер отношений этой пары, и Фалин только глухо крякнул от негодования, позабыв про сигарету при проявлении такого полного равнодушия со стороны обнимавшихся мужчины и женщины к мнению окружающих. Между тем, отставной вояка, шепотом продолжая вешать лапшу на уши устроившейся у него на коленях даме, якобы невзначай опустил свою длань прямо ей на бедро и, как показалось не на шутку встревоженному Фалину, сжал его пальцами, нагло демонстрируя свои права на Ирину не столько в глазах приятелей и единомышленников, сколько в глазах нового человека, давая недвусмысленно понять тому, что место, на которое тот пытался претендовать, занято давно и прочно более достойным кандидатом. Мало того, этот отставной козы барабанщик, намеренно кося глазами в сторону соперника, принялся поглаживать женскую аппетитную ножку своей широченной лапой, будто для этого не нашлось более удобного места и лучшего времени, и на лице его было написано при этом полное и всеобъемлющее блаженство. Без всякого сомнения, Иринины ноги выглядели просто потрясающе, практически выставленные напоказ, а ботинки вкупе с белыми носочками придавали им особое очарование, не говоря уже о приятном нежно-бежевом оттенке колготок, но наглое и откровенное посягательство на женские прелести в присутствии посторонних никак не могло быть оправдано их притягательностью. Кстати говоря, Фалин и сам не прочь был бы осторожно коснуться затянутых в эластик колготок Ирининых коленей кончиками пальцев, а вот безаппеляционность грубо поглаживающей их лапы просто-таки ножом резанула его по истосковавшемуся сердцу. Тогда, не интересуясь, довольна ли, нет ли хамскими прикосновениями сама Ирина, и не обращая ни малейшего внимания на выражение ее порозовевшего и ставшего еще более красивым лица, Фалин на негнущихся ногах неторопливо, чуточку прихрамывая, приблизился к воркующим голубкам и истуканом остановился прямо перед ними, не зная еще, по правде сказать, с какими словами обратиться к оборзевшему в корень Бойко и каким образом постараться поставить того на место или хотя бы как можно глубже уязвить его. Возмущенному до глубины души Роману мало было дела до того, что Ирина восторженно и почти влюблённо - точно так же, как и у ворот комбината, смотрела на своего руководителя и идейного наставника, своего гуру и духовного отца, и только мысль о том, что мать маленького ребенка ведет себя подобным образом, билась в голове, вызывая у Фалина смятение.
   Ирина вовсе не выглядела в сей прискорбный для влюбленного поклонника момент той зрелой, умудренной житейским опытом женщиной, что верховодила в антифашистском комитете, но не была похожа и на ту беззаветно преданную идее свободы слова демократку, что весело и бесстрашно шагала в рядах демонстрантов под взглядами вооруженных до зубов милиционеров. Скорее, она напоминала сейчас балованную легкомысленную школьницу, которой приятно было внимание огромного добродушного великана-преподавателя, сжимавшего ее хрупкое тело своими железными руками, борода которого щекотала ее нежную шейку и заставляла с тихим смехом пожимать плечиками и ежиться от щекотки. И вообще, на фоне яркого комбинезона Бойко Ирина выглядела беззащитным серым воробышком, и своей беззащитностью вновь толкала взволнованного Фалина на отчаянный поступок. Вряд ли он стал бы сейчас защищать от лап этого слона самоуверенную Лану или расчетливую Ирину, но наивную и бесхитростную Иришку Роман просто-таки не имел права не взять под свой патронаж и по этой причине продолжал молча торчать перед Семеном, на глазах раздуваясь от гнева.
   -Ты чего, парень? Давай садись, не торчи столбом! Не порти, как говорится, натюрморт, - Бойко ухмыльнулся, показав сквозь неопрятную бородищу крепкие лошадиные зубы. -Понравилась наша девушка, что ли? Так не ты в этом деле первый и не ты последний! Гы-гы-гы...
   -Вы некрасиво себя ведете, уважаемый, - Роман попытался вложить в слова побольше сарказма и иронии, но от волнения это плохо ему удавалось, - и не просто некрасиво, а поистине развязно по отношению к женщине... А ведь вовсе не для того, чтобы продемонстрировать изъяны своего воспитания, вы приехали сюда со своей многочисленной кавалькадой! Не так ли, господин бывший майор Советской армии?
   -С какой целью мы приехали сюда, не твое, промежду прочим, собачье дело, неуважаемый-вагоноуважаемый! - как-то нехотя и неожиданно грубо ответил на эскападу соперника Бойко. -И если ты по недомыслию и без нашего благословления напялил на себя нашу же униформу, чтобы загребать, как говорится, жар чужими ручками, то это совсем не делает тебе, борец за совковую замшелую нравственность, чести!
   -Может быть, моя нравственность, как вы изволили выразиться, и замшелая, но ваши "ручки" - ваши, заметьте, а не мои! - вам убрать от сей дамы таки немедленно придется! - почти сорвался на крик не терявший, правда, обычной иронии, но и не ожидавший банального хамства от предводителя экологов Фалин.
   -Скажите на милость, фу ты - ну ты, ножки гнуты! Интеллигент выискался! А не эту ли даму ты, дорогуша, раздел вдали от людских глаз в интимной обстановке? Да это тебе, парень, надо сначала надавать по рукам или, пардон, по мордасам, а затем поставить тебя в угол за половую распущенность...
   -Извольте мне не тыкать, вы -никчемный бородатый болтун! И попрошу вас встать, когда с вами разговаривает интеллигентный человек!
   Здоровяк Бойко, наверно, непременно последовал бы совету соперника, вскочил бы на ноги и ударил бы Фалина кулаком в лицо в ответ на резкую реплику, но Ирина, обхватив бычью шею Семена, не давала ему подняться со стула.
   -Семен! Не возникай! Он - неплохой парень, можешь мне поверить, - с безразличным на удивление лицом обращалась она к бородачу. -Не ссорьтесь, мальчики, очень вас прошу! Нам ведь еще всем вместе в администрацию района ехать.
   К мгновенно разгоравшемуся скандалу уже начинали прислушиваться, и Фалин, не желая в глазах свидетелей перепалки выглядеть трусом и слизняком, очертя голову полез на рожон, попытавшись неуклюже отвесить Семену пощечину. Ирина мешала ему, а борода смягчила шлепок, при том что удивленный наглостью противника Бойко даже раскрыл рот, дивясь смелости "вшивого интеллигентика". Зато через мгновение он одним движением снял со своих коленей Ирину, как невесомую пушинку, поставил ее ногами прямо на стул, с которого сам быстро поднялся, и навис над драчуном всей своей огромной фигурой. Фалин не успел даже испугаться - ведь бугай мог запросто изувечить его одним ударом - как человек-гора выкинул такой фортель, какого разошедшийся в благом порыве Роман никак от него не ожидал.
   Бойко не стал размахивать кулаками, бить противника по морде, ломать ему ребра, а просто взял Фалина за ворот качественной (наверняка финской!) синтетической куртки, рывком оторвал от пола и, приподняв немного над полом, перенес в сторону металлической вешалки у стены, на крючок которой и подвесил, сопровождая свой демарш довольным кряканьем. Ничего не понимавший Фалин, потеряв опору под ногами, сначала безвольно повис на кронштейне, чувствуя, как куртка режет подмышки и удавкой стягивает шею, а потом задергался всем телом в воздухе, как большая кукла-марионетка, чем вызвал оглушительный гогот компании невольных зрителей. Хохотали все, в том числе Бойко и Ирина, хохотали беззлобно, но обидно для беспомощного Романа, выставленного бугаем на всеобщее посмешище, и, если бы бедолаге удалось сорваться с крючка, он, скорее всего опрометью выбежал бы вон, чтобы никогда не видеть больше этой веселой компании. Однако, металлическая вешалка была достаточно крепка, а финская куртка достаточно прочна и эластична, и некоторое время, показавшееся Фалину бесконечным, вид "механического человека" изрядно забавлял и так по жизни не отличавшихся серьезностью экологов.
   Неизвестно, сколько бы продолжалось бесплатное представление, но в помещение заглянул давешний майор и предложил всем грузиться в присланный мэрией автобус для поездки на аудиенцию к главе администрации города. Так что, продолжая похохатывать и обмениваться впечатлениями от лицезрения циркового номера, "зеленозонцы" гурьбой двинулись к выходу под предводительством отставного политработника, заботливо обнимавшего за талию смеющуюся Ирину. Ее смех больно ранил Романа, хотя тот и осознавал, что вызвал насмешки только лишь своим собственным глупым поведением, и, когда двое доброхотов аккуратно сняли его с крючка, хотел было остаться на некоторое время в милиции, но те же двое, предлагая ему не обижаться на шутника, почти силой повели его на улицу. Роману, конечно, надо было хотя бы вернуть Ирине ее красные стеганые брюки, однако, к сожалению, его собственные джинсы так и остались валяться в камере на помосте, и по такой банальной причине "клоуну" приходилось продолжать играть роль энтузиаста-эколога. Сопротивляться посадке в автобус и обижаться на этих неплохих в сущности ребят он счел невозможным и, скрепя сердце и стараясь не смотреть на Семена и Ирину, устроившихся уютно на заднем сидении "Икаруса", поднялся на подножку, где-то в глубине сознания надеясь в будущем завоевать-таки Иринино расположение и по возможности реабилитировать себя в ее глазах. Понятно было, что мягкая по натуре женщина всего лишь поддалась обаянию широкой души бородача, хотя эта податливость не очень-то вязалась с некоторыми оттенками Ирининого характера, но не видеть очевидной легковесности связи с Семёном никак не могла при ее-то проницательности и практичном складе ума, если не учитывать конечно, насколько сама Ирина изменилась с момента прошлой встречи с Романом. Временами он просто не узнавал ее и тем сильнее желал сблизиться в ней и стать для нее близким человеком!
   Глава администрации района Яков Ефимович Городницкий принял экологов без всяких проволочек, не желая, по-видимому, перед выборами накалять обстановку и вызывать общественный резонанс вокруг комбината. Не слишком многочисленную делегацию тотчас провели к нему в приемную, причем Ирина, стесняясь своего несколько экзотичного вида, осталась в автобусе, несмотря на настойчивые увещевания бородача. А тот, примирительно и одновременно многозначительно глядя на Фалина, недвусмысленно кивнул и ему, приглашая на выход, так что Роман не решился демонстративно остаться наедине с женщиной, к разговору с которой с глазу на глаз, кстати говоря, и не был готов. Между тем, в ее униформе он ничем не выделялся в сплоченной команде "Зеленой зоны" и вместе со всеми вошел в кабинет мэра, мысленно спрашивая себя, какого черта делает здесь и почему шляется по присутственным местам незваным гостем. Единственное, чем он мог оправдать себя, так это возможность отомстить Бойко разгромной статьей в духе фельетона, и поэтому визит к чиновнику районного масштаба представлял для него определённый интерес, хотя, если рассудить здраво, размещение такой статьи на газетной полосе какого-либо демократического издания являлось более чем проблематичным.
   Городницкий встретил экологов во всеоружии и даже произнес короткий спич по поводу бескомпромиссной борьбы "зеленозонцев" за сохранение окружающей среды, чтобы потом без перехода разразиться тирадой на тему той значимости, которую имеет комбинат для района, как градообразующее предприятие, причем на всем протяжении не слишком занимательного монолога рядом с Яковом Ефимовичем чуть в сторонке неподвижно сидел господин западноевропейской наружности, до поры до времени сохранявший важное молчание. Выглядевший солидно и очень представительно в своем деловом костюме и белоснежной рубашке с модным галстуком, он по какой-то причине даже не был представлен гостям, а Городницкий, который одет был тоже (на что Фалин сразу обратил внимание) с иголочки и выглядел вполне преуспевающим функционером на фоне нищенствующего населения городка, не торопился этого делать. Бойко же, видимо, не раз принимал участие в подобных беседах и не торопился с предъявлением претензий властным структурам и конкретно хозяину роскошного кабинета и нищего района, внимательно слушая того, и ни жестом, ни словом не собирался прерывать выступление. Однако при всем своем умении внимать оратору он даже не соизволил снять с головы вязаную шапочку с козырьком, показывая тем самым, что преклоняться перед чиновником не собирается, и в свете его давнего и тесного знакомства с Яковом Ефимовичем такое поведение казалось вполне обоснованным.
   Мэр был очень мягок и приветлив, красноречив и внимателен, с легкостью оперировал цифрами и фактами и кое в чем сумел-таки убедить того же Фалина, не искушенного в аппаратных играх, тогда как Семен с откровенным скептицизмом выслушивал оппонента и уже, кажется, готов был напрочь разгромить его аргументы, когда Городницкий вдруг с добродушной улыбкой сообщил, что комбинат с сегодняшнего дня практически полностью перешёл в собственность иностранной фирмы, представителем которой и является этот солидный господин, сидящий здесь, по фамилии Штейнберг. Иностранец, меж тем, оказался на деле выходцем из России и на чистом русском языке немедленно, не дожидаясь разрешения, принялся излагать несколько обескураженным и сбитым с толку таким поворотом дела экологам перспективную программу реформирования комбината. Вещал он тоже гладко и складно, и хотя Фалин толком не слушал его, все равно по скисшей физиономии Бойко понял, что новость кардинально изменила отношение ретивого борца за чистоту к поставленной проблеме. Экологическая общественная организация наверняка финансировалась Западом, и вступать в конфликт с иностранным инвестором в ее планы не входило, так что Роман мог вполне упиваться полным поражением "бескомпромиссного" политрука и даже почувствовал удовлетворение от факта покупки иностранцами химического гиганта, несмотря на то, что без жульничества в масштабной сделке наверняка не обошлось.
   В кабинете мэра было тепло и уютно, и Фалину хотелось запросто снять теплую куртку и расположиться в этих апартаментах, оборудованных по мировому стандарту, основательно и надолго. Он так увлекся разглядыванием интерьера, что даже не обратил внимания на вошедшего по просьбе хозяина референта - молодой лощеной женщины - с соответствующими бумагами, подтверждающими слова Городницкого, в руках. Сникшему на глазах Бойко ничего не оставалось, как только рассеянно сунуть нос в услужливо раскрытую перед ним папку (чувствовалось, что всякий интерес к делу им был напрочь потерян), и, кто знает, не думал ли теперь жизнелюбивый здоровяк, как бы поскорее вернуться к скучающей в салоне автобуса Ирине и заняться с ней обсуждением животрепещущей проблемой взаимоотношения полов. Именно под влиянием такого предположения Фалин в пику болтуну-краснобаю нарочно сделал вид, что заинтересован документацией, и важно принялся листать бумаги, задавая Штейнбергу вопросы по существу под одобрительным взглядом Якова Ефимовича. Причем, похоже было, что тот уже выделил Фалина из общей толпы никчемных говорунов и принял за важную персону в экологическом движении, так что Семену, дабы развеять заблуждение мэра, пришлось разразиться глубокомысленной речью на тему возникшего взаимопонимания и полного отсутствия разногласий экологического движения с иностранной фирмой, а затем от лица "Зеленой зоны" с не менее, чем у Романа, важным видом принести извинения администрации города за оказанное беспокойство. Мировая, таким образом, была заключена по добровольному соглашению сторон, и Городницкий радушно пригласил экологов в соседний зал на небольшой дружеский фуршет за счет иностранной фирмы. Штейнберг присоединился к предложению, и все слаженно потянулись на выход в указанном мэром направлении.
   Фалин еще, конечно, мог бы взять над Бойко реванш, но обострять отношения с соперником пока не имело смысла в свете "вешалочной" истории, а так как пить с политруком на брудершафт ему тоже не хотелось, то в приемной он принялся обдумывать предлог, под которым можно было ускользнуть на улицу и до прихода Семена успеть реабилитировать себя в глазах Ирины. Плетясь в хвосте ватаги халявщиков, Роман вообще уже подумывал, не исчезнуть ли ему "по-английски", как вдруг к нему вежливо обратилась та самая женщина-референт, что демонстрировала делегации папку с документами.
   -А вас, Роман Петрович, я настоятельно попрошу задержаться. Вы, вижу, зазнались до такой степени, что старых друзей перестали узнавать, стоило только вам записаться в защитники природы! Не хорошо, уважаемый, ох, как не хорошо!
   -Вот так встреча! Сашенька, неужели это ты?! Глазам не верю! - Фалин не смог сдержать восторженного восклицания, с некоторым трудом узнавая в статной деловой даме подругу детства Сашу Кирпичникову, с которой он, Рома Фалин, бегал во дворе старого дома, еще будучи сопливым мальчишкой. -Какими судьбами? Ты как здесь?!
   -Как видишь, работаю здесь у Якова Ефимовича помощником - правой, так сказать, рукой, - Саша радостно улыбалась в ответ, и чувствовалось, что она рада видеть Романа после стольких лет разлуки. -Уже три года служу референтом по финансовым вопросам.
   -Тебя совсем не узнать! Заматерела, стала этакой неприступной барышней! - Фалин никак не мог прийти в себя, без стеснения разглядывая во все глаза старую свою знакомую буквально с ног до головы. -Ну, Сашка, ты даешь!
   -Не Сашка, а Александра Ильинична, - погрозила ему пальцем Кирпичникова, и на секунду сквозь внешний лоск невозмутимого референта пробился образ босоногой озорной Шурки.
   Ее действительно трудно было узнать в этой видной молодой женщине, одетой с истинным деловым шиком в элегантный костюм, все детали которого были тщательно продуманы вплоть до цвета колготок и высоты каблуков туфель и умело подчеркивали очевидные достоинства и скрывали мелкие недостатки фигуры. Профессионально уложенные волосы, идеальный макияж, неброская, но дорогая бижутерия, сложный маникюр - все это несомненно являлось атрибутом служебной деятельности и должно было оказывать недвусмысленное влияние на солидных мужчин, входивших в круг общения референта, а у типов вроде Фалина вызывать глубокое уважение и даже нечто вроде трепета перед должностным лицом, пусть даже таким обаятельным и привлекательным.
   -Ты можешь уделить мне несколько минут? - Саша кивнула головой на удалявшуюся делегацию, неуместно смотревшуюся в своем "камуфляже" на территории административного здания.
   -Не задавай глупых вопросов! Сама-то ты располагаешь свободным временем?
   -Только получасом - не более, - Кирпичникова серьезно взглянула на Романа и показала кивком головы на вторую дверь в приемной. -Идем ко мне.
   Она шла впереди, и Роман, уважительно семеня вслед за ней и восхищенно упираясь взглядом ей в спину, не уставал дивиться, насколько Саша не походила теперь на ту девчонку, с которой он увлеченно играл в прятки во дворе, где их семьи жили по соседству. Его детская дружба с Шуркой была настолько крепка, что казалось им обоим вечной, но постепенно сошла на нет, когда Фалин переехал в новый район и перевелся в другую школу, и причина разрыва, скорее всего, заключался в том, что он в принципе никогда не видел в Саше предмет интимных притязаний и, хотя шутливо целовался с ней несколько раз и ненароком сжимал подружку в объятиях, не считал ее, что ли, женщиной в истинном смысле этого слова и не пытался серьезно ухаживать за ней. Она всегда казалась ему просто шустрой не слишком симпатичной девчушкой, и Рома не мог себе представить, что подарит ей, к примеру, цветы или пригласит ее на полном серьезе на свидание. Кто же мог подумать тогда, что взбалмошная легкомысленная девчонка превратиться со временем в столь процветающую особу, знавшую себе, без сомнения, истинную цену и выглядевшую на фоне друга детства поистине человеком из другого мира?
   Между тем, Саша, приведя приятеля в небольшой по-женски уютный кабинет, принялась заинтересованно расспрашивать того о житье-бытье вообще и в частности о том, каким ветром занесло его в "Зеленую зону", и волей-неволей Роману пришлось лгать и выкручиваться, приукрашивая свои жизненные успехи и злясь на самого себя за беспардонное вранье. Он поскорее постарался перевести разговор на Сашины достижения, но в ответ получил как бы не очевидное и, тем не менее, упорное противодействие попыткам узнать что-либо более или менее конкретное не только о ее работе, а и о личной жизни в том числе. И если Кирпичникова все же односложно отвечала на все вопросы, касавшиеся ее служебной деятельности, то с профессиональной ловкостью уходила от обсуждения своих личных дел, и Фалин со злорадством подумал вдруг, что не все так уж и хорошо у этой благополучной с виду дамы. Скорее всего и даже наверняка, у нее не было ни семьи, ни детей, да и на работе, вполне возможно, не все складывалось так блестяще, как виделось со стороны, и все же Роман страшно завидовал ей на фоне собственных неурядиц и метаний. Саша казалась ему неким островком стабильности и спокойствия, не имела бытовых проблем и, конечно, рационально подходила к вопросу близости с мужчинами, и Фалин злобно, чуть ли не удовольствием думал, глядя на Сашины стройные ноги в отливающем блеском капроне колготок и изящных матовых туфельках на тонких каблуках, что наверняка Городницкий имеет определенные виды на своего референта, а может быть, с самого начала состоит с ней в негласной сексуальной связи.
   Между тем, "дружеская" беседа явно не складывалась, собеседники не находили общего языка, и Кирпичникова очень скоро заметила опытным взглядом недовольство друга детства, после чего выражение лица ее постепенно стало принимать холодноватый оттенок. Она, похоже, не могла понять причин явного раздражения Ромки Фалина, у которого на словах всё было преотлично в жизни, и чувствовала себя не в своей тарелке, защищаясь невольно стеной отчужденности от исходивших от него отрицательных флюидов. Фалину же представлялось, что Саша радуется его зависти, нарочно задирает нос, кичась своим положением и жизненными успехами, и волна возмущения в какой-то момент полностью захватила его - и так достаточно расстроенного предыдущими событиями. Женщина вовсе на казалась ему теперь обаятельной и милой, а превращалась в его глазах в человека без комплексов, пробивную дамочку, преуспевающую выжигу, способную без мыла пролезть в любую микроскопическую щель.
   -Что с тобой происходит, Рома? - Кирпичникова, смущенная его прямым взглядом, еще пыталась навести шаткие мосты примирения, но Фалин уже закусил удила, считая, что выглядит перед ней полным кретином и неудачником.
   В конце концов именно чванливые особы, подобные Саше, по Фалинскому разумению и являлись виновниками его неудач и провалов последних лет, так что их участливые (с подтекстом!) вопросы, на которые он не собирался отвечать, выглядели неуместными и издевательскими на фоне пережитых им страданий, а еще более неуместными казались ему теперь воспоминания далекого детства, ибо слишком многое изменилось с тех пор и безвозвратно кануло в Лету.
   Натолкнувшись на враждебное молчание Романа, Саша, демонстративно взглянув на часы, поднялась с кресла, извиняюще подняла глаза на гостя, набычившегося вдруг по неизвестной для нее причине, и дала тем самым понять, что аудиенция окончена, и что, вообще, служебное время ее расписано по минутам. Прошло ровно полчаса с момента начала разговора, и такая пунктуальность, обычно импонировавшая Фалину, на этот раз буквально взбесила его. С полным сумбуром в голове он, сидевший как на иголках, еще раз с ненавистью оглядев ладную Сашину фигуру с высокой грудью, тонкой талией, красивыми ногами и несколько широковатыми для птицы такого полета бедрами, тоже поднялся со стула и отчего-то сделал шаг в ее сторону, будто собирался на прощание пожать хозяйке кабинета руку или запечатлеть на ее щеке товарищеский поцелуй. Кирпичникова в свою очередь внимательно смотрела на него, отбросив всякие иллюзии относительно остатков "вечной дружбы", и думала о том, что когда-то была немножечко влюблена в этого угрюмого ныне человека с потухшим взглядом и вечным выражением скепсиса на лице. Вернее, это всего лишь сам Фалин догадывался о направлении мыслей суперделовой барышни, в которой не осталось ровным счетом ничего от веселой егозы Шурочки, заводился от этого еще сильнее, исподлобья продолжая наблюдать за ней, и с мистическим трепетом ощущал, как странное чувство остервенения овладевает им.
   Референт Городницкого стояла вплотную к нему и, как показалось Фалину, смотрела на него с изрядной долей высокомерия, а быть может и презрения, так несвойственного добродушной Сашеньке, и наверно для того, чтобы какой-нибудь неординарной выходкой, из ряда вон выходящим поступком сорвать эту неестественную маску с ее лица, Роман вдруг, теряя контроль над собой, поднял обе руки на уровень груди и вцепился скрюченными пальцами в отвороты Сашиного жакета. Он сам не представлял сначала, как поступит дальше и какое безумство совершит, однако руки его на этот раз действовали быстрее разума и одним грубым рывком, намеренно стараясь напугать женщину, причинить ей боль, сдернули вместо виртуальной "маски" с ее лица всего лишь жакет с плеч, словно одет он был не на живого человека, а на неодушевленный манекен. Хамский рывок застал Сашу врасплох, и по моментально расширившимся зрачкам ее глаз можно было понять, что грубость определенно достигла цели и без промаха поразила ее. Кирпичникова, привыкшая к совсем другим отношениям с мужчинами, ничего не понимала в происшедшем и при всей своей чиновничьей опытности никак не могла сообразить, как пресечь эту вопиющую дикость и поставить хама на место, зато Фалин пользуясь, тем временем, откровенной растерянностью референта, отбросил прочь всяческие приличия и в желании любым, самым изощренным способом сбить спесь с этой лощеной дамочки, готовой всегда уступить притязаниям только своего начальника, одним движением согнутого пальца легко расстегнул ей блузку, разом обнажив груди в полоске кружевного бюстгальтера.
   Саша еще только собиралась задать сорвавшемуся с тормозов сумасшедшему "экологу" сакраментальный вопрос на тему морали и человеческой нравственности, еще только возмущенно морщила лоб и начинала грозно хмурить брови, а он уже неловко и неуклюже валил ее на короткий офисный диванчик, сам не сумев удержать равновесия и падая на ошеломленную падением женщину сверху. И, только усевшись со всего размаху мягким местом на низкий подлокотник дивана, а потом опускаясь спиной на сидение и смешно вздергивая ноги каблуками туфель к потолку, Кирпичникова до конца поняла наконец гнусные намерения своего знакомого, ни с того, ни с сего распоясавшегося не на шутку и почему-то ведущего себя самым неадекватным образом, и сохраняя полное молчание и даже закусив губу, принялась отчаянно бороться за свою честь. Фалин же, возомнивший себя на мгновение подлинным мстителем, чуть ли не Робин Гудом современности, не ожидал, правду сказать, такого активного сопротивления от явно растерянной женщины и даже сам растерялся не меньше ее на первых порах, едва увертываясь от длинных и острых ногтей, но, в конце концов, завязавшаяся борьба еще больше разогрела его страсть силой заставить холодную красотку покориться ему и вызвала у него просто-таки неудержимое желание овладеть "подругой детства", кем бы она ни являлась теперь. Он принялся с вполне обоснованной жестокостью ломать ее холеные руки, мять крепенькую грудь и тискать соблазнительные бедра, причем так вдавливал Сашу в диван, что казалось, еще немного и беззащитное тело ее превратиться в лепешку.
   Подавленная сумасшедшим натиском Сашенька быстро теряла силы, с какого-то момента имея возможность лишь дрыгать ногами в воздухе и мотать по сторонам головой, и в глазах ее читались неподдельный испуг и тоскливая безысходность, а Фалин, видя беспомощность референта, удваивал усилия и вскоре совсем сломил сопротивление бедняжки. Он видел затуманенным взором, как голова Сашеньки бессильно запрокинулась вверх, а ноги плетьми свесились к полу, роняя туфельки, чувствовал, как прижатые к бокам руки ее почти перестали шевелиться, а пальцы слабо цеплялись ногтями за обивку дивана, слышал, как гулко колотилось загнанное сердечко, а из растянутых в гримасе боли губ раздавался жалобный стон, и вот наконец измятое тело женщины окончательно обмякло, уступая воле насильника. Вообще-то странно было то, что Саша молчала и не делала попыток поднять скандал, как бы тем самым показывая, что отдается на милость победителя, но покорность эта как раз мало удовлетворяла разъяренного Фалина, пытавшегося ни больше, ни меньше, как доказать самому себе свое полное превосходство над слабой женщиной, старавшейся внешне казаться неприступной, и он еще более яростно накинулся на нее, торопясь завершить подлое дело. Ему было неимоверно жарко в синтепоновой куртке, пот градом ли по лицу и шее, падая каплями на грудь побежденной Саши, голова чесалась под шапочкой, однако неудобства эти отнюдь не могли служить Фалину препятствием, когда тот начал срывать одежду со стонущей Сашеньки, словно это она, а не он, страдала от изнуряющей жары.
   Плотно зажмурив глаза, чтобы не видеть оскаленной Фалинской рожи, и крепко сжав зубы, чтобы сдержать невольный стон, Саша позволила "приятелю" практически беспрепятственно задрать на себе элегантную юбку и спустить до колен тут же скатавшиеся в жгут тонкие колготки, и лишь когда потерявший голову Рома потащил с ее бедер эластичные узенькие трусики, приглушенно всхлипнула и едва слышно скрипнула зубами. Между прочим, внешний лоск даже при таком подавленном состоянии не слетел с нее, и запрокинутое искаженное лицо вовсе не стало выглядеть, как хотел бы этого Фалин, физиономией попавшей в оборот шлюхи или насилуемой на сеновале девки, а так и оставалось лицом референта, секретаря, работника администрации, которая в силу обстоятельств, по служебному долгу вынуждена была отдаться такому вот негодяю, и, глядя на зажмуренные Сашины глаза, сморщенный нос и сухие губы, Фалин с ужасом понял всю порочность своего поступка, диктуемого звериным инстинктом. Правда понимание это пришло слишком поздно, отступать было глупо и постыдно - разложенная на служебном диванчике жертва должна была принадлежать ему. Кстати говоря, мысль о том, как вела бы себя на ее месте Ирина и вообще могла ли оказаться в ее роли, буквально мучила в тот момент Романа, и он упорно уверял себя, что та не сдалась бы так просто, никогда не легла бы под него с тупой покорностью, словно подстилка, а с достоинством боролась бы с принуждением до последнего дыхания. Да и сам Фалин не смел и помыслить о том, чтобы проделать с ней то же самое, что сотворил сейчас с Сашей, ведь, поймите, не мог же сравниться вышколенный автомат с самим человеческим совершенством.
   Фалин, собственно, и поступил с обессиленной женщиной, как с механической куклой, своего рода мягкой игрушкой и не стал терять времени на какие-то там ласки, страстно целовать выгнутую шею, вожделенно гладить ладонями беззащитную оголенную грудь, жадно мять соблазнительные бедра и похотливо щупать упругий живот, а, костеря себя мысленно за неповоротливость, кое-как стащил с себя лыжные штаны и освободил напружинившийся и требовавший женской плоти член, с противным восклицанием вставил его кукле-Саше в промежность, растягивая пальцами складки кожи, и старательно протолкнул как можно глубже, стараясь вызвать резким движением торса очередной кукольный писк. И Саша, признавая свое полное поражение, не заставила себя ждать, а как заведенная принялась всхлипывать при каждом толчке Фалинских ляжек, картинно выгибая дрожащее тело, несмотря на неудобное положение, и даже чуть раздвинула ноги, чтобы услужить самцу, насколько позволяли растянутые на икрах колготки. Таким образом Фалин добился желаемого эффекта, но никакого удовлетворения от сравнительно легко давшейся победы не испытал, и, дабы компенсировать недовольство, задал такой бешеный темп, что кажется диван сдвинулся с места. Если бы они находились где-нибудь в уединенном месте в интимной обстановке, Саша наверняка захлебнулась бы слюнями и протяжными бабьими криками, здесь же в служебной обстановке под напором ненормального любовника она лишь глубоко и шумно дышала, бормотала нечто невнятное, постанывала, дергаясь под наседавшим Фалиным всем телом и суча ногами по коже дивана, то есть находилась в крайней степени возбуждения. Но даже тот отрадный, казалось бы, факт, что случайная партнерша по бесстыдному сексу испытывает оргазм исключительно его стараниями, не приносил Роману облегчения, ведь ему хотелось, чтобы совсем другая женщина - не та, что ежедневно сновала с кипой бумаг на виду у чиновника местного масштаба, а та, которая могла и умела произнести пламенную речь с импровизированной трибуны, готова была за идею бесстрашно приковывать себя к железной решетке и не теряла бодрости духа в камере милицейского околотка, находилась бы ныне в его объятиях по доброй воле.
   При неимоверном темпе, взятом сгоряча Романом, выдержки его хватило ненадолго, все, как и следовало ожидать, закончилось очень быстро, и разрядка, сопровождаемая тихим воем мужчины и глухим оханьем женщины, наступила достаточно неожиданно для обоих, вызвав короткую судорогу в телах. Не оставалось сомнений, что Саша испытала сильный оргазм не столько от Фалинской страсти, сколько от создавшейся обстановки при неожиданном нападении на нее, и все же между насильником и жертвой, мужчиной и женщиной, любовником и любовницей не возникло настоящего взаимопонимания и единства чувств. Молниеносное соитие выглядело, скорее, как простое удовлетворение прихоти самца с согласия самки и оставляло у обоих не лучшие впечатления психологического порядка. В конечном итоге Роман получил то, что хотел, однако, понятно было, что лучшим выходом из ситуации для него сейчас было бы мгновенное исчезновение отсюда без всяких словесных комментариев.
   Сашенька, похоже, прекрасно понимал состояние Фалина и, как профессионально вышколенная секретарша, не стала предъявлять ему никаких претензий и устаивать с ним грязных разборок, тем более, что без согласия ее Роману вряд ли удалось бы овладеть ею, и неистовое сопротивление, скорее всего, являлось не более, чем опять же профессиональной игрой. От такого понимания обидно становилось вдвойне, и, не зная, куда девать глаза, Фалин тяжело поднялся с партнерши по инсценировке насилия и опустился не стул, чувствуя дрожь в ногах. Нижнее белье его было мокро от пота просто насквозь, да и сам он выглядел не лучшим образом, упарившись в своей униформе, совсем неуместной в тепле мэрии, так что досадный дискомфорт еще более усугублял раздражение.
   Саша деловито одевалась, ни на секунду не забывая, где находится и кем является, и на лице ее читалось откровенной беспокойство за сохранность деталей туалета. Фалин тупо наблюдал, как она натягивала на ноги колготки, внимательно осматривая их и делая корпусом характерные извивающие движения, как оправляла и разглаживала юбку, застегивала блузку, радуясь сохранности пуговиц, изящным движением вставляла ступни ножек в модельные туфельки на каблуках и накидывала на плечи жакет. В ее плавных движениях сквозило удовольствие от идеальности своего тела, и Фалин понял, что Сашенька нарочно рисуется перед ним, стараясь вызвать животный инстинкт и давая понять свое превосходство над ним - бывшим другом детства. Еще он с дрожью в теле понял, что она заранее проиграла возможную ситуацию, ещё ведя его к себе в кабинет, и, возможно, нарочно вызывала гостя на грубость, чтобы разбудить в нем первобытные чувства. Ей хотелось встряхнуться, немного отвлечься от рутины бытия, и этот тип женщин, вечно окруженных лебезящей ордой мужских особей, надоевших им своими ухаживаниями, так знакомый Фалину по жизни, всегда стремился подсознательно к хамской силе, не знающей препятствий на своем пути, и желал именно такого обращения с собой, на какое решился одурманенный обаянием Александры Ильиничны Фалин. Не оставалось никаких сомнений в том, что "Ромочка" послужил игрушкой в руках старой подруги, и ее вновь ставший холодноватым взгляд давал ему чётко понять свою роль в разыгранной интермедии.
   Ни макияж, ни прическа Кирпичниковой нисколько не пострадали при короткой любовной схватке на диване и, убедившись в этом, Саша улыбнулась Роману одними губами и томно произнесла, глядя прямо в глаза:
   -Ты был просто неподражаем, Ромашка! Я, поверь, глубоко поражена твоими способностями! Раньше ты таким не был... А теперь, извини... Надеюсь, еще увидимся?
   Точно выверенная поза, банальные фразы, многозначительное движение ресниц - все это повергало Фалина в шок и, передвигая ногами словно робот, он поплелся к выходу, чувствуя себя полным дураком перед преобразившейся на глазах женщиной. Она была спокойна и по-деловому очаровательна, как будто не валялась только что под разбушевавшимся Фалиным и не дергалась при его резких движениях всем телом, стараясь удержать в горле похотливые возгласы. В отличие от Левинсон, Кирпичникова не соизволила проводить любовника до выхода, ибо он был для нее не более чем эпизодическим персонажем заполненной различными увлечениями жизни, и Роман вновь, как и тогда - в Доме культуры, плутал некоторое время в поисках нужной лестницы, готовый сгореть от стыда за свою минутную слабость. Саша поставила его на место в бесполезных терзаниях, недвусмысленно дала понять, что он из себя представляет на самом деле и что значит в жизни, и задуматься Фалину ныне было над чем. Ко всему прочему, вызывающе яркая его одежда вызывала неподдельный интерес у сотрудников администрации и многочисленных посетителей, и такое внимание еще больше подавляло Фалина, казавшегося самому себе со стороны экзотической заморской птицей или, чего греха таить, просто попугаем.
   Меж тем, на вахте административного здания его ждал еще один удар, не улучшивший никоим образом его настроения, которое заставляло его избегать встречи с боготворимой женщиной любыми путями в свете гнусной измены идеалу с Александрой Кирпичниковой, но надо же было так случиться, что судьба вновь свела их словно в насмешку над влюбленным мужчиной. Делегация экологов, видимо, до сих пор не вернулась с дружеского фуршета, хотя Фалину показалось, что минула уже целая вечность, и Ирина, скучая в ожидании своих друзей, покинула автобус и уже непринужденно болтала с милиционершей на входе, сидя рядом с той у невысокой стойки, причем, коммуникабельности и умения расположить к себе людей Ирине, без сомнений, не надо было занимать, и за короткое время женщины, как можно было сразу заметить, вполне нашли общий язык.
   Молодая баба с сержантскими погонами на ладно сидевшем кителе и с кокетливо сдвинутой пилоткой на голове рада была случайной (и такой обаятельной!) собеседнице и практически не спускала с нее глаз, выслушивая какие-то произносимые вполголоса остроты и, таким образом, манкируя служебными обязанностями. При этом выражение лица постовой не блистало большим интеллектом и на Фалинский взгляд являлось просто-таки тупым, и всё равно Ирина была столь увлечена разговором с этой, прости господи, унтер-офицершей, что не заметила даже своего "давнего" знакомого, одетого, кстати, в её же униформу. Не заметила или не захотела заметить, так как дебелая - кровь с молоком - девка, смотревшая в рот обаятельной женщине, интересовала эксцентричную особу больше, чем страдающий от неразделенного чувства молодой поклонник, и, с трепетом минуя секретничавшую парочку, Фалин увидел, что Иринина ладонь по-свойски лежит на крепком колене милиционерши, туго затянутом в прочную броню колготок телесного цвета. Кокетничавшая баба в форменной короткой юбке выглядела, спору нет, аппетитно для мужиков, но какое, спрашивается, дело было до и так не обделенной вниманием кобылы утонченной и интеллигентной Ирине, едва ли не поглаживающей ногу зачарованной дурищи в сержантском звании?! Так думал Фалин, почти бегом минуя вахту, но желание хоть как-то привлечь к своей скромной персоне внимание заставило его кашлянуть несмело на ходу и повернуть голову в сторону облаченной в его собственную куртку дамы, казавшейся сейчас увлеченной интересным делом девчонкой. Милиционерша на Фалинское кряхтение отреагировала с неудовольствием, проводив расфуфыренного "петушка" подозрительным взглядом, а Ирина, увы, только чуть повернула голову в его сторону и безразлично поглядела на него с отсутствующим видом, чтобы сразу вновь вернуться к беспардонно прерванному разговору, положив пальцы своей руки на тыльную сторону ладони своей собеседницы.
   И так чувствовавший себя не в своей тарелке Фалин опрометью выскочил на улицу, и, мысленно давая себе зарок больше никогда не искать встречи со странной женщиной, почти бегом направился пешком к комбинату, туда, где он оставил на площадке свой старенький запорожец. Поменяться хотя бы куртками с даже не узнавшей его, похоже, Ириной ему не пришло и в голову, и, выделяясь крикливыми цветами среди редких прохожих, одетых в большинстве в блеклое поношенной старье, он так и шествовал по улицам городка с намерением поскорее уехать обратно домой, пока еще одна случайная встреча на вовлекла его в очередную авантюру.
  

Хождение в народ. - Схема оповещения. - Вставай, проклятьем заклейменный...
Общепит, как система спасения и повод сношения. - Рабочий секс.
Похищение невесты со всеми вытекающими...

   Прямо навстречу ему по выщербленному тротуару шествовал ни кто иной, как Глеб Косицин, муж Тони Косициной, работавшей одно время в отделе кадров завода, где Фалин подвизался в роли заводского социолога, - той самой скромницы Тони, которая как раз и проживала в этом городке и с которой Роман, в принципе, никогда не состоял в особо дружеских отношениях. Иное дело Глеб! Рубаха-парень и заядлый рыбак - тот был заводным мужиком, застрельщиком различных вечеринок, любителем общественных мероприятий и пару раз ухитрялся вытаскивать Фалина на летнюю рыбалку, хотя Роман скептически относился к подобному виду развлечений и избегал походов на природу. Душа компании - Косицин в те "застойные" времена каждую осень устаивал ещё и поездки за грибами в свой район, и многие Тонины сослуживцы с удовольствием принимали в них участие, причем, даже Фалин не мог отказать коммуникабельному Глебу, который, сейчас, надо сказать, не сразу узнал Романа в экзотическом костюме. Зато именно крикливая униформа привлекла его внимание и заставила повнимательнее вглядеться в обладателя столь вызывающей одежды, так что удивленный увиденным Косицин лишь несколько мгновений тупо рассматривал мрачную Фалинскую физиономию, а потом со свойственной ему бесшабашностью едва не кинулся старому приятелю на шею.
   -Ромаха... Роман Петрович! ... Вот так встреча! Сколько зим, сколько лет? - искренняя радость сквозила во взгляде Глебушки, и Фалину стало даже приятно, что хоть кто-то по-настоящему рад его видеть, без всяких, что называется, задних мыслей и тайной корысти, так что он с огромным удовольствием пожал крепкую ладонь Глеба и немного растерянно слушал эмоциональные возгласы того.
   -Какими судьбами? И что за наряд? ... А-а! Понимаю! "Зеленая зона" и все такое! ... Ничего не скажешь, трансформировался ты капитально. Сейчас, вишь, модно такими штучками заниматься. Не то что мы - простые смертные - прозябаем в обывательщине! - Глеб был доволен встречей и все-таки в голосе его чувствовалась неприкрытая ирония.
   -Да, брось ты, Глебушка! Будет тебе! Я здесь совершенно случайно, - попытался убедить его Фалин, которому что-то не очень нравилась прямолинейность Косицина. -Не валяй дурака! Лучше рассказывай, как поживает Тоня?
   -Живем исключительно вашими молитвами! Пашем все там же и все тем же... Правда, повышение я, вишь, получил. Теперь не просто сантехник, а мастер участка... А Тоня... Тоня уборщицей в цехе.
   -На комбинате что ли?
   -А где же еще? ... Это вы, кстати, сегодня там бучу затеяли? Делать вам нечего, вот что я тебе скажу! Люди бедствуют, многие на грани увольнения, а вы за чистоту атмосферы боретесь. О людях надо думать, дорогой, о людях, а не о деревьях бездушных.
   -Ладно тебе! Перестань. Говорю, я случайно здесь.
   -Случайно такой маскарад не устраивают... Смотри, люди вон внимание обращают. А впрочем... Слушай, пошли ко мне. Пузырек раздавим, поговорим! Чего на улице торчать?
   -А Тоня дома?
   -К матери с детьми на пару дней уехала. Может это и к лучшему - хоть поговорим спокойно. У нас тут, браток, такие дела творятся! Кое-кто на комбинат лапу наложить хочет, а тут вы еще со своей акцией...
   -Штейнберг, что ли?
   -О, да ты в курсе?! Городницкий, гад, ему подпевает. Выбрали жучилу на свою голову!
   -Тухлое ваше дело, Глеб. Кажется, уже все решено и даже бумаги подписаны!
   -Ну, это мы еще "будем посмотреть"! Короче, давай за мной двигай. Только беспорядок дома - не обессудь.
   Не прочь отдохнуть немного от треволнений и расслабиться в домашней обстановке, Фалин, не задумываясь, согласился на предложение приятеля, и, заглянув по дороге в магазин, они на пару отправились в Косицинские хоромы, представлявшее собой тесную однокомнатную квартиру в хрущевке. Фалин вообще-то не любил обстановку провинциального жилья, но сейчас ему даже показалось уютно здесь, тем более что появилась реальная возможность снять-таки опостылевшую куртку, хранившую еще запах ветреной женщины, которую Фалин старался всеми силами хоть на время позабыть. Обывательская, патриархальная обстановка квартирки вовсе не раздражала его, и, устроившись на кухне у маленького стола, он понял, что зверски проголодался. Закуска была непритязательна, но сытна, и в сочетании с водочкой шла очень и очень хорошо, так что спешить Роману определенно никуда не хотелось да, собственно говоря, и не имело пока смысла. О том, что он сегодня за рулем, Фалин почти позабыл, да и Глеб сразу предложил гостю ночлег, радуясь возможности выпить и побазарить "за жизнь" с новым человеком, чтобы поделиться с ним последними новостями, имевшими для его семьи определяющее значение. Но лучше бы Фалин убрался восвояси домой и напрочь позабыл об этом проклятом химкомбинате!
   Захмелевший Косицин, между тем, взахлеб рассказывал гостю о событиях на предприятии, о жульнической приватизации, о желании рабочих превратить родной комбинат в народное производство, о выбранном на общем собрании директоре, о создании дружин из рабочих и служащих, о борьбе с западными фирмами за рынок сбыта, а изрядно пьяный с устатку Роман вполуха слушал эти романтические бредни, наверняка зная, что ничего не светит этим сплотившимся под знаком беды работягам, пытавшимся любыми способами защитить свое право на жизнь. Понятно, что все уже было решено за них, но разубеждать Глеба ему лично было просто лень, и, якобы соглашаясь внешне с услышанным, Фалин только кивал головой да вставлял односложные фразы, воочию представляя себе гладкую рожу Городницкого и грубоватую харю Штейнберга. Эти двое тайно обделывали свои делишки и на праведное возмущение трудяг плевали с высокой колокольни, а такие энтузиасты, как Глеб, жили тем временем еще представлениями эпохи Страны Советов и никак не хотели понять, что для оборотистых толстосумов играют роль тяглового быдла. Так что при всем своем уважении к приятелю Роман не мог понять его оптимизма и детской веры в справедливость!
   Они приканчивали уже вторую бутылку, на дворе давно наступили сумерки, и Фалин чувствовал себя как никогда уютно в вовсе не провинциальной теперь по его представлениям кухоньке в компании с веселым и уверенным в себе мужиком, не страдавшим от неразделенной любви и от всяческих глупых комплексов, так мешавших Роману жить. Глеб лупил его тяжелой ладонью по плечу и приглашал устраиваться простым рабочим на комбинат, и, махнув на все рукой, Роман клялся в ответ, что завтра же отправится "в кадры" и согласиться на любое предложение кадровиков.
   -Зачем "на любое", Рома! Слесарем четвертого разряду оформим! Зарплата не сильно велика, но это только на первое время. В рост быстро пойдешь! Ты же умный парень! А?
   -Конечно, не дурак! Ты ж знаешь, Глеб!.. Наливай!
   -Погодь, сейчас еще сбегаю. Ларек в двух шагах отсюда... Удачно мы с тобой встретились, а?! Скажи!
   Косицин суетливо собирался за "бухаловым", когда телефонный звонок застал его врасплох, и, пока Глеб держал трубку у уха, Роман с удивлением наблюдал, как трезвеет и меняется на глазах лицо ещё минуту назад пьяненького хозяина. Немедленно выяснилось, что прозвучавший так некстати звонок служил сигналом к сбору рабочих комбината на случай непредвиденных обстоятельств - это действовала система экстренного оповещения, созданная усилиями профкома - и поскольку сегодняшним поздним вечером, по словам Косицина, произошло что-то вроде попытки захвата предприятия неким спецподразделением совместно с охранной структурой, подчиненной Штейнбергу сотоварищи, заводскому коллективу требовалось срочно выступить на защиту народной собственности. Надо сказать, господин Штейнберг действовал оперативно и напористо, и в свете его договоренности с главой администрации района вмешательство властей в конфликт на стороне "инвестора" являлось делом очевидным, и хотя Фалина мало интересовала судьба комбината, против загрязнения атмосферы которым он по глупости митинговал утром, длительная беседа в Косициным за бутылкой водки в атмосфере доверия и дружбы не прошла даром, и неожиданно для самого себя Роман с усилием поднялся на ноги и вызвался отправиться к месту событий сообща с собутыльником. Тот воспринял порыв приятеля, как дело само собой разумеющееся, и велев Роме облачиться в брезентовую рыбацкую робу вместо экологической униформы, безо всяких сомнений повел его с собой. Теперь лишь красные лыжные брюки напоминали Фалину о принадлежности к "Зеленой зоне", и нынче он с большой долей уверенности чувствовал себя едва ли не полноправным работником химкомбината.
   На территории комбината беспорядочно сновал разношерстный народ, возбужденный и даже обозленный происшедшим нападением, но Глеб, несмотря на солидное количество употреблённого алкоголя, быстро разобрался в обстановке, перекинувшись парой слов с какими-то мрачными небритыми мужиками, подобно ему вырванными в поздний час из квартир. Действительно, на территорию комбината вторглось спецподразделение "Удар" при поддержке представителей новоиспеченных хозяев предприятия и с ними заявилась группа судебных исполнителей для скорейшего воплощения в жизнь судебного решения о передаче имущества в руки новой администрации, и если эта компания с легкостью проникла за ворота, то, благодаря отлаженной системе оповещения, профкому удалось в короткий срок собрать достаточное количество рабочих и заблокировать незваных гостей в административном здании, куда и пытались прорваться сейчас дружинники, подбадриваемые активной как никогда женской частью персонала, причем местная милиция расположилась поодаль и не решалась вмешиваться в конфликт с земляками, несмотря на прямое указание Городницкого.
   Косицин с приятелем попали в самый разгар противостояния, с ходу влились в неистовствовавшую массу людей, и Фалину под воздействием алкогольных паров захотелось вдруг взбодриться по полной программе, вытворить нечто из ряда вон выходящее, оттянуться "от и до", и беспорядки на комбинате как нельзя лучше подходили для подобного самовыражения. Уже через несколько минут Роман проявлял небывалую активность, в кураже перещеголяв даже возбужденного донельзя Глеба, носился взад-вперед по огромной площадке перед административным корпусом, заводил себя и народ гневными выкриками, советовал кому-то, как лучше организовать штурм, причем в свете единственного прожектора и в мелькании теней чувствовал себя непосредственным участником съемок фантастического фильма-катастрофы. Перемещаясь в орущей и готовой к решительной схватке толпе, он быстро потерял из виду Косицина - да, собственно говоря, присутствие того уже не очень-то требовалось Роману, ведь с какой-то минуты чувство единения роднило его, постороннего вроде бы человека, с каждым работником предприятия, как один вставшим на защиту своего относительного благополучия. Вооруженные подручными материалами вроде палок, камней и обрезков арматуры работяги и вместе с ними Фалин рвались в корпус, чтобы жестоко разобраться с засевшими там вояками, и намерение штурмующих было более чем серьезным, судя по выражениям лиц и злым репликам. При недавнем неожиданном штурме пострадал, видимо, кто-то из вохровцев или членов добровольной дружины, и это еще более подогревало страсти, во всяком случае в дверь и стены здания уже летели первые камни, и толпа концентрировалась на ступенях главного входа, готовясь круто обойтись с "незваными гостями". Пьяному Фалину, между тем, было море по колено, у него тоже чесались руки от желания поучаствовать в потасовке - просто чтобы досадить Городницкому и Штейнбергу, к которым он питал безосновательное в принципе отвращение и имел свои личные счеты, тем более, что ему не совсем к месту вспоминалось, как панибратски переглядывались Бойко и мэр, - и злость буквально душила его и толкала на необдуманные поступки.
   События, тем временем, принимали нешуточный оборот, и кое-кто уже начинал приставлять пустые ящики и бочки к окнам с намерением сойтись со спецназовцами вплотную. Позабывший же обо всем на свете, кроме, разве что, своего горячего желания устроиться на комбинат, чему мешали ныне монстры в камуфляже, Роман перемещался в толпе в поисках любого импровизированного оружия и вдруг в зловещем свете прожектора увидел мелькнувшее в полутьме знакомое до боли лицо, заставившее его резко остановиться на месте и отчаянно завертеть головой. Он не мог полностью доверять своим глазам, учитывая сумбурную обстановку вокруг, но ему вроде бы показалось (хоть это было и совершенно невероятно!), что среди мечущихся вокруг женщин, которых в коллективе комбината по самым скромным подсчетам числилась едва ли не половина, находится Ирина, и ощущение это было настолько реальным, что судорога волной прокатилась по телу совершенно сбитого с толку Фалина. Меж тем, в осаде административного корпуса принимали участие работницы разного уровня - от техничек до административного персонала, что заметно было уже по одному внешнему виду, и активность и даже ярость их, пожалуй, превосходила активность более рассудительных мужчин, старавшихся внести хоть какое-то рациональное зерно в яростный штурм. Фалин сам видел, как одна из теток, выкрикивая нечленораздельные проклятья и едва ли не подпрыгивая в азарте, швыряла камни в стену здания, стараясь попасть в окно, в проеме которого мелькали тени бойцов спецподразделения, попавших в окружение, а мужики только подбадривали криками бесновавшуюся бабу, одетую в грязную спецовку, рабочие штаны и кирзовые грубые ботинки, и никто не решался хоть немного утихомирить или одернуть прибежавшую прямо из цеха дружинницу. Понятно, что она никоим образом не могла быть Ириной, и Фалин не собирался даже приближаться к ней, опасаясь ненароком попасть под удар, но в какой-то момент та в поисках подходящего камня отступила назад и сама наткнулась на Романа, едва не сбив его с ног, и тогда Фалин грубовато перехватил ее руку и невольно выругался по матери в адрес не в меру шустрой бабенки, которая недовольно оттолкнула неуклюжего мужика и вызывающе вскинула голову.
   -Поаккуратнее, мамаша! Своих пришибешь... Боеприпасы не поднести?
   -Тоже мне еще "свой" нашелся! На себя-то посмотри... Не зевай лучше, а то пришибу невзначай, мил человек, совсем плохой будешь! - прозвучал в ответ хрипловатый голос с характерным оканьем, и в свете прожектора на Фалина глянула удалая чумазая физиономия, в которой тот с немереным удивлением разглядел знакомые черты.
   Нет, нет и нет!!! Эта бабенка никак не могла быть Ириной - элегантной и утонченной Ириной, знающей толк в тонкостях светского этикета, умении вести интеллектуальную беседу и способах очаровать любого искушенного кавалера, и все же Фалин готов был поклясться, что несомненно имелось нечто общее между рожицей средних лет тетки, прищуренными глазами оценивающей "мил человека" из-под надвинутого на лоб, захватанного грязными пальцами, промасленного насквозь берета, и одухотворенным аристократическим лицом госпожи Поплавской. Да и вообще, наваждение имело буквально секундный характер, сразу же улетучилось прочь, и открывший было рот Фалин с безграничным удивлением, тем не менее, узнал вдруг в угловатой сварщице или крановщице небезызвестную ему Паню Стрельцову.
   Трудно было сказать, узнала ли в свою очередь Прасковья старого знакомца, если это вообще была она, по всяком случае сказать ей что-либо или просто поздороваться Фалин не успел и не потому, что та вновь отвернулась от него, а потому, что совершенно неожиданно из зарешеченных окон корпуса загремели самые настоящие выстрелы, радикальным образом изменившие обстановку. Скорее всего, бойцы "Удара" хотели просто припугнуть противников и стреляли лишь поверх голов, но в первый миг стрельба произвела на штурмующих поистине шоковое впечатление, под влиянием которого кто-то немедленно дал стрекача, кто-то ничком повалился на землю, закрыв голову ладонями, кто-то остался стоять столбом в полной прострации - что же касалось Фалина, то уже побывавший однажды в похожей переделке и чувствовавший себя по такому случаю человеком опытным, он не слишком испугался за себя, а, стараясь загородить от опасности Прасковью, облапил женщину руками и, пригнув вниз, силой уложил на землю, упав рядом и прикрывая лихую ее голову локтем, причем нос его уткнулся прямо в Панино плечо, и запах солидола и еще чего-то специфического с силой ударил ему в ноздри, окончательно отрезвляя и возвращая к реальности.
   Естественно, в этой жуткой толпе на месте бесшабашной бабенки не могла оказаться Ирина, которой-то Фалин как раз с превеликим удовольствием готов был прийти на помощь, но и Прасковья в какой-то мере была дорога ему, и тот факт, что в очередной раз он выступал в роли спасителя, приятно ласкал его самолюбие. По странному стечению обстоятельств Стрельцова работала на этом треклятом комбинате - и теперь Роман даже вспомнил в качестве кого, так что случайная встреча с инструментальщицей грезилась ему знаком судьбы, просто-таки вызывавшим умиление, и чтобы показать свою нежность к недавней любовнице, он сильнее прижал к себе распластанное на земле её напружинившееся тело.
   -Зачем лапаешь, ухарь? Оглобли убери, а! - грубовато-ласковые слова, прозвучавшие у самого уха, словно окатили Романа ушатом холодной воды. -Сладенького захотелось что ли?! Так вот и скажи...
   Женщина оттолкнула его руку и пихнула непрошенного доброхота коленом в бок, самостоятельно поднимаясь с земли и вертя головой по сторонам.
   -С тобой все в порядке, Даша? - крикнул ей пробегавший мимо мужик и с готовностью протянул руку, в которой та, надо сказать, отнюдь не нуждалась. -Видела, чего гады творят?
   -Им же хуже будет, вот увидишь! - задорно крикнула в ответ Стрельцова, в то время как Фалин из положения лёжа разглядывал ее во все глаза, вполне уверенный теперь, что ни о какой ошибке не может быть и речи.
   И всё равно, факт оставался фактом: Фалин собственными ушами слышал недвусмысленно прозвучавшее имя "Даша", однако поразмыслить над услышанным не успел, ибо опомнившаяся от шока, обозленная выстрелами толпа, сообразившая, что её берут на испуг, с удвоенным энтузиазмом, сопровождавшимся глухим ревом, бросилась на штурм корпуса. Звон стекла, удары в дверь, суматошные крики - все смешалось в невообразимый гул, и оглушенный Роман кинулся вслед за Паней (Дашей?), не желая терять ее из виду, и невольно попал в самую гущу свалки. Он плохо разбирался в происходящем, старался держаться Паниной спины в широкой бесформенной робе и в конце концов сам не понял, как оказался в просторном вестибюле здания. Штурмовики вынесли дверь и оконные рамы на первом этаже и вломились в корпус всей массой, хлынувшей по лестнице на второй этаж, и практически сразу, судя по выкрикам, стало ясно, что спецы из "Удара" вместе с судебными исполнителями и охранниками Штейнберга забаррикадировались в красном уголке комбината, успев отметелить кое-кого из нападавших и для острастки выпустив несколько пуль в потолок. Так что разъяренные работяги, вооруженные чем попало, носились по этажу, разыскивая попрятавшихся противников, и вместе со всеми метался по коридору и Фалин, окончательно сбитый с толку и положительно не знавший, что делать дальше.
   Между тем, опасаясь - и небезосновательно - не столько за здоровье судебных исполнителей, сколько за свое здоровье, спецназовцы, не ожидавшие такого отпора от "народных масс", вновь открыли огонь и на этот раз, кажется, не в потолок, чем сильно охладили пыл дружинников, которые кинулись врассыпную, спасаясь от выстрелов, кто куда. Фалин, собственными ушами слышавший свист пуль в воздухе и собственными глазами видевший раненных людей, изрядно растерялся, тоже не стал испытывать судьбу, зайцем метнулся в первую попавшуюся дверь, которая, как оказалось, вела в помещение заводской столовой, разгромленной при захвате административного задания спецназовцами, и, перепрыгивая через перевернутые столы, кинулся в сторону кухни, по дороге легко перемахнув через стойку раздачи. Остатки хмеля моментально выветрились у него из головы, и теперь вдоволь навоевавшемуся беглецу хотелось поскорее выбраться на улицу и убраться отсюда восвояси.
   -Куда прешь? Падай, где стоишь, черт тебя дери! - злой шепот откуда-то снизу напугал Фалина до смерти, а чья-то рука, вцепившись в брючину, рванула его вниз так, что едва не стянула брюки с бедер.
   -Кто здесь?! Чего орёшь?! - успел в ответ рявкнуть тот и повалился навзничь прямо на кого-то, прятавшегося за высокой стойкой.
   В нос ему вновь ударил характерный запах солидола и, не веря еще своим ощущениям, он пальцами ощупал сначала влажное знакомое лицо с надвинутым на лоб беретом, а затем грубую ткань спецовки.
   -Прасковья, ты? Ответь!
   -Назови хоть горшком, только в печь не ставь! Лапы убери и лежи тихо. Пореченко я ... Дарья! Понял - нет!? Сварщица из компрессорного...
   -Дарья? Какая ещё к чертям Дарья?! Да ты же Прасковья, а я Роман! Помнишь, а?
   -Заткни хлебало и угомонись наконец, а то в рыло дам! Стреляют здеся, дружок, слышишь? ... Навязался на мою голову, дурила такая! - Тетка хотела добавить еще что-то обидное, но шум в коридоре усилился и вновь раздались выстрелы, а после неимоверный грохот.
   В корпусе, похоже, шла настоящая схватка, и дела дружинников, кажется, шли не лучшим образом. Бойцы "Удара" отбросили всякие осторожности, покинули свое ненадежное убежище и теперь вытесняли противников из здания с помощью прикладов, кулаков и различных подручных средств, отбросив при этом всякие церемонии. Фалину сильно не нравилось происходившее здесь, и перспектива попасть в руки озверевших спецов вовсе не улыбалась ему. Дарья же, видимо, почувствовала его смятенное состояние и, чтобы ободрить попавшего в переделку мужика, положила руку на его колено и дружески сжала пальцы.
   -Не бойсь! Отсидимся тута... Кривая вывезет! Наши ребята этим гадам спуску не дадут. Вот увидишь, скоро вернутся... Тихо сиди!
   Предупреждение прозвучало вовремя, так как в проеме выбитой двери появился боец в камуфляже и черной маске на голове, осветил темное помещение фонариком и, не соизволив зайти внутрь, удалился в коридор, где были слышны возбужденные голоса одержавших временную победу представителей закона. Фалин, затаив дыхание, сидел на корточках возле Дарьи и вместо того, чтобы думать о наилучшем выходе из положения, соображал между делом, как заставить-таки лихую сварщицу признать за собой имя Прасковья и подтвердить более чем близкое знакомство с ним - Романом Фалиным. Напряжение штурма да и навалившееся на него совершенно не ко времени похмелье давали себя знать, и с недовольством к самому себе, он явственно ощущал постыдную дрожь в конечностях и очевидную слабость в теле. Ко всему еще ему сильно захотелось в туалет по малой нужде, и отсутствие возможности срочно облегчиться вызывало дополнительное досадное неудобство. Заметно было, что сидевшая вплотную к нему женщина чувствовала его противную мелкую дрожь и, посчитав таковую реакцией на страх, подтолкнула Фалина локтем, а потом как-то по-хозяйски обняла за плечи.
   -Все будет нормально, парень! Не дрожи ты... Со мной не пропадешь, точно говорю! - в ее голосе слышалась уверенность и даже покровительство, а Фалину, толком не имевшему возможности разглядеть в полутьме черты Дашиного лица, казалось, что с ним разговаривает красавица Лана, от которой, правда, исходит не тонкий аромат изысканных духов, а терпкий запах смазочных материалов и железа.
   Ему вдруг сделалось уютно и надежно в объятиях этой смешной простецкой особы, и он даже теснее прижался к ней и положил голову на плечо, чувствуя себя едва ли не маленьким ребенком в объятиях матери. При этом Дашина теплая щека коснулась его головы, и Роман проникся такой благодарностью к отзывчивой женщине, что поскорее нашел в темноте ее ладонь и сжал своими пальцами её шероховатую кожу. Он захотел непременно сказать Даше что-нибудь ласковое и нежное, но Дарья, словно предугадывая его порывистое желание, выдернула руку из его пальцев и прикрыла ему рот ладонью, давая понять, что лучше воздержаться от сентиментальных признаний до лучших времен. При этом запах ладони, отнюдь не благоухавшей парфюмом, живо напомнил Фалину тот запах заводского цеха, который Рома, еще будучи ребенком, вдыхал, заходя на работу к отцу, и в некотором смысле вернул его в те далекие годы с их милыми и наивными детскими радостями и печалями. Причем ощущение возврата в детство было настолько сильным, что даже слезы навернулись скорчившемуся в темноте укрытия взрослому мужчине на глаза и заставили его непроизвольно шмыгнуть носом. Сжимавшая же случайного товарища по несчастью в своих объятиях Дарья по своему, по-бабьи истолковала его состояние и, продолжая зажимать ему рот рукой, жарко зашептала на ухо:
   -Ты чего, милок? Во дает! Испугался, что ли? Не бойся, ничего с тобой не случиться! Всё будет хорошо... Ну... Кто это там хочет обидеть моего мальчика? Какие злые дяди!? ... Ах, они такие-сякие! Вот сейчас мамочка задаст им трепку, чтобы впредь неповадно было маленьких обижать! ... Не плачь, Ромочка, и не тревожься понапрасну, я всегда буду рядом с тобой и никому не позволю тронуть тебя и пальцем...
   Странно, но в ее голосе не звучало никакой иронии, и все же сюсюкающие ласковые слова слегка разозлили Фалина, ибо со всей очевидностью выявили горестное состояние его души, так что он счел нужным завозиться на месте, насколько это позволяла поза, освободиться из "материнских рук", как это делают четырнадцатилетние оболтусы, стесняющиеся родительской нежности, и даже попытаться отодвинуться от "матушки" прочь. Однако Пореченко проявила похвальную настойчивость, не собираясь отпускать от себя растерянного "малыша", ласково ткнула его в бок коленом, оплела его ноги своими и вновь - на этот раз еще сильнее - прижала к себе.
   -Не трепыхайся, непослушное дитя! Со мной тебе будет спокойнее и милее... Ты знаешь, что мамочка не посоветует тебе ничего плохого и уж обязательно спасет от этих негодяев в масках, - шепот завораживал и лишал Романа сил, но нечто обидное содержалось в этих увещеваниях, и Фалин опять - теперь уже вполне осознанно - рванулся из цепких "материнских" объятий, пугаясь своего нынешнего положения.
   Но и на этот раз ему не удалось вырваться из сладкого плена, и единственное, на что у него хватило сил, это оторвать мягкую ладонь от своего рта.
   -Какого черта?! Что вы себе позволяете? ... Не держите меня за идиота! - прошипел он гневно и вдруг почувствовал на своих губах влажные и теплые женские губы, прильнувшие к ним жадным, отнюдь не материнским поцелуем, причем не успел еще толком оценить ситуацию и определить намерения бесстыдной бабы, возомнившей себя его спасительницей, а Дарья уже целовала его взасос, языком раздвигая сжатые губы и нащупывая его мечущийся в полости рта язык.
   Внезапный и не слишком мотивированный поцелуй изрядно ошеломил Фалина и вызвал у него в душе волну самых разнообразных чувств - от возмущения до покорности, однако Роману вовсе не хотелось становиться игрушкой в руках сей недалекой бабы, и на нахальный поцелуй он намеренно не ответил, стараясь по мере возможности отклониться назад. Меж тем, взаимность и не требовалась Даше, которая ещё сильнее прижалась к Фалину всем телом, так что даже через спецовку он сразу почувствовал жар ее тела, с силой втянула его губы себе в рот и принялась упрямо покусывать их зубами. И вот тут-то ошеломленный Роман с неким подобием ужаса и одновременно сексуальной истомой понял, что настойчивый поцелуй в полной темноте грезится ему сладостным лобзанием решительной Ланы и что самому ему положительно не удается разобраться, кто же сейчас перед ним на самом деле: сварщица Пореченко, поручик Стрельцова или аристократка Поплавская.
   Тело Фалина, между тем, обмякло, подчиняясь напористости Дарьи, и только (как бы пошло это ни звучало!) единственный орган его сохранял упругость и не просто стабильно сохранял таковую, а и начинал увеличиваться в размерах, вызывая у своего хозяина чувствительную дрожь в конечностях, причем виновница подобного состояния отнюдь не оставалась безучастной к реакции мужчины на свои поползновения и готова была поддерживать достигнутую её стараниями форму, для чего сначала положила руку поверх лыжных брюк Фалина, а потом и запустила ладонь за широкую их резинку, уверенно нащупав стремившийся навстречу пальцам пенис. Надо сказать, Роман не ожидал от женщины эдакой прыти, и всё равно ему приятно было чувствовать себя слабеньким беззащитным юнцом в руках зрелой женщины, так что он с радостью принял грубоватые ласки опытной любовницы, испытывая непреодолимую тягу к ней, и с готовностью подставил горящее лицо ее поцелуям. Она же продолжала шептать ему на ушко ласковые слова, успевая касаться влажными мягкими губами его лба, щек и носа и не забывая при этом ласкать пальцами изнемогающий от желания пенис, почти с нежностью освобожденный ею от оков одежды, зато Фалин не способен был на любую физическую активность и лишь страстно желал в ответ на ласку задать множество мучавших его вопросов, произнести некие красивые слова, однако с губ его срывалось только имя любимой, вызывающее у Дарьи тихий смех. Кажется, ей было все равно, как назовет ее глупый мальчик, уютно примостившийся рядом и требующий повышенного внимания к себе, и его случайная или намеренная ошибка ровным счетом ничего не значила для нее.
   Ощущение нереальности происходящего, больше похожего на сон, не покидало расслабившегося Фалина до того момента, как в коридоре не раздался вновь гул голосов, грохот падающих предметов, а вслед за ними и громкий хлопок пистолетного выстрела. Работяги опять шли на штурм здания, и беспорядочный шум сразу вернул Романа к действительности. Тогда он, отчетливо вспомнив, зачем здесь находится и что, собственно, происходит вокруг, с силой, словно предчувствуя сопротивление своему порыву, рванулся из засасывающих объятий женщины и, как не жалко ему было разрушать создавшуюся идиллию, сначала принял сидячее положение, а потом, оттолкнув протянутые к нему женские руки, поднялся во весь рост. В этот момент в помещении столовой вспыхнул яркий свет, и ослепленный сиянием мощных ламп Фалин даже не увидел, а скорее услышал, как в помещение ввалились несколько человек, оглашая пространство громкими эмоциональными возгласами. В том, что это были не парни из "Удара" , а рабочие комбината, у него не оставалось никаких сомнений, и тогда ответный воинственный вопль вырвался из Фалинского горла, будто прибывшая вовремя подмога вызволила товарища из плена. Моргая глазами, крутя головой и лихорадочно запихивая в брюки свои мужские причиндалы, благо из-за стойки его манипуляции не были видны вбежавшим, Роман некоторое время с трудом ориентировался в обстановке, а когда немного пришел в себя, то увидел с изрядным удивлением, что в двух шагах от него какой-то молодой мужик в драповом пальто и лихо заломленной на затылок кепке тискает в "дружеских" объятиях ту самую Дарью, которая пряталась в темноте вместе с Фалиным от ментов и которая во мраке укрытия столь нежно прижимала его, Ромочку, к себе.
   -Разве ж я пропаду, Сережа!? - тараторила тем временем Пореченко, во все глаза глядя на "спасителя". -Разве ж со мной что-нибудь может случиться!? Ты только на защитника моего посмотри! ... Мы с ним даже и испугаться не успели, только сидели тихонько и ждали, когда вы нас выручите! Я-то, Сережа, знала, что не бросите в беде. - Хохлацкий говорок журчал бурным ручьём и именно сейчас совсем не вязался с внешним видом Дарьи, которая в этот момент, как отметил про себя ошеломленный Фалин, была неимоверно похожа на Паню Стрельцову.
   -У меня сердце так и захолонуло, когда вас отсекли! Ну, думаю, Серый, пропала Дашутка совсем... Кранты! - мужик продолжал тискать тетку, благодарно оглядываясь на Фалина, а тот впервые увидев Пореченко при ярком свете, думал, что не так уж и стара она на самом деле, а вернее, даже достаточно молода, и мог поклясться, что с ней и ни с кем иным стоял он в пикете у универмага и ездил затем в лесной лагерь.
   Задавать, однако, какие-либо вопросы и, вообще, выяснять отношения в данной конкретной ситуации не имело никакого смысла, так как где-то неподалёку еще сидели забаррикадировавшиеся захватчики вместе с судебными исполнителями, и раззадоренные столкновением работяги уже ходко обсуждали дальнейший план действий. Кое-кто из них ободряюще хлопал Фалина по плечу, хвалил за проявленную смелость, и совсем оттесненный от своей знакомой и шустрого Сереги тот вскоре окончательно потерял обоих из виду. Вооруженный же чем попало народ рвался в бой, и вынесенный толпой супротив своей воли в коридор Фалин только в отчаянии вертел головой в создавшейся неразберихе, стараясь разглядеть знакомые фигуры. Желание опять лезть в драку у него отсутствовало напрочь да и Дашу после такой дурманившей мозг близости ему разом терять не хотелось, так что, большими усилиями, используя плечи и локти, кое-как выбравшись из намеревавшейся ломать дверь в красный уголок толпы, Роман протиснулся обратно в столовую и зашагал, давя подошвами ботинок обильно разбросанные по полу осколки стекла, к знакомой уже стойке, которую давеча одним прыжком перемахнул и за которой нашёл неожиданное убежище. Зачем он потащился сюда, внятного объяснения у него не имелось, и толкало его на необдуманный поступок чистое любопытство и подспудное желание разобраться в своих более чем странных отношениях с женщиной, которая волей судьбы в который раз попадалась ему на пути, и, хотя "Дашутки" нигде не было видно, Фалин почему-то не сомневался, что очень скоро разыщет ее и обязательно заглянет ей прямо в глаза.
   За стойкой, тем не менее, никого обнаружить не удалось, а вот из-за беспорядочно сваленных в дальнем углу кухни ящиков доносился некий достаточно подозрительный шорох, и если заглянуть в Дашины глаза Роману в конечном итоге таки не удалось, то упереться взглядом в спину - правда, не в Дашину - у него вполне получилось. Он, кстати говоря, не слишком соблюдал осторожность, пересекая помещение кухни, и всё равно те, кого он так упорно искал, были слишком увлечены друг другом и не заметили приближения постороннего, тем более что "постороннему" этому пришлось остановиться поодаль при виде клубка из двух тел, сплетшихся отнюдь не в схватке, и замереть на месте, чтобы не спугнуть любвеобильную парочку "пролетариев".
   Наплевав с высокой, что называется, колокольни на все вокруг - в том числе на ажиотаж штурма - и наслаждаясь взаимным уединением, эти двое в укромном, скрытом от глаз любопытных уголке занимались делом, диковато смотревшимся на фоне схватки за комбинат между криминальной структурой и коллективом рабочих. Также яростно, с полной отдачей, как и при осаде здания управления, женщина и мужчина занимались любовью, невзирая на "антисанитарные условия", неприспособленность помещения для подобных мероприятий и используя для собственного наслаждения буквально каждое мгновение относительного затишья. Вернее сказать, затишье царило здесь, в просторном зале столовой или, если быть точным, того, что от неё осталось, а там, в коридоре шла шумная возня на фоне выкриков и проклятий, но шум этот, кажется, даже создавал определенную атмосферу для остроты чувств любовников. Судя по протяжным сдавленным стонам, они находились на верху блаженства, полностью отключились от действительности и считали свое поведение вполне естественным; со стороны же - например, в глазах Фалина - их развлечение казалось истинным развратом, если не сказать порнографией.
   Дарья со спущенными с задницы рабочими штанами стояла в углу на коленях, сильно выгнув спину, опираясь локтями в пол, опустив голову вниз и сильно выпятив крупные белые ягодицы, а ее приятель Серега, широко расставив полусогнутые ноги и навалившись животом на спину партнёрши, ритмично и неудержимо, можно сказать с упоением, двигал торсом, натягивая свою спасенную от захвата в заложницы бабу, считая, видимо, такую честь для себя достойной платой за освобождение. Сам он лишь расстегнул брюки и скинул с себя для удобства пальто и по этой причине выглядел полным ублюдком, готовым развлекаться с женщиной в любом виде и в любой обстановке. Даша же предварительно освободилась от ватника, аккуратно свернув его и уложив в сторонке, а также для остроты ощущений натянула на лицо замасленный берет, и, слава богу, что Роман не видел ее искаженной похотью физиономии. Зато перед глазами его недвусмысленно покачивались грязные подошвы ее кирзовых башмаков с приставшей к ним металлической стружкой, которые в насмешку торчали между разведенными в сторону Серегиными ногами, находившимися на ширине плеч. Задница Серого, прикрытая выбившейся из-под свитера полой клетчатой рубахи, и широкие каблуки рабочей Дарьиной обуви колебались в унисон, и такие их ритмичные словно у танцоров движения поразили затаившего дыхание Фалина до глубины души. Конечно, и он сам был не без греха и мог бы вспомнить сейчас, как натягивал в бревенчатой избушке напуганную пикетчицу Паню или трахал закованную в наручники поручика Стрельцову в заброшенном сарае, и, тем не менее, случка сладострастной парочки вызвала у него сейчас полное неприятие и даже брезгливость своей откровенностью и проявлением самых неизменных эмоций, будто "танцоры" нарочно работали на публику. И получалось, что в то время как в соседнем помещении разгорался нешуточный конфликт, готовый перейти в кровавое побоище, двое голубков не просто удовлетворяли друг друга с животной страстью, а разыгрывали пошлый спектакль со всеми его дурацкими сексуальными аксессуарами да и сами сейчас походили на представителей животного мира со своим глухим рычанием и скрипом зубов.
   Да! Что и говорить, Фалину неприятно было смотреть на развлечения этих примитивных, как валенки, работяг, особенно после собственных объятий и поцелуев в темноте столовой, но и вмешиваться в оргию он не считал нужным, чувствуя, что не имеет ни самого малого места в жизни этих двоих, так что за благо могло считаться в его положении тихо удалиться восвояси, на ходу кусая губы до боли и стараясь не производить даже малейшего звука при своем позорном отступлении. А впрочем, его предосторожности были в данной ситуации излишни, ибо Дарья буквально ничего не видела и не слышала вокруг из-за натянутого на рожу и уши берета, а Серега находился уже на пределе возможностей и вряд ли смог бы адекватно отреагировать на досадный шорох со стороны столовой. Дергая плечами и вскидывая голову, он готовился закончить совокупление, и навязанный им партнерше темп становился поистине невероятным, заставляя ту стукаться головой о стенку и сильно елозить коленями в брезентовых штанах по кафельному полу. Похотливая баба наверняка завизжала от избытка чувств, когда опытный в таких делах мужик разрядился в нее мощной струей спермы, но ошеломленный увиденным Роман не слышал ничего, так как выскочил в коридор и замешался в возбужденную толпу дружинников, не собираясь строить домыслов относительно возможностей сварщицы-эротоманки.
   В принципе у Фалина имелась необходимость поразмыслить на досуге о низости животных инстинктов и лицемерности бытия рядового российского человека, а также о непредсказуемой женской психологии, но как раз тогда, когда он тщетно пытался привести мысли в порядок, под напором рвущихся в драку рабочих поддалась дверь красного уголка и в проходе началась настоящая свалка с зуботычинами, отборным матом, визгом женщин, брызгами крови, и вся эта вакханалия завертела обезумевшего Фалина в своем водовороте, так что только лишь через какое-то время ему удалось вырваться из толпы и немного перевести дух. Он стоял у разбитого окна и вдыхал полной грудью холодный воздух, а вокруг словно в голливудском боевике суетились какие-то люди, по возгласам которых становилось ясно: "коммандос" из "Удара" попробовали пойти на прорыв, но увязли в коридорной толчее, где в рукопашной пострадали несколько человек с обеих сторон. Между тем, наблюдая всю эту сутолоку вокруг, Фалин никак не мог заставить себя покинуть треклятое здание и вернуться к своему "запорожцу", не понимая причин своего упорства, и, в конце концов, был вознагражден за терпение, а именно - увидел то, что подспудно и дожидался увидеть: кто-то из дружинников под белы рученьки выводил из коридора едва волочившую ноги по полу Дарью Пореченко с окровавленным лбом и безумно блестевшими глазами.
   Сумасшедшая тетка пострадала-таки в драке, чего, собственно говоря, и надо было ожидать если не сейчас, то в недалёком будущем, и Фалин нисколько не удивился таковому обстоятельству, кинулся к ней, протягивая навстречу руки, и лишь хрипло кричал на ходу, не спуская глаз со струйки крова из-под ее берета:
   -Серега? Где Серега?! Как же он бросил тебя одну?! - А Даша только слабо отмахивалась от него и даже вроде бы рвалась назад, едва сдерживая слезы боли и, как ему показалось, с надеждой глядя на него.
   Да какая там к чёрту Даша!? Прасковья Стрельцова - вот кто это был, и Роман, обретя вдруг разом железное спокойствие, с силой схватил за плечи старую свою знакомую и поволок к выходу, вытащил на улицу и, не обращая внимания на сопротивление, вывел за ворота комбината, где и запихал силой в брошенный на площадке "запор" на переднее сидение, с грохотом захлопнув за ней дверцу. Он всерьез, надо сказать, испугался за Панино здоровье, но одновременно рад был поводу покинуть это распроклятое место под предлогом поездки в больницу, так что никакие суматошные невнятные аргументы пострадавшей не могли остановить его.
   Женщина (баба!) испытала, видимо, изрядный шок от удара тяжелым предметом по голове там - в коридоре заводоуправления - и ориентироваться на ее поведение было бы в сей трагический момент просто глупо и даже смешно! Так что, сам не представляя, куда везти пострадавшую (по собственной глупости!) тетку, Фалин гнал "запорожец" в сторону вымершего городка, ругая её сквозь зубы за идиотское желание быть, что называется, затычкой во всех бочках, и размышляя, разыскивать ли сейчас районную больничку или для начала сразу направиться на квартиру к Косицину. Злость одолевала Романа, как он ни старался бороться с ней, и, не в силах сдерживать эмоции, он все-таки резко повернулся к спутнице с намерением высказать ей все, что думает о ее поведении. Каково же было его изумление, когда перед собой он увидел не бледное изможденное лицо страдалицы, а чумазую улыбавшуюся из-под берета рожицу! Причем контраст был настолько радикальным, что ошеломленный Фалин невольно надавил ногой на тормоз и резко осадил своего "коня", едва не стукнувшись головой о стекло. Женщина никоим образом не выглядела обессиленной или перепуганной, а весело и даже с вызовом смотрела на него, продолжая улыбаться, и чуть ли не подмигивала ему хитрым глазом. Кровь она уже аккуратно стерла со лба и никаких следов ранения Роман не разглядел, если только они не находились под пресловутым беретом, который ему страстно, до зуда в руках хотелось безотлагательно сорвать.
   -Панька, дура! С тобой все в порядке? - невольно вырвались у него слова, которых он нисколько не стыдился и к которым хотел добавить еще пару матюгов.
   -Не Панька, а тогда уж Дашка, миленок! Охолони малость да подумай хорошенько, к кому обращаешься! - хохлацкий говорок вновь смешно звучал в ее устах, но Фалину было не до смеха.
   -Прасковья! Прекрати издеваться! Ты не ранена?
   -Сам ты дурак... в голову раненый! Ранена я, ох, ранена - прямо в сердце стрелой амура!... Дарьей меня зовут, понял - нет!? Дарья Пореченко я, ага?
   -Ты еще и врать будешь, черт тебя дери!? - Вконец обозленный Роман схватил тетку за ворот старенького свитера и притянул к себе, стараясь заглянуть в глаза, но в полутьме салона лицо её показалось ему таким близким и родным, что у него защемило сердце.
   -Украл невесту и доволен? Ну, погоди, - Серега тебе задаст перцу! Мало не покажется! - Губы Даши вдруг чмокнули Фалина прямо в кончик носа, а потом жадно и развратно прильнули к Фалинскому рту, не давая ничего сказать в ответ на обидные слова и или же с протестом замычать.
   От крепкого поцелуя Фалин тотчас впал в странный транс и вместо того, чтобы оттолкнуть симулянтку и лизучую кошку от себя, запустил ладони ей под сбившийся свитер и пальцами торопливо нащупал упругий горячий живот, а затем и заманчивые твердые груди без лифчика. Волна желания с головой захлестнула его, и, отдавая себе полный отчет в том, что больше не хочет быть игрушкой в чьих-то опытных руках, а просто обязан как-то проявить свою мужскую сущность, он навалился на женщину всем телом, вдавливая ту в узкое неудобное сидение.
   Такой поворот событий, видимо, вполне устраивал Дарью-Прасковью, и она сразу податливо расслабилась, запрокинула голову назад, как можно сильнее задрала подбородок вверх, подставляя для поцелуев шею и, сопровождая свое расслабление глубоким эротичным дыханием, дала Фалину понять, что вся без остатка принадлежит только ему, как недавно принадлежала своему Сереге. Эта ее уступчивость неприятно кольнула Романа, но желание взять реванш в отношении потенциального соперника оказалось выше, и он с силой принялся мять завоеванное без боя тело, не сдерживая больше прорвавшихся наружу эмоций. Когда его опытная "боевая подруга" успела ухитриться откинуть спинку кресла, осталось для него загадкой, зато факт оставался фактом: любовники уже барахтались на не слишком удобном ложе, обмениваясь страстными поцелуями и ощупывая словно слепые тела друг друга. Салон старого "запорожца" вряд ли мог способствовать полноценной любовной игре да и грубая рабочая одежда не придавала ей романтического окраса, однако под спецовкой скрывалось жаждущее острых ощущений горячее женское тело с гладкой упругой кожей, и Роман так и чувствовал пальцами рук буквально каждую его клеточку и желал обладать каждой из них, несмотря на столь нестандартную обстановку. Он вдыхал специфический запах, исходивший от Дарьи, целуя ее в шею и подбородок, и ему казалось, что запах этот смешивается с едва заметным ароматом духов Ланы и уютным домашним запахом Прасковьи.
   Пока Фалин елозил в тесноте салона на расслабленной постанывающей Даше, туго соображая, как ловчее подступиться к заветному месту, та каким-то невероятным образом ухитрилась расстегнуть на себе брюки и приспустить их вниз, хотя неуклюжее тело суетившегося партнера изрядно мешало ей, а уж со своими лыжными штанами Роман справился сам, мысленно благодаря стечение обстоятельств, позволившее ему избавиться от тугих джинсов ещё в отделении милиции. Обнаженные бедра любовников плотно соприкасались между собой, усиливая обоюдное возбуждение, и Фалин даже сквозь Дашины трусы чувствовал влагу между раздвинутыми ее ногами. Ему было наплевать, что совсем недавно кто-то другой воспользовался этой бабой, натянул ее в помещении разгромленной кухни, и тот факт, что сдернутые с ее задницы трусы еще, возможно, хранили следы спермы недавнего любовника, не вызывал у него брезгливости, а наоборот придавал некую пикантную окраску похотливой возне вдали от страстей, разгоравшихся с новой силой на территории комбината. Так что не испытывая сомнений и ложных угрызений совести, Фалин прошелся подрагивающими пальцами по голому животу изнывающей от желания Дарьи, нащупал, наконец, набухшую мокрую плоть и кое-как вставил в хлюпающее отверстие одеревеневший член. Из-за сбившихся к коленям плотных штанов и только лишь приспущенных на бедра и свернувшихся в жгут трусов женщина не могла согнуть для удобства и шире раздвинуть ноги, сильно сжимая, тем не менее, проникший внутрь ее мужской орган, и такое давление доставляло совсем обезумевшему Фалину еще большее наслаждение, пронзавшее его тело волнами судорог. Он тоже не мог проявить большей активности, да она и не требовалась здесь, так как коротких и резких движений вполне хватало ему для удовлетворения себя и своей партнерши, изнывавшей от разожженной предыдущим любовником страсти.
   Кстати говоря, Фалин мог лишь предполагать, насколько горяча была бы в обычной постели без оков одежды эта простая баба, и мысль о том, что ему никак не удается запросто переспать с ней в нормальной обстановке даже насмешила его. А в том, что расположилась под ним всё-таки именно Прасковья, которая почему-то упорно требовала называть себя Дашей и с которой он уже вступал в интимную связь, у него не оставалось вообще никаких сомнений. Обуянная безграничной страстью, она шептала сквозь стоны какие-то ласковые простые слова, кои Фалин не слушал, находясь во власти своих собственных грез, и в момент, когда наступил апогей любовного совокупления, протяжно завыла неожиданно тонким голосом и до предела сдвинула ляжки, заставляя и Фалина издать хриплый урчащий звук. Ясно было, что любовник удовлетворил партнершу, сам испытав глубокий оргазм, но, боже мой, как ему хотелось, чтобы на месте этой безыскусной самки находилась утонченная и наверняка знавшая все тонкости эротической игры дама, раз за разом ускользавшая от своего незадачливого поклонника.
   Некоторое время выжатый донельзя Фалин неподвижно и расслабленно лежал на Дарье, уткнувшись носом в ее потную шею, пока Пореченко не заворочалась под ним, недвусмысленно намекая, что ей не слишком удобно возлежать на откинутом сидении отнюдь не комфортабельного автомобиля.
   -Поднимайся, сынок, а то раздавишь невзначай, - услышал Фалин тихий говорок у самого уха и принял эти слова как должное, вовсе не ожидая благодарности за короткие минуты вожделения.
   Стараясь не глядеть на простодушное Дашино лицо, кряхтя от овладевшей им стыдливости, он кое-как сполз с партнерши по скоротечному баловству и принялся тянуть с колен на бедра шуршащие синтетикой брюки, не зная, что сказать женщине и как теперь вести себя с ней. Ей же, как оказалось, и не нужны были никакие слова, и, пока Роман приводил себя в порядок, она тоже деловито занималась своим внешним видом, оправляя свитер, влезая обратно в штаны и тщательно пристраивая на голове грязный берет, который, видимо, считала едва ли не главным предметом своего туалета, если не сказать талисманом. Это прихорашивание почему-то злило Фалина и только нечто вроде мужского долга по отношению к дебелой молодой тетке, как-никак близкой ему, сдерживало его от ехидных замечаний. Меж тем, приходилось признать, что под бесформенной одеждой баба имела неплохие формы, еще как способные возбудить мужчину, и теперь Роману казалось, что она нарочно старается выглядеть на людях хуже, чем на самом деле, устав, видимо, от излишнего внимания местных мужиков типа того же Сереги.
   -Давай-ка, дружок, правь обратно к проходной! И побыстрее! - прервала, тем временем, Дарья его философские изыскания. -Хватит развлечений, пора и делом заняться...
   В голосе ее звучала такая уверенность, что Роман не посмел возразить ей, хотя и не имел ни малейшего желания вновь оказаться на территории комбината. Ему никак не верилось, что происшедшее между ними являлось всего лишь инсценировкой, ловко разыгранной хитрой бабой, не в меру возбужденной не только совокуплением со своим хахалем, но и экстремальной обстановкой в здании вообще, ибо слишком уж изощренным должен был быть ум этой сварщицы и слишком оригинальной фантазией должна была она обладать, чтобы рассчитать всё до мелочей.
   Так или иначе, но, подчинившись безапелляционному требованию, Фалин повел машину обратно, обуреваемый противоречивыми чувствами, и вскоре уже выруливал с главной дороги к воротам комбината. Ночь пролетела незаметно, и в свете мрачноватого утра еще более увеличившаяся толпа работников предприятия зловеще смотрелась не только со стороны административного здания. Вряд ли даже спецназ мог справиться с этой стихией, и у Фалина при виде моря голов стало тревожно на душе. Он плелся за почти бегущей впереди Дарьей и никак не мог понять, какого черта делает здесь и почему не находиться сейчас на пути домой. Спина женщины в рабочей спецовке служила ему единственным ориентиром и, только очутившись прямо в возбужденной массе народа, он потихоньку сориентировался в обстановке.
   Видимо, между неудачливыми захватчиками и решительно настроенными работягами во главе со всенародно избранным руководством была достигнута некая договоренность, и после того, как всплеск эмоций постепенно пошел на спад, представители новых хозяев вместе с судебными исполнителями и бойцами "Удара" покидали свое ненадежное убежище, цепочкой двигаясь от крыльца к своим автобусам, сопровождаемые по дороге оскорблениями и едва ли не плевками торжествующей толпы. Парни в камуфляже и масках с трудом пробирались сквозь тесную массу людей, прикрывая своими телами сильно напуганных женщин-приставов и держа на их головах широкие ладони в опасении, что в них полетят камни или другие предметы, а над беглецами откровенно издевались временно одержавшие верх рабочие комбината, освистывая и осмеивая опозоренных ревнителей закона. Зрелище было жутковатым, и Фалину не хотелось бы сейчас оказаться на месте проигравших противостояние ребят, державших наготове оружие и нервно дергавшихся от агрессивного поведения толпы. Он увлекся наблюдением сей незабываемой сцены и совсем забыл о своей спутнице, которую упустил из вида и теперь никак не мог разыскать взглядом на сером фоне таких же рабочих спецовок как и у нее, так и рябивших в глазах. По большому счету ему не о чем было говорить с Дашей, но почему-то он не мог заставить себя уехать просто так, не попрощавшись и не глянув ей в глаза, хоть и понимал всю глупость своего желания. Не в первый раз женщина эта исчезала из поля его зрения, а значит и не имела намерений завязывать с ним долговременной связи, не нужной, по сути дела, и ему. Так что Фалину ничего больше не оставалось, как покинуть место событий и вновь надёжно укрыться в своей домашней берлоге.
   Давно уже отъехали автобусы с посрамленными бойцами, постепенно начинали расходиться по домам победители в предвкушении обсуждения в домашней обстановке добытой таким трудом "виктории", размещался неспешно у ворот пост дружинников и только милиционеры еще группками кучковались на автомобильной стоянке, а Фалин все еще бродил вдоль забора, тщетно высматривая испарившуюся бесследно Дашу Пореченко. И только почувствовав неимоверную усталость и голод, поплелся он к "запорожцу" и, посидев в нем еще минут двадцать неизвестно зачем, выехал наконец на шоссе, тупо глядя вперед на ленту дороги и машинально держа руки на руле. Уже на пути в город ему показалось на миг, что далеко впереди мелькнул силуэт микроавтобуса "Зеленой зоны", вызвавший своим появлением только усмешку на его лице и косой взгляд на грязные лыжные брюки красного цвета, напоминавшие о вчерашнем приключении.
  
  
   Урок четвертый.
  
   РЕЛИГИЯ.
  

Профессия - миссионер. - О сектах и не только. - Самый обаятельный старейшина.
Пляска Святого Витта. - Группенсекс. - Чужак. -
Малышка Клара, как сексуальный автомат.

  
   Несколько дней репортажи о событиях на химкомбинате не сходили с экранов телевизоров и со страниц местных и центральных газет, но Фалин нарочно старался не обращать внимания на возню средств - с позволения сказать - массовой информации, дабы больше не бередить душу и не вызывать столь волнительных воспоминаний, то есть старался всеми силами восстановить внутреннее спокойствие и душевный комфорт. И всё равно, участие в беспорядках надолго выбило его из колеи насущных забот, и, отсиживаясь дома, он нарочно из некой суеверной боязни старался как можно реже выходить на улицу, не желая вляпаться в какую-нибудь очередную диковинную историю. Приходилось признать, что жизнь его в последнее время вообще вошла в странное русло, и долгожданный покой и относительное благоденствие казались ему ныне поистине недостижимыми мечтами. Между тем, мысли Фалина то и дело возвращались к двум женщинам, с которыми его случайно (а он был абсолютно уверен, что случайно!) свела судьба, но нельзя сказать, что думал о них Роман постоянно - скорее всего наоборот, он решительно гнал "светлый образ" подальше от себя и старался по мере, конечно, возможности думать о чем-либо другом. Несколько раз звонил неугомонный Зубов, приглашая приятеля на пикеты и митинги в поддержку работников комбината, и каждый раз Фалин с замиранием сердца поднимал трубку, прекрасно помня, что Пане известен его номер телефона и что звонить ему может именно она. При этом бедолага сам не понимал, хочет или не хочет встречи с ней, но не мог не признать, что женщина оставила глубокий след в его душе, несмотря на разницу в характерах и социальном положении. То же самое относилось и к Ирине, ведь Роман, по его разумению, со своим нынешним статусом безработного интеллигента занимал в общественной иерархии место как раз где-то между Поплавской и Пореченко, никак не претендуя на относительное равенство ни с одной из них, причем, понимание этого обстоятельства раздражало его, и слишком много времени уходило на бесплодные размышления о жизни и о себе, что в конце концов стало изрядно угнетать героя двух любовных романов. В конце концов, Лана-Ирина могла служить для него предметом поклонения, недосягаемым и таинственным, Даша-Паня же предназначалась для плотских утех и удовлетворения мужских потребностей и амбиций! Первой он мог с упоением целовать ладонь или ножку, мог позволить себе унижаться перед дамой сердца, подобострастно ловить ее взгляд и с готовностью выполнять любое желание, другой можно было поплакаться в жилетку, поболтать с чуткой собеседницей за жизнь, позволить себе съесть приготовленный ею обед, совместно совершить какой-то дурацкий турпоход и, наконец, попросту оттрахать податливую бабу где-нибудь в абсолютно не приспособленном для подобного рода занятий помещении. Так что образ одной из женщин периодически заслонял собою образ другой, и иногда Фалин чувствовал в себе поистине раздвоение личности, пугаясь собственных внутренних ощущений.
   Вместе с тем Роман понимал, что в конечном итоге ему необходимо попросту развеяться: встретиться, к примеру, с другом Геной или позвонить кому-либо из старых приятельниц, но это было выше его сил, и пока что у него хватало смелости довольствоваться всего лишь краткими прогулками до булочной и обратно. Правда, прогулки эти становились всё более продолжительными, и однажды Фалину ни с того, ни с сего под воздействием солнечной погоды пришла в голову мысль заглянуть в местный православный храм, уютно расположившуюся за городским лесопарком - просто так, ради интереса - с подспудной целью найти в церкви призрачное успокоение. Она знал, что был крещен в детстве и с некоторых пор даже носил на шее крестик, однако при этом не слишком уважал внешнюю церковную атрибутику с ее культовыми условностями, службами и обрядами и практически никогда не участвовал в подобного рода мероприятиях. Ему претило желание верующих непременно осенять себя крестом, бить поклоны, ставить у икон свечи, купленные там же в церкви, и тому подобная ерунда, но в душе он считал себя безусловно православным славянином и, нося крест, как бы находил наличие такового отличительной чертой русского человека, некоторым образом солидаризуясь в этом с националистами. Короче говоря, пересилив свое вынужденное отшельничество, Фалин выбрался-таки на следующий день из дома и неспешно направился в сторону парка, еще не предполагая, что в храм - по крайней мере православный - ему удастся попасть только поздним вечером.
   Между тем, препятствием благому его намерению приобщиться к вере явились совершенно незнакомые люди - и не просто люди, а молодые и симпатичные девушки, которые едва ли не преградили ему дорогу, с милыми улыбками настойчиво попросив уделить им пару минут, и с которыми Роман Петрович без всякой задней мысли вступил прямо на улице в невинный с виду разговор. Надо сказать, что Фалину, в принципе, по жизни не очень-то нравились молоденькие барышни студенческого или старшего школьного возраста с их природной физической угловатостью, откровенным инфантилизмом, прямолинейностью характера и юношеским максимализмом - он предпочитал женщин постарше, поопытнее, из тех, с которыми можно было не только поцеловаться и провести ночь, а и поговорить по душам на равных, с целью получить удовольствие от интеллектуальной беседы, так что по собственной инициативе Роман никогда не заговорил бы с девчонками первым, но открытые лица их выражали полную добродетель, и просто невозможно было отказаться вступить с приятными во всех отношениях особами "в контакт". Поначалу, кстати говоря, Фалин подумал, что от него требовалось указать дорогу случайным прохожим, но оказалось, что именно эти два одуванчика как раз и хотят указать заблудшей с их точки зрения душе в этом полном ненависти и лжи мире ни более, ни менее, как "дорогу к храму".
   Между прочим, подруги мало напоминали - внешне и внутренне - современных разбитных старшеклассниц или студенток-первокурсниц, выглядели вполне домашними девочками, интеллигентными и воспитанными, и, собственно говоря, естественно было, что для них Фалин, нарушая собственные принципы, сделал исключение, согласившись выслушать короткую проповедь. Особенно его привлекла одна из благовоспитанной парочки - стройная, миниатюрная, словно фея из сказки, девушка в бежевом туго перепоясанном на осиной талии плаще, изящных маленьких полусапожках на каблучках и кокетливой шапочке на голове, и, возможно, только из-за наивного и открытого взгляда ее серых глаз он и согласился на предложение побеседовать с барышнями. Кстати, удивление от проявленного внимания к своей персоне у Фалина быстро прошло, так как на вопрос о теме разговора девчонки, смущаясь и стараясь неумело скрыть свое смущение за приветливыми улыбками, сообщили, что хотят поговорить с незнакомым прохожим о жизни и о вере, чем сначала изрядно позабавили Романа, который, как ни странно, сам буквально только что размышлял на сию насущную тему. Правда, несмотря на определённый интерес к серьезненьким девочкам, он всё равно счёл нужным поинтересоваться, какую организацию они представляют, и выяснил, что молодые миссионерки принадлежат к некому религиозному обществу под громким названием "Поклонники Христа", так что, пожалуй, пообщаться с ними имелся свой резон, тем более, что, как уже упоминалось, обе понравились Фалину своей искренностью и неподдельным чистосердечием. Что касалось отнюдь не православного вероисповедания девиц, то Бог, по мнению того же Фалина, был для всего человечества - и католиков, и мусульман, и буддистов - един, и предстоявшая беседа находилась как раз в русле нынешних Фалинских устремлений.
   Вообще-то, организации типа "Поклонников Христа" в народе (да и официально тоже) именовались сектами и характеризовались не всегда благожелательно, тем более что к православию не имели ровным счётом никакого отношения, но всё равно встреча с молоденькими проповедницами, ничуть не напоминавшими престарелых служителей культа, вошла в унисон с состоянием Фалинской души, и, словно цепляясь за соломинку, он слушал их тихую и неспешную речь, не столько вникая в ее смысл, сколько радуясь простому общению с добрыми симпатичными людьми, имевшими чёткую жизненную позицию, как бы она не отличалась от его собственной - не такой уж, кстати сказать, и бесспорной. Фалин никогда не числился ортодоксальным православным, плохо понимал разницу между различными верами, которых в смутные времена расплодилось немереное количество, и так же, как, собственно говоря, и большинство обывателей, отмечал обычно и православное, и католическое рождество, День святого Валентина и Татьянин день, и даже иудейскую пасху да и вообще слабо разбирался в церковных канонах, не имевших для него принципиального значения. Пусть сам он и родился в православной семье, а не в семье раввина или мусульманина, всё равно не слишком верил в реальность Бога как такового, считал Христа исторической личностью и сильно сомневался, что тот на самом деле являлся сыном святого духа! Всего этого Фалин, конечно, не стал рассказывать молоденьким миссионеркам и лишь односложно отвечал на невинные вопросы касательно своего отношения к всевышнему, тем паче что ему приятно было слушать религиозных подружек, которые с виду совершенно не походили на верующих, а выглядели вполне светски, что кардинально отличало их от разгуливавших в черных костюмах и плащах по улицам города проповедников-сектантов, одно выражение лиц которых не внушало никакого доверия, не говоря уже о некой сумасшедшинке в глазах и глупейших, не от мира сего улыбок. Правда, при ближайшем рассмотрении и две симпатичные "поклонницы Христа" имели в огромных глазищах некий ненормальный блеск, но его-то как раз Фалин и отнес на счет их юношеского максимализма и не придал сей ненормальности должного значения.
   Все вместе они стояли на тротуаре и определенно мешали снующим мимо прохожим, так что, когда девицы, представившиеся Кларой и Флорой (Роман, назвавшись в ответ, не очень поверил в истинность их экзотических имен), предложили присесть на скамейку, Фалин добродушно кивнул головой и направился вслед за ними, умиляясь от вида этих скромненьких "одуванчиков". Он не переставал поражаться миниатюрности Флоры и в какой-то момент действительно поверил, что появилась она перед ним прямо из детской сказки.
   Как оказалось, девчонки не собирались долго рассиживаться на скамейке в обществе рассеянного собеседника и, не слишком вдаваясь в религиозные аспекты человеческого бытия, недвусмысленно предложили Фалину вместе с ними посетить зал конгрессов "Поклонников Христа", который находился буквально в двух шагах на окраине парка, словно пресловутый "рояль в кустах". Роман сразу же вспомнил, что не раз обращал внимание на ударными темпами отстроенное из сборных конструкций здание, которое сперва принял за очередной заводик по производству прохладительных напитков и только потом идентифицировал, как помещение общественной организации западного толка. Интересно, что через некоторое время после открытия этого пристанища сектантов в нескольких десятках метрах от него кто-то из местных жителей за одну ночь установил у парковой аллейки большой деревянный православный крест, который правда не простоял и двух дней, а был вывернут с корнем и повержен на землю неизвестными злоумышленниками. Его дальнейшая судьба была неизвестна Фалину, и уже только один интерес, что стало с этим крестом после свержения заставил Фалина согласиться на предложение девчонок. Впрочем, он абсолютно не имел желания участвовать в собрании сектантов, однако словно некая внешняя сила потянула его за язык и вырвала у него согласие на уговоры Клары и Флоры. Он вовсе не был глубоко очарован речами миссионерок, как и внешним обаянием тоже, и все ж словно в предвкушении неких необычных событий покорно поднялся с грязноватой скамейки и под двусторонним конвоем милашек поплелся по качественно асфальтированной дорожке, ведущей прямехонько к залу конгрессов, успокаивая себя тем, что в любой момент может покинуть "конференцию" и вернуться домой. Ненадолго ему показалось, что маленькая Флора чуточку кокетничает и даже флиртует с ним, и эта пикантная деталь задушевной беседы льстила ему и вызвала легкую улыбку на губах, так что последние сомнения быстро улетучились, и все более и более уверенно Фалин зашагал вдоль ровного газона вперед, задрав нос и едва слышно насвистывая бравурную мелодию. Осмелевшие же девчонки, теперь запросто называвшие его Ромой, фамильярно взяли своего нового знакомого под руки и, щебеча по дороге на темы богословия, вели его навстречу судьбе, готовившей для него очередное испытание.
   Собрание или, скорее, сходка сектантов, как оказалось, была уже в самом разгаре, и, пройдя мимо невозмутимых шкафоподобных охранников на входе, пропустивших очередных гостей практически без слов, троица сразу окунулась в атмосферу некоего то ли богослужения, то ли проповеди, то ли выступления самодеятельных экстрасенсов. Просторный зал, отделанный по последнему дизайнерскому слову, был практически полон, и такое количество поклонников Иисуса сначала ошеломило Фалина и привело в смущение. Он никогда не подозревал, что в городе имеется столько желающих приобщиться к деятельности заморских миссионеров, и даже почувствовал некоторое уважение к этим шустрым служителям культа. Странно, но особая аура сборища обволокла его буквально с порога, и ему поскорее захотелось опуститься в удобное пластиковое кресло, дабы обрести надежную опору и почувствовать себя своим человеком среди здешней разношерстной публики. Социальный состав и внешний вид неоднородной массы новообращенных верующих мало волновали его, он не собирался рассматривать присутствующих на сеансе и хотел тихонько устроиться где-нибудь в задних рядах подальше от низкой оформленной в темных тонах сцены, однако девчонки, неусыпно бдевшие над своим подопечным, почти силой провели его в первые ряды и усадили между собой едва ли не под самый нос вещавшему с подиума мужчине в черном костюме и яркой белой рубашке с галстуком. Вскоре, правда, Клара поднялась и неслышно удалилась прочь, оставив Фалина с Флорой, на лице которой блуждала неестественная улыбка и глаза которой вдруг засветились каким-то диковинным неземным светом. Сейчас она еще больше напоминала собою сказочную фею, и Роман вновь поразился ее миниатюрности и внешней незащищенности. Он не намеревался вникать в суть тезисов, монотонным певучим голосом излагавшихся одержимым проповедником, и хотел тайком полюбоваться одухотворенным лицом своей молодой спутницы, а также белой тонкой ее шеей, чуть выпиравшими из джемпера остренькими грудями и прелестными маленькими ножками, однако "смена декораций" на сцене отвлекла его от интереса к спутнице и больше не дала возможности заняться подобным легким и ничему не обязывающим занятием.
   Новый персонаж, появившийся перед благолепной притихшей аудиторией, поразил Фалина своей оригинальностью в одежде и словно притянул его взгляд, заставив вытянуть шею и навострить слух в предчувствии чего-то удивительного, если не сказать фантастического, причем чувствовалось, что напряглась вся аудитория и даже невозмутимая минуту назад Флора, сама того не замечая, положила свою ладошку на запястье Фалинской руки и непроизвольно сжала своими тонкими пальчиками. Женщина в черном возникла на сцене ниоткуда - словно материализовалась прямо из воздуха, хотя Роман задним умом и догадывался, что вынырнула она из-за полога темных портьер у самого микрофона, и при ее появлении сильная дрожь прокатилась волной по всему Фалинскому телу, хотя очередная проповедница даже еще не успела раскрыть рот и умело держала эффектную паузу, давая собратьям рассмотреть себя во всей красе. Ее гибкое сильное тело, закованное в тугое трикотажное платье, больше походившее то ли на джемпер, то ли на футболку, напоминало тело змеи, в облике имелось нечто завораживающе змеиное, и обладательница столь идеального тела прекрасно понимала это и нарочно, усиливая эффект, тесно сдвигала худощавые длинные ноги, затянутые в черный эластик колготок, таких плотных, что не сразу можно было определить - колготки это или узкие брюки. Черный цвет одежды гармонировал с густыми темными волосами до плеч, истинный цвет которых невозможно было определить в полутьме, и смуглой кожей лица, причем единственными белыми пятнами на черном фоне являлись изящные остроносые туфли на высоченных каблуках, узкий белый галстук до пояса и белки огромных глаз - даже кожа рук была скрыта тонкими перчатками, а шея прикрыта стоячим высоким воротником платья - да тускло поблескивали крупные серьги в ушах и пряжка широкого пояса, перехватывающего тонкую талию, и весь тщательно продуманным контрастный костюм неотразимо действовал на затаившую дыхание толпу.
   Тот факт, что таинственная дама, даже паузой искусно воздействовавшая на зрителей, являлась далеко не рядовой участницей конгресса, не вызывал сомнений, ибо от нее прямо-таки веяло уверенностью в своем превосходстве над присутствующими, невероятной духовной силой и опытностью искушенного кукловода, да и на груди у нее приколот был бейдж, говоривший о причастности проповедницы к руководящим кругам. Не давая паузе стать невыносимой, она вдруг заговорила низким и даже утробным голосом с характерной хрипотцой - сначала тихо, а потом все громче и громче, и завораживающие звуки птицами летели в зал и крыльями обволакивали внимавших ее речам людей, не пропуская никого и проникая каждому прямо в душу. Гипнотизировали они и Фалина, который не вдумывался в смысл разивших его, тем не менее, наповал слов, а лишь вслушивался в бархатные интонации потрясающего голоса, купался в них и при этом страстно желал понять истоки своего возбужденного состояния. Да что там греха таить, - он мог поклясться, что знал эту обаятельную и одновременно неприступную проповедницу, торжествовал в глубине души, что вновь увидел её, уже радостно извлекал из тайников своей памяти знакомое имя, еще не веря в свое счастье и свою удачу, и благодарил всевышнего за дарованную ему встречу!
   Между тем, ни на секунду не умолкавшая женщина медленно принялась перемещаться по сцене с невероятной грациозностью и ритмичностью движений, и каждый шаг ее белоснежных туфелек, взмах тонкой руки в черной перчатке и поворот головы с гривой божественных волос были тщательно продуманы и отточены, безотказно действуя на аудиторию. Словно из космического пространства, откуда-то с далекой планеты вдруг зазвучала нежная музыка, подыгрывая становившемуся все более громким и настойчивым голосу, заполонившему собой всё пространство зала, и люди непроизвольно, в каком-то полусонном взвешенном состоянии принялись вдруг раскачиваться из стороны в сторону с характерными движениями головами и руками. Взбудораженный счастливой догадкой Фалин хотел было улыбнуться этому всеобщему умопомрачению и тут со страхом и восторгом понял, что и сам вместе с Флорой, холодную ладонь которой он сжимал в своих не менее ледяных пальцах, ритмично покачивается по сторонам и даже запрокидывает голову вверх, вынужденный вращать глазами, чтобы не упустить из виду божественную проповедницу, парившую на сцене на невероятно высоких каблуках туфель. Плавный ритм каждого ее шага отдавался в висках у Романа стуком крови, и он готов был вскочить на ноги, броситься по головам к сцене и громко выкрикнуть имя той, в которую был без памяти влюблен.
   Ловко пританцовывая и делая невероятно красивые движения бедрами, плечами, головой проповедница уже не говорила, а протяжно пела во весь голос под усилившуюся и давившую на уши музыку, которая из нежной и успокоительной превратилась в агрессивную и вызывающую, и вместе с неистовой женщиной пел весь зал, разом поднявшись на ноги и в экстазе вскинув в едином порыве руки к потолку. Фалин, чтобы постоянно держать в поле зрения немыслимой красоты колдунью в черном вынужден был тоже подняться на ноги - да и встал бы вместе со всеми в любом случае, чувствуя удивительную легкость в теле и желание птицей парить в воздухе, наслаждаясь свободным полетом. Позабыв обо всем на свете, он пританцовывал на месте, воздевал руки с растопыренными пальцами над головой, пел что-то нечленораздельное и выкрикивал имя божественной Ланы, присоединяясь к стройному хору "поклонников Христа", оравших в экстазе каждый свое. Наверно, у каждого из них был свой идол, свой божок, имя которого они хотели донести до окружающих, а может, они скандировали имя всевышнего - во всяком случае, каждый слышал только себя и видел перед глазами только того, кого сам хотел видеть в порыве страсти. Роман, надо сказать, не имел возможности разглядеть лица проповедницы, наполовину скрытого разметавшимися волосами и периодически закрываемого растопыренными длинными пальцами в матовой коже перчаток, но он ни минуты не сомневался, что перед ним - именно красавица Лана, и что сам Христос свел их сейчас, давая новую возможность к сближению. Встреча казалась Роману божественным провидением, и безо всяких сомнений он готов был стать поклонником того, кто только что даровал ему счастье, кого так славили ликующие вокруг люди и кому готовы были подобно Фалину отдать душу и сердце. В едином порыве, познавшие высшие истины, озаренные светом высшего знания, на глазах преобразившиеся люди с горящими глазами и одухотворенными лицами плыли в невесомости неизведанного призрачного макрокосмоса и напрямую общались с тем, кому поклонялись и кого боготворили, и вместе со всеми плыл и Фалин, переполненный восторгом и предчувствием немыслимых до недавнего времени событий, желая лишь любить божество, взиравшее с высоты на него, жалкого и погрязшего в грехе и себялюбии, а затем и его представительницу на бренной земле - ту, которая имела право безраздельно повелевать своим рабом в любое время суток.
   Характер музыки опять незаметно сменился, стал более тягучим и зловещим, а вместо разрозненных криков и восклицаний из глубины сцены зазвучали псалмы, которые были с энтузиазмом подхвачены сектантами в зале, и стройный мощный хор наполнил своды зала конгрессов. Со стороны это, наверно, напоминало массовое помешательство, но Фалин сам являлся участником слаженного хора, тянувшего свои песнопения, и, даже на зная слов и не понимая смысла фраз, мычал и подвывал в такт, не замечая ничего вокруг, кроме извивающейся на сцене змеиной фигуры, жестокой и одновременно прекрасной в своем диком танце. Он понимал лишь, что должен был находиться рядом с ней, и все эти людишки, охваченные единым порывом и стоявшие стеной между ним и божественной Ириной, только мешают ему. В готовности раскидать их по сторонам, смести со своей дороги прочь не взирая на лица (пусть даже это будет очаровательная Флора), новообращенный и уже поистине полноправный член общины хотел рвануться туда, к сцене, где мелькали в полутьме белые туфли и узкий как лезвие бритвы белый галстук и вдруг с восхищением и радостью увидел, как вся толпа, не сговариваясь, двинулась в направлении, указанном потусторонними силами - туда, куда так стремился сам Фалин.
   Да! Потные и взлохмаченные люди с лицами, горевшими счастьем и восторгом, как по команде едва ли не бегом рванулись между рядами в сторону подиума в желании встать рядом с неистовой проповедницей и продолжить вместе с ней нескончаемый танец под тягучую заунывную песню. У сцены их встречали какие-то люди с большими черными подносами в руках, и все, кто миновал этих служителей культа, бросал на блюда мятые купюры, кошельки, кольца, браслеты и другие ценные предметы и только потом оказывался на возвышенном помосте, радостно воздевая руки и размахивая ими в танце. Фалин же точно знал, что сам владыка вселенной нуждается в его хоть и минимальной поддержке - вернее не он, а его представители на изнывающей от злобы, ненависти и человеческой подлости планете, и поэтому, не задумываясь ни на секунду швырнул на поднос свой кожаный видавший виды бумажник, понимая, что не жалкие гроши помогут спасению, а смирение и бескорыстная любовь к людям, а затем отправил вслед за ним и свои часы с браслетом. Он отдал бы на пользу организации всё, что имел, и даже одежду, ибо желал найти убежище в ее стенах, избавление от лжи, злопыхательства и зависти, и готов был отречься от всех прогнивших насквозь бывших своих идеалов. Простое и ясное счастье охватило его, а также любовь ко всем этим таким близким и понятным ему людям, и не было никакого сомнения в том, что любимая и боготворимая им женщина тоже должна была полюбить его, испытывая, без сомнения, те же чувства и чаяния, что и ее беззаветный поклонник.
   Невозможно было понять, как небольшая с виду сцена могла вместить такое количество народа, хотя многие из присутствующих всё еще толпились в проходах, страстно желая находиться вместе с остальными на подиуме, где шло настоящее веселье, которое только законченный негодяй мог назвать оргией. Музыкальное сопровождение религиозных псалмов сменилось далее зажигательной латиноамериканской музыкой, и увлеченные и разгоряченные ею собратья по обществу принялись отплясывать кто во что горазд, невзирая на возраст и пол. По сторонам летели платки, туфли, сумочки, кофты, и усиленно разыскивающий в массе народа среди вселенского бедлама свою любовь Фалин то и дело натыкался на голых по пояс женщин, расхристанных девчонок и полуголых мужиков. Его руки и ноги тоже дергались в импровизированном танце, и, чувствуя, как пот льется между лопатками ручьем, он вынужденно рванул рубаху на груди, так что полетели по сторонам пуговицы, и без раздумий скинул с ног обувь. Черная, отливающая синевой грива густых волос несравненной Ланы мелькала то тут, то там, и Фалин никак не мог угнаться за буйной колдуньей, лавируя между собратьями по вере и до сумасшествия желал взять пальцами тонкую гибкую руку, прижаться к нежной коже перчатки щекой и вдохнуть раздувавшимися ноздрями хорошо знакомый аромат духов, после чего уже не отходить ни на шаг от возлюбленной и упиваться счастьем от возможности видеть милое лицо. Меж тем, таинственное создание раз за разом ускользало от него, но он не испытывал раздражения, а принимал происходящее за веселую азартную игру с танцами, песнями и смешными розыгрышами. Из головы его, словно через обширную дыру в черепе, выветрились все обыденные мысли и заботы, и, если бы сейчас его спросили, кто он и откуда родом, то наверняка он только глупо моргал бы глазами и улыбался меланхолической улыбкой в ответ, ибо знал, что с сего момента приобщен к таинству мироздания и напрочь отгородился от всех бытовых житейских проблем.
   Иринино лицо, такое близкое и досягаемое, вдруг само собой возникло перед ним, даже немного напугав неожиданностью появления, и, жадно разглядывая с расстояния вытянутой руки его мельчайшие черты, Фалин завизжал от восторга и победно вскинул руку вверх, чем нисколько не удивил бесновавшихся вокруг братьев и сестер по вере. При всем при этом он даже не мог с уверенностью сказать, действительно ли перед ним Лана Поплавская или Ирина Поплавкова, да это было и не столь важно для него, ведь таинственная и открытая, ужасная и прелестная, решительная и скромная она смотрела ему прямо в глаза и только этим своим взглядом превращала в безропотного слугу. Лицо ее, покрытое слоем грима, все также было полускрыто разметавшимися волосами, и на нем отчетливо выделялись только бездонные черные глаза в обрамлении густых загнутых ресниц и узкие губы фиолетового цвета, с которых не сходила мистическая неземная улыбка. Все ловкое гибкое тело женщины ни минуты не находилось в покое, похожее на некую постоянно менявшую форму субстанцию, а руки и ноги беспрерывно изменяли положение, временами даже выворачиваясь за спину, и это в виду хаотичное, но, кажется, починенное железной воле беспрерывное движение вызывало мельтешение и рябь в глазах Фалина, кружа ему голову и доводя едва ли не до обморочного состояния. Факт оставался фактом - взгляд этой эксцентричной дамы был устремлен именно на него и буквально пронзал насквозь, вызывая душевную боль в груди, так что задыхавшийся от счастья Роман принялся ловить в воздухе такую желанную кисть ее руки и, достигнув цели, прижался к ней носом, вновь издав сдавленный первобытный вопль. Взявшись за руки, оба с восторгом принялись отплясывать взаимный яростный танец, и вскоре скользкое ловкое тело женщины-змеи плотно прильнуло к Фалинской груди, как бы выделяя его среди однородной массы верующих, тусовавшихся вокруг. Все они в одно мгновение перестали существовать для Фалина, и перед собой он видел лишь фиолетовые полуоткрытые губы, в которые готов был впиться поцелуем, причем сильные руки любимой обвили его шею, и ему на миг показалось, что он слился в единое целое с горячим, вызывающим непреодолимое желание телом.
   Зажигательная музыка плавно и незаметно перетекла в потрясающий африканский мотив со звучанием тамтамов и совершенно дикими завываниями труб, воздействовавшими на беснующихся братьев и сестер таким образом, что, образовав несколько больших кругов, все они взялись за руки и, славя божество, принялись вздымать и опускать сплетенные ладони вниз. Фалин вынужден был подчиниться массовому порыву, хотя ему вовсе не хотелось отрываться от восхитительных, как у ловкой пантеры, форм Ланы, и он, крепко сжав ее пальцы, тоже принялся вскидывать руки вверх и высоко запрокидывать голову. Нахлынувшее на него нежданно-негаданно умопомрачение вдруг медленно начало покидать мозг, и, еще по инерции изгаляясь вместе с сектантами в магическом круге, он уже более реально смотрел на вещи, тем паче что красавица Лана теперь была рядом с ним и давала ему надежду на благосклонность, которой он так добивался. Сама она продолжала делать все то, что откаблучивали вошедшие в раж члены братства, но - нет-нет - а из-под густой челки волос то и дело поблескивали неким ироническим блеском огромные чарующие глаза. Только теперь Роман обратил внимание на бейдж, белевший на ее груди на черном фоне облегающего платья, вчитавшись в отпечатанные принтером витиеватые буквы, и с удивление узнал, что перед ним находиться старейшина братства "Поклонники Христа" Ирэна Поплашен. Имя и звание удивительной особы так и стояло у него перед глазами, которые только усилием воли удалось перевести на невозмутимое лицо пританцовывающей женщины, казавшееся сейчас жутковатой маской, обрамленной черными разметавшимися локонами, и на миг Фалину стало страшно от того, что теперь он вовсе не был уверен в том, что вместе с ним, держа его ладонь ладонью в тончайшей кожаной перчатке, отправляет религиозный обряд именно та, которая стала для него с недавних пор особым предметом культа. Осознание сего прискорбного факта вызывало у Романа нервную дрожь в конечностях, и бедняга, случайно попавший в сети сектантов, никак не мог понять, что, собственно говоря, делает здесь и как могло снизойти на него абсолютное помешательство. Вид полуголых бесновавшихся людей вокруг поразил его до глубины души и ему, казалось, что только Ирэна сохраняет спокойствие в этом всеобщем мракобесии. Белые пятна ее галстука, туфель и небольшого бейджика резали Фалину глаза, а очертания фигуры в черном расплывались на фоне задрапированных черным же материалом стен и принимали поистине нереальный характер, вызывая у него легкое головокружение и слабость.
   Вместе с тем, Фалинское общее состояние усугублялось и ещё одним обстоятельством - по другую руку от "холодной богини" топтался непонятным образом возникший буквально ниоткуда тот самый проповедник, вещавший со сцены по приходу Фалина в зал конгрессов, тот дядька в черном костюме, который, надо сказать, выглядел на фоне полоумных баб и мужиков чужеродной фигурой и взгляд узковатых хитрых глаз которого очень и очень не нравился Роману. Как следовало из надписи на типовом бейдже, этот мужчина средних лет, больше походивший на рэкетира, "работал" в братстве старейшиной и носил достаточно корявое имя Зилот. То, что именно он, с его накаченной фигурой, бычьей шеей и плоской рожей, заправлял в здешнем театре абсурда, не вызывало у Романа сомнений, а вот то, как он задирал нос и свысока поглядывал на потных и взъерошенных дуралеев, просто бесило "новообращенного брата", окончательно к тому времени пришедшего в себя. Причем, Фалин мог поклясться, что ушлый Зилот отлично понимал его, Фалинское, состояние и теперь откровенно буравил своими наглыми глазками потенциального соперника в деле завоевания женщины, превратившейся для обоих в подобие талисмана удачи. При всем этом Зилот являлся в некотором роде руководителем Ирэны и имел на нее глобальное влияние; Роман же, вообще не уверен был, Лана или Ирина под иностранной фамилией (или кличкой?) Поплашен отыскала и выделила его из толпы в наполненном до отказа зале. Не исключено было, что без вмешательства высших сил в данном случае и не обошлось, и все-таки вполне земная физиономия главного старейшины вовсе не внушала Фалину доверия, а как показали последующие события, сомнения Романа имели под собой веские основания, и мистический карнавал или шабаш проходил по сценарию, подготовленному представителями земной, а отнюдь не космической цивилизации.
   Совершенно спокойный до определенного момента Зилот после оглушительного удара скрытого за кулисами гонга вдруг побагровел от внутреннего усилия и в свете направленного на него луча прожектора вдруг возвестил утробным и поистине нечеловеческим голосом наступление какого-то таинственного часа "Х", которого, если верить его словам, присутствующие в зале "поклонники Христа" ожидали едва ли не целый год. О содержании и назначении мифического этого часа Роман шестым чувством догадался уже в следующее же мгновение, и постепенно набиравший мощь и становившийся громовым голос Зилота, надувшего щеки и даже поднявшегося на цыпочки, моментально подтвердил Фалинские самые худшие подозрения. Во фразах, которые оголтелый сектант бросал во внимавшую его бреду толпу словно булыжники или гранаты-лимонки, содержался призыв ни больше, ни меньше, как освободиться в один миг от оков стыда и нравственности и слиться воедино с тем, кто находится ближе всех, то есть цепко держит тебя за ладонь, а в переводе на бытовой русский язык старейшина предлагал собратьям попросту заняться сексом с партнером по "хороводу", не взирая, кстати, мужчина ли это либо женщина. Подготовленная идиотскими танцами и безудержным весельем аудитория восприняла его призыв со щенячьим восторгом, тем более что, дабы доходчивее довести своё предложение до улыбавшихся во весь рот людей, сам Зилот, не медля ни секунды, облапил гибкую фигуру Ирэны, которая, правды ради сказать, не проявила никакого желания воспротивиться его поползновениям и которая просто утонула в объятиях шкафообразного молодца. Губа у Зилота была не дура, а умению его оказаться в нужное время в нужном месте можно было только позавидовать, так что не успел Фалин и глазом моргнуть, как старейшина без всяких экивоков полез лапами под подол той, которую Фалин буквально боготворил.
   Исходя из конкретной ситуации, Фалину должна была достаться в пару личность, державшая его за руку с другой стороны и оказавшаяся ни кем иным, как малышкой Флорой, про которую ее протеже давно и прочно позабыл, но которая, как выяснилось, помнила о нем каждую минуту и старалась не упустить из виду, надеясь, очевидно, получить за новообращенного достойное вознаграждение. Возможно конечно, все закончилось бы миром, будь Роман покладистее и терпеливее в своих притязаниях (так или иначе, влившись в ряды организации, он нашел бы со временем подход к сердцу "старейшины Ирэны"), однако слишком возбужденный неистовым парным танцем с женщиной-змеей, он не хотел соглашаться с отведенной ему хитрым "рэкетиром" ролью и, оттолкнув маленькую ладонь Флоры, повернулся в сторону Зилота, активно занимавшегося своей партнершей. После невероятной оргии в зале и на сцене Фалин чувствовал нечто вроде опьянения и, несмотря на то, что уже начал адекватно оценивать ситуацию, не поддавшись в общем-то воздействию гипноза, готов был совершить героический, с его точки зрения, поступок: разбить, развести прочь изгибавшуюся в странных конвульсиях, которые внушали кое-кому мистический ужас, пару старейшин. Ему совсем не пришло в голову, что затянувшееся действие происходит не на молодежной дискотеке и не на вечере танцев, хотя то, что проделывал с партнершей старейшина с покатыми борцовскими плечами, попахивало таковыми, и, в глубине души сознавая глупость своёго поведения, Фалин хорохорился, словно студент, у которого более удачливый сокурсник увел девчонку.
   Охваченные всеобщим помешательством члены секты вытворяли на сцене умопомрачительные вещи, но по большому счету Фалину не было дела до этих полоумных шизиков, забывших о всякой человеческой морали, зато поведение рябого Зилота страшно бесило его и выводило из себя, ибо касалось непосредственно состояния Фалинской души и чистых ее устремлений. Зилот не терял времени даром и успел освободить изумительное в своей гибкости и грации тело Ирэны от облегающего платья, и в абсолютно непрозрачных, не требующих наличия трусиков, отливающих завораживающим блеском в свете тусклых ламп колготках и черной маечке, туго обтягивающей упругую грудь, таинственная женщина смотрелась еще более притягательно и прекрасно, инициируя своим видом судороги в теле Романа. Белая кожа плеч и рук, а также длинной грациозной шеи сильно контрастировала с черным бельем и черными перчатками, вызывая у Фалина подсознательный страх и одновременно страстное влечение, и, окончательно отбрасывая остатки осмотрительности, он решительно шагнул в сторону упивающихся нелепой игрой "старейшин" в тот момент, когда ладонь наглого Зилота сжимала тонкое запястье чудной руки Ирэны, полностью отдавшейся мистическому танцу, о чем говорили блуждающие взглядом по потолку остекленевшие ее глаза. То, что проделал далее рябой жулик, просто сразило Фалина и бросило в холодный пот, ведь негодяй легким, почти невидимым движением расстегнул ширинку своих просторных брюк, грубо затолкнул туда длинные нежные пальцы партнерши, а потом и всю кисть ее руки, благо еще затянутую в тонкую кожу перчатки. Неизвестно, как реагировала на такой демарш явно находившаяся в трансе стараниями ловкого гипнотизера Ирэна, но у Фалина жест этот вызвал невероятный приступ бешенства, и, не долго думая, он с размаху врезал по плоскому рылу Зилота сжатым кулаком, целя тому прямо в глаз.
   Оказалось, Зилот либо ожидал такой реакции побледневшего от ярости мужика, не желавшего поддаваться всеобщему оглуплению, и нарочно провоцировал его на драку, либо просто обладал отличной реакцией, но, во всяком случае, кулак Романа только по касательной задел тяжелую челюсть противника, после чего тот вместо того, чтобы по-мужски ответить на вызов, всего лишь отступил пару шагов назад, причем находившаяся в трансе Ирэна не удержала равновесия и упала перед ним на колени, и громогласно выкрикнул нечто нечленораздельное для слуха Фалина, зато отлично понятое братьями по вере. Он не вступил с Фалиным в честную схватку - да этого от него и не требовалось, так как только что предававшиеся греху сектанты, полураздетые и возбужденные до предела, услышав зов вождя, оставили своё мерзкое занятие и торопливо сгрудились вокруг застывшего с вытянутым кулаком чужака. От серой из массы исходила явная опасность, и Роман затравленно огляделся вокруг, пробежав взглядом по больше похожим сейчас на маски физиономиям недавних собратьев, которые показались ему поистине нечеловеческими и страшными, выражающими буквально готовность на все, включая убийство. И не суть, что в основном здесь преобладали женщины и молоденькие барышни вроде Флоры - все они являлись беспрекословными исполнителями чужой воли и готовы были отомстить за оскорбленного старейшину. Тогда душа ушла на мгновение у Фалина в пятки, и последнее, что он отчетливо видел, была коленопреклоненная Ирэна, которая страстно обнимала руками торс Зилота и прижималась щекой к его бедру. Глаз ее под разметавшимися изумительными волосами не было видно, и только фиолетовые губы врезались обалдевшему Фалину в память да ослепительно белые туфли с острыми как стилет каблуками, направленными как раз в его сторону.
   Обезумевшие и охваченные праведной яростью звери (ибо людьми в тот момент их назвать можно было с большой натяжкой) разом навалились на заверещавшего от ужаса тонким голосом Романа и в буквальном смысле слова принялись месить, а затем и топтать ногами сломленную страхом жертву, издавая торжествующие крики и оглашая пространство зала звериным воем. Несколько секунд Фалину еще удавалось удерживаться на ногах, пока скрюченные цепкие пальцы рвали на нем одежду и впивались ногтями в кожу, а потом в одно мгновение он оказался на полу среди множества разнообразной - в основном дамской - обуви, несущей для него опасность получения нешуточного ранения. Все эти острые и тупые носки туфель, ребристые и рифленые подошвы, металлические и пластмассовые набойки каблуков принялись терзать и уродовать беззащитное Фалинское тело, и теперь награждали его ударами вовсе не так, как недавно трепали в антифашистском комитете экзальтированные феминистки, а серьезно, что называется вусмерть, стараясь попасть в пах, по печени или почкам, и слава богу, что уже опытный в таком деле Роман сумел быстро сгруппироваться, наклонить голову и подтянуть колени к животу.
   Голову бедолага прикрыл ладонями не сразу и успел еще увидеть, что едва ли не яростнее всех бесчинствовала над ним малютка Флора, изящными миниатюрными туфельками стараясь пнуть недавнего протеже в пах или живот, а увидев, что пинки не достигают цели, дважды нанесла удар ногой в лицо, целясь острым носком туфли непременно в глаз, и, слава богу, что обалдевший при виде такого бешенства Фалин, почти теряя сознание от резкой боли в лице, успел прижать что есть силы ладони к щекам и сильнее склонить голову, упираясь подбородком в грудь и тем самым защищаясь от жалящих тычков обезумевшей феи. А та накинулась не него подобно мегере с удвоенной силой и принялась ногтями драть открытые места физиономии, в затем вцепилась Роману в шею, сжимая её тонкими пальчиками, налитыми сейчас невероятной силой. Мощь сыпавшихся со всех сторон ударов не ослабевала, и, когда боль в истерзанном теле стала невыносимой, Роман почувствовал, что теряет сознание и мысленно распрощался с жизнью, успев подумать напоследок о несравненной красавице, ускользающей от него вновь и не оставляющей никаких надежд на взаимность. Он еще почувствовал, как ручонки Флоры стараются вырвать из его шевелюры клок волос, после чего с облегчением отключился от действительности и погрузился в черную пустоту, едва слышно прошептав окровавленными губами имя любимой.
   Глубокий обморок, видимо, постепенно перешел в бредовый, полный кошмаров сон, и вынырнул из него Фалин от чувства холода и промозглой сырости. Свое тело он ощущал слабо, зато струйка воды, лившаяся на распухшее лицо, доставляла ему удовольствие, и его сухие, вывернутые наружу губы непроизвольно принялись ловить ее, наслаждаясь живительной влагой. Судя по неприспособленности к отдыху окружающего пространства, валялся Роман где-то на улице, а не в проклятом логове сектантов, и ощущал зудевшей от побоев спиной твердую поверхность, кажется асфальт, причем местоположение Фалинского тела определялось белой стеной здания, оказавшегося при ближайшем рассмотрении тем самым залом конгрессов. Скорее всего, основательно измятое и утоптанное сворой сорвавшихся с цепи баб его - это самое "тело", просто-напросто выкинули из помещения на свежий воздух и даже не озаботились отволочь за пределы ограды, тем самым давая понять наказанному, что на самом деле он представляет из себя нечто вроде отбросов или падали, или же просто кое-кому хотелось чуть позже продолжить экзекуцию и каким-либо изощренным способом надругаться над ним. Во всяком случае, Фалин не задавался вопросом о своей дальнейшей судьбе и постарался лишь рассмотреть внешность доброй души, поливавшей его холодной струйкой из стеклянного кувшина. Сначала Роману показалось, что склонился над ним здешний служка или как там еще называют в этот вертепе прислугу, но быстро убедился, что маленькая фигура женщины, а вернее девушки, смутно знакома ему, но, к счастью, принадлежит не маленькой фурии с именем Флора, что вызвало у него вздох облегчения. Он тут же узнал в благодетельнице малышку Клару, надеясь, что та обладает более мягким и добрым характером, нежели подруга, и только тогда расслабился, насколько это позволили ему основательно обитые мышцы. Клара же, присевшая над ним, заметив его возвращение к жизни, отставила в сторону кувшин и ладошкой вытерла ему мокрые щеки и даже ободряюще потрепала по скуле, показывая всем видом, что не желает никому зла, а после такого ласкового жеста сняла с себя легкий плащ и, свернув его, подложила Фалину под голову.
   Лицо Романа, благодаря тому, что он таки вовремя закрыл его ладонями, пострадало не слишком основательно, так что ему почти без труда удалось улыбнуться с блаженным видом и слабо кивнуть девчонке в ответ на участие, и она также улыбнулась в ответ и бодро тряхнула волосами, давая понять пострадавшему, что все в конечном итоге будет хорошо. Вглядываясь в вечерних сумерках в ее глаза, Фалин испытал без преувеличения искреннюю нежность к этой милой и молчаливой барышне, которая отнюдь не выглядела так прелестно, как ее шустрая подруга, зато имела недвусмысленную склонность к милосердию, хотя, кто знает - возможно, что и она при случае с таким же ожесточением вполне могла лупить отступника и дебошира носками и каблуками своих сапожек, а тонкими пальчиками норовить ткнуть обидчика в глаз. У нее было длинноватое, не очень пропорциональное лицо, но глаза хорошие: большие, умные и чуточку насмешливые, а может, это лишь показалось умиленному участием пострадавшему, который не знал, что любезная с виду дамочка собирается дальше делать с ним, но не в силах пошевелить ни ногой, ни рукой и также принять сидячее положение, вынужден был довериться ей, как недавно доверился Кире Левинсон, и вручить свою судьбу - по крайней мере на некоторое время - в ее нежные детские ручки в надежде, что девушка хотя бы окажет ему первую медицинскую помощь. Однако планы Флориной подружки, похоже, несколько отличались от планов попавшего в сети секты через двух миленьких особ "славянина", и в ответ на вопросительный и горящий надеждой взгляд Фалина, она вновь ответила широкой поистине американской улыбкой, не торопясь переходить к медицинским процедурам. И всё равно, при виде ее несколько плакатной улыбки Роману стало хорошо и покойно на душе и, сделав усилие, он благодарно сжал руку "сестрички" своей распухшей ладонью.
   Клара, тем временем, прошептала какие-то ласковые убаюкивающие слова, и в тишине вечера тихая и плавная английская речь прозвучала завораживающе и потусторонне, проникая прямиком - едва ли не минуя уши - в мозг "пациента" и странным образом снимая боль от ушибов. Только теперь до Фалина дошло, что он имеет дело с иностранкой, и ему стало смешно, как это раньше гордящийся не без оснований своей проницательностью и интуицией он не смог по манерам, оттенкам речи или по внешнему виду определить принадлежность миссионерки к "западной цивилизации". Меж тем, некий налет мечтательности и неестественной меланхоличности в облике "заморской гостьи" говорил сам за себя, а глубина и бездонность глаз просто поражали своёй потусторонностью, и в них - глазах этих - не присутствовало, по крайней мере на данный момент, ровным счетом ничего наивного девичьего. Роман с восторгом и мистически страхом смотрел на белое, даже бледное лицо Клары, обрамленное густыми волосами, и невольно сравнивал его с тем холодным и невозмутимым лицом, на которое еще недавно готов был молиться, как на икону, и которое определенно не хотел видеть сейчас. Полные, яркие на фоне бледности и слегка изогнутые в слегка иронической улыбке губы магнитом притягивали погрузившегося в сомнамбулическое состояние Романа, и ему страстно хотелось прижаться к ним пересохшим ртом в поцелуе, хотя они и казались вроде бы далекими и недоступными. Зато такой близкий и такой мягкий низкий голос продолжал баюкать его, наливая тяжестью веки и углубляя дыхание, а вскоре к тихим звукам присоединились еще и нежные поглаживания ладоней по коже груди под разорванной в клочья рубашкой. От этих поглаживаний уходили боль и холод, и Роман верил, что этакое волшебство возможно только под воздействием самых что ни на есть сильных чувств, называемых в народе настоящей любовью. Девочка, без сомнения, была влюблена в него, а он не мог ответить ей взаимностью, так как любил другую, и с дрожью ждал, когда Клара решится поцеловать его и произнести сакраментальную фразу на английском или ломаном русском языке, не предполагая, что сердце избитого, но не сломленного побоями мужчины, неспособного даже прижать девушку к себе, прочно занято было другой женщиной.
   Фалин с трепетом ждал поцелуя, не в силах предотвратить его, но Клара медлила, не прерывая свой нежный шепот и продолжая гладить мужскую грудь и затем живот легкими движениями, перемещая ладонь все ниже и ниже, и только теперь еще не полностью пришедший в себя Роман сообразил вдруг, что не чувствует на бедрах материала брюк и с ужасом догадался, что лежит на асфальте голый до пояса, и сразу почувствовал всем телом холод, исходивший от неудобного своёго ложа. Холод этот, однако, уравновешивался мощным теплом Клариных рук и жар, исходивший от них, уже грел Фалина где-то ниже живота - там где покоился с таким трудом спасенный от жестоких ударов пенис. И если в глубине души Фалин беспокоился за состояние важнейшей части своего тела и очень боялся последствий избиения, то теперь с радостью и телячьим восторгом понял, что, вовремя сгруппировавшись и подтянув колени к животу, как в детстве учил его отец на случай драки с превосходящим по численности противником, сохранил драгоценный орган, который почти сразу должным образом отреагировал на касания пальчиков не знающей стеснения молоденькой иностранки и медленно, но верно, принялся набирать силу.
   Ошеломленный неожиданным поворотом событий Фалин пытался слабо возражать, указать раскованной иноземке на несвоевременность и неуместность эротической игры, сказать, что нуждается сейчас без затей в сочувствии и простом человеческом участии, но Клара, не обращая внимания на стыдливость подопечного, перевела свои мерцающие мистическим светом глаза на заветное место и продолжала ладонью взращивать "маленького хулигана", помогая ему превратиться в "крупного гангстера", как следовало из ее меланхоличного монолога, который Фалин понимал, даже не будучи слишком силен в английском. Ему казалось, что "приватизированная" маленькой леди часть его тела существует теперь будто бы отдельно от недавнего владельца, то есть от него, что в ней усилиями волшебницы сконцентрировались последние силы, еще теплившиеся в выжатом подобно лимону организме, в том числе и силы мозга, который неуклонно терял свои силы и выносливость, отдавая их до последней капли лелеемому влюбленной Кларой пенису, и напрочь отказывался трезво и логично мыслить. При этом Фалин далек был от желания заняться (это в своем-то плачевном состоянии!) с этой не от мира сего миссионеркой сексом, но и активно противиться ее притязаниям не имел возможности, а мог только наблюдать за происходящим как бы со стороны. Он тщетно ловил взгляд странной Клары, но видел всего-навсего затылок с шапкой волос без всякого намека на пробор и чувствовал горячее дыхание девицы на своем подрагивающем животе. Клара же умело и настойчиво продолжала своё дело, и приходилось только поражаться искушенности этой по сути девочки (хотя, возможно, внешний вид был слишком обманчив) в любовных забавах, и, когда ее губы плотно сомкнулись на разбухшей и рвущейся вверх головке пениса после предупредительного касания кончика язычка, Фалин только глубоко вздохнул и почувствовал, что, кажется, сходит с ума. Да и правда, было от чего "поехать крыше", ибо место эротических изысков - асфальтовая дорожка близь зала конгрессов - выбрано было далеко не идеальное, не говоря уже о том, что здоровье героя-любовника оставляло желать лучшего, и только потом уже Роман понял, что в его беспомощности и заключалась для Клары вся прелесть сексуальной игры, так как маленькая колдунья хотела безраздельно владеть своей легкой добычей и упивалась своёй обширной вседозволенностью.
   Интересно, что понимание сути Клариного поведения принесло Фалину облегчение и даже сравнительную ясность ума, давая вроде бы возможность вырваться из кабалы очаровательной умнички, терпеливо дожидавшейся своего звездного часа в зале конгрессов и воспользовавшейся на улице всеми преимуществами добровольной благодетельницы, зато как раз теперь-то ему и не хотелось двигать ни рукой, ни ногой, а наоборот, захотелось отдаться в кабалу уверенных касаний влажных развратных губ и шершавого бойкого языка о свою ожившую плоть. Губы Клары надежно обволакивали вытянувшийся вверх фаллос, а язык продолжал жадно облизывать разбухшую головку, и Роман, зажмурив от удовольствия глаза, старался всеми силами сдержать сладострастный стон, вырываемый их прикосновениями. Девчонка (девчонка ли?!) все больше увлекалась сладостным занятием и, если сначала взяла в рот только малую часть напружинившегося пениса, чуть покусывая его игриво зубками, то теперь погрузила его едва ли не полностью себе в рот, и удивительно было, как это удается разбухшей до невероятных размеров плоти умещаться в этом маленьком приятном логове. Мало того, баловница, сильно вытягивая губы, сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее принялась двигать головой, имитируя половой акт, и теперь Фалин чувствовал тягучее томление в паху и неудержимую дрожь, пронизавшую его тело с ног до головы. Необычность обстановки усугубляла его возбужденное состояние, и он проникался, без преувеличения, все большей и большей признательностью к неожиданной спасительнице и, можно сказать, испытывал к ней любовь, несмотря на то, что в тайных мечтах очень и очень хотел бы видеть на ее месте несравненную Ирэну. Даже с плотно закрытыми глазами Роман живо представлял, как оделяет его ласками таинственная проповедница, наклонившись над ним в позе дикой, опасной для человека пантеры, и любое его случайное или намеренное движение могло повлечь за собой незамедлительный её гнев, о чем недвусмысленно говорили чувствительно покусывавшие нежную плоть клыки.
   Вполне возможно, ворчание и чмоканье обезумевшего зверя, сопение и характерное постанывание пленительной самки разносились уже по всей территории сектантского логова, и оставалось только ждать появления где-то рядом возмущенных или просто любопытных зрителей, но в тот момент Фалину было глубоко наплевать на всех этих сумасшедших, предававшихся грязному пороку сектантов, ведь сам он полностью принадлежал малышке Кларе и в некоторой степени являлся ее рабом. Сквозь щелки глаз Роман видел, как из скромницы-одуванчика миссионерка превращалась буквально в фурию с разлетевшимися волосами, крепко упиравшимися в землю коленями, со вцепившимися в запястья его рук и прижимавшими их к асфальту скрюченными пальцами, и кроме стремительной сексуальной волны, превращавшей его в безвольную игрушку в чужих руках, не ощущал больше ничего. Невообразимое продолжение недавней массовой оргии казалось ему ирреальным, себя он представлял персонажем фантастического романа или фильма с участием потусторонних сил и слуг дьявола, а между тем, напряжение половой вакханалии росло, и Фалиным владел уже страх и даже ужас, подкрепляемый действительно жутковатым видом совсем озверевшей развратницы. В тот момент она и вправду походила на злую ведьмочку, исполнявшую обряд совращения невинного пленника, и во внешнем облике её не оставалось ничего от той прелестной Клары с ее невинным взглядом и милым выражением кукольного личика. Роман не мог дышать, все его тело сотрясалось в ужасных конвульсиях, сердце колотилось с невероятной силой и частотой, а фаллос, казалось, готов был лопнуть под напором внутренней энергии, искавшей выхода на свободу. Губы бесновавшейся мегеры крепко сжимали Фалинскую плоть, а зубы собирались по меньшей мере со сладострастием хищника вонзиться в нее, и тогда доведенная до полного отчаяния и одновременно до вершины эротического наслаждения жертва творящегося извращения издала протяжный, полный животной страсти визг, в который вложены были последние остатки сил и который разорвал на части тишину парка (на самом деле визг этот застрял в горле у Фалина и вышел наружу всего лишь сдавленным сипением, слышным наверно только его обладателю).
   Разрядка была неожиданной и мощной, швырнув Романа на грань бытия и обморока, и в чувства привели его, на дав глубоко провалиться в бессознательное состояние, только плотоядные булькающие звуки, издаваемые ужасной Кларой, рот которой наполнился белесой густой субстанцией, медленно стекающей по подбородку, слизываемой частично языком и вызывающей у ведьмы телячий восторг. Совсем обезумевшая баба с силой сосала обмякающий член, и создавалось впечатление, что ей не терпится, даже не откусывая, всосать его в свой пищевод и далее упрятать в желудке. Фалин же дрожал каждой клеточкой тела, с трудом приходя в себя, но и чувствуя, как за всеобъемлющей слабостью к нему волшебным образом возвращаются потерянные при избиении силы, словно со струей спермы он вытолкнул из себя некое аморфное чудовище, изнутри неуклонно пожиравшее его и сосущее из него жизненные соки. Это было странно, но уже через короткое время, пока Клара еще продолжала держать "заветный плод" во рту, не желая так скоро расстаться с ним, Роман уже смог приподняться на локтях и бессмысленным взглядом окинуть близлежащую территорию. Он плохо видел очертания предметов, однако зрачки постепенно прекращали свое беспорядочное движение, и первым, что бросилось Фалину в глаза, были две фигуры, находившиеся в нескольких шагах от него и сливавшиеся на первый взгляд в двухголового монстра.
   Нет, Роман не испугался этого чудища, ибо страх вообще покинул его в тот момент, да и становилось понятным, что перед ним находится не сказочный монстр, а два человека - две женщины, слившиеся в тесных объятиях, настолько тесных, что тела действительно как бы склеились друг с другом. И странность заключалось не в том, что обе женщины обнимали друг дружку, как опытные любовники, а в том, что обе были полураздеты и объятия их содержали в себе невероятную чувственность и любовный пыл. Фалин еще не видел лиц обеих, но уже совершенно точно знал, кого сейчас видит, и для него не составляло секрета то обстоятельство, что именно сластолюбивая красавица - удивительная Ирэна прижимает ловкими и цепкими руками к своёму гибкому змеиному телу крошку Флору, положившую свою чудную головку на нагую грудь наперсницы. Ирэна (Лана? Ирина?), всю одежду которой составляли лишь плотно облегающие ноги и торс черные колготки и длинные перчатки на руках да еще белые с острыми высокими каблуками туфли, страстно смотрела прямо в глаза малышке, стоявшей на асфальте босыми ногами и в отсутствие обуви казавшейся еще миниатюрнее и беззащитнее, и тянула к ней свои чувственные губы, намереваясь припасть к маленькому влажному рту продолжительным поцелуем. Обе абсолютно не обращали внимания на копошившуюся на земле парочку прелюбодеев и заняты были только собой и более никем, находясь в эротическом трансе в предвкушении лесбийских утех. И вот теперь, при виде этих сумасшедших, не от мира сего женщин, Фалин окончательно стряхнул с себя тягучий дурман и совсем другими глазами взглянул не только на себя и Клару, а и буквально на все вокруг, после чего решительно принялся подниматься на ноги.
   Клара без особого сожаления отпустила окончательно обмякший пенис, весь в липких потеках спермы и слюны, и смотрела на любовника, храня не слишком-то приветливое выражение на перекошенном гримасой лице. Возможно, она хотела напугать Фалина и вновь унизить его, но тот больше не боялся досужей колдуньи и, чувствуя, как тело вновь обретает силы и начинает подчиняется ему, выпрямился во весь рост, с недовольством глядя на свои голые ноги. Только теперь он заметил, что скрюченная в неестественной позе на асфальте Клара тоже полураздета, и вид ее молочно-белой кожи вызвал у него брезгливость и отвращение. Серые дамские брючки девки валялись рядом, и, не долго думая, Роман поднял их и принялся с ожесточением натягивать на себя в стремлении скорее покинуть ужасное место, в каком бы виде ему не пришлось это сделать. Его более не интересовала ни шипящая и пускающая слюни тварь у ног, ни парочка целовавшихся взасос извращенок и всей душой он стремился прочь - в прохладную полутьму парка, лишь бы не видеть алюминиевых конструкций сборного здания, где гнездилась бесовщина и порок, и ровного асфальта вокруг.
   Клара бросала вслед ему смачные грязные оскорбления, посылала в спину гнусные проклятья, поносила его на ломаном русском языке и, наконец, призывала страшные беды на его голову своими шамкающими пухлыми губешками, а Фалин уже широко, насколько позволяли ему тесные Кларины брюки, сковывающие движения, шагал к решетке ограждения, перелезал через прутья на волю, еще не зная куда и какую сторону пойдет босой по влажной и холодной траве. Ноги сами несли его по тропинке парка вроде бы в неизвестность и сбавили темп только тогда, когда между деревьями показался высокий деревянный православный крест, сколоченный из толстых брусьев и выкрашенный в белый цвет. Только тогда Фалин остановился, как вкопанный, и затем - через мгновение - побежал к нему, путаясь ступнями в траве, тяжело дыша и слыша, как трещат по швам дамские брючки, туго охватывающие бедра и икры ног. Волна счастья вдруг захлестнула запыхавшегося бедолагу, ноги его подкосились, подломились в коленях, и он повалился у подножья креста, судорожно хватая пальцами рыхлую землю.
   "Стоит, родимый! Крепко стоит! Ну, слава тебе, господи! Я знал, знал, что будет так... Знал и верил!" - шептал исступленно Роман, задирая голову ввысь и впиваясь глазами в очертания русского символа. Он никогда еще так остро не чувствовал себя православным, без шуток готов был сейчас пожертвовать жизнью ради веры, жалел, что на шее не висит нательный крестик и мысленно просил у всевышнего прощения за свои распутство и блуд. Ему стало хорошо и спокойно при виде верхушки креста, и он, уронив голову на скрещенные руки, погрузился в летаргическое состояние, шепча одними губами какие-то невнятные бессвязные фразы. За его спиной чернело невдалеке уродливое кубическое здание зала конгрессов, но Фалин словно отгородился от него невидимым щитом и находился под защитой православного креста, раскинувшего свои крылья над блудным сыном человеческим. А вокруг наступила полная тишина, и ни один шорох не нарушал идеального покоя, под воздействием которого Фалин погрузился в подобие дремоты, сопровождаемой отрывочными феерическими сновидениями, и время словно остановилось для него или просто замедлило свой бег.

Основы православия. - Раба божья Серафима. - Трудотерапия и её последствия.
Сарай, как приют любви и дружбы. - Шпана и сексуальная революция.
И народ может ошибаться.

  
   Очнулся от летаргического, потустороннего состояния Роман почти так же, как и тогда на площадке в обществе Клары, от холода, но теперь холод исходил не от твердого асфальта, а от мягкой влажной земли, мистическим образом вдыхающей в него силы. Голод не расслаблял, а наоборот концентрировал силы, и Фалин, чувствуя неистребимую волю к жизни, встал с колен, еще раз высоко запрокинул голову, бросив взгляд на спасительный крест, и отправился туда, куда влекли его сердце и душа. Там за парком, на высоком пригорке располагалась небольшая деревянная церковь с затейливым куполом, и именно туда должен был направиться возродившийся и даже, можно сказать, вновь родившийся Роман Фалин, чтобы в тишине храма восстановить былые спокойствие и уверенность в себе. В далеком детстве его крестила в деревенской церкви мать, и теперь он чувствовал каждой клеточкой мозга свою причастность к таинству бытия под дланью господа и хотел засвидетельствовать всевышнему свою принадлежность к православию. Для этой благой цели Фалин брел по безлюдному парку, не стесняясь своей внешности - в разодранной рубахе, босой, в коротких грязных брюках и со следами побоев на лице, - зная, что очень скоро найдет покой и счастье в молитве перед образами. Неистовая религиозность овладела им, и слезы сами собой навернулись ему на глаза, стекая по бледным щекам и не вызывая у него никакого стыда.
   Вскоре в тусклом свете фонарей он увидел тот небольшой крест на куполе, к которому так стремился, и в радости истово и неумело перекрестился на него, невольно ускорив шаг. Церковь, казавшаяся неким живописным островком среди деревьев и редких деревянных домов старой постройки, выглядела вблизи скромней и обыденней, с обшарпанными невысокими стенами коричневатого оттенка и запыленными стеклами окон, забранных решетками. Рядом находились хозяйственные постройки, жилой дом батюшки с гаражом и покосившийся нелепый киоск для продажи церковных атрибутов. С умилением глядя на всё это благолепие, Фалин с удивлением спрашивал себя: как, неоднократно проезжая здесь на автобусе, он не соизволил не только не перекреститься ни разу, а и не снять с головы шапку. На его счастье, несмотря на позднее время (хотя Роман не мог с уверенностью сказать, который теперь час вечера или утра) ворота были открыты и усыпанная песком дорожка будто приглашала его пройти в чрево храма через приотворенные высокие двери, а в окнах горел слабый, но такой притягательный для "путника" свет. И все же что-то - возможно прошлые жизненные прегрешения - удерживали его от дальнейшего шага, и Фалин нерешительно остановился у крыльца, не зная, как поступить дальше. Рука сама потянулась щепотью пальцев ко лбу, а глаза не спускали взгляда с фигурного креста, изображенного на створке двери.
   Неизвестно, на что решился бы дальше ошеломленный видом церкви бедолага, если бы мимо него не прошел длинноволосый немолодой бородач, по виду сельский священник, в сапогах, меховой безрукавке, с землистым кротким лицом. Перед входом он размашисто перекрестился, привычно отвесил поклон, сгибая худую спину, и Фалин при этом разглядел сивую, перевязанную тесемкой косицу на затылке. Бородач мельком взглянул на Фалина, принимая того, видимо, за "калику перехожего" или за бомжа, никак не выразил своего отношения к расхристанному его виду и скрылся за дверью, словно и не было только что никого на крылечке. Роман же, закрыв рот и мотнув решительно головой, в точности повторил движения мужика и поплелся вслед за ним, чувствуя стеснение в груди в предвкушении готового свершиться чуда.
   В прохладном пространстве храма, пятнистого от множества горящих свечей, было немноголюдно, сияла медь окладов, возносился в сумрачную высоту иконостас, свечи на медных подставках таяли, отекали быстрой капелью. Не зная, как себя вести и что делать, Фалин заворожено смотрел, как наклоняется тонкая растопленная свечка, медленно гнется, роняя жаркие огоньки на подсвечник. У большого застекленного образа скопились несколько человек, и Роман со своего места не мог разглядеть икону. Осторожно переступая, он приблизился тогда к ней вслед за сгорбленным стариком и, еще не дойдя до образа, почувствовал сильнейший душевный трепет, заставивший его отступить в сторону и замереть. Где-то в стороне пел хор (или Фалину просто чудилось тихое пение), песнопения были светлы и горячи и щемили сердце своей проникновенностью. Хотелось заплакать и опуститься на колени, и, наверно, Фалин так и сделал бы с искренним раскаянием, если бы кто-то мимоходом не коснулся его локтя, выведя из сомнамбулического состояния и обратив на себя внимание. Красивая бледная женщина с запавшими больными глазами, с темными складками в уголках губ неслышно прошла рядом и, остановившись у большого подсвечника, принялась аккуратно снимать нагар со свечей и убирать короткие огарки, освобождая место. Немолодое лицо ее дышало спокойствием и некой одухотворенностью, и заметно было, что женщина эта является завсегдатаем храма, ведет себя вполне естественно в его стенах и, скорее всего, постоянно бывает здесь и помогает служителям присматривать за порядком. Одежду ее составляли длинная вязаная кофта, меховая безрукавка, длинная почти до пола широкая юбка, старомодные, давно вышедшие из употребления резиновые боты с кнопочками, а голова была повязана широким серым платком, оставляя открытыми только глаза, нос и рот. Ничего удивительного в ее походке, жестах и поведении Фалин не заметил, да и вообще присутствие ее здесь выглядело вполне нормальным и приемлемым, однако некое смутное предчувствие вдруг обуяло кающегося грешника и слабой судорогой сковало все его члены.
   Роман замер на месте, неестественно выпрямившись и полностью переключив внимание на чуть согнутую спину и опущенные плечи женщины, еще не зная, чем привлекла его внимание плавно перемещавшаяся от подсвечника к подсвечнику тетка деревенского благообразного вида, а когда та обернулась невзначай вполоборота к нему, показав в тусклом свете лампад профиль застывшего лица, словно молния пронзила Фалинское существо, хотя внезапная догадка требовала ещё подтверждения. Нет, Роман вовсе не был уверен, что перед ним Даша Пореченко - та самая Даша, с которой они вместе прятались в разгромленном помещении столовой химкомбината, однако ему страстно хотелось в ту минуту, чтобы это была именно она, каким бы невероятным и фантастичным ни выглядело подобное стечение обстоятельств. Фалин всей душой желал встретить сейчас кого-нибудь из близких ему людей, будь то Гена Зубов или умница Паня, так как встреча такая, как это случалось уже неоднократно, могла помочь ему обрести душевное равновесие, периодически покидавшее его. Он верил, что судьба не могла напрочь отвернуться от него, и продолжал мысленно убеждать себя, что в этой маленькой церквушке на окраине города перед ним появилась одна из тех женщин, которые так помогали ему в трудную минуту. Сердце его учащенно билось, несмотря на то, что внешность религиозной женщины мало вязалась с внешностью веселой работницы комбината, офицера черносотенного легиона да и идейной пикетчицы тоже, а дыхание сделалось прерывистым и быстрым. Между тем, привлекшая вдруг внимание Фалина особа, выделявшаяся на фоне немногочисленных верующих, удалялась все дальше и дальше от него в сумраке помещения, и страх потерять ее или упустить из виду обуял Романа с невероятной силой, застив, видимо, исказиться черты его лица. Состояние оборванного и грязного "богомольца", скорее всего, хорошо заметно было со стороны, так как возникший рядом словно из пустоты тот самый бородач в косоворотке участливо тронул бедолагу за рукав рубашки и вопросительно заглянул ему в глаза.
   Фалин несколько секунд смотрел мимо незнакомца, а потом перевел взгляд на его благообразное, чуточку хитроватое лицо и едва слышно прошептал сухими губами мучивший его вопрос, кивнув головой в сторону погруженной в свое непритязательное дело женщины.
   -Кто это? Кто она и что делает здесь? Ответь мне, добрый человек...
   -Кто она? Тебя интересует эта женщина?.. И, хоть этот вопрос и не слишком уместен в стенах храма, я, тем не менее, отвечу тебе, мил человек... Раба божья Серафима... Серафима, и не более того! - бородач с картинным обликом с готовностью, как показалось Фалину, ответил на поставленный вопрос, и в глазах его засветился искренний интерес к необычному собеседнику и неподдельное участие в его судьбе.
   Да и правду сказать, выглядел "калика", забредший в храм волей судьбы со своей обнаженной грудью, босыми ногами и распухшим лицом довольно экзотично на фоне здешнего благообразия.
   -А...
   -В ответ же на вопрос, что делает здесь она, я мог бы спросить подобное и у тебя, у них и даже у самого себя, раба божьего Варлама, - качнул хвостиком волос на затылке добродушный мужчина и в тот момент стал еще более похожим на священника. -Все мы, уважаемый, находимся в храме с единой целью, и этим велики перед силами зла.
   -Я знал ее под другим именем... Поверь мне, Варлам! Встречал в другой обстановке и в другом обличье! - Роман машинально взял собеседника за руку и говорил так, словно хотел доказать тому прописные истины.
   -И что из этого? Сегодняшним утром ты можешь быть одним человеком, а завтрашним вечером - совсем другим! Так же, впрочем, как и любой из нас. Я, например, днем - инженер, а вечером - певчий в церковном хоре. Что из того? ... Скажу больше, в миру я - Алексей, а перед Богом - Варлам.
   -А Серафима?
   -Какая в сущности разница? Достаточно того, что она часто приходит сюда, помогает здесь по хозяйству, чем может, молится, прибирается в храме. Каждый волен помогать церкви - кто деньгами, кто делом, кто словом!
   -Мне хотелось бы поговорить с ней!
   -И этого тебе не может запретить никто! Иное дело, захотят ли говорить с тобой. И найдется ли для разговора общая тема!
   -Спасибо тебе на добром слове, Варлам! - Роман, ободренный словами певчего, отвернулся от него в поисках той, в которой желал видеть свою знакомую, и обвел глазами помещение храма, однако Серафимы не увидел и в беспокойстве вновь взглянул на добродушного собеседника.
   Странно, но тот то ли уже бесшумно отошел в строну, то ли растворился в воздухе, во всяком случае Роман находился ныне в одиночестве да и в церкви оставался чуть ли не один-одинешенек. Ему стало вдруг немножечко страшновато на душе, и, истово перекрестившись несколько раз, он попятился к выходу, не зная, что и думать о своем новом знакомом. Ему еще больше захотелось взглянуть в лицо благообразной Серафимы, дабы убедиться в своей ошибке прежде, чем отправиться домой зализывать поученные в бесовском месте раны. Причем, он чувствовал, что несколько минут нахождения в православном храме придали ему сил настолько, насколько не помогли бы самые лучшие лекарства, и решение приходить сюда едва ли не ежедневно прочно утвердилось у него в голове.
   Серафима, между тем, словно читала на расстоянии его мысли и буквально столкнулась с Фалиным нос к носу в церковных сенях, по-бабьи ойкнув от неожиданности и заставив вздрогнуть и Романа. Она хотела суетливо обогнуть его и прошмыгнуть мимо, но он, пораженный встречей, несколько грубовато схватил ее за плечо. На ее лице была написана такая смешная растерянность, что Фалин, наверно, рассмеялся бы в другой обстановке и непременно пошутил бы на тему пугливости немолодой уже женщины, смутившейся перед ним, как красна девица - впрочем, сейчас ему было не шуток, ведь, хотя Серафима сразу же потупила глаза к полу, пряча лицо, Роман мог поклясться, что перед ним Дарья Пореченко и никто другой.
   Женщина сжалась и отступила на шаг, а Фалин, упорно стараясь получше разглядеть ее, хотел вслух произнести имя, но слова застряли у него в горле, когда он вновь увидел морщины в уголках глаз и по краям рта на симпатичном и даже красивом по-своему лице, но, к сожалению, принадлежавшем особе солидного возраста. Без сомнения, в молодости она была достойной красавицей, однако возраст и жизненные передряги брали свое и черты увядания безжалостно проступали в ее внешности. И все же Фалин мог поклясться, что уже видел Серафиму раньше, ибо в ней как бы сконцентрировался образ милой Пани и удалой Дашки, которые прочно хранились в его памяти.
   -Что тебе надо, человече? - тихо прошептала каким-то странно тусклым голосом Серафима и еще более склонила голову. -Чем я могу помочь тебе?
   -Только одним - сказать мне, нет ли у тебя сестры или другой родственницы по имени Дарья или Прасковья? И если есть, то не похожа ли она на тебя почти как две капли воды? - дрожь не отпускала Романа, и он с надеждой и тревогой ждал ответа женщины.
   -Увы, я одна на белом свете, как перст! - взволнованный голос тоже казался Фалину знакомым. -Никого у меня нет ... кроме господа нашего да добрых людей вокруг.
   -Но ведь, признайся, фамилия твоя Пореченко? Или, быть может, Стрельцова? Да?
   -Ты ошибаешься, раб божий! Серафима я. Просто Серафима, и этим все сказано! - женщина больше не порывалась уйти, а в интонациях ее голоса звучала грусть и бескрайняя доброта. -Живу неподалеку, помогаю здесь....
   -Мы ведь знакомы с тобой! Меня Романом зовут!
   -Нет, я не знаю тебя, Роман, и впервые вижу здесь.
   -Да, сюда я пришел впервые, но вспомни забастовку на комбинате, "Русский освободительный легион"!
   -Ты, я вижу, плохо себя чувствуешь и болен. Тебе надо помочь? У тебя нет жилья, работы, денег?
   -Да! Да, я бездомный и беззащитный бродяга. Бомж! - в отчаянии прохрипел Фалин. -Помоги мне, прошу!
   - Тогда идем! - Серафима потянула "бомжа" к выходу. -Поможешь мне убрать двор, а потом я отведу тебя к себе на ночлег и накормлю.
   -Пойдем сразу к тебе!
   -Нет, сначала надо заслужить приют... Сделаем богоугодное дело и пойдем, - до боли знакомый голос звучал мягко, но настойчиво, и, закрыв глаза, Фалин ясно видел перед собой Прасковью.
   Они оказались на дворе у крыльца церкви, и прохладный влажный воздух остудил разгоряченное лицо Романа. Глядя на женщину, на ее сгорбившуюся фигуру, простую одежду и глухой бабий платок, он уже ругал себя за ошибку и готов был загладить свою настойчивость прилежным трудом, хотя не очень расположен был к таковому. У него мерзли босые ноги и почти голая спина под тонкой рубашкой, и сейчас ему хотелось оказаться у раскаленной печки где-нибудь в деревенской избе. И все же он должен был вытерпеть все неудобства до конца и выполнить просьбу женщины.
   Заметив, как "бомж" ежится на ветерке, Серафима молча сняла с себя меховую безрукавку и накинула ему на плечи, и за это Фалин готов был целовать ей руки. Он с готовностью окинул взглядом двор, освещенный несколькими фонарями, и пошел вслед за женщиной, которая легко ориентировалась здесь и уверенно вела его к низкому добротному сараю, к стене которого были прислонены метла и лопата. Рядом лежала пара старых резиновых галош, и уже сам, не спрашивая разрешения, Роман сунул в них ноги и взялся за черенок метлы. Ему было наплевать на свой комический вид, тем более что никто и не видел его сейчас, и желание вымести и вылизать и так достаточно чистенький дворик овладело им, так что пальцы с силой сжали деревяшку, едва не сломав ее. Его неуемное стремление к "трудотерапии" не укрылось от Серафимы, и она, успокаивающе положив теплую ладонь ему на локоть, кивнула головой на открытую дверь сарая, попросив принести коробку для мусора. Просьба привела Фалина в себя и, мотнув грязной челкой волос, он скрылся в сарае, продолжая держать метлу наперевес.
   Здесь было темно и тихо, пахло сеном и опилками, еще чем-то деревенским и родным, и Фалин, стараясь привыкнуть к темноте, остановился недалеко от двери и застыл на месте в неестественной позе. Контраст с городским районом, с суетой улиц, шумом транспорта был настолько велик, что даже вызвал у Романа воспоминания детства и заставил забыть о цели появления в этой хозяйственной пристройке. Он позабыл буквально обо всем и в оцепенении стоял, как истукан, пока где-то под потолком не загорелась слабая лампочка и в дверях не прозвучал голос Серафимы.
   -Извини, я не сказала тебе, как зажечь свет. А может, ты слишком сильно устал и не в состоянии работать? Тогда отдохни... Тебя били сегодня? Ты что-то пытался украсть?
   -Какая теперь разница? Я ничего не хочу знать о себе! У меня нет прошлого...
   -Не говори так! Человек должен помнить всё и постоянно благодарить бога за свое существование.
   -А есть ли он, этот бог, на самом деле? С некоторых пор я стал сильно сомневаться в этом.
   -Независимо от твоих сомнений он существует, поверь... И это так!
   -Что ж, мне остается только поверить тебе на слово, Дарья. Но в таком случае он всего лишь невозмутимо наблюдает за творимой на земле несправедливостью? Сторонний наблюдатель, да?
   -Меня зовут Серафимой... Человек сам должен исправлять свои ошибки, а не полагаться на всевышнего... Смирить гордыню! Вот в чём суть веры!
   -Хорошо. Не будем о возвышенном...
   -Как скажешь. Идем, я покажу тебе, где стоит коробка для мусора, - Серафима прошла мимо Романа, малость ошеломленного резкой сменой темы, и поманила его за собой.
   В своем старомодном строгом наряде она выглядела какой-то пришибленной, но в голосе ее звучали нотки, показывающие определенное наличие воли и религиозного упорства. Фалину показалось даже, что выпрямись она сейчас и расправь плечи, то окажется выше ростом, стройнее фигурой и наверняка гораздо внушительнее осанкой, чем кажется, а может быть, и моложе. Не спуская глаз с ее спины, он послушно поплелся за ней вглубь сарая мимо поленницы дров, садовой тележки, каких-то ящиков и бочек, а также различного садового инвентаря вроде лестницы и козлов для пилки бревен. В тишине сарая его ни с того, ни с сего охватило диковинное чувство, что он, Роман Петрович Фалин, является по жизни не интеллектуалом-неудачником, а крепким крестьянином или даже хуторянином, а бредущая впереди Серафима - не иначе как его женой, хозяйкой, знающей толк в домашних делах от и до. Что живут они много лет вместе, работают до седьмого пота, исправно посещают церковь и во всем этом бытие находят настоящую прелесть и не желают никакой другой жизни, замкнувшись на тесном островке усадьбы и отгородившись от неблагодарного мира высоким забором. И ему вдруг захотелось крепко и грубо обнять свою супружницу и сказать ей какую-нибудь простенькую банальную похвалу, примитивную по содержанию, но емкую по звучанию. Правда, сделать это желательно было не в полутемном и не слишком удобном сарае, а в светлой горнице под образами, хотя выбирать в данной ситуации не приходилось.
   Серафима резко обернулась к нему и, стоя практически вплотную, впервые в упор посмотрела на него, давая, насколько позволяло освещение, рассмотреть своё лицо, и Фалин, не взирая на ее морщины и плотно обрамлявший голову старушечий платок, мог побожиться, что перед ним - та самая Дашутка, объятия которой он так прекрасно помнил и которую безуспешно разыскивал во дворе кишащего народом комбината. Это была она и только она, и волна нежности захлестнула Романа с головой, так что он совсем позабыл о своем потрепанном обличье и далеко не идеального вида физиономии. Серафима, словно давая понять ему, что узнала и приняла его таким как есть, качнулась навстречу, приникая всем телом к телу "блудного сына", и положила голову ему на плечо. Ах, как эта благочестивая скромница не походила на разбитную работницу комбината, рвавшуюся в драку с представителями власти! Как эта забитая молчунья не походила на надменную легионерку с молодцеватой выправкой, как эта немолодая богомолка не похожа была на общительную пикетчицу, упорную и последовательную в своих убеждениях, но Фалин, ни секунды не сомневаясь в своих чувствах, крепко прижал ее к себе и даже сквозь одежду чувствовал учащенное биение ее сердца, трепет каждой мышцы и глубокое взволнованное дыхание. За благообразным и тусклым обликом, меж тем, явно скрывалась тонкая, готовая на большую любовь и бескрайнюю ласку натура, и, проникшись состоянием женщины, Фалин принялся неистово целовать ее лицо, а затем и шершавые ладони.
   Оба молчали: бродяга и грешник потому, что был слишком занят торопливыми ласками, а праведница и добрая душа потому, что не в силах была высказать своё отношение к такому горячему проявлению чувств со стороны мужчины, однако учащенное дыхание обоих красноречиво показывало волнительное их состояние, а обоюдная дрожь неимоверно возбуждала обоих. Фалин не задумывался, почему Серафима выбрала именно его в такое время и в таком месте и нарочно или без задней мысли привела сюда, но ему казалось, что женщина глубоко тоскует по мужской чуткости и страстно жаждет быть заключенной в жаркие объятия случайного любовника, а он в свою очередь готов был сделать для нее буквально все на свете, лишь бы доставить несколько сладких минут удовольствия. Возраст и черты характера не имели сейчас для него никакого значения, и Роман, без сомнения, любил тишайшую Серафиму - любил пусть и не любовью поклонника, а, скорее, любовью брата или сына. С одной стороны он стеснялся ее, судорожно соображая, как не обидеть неловким жестом, с другой желал немедленно овладеть ею, битой жизнью и позабывшей о ласке, и душа его жаждала уловить тот едва заметный намек с ее стороны, указавший бы ему путь в океане охватившей его любви.
   До какого-то только ей ведомого момента Серафима вела себя скованно и неуклюже, не решив, видимо, как реагировать на притязания обнимавшего ее мужчины, и вдруг словно раскрылась перед ним вся как на ладони, еще теснее прижавшись к нему напрягшимся телом и впившись в его рот неистовым поцелуем. Обуявшее женщину помешательство явилось неожиданным для Фалина, но не испугало его, и, чувствуя боль в терзаемых губах, он с бешенным восторгом, плюнув на последствия, тут же повалил деревенскую бабу скрывавшую до поры до времени под маской отвлеченности от бытия поистине животную страсть, на кучу соломы в углу сарая и рванул кофту на ее груди. Как двое ненормальных, случайные любовники принялись кататься по тонкой жиденькой подстилке из соломы поверх земляного пола, награждая друг друга продолжительными, на дающими дышать поцелуями, и обалдевший Фалин только дивился силе и настойчивости Серафимы, буквально утопившей его в своих объятиях. Теперь-то он понял, что ему не нужны были никакие эротические изыски, а требовалась грубоватая и естественная любовь этой простой немолодой бабы, не имевшей представления о тонкой сексуальной игре и обязательном соблазнении партнера. Серафима же, давно отстранившаяся от мира и полностью погрузившаяся в религиозный дурман, неожиданно для себя выплеснула наружу всю накопившуюся энергию поры женского увядания и справляла настоящую тризну по своей неудавшейся молодости. Интересно, что подумал бы сейчас раб божий Варлам, увидь он беспорядочно перемешавшийся по земле клубок из двух тел в полутьме хозяйственной пристройки, думал судорожно Фалин, и узнай тишайшую Серафиму в сей озверевшей самке?!
   Запутавшись в складках просторной ее одежды, Фалин оставил всякую попытку раздеть ополоумевшую тетку, стонавшую уже только от одних прикосновений его рук, лишь с большим трудом сорвал с ее головы большой платок, скрывавший, как оказалось, коротко остриженную голову с неопределенного цвета волосами, и, прежде чем задрать длиннющую юбку ей на голову, взглянул в искаженное, ставшее еще более некрасивым лицо с плотно закрытыми глазами. И в этот короткий миг ему вдруг показалось, что лежит под ним, раскинув руки и ноги по сторонам и высоко запрокинув лицо к потолку ни кто иная, как великая и ужасная Ирэна, которая жаждет отдаться ему и тем самым испытать чувство грязного унижения от своей уступчивости. Тогда мороз продрал Фалина по коже и, вскрикнув то ли от страха, то ли от неожиданности, он поскорее вздернул проклятую юбку-балахон как можно выше и накрыл ею окаменевшее лицо невероятной Ланы, так что голова исчезла из его поля зрения и только вскинутые над нею кисти рук со скрюченными пальцами торчали из-под края юбки. Женщина притихла в ожидании кульминационного момента, сделавшись окончательно покорной и неподвижной, и такой перепад настроения охладил Фалинский пыл, заставив горе-любовника более трезвым взглядом оценить ситуацию, созданную по его собственной (собственной ли?) инициативе. А заключалось дело в том, что он, Роман Петрович Фалин, интеллектуал и умница, интеллигент и эстет, в невообразимом виде и состоянии восседал на распластанной в сарае немолодой бабе с широко раздвинутыми ногами, голым пупком, закинутой на голову юбке и собирался, стянув с нее огромные трусы-парашют, овладеть ею со сладострастием пьяного бомжа, дабы удовлетворить свою гнусную похоть в двух шагах от святого места. Причем, вид широченных трузеров, старых шерстяных чулок с невероятными для современности допотопными резинками на манжетах и черных резиновых бот, не говоря уже о мятой юбке, материал которой колыхался от прерывистого дыхания в районе лица, не добавлял привлекательности описанной картине, а о состоянии остальной части нижнего белья старой дуры оставалось только предполагать.
   Тишина воцарилась в сарае, и отчетливо стали слышны различные приглушенные звуки во дворе церкви, так как сбитая с толку промедлением попавшегося в силки одурманенного бомжа расслабившаяся было тетка придержала дыхание и обеспокоено вслушивалась в тишину, чуть пошевеливая пальцами картинно задранных рук и теребя ими подол юбки. Она явно не понимала, что произошло и почему на "готового" уже мужика напал столбняк, но боялась открыть лицо и только слабо сопела носом в душной темноте под импровизированным плотным и даже пыльным покрывалом.
   -Ромочка, милый, что же ты? Возьми меня скорей! Я твоя вся до капли! Делай со мной все, что пожелаешь, - горячий шепот шел откуда-то из-под земли, и при его звуках волосы зашевелились на голове Фалина, отчетливо услышавшего свое имя.
   -Нет! - прохрипел он. -Не хочу... Ты не нужна мне! Зачем ты привела меня сюда!?
   -Неправда! Ты, вспомни, сам пришел со мной... Пришел, потому что полюбил меня! Я твоя и только твоя, и ты должен владеть мною. Немедленно возьми меня!
   Глас из-под юбки завораживал и лишал сил, грубая материя при каждом слове втягивалась в провал распахнутого рта, пальцы продолжали шевелиться, и Фалин в отчаянии чувствовал, что тело его деревенеет от страха и отказывается подчиняться ему.
   -Оставь меня в покое, ведьма!
   -Нет, не ведьма я, не старейшина, а прекрасная принцесса из твоей мечты! Посмотри на мое сильное тело... Оно твое, неужели ты ещё не понял этого? Посмотри на мои крепкие ноги, на мою сочную грудь! Они твои - смотри на них! А затем ты увидишь то заветное место, которым так жаждешь завладеть, и оно тоже будет твоим, поверь!
   Серафима резким движением согнула колени в толстых чулках и уперлась каблуками бот в солому, с усилием приподнимая зад, чтобы Роману было удобнее стаскивать с нее трусы, и от откровенности этого движения Фалин вздрогнул и отшатнулся назад, стоя в неудобной позе на корточках и невольно прикрывая локтем лицо. Вид лежавшей в раскорячку бабы был неприятен ему, и он, смутно осознавая, что делает, начал потихоньку, не вставая с колен, отползать по проходу к двери в надежде бесшумно покинуть дурацкий сарай. Серафима, кажется, не распознала его хитрости и продолжала ждать, бормоча что-то нечленораздельное - похожее одновременно на молитву и на угрозу. Она изнывала от желания и в какой-то мере и Фалин был виноват в ее состоянии, дав ей надежду на утоление плоти. В этой "монашке" и отшельнице скрывались тайные силы невероятной мощи, и Фалин в страхе бежал прочь, оставляя разгоряченную женщину в одиночестве. В мыслях он уже перелезал через ограду церкви, на самом же деле еще пятился мимо двухколесной тележки спиной к двери и не видел, что теряет направление, отступая к штабелю деревянных ящиков и той мусорной коробки, за которой и явился вместе с "рабой божьей" Серафимой.
   Скрипнула входная дверь, и чья-то фигура появилась в дверном проеме в свете уличного фонаря, остановившись нерешительно на месте, а потом двинулась вперед на звуки едва слышного из угла голоса. Вновь обретший при появлении еще одного персонажа ужасного фарса силу и ловкость Роман на всякий случай бесшумно метнулся к стене и шустро присел у картонной коробки на корточки, совсем не желая быть опознанным кем-либо посторонним и с позором изгнанным вон. При этом появившийся в сарае мужчина, а по характерному хвостику волос на затылке и ореолу бороды на лице Фалин признал в нем раба божьего Варлама, не заметил звериного прыжка "калики перехожего" и только внимательно вслушивался в бормотание, исходившее с вороха соломы, которую пока закрывали от него сдвинутые ящики и край поленницы. Фалину же из своёго укрытия всего в паре-тройке шагов от живописно раскинувшейся в ожидании невольного любовника Серафимы было все прекрасно видно со стороны, и он, затаив дыхание, внимательно наблюдал, как немало удивленный Варлам осторожно перемещается в сторону подозрительных звуков, вытянув шею и напрягая слух. Какого дьявола (прости Господи!) здесь нужно было певчему, оставалось загадкой, но, судя по всему, он проследил удалившуюся в сарай "благочестивую" пару и теперь не смог побороть здорового человеческого любопытства, решив подсмотреть, чем так долго эти двое занимаются в хозяйственной пристройке. Что ж, интерес его являлся закономерным, и дядька нашел то, что искал в сумраке сарая, и был сторицей вознагражден за хитрость и упорство!
   Накрытая с головой подолом юбки Серафима в состоянии сладостного томления не могла видеть вошедшего, а вот тонкий слух ее уловил шорох шагов, которые она приняла за нерешительное топтание безродного любовника, не особенно, по ее мнению, разборчивого в вопросах сексуального удовлетворения естественных мужских потребностей, и еще более призывно раскинула согнутые колени, окончательно скинув мешавшие ей великоватые боты со ступней и пятками оттолкнув их в сторону. Вся ее развратная и призывная, жутковатая и соблазнительная поза открытым текстом кричала о страстном желании, и Варлам не в состоянии побороть искушение сделал еще пару шагов вперед и для начала застыл на месте, пожирая глазами пикантную картину. Неизвестно, что думал он и принял ли на свой счет горячечные порывистые призывы изнывающей бабы, но в необычной обстановке в отличие от Фалина не потерял присутствия духа и, осторожно приблизившись-таки к замершей Серафиме, опустился перед ней на колени - точно так же, как недавно опускался Фалин, и вытянул вперед подрагивающие руки. Своим обострившимся от внутреннего напряжения зрением Фалин отчетливо различал, как трясутся коротковатые пальцы Варлама, спуская вместе с широкими белыми резинками чулки с женских ног к лодыжкам, и как вцепляются торопливо в края длинных трусов, и озноб охватывал его от мысли, что на месте бородача мог быть (да нет же, должен был быть!) он сам, если бы явил покорность судьбе. А Серафима, тем временем, напружилась всем телом, что заметно было даже со стороны, и с недюжинной силой вздернула ноги вверх, одним движением бросив их на плечи согбенного Варлама. Не успел Фалин поразиться точности броска и яркой белизне женских ляжек, как отброшенные рукой случайного любовника огромные трусы описали в воздухе дугу и по иронии судьбы парашютом опустились притихшему наблюдателю прямо на голову, заставив отпрянуть назад и хрюкнуть он неожиданности и испуга. Страшно боясь быть уличенном в тайном соглядатайстве, тем более что находился он совсем рядом с любовниками, Роман до боли закусил губу и застыл в своем укрытии с висевшими на лбу бабскими трусами в совершенно нелепой позе, ничего не видя из-под них, но хорошо слыша хриплый голос Серафимы, обращавшейся по незнанию к нему и не подозревавшей об ошибке:
   -Я твоя, милый! Забирай меня скорее! Держи и не отпускай свою лебедушку, ласкай и целуй, ублажай и люби! Мы будем счастливы с тобой! Всегда будем вместе - только вдвоем - до конца дней своих. Со мной ты позабудешь обо всем: о напастях и горестях, о волнениях и метаниях, о сомнениях и колебаниях. Нашу любовь благословит сам господь и одобрит наши узы!
   Запах женщины бил в ноздри, тягучий грудной голос ломал, лишал сил и бросал в пот, и Фалину вдруг страстно захотелось быть там - на месте хитрого Варлама, внимавшего чудесным речам. Уже не пожилая ополоумевшая Серафима рисовалась в Фалинском мозгу, а моложавая Дашка, и даже голос принадлежал ей и был знаком ему своими интонациями и оттенками, и тогда пораженный нарисованной в мозгу картиной Роман в страхе сорвал с головы душившую его накидку и смело высунулся из укрытия в стремлении остановить вопиющую несправедливость. Похотливый же и внимавший призывным речам Варлам со спущенными уже штанами ловко приспособился к тому времени между надежно уместившимися на его плечах полуголыми бабскими ногами и, сверкая обнаженной задницей и упираясь кистями рук в землю, был поглощен насущным делом, а именно совокуплялся с горевшей вожделением, разогретой еще недотепой Фалиным Серафимой, не видя ничего вокруг и не слыша возни за спиной. И как раз его-то мало волновали в отличие от разборчивого и всегда сомневающегося бывшего интеллигента, глупо пялившегося сейчас на происходивший разврат, возраст захлебнувшейся восторгом, стонавшей в голос тетки, качество предметов ее скромного туалета, место действия, а также дурацкие угрызения совести. Наоборот, все это создавало для него определенную, наполненную эротизмом ауру, о чем говорила почти животная сила, с которой он натягивал трепетавшую и извивавшуюся змеей под балахоном юбки Серафиму, которая давно потеряла всякую скромность и застенчивость. Оба были распалены до предела и вкладывали себя в совместную игру без остатка, вызывая зависть обалдевшего от такой страсти Романа. Наблюдая за совершавшей резкие поступательные движения Варламовой задницей и вибрирующей его спиной, по которой нещадно колотили пятки болтавшихся в воздухе ног женщины в спущенных и змеями свисавших со ступней груботканых чулках, Фалин с волнением чувствовал, как в узеньких Клариных брючках наливается силой его стиснутый качественной эластичной материей пенис и рвется на свободу, силясь разорвать искусственную оболочку "камеры заточения". Неистовое желание владело обалдевшим "бомжом", и, стоя на карачках за вонявшим пылью картонным ящиком, он словно собака рыл пальцами влажную землю и мотал в отчаянии головой. Колени его елозили по земляному полу, галоши свалились с босых ступней, по подбородку стекала слюна из открытого рта, а глаза поедом ели две сцепившиеся фигуры, со стороны которых неслись протяжные стоны и даже зубовный скрежет. Варлам ухитрялся всё увеличивать темп сношения, и Серафима совершенно изнемогала от возбуждения, выпростав из-под края юбки, под которой так до сих пор и прятала лицо, руки со сжатыми кулаками и что есть мочи вытянула их над головой. Ее ноги уже не болтались безвольно за спиной певчего, а вытянулись вверх, сжимая шею того, а сам Варлам в исступлении целовал белую натянувшуюся кожу лодыжек и в азарте покусывал её зубами. Хвостик волос, перетянутых резинкой, метался из стороны в сторону, хлеща его по шее, лопатки ходили ходуном, а носки сапог уже вырыли две лунки в слежавшейся земле, перемешанной с соломой.
   Между тем, слушая отрывистые слова Серафимы, обращенные именно к нему, а вовсе не к жуликоватому певчему, без ума влюбленный в преобразившуюся в эротическом порыве женщину, изнывающий от духовного и физического томления бедолага, готовый псом кинуться на спину сопернику, не в силах больше сдерживать свои порывы, едва ли не с визгом сдернул с бедер узкие дамские брючки, освободил из заточения одеревеневший и раздувшийся член, еще помнивший касания Клариных губ, и в отчаянии сжал его ладонью, пытаясь удержать рвущуюся наружу плоть. Глаза его в этот критический момент продолжали наблюдать за совокуплением двух греховодников, и роль стороннего наблюдателя только подогревала томление в паху и усиливало давление в головке пениса. Ко всему прочему, сам того не замечая, Фалин ритмично двигал сжатой ладонью, перемещая тонкую кожицу члена с багровой головки и обратно, причем ему представлялось при этом, что он самозабвенно ублажает на соломе "божью тварь", чары которой странным образом действовали на его сознание. И в момент внезапной мощнейшей разрядки, когда сперма струей ударила в пол, заставив Романа глухо ухнуть распахнутым в экстазе ртом, он был абсолютно уверен, что овладел Серафимой, а не завершил сеанс пошлого онанизма. Варлам же буквально в то же самое время довел до логического конца начатое в необычной обстановке дело, и без всякого душевных сомнений ублажил бабу по высшему разряду - во всяком случае, высокий тонкий стон, подкрепленный рычанием Варлама и сипением Фалина из своёго угла, без промедления огласил пространство сарая. Сложившиеся в единый мотив звуки всей троицы слышны были, возможно, и за стенами добротной постройки, тем более что дверь была приоткрыта, так что "вокальному трио" нашлись сторонние слушатели, и, если они не сразу были замечены солистами, то неожиданный смех, а вернее гогот, и громкие аплодисменты сразу сбили их с толку и изрядно напугали.
   Фалину неплохо был виден дверной проем, и сам он быстро заметил двух парней, а может и мальчишек, с интересом вслушивавшихся, как недавно Варлам в бормотание Серафимы, в недвусмысленного характера звуки в глубине сарая; пара же разгоряченных любовников не понимала, откуда исходит гомерический смех и реагировала на него вполне адекватно. Растерянный Варлам споро отвалился в сторону, болтая своим вялым влажным инструментом, а перекатившаяся на бок при его скачке Серафима обалдело приняла сидячее положение, тщетно пытаясь выпутаться из складок собственной юбки. Вид обоих был более чем комичным, но Фалину было не до смеха, ибо он, надеясь, что его-то нежданные гости не заметили, распластался за спасительным ящиком и оттуда одним глазом пялился на ребят.
   Парни нетвердо держались на ногах, а запах перегара долетал даже до Фалинского укрытия, и становилось ясно, что компания эта представляла собой группу искавших на свою башку приключений местных "ребятишек" - либо пэтэушников, либо старших школьников - лоботрясов и разгильдяев. Скорее всего, их привлекли звуки "сексуального концерта", проходившего в пристройке, а может, они просто забрались на церковный двор из хулиганских побуждений, дабы сотворить какую-либо пакость. Так или иначе, но раздумывать, стать ли активными зрителями представления или удалиться восвояси, "гости" не стали, смело прошли вперед и застигли ошеломленных и расслабленных после совокупления "артистов" не в самый удобный момент - как раз тогда, когда те срочно пытались исправить беспорядок во внешнем виде. Пацаны топтались прямо перед нашкодившей парочкой, любовники же копошились на соломе, крайне смущенные перед детьми своей распущенностью, и незамеченный никем Фалин дорого бы дал, чтобы увидеть выражение лица "смиренной" Серафимы. Однако женщина, окончательно пришедшая в себя, стыдливо прикрывала лицо подолом юбки, не замечая при этом своих голых - безобразно голых - ляжек и сбившихся чулок, один из которых едва держался на пальцах ноги. Варлам, надо отдать ему должное, старался выглядеть спокойным, хотя сидячая поза и расстегнутые брюки не добавляли ему солидности, и по всему было заметно, что он тщетно пытается собраться с мыслями, чтобы подобрать достойные слова в ответ на плоские и похабные шуточки мальчишек, которые, между прочим, вовсе не собирались долго изощряться в остроумии. По крайней мере, один из них - тот что постарше - уже выдавал заплетающимся языком недвусмысленную фразу, которая никак не могла понравиться взрослым баловникам:
   -Вставай-ка, папаша, и давай проваливай отсюда! Повеселился и будет уже. Теперь наша очередь пришла...
   -Побойся бога, юноша! Креста на тебе нет, - подрагивающий голос застигнутого за греховным делом Варлама выдавал его волнение. - Что ты такое говоришь?
   -То самое! Делиться надо, дядя! По-честному...
   -Да она же вам в матери годится, сосунки! Наглеть не надо, очень вас прошу, - мужчина сделал попытку разом подняться на ноги, но пацан, словно только и ждал этого, почти не размахиваясь, ударил его ногой в лицо.
   -А тебе в сестры, святой отец! Не хорошо с сестрой в отношения вступать... Не рыпайся лучше! Хуже будет. - Ударивший Варлама парень с кряканьем вновь пнул мотавшего головой и сразу осевшего после вторичного пинка на землю певчего.
   Хряский удар резанул слух прикрывавшейся юбкой Серафимы, и она глухо взвизгнула, чуя недоброе, а потом, суча ногами по полу и теряя чулки, принялась отползать к стене, пока не уперлась спиной в доски. Перепуганная не на шутку баба только скулила и подвывала противным голосом, пока друзья смачно - с чувством, с толком, с расстановкой - метелили едва живого Варлама башмаками куда ни попадя, и в страхе не делала даже слабой попытки бежать, понимая, видимо, всю бессмысленность таковой. Хрипевший же и харкавший кровью мужик только глухо ойкал при каждом безжалостном пинке и закрывался ватными руками, буквально растоптанный и униженный распоясавшимися хулиганами! Даже прятавшийся неподалеку Роман с силой зажмурил глаза, чтобы не видеть вопиющего зверства; вмешиваться же в драку у него не имелось никакого желания, ибо приобретенный опыт в подобных делах призывал его к осторожности.
   Избив беднягу до полусмерти, тяжело дышавшие и звучно отплевывавшиеся негодяи вспомнили, наконец, о главной цели своих пьяных устремлений, повернулись лицом к скулившей бабе, видя перед собой в основном ее голые коленки да босые ступни ног, и, переглядываясь между собой, двинулись к ней, заставив тем самым в отчаянии зашептать молитву, а затем слезно обратиться к ним с нижайшей просьбой оставить ее в покое. Между тем, мольбы Серафимы вызвали у наглецов только ехидство и, особо не предаваясь размышлениям на тему морали и нравственности, оба навалились на нее сразу вдвоем, словно сорвавшиеся с цепи молоденькие щенки на легкую добычу. Им практически немедля удалось сорвать с женщины юбку, державшуюся на талии на простой резинке, и вид пухлой голой задницы еще больше подогрел их. Они не собирались, понятное дело, целовать и ласкать очумевшую тетку, а желали лишь одного - побыстрее удовлетворить свою похоть, и поэтому неожиданно оказанное активное сопротивление напуганной до смерти и только внешне покорной жертвы, в ужасе готовой постоять за свою честь, вызвало у них истинное бешенство и буквально "отключило тормоза".
   Тетка отчаянно толкалась, пиналась ногами, пыталась царапаться ногтями и пустить в ход зубы, но получила по морде кулаком (правда, из-за толкучки тычок был не очень сильным), упала навзничь, перевернулась на живот и хотела ползком вырваться на свободу. Но куда там! Толстый прочный чулок, подхваченный одним из нападавших с пола, перехватил ее горло, и безжалостные руки, дважды обернув импровизированную удавку вокруг напрягшейся шеи, потянули за его концы, словно за вожжи, заставив бабу издать нечеловеческий крик, быстро перешедший в хрип, и обмякнуть всем грузным телом не столько от нехватки воздуха, сколько для сохранения жизни. Тогда как один из насильников продолжал душить бедную Серафиму, разом прекратившую всяческую борьбу, ее же пресловутым чулком, лишая последних сил, второй ожесточенно сдирал с нее старенькую кофту и просторную нательную рубаху, разрывая их едва ли не в клочья и обнажая тем самым плечи, грудь и живот потенциальной жертвы, уже судорожно дергавшей ногами и скребущей пальцами рук по земле - ведь молодой негодяй растягивал превратившийся в струну шерстяной чулок с намеренно недюжинной силой и наверняка задушил бы тетку насмерть, если бы не позавидовал приятелю, суетливо раздвигавшему ноги Серафимы и прыгавшими пальцами расстегивавшему ширинку на своих брюках. Слава богу, конечно, что, видя оперативность напарника, душитель счел нужным отпустить удавку, но положение бедной женщины нисколько не улучшилось, так как, схватив окончательно обессиленную жертву за волосы, он тут же садистски задрал ей голову назад, сильно запрокинул лицо к потолку и грубо всунул пальцы прямо в рот между зубами, раздвигая челюсти и растягивая губы. Можно было только догадываться, что последовало бы далее за столь жестоким издевательством, а Фалин в своем укрытии, широко открыв глаза, лишь пассивно наблюдал за творимым бесчинством и клял себя за позорную трусость и мерзкую нерешительность! В сущности он мог просто убежать отсюда, оставив на поругание хулиганам "благочестивую грешницу", но медлил, поскольку никак не мог не принять во внимание тот факт, что, как ни крути, а именно ему она хотела отдаться - да, собственно говоря, и отдалась с невероятной страстью, не подозревая, что место его занял шустрый не по годам Варламушка, а сейчас, ко всему прочему, полузадушенная подонками, готовыми со звериным сладострастием надругаться над ней, нашла-таки в себе силы и ухитрилась сквозь втиснутые в рот пальцы позвать на помощь не кого-нибудь иного, а именно Фалина, который отчетливо услышал свое имя из ее уст.
   Угрызения совести? Возможно! Желание выглядеть в своих собственных глазах героем рыцарского романа? Не исключено! Потеря бдительности негодяями? Несомненно! Любовь к этой странной женщине? Нет, нет и нет! Что толку было разбираться в мотивах смелого поступка, если основной из противников находился совсем рядом - между ногами уделанной в два счета тетки, и поднявшемуся из укрытия Фалину оставалось только сделать пару шагов вперед, чтобы опустить ему на голову увесистое березовое полено, которое соприкоснувшись с темечком, скользнуло по волосам и, задев плечо, отскочило в сторону. Удар был, к сожалению, недостаточно силен, так как "рыцарь", несмотря на благородный порыв, вовсе не был уверен в своих силах, но достаточен для того, чтобы оглушить подлеца, а вот второй парнишка, тоже не робкого десятка, несмотря на опьянение, сразу бросился на помощь приятелю и воткнул с размаху носок тяжелого башмака неожиданному противнику точнёхонько в пах, после чего у Фалина глаза полезли на лоб и душа едва не отделилась от тела. И все равно, следуя принятому на себя героическому образу, согнувшийся в три погибели, но не сбитый на землю, он ухитрился рвануться на нетвердых ногах навстречу негодяю и врубиться тому головой в живот, после чего, истратив остатки запала, сам тут же лишился сознания, причем последним, что он ещё видел, было стремительное приближение грязного пола к прищуренным от боли в мошонке глазам.
   Ему повезло, ибо во-первых, растянувшись на земле, Роман практически сразу пришел в себя (его отрезвила та самая зверская боль в мошонке), во-вторых, от тычка головой пьяный драчун не удержался на ногах, опрокинулся на спину и, треснувшись башкой о металлический бак или бочку, отозвавшуюся на подобное сближение громким гулом, тоже лишился чувств. И если его состояние не на шутку взволновало Романа, никому не желавшего смерти в драке, то получивший по голове поленом подонок копошился на земле в попытках встать на ноги, и поведение его не обещало никому ничего хорошего! Так что, с трудом превозмогая боль, Фалин с усилием привел себя в относительно вертикальное положение и кинулся к распластавшейся на полу Серафиме с намерением поскорее увести ее отсюда. Счастьем было, что женщина сразу поняла его замысел и, бормоча жалкие слова благодарности и кряхтя от натуги, поспешно оперлась о его руку и прислонилась к нему всем отяжелевшим телом. Она была полностью нагой, если не считать обмотанного вокруг шеи на манер шарфа чулка, и что еще оставалось чуть живому спасителю, как поскорее накинуть ей на плечи свою собственную порванную и пропитанную потом рубаху и потащить тетку к выходу. Причем Серафима вместо того, чтобы быть несказанно благодарной бесстрашному спасителю, все же упиралась ещё на ходу, нерешительно оглядываясь на безжизненное тело раба божьего Варлама, но Роман проявил столь несвойственную себе настойчивость и почти силой выволок ее из сарая, где холод быстро привел беглецов в чувства и заставил остановиться в нерешительности.
   Из глубины сарая, тем временем, донеслись грязный мат и шум поваленной поленницы, а так как двери церкви были плотно закрыты, как, впрочем, и ворота церковного двора, беглецы, не сговариваясь, кинулись в сторону кустов у ограды, чтобы хоть там скрыться от погони и отсидеться некоторое время в тиши. Не чуя под собой ног и задыхаясь на ходу, оба пробежали мимо чисто убранной могилы одного из настоятелей здешнего храма, нырнули в густую листву кустарника и укрылись за штабелем бревен, где опустились на корточки и обняли друг друга, ощущая взаимную дрожь в телах. Босой и облаченный только в расстегнутые Кларины брюки Фалин почти не ощущал холода и подрагивал лишь от возбуждения, вызванного дракой, зато у Серафимы зуб на зуб не попадал, хотя, скорее всего, такое состояние тоже было следствием нервного стресса. И тогда, чтобы согреть перепуганную тётку, Роман еще крепче прижал ее к себе так, что у той едва не захрустели кости, и, понятно, что ответом на такое благое дела послужил приглушенный недовольный стон, вызывавший у Фалина улыбку. Растроганный "рыцарь", гордившийся сейчас своей добродетелью перед спасенной его стараниями крестьянкой, свистящим шепотом извинился перед и ней и виновато ткнулся носом в обнаженную ключицу, на что Серафима успокаивающе погладила его по взлохмаченной грязной голове ладонью и коснулась сухими губами его уха. Щека его чувствовала мягкую кожу женского плеча, подбородок ощущал теплое дыхание, руки обнимали талию и спину замордованной нежданными передрягами тетки, и, казалось бы, по логике вещей Фалин должен был проникнуться нежностью к прильнувшей к нему в надежде найти защиту Серафиме, но вместо этого, спаситель под действием неких внутренних мотивов опустил глаза вниз и с некоторым удивлением и даже восхищением принялся рассматривать подогнутые колени Серафиминых ног, которые отнюдь не принадлежали рано постаревшей женщине и выглядели с мужской точки зрения очень и очень привлекательно. По крайней мере, ошеломленный неожиданным открытием Роман, застыдившийся таки своего несвоевременного интереса, с трудом смог оторвать взгляд от гладких округлых этих колен, малость измазанных землей, и вдруг вместо того, чтобы взглянуть в Серафиме в лицо, медленно перевел взгляд на живот и часть груди, не прикрытые рубашкой, чтобы вновь убедиться: перед ним красуется молодое и крепкое тело совсем не старой женщины.
   Встревоженная, меж тем, столь откровенным мужским взглядом Серафима подняла голову с Фалинского плеча, поплотнее запахнула мужскую рубашку и вопросительно взглянула на Романа, часто помаргивая ресницами и близоруко щуря глаза. Возможно, виной тому было плохое освещение, но почти незаметные теперь морщинки вовсе на старили ее лица и без темного глухого платка оно выглядело гораздо привлекательнее и моложе. От той ведьмы, которая так напугала "бомжа", не оставалось и следа, и Фалинские губы без его воли потянулись к Серафиминым губам, не встретив однако ровным счетом никакой взаимности. Более того, Серафима, вдруг сделавшись в одночасье какой-то чужой и далекой Роману, словно и не было недавнего жаркого шепота и страстного желания отдаться ему на соломе, отодвинулась от него, обдав волной холода, и, похоже было, что теперь на нее накатило состояние, подобное тому, которое испытал Фалин, обнимая намедни "старую ведьму". Он же решительно не понимал и не хотел понимать внезапного отчуждения, особенно теперь - после удачного избавления от негодяев, и приписывал его шоку, пережитому бедняжкой, или, на худой случай, тем обстоятельством, что женщина поняла наконец, что была подставлена Варламу, введенная в заблуждение человеком, небезразличным ей.
   -Сима! Милая Сима, - шептали его губы в попытке вернуть былое взаимопонимание. -Это же я, видишь? Я - твой Ромочка... Неужели ты забыла меня? А?! Пожалуйста, не бойся! Я не сделаю тебе ничего плохого!
   Слова, кажется не доходили до застывшей в неведомом ступоре тетки, и какая-то неприятная тупость, свойственная крестьянкам, появилась в ее лице - во всяком случае она отодвинулась еще дальше и подтянула под себя уже не такую белую, как казалось Фалину, измазанную грязью ногу.
   -Зачем это, господин хороший? Нет! ... Не надо ничего такого! Грех это! Грех, ей-ей!
   -Но Сима!? Дорогая...
   -Сгинь!, Сгинь, нечистая сила! Оставь меня в покое! Прочь с моих глаз!
   -Да ты что, мать твою так... офонарела совсем, что ли? - не выдержал Фалин, раздраженный её причитаниями, и, руководствуясь только желанием привести Серафиму в чувства, легонько шлепнул бабу ладонью по щеке.
   Женщина вскрикнула, словно ей с размаху дали по морде кулаком, и закрыла лицо руками, даже напугав Романа своей неадекватной реакцией на простой, почти дружеский шлепок. Полы рубашки раздались при этом в стороны, обнажив недурственные крупные груди, и вдруг желание овладеть этой прикидывающейся чуть ли не старухой дурой, которая весь вечер водила его за нос, захватило Фалина целиком и полностью, на миг лишив рассудка.
   -Э, нет! Врете, госпожа Стрельцова! Меня вот так за здорово живешь не надуешь! - зло выкрикнул он ей в лицо. -Не забыли наручники ещё, а?! А забыли, так вспомните!!!
   -Серафима я, господин хороший! Серафима!.. Тутошние мы - и весь тебе сказ, - охнула женщина сквозь растопыренные пальцы на лице и вновь отшатнулась назад.
   -Брешешь, коза драная"! Ой, брешешь! Дашка ты - Дашка Стрельцова! И не смей мне врать! - Фалин не узнал свой голос и понял, что готов убить на месте полоумную набожную дуру.
   Вне себя от злости он хотел оторвать ее ладони от плаксиво сморщенного лица, но тут его пальцы случайно наткнулись на концы шерстяного челка, так до сих пор и обмотанного вокруг шеи причитавшей дуры. Как пришло в голову Фалину сотворить подобную пакость, он долго потом понять не мог и сообразил, что делает, лишь тогда, когда уже с силой растягивал чулок в стороны, то есть душил только что спасенную им же Серафиму, причем руки её уже плетьми свесились вниз, лицо побагровело, глаза вылезли из орбит, а перекошенный рот некрасиво распахнулся в беззвучном крике, вывалив язык и пуская слюни - женщина задыхалась на глазах, но не пыталась делала попыток к освобождению, хотя несомненно могла постоять за себя. Фалин же хрипел, будто это душили его, и кричал ей в лицо, как ненормальный, добиваясь любой ценой столь необходимого ему признания.
   -Ты ведь - Дашка? Признайся, добром прошу, а не то душу выну! Стрельцова ты, курва, так ведь? Стрельцова!.. Будешь говорить, мать твою так!
   Легко сказать "говорить"! Удивительно было, как полузадушенная баба с перетянутым прочным чулком горлом вообще может издавать какие-либо звуки, и все-таки факт оставался фактом: с ее искривленных губ слетали чуть слышные фразы, и сорвавшийся с тормозов озверевший Фалин отчетливо слышал их.
   -Сима я, мил человек! Раба божья Сима! Живу я здесь... Живу... Боже ты мой, да за что же мне такие страдания? За грехи мои, не иначе страдаю...
   -Ты ведь любишь меня, Прасковья, скажи?! Любишь и хочешь быть со мной, а?
   -Нет, Рома! Не люблю я тебя!.. Не люблю... Поди прочь от меня, оставь в покое... Умру, а твоей не буду!
   -Ну, держись тогда, старая шлюха! Пеняй на себя! - Фалин жестоким ударом в грудь опрокинул тетку на спину и сильно вытянувшимися при падении концами чулка с ожесточением принялся вязать упорствующей дурочке руки перед грудью, причем Сима покорно подчинялась ему, только с натугой вытягивая шею и судорожно хватая ртом воздух. Казалось, задыхавшаяся от нехватки кислорода и едва не отдавшая богу душу, она покорилась своей участи и приготовилась стерпеть все издевательства над собой и даже видела в этом наказание за свои былые прегрешения, и вот эта-то тупая покорность судьбе страшно бесила озверевшего Фалина, на которого нашло поистине дьявольское наваждение и которому очень хотелось, чтобы Сима не бессильно валялась у него в ногах, а наоборот, царапалась, пиналась ногами и звала бы благим матом на помощь. Между тем, руки ее, туго скрученные на запястьях, были подтянуты к самому распухшему лице, и любое их движение вызывало давление удавки на горло, так что вряд ли приходилось ждать от скрученной самым безжалостным образом женщины хоть слабого сопротивления, но до Романа не доходила эта простая истина, и остановить себя он уже никакими силами не мог. Из его уст летели грязные оскорбления, самыми легкими из которых были "тварь" и "стерва", а Серафима в ответ отвлеченно читала молитву, сложив вместе - перед самым носом - еще не успевшие онеметь ладони. Глаза Фалина пожирали ее крепкое, совсем не старое тело, а в особенности треугольник волос на лобке и втянутый пупок, и тонкие брюки буквально трещали на нем то ли от скрюченной позы, то ли от мощи проснувшегося и требовавшего принесения жертвы фаллоса, пока шов спереди, заляпанный пятнами засохшей спермы, вдруг не разошелся по сторонам, освобождая плоть, буквально вывалившуюся наружу и упершуюся головкой в вытянувшееся на холодной земле тело женщины.
   Сима только зажмурила глаза и чуть громче с заметной натугой забормотала отрывистые слова молитвы, когда пенис с силой вошел ей в лоно, и практически больше никак не выразила своёго отношения к насилию, хотя Фалин был твердо уверен, что доставляет ей удовольствие и что именно этого удовольствия похотливо ждала прикинувшаяся невинной девой греховодница. Теперь-то он знал, что под старомодным платком, убойного вида кофтой и юбкой-балахоном скрывалась до поры до времени молодая ненасытная плоть, и только случайностью явилось то, что воспользовался ею первым Варлам, срезав, что называется, взращенный Фалиным и предназначенный только ему самому спелый плод. Теперь же "садовник" брал реванш за поражение и раз за разом насаживал казавшееся со стороны безжизненным тело на член, пытаясь любой ценой вырвать из него судороги возбуждения. С другой стороны, его мало волновала неподвижность смирившейся с участью подстилки Серафимы (ведь он сам скрутил ее с жестокостью маньяка и не жалел об этом ни минуты!), и пусть он натягивал даже бесчувственное бревно - в этом тоже содержалась особая садистская прелесть, а вот неуместное проявление набожности "старушки" в столь дикой ситуации просто поражало его и убивало в нем радость одержанной победы. Ведьма превратилась в агнца в его руках, и такой поворот дела не слишком-то удовлетворял охотника за нечистой силой!
   Фалин почти лежал на превратившейся в подстилку терпеливой Симе (куда только подевалась вся былая тёткина страсть!?), тычась носом с сложенные её ладони, и мечтал лишь о том, чтобы увидеть широко распахнутые Симины глаза, подернутые пеленой эротической истомы, но глупая баба упорно сжимала веки и страдальчески морщила лицо в ответ на каждое движение ожесточившегося любовника. Тугая удавка на шее давала себя знать, и из пересохшего рта её уже вываливался наружу багровый язык, который Фалин немедленно охватил губами и с жадностью голодного зверя втянул себе в рот. Еще немного, и жизнь, наверно, улетучилась бы прочь из истерзанного измятого женского тела, и хорошо, что как раз в этот момент пресыщенный пенис будто лопнул от напряжения, разрядившись внутрь пышно расцветшего стараниями мужчины бутона горячей вязкой струей. Только теперь Фалин по состоянию этого бутона смог убедиться в истинной глубине чувств внешне безучастной к насилию Серафимы и от стыда за себя и свое поведение едва не заплакал, устало распластавшись на мягком теле чуть живой женщины. Пальцы его судорожно развязывали тугой узел на её руках, и вскоре проклятый чулок отлетел в сторону, а умиротворенная Сима глубоко и облегченно вздохнула, откинув голову назад. Парадокс, но губы ее вместо привычной молитвы изрекли благодарность в адрес обмякшего и бессильного теперь Романа, и тот, заливаясь слезами, принялся истово целовать женскую грудь и затекшие руки. Тогда Сима замолчала, словно прислушиваясь к его плачу, а Фалин в свою очередь, неумело крестясь, принялся просить у нее прощения и признаваться в вечной любви. Причем, в эту минуту он действительно всем сердцем любил эту столь странную и одновременно столь понятную ему особу, однако признания его вновь и вновь натыкались на каменную стену неприятия.
   -Ты ни в чем не виноват передо мной, Рома. Оставь меня здесь и иди, откуда пришел, - спокойный голос женщины отрезвлял его, но не приносил прощения. -Ты не нужен мне, пойми! И не только ты... Никто мне не нужен, кроме господа нашего, вовеки веков!
   -Но я люблю тебя и хочу жить с тобой, видеть тебя каждый день. Прошу, вставай и пойдем к тебе - туда, где ты живешь! - Фалин размазывал слезы по лицу и в отчаянии мотал головой. -За один лишь твой поцелуй я отдам жизнь - не сомневайся! Мы пойдем к тебе, да?
   -Нет! Не надо жертвовать собой ради меня. Думай о всевышнем, и он поможет тебе! Господу нашему - вот кому надо приносить жертву ежедневно и ежечасно...
   -Ты для меня госпожа! Только ты, а не он! Я хочу всегда быть рядом с тобой, хочу видеть тебя постоянно, хочу помогать тебе во всём. - Фалин в исступлении целовал ее колени, грязные ступни ног, шершавые пятки. -Я люблю тебя! Очень люблю! Почему ты не веришь мне!?
   В ответ не слышно было ни слова, и лежавшая на земле Серафима показалась Фалину на миг манекеном или, того хуже, покойником, но он не испугался жуткого видения. Более того, ему захотелось раскинуться рядом с ней на земле, прижать женщину к себе и вымолить-таки снисхождение, и он непременно добился бы своего, если бы сама судьба не вмешалась в безумную сцену признания в любви. Крики и шум раздались в церковном дворе, а именно со стороны злополучного сарая, и с видимым усилием оторвавший голову от прекрасного молодого тела Серафимы Фалин увидел из кустов метавшиеся в свете фонарей фигуры людей с палками в руках. Кто-то из разъяренных прихожан крепко держал за руки отчаянно вырывавшихся пэтэушников, кто-то рыскал вокруг сарая в поисках их сообщников, кто-то призывал немедленно обыскать весь двор, и хотя Роман не мог разглядеть в возмущенной толпе раба божьего Варлама, всё равно знал, что соперник находится там - в гуще поднятых на ноги среди ночи верующих и что это он руководит поисками пропавшей женщины. Фалин, между прочим, не боялся ни его, ни людей, готовых расправиться с хулиганами, и, в последний раз глянув на неподвижное, похожее на маску лицо Симы, прекрасное в своей неподвижности как никогда, смело принялся подниматься на ноги, чтобы встать во весь рост, невзирая на опасность, и был остановлен лишь тихим голосом Серафимы.
   -Уходи! - вдруг явственно услышал он с земли. -Я приказываю тебе именем господа, уходи!
   -Твой приказ для меня - ничто! Ты сама отказалась от власти надо мной!
   -Я сказала тебе уходи! - голос Серафимы отдавал металлом и был столь непреклонен, что заставил-таки смельчака нерешительно повернуть голову к лежавшей женщине. -Пойми, ты не должен страдать из-за меня. Беги, приказываю тебе! Спасай свою жизнь, и тебе воздастся за послушание сторицей!
   Слава эти стрелой пронизали мозг обезумевшего Фалина и, взглянув совершенно другими глазами на источник этих слов, он вдруг увидел перед собой жестокое и прекрасное в гневе лицо Ланы - Ланы Поплавской, безраздельно владевшей его сознанием раньше и сейчас и имевшей над ним поистине безграничную власть. И тогда не на шутку испуганный и сломленный суровыми фразами почти голый бродяга, совершая подобно бездушному роботу нечеловеческие механические движения, встал во весь рост, приблизился к высокой ограде, легко перемахнул через нее и размеренно побежал в сторону дороги, преследуемый жестким взглядом, буквально толкавшим его в спину. Ни гневные крики толпы, ни шум погони, ничто, происходящее где-то там за спиной, больше не интересовало его, и, твердо ставя ногу на траву и стараясь как можно равномернее дышать, он бежал по дороге с сторону микрорайона, густо застроенного человеческими муравейниками, и шептал на бегу вместо молитвы имя той, которую оставил где-то там позади. Тот факт, что любой ценой он завтра же разыщет ее, не вызывал у него сомнения, так что спокойствие и уверенность владели им и давали искреннюю надежду на прекрасное будущее.
   "Все будет хорошо,- звучала у него в мозгу божественная мелодия. -Вот увидите! Всё будет не просто хорошо, а отлично! - И ему становилось хорошо на душе от осознания этого непреложного факта. -Все устроится, поверьте мне! Всё устроится самым наилучшим образом и не просто устроится, а вернётся на круги своя!"
  
  
   Урок пятый.
  
   ЭКОНОМИКА.

Наши соседи. - Экономика должна быть экономной. - Баварские сосиски.
Аристократы и ... - Графиня, встаньте в позу!
Тристан и Изольда.

   Остаток ночи и часть утра Роман Фалин провел в отделении милиции, куда был доставлен нарядом патрульно-постовой службы, задержавшим его в одном из дворов буквально в двух шагах от дома, до подъезда которого ему так и не суждено было в тот день добраться. Да и ничего удивительного не содержалось в том, что милиционеры обратили внимание на почти голого мужика, всю одежду которого составляли короткие и узкие дамские брючки, разорванные в пикантном месте. Мужик этот с независимым и надменным видом размеренно бежал босиком по тротуару в неизвестном направлении и при задержании не оказал никакого сопротивления, не выказывал недовольства, только бормотал что-то, напоминавшее молитву, и на предложение "пройти" покорно погрузился в "воронок". Он не желал отвечать на вопросы, да усталые не выспавшиеся менты не очень-то горели жаждой провести дознание, заперев его в каталажке до утра, где вел себя задержанный тихо и практически неслышно - то ли дремал, то ли размышлял о превратностях судьбы.
   Утром лейтенант допросил гражданина Фалина Р.П., выслушал вполне правдоподобный рассказ о ночном нападении грабителей, раздевших и ограбивших бедолагу, о чем красноречиво говорили ссадины на физиономии и синяки на спине, и, не утруждая себя оформлением протокола, отправил странного дядьку домой, любезно подбросив того на служебном транспорте до подъезда дома (за небольшое, конечно, вознаграждение). Фалин же с радостью откупился от представителей власти бутылкой водки и имевшейся в наличии скромной суммой денег, ибо хотел в те минуты лишь побыть в одиночестве и капитально отдохнуть от вчерашних передряг. Случившаяся с ним история могла бы казаться ему настоящим бредом или сном, однако купол церкви хорошо просматривалась из окна Фалинской квартиры да и о существовании логова сектантов бедолага доподлинно знал и не раз проходил мимо него, не обращая особого внимания на не слишком привлекательного вида здание. Так что лишь существование персонажей развернувшейся вокруг культовых сооружений драмы можно было подвергнуть сомнению, но как раз расследованием собственных невероятных похождений Роман, уже наученный горьким опытом, ни сейчас, ни позже заниматься не собирался. Конечно, образ Серафимы прочно утвердился в его памяти, однако даже думать об удивительной женщине Фалин боялся, а пуще всего страшился встретить полное непонимание в ответ на свои искренние чувства. Желание переселиться к набожной женщине и жить с ней бок о бок, казалось ему теперь если не смешным, то нелепым во всяком случае, ведь понятно было, что городской до мозга костей интеллигент не мог, по его глубокому убеждению, превратиться в сельского жителя, как это пытались сделать помешавшиеся на любви к природе отдельные горожане. А в роли супруги или даже просто сожительницы видеть деревенскую бабу, пусть и имевшую неплохое, вполне молодое тело, ему представлялось предприятием бесперспективным и трудно выполнимым.
   Вообще, солнечное прекрасное утро и многочасовой дневной сон благотворно повлияли на Романа Петровича, который постарался забыть не только о чудной Симе, но и - с немалым, правда, трудом - об изумительной Ирэне, в реальности которой теперь вообще сильно сомневался. Похоже, в проклятом зале конгрессов он подвергся мощной психологической обработке и оказался жертвой гипноза или массового помешательства, так что его больше не прельщало знакомство с холодной красавицей, едва не сведшей его с ума. Во всяком случае, Роман после некоторых колебаний разыскал завалявшийся в секретере нательный крестик с цепочкой и, водрузив его себе на шею под рубашку, решил-таки посетить православную церковь в ближайшее время - только, скорее всего, не ту, в которой побывал вчера. Короче, женщины на данную минуту больше не интересовали его и, валяясь на диване перед телевизором, он основательно прикидывал, как жить дальше и как свернуть с полосы невезения, которая буквально преследовала его после злосчастной поездки в соседнюю республику.
   Между тем, длинный и настойчивый звонок в дверь, прозвучавший ближе к вечеру, чуть ли не заставил Фалина подпрыгнуть на месте и почувствовать, как неистово заколотилось в груди сердце, и в первый момент перепугавшийся не на шутку неудачник твердо решил было не открывать дверь, а прикинуться отсутствующим дома. Однако звонок повторился, затем принялся раздаваться с завидной периодичностью, как будто назойливый гость совершенно точно знал, что хозяин квартиры находится у себя и бесцельно возлежит на диване, не желая видеть никого из знакомых. Рекламные агенты и вездесущие агитаторы обычно не звонили так упорно и, скорее всего, рвался в логово отшельника кто-то свой - кого как раз и не желал видеть Фалин, причем упорство незваного гостя было достойно восхищения и вынудило-таки Романа нехотя подняться на ноги и поплестись в прихожую, ощущая свое тело как сгусток инородной субстанции. В глазок он выглядывать не стал, понимая бесполезность этой предосторожности, и сразу распахнул дверь, ожидая увидеть перед собой едва ли не киношного американского монстра.
   На лестничной площадке, опираясь плечом о косяк, стоял всего-навсего сосед Фалина Ося Чачис - средних лет господинчик, с которым у Романа по жизни складывались неплохие и даже доверительные отношения, несмотря на полную противоположность характеров и профессиональной деятельности. Чачис - в отличие от Фалина - занимался то ли торговлей, то ли неким бизнесом, процветал с бытовой точки зрения "будьте-нате" и имел стабильное представление о ситуации в обществе, то есть не вмешивался ни в какие политические дрязги, жил на широкую ногу, любил кутнуть - в особенности в отсутствии жены - и был не дурак по части женского пола. Между соседями практически никогда не возникало никаких трений, и Фалину даже пару раз приходилось выпивать в компании с Осипом, хотя тот своей простотой иногда глубоко утомлял Романа и даже действовал ему на нервы.
   Вид у Чачиса на этот раз был поистине ужасен, но разница в состоянии двух соседей заключалась в том, что Ося не повергался физическому воздействию чужих кулаков или моральной обструкции, не терзался душевными сомнениями и не занимался философскими изысками, а просто пребывал в той стадии похмелья, когда небо кажется любителю горячительных напитков с овчинку. Роман сразу определил, что тот пьянствует не первый день, так как жена удалого бизнесмена вновь укатила в забугорные дали, и примерно догадался о цели посещения соседом его - Фалинской - квартиры.
   -Рома, друг родной, выручай, - прохрипел Осип, и в глазах его стоял такой ужас, что Фалин невольно проникся его страданиями. -Умираю, если уже не умер! Сердце схватило так, что вздохнуть не могу...
   Помятое и опухшее лицо, отекшие веки, всклокоченные волосы - все это вкупе говорило о тяжелейшем похмельном синдроме, который подкреплялся сногсшибательным запахом перегара, заполнившим все пространство лестничной клетки, и становилось понятно, что единственным лекарством в подобном кризисном состоянии может являться только рюмка водки или бутылка холодного пивка, хотя ранее бывали случаи, когда и эти убойные средства не могли сразу вернуть Осю к жизни.
   К несчастью, у Фалина в доме напрочь отсутствовало спиртное по причине глубочайшего финансового кризиса, и единственная упоминавшаяся уже бутылка благополучно уплыла в руки блюстителей закона, так что ошеломленный несчастным видом соседушки Роман предложил быстренько сбегать в киоск неподалеку, однако Ося страдальчески закатил глаза и начал съезжать спиной по косяку вниз, с большим трудом подхваченный неловким "спасителем" подмышки. Затащив безвольного соседа в прихожую, "медбрат", не растерявшись в экстремальной обстановке, опрометью кинулся на кухню, быстро набулькал полстакана настойки пустырника, достаточное количество которого имелось в доме еще с тех времен, когда Фалин пытался приторговывать фармацевтическими препаратами, и сунул емкость со спиртовой жидкостью в руки "больному". Тот не без помощи благодетеля с трудом выпил лекарство, пару минут сидел с закрытыми глазами, прислонившись плечом к стенке, а затем как-то сразу порозовел и задышал полной грудью, успешно, таким образом, справившись с прединфарктным состоянием.
   Довольный результатом терапии Фалин с улыбкой смотрел на возвращение соседа к жизни и раздумывал, не налить ли ему еще порцию живительной влаги, но Ося, оправившись на глазах, благодарно махнул рукой и тыльной стороной ладони вытер обильный пот со лба.
   -Ну, Рома! Ну, уважил! Доктор ты мой дорогой, - облегченно бормотал он со слезой в глазу. -Пивка бы сейчас!.. Нет у тебя случайно?.. Ну, да ладно! Это потом... Главное мотор отпустило.
   Фалин помог Чачису подняться, а тот продолжал проникновенно благодарить его, готов был наградить чем угодно и даже в поисках дензнаков принялся рыскать по карманам брюк и рубашки. Подношение Фалин, конечно, у него не принял бы, да и в карманах у Оси оказалось пусто (видно, круто ему удалось ночью кутнуть в компании девочек), и только небольшой прямоугольник плотного картона оживленному зомби удалось извлечь на свет божий. Сначала он с удивлением поглядел на карточку с письменами, а потом хлопнул себя по лбу, припоминая нечто веселое, и сунул картонку Фалину чуть ли не в лицо.
   -Вот! Извини... Все, чем могу... отблагодарить! Вчера Макс подарил, чуешь?.. Друг ты мне, Рома, а для друзей ничего не жалко. - Слеза вновь выступила в уголке его глаза, и расчувствовавшийся не в меру Чачис громко шмыгнул носом. -Слушай, а давай выпьем с тобой, а? Дело-то к вечеру уже идет...
   Фалину вовсе не хотелось напиваться - да еще в компании загулявшего не на шутку соседа, тем более что привычка Оси "квасить репу" за чужой счет была известна многим и многим, а денег у Ромы на сей момент не имелось буквально ни копейки. Так что, извинившись и напоследок потрепав по плечу, он выпроводил возможного собутыльника прочь и вернулся на излюбленное ложе в намерении от души пощелкать телевизионным пультом.
   Карточка, вставленная благодарным Чачисом за резинку Фалинских тренировочных штанов, при принятии Романом сидячего положения чувствительно уперлась ему в ребра, и тут только Фалин обратил на нее внимание, меланхолично взял в руку и без особого интереса принялся разглядывать качественный цветной рисунок. Аккуратная картонка оказалась чем-то вроде пригласительного билета в один из городских кабаков, который раньше - в годы застоя - имел у горожан дурную славу, а теперь по слухам превратился в неплохой ресторан для приличной - не такой, конечно, как нищий нынче Фалин - публики. Обладатель сего билета, являвшегося, по всей видимости, призом за участие в каком-либо глупейшем конкурсе, имел право на один бесплатный ужин с выпивкой, о чем и говорила красноречивая надпись внизу, и если Фалину по большому счету было плевать на горячительные напитки, тем более что он вообще не любил расхаживать по ресторанам даже "на шару", то при виде золоченых букв названия известного заведения у него вдруг неимоверно засосало под ложечкой и появилось желание поскорее заглянуть в холодильник. Между тем, исследование этого кухонного монстра дало плачевные результаты, и то, что с натяжкой можно было назвать продуктами питания, никоим образом не удовлетворяло давно не ужинавшего по-человечески беднягу, а только еще более разожгло голод, который ко всему прочему подогревался решительным отсутствием средств к его утолению. К Чачису обращаться за помощью было бесполезно, ибо тот никогда не давал денег в долг даже родственникам, а напиваться предпочитал обычно при полном отсутствие закуски, так что перспектива отужинать в ресторане не казалась теперь Роману излишней. Вся загвоздка, правда, состояла в том, что Фалин давно уже позабыл, как выглядит ресторанный зал вообще, не знал, как себя на публике, во что одеться для выхода в свет и какие правила этикета соблюдать. Физиономия, претерпевшая со вчерашнего дня кардинальные изменения тоже не располагала к посещению светского раута, и здесь вряд ли могли бы помочь простое бритье и укладка волос феном.
   В конце концов, бессмысленные шатания по комнате, разглядывание лица в зеркале, тупое перебирание скудных туалетов не принесли Фалину успокоения, и, кляня себя за нерешительность, а судьбу - за невезуху, он со скрипом решил-таки выбраться из дома и наскоро посетить чертов кабак, пропуск в который подсунул ему ненароком страдавший с похмелья Ося. Вкусный и обильный ужин так и стоял перед глазами голодного мужика, обильная еда и возможность отвлечься немного от бытовых неурядиц и личных переживаний импонировали ему, тем паче что простая прогулка или обычная встреча с друзьями вроде Гены Зубова уже не удовлетворяли его, так что необходимость сменить обстановку казалась попросту и неотложной.
   Итак, решение было принято, и вопрос внешнего вида уже не казался Фалину неразрешимым, учитывая тот общеизвестный факт, что не одежда в конечном итоге красит человека, а человек - одежду. Очень кстати ему вспомнилось, что в письменном ящике стола завалялся с незапамятных времен тюбик тонального крема советского производства, и вот - не прошло и десяти минут, как досадные изъяны на лице стали более или менее незаметны со стороны. Что касалось одежды, то, основательно перерыв весьма скудный свой гардероб, все еще мучившийся сомнениями Фалин нашел кое-что на его взгляд удовлетворявшее если не требованиям современной моды, то маломальским правилам приличия, а после того, как отглажены и надеты были почти не ношенные, чуточку старомодные брюки и белая рубашка с галстуком, который укрывался на случай его не соответствия моде под джемпером, и начищены до блеска далеко не новые ботинки, вздох облегчения вырвался у потенциального посетителя ресторана. Ноги, в конце концов, можно было и спрятать под столом, костюма, отвечавшего веяниям времени, у Фалина так или иначе не имелось, и вообще, по возможности "халявщик" предполагал до предела сжать протяженность ужина и, насытившись дармовым угощением, убраться восвояси, как Золушка в одноименной сказке (только укатить не в карете, а на общественном транспорте, превратившись в одночасье в рядового обывателя). Между прочим, до перестройки Роман Петрович не меньше, чем два-три раза в год сиживал в ресторанах различного уровня и, руководствуясь в те "благословленные годы" чувством гордости и достоинства, вряд ли согласился бы тогда воспользоваться бесплатным посещением подобных заведений, сейчас же в предвкушении вкусного ужина готов был на все, хотя и никак не мог унять противный мандраж перед столь "ответственным делом".
   На счастье, всё оказалось гораздо проще, чем можно было предполагать, поскольку вышколенная ресторанная обслуга умело делала вид, что ее нисколько не интересует внешний облик и манеры клиента, будь это даже "человек от сохи", отхвативший по случаю дармовую визитку, введенную администрацией ресторана в рекламных целях, и вела себя вполне предупредительно и даже не в меру внимательно. Фалина проводили к столику в углу, пусть не самому лучшему по местоположению, но в остальном мало отличавшемуся от всех остальных, и все же еще некоторое время - до первого бокала шампанского, полагавшегося по пригласительному билету, незваному гостю казалось, что немногочисленные посетители ресторации насмешливо или, во всяком случае, иронично косятся в его сторону. Между нами говоря, он действительно был одет не лучшим образом на фоне чинно восседавших здесь господ - частью местного бомонда, частью иностранцев, хотя особенных нарядов на публике тоже не наблюдалось. Кстати, еще в автобусе по пути сюда Фалин испытывал глубокие сомнения по поводу щедрого жеста Чачиса - ведь Ося мог просто-напросто разыграть соседа, всучив липовую визитку, отпечатанную на принтере (в принципе подобные шалости были характерны для Осипа), - и швейцар или кто-то еще из кабацких халдеев мог запросто поднять одураченного простофилю на смех и не пустить на порог, так что, оказавшись-таки за сравнительно щедро накрытым столиком, можно было решительно отбросить все пошлые сомнения и, выдержав паузу приличия, приниматься за вкусную и калорийную еду. Уже одна профессионально выполненная сервировка ужина возбуждала волчий аппетит, и, стараясь не вертеть головой по сторонам, и не пялиться на светскую публику, Роман сосредоточил свое внимание на закуске и лишь изредка поглядывал вокруг для удовлетворения обычного обывательского интереса.
   Клиенты ресторана с просторным уютным залом представляли собой типичный для подобных мест контингент: коммерсанты с подругами или женами, несколько шумных крикливых "хачей", шумная компания финнов или норвежцев, отечественные туристы из провинции, пяток проституток да одна семейная пара, попавшая, кажется, на праздник чревоугодия точно таким же образом, что и Фалин. Зал большей частью пустовал (недаром же направо и налево раздавались бесплатные приглашения) и по этой причине за трехместным столиком Роман восседал в одиночестве, что очень и очень импонировало ему. Шампанское "шло" хорошо, закуски еще лучше и, решительно отказавшись от настойчивого предложения отведать что-нибудь сверх положенного набора (водку, коньяк?!), Роман в ожидании горячего принялся разглядывать интерьер, потихоньку наливаясь недовольством, а то и злобой по отношению к обжиравшейся здесь публике, с виду отнюдь не выделявшейся интеллектом и не отмеченной печатью добродетели. Теперь ему уже не хотелось поскорее уйти отсюда и вернуться в неприбранную холостяцкую квартиру, тем более что он - к собственному удивлению - находил глубокое удовольствие в своей злой иронии и даже чувствовал некоторое презрение к представителям "высшего общества" - презрение, какое испытывал испокон веков рабочий класс к эксплуататорам. Правда, Фалина трудно было причислить к пролетариату, скорее всего он представлял собой безработного интеллигента-разночинца, метавшегося из стороны в сторону в своих политических пристрастиях и положительно не знавшего, к какому лагерю приткнуться и каким родом деятельности заняться: то ли пойти в услужение к новым русским, то ли удовольствоваться подметанием улиц и чисткой отхожих мест. Короче говоря, безрадостные размышления полностью захватили его, и появление в кабаке солидного иностранца-фирмача, по повадкам - немца, осталось для него незамеченным, и обратил внимание Фалин на крупную тяжеловесную тушу только тогда, когда новый клиент уже подходил к столику, расположенному неподалеку от Фалинского в сопровождении услужливого метрдотеля и прелестной дамы, которую Роман пока видел только со спины.
   Странно, но только еще разглядывая практически идеальную фигуру в шикарном платье и умопомрачительных туфельках, густую уложенную волосок к волоску прическу, белые тонкие руки аристократки с холеными пальцами, расправленные с достоинством плечи и прямую спину и еще не видя лица незнакомки, Фалин непонятным образом буквально в первые секунды был абсолютно уверен, что знает ее, и, наделенный этим знанием, чувствовал тягуче-щемящее томление в груди. И пусть ему не были знакомы платинового оттенка волосы до плеч, он впервые видел элегантное вечернее платье из бордового шифона с низким вырезом на спине и вычурные безукоризненно изящные туфли, будто бы только-только сошедшие с обложки модного дорогого каталога, все равно шестое чувство подсказывало Роману Фалину, что перед ним - она и никто более - божественная и удивительная Лана-Ирэна, вновь непостижимым образом оказавшаяся на его пути. Мелкие детали туалета, особенности походки, плавные жесты рук, величавая посадка головы - все говорило о том, что желанная встреча произошла-таки против его воли и обещала ему ныне чудесный, наполненный неожиданностями вечер. От поистине волшебного стечения обстоятельств воспрянувший духом Фалин чувствовал холодок в груди, туман в глазах, слабость в конечностях, и такое состояние отнюдь нельзя было списать на усталость последних дней и смятенное состояние души. Сейчас он был похож на пессимистичного больного. у которого появилась надежда на исцеление посредством рук холодного в обращении, немножечко высокомерного, но опытного и профессионального лекаря, который сам еще не знал, что уже только одним своим появление на виду у измотанного болезнью пациента вдохнул в него жизненные силы и волю к выздоровлению.
   Итак, пусть в удивительное совпадение трудно было поверить, тем паче что красавица уселась на предусмотрительно подвинутый метром стул в полуоборота к замершему от волнения Фалину, так что роскошные волосы закрывали ее божественный профиль, но безответно (безответно ли?!) влюбленному поклоннику и не надо было всматриваться в них, чтобы удостовериться в собственных догадках. Существование же толстого и неповоротливого спутника - того самого немца, в обществе которого Ирэна появилась в зале - совершенно не занимало наблюдателя с поистине орлиным взором, и будь "фриц" коммерсантом, политиком, председателем совета директоров или записным сектантом западного образца - все равно он или "светлый образ его" практически терялся в ореоле красоты несравненной Ланы и имел в глазах Фалина лишь уродливую виртуальную оболочку без всякого внутреннего содержания. "Фриц" этот непринужденно лопотал на своем грубом каркающем наречии, и его противный скрипучий голос отчетливо долетал до Фалинских ушей и своими интонациями заставлял их едва ли не сворачиваться в трубочку; что же касалось очаровательной "незнакомки", то она никак не реагировала на словоизлияния фирмача, и, судя по всему, тот был сильно недоволен этой ее невозмутимостью, хотя и обращался к даме с присущей забугорным хамам непринужденностью - чуть ли не фамильярно. Конечно, толстяк далек был от того, чтобы считать красавицу своей собственностью, но в непринужденности его чувствовалось несомненное право находиться на короткой ноге с сей идеальной леди, приходящейся, дай-то бог, ему родственницей или просто хорошей знакомой.
   Между тем, чувствовалось, что появление в ресторанном зале прекрасной дамы в сопровождении наглой немчуры взволновало мужскую часть посетителей, и с досадной ревностью Роман Петрович видел, как элегантная особа притягивает взгляды разношерстной тусовки подобно мощному магниту и создает вокруг себя особенную ауру всеобщего интереса, которую толстяк с пивным брюхом либо никак не хотел замечать, либо воспринимал как нечто должное. Ровным счетом никакой гордости за свое право находиться рядом с царственной дамой он не ощущал, а наоборот, по-хозяйски смотрел на нее своими заплывшими поросячьими глазками, как на рядовой предмет обихода. Тем временем, не особенно сильный в языках Фалин, раздражавшийся с каждой минутой всё больше и больше, постигал, тем не менее, смысл некоторых фраз из его лексикона и мог составить реальное представление о банальности совершенно пустого монолога, а вот имя, которым "Ганс" величал даму, он слышал вполне отчетливо и повторял чуть удивленно и возвышенно-восторженно про себя звучное "Ингрид"... Ингрид, а отнюдь не Ирэна! - так звали таинственную леди, но имя не играло существенной роли для взбудораженного поклонника, привыкшего к неожиданным метаморфозам предмета обожания и старавшегося не удивляться уже ничему!
   С помпой появившаяся в зале пара приступила уже к трапезе, и каждое движение изящных рук дамы высшего света было выверено с невероятной филигранностью и артистизмом, и оставалось лишь восхищаться светскому воспитанию Ингрид и полной уверенности в себе. Она по мнению затаившего дыхание Фалина просто по жизни обязана была быть графиней или баронессой, и удивительно, как вообще рядом с нею мог оказаться развязный толстосум-лавочник и тупая скотина, зато Фалин не отрывал взгляда от нежных пальчиков Ингрид с длинными холеными ноготками, и блеск небольшого (стоившего наверняка невероятных денег!) перстня затмевал для него все вокруг, так что зачарованный Роман Петрович едва не пропустил момент, когда женщина чуть повернула голову, давая возможность многим ерзавшим на месте господам удовлетворить естественное любопытство. Мало того, она еще и что-то ответила немцу на нелепый, никчемный вопрос своим бархатным голосом, и Фалин с восторгом и ужасом почувствовал, как уносится в космическую бездонную даль, уверившись окончательно в своем и так, по сути, твердом убеждении.
   "Она!" - пела его душа от счастья.
   "Она! Конечно, она!" - эхом отдавалось у него в мозгу.
   "Это она - ненаглядная моя Ириша! Она - моя неприступная Ирэн!" - и ноги сами готовы были пуститься в пляс.
   Стоит ли говорить, что, несмотря на все испытанные им по воле рока передряги, Фалин прекрасно помнил дикий танец на темной сцене, жаркое прикосновение гибкого женского тела, видел как наяву манящие приоткрытые губы в сантиметре от своего лица, чувствовал легкий запах изысканных духов и наслаждался им, мог и готов был подбежать к прекрасной даме и упасть перед ней на колени, чтобы немедленно признаться в вечной любви - и не думайте, что виноват в этом был всего лишь осушенный несколько минут назад бокал шампанского!
   Странное состояние - нечто среднее между сном и явью - овладело глубоко влюбленным Романом Петровичем, и, скрупулезно продумывая предстоящее пылкое признание и позабыв при этом обо всем на свете, в том числе о принесённых официантом ресторанных блюдах, он предавался изумительным грезам, причем в своей страсти не заметил даже, как красавица Ингрид, извинившись перед толстяком, поднялась из-за стола и пошла к выходу по ковровой дорожке, и опомнился только тогда, когда волна чудного аромата в реальности, а не в грезах, достигла его ноздрей. Ингрид, проходя в двух шагах от Фалина, пронзительным взглядом огромных бездонных глаз словно пронзила застывшего на месте поклонника насквозь, и он мог поклясться, что величественная королева узнала своего горемычного подданного и даже подала ему некий знак, невидимый толстому соглядатаю. Она вышла из зала исключительно для него - это было понятно! - и никакого сомнения в истинной причине подобного ее шага у Романа не возникало и не могло возникнуть, так что, едва не сорвав скатерть, он торопливо вскочил на ноги и, наплевав на приличия, поспешно вышел вслед, словно ищейка ориентируясь на чуть заметный, но таки отчетливый запах знакомых духов, и лишь официант проводил его безразличным взглядом, немедленно принявшись наводить порядок на столике с недопитым шампанским и недоеденным жарким из заморской дичи. Да и какое там, между нами говоря, шампанское, когда Роман был пьян только от одного вида богини, заметившей его наконец и одарившей толикой - всего лишь мизерной толикой! - внимания.
   В просторном холле Ингрид уже не было видно, но запыхавшийся Фалин краем глаза успел заметить в дверях, ведущих в сторону туалетных комнат, мелькнувшее бордовое платье и милую ножку в туфельке на очаровательном каблучке и, не задумываясь, ринулся за неуловимой дамой, по пути не слишком вежливо оттолкнув в сторону пожилую, но ужасно роскошную госпожу, только что сбросившую на руки швейцару кокетливую короткую шубку, отороченную соболями. Более всего преследователь боялся, что ему длительное время придется с глупым видом торчать у входа в дамскую уборную, так что, не извинившись за собственную неловкость, за что и был удостоен словесного оскорбления - на чужеземном, правда, языке, не стал тянуть канитель выяснения отношений со вздорной иностранкой, а поспешил прочь, и какова же была его радость, когда оказалось, что умница Ирина намеренно задержалась в помещении, пустовавшем - на счастье Романа - в ту минуту и напоминавшем курительную комнату с мягкими креслами, стенными зеркалами, пальмами в кадках, небольшим цветочным киоском и ящиком чистильщика обуви в углу. Понятно, что место для любовного свидания было выбрано не из самых удобных, но бытовая сия мелочь никак не могла смутить влюбленного мужчину, романтические чувства которого уже пылали с невероятной силой.
   Ирина задумчиво смотрела на своё отражение в зеркале и курила длинную тонкую сигарету, зажатую в длинных пальцах, и лицо ее на этот раз - без излишков грима, а лишь чуть тронутое пудрой - выражало крайнюю озабоченность и даже, можно сказать, недовольство. Похоже, немец-фирмач все-таки испортил ей настроение, и, по всей видимости, обиженная женщина невольно искала теперь поддержки у давнего своего знакомого, так что под воздействием такой приятной догадки Фалин, отбросив последние сомнения, кинулся к Ирине и, без обиняков взяв за руку, поднес холодную ладонь её к своим губам.
   Между тем, его резкое движение на самом деле если не напугало, то заставило встрепенуться занятую личными заботами даму и, вскинув чуть подведенные тушью красивые глаза, неловко отшатнуться от добровольного помощника к зеркалу с тем, чтобы незамедлительно вырвать запястье из Фалинских пальцев.
   -В чем дело, молодой человек? Что за манеры? - голос с легким западным (скорее всего, прибалтийским) акцентом звучал удивленно, и сейчас аристократизм и высокомерие очень шли госпоже Поплавской, что и отметил про себя с восторгом ничуть не сбитый с толку Фалин.
   -Ирэна! Милая Ирэна! Наконец-то я встретил вас! - Роман радовался подобно малому ребенку, упиваясь сознанием своей несомненной близости к неотразимой "снежной королеве".
   -С кем, простите, я имею честь разговаривать? Разве мы знакомы? - Сигарета дымила в руке аристократки и сладковатый дым струился в сторону Фалина, щекоча ему ноздри.
   -Как?! Вы не помните меня? Ведь только вчера вечером в зале конгрессов.., - не хотел верить в ошибку Фалин, однако не мог подобрать нужных слов, дабы разъяснить ситуацию, и решительно тяготился своей непроходимой тупостью.
   -Вы меня, похоже, с кем-то спутали, уважаемый! Как вы, наверно, уже слышали в зале, меня зовут не Ирэна, а Ингрид. - Женщина представляла собой саму надменность, и своим аристократическим высокомерием еще больше нравилась Роману.
   -Ингрид!? Чудесное имя! ... Ну конечно! Ингрид Поплашен!
   -Ну, если вам так угодно, то пусть будет "Поплашен"! Но это абсолютно не означает, что вы вот так запросто можете хватать меня за руки и вести себя словно биндюжник в пивной - извините уж покорно за прямоту, господин "не знаю, как вас там"!
   Ингрид была искренне возмущена поведением Фалина, а тот злился на ее неуместную чисто женскую игру и одновременно восхищался присущей даме выдержкой. Душа его, меж тем, пела и требовала какой-нибудь немедленной сумасшедшей выходки в стиле взбалмошной Ирины Поплавковой, и с юмором и нарочитой серьезностью он для начала вытянулся во фрунт и щелкнул каблуками туфель, высоко вздернув при этом подбородок и ощущая себя не иначе, как отставным гвардейским капитаном.
   -Разрешите представиться, мадам! Граф Филонов Роман Петрович - полковник российской армии в отставке и ваш искренний поклонник и почитатель! Вы, простите-с покорно, должны бы помнить меня, - смех так и пер наружу, но Фалин морщил нос и всеми силами сдерживал себя, чтобы не прыснуть громко в кулак.
   -Уж не внук ли вы Петра Иосифовича Филонова, действительного статского советника при дворе императора Николая II? Того Филонова, что был репрессирован еще до Второй мировой войны в 1937 году?
   -Всё правильно, он самый и есть! Честь имею! Позвольте засвидетельствовать, так сказать, почтение! - Фалин, безоговорочно принимая игру, склонился в шутовском поклоне, исподволь кося глазом на "серьезную" даму.
   -Так бы сразу и сказали, граф! А я вижу, что ваше лицо мне знакомо! Мы встречались, кажется, в дворянском собрании в позапрошлом году? - легкая улыбка мелькнула на губах потрясающей женщины и, небрежно затянувшись сигаретой и аристократично выпустив тонкую струю дыма в воздух, "баронесса" протянула, наконец, ладонь для поцелуя, которую "граф" в вожделением подхватил и к которой с удовольствием приложился губами, возносясь от радости на седьмое небо. Игра увлекла его, и ему понятно было, что изобретательная женщина желает продолжения невинного развлечения, так как жить не может без оригинальных затей. Тогда, не удержавшись от озорства, он перецеловал поочередно все пальчики с гладкими покрытыми лаком ноготками и радостно понял, что дама по достоинству оценила его предупредительность и галантность. Ее аристократические манеры разили наповал, и "граф" на долю секунды на самом деле почувствовал себя потомком того самого советника, о котором упоминала Ингрид.
   Благосклонно кивнув ломавшему комедию Фалину и, кажется, принимая его поведение за чистую монету, Поплавская присела на одно из кресел и указала кавалеру на место рядом с собой. Но разве могло, скажите на милость, устраивать Романа Петровича соседство на расстоянии полуметра, если ему хотелось касаться рукой руки дамы сердца и плечом её плеча, так что он с готовностью и почтением изящно опустился на одно колено рядом с ней и рассыпался в вычурных комплиментах, не узнавая сам себя и любой ценой стараясь угодить аристократке. Пусть на нем была одета скромная одежда, пусть он не выглядел франтом, однако милая улыбка уже кардинально меняла холодное дотоле лицо Ингрид, и Фалин мог валять дурака до бесконечности, лишь бы нашлась тема для разговора и лишь бы не помешала предстоявшей беседе оставшаяся в зале немчура.
   Баронесса тем временем задавала поклоннику вопросы относительно генеалогического его дерева, и "милый граф" вдохновенно врал, сочиняя на ходу свою родословную и не забывая между делом выдавать ехидные фразы в адрес толстого бюргера, имевшего таки определенное влияние на красавицу-спутницу. Из коротких реплик Ингрид, которые явно не доставляли ей удовольствия, выяснилось, что вынужденная вести в этой проклятой стране скромную жизнь рядовой обывательницы дама против своей воли должна была принять предложение "фрица", которого, кстати, называла запросто Дитером, поступить на службу в совместное германо-российское предприятие с перспективной работы заграницей, так что боров не являлся ей ни, упаси боже, родственником, ни, ура, мужем или женихом. Известие это настолько окрылило "Филонова", что заставило отмобилизовать всю свою иронию, острием направленную на хваленую немецкую педантичность. Кстати говоря, впервые с момента знакомства в Ириной между ею и Романом шел столь душевный разговор, и Фалин просто-таки пьянел от достигнутого с таким трудом результата и готов был буквально на всё, дабы окончательно покорить нежное сердце, скрывавшееся до сих пор за искусственной броней Ирининой невозмутимости.
   -Вы не представляете, Ирина, какие чувства всколыхнулись в моей душе при виде вас в этом не столь уж и знатном заведении! - патетически вещал Фалин. -Я счастлив сделать нечто сверхъестественное для вас, и стоит вам лишь приказать мне, разобьюсь в лепешку!
   -Поверьте, мне приятно слышать достойное истинного мужчины признание, граф, и мне приятно сознавать, что еще остались среди русских людей высшего сословия настоящие рыцари без страха и упрека! И все же, прошу, зовите меня не Ириной, а Ингрид - ведь таково мое настоящее имя. Отец назвал меня так, потому что по линии бабушки наша семья тянет корни из рода шведских баронов... Признаюсь, на русский манер мое имя в ваших устах звучит достаточно оригинально, и всё же постарайтесь выполнить мою скромную просьбу, - женщина вновь поощрительно улыбнулась и качнула прелестной ножкой в изящной туфельке, так шедшей к ее умопомрачительному платью.
   Ингрид уже докурила сигарету и держала в пальцах окурок, не зная, как избавиться от него, и Фалин с готовностью лакея, а не графа, ловко выхватил досадную помеху и выбросил в урну рядом со стойкой чистильщика обуви, вид которой навел его на мысль о невероятной красоте дамских туфелек, каких он не видел еще ни разу в жизни, и ему стало ясно, что, если сейчас он не поцелует их нежную матовую поверхность, то умрет от разрыва сердца.
   -О, граф! Это, пожалуй, излишне, - дрогнувшим голосом отреагировала на его неуклюжее движение чувствительная баронесса, тогда как Фалин уже осторожно держал трясущимися от волнения пальцами каблучок туфельки и тянулся к носку влажными губами. -Ведь мы едва знакомы с вами...
   "Какая разница, баронесса, если я глубоко влюблён в вас", - мог бы ответить на её слова Роман Петрович, но не имел возможности сделать этого по той простой причине, что жадно целовал носок чудесного башмачка, а в мыслях ещё и отчетливо представлял себе, как максимально осторожно и почтительно, с невероятным благоговением снимает его с милой маленькой ступни, целует пальчики ног в тонкой сеточке чулка, а затем (чем черт не шутит!) с нежностью и восторгом стягивает прочь этот самый чулочек телесного цвета, обнажая бархатистую загорелую кожу ноги. Любовная сцена просто таки в красках разворачивалась в его сознании, и привел размечтавшегося кавалера в чувства только брюзгливый неприятный голос того самого бюргера, о существовании которого все напрочь позабыли.
   Фрица - потенциального босса чудесной дамы - можно было, между нами говоря, по-человечески понять, ибо вряд ли ему нравился тот факт, что приглашенная в ресторан дама - претендентка на рабочее место в офисе и по совместительству в постели - оставляет своего шефа в одиночестве и отсутствует продолжительное время без внятных причин. Появление Дитера в помещении холла являлось вполне объяснимым, зато неприличное ворчание его, в котором слово "проклятье" Фалин понял и без переводчика, сильно задело Романа Петровича, который стараниями немецкого болтуна вынужден был вынырнуть из пучины сладких грез. Ингрид же сразу поскучнела и, что называется, потеряла лицо, хотя и не посмела вырвать туфельку у стоявшего на коленях таявшего от счастья кавалера. Толстяк, между тем, совсем не обратил, как это ни странно, внимания на вздыхателя и вел беседу на немецком только с дамой, которая, хмурясь, смущенно оправдывалась за некие мифически прегрешения, но не смела поставить высокомерного болвана на место какой-нибудь холодной фразой. В разговоре она, скорее всего, ссылалась на Фалина, все еще протиравшего на коленях брюки, не упоминая, однако, ни его имени, ни статуса, а лишь упорно повторяя иностранное слово "обувь", которое Роман тоже понимал без всякого перевода. При этом запросто набить немцу морду было бы слишком вульгарным для русского графа поступком, а ироничные и саркастические изыски вряд ли дошли бы до понимания этой тупой скотины, не знающей и не желавшей знать русского языка!
   Аргументы дамы, видимо, постепенно воздействовали на босса, так и не взглянувшего ни разу на Романа, и немец, так и не удостаивая мужчину, крутившегося зачем-то у ног его новой сотрудницы (и в перспективе любовницы!), подошел вдруг к тумбе чистильщика и, поставив ногу в модном ботинке на приступочку, щелкнул пальцами и нетерпеливо топнул каблуком. До Фалина не сразу дошел смысл его жеста, зато потом Роман быстро сообразил, что обращается "фриц" именно к нему и никому другому и тычет большим и толстым пальцем-сосиской в набор сапожных щеток, давая понять, что ждет от него соответствующей услуги, причем в отличие от Ингрид немчура совершенно искренне принимал его отнюдь не за графа, а всего лишь за чистильщика обуви, лакея и слугу, готового за валюту лизать иностранцу не только башмаки, но и голый зад. И вот тогда словно проснувшийся от спячки Фалин вне себя от ярости гордо вскинул голову и хотел было подняться на ноги, чтобы отхлестать залетного наглеца по мясистым щекам, но мягкая тонкая рука баронессы предупредительно легла на его плечо и пальцами просительно сжала его, а полные нежности глаза умоляюще глядели в упор, отвлекая от минутного порыва. В смущении и даже тоске русская аристократка упрашивала пылкого поклонника взглядом проявить благоразумие и не ломать необдуманным поступком ее налаживающуюся жизнь, так что, пересиливая себя и наступая на горло собственной гордости, "граф" со вздохом встал с колен и прошествовал на "рабочее место", где уселся за тумбу и, глянув ненавидяще снизу вверх на немца, тряпочкой принялся неуклюже обтирать тупоносый его башмак.
   Нет, Фалину не было стыдно за свой спонтанный поступок, ведь речь шла о чести и благополучии дамы, полностью завладевшей его сердцем. Ради нее он готов был предупредительно обслужить иностранца и постараться удовлетворить его самые вздорные потребности, чтобы свести с недругом счеты в следующий раз в отсутствии интеллигентной дамы. Сразу обмякшая и вздохнувшая полной грудью Ингрид одарила тайного вздыхателя благодарным взглядом и одобрительно наблюдала со своего кресла, как тот добросовестно драит проклятый ботинок эксплуататора, закусив губу от усердия и прищурив глаза от ненависти. Она уже совсем не выглядела неприступной и высокомерной, и всё равно еще больше нравилась влюбленному Фалину. Ее зависимость от шефа была, что там говорить, неприятна ему, а сама мысль о том, что и платье, и чудные туфельки и даже чулки Ингрид куплены Дитером и по сути принадлежат наглому немцу, больно ранила Романа и призывала искать немедленный выход из критического положения. Немец унизил его - русского дворянина, приписав новую, несвойственную роль, однако, как оказалось главное унижение было еще впереди, а терпение Романа вовсе не являлось безграничным.
   Надраивая до блеска башмаки немца, Фалин не сразу заметил, как тот поманил пальцем красавицу-баронессу, Ингрид же с не слишком-то красившей её суетливостью поспешно выполнила желание шефа, покорно приблизилась к нему и остановилась рядом, тогда как тот, опираясь одной рукой на свое выставленное колено, другой по-хозяйски обнял женщину за тонкую талию, умиротворенно и по-своему ласково пяля на нее свои масляные глаза. Понятно, что в таком положении Ирине трудно было сохранять невозмутимость, хотя никто кроме бессловесного "боя" не видел этой постыдной сцены, и если Фалина покоробила мелькнувшая на лице дамы гримаса, то обнаглевшего борова нисколько не смутила, ибо тот считал, что находился с красавицей наедине и вполне может позволить себе поцеловать ее в шею, а потом и со смаком накрыть ее нежные губы своим ртом, пока ничтожная челядь драит ему обувь. Разве мог предположить толстый хам, что в роли рядового чистильщика выступает влюбленный в Ингрид русский граф, готовый вызвать обидчика на дуэль только по едва заметному движению брови той!
   Взбешенный происшедшим Фалин, всего лишь несколько секунд позволивший себе наблюдать, как Дитер щупает широкой лапой аристократку с блестящим образованием и воспитанием пониже спины, сам не заметил, как поднялся со своего неудобного места во весь рост и за воротник бесцеремонно оттащил в сторону ничего не понимающего немца, который никак не ожидал столь смелой выходки от ресторанной обслуги. Надо сказать, только одна лишь Ирина в полном объеме разобралась тонкостях сцены ревности и в отчаянии всплеснула руками, видя, как граф Филонов с натугой волочет тяжеленного бюргера в сторону мужского туалета с явным намерением начистить тому рожу. При этом гнев мелькнул в её прекрасных глазах, но Фалин не заметил его да и остановиться уже не мог, в азарте предстоявшей экзекуции шаг за шагом с большим трудом передвигая мощную тушу за собой. Он еще не знал, что сделает с негодяем и невежей в туалетной комнате и, когда тот с неожиданной силой уперся в пол ногами, не желая быть вытащенным из курительной, был определенно сбит с толку, ибо не хотел расправляться с немцем на глазах утонченной баронессы.
   Масса, то есть весовая категория фрица, была несоизмерима с возможностями организма возмущенного до глубины души Фалина, и такое несоответствие отчетливо выявилось после того, как Дитер отвесил обнаглевшему "чистильщику" увесистую оплеуху, от которой у Романа Петровича буквально потемнело в глазах. Он даже не смог понять, откуда на него обрушился столь мощный хлопок, а Дитер уже со знанием дела хлестал его своими "веслами" по щекам, отчего голова Фалина моталась из стороны в сторону, а глаза невольно вылезали из орбит. Боров не бил его, как достойного и равного по положению и силам противника смертным боем, а попросту учил челядь уму-разуму и, похоже, вообще был несказанно удивлен тем фактом, что подвергся нападению со стороны сумасшедшего лакея, которого мог элементарно стереть в порошок и безо всякого мордобития. Пощечины сыпались с завидной методичностью, и вскоре "бой", потерявший человеческое обличье, уже висел на собственном скомканном на груди джемпере и хлюпал разбитыми губами, даже не пытаясь увернуться от безжалостной ладони. Немец же с презрением и брезгливостью смотрел на накрашенного тональным кремом гомика, который только что занимался его обувью, а теперь готов был лужей слизи растечься на полу, и только удивлялся местным нравам и обычаям, рыча неразборчивые проклятия сквозь оскаленные зубы.
   -Перестань, Дитер! Перестань, прошу тебя, - почему-то (скорее всего от волнения) по-русски обратилась к нему вновь нацепившая на лицо маску невозмутимости Ингрид, добавила несколько слов на немецком и, отвернувшись от нелицеприятного зрелища, не спеша направилась обратно в зал.
   Ее поведение сразу охладило, к чести того сказать, пыл босса и, отпустив, наконец, бесчувственного ублюдка, посмевшего сунуть нос в господские дела, и брезгливо вытерев руки платком, тот направился вслед за дамой, решив, по всей видимости, не поднимать скандала в приличном месте. Фалин же, лишившись опоры в виде мощной немецкой длани, мешком рухнул на пол, корчась всем телом в судорогах ненависти, и глазами побитого пса провожал величественную фигуру Ингрид, раскачивающуюся на ходу на каблуках чудных туфелек, один из которых еще помнил страстный поцелуй его губ.
   -Я не позволю... Я никому не позволю! - хрипел униженный и оскорбленный жирным толстосумом бедняга. -Вы не имеете права! Я - граф Филонов, слышите, вы, бездарный торговец!? Я убью вас, негодяй, и сделаю это очень скоро! Будьте вы прокляты, грязный плебей!
   Не пытаясь даже стереть с лица злые слезы и стараясь выплеснуть сквозь рыдания всю свою ненависть к наглому агрессору, он чуть ли не бился головой об пол и, если бы хватило сил, наверно лишил бы себя жизни, чувствуя бесполезность борьбы за обладание недостижимым идеалом, а соленые капли, обильно стекая по его щекам и смешиваясь с остатками тонального крема, оставляли на лице грязные дорожки и падали на безупречно чистый пол. Тем временем, широченная, почти квадратная фигура Дитера уже заслонила собой от взгляда истеричного, сходившего с ума "лакея" тонкую фигуру дамы, которая не сочла нужным оглянуться на своего недавнего обожателя, лобызавшего давеча её туфельку, и тем паче послать ему последний воздушный поцелуй...
   -Если вы будете так шуметь, вас просто выведут на улицу и сдадут милиционерам. Или просто жестоко изобьют и выкинут вон! Поверьте, здесь служат бессердечные люди, - чей-то участливый голос тихо прозвучал над ухом валявшегося на полу Фалина и, как ни странно, послужил для него чем-то вроде ушата холодной воды.
   Прервав на полуслове очередное тихое проклятье, Роман с удивлением и некоторым испугом (ведь он был уверен, что в помещении кроме него и тех двоих никого нет) повернулся на урезонивающие, рассудительные в принципе слова, сам удивляясь, что не схвачен еще ушлыми халдеями и не выдворен прочь из заведения. Перед ним стояла пожилая женщина интеллигентного вида, материализовавшаяся волшебным образом из воздуха, в одежде, похожей на униформу, и с идиотской (в ее то возрасте!) бейсболкой на голове, и только при сопоставлении отдельных фактов стало очевидно, что вышла она из цветочного киоска - того самого ларька, на который Фалин в любовном угаре не обращал с самого начала никакого внимания. Как ни коротка по времени была душераздирающая сцена в рамках пресловутого любовного треугольника, продавщица эта, маявшаяся от безделья по причине раннего для полноценного ресторанного кутежа времени, являлась свидетелем ее от начала до конца, и стыд овладел скандалистом за свое недостойное мужчины поведение.
   -Будьте же вы человеком! Да-да, человеком с большой буквы! Мужиком, наконец! Стыдитесь, ведь в вас течет графская кровь - извините уж, что до меня долетела фраза относительно вашего происхождения... Вас обидели, но надо по жизни уметь держать удар, черт вас побери, и открыто смотреть неприятностям в лицо! - в голосе этой молодящейся тетки звучал неприкрытый упрек, и в ответ на него распустивший было нюни Фалин замолчал и нехотя подобрался, несмотря на то, что ему хотелось выть от бессилия и тоски.
   Женщина в тонком хлопчатобумажном комбинезоне желтого цвета, белой мужской рубашке и желтой же бейсболке с длинным козырьком была права - ещё как права! Она, мягко и смешно переступая на месте миниатюрными кроссовками, качала головой и морщила широкое добродушное лицо в очках с тонкой оправой на носу, делавшими выражение её лица каким-то беззащитным и даже детским.
   -Вставайте же, граф, и можете опереться на мою руку. - Белая полная рука в мелких рябых точечках веснушек протянулась к бедолаге, и он действительно оперся о нее и встал с кряхтением на ноги, заметив про себя, что кожа с тыльной стороны протянутой ладони кроме веснушек была покрыта мелкими морщинками, выдававшими по меньшей мере предпенсионный возраст продавщицы.
   -Идемте, Роман Петрович, я хотя бы сотру кровь и слезы с вашего лица. Помилуйте, но разве можно убиваться до такой степени по барышне, пусть и красивой, но вверившей себя под патронаж иностранного господина?
   -Вы все слышали, э-э....
   -Изольда Павловна. Зовите меня Изольдой Павловной, граф... Хотя нет! Увы, при сегодняшнем моем положении все называют меня просто Изольдой. А ведь было, было время...
   Придерживая дрожавшего подопечного под локоток, женщина провела его в внутрь тесного киоска, заставленного пластмассовыми вазами с разнообразными букетами, а также заваленного коробками с сувенирами, и там усадила на высокий табурет, сидя на котором, Роман ростом сравнялся с невысокой хозяйкой цветочного закутка. Мягкой тряпочкой Изольда Павловна принялась стирать с Фалинской физиономии размазанную крем-пудру, пот и сукровицу, а он только хмыкал и постанывал больше от недовольства собой, нежели от боли. Тетка ощущала себя заботливой матерью, обхаживающей хулигана сыночка, и ласково бормотала нечто успокаивающее, не замечая в упор, что сюсюканье ее только раздражает неудачливого героя.
   -Не стоят, верьте мне граф, нынешние вертихвостки такого трепетного отношения к себе, будь они даже трижды принцессами или особами графских кровей! Вот во времена моей молодости мы вели себя совершенно иным образом и, без преувеличения, ценили внимание светских кавалеров. Я ведь, знаете ли, тоже дама, можно сказать, голубых кровей - по линии князей Трубецких - да еще ко всему прочему бывший театральный работник!
   Фалин (или Филонов) с открытым ртом слушал откровения "княжны" и думал про себя, что не слишком ли много аристократов за один раз собралось в этом паршивом кабаке, а вернее, в предбаннике его уборной. Тетка, правда, к чести ее сказать, по складной и правильной речи, а также по оттенкам поведения представляла собой явно культурную особу и действительно вполне могла подвизаться в советские времена в театральных кругах, пусть не актрисой, но администратором вполне, так что характер ее нынешней работы наверняка объяснялся веяниями новых времен. Обслуживаемый со всем вниманием и неподдельным участием отвергнутый влюбленный, тем временем, всего лишь вполуха слушал рассказ Изольды о многочисленных ее кавалерах, а уж поучения умудренной жизнью светской львицы, переквалифицировавшейся в заурядную торговку цветами, вообще не интересовали его. От удушающего запаха причудливых растений у него, кстати, свербело в носу, побаливала голова, а дюралевые стены тесного киоска вызывали приступ клаустрофобии и вовсе не придавали уверенности в себе.
   -Ну что ж, Ромочка! Вот теперь вы выглядите более прилично, чем раньше, и мне остается только причесать вашу шевелюру гребешком и постараться сделать ровный пробор, - проворковала довольная трудами Изольда, громко причмокнула полными и, несмотря на возраст, сочными губами и показала в улыбке вставные металлические зубы. -Только зачем же вы пользуетесь пудрой, друг мой? Ведь это вульгарно и применительно к мужчине вашего полета попросту нелепо? Раны должны только украшать молодого человека, не так ли? Так зачем же тогда их скрывать? Вот один мой знакомый - полковник, между прочим, бронетанковых войск ...
   Очки ее победно поблескивали, кончик носа чуточку покраснел, из-под козырька кепки лихо выбивалась прядь волос, а ресницы чуть помаргивали, и выглядела женщина сейчас, как моложавая американская бабуля, чистенькая, опрятная, любящая поболтать и рассказать о себе! Наверно она годилась Роману в матери и имела полное право называть его уменьшительным именем, но в последние пару дней Фалину осточертело ласковое обращение и панибратство вообще, так что волна не слишком мотивированного протеста вдруг с силой охватила его.
   -Не называйте меня Ромочкой, черт вас всех возьми! И вообще, уважаемая дама, не лезьте ко мне со своими замшелыми нравоучениями! - рявкнул неожиданно для себя и "дамы" на весь киоск Фалин, отчего Изольда нервно вздрогнула и чуть ли не подпрыгнула на месте, смешно сморщив физиономию.
   Она никак не ожидала такой - в общем-то неожиданно грубой - вспышки гнева со стороны потомка аристократов, и в глазах ее за толстыми стеклами очков мелькнули нешуточный испуг и недоумение.
   -Что вы, что вы, Ромочка?! Как можно! Я и в мыслях не держала обидеть вас! Вы уж простите меня покорно, однако...
   Ласковое имечко вновь резануло "графа" по ушам, и вне себя от ярости он вскочил на ноги, опрокинув табурет и едва не стукнувшись головой о низкий потолок киоска. Упавший табурет в свою очередь сбил стоявшую на полу легкую пластиковую вазу с тюльпанами, и та упала набок, облив водой Фалинскую обувь, что уже совсем вывело и так разъяренного "Ромочку" из себя. Изольда Павловна всплеснула руками и суетливо-предупредительно кинулась поднимать сосуд и собирать рассыпавшиеся цветы, но, так как свободного пространства в торговой точке практически не оставалось, в спешке толкнула гостя плечом, а затем, склонившись к полу, просто приперла его своей обширной задницей вплотную к полкам.
   Не просто разозленный, а взбешенный донельзя Ромочка готов был разгромить лавку в пух и прах, растоптать цветочки и расшвырять сувениры по сторонам, если бы только имел возможность для маневра, но торговка прижимала его к дюралевым полкам собственным отнюдь не худым телом, касаясь своими бедрами его ягодиц, и он вдруг почувствовал, как в его трусах зашевелился и принялся набирать силу член, упираясь в Изольдины формы, обтянутые тонкой материей комбинезона столь туго, что сквозь нее проступали очертания дамских панталон, вид которых вместе с видом покатых плеч и согбенной спины в белой рубашке вызвал у Фалина определенные ассоциации и желания, после чего Рома разом сдернул лямки комбинезона с этих почти ненавистных ему плеч и попытался освободить ошеломленную женщину от верхней одежды, то есть от этого самого пресловутого комбинезона. Вряд ли Изольда Павловна с первой попытки поняла намерения вздорного гостя, во всяком случае она попыталась вновь принять вертикальное положение, издав при этом невнятное хрюканье, но Фалин уже не владел собой и вцепился пальцами в её загривок, чем сразу дал понять бабе, что не потерпит никаких возражений супротив своих действий.
   Итак, Изольда еще льстила себя надеждами относительно интеллигентности родовитого аристократа, а тот, не долго думая, грубым нажатием ладони погрузил ее голову по самую макушку вместе со злополучной бейсболкой, которая так выводила его из себя, в пластмассовый тазик с водой, стоявший у ног бедной женщины, и приходилось только удивляться гибкости пожилой дамы, сложившейся при этом практически пополам. Надо ли говорить, что руки ее в отчаянии шарили вокруг и пытались хвататься за что попало, опрокидывая ближайшие вазы, роняя цветы на пол, сметая многочисленные коробочки с полок и щедро рассыпая вокруг упаковки презервативов, которыми ушлая продавщица приторговывала в розницу, причем Фалин, увидев разноцветные резинки в прозрачном целлофане, издал гулкий саркастический смешок, едва не зашелся в гомерическом смехе и в своей горькой иронии чуть было не позабыл о погруженной в воду голове Изольды, которая, издавая громкое бульканье, захлебывалась в подвернувшейся не в добрый час Фалину под руку производственной емкости. Неимоверная теснота киоска, усугубленная частичным разгромом внутри, не давала возможности двум аристократам активизировать взаимную борьбу, но "граф", естественно, находился в более выгодном положении, тогда как бывший театральный работник, сама себя поставившая в беспомощное положение, не имела никакой возможности противиться Фалинским сексуальным поползновениям. Будучи еще дважды с небольшим промежутком, позволившим ей только вобрать в легкие чуточку воздуха, засунутой головой в тазик, из которого при каждом погружении выплескивалась вода прямо ей на кроссовки, пришедшая в полный транс Изольда Павловна не могла вымолвить и слова, а только громко шлепала мокрыми губами и по лошадиному фыркала носом, продолжая при этом стоять на ногах по причине отсутствия места для падения, при этом очки и бейсболка ее давно покоились на дне тазика, мокрые волосы топорщились во все стороны, слипшись в крупные пряди, глаза были плотно зажмурены, а пальцы теперь судорожно вцепились в пластмассовые края купели и что есть силы сжимали их.
   Наконец, испытывающий невероятное садистское удовлетворение от измывательства над ни в чем не повинной жертвой, торжествующий легкую победу Фалин второй рукой сдернул-таки комбинезон с выпяченных вверх женских форм и с недвусмысленными намерениями, подчиняясь воле напружинившегося до невозможности фаллоса, взялся за белые синтетические панталоны, дабы немедленно спустить их до колен, что оказалось не таким простым делом все из-за той же проклятой тесноты. Ему пришлось отпустить для этого шею женщины, но Изольда, однако, вовсе не пыталась оказать никакого сопротивления, а только отфыркивалась подобно усталому моржу и трясла мокрым подбородком, как попавшая под дождь коза.
   -Вы с ума сошли, Роман Петрович! ... Фр-р-р-р...Что же вы такое творите, скажите на милость? ... Уф-ф-ф... Это же настоящая дикость, прости господи! - бормотала она, продолжая из последних сил опираться на края тазика, и дышала, как загнанная лошадь. -Опомнитесь, умоляю! Мы же с вами интеллигентные люди!
   -Замолкни, старая шлюха! Все равно ты будешь моей! - хрипло отвечал ей "аристократ", всецело занятый попытками стащить упругие, не желавшие покидать законного места трусы.
   -Клянусь вам, граф, я и так сочту за честь принадлежать вам и только вам... Я готова вступить с вами в любовную связь без принуждения, основываясь только на чувствах к вам. О-о-х... Но дайте же мне время привыкнуть к вашему обществу, дайте время полюбить вас всей душой!
   -Никогда! Здесь и только здесь я лишу тебя чести, падшая женщина! Именно здесь буду обладать тобой!
   -Опомнитесь, граф! Поедемте лучше ко мне домой, и я сама отдамся в ваши руки! Вы поужинаете, выпьете вина, примете ванну, а потом нас будет ждать постель, устланная свежим бельем... Мы забудется до утра в любовных утехах и будет любить друг друга много-много раз...
   -Зачем откладывать то, что можно сделать сейчас, прямо здесь?! - издевался в ответ Фалин, прерывая сумбурную многообещающую речь Изольды Павловны, справляясь наконец с панталонами и обнажая мягкий и показавшийся ему поистине огромным зад с глубокой ложбинкой между двумя симметричными половинами - весь в маленьких рябых пятнышках. -Я немедленно использую тебя, жалкая лавочница, не как особу голубых кровей, но как дворовую девку, и ни о каких близких отношениях между нами не может быть и речи! Забудь о своих глупых мечтах - мы не ровня с тобой...
   Между тем, подкрепить свои слова делом оказалось не так уж и легко, и виной тому опять же была ограниченность пространства, нелепость теткиной позы с низкой стойкой, слишком слабо спущенный комбинезон, сжимавшие ляжки Изольды, её тугие трусы и неуклюжесть разошедшегося Ромочки. Пару минут он, возомнивший себя развратным барином, тщетно пытался пристроиться поудобнее к объекту насилия и вдруг с ужасом понял, что сделать ничего не сможет - по крайней мере в обстановке треклятого киоска, и это при напрягшемся, освобожденном уже от уз одежды и вытянувшемся пенисе, требующем немедленного жертвоприношения. Орган сей почти лежал на копчике сложенной в три погибели лавочницы и издевательски, как чудилось враз вспотевшему хозяину, покачивался из стороны в сторону, но проку от этих колебаний было маловато.
   -Вы совершаете непоправимую ошибку, Ромочка! О-о-ах! Здесь вам будет трудно естественным образом вступить со мной в половую связь, - раздался откуда-то снизу дрожащий голос Изольды Павловны, и именно эта последняя фраза подстегнула Фалина, вольно или невольно заставила обратить внимание на маленькое отверстие в коричневатом ореоле, прятавшееся между ягодицами и словно притянувшее теперь его взгляд.
   С этой секунды граф больше не собирался продолжать бессмысленные дискуссии с грязной потаскухой и вступать с ней - по ее же выражению - в "естественную" половую связь, так как изнывал от страстного желания доказать свою мужскую состоятельность любой ценой. Рука его машинально, не спрашивая, собственно говоря, разрешения у хозяина, решительно нащупала маленький пакетик с презервативом - из тех, разбросанных по сторонам, разорвала его одним движением пальцев и ловко, словно проделывала это постоянно, нацепила скользкую резинку на разбухавшую на глазах головку члена. В это же самое время палец другой руки, удачно ткнувшийся для начала в содержимое раздавленного ногой во время возни тюбика с кремообразной массой неопределенного происхождения, нащупал усиленно сжимаемый мышцами ягодиц задний проход бедной Изольды и с неожиданной легкостью протиснулся в него, совершая круговые винтообразные движения. Тогда тетка, не веря своим ощущениям и не в силах согласиться с предстоявшим издевательством, вновь отчетливо хрюкнула и замогильным голосом последний раз воззвала к Фалинскому разуму:
   -Как это ужасно! Вы не сделаете этого, нехороший мальчик! Вы не способны на такое бесчинство, не совместимы с извращением, я знаю! - ее голос постепенно снижался до шепота, и заключительную фразу она буквально просипела одним горлом, правда, не без патетики. -Я подчиняюсь вашей настойчивости, граф, но, имейте ввиду, возненавижу вас с этой минуты...
   Беспощадный член почти без усилия, как до этого и палец, вошел в обильно смазанное и подготовленное круговыми его движениями отверстие, туго закупорив его и вырвав из глотки Изольды удивленное оханье, а застонавший от извращенного вожделения Фалин всеми способами старался помочь инструменту насилия, как можно шире раздвигая руками теткины ягодицы и как бы натаскивая их на себя. Под настойчивым напором его торса Изольда с благоговейным ужасом чувствовала, как зад ее медленно и неуклонно поднимается вверх, отрывая подошвы кроссовок от мокрого пола, усеянного раздавленными цветами, и от натуги и необычайного, ни с чем не сравнимого ощущения в заднице глаза у нее буквально лезли на лоб. Незваный "гость", попавший по большому счету не по адресу, плотно и глубоко втиснулся, между тем, в узкий проход и чуть задержался в преддверии утверждения своего полного господства, а насаженной на него беспомощной женщине оставалось только замереть от охватившего ее волнения и судорожно подняться на носки, чтобы сильнее прочувствовать контакт с инородным живым телом внутри себя. Густо нанесенная на стенки прохода смазка и скользкая оболочка презерватива давали возможность пенису легко передвигаться внутри тесной полости, но Фалин не торопился начинать размеренные возвратно-поступательные движения, и пока что поудобнее, насколько позволяла обстановка, примерялся к притихшей партнерше, жаркое дыхание которой нагревало атмосферу киоска. Еще Фалин боялся, как бы от его неуклюжих движений не зашатались и не рухнули тонкие пластиковые стены этой лавки, и, пробуя силы, поначалу только легонько дернул торсом. Его, кстати говоря, вовсе не удивляла сговорчивость и покорность Изольды - а и, правду сказать, как можно было возмущаться и бухтеть почем зря, будучи прочно насаженной задницей на толстый упругий орган, принадлежавший к тому же не терпящему возражений мужчине! Обмакивание головой в таз также дало свой положительный результат, и тетка, не смея подать голос, только кряхтела при каждом движении набиравшего скорость инструмента, но с похвальной выдержкой принимала и перерабатывала неслабые его импульсы. Фалин же сосредоточил все свое внимание на мягкой, немного морщинистой округлой попе, и, казалось, она заслонила для него собою все на свете, отодвинула на задний план все смешные и глупые страдания и переживания и представляла собой реальный предмет плотских извращенных утех, дающих ему власть хотя бы над этой пожилой и непритязательной бабой. Ее признания в аристократическом происхождении давали возможность еще более обостриться грязным Фалинским фантазиям, и почти бессознательно воспрянувший духом "граф" проводил параллель между свыкшейся уже со своим плебейским положением Изольдой и привыкающей к полной зависимости от шефа Ингрид. Даже имена двух таких разных женщин перекликались своим напыщенным звучанием и делали обеих - одну, мягкую и безвольную, другую высокомерную и твердую - похожими друг на друга. Разрабатывая в поте лица одеревеневшим фаллосом узкое пространство заднего прохода бедняжки Изольды, Фалин ярко представлял, как насилует без всякого на то согласия вновь ускользнувшую было из его объятий Ингрид, и сам страшился своих мыслей и клял себя за некрасивый моральный садизм.
   Сдавливаемый со всех сторон член изнывал от томления и сладкой боли в головке, отвердевшая мошонка вплотную с характерными шлепками соприкасалась с влажными от пота раздвинутыми ягодицами, а пальцы рук с силой впивались в мягкую их кожу, и все эти ощущения сливались в единое целое, ломавшее и корежившее трясущееся Фалинское тело, которое уже с трудом удерживалось дрожащими ногами и полкой за спиной в вертикальном положении. Маленькие кроссовки Изольды беспорядочно елозили и скользили по полу, периодически разъезжались на нём, временами отрывались от него, и обессиленная и багровая от натуги, тоже охваченная сексуальной одержимостью, столь вредной в ее возрасте, тетка уже не могла удерживать равновесие на выпрямленных руках и, дабы не опрокинуть злосчастный таз, с каждым рывком разрывавшего задницу члена окуналась лбом в воду, благо ее уже оставалось совсем немного на дне пластмассовой посудины. Оба - мужчина и женщина, самка и самец - тяжело дышали, пыхтели что есть мочи и без преувеличения обливались потом, чувствуя, как одежда липнет к коже, но никто не желал скорого окончания дикой оргии. В какой-то момент Фалин, не выдержав напряжения и не в силах дождаться разрядки, почувствовал, что колени его подогнулись, после чего, странно скукожившись, словно выпустив воздух из собственной оболочки, он сел на пол, страшась лишь того, что измочаленный пенис выскочит из такими трудами отлакированного отверстия и на свободе выплюнет из себя накопившуюся сперму прямо в прочную стенку презерватива, лишив хозяина сладостных мгновений сексуального взрыва. Игравшая же роль локомотива в сцепке с партнером Изольда, накрепко присоединенная к нему чем-то вроде прессовой посадки, невольно потянулась вслед и уселась прямо на колени обалдевшего от такой смены поз графа, едва не раздавив ему задницей яйца. Ее мокрая голова затылком чуть не выбила Фалину зубы, и, вскрикнув от боли и справедливого гнева, тот выбросил наконец из вставленного в анус по самое основание пениса струю спермы, причем конвульсии, сотрясавшие его тело передались одной из полок на стене, и в довершение вселенского разгрома на горе-насильника сверху свалилась коробка с тюльпанами и накрыла голову до плеч, не только усугубив эротическое удовольствие, но и изрядно напугав не успевшего ещё расслабиться Романа Петровича. Еле живая Изольда Павловна испустила протяжный стон и всем телом прижалась к неистовому любовнику, вдавливая его всем своим весом в пол и доводя до умопомрачения таким давлением, так что тот едва ли не забился в истерике, не на шутку перепугавшись мощи охвативших его чувств. На миг ему показалось, что он никогда не сможет выбраться из тесного киоска, будет замурован здесь навеки, пленен хозяйкой и прикован цепями к прилавку, и страх или даже ужас сковал его тело и затуманил мозг.
   Между тем, Фалин с дурацкой коробкой на голове сидел прямо в луже воды, и влага пропитывала приспущенные брюки и трусы и холодила кожу ног, приводя выжатого и выкрученного мужика в себя. Когда же он наконец усилием воли сбросил картон с плеч на пол, то с вящим неудовольствием увидел, что Изольда (не Ингрид!!!), тихонько и расслабленно постанывая, млеет от пережитого стресса, которое подарил ей скорый на руку граф, и, кажется, вовсе не собирается слезать с его гостеприимных колен. Член, немало потрудившийся и постепенно терявший силу, но все еще туго засаженный в ее задний проход, постепенно начинал доставлять владельцу дискомфорт, и Фалин размышлял, как бы поласковее - без недавней грубости - попросить женщину освободить натруженный инструмент из заточения. Как назло, столь необходимые фразы да и жесты тоже никак не шли обычно не лезшему в карман за словом Роману Петровичу в голову. и благо, что в этом чертовом заведении появился наконец хоть один человек, которому что-то понадобилось в торговой точке.
   Неизвестно было, видно ли посетителю снаружи то, что происходит внутри лавки (светильники под потолком отражались яркими пятнами в стеклах киоска, а окошко имело небольшие размеры), но, во всяком случае пока, никаких удивленных восклицаний не прозвучало со стороны возможного покупателя, а наоборот, спокойный женский голос задал некий вопрос, смысл которого не дошел ни до расслабленной продавщицы, ни до ее странного гостя. Между тем, сообразив-таки, что обращаются именно к ней, как к цветочнице, и что пора приступать к исполнению своих непосредственных обязанностей, Изольда испуганно мотнула мокрой головой, закрыла лицо руками и, вместо того, чтобы встать к узенькому прилавку, проявила недюжинную ловкость и проворство, нырнув куда-то вниз в дальний угол киоска, где и скорчилась, сильно выпятив задницу и поджав под себя ноги, частично голые, частично облепленные мокрым комбинезоном. Ее стыд и смущение можно было понять, однако если помятая и трясущаяся всем телом бедняжка увидела бы себя сейчас со стороны, то предпочла лучше остаться на месте, а не принимать вульгарную и даже отвратительную в глазах сильной половины человечества позу. Фалинский член при отчаянном броске ополоумевшей бабы выскользнул, естественно, из ее заднего прохода и, надо сказать, выскользнул очень удачно, благодаря тому, что использованный презерватив остался на месте, то есть продолжал свисать между сжатыми ягодицами, хранившими следы от пальцев "графа", и такой вид интеллигентной и воспитанной Изольды Павловны вызвал бы, наверно, не просто презрение, а гомерический хохот партнера, если бы недовольный голос клиентки, приобретший резкие нотки, не вывел бы того из сомнамбулического состояния. Не хватало еще, чтобы ушлая покупательница сунула свой нос в окошко киоска, быстро подумал сбитый с толку приказным тоном склочной клиентки Роман и счел за лучшее подняться на колени и, грудью закрывая обзор, явить свою физиономия наружу, прикинувшись без зазрения совести продавцом цветов.
   Пожилая роскошная дама - та самая, которую Фалин толкнул в вестибюле, преследуя Ингрид, в выжидательной позе стояла у киоска, настойчиво задавала один и тот же вопрос на своем грубом тарабарском языке, и на лице ее была написана такая брезгливость, что Фалину стало обидно не только за себя, но и - в широком смысле - за державу тоже. Однако, расстегнутые и насквозь мокрые штаны заставляли его не вступать в пререкания с иностранкой и не норовить отстоять честь страны, а постараться поскорее обслужить госпожу, и поэтому, с трудом подбирая английские фразы, он, словно заевший музыкальный автомат, принялся с похвальной услужливостью выяснять, что же такого желает добрая леди от скромного ресторанного служки. Немка, добившись, наконец, ответа от нерадивого торгаша, в свою очередь приложила все усилия, чтобы внятно объяснить ему - ей, понятное дело, требуется не килограмм сосисок, а роскошный букет роз, и при этом морщила нос и возмущенно поднимала брови. За каким чертом ей - бабе - понадобились цветы, оставалось для Фалина загадкой, ибо логичнее было мужчине вроде толстого Дитера покупать роскошный "веник" для дамы, но, стараясь сдерживать эмоции, новоиспеченный цветочник, тем не менее, кое-как выбрал несколько роз - из тех, которые не были скинуты на пол, вставил их в блестящий кулек и протянул интуристке, тем самым выручая трясущуюся побитой собачонкой в своем углу Изольду. К ней он, кстати, не испытывал ровным счетом никакой жалости и даже был доволен, что посредством этой набитой дуры с аристократическими амбициями снял сильнейший стресс, которому подвергся после оскорбления, нанесенного жирным бюргером.
   Немка небрежно бросила на прилавок деньги, развернулась на каблуках и отправилась по своим немецким делам, причем Фалин, глядя ей вслед, цинично отметил, что она имеет неплохую и, можно сказать, спортивную фигуру, и что он, Фалин или, если хотите, граф Филонов, вполне мог отдаться ей в постели совершенно бесплатно - на общественных началах. Забирая с прилавка деньги, Роман хотел бросить их в специальную жестяную коробочку для купюр, но, пораскинув мозгами, наоборот, быстро опустошил сию емкость, переложив содержимое в карман своей рубашки, и отнюдь не считал собственное деяние кражей. При этом он старался не смотреть на Изольду Павловну и усиленно делал вид, что выглядывает из киоска наружу в поисках очередного клиента. Ему, кстати говоря, тут же пришла в голову забавная идея аккуратно вытащить-таки двумя пальцами, обязательно оттопырив мизинчик, использованный кондом из задницы перепуганной тетки, но как раз в ту минуту взгляд его засек, как на выходе из курилки в холл та самая надменная немка протягивает цветы, о ужас, красавице Ингрид, которая принимает их с почтением, подносит к лицу, картинно вдыхая цветочный аромат, и шевелит накрашенными губками, рассыпаясь в любезностях. При виде своего идеала у Фалина вновь захолонуло сердце, и он едва не выскочил из лавки, позабыв о гордости и достоинстве, и остановила его лишь расстегнутая ширинка штанов. Сам факт, что немка купила цветы для Ингрид вызывал у невезучего поклонника глубокое удивление и определенный интерес, так что, наспех приведя себя в порядок, он все же решил последовать за женщинами и провести собственное "журналистское" расследование - издалека, опасаясь попадаться в своем слишком потасканном виде на глаза возлюбленной да и ее шефу тоже. Что касалось Изольды Павловны, то о ней Ромочка уже напрочь позабыл, и напомнила о себе незадачливая продавщица лишь тогда, когда обладатель аристократической фамилии взялся за ручку двери, собираясь покинуть тесный киоск, временно ставший ему приютом. Оскорбленная невниманием любовника женщина хотела задержать его, хватая в отчаянии за ноги, но несколько пинков носком башмака куда ни попадя быстро заставили ее отказаться от своего намерения и с горловым ёканьем распластаться на полу разгромленной торговой точки. А неблагодарный граф, раздраженный помехой, кинулся вон из киоска, напоследок наступив ногой глупой тетке на спину; когда же совершенно обезумевшая от неожиданных и немотивированных побоев женщина подняла голову в надежде послать вслед любимому справедливый упрёк, каблук ботинка припечатался к ее лицу и вообще погрузил в бессознательное или близкое к бессознательному состояние.
   Бросив изнасилованную извращенным способом и ко всему прочему отметеленную ногами княжну из рода Трубецких на произвол судьбы, Фалин тут же выкинул из головы ее "светлый образ", бросился вслед за ускользающей дамой сердца, в забытьи миновал холл и, оттолкнув в сторону швейцара, выскочил на улицу, отчаянно вертя головой по сторонам и находясь в полной уверенности, что Ингрид в сопровождении немки покинула ресторан. Чутье вновь не подвело его, и, застыв на крыльце кабака, он действительно увидел, как та с букетом роз в руках садится вслед за своей спутницей в автомобиль, за рулем которого восседал (о, радость!) не плотно покушавший и налившийся пивом босс, а молодой услужливый шофер, захлопнувший только что за графиней лакированную дверцу. Фалин рванулся было к машине, чтобы напоследок взглянуть невероятной даме в глаза, но увидел лишь ее затылок, так как, отложив букет в сторону, та уже отнюдь не по-родственному целовалась с немкой, по-хозяйски обнимавшей ее за талию. Возможно, конечно, что этот поцелуй привиделся бедняге "Филонову" и всего лишь являлся плодом его воображения, зато топот ног и крики за спиной были вполне реальны, означая погоню и скорую расправу над громилой, превратившем цветочный киоск в развалины, так что, еще успев узреть тронувшееся с места авто, увозившее Ингрид, он быстрее ветра понесся по тротуару и свернул в ближайшую подворотню, благо район это знал хорошо.
   Преследователи очень скоро отстали, если вообще гнались за ним, и, перейдя на шаг, беглец отправился домой пешком, чтобы проветрить по дороге разгоряченную голову и немного прийти в себя. Несостоявшийся аристократ никак не мог совладать с бурей чувств, охвативших его под воздействием случайной встречи, и, право, не знал, где и как найти успокоение. Ему подумалось, что по воле прекрасной дамы он уже длительное время находится как бы между небом и землей, оторвавшись от рутины похожих один на другой будней, то есть витает в облаках и при этом никак не может возвыситься до понимания характера и образа мыслей чудесной Ланы (или Ингрид?), которая, казалось, безраздельно завладела его душой и телом и незримо руководит чуть ли не каждым его шагом. С другой стороны, существовала на свете особа, являвшаяся противовесом таинственной даме, и только она одна могла успокоить и приголубить его, только рядом с ней он мог обрести кратковременный покой и забыться в ее объятиях, которые, между прочим, так напоминали ему объятия несравненной Ингрид. Только к этой женщине Фалин мог направиться сейчас в минуты смятения, но не был уверен, что найдет ее там, где видел вчера, то есть в церкви, и что будет принят ею. Увидеть тихую, богобоязненную Симу, умевшую в минуты страсти превращаться в самку, а в минуту скорби - в саму благодетель, являлось для Фалина насущной необходимостью, и туда - в храм решил он немедленно направить стопы.
   Разыскивая в карманах расческу, чтобы привести в порядок взъерошенные и чуть ли не свалявшиеся волосы, грешник вдруг наткнулся на хрустящие купюры, заработанные криминальным путем, и дьявол соблазна тут же овладел им, нашептывая на ушко, что неплохо было бы освежиться после каскада приключений бутылкой пенного пива или запотевшей рюмочкой водки, а потом уже преклонить колени перед алтарем. Желание пропустить стаканчик для успокоения расшалившихся нервов становилось все сильнее и сильнее, и сухость во рту буквально одолевала Романа, который так и ощущал глоток живительной влаги на языке. Распивать на улице спиртное, пусть даже и пиво, ему не хотелось, и, кляня себя за слабость, он решил-таки зайти домой, посетив предварительно магазин, и там уже освежиться, закусить и поменять одежду. Однако недаром говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад - через полчаса Фалин уже подходил к дому с объемистым пакетом в руках, где складировано было изрядное количество экзотической сплошь импортной выпивки, деликатесной закуски и баночного отечественного пива. Стараниями влюбленной по уши в графа Филонова цветочницы в кармане его оказалось приличная сумма, причем часть денег в иностранной валюте, и можно было только поблагодарить милую Изольду Павловну за оказанную материальную помощь, тем более что удар ногой в лицо как-то сам собой позабылся и абсолютно не вызывал у графа угрызений совести. Фалин по жизни ненавидел всяческих торгашей, обиравших народ как липку, и отмочить хотя бы одного из них - ногами или кулаками - считал чуть ли не подвигом, во всяком случае делом благородным. При всем при этом член его до сих пор изнывал от зуда, вызванного трением о стенки узкого отверстия, не совсем предназначенного для полового акта, и приличная с виду тетка казалась ему теперь чуть ли не прожженной извращенкой или нимфоманкой, готовой принять порцию спермы в любую полость, включая и рот. Тот садизм. с которым он обошелся с ней, нравился ему, и крутая акция в отношении Изольды виделась, как закономерный финал мистического представления, прелюдией к которому являлись сцены с участием Левинсон и Сашеньки Кирпичниковой, так что, заходя в подъезд, Роман Петрович уже жалел, что не избил возомнившую себя светской дамой лавочницу уже перед тем, как натянуть задницей на член.

Финансовый успех. - "Бюро добрых услуг." - Театр Шарлоты.
Пикантные игры с элементами садизма. - Работа есть работа.
Медвежья услуга. - Ветреный скаут.

  
   Фалин, надо сказать, давно не устраивал обильного пира в домашней обстановке, и после пары рюмок виски и бутерброда с качественным финским сервелатом собственная квартира уже казалась ему едва ли не тем храмом, куда он собирался направиться для покаяния перед "благочестивой Серафимой". Собственно говоря, ему уже и не требовалось участие этой двуличной бабы, ведь так хорошо и спокойно было восседать в любимом кресле перед телевизором, потягивать свежее пивко, закусывать его креветками и маслинами, а также периодически пропускать рюмочку алкоголя. После горячего душа тело Романа порозовело, кожа разгладилась, мышцы расслабились, а верный пенис, которого хозяин разглядывал с удовлетворением и почти любовью, нарочно не закрывая полой расстегнутого халата, покоился между ног и всем своим видом давал понять, что не подведет в любой критической ситуации. Пусть, думал Фалин, я до сих пор не опустился до банальных постельных отношений с очаровательной госпожой Поплавской, зато она еще больше волнует меня как раз в роли недосягаемого идеала, тем более что после знакомства с ней судьба явно благоволит мне с точки зрения женского внимания, и множество разнообразных баб прошло через мои руки за последние дни!
   Идти никуда не хотелось, о Серафиме по мере понижения уровня спиртного в бутылке Фалин забывал все прочнее и прочнее, а вот очаровательные стройные ножки Ирэны-Ингрид так и стояли у него перед глазами, и он физически ощущал, как касается их ладонями и губами. Чем больше места в голове занимал образ деятельной и жутко обаятельной дамы, тем больше Роман убеждался, что женщина ведет с ним тонкую занимательную игру, неуклонно втягивает в лихо закрученную любовную интригу, доводя по высшей степени возбуждения, и итогом игры в кошки-мышки, по его разумению, должна была стать неимоверной силы и глубины эротическая сцена, в которой оба, без сомнений, достигнут заоблачных высот.
   Оставленный включенным телевизор давно работал вхолостую, так как единственный зритель полностью погрузился в виртуальные мечты, зато резкий телефонный звонок сразу вывел размечтавшегося Романа Петровича из состояния анабиоза и даже немного напугал. Фалин давно подумывал убавить громкость зуммера (руки всё никак не доходили до такого простого дела) и теперь, чертыхнувшись в очередной раз, нервно схватил трубку, тайно надеясь, что звонит сама Ингрид, дабы извиниться за некрасивое поведение хама-начальника, хотя, понятное дело, у баронессы не могло быть номера телефона верного вздыхателя! И действительно, миленький чуть грассирующий девичий голосок на том конце провода вовсе не похож был на бархатный голос Ирины и принадлежавший какой-то слащавой дамочке, которая вежливо поздоровалась с Романом Петровичем и осведомилась, не скучает ли молодой человек в данный момент и не находится ли в подавленном расположении духа. Причем, на резкий вопрос Фалина, не настроенного болтать с ошибившейся номером бабенкой, какого черта ей от него требуется, в ответ прозвучал иронический смех, и игривый голосок поведал, что агентство "Нежный поцелуй" гарантирует поднятие духа клиента, для чего имеет возможность прислать одну из своих сотрудниц, за соответствующую, конечно, плату. Ошеломленный такой наглостью Фалин молча слушал, пока "диспетчер" перечисляла ему перечень оказываемых услуг, пока, наконец, не понял, что ему предлагают прислать на дом проститутку, длительность и характер визита которой будут зависеть от размера вознаграждения. Первой мыслью его было послать подальше грассирующую милочку с повадками сводни, но, машинально остановив взгляд на стопочке кредиток на журнальном столике, он почесал пальцем за ухом и, взвесив "за и против" и помявшись немного для блезиру, осторожно намекнул, что действительно не прочь воспользоваться помощью агентства. Ему никогда еще на практике не приходилось вызывать на дом шлюх. но слышать от знакомых об интимных встречах подобного характера случалось, да и неожиданный звонок, как нарочно, попал по стечению обстоятельств в самую струю его размышлений на тему сексуальных изысков. Находясь до сих пор под впечатлением грязной сцены в цветочном киоске, Роман желал в глубине души продолжения оргии, а то обстоятельство, что сексуальные услуги агента из "Нежного поцелуя" будут оплачены фактически из кармана пострадавшей Изольды Павловны, придавали еще большую оригинальность затее.
   Навострившая ушки диспетчер сразу перешла на деловой тон и спросила без обиняков, в какой роли клиент желает видеть сотрудницу фирмы и каким образом намеревается распорядиться ею, на что Фалин, сбитый с толку молниеносностью перемены обстановки, заказал сгоряча то, что по иронии судьбы первым пришло на ум, а именно потребовал себе, как он выразился, нечто, напоминающее царицу Клеопатру. На его удивление девица нисколько не смутилась, на выразила никаких сомнений, а деловито записала заявку и продолжила анкетирование, спросив, какой вид развлечений предпочитает уважаемый господин. Тогда, готовый расхохотаться во все горло от ее деловитости, Роман брякнул что-то на тему садомазохизма и услышал в ответ сумму оплаты, которая, к счастью, имелась у него в наличии. Так что, можно сказать, контракт был без возражений подписан и оставалось ждать в течении часа приезда представительницы "Нежного поцелуя".
   Положив трубку, Фалин озабоченным взглядом обвел свою холостяцкую комнату и подумал, что совершил потрясающую глупость, поддавшись на уговоры напористой сводни, однако дело было на мази, и, приняв про себя решение покруче обойтись со шлюхой и показать себя истинным сексуальным монстром, он принялся наводить косметический порядок в квартире и более тщательно сервировать стол. Нет, он не собирался бить путане морду (тем более, что за это полагались штрафные санкции со стороны фирмы), а вот скрутить "царицу" в бараний рог, подвесить к потолку вверх ногами, заткнуть ей пасть и завязать глаза, после чего, беспомощную и обездвиженную, оттрахать за милую душу являлось для него поистине делом чести. В русле этих грандиозных планов до приезда гостьи от выпивки "монстру" пришлось отказаться, ибо практика подсказывала, что алкоголь не лучший помощник в длительных интимных развлечениях, а вот мысль о том, что доставшаяся даром сумма улетучивается самым молниеносным образом, нисколько не трогала "графа", не жалевшего о грязных деньгах и готового покутить на них на полную катушку.
   Звонок в квартиру не застал его врасплох, так как Фалин уже несколько минут готов был к приему "заморской гостьи" и, расхаживая из угла в угол, представлял себе тщательно продуманную оргию в красках, причем в предвкушении выкрутасов, которые ожидали шлюху, член его сладко изнывал, упрятанный до поры до времени в брюки и трусы. Морально клиент "Нежного поцелуя" был вполне подготовлен к разврату, что касалось физической формы, то и она, скорее всего подвести не должна была, несмотря на сегодняшние приключения. Час на дворе, меж тем, стоял достаточно поздний, и Фалин ожидал увидеть на безлюдной лестничной площадке не только заказанную девку, но и соответствующую охрану, о наличии которой знал из фильмов последних лет и опять же из рассказов знакомых, однако, к его удивлению, ожидания не оправдались, и сотрудница "Нежного поцелуя" стояла перед дверью квартиры одна и выглядела несколько зловеще в черном просторном плаще до пят с большим закрывающем лицо капюшоном. В первую секунду Роману даже показалось, что перед ним стоит чуть ли не посланец темных сил, и нервная дрожь пронизала его тело, тогда как сей персонаж из фильма ужасов молча кивнул ему головой и, едва ли не отодвинув хозяина плечом, прошел в прихожую.
   Начало заинтриговывало, и у Фалина замерло сердце в предчувствии бурной ночки, так что, побыстрее закрыв дверь, он с вожделением и нескрываемой похотью повернулся к гостье с заготовленной заранее игривой фразой.
   "Умеют визит обставить, черти! Похлестче, чем на загнивающем западе работают! Ну-ну, посмотрим, "что это за Сухов", то есть, тьфу, Гюльчатай!" - пронеслось у него в голове, и тут же проститутка резко распахнула полы плаща и театральным жестом сбросила просторное одеяние на пол.
   Нельзя сказать, что клиент отшатнулся от неожиданности, закрыл глаза рукой, поразился до глубины души или был ослеплен невиданной красотой чудного создания, но увиденное, надо сказать, произвело на него впечатление, ибо выглядела шлюха действительно экзотично, и имиджмейкеры агентства явно не ели даром свой хлеб. В соответствии с заказом перед открывшим рот Фалиным стояла в вызывающей позе если не египетская царица, то ее модель во всяком случае, ибо буквально всё было сделано для того, чтобы удовлетворить привередливый вкус заказчика. Парик с длинными прямыми волосами кардинально черного цвета, подведенные черной тушью изогнутые брови, невероятных размеров пушистые ресницы огромных глаз в ореоле теней, пухлые фиолетовые губы, слой темного тонального грима на лице создавали иллюзию семитского или африканского происхождения броской внешности дамы, и иллюзия эта усугублялась невероятных размеров серьгами в ушах, колье на шее и множеством браслетов на обнаженных по плечи тонких руках с фантастической длины ногтями, покрытыми ярко-алым лаком. На жрице любви была надета короткая туника, покрытая блестками и подпоясанная широким поясом с металлической пряжкой, а также матовые под цвет смуглой кожи колготки и черные кожаные сандалии-спартанки без каблуков, своими узкими ремешками обвивавшие стройные мускулистые ноги до колен. Чтобы охватить взглядом весь этот вычурный маскарад, Фалину понадобилось определенное время, и весь этот промежуток, короткий или длинный, путана молчала, выставив вперед соблазнительную ножку и уперев руку в бок. В ее позе не было ничего вульгарного, и казалось даже, что это не шлюшка, а артистка варьете или мюзик-холла заехала после спектакля в гости к знакомому, не переодевшись в цивильное платье и не смыв грим, когда же Роман, наконец, поднял глаза и внимательнее вгляделся ей в лицо, у него из груди вырвался тяжелый вздох вместе с хриплым восклицанием:
   -Лана?! То есть, я хотел сказать, Ирэна, это вы?!
   -Ну почему же, друг мой? Меня зовут Шарлоттой! Хотя, твое право, малыш, можешь называть меня, как тебе заблагорассудится. Но тогда уж я буду обращаться к тебе "Антоний"! Ведь ты заказывал себе не какую-то там Лану и даже не Ирэну, а царицу Клеопатру! Помнишь!? Ха-ха!
   Вульгарный, чуть визгливый голос с панибратскими интонациями сразу развеял наваждение и вернул Романа на грешную землю. Теперь-то ему стало понятно, что высокооплачиваемую тварь и небесной красоты и высокого интеллекта даму роднило всего лишь обилие косметики, и параллель между ними была более чем смешна и неуместна. Клиент получил именно то, что хотел, и египетская царица стояла перед ним - с оговоркой, правда, что вела она себя и выражалась совсем не по-царски, чувствуя себя, тем не менее, в чужой квартире едва ли не хозяйкой.
   -Ну, куда тут проходить, Тони?! А, впрочем, кажется у тебя всего одна комната, милый!? - в голосе ее сквозило едва заметное небрежение, и чувствовалось, что визит для нее - не более, чем повседневная работа.
   Развязно и, с ее точки зрения, соблазнительно покачивая бедрами и поигрывая осиной талией, Шарлотта двинулась в Фалинское обиталище, расчетливо ставя чудесные ножки на паркет, и Роман с недовольством подумал, глядя ей вслед, что природа без зазрения совести распорядилась таким образом, что идеальная фигура и эффектная внешность принадлежали глуповатой недалекой бабе, рожденной ползать, а отнюдь не летать. С такой несправедливостью приходилось, тем не менее, мириться, тем паче, что интеллектуальной беседы от проститутки клиент не ждал, а желал лишь от души попользоваться физиологическими особенностями строения ее тела. Ему уже не нравился собственный спонтанный порыв и податливость на уговоры диспетчера, ибо все происходящее напоминало глупый фарс, однако внешний вид размалеванной дамочки вызывал у него всамделишную похоть, тем более что белье под туникой несомненно должно было быть самого высшего качества. Оттрахать "царицу", грубо натянуть на член, кинуть ей "палку" в соответствующее место, попользоваться шлюхой всласть - вот и все, что нужно было ему сейчас, чтобы оттенить чистоту и возвышенность той, в которую он был безответно влюблен!
   Шарлотта, между тем, войдя в комнату. остановилась у сервированного хозяином журнального столика, хмыкнула при виде выпивки, по большей части заграничной, потом с видимым интересом оглядела "покои" "Антония" и выжидательно повернулась к нему.
   -Извини, но на работе не употребляю. Сам-то можешь пить, не стесняясь... Что, сразу начнем или тебе привыкнуть надо? А, молчун?!
   Фалин упрямо безмолвствовал, пожирая глазами гибкую фигурку Шарлотта и представляя, как будет освобождать ее от одежды, а коммуникабельная гостья уже не обращала на него внимания и слонялась по комнате, разглядывая разные дорогие хозяину мелочи, причем роскошные волосы ее колебались на ходу, отливали заманчивым блеском и напоминали Фалину хорошо известную телезрителям рекламу шампуня. Его злила бесцеремонность шлюхи, но и нравилась ее раскованность, что же касалось облика, то здесь все было в порядке, и девка, пожалуй, по внешним данным ничуть не уступала "королеве красоты", на которую молился Фалин. Опьянение от виски, смешанного с пивом, еще не оставило его и толкало на самые невероятные выходки, тем более что все они были заранее обговорены и оплачивались наличными. Знала ли о них "Клеопатра", Фалина волновало меньше всего - сам он сегодня готов был оттянуться на полную катушку и лишь проклятая стеснительность пока что сдерживала его.
   -Выпей, выпей! Прибавляет, знаешь ли, смелости, - как бы в задумчивости бормотала Шарлотта себе под нос, подойдя к кровати и шутки ради проверяя ее надежность, причем туника высоко задралась и продемонстрировала узенькие, больше похожие на ленточку трусики поверх колготок и под ними аппетитную круглую попку, просто призывавшую клиента к активным действиям.
   Чувствуя дрожь в ногах и тяжесть в паху, Фалин медленно приближался к ветреной Шарлотте поступью охотника, готовясь одним броском кинуться на добычу, чтобы рвать в клочья одежду на ней и впиваться пальцами в смуглое загорелое тело, но "царица" женским чутьем уловила его подготовительное движение, вдруг резко повернулась лицом к клиенту, странно откинулась всем телом назад и метнулась на кровать прямо с ногами, где прижалась спиной к стене и поджала под себя соблазнительные колени. В ее огромных в пол-лица глазах мелькнул на секунду неподдельный испуг, и она крикнула тонким голосом что-то протестующее, так что Фалин в первую секунду растерялся и разинул рот, пока не понял, что это всего лишь умелая игра, оговоренная условием сделки.
   -Не тронь меня, иноземец! Ты не смеешь касаться руками моего царственного тела! Уходи, или я позову стражу! - в гневе и ужасе прохрипела "Клеопатра" и в эту минуту мало напоминала царственную особу, бесстрашную и решительную. -Убирайся, или тебе отрубят голову, раб! Я презираю тебя!
   -Замолчи! Я не боюсь твоих цепных псов, глупая женщина! Всё равно ты будешь моей! - подыграл ей в пошлом спектакле нетрезвый Фалин, корча страшные рожи и делая большие глаза. -Я возьму тебя, как брал всех женщин, которых желал... Ты в моих руках - руках смелого мужчины! Покорись мне, царица, и я дарую тебе жизнь!
   В каком-то детском восторге Роман прыгнул на собственную постель вслед за Шарлоттой, представляя себя римским завоевателем, но в полете наткнулся на ловко выставленную подошву сандалии и с ревом откатился назад, сверзившись с кровати на пол. "Египтянка" стрелой метнулась за ним и, навалившись на него своим гибким кошачьим телом, распластала "завоевателя" по полу, раскинула и прижала к паркету его безвольные руки и издала громкий победный возглас. Не ожидавший такого поворота событий Фалин ерзал под ней в попытке освободиться, но тщетно - девка сидела на его животе, крепко сжимала запястья его рук и внушительной твердой грудью давила на его лицо. От нее исходил возбуждающий и волнующий запах духов, восточных благовоний и женского пота, и эротическая страсть с новой силой охватила мужчину, забывшего, что возня является всего лишь игрой.
   Изогнувшись дугой, Фалин с силой подбросил Шарлотту животом и повалил на бок, уцепившись за ногу в шершавом плотном эластике колготок и вязи кожаных ремешков сандалий, на что та неуловимым движением опять вырвалась из его рук и отскочила в сторону, встав в боевой позе напротив неприятеля. Тогда запыхавшийся разозленный Фалин сорвал с себя рубашку, поднялся с пола, погнался за шустрой царицей и тут же вновь оказался на полу после предательской молниеносной подножки. Хохоча над его неуклюжим падением, Шарлотта схватилась за его брюки и одним рывком стащила их с Фалинских ног, отбросила в сторону и, когда почти голый он вновь бросился на нее, опрокидывая стулья, вскочила с ногами на письменный стол и там принялась выделывать сумасшедшие танцевальные па, разметав длинные волосы по сторонам и напомнив Фалину извивающуюся в танце Ирэну Поплашен. Застыв в столбняке в двух шагах от стола, Роман в мистическом страхе вперил взгляд в немного страшноватое в своей отрешенности лицо "Клеопатры", которая, плавно двигая конечностями, сначала расстегнула и отбросила в сторону широкий пояс, а потом сорвала с себя тунику, под которой жил каждой клеточкой смуглой кожи идеальный торс с закованной в полупрозрачный бюстгальтер без лямок грудью, и застыла неподвижно, похожая на античную статую. Колготки, цветом почти сливавшиеся с кожей тела, идеально обтягивали ее бедра и выглядели очень и очень сексуально, заставляя Фалинский пенис наполовину высунуться из трусов, причем вид торчавшей наружу багровой головки вызвал у Шарлотты змеиную улыбку и, снова превратившись из статуи в ловкую амазонку, обольстительница прямо со стола прыгнула на Фалина, повисла у него на шее, и, упав на пол, они вместе покатились в сторону кровати, тесно прижимаясь телами и ощупывая друг друга с ног до головы.
   Да! Это была не неповоротливая цветочница Изольда Павловна, а ловкая дикая кошка, которая гуляла сама по себе и знала настоящую цену своему искусству вызывать похотливые желания у сладострастных самцов. Где-то в глубине души Фалин осознавал, что и им хитрая бестия распоряжается, как глуповатым бараном-прелюбодеем, тянущимся за аппетитным угощением, и такое отношение к своей персоне, а еще вернее, собственная тупая покорность и неуемная тяга к соблазнительным формам раздражала его, хотя весь он - от кончиков ушей до пальцев ног - горел желанием владеть прекрасным телом высокопрофессиональной проститутки. Между тем, как только раззадоренный и возбужденный до предела клиент попытался применить силу, дабы обуздать своенравное существо, кошка только фыркнула в ответ, мгновенно выскользнула из его рук, давая понять, что будет вести свою собственную игру, и затем оказалась вновь на постели в самой развратной позе, которую только можно было придумать. Во внешней ее расслабленности чувствовалась скрытая сила и готовность к очередному раунду борьбы или к неожиданному прыжку, и запыхавшийся Фалин понял в отчаянии, что с ним играют словно с неразумной мышкой. Черные волосы Шарлотты разметались по плечам, закрывая при этом половину лица - и глаза, и полуоткрытые темные губы, доводящие Романа до дрожи в руках и тем самым издевающиеся над ним. Ночная гостья разыгрывала спектакль согласно контракту, и в глазах ее горел неподдельный восторг от своей силы и обворожительности и гордость за свой высокий профессионализм, но при этом возомнившая слишком много о собственной ловкости нахалка не подозревала, что клиент заранее подготовился к ее приезду и имел в арсенале кое-что неожиданное для неё.
   Сделав вид, что неуклюже копошится на полу в попытках подняться на ноги, Фалин, обуреваемый жаждой реванша и немедленного унижения непокорной красотки, незаметно протянул руку под кровать, выхватил оттуда сохранившуюся у него еще со времен кратковременного увлечения рыбалкой на пару с Косицыным тонкую капроновую сеть и ловким движением набросил ее на считавшую себя победительницей Клеопатру. Та, по всей видимости, не ожидала такой изобретательности от глупенького клиента и, не сразу сообразив, что произошло, неудачно попыталась увернуться от ловушки, принялась делать суетливые резкие движения и очень быстро запуталась в сети, завизжав от негодования и недовольства, так что Фалину оставалось прижать стреноженную самку к смятой постели, и он не собирался останавливаться на достигнутом.
   Прочный капроновый шнур обвил шею пытавшейся еще брыкаться строптивицы, так что ячейки сетки прочно облепили её лицо, давя на нос, губы и лоб, а длинными концами вовремя примененного шнура торжествующий победитель принялся вязать податливые теперь руки в браслетах и перетягивать поверх бюстгальтера упругую грудь. Шарлотте не оставалось теперь ничего лучшего, как разразиться протяжным щекочущим нервы стоном, и, разом притихшая, она, сверкнув напоследок глазищами и глубоко дыша, прошептала:
   -Неплохое начало, мой мальчик! Мои аплодисменты поступку, достойному настоящего мужчины!
   -Молчи, стерва, и покорись мне! - прохрипел в ответ возбужденный видом беспомощной амазонки победитель и лихорадочно принялся срывать с себя остатки одежды.
   Шарлотта, продолжая игру, пыталась пинаться ногами, но шнур давил на горло и призывал к беспрекословному повиновению, так что вскоре без сандалий, колготок и символических трусиков сломленная и подавленная поражением царица распласталась на постели лицом вниз, широко раздвинув ноги и издавая громкие сладострастные вздохи. Вид укутанного сеткой тела с голой задницей и раздвинутыми ногами с необычайной силой подействовали на утомленного было борьбой Фалина, и диким зверем он накинулся на добычу, словно стремясь раздавить и размазать её по постели. Роман напрочь позабыл, что перед ним всего лишь проститутка, и в странном забытьи верил сейчас, что в руках у него находится плененная, отдавшаяся на волю победителя и превращенная в рабыню египетская царица, которую он должен был, просто обязан унизить и растереть в пыль. С нечленораздельными криками, обуянный безграничной страстью Антоний сжал свой огромный и твердый фаллос, с трудом протолкнул его сквозь ячейку сети, вставил, попав с первого раза, в мокрую, истекающую соком щель и с силой натянул пленницу на мощный инструмент насилия, заставив изогнуться дугой и застонать во весь голос, после чего принялся с остервенением насиловать, чувствуя в себе неистощимые силы. Конечно, по его разумению Шарлотта могла запросто сыграть эротический экстаз, и все же поведение ее со стороны казалось настолько натуральным, что усомниться в ее страсти было просто невозможно, и Фалин не уставал поражаться ее ненасытностью, гордясь и за себя и за любовницу, ведь оба буквально сходили с ума и вкладывали все внутренние ресурсы в обоюдную близость, сопровождаемую поистине животными звуками.
   -Признайся, тебя зовут Ирэна! - вдруг выкрикнул в порыве страсти Фалин весь во власти своих внутренних мыслей и переживаний, скрипя зубами и мечтая услышать утвердительный ответ.
   -Шарлотта я! Шарлотта и никто другой! - рявкнула, однако, сквозь стоны трясущаяся женщина, не желая потворствовать догадкам озверевшего мужчины.
   -Ты - Ингрид, я знаю это точно! Скажи мне правду, я требую, я прошу!
   -Я Шарлотта, ублюдок! Шарлотта, грязная ты свинья! Другого имени у меня нет и не будет никогда!
   -Ты Лана! Скажи, что это так, или я убью тебя!
   -Можешь задушить меня удавкой и после рвать мое бесчувственное тело на куски, но я - Шарлотта, господин мой, и умру с этим именем от твоих рук!
   Разъяренный Фалин готов был вцепиться ей в глотку и действительно задушить упрямую шлюху, а наступающий уже апогей сексуальной страсти ломал и корежил его напрягшееся тело. Фалин готов был свернуть пленнице шею или порвать ее лживый рот, а всплеск эротических чувств туманил разум и бросал Романа в пучину забытья. Фалин готов был выдавить рабыне глаза или откусить ухо, а сведенный судорогой организм требовал немедленной разрядки. Но, когда мощная тугая струя готова была ударить в недра набухшего лона, Шарлотта вдруг ловко извернулась всем телом, что казалось в её положении невероятным, и влажный скользкий член, достигнувший уже невероятных размеров, выскользнул наружу и с силой обрызгал смятую простыну густой спермой. Фалин при этом взревел не своим голосом, повалился рядом с ускользнувшей от него в последний момент ловкой шлюхой и вытянулся вдоль кровати всем телом, дергая полусогнутыми ногами и цепляясь скрюченными пальцами за почти сброшенное на пол одеяло. Победу буквально вырвали у него из рук, и противиться и возмущаться такому обороту дела не имело теперь смысла.
   Оба лежали некоторое время неподвижно, бессмысленно разглядывая друг друга, а потом беспомощная с виду Шарлотта легко приняла сидячее положение и сквозь ячейки сетки одарила обессиленного партнера чуть насмешливым взглядом.
   -Ты был неподражаем, император! И все же... И все же надо пользоваться средствами предохранения даже при полной потере разума... Так что извини уж, будь ласков, за осторожность. - Она уже успокоилась, если вообще теряла самообладание, и укутанная в рыболовную сеть выглядела немного комично, если бы не шнур, охватывавший горло и обвивавший грудь.
   Лицо ее с остатками пудры лоснилось, помада практически вся осталась фиолетовым пятном на простыне, тушь вокруг глаз тоже изрядно размазалась, а примятые сеткой волосы парика уже не смотрелись так роскошно. Глядя на использованную по назначению женщину без прежнего интереса, выжатый как лимон Фалин вдруг приподнялся на локте, мотнул головой и, озаренный вдруг догадкой, невероятной, но вполне реальной, неуверенно произнес сакраментальную фразу:
   -Дашка! Или Паня, как тебя там, черт побери! Ведь это ты?
   -Ну вот тебе, здрасте вам, пожалуйста! Скоро еще Серафимой обзовешь! - хихикнула Шарлотта. -Или какой-нибудь Степанидой. Не валяй дурочку, парень, а развяжи-ка меня лучше. Сеанс, что называется, закончен - время платить по счетам.
   -Ловко же ты меня провела, - обалделый Фалин почесал затылок и с неожиданной торопливостью принялся освобождать пленницу от пут.
   Вслед за шнуром в сторону полетела сетка вместе с роскошным париком (это нарочно сделал Фалин!), под которым открылись короткие прилизанные волосы, и, если бы не остатки обильного грима, Роман мог бы поклясться, что перед ним - все тот же персонаж приключенческого романа, так или иначе периодически встававший у него на пути.
   -Крыша у тебя едет, дорогой, вот что я тебе скажу -! с вульгарностью проститутки отозвалась Шарлотта и пружинисто соскочила в кровати. -Ты тут разбирайся с своими домыслами сам, а у меня еще вызов на сегодня есть. Извини, клиент ждет!
   В ней не осталось абсолютно ничего от Клеопатры, и сейчас она представляла собой молодую малость потасканную женщину легкого поведения, хотя при известной доле воображения можно было представить ее и в форме поручика РНЛ, и в робе инструментальщицы, и, каким бы невероятным это не казалось, в одеянии благоверной Серафимы. Наваждение было столь надоедливым, что Фалин и вправду усомнился в своем психическом здоровье, сидя истуканом на развороченной постели. Шарлотта же, озорно подмигнув партнеру, направилась в ванную, а ему оставалось ждать, когда она появиться оттуда, умытая и причесанная, чтобы с достаточной уверенностью опознать свою знакомую, никак не желавшую быть узнанной. Единственное, в чем он не сомневался, так это в том, что перед ним - определенно не утонченная красавица Ингрид, а подрабатывающая на ниве сексуальных услуг простецкая баба, присвоившая себе звучное имя Шарлотта. Стопка купюр в иностранной валюте, лежавшая на тумбочке, как бы подтверждала его умозаключения и должна была через пару минут перекочевать в кошелек шлюшки, потрудившейся сегодня на славу, причем сожаления о деньгах Фалин вовсе не испытывал и лишь потихоньку мандражировал до появления ночной гостьи в прибранном виде, оттягиваясь потихоньку остатками виски.
   Отсутствовала Шарлотта довольно долго - так долго, что за это время можно было бы принять ванну, а не только душ и даже выпить чашечку кофе, зато, когда вновь появилась в комнате, то произвела сногсшибательное впечатление на хозяина квартиры. От египетской царицы не осталось буквально ничего, и холодная Клеопатра превратилась словно по мановению волшебной палочки в молоденького шустрого бой-скаута, хитро подмигнувшего растерянному Роману. Очевидно, под сброшенным на пол широким плащом Шарлотта прятала пакет или сумку с необходимыми по работе вещами и теперь была облачена в короткую курточку типа джинсовки, белую рубашечку с кружевными манжетами и воротничком, брючки до колен со шнуровкой на икрах, белые гольфы с помпонами и остроносые кожаные мокасины на сплошной подошве, при этом лицо ее было сильно напудрено, губы намазаны перламутровой светлой помадой, а волосы тщательно прилизаны и зачесаны на косой пробор. Выглядела женщина настолько оригинально и привлекательно, что, хлопая глазами и морща лоб, Фалин невольно качнулся к ней и едва не протянул для объятий руки.
   -Но-но! Сеанс окончен, и не вздумай портить мне макияж! Он сделан уже для других господ и будет оплачен ими.
   -Дашка! Я тебя убью! Имей это ввиду, - только и нашелся, что сказать Фалин, напряженно вглядываясь в черты ее лица и уверяясь, что перед ним находится никто иной, как Даша-Паня, сильно, правда, трансформировавшаяся со времени их последнего свидания.
   -Шарлотта я, милый, говорю тебе! Шарло, - покачала головой нахалка, покрутила пальцем у виска, подхватила с тумбочки деньги и, дурашливо рассыпавшись в поклонах с шарканьем очаровательно ножки, удалилась прочь.
   Стук захлопнувшейся двери заставил Фалина, все еще находящегося под впечатлением перевоплощения ушлой проститутки, вздрогнуть, бессильно упасть в кресло и вытереть со лба обильный пот. Если говорить честно, то он ничего не понимал в происходящем и списывал свою тупость и растерянность на действие обильной дозы импортного синтетического пойла. Внезапная мысль, пришедшая вдруг в голову, заставила его подскочить с кресла и тигром кинуться (нет, не к двери!) к окну, выглянуть во двор и, вытянув шею, внимательно впериться взглядом в крыльцо подъезда. Сомнения тут же нашли подтверждение, после чего из горла озаренного неожиданной догадкой следопыта вырвался торжествующий звериный рык, ибо Шарло из подъезда не выходила, и факт сей говорил о том, что либо она давеча не приехала на машине, а появилась из квартиры на одном из этажей, либо очередной клиент - любитель молоденьких скаутов - проживал по соседству. Второе предположение являлось более приемлемым для Фалина, и, застыв у подоконника в позе тайного соглядатая, тот лихорадочно соображал, кто еще из здешних жильцов имел возможность и желание воспользоваться услугами "Нежного поцелуя" и кому могла звонить хорошо осведомленная о тайных желаниях особей мужского пола диспетчер интимного агентства. Как ни крутил и ни рядил приревновавший налетевшую смерчем и таким же образом исчезнувшую путану Фалин, а получалось, что очередным похотливым заказчиком мог быть только Ося Чачис и более никто, причем в пользу этого предположения говорил и тот факт, что шума лифта Роман после ухода шлюхи не слышал, да и загулявший в отсутствии жены Осип вполне мог клюнуть на широту и разнообразие оказываемых фирмой услуг.
   Взбудораженный и не на шутку расстроенный Фалин хотел было тотчас рвануться к соседской двери, позвонить в квартиру Чачиса и без обиняков потребовать выдачи "милашки" Шарло, которую непременно хотел видеть рядом с собой, однако, решив быть более хитрым и расчетливым, с предосторожностями открыл балконную дверь и окунулся в ночной холод улицы, которого, разгоряченный собственными догадками, практически не почувствовал. Фалинский балкон отделялся от соседского металлической решеткой, и с него прекрасно был виден свет в Осиной квартире и отчетливо прослушивалась забойная музыка из мощной стереосистемы, так что догадки относительно пьяного веселья подтвердились безоговорочно и дело оставалось за малым - убедиться принимает ли в нем участие Шарлотта с целью хорошего заработка. Какого, собственно, чёрта требовалось Фалину от путаны, зачем она нужна была ему в тот момент, кроме удовлетворения похоти, и почему он возомнил, что это и есть та самая его знакомая, которая неизменно возникала на его жизненном пути в минуты отчаяния - все эти вопросы отодвинулись куда-то на задний план для обезумевшего от позорной ревности и смутного беспокойства Романа, так что, плюнув на риск, он ловко перелез с балкона на балкон и, присев у подоконника совсем как в шпионском триллере, осторожно заглянул в окно, благо штора была легкомысленно отдернута и позволяла в деталях видеть обстановку комнаты.
   Нет, увиденное не очень-то поразило затаившегося соглядатая, ибо примерно на такую картину он и настраивался, преодолевая препятствия в виде перил и решетки, и все же, удивленный своей проницательностью и остротой мышления, Фалин буквально застыл на месте, открыв рот и во все глаза глядя на "немую" сцену в гостиной соседской квартиры. Надо полагать, не в меру изобретательный в алкогольном тумане Чачис, заказав в агентстве милашку-скаута, пожелал выглядеть сегодняшней ночью прожженным извращенцем, совратившим малыша, причем хотел, как всегда, извлечь максимальную выгоду даже из этой сделки и подключил к участию в спектакле приятеля - некоего Жорика, которого Фалин видел и раньше в компании с Осей и присутствие которого наверняка не входило в стоимость услуг. Понятное дело, Шарлотта была возмущена таким откровенно наглым толкованием заключенного между клиентом и фирмой контракта, но надо было знать Осю, чтобы пытаться качать перед ним, что называется, права, когда он находился практически в невменяемом состоянии. Так что тайный наблюдатель, хотя и предполагал, что Шарло должна была по отведенной ей роли оказывать сопротивление извращенцу-педофилу, пугаться и, возможно, лить слезы, видел своим обострившимся в экстремальной ситуации зрением натуральный испуг в ее глазах.
   Приятели в пьяном угаре заступили дорогу пытавшемуся покинуть не слишком гостеприимную квартиру "молодому человеку", не желавшему ублажать удвоенную без его ведома численно клиентуру, делали это грубо и нахраписто, упиваясь своей силой и властью, хватали раскрасневшуюся, несмотря на густой слой грима, от праведного гнева Шарлотту за руки и плечи, и вряд ли той удалось бы без посторонней помощи оттолкнуть их загребущие лапы. Конечно, Фалин мог бы ворваться в гостиную сразу, не дожидаясь кульминации скандала, но то ли не был до конца уверен в искренности поведения Шарло - ведь, не надо забывать, что разговор шел о профессиональной шлюхе, а не божьем одуванчике, то ли хотел с садистским сладострастием посмотреть, как подгулявшие мужики будут унижать ироничную Шарло, нарвавшуюся по вполне объективным в общем-то причинам на скандал. Короче, он пассивно продолжал наблюдать за некрасивой сценой, словно увлекшись беззвучным порнографическим видеофильмом, а посмотреть здесь, право, было на что! Во всяком случае, против воли Фалина член его вскоре зашевелился в трусах, реагируя на сексуально смотревшуюся со стороны сцену, и, черт возьми, Роману в голову пришла внезапно мысль, что неплохо было бы оказаться сейчас на месте одного из наглых мужиков.
   Часису, видимо, давно надоели пустые уговоры, обращенные к задравшей нос проститутке, и он, не церемонясь больше с потенциальной "подстилкой", широко размахнулся нетвердой рукой и огрел ту по уху растопыренной ладонью, после чего, не ожидавшая побоев и питавшая еще напрасные надежды на благоразумие "героев", Шарлотта упала на колени и закрыла лицо локтем, сообразив наконец, что хозяин проклятой квартиры находится в невменяемом состоянии. Жоржик после выходки собутыльника тоже повел себя не самым лучшим образом, сгреб "скаута" за шкирку, легко оторвал от пола, сильно встряхнул, будто держал в руках мешок с тряпьем, и швырнул грудью на широкий стул, пригибая голову к полу. Теперь стало окончательно ясно, что ребята вовсе расположены к шуткам и угроза здоровью шлюхи, легкомысленно заявившейся по вызову нетрезвого клиента без охраны, действительно существует, так что имевшая определенный жизненный опыт, сообразующийся с характером профессиональной деятельности, смазливая Шарлотта сочла за благо не лезть на рожон, а дать возможность Осипу стащить со своей задницы стильные брючки, под которыми, кстати, не оказалось трусов, и приступить к "экзекуции", более изощренной, чем можно было предполагать. Чачису пришла в голову идея вставить член в отверстие, не предназначенное природой для сношения полов, и кому-кому, а Фалину сразу стал ясен его замысел, когда Ося, не долго думая, выплеснул бокал шампанского прямо между ягодиц распластанной на стуле шлюхи, дабы облегчить проникновение инструмента в задний проход. Жорик же в это время, не желая ни в чем отставать от товарища, довольно ловко - в его-то состоянии! - расстегнул ширинку, вывалил наружу свой половой орган и, чтобы пристроить его в другое, но опять же не то, которое используют нормальные люди, отверстие, за волосы задрал зажмурившей глаза Шарлотте голову назад и пальцем попытался раздвинуть её сжатые челюсти. Таким образом, халявщики собирались использовать женщину легкого поведения в "корпоративных" интересах, не подразумевая при этом двойной оплаты, и затаившемуся на балконе Фалину почему-то не понравилась именно эта - финансовая - сторона поставленного вопроса!
   Справедливо и правильно было бы тотчас помешать совершаемому преступлению, но возмущенный в душе, но не слишком расторопный в деле Фалин прозевал-таки удобный момент - уж очень покорно, если не сказать смиренно, упиралась стреноженная Шарло носками миленьких мокасин в пол и так безропотно поджимала колени, что Роман никак не мог оторвать заинтересованного взгляда от скрюченной фигуры унижаемой дамочки, действительно в тот трагический момент похожей не на проститутку, а на целомудренный одуванчик, с которого нехорошие дяди собираются сдуть нежную пыльцу. Между прочим, с одной стороны, по его разумению, Шарлотта нуждалась в защите и Фалин с честью мог примерить на себя роль героя американского боевика, в котором главными действующими лицами являлись честная путана и справедливый полицейский, с другой, распоясавшиеся алкоголики проделывали то, о чем в тайне мечтал разъяренный недавним упорством Клеопатры заказчик, мало чем отличавшийся, по сути, от этих двоих и с этой точки зрения глупо было вмешиваться в конфликт между шлюхой и клиентами "Нежного поцелуя".
   Чачис, демонстрируя неплохую подготовку, уже сноровисто и без особого труда ритмично надевал обезумевшую бабу на член, вставленный в задний проход, а Жорик всё ещё неуклюже, но настойчиво старался ввернуть свой ей в приоткрытый рот, когда в комнату, с шумом распахнув балконную дверь, вихрем ворвался полуголый "бэтмэн", жаждущий в большей мере восстановления справедливости, нежели освобождения заложницы. Он не мог примириться с мыслью, что ему пришлось делить столь изощренную в сексуальной игре Клеопатру с воплощением скудоумия Чачисом, который в отличие от соседа имел возможность едва ли не ежедневно оплачивать услуги дорогих проституток. К тому же по вполне объективным причинам именно в эти минуты у Фалина обострилась классовая ненависть к Осипу, и решение вломиться в квартиру эксплуататора являлось для "борца за справедливость" поистине революционным!
   Если Жорик с пьяных глаз вообще не заметил появления нового персонажа пошлой постановки, то Осип соизволил повернуть задеревеневшую шею в сторону досадного шума, подставляя Фалину (прямо по писанию!) отвисшую багровую щеку, по которой Роман с разбегу и ткнул кулаком, сразу будто провалившимся в пышное тесто. Скорее всего, для сравнительно грузного Чачиса удар такой являлся чем-то вроде комариного укуса и, даже находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения, тот мог достойно ответить на неожиданный демарш неизвестного драчуна, однако член его - во многом стараниями употребляемой неестественным способом партнерши - был плотно зажат в узком отверстии, так что свобода действий была сильно ограничена. Да ещё, как на грех, вообще плохо ориентирующийся в обстановке Ося очень некстати споткнулся - и наверняка неслучайно - о ногу хитрого скаута и всем своим весом рухнул на палас, едва, наверно, не поломав столь необходимый ему по жизни инструмент. Как оказалось далее, соседушка до того нагрузился водочкой и пивом да еще не рассчитал сил после длительного запоя, что встать с пола при всем желании уже никак не мог и только невнятно бурчал что-то нечленораздельное и лениво копошился у ног скаута, носом упираясь прямо в подошвы его обуви. Странно было вообще, как он ещё сумел вступить с "мальчиком" в половую связь, и объяснялся сей удивительный факт только природной тягой Чачиса к женскому полу. Жорик же был слишком занят увлекательным занятием, чтобы обратить внимание на бедственное положение дружка, тем паче что ему к тот моменту почти удалось затолкать головку пениса в рот Шарлотты. благодаря воздействию своих пальцев на нос и уши той, и внезапный безжалостный удар бутылкой по затылку моментально вывел его из строя. Между тем, жестокая расправа над Осиным приятелем вовсе не вызвала у Фалина угрызений совести, ведь Рома практически не был знаком с ним, зато Чачиса добивать не имело никакого смысла, и, относясь к нему вполне по-добрососедски, Роман оставил бедолагу в покое. Рывком "мощною руки" за курточку он торопливо поставил Шарло на ноги, не особенно утруждая себя и самой малой осторожностью (ведь перед ним находилась отнюдь не нежная Ингрид!), и выволок из злополучной квартиры, напрочь позабыв, что сам одет лишь в рубашку и трусы и по такой простейшей причине не имеет ключа от собственной квартиры.
   Тяжело дыша, беглецы стояли у наглухо закрытой двери и каждый думал о своем: инициатор молниеносного побега - о том, как малой кровью проникнуть в свою берлогу и наглухо забаррикадироваться там, а бедная "жертва" - как выяснилось чуть позднее, о том, что солидный гонорар за предоставленные услуги развлекательного характера бесследно испарился и тяжелая работа осталась без оплаты. Ясно это стало тогда, когда, не выпуская полы курточки Шарло из своих стиснутых пальцев, Фалин сгоряча плечом хотел навалиться на филенку, и с удивлением почувствовал, как спасенный им из лап насильников скаут резко и как-то зло рванулся в сторону, будто собирался ни с того, ни с сего вернуться назад. На недовольное же восклицание спасителя он отреагировал совершенно непредсказуемо и, сильно размахнувшись, от души отвесил Роману полновесную хлесткую пощечину, отчего голова того сильно мотнулась в сторону едва ли не с хрустом шейных позвонков.
   -У тебя что, сука, крыша поехала, да?! Я ведь могу и ответную плюху выписать! - Фалин нервно смахнул с оттопырившейся губы слюну и угрожающе вскинул руку над головой.
   -Это у тебя, миляга, не все сегодня дома, черт тебя дери! - неприятным фальцетом выкрикнула Шарло, покрутила для наглядности пальцем у виска и отвесила Роме дополнительную оплеуху - на этот раз со второй руки, заставив ошеломленного человеческой несправедливостью Фалина затылком удариться о дверь, собственноручно обитую дерматином ещё на заре перестройки. -Ну чего ты лезешь вечно не в свое дело? Зачем суёшь нос, куда тебя не просят? Рассчитался за услуги и вали отсюда подальше!
   -Ну, ты и гад, уважаемый! - Роман в бешенстве даже позабыл, что имеет дело с бабой, а не с пацаном и хотел ответить ударом на удар, но колено скаута в этот довольно комичный момент ловко воткнулось ему в пах, и боль от удара заслонила собой все на свете, вырвав из глотки визгливый крик: -Зачем же прямо по яйцам-то бить, тварь ты такая!?
   Держась обеими ладонями за мошонку, оскорбленный и униженный бабой Фалин съехал спиной по шершавой обивке двери вниз и почти голой задницей уселся на холодный цементный пол, подвывая от жалости к самому себе и чувствуя, как глаза от обиды наполняются всамделишными слезами. Виновница же всех его бед вместо того, чтобы скрыться вновь в логове Чачиса, вдруг всхлипнула чисто по-женски и присела над поверженным "избавителем", с участием заглядывая ему в мокрые глаза. Заметно было, что она уже жалеет о своем некрасивом поступке и желает как можно скорее загладить свою вину. Фалину, впрочем, было не до ее душевных терзаний, ибо удар по яйцам был на удивление точен - чуть ли не профессионален - и по этой причине слишком уж болезнен для жизненно важных органов.
   -Тебе больно, Ромочка? Больно, да? Сильно я тебя коленом, а? - тараторила, как заведенная, писклявым голоском Шарлотта, поглаживая его по руке и едва ли не целуя в щечку, и в глазах ее на этот раз читалось неподдельная жалость к обиженному "мальчику".
   -Больно?! Да ты совсем ополоумела, дура в штанах - в такое место лупишь! Нет, не больно мне, а очень хорошо и даже прекрасно!!! - выл Фалин, громко шмыгая носом и с силой жмуря веки. -Уйди с глаз долой, а то я за себя не отвечаю - убью ещё ненароком!
   -Да куда ж мне идти-то, миленок?! К тебе не попасть, а от дружка ты меня сам утащил да еще с таким шумом. Черт тебя, по правде сказать, принес к соседу на балкон, прямо заявляю!
   -Катись хоть на все четыре стороны, шлюха поганая!
   -А вот это уже хамство, дорогой! ... Каждый сам себе на жизнь зарабатывает, хм, как может. Что ж делать прикажешь, если с работы выгнали по сокращению штатов, без жилья оставили... Помогать никто не хочет - ни коммунисты, ни монархисты, ни демократы! Повеситься, что ли, мне или к богу обратиться? Так ведь он не накормит - боженька-то... Духовная пища в желудок не лезет, а, Ромочка?!
   -Может, еще слезу пустишь, бедняжечка наша?! Помогать, вишь ли, ей никто не хочет! - Фалин постепенно успокаивался, боль медленно отступала, а мордашка Шарло с остатками помады на губах и сердечности в глазах уже не раздражала так сильно. -Скажи еще, что ты сирота, и я расплачусь от умиления.
   -Тебе, конечно, смешно, а у меня и вправду ни папочки, ни мамочки нет! Одна живу, никто не позаботится обо мне, вот и приходиться подрабатывать пока силы есть. Я ведь не девочка уже!
   -Так что, обязательно в проститутки лезть! Работу нормальную поищи!
   -А я разве не нормально работаю? Тебе ведь понравилось, признайся?! Здорово я сыграла царицу египетскую!? Талант у меня, дружок! Талант и есть! - гордость так и звучала в голосе Шарлотты, и Фалин невольно улыбнулся в ответ на такое высокое самомнение.
   -Понравилось ли мне? Вот дура! Нравится ли тебе самой - вот в чем вопрос?! - Злость улетучилась, и только теперь наш записной моралист почувствовал холод пола и лестничной площадки вообще да и оглядел, наконец, критически свои голые ноги и цветные семейные трусы.
   -И это все, что тебя интересует во мне? - улыбнувшаяся тонкими чуть тронутыми светлой помадой губами рожица Шарло приблизилась к Фалинскому лицу, касаясь носиком кончика его носа, и словно ждала, когда быстро приходящий в норму мужчина проявит законный интерес к ней и поведет себя соответственно статусу сильного пола.
   Но выбитый из колеи, усталый и переволновавшийся за последние часы герой медлил, и не только потому, что место и время вовсе не способствовали жаркому любовному поцелую, а и по той причине, что перед глазами его до сих пор стояла сцена, в которой пьяный оболтус упорно пытался вставить сжатый ладонью пенис в эти пикантные розовые губки. Шарлотта однако не понимала или попросту не хотела понимать сомнений товарища по ночным похождениям и решила принять руководство на себя, сначала тронув шаловливым язычном сухие губы Романа, а потом накрыв их своим влажным ртом и буквально засосав меж своими зубами. Поцелуй вышел жадным и продолжительным, так что сомневаться в чувствах Шарло не приходилось, и Фалин, постаравшийся отогнать неприятные воспоминания, расслабившись и безвольно отдавшись на милость авантюристки, с удивлением и восторгом понял, что нравится и вовсе не безразличен ей, как человек.
   Шарлотта, почти усевшаяся ему на колени и сжавшая голову теплыми сильными ладонями, неистово целовала его в рот, по капельке вытягивая из него силу, а ему не хотелось думать ни о чем, а лишь с закрытыми глазами раствориться поскорее в ее объятиях и превратиться в её руках в малого дитя. Шарлотта же сейчас вовсе не походила на обездоленную сироту, проявляя недюжинную волю к власти над мужчиной, но осмелевшему Фалину было глубоко плевать на нарисованный ею образ, ибо женщина эта подавляла его своим оптимизмом и заставляла забыть о собственных сомнениях. Его чувства в тот момент можно было назвать почти любовью, хотя мысль о том, что вместе они не будут никогда, давала о себе знать где-то на задворках мозга, метавшегося между двумя столь разными женщинами: холодной и недоступной Ингрид и взбалмошной и шустрой Шарлоттой. И все-таки любовная сцена из заезженной писателями и кинематографистами мелодрамы разворачивалась отнюдь не на фоне роскошных интерьеров и даже не в типовой российской квартире, а на лестнице в парадной жилого дома, которая не вполне подходила для проявления любовного пыла, хотя известное выражение "с милым рай в шалаше" пыталось опровергнуть реалии быта, так что, в конечном итоге, хлопнувшая где-то выше этажом дверь одной из многочисленных квартир вывела увлекшегося квартиросъемщика из взвешенного состояния и вернула к действительности, сорвав с его глаз пелену мгновенной страсти.
   Возможно, кому-то в столь поздний час захотелось подышать свежим воздухом или вывести собачку по малой нужде, во всяком случае некто из Фалинских соседей по подъезду спускался неторопливо вниз по лестнице, так как лифт на ночь отключался диспетчером, и предстать перед любопытным обывателем в полураздетом виде да еще в обществе женщины легкого поведения вовсе не добавляло Фалину популярности следи местных жителей, мнением которых он по-совковому дорожил. Как ни горяч и сексуален был поцелуй Шарло, которая, кажется, ровным счетом не обратила внимания на звук шагов, прибалдевший Роман скинул-таки с себя наваждение и грубовато оттолкнул от себя "падшую женщину", после чего вскочил на ноги, смешно шлепнув босыми ступнями по полу. Шарлотта, продолжая стоять на коленях, откинулась назад и, словно и не слышала никаких шагов на лестнице, удивленно и, как показалось Фалину, презрительно взглянув на него снизу вверх, но ничего не сказала, со странным интересом ожидая, как же поступит с тупиковой ситуации "крутой супермен".
   Собственно говоря, выходов из положения существовало на так уж и много, так что Фалин выбрал, пожалуй, наиболее верный и, как это ни парадоксально, безопасный путь, то есть попер обратно в квартиру Чачиса, дверь в которую оставалась незапертой после молниеносного бегства нелепой парочки. Нет, Рома не забыл о своей спутнице и подруге, а лишь хотел временно оставить ее на лестничной клетке до того момента, как, проделав кружной путь, сам распахнет перед ней дверь своей квартиры, где она найдет пусть и краткий, но приют, прежде чем убраться восвояси в агентство или в другое злачное место. О проведении остатка ночи со смазливой шлюшкой не могло быть и речи, ведь если даже она не потребует с него плату (а в ее искренности Фалин уже вновь сомневался), дискредитировать себя связью с проституткой Роман не жалел ни под каким соусом. Короче, как метеор он пронесся по покоям Чачиса к балконной двери, и, даже если бы Осип на пару с приятелем и находились еще в здравом уме, вряд ли бы им удалось задержать решительно наостренного соседа. По правде говоря, Фалин и не видел на бегу, чем занимался ныне любитель извращений, ибо гостиную пересек в несколько секунд, нырнул в балконную дверь и без особого труда преодолел перила и решетку, оказавшись благополучно у себя в квартире. От этого марш-броска сохранились лишь мимолетные воспоминания в виде густого амбре прокуренной и пропитой комнаты и холода уличного воздуха, после чего, не замечая беспорядка в собственных хоромах, Роман почти бегом направился в прихожую, волнуясь за проклятого Шарло не без веских на то оснований.
   Естественно, что наглая девка не обошлась без того, чтобы не зацепиться языком с проходившим мимо благообразным пожилым Фалинским соседом с пятого этажа, который провожал до крыльца засидевшегося допоздна гостя. А так как на сегодняшний день Роман на дух не переносил никого из соседей, то вид принял дерзкий и заносчивый, благо по дороге с ловкостью акробата успел натянуть домашние треники, решительно показал кокетничавшей Шарлотке пальцем на дверь и не соизволил ответить на приветствие шапочного знакомого.
   -О, Роман Петрович! А мы тут с вашей гостьей любезничаем понемногу, - нетрезво хихикнул интеллигент в четвертом поколении. -Что же вы такую душечку от общественности скрываете?
   -А вы провожайте родственника своего и милости просим к нам на огонек, - галантно расшаркалась перед ним с дурашливым видом Шарло, играя роль разбитного скаута. -Посидим за компанию, обсудим проблемы бытия и сознания.
   -Непременно, "юноша", непременно! Рад приглашению и не премину заскочить на часок, невзирая на позднее время. С вашего, конечно, Роман Петрович, позволения!
   -Идите вы к черту, милейший! - пробормотал едва слышно Фалин, надеясь, что старикан не расслышал его слова, и беспардонно захлопнул у него перед носом дверь, втянув предварительно в прихожую смеющуюся нахалку.
   Надо сказать, что Шарлотта уже освоилась в холостяцкой берлоге Романа и преспокойно прошла в комнату, не снимая обуви и курточки да еще сладко потягиваясь на ходу. Мягко ступавшие по линолеуму остроносые мокасины и раскачивавшиеся на икрах ног помпончики гольфов почему-то вызывали безграничное раздражение хозяина, и, отбросив все приличия, он хотел было покрыть отборным матом удалявшуюся спину "скаута", но взгляд его неожиданно уперся в аккуратную попку, обтянутую тонкими бриджами, сквозь которые виднелись контуры дамских панталон. Черт возьми, она была соблазнительна, эта попка, даже чересчур соблазнительна, и разве не имел права спаситель воспользоваться дивидендами своего благого поступка, тем более что после сексуальной вакханалии, которая утомила бы, наконец, озорную девку, он хотел еще раз порасспросить ту о кое-каких деталях ее биографии!? А что может быть откровеннее душевного разговора между партнерами в постели после изнурительного совокупления, когда оба находятся в блаженном расслабленном состоянии!
   Роман даже позабыл, что еще полчаса назад собирался выпроводить прочь загулявшую проститутку и забыть о ней навсегда, в полной тишине тигром метнулся вслед за потерявшей бдительность Шарлоттой, буквально повис у нее на спине и с легкостью повалил на пол возле кровати, ощутив в своих руках горячее женское тело. Против его ожиданий Шарлотта не проявила свойственной ей прыти, а приняла притязания сорвавшегося с цепи самца спокойно и даже как-то обреченно, глубоко вздохнув и испустив стон пойманного в ловушку зверька, что изрядно удивило Фалина и вызвало у него откровенное неудовольствие. Ему хотелось долгой изнуряющей борьбы, жесткого противостояния, полноценной схватки, а в объятиях его очутилась покорная лань, сама невинность, институтка, упавшая в обморок при виде мужского органа, или какая-нибудь стеснительная провинциалка. И все-таки такое поведение женщины-мальчика не остановило его, и Фалин, разложив мягкое, податливое, потерявшее упругость тело на полу и приготовился освободить его от покровов одежды, предмет за предметом сорвать с него чисто декоративную оболочку и подробно осмотреть обнаженные притягательные формы. Он в деталях представлял себе строение гибкой фигурки и хотел со смаком ощупать жаждущими пальцами каждую её часть, и запрокинутое бледное лицо с полуоткрытым ртом, раздувавшимися ноздрями и широко открытыми неподвижными глазами давали полный карт-бланш на такую вольность, но лишали значительной части интереса к предстоявшему обследованию. В контексте заученной роли Шарло, наверно, вела себя вполне адекватно, но Фалину уже наскучило ее дешевое лицедейство, и ему хотелось видеть перед собой настоящую женщину со всеми её внутренними переживаниями и внешними страстями, а не марионетку, действующую с соответствии с подробной инструкцией. И, кажется, он смог бы добиться своего, заставить актрису скинуть маску, если бы не проклятый звонок в дверь, сразу, как по мановению волшебной палочки, разрушивший с таким трудом созданную и слишком уж эфемерную ауру в непростых отношениях двух, столь разных людей, старавшихся отгородиться хоть ненадолго от всего остального мира!
   В бешенстве Фалин нехотя покосился глазом в сторону прихожей, а потом перевел взгляд на вновь принявшее ехидное выражение лицо Шарло, которая чуть ли не ликовала по поводу своей результативной проделки с приглашением в неурочный час дурака-соседа на дружеские (с интимным душком!) посиделки, и ее стремление непременно наказать Фалина за поведение там на лестнице и дать ему понять, что обида на его высокомерие не дает ей покоя, раскрылось теперь во всей своей красе. При виде нескрываемого ликования этой хитрюги Роману остро захотелось отхлестать ее по щекам, но ещё один продолжительный звонок в прихожей вновь напомнил о позднем госте и заставил хозяина в проклятиями вскочить на ноги, оставив несбыточные мечты. Кайф, что ни говори, был неожиданным образом сломан, и разбираться, имея ввиду физическое воздействие, с прямым виновником сего прискорбного события вряд ли имело теперь смысл, тем паче что вместо любившей розыгрыши девки отлупить можно было бы и возомнившего себя записным ловеласом старикана. Тем не менее, Фалин не мог отказать себе в удовольствии ещё раз обложить хулиганку Шарло отборным матом, а затем уже повернулся к ней спиной и хотел направиться в прихожую, замешкавшись лишь для того, чтобы подтянуть тренировочные штаны, мешком висевшие на похудевшей талии. Необдуманно подставляя проказнице тыл, он, в принципе, ожидал от Шарлотты какой-нибудь нестандартной выходки - к примеру, картинной истерики со слезливыми просьбами не трогать старичка-интеллигента, плаксивых заклинаний не устраивать скандала с соседушкой по подъезду или нарочито утонченных оскорблений лично Фалина, как мужчины, но не предполагал, что изобретательная барышня, не мудрствуя лукаво, возьмет да и набросит ему на голову стянутое с постели широкое одеяло, так что, оказавшийся вдруг в полной темноте, немало растерялся и повел себя подобно совершеннейшему идиоту. Испуг и в некоторой степени удушье, вызванное чем-то вроде клаустрофобии, тотчас овладели им, и, отчаянно размахивая руками и только еще больше запутываясь в складках просторного пододеяльника, он повалился на бок и сам забился в пошлой истерике, глухо урча и скрипя зубами в душном плену.
   Можно было предполагать, что Шарлотта смерчем налетит на застигнутого врасплох мужика и покажет ему кузькину мать, памятуя о его зверином нападении, однако ничего подобного не произошло, и когда моментально взмокший и взъерошенный Роман сумел выбраться из-под скомканного одеяла, держа наготове сжатые для скорой расправы кулаки, то обнаружил, что находится в полном одиночестве возле своей неприбранной кровати и практически никаких следов присутствия здесь отчаянной шлюхи нет, словно все произошедшее здесь является ни более чем сном или созданной в воображении историей. Быстро сообразив, что просто-напросто в очередной раз оказался объектом обидного розыгрыша, Фалин некоторое время с глупым видом сидел на полу, а затем разразился гомерическим, постепенно переходящим в истерический смехом, и ему даже в голову не пришло гнаться за бойким скаутом и разыгрывать сцену ревности с битьем посуды и переворачиванием мебели, так как полностью был уверен, что дура-баба, косящая под молоденького юношу, возмещает сейчас убытки от неудачного посещения Чачиса в объятиях очередного клиента, которым на этот раз стал вшивый интеллигент с пятого этажа. Качать права и разбираться в хитросплетениях навязанного ему проституткой сюжета Фалин не собирался, а попросту поплелся в душ, тщательно смыл с себя скверну, оставшуюся от грехопадения под воздействием неправедно добытых денег, потом выпил еще пару рюмок импортного спиртного и завалился спать, еще раз поклявшись себе с раннего утра начать новую жизнь в русле всеобщей коммерческой лихорадки, охватившей большую половину встраивающихся в мировую цивилизацию россиян.
  
  
   Урок шестой.
  
   СОЦИОЛОГИЯ.

Проблемы трудоустройства и услуги на рынке труда.
Интервью. - Служебный роман. - Двойной удар. - "Козочка" и эротический массаж.
Лесбус и Двуликий Янус.

   Грустно было осознавать, но наутро, как случалось уже неоднократно и теперь даже входило в привычку, новую жизнь Роману Петровичу Фалину инициировать не удалось. И виной тому являлись вовсе не душевные терзания и любовный мазохизм, а более банальные причины типа элементарного похмелья и естественной физической усталости. Проклятое импортное пойло, изготовленное пусть и на качественном, но таки синтетическом спирте, вовсе не способствовало не только хорошему настроению вообще, а и крепкому здоровью в частности, так что вовсе не удивительно было, что с постели Фалин поднялся лишь к обеду и при этом чувствовал себя настолько отвратительно, что сразу вновь улегся на привычное ложе и провалялся пластом едва ли не до вечера. Антипохмельных средств Роман по жизни никогда не употреблял даже из чисто спортивного интереса, искренне считая, что подобное надо лечить только подобным, поэтому остатки спиртного потихоньку вылакал практически без закуски, не вставая с постели, и постепенно пришел в среднеумиротворенное состояние духа. Лишь теперь ему стало понятно, что мечтал он в последнее время отнюдь не о продолжении бурного любовного романа, а о простом человеческом отдыхе и теперь испытывал истинно человеческий кайф от полного одиночества и относительной тишины. Единственными звуками, нарушавшими его покой, являлись бормотание радиоприемника на кухне и периодически возникавший шум скандала в квартире Чачиса, к которому нынче, кажется, вернулась "любимая" жена и по обыкновению произвела стандартную в таких случаях выволочку распутному благоверному.
   О вчерашней назойливой шлюхе Роман постарался благополучно позабыть и только со смехом вспоминал совместные кувыркания с нею в постели. Что ж, сексуальная встряска нисколько не помешала ему, а о своем поведении в кабаке, куда черт занес его по инициативе все того же Чачиса, Фалин вспоминать вообще не желал, оправдывая себя тем, что немного растерялся в непривычной обстановке. Более того, теперь ему уже казалось, что аристократка Ингрид вовсе не являлась той обворожительной Ириной-Ланой, за которой он верной собачонкой бегал длительное время, и унижение толстяком немцем не так уж ранило его. В свете столь радикальных выводов с лирикой, как говорится, пришла пора кончать, а вот о физике бытия забывать не стоило и начинать если и не новую жизнь, то открывать новую страницу старой насущная необходимость определенно существовала. Фалин похож был на выздоравливающего больного, пережившего не лучший период своей жизни и с большим трудом справившегося с мучительной болезнью, и с этой точки зрения расположение духа его отнюдь не под воздействием спиртного заметно повышалось, несмотря на общую усталость и ломоту в мышцах. Наверно впервые за месяц или полтора Роман, как только веки стали смыкаться, мгновенно заснул, едва успев выключить свет, и спал сном праведника около двенадцати часов кряду, ощутив себя после такого длительного отдыха поистине другим человекам. Душ, зарядка, бритье и легкий калорийный завтрак добавили ему сил, так что, глянув на себя в зеркало, он остался доволен не только своим вполне удовлетворительным внешним видом, а и жизнеутверждающим блеском в глазах, после чего "возродившемуся из пепла" человеку страстно захотелось возобновить утренние пробежки, хотя на данный момент дело шло уже к обеду.
   Сказано-сделано, и через несколько минут облаченный в спортивный костюм Фалин размеренно бежал трусцой по обычному маршруту, полной грудью вдыхая свежий весенний воздух. Солнечная погода вполне соответствовала его прекрасному настроению, голова была как никогда ясна, и спортсмен-любитель дышал полной грудью и даже начинал потихоньку продумывать первые свои шаги на поприще новой жизни. Для начала решено было посетить наконец-то биржу труда в надежде либо получить скромное пособие, на которое можно было скромно существовать, либо направление на работу, пусть и не соответствующую высшему образованию. Сейчас он чувствовал в себе неисчерпаемые силы и готов был устроиться временно хоть, прости господи, золотарем, а уж там, дай всё тот же бог, замаячит перспектива занять в скором времени более приличную должность. О коммерческой деятельности, как впрочем и о политической, необходимо было напрочь позабыть, вопросы же любви и дружбы на неопределенное время отодвинуть на задний план и оставить их решение до лучших времен! Неплохо было бы ещё, думал ободренный первыми наметками Роман Петрович, вспомнить о кое-каких старых надежных подругах и по мере возможности возобновить ничему не обязывающие связи, чтобы время от времени снимать сексуальное напряжение и таким образом решить проблему природного влечения к противоположному полу.
   Тем временем, на протяжении всего моциона Фалин ловил на себе заинтересованные взгляды студенток и старшеклассниц, а также замечал несомненное внимание к своей персоне молодых женщин, немножечко рисовался перед ними и был счастлив, что представляет интерес для пусть и недалеких, но прелестных глупышек, не ждущих от него неких невероятных, из ряда вон выходящих поступков. В конце концов, усталый и довольный он, значительно ускорив темп, быстро выполнил намеченный маршрут, вернулся к подъезду, взошел на крыльцо, тяжело дыша и вытирая пот со лба спортивной вязаной шапочкой, по дороге к лифту заглянул в почтовый ящик, сразу выбросив различные рекламные листочки на пол, и выудил лежавший в самом низу узкий твердый конверт, распечатанный на принтере. Роман давно уже, между нами говоря, забыл, что еще года два назад в надежде найти высокооплачиваемую работу посылал собственное резюме в одну из городских фирм, занимавшихся набором персонала для совместных предприятий, и теперь сомнений в том, что внутри конверта покоится приглашение на интервью, у него не оставалось никаких. И всё равно он нарочно, из принципа решил терпеть до дверей квартиры, не вскрывая конверт, и лишь в прихожей, сбросив кроссовки с ног, надорвал уголок "пакета" и извлек деловое письмо - вернее, коротенькую записку. В том, что "фирмачи" не воспользовались номером его телефона, Роман даже видел хороший знак и поскорее пробежал глазами скупые строки, вселившие в него надежду на будущий успех.
   Ура! Его приглашали на собеседование, результаты которого еще были впереди, но почему-то уверенность, что взошла, наконец, его счастливая звезда, обуяла Фалина, который знал, что приложит все силы, лишь бы уцепиться за прибыльное место. Опыт работы с людьми у него имелся немалый, в делопроизводстве он поднаторел ещё на заводе, компьютер знал неплохо, так что никаких помех для зачисления в штат небольшого предприятия не наблюдалось на горизонте и оставалось только явиться по указанному адресу в указанное время, что называется, во всеоружии. Показываться в офисе в образе молодящегося бодрячка и пускать пыль в глаза Роман не собирался, а сразу для себя решил, что продавать будет не свою внешность, а свои ум и смекалку, тем паче, что предстоял пока всего лишь разговор с посредниками, которых он по существу презирал, как натуральных паразитов, и пользовался их услугами только от безысходности положения.
   На следующий день ближе к обеду соответственно настроенный и полный оптимизма Фалин отправился на судьбоносное рандеву и даже специально вышел из автобуса на пару остановок раньше, чтобы прогуляться пешком и проветрить голову перед ответственной беседой. Фирма с тех пор, как он отослал туда свою анкету, успела сменить адрес, но Роман неплохо ориентировался в знакомом районе, и найти нужный дом не составляло для него труда. Однако по мере приближения к цели шаг его неуклонно замедлялся и смутная тревога, имевшая совершенно непонятные истоки, овладевала им, как школьником или студентом, направлявшимся на важный экзамен. Его раздражало предстоявшее собеседование ("интервью", как на западный манер окрестили его досужие англоманы!), ибо характер вопросов он ориентировочно себе представлял и прикидывал даже, какая примерно часть из них будет глупее глупого. С его точки зрения вполне хватило бы анкетных данных, трудовой книжки и диплома о высшем образовании, и трепать человеку нервы идиотским, с подтекстом допросом Фалин считал безнравственным занятием, не говоря уже о том, что вслед за ним мог последовать завуалированный отказ. Но не только эти соображения волновали Фалина - каким-то шестым чувством он сознавал, что сегодняшний день может вновь принести ему некие треволнения, которыми он и так был сыт по горло. Впереди его ждала полная неизвестность, и вчерашние радужные мечты улетучились без следа, не оставив в душе даже мизерного осадка!
   На вызов по банальному домофону ответил мелодичный тоненький голосок, который просто-таки должен был принадлежать молоденькой смазливой дамочке, и именно такой и оказалась девица, встретившая на входе за стойкой очередного клиента. Без обязательной белозубой улыбки здесь конечно не обошлось, и на вежливый вопрос, какая причина привела сюда уважаемого господина, Фалин несколько смущенно ответил, что желал бы видеть Ирму Плекштите, фамилия которой и было указана в письме.
   -Как вас представить? - осведомилась вежливо барышня, и Фалину показалось, что похожа она на игривую ухоженную козочку элитной породы, после чего ему стало очень интересно, какой сия мадемуазель была до работы в фирме - например в школе или институте на первом курсе.
   -Роман Петрович Фалин, социолог, - солидно представился он и украдкой окинул девушку внимательным взглядом. -Я, видите ли, приглашен на интервью.
   Свежее личико с излишком, пожалуй, косметики, ямочки на щеках, появившиеся на миг при улыбке, деловой костюм, который при всей своей простоте производил волнующий эффект - вот всё, что удалось рассмотреть гостю, а вот ножки дамочки были, к сожалению, скрыты от его глаз, хотя Фалин воочию представлял себе набольшие с высоким подъемом и тонкими каблуками туфельки и нежных тонов колготки, обтягивающие аппетитные колени и икры этих самых ножек. Если, подумал он, и госпожа Плекштите выглядит не хуже этой козочки, то учреждение сие представляло собой настоящий цветник, и как тут было не растаять посетителю перед очаровательными местными красотками!
   Позвонив по внутреннему телефону, барышня попросила Фалина присесть в удобное кресло в ожидании, когда Ирма соизволит выйти к клиенту, и, устроившись напротив стойки, где восседала слишком серьезная и старавшаяся казаться неприступной "козочка", Роман, наверно от понятного волнения, принялся прикидывать в уме, как может выглядеть внешне его, так сказать, куратор - настоящая ли она литовка, как следовало из фамилии, или нет. По правде сказать, Фалин с некоторых пор недолюбливал прибалтов, хотя до перестройки едва ли не преклонялся перед этой, прости господи, чухной, за честь считал посетить их республику и там непременно желал заслужить уважение кого-либо из местный аборигенов. Между тем, то, что они сотворили (не одни, естественно!) со страной, теперь уже абсолютно не нравилось ему и даже вызывало неприятие, а уж их презрительное отношение к русской нации вообще не лезло ни в какие ворота. Невольно чистокровный русак даже стал прикидывать в уме, как в крайнем случае нагрубить чванливой особе, если той вздумается хоть как-то показать свое превосходство над ним, и поставить её на место острой фразой, на которую медлительная "хуторянка" вряд ли сможет адекватно ответить.
   Тем временем, мысли Фалина по национальному вопросу были прерваны появлением той самой сотрудницы, которую он терпеливо ожидал и к появлению которой был в принципе готов, но при этом за несколько секунд до её появления сердце Романа Петровича дало мгновенный сбой - то есть, по-русски говоря, екнуло без всякой видимой причины - и на миг он почувствовал пустоту под ногами и понял, что летит в неизвестность, тщетно пытаясь втянуть легкими порцию кислорода. Вместо того чтобы подняться, как истинный джентльмен или просто воспитанный мужчина при появлении дамы, бедняга продолжал растерянно сидеть в кресле, которое, казалось, не хотело выпускать его из своих объятий, и чуть ли не с открытым ртом разглядывал появившуюся словно из ниоткуда по-европейски элегантную красавицу. Стройная (как банально звучало в данном случае это затасканное слово!) фигура её была подана в превосходной оправе: на ней безукоризненно сидел табачного цвета костюм, отделанный бежевым кантом, причем этот приглушенный табачный цвет удивительно шел к белому лицу и мягким черным волнам прически. Вся эта прелесть дополнялась чудными туфельками и тончайшими колготками на несколько полноватых, но превосходно изваянных ногах и чудными мелочами вроде миниатюрных часиков, золотого кулона и узенького перстня на пальце левой руки. Но даже весь этот внешний лоск не являлся для замершего на месте Фалина главным, ибо столь милые черты лица обаятельной Ирины притягивали его мощным магнитом, и Роман готов был бесконечно упиваться ими, не веря глазам и пытаясь убедить себя, что такое невероятное совпадение даже на фоне последних событий не может иметь места в жизни и выглядит слишком уж волшебным и поистине фантастичным. Однако факт оставался фактом, и за исключением некоторых мелких деталей (ах, как эта дама умела с присущим ей вкусом чуть-чуть изменять свою внешность, чем до невозможности волновала своего поклонника) образ госпожи Поплавской или Поплашен возникал перед Романом во всей красе. И, черт возьми, назовите её хоть пани Плекштите, хоть леди Винтер - сбить с толку кем только не побывавшего по воле несравненной Ланы Фалина никто больше не мог!
   -Ирина, вы ли это? Не верю своим глазам! Какими судьбами?
   -Добрый день, Роман Петрович! Рада приветствовать вас в нашей фирме. Спасибо, что откликнулись на приглашение... Ирма Плекштите это я, хотя действительно, мои русские знакомые и коллеги предпочитают называть меня Ириной. Если вам так удобнее, то я согласна и на это не менее благозвучное имя, - Ирма спокойно и заученно произносила обычный в подобных случаях текст, причем в голосе её не имелось никакого - даже слабого - акцента и в помине, ни один мускул не дрогнул на её лице, и только соответствующая статусу улыбка играла на идеально подведенных помадой губах.
   -Госпожа Поплавская ... э-э ... Поплашен, - пробормотал совершенно онемевшими губами все еще не веривший своему счастью Фалин, и, видя, что "козочка" с интересом наблюдает за их беседой, опомнился и вскочил на ноги, залившись краской стыда и не зная, куда девать неуклюжие руки.
   -У меня трудная для русского произношения фамилия, Роман Петрович, - заметила обрусевшая литовка, - так что зовите меня просто Ирма или, как я уже сказала, Ирина. И позвольте пригласить вас в соседнюю комнату для интервью, к которому вы, надеюсь, готовы.
   Холодок в голосе, всегда, впрочем, присущий удивительной женщине, окатил Фалина ледяным душем, и на минуту Роман даже усомнился в собственном разуме, и все-таки ошибки быть не могло, и только мысль об очередной трансформации женщины сверлила его мозг. Да нет! Без сомнения, перед ним находилась та, о которой он думал даже во сне и имя которой произносил ежедневно с восторгом! И пусть временами ему хотелось забыть ее, но судьба вновь и вновь сводила их, и заставляла сердце Фалина биться сильнее!
   Между тем, не убирая с лица дежурной улыбки, Ирма кивком головы пригласила его следовать за собой и, обменявшись взглядами с козочкой, направилась по отделанному с европейским шиком коридору в специальную комнату для деловых бесед. Вообще говоря, офис выглядел достаточно представительно и производил впечатление на клиентов, что Роман испытал и на себе, несмотря на душевные любовные метания, фирма, надо сказать, держала марку, зато Фалин чувствовал себя здесь не в своей тарелке, ведь деловая роскошь апартаментов не располагала к признаниям в чувствах - какой теперь мог быть разговор о делах! И более того, Роман теперь уверился, что не случайно оказался здесь - всё-таки ни кто другой, как сама Ирма направила ему письмо с приглашением и сделала такой жест не без свойственного ей по жизни расчета. Смешно было бы утверждать, что Фалин являлся для нее всего лишь одним из многих клиентов и не представлял для нее особого интереса, и не с целью ли поближе познакомиться с его подноготной захотела деловая (пусть и немного не в меру) женщина встретиться с ним вновь!?
   Ирма шла впереди, высоко и с достоинством неся голову и выпрямив спину, отчего казалась гораздо выше ростом, а Фалин плелся за ней с опущенными плечами, вынужденно подстраиваясь под её шаг и находясь во власти своих мечтаний, когда на их пути возник белокурый молодой человек в модном костюме, тоже, как и все здесь, уверенный в себе и чуть свысока поглядевший на суетливого клиента, не сводящего горящего взгляда со спины свой спутницы.
   -Ирма, я жду тебя! - несколько жеманно и определенно обиженно, если не сказать плаксиво, изрек он, сверля голубыми маслеными глазами красавицу-коллегу. -Прошло уже полчаса!
   -Ты же видишь, что я занята, Артур! У меня интервью с клиентом, - откликнулась немедля Плекштите и качнула головой с роскошными волосами.
   -Но ты же обещала мне еще вчера! Некрасиво с твоей стороны...
   -Ах, ты же знаешь, чего могут стоить женские обещания, дорогой. Потерпи еще немного, если со вчерашнего дня ты остался в живых.
   Фалин не видел выражения лица Ирмы, но ревность так и жгла его, тем более что лощеный малый в упор не замечал соперника и, видимо, держал за банального недалекого совка. Конечно, на его мнение Роману было глубоко плевать, если не сказать круче, а вот фривольный тон в разговоре с дамой неприятно кольнул Фалина, и тот с удовольствием представил, как ввинтил бы кулак в холеную рожу молокососа, который, кстати, был явно моложе своей коллеги, что-то там, черт возьми, обещавшей ему намедни. Атмосфера служебного панибратства в американском стиле тоже претила Фалину, а внешний вид женоподобного юнца вообще вызывал у него тошноту. В манерах мальчугана оставалось столь мало мужского, что, казалось, рядом стоит не юноша, но расфуфыренная капризная институтка, надувавшая щеки и складывавшая губёшки бантиком в желании выразить собеседнику свое "фи", и хорошо еще, что Ирма, видя при своей проницательности этого "грача" насквозь, не соизволила долго продолжать с ним никчемную беседу, а, открыв дверь, вошла в специально отведенную для интервью комнату, куда за ней поторопился войти и Роман, захлопнув дверь перед носом записного хлыща.
   Помещение без окон, с подвесным потолком, мягким светом неоновых ламп, удобной мебелью и чуть слышной музыкой располагало к доверительному разговору и предполагало полную откровенность собеседников - такую, как на приеме у психоаналитика, и Фалин отметил про себя все достоинства тщательно продуманного интерьера и быстро настроился на нужную волну. Оригинальной формы стол с низкими гнутыми ножками отделял его от Ирмы, которая, положив перед собой аккуратную канцелярскую папку и простую офисную ручку, готовилась к выполнению своих профессиональных обязанностей. Женщина была поистине прекрасна в эту минуту, и даже её спокойствие и напускное безразличие к собеседнику безумно шли ей. Как бы невзначай временами она коротким движением руки поправляла прическу, показывая во всей красе свой пышный бюст, и дрожь пробирала Романа при мысли о том, что возможно в скором времени он сможет благоговейно прикоснуться к нему руками или, чем черт не шутит, ртом. Тем временем, помолчав для порядка, Ирма подняла свои чудные глаза на Фалина и, блеснув едва приметно зрачками, так что тот вздрогнул от восторга, без спешки, очень основательно принялась задавать стандартные вопросы. В ответ, несмотря на то, что буквально минуту назад он отнюдь не собирался описывать свои былые трудовые достижения, Фалин против воли принялся рассказывать о себе, обстоятельно излагать собственные взгляды на жизнь и труд, но при этом, видимо, так смотрел на собеседницу, что Ирма тотчас сбилась с мысли и смущенно (смущенно, черт возьми!) улыбнулась, как бы извиняясь за заминку.
   -Я вижу, вы хотели бы, прежде чем ответить на мои вопросы, задать мне свои? Не так ли, Роман Петрович?
   -Ради бога, Ирина, я прошу вас называть меня просто Романом, хотя официальный тон и деловое реноме очень и очень идут вам!
   -Так вот, Роман, - Ирма чуть сощурила глаза, и в них чуть ли не впервые мелькнул настоящий интерес к мужчине, которого она (а в этом Фалин не сомневался) видела не впервые и о чувствах которого к себе давно догадывалась, - для начала хочу признаться вам, что здесь я работаю недавно, сейчас прохожу стажировку в офисе, и вы едва ли не первый клиент, которого я курирую по указанию руководства.
   -По указанию руководства? - Нет, вовсе не такое признание ожидал услышать Фалин, но наконец-то, наконец величавая дама проявила теплые чувства к нему и согласилась немного пооткровенничать с ним.
   -Ну, не совсем... В том, что именно вы приглашены для беседы, есть и доля моего участия. Так что не подумайте, что я смотрю на вас, как на рабочий материал.
   -Конечно, конечно! Но, если бы вы знали, как смотрю на вас я!
   -А это, простите, вовсе не является тайной за семью печатями. Смотрите так же, как и многие другие мужчины! И я даже могу угадать один из вопросов, так и вертящийся у вас на языке. Ведь, признайтесь, он касается моей фамилии?
   -И её тоже, - Фалин шел ва-банк, видя, что удача сама просится в руки, и сердце его пело и плясало дикий танец счастливого человека.
   -Я вовсе не литовка, как вы могли подумать. Фамилия Плекштите досталась мне от мужа...
   -Как от мужа? А вы разве... - Все опустилось у Фалина внутри, перед глазами поплыли черные пятна, и столь неожиданный финал любовной истории навалился на него все своей тяжестью.
   -Да, от мужа. От бывшего мужа, - едва заметно улыбнулась Ирма, откинулась на спинку кресла и вновь поправила руками прическу. -Хотя это не имеет никакого отношения к теме нашего разговора... Итак, мы можем предложить вам место в представительстве германской фирмы. Руководство ознакомилось с вашим резюме и осталось им довольно, так что, я думаю, осталось лишь согласовать детали. Иностранный язык, знание компьютера, жизненный опыт - этим арсеналом вы блеснете непосредственно перед представителем фирмы.
   -А шефа случайно зовут не Дитером?
   -Отнюдь! С чего вы взяли? Или вы испытываете аллергию к этому распространенному в Германии имени? - Ирма рассмеялась, и Фалин поразился, насколько прекрасной она выглядела в хорошем настроении.
   -Но ведь именно он устроил вас сюда? Я имею в виду Дитера!
   -Почему вы так решили? Вовсе нет! И вообще, а каком таком Дитере идет речь?
   -Перестань, Ирина! Ты прекрасно знаешь, о каком! - Роман в порыве страсти схватил её мягкую ладонь и сжал тонкие пальцы с идеальным маникюром, не рассчитав при этом, пожалуй, сил.
   Ирма чуточку поморщилась от боли, но не вырвала руки, а только с интересом поглядела на не в меру торопливого клиента. Ах, как мешал ему проклятый стол, не подпускавший его вплотную к женщине, когда триумф был так близок.
   -Вряд ли, Роман Петрович, я давала повод к подобной фамильярности, - её слова не могли остановить влюбленного по уши Фалина, но оказали на него определенное влияние. -И потом, этот тон! Разве мы уже на "ты"?
   -Оставим условности, милая Ирина! Ты же знаешь о моих чувствах к тебе! Пойми, я готов на все ради твоей поощрительной улыбки! Сегодня ты прекрасна, как никогда...
   -Конечно, мне приятны ваши... э-э-э... прямолинейные комплименты. И все же мы находимся не в интимной обстановке где-нибудь в дамском будуаре, а в служебном таки помещении. Я уже не говорю о том, что мы вообще мало знакомы, практически не знаем друг друга. - Молодая дама отчасти была смущена откровенностью собеседника, возликовавшего в очередной раз от проявления человеческой слабости с её стороны, и все же пыталась вновь надеть на себя маску деловитости и безразличия.
   -А что мне остается делать, если ты каждый раз ускользаешь от меня? Будь, наконец, благосклонна к горячему и искреннему твоему поклоннику! - Фалин говорил напыщенно и слишком картинно, однако, вполне искренне, и в этот момент отдал бы, неверно, полжизни за один лишь поцелуй свежих Ириных губ. -Неужели я еще не доказал свою преданность тебе?
   -Помилуйте, господин Фалин, когда?! - Ирма сочла-таки нужным решительно освободить ладонь, и с кислой миной потерла костяшки пальцев, после чего поднялась с кресла во всей своей красе и стати и взяла со стола папку, давая понять, что аудиенция закончена. -Возможно, я была бы не против встретиться с вами в неформальной обстановке, но ведь, согласитесь, существуют определенные правила приличия.
   -Сколько же можно их соблюдать!? - в отчаянии воскликнул Фалин, боясь упустить выпавшую ему неслыханную удачу. -Когда и где? Я жду немедленного ответа!
   В комнате становилось довольно душно, Роман с удовольствием распахнул бы окно, если таковое имелось бы в этой пластиковой коробке, и ему пришлось лишь с досадой рвануть ворот рубахи. Ирма собиралась уйти и ждала, пока клиент первым направиться к двери, но Фалин, не особенно скрывая намерения, принялся огибать стол, запинаясь башмаками за его ножки, с целью подойти к женщине вплотную. Что думала в этот драматический момент ставшая вновь неприступной красавица, его не интересовало, так как решимость довести дело до конца именно сегодня, пока ему не помешали какие-нибудь Дитеры, Рувимы или Зилоты, овладела им. Заметно было, что Ирина напряглась в ожидании его смелой выходки и, возможно, готовилась быть заключенной в его объятия, так что Роман, очертя голову и не думая о последствиях, раскинул было руки широко в стороны и сделал последний шаг к своему счастью.
   Папка с бумагами выскользнула из рук Ирмы и с громким хлопком упала на пол, открывшись при падении и выбросив наружу белые листы бумаги, которые разлетелись прямо под ноги позабывшему обо всем на свете Фалину, который едва не споткнулся о них и, боясь затоптать документы подошвами ботинок, остановился как вкопанный. При виде того, как расстроенная собственной неловкостью Ирма всплеснула руками и просительно взглянула не него, он с готовностью пал на колени отнюдь не для того, чтобы обнять её милые ножки, а чтобы поскорее собрать не вовремя рассыпавшиеся бумаги, столь неожиданно помешавшие ему в благом намерении. Он копошился внизу, шаря руками по полу, и лицо его находилось буквально в нескольких сантиметрах от коленей Ирмы - так близко, что ноздри его ощущали едва уловимый возбуждающий запах эластика колготок, без единой складочки обтягивающих неимоверной красоты и стройности ноги. Туфельки на каблуках были пикантно сдвинуты вместе, как у прилежной ученицы, и вместо того, чтобы шуршать дурацкими листками, Фалин готов был, как и раньше, покрыть их матовую кожу торопливыми поцелуями. С одной стороны, он клял себя за поспешность, с которой кинулся в ноги возлюбленной, с другой, в глубине души страстно желал, чтобы её ладонь опустилась ему на голову и нежно потрепала по волосам. Ему даже привиделось это легкое прикосновение, и в мыслях он уже прикасался губами к тонкой ладони с длинными холеными ногтями. Это было совсем не то, что кувыркаться в постели или просто на полу с опытной проституткой, здесь речь шла о трепетных чувствах, томящих душу и возносящих их обладателя на седьмое небо. Впервые в жизни Фалин узнал, что такое настоящая любовь, и ради нее действительно готов был на все.
   Между тем, вместо ладони в соприкосновение с Фалинским плечом пришло то самое колено, которое он превозносил, как эталон и предмет преклонения, причем оно не просто коснулось, а сильно толкнуло Фалина в плечо, после чего Роман не смог удержаться на корточках, завалился на бок и к собственному удивлению оказался под столом, неуклюже копошась под ним и выставив ноги наружу. Впрочем, Ирма довольно грубо и не без ловкости затолкала и их тоже вслед за остальными частями тела теми самыми изящными туфельками, перед которыми тот преклонялся, гуманно стараясь не нанести гостю травму острым каблуком, и ничего не понимавший в мгновенной смене обстановки Фалин не сообразил в первый момент, какая причина побудила Ирму на такой экстравагантный поступок. Он лежал на боку в неудобной позе под низким офисным столиком и только дико вращал глазами, не зная, как относЫться к своему нынешнему положению - с юмором или с раздражением. Очень к месту ему вспомнилось, как он по собственной инициативе ползал под столом в помещении антифашистского комитета и целовал ноги невозмутимой Лане Поплавской, по горло занятой делами, и прикидывал теперь, уж не захотелось ли ей повторить комическую сцену - только теперь под собственным руководством, а не по его желанию.
   На деле, однако, все оказалось гораздо проще, ибо в комнату попросту зашел кто-то посторонний, конкретно - мужчина, а еще конкретнее - мальчик-мажор по имени Артур, и, по-видимому, смущенная поведением Фалина Ирма постаралась спрятать своего не в меру разошедшегося поклонника от взгляда ревнивого юноши и в растерянности приняла нестандартное решение толкнуть гостя под стол. Заметив приближавшиеся от дверей ноги в фирменных брюках и модных штиблетах, все себя от гнева Роман хотел было сразу же выбраться обратно, несмотря на свое глупейшее положение, однако Плекштите, присев на корточки якобы за папкой, быстро заглянула под стол, сделала уморительно-просительную мину на растерянном лице и умоляюще приложила пальчик к свернутым в трубочку губкам, вовсе не похожая сейчас на деловую женщину, а чем-то напоминавшая расстроенного скаута Шарло. Она была очень и очень мила в ту курьезную минуту, и разве мог отказать ей в такой малости Фалин, тем более речь, кажется, шла о её чести и служебной репутации.
   Под умоляющим взглядом больших глаз Роман, втянувшись, насколько было возможно, под пресловутый столик, кое-как устроился в своем убежище и, стараясь производить поменьше шума, попытался принять более удобную позу, размышляя по ходу дела, не дурят ли ему здесь вновь голову, как это бывало неоднократно, хотя в свете Ирининой стажировки и недавнего развода с мужем поведение женщины выглядело вполне объяснимо. Между тем, чуть покрасневшая сквозь тонкий слой тонального крема Ирма собрала, наконец, свои листки и, откинув грациозным движением головы прядь волос со лба, выпрямилась, предварительно послав воздушный поцелуй скукожившемуся под столом Роману, оценившему, тем не менее, сей откровенный знак внимания. Ноги же Артура, а вернее он сам, приблизились к женщине и остановились на расстоянии шага от нее, причем юнец молчал, и его молчание выводило Фалина из себя, заставляя думать, что хлыщ строит умильные рожи своей пассии. Дай бог, чтобы отношения между ними оставались лишь служебными - пусть и с налетом флирта, хотя здесь на фирме красавице Ирине соблазнов не избежать, думал Фалин, наблюдая, будто в театре кукол-марионеток, за двумя парами обуви и словно слушая их безмолвный разговор. Лакированные мужские штиблеты прочно стояли на полу и представляли собой просто-таки незыблемое спокойствие, модельные же туфельки чуть переминались на месте, что странно было для знавшей себе истинную цену их владелицы. Они вроде бы сомневались в чем-то, боялись отважиться на решительный шаг, и в русле недавнего диалога Ирины и Артурчика, на которое настойчиво упирал тогда в коридоре молодой модник, такое сомнение совсем не нравилось Роману. Тишина в помещении, надо сказать, вообще быстро достала его, тем более что сменить позу ему пока не представлялось возможным.
   "Скажите же вы друг другу что-нибудь, черт вас побери! Ты-то чего молчишь в присутствии такой дамы, тупой чурбан?" - мысленно обкладывал молокососа Фалин, не спуская глаз с "кукол-марионеток", однако к его большому сожалению вскоре обоюдное молчание парочки коллег объяснилось очень просто и доходчиво.
   Туфельки вдруг поднялись на носочки, да так высоко, что ступни ног вскоре наполовину выскочили из задников, и освобожденные от тесных оков обуви прелестные пяточки в паутине колготок остались на весу, тогда как каблучки туфель стукнули набойками по полу. Фалин с ужасом и негодованием вспомнил, что юнец на полголовы, если не больше, выше Ирмы, и сомнений в характере совместного времяпрепровождения "сладкой парочки" у тайного наблюдателя больше не оставалось. Смешно семеня на носках по полу, туфельки приблизились вплотную к ботинкам, а пятки поднялись еще выше, выставляя на обозрение плавно изогнутые подошвы ступней с нежной кожей, защищенной прозрачным эластиком. В другое время Фалин не преминул бы коснуться их языком и губами, запечатлеть на них почтительный поцелуй, но сейчас приглушенный звук чужого смачного поцелуя резанул его по ушам и заставил напрячься в тесном укрытии. Роман вдруг почувствовал себя Изольдой Павловной, засунутой головой под полку и насаженной задницей на член, и теперь только оставалось для полноты картины получить удар ботинком в лицо! Да, Ирина целовалась с этим сосунком, Ирма Плекштите была сжата за хрупкие плечи в его объятиях, и, возможно, негодяй вынуждал её на такой шаг, шантажируя неким проступком или пользуясь своим служебным положением!
   По большому счету, несмотря на открытую жадность поцелуя, Фалин мог снести его, учитывая недавнее выражение огромных Ирочкиных глаз, но, к сожалению, испытания ещё не закончились, и судьба, словно в насмешку, готова была подвергнуть неудачника ещё более изощрённой пытке. Чудные пяточки медленно покачивались вверх-вниз, вызывая своими движениями щемящее чувство зависти у невольного затворника, а каблучки мерно постукивали по полу, когда сверху, скользя по ногам, вдруг упали вниз (нет, не бумаги из папки, не фирменная ручка, не сережка!) сначала элегантная юбка, прикрыв собой туфли, а вслед за ней тот самый жакет, который так шел к роскошным волосам женщины. Наглец раздевал даму прямо на глазах влюбленного поклонника, и, понятное дело, это уже переходило всякие границы приличия, так что позволить молодому хаму подобную развязность Фалин никак не мог и, заворочавшись в тесноте пространства между линолеумом пола и пластиковой столешницей, сделал отчаянную попытку вырваться наружу. Голова его ещё совершала поступательное движение в сторону живописно скомканной юбки и раскинутого рядом жакета, когда на пол спланировал узенький невесомый бюстгальтер без лямок и упал едва ли не на багровое лицо оскорбленного до глубины души Романа. Возможно, конечно, что Артур и ограничился бы лицезрением и ощупыванием обнаженного торса "Венеры" загребущими лапами - ведь не намеревался же он грязно овладеть сослуживицей прямо в помещении для интервью! - всё равно ждать развязки пошлой сцены Фалин не стал, а, вцепившись в ножки стола, рванулся вперед, исхитрился перевернуться на живот и, совершая извивающие движения плечами, наподобие земноводной гадины, вырвался на свободу, ярко представляя, как поднимется во весь рост и, отвесив для начала пощечину милующейся грешнице, сотрет в порошок мальчишку, возомнившего себя неотразимым донжуаном. Правда, его мечтам не суждено было сбыться, поскольку и так достаточно сумбурные наблюдения его приняли вдруг некий, как упоминалось в одном из известных шпионских романов, астрономический характер стараниями одного из мужских башмаков, вонзившегося носком прямо Фалину в лицо и подтвердившего, таким образом, выведенную Фалиным очевидную параллель собственной судьбы с незавидной судьбой Изольды Павловны. Не исключено также, что залепивший по перекошенному лицу взлохмаченной головы, появившейся странным образом из-под стола, Артурчик не остановился на жестоком ударе, погрузившим Фалина в небытие, а еще некоторое время пинал прятавшегося от глаз людских "извращенца" ногами, однако подробности этого избиения остались за рамками Фалинского сознания.
   Скорее всего, в отключке Роман находился лишь короткое время да и то погрузился не во мрак, а провалился в некое мерцающее космическое пространство с обилием звезд и звездочек, ярких вспышек и красочных отблесков, по крайней мере словно сквозь вату он слышал-таки невероятную суету вокруг него в помещении, где по иронии судьбы вместо того, чтобы заняться развратом, молодчага Артур вырубил соглядатая, залезшего с темными намерениями прямо под стол, одним ударом. Артур этот, вышедший волей рока несомненным победителем из противостояния соперников, властным и, как показалось парившему в бездне Фалину, довольным голосом отдавал указания персоналу - в основном женщинам, куда перенести и какой заботой "окружить" мужика, проявившего по своей глупости излишнюю и даже нездоровую любознательность, и, кажется, все его распоряжения были выполнены быстро и сноровисто, как и положено по европейским стандартам. По крайней мере, Фалин чувствовал, что возлежит на чем-то мягком, и наивно считал, что находится у себя дома в постели и с трудом просыпается от продолжительного сна со множеством сновидений - как обычно и бывает после кратковременного обморока. На самом же деле его водворили или просто бросили на диван в комнате отдыха или, как теперь называют, помещении психологической разгрузки, и слава богу, что вообще не выкинули на улицу или не сдали в участок, хотя, если разобраться, ничего противоправного он не творил, а только прятался под столом; кое-кто же другой занимался если не криминальным, то аморальным делом прямо на рабочем месте, и по этой причине, скорее всего, и отнесся к пострадавшему с соболезнованием.
   Но Ирина - то бишь Ирма, как она-то могла пойти на поводу у ловеласа-мальчика, пусть даже и была обязана ему чем-то?! Зачем она вообще подпустила его к себе? - Вот какие вопросы мучили еще не открывшего глаза Фалина, перед мысленным взором которого стоял отнюдь не ботинок, летящий в лицо, а пяточка, покинувшая туфельку и соблазнительно покачивающаяся в воздухе. Половину своей физиономии, между тем, он почти не чувствовал, во рту было вязко от крови, и даже положенная чьей-то заботливой рукой на щеку влажная материя приносила слабое облегчение, даже если эта рука принадлежала той, которая до сих пор продолжила водить за нос своего незадачливого поклонника. Эта же рука, кстати говоря, не останавливаясь на первой гуманитарной акции, поправила мокрую от пота или воды челку на лбу Фалина и невзначай осторожно коснулась носа, а затем виска, и, конечно, пострадавшему бедняге хотелось, чтобы сама Ирма занималась им, что было бы вполне логично, но не понравилось бы молодому драчуну. В конечном итоге, сама женщина была виновата в том, что клиент (а он все же был и её клиентом, а не только обожателем!) оказался в нынешнем состоянии, но вряд ли госпоже Плекштите, исходя из последствий целой череды событий, свойственно было чувство сострадания к униженному мужчине!
   Гладкие подушечки тонких женских пальцев сместились с виска на здоровую щеку, а затем на сухие губы, словно обследуя незнакомое лицо, и Фалину с еще большей силой показалось, что нежничает с ним именно Ирина и никто другой. В состоянии этой уверенности ему не хотелось открывать глаз, да и боль не сразу дала возможность это сделать, когда же он с усилием разлепил веки, то увидел перед собой сначала как в тумане - и только потом отчетливо - симпатичное и участливое личико той самой девушки, которая любезно встретила его на входе в офис. "Козочка" действительно трогала пальцем кожу его лица, и на её сделавшейся теперь наивной и заинтересованной мордочке было написано истинно женское умиление, как будто она никогда в жизни не видела мужчины, и это при том, что возраст её явно перевалил за двадцать. В принципе, можно было понять её чувства, ибо наверняка мужики при любом удобном случае сразу начинали лезть ей под юбку или тащить в постель, сейчас же перед нею распластался беспомощный и чуть живой куль, которого она без возражений с его стороны могла окружить заботой и навязчивым вниманием, и бессилие Фалина и его потенциальная покорность волновали её как никогда. Между тем, Фалину было не до философских изысков на тему женской психологии, но состояние девушки он уяснил сразу, ибо чувства "сестры милосердия" были подобны чувствам Изольды, притащившей "графа" к себе в киоск.
   Роман оставил небольшую щелочку между веками и, позабыв о тупой боли, наблюдал за манипуляциями Козочки, которая продолжала свое занятие, следя только за своим пальцем и не замечая того, что пациент уже пришел в себя. Она сидела на корточках перед шикарным диваном с обивкой из дорогого материала, тогда как Фалин лежал на боку поврежденной щекой вверх, и на этот раз ему хорошо были видны худощавые и не слишком длинные ножки, практически не прикрытые мини-юбкой. Девушке было что скрывать, и если до пояса, что называется, выглядела она вполне очаровательно в темном костюме с серебряными пуговицами, то чуть ниже природа малость обделила ее, и положение не спасали даже колготки с блеском и туфли на шпильках. Короче, ни в какое сравнение с Ирмой Плекштите Козочка идти не могла, и в этом Фалин мог убедиться воочию, хотя еще недавно строил мифические планы относительно смазливенькой особы.
   Сообразив, что здраво рассуждает на столь волнующую тему, как умение женщины скрыть недостатки и подать себя в наилучшем свете, Роман обрел некоторую твердость духа и понял, что состояние его здоровья не так уж и плохо - пострадала только физиономия, которая могла понадобиться ему еще не скоро по причине очередной измены дамы его сердца. Он поклялся себе, что постарается теперь избегать встреч с нестандартной и тем и привлекательной дамой, хотя постоянство, с которым происходили их встречи, начинало беспокоить и даже пугать его, до сих пор всерьез не задумывавшегося над этим странным фактом. Как раз теперь ему и хотелось мысленно произвести на скорую руку что-то вроде анализа последних событий, постараться упорядочить их или даже заняться предварительным расследованием истоков противоестественных отношений с Ириной, однако Козочка, видя его полную индифферентность, перешла к тому времени от созерцания не слишком симпатичного после удара лица к изучению шеи и покрытой курчавыми редкими волосами груди подопечного. Надо сказать здесь, что джемпер был кем-то заботливо снят с бессознательного Фалина, и возлежал "больной" на диване только в рубашке, брюках с расстегнутой на поясе пуговицей и без обуви. Обстановка действительно соответствовала назначению комнаты, способствовала обретению душевного спокойствия и состояла из уже упоминавшегося дивана с большим аквариумом почти у изголовья, пары кресел в стиле модерн, журнального столика с прессой и пепельницей, множества различных полочек с безделушками на стенах, изящного торшера и другой мелкой дребедени. Сотрудники, судя по всему, тщательно следили за местом посиделок, уют так и пер из всех углов, создавая особую ауру, и находиться здесь все же было лучше, чем в церковном сарае.
   Заметив возвращение Романа Петровича к жизни, Козочка мило улыбнулась, и в её улыбке уже не было той заученности, которой она ежедневно встречала очередного посетителя. Ей было приятно, что подопечный пришел в себя, и это было заметно невооруженным взглядом. Она даже вытянула губки трубочкой и особым образом причмокнула, давая понять, что рада результату своих усилий, а потом, взяв в руки мокрое полотенце, покоившееся до сих пор на вспухшей щеке Романа, вытерла ему лоб и озорно подмигнула глазом, не вступая с "пациентом" в бесполезный и ненужный ни ему, ни ей разговор по поводу подорванного здоровья. Интересно, что в то же самое время, когда одна её рука выполняла обязанности санитарки, вторая уже легонько поглаживала голый живот Фалина под расстегнутой рубашкой, и медленные круговые движения нравились ему и навевали лирическое настроение. Роман умилился тому факту, что есть-таки и среди чужаков люди, которым не безразлична его судьба, хотя бы и только на данный момент, и проникся дружескими чувствами к совсем не идеальной внешним видом и характером молодой женщине. Она же, словно в ответ на беззвучную благодарность, вновь ободряюще улыбнулась, и в глазах её мелькнули и погасли озорные искорки, действующие на Фалинские раны - душевные и физические - настоящим бальзамом. Не так уж и плохо он себя чувствовал и, тем не менее, вставать до поры до времени с удобного дивана не хотел, желая пользоваться без ограничения добродетелью незнакомой барышни, имени которой не знал и знать не стремился.
   Пока Фалин изображал вынесенного с поля боя бойца, имелась гарантия, что "сестричка" не отойдет от него ни на шаг, и ожидания такие сбылись сверх всякой меры, ибо Козочка не только продолжала на корточках сидеть подле него, сверкая худыми коленками, но и любым способом старалась вернуть его к полноценной жизни, для чего не ограничилась поглаживанием живота, а ненавязчиво и почти виртуозно сунула ловкие пальчики за резинку его трусов, так как брюки были расстегнуты заранее, и отнюдь не только для того, чтобы ослабить давление пояса на жизненно важные органы "больного". Признаться, Роман не ожидал от Козочки такой прыти да и не сразу понял суть её движения, когда же чуть заметно вздрогнул от неожиданности, она прижала к его губам ладошку свободной руки, давая понять, что следует быть терпеливым и дать ей закончить обследование с познавательной, понятное дело, целью. Бесстыдно-настырная ручонка углубилась в интимные Фалинские места и погрузила пальчики в растительность в запрещенном месте, причем славная девица без стеснения смотрела в удивленные глаза Романа, и он, не выдержав чуть застывшего и слишком уж прямого взгляда, торопливо прикрыл веки, тем самым дав понять Козочке, что полностью подчиняется ей хотя бы на ближайшее время. Сладкая истома и глубокое безразличие овладели им, и пусть не Ирма окружила его своей заботой и лаской, по большому счету в данный момент ему было все равно, кто проявил к нему внимание. Слезы невольно навернулись на глаза, и он вынужден был сильнее смежить веки, чтобы не обнаруживать своей слабости, которая все же не ускользнула от увлеченной необычным занятием барышни и даже, скорее всего, доставила ей глубокое удовлетворение. Во всяком случае, пальчики её без промедления нащупали тот предмет, к которому настойчиво стремились и сначала осторожно, а потом с удивительной ненасытностью сжали его, пока еще мягкого и податливого. Одновременно пальчик второй руки, накрывавшей рот Фалина, алым коготком чуть раздвинул сжатые губы и провел подушечкой по стиснутым зубам с чуть слышным звуком, словно прося впустить его в рот. Конечно, Фалин мог поцеловать нежный пальчик, но ему отнюдь не хотелось брать инициативу на себя, тем более что, в сущности, девушка была безразлична ему и никоим образом не занимала места в его сердце, и он лежал неподвижно, прислушиваясь к своим внутренним переживаниям и чувствуя, что попавший в объятия женской ладошки пенис начинает медленно - очень медленно, но верно - набирать силу и реагировать на первоначально нежное прикосновение, которое постепенно становилось все более настойчивым и даже "тоталитарным". Козочкина ладонь не только всё с большей силой сжимала попавшую в ловушку плоть, а и начинала понемногу совершать возвратно-поступательные движения, грубо говоря, дрочить член, и такая грубость и в действии, и во фразеологическом его определении нисколько не претила Фалину, с садистским удовольствием повторявшему про себя хамские слова, звучавшие полным диссонансом со словами признания в любви, которые он желал бы высказать Ирине. Диссонанс этот надсаживал и коробил его душу, но одновременно стимулировал сексуальную активность, и, чтобы усугубить её, Рома готов был вслух ругаться грязными проклятиями, если бы предупредительный пальчик не протиснулся-таки в узкую щель между зубами и не коснулся коготком прижатого к нижней челюсти языка. От этого легкого касания между двумя руками, распоряжавшимися Фалиным по собственному усмотрению, вдруг возникло нечто вроде разницы потенциалов, пронизывая все расслабленное его тело и заставляя сжаться все мышцы до единой, и неожиданно для самого себя Роман плотно охватил бесстыдный пальчик губами и постарался втянуть себе в рот наподобие соски, одновременно чувствуя, как вытягивается и упирается в материю трусов пенис, рвущийся наружу и не сдерживаемый, а только подстегиваемый движениями ладони, нарочно помогавшей ему обрести свободу.
   Не желая видеть любознательной мордашки, которая сосредоточила свой интерес на извлеченном из трусов наружу разбухавшем с каждой минутой пенисе, нагло демонстрирующем свою багровую головку из сложенных трубочкой пальцев, Фалин вновь закрыл глаза и сосредоточился на сладострастном облизывании шаловливого гостя во рту, более сладкого для него, чем самая лучшая конфета, и, трогая кончиком языка острый ноготок и мягкую подушечку пальца, вознесся на вершину блаженства. Ему не нужен был сейчас вульгарный половой акт, и, словно читая его мысли, догадливая Козочка продолжала играть с ним в пикантную игру, совсем не боясь, что кто-то может помешать невинному развлечению. Удивительным было то, как она ловко и синхронно - буквально играючи - действовала сразу двумя руками, засунув согнутый пальчик одной руки в рот расслабленному партнеру по забаве, а остальные прямо ему за щеку, и другой рукой тиская напружинившийся с завидной готовностью пенис, причем не собиралась брать его в рот, вставлять себе в промежность или, тем более, в анус, просто забавлялась с ним, наблюдая, как он набирает силу и превращается из сморщенного лилипута в могучего нахального великана. Фалин же тем временем изнывал от томления в паху как полноценный мужчина и вместе с тем играл роль неразумного ребенка, пробующего на вкус приятный незнакомый предмет, принадлежавший такой близкой и доступной женщине, которую он не видел, но волнующий запах которой отчетливо различал. Невероятной силы разряды продолжали пробегать по его телу от влажных послушных его языку и губам пальцев до ладони, занятой ублажением вытянувшегося во всю длину пениса. Фалин чувствовал, что Козочке доставляет радость игра с его членом, и был благодарен ей за то, что баловница одновременно старается доставить удовольствие и ему, Фалину, не отбирая у него сладкую "соску" и не лишая тем самым понравившейся игрушки. Она лишь поджимала пальчики при проявлении слишком истовой активности его рта, чтобы изнутри не поранить оставшуюся целой после побоев щеку острыми коготками и не царапнуть случайно язык. Фалин же совсем позабыл о боли и вообще о своем состоянии и погрузился бы в сладкую дрему, если бы не томимый внутренними силами член.
   Движения неумолимой ладони становились все интенсивнее, и, хотя Фалину, баловавшемуся в молодости лёгкой формой онанизма, ни разу не удавалось таким простым, без изощрений способом довести дело до логического конца, сейчас он начинал понимать, что резвая Козочка сможет с легкостью добиться результата и что дело тут заключается, скорее всего, в общей атмосфере игры, а также чуткости и понятливости партнерши, не говоря уже о собственном состоянии Романа, исполнявшего довольно пассивную роль в этой пантомиме. Ему настолько хорошо было с милыми и ласковыми пальчиками во рту, что не хотелось скорой разрядки, но и затянуть процедуру вряд ли удалось бы, ибо от примитивного возбуждения повторяющимися движениями Козочка перешла к щекотке набухшей головки пениса пальцами и окончательно освободила её, сдвинув тонкую кожицу максимально вниз. Теперь давлению подвергалась только налившаяся кровью шарообразная головка, и Фалин даже с закрытыми глазами представлял, с каким вожделением баловница наблюдает за результатами своего труда. Он совсем позабыл, где и зачем находиться, и сосредоточился только на одной мысли - как подольше продлить блаженные минуты чудесного состояния.
   Козочка, наоборот, стремилась как можно скорее увидеть брызнувшую из узкого отверстия тугую струю, и, когда Роман, чувствуя приближение критического момента, не выдержал психологического напряжения и широко открыл глаза, то первым, что бросилось ему в глаза, были крупные капли пота, обильно выступившие от усилий на носике девушки сквозь тонкий слой тонального крема, придававшего её лицу оттенок южного загара. Козочка потрудилась на славу, и вот наступил сладостный миг, густая жидкость обильно оросила кисть её руки, девушка взвизгнула от восторга, по-детски тряхнув волосами, а ошеломленный Фалин, задвигав судорожно ногами и упираясь ими в подлокотник дивана, так и не смог сдержать сладострастный стон, в экстазе облобызав вкусную ладошку, которую уже считал едва ли не своей собственностью. Ему страстно захотелось заключить малышку в объятия и положить рядом с собой, прижавшись носом к её упругой щечке, вдыхая запах её чудных волос и слизывая с алых губок душистую помаду, и в этом своем намерении он настойчиво потянул симпатяжку за руку, однако в ответ Козочка проявила неожиданную строптивость и вырвала запястье из его скрюченных пальцев. По сделавшемуся вдруг капризным и чуть брезгливым выражению лица Фалин остро и отчетливо понял, что вздорную и самолюбивую куколку интересовал вовсе не он сам, а только его пенис, да и то лишь до того момента, как превратился в вялую и несвежую сосиску, как впрочем, и самого Романа интересовал только озорной пальчик во рту, с которым он не желал ни под каким видом расставаться и который являлся для него той самой соломинкой, за которую можно было уцепиться словно за спасительный круг в минуту душевной скорби.
   Понятно, что перемена в настроении шаловливой Козочки вызвала крайнее неудовольствие Фалина и, чтобы поставить нахалку на место, он снова попытался поймать её за руку, но та, сморщив носик и показав язык, вскочила на ноги и отступила к двери, как будто не было между ними минуту назад полного взаимопонимания и единения душ. Нет, она вовсе не дразнила Фалина, как это делала недавно Шарлотта, а просто ставила его на место, и молниеносно возводимая между ними стена никак не устраивала возвращенного к жизни посредством эротической физиотерапии клиента. Позабыв о разбитой щеке, и о том, что из расстегнутых штанов свисает сморщенный и перемазанный липкой субстанцией член, потерявший всю свою внешнюю прелесть и силу, Роман чуть ли не подскочил с удобного ложа, где только что играл пассивную роль в интересной игре, и слишком резко принял вертикальное положение. Быстрая перемена состояния не прошла для него даром, и моментально интерьер комнаты поплыл перед его глазами, превратившись в палубу раскачиваемого волнами корабля, голова пошла кругом, а отпрыгнувшая на несколько шагов Козочка превратилась в некое аморфное пятно в ореоле голубого света. Слабость и страх охватили Фалина, ноги сделались непослушными и даже чужими, самого его повело в сторону, как пьяного биндюжника, и, сам плохо понимая свое состояние, Роман начал заваливаться набок и неуклонно притягиваться к сделавшемуся живым полу. Попытки ухватиться ватными, как у Страшилы из сказки, пальцами за край аквариума или подлокотник дивана не увенчались успехом, и тело Фалина, за которым его душа наблюдала словно со стороны, рухнуло в узкое пространство между тумбой под аквариумом и боковой стороной дивана, точно вписавшись в эту не столь широкую щель. Ко всему еще тумба оказалась полой, и под невозмутимым взглядом выпуклых рыбьих глаз Фалин головой и плечами оказался в тесном подобии ящика, пахнувшего свежим лаком и еще какой-то синтетикой. От сравнительно мягкого удара ребрами и копчиком о различные части мебели и пола он быстро пришел в себя, но, стиснутый с трех сторон стенками, очутился в беспомощном состоянии, сумев только подтянуть ноги к себе и ступнями в носках упереться сначала в скользкий пол, а потом в ножку дивана, что привело к тому, что тело его еще глубже втиснулось под тумбу с декоративной отделкой. Дно аквариума оказалось стеклянным, и на какой-то миг ослабевший и все еще блуждающий мыслями в тумане бедолага почувствовал себя суть ли не подводным ныряльщиком или аквалангистом.
   Существовала надежда, что Козочка, увидев бессильное падение своего подопечного, кинется ему на помощь и вновь уложит его на диван и даже окружит своей заботой и лаской, однако ожидания находящегося в беспомощном состоянии Фалина не оправдались и, отчаявшись разом выбраться на свободу, он притих в неожиданной ловушке и подумывал уже, не издать ли просительный жалобный стон. Однако в наступившей тишине он отчетливо понял вдруг, что в комнате они с Козочкой находятся уже не одни, а в течение событий вмешался кто-то третий, и хорошо было бы, чтобы этим лишним персонажем не оказался мальчик-мажор, уложивший Фалина ударом башмака в лицо на пол. Во всяком случае, Роман счел нужным затаиться на некоторое время, дабы не выглядеть в чужих глазах полным идиотом, и нарочно подтянул ногу к животу, дабы она не торчала из-под дивана. Стенка тумбы надежно скрывала "павшего бойца" от посторонних глаз, а декоративный вырез позволял видеть часть комнаты, хотя пока никто не появлялся в неплохом, в общем-то, "секторе обзора". Между тем, как только зазвучала речь вошедшего, Фалин моментально узнал столь знакомый бархатный голос, в котором сейчас слышались отчетливые металлические нотки, и весь обратился в слух, подозревая, то речь пойдет непосредственно о нем, что на деле оказалось не совсем или даже вовсе не так.
   -Позвольте узнать, милочка, почему это мы находимся не на рабочем месте? - Недовольство просто пробивалось наружу, так как Ирма, видимо, не ожидала застать здесь Козочку и теперь откровенно ехидничала, несмотря на сравнительно короткий срок своей стажировки в фирме.
   Чувствовалось, что она ни во что не ставит Козочку и соответственно относится к ней.
   -Артур разрешил! - на первый взгляд вызывающе, но не очень уверенно отозвалась та. -А тебе, собственно, что за дело? Я разве мешаю кому-нибудь здесь?
   -Мешаешь-мешаешь! А конкретно, мне. Хотя ладно, бог с тобой, золотая рыбка! Закуришь?
   -Нет, не хочу. Кури сама!
   -Во-первых, не тычь мне, пожалуйста, а во-вторых, позволь-ка в ответ на твою грубость ущипнуть тебя побольнее! - фраза прозвучала со всей решимостью, и мгновенно вслед за ней последовал короткий визг бедной Козочки, которую, кажется, действительно ущипнула "железная " Ирма.
   -Ты что, с ума сошла, садистка!? Крыша поехала что ли?
   -Может и садистка! Может, и поехала. Ну и что ты мне сделаешь в таком случае?
   -Пропусти меня немедленно! Прочь с дороги...
   -Не спеши, золотая рыбка! Наш пострадавший, я вижу, удалился восвояси, так что мы можем без помех заняться более интересными вещами, чем оскорблять друг друга словесно. Не так ли? - Ирма откровенно издевалась над Козочкой, и теперь Фалин в своем укрытии легко узнавал присущие её голосу интонации, и им овладевали дрожь от преклонения перед этой волевой женщиной и жгучая боль от безответной любви.
   Ей не мог давать указания никто, она руководствовалась собственными принципами, жила своим разумом и если иногда и выглядела подавленной чьим-то авторитетом или силой воли, то это было не более чем ловким притворством! Сейчас ей хотелось немного позабавиться с замкнутой и погруженной в себя Козочкой, и, вылези даже Фалин из своего убежища, все равно не смог бы помешать ей выполнить задуманное.
   Судя по возне, глупышка хотела силой прорваться к выходу, и попытка её выглядела смехотворно, ибо иметь дело с Ириной было совсем не то, что обихаживать еле живого неудачника-вздыхателя. Козочке даже не стоило вступать в схватку - лучше бы она сразу поддалась давлению, и с замиранием сердца следящий за развитием событий Роман практически тотчас увидел, как в поле его зрения появилась возмущенно пыхтевшая, покрасневшая до кончиков ушей "сестра милосердия" с завернутыми за спину руками, слабо пытавшаяся упираться тонкими своими ножками в пол и выглядевшая довольно глупо в стремлении противостоять радикальной стажерке. Фалин видел только руки Плекштите, но не сомневался, что перед ним находится та самая Лана Поплавская, от которой за версту разило не только мощью интеллекта, но и физической силой и ловкостью. У нее не было ни минуты, чтобы миндальничать с вступившей с ней в пререкания инфантильной "милочкой", и сильным толчком перепуганная Козочка было отправлена на место, где недавно возлежал вырубленный одним ударом и перенесенный с пола Роман. Между тем, разительная перемена в поведении вежливой и предупредительной Ирмы нисколько не удивила скукожившегося под аквариумом Фалина, поскольку уж он-то прекрасно знал характер своей королевы, переменчивой как весенняя погода и упрямой как танк.
   Преодолев буквально за секунду расстояние до дивана, Козочка рухнула на него всем телом, и Фалин почувствовал, как прогнулась сия мебель, рядом с которой он прятался, не желая показываться перед Ирмой в бледном, да что там говорить, практически растерзанном виде да еще со следами спермы на ширинке. Дело же принимало крутой оборот, и, хотя Роман мог предполагать, что именно собиралась сделать с девочкой Ирма, действительность превзошла все его ожидания. Видимо, Плекштите заперла изнутри дверь "разгрузочной" комнаты, поскольку только этим можно было объяснить её дерзость, и, когда она появилась в поле зрения прибалдевшего Фалина, у того буквально глаза полезли на лоб. Он не мог разглядеть Ирму с ног до головы из-за узости "бойницы", но того, что ему было видно, оказалось достаточно, чтобы едва ли не свести его с ума. В двух шагах от него промелькнул, задержавшись ненадолго, торс женщины, к которому спереди поверх колготок в отсутствии юбки был прикреплен посредством какого-то эластичного широкого бандажа длинный и прямой как стрела пластиковый фаллос белого цвета с крупной головкой и небольшой сморщенной мошонкой. Этот имитатор грозно торчал между бедер Ирмы, выглядел со стороны просто чудовищно и своим видом настолько поразил Фалина, что тот только тихо икнул и закусил губу, дабы сдержать готовый вырваться наружу возглас удивления. Мало того, когда рука стажерки качнулась от пояса к бедру, стало видно, что холёные пальцы её сжимают ещё и силиконовый муляж мужского полового органа, размеры которого явно превосходили усредненный стандарт среднестатистического мужчины. Этот инструмент выглядел не так устрашающе, как его белый собрат, был более мягок и пластичен, и всё равно производил достаточно ошеломляющий эффект. Короче говоря, Ирма, можно сказать, вооружена была до зубов, и трудно было представить, насколько обалдела бедняжка Козочка при виде такой метаморфозы, происшедшей с обаятельной сотрудницей, хотя, вполне возможно, полагал Фалин, все это представление разворачивалось по обоюдному согласию не впервые, и обе женщины просто разыгрывали некий фарс, придерживались оговоренного заранее сценария.
   Ирма Плекштите легко оседлала милашку, раскинувшуюся на диване, и пусть Фалин не видел этого волнующего момента - ему мешал высокий диванный подлокотник, но скрип и шуршание совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки позволяли ему домыслить картину, а раздавшиеся вслед за обиженным звучанием дивана характерные звуки, которые Фалину приходилось частенько слышать в жизни, дополнили иллюстрацию новыми красками. Судя по этим звукам, Ирма задрала Козочке юбку и сдернула с попки колготки вместе с синтетическими трусиками, и то, что произошло дальше, не требовало, в общем-то, особого воображения. Глубокое прерывистое дыхание, невнятная возня, тихие проклятия, слабый лепет и недовольное фуканье быстро сменились шумом вошедшего в ритм полового акта, а вовсе не предназначенный для таких скачек диван начал равномерно раскачиваться и скрипеть. Не знавший, между тем, что и думать о невероятных событиях, Фалин мог, конечно, припомнить и заключенную в объятия Ириной в общей постели Олесю, и милиционершу с соблазнительным коленом в здании администрации района, и взаимный поцелуй Ланы и восторженной её поклонницы, и малютку Флору в объятиях Ирэны, и даже холеную немку, увозящую из кабака Ингрид, но все это не шло ни в какое сравнение с невидимой его глазу оргией, и напуганный и сбитый с толку разнузданным поведением дамы своего сердца, он еще сильнее забился под аквариум и, коснувшись в своей скрюченной позе ладонью своего пениса, ощутил вдруг, как тот, так и не водворенный на место в трусы, медленно начинает приобретать прежние размеры. Учитывая такую несвоевременность активности живого в отличие от собратьев-монстров Фалинского пениса, надо было немедленно, любой ценой выбираться из развратного гнезда, но желание хоть краем глаза взглянуть на экзотическую сексуальную сцену приковывало Фалина к своей "конуре" невидимой цепью.
   Судя по изменению тональности и силы возгласов, совершенно озверевшей стараниями Ирмы Козочки, темп движений пластикового имитатора все увеличивался, и когда Фалин, одновременно пытаясь унять свой адекватно реагирующий на звуковое сопровождение возни на диване пенис, хотел осторожно выглянуть наружу, доведенная за короткое время до полнейшего эротического экстаза девица, видимо, сделала сильный рывок вперед и бессильно болтавшаяся из стороны в сторону Козочкина голова свесилась с подлокотника дивана и едва не стукнула Фалина по лбу, заставив в испуге откинуться назад. С ужасом и благоговейным трепетом смотрел он на запрокинувшееся, искаженное эротической гримасой личико Козочки, глаза которой подернутые сексуальным дурманом, были широко раскрыты и все же не видели абсолютно ничего вокруг, и только сильнее вжимался в стенку тумбы, пожирая взглядом невероятную по своему накалу картину. Еще недавно казавшееся милым и непосредственным лицо Козочки превратилось в безумную страдающую маску, на которой жили в основном искусанные алые губы, каждую секунду изменяющие свою конфигурацию, и такого глубокого наслаждения Фалин еще ни разу не встречал у женщин, какими бы чувственными они не были. Нижняя челюсть Фалина невольно отвалилась вниз, и знакомый уже туман начал застилать ему глаза, а голова беснующейся Козочки склонялась все ниже и ниже, и, если бы не вцепившиеся в обивку подлокотника пальчики, то девушка без сомнения повалилась бы туда же, куда недавно свалился её подопечный. Оба они смотрели буквально в глаза друг другу, не видя, правда, ничего толком, а горячее и мощное дыхание Козочки даже обжигало распухшую Фалинскую щеку. Роман своим носом почти касался носика Козочки с раздувающимися что было сил ноздрями, и ему становилось страшно, что позабывшая обо всем на свете и полностью отключившаяся от реальности нимфоманка сейчас вцепиться зубами в его орган обоняния и откусит его в дичайшем нечеловеческом возбуждении.
   Попка сношаемой фаллоимитатором, зажатым в безжалостной опытной руке порочной нимфетки, задралась высоко вверх, не давая возможности Фалину видеть энергичную партнершу, зато физиономия Козочки интенсивно моталась перед его глазами и внушала ему мистический страх. Козочка протяжно подвывала, скалила зубки, жмурила выпуклые глаза, мотала челкой слипшихся волос, утробно охала грудным голосом и вываливала изо рта язык, и все эти ужасные, но и сверх возбуждающие сексуальные чувства вынуждали Фалина оставить попытки усмирить одеревеневший член, чуть ли не упиравшийся теперь в подбородок самому Фалину. Неукротимая Ирма, кажется, сумела сделать то, чего до нее не могли сотворить со стеснительной "конфеткой" мужчины, и можно было только представить, как измочаленная Козочка, получившая полноценную "психологическую" разгрузку, должна была боготворить коллегу по работе. Куда там было эстетствующему и женоподобному Артуру до этой необыкновенной дамы, которую Фалин, несмотря на увиденное сегодня, любил еще больше и с тупой покорностью осознавал, как далек от нее!
   Странное чувство, похожее на помутнение сознания охватило Фалина, и, тщетно ловя ртом загустевший воздух и тараща вылезавшие из орбит глаза, он понял, что если сейчас не вырвется из своего заточения, то сойдет с ума или вновь потеряет сознание. Спина и затылок его продолжали с силой давить на стенку тумбы, и прочная с виду декоративная панель не выдержала возрастающего давления и с треском вылетела наружу. С возгласом, напоминавшим гиканье ковбоев, Роман вывалился из-под аквариума и на четырех точках кинулся прочь, стараясь не промахнуться мимо двери, причем изнывавший от мощного внутреннего давления член его неожиданно разрядился спермой прямо в пол и на ходу разбрызгивал жидкость в разные стороны. Все это было настолько ужасно, что спасающемуся беглецу даже не пришло в голову обернуться в сторону дивана, где происходила сексуальная оргия, а вслед ему несся тонкий, полный эротического наслаждения стон Козочки и беззаботный громкий смех Ирмы, от душу веселящейся при виде картины отступления фантастического существа, появившегося вдруг из недр тумбы.
   Фалин сам не помнил, как вышиб плечом или спиной тонкую дверь (а может, она вовсе и не была заперта), как интуитивно нашел выход, как спрятал в трусы обмякший член и, вообще, как покинул офис странной фирмы, в которой творились поистине удивительные дела. Во всяком случае, очнулся он уже на улице где-то на задворках пятиэтажного здания, закрывавшего собой горизонт, и, кое-как приведя себя в порядок и стараясь по возможности избегать людных мест, стал пробираться ближе к дому, то и дело запахивая расстегнутую рубаху без верхних пуговиц и шлепая по земле ногами в дырявых грязных носках. Все происшедшее казалось теперь ирреальным и не имевшим место в его жизни, но для Фалина давно уже реальность стала смешиваться с домыслами, и, оказавшись, наконец, в своей холостяцкой квартире, которую он все больше и больше ненавидел, Роман не знал, как относиться к очередной невероятной истории и верить ли в нее вообще. Перед глазами, однако, настойчиво стояло искаженное неподдельной страстью лицо Козочки, которое по мере успокоения Фалинских нервов подменялось прекрасным лицом Ирмы с насмешливыми и завораживающими глазами, без которых Фалин всё равно не мыслил своего существования. В тот же вечер он напился до положения риз с зашедшим на минутку Чачисом, жаловавшимся беспрестанно на совсем уже озверевшую жену, и безуспешно пытался рассказать соседу о своих сегодняшних похождениях. В результате каждый из собутыльников говорил только о личном и никак не хотел понимать другого, тем не менее расстались оба вполне довольные общением и дружески расцеловались на прощание на лестничной клетке пьяным поцелуем, поклявшись друг другу в верной и крепкой дружбе. Правда, наутро, валяясь по обыкновению в постели и позабыв о возрожденной утренней пробежке, Роман вспомнил, как на его более чем прозрачные намеки о каком-либо самом завалящем месте работы, Ося с подленькой ухмылочкой посоветовал ему сходить на биржу труда и как можно скорее зарегистрироваться там в качестве безработного, так что Осины признания в любви и дружбе вряд ли являлись искренними. Фалину по большому счету было наплевать на то, как Чачис относиться к нему - неудачнику-интеллигенту, что касалось биржи, то Рома в гробу видал советы соседа и давно готов был сходить туда по собственной инициативе. Он сильно сомневался, что ему предложат соответствующее образованию место, но на скудное пособие рассчитывать все можно было, и, решив предварительно немного подлечить расквашенную физиономию, Роман наметил поездку в сиё государственное учреждение на ближайшие дни, не испытывая особого оптимизма.
  

Порождение капитализма. - Склочница и скандалистка, но в сексе - Эйнштейн!
Использование служебного положения и ничего личного. - Униженный и оскорбленный.
Приют комедианта.

  
   Раны и ссадины заживали на удивление быстро, и Фалину не без основания казалось, что в нынешние не самые лучшие для себя времена он все больше и больше начинает напоминать опустившегося и очень живучего бомжа, который в принципе может приспособиться к любым условиям существования и практически не обращает внимания на здоровье и физическое состояние морды лица и отдельный конечностей. В свете этого понимания не вызывал удивления тот прискорбный факт, что такая видная и элегантная женщина, как Ирина-Ирма мало во что ставила безалаберного поклонника, позабывшего о законах бытия, и не хотела замечать его душевных страданий. А ведь было время, когда Фалин (еще в институте!) был чуть ли не "первым парнем на деревне" и одевался в шиком, подбирая придирчиво костюмы и обувь. Но ничего, все еще у него было впереди, и не такая уж он пропащая душа, думал про себя Фалин, клятвенно обещая себе самому добиться-таки расположения недотроги, будучи уверен, что еще не раз столкнется с ней на жизненном пути или приложит все усилия, чтобы достать из-под земли известную, наверняка, в узких кругах особу, благо зацепок у него имелось просто-таки изобилие. Сейчас же, каким бы стыдным не казалось Фалину появление на бирже, только от названия которой попахивало дореволюционной Россией, идти туда рано или поздно пришлось.
   Роман примерно представлял, какая атмосфера царит в присутственном месте, и, тем не менее, был неприятно поражен, когда в не очень-то удобном помещении, а, проще говоря, коридоре первого этажа далеко не нового здания увидел немалую очередь, состоявшую, как он и предполагал, в основном из женщин. "Хвост" начитывал десятки человек, и хорошо еще, что здесь не велась записи с перекличками и отметками в затертой школьной тетради, что и раньше страшно раздражало Фалина и что, как ему казалось, давным-давно исчезло из обихода россиян. Первым его порывом было повернуться и чуть ли не бегом покинуть эту толчею в спертом воздухе тесного пространства, и ему стоило немалых усилий заставить себя узнать у кого-то в толпе, кто в очереди последний, и сообщить неприятной молодой девице, что теперь этим самым последним будет теперь он.
   Несколько минут расположившиеся ближе к выходу тетки в основном хмурые и неопрятные внешне, с обывательским интересом рассматривали вновь прибывшего, а потом очень быстро потеряли к нему интерес и занялись тем, что принялись судачить на избитые и затасканные темы, от которых у Фалина немилосердно сводило скулы. Кляли и ругали всех подряд: правительство, президента, демократов, коммунистов, пьяниц-мужей, дебилов-подростков, и от всей этой бессмысленного тупого нытья создавалась тягучая, давящая на психику аура, никак не способствовавшая хорошему настроению. Здесь были недовольны всем и вся, причем ворчал и бубнил буквально каждый второй - от недавних выпускников школ до старухи с клюкой, которая ввиду её явно пенсионного возраста вообще неизвестно, что делала здесь среди всех этих не слишком, похоже, жаждущих найти работу деятелей! Ах, как все это не было похоже на демонстрируемые по телевизору светлые залы, оборудованные офисной мебелью и компьютерами, и Фалин уже жалел, что вообще появился здесь, пытаясь идти по наиболее простому, как ему казалось с подачи Чачиса, пути поиска работы. Ко всему еще в узкой и длинной кишке коридора было душно, и в воздухе витал неприятный запах неизвестного происхождения, так что Роман старался дышать как можно реже и сразу расстегнул старенькую свою нейлоновую куртку - чуть ли не единственную более или менее приличную вещь, оставшуюся по окончанию его похождений. С обувью у него тоже дело обстояло не слишком хорошо, и, хотя народ здесь в большинстве своем был одет просто, за исключением некоторых индивидуумов, свои ноги в поношенных кроссовках он счел за благо спрятать подальше под стул (ведь вокруг располагались, ха-ха, какие-никакие, а все же дамы!).
   Разные мысли житейского характера лезли ему в голову, и, приготовившись к длительному ожиданию, он постарался напрочь отключиться от действительности и настроиться на лирическую волну, вызвав в памяти, как это старался делать в трудные минуты, образ прекрасной леди, однако сначала монотонная беседа двух теток неподалеку сбивала его с толку, а потом и вовсе мельтешение какой-то бабы, которой никак не сиделось на месте, выбило его из колеи. Фалин волей-неволей постепенно стал вслушиваться в болтовню вокруг и исподволь наблюдать за окружающими, как что скоро, сам того не желая, окунулся в склочную и неинтересную атмосферу бабьих посиделок.
   Народ, в принципе, вел себя тихо, как обычно это бывает в подобных учреждениях, и мало кто выражал недовольство потерянным временем, тем более что у безработных его вроде бы должно было быть в избытке. Однако, все та же суетливая и крикливая баба, к тому же еще и находившаяся "подшофе", бесцельно шлялась вдоль очереди, вносила сумятицу в терпеливое ожидание и заводила женщин своим брюзжанием и ехидными, полными желчи репликами. Фалину был знаком этот тип склочников и скандалистов, о которых немало писали фельетонисты и сатирики и клан которых никто и никогда не сможет искоренить до конца. Эти вечно недовольные всем на свете болтуны словно подпитывались энергией раздраженных и ими же выведенных из себя людей и могли полноценно существовать только в обстановке скандала и нервотрепки. О них прекрасно сказали еще Ильф и Петров, выведя в своем бессмертном произведении образ старушки, затеявшей такой скандал в трамвае и благополучно сошедшей на остановке, тогда как пассажиры, позабывшие о виновнике свары, продолжали свару в течение всего маршрута. Правда, здешняя возмутительница спокойствия вовсе не выглядела старухой по возрасту, хотя и одета была в обноски, состоявшие из драпового выцветшего до невозможности пальто, мохерового берета-блина, тренировочных штанов и ботов типа "прощай молодость" с замочками-молниями спереди. Ее, с позволения сказать, наряд Фалин разглядел издали, зато в физиономию бабенки никак не мог заглянуть, ибо тетка не стояла ни секунды на месте, а переходила от одного посетителя к другому, вешая всем на уши "лапшу" про свою трудную жизнь, и с особым удовольствием цеплялась к выходившим иногда в коридор работникам биржи, в том числе к пожилому представительному дядьке, которого единственного из всех льстиво величала не просто по имени, но господином Ериковым и лебезила перед ним почем зря. С остальными же чиновниками - особенно с молодыми женщинами - вела она себя развязно, если не сказать хамски, выкрикивала им вслед угрозы и абсолютно не реагировала на справедливые замечания. Чувствовалось, что личность эта уже давно примелькалась здесь, была хорошо известна всем, и, видимо, по такой причине на нее попросту старались не обращать внимания. Монологи её сводились все как один к жалобам на гнусность рода человеческого и на недостаток внимания к ней со стороны окружающих, и жалобы эти давно надоели всем хуже горькой редьки. Однако театр одного - хоть и плохонького - актера как-никак являлся слабеньким развлечением для ожидавших, и женщины относились к шутовской особе спокойно и даже доброжелательно. Все знали из её же громких заявлений, что зовут бабу Феней, что сама она деревенская и ей до смерти не нравятся городские порядки. Фалина же она раздражала непроходимой глупостью, нахрапистостью и хвастливостью, с которой рассказывала о своей прошлой жизни на селе, так что, теряя терпение от её болтовни, он уже готовился одернуть хамку, несмотря на возможную ответную вонь той, и только ждал, когда тетка приблизиться к нему поближе, и даже желал, чтобы она обратилась лично к нему, получив затем достойный отпор.
   Словно читая его мысли, разбитная Феня решила, наконец, распространить свою подрывную деятельность и на район входных дверей и, продолжая бесконечное ворчание, поплелась в сторону Фалина, как бы предоставляя ему возможность немного снять нервное напряжение. Сам того не замечая, он готов был превратиться в подобного бабе склочника и намеренно раздуть перепалку, причем не делал попыток как-то сдержать себя, а наоборот рвался в бой, не задумываясь над истоками свого желания. Однако, оказалось, что, вдоволь отведя душу у дверей приемной, неугомонная бабенка направилась в конец очереди не за тем, чтобы и там вступить с кем-нибудь в пререкания, а совсем для другого дела - в уголке у входной двери отхлебнуть глоток из плоской металлической фляжки, столь популярной у рыбаков, которую она прятала в полуоторванном кармане пальто, и Фалина сразу ощутил в воздухе противный до невозможности запах дешевого портвейна, когда тетка продефилировала с независимым видом мимо него. Она была слишком занята предстоявшей минутой блаженства, чтобы обратить внимание на Фалина, зато он буквально за одно мгновение окинул взглядом её неопрятное опухшее лицо (скорее рожу!) и от неожиданности даже привстал со стула.
   Баба была сравнительно молода и, возможно, в молодости даже красива, но чуть выкаченные глаза, не блещущие интеллектом, нос с сизым оттенком, вытянутые влажные губы, которые она поминутно облизывала языком, а также фингал под глазом отнюдь не красили её простецкую физиономию, обрамленную свисавшим на уши дурацким беретом крупкой вязки. Но дело заключалось вовсе не в отталкивающих чертах лица, а в том, что они явно были знакомы Фалину, и без полной уверенности, но все же он мог сказать, что разболтанная бабища напоминает ему Дашку Пореченко с химкомбината. Более того, в этой опустившейся тетке при известном воображении можно было узнать благочестивую Серафиму, хотя такая догадка выглядела совсем уж невероятно, и все эти сравнения вихрем пронеслись в голове Фалина и заставили его привстать с места.
   -Сиди, соколик, сиди! Я и постоять могу. Мне-то что, мы люди привычные! У нас ведь мужчины-то - рыцари то есть - перевелись давно. Разве ж кто женщине место уступит, если она не старая карга вон вроде той! - Фенька широким жестом показала на старуху с клюкой и уперла руки в бока. -Так что, мил человек, сиди уж спокойно... Сиди.
   -Но, простите, я ... - Фалин, сбитый с толку идиотской тирадой, только моргал глазами, стоя на полусогнутых ногах, а баба при этом продолжала орать чуть ли не на весь коридор, вгоняя случайного собеседника в краску.
   -Не волнуйся ты, миленок! Я ведь по надобности выйти хотела, а не рейтузы протирать на стуле казенном собиралась. Горло промочить мне захотелось, а потом и отлить немного, вот. Ха-ха! А ты уж думал, что устала Фенечка-то? Нет, шалишь, я еще всех здесь перестою и от Ерикова правды добьюсь!
   -Что вы так кричите? - Растерянный Фалин на глазах терял лицо и напрочь позабыл все заготовленные загодя фразы. Про себя он уже клял собственную инициативу, но с упорством маньяка продолжал искать в облике пьяницы-скандалистки знакомые черты.
   -А я не кричу, соколик. Говорю я! Понял? Голос у меня такой. А ты, промежду прочим, не пяль глаза на даму, тем более что она занята уже давно другим мужичком! Жених у меня есть, понятно тебе?
   Женщины, заинтересованные новым поворотом в поведении тетки, принялись бросать смешливые взгляды на Фалина, многозначительно перешептываясь при этом, чем окончательно вогнали его в краску. Теперь уже его личность привлекала всеобщее внимание, и он готов был провалиться сквозь землю под чужими взглядами. К Феньке же Роман испытывал такую ненависть, что мог убить её на месте, и она, понимая его состояние, нарочно продолжала дразнить его.
   -Или ты не боишься никого? Мужика моего? И меня тоже? Нет? А ну, давай-ка тогда почеломкаемся, миляга мой! Взасос! Пока моего поблизости нет,
   -Иди ты знаешь куда!? - гневно процедил сквозь зубы Фалин, мучительно боясь оглянуться на очередь, а сам с некоторым страхом соображал, что не может эта пьяная тварь быть той Дарьей Пореченко, которая участвовала в борьбе за комбинат. А может, она просто потеряла человеческий облик и распустила нюни после увольнения и теперь намеренно не хочет признаваться, что знает его, Романа, с которым пряталась в темноте разгромленной столовой от спецназа? И по этой причине играет роль разухабистой бабищи и выставляет на показ свою наигранную браваду?
   -Вот и дождалася! Послал меня соколик мой на три буквы! Ох, ратуйте меня, подруженьки! Ратуйте, люди добренькие! Никто Фенечку не уважает, никто не любит. А как помочь чего, так, вишь ты, бегут гурьбой, толкаясь на ходу: Феня помоги да Феня спаси!
   Тетка схватилась за голову руками и ударилась в тягучий бабий рев, привлекая всеобщее внимание, а окончательно побежденный в словесной пикировке Фалин оттолкнул стул ногой и выскочил прочь под смешки, а местами и откровенный хохот женщин. Ни одна из них не подумала посочувствовать ему, ибо для них он не был мужиком в полном смысле этого слова, а являлся непутевым молодым дядькой, который не смог устроиться в жизни и обеспечить достойное существование жене, матери, дочке - короче, каждой из них, таких вот сидящих в очереди за пособием баб.
   В просторном в отличие от коридора предбаннике, оборудованном под хозяйственные нужды Фалин, стыдясь своей слабости, резко остановился и втянул в себя с шумом прохладный воздух с намерением поскорее взять себя в руки и решить, возвращаться ли назад либо уйти прочь из этого порождения перестройки, унижавшего его человеческое достоинство! Наверно, он так и сделал бы, переждав с минуту, но дверь вслед за ним распахнулась от пинка ноги, и неугомонная баба ввалилась вслед за ним, бормоча себе под нос какие-то проклятья.
   -Не ушел, миленок, остался? И правильно сделал, - она шмыгнула носом, утерла его рукавом пальто и приблизилась вплотную к Роману. -Мы сейчас с тобой по сто грамм опрокинем, а? Не отказывай в любезности, будь ласков! Не обижай даму!
   -А не пошла бы ты в задницу, - нехотя откликнулся Роман, позабыв вдруг о своем намерении бежать без оглядки с "поля боя" и снова принявшись разглядывать тетку, вытащившую из кармана своей хламиды поблескивающую в тусклом свете лампочки флягу из нержавейки.
   Теперь Фенька уж вовсе не казалась такой пьяной и злой, лицо её чуть разгладилось, стало как-то мягче, а глаза гораздо осмысленнее глядели из-под густых бровей на собеседника, и склочница ох как напоминала ему Дарью да и Прасковью, черт возьми, тоже. Взгляд её хаотично блуждал по стенам, но нет-нет и упирался в топчущегося на месте Фалина, пока еще не решившего, как себя вести с этой острой на язык дурой.
   -Давай, давай! Посылай Фенечку по матери! Посылай подальше! Она все стерпит, все снесет. Защитить бедную Фенечку некому, грудью прикрыть, - плаксивые истеричные нотки вновь появились в её голосе, глаза начали закатываться под веки, рот искривился, и Фалин в страхе поспешил загладить грубость, лишь бы не выслушивать тягучих причитаний.
   -А что ж твой жених-то за тебя не вступиться? Тоже оскорбляет что ли?
   -Хитер ты, мужчина, ох и хитер! Запомнил, что я на публике сболтнула сгоряча! Да, не боись, нет у меня никакого женишка, вот тебе крест. А сама я просто невеста на выданье! Возьмешь меня в жены? - Фенька хорохорилась, выпячивая грудь и разворачивая плечи, и была донельзя смешка в амплуа невесты, вызывая только брезгливость и жалость, но Фалин, как ни странно, чувствовал к ней расположение, поскольку сообразил вдруг, что является для нее примерно тем же, кем для него являлась Ирина Поплавская. Это можно было назвать родством душ, и, когда тетка протянула ему флягу, Роман, чуть замешкавшись, решительно отхлебнул глоток розового портвейна - на вкус, кажется, "Агдама" местного разлива.
   Мимо "собутыльников" то и дело проходили озабоченные безработные, задевая случайный знакомых и не давая им толком пообщаться, так что Феня, сунув в рот сигарету, махнула Фалину рукой, и вдвоем они спустились по лестнице в самый нижний полуэтаж, своеобразную курилку, и устроились там, затягиваясь дымом сигарет, причем тетка курила вонючую "Приму" без фильтра и выпускала из ноздрей густые клубы дыма.
   -Так что, корешок, возьмешь меня в жены? Так и не ответил ведь!
   -Ты все равно не пойдешь за безработного, - Фалин под воздействием алкоголя другими глазами смотрел на гулящую бабенку и думал, что, если её отмыть, накрасить и переодеть в цивильное платье, то не так уж страшна она будет да и не в таких уж и годах находиться, как кажется с первого взгляда.
   -А чего ж не пойти? Был бы человек хороший! - смачно сплюнула на пол Феня, растерла плевок подошвой и вскинула голову. -Я бы тебя уму разуму поучила! Ты бы у меня крутился с утра до вечера, а не сидел бы с бабами в очереди за пособием.
   -На себя-то посмотри, убоище! - не выдержал Фалин, которого кольнула обида на такие слова. -Саму с работы выгнали, не иначе как за пьянку, а еще меня учить собирается! Ты не на химкомбинате работала часом?
   -Что ты, паренек! Мы все больше в общепите, - тетка вновь подала ему фляжку, а сама дотянула сигарету почти до губ и ловким щелчком послала в угол. -Не чета вам, тиллигентам!
   Вино ударило Фалину в голову, тем более что он не завтракал утром, и, чтобы потверже стоять на ногах, он уперся лопатками в стену. Фенькина бравада злила его и сама компания с этой пьянчужкой переставала нравиться ему, однако он не уходил, истязая себя особой формой душевного мазохизма, да и оставлять почти полную флягу портвейна ему уже не хотелось.
   -Ну-ну! И чем же мы, интеллигенты, тебе не нравимся?
   -Кишка у вас больно тонка, соплей перешибить можно! Только и привыкли, что скулить да ныть и еще о политике балакать. А как до дела дойдет, то помоги Фенечка советом, выручи нас бедненьких за ради Христа! Это я образно, конечно, ты понимаешь! Салаги вы все, вот тебе и весь сказ. Пена на чистой воде рабочего класса.
   -Это ты-то, сучка, "рабочий класс", что ли?
   -А хоша бы и я!!! Только ты меня не сучи, Феню любой знает и защитит. Сам ты дерьма кусок и больше никто.
   -Ты еще и оскорблять меня будешь, пьянь деревенская?
   -Всё, милок, кончилась ваша власть! Скоро на таких как ты воду возить будем. А попросишь хлебца кусочек - накося, выкуси вот! - Грязная пятерня сложилась в солидную фигу, и шевелящийся большой палец с черным ногтем уперся чуть ли не в нос Фалину. Фенька вырвала у него фляжку, скривила рожу и отвратительно чмокнула губами, окончательно разозлив и так возмущенного до предела Фалина.
   -Ты ... А ты ... Мать твою!
   -Титьку вот пососи мою али чего послаще между ляжками, к примеру! Что, не любишь?! Ну и молчи в тряпочку и читай "Мурзилку"...
   Баба была отвратительна в своем вселенском хамстве, и, не помня себя от злости, Фалин махнул рукой на приличия и двумя руками - правда, не слишком сильно - вцепился ей в горло, видя перед собой сизый нос и покрасневшие пьяные глаза, но ушлая баба моментально ткнула его коленом по яйцам и резво отскочила в сторону, тогда как Фалин, держась за мошонку и открыв в беззвучном возгласе рот, присел на колени и запрыгал на месте. Зверская боль, от которой глаза лезли на лоб, не мешала ему, тем не менее, наблюдать, как хамка, споткнувшись о выбоину в цементе, покачнулась и стала заваливаться на спину, после чего вышибла телом тонкую фанерную дверь кладовки, где уборщица или, вернее, дворник хранил метлы, лопаты и тому подобную херню, и с сопением и шумом исчезла в её недрах да таким образом, что ноги в синих трениках и войлочных ботах со стоптанными подошвами торчали наружу. При падении она облила портвейном Фалина и саму себя и к тому же еще уронила фляжку на пол будто нарочно для того, чтобы отплясывающий вприсядку Роман наступил на неё и упал на колени, носом едва не ткнувшись в Фенькины боты. В ярости от собственной беспомощности он схватился за ногу оглушенной падением бабы, принялся волочь её обратно из чулана, но встретил активное сопротивление в виде высокого и широкого резинового каблука, который чуть не въехал ему в лицо и принялся толкать обидчика в плечи и шею. Это переполнило чашу терпения сорвавшегося с тормозов Фалина, которого здесь принимали за "вшивого интеллигента", и с приглушенным ревом раненного зверя он ввалился в кладовку и, не разобравшись сразу в темноте, что к чему, сбил ногой ведро, повалился прямо на зло пыхтевшую Феньку и носом сунулся в веники из прутьев, ощутив запах пыли и срезанного дерева. Баба копошилась под ним, изрыгала тихие проклятия и не собиралась сдаваться за здорово живешь, хотя её мягкое рыхлое тело, скованное драповым пальто, имело мало шансов на освобождение из-под гнета. Фалин же, не помня себя, готов был волтузить кулаками в темноту, невзирая на последствия, поскольку мысленно согласился уже отсидеть пятнадцать суток, лишь бы проучить зарвавшуюся хавронью.
   Надо сказать, Фенька оказалась ловчее и, пожалуй, сильнее Фалина - еще барахтаясь на ней и пытаясь выламывать ей руки, он ощутил, как в одно мгновение мышцы её напряглись и затвердели, и сообразил, что справиться с телкой, воспитанной на сельском труде ему будет не так-то просто. Подтверждением тому явилось пронырливое движение Фенькиных рук, которые легко вырвались из его пальцев и обхватили Фалинские плечи то ли с намерением оттолкнуть их от себя, то ли наоборот притянуть. Во всяком случае, реальной возможности ударить в белеющее пятно лица Роман уже не имел и только клацнул зубами от ярости, туго соображая, как выкрутиться из ситуации. Тем временем, то, что произошло далее, не только быстро остудило его ярость и привело в полнейший ступор, а поистине убило и едва не лишило чувств, так как баба, руководствующаяся какими-то своими внутренними инстинктами, накрыла ни с того ни с сего его губы своим пахнущим портвейном ртом и принялась неистово целовать Фалина, сжимая в крепких объятиях.
   Понадобилось, черт возьми, время, чтобы Рома осознал всю дикость ситуации и понял, что был просто-напросто спровоцирован на потасовку и ловко вовлечен в дурацкую кладовую, о которой Фенька, без сомнения, знала заранее и к которой постепенно заманивала мужика, как глупенького мальчишку. На что рассчитывала глупая деревенщина, ему было совершенно непонятно, ведь очевидным являлось то, что никаких порочащих его связей с опустившейся скандалисткой и алкоголичкой он иметь не собирался! Неужели ополоумевшая бабища принимала его за изголодавшегося по женской дырке мужлана и всерьез собиралась заняться с ним, хе-хе, сексом на груде веников и пустых мешков?! Неужели считала себя неотразимой красоткой и соблазнительницей мужчин?
   Естественно, на свои вопросы Фалин не получил и не мог получить ответа всего лишь потому, что развратный и похотливый рот Феньки был полностью занят неуклюжим поначалу, но становившимся все более уверенным поцелуем, что едва ли не лишало задрожавшего от брезгливости Романа чувств. В результате, как ему удалось оторваться от сосущих и лижущих губ, оставалось для него загадкой, но помятый и задыхающийся он ухитрился-таки принять сидячее положение, причем сиденьем его служила наглая баба, лежавшая прямо между его согнутых в коленях ног и притихшая после решительного отлупа в полутьме кладовки. Несколько мгновений оба молчали, уставшие от борьбы, наполняя пространство помещения шумным дыханием, и Фалину вдруг явственно представился церковный сарай и развалившееся на соломе горячее тело Серафимы, ждущее неистовых ласк. Ощущение повторения пройденного с силой завладело им, и от кажущейся реальности прошлых событий неистовое сексуальное желание охватило Романа. Он уже плохо представлял себе, где находиться: на церковном ли дворе, в развалюхе у совхозного поля или в дворницкой кладовой биржи труда, и разгоряченная ласками Сима, неистовая Прасковья и похотливая Фенечка слились для него в один общий образ женщины. Сексуальные судороги пронизали Фалинское тело, корежа и выворачивая внутренности, и он с трепетом понял, что если не овладеет покорной женщиной здесь и сейчас, то сойдет с ума и натворит ужасных дел.
   Со странной для пошлой бабы проницательностью, а может, попросту почувствовав его заминку, Фенька, с усилием сдержав дыхание, осторожно подняла руку и в темноте нащупала сначала пояс Фалинских брюк, потом молнию на ширинке, и, видя его покладистость, вжикнула замочком, после чего смело запустила ладонь в сокровенное место. Сам ужасаясь своему поступку, Роман не препятствовал холодным пальцам хозяйничать у себя в трусах, и, несмотря на грубость и неуклюжесть Фенькиных поползновений, словно вновь очутился в офисе в обществе миленькой Козочки. Это ее, а не Фенькины, пальцы мяли и тащили наружу его затвердевший член и не они трогали и терли головку, причиняя одновременно боль и удовольствие. Нет, притихшая баба не могла дать Фалину того возвышенного чувства, той бескрайней неги, той глубокой страсти, которые подарила бы ему Ирина, добейся он от нее расположения и взаимности, но именно в грязном пороке, случайной связи с падшей женщиной видел он спасение от сжигавшей его изнутри любви и этим компенсировал безответность чувств холодной красотки. Феня же представляла для него только некий станок, клапан для понижения давления в организме, резиновую надувшую бабу, доску с дырой, наконец, и он никак не хотел признаться себе, что в данный момент едва ли не любит и боготворит ее.
   В кладовке становилось душно, и Фалин представил себя прячущимся под низким столом в помещении для интервью или в тумбе под аквариумом в комнате психологической разгрузки, и белеющее в темноте лицо пьяницы и тунеядки являлось для него искаженным от эротического припадка личиком Козочки, а ноги в старых трениках и ужасных доисторических ботах - ножками Ирмы в прозрачном эластике дорогих колготок и модельных изящных туфельках. С ним происходило нечто странное, и существовал он как бы в двух измерениях, разделившись на утонченного интеллектуала и грязного неразборчивого бомжа. Член его, между тем, давно торчал из ширинки и выжидательно покачивался вверх-вниз, доставляя хозяину дополнительное удовольствие, а Фенька, видя скованность чудаковатого "тиллигента", граничившую с трусостью, с трудом привстала из лежачего положения, оторвав лопатки от пыльного пола, суетливо и ловко, словно проделывала это сотни раз, расстегнула все пуговицы пальто, приспустила с задницы треники вместе с трусами (если они были на ней вообще!) и почти силой заставила окаменевшего Фалина залечь между её раздвинутыми на ширину растянувшихся штанов ногами. Приходилось только удивляться, как ей это удалось в тесноте кладовой, но факт оставался фактом - Роман лежал на готовой к употреблению бабе, чувствовал даже сквозь одежду жар её расслабленного тела, запах портвейна, смешавшийся с запахом пота, старой одежды и резиновой обуви, слышал стесненное её дыхание и невнятное восклицание, предназначенное для того, чтобы подхлестнуть его, неумелого и туповатого партнера по разврату. Да и, правду сказать, кладовка не располагала к промедлению, как и то, что хотели сотворить здесь случайные любовники.
   Фенька отчаянно потела в своем пальто, да и лежать ей было не слишком удобно на раскиданных по полу вениках, так что, потеряв терпение, она ругнулась глухо матом и решила полностью взять инициативу в свои руки, уверенно сжав член Фалина ладонью и запросто вставив себе во влагалище, куда он вошел без всякого труда и обосновался удобно и надежно. Только тогда Фалин вздрогнул, вытянулся всем телом, став наверно на несколько сантиметров длиннее, и в ярости за свою неповоротливость принялся что есть мочи двигать задом, собираясь показать ошалевшей от вседозволенности телке, кто здесь хозяин положения. Еще не хватало, чтобы пропойца и скандалистка управляла им, думал он, небезосновательно опасаясь жадных и мокрых Фенькиных губешек, и, давая понять, что ни о каких любовных лобзаниях не может идти речи, рывком натянул дурацкий мохеровый берет ей на морду, на что баба только недовольно буркнула, но не решилась вступать в пререкания. Да ей, собственно, было уже не до них, так как она под напором проснувшегося от спячки мужика уже интенсивно елозила спиной по полу, сучила ногами в попытках сдвинуть еще ниже мешавшие обоим штаны или скинуть хотя бы с ног неудобные в конкретной ситуации боты, и изнывала от страсти, если ей было знакомо такое чувство. Вела она себя как похотливая самка, цеплялась скрюченными пальцами за Фалинскую одежду, мотала головой, тихонько подвывала и даже пыталась подмахивать, что в её положении было крайне затруднительно.
   Фалин драл обезумевшую бабу, проявлявшую совершенно не соответствующий её имиджу пыл, со злостью оскорбленной добродетели, и ему хотелось рвать на куски, топтать ногами и размазывать по полу это ненавистное тело, вызывающее у него брезгливость и одновременно животную страсть. Член легко двигался в мокрой промежности, не испытывая недостатка в смазке, и неимоверно возбуждая елозившую задницей бабу, которая, желая усугубить "эротизм" случки, задрала на себе свитер и вывалила наружу рыхлые сиськи, требуя жестами, чтобы любовник ласкал и целовал их. Фалин же, изнывая от стыда и ненависти к себе и партнерше, покорно выполнял требование, облизывая второпях, покусывая и покрывая поцелуями эти соски, чем вводил разошедшуюся суку в еще большее возбуждение. Она бесновалась под ним, как бесновалась протыкаемая фаллоимитатором Козочка, и Фалин в глубине сознания даже гордился тем, что именно он довел эту бабу до нынешнего состояния. Сам он уже устал, вкладывая последние силы в бешеную скачку, а член все наливался силой и не собирался выплевывать содержимое; Фенька же только была рада этому и в своей ненасытности требовала и требовала продолжения, ошибочно считая Романа гигантом секса.
   Интересно, что в свете своих последних подвигов Фалин ни капельки не боялся быть застигнутым за некрасивым и подрывающим моральные устои общества занятием и даже готов был дать отпор нечаянным свидетелям, которые просто-таки должны были появиться под лестницей по причине глухого ворчания, бормотания, стонов и шуршания в кладовой, но странным образом не появлялись, словно кто-то незримый охранял позорный процесс, совершаемый двумя изгоями. Выдохшемуся и изнемогавшему от жары и неудобства Фалину очень кстати вспомнилось, что череда событий, перевернувших его спокойную в принципе жизнь, начиналась как раз с жарких объятий и последовавших вслед за ними "интимных отношений" с длинноногой Олесей под такой же вот примерно лестницей в подъезде жилого дома, и теперь заканчивалась (заканчивалась ли?!) совокуплением в чулане с бабой неопределенного возраста и занятия. При этом вопрос, имелась ли в эдаком контрасте некая закономерность, его не волновал, так как голова была занята совершенно другой проблемой - как с достоинством завершить половой акт с этим манекеном в пальто, хотя в данном случае сравнение это мало подходило к "любвеобильной" Фенечке, с недюжинной бойкостью воспринимавшей "любовные притязания" незнакомого мужика. То, что Фалин в полном смысле этого слова все-таки овладел ошалевшей бабой, не оставляло никаких сомнений, ибо на высшей точке оргазма (как ни смешно звучало это в отношении грязной потаскухи!) она затряслась как сумасшедшая и едва не разорвала на партнере одежду своими сильными руками. Берет свалился с её лица и дал ей возможность прижаться потной щекой к Фалинской шее и, кажется, даже прильнуть к ней губами, что сам Фалин практически не заметил, поскольку как раз в этот момент сперма точками выходила из изрядно "отполированного" и охваченного странным ознобом члена. Парадокс, но и Роман, которого Фенечка с полным правом могла называть ныне Ромочкой, если бы, конечно, знала его имя, получил изрядное удовлетворение и даже на секунду потерял сознание от волны наслаждения, охватившего его мозг.
   Тем плачевнее было возвращение к жизни, и своеобразно ласковые, пошлейшие с его точки зрения слова, которые нашептывала ему на ухо отдыхавшая, как и он, Феня до глубины души поразили его и выпукло очертили всю низость его поступка. Иначе, как затмением, окрестить свое поведение он не мог и непрерывно задавал себе вопрос: он ли это вообще лежит сейчас на разметавшейся среди веников хавронье и выслушивает её сивый бред? Фенька ластилась к нему, а у него комок подкатывал к горлу, и, когда расчувствовавшаяся баба нежно ущипнула его губешками за ухо, Фалин брезгливо оттолкнул от себя её голову и вскочил на ноги, вернее попробовал вскочить, а на самом деле всего лишь заворочался медведем в берлоге, надавил коленом тетке на живот, наступил подошвой на запястье и в довершение всего ударился головой о потолок.
   Фенька вскрикнула от боли, вытянула Фалина прямо по голому, еще влажному и липкому члену подвернувшимся под руку веником и пнула каблуком бота по ноге.
   -Мать твою... Поосторожнее на поворотах, барин!
   -Замолкни, подстилка! Сама костыли раскинула, а туда же - гавкать!
   -Ах, это я-то подстилка?! Попользовался, значит, а теперь ноги вытер? Ну, паренек, я тебя ущучу еще, погоди вот! Я еще забеременею, хахаль дорогой, от тебя и алименты заставлю через суд платить! - огорошила его Фенечка, барахтаясь на полу. -Ты меня еще узнаешь, дорогуша! Ох, узнаешь!
   -Что ты несешь, корова? Совсем, что ли, сдурела? Это ты-то со своей дырой поганой забеременеешь?
   -А хоть бы и я! Мне еще и тридцати нет, понял!
   Фалин, схватившись за голову, выбрался из кладовки - весь в пыли, с взлохмаченными "поседевшими" волосами да еще с пятном от портвейна на брюках. Хорошо еще, что ширинка не была забрызгана собственным семенем, а уж в трусах Фалин ощущал полный дискомфорт и страстно желал сейчас лишь одного - принять поскорее душ и натереться одеколоном или туалетной водой с ног до головы.
   -Э, мил человек! Ты хоша бы денежкой ссудил, если платить за удовольствие не желаешь. Вон и "портянку" разлил, фляжку опрокинул. На винцо-то дай, не жмись! Я верну, ей богу, верну.
   -Нет у меня денег, Фекла! Сам без копейки. Не жрал сегодня еще ничего, а тут еще ты с портвейном своим... Опоила мужика и будь довольна!
   -А все же сладко со мной было аль нет? Захочешь еще, милости просим к нашему шалашу. Ты парень видный, тебя и забесплатно обслужу, - Фенька издевалась над ним, а может, чем черт не шутит, говорила искренне, и Фалин поторопился удалиться от чулана, сгорая от стыда не только за происшедшее, а и за то, что не смог в благодарность угостить бабу вином или хотя бы пивом. Возможно, именно эта мысль заставила его не выбраться на улицу, а вновь вернуться в коридор, где тосковала длинная очередь, хотя еще полчаса назад он этого ни за что бы не сделал. На мнение сплетниц-баб ему было наплевать, да и какой стыд можно ожидать от опустившегося безработного, вступившего в связь с гулящей теткой в самых что ни на есть антисанитарных условиях. Так что, хмуро потупив голову, он уселся на стул и погрузился в невеселые мысли, надеясь, что использованная им телка не решиться вновь появиться в очереди.
   Надежда эта, конечно же, была слабоватой, ведь деревенщина происходила как раз из когорты тех особей, про которых неплохо сказано народом - мол, плюй в глаза, а им все божья роса, - и потому вполне естественно было, что Фенечка, еще более расхристанная, в неизменном берет и идиотских своих ботах притащилась на излюбленное место, чтобы вновь вволю почесать языком. На спине у нее остались следы пыли и грязных веников, но такое обстоятельство мало смущало тетку, и она, обиженно надув губы и намеренно не замечая "хахаля", поплелась в начало очереди, где столкнулась в вышедшим из приемной Ериковым и, гундося и униженно кланяясь, прицепилась к нему, прося ни много, ни мало, как деньги на бутылку вина. Такая наглость была, видимо, не в новинку пожилому чиновнику, и тот только покачал головой, снял очки и покрутил пальцем у носа кланявшейся ему Фени.
   -Я же тебе, Нечипоренко, говорил неоднократно: не лезь ко мне с такими просьбами. Что ж это я тебе деньги давать буду за красивые глаза? Работать надо, а не канючить зря! Работать, понимаешь ты?!
   -Так вы ж, господин хороший, работы мне не даете! Заслали в прошлый раз в контору пол мыть, а там только пьянка с утра до вечера и разврат! Каждый клиент ущипнуть норовит да в уголке пощупать. Это, поверьте, не по мне, я женщина скромная, - ныла Фенька, стараясь поймать и даже поцеловать руку Ерикова, который успешно избегал любого выражения лести с её стороны.
   -Ну ладно, будет тебе место посудомойки в закусочной! Будет! Я же обещал, - кипятился Ериков, разглядывая убогую бабенку сверху вниз и щуря близорукие глаза. -Что тебе еще-то надо?
   -Может, пол здесь помыть? Или пыль вытереть? Я завсегда готова, только скажите. А вот денежку всё-таки дали бы мне за такую повинность, господин Ериков! Похмелиться надо бы и знакомого одного похмелить, - Фенька вновь поклонилась и, нагнув голову, незаметно подмигнула Фалину, заставив того покраснеть и отвернуться в сторону. -Промежду прочим, хорошего человека! ... А я отработаю, вот те крест!
   -Надоела ты мне, Нечипоренко, хуже горькой редьки! - вздохнул Ериков. -Ну да что с тобой поделать!? Ладно, пойдем в архив... Вот пройдоха!? Откуда только и узнала, что наша техничка в отгуле сегодня!? Пол подметешь и окна вымоешь заодно! Лады?
   -Благодарствуем, уважаемый, премного благодарны! Это я зараз сделаю! Не впервой мне, сами знаете!
   Под любопытными взглядами посетителей солидный Ериков повел настырную тетку за собой, и вдвоем они скрылись в помещении с соответствующей табличкой, причем баба, затворяя за собой дверь, смешно выпятила задницу и вновь бросила на "приятеля" хитрый взгляд, в котором сквозило предвкушение скорой выпивки. К этому времени посетителей в коридоре поубавилось по причине обеденного перерыва (все равно барышни разошлись на час - кто пить чай, кто заморить червячка в кафешке), Фалину же идти было некуда и незачем, и, руководствуясь необъяснимым упрямством, он продолжал ждать своей очереди, чтобы войти в кабинет. Полупьяная трескотня Феньки до сих пор стояла у него в ушах, и теперь можно было отдохнуть в тишине и собраться, по крайней мере, с мыслями. Однако сделать этого ему опять так и не удалось, и причиной тому служило (странно, не правда ли?!) длительное - даже слишком длительное - отсутствие господина Ерикова, которому, казалось бы, торчать в архиве в обеденный перерыв не имелось никакого резона. Какое, собственно говоря, дело до этого факта было непосредственно Фалину, тот ответить себе не мог, но словно зуд нетерпения охватил его, и, то и дело поглядывая на часы, он за каким-то дьяволом ожидал появления Ерикова в коридоре, вместо того, чтобы впасть в полудрему.
   Времени прошло, если трезво вдуматься, не так уж и много, и все же Роман не без оснований подозревал, что чиновник задержался в архиве неспроста - ведь не следил же он самолично за работой временной технички! И как не убеждал себя мысленно Фалин, что Ериков вышел, возможно, через другую дверь, неизвестность раздражала его, выводила из себя, и, не вытерпев, наконец, он окинул взглядом полупустой пока коридор, поднялся, вроде бы для того, чтобы размять ноги, приблизился к архиву и, видя, что никого из работников биржи нет на горизонте, приоткрыл в двери щелочку, дабы одним глазом заглянуть туда, куда отпечатанная на принтере бумажка категорически воспрещала входить посторонним.
   Между тем (и об этом можно было бы догадаться сразу!), Феня Нечипоренко, видимо, не считалась здесь посторонней, и то, чем она занималась в данную минуту за стеллажами на пару с господином Ериковым, вряд ли можно было назвать деловым свиданием. Правда, Фалину практически не видно было место действия, но смешно было бы предполагать, что пожилой чиновник и бесстыдная баба "займутся сексом" прямо посереди просторного помещения, даже не заперев дверь на замок. Естественно, они выбрали более укромный уголок, спрятались за стеллажами, и, если бы не характерные звуки, выдававшие парочку с головой, то можно было подумать, что архив пуст. Сделав буквально два-три шага вглубь помещения, заинтересованный происходящим Фалин, размышляя на ходу, налил ли Ериков тетке стакан спиртного прямо здесь или пообещал денег на выпивку в будущем, быстро понял, что вопрос вступления в половую связь решился полюбовно на добровольной основе, во всяком случае заметно было, что никто не принуждал Фенечку встать в соответствующую позу, опершись руками на монументальный стеллаж с документами и широко расставив для прочности ноги. Грехопадение её нисколько не удивило Фалина, зато возгласы, издаваемые шустрой бабенкой, которая то ли подбадривала Ерикова, то ли советовала потенциальному пенсионеру, как лучше пристроиться к ней сзади, немало позабавили тайного наблюдателя, поскольку указания свои наглая баба давала чуть ли не менторским тоном, и неясно было, кто из этих двоих сделал одолжение партнеру, вступив с ним "в сношения". Сопение же и тихие проклятия отца семейства - возможно, уже деда - не привыкшего совершать фрикции в экстремальной обстановке, недвусмысленно говорили о том, что трахаться, стоя на ногах, занятие для него новое, экзотичное и придающее пикантную окраску приключению, так что старался он вовсю, и, наверняка не обращал внимания на подскочившее внутривенное давление. Что ж, его воля была выбирать себе любовницу, и в связях с безотказной теткой Ериков находил свою прелесть на склоне лет, а вот поведение Фенечки, которая только что в кладовке ластилась к Фалину и изнывала от страсти к нему, будучи оттрахана до изнеможения, не слишком понравилась обманутому "хахалю", имевшему теперь прямое отношение к судьбе гулящей нищенки. Ревностью, конечно, его чувства назвать было сложно, но неприятный укол в сердце всё же растревожил и без того взволнованного Романа Петровича.
   Единственным, что успокаивало "ревнивца", было деловитое поведение Нечипоренки, которая явно не переживала по поводу вставленного в промежность члена, а просто выполняла работу, не очень тягомотную и не слишком длительную по времени. Принять устойчивое положение, снять штаны, выпятить булки ягодиц и дать пару советов старому прелюбодею - вот, собственно, и все, что требовалось от нее, да еще, может быть, самостоятельно взять ладонью и вставить морщинистый член в свое разработанное отверстие. Ради стакана все эти манипуляции вполне стоило проделать, и все же Фалину было до чертиков обидно, что он не смог налить пресловутый стакан жаждущей вина Фенечке, а наоборот, употребил принадлежавшее ей спиртное, тем самым толкнув женщину на путь разврата. Что касалось бодренького старикана, то дать ему по морде Фалин считал делом чести, тем более что воспоминания о соседе сверху, который нахраписто увел у него малышку Шарло, подхлестывали его на такой "благородный" поступок. Застать Ерикова на месте преступления, прижать фактами и заставить платить отступные - вот чем надо было заняться немедленно, и Рома, ощущая предстартовый мандраж, на цыпочках двинулся вперед, тихонько прикрыв дверь за собой.
   Теперь, когда Фалин подобрался к любовникам совсем близко, оставалось только убедиться, что почти всё выглядело именно так, как он и предполагал, если не считать, что Фенечка оказалась более изобретательной, чем можно было предположить, и стояла не на полу, расставив толстые ноги, а упиралась ботами в нижние полки стеллажей через проход, поднявшись таким образом повыше, и сильно наклонилась вперед, так что голова её находилась очень низко и позволяла видеть между ногами партнера по скороспелому половому акту; руками же она упиралась в пол, и гибкость её вызывала удивление при казавшейся столь оплывшей фигуре. Старое пальто валялось на полу, и на нем, как на половике, топтался босой почему-то Ериков, аккуратно отставивший новые штиблеты в сторону и спустивший до щиколоток брюки. Получалось у него, видимо, неплохо, и кардинальные нарекания со стороны Нечипоренки отсутствовали, так что довольны процессом были истинно все. Изобретательность Фенечки, познавшей толк в такого рода молниеносных развлечениях, вызвала у Фалина очередную волну негодования, которую он не собирался подавлять, поступок же старого пердуна-извращенца, хитростью и использованием служебного положения склонившего к сожительству бесхитростною тетку, еще сильнее взбудоражил Фенькиного "приятеля", и на долю секунды Роману показалось даже, что Феня является ни больше, ни меньше, как его законной супругой.
   -Браво-браво! Развлекаетесь, голубки? Хорошо, что еще не в рабочее время, а в обеденный перерыв!
   Циничные слова его подействовали на Ерикова необычным образом, спровоцировав или усугубив конечную фазу "невинной забавы", и с зубовным скрежетом, запрокидыванием головы, вихлянием зада и тому подобными конвульсиями тот мгновенно разрядился в соответствующее место, причем Фалин в этот ответственный момент почему-то задался мысленно вопросом, сообразил ли предварительно старикан натянуть на пенис презерватив или случка с его стороны была полной импровизацией? Фенечка, кстати говоря, при всей её опытности и бесстыдстве, тоже не очень-то адекватно отреагировала на нежданное появление ревнивца и, потеряв свою обычную развязность, застыла на месте в нелепой, почти фантастической позе.
   -Использование служебного положения в корыстных целях... Тут, дядечка, статье попахивает и неслабой! Раскручу я вас, господин хороший, на полную катушку, это уж как пить дать, за совращение порядочной женщины! Невесты, между прочим... без пяти минут жены!
   -Что вы такое несете, молодой человек? Как вы сюда попали?! Выйдите немедленно вон! - взвизгнул в ответ на более чем наглую Фалинскую фразу Ериков и соизволил-таки вытащить почетный орган наружу, суетливо поддергивая штаны и ухитряясь одновременно нащупывать ногой заботливо отставленный ботинок.
   -Возвращение блудного сына! - патетически встряла в разговор Фенька, проявляя познания в области культурных ценностей, распрямила спину и неуклюже спрыгнула на пол. -От поклонников отбоя у Фенечки нет, посмотри-ка, а как кран на кухне починить или мусор вынести, так никого вовек не дозовешься! Тебе-то какого черта здесь понадобилось, Вольдемар? Чего пришел?
   -Заткни фонтан, Фенька! В глаз получишь, - импровизировал на ходу "Вольдемар", упиваясь своим нахальством. -А ты, дяхон, так просто от меня не открутишься, не думай! Ты мою невестушку обесчестил, и за это тебе отвечать передо мной.
   -Да я тебя в порошок сотру, харя пьяная! Ты у меня на коленях прощения просить будешь! - храбрился багровеющий лицом Ериков, но было заметно, что он сильно переруган и едва не наложил в штаны. -Я сейчас наряд вызову...
   -С ним, господин Ериков, лучше не связываться... Вольдемар у меня на все способен. У него ножичек в кармане завсегда - у моего ревнивца суженого! - во весь рот улыбалась довольная скандалом Фенька, для которой не составляло труда натянуть на задницу широченные шаровары. -Да и хватит на пальтишке моем топтаться, уважаемый, мне его еще носить и носить.
   -Короче, гони монету, дядя, а то я за себя не отвечаю, - продолжал издеваться Фалин, видя, что тетка подыгрывает ему. -Сам могу милицию вызывать и протокол подписать. Ну!
   Он возомнил себя крутым парнем и уже ощущал у себя в кармане смятые купюры, влажные от потных Ериковских ладоней, предвкушая, как будет распивать в "невестой" бутылку портвейна в подъезде (так капитально ему удалось войти в роль Вольдемара), как вдруг Ериков козликом скакнул в сторону и с криком: "Это вымогательство! Ответите по закону!", нырнул в узкий проход между стеллажами, которого Фалин не заметил, посчитав, что перекрыл тому путь к отступлению. Выскочить из архива в коридор не составляло для чиновника местного масштаба труда, а Фалин вместо того, чтобы посмеяться над бегством старикана, неожиданно для себя кинулся вслед за ним, пожалев, по-видимому, уплывающий из рук нетрудовой доход.
   Это был не иначе как натуральный охотничий азарт, и в длинном коридоре, заметив, что "дядя" скрылся в служебном кабинете, Фалин пронесся мимо уже вновь собиравшихся посетителей, по дороге зацепив подвернувшуюся под ноги женщину необъятных размеров, которая шлепнулась на стул, едва не сломав его, и заорала на всю ивановскую:
   -Куда без очереди прешь, харя?! А ну стой!
   Крик этот послужил сигналом взбудораженной странной погоней очереди, состоявшей, как уже говорилось, в основном из баб, и гневные возгласы раздались со всех сторон, а у дверей кабинета сразу образовалась плотная пробка. Фалина схватили за одежду сразу несколько пар рук, и пока он тщетно пытался объяснить, что к чему, его отбросили на исходную позицию обратно к архиву. Когда же сгоряча, ненавидя этих орущих и просто жаждущих скандала отродий, он попытался вырваться из цепких пальцев и толкнул кого-то в плечо, возмущению теток не было предела. Со всех сторон неслись оскорбления и летели брызги слюны, проклятия и тычки кулачков, и вот тогда-то Фалину вдруг сделалось страшно, так как он знал по себе, что такое на самом деле гнев женской массы, хотя этим простым бабам было далеко до феминисток из "Антифашистского комитета" или полоумных "поклонников Христа". Мало того, в испуге Роман сделал резкое движение, воспринятое толпой, как угроза, и та самая столетняя старушенция, над которой давеча насмехалась Фенька, не долго думая, огрела его по спине клюкой. Удар был слабым, но оскорбительным, заставившим Фалина "полезть в бутылку", и тогда бабка принялась охаживать его клюкой по плечам и голове, вызывав одобрительные крики теток. Масла в огонь подлила всё та же неугомонная Фенька, попытавшаяся было защитить своего Вольдемара, но если раньше она своим поведением вызывала добродушные улыбки женщин, то теперь получила сполна сначала на словах, а затем и на деле.
   Завязалась самая настоящая потасовка, в которой Нечипоренко отчаянно билась на стороне Вольдемара против разъяренных женщин, и по случайному стечению обстоятельств, а может по другим веским причинам, народное недовольство практически полностью перекинулось с Фалина на нее. Роман в свою очередь пытался защитить подругу, но неистовая бабка, на которую он не мог поднять руку по моральным соображениям, продолжала тыкать его своей клюкой, тогда как тетки повисли на его руках, не давая даже защититься от ударов. Оскорбляемому словами, щипками и даже плевками ему с большим трудом удалось вырвать палку из рук великовозрастной мегеры и попытаться прорваться к подруге, истрепавшие же все нервы в длительном ожидании своей очереди безработные бабы нашли, видимо, достойный выход отрицательной энергии и с новой силой накинулись на парочку сообщников. Фенька билась как тигрица, однако силы были слишком неравны, тем более что кто-то попытался сорвать с её головы любимый берет, и она вынуждена была вцепиться в него обеими руками, что затрудняло эффективную борьбу. Тем временем, Фалин, задерганный со всех сторон, сам не знал, как отбиться от наседавших на него баб и не мог выручить Нечипоренку, которую, кажется, били от всей души, вымещая на ней многодневную злость. Конечно, можно было надеяться на помощь сотрудников биржи и в частности самого господина-товарища Ерикова, но после недавнего инцидента в архиве дело это выглядело слишком безнадежным. В конце концов, Фалин ухитрился пробиться к выходу и его почти что выкинули на крыльцо, и не таков уж был бы для него ущерб от потасовки, не споткнись он на крыльце о дверной упор и не грохнись с крыльца на газон. После обильного утреннего дождя там раскинулась не то чтобы лужа, а скорее озерко грязи, так что, неловко свалившись в него боком, только что счастливо отбившийся от склочниц и скандалисток Роман довольно глубоко погрузился в нее. Ну, может, и не так глубоко, если бы вслед за ним на улицу не вылетела грубо вышвырнутая из госучреждения Фенечка, которая неуклюжей птицей спланировав с крыльца, пребольно наступила ботами Фалину на ноги и всей своей массой рухнула на него, вдавливая физиономией и плечами в жидкую грязь.
   На этом некрасивый инцидент бы исчерпан, во всяком случае для нападавшей стороны. Фалин же, отчаянно хрюкая и плохо понимая, что с ним на деле произошло, буквально купался в жиже недавно завезенной свеженькой землицы и клял последними словами собственное невезение и привычку совать нос куда ни попадя. Быстро оправившаяся от падения Фенечка, пострадавшая минимально благодаря своему благодетелю, причитая и всплескивая руками носилась вокруг, не предпринимая особых усилий в стремлении помочь пострадавшему, и как Фалин не был ошеломлен и подавлен унизительной развязкой биржевой истории, мысль о том, не нарочно ли хитрюга наступила не него и придавила своей массой, пришла ему в голову, и утвердиться ей не дал только искренне сочувствующий вид напуганной тетки. Она понимала, что виновницей нынешнего положения Вольдемара является именно она, и с таким рвением и желанием загладить собственную провинность месила ботами грязь вокруг затихшего в луже "собутыльника", что вызвала уважение с его стороны.
   Наконец, с её помощью Фалин сумел подняться на ноги и, разведя руки в стороны, тупо смотрел, как из рукавов вываливаются, вытекают жидкие комки земли, и под взглядами прохожих ему становилось невыносимо стыдно за свой внешний вид. Феня, конечно, бестолково старалась очистить хоть немного его одежду, а так как это ей слабо удавалось, вскоре махнула на бесполезное занятие рукой и велела Вольдемару следовать за ней.
   -Это еще куда? - буркнул тот, мысленно занимаясь самобичеванием. - Что еще-то тебе от меня надо? Может, и Ерикова с собой прихватим?
   -А ты не блажи, паренек! Фенечка не подведет, Фенечка приголубит и человеком сделает. Радуйся, что я живу рядом... и что Ериков хоть и скотина, а денег для Фенечки не пожалел! - Улыбаясь во весь рот с крепкими (это при ее-то образе жизни!) ровными зубами, тетка показала ему несколько купюр, вытащенных из кармана.
   При дневном свете она выглядела не так уж и страшно, была отнюдь не стара, и в поведении её, без сомнения, было слишком много наигранного и призванного специально эпатировать публику. Очень не красили её фингал под глазом и царапина на подбородке, не говоря уже о мохеровом блине на голове - без одежды же она, не исключено, выглядела бы неплохо (видимо, сказывались годы, проведенные в деревне). Честно говоря, Фалину до лампочки было, куда идти - хоть в дом призрения, хоть к самому черту на рога, и он покорно поплелся вслед за Нечипоренко, слушая поднадоевшую её шутовскую болтовню. Со стороны оба представляли собой экзотическую пару люмпен-пролетариев, особенно пока толкались у винного киоска, где Фенька затарилась парой бутылок дешёвейшей из дешевых бормотухи. В последнее время Фалин подозревал, что рано или поздно скатиться до нынешнего состояния, но не думал, что сие произойдет так быстро, и теперь смирился со своим положением примака при лахудре-бабе, испытывая сложные и противоречивые чувства. Судьба явно готовила ему крутые испытания, ломала его, проверяла на прочность, и нужно было поглядеть, хватит ли у него сил повернуть все вспять. В данный момент, по крайней мере, ему не хотелось делать ничего, а хотелось только лечь и тихо умереть, тем более что на ум пришло только сейчас, что потащился он на биржу труда без паспорта, который вместе с вещами пропал еще при первом знакомстве с Ириной на демонстрации протеста, а вернее, при бегстве из штаб-квартиры оппозиционных сил. И самое странное, до сих пор ему не приходило в голову приложить усилия для поисков основного документа, без которого шагу ступить было невозможно, или хотя бы заявить в органы об утрате его.
   Между тем, Нечипоренко, удовлетворенно покряхтывающая под тяжестью приятной ноши, привела гостя к серому двухэтажному каменному зданию, в котором Фалин безошибочно определил рабочую общагу и которая теперь наверняка превратилась в форменный притон, благодаря демократии и свободе, воцарившейся в стране. Так оно на деле и оказалось, и вошли они туда, не остановленные никем, только какая-то старая карга, сидевшая в углу на диване в вязанием в руках, прошлась насчет того, что Фенька, мол, опять привела задрипанного хахаля, и получила ответ в том смысле, что лезть чужое дело негоже и, тем паче, встревать в Фенечкины амурные отношения с мужским полом. Видуха Фалина попросту вызвала у старушенции скептический вздох, после чего интерес к парочке у нее напрочь пропал.
   Обитала Нечипоренко в просторной на удивление комнате, закрывавшейся на некое подобие замка, довольно приличной, хотя и убогой по обстановке. Две кровати, развалюха стол, огромный шифоньер, тумбочки - такой интерьер Фалин в молодости видывал не раз, как и аккуратно застеленные девичьи постельки с несколькими подушками и обязательной накидкой на них. Фенечка, меж тем, настроившаяся на принятие стакана "портянки", не дала гостю времени подробнее рассмотреть свое место жительства, а, поставив бутылки на стол, скинула с себя пальтишко и потащила Вольдемара в общественный умывальник, где заставила раздеться до трусов и самолично, как заботливая мать или верная, хе-хе, жена, вымыла его холодной водой, объяснив, что горячей здесь не было испокон веков, газ давно отключен, а электроплитка слишком слаба, чтобы нагреть ведро или на худой случай бачок водицы для мытья. Фалин стоял голый, мокрый и жалкий, как ощипанный петушок, босыми ногами на кафельном полу, ожидая с замиранием сердца, что кто-нибудь увидит его в таком непотребном виде, пока Фенька не принесла ему старое полотенце и женский халат довольно приличного вида. Причем, сопровождался сей процесс глупейшими по содержанию прибаутками, после чего хозяйка отвела дорогого - по её собственному выражению - гостенька обратно в комнату и усадила за стол на почетное место, велев обождать немного в одиночестве.
   -Твои шмутки и бельишко я в тазу замочила, так что не обессудь, переночевать тебе здеся придется, если не побрезгуешь, дорогой товарищ. А сейчас потерпи, я себя в порядок приведу - женишок ведь пришел как-никак! Мымра я мымрой с виду-то, а девка ведь на выданье! Ну, жди-пожди, женишок, мухой я!
   Она с таинственным и многозначительным видом удалилась за антикварную ширму у шкафа и принялась там скрипеть дверцей, грохотать ящиками и шуршать старьем, и все это под блатную веселую песенку в собственном исполнении. Берета своего она так и не сняла на протяжении всего часа, как и все это время топала резиновыми ботами по полу, но Вольдемар, уже привыкший к её чудачествам, не обращал на факт этот никакого внимания. Он тщетно старался согреться, кутаясь в халат, рассматривал в зеркале комичную фигуру худого патлатого мужика в бабском одеянии, из-под полы которого торчала босая волосатая нога в тапке, и скорбно вздыхал, жалея до смерти самого себя. Ему вдруг страшно захотелось есть, но на столе не наблюдалось ничего окромя пресловутого портвишка, а перспектива пить без закуски на голодный желудок не слишком устаивала его.
   В своих тяжких думах, отвлекшись от действительности на короткое время, Роман совсем забыл о той, кто привел его сюда и оказал посильное гостеприимство, и, когда Фенечка появилась из-за ширмы, не сразу заметил её, а, заметив, вздрогнул от неожиданности. То есть вздрогнул он не совсем от того факта, что Фенька внезапно появилась в его поле зрения, а, скорее, из-за того, что облик её не соответствовал тому, в котором Фалин привык (уже привык!) видеть её, и в первые секунды ему даже показалось, что какая-то посторонняя молодуха или молодящаяся баба вошла в комнату из коридора, тем паче что дверь не была заперта на ключ. Что ж, Фенечку можно было понять в стремлении понравиться гостю, остававшемуся волей случая на ночлег, принарядиться и выглядеть в его глазах этакой неотразимой местной красавицей, однако простодушная баба явно переборщила в своем благом намерении и теперь вся её былая кичливая, но все же естественность испарилась без следа, и перед немало удивленным Вольдемаром предстало нечто больше похожее на манекен, чем на живого человека. С "праздничной" одеждой дело обстояло более или менее на высоте, если нарядом можно называть цветастое платье-балахон с чужого плеча, штопанные-перештопанные капроновые колготки с дырочкой на колене и многократно бывшие в употреблении лаковые когда-то туфли на высоченных каблуках, зато с головой, то есть лицом, дело обстояло далеко не лучшим образом. Щеки, нос и подбородок покрывало такое количество крем-пудры, что отчетливо была видна граница между ней и натуральной кожей на неплохой, кстати говоря, шее; губы же Фенечка намазала столь яркой помадой низкого качества, что они неимоверно выделялись на физиономии, затеняя остальные черты, несмотря на капитальное количество туши на ресницах и бровях, а тени на веках, с точки зрения гостя, смотрелись просто ужасно. Короче, физиономия бабенки выглядела кошмарной африканской маской, хотя сама по себе не была такой уж и отталкивающей. Фалин почувствовал волну неприятной дрожи в еще не согревшемся теле, и, если бы не косынка, туго и аккуратно повязанная на голове "подруги" и делавшая её похожей на комсомолку двадцатых годов, наверно испугался бы этой вокзальной шлюхи. Хорошо, что ей еще не пришло в голову навесить на себя пошлых побрякушек, ибо они стали бы последней каплей в отвратном зрелище.
   -А теперь будем гудеть, Вольдемарушка, на всю катушку! Смотрите, люди добрые, какой гость ноне у меня! - Фенечка чуть-чуть стеснялась парадности своего поведения и бравадой старалась скрыть смущение.
   -Закусь найдется у тебя? Или пьешь по-черному?
   -Для женишка ничего не пожалею! - залихватски махнула рукой Фенька, и Роман только сейчас обратил внимание, что она для форсу натянула на ладони порванные в нескольких местах сетчатые перчатки.
   Это наблюдение дало ему возможность с большим трудом оторвать взгляд от раскрашенной рожицы хозяйки и переключить его на наблюдение за белыми чуть полноватыми руками, которые неплохо смотрелись на фоне Фенечкиного прикида и единственные оставались не закрытыми тряпьем, поскольку платье имело короткие рукава. Если всё остальное выглядело так же как руки, то деревенщина имела неплохие физические данные, которые, впрочем, - по крайней мере сейчас - мало интересовали подавленного и разбитого Вольдемара.
   Сухое печенье, банка кильки в томате, немного хлеба и пара конфет казались Фалину царским угощением, и, не чинясь и не ломаясь, он выпил полный стакан портвейну, чокнувшись с Феней и выслушав её короткий, но ёмкий тост по поводу их случайного знакомства. Тетка болтала без умолку, совсем не обращая внимания, что гость не слушает её и старается не смотреть в покрытое тонной косметики лицо, и чувствовалось, что она соскучилась по простому человеческому общению. Голос её звучал сейчас на удивление тягуче, истории были банальны и незатейливы, и в какой-то момент Фалину показалось, что сидит он в коммуналке Геры Мохова и слушает неторопливый рассказ Прасковьи, разве что на столе отсутствуют сосиски с лапшой.
   -Э, соколик, да ты скис совсем, - хмыкнула сочувственно Фенечка. -Пора баиньки нашему герою! Ну, ложись, ложись, сейчас постелю тебе. Со мной уляжешься или как?
   Фалин пожал плечами и попытался сосредоточиться на выборе места ночлега, но мысли упорно расползались по сторонам, не желая собираться в кучу, а в глазах неотступно стояли белые-белые Фенечкины руки в драных сетчатых перчатках, которые она не сняла даже за столом, играя роль светской леди.
   -Понятно! Мальчик устал. Иди, я тебя пригрею, - Феня быстро разворошила постель на одной из кроватей, скрылась ненадолго за ширмой и появилась оттуда в крикливого цвета синтетической комбинации, почти не скрывающей её плотною задницу, не говоря уже о крепких устойчивых ногах.
   Фалин совсем забыл, что хотел рассмотреть бабу без обычных её лохмотьев "секонд-хэнд", и пока собирался это сделать, хозяйка нырнула под одеяло, и, высунув оттуда нос, зазывно кивнула ему головой, на которой до сих пор красовалась простенькая косынка.
   -Ты что, в платке спать будешь? Может, еще и боты свои снять забыла? - не удержался он от ехидного замечания и, стесняясь откровенно пялившуюся на него подругу, выключил свет, чтобы снять халат.
   -Тебе-то что? Я ведь для тебя - что в платке, что без - одна малина! Сука в ботах, вот и весь сказ! - низкий хрипловатый голос заставил Романа застыть на месте и до боли в глазах вглядеться в темноту, туда, где на стандартной общежитской кровати лежала в ожидании мужчины та, обладать которой он страстно желал и мечтать о которой не переставал ни на минуту.
   -Не стесняйся, Вольдемар! Ныряй ко мне, согреешься... - визгливые бабьи нотки звучали теперь в голосе Фенечки вновь, и наваждение сразу оставило Романа, переминавшегося на холодном полу босыми ногами. Кряхтя, как столетний старик, он скованно и неуклюже забрался к Феньке под одеяло и скромно притулился у горячего мягкого тела, слыша тихое шуршание синтетической сорочки. Его сразу охватила слабость, но прежде чем вытянуться во весь рост, он все же приподнялся на локте и взглянул на темнеющую на фоне белой наволочки голову подруги. Глаза его уже привыкли к сумраку комнаты, тем более что свет уличного фонаря пробивался через ветхую шторку на окне, и наштукатуренное неподвижное лицо женщины вдруг рельефно проступило в необычном ракурсе.
   Таинственная и жестокая Ирэна, старейшина Поплашен, не мигая, в упор смотрела на него, и не хватало только густых черных волос, отливавших загадочным блеском, которые скрыты были сейчас под тугой непрозрачной косынкой, и, чтобы увидеть их, Фалину захотелось сорвать проклятый кусок материи и убедиться в своей догадке. Но ужас сковал все его члены, и грудь, словно стиснутая металлическим ободом, тщилась вобрать в легкие спертый воздух комнаты. Белая сильная рука тем временем обхватила Фалина за шею и притянула вплотную к женскому телу, не давая отодвинуться от него. Чтобы вновь и вновь наслаждаться удивительным видением, встрепенувшийся Роман, готовый безоговорочно подчиняться этой властной руке, припал своим полуоткрытым ртом к зовущим развратным губам и принялся истово целовать, сосать и облизывать их, чувствуя на языке горьковатый вкус дешевой помады, которая размазывалась по его лицу, смешивалась со слюной и растекалась во рту. Поцелуй, между тем, был настолько жадным не только с его стороны, но и со стороны откинувшей на подушке голову женщины, таким жадным, что Фалину не хватало воздуха для дыхания, и все же он готов был задохнуться и умереть от удушья, лишь бы поцелуй не прекращался никогда. Ирэна страстно сжимала любовника в объятиях, оплетая его тело и конечности руками и ногами, казавшимися ему диковинными лианами, и Роман со страстью влюбленного подчинялся им и отдавал себя на растерзание, приносил в жертву любимой. Он был счастлив и хотел, чтобы властная Ирэна владела им, пользовалась по собственному усмотрению, подавляла собой, вила из него веревки, и она, как всегда точно чувствуя его состояние, извернулась кошкой на узкой постели, уселась на раскинувшегося на спине Фалина и, вдавив безжалостно в матрас, завладела его плотью, сжимая её своим расцветшим и распустившимся бутоном.
   Судороги пронзили тело потерявшего чувство реальности Фалина, заставили громко и протяжно застонать и вытянуться, насколько позволяла прекрасная всадница, однако стон его был заглушен и водворен обратно в горло теплой и сильной ладонью, зажавшей ему рот. И тогда, не в силах противостоять этой ладони, Роман впился в нее зубами, чтобы не отпускать женщину ни на шаг и выразить таким образом свою собачью преданность ей. Между тем, сейчас он не был ни собакой, ни котом, ни другим животным, кроме как объезженной лошадью, попытавшейся проявить характер, но всадница - прелестная амазонка, пришпорила его без всякой жалости и поскакала не нем, не жалея его и выжимая из него последние соки. Сумасшедшая эта скачка мгновенно лишила его разума и кинула в бездну незабываемых чувств, крутя и ломая на лету, и буквально через мгновение он вообще перестал чувствовать свое бренное тело и душой вознесся на Олимп удовольствия и крайнего возбуждения, чтобы через короткое время рухнуть вниз в бессознательное и умиротворенное состояние. Вокруг не существовало больше ни убогой комнатенки, ни старого покосившегося здания, ни захламленных грязных трущоб, ни неприветливого и серого города, ни богом проклятой страны, а только расстилалась вокруг обширное вольное поле, по которому превратившийся в подобие кентавра Фалин мчал свою несравненную наездницу на край света, упиваясь её властью над собой.
   Всю ночь пришпориваемый без передышки Фалин катал свою властительницу по бескрайним просторам эротических фантазий и, вымотанный до предела, отупевший от беспрерывных ласк, сжигаемый страстью, забылся наконец ранним утром в беспробудном сне, больше похожем на обморок, в котором находился длительное время, проснувшись только во второй половине дня. Сознание возвратилось к нему моментально, и он на удивление отлично помнил, где находится и что делал вчера. Всё та же убогая комната в той же общаге, та же скрипучая сетчатая кровать с тощим матрасом и смятым влажным от пота бельем - не надо был открывать глаз, чтобы увидеть всё это. Только одно изменилось: сквозь жиденькую шторку на окне светило яркое весеннее солнце, но отнюдь не оно было причиной пробуждения загостившегося Вольдемара. Рядом отсутствовало мягкое податливое тело той, кто бесновался вместе с ним всю ночь, то тело, которое умело быть и сильным, и мускулистым и невероятно гибким; отсутствие его и смутное томление в паху и вернули из чащи сна отдохнувшего и укрепившегося морально Фалина. Бессонная ночь прошла для него практически даром, и ему уже вновь хотелось ласк, хотя, возможно, дневной свет многое изменил бы своей волей.
   Фенечка отсутствовала, а Фалину хотелось вновь слиться с ней в объятиях - теперь уже не торопясь, основательно овладеть ею и показать, что он тоже может быть наездником, лихим и беспощадным ковбоем. Истома охватила его, и возрожденная плоть требовала новой разрядки, искала выхода, и если Фенечка сидела за столом или пряталась за ширмой, то должна была быть немедленно водворена обратно в постель.
   Тихий храп и сладкое причмокивание подтвердили предположение, заставили гостя открыть глаза и бросить взгляд на соседнюю койку, куда ретировалась подружка, любившая простор для спокойного сна после трудовой ночной "вахты". Чуть слышно похихикивая, Фалин поднялся на ноги, стараясь производить меньше шума, и с намерением напугать лентяйку на цыпочках приблизился к ней. Каково же было его удивление, когда он увидел перед собой мирно почивавшую толстенную бабищу, полуприкрытую тонким одеялом, которая ровным счетом ничем не напоминала Феню. Она была не просто толста, а по его мерка огромна, и внушительный зад возвышался настоящей горой, а мощные груди распирали сатиновую ночную сорочку. Голова с множеством накрученных бигуди щекой покоилась на мягкой подушке, а нос упирался в пошлый коврик на стене. С минуту Фалин стоял над прогнувшей кровать тушей Фенечкиной соседки, растерянный и не знавший, что, собственно, делать, разглядывал свой вставший член, и подумывал тихо исчезнуть из гостеприимного женского царства по-английски, не прощаясь. Душа, однако, требовала чего-то эдакого, ведь не могло так вот просто закончиться ночное приключение, и Роман не нашел ничего лучшего, как подойти к столу и допить остатки портвейна из Фенечкиного стакана, на краю которого отпечатались следы её губ в виде ярко-оранжевой помады.
   Винище быстро привело его в бодрое расположение духа и, окинув взглядом комнату в поисках одежды, Фалин ни с того, ни с сего снова вернулся к кровати дрыхнувшей бабищи, откинул одеяло и подлег рядом, с большим трудом отвоевав мизерное пространство для своего тощего тела. Он затаился в ожидании возмущенного крика и последующего громкого скандала, но телка только надула губы, шумно вздохнула и почесала ногой о ногу, едва не столкнув ненароком нечаянного соседа на пол. Ножищи к нее были в два обхвата, а от касания шершавой пятки к Фалинской ступне член его напрягся еще больше и уперся в широкие формы "спящей красавицы". Она, видимо, почувствовала настойчивое прикосновение и принялась поворачиваться на спину, в то время как "гусар", воспользовавшись её перемещением, ловко вскарабкался на нее и устроился между ног, зарывшись лицом в необъятные потные груди.
   -Поспать не дадут, черти! Я же с ночной смены - имейте совесть! - пробормотала "слониха" сквозь сон и закинула тяжелую руку на спину назойливому "комару".
   Фалин же, затаив дыхание и еле сдерживая смех, смешно вильнул бедрами, раздвигая мощные ляжки, утвердился на почетном месте, запустил толстой шалаве свои проказливые ручки под балахон ночной рубахи и, путаясь в складках кожи, разыскал вожделенное отверстие, куда и вставил член, показавшийся ему буквально карликом по сравнению с промежностью. Заметила или нет его движение баба, Роману не было до конца ясно, и он начал потихоньку трахать ее, постепенно набирая темп и даже осмелившись втянуть в рот сосок рыхлой груди. Так как стащить сорочку с этой туши не имелось никакой возможности, то он сам забрался под балахон и оказался за пазухой у продолжавшей дремать толстухи, нисколько не смущаясь своим положением. Ей же было наплевать на копошившегося на ней мужичка, и только воздух со свистом вырывался из приоткрытого рта. Она, наверно, могла бы смахнуть назойливого любовника на пол одним движением руки, но слишком уж ей хотелось спать, и лень не давала ей шевельнуть и пальцем.
   Как ни бился Фалин, пытаясь хоть немножечко расшевелить эту флегму, все усилия его пропадали даром, и, напахавшись задницей, изойдя потом и не добившись даже собственного нормального возбуждения, он вскоре спустил и с кряхтением распластался поверх так и не выказавшей ему своего внимания слонихе, когда же кое-как сполз с нее на пол и присел на край кровати, подперев подбородок ладонью, баба все-таки подала признаки жизни, хрустнула суставами, зевнула вместительной пастью и обратилась вроде бы к Фенькиному гостю с короткой репликой:
   -Ты, что ли, Вольдемар? Тебе вон записка на тумбочке лежит. Читай, если грамотный, - в этими словами она вновь отвернулась к стене, и бедная кровать застонала от тяжести её дородного тела.
   Усталость и безразличие, порожденные неудачей в чужой постели, овладели Фалиным, и с трудом протянув вялую руку, он взял с тумбочки сложенный вдвое белый листок, который оказался сорванным с какого-то столба или забора объявлением. Собственно, Вольдемар и не ожидал увидеть пылкое любовное послание, но Фенькин цинизм поистине доконал его, и хорошее настроение бесповоротно улетучилось прочь.
   "Спорткомплексу "Вираж" требуется на временную работу уборщик помещений, мужчина среднего возраста без вредных привычек со знанием английского языка. Обращаться по адресу ... Телефон .... ", - было отпечатано на принтере жирными буквами, и Фалин тупо смотрел на ровные строчки, мрачно размышляя, за каким дьяволом уборщику помещений требуется знание английского языка. Сочувствие Нечипоренки и готовность оказать ему услугу коробили его, и сейчас он был близок к тому, чтобы набить Феньке морду, вздумай она появиться у него на глазах. Но наглая бабенка, скорее всего, отправилась с утра пораньше заглаживать вину перед господином Ериковым, и своевременное бегство спасало её от Фалинского гнева. Совершенно разбитый и расстроенный Фалин хотел одеться и покинуть прочь занюханную общагу с бесчувственной к мужицкой ласке, "давящей на массу" слонихой, но здесь его поджидала еще одна неприятность. То ли второпях, то ли опять же нарочно в стремлении оставить милого её сердцу любовника при себе, Фенечка не принесла в комнату высушенную его одежду, а может быть, просто запрятала ее, и у порога, словно в насмешку, стояли полные засохшей грязи заскорузлые Фалинские кроссовки, пользоваться которыми, во всяком случае пока, не представлялось возможным.
   Плюясь и цедя сквозь зубы проклятия, Роман или Вольдемар в непонятной спешке (да что там непонятной - разве ему хотелось в перспективе точить лясы с толстомясой соседкой или, не приведи господь, лизаться с ней в ожидании Фенечки!) натянул на себя мятые Фенькины шаровары, застиранную "слонихину" футболку, которая являлась для него настоящим платьем, запихал длинный её подол за резинку шаровар и завершил обряд одевания чем-то похожим на болоньевую куртку неопределенного цвета, похищенным с вешалки. К сожалению, ничего из "слонихиной" обуви никаким боком ему подойти не могло по причине огромного размера, а из Фенечкиной под вешалкой красовались лишь пресловутые "модельные" туфли да те самые допотопные боты, которые Фалин и вынужден был взять напрокат без последующей отдачи. Полые их каблуки были предусмотрительно забиты спрессованными кусками газеты, так что пользоваться ими можно было беспрепятственно, что Фалин тотчас с проделал. Выглядевший со стороны совершеннейшим пугалом, он, не попрощавшись с крупногабаритной любовницей, покинул давшую ему приют комнату и, миновав неизменную старуху с вязанием на вахте, не обратившую на него ну никакого внимания, удалится прочь с намерением позабыть дорогу в эти фабричные трущобы.
  
  
   Урок седьмой.
  
   ФИЗКУЛЬТУРА.
  

Мусорщик. - Моя прекрасная леди. - Делай, как я!
Спортивные игры с сексуальным уклоном. - Юношеский максимализм и его последствия.
Восточные сладости.

  
   Приходилось с прискорбием признать, что с того памятного дня окончательно сведенный с ума, ничего не понимающий в происходящем и уверовавший в злой рок, довлеющий над ним, Фалин буквально не находил себе места в своей запущенной холостяцкой квартире, которая постепенно принимала вид самой убогой фабричной общаги и нахождение в которой не приносило теперь хозяину желанного покоя. Третьи сутки Роману не сиделось, не лежалось, не спалось, и только мрачные мысли с завидным постоянством одолевали его, не давали отдыха, доводили до отупения, заставляя периодически вскакивать с дивана или стула и бессмысленно метаться из угла в угол неприбранной комнаты с намерением немедленно отправиться туда, куда глаза глядят, на поиски красавицы Ирины или рвануть в трущобы промышленной зоны к халупе, где обитала Фенечка, дабы убедиться в том, что сказочная ночь была лишь игрой воображения, собственной глупой выдумкой и что на пороге замызганного здания ждёт его опустившаяся спившаяся тунеядка, а не сексапильная "поклонница Христа". Ещё ему хотелось вернуться в тот самый ресторан, где он признавался Ингрид в любви, найти там незаслуженно оскорбленную бедняжку Изольду, упасть перед ней на колени и ценой собственного унижения выпытать любые сведения о загадочной аристократке, которую прямо из его рук вырвали толстый Дитер и роскошная немка. Временами он помышлял также сбегать к телефону-автомату на соседнюю улицу и по справочному телефону выяснить номер агентства "Нежный поцелуй", чтобы безотлагательно позвонить туда и потребовать прислать ему на дом мальчишку Шарло безо всякой оплаты, учитывая понесённые им ранее моральные потери - короче, вел себя полным и окончательным идиотом. С психикой его творились скверные вещи, и иногда Роман сам начинал сомневаться в своем духовном здоровье, а про физическое давно и прочно позабыл, так что дело могло бы кончиться плохо, если б не появившийся как черт из коробочки близкий Ромин приятель и надежный товарищ Геха Зубов, который как-то поутру метеором ворвался в Фалинское жилище, буквально растормошил друга и, не прилагая каких-то кардинальных стараний, практически избавил от глубоких душевных страданий.
   Всё-таки Рома любил этого шустрого, никогда не унывающего мужика, которого за глаза в шутку называл "электровеником", иногда брал с него пример в стандартных жизненных ситуациях, по-хорошему завидовал его жизненному оптимизму, а теперь с улыбкой смотрел, как Генка с удовольствием вываливает на стол пакеты с домашними пирожками, по-свойски ставит чайник на плиту, заваривает крепкий чай, слушал, как шебутной гость эмоционально рассказывает последние новости - бытовые и политические, расспрашивает о житье-бытье, хлопая то и дело хозяина по плечам и спине, и передает с десяток приветов от жены Людмилки, и ему становилось весело и спокойно на душе от осознания того простого факта, что есть на свете человек, которому не безразлична его, Ромы Фалина, судьба. И пусть Фалин по понятным причинам не собирался посвящать даже такого близкому человеку, как Зубов, встречи с которым, кстати говоря, становились из года в год всё реже и реже, в детали своих странных взаимоотношений с Ириной, всё равно чувствовал вящее удовлетворение при виде отменного семьянина, озабоченного не только своими насущными проблемами, но и проблемами старого товарища. Между прочим, Роману не приходило в голову обижаться на Гену за редкость встреч, ведь и сам он редко заходил к другу, поскольку ему претило посещение "первичной ячейки общества", весьма далекой от установленного самим Фалиным идеала, зато в свете неискоренимого желания неудачливого кавалера добиться руки ускользающей богини любая тонкость семейного бытия с некоторых пор живо интересовала его, и в этом смысле Зубов являлся для Фалина спасителем, спустившимся с небес.
   Аудиенция, запланировано не являвшаяся продолжительной, закончилась, тем временем, столь же быстро, как и началась. Как оказалось, Геннадий не просто зашел навестить товарища и побалакать о том, о сем, а принес тому два билета в филармонию, чем просто-таки на месте сразил Романа, находившегося, вполне естественно, в курсе непритязательных жизненных устремлений Зубова, однако предугадавший и сразу заметивший удивление друга Гена тотчас оговорился, что билеты - четыре штуки - выиграла жена по итогам какого-то нелепого телефонного опроса, и доставлены они были прямо на дом пораженной оперативностью виртуальных доброхотов женщине. Меж тем, велев мужу срочно передать два билета Ромочке, Мила через него настойчиво попросила Фалина прибыть на концерт классической музыки в обязательном порядке с подругой - желательно потенциальной невестой - и желала, чтобы после окончания культурной программы "молодые" отправились к Зубовым домой, чтобы закончить приятный вечер за столом в самой непринужденной дружеской обстановке. Причем, предложение это, хотя и выглядело неожиданным, попало, что называется, в русло неосмысленных до сего момента Фалинских потребностей, и Роман подумал, что встряхнуться и развеяться в компании старых знакомцев идеей было очень и очень неплохой! Что толку переживать и страдать в уединении, растрачивая попусту нервные клетки, зачем клясть и казнить себя, пусть даже и справедливо, спрашивал себя мысленно Фалин, если всё равно никто не приведет к тебе на дом любимую женщину и не соединит ваши руки и сердца? Зато наверняка, как неоднократно уже случалось, судьба обязательно распорядиться так, что желанная встреча произойдет совершенно случайно и в совершенно неожиданном месте, только для этого надо обязательно почаще появляться на людях, например в театре или той же филармонии, или, ещё лучше, вообще вновь вернуться к активному образу жизни, устроиться на работу туда, где с большей долей вероятности может появиться Ира, и терпеливо ждать, не совершая лишних телодвижений, когда удача улыбнется тебе! В этом смысле появление Зубова опять же послужило толчком для потерявшего было веру в себя Фалина, последнее время и шагу ступить не смевшего без внешнего воздействия, так что после ухода жизнерадостного и неунывающего Геняши растревоженный визитом отшельник кинулся вдруг с удивительным прилежанием на поиски смятого в порыве тоски листка с объявлением, который сунула ему в руки добродушная толстуха и который еще по возвращению из заводской общаги был небрежно заброшен куда-то в угол, и приказал себе немедленно отправиться в пресловутый "Вираж", где, по его мысли, должны были собираться люди как раз Ирининого полета, без всякого предварительного телефонного звонка, тем паче что телефон третьи сутки был отключен предположительно за неуплату.
   И Фалину повезло! Можно сказать, дико повезло, если считать везением наём на вакантную должность рядового уборщика в спорткомплексе "Вираж" с неплохой, правды ради сказать, зарплатой, - оформление прошло без предъявления дурацкого "резюме", проведения идиотских "интервью" и вообще без всяческих досадных проволочек. Хмурый озабоченный администратор, не собиравшийся вдаваться в перипетии Фалинской трудовой биографии, а лишь мельком глянувший в его трудовую книжку и тут же вернувший её назад, для проверки перекинулся с новым работником несколькими фразами на английском, с которым у "дворника-интеллигента" никогда не было проблем, с иронией спросил, знает ли тот устройство пылесоса и "модернизированной" швабры, и без лишних слов отвел на экскурсию в кладовую, ничуть, между прочим, не похожую на ту, где не так давно раскручивалась любовная сцена между малознакомыми любовниками, после чего в двух словах объяснил не слишком обременительные и, уж во всяком случае, немудреные его обязанности. Держать в чистоте необходимо было зал аэробики, тренажерный зал, мужскую и женскую раздевалки с душевыми, два сверкающих новеньким кафелем туалета, а также служебную комнату тренеров. Причем особого контроля над уборщиком, судя по всему, не предвиделось, а наблюдать за исполнением обязанностей "техперсонала" должны были по совместительству как раз те самые тренеры - мужчина и женщина - оба корейцы по национальности, которым Роман Петрович, как его пока что величал администратор, незамедлительно и был представлен. Надо сказать, Толя Цой сразу не понравился Фалину некой своей отстраненностью от действительности и слишком холодным (истинно восточным!) взглядом, Аэлита же - тоже, кстати, Цой - вполне дружески и даже тепло отнеслась к Роману, сразу перейдя с ним на "ты", и безо всякого стеснения буквально с первых минут знакомства ласково называла Ромашкой. Чувствовалось, что ей чем-то приглянулся молодой молчаливый мужчина, худой, даже изможденный, но с сумасшедшинкой в глазах, и между ними тотчас наметились приятельские отношения, подтвердившиеся впоследствии в полной мере. Маленькая, почти миниатюрная кореяночка обладала покладистым и спокойным характером, и приходилось только удивляться, как властно он вела себя с дамами, занимавшимися в её группе аэробики.
   Обязанности технички не слишком утомляли Фалина, зато жизнь его помаленьку возвращалась в спокойное размеренное русло, и работа "от звонка до звонка" являлась для него чем-то вроде трудотерапии, постепенно восстанавливавшей в нём философское отношение к жизни. Первую неделю он рьяно драил просторный спортзал, обслуживал инвентарь, пылесосил татами, прибирался в раздевалках и туалетах, при этом принципиально не интересовался клиентами "Виража" и только с очередного понедельника начал понемногу присматриваться непосредственно к тем, кто регулярно посещал оздоровительный комплекс. Особы мужского пола, естественно, не интересовали его, а вот исподволь наблюдать за женщинами и девушками скоро вошло у него в привычку, поскольку ему доставляло удовольствие следить за лихими спортивными танцами и гимнастическими упражнениями молодых и моложавых дам, смотревшихся достаточно пикантно в тщательно подобранных ярких спортивных нарядах. Обтягивающие, отливающие блеском лосины различных, порой самых невероятных расцветок, изящные купальники, кроссовки вычурных форм - все это смотрелось потрясающе на гибких женских фигурках в сочетании с всевозможными ленточками в волосах и шерстяными гетрами на идеальных в большинстве своем ножках, от которых невозможно было оторвать взгляд. Обилие этих длинных, гладких и сильных ног просто поражало Фалина, и, специально приходя на работу пораньше, он украдкой рассматривал их, с мазохистским сладострастием возрождая в памяти образ той, с которой при всей своей привлекательности никак не могли сравниться здешние дамочки, походившие на резвых необъезженных кобылок. Его тоже стали замечать, и многие приветливо кивали головой при встрече, а кое-кто вроде молоденькой интеллектуалки-лицеистки Наташи, которую подруги называли запросто Натой или Нателлой, даже иногда заводил с ним разговор, чувствуя, что уровень подметальщика никак не вяжется с обликом молчаливого молодого человека, у которого на лице, что называется, было написано высшее образование. Грациозная, длинноногая, легкая в общении умница в принципе нравилась Фалину, но куда ей было до взрослой дамы высшего света, каковой являлась Ирина-Ирма, и Роман только покачивал головой, глядя на внешнюю и внутреннюю беззаботность и легкомысленность симпатичной девочки.
   Что касалось Ирины, то с первого дня работы в "Вираже" Фалин был абсолютно уверен, что рано или поздно, как это неоднократно случалось и раньше, встретится с ней здесь, и, надо сказать прямо, надежда его оказалась более чем обоснованной - прорезавшийся у него с недавних пор дар провидца, присущий только искренне влюблённым мужчинам, оправдался очень скоро, чему Роман не очень-то был удивлен. В глубине души он давно понял, что ожидание волнующей встречи - дело нескольких недель или даже дней, набрался похвального терпения, не совершал никаких необдуманных поступков, и действительно как-то раз, греясь после трудов праведных на солнышке у служебного входа в спорткомплекс рядом с автомобильной стоянкой и лениво перебрасываясь короткими фразами с толстомордым охранником, увидел новенькую белую иномарку, подъехавшую к воротам и остановившуюся у шлагбаума. За рулем сидела женщина, и это не могло подвергаться даже малейшему сомнению, хотя тонированные стекла не позволяли разглядеть водителя, - весь внешний вид автомобиля, его ухоженность, манера вождения, а также нетерпеливый гудок клаксона и удивительная для комплекции охранника прыть, с которой толстяк бросился к будке, уже давали представление о приехавшей леди, а когда та с невероятной грацией покинула уютный салон машины и предстала перед глазами застывшего в ожидании чуда Фалина, по гордой посадке головы, невозмутимому и даже холодному выражению лица и подчеркнуто прямой осанке Роман узнал госпожу Поплавскую, несмотря но то, что внешний облик её претерпел ныне значительные изменения.
   В белом летнем платье, белых же изящных туфельках на невероятной высоты каблучках, белых колготках, а также идеальной белизны тонких перчатках на точеных руках и чудной соломенной шляпке на голове очаровательная блондинка выглядела подлинным ангелом на бренной земле, а уж на фоне мрачного неприветливого города, с некоторых пор просто угнетавшего Фалина, смотрелась ни более, ни менее как инопланетянкой, пришелицей из других миров. Можно было подумать, что средней руки спорткомплекс почтила своим вниманием актриса Голливуда - американка или англичанка, суперзвезда экрана, топ-модель мировой величины, и на минуту Фалин представил себе, что находиться где-нибудь в Каннах или, черт возьми, в Венеции и в качестве лакея наблюдает за прибытием на светский раут популярной в высшем обществе личности. Стекла солнцезащитных очков в золотой оправе таинственно поблескивали на солнце, прядь русых волос колыхалась на ветерке, щекоча уголок тонких свежих губ, в мочках ушей покачивались крупные серьги оригинальной формы, на пальце поверх тончайшей перчатки играл холодным светом бриллиант в дорогой оправе, каблучки немыслимой красоты туфель громко постукивали по асфальту, а Фалин стоял столбом, не зная, что предпринять, и до дрожи в коленях страшился, что мираж исчезнет в мгновение ока и оставит его в одиночестве среди безлюдных кварталов угрюмого мегаполиса. "Лакея" не вывела из столбняка даже фраза, брошенная с оттенком превосходства в его сторону на ходу, произнесенная мелодичным голосом в его адрес на чистейшем английском языке, и только жест надменной леди, протянувшей ему свою бежевую спортивную сумку из высококачественной кожи, привел впавшего в ступор "мусорщика" в чувства, заставив с некоторым трудом вникнуть в суть обращенных к нему слов. Леди повелевала отнести её вещи в раздевалку, а затем тщательно протереть стекла и так идеально отполированной машины, и только тогда Фалин отчетливо понял, кем здесь является он, а кем - эта элегантная высокомерная особа. Сумка уже оттягивала его плечо, а он, так и не двигаясь с места, наблюдал, как "незнакомка" ожидает на крыльце, что тупой мужлан подобострастно распахнёт наконец перед ней дверь, и как охранник, оттолкнув его прочь, со всех ног кидается выполнить столь почетную миссию и с полупоклоном провожает исчезающую в дверях красавицу восторженным взглядом.
   -Что стоишь, дубина? Делай, что тебе приказано! - грубо рявкнул, между тем, на него еще пять минут назад приветливый мордоворот, и Фалин в легком облаке аромата изысканных духов, кружившего ему голову, принялся подниматься по ступеням, мотая головой, словно пытавшийся протрезветь пьяница.
   На его немой вопрос невольно ухмыльнувшийся секьюрити (тоже, кстати, со знанием иностранных языков) показал ему поднятый вверх большой палец и уважительно сказал:
   -Это, брат, сама госпожа Эрна! Совладелица нашего комплекса... Так что с ней держи ухо востро, приятель, мой тебе совет! Если что не так, вылетишь за ворота в один миг. Понял, да?
   -Думаешь, я за место мусорщика держусь? Ну-ну! ... Кстати... Замужем... эта ваша... Эрна? - Фалин замер в ожидании ответа, стыдливо потупив глаза и водя по носком ботинка по бетону.
   -А ты, никак, руку ей хочешь предложить или сердце?! - Мордатый захохотал во весь голос и мгновенно побагровел от корней волос до подбородка. -Точно не знаю! Вроде бы нет! Типичная, знаешь ли, эмансипэ... Ну давай, беги-ка поскорее приказ выполнять, а то, поверь, плохо будет!
   Сумрачно глянув в сторону собеседника и не видя того в упор, Фалин поплелся в здание и направился в сторону женской раздевалки, на ходу поглаживая мягкую кожу сумки ладонью и вдыхая едва ощутимый запах госпожи. При всем этом хозяйскую машину он, конечно, мыть не собирался (не его это была обязанность!), но находиться с хозяйкой рядом везде и всюду считал почетной обязанностью, дивясь крутому повороту судьбы, выделившей ему на этот раз роль невольника, сладостно страдавшего под пятой неприступной владычицы. Итак, на самом деле Ирина оказалась иностранкой, всамделишной леди, и Роман нисколько не был удивлен таким поворотом дела и сейчас любил её еще больше - любил как никогда, хотя со всей глубиной ощущал разницу в положении своем и Ирины-Эрны. Ему было очевидно, что женщина играет с ним, как кошка с мышкой, но все же благоволит ему, иначе чем можно было объяснить тот факт, что в огромном городе раз за разом они сталкиваются друг с другом с завидной периодичностью?
   На работе Роман одевался в синий комбинезон, рабочую куртку с эмблемой комплекса и обязательную бейсболку, по которым публика отличала в нем именно обслугу, так что в подсобные помещения, тренажерные залы и даже в женскую раздевалку и туалет ход ему был открыт практически в любое время. Мало того, что развлекавшиеся здесь дамы вообще мало обращали на него внимание, как на мужчину, временами они даже не замечали его вообще, переодеваясь и принимая душ едва ли не в присутствии уборщика. Конечно, такой нарочитой слепотой страдали далеко не все, но Роман не мог припомнить ни одного случая за две недели, чтобы хоть одна "девушка из высшего общества" вскрикнула от неожиданности или напугалась при его появлении в дамском туалете или душевой. Сам он поначалу неимоверно стеснялся заходить туда и совершал сей смелый шаг только после многократного покашливания и шарканья ног, однако постепенно освоился со своей ролью, тем более что мысли его были постоянно заняты лишь одной единственной представительницей женского населения планеты. Вообще-то администрация не поощряла его шатания по комплексу во время проведения занятий, но клиентки частенько пользовались услугами техперсонала в личных целях и давали мелкие поручения - и Фалину в том числе - куда-то сбегать, что-то срочно принести, помочь по мелочам за милую улыбку, пачку сигарет или мелкую купюру. В принципе, Рома удивлялся сам, как быстро должность мальчика на побегушках приклеилась к нему, и временами даже гордился своим положением, считая за честь для себя находиться на короткой ноге с бомондом. С теми, кто попроще, он был на "ты", с такими как Нателла держался немного покровительственно, перед солидными клиентами заискивал, надеясь в будущем использовать ценные связи, короче старался с каждым выработать свою линию поведения и даже преуспел в этом деле (недаром же имел гуманитарное образование). С Эрной, естественно, подобная тактика пройти не могла, тем более что неприкасаемая леди не занималась здесь постоянно, а совершала редкие наезды, и, заходя в раздевалку с её сумкой на плече, Фалин уже прикидывал, как бы поаккуратнее выяснить у Аэлиты, чем дышит, как живет, кого мнит из себя холодная англичанка, которую, черт возьми, он много раньше принимал либо за русскую, либо за еврейку, либо за литовку, будучи ловко введен её недюжинным актерским талантом в искреннее заблуждение.
   -Что с тобой, Ромчик? На тебе лица нет! - резковатый голос Аэлиты Цой, появившейся как нельзя кстати, заставил задумавшегося Фалина, стоявшего с драгоценной сумкой возле металлических индивидуальных шкафчиков, вздрогнуть. -Со здоровьем все в порядке? Может массаж сделать? А хочешь, с девчонками моими на аэробике покривляйся немного? Сейчас форму тебе подберу! Помашешь ножками - другим человеком себя почувствуешь! - Аэлита добродушно рассмеялась и дружески толкнула его худым плечом.
   Кореянка, как и большинство соплеменников, имела невысокий рост и крепкую сухощавую фигуру, сильные руки, маленькие ступни ног и симпатичную (вовсе не скуластую и отнюдь не широкую) мордашку. Возраст спортсменки определить было затруднительно и можно было считать его средним, характер же располагал к товарищеским отношениям, и "девочки" не чаяли души в своей тренерше. Любила она и пошутить с тонкой иронией, и незлобиво посмеяться над чужими недостатками, и поучаствовать в веселом розыгрыше, но никогда не терпела грубого отношения к себе и этим нравилась Роману.
   -Что молчишь, Ромашка? А-а, понимаю! И ты тоже, бедняжка, очарован нашей неотразимой Эрной. - Аэлита кивнула на дамскую сумку, уперла руки в бока и вызывающе посмотрела Фалину в глаза. -Что ж, наша "мама" - достаточно эксцентричная особа, и ... кто знает... кто знает!
   Цой, казалось, была недовольна чем-то, голос её звучал необычно ехидно, и Фалин подумал, уж не ревнует ли кореяночка забугорную красавицу и не завидует ли чисто по-женски ей. Сейчас ему пришло на ум, что сам он, быть может, приглянулся Аэлите, но такая догадка тут же рассмешила его и вызвала широкую улыбку на лице.
   -Улыбайся, улыбайся, только не зевай и не развешивай уши, Ромочка! Пропадешь ведь за понюшку табаку, а я тебя спасать не стану, учти! - Кореянка развернулась на каблуках, сделала несколько грациозных разминочных движений, словно демонстрируя на публику невероятную гибкость собственного тела, и направилась к выходу, мило пошевеливая маленькой упругой попкой в надежде подразнить Фалина, но тот уже позабыл о забияке, ибо в коридорчике мелькнуло белое платье и шляпка дамы, которая затмевала для него собою весь мир.
   Аэлита и Эрна разминулись в проходе, причем леди даже не опустила глаз, чтобы с высоты своего роста бросить взгляд на маленькую тренершу, а та, картинно поклонившись, сделалась как бы еще меньше ростом и едва ли не поднырнула под небрежно отведенную руку в тонкой белой перчатке. Каблучки госпожи размеренно стучали по кафельному полу, и если Цой даже не повернулась на их цокот, то Фалин с трудом заставил себя оторвать глаза от идеальных ног, легкой и уверенной поступью переставляющих изящные туфельки в его сторону. Вряд ли величавая Эрна уловила взгляд обслуги, во всяком случае, не глядя или делая вид, что не глядит на застывшего в столбняке мужчину, она спокойно прошла к своему шкафчику, не оборачиваясь, щелкнула пальцами, требуя подать сумку, а потом на чистом английском языке в самых понятных выражениях безоговорочно велела Фалину убираться вон, причем, когда смысл простой для понимания фразы дошел до его сознания, тот мгновенно побагровел от обиды, почти швырнул сумку на скамейку рядом с госпожой и опрометью выскочил из раздевалки, проклиная гордую красотку, которая никоим образом не желала признавать факт обоюдного знакомства или и вправду не узнала Романа. Он же напрочь позабыл, что буквально несколько минут назад мечтал повсюду следовать за хозяйкой и выполнять любое её приказание, злился на её неоправданное высокомерие, но и далек был от того, чтобы требовать особого отношения к себе, хотя и считал, что старая знакомая легким кивком головы, движением губ или бровей, взмахом ресниц вполне могла бы дать ему понять, что помнит и ценит его, как последовательного поклонника и почитателя, а не отсылать хамски, как рядового лакея, "на задний двор".
   За его спиной, тем временем, слышался скрип открываемого шкафчика, шуршание снимаемой одежды, стук падающих на пол туфелек, а Фалин, так и не найдя в себе сил уйти далеко, прижался плечом к дверному косяку в коридоре, и, вместо того, чтобы по совету Аэлиты бежать прочь, глубоко переживал случившееся, одновременно в мыслях представляя себе прекрасное в своей наготе тело, освобождаемое от предметов дамского туалета, и размышляя на тему непростых взаимоотношений с женщиной, на которую с превеликим удовольствием взглянул бы сейчас хоть одним глазком. Между тем, решиться на банальное подглядывание обиженный до глубины души поклонник таки не мог, да и размышления его имели ныне совершенно иное направление, чем ещё несколько дней назад, когда он готов был, позабыв обо всем, броситься в ноги любимой женщине, целовать её туфельки и гладить божественные ступни ладонями. Понятно, что тактику осады крепостной стены, воздвигнутой холодной Эрной, ни в грош, кажется, не ставившей "лакея", надо было кардинально менять, и теперь лакей этот, наученный горьким жизненным опытом, решил вести себя достойным для мужчины образом и желал отнюдь не унижаться перед прекрасной дамой, а для начала открыто поглядеть ей в глаза, не скрытые темными стеклами очков, постараться найти там хоть намек на уважение к нему, в противном же случае просто отойти в сторону и предоставить королеве мистификаций упражняться в оттачивании своих приемов на ком-нибудь другом.
   Эрна переодевалась без спешки - тщательно и со знанием дела, - любуясь, по-видимому, собой, то есть занимаясь откровенным нарциссизмом, и ожидание Фалина грозило затянуться надолго, что вовсе не смущало его, окончательно определившего уже линию поведения. Он готов был ждать весь день или целые сутки, внутренне настроился на продолжительное бездействие, отключился как бы от действительности и встрепенулся лишь тогда, когда из раздевалки раздался повелительный окрик англичанки, которая, не будучи уверенной в знании уборщиком интернационального английского языка, снизошла в обращении к нему до ломаного русского.
   -Эй, парэнь! Идти сюда очень бЫстро. Я ждать!
   Высокомерность обращения нисколько не оскорбила "парня", и тот, обрадованный неожиданной развязкой патовой вроде бы ситуации, со всех ног кинулся обратно, готовый предстать перед очами прекрасной блондинки, но подозревающий, правда, что от него требуется всего лишь обычная мелкая услуга из тех, каковые мусорщик считал честью оказывать клиентам "Виража". Эрна сидела на скамейке, откинувшись спиной на стену и широко расставив ноги, туго обтянутые гладким материалом трико, не выглядела уже такой неприступной, как в белом платье, но нисколько не теряла грациозности и аристократизма, разящих Фалина наповал. Она выставила вперед ножку, пошевеливая модной кроссовкой, и глазами указывала на распущенный шнурок с узелком на конце, так что догадка Фалина оправдалась практически полностью. Вместе с тем, надо признать, часть Фалинских тайных желаний чудесным образом сбылась, Эрна наконец сняла очки, и Рома несколько мгновений, показавшихся ему вечностью, заворожено разглядывал знакомое лицо при полном отсутствии обильной косметики, наслаждаясь увиденным и буквально упиваясь созерцанием благородных черт лица, которое изваяно было очень и очень недурно, если не сказать отменно: энергичное, выражающее непреклонную волю, с классическими высокими скулами и густоватыми светлыми бровями, с блестящими широко расставленными глазами, прямым носом с утолщением на кончике над чуть припухлыми чувственными губами. Она стягивала ловкими длинными пальцами густые светлые волосы, которые без шляпки выглядели еще более бесподобно, в короткий толстый хвост, и, хотя даже в спортивном костюме выглядела идеальной леди, за этим простым занятием казалась более простой и доступной, что в конечном итоге придало Фалину смелости, и он шагнул было вперед, чтобы приблизиться вплотную к женщине, когда резкий недовольный голос, воздействовавший на него подобно удару хлыста, остановил его:
   -Ну! Долго буду ждаль?! Делать!
   Куда только улетучилась в одно мгновение вся Ромина смелость!? Куда пропало намерение с чистым и ясным взором немедленно расставить все точки над "i"!? Пара безапелляционных фраз буквально сломала беднягу, повлияла на него гипнотически, и, непроизвольно, сам не отдавая себе отчета в собственных действиях, Рома, как подкошенный, рухнул на колени, торопливо и униженно подполз к госпоже, не смея поднять глаз, и трясущимися пальцами принялся нащупывать злосчастный узелок, пытаясь коротко остриженными ногтями справиться с ним. Он не смотрел леди в глаза, но затылком чувствовал пронзительный её взгляд и буквально терзал цветной шнурок, проклиная свою неуклюжесть, а затем, не в силах справиться с простой задачей и рискуя вызвать еще большее неудовольствие Эрны, склонился в глубоком поклоне, ерзая коленями по полу, и зубами принялся рвать злосчастный узел, с большим трудом распустив наконец его.
   Эрна нетерпеливо шевельнула фирменной кроссовкой, и, верно угадав её желание, Фалин быстро и, как ему показалось, аккуратно завязал шнурок, благоговейно задевая костяшками пальцев шерстяные гетры на божественной ножке. Эрна же вместо благодарности небрежно толкнула его в плечо подошвой кроссовки и, разразившись длинной витиеватой фразой на родном языке, смысл которой так и не дошел до смущенного до предела "парня" даже при знании английского, поднялась с места и, пружинисто шагая, покинула раздевалку, оставив в воздухе умопомрачительный запах дорогих духов. То, что направлялась она именно в тренажерный зал, не представляло для Фалина сомнений - вряд ли такая женщина могла заниматься легкомысленной аэробикой в группе Аэлиты! - так что отвергнутый поклонник не бросился тотчас вслед за ней, а, выждав пока успокоится бешено колотившееся сердце, крадучись отправился знакомым путем, намереваясь застать грубиянку расположившейся на тренажере и кинуть ей в лицо гневные слова на родном русском языке, дабы показать, что чувство национального достоинства присуще и ему - русскому от рождения. Конечно, с одной стороны, он готов был с большим удовольствием служить Эрне, завязывать ей шнурки, обувать туфли, подавать шляпку, но не желал быть парнем на побегушках, черномазым боем, услужливым гарсоном, смазливым халдеем или как там еще господа называют окружающую их челядь. Если дело в аккурат обстояло таким образом, то порвать с холодной гордячкой безотлагательно - вот чего хотелось Роману Петровичу Фалину в ту минуту!
   Действительно, одна-одинешенька в пустом зале Эрна занималась на тренажере, сосредоточившись на силовом упражнении и не отвлекаясь на всякую ерунду вроде появления в дверях служителя в синей униформе. Здоровье и уверенность исходили от этого тела, истинно западноевропейское спокойствие, и Фалин тотчас почувствовал всю шаткость собственных жизненных принципов против коммуникабельности, твердости и хладнокровия не знавшей сомнений и слюнтяйства госпожи. Перед ним предстала во всей красе отнюдь не милая эколог Ирина Поплавкова, не экзальтированная аристократка Ингрид, не обходительная клерк-стажер одной из многочисленных паразитических фирмочек Ирма Плекштите, а рассудительная и деловая, высокомерная и жестокая, спортивная и пышущая здоровьем стопроцентная иностранка, четко выверенные движения затянутого в яркое трико тела которой просто ослепляли его. Теперь-то истинное лицо её окончательно проступило сквозь череду артистично создаваемых в зависимости от ситуации образов, и пелена мистификаций в одно мгновение упала с Фалинских глаз, после чего невероятной силы ярость захлестнула его, и в желании любым способом унизить иноземку, показать на деле, что далеко не всегда первенство принадлежит ей, он решительно двинулся вперед, твердо переставляя ботинки по пружинившему полу и разведя руки с растопыренными пальцами в стороны, как записной киношный ковбой. По дороге целеустремленный мститель и заново родившийся герой сорвал с головы дурацкую американскую кепку и вместе с рабочей курткой кинул на пол, не желая больше выглядеть служащим комплекса, и, кажется, этот жест его произвел должное впечатление на полностью сконцентрировавшуюся на однообразных движениях женщину.
   Эрна повернула к нему голову, и на лице ее, покрытом едва заметной испариной, отразилось сначала удивление, потом откровенное недовольство (как же, она привыкла заниматься спортом в полном одиночестве!), а затем и едва уловимое, но хорошо понятное Фалину презрение, окатившее его с головой обильным водопадом холодной воды.
   -Убирайся вон, парэнь! Пшёль вон! - как выстрел прозвучали громкие слова, только подхлестнувшие Фалина в своем намерении.
   Сама того не понимая, заморская выдра добилась обратного эффекта своей корявой фразой, и теперь ударить бесстыжую тварь вполсилы прямо по челюсти, отхлестать отечески по щекам, отодрать ремнем по заднице как сидорову козу, а еще лучше изнасиловать прямо здесь на татами и оставить, потерявшую честь, физически сломленную и морально растоптанную, наедине со своей совестью - вот такое наказание решил применить оскорбленный мужчина к строптивой и самолюбивой бабе, конкретный человек для которой являлся не более, чем пустым местом. Мистификаторша и злодейка, что ни говори, заслуживала такой кары, и приговор должен был быть приведен в исполнение здесь и сейчас. Что касалось палача, то Фалин успел позабыть, что сам является всего лишь жалким служкой, пылью под ногами госпожи, стелькой в её туфельке, и чувствовал себя вольным человеком, способным воплотить широкие планы мести в реальную жизнь.
   Однако Эрна не испугалась его, и надо было понять психологию богатой леди, для которой бунт прислуги являлся настолько фантастичным и попросту смешным, что ей и в голову не пришло, что "парень" может вынашивать относительно нее некие гнусные планы. Она чувствовала себя защищенной своими капиталами, своим женским всесильным обаянием, своим умением ставить людей на место, и все же приближение одеревеневшего "парня" в рабочем комбинезоне вызвало-таки у нее нечто похожее на тревогу, быстро промелькнувшую в изумительного цвета глазах. Она, кстати, продолжала вещать на неблагозвучном для русского уха басурманском языке, короткие хлесткие фразы очередями слетали с её губ, но Фалин в ту минуту напрочь позабыл английский да и не собирался, по правде говоря, толмачить и вникать в смысл квакающих иностранных слов.
   -Говори по-русски, стерва! - прохрипел он страшным голосом, с трудом слыша самого себя. -А если не можешь, вовсе заткни пасть!
   Брови Эрны (красивейшие из красивых!) взлетели вверх, и Роман с мстительным удовлетворением понял, что смысл его требования дошел до "снежной королевы", прикидывавшейся до сего момента, будто ни слова "не бачит" по-русски. Она находилась уже в двух шагах от него, ему оставалось только протянуть руку, чтобы вцепиться в плечо, шею или волосы столь доступной теперь женщины, и при этом страстно хотелось, чтобы душа её трепетала от страха перед неотвратимостью наказания. Между тем, в планы забугорной крали, не собиравшейся перед лицом реальной опасности сдавать позиции, не входил такой поворот дела, и тогда - сразу после того, как стало ясно, что никакими словами остановить сорвавшегося с цепи боя не удастся, - она решила применить безотказно действовавшую на мужчин тактику, не стала кричать, драться, кусаться, упрашивать оставить её в покое, вымаливать себе прощение, а неторопливо и расчетливо уверенной рукой спустила с плеча трико и обнажила белоснежную крепкую грудь - вернее, одну её половину, и картинно, по-киношному сжала пальцами розетку соска, насмешливо и как всегда чуть презрительно глядя на замершего на месте Фалина.
   На этот раз последствия поистине убойного демарша сообразительной дамы превзошли все её ожидания, поскольку "судья и палач", не готовый к откровенной демонстрации женских прелестей, о лицезрении которых мечтал давно и безуспешно, сраженный наповал видом прекрасной сахарной груди, моментально потерял контроль над собой, застыл на месте, не сводя глаз со слегка массируемого ловкими пальцами соска, приоткрыл рот, бессильно опустил руки и только пожирал глазами округлый упругий бугорок, прикоснуться к которому губами считал за великую честь и при виде которого благоговел и таял, словно кусочек масла в кипятке. Серые зрачки Эрны, чуть расширившиеся от ощущения опасности, вызывающе смотрели на замершего "мстителя" и словно подбадривали его, приказывали сделать последний шаг и засвидетельствовать почтение снизошедшей до него леди, а уж противиться этому взгляду Роман не мог даже при большом желании и, мотнув головой, весь сникший и побледневший, приволакивая ноги, медленными шажками направился к хозяйке, словно кролик в пасть удава.
   -На колени! Я сказала: немедленно на колени! - Он не разобрал на каком языке был произнесен приказ - кажется, на русском - да это, собственно, было и неважно, так как всё равно с бескрайней радостью, поспешной покорностью и поистине собачьей преданностью недавний герой и почти что вольный стрелок, опустившись на корточки, подполз к своей госпоже и жадно потянулся губами к её величественной груди.
   Эрна сидела на удобном основании тренажера, расставив колени ног по сторонам и упираясь подошвами кроссовок в специальную подставку, и Фалин, вдруг сделавшийся маленьким и жалким, без труда втиснулся между её ногами, с готовностью верного пса вскинул голову и с жадностью припал ртом к темнеющему на фоне белой кожи соску груди, лизнул его языком и охватил губами, млея от восторга и наслаждения, как допущенный до запретного плода ребенок. Да он и являлся в ту минуту ребенком, ласкающим ротиком любимую сосочку и старающимся ни в коем случае не причинить ей вреда. Ему страшно хотелось приложиться губами и к прекрасному плечику, пригожей ключице, к чудной шее, от которых исходил кружащий голову запах духов, запах таинственной и желанной женщины, запах снизошедшей с небес богини, и без обычных экстравагантных нарядов, туфелек, чулок, косметики и других дамских мелочей она выглядела ещё более привлекательно и более доступно, словно превратившийся в земное существо ангел.
   Так в тишине зала Фалин, не отрываясь ни на секунду от столь сладостного занятия, посасывал и жадно облизывал мраморную грудь, был, наверно, похож со стороны на резвого непослушного козленка, легко укрощенного матерью, которая замерла в ожидании, когда он утолит наконец свой аппетит, и ожидал от нее какого-нибудь ответного жеста, будь то легкий поцелуй в висок, положенная на голову ласковая ладонь или прижатая к его уху теплая щека, однако богиня-мать не торопилась поощрять нашалившего ребенка.
   -Глупенький мальчишка! Оставь меня немедленно в покое и скорей беги отсюда, пока у тебя ещё есть возможность! Я не хочу, не желаю больше видеть тебя - иди прочь. Так будет лучше для нас обоих, - услышал он мягкие английские фразы у себя над ухом и, очнувшись от охватившей его сознание расслабляющей дремы, ещё выше вскинул голову, чтобы взглянуть в бесстыжие глаза играющей с ним красавицы и, возможно, смело впиться ртом, еще хранившим замечательный вкус её груди, в ироничные изогнутые губы, однако Эрна проворно подтянулась на руках и спрыгнула с тренажера, прочно встав на ноги и намеренно при этом не поправляя трико.
   Она нежно гнала его, однако глаза её играли диким весельем, и Фалин с ужасом понял вдруг, что перед ним находится всего лишь профессиональная укротительница, бессердечная собственница, которая умеет легко справляться с помощью кнута и пряника с любым существом, попавшим ей в руки. Правда, здесь существовала небольшая оговорка: высокомерная экспериментаторша учла всё - характер, привычки, наклонности, принципы "подопытного кролика" - и, вместе с тем, не учла того, что ныне перед ней находился не бессловесный обожатель, склонный быть пластичной массой в её руках, а искренне влюбленный мужчина, не потерявший до сих пор, несмотря на испытания, человеческого достоинства, не приемлющий обмана, настроенный как никогда решительно и готовый в порыве праведной ярости кинуться на нее, чтобы схватить за горло и швырнуть на маты, невзирая на социальное её положение и общественный статус. Более того, самолюбивая дама и не предполагала, что Фалин в данный драматический момент готов был даже овладеть ею против воли, изнасиловать самым извращенным способом, грубо лишить чести и только после этого перейти к словесным прениям на нравственные темы, причем отнюдь не собирался мешкать, терзаться напрасными сомнениями или попросту тянуть время в ожидании естественной развязки, и, право, от реальной опасности её отделял лишь миг.
   Увы, "благим" намерениям взбунтовавшегося невольника любви не суждено было сбыться, поскольку ловкой спортивной Эрне не составляло труда вывернуться из рук ошалевшего мстителя, очертя голову бросившегося на неё, неуклюже пролетевшего мимо, растянувшегося после подножки на полу, больно ударившегося коленом и бессильно раскинувшего руки по сторонам, после чего гордячка просто перешагнула через "бесчувственное тело" и остановилась над ним в откровенно выжидательной позе, словно спрашивая растяпу, чего, собственно говоря, он собирался добиться непродуманным спонтанным демаршем. Между тем, ироничная гримаса на её лице вызвала у Фалина в мозгу образ проклятой Шарло, и, пришедший в бешенство от навязчивого преследования ухмылявшейся рожицы бессовестной проститутки, он, пусть и малость растерянный, вновь одним прыжком поднялся на ноги с намерением наказать зарвавшуюся госпожу и заодно в её лице и потешавшуюся над ним шлюху. Однако вовремя подставленная кроссовка, легкий толчок ладоней в грудь - и вновь незадачливый драчун, намеревавшийся было свести с дамой счеты не самым джентльменским способом, опрокинут навзничь, изрядно ошеломлен вторичным падением и окончательно повергнут в шок!
   Мотая головой, он сидел на полу и видел перед носом благосклонно протянутую для помощи узкую ладонь, к которой в другое время счел бы за честь приложиться губами и в которую теперь вцепился рукой, чуть ли не с намерением вырвать её из плеча, прежде чем встать на ноги. Нисколько не испугавшись резкого движения, Эрна рывком помогла Фалину подняться и тут же без всякого промедления отработанным приемом ловко перебросила его через бедро, так что измотанный не столько физической, сколько моральной борьбой Роман кубарем покатился к основанию стопки матов, о которые и стукнулся спиной, оставшись понуро сидеть на полу. Сразу поглупевшая, вытянувшаяся его физиономия вызвала у Эрны откровенно издевательский смешок, и, чуть пошевеливая ногами, как при разминке, она стояла на месте и смотрела на невезучего ухажера сверху вниз, демонстрируя свое безусловное превосходство. Фалину стыдно было из сидячего положения взирать на легко справившуюся с ним отнюдь не безобидную даму, и глаза его с бессмысленностью поставленного на место хулигана рассматривали ладные кроссовки, ни секунды не находившиеся на месте, причем тот самый шнурок, с которым недавно не мог справиться смущенный холодностью хозяйки "бой", опять развязался и волочился концами по полу, вызывая у Фалина мистическое уважение. Меж тем, не заметившая развязавшийся шнурок женщина, которой надоело любоваться беспомощным противником, остановила на мгновение свою глумливую разминку и хотела сделать шаг, чтобы вновь помочь ему, но, нечаянно наступив на конец шнурка ногой, неуклюже споткнулась и повалилась прямо на Романа, издав удивленный возглас и беспомощно взмахнув в воздухе руками. Наблюдавший же словно в замедленном кино от начала до конца процесс столь неудачного падения самоуверенной госпожи, Фалин на этот раз не стал зевать и, раскинув руки, поймал в свои объятия легко доставшуюся добычу, вновь выскользнувшую, впрочем, с ловкостью змеи на свободу, - только теперь Эрна не отскочила в сторону и не откинулась назад, а, оттолкнувшись коленями от Фалинского живота, вспрыгнула на стопку новеньких матов, едва не задев Фалина кроссовкой по лицу, и в попытке взять реванш и ухватить ловкую гордячку за ногу, пальцы его успели лишь сдернуть с ножки эту самую кроссовку с развевающимся по сторонам шнурком. Пяточка в розовом синтетическом носочке, полускрытая сползшими гетрами, мелькнула перед его глазами, и, если говорить на чистоту, Рома бы дорого дал, чтобы на лету коснуться её жаждущими губами.
   Игра, затеянная скучающей госпожой, изрядно раздразнила его, глубокие чувства вновь всколыхнули влюбчивую натуру Романа, и он, сообразив, что женщина нарочно балуется с ним и не собирается покидать зал, отбросил в сторону кроссовку и коршуном взлетел на маты вслед за Эрной, которая, тихо смеясь, расслаблено лежала на спине, чуточку запыхавшаяся и невероятно довольная, закинув ногу на ногу и дразня преследователя пальчиками узкой ступни. Обезумевший от привалившего вдруг счастья Фалин, окинув взглядом притягательную картину, напрочь позабыл о черных своих замыслах, увлекся филигранно разыгранным представлением и теперь желал лишь подобострастно приложиться губами к подушечкам этих пальчиков сквозь плотный капроновый носочек, почувствовать волнующий запах женщины и далее забыться в океане бесчисленных поцелуев. Вместо этого, правда, он неуклюже повалился вперед, нелепо запрокинув голову, наткнулся на выставленные подошвы ног Эрны и неожиданно был переброшен через женщину сильными тренированными ногами, перекувырнулся в воздухе и рухнул по другую сторону матов тяжелым кулем, испытав задницей и конечностями жесткость пола.
   В зале воцарилась тишина, ибо не на шутку ушибившийся Фалин делал отчаянные попытки вздохнуть полной грудью, а вдоволь порезвившаяся Эрна притихла наверху, ничем не выдавая своего присутствия. Так продолжалось некоторое время, после чего оглушенный падением Роман услышал, как ему показалось, тихие звуки шагов и даже, быть может, едва слышный шелест открываемой двери, и вдруг чувство полного, отчаянного одиночества овладело им, как котенком, покинутым хозяйкой, которой наскучило возиться с любимой игрушкой. Он даже не успел сказать своей госпоже ничего путного, тщательно подобранными словами признаться ей в любви, поклясться, что предоставляет себя в её полное распоряжение и с восторгом покоряется её воле, и, брошенный и оскорбленный в своих чувствах, валялся на полу, бессмысленно разглядывая отделанный с европейским шиком высокий потолок, когда сверху с матов (о, счастье!) свесилась милая ему ножка в приспущенных гетрах, из которых выглядывал столь желанный пальчик в капроне носочка - тот самый пальчик, который Роман только что мечтал взять губами и приласкать языком.
   Выдержав короткую упоительную паузу и еще не веря счастью, дарованному госпожой, Фалин осторожно оторвал спину от пола, приблизил лицо к ножке, явно ожидавшей от него решительного мужского поступка, и осторожно, двумя пальчиками потянул на себя сползшие гетры, снимая их совсем и освобождая от них миленькую ступню, чтобы без помех наслаждаться её видом, щекотать носом и языком гладкую её поверхность и покрывать поцелуями от пятки до основания пальчиков. Туго затянутая в эластичный носочек и казавшаяся в синтетических тисках остренькой и еще более узкой, ступня чуть шевельнулась, давая понять, что благосклонно готова принять ласки, и чуть приблизилась к Фалинскому лицу, поскольку хозяйка потягивалась, по-видимому, всем телом, выпрямляя ноги, и в сладострастном ожидании эротической щекотки томилась, сексуально изгибая пальчики на ноге и кокетливо демонстрируя неимоверно высокий подъем ступни. Дама требовала развлечений, и верный слуга и помыслить не мог отказать ей в этом капризе! С трудом сдерживая учащенное дыхание и боясь, что колотящееся сердце вот-вот выскочит из груди, он медленно, оттягивая сладостную минуту, приблизил лицо к шевелившейся в нетерпении ножке, вдохнул раздувавшимися ноздрями волнующий, ни с чем не сравнимый аромат, возбуждающий его до предела, и для начала осторожно поцеловал пяточку сквозь носочек, давая понять обладательнице шаловливой ножки, что готов к сумасбродной игре. В ответ пальчики согнулись и разогнулись, создав очаровательную капроновую складочку на носке и требуя освободить себя от синтетики, чтобы в полной мере ощутить нежной кожей прикосновение алчущих губ, ножка свесилась еще ниже, и Фалин, играя и забавляясь с ней, торопливо зацеловал ступню и только после этого аккуратно принялся стягивать носок, наслаждаясь этим простым, но щекочущим нервы занятием. Он знал уже, что сегодня, если не сейчас, неприступная леди, красавица Эрна, строгая Лана, своеобразная Ирэна будет принадлежать ему, и пусть это станет всего лишь эпизодом в её полной приключений и событий жизни аристократки - ему, Фалину достаточно и этих удивительных минут, после которых, возможно, жизнь потеряет для него всяческий смысл. Готовя себя к этим минутам, он любовался идеальными линиями босой ноги, милыми пальчиками с отливавшими перламутровым цветом лака ноготками, розовеющей пяточкой и буквально упивался собственной сентиментальностью. Его язык своим кончиком осторожно щекотал гладкую кожу ступни в самом чувствительном месте, заставляя ножку пугливо подрагивать и сжиматься от щекотки, и весь процесс умилял его и заставлял таять от счастья.
   Бесподобная аура тонкой любовной игры просто-таки витала в воздухе и была неожиданным образом рассеяна и сведена на нет появившейся нежданно-негаданно в поле зрения Фалина второй ногой, явно не принадлежавшей Эрне и, более того, по виду мужской, о чем говорили не только её контуры под тренировочными брюками, а и широкая мужская кроссовка, присоседившаяся рядом с маленькой дамской ступней. Пораженный неприятным видением, сразу впрочем обнаружившим свою материальную сущность, Фалин, еще не веря своим глазам, высунул голову из-за кромки матов и немедленно зашелся в диком беззвучном крике, на самом деле лишь разевая рот и хлопая округлившимися глазами, поскольку Эрна, как оказалось, расположилась на матах во фривольной позе отнюдь не одна, а в компании с четой Цоев, представленной Толяном и вездесущей Аэлитой, причем телодвижения их были самыми экзотичными и совсем не годились для серьезной беседы или деловой встречи. Хозяйка, как уже говорилось, лежала на животе, раскинув руки и сильно запрокинув голову с хвостом светлых волос, расположившаяся же рядом Аэлита, устроившаяся на боку, жадно и даже свирепо целовала её взасос, ладонями сжимая подбородок и щеки, причем поцелуй был таким ненасытным и страстным, что ему мог позавидовать любой записной ловелас. Но это была ещё не самая занимательная деталь, ибо Толя Цой лежал на животе по другую сторону от Эрны и покрывал поцелуями её голую спину, поскольку трико уже было стянуто до пояса, обнажая плечи, грудь и поясницу англичанки, которая подогнула одну ногу под себя, вытянув ту - вторую - и свесив её с матов вниз для услады утомленного недолгой борьбой "боя". Руки Цоя оглаживали тугие бедра Эрны поверх лосин и периодически безо всякого стеснения щупали промежность через натянувшийся материал, причем вся эта пошлятина происходила в полной тишине и тем поразительнее казалась Фалину, на которого никто не обращал ни малейшего внимания: Эрна - потому, что довольствовалась опущенной изгою ножкой, Аэлита - потому, что с головой была погружена в поцелуй, а Толя просто-напросто смотрел совершенно в иную сторону. Между прочим, его развратная поза и жадность по отношению к точеной белой спине, покрываемой поцелуями, в особенности ранили Фалина, и тот готов был убить на месте бессовестного узкоглазого каратиста, который посмел прикоснуться к нежному телу белой леди и осквернить его своими смердящим дыханием и касанием поганых губ. В другое время Роман непременно вцепился бы ему в волосы и отшвырнул негодяя в сторону, как дрянного щенка, но свежи еще были воспоминания об ударе ногой ботинком в лицо да и, право, исход схватки со спортсменом скорее всего не нёс победу Фалину, наблюдать же вакханалию представлялось ему занятием совершенно невозможным, и, обхватив голову руками, он осел обратно вниз, жмуря глаза и едва сдерживая слезы. Эрна не хотела видеть его, принимать его ласки и знаки внимания, его уделом оставалась возможность приложиться к подставленной пятке или лизнуть языком пальчик царственной ноги, так что от обиды и стыда за собственную персону вполне можно было заскрежетать зубами, однако Фалин испугался даже звуком выдать свое тайное присутствие, чтобы не быть выставленным на посмешище парочке корейцев, и рука отвергнутого неудачника непроизвольно скомкала до сих пор висевшие в пальцах шерстяные гетры и с ожесточением затолкала их в рот между зубами, подавляя таким образом готовые вырваться наружу рыдания.
   Так - с торчавшими изо рта вязаной гетрами - беззвучно плачущий Фалин и выбрался почти что ползком из сделавшегося сразу душным и тесным зала и, подволакивая по-стариковски ноги, поплелся, куда глаза глядят, причем инстинкт почему-то привел его обратно к дамской раздевалке, где подавленный увиденным Рома хотел, видимо, коснуться напоследок воздушного платья богини. Он долго стоял в пустой раздевалке, не замечая неумолимого бега времени, и не решался заглянуть внутрь вожделенного шкафчика, чтобы не наносить себе еще более глубокой раны, или лелеял мифические мечты еще раз столкнуться с прекрасной иностранкой, прежде чем навсегда проститься с ней, - но нет, Эрна была слишком занята игрой с готовыми ради нее на всё прислужниками, а ему предоставлялась возможность лишь видеть вещи, принадлежавшие ей, ощупывать их, гладить пальцами и вдыхать неземной аромат в бесполезных и несбыточных грёзах.
   -О-о, Рома! Вот уж кого не ожидала увидеть здесь - в дамской, ха-ха, раздевалке, - девичий голосок прозвучал неожиданно и все же не испугал Фалина, слишком погруженного в свои раздумья.
   Стоя лицом к шкафчику, бедолага и не заметил, что кто-то как раз в минуту его печали вышел из душевой, ведь в комплексе практически никого из посетителей не должно было оставаться к этому часу и столкнуться здесь с Нателлой мусорщик никак не ожидал да просто и не думал о случайной встрече.
   -А я вот сумку здесь забыла, так что вернуться пришлось. Ну и заодно душ решила принять... Ты не против? ... На дачу сегодня еду, помыться в дорогу - не грех, - ворковала девчонка, причесывая мокрые волосы перед зеркалом.
   На ней был надет коротенький желтенький халат из махровой ткани и смешные пластиковые шлепки, хотя такие мелочи сейчас по понятным причинам не интересовали хмурого Фалина. Он что-то хотел буркнуть в ответ на доброжелательное обращение и тут только с ужасом понял, что смятые гетры до сих пор торчат у него изо рта! К несчастью, и Наташа заметила сию пикантную деталь Фалинского облика, сочтя, правда, нужным не сразу отреагировать на нее, и с легкостью съехидничала только после того, как Роман выхватил проклятый предмет спортивной экипировки из собственных зубов.
   -А-а, да-да! Я понимаю... Сейчас у мужчин в моде всякие пикантные штучки: фетишизм, трансвестизм, мазохизм и прочая-прочая! С моей - девичьей - точки зрения, в этих отклонениях нет ровным счетом ничего страшного и уж, тем паче, извращенного. Феминизация мужских индивидов налицо, и с этим приходиться считаться нам - нормальным женщинам! - Наташа делала серьезное лицо, надувала щечки и кивала головой, кося при этом хитрый глаз на торчавший из кармана Фалинского комбинезона синтетический дамский носочек.
   Фалину хотел бы настоятельно попросить девчонку, чтобы та не совала нос в чужие дела и оставила свой легкомысленный тон в разговоре со взрослым, но ограничился только нетерпеливым жестом руки и повернулся к дверям, чтобы убраться восвояси и не смешить больше людей. Глазастая Нателла, однако, заметила, перед чьим шкафчиком толчется "техперсонал" и небрежно и немножко обидчиво бросила Роману в спину фразу, определившую в конечном итоге её же ближайшее благополучие:
   -Леди Эрна заслуживает подобного преклонения, как никто другой, - и это понятно всем! Только волочиться за ней - дело, поверь, бесперспективное и, более того, бессмысленное, уважаемый Рома, и понять такую простую истину ты никак, увы, не желаешь!
   Фалин резко развернулся на месте всем корпусом и встретил открытый веселый взгляд девчонки, которая к этому времени успела надеть ярко-оранжевые летние брючки и накинуть на плечи блузку, в разрезе которой виднелись маленькие крепенькие груди. Вообще, выглядела она как никогда жизнерадостной, бодрой и энергичной, что слишком сильно контрастировало с нынешним Фалинским настроением, причем особенно раздражали Фалина сейчас не только Наташкины босые ступни на коврике и плотные узкие бедра, скрытые под брюками, но и искривленный в усмешке рот, и ему захотелось вдруг грубо затолкать пальцы в этот ехидный роток и, вцепившись в розовый язычок, вытащить его наружу и с силой сжать в кулаке.
   -Ты хоть понимаешь, малышка неразумная, что суёшься со своими "девичьими" советами не по адресу, что твое личное мнение никого здесь не волнует, никто не собирается обращаться к тебе за советом, и наоборот, это тебе надо бы указать на то, что ты при всем твоем самомнении не стоишь ногтя или даже одного волоса той дамы, о которой смеешь говорить с таким пренебрежением? - чеканя слова, выдавил из себя Фалин, неосознанно пытаясь напугать девчонку.
   -С пренебрежением? Да откуда ты это взял, Ромочка? Эта - по твоему выражению - "дама" просто-напросто безразлична мне, вот и всё! Куда уж нам малолеткам до лесбиянок великовозрастных, от одного вида которых по краям дороги образовываются штабеля сраженных мужчин, о моральном здоровье одного из каковых я, прости уж, по доброте душевной и пекусь! - Наташа чувствовала свою правоту, не придавала значения ответной ярости этого худого изможденного мужика, неплохого, в принципе, и небезразличного ей, только временами слишком много мнившего о себе, и, сама того не ведая, нарывалась на неприятности.
   К своему несчастью она не принимала "безобидного Ромочку" всерьез, не ведала о взвешенном состоянии его души да при этом еще нарочно - из принципа - провоцировала, демонстрируя исподволь свой голенький живот, невинно хлопая ресницами и вытягивая спелые губки, то есть как бы давала понять, что выглядит нисколько не хуже Эрны, и ждала реакции со стороны мужчины на свои девичьи прелести, ибо не могла знать всех подробностей происшедшего в тренажерном зале.
   -Во-первых, не называй меня Ромочкой! Во-вторых, немедленно извинись сначала передо мной и затем сходи извинись за свои слова перед госпожой Эрной - впрочем, я готов принять извинения и в её адрес - или ... - Фалин медленно подходил вплотную к Нателле, двигаясь в раскорячку, и все равно ни своим видом, ни своим многозначительным тоном не внушал ей страха.
   -Или что?
   -Или сейчас прямо у меня на глазах поцелуешь вот это, - Роман выдернул из кармана розовый носочек, словно дорогую реликвию и ткнул его почти что в лицо Наташе.
   -Э, папаша, думай что говоришь! Это излишне, уверяю тебя, и выполнять твоё паршивое желание я не собираюсь ни сейчас, ни потом... И вообще, а ну-ка, вали из раздевалки, фетишист поганый!
   Эти гневные и по большому счету справедливые слова были последними из произнесенных девушкой, поскольку рука Фалина, скрюченными пальцами схватившая молоденькую максималистку за горло, не дала ей возможности продолжить обличительную тираду или наградить "извращенца" ещё более хлесткими эпитетами, не говоря уже о том, что пальцы второй руки, дрожавшей от нечеловеческого напряжения, незамедлительно, словно только и ждали нужного момента, принялись с поразительным ожесточением заталкивать комок розового капрона в широко открывшийся Наташин рот, безжалостно растягивая уголки губ и до упора раздвигая челюсти. Ничего удивительного, что от неожиданности девчонка моментально потеряла самообладание, затряслась всем телом от глубокого испуга, слабеющими на глазах руками схватилась за Фалинскую униформу, не зная, что и думать о сумасшедшем уборщике, и даже не попыталась оттолкнуть обидчика. А он, с усилием протолкнув носок едва ли не в горло Наташке и убедившись, что изо рта её вырывается только тихий сдавленный хрип, тут же всей пятерней вцепился ей в волосы, с силой пригнул голову вниз, пинком подсёк ноги и поставил застонавшую от боли девчонку на колени, грубо выламывая ей ослабевшие руки.
   Неизвестно, на что рассчитывала Нателла, дразня уборщика и выводя его из себя - по-видимому, надеялась в случае чего легко справиться с задумчивым недотепой, но слишком неожиданным и чрезмерно гнусным, чем она могла ожидать, оказался на деле поступок "сексуального маньяка", сразу спутав все её планы самообороны - от нахального ехидства и девичьего кокетства до физической ловкости и проворства. Во всяком случае Фалину удалось с легкостью завернуть ей руки за спину, с поразительной сноровкой связать запястья поясом от халатика, после чего голова девчонки была за волосы с силой оттянута вверх, и, с садистским наслаждением взглянув в перекошенное лицо, "Ромочка" удовлетворительно хмыкнул при виде подернутых пеленой боли глаз, которые выражали страх и мольбу и недвусмысленно подтверждали, что столь необходимый ему реванш в принципе уже достигнут. На этом можно было бы и остановиться, но странное состояние овладело Фалиным, который рад был представившейся возможности выместить злобу, накопившуюся в душе, на ни в чем не повинной жертве, нарвавшейся на грубость по собственной, что ни говори, инициативе, и ему непременно хотелось ещё некоторое время поиздеваться над девицей, напугать её до смерти, чтобы малышка запомнила урок на всю жизнь.
   Натянуть на голову перепуганной девчонке пресловутые гетры не заняло у него и минуты, после чего прямо за скомканную на спине блузку он поволок попавшую в переделку бедняжку в душевую, не зная еще толком, что сделает с ней, но уже чувствуя острое сексуальное возбуждение от своего истинно мужского поступка. Только так надо обращаться с этими наглыми тварями, думал он, и только таким образом давать им понять, что глумиться над чистыми чувствами непозволительно никому - в том числе и особам женского пола, обычно считающим себя пупом земли и моментально теряющими лоск при угрозе их драгоценному здоровью! Именно такая метаморфоза, между прочим, как раз и происходила сейчас с честолюбивой Наташенькой, и она всего лишь слабо постанывала по пути и почти совсем не упиралась ногами, которые плетьми волочились по скользкому кафелю, в пол, а в помещении душевой, которое ежедневно примерно в такое же время и должен был убирать Фалин, притихла совсем, смиренно ожидая своей участи. Эта покорность еще больше бесила Романа, и, дрожа от необъяснимой ненависти к ставшей вдруг шёлковой милочке и награждая ни в чем не повинную малышку хамскими пинками, он заволок её в одну из просторных кабинок, где швырнул на пол и, пыхтя от натуги, принялся привязывать конец пояска к смесителю, с каждым мгновением все сильнее накачивая себя злобой и жаждой сексуальной мести. До Наташи дошло наконец, что дело её обстоит более чем плохо и сюжет разворачивается по канонам худших западных боевиков, так что, подобрав под себя босые ноги и вся сжавшись в комок, она тонко заскулила от ужаса, боясь тем не менее сделать лишнее движение. Яркие брючки её вдруг начали темнеть между ног, намокать от влаги, после чего по кафелю стало растекаться мокрое желтоватое пятно, причем у Фалина это комичное происшествие вызвало гомерический смешок и, прежде чем вывалить наружу вставший член (а делом это было окончательно решённым!), он окинул взглядом жалкое ничтожество, скорчившееся на полу у его ног, которое, возможно, не стоило и малой толики его внимания. Насиловать дурочку Фалин, понятное дело, не собирался - слишком много чести было для этой сикалки, напрудившей от страха в штанишки, - оскорбить же её неким изощрённым плотским действием, чтобы указать на полагающее ей место в отношениях с мужчиной, необходимо было уже только в педагогических целях, и над способом внушения стоило подумать безо всякой спешки.
   С вздернутыми вверх, прикрученными к смесителю руками, вывернутыми плечами и плотно упакованной в эластичные гетры бессильно опущенной головой сломленная буквально на глазах задиристая интеллектуалка безвольно ожидала своей участи, а малость успокоившемуся уже Фалину вдруг захотелось, чтобы на месте сопливой девчонки в его власти находилась величавая Эрна. Однако представить в таком жалком положении волевую леди рассерженный мститель положительно не смог, отчего до судорог в руках озлился снова и опять оборотил раздражение на бедную девчонку: суетливо принялся нащупывать пальцами отверстие рта на её облепленной плотной вязки шерстью физиономии, большими пальцами рук безжалостно вдавил материю между зубами, растягивая щеки в стороны, и, когда гетры пропитались слюной, напористым движением торса с силой взялся пропихивать заметно выросший член, выпростанный наружу, в пространство между оскаленными зубами, вминая внутрь прочную ткань и представляя при этом, что пытается прорвать головкой что-то вроде девственной плевы. Чёрт, это было приятное занятие, учитывая жар, исходивший от губ и щёк девки, а также холодок влажной от слюны упругой преграды! Причем шершавое полотно щекотало и тёрло нежную плоть, вызывая у Фалина самые приятные ощущения и ассоциации, к тому же сам он был несказанно горд собой, что не стал овладевать молоденькой дурочкой, а придумал для неё пикантное и одновременной унизительное наказание. Также ему нравилось, что Наташа прекрасно понимает свое положение, соображает, что от неё требуется только сговорчивость, не выделывается понапрасну, чтобы не накликать на себя ещё большую беду, согласна нести наказание и терпит экзотический минет с похвальным стоицизмом. Что касалось всунутого в маленький поганенький ротик синтетического носочка, то вряд ли сей комочек доставлял милашке изрядный дискомфорт, зато постоянно напоминал, чьим именем увенчано возмездие, стараться избежать которого бедняжке было поистине бесполезно.
   Надо сказать, Фалин даже увлекся придуманной им же изощренной экзекуцией, временами представляя себе, что основательно натертый частыми движениями член вставлен не в рот, а в те - другие - губы, находившиеся не на лице, больше похожем сейчас на жуткую маску, но между ногами, поскольку обильно увлажненная материя хорошо держала пенис да и губы недурно регулировали сжатие, и только язык противился слишком глубокому проникновению и старался вытолкнуть не в меру зарвавшийся инструмент. Нателла страшно потела под теплой оболочкой гетр, струйки пота стекали по её вытянутой шее с рельефно обозначившимися мышцами, к тому же бедняжка захлебывалась от слюны, чавкала и старательно пыталась подстроиться под ритм движений члена, но - что ж вы хотите? - ведь наказание не должно было быть слишком легким и, уж тем более, гуманным! Между тем, хотя и нельзя было сказать, что Фалин испытывал высшее сексуальное наслаждение, однако ритмичные движения члена, пассивная работа губ и языка приносили свои плоды, и вскоре волны дрожи стали прокатываться по телу экзекутора, он стал поеживаться, сучить на месте ногами и даже кусать себе губы, чувствуя наступление блаженного мига, и не ожидал, конечно, что кто-нибудь может помешать ему благополучно завершить начатое дело, был неприятно удивлен, когда в душевой раздался шум открываемой двери и вслед за ним шлепающие по кафелю шаги босых ног, и готов был стереть осмелившегося помешать ему смельчака в порошок.
   Вошли, между тем, в душевую двое, и с большой долей уверенности можно было предположить, что только Эрна в сопровождении верной Аэлиты в этот час могла пожелать смыть с себя "трудовой" пот после интенсивной комплексной "тренировки", а поскольку в планы Фалина не входило попадать обеим женщинам на глаза с вываленным наружу членом да еще в обществе упакованной по полной программе девки, державшей этот член во рту, то процесс истирания незваных гостей в порошок пришлось отложить на неопределенный срок и тотчас предпринять срочные меры по сокрытию бесстыдного разврата в служебном помещении. Разуметься, можно было бы выволочь девчонку на всеобще обозрение, на голубом глазу обвинить дурочку перед людьми в склонности к мазохизму и извращенном воспитании, но всё равно предстать перед леди Эрной в непристойном виде никак не входило в планы влюбленного по уши, несмотря на недавние события, поклонника, так что испуганный не на шутку за свое реноме Фалин в отчаянии огляделся вокруг и не нашел ничего лучшего, как повернуть ручку крана, чтобы шумом воды отпугнуть любовниц. Мало того, что вода оказалась холодной, так ещё ничего не видевшая вокруг по вполне понятной причине Наташа, ошеломленная хлынувшим вдруг сверху "освежающим" потоком, вскинула от неожиданности, непроизвольно мотнула головой и нечаянно стиснула зубами Фалинский пенис, после чего Рома, сам немало перепуганный за своё драгоценное здоровье, не только еле сдержал крик боли от остреньких зубок девчонки, а и, вместо того, чтобы отскочить в сторону от ледяного ливня, задергался на месте и моментально промок до нитки. С одной стороны, так уж получилось, в результате своей импровизации он добился того, что вошедшие подруги, следуя правилам приличия, направились в другой конец душевой, зато с другой, беспомощная Наташа и прикованный к ней посредством сжатого зубами пениса сам Фалин, мокрые с ног до головы, стучали зубами от холода, тряслись как осиновые листы на ветру и всё равно боялись пошевелиться - каждый по разным соображениям: Фалин во-первых, страшился обнаружить свое присутствие в женской душевой и быть обвинённым в извращениях типа какого-нибудь "вуайеризма", во-вторых, не желал испытать ещё более зверскую боль в пенисе или вообще лишиться его, а Нателла ровным счетом ничего не понимала в изменившейся обстановке, наверняка сходила с ума от неизвестности, тщетно вслушивалась в звуки вокруг сквозь шум воды и с трепетом ожидала дальнейших действий со стороны обидчивого извращенца.
   Пока Фалин остывал под душем, пока соображал, что делать дальше, пока разбавлял струю горячей водой и осторожными шлепками по щекам и затылку старался образумить "закусившую удила" девку, два чувства боролись в нем - желание получить-таки предельное удовольствие от измышленной экзекуции и непременно сделать это в присутствии посторонних лиц и зуд любопытства, толкавшего его поглядеть тайком на нагую Эрну даже при риске быть замеченным Аэлитой. Глубокие сомнения эти в конце концов кончились тем, что под действием нестандартности обстановки, теплых массирующих струй воды, податливого ротика лицеистки и собственного настроения потенциальный соглядатай к своему полному удивлению разрядился вдруг обильной струей спермы, ударившей в растянутую "плеву" гетр, так и не прорванную членом, причем выжатый и обессиленный не столько усилиями, приложенными для получения весомого итога орального совокупления, сколько нервными нагрузками, навалившийся на него с момента встречи с Эрной, Фалин еле выстоял на ногах и с огромным трудом удержал желание опереться на яйцевидную голову Наташи, облепленную промокшей насквозь материей, поступив в данном случае по своему глубокому убеждению, как истинный джентльмен. Да, он не придавил Наташу своим весом, не нагнул ей шею к груди, чем избавил от возможной боли, однако ему невдомек было, что стреноженная девчонка не имеет возможности отплевываться, отфыркиваться и просто полноценно дышать в плотной маске, залитой водой и спермой, так что оказывать пленнице посильную помощь не стал, не обратил внимания на её плачевное состояние, на тщетные попытки втянуть хоть капельку воздуха в лёгкие, на надувавшиеся пузырем и опадавшие на голове бедняжки гетры, и, едва успокоившись немного и собравшись с силами, тоже мокрый с ног до головы, не теряя времени даром, по-пластунски пополз мимо рядов кабинок в сторону, где заканчивали насыщенный впечатлениями вечер две эротоманки, нежившиеся под струями воды. Как раз в ту пору, как беспомощная Наташка задыхалась от нехватки кислорода, в тот момент, когда пленница с ужасом трепыхалась, привязанная к крану, когда елозила коленями по скользкому полу, не имея возможности вынырнуть из-под хлестких струй воды, охваченный охотничьим азартом Роман с мистическим восторгом наблюдал из укромного места две столь разные и столь прекрасные - каждая по своему - фигуры, слившиеся в единое целое, поражался и восторгался контрасту, с которым нежное белое тело блондинки Эрны - всё в серебристых капельках воды, оттенялось смуглым сухощавым телом жгучей брюнетки Аэлиты. И надо сказать, отвергнутый Эрной поклонник и бескомпромиссный поборник её чести не являлся простым сторонним наблюдателем диковинной картины, а словно сам вселился в оболочку кореянки, волшебным образом превратился в Аэлиту и сам ласкал и гладил ладонями бархатистую мягкую кожу возлюбленной и губами Аэлиты целовал соски точеных грудей, живот и бедра Эрны, упиваясь доступностью прекрасной дамы. Это не чувственная Аэлита, а ещё более чувственный он сам слизывал языком струйки воды, бегущие по телу любимой, наслаждался их волшебным вкусом и не уставал целовать и столь вожделенные интимные места, о которых до сих пор мог только мечтать!
   К величайшему сожалению Фалина, идиллия была слишком короткой, ибо заунывный вой оставленной под струями воды пристегнутой к трубе Нателки, которая находилась на грани помешательства, так и не понимая сути происходящего, и которую он готов был, жалея, что не придушил ранее, убить на месте, спугнул увлеченных тонкой игрой любовниц, заставил их расцепить амурные объятия и обернуться в сторону странных звуков, похожих на рыдание обиженного животного. Причем, готовая защитить хозяйку от любых неприятностей, Аэлита смело кинулась выяснять происхождение воя, тогда как невозмутимая Эрна осталась стоять под душем, лишь запрокинув одухотворенное лицо вверх, Фалин же, потрохами чувствовавший, что леди наверняка знает о его тайном присутствии, кубарем покатился по полу, рванулся, сгорая от стыда, к двери, огромными прыжками выскочил в раздевалку и, оставляя за собой отчетливые мокрые следы на чистом кафеле, кинулся прочь, чтобы никогда больше не вернуться в пресловутый спорткомплекс, где как рядовой мусорщик поистине не оправдал высокого доверия руководства и оставил о себе только дурную славу. Никто не гнался за ним вслед, никто не награждал в спину проклятиями, никто не грозил страшным наказанием, и только теперь беглецу стало понятно, что ни для кого здесь он не представляет интереса, никому не внушает доверия, ни у кого не вызывает страсти и по большому счету безразличен абсолютно всем, включая даже опозоренную и униженную Наташку! Он не достоин был даже возмездия за свершенный проступок, за уголовно наказуемое деяние, и можно было быть уверенным в том, что никто больше не вспомнит о нём ни плохим, ни хорошим словом, никто не примется искать его и никто не потревожит ни сегодня, ни завтра, ни через месяц своим присутствием и не спросит с него по "гамбургскому счету"!
   Смешно сказать, но все Фалинские ожидания оправдались на сто процентов, поскольку, хоть беглец и просидел два дня взаперти, страшась-таки справедливого наказания и ожидая скорой мести со стороны Наташиных родственников или друзей, никто не потревожил его добровольного заточения, никто не позвонил в дверь и никто не набрал номера его телефона. Ему представлялось, что в назидание другим примерно наказанная за самоуверенность Нателка, сознавая степень своей собственной вины в некрасивом инциденте, скрыла происшедшее от семьи, поддалась на уговоры Аэлиты не выносить понапрасну сор из избы или сама не захотела предавать подробности истории своего падения гласности. Если говорить прямо, не так уж молоденькая нахалка и пострадала физически, побывав в плену у разъяренного мужика, и не такую уж глубокую моральную травму получила! Бить он её не бил - оттаскал лишь за волосы, насиловать не стал - вставил в рот да и то только через импровизированную маску, и, кто знает, не исключено, что девка не просто отделалась лёгким испугом, а и получила определенное удовольствие, будучи по жизни тайной мазохисткой и поборницей садистских игр, и заключительный её вой по прошествии времени виделся Фалину сладострастным стоном, вырвавшимся из заткнутого рта под воздействием мощного эротического возбуждения. В любом случае нравоучение должно было пойти милашке впрок и наставить, что называется, на путь истинный, и вообще, Фалин, душевные страдания которого никак нельзя было сравнить с кратковременными "страданиями" Наташи, только и мечтавшей пережить насилие со стороны настоящего в отличие от сопливых поклонников мужчины, всегда готов был преподать повторный урок заносчивому созданию и на сей раз измочалить требовательную к применению силы любовницу до потери пульса. Желание скрутить молодайку в бараний рог, связать толстенным канатом, заковать цепями и после этого отодрать во все дыры порой перевешивало в его сознании жажду вновь встретиться с несравненной Эрной, и Роман испытывал подлинные терзания, стараясь вызвать в мозгу образ прекрасной леди, на фоне которого образ распятой, связанной по рукам и ногам молоденькой извращенки сошёл бы на нет. С этой точки зрения отшельничество никоим образом не шло впрок отчаявшемуся влюбленному, и у него даже возникала смешная сама по себе мысль перебраться на некоторое время под крыло к Фенечке, однако воспоминания об "уютной" общаге, толстухе соседке и дешевом портвейне повергали страдальца в уныние, и минутный порыв был успешно подавлен с помощью одного лишь благоразумия.
  

Приобщение к прекрасному. - Театралка и сыр. - Дружная компания.
В дружеской интимной обстановке. - "Свингеры" поневоле.
Садизм и эротомания.

  
   Ежедневное самобичевание лишало Фалина последних сил, сводило с ума, и билеты в филармонию, принесенные загодя Зубовым и случайно попавшиеся Роману на глаза, явились тем спасительным мостиком, через который пролегал путь возвращения мечущегося взаперти изгнанника к "светской - отделенной от церкви" жизни. Число, проштампованное на цветных листочках бумаги, соответствовало завтрашнему дню, что касалось содержания концерта, то оно мало волновало Фалина, не слишком любившего классическую музыку, которая обычно подавляюще действовала на него, но в данном случае вполне могла оказать благотворное влияние, тем более что Рома рассчитывал - строгая атмосфера зала, суета фойе, заполненного праздной публикой, толчея буфета наконец и общество идеальных супругов Зубовых благотворно повлияет на его настроение. Выход в люди - вот что необходимо было для разуверившегося в жизни Фалина, и он с энтузиазмом воспринял подсказанный лежавшими на полке билетами выход из создавшегося затруднительного положения.
   Билетов было два, и от этого факта отмахиваться не имело смысла, тем более что Людка Зубова желала видеть приятеля в обществе дамы, и мысль о том, что можно заявиться на культурное мероприятие в сопровождении какой-нибудь Феньки Нечипоренко или благочестивой Серафимы, вызвала у Романа неудержимых хохот, возрождать же старые связи ему не хотелось, ибо сердце требовало новых ощущений и привязанностей в стремлении отдохнуть от перманентных страданий. В общем, Фалин решил, как и раньше в старые добрые времена, предложить лишний билетик какой-нибудь молодящейся даме или старой деве, чтобы провести вечер в серьезных беседах на тему искусства и высших человеческих ценностей, а там, кто знает, и провести ночь с не слишком притязательной к мужским ласкам особой. С этой целью он навел в квартире косметический порядок и прикинул, чем из скудного гардероба можно воспользоваться, учитывая важность культпохода для обретения душевного равновесия. Давно минули те времена, когда в театре или на концерте мужчины появлялись непременно в костюме-тройке и при галстуке, ведь нравы публики под действием ветра перемен становились все более и более демократичными, так что внешний лоск "молодого интеллектуала" был необязателен, и одеться Рома решил предельно просто, тем паче что началось уже раннее в этом году лето, и можно было ограничиться более или менее подходящей рубашкой и летними брюками. А вот с обувью имелись некоторые проблемы и восстановить с помощью крема для обуви, щетки и бархотки удалось только старые штиблеты, в которых Фалин щеголял лет семь тому назад. Аванс, полученный в "Вираже" был слишком мал, чтобы кутить на широкую ногу, но для временного пускания пыли в глаза денежных знаков вполне хватало, и, окрыленный идеей встряхнуться и позабыть хоть на время о безответной любви, Фалин почти что с легким сердцем отправился к зданию филармонии, на подходах к которой загодя занял пост с лишним билетиком в кармане.
   Ему не везло с самого начала, поскольку на деле не так уж много оказалось страждущих погрузиться в мир классической музыки или большинство из них запаслись билетами заранее, а вот редкие те, кому еще требовалось место в партере, либо притащились парами, либо не подходили Фалину по внешним данным. Он отчаялся было найти себе симпатичную спутницу и интеллигентную собеседницу на вечер и намеревался толкнуть билет какой-нибудь старой мымре, как наконец некая молодая особа сама выделила его из толпы и направилась прямо к нему, словно у него на лбу было написано желание подобрать соответствующую даму для совместного прослушивания концерта. По виду эта молодая женщина невысокого роста выглядела типичной эстеткой, которую раньше назвали бы "фифочкой" и которая наверняка не пропускала ни одной театральной премьеры, ни одного концертного аншлага и ни одних популярных гастролей, являлась завсегдатаем мест светского общения публики и знала наперечет фамилии знаменитых артистов, музыкантов и юмористов. Эстетку в ней можно было различить еще на расстоянии, уже только по одному выражению лица с наивным восторгом, особым простодушием и любовью к любому человеческому индивиду, не говоря уже о наряде, каковыми всегда, во все времена отличалась когорта любительниц чистого искусства, представительницы которой непременно выглядели или старались выглядеть моложе своих истинных лет и редко имели семью и детей. Мужчины сразу отличали этих экзальтированных и слишком эмоциональных особ, почему-то избегали их, когда дело касалось заключения брака, и как огня боялись навязываемой насильно культурной программы, которой нагружали их такие потенциальные невесты. Фалин не являлся здесь исключением и подобно мистеру Холмсу сразу мог с уверенностью сказать - дамочке, глядевшей на него сквозь стекла огромных толстых очков, было около тридцати или чуть больше, о замужестве никакой речи не шло, хотя на левой руке демонстративно поблескивало золотое колечко для введения в заблуждение возможных поклонников, и "фифочка" нарочно заранее не запаслась билетом, чтобы провести вечер в обществе молодого или пожилого интеллигента и желательно за его счет.
   Итак, симпатичная, в принципе, эстетка безошибочно выделила Фалина из "серой" массы любителей искусства, и эдакая проницательность шустрой дамочки позабавила Романа, который, не ломаясь, согласился даже не продать, а подарить второй билет этой "очаровашке", и предложил вместе пройти в зал филармонии, обворожительно улыбнувшись и думая про себя, что Зубовы будут довольны его выбором и по достоинству оценят "подругу". Сами они по обыкновению опаздывали к началу, да и, честно говоря, Фалин надеялся про себя, что места их будут не рядом, так как хотел иметь немного времени, чтобы чуточку поближе сойтись с новой знакомой и не ударить перед приятелями лицом в грязь, показав, что в личной жизни у него - полный порядок.
   Барышня, тем временем, вела себя вполне достойно, не слишком стеснялась сопровождающего её кавалера, осталась довольна доставшимся бесплатно билетом, вела заумный интеллектуальный разговор и неимоверно жеманничала при этом. Фалину показалось, что по натуре она является немножечко нимфоманкой, и эта догадка сделала еще более пикантным их знакомство. Он купил ей программку, старался соответствовать уровню беседы, нарочито воздевал глаза к потолку при упоминании имен великих композиторов и не менее великих исполнителей, часто кивал в знак согласия головой, поддакивал в ответ на пассажи чрезмерно культурной спутницы и аккуратно поддерживал ту на лестнице под локоток. Звали молодившуюся нимфетку Виолеттой, (ну, ясно дело, не Дуней же!) и она, усиленно строя Фалину глазки, попросила называть её запросто Виолой. Уменьшительное имя сразу вызвало улыбку у Романа, которому на ум немедленно пришли пластиковые коробочки с финским сыром, и всеми силами скрывая усмешку, он хотел было представиться неким Ромуальдом, но быстро сообразил, что Зубовы вряд ли поймут его тонкую иронию. Надо сказать, что Виола внешне вовсе не походила на рекламную блондинку с одноименного продукта и выглядела по-своему оригинально и неповторимо, так что Фалин, быстро оглядевший себя и её в большом зеркале лестничного пролета, вынужден был признать, что сам рядом с расфуфыренной дамочкой имеет не слишком презентабельный, если не сказать затрапезный вид.
   Виолетта, без сомнения, облачилась для парадного выхода в свой лучший наряд, и в этом - как и многие другие женщины - соблюдала традиции застойных лет. Нежно-голубая блузка с жабо и черный длинный пиджачок очень шли ей, а вот кожаная юбочка, пусть и не столь короткая, как у молоденьких вертихвосток, пожалуй, слишком легкомысленно выглядела на ней - ведь, увы, на деле нашей дамочке было далеко не восемнадцать лет, хотя сей предмет туалета вполне шёл к голубеньким чулочкам и узким со шнуровкой ботиночкам на плоской тонкой подошве. Ножки - это, безусловно, было основное, чем дамочка могла гордиться, и голубой эластик чулок, нарочно ею подобранных в такой степени редкого цвета, придавал им еще большую привлекательность. Вообще, своими завитыми в меленькие кудряшки каштановыми (скорее всего, свежеокрашенными) волосами, большими очками, придававшими ей наивный облик, чуть курносым носиком и алыми от помады пухленькими губками напоминала Виолетта этакую кокетливую гимназисточку, и с близкого расстояния портил это впечатление только возраст, хотя рядом с ней, слушая милое щебетание, Фалин чувствовал себя умудренным жизнью аксакалом. Очков, кстати, Виола не снимала вообще, из чего можно было заключить, что зрение она имеет аховое, и без них наверняка совсем беспомощна, как и большинство близоруких людей.
   Надо сказать, Фалин вообще-то не уважал никчемные, пропитанные фальшью разговоры на тему культурных ценностей, однако нимфетка умела вести их, как никто другой - ненавязчиво и мило, да и выглядела на фоне последних знакомств Романа достаточно индивидуально и интересно, напоминая ему разве что "скаута" Шарло, во всяком случае он не находил в ней навязчивых черт не только Эрны (куда этой нимфетке до удивительной леди!), но и остальных женщин, с которыми его случайно или неслучайно сводила жизнь. Да, раньше он избегал девиц с подобным характером и специфическими манерами и сейчас словно проводил небольшой эксперимент, ставил опыт в тесном общении с подобным индивидуумом и пока, надо сказать, оставался доволен его результатом. Ничему не обязывающая болтовня совсем не утомляла его, и Роман вовсю старался выглядеть внимательным и предупредительным кавалером, заслужив одобрительную улыбку Виолы. То, что сам он нравится барышне, не составляло для него тайны, и оставалось лишь выработать дельнейшую линию поведения, прикинувшись либо рафинированным эстетом, либо эстетствующим ловеласом, чтобы добиться безоговорочного успеха, и Фалин буквально упивался своей ролью, блистая остроумием и кругозором, коим просто сразил за короткие минуты до начала концерта впечатлительную Виолетту.
   Когда дирижер взмахнул палочкой и зазвучали первые аккорды музыки, Фалин, все еще увлеченный охмурением чувствительной к лести особе, не смог быстро перестроиться на серьезную волну и еще некоторое время ёрзал в кресле, вертел головой, покашливал и вообще досадовал втайне на оркестр, который своей увертюрой сбил его, что называется, с панталыку и сорвал на неопределенное время тщательно разыгрываемую импровизацию, которой сам автор отдавал уже большее предпочтение, чем начавшемуся концерту. Роман уже недоволен был тем обстоятельством, что знакомство его с чудной или чудаковатой нимфеткой произошло не где-нибудь в кафешке или компании хороших друзей, а здесь - в атмосфере серьезности и академичности, хотя, если разобраться, и филармония являлась неплохим фоном для наметившейся интрижки. Еще кто-то из приятелей советовал ему почаще бывать в таких местах, где пруд пруди одиноких дам, просто-таки выслеживающих холостых и одиноких мужиков, да и, сказать прямо, где вы видели замужнюю женщину, которая одна или с подругой потащится в капеллу или консерваторский зал (разве что билеты, как в случае с Зубовым, достанутся ей даром), бросив мужа и детей на произвол судьбы!?
   Несмотря на собственную разболтанность и игривое настроение, атмосфера всеобщего внимания к звучавшей музыке постепенно оказывала влияние и на Фалина, хотя нельзя было с уверенностью сказать, что мелодия, исполняемая оркестром, захватила и увлекла его, и всё же, сидя в полутемном зале и почти касаясь плечом плечика Виолетты, он скоро поддался общему настроению публики и сосредоточился взглядом на сцене. Лирическое настроение вдруг захватило его, и то ли под воздействием музыки, то ли в унисон собственному настроению Фалин погрузился в воспоминания, вызывая в уме образы всех женщин, которых любил и среди которых занимала главенствующее положение идеальная леди Эрна! Мысли о ней не давали ему покоя, заставляли впадать в уныние, и, чтобы не бередить душу, Роман встряхнул головой и покосился на замершую в кресле Виолетту, чтобы найти у нее хоть какую-то поддержку и с помощью сей малознакомой спутницы не сорваться в бездну, у которой не имелось дна. Но Виола была увлечена музыкой, и неподдельное восхищение пряталось под её очками в сощуренных зрачках. Она подперла подбородок ладонью, поставив локоть на подлокотник и чуть наклонившись к Фалину, и тот понял, что сейчас не существует для её и состояние соседки нисколько не наиграно, а искренне, как никогда.
   Подивившись исходившему от Виолетты вдохновению, Фалин попытался вновь погрузиться в волны музыки, заполнявшие собой зал, но мотив её тут же подействовал на него удивительным образом, вызвав нежданно-негаданно сильнейшее сексуальное возбуждение, от которого у него буквально закружилась голова. Он не ожидал такой странной реакции на симфонию, и понял, что не только она, но и торжественность, царившая в зале, одухотворенные застывшие лица зрителей, магия бесчинствующего на сцене дирижера и, конечно, присутствие рядом Виолетты с её легким запахом туалетной воды, поблескивавшими стеклами очков и касанием плеча действовали на него подобным образом. Фалин вдруг представил себя в черном фраке и белой манишке, входящим в просторный светлый зал Дворца бракосочетаний, и рядом с собой положившую руку в белой длинной перчатке на его локоть Эрну в подвенечном платье, своей неповторимой походкой следовавшую за ним. Причем видение было настолько реальным, что в испуге он обернулся направо и уперся взглядом в неподвижную Виолетту, одновременно видя и не видя ее. Та, словно почувствовав давление его взгляда, чуть тронула пальцами кудри у себя на виске, отведя их за ухо, и тогда Фалин, весь обратившийся во внимание, с удивлением узнал профиль Ирины-Эрны с её очаровательным ушком, небольшим утолщением на кончике вовсе не казавшегося сейчас вздернутым носа, в посадке головы и в других мелочах, столь знакомых ему. Только очки и ладонь у подбородка мешали ему полностью увериться в поразительном открытии, и в порыве страстного любопытства он готов был отбросить руку женщины в сторону и сорвать дужки очков с её ушей, но в мистическом страхе, наоборот, чуть ли не отшатнулся от соседки и попробовал огромным усилием воли привести мысли в порядок, тогда как музыка нагло пёрла в уши, проникала внутрь, корежила и ломала душу. Всё существо его, терзаемое оглушающими звуками, требовало немедленного удовлетворения сексуальной страсти, он видел перед глазами каждый изгиб покрытого капельками воды точеного тела нагой Эрны, её прекрасные груди, лебединую шею, обрамленное мокрыми волосами божественное лицо и готов был сжать любимую в объятиях и покрыть поцелуями от самой макушки головы до милых и нежных пяток ног да, собственно говоря, мысленно уже и делал это, переносясь из здания филармонии в душевую спорткомплекса, где маленькая кореянка ублажала свою госпожу.
   Музыка внезапно закончилась, и аплодисменты взорвали зал, заставив Фалина вздрогнуть и вернуться к реалиям жизни. Он машинально хлопал в ладоши, стараясь не глядеть на восторженную и повеселевшую Виолу, подпрыгивавшую в кресле и отбивавшую вместе с ценителями искусства свои мягкие ладони, а взгляд его, тем не менее, то и дело опускался на коленки барышни, чЩдно облегаемые голубеньким эластиком чулок, и желание положить руку ей на колено овладело им с невероятной силой. Нимфетка тем временем что-то говорила ему, трогала за рукав, а он никак не мог отогнать от себя наваждение и боялся смотреть ей в лицо, зная, что перед ним вовсе никакая не Эрна, а перевалившая возраст невесты, не слишком удачливая в жизни дамочка, слишком умничавшая и прикидывавшаяся интеллектуалкой, причем от этого понимания уже знакомая злость в очередной раз овладела им и ко всему прочему подкреплялась тягучим томлением в паху, где как всегда в неурочное время настойчиво давал о себе знать проклятый половой орган.
   Дирижер вновь взмахнул палочкой, вновь зазвучала музыка, и, как по команде, публика притихла и обратилась в слух. Фалин не обращал внимания на соседей слева, как, впрочем, спереди и сзади тоже, ибо эти надутые индюки и индюшки были безразличны, соседка же слева, кудрявая Виола словно магнитом притягивала косой его взгляд не столько одухотворенным своим выражением лица, опять напомнившим ему медальный профиль Эрны, сколько видом слишком открытых коленок, сдвинутых вместе и завлекательно темнеющих в тени спинок передних кресел. Ничто больше не волновало зацикленного на этих коленях Фалина - ни кокетливые кудряшки волос, ни нежная шейка, ни соблазнительная грудь под жабо, ни тонкие пальчики с маникюром, ему страстно хотелось положить руку только на эти коленки, и про себя он не только знал, но уже и решил, что сделает это в ближайшие минуты, как дико ни выглядела бы его выходка в стенах филармонии.
   Задумчивость Виолетты и одухотворенность её лица словно располагали к вольному поступку со стороны взвинченного кавалера, и, делая ставку на то, что барышня не станет устраивать скандала в храме искусств, а на худой случай всего-то оттолкнет его руку, Роман осторожно переместился ближе к подлокотнику, чувствуя правой половиной тела исходившую от сравнительно молодой и наверняка по-настоящему не тисканной еще дамы тепло, тихонько опустил руку вниз и, чтобы немедленно воплотить в жизнь навязчивую прихоть, не стал изображать случайное касание пальцами, а довольно грубо положил ладонь на притягательное бедро и чуть сжал, давая знак о своей расположенности к флирту. К его удивлению Виола никак не отреагировала на такую наглость (ведь знакомы они были около часа!) и продолжала внимать музыке, подавшись вперед и навострив ушки, вновь скрытые под кудряшками волос, и, тем не менее, колено её было горячо настолько, что жар его жег Фалину руку сквозь гладкую пленку чулка. Быть того не могло, чтобы симпатичная по-своему нимфетка настолько увлеклась музыкой, что не почувствовала откровенное приставание мужчины, думал Фалин, и бездействие дамочки подвигло его на дальнейшие рискованные вольности.
   От плотного касания к женскому телу - к одному из самых соблазнительных его мест - ладонь Фалина сразу вспотела, а сам он неестественно выпрямился и замер от сладострастной судороги в паху. Теперь, после более чем сдержанной реакции Виолы на его выходку, можно было считать руки развязанными, и, надеясь, что окружающие меломаны не обратят на тихую возню внимания, Роман, млея от восторга и гордости за себя, ударился во все тяжкие, сначала взявшись медленно поглаживать коленки Виолетты и затем смело вставив ладонь между ними. Виола, словно проснувшись от летаргического сна, чуть сжала колени, но не настолько, чтобы спугнуть ловеласа, и стало очевидно, что ей приятны настойчивые прикосновения, не говоря уже о том, что между ляжками её пылал сейчас подлинный костёр. Дыхание женщины едва заметно участилось, а когда Фалин нагло полез рукой под юбку, сделалось глубоким и откровенно взволнованным. Посторонние, конечно, могли приписать такое волнение воздействию музыки, Фалин же удовлетворенно качнул головой и попытался втиснуть пальцы поглубже под натянувшуюся кожу юбочки, проклиная про себя её узость. Делом это оказалось нелегким, и Роман уже готов был, скрепя сердце, отказаться от своего намерения, как тут же пальцы его нащупали замочек тонкой молнии, находившейся спереди и хорошо замаскированной складочкой шва. Тогда, не веря удаче, он легонько и даже нежно потянул бегунок вверх, стараясь производить поменьше шума и напряженно наблюдая за соседом Виолы с другой стороны, но что мог представлять собой слабый скрип раскрывающейся молнии в океане звуков многочисленных музыкальных инструментов. Неизвестно, видел ли соседушка эти манипуляции с дамской юбчонкой, зато Фалин жадным глазами наблюдал за обнажающимися бедрами Виолетты с невообразимо прелестно выглядевшими краями чулок, пристегнутых узенькими подвязками к невидимому поясу, и с каким удовольствием Роман отстегнул бы миниатюрные пряжки от манжет чулочков, чтобы плавно и аккуратно спустить капрон с чудных дамских ножек!
   Юбка расстегнулась довольно высоко, но не настолько, чтобы открыть трусики Виолетты, и подрагивающие от возбуждения ножки нимфетки заерзали по полу, подгибаясь под сидение, а пальчики крепко вцепились в подлокотники кресла, и теперь Виола подалась всем телом вперед отнюдь не из-за желания максимально приблизиться к оркестру. Она хотела этим движением закрыть от любопытных посторонних взглядов бесчинства нахальной Фалинской руки и тем самым провоцировала ухажера на дальнейшие изощрения. Восторгу Романа, между тем, не было предела, ибо он точно угадал умонастроения ожидавшей с самого начала нечто подобного барышни и сейчас ловко доводил её до того состояния, при котором теряется разум и осторожность, уступая место сладострастию и похоти. Итак, Виола трепетала под его рукой, и этого было достаточно, чтобы член Фалина напрягся до предела и изнывал от невозможности удовлетворить физиологическую потребность. Так оба эстета и ценителя искусства достаточно длительное время сидели в неестественных позах, рисуя в голове картины любовных утех, и Фалин, томимый страстью, ухитрился-таки не мытьём так катаньем втиснуть пальцы за резинку символических узеньких трусиков, запустил их в растительность между ногами и пощекотал лобок, чем довел Виолу почти до обморока, благо она закрывала полами широкого пиджака от соседей творящееся безобразие, продолжая невидящими глазами напряженно вглядываться в освещенную прожекторами сцену. Грубый откровенный флирт так понравился Фалину, что он решился отстегнуть чулочек на ближайшей к себе ножке и мял и тискал мягкое гладкое бедро, приспустив тонкий капрон к колену вплоть до антракта, когда в зале зажегся свет и порозовевшая и похорошевшая Виолетта, шустро поддернув чулочек, быстренько убежала в дамскую комнату привести себя в порядок.
   Раззадоренный до предела отчаянным флиртом в необычной обстановке Фалин направился вслед за ней и в холле, бессмысленно отираясь в праздной толпе, почувствовал непреодолимое желание осушить бокал шампанского или сладкого вина. Об уровне цен в театральных буфетах он был наслышан достаточно, и всё же решил промотать деньги ради такого экстраординарного случая. Угостить малютку Виолу, чем еще больше подогреть её возбужденное состояние, для него стало делом чести, и Роман остановился неподалеку от входа в дамскую комнату, нетерпеливо ожидая новую знакомую, которую ему послало само провидение. В голове у него уже складывались картины жаркой и насыщенной любовными изысками совместной ночи, и под натиском этих видений, образ Эрны отошел на задний план, тем более что беззаветный поклонник не считал интрижку с чувственной нимфоманкой за настоящую измену, а видел в ней лишь невинную забаву и средство отвлечься от глубоких переживаний.
   Здесь - подле уборной - и разыскали его Зубовы, сначала чинно приблизившиеся к нему, а затем чуть ли не затискавшие в эмоциональных объятиях. Для обоих посещение филармонии являлось из ряда вон выходящим событием, так как супруги последний раз ходили вместе на подобное мероприятие лет восемь, если не десять назад, да и то это был банальный просмотр кинофильма в соседнем кинотеатре, так что у супругов наблюдалось повышенное настроение и неадекватное событию, поскольку оба довольно слабо разбирались в музыке - даже в популярной, не говоря уже о классике, возбуждение. Как заметил Рома, одеться эта простая русская семья постаралась как можно праздничнее, и на Гене неплохо сидел не совсем новый костюм со старомодным галстуком, а Люда облачилась в шерстяное платье, слишком подчеркивающее начинавшую полнеть фигуру. Разочарованные тем, что застали приятеля в одиночестве, Зубовы набросились на него с вопросами, причем говорила в основном Людмила, которая не видела Романа, наверно, целый год и которая буквально затормошила его, заставив своей пустопорожней болтовнёй смутиться и покраснеть. Появление же Виолетты, без особых церемоний подошедшей к ним и смотревшей на Фалинских знакомых со всей своей наивностью сквозь большие очки, повергла Людку в шок, и, пока Роман представлял свою подругу, та не спускала с Виолы глаз, критически осматривая с ног до головы. Геха же отчаянно подмигивал Роману из-за Людкиной спины и исподтишка показывал большой палец, явно завидуя другу, поскольку на интимном супружеском фронте у Зубова дела обстояли далеко не идеально и по его рассказам Роман знал, что Людок или Зайчонок, как называл жену Гена в припадках нежности, имела здоровый, но далеко не чрезмерный сексуальный аппетит и не шла, понятное дело, ни с какое сравнение с утонченной нимфеткой Виолой с её то и дело прорывавшейся наружу сексуальностью. Что было поделать, если жизнь распорядилась именно таким образом, наделив спокойную с точки зрения эротики Люду счастьем семейной жизни, а Виолетту оставив в одиночестве с её копившейся внутри страстью?
   Находясь в приподнятом настроении, Фалин, махнув рукой на шаткое финансовое положение, потащил всю компанию в буфет, заказал шампанского и коробку конфет, после чего с удовольствием наблюдал, как Виола, которую восхищенный Зубов уже называл запросто Виолеточкой и едва ли не хлопал по плечу ладонью, с удовольствием потягивает шампань и двумя пальчиками берет шоколадную конфетку. Безукоризненные манеры, умелое кокетничанье, имидж под девочку и, наконец, ножки в голубеньких чулочках и шнурованных ботиночках невероятно действовали на Фалина, чувствовавшего себя хозяином положения, также как и на невзыскательного Зубова, ставшего вдруг многословным и не в меру веселым. Фалину нравилось его внимание к Виоле, как, впрочем, и подчеркнутая безразличность Людки, открыто говорившая о её глубоком интересе к нимфетке, и он уже прикидывал в уме, как впоследствии будет гордо рассказывать открывшему рот Гехе о своих достижения в полутьме зрительного зала. В общем, чувствовал себя Фалин именинником и с первым звонком гордо проводил Виолу на место, намереваясь продолжить флирт, щекотавший нервы обоим и подогреваемый концертной программой, музыка которой разжигала скрытые страсти и настраивала обоих на высшую эротическую волну. Однако надеждам Фалина не суждено было оправдаться, так как сосед Виолетты справа, всё отделение вертел головой, косил на женщину глазами, чем вызывал раздражение Романа, и единственное, что удалось донжуану под неусыпным взглядом этого пожилого дядьки, так это положить ладонь Виолы себе не ширинку, прижав сверху своей рукой. В связи с этим ему с трудом удалось дотерпеть до последнего заключительного аккорда, и изрядно раззадоренный он, умильно и с наигранной страстью влюбленного глянув в глаза подруги, повел её к выходу, надеясь избежать встречи с Зубовыми, которые настойчиво приглашали "ребят" к себе в гости.
   Гена, однако, одним из первых выскочивший из зала, уже поджидал приятеля на крыльце и, не слушая слабых возражений Романа, потащил его вместе с дамой на улицу, по дороге совершенно очаровав Виолу своей галантностью. Люда вышла чуть позже, в подкрашенными уже губами, и велела всем идти на остановку автобуса, Виолетта же в ответ на сие предложение сморщила носик и так обожающе глянула на Фалина, что тот немедленно объявил о поездке на такси. Виола захлопала в ладоши, уцепилась за локоть щедрого кавалера и профессионально, со знанием дела заговорила о концерте, вызвав полное понимание Зубова и не слишком довольную улыбку Зайчонка. Все погрузились в услужливо подкативший "мотор", причем, вполне естественно, Фалин, взгромоздился на переднее сидение, а Зубов устроился между женщинами, пропустив сначала вперед меломанку, потом сам резво нырнув в машину и только после этого протянув руку замешкавшейся женушке. Уже тогда такое поведение друга не очень-то понравилось Роману, но он никак не мог предположить, что Геха будет ухлестывать за Виолой прямо в присутствии жены. И всё равно Фалин был "на коне" и испытывал истинное блаженство в минуты своего триумфа, то и дело ловя на себе уважительные и почти влюбленные взгляды Виолетты, так что первое, что он сделал, войдя в Зубовскую квартиру, украдкой сжал руку барышни и чмокнул мимоходом ладонь, удостоившись благосклонного кивка головы.
   Продолжение дискуссии на музыкальные темы, а также по вопросам театра и кинематографии, как и ожидалось, активно наметилось и в гостях, хотя в беседе принимали участие в основном Зубов и Виолетта, пока Люда накрывала на стол, а Роман рассеянно оглядывал квартиру, где не был уже порядком, да кумекал, как ухитриться остаться с подругой наедине и укрепить первый успех. Ножки нимфетки так и манили его, и он прикидывал в уме, как выглядит женщина без покровов одежды, хотя костюм и неимоверно шел ей. Вино для дам и водочка для кавалеров, между тем, сгладили первые неловкие минуты застолья, развязали языки, и вскоре за столом царило настоящее веселье. Виола чувствовала себя вполне в своей тарелке, много шутила, восторгалась услышанной музыкой и очень скоро начала, как этого и следовало ожидать, с выражением упоенно читать стихи - хорошо ещё, что чужие. Такой оборот дела Фалин примерно и представлял себе заранее и отнесся снисходительно к поведению эстетки, а вот Зубов буквально смотрел в рот гостье, окружил её заботой и вниманием и совсем позабыл о жене. Людка, конечно, обиделась на него, но не подавала вида, рассеянно расспрашивая Фалина о житье-бытье и выказывая явно преувеличенный интерес к его делам. Роман же мысленно сравнивал обеих женщин и приходил к выводу, что в принципе Люда была бы предпочтительнее для него с её истинно бабскими формами, простотой в общении и покладистым характером. Виола, однако, своей необычностью, экзальтированностью, умением оригинально одеться и вести интеллектуальный разговор чуточку перевешивала на чаше весов предпочтения простецкую тетку, но в больших количествах могла сильно утомлять, и неудивительно было, что женихи стороной обходили ее, соглашаясь лишь на кратковременную связь. Людок же или Мила, как раньше называл её Роман, имела приличные внешние данные - крепкие ноги, крупную грудь, женскую стать, но при всём при этом он неё разило такой обыденностью, что даже просто для смеху сравнивать её с Эрной ему никогда бы не пришло и в голову. Женщины такого типа обычно если и были неплохи в постели, то отличались некоторой характерной скованностью, и ожидать от них чего-либо экстравагантного никогда не приходилось. Так что понятен был азарт, с которым Зубов крутился гоголем вокруг гостьи и не обращал внимания на жену, пусть такое поведение и являлось не только неприличным по отношению к супруге, но и подлым по отношению к приятелю. С другой стороны, Фалин понимал, что в любовных вопросах не может существовать никакой мужской дружбы, и с некоторым холодком в душе сознавал, что при случае тоже мог склонить Зубовскую супругу "к сожительству", будь у него и у неё обоюдное к этому желание. Жизнь есть жизнь, думал он, и неизвестно, что ожидало и его, и Гену, и Людмилу в будущем, не говоря уже о красотке Виоле!
   Спиртное на удивление быстро закончилось, и Гена увел жену для переговоров о пополнении "винных погребов" на кухню, в то время, как утомленный никчемной беседой Фалин, мечтавший покувыркаться в постели с эксцентричной дамочкой, словно не заметившей ухода хозяев и продолжавшей проникновенный монолог на тему культурных ценностей, воспользовался моментом и в перерыве между рассказом о Ван Гоге и Поле Гогене жадно зацеловал рассказчицу, которая при этом смешно дрыгала ножками в воздухе, судорожно икала, старалась сдержать эмоции и говорила, задыхаясь от возбуждения:
   -Какой горячий кавалер! Уму непостижимо! Роман, мне даже страшно оставаться с вами наедине... Вот в ком кроется настоящая буря страстей и мужское стремление к постоянному верховенству! Целуйте меня и держите крепче, мой друг, иначе я выпорхну из ваших рук райской птицей и улечу вдаль!
   Виола, как определил Фалин, была уже к тому времени изрядно пьяна, хотя выпила немного, и это её состояние облегчало ему задачу, если бы только смех не разбирал его от возгласов расслабившейся барышни. Он успел чуточку пощупать её груди, вновь забрался под туго натянутую юбку и радовался, что в данном случае нет необходимости целовать ручки и ножки, рассыпаться в комплиментах, а достаточно только играть роль страждущего самца, готового на самые безумные выходки. У самого же Фалина, что называется, не было ни и в одном глазу, и он кровно заинтересован был в продолжении банкета, чтобы либо в соответствующем состоянии увезти "красотку" домой, либо на правах старого друга остаться ночевать у Зубовых, так что вернувшийся с довольной физиономией Геха немало обрадовал его сообщением о том, что уговорил брыкавшуюся до последнего Люду сходить к соседке выше этажом за бутылкой ликера. Мила обычно относилась к Зубовским загулам сурово, сегодня же Фалин понимал, что она желает поскорее напоить гостей и уложить спать в одну постель, чтобы пресечь всяческие поползновения супруга в сторону гостьи, и в этом Ромины желания совпадали с желаниями гостеприимной хозяйки. Ему вдруг захотелось закурить, и, так как в квартире Зубовых никто никогда не курил, он должен был выйти на балкон, не слишком довольный, что оставляет Геху наедине со своей дамой, на охмурение которой им было положено немало сил. Виолетта, однако, сама помогла ему в щекотливой ситуации и томно обратилась к таявшему Зубову, очаровательным движением поправляя на носу очки:
   -Геннадий! Где у вас находится ванная комната? Мне необходимо немножечко привести себя в порядок... Вы проводите меня, правда?
   Грудь колесом, Гена услужливо вскочил на ноги и, подав даме ручку, повел по коридору просторной кооперативной квартиры, приобретенной еще до перестройки, а Роман, облегченно вздохнув, отправился к балконной двери соседней комнаты, которую в принципе занимали дети, отправленные на лето в деревню к бабуле.
   Тишина и прохлада улицы после духоты гостиной и болтовни Виолы благотворно подействовала на него, и лирическое настроение вернулось к Фалину опять. Он вновь вспомнил Ирину, её огромные умные глаза, идеальную походку, аристократическую стать и прекрасно уживавшиеся с ними общительность и доброжелательность, особенно понравившиеся ему в рядах "Зеленой зоны" и в курительной комнате ресторана. Удивительная и каждый раз другая, женщина сильно волновала его воображение, и для себя Роман никак не мог решить, какой же она больше всего нравится ему - такой как на сцене зала конгрессов в диком зажигательном танце, такой как при первом знакомстве в колонне демонстрантов или такой как в тренажерном зале спорткомплекса. Кто же эта прекрасная незнакомка на самом деле и какого поступка ждет от него - вот какой вопрос интересовал влюбленного человека, который тщетно искал на него ответ. Виолетта вдруг стала безразлична ему, и время, проведенное с ней, показалось ему даром потраченным (можно сказать, выброшенным псу под хвост!) - её кудряшки, чулочки и ботиночки перестали возбуждать его, и ему захотелось уйти домой по-английски, избавив "дружную" компанию от своего присутствия, так что тишина, воцарившаяся в квартире, когда Роман вернулся туда, шла ему только на руку. Не слышно было ни возвышенного и слишком эмоционального голоска Виолетты, ни бурчания и покашливания Зубова, ни спокойной и рассудительной речи Милы, только тихо играла музыка в гостиной, где недавно пировали "записные меломаны". С другой стороны, тишина эта не позволила Фалину уйти сразу, не прощаясь, и немножко удивленный он направился обратно в гостиную, в которой по логике вещей должны были находиться нашедшие общий язык хозяин и гостья. За столом, тем не менее, никого не было, зато в дверях скромненько стояла Люда с литровой бутылкой вермута в руках, причем женщина прислонилась плечом к косяку, и Фалин не сразу заметил ее.
   -А где Гена? - задал идиотский вопрос Роман и тут же вспомнил полоску света, пробивавшуюся из-под двери ванной комнаты, когда он выходил из "детской".
   -Вообще-то я у тебя спросить хотела!
   -Да? Хм... А может, они с Виолой на площадку вышли? Ты их не встретила? - Фалин нёс сущую ахинею, и ему было стыдно и за себя, и за Геху, и даже за случайно оказавшуюся здесь Виолетту.
   -Нет, Ромочка, представь, не встретила! - Люда, стуча каблучками модельных туфель, оставшихся у нее едва ли не со свадьбы, решительно подошла к столу, решительно свернула пробку здоровенной бутыли, налила себе полный стакан желтоватой жидкости и залпом отправила в рот.
   -Ты чего, Люда? Что-то не так? - Обалделый Фалин проводил взглядом содержимое стакана и не удержался, чтобы громко не сглотнуть слюну.
   -У нас, Ромочка, давно уже многое не так! - надрыв слышался в голосе женщины, и Фалин подумал с неудовольствием, что только истерики ему здесь и не хватало.
   -Ты успокойся, Люда! Все нормально будет, поверь. - Он осторожно положил ей руку на локоть, хотя и чувствовал неестественность ситуации.
   -Идём-ка со мной, друг семьи! - Людка вцепилась в его рукав и потащила Фалина за собой, не обращая внимания на его растерянный вид.
   Вопросов Роман предпочел не задавать и только в коридоре понял, что тащит его захмелевшая хозяйка, как можно было бы предположить, вовсе не в сторону санузла, где прятались потенциальные любовники, а прямиком в спальню. Ему вовсе не хотелось вникать в сложные отношения семейства Зубовых и, тем более, служить громоотводом, но и бросить расстроенную и находившуюся положительно не в себе Людмилу в таком состоянии не имел права, а та остановилась у супружеской кровати, откинула покрывало, потом обернулась к Фалину и, глядя ему прямо в глаза, принялась стягивать через голову платье.
   Правду сказать, выглядела она в короткой черной комбинации, колготках телесного цвета и в туфлях на высоких каблуках очень привлекательно - особенно в обстановке спальни в мягком свете бра и со вскинутой в решительном порыве головой, но у Фалина не было никакого желания валить её на постель и трахать при живом муже, который находился едва ли не в двух шагах от жены. Сама же Людка думала об этом иначе и, махнув поочередно красивыми ногами, так что туфли разлетелись по сторонам, обняла Романа за шею белой полной рукой и прижала к своей соблазнительной груди, обдавая жаром женского тела.
   -Возьми меня, Ромочка, не пренебрегай! Ты ведь этого давно хотел, правда! Я-то знаю... Поцелуй же меня крепко-крепко, очень тебя прошу! Давай...
   Людмила настойчиво теснила его к кровати, пока оба не повалились на постель ничком, но, оказавшись на одеяле, не стала тискать и целовать Рому, а перевернулась на спину, раскинула руки по сторонам и лишь обвила ногой его торс. На самом деле Фалину никогда на полном серьезе не приходила в голову мысль вступить в интимную связь с Генкиной женой, но он всегда по жизни старался подчиняться незыблемому мужскому правилу, которое гласило, что мужчина никогда не должен ни в чём отказывать женщине, тем более что сейчас член его, раздразнённый ещё флиртом с Виолеттой, моментально отреагировал на Людкин бесстыдный демарш. Право, Фалин не знал, на что решиться, зато руки, пока голова готовилась принять решение, уже непроизвольно гладили рыхловатые после двойных родов, но всё еще завлекательные бедра Милы и готовились стащить с них колготки. То, что Фалин вытворял сейчас пусть и с подачи Зубовой, не укладывалось ни в какие моральные рамки, и всё же приходилось учитывать, что совсем не тот уже человек - далеко не тот, что пару месяцев назад, Рома Фалин, - раздевал замершую на спине хозяйку и собирался овладеть ею прямо на супружеской постели, натянуть на член и оттрахать до потери сознания, причем действовал этот беспринципный негодяй словно не по своей воле, а по указанию свыше, не совсем понимая, что делает и чем эта дикость может закончиться.
   Уже спущены были с ног Людмилы колготки, скатаны с бедер Милы трусики, стащена через голову Зайчонка скользкая шуршащая сорочка и сорван с Людмилкиной груди бюстгальтер, когда нагая и жалкая в своей наготе мать двоих детей, осознавшая, по всей видимости, своё ничтожество, вдруг обеими руками оттолкнула любовника и, подобрав под себя голые ноги, отползла к изголовью кровати, некрасиво тряся свисающими грудями и защищая лицо потными дрожащими ладонями.
   -Нет! Не могу, извини! Не буду... Уходи, Ромочка! Уходи скорее, а то я сейчас закричу, как резаная... Беги отсюда скорее, не доводи до греха. Уходи и не приходи больше никогда! - Крупная дрожь колотила ополоумевшую женщину, и Фалину сделалось страшно, как в фильме ужасов, от вида этой голой фурии, указавшей ему на дверь.
   -Что с тобой, Милка? Очнись, прошу тебя, приди в себя! - пытался он взывать к её благоразумию, в ответ на что в него полетела подушка, затем будильник и вслед толстая телефонная книга, после чего Фалин чуть ли не бегом выскочил из спальни в коридор.
   Бешенство захлестнуло его мозг, так как не без оснований он винил во всем случившемся непосредственно Зубова, стоявшего, по сути, у истоков этой трагикомедии, и желание немедленно набить бывшему другу морду судорогой прошло по Фалинскому телу. По какому праву Гена вмешивал его в свои семейные дрязги и лез в его личную жизнь, спрашивал себя Роман, зачем нагло становился у него на пути? Какого еще чёрта ему надо было от занятого по горло своими личными проблемами Романа?!
   Короче говоря, не помня себя от ярости, подлетевший к ванной комнате Фалин цепко схватился за ручку двери и с силой рванул на себя так, что хлипкая задвижка сорвалась с шурупов и со звоном упала на пол. Чтобы стремительно вломиться в просторное помещение, оставалось сделать лишь один шаг, однако разъяренный мститель остался стоять на пороге, медленно поводя из стороны в сторону головой и устрашающе вращая глазами при виде парочки уединившихся в таком достаточно странном для свидания месте любовников, обернувшихся как по команде на раздавшийся так некстати и прервавший их пикантное занятие шум. В принципе Фалин и ожидал увидеть нечто вроде жарких объятий, торопливого лобызания и тисканья различных частей податливого дамского тела грубыми мужскими ладонями, наглость же развратников поразила даже его, не отличавшегося последнее время праведностью, но и не предполагавшего стать свидетелем откровенного распутства! Эстетка Виола без пиджака, в одной расстегнутой рубашке с дурацким жабо, без юбки, чулок, трусиков и ботинок стояла в самой что ни на есть развратной позе, склонившись над ванной, упираясь руками в противоположный её край и блудливо выгибая спину, тогда как бесштанный Зубов, пристроившийся сзади, по инерции продолжал, несмотря на появление нежелательного свидетеля, совершать ритмичные движения бёдрами вместо того, чтобы поскорее вытащить мокрый член из не менее мокрой промежности, и растерянно моргал при этом ресницами при виде лучшего друга, замершего в дверном проёме. Фалину на миг показалось, что вместо санузла он случайно заглянул в фотостудию порнографического журнала, и впечатление это подкреплялось интерьером, на фоне которого происходили "съемки": качественный цветной кафель стен, сверкающий в свете лампы, пиджак Виолы, аккуратно висящий на крючке и голубенькие чулочки, свисающие из его кармана, сияющая белизной эмали новая ванна и на её краю располосованная "молнией" и развёрнутая по всему своему периметру кожаная юбочка, ровные ряды блестящей кафельной плитки на полу и узкие ажурные трусики на нём рядом с перевернутыми подошвами вверх ботиночками с развязанными шнурками, импортный никелированный смеситель и болтавшийся на нём черный бюстгальтер без бретелек, отшвырнутый недрогнувшей рукой горячего любовника. Вместе с тем, сцена отнюдь не представляла собой статическую фотографию - по крайней мере пока, поскольку совершали движение и человеческие фигуры, и чересчур экзотично, с большой амплитудой раскачивались из стороны в сторону оказавшиеся не по рангу крупными голые сиськи "малышки" Виолетты, и развевались на сквознячке словно белый флаг капитуляции полы дамской рубашки и, конечно, подвязки пояса, так и не снятого почему-то с практически полностью раздетой Виолы, звучно шлепали самочку по ляжкам, чем совершенно не к месту вызвали у Фалина мысль, за каким чёртом Геха вообще отстёгивал и снимал с ног дамы чулки, не говоря уже об обуви? Однако при первом же взгляде на искаженную безбрежной страстью мордочку нимфетки с искусанными губами и влажными, подернутыми томной пеленой глазами становилось понятно, что не только в скороспелом половом акте, но и в обязательном патетическом срывании одежды с дрожавшего от вожделения тела заключалась для несусветной мессалины вся прелесть совокупления с потерявшим контроль над собой простецким мужиком. Интересно, что Виола так и не соизволила снять с носа очки, и эти окуляры в сочетании с высунутым языком и бездумным выражением глаз создавали для наблюдателя поистине незабываемое впечатление, инициируя в мозгу виртуальный образ болонки в очках, при более детальном знакомстве с которым Фалину со всей очевидностью открылась та простая истина, что нимфоманке-меломанке было абсолютно до лампочки, кто в конечном итоге "оприходует" её, доставив глубокое удовлетворение. Как раз эта простейшая для понимания истина, что сам он, Фалин, в принципе, безразличен Виолетте, как личность, сразу и погасила вспышку лишенного смысла гнева и настроила Рому на иронический лад, о чём "сладкая парочка" или, вернее, один из них догадаться до сих пор не мог.
   Разговор о поведении Зубова должен был идти особый, и, если рассудить здраво, то, что можно было ожидать от молодого, полного сил и здоровья мужика, оказавшегося в опасной близости от сгоравшей в огне эротического желания самки, зацикленной на сексе, - от мужика, у которого из ночи в ночь повторялись однообразные встречи в постели с женой, давно привыкшей к его грубоватым приставаниям и скептически встречавшей его поползновения! Виолетта же, правды ради сказать, выглядела очень сексуально в своей кошачьей позе, и, пожалуй, для полноты картины ей не хватало ещё чего-нибудь такого-этакого - типа ошейника с шипами на шее, резинового кляпа во рту или кожаной маски на лице, и Фалин, между прочим, на мгновение представил себя на месте более шустрого Геняши, который, немало смущенный появлением приятеля, неловко вытащил наружу свой влажный натертый до покраснения орган и довольно неосторожно толкнул партнершу, после чего по её лицу скользнуло обиженное выражение, из которого нельзя было с достаточной уверенностью сделать вывод, то ли "героиня любовного романа" расстроилась от хамского толчка или от внезапного прекращения, ха-ха, фрикций. По крайней мере, Фалин видел, что культурная и подчеркнуто интеллигентная дамочка нисколько не смущена присутствием своего бой-френда при открытом адюльтере и по этому деликатному вопросу исповедует западную или, точнее, американскую мораль. Нет ничего выше эротического удовольствия, так и говорил весь её вид, а всякие там душевые переживания, пожалуйста, выкиньте немедленно из головы вон, уважаемые леди и джентльмены! Правда, наша американизированная особа чуть не свалилась в ванну от толчка, но, дамы и господа, сделайте же скидку на неуклюжесть грубого русского мужлана и отнеситесь к происшедшему терпимо!
   Между тем, Зубов, как истинно русский человек, в отличие от цивилизованной нимфетки чувствовал себя крайне неуютно, натягивая трусы вместе с выходными брюками, примирительно смотрел на Романа, униженно кивал головой, сознавая, что нагадил Роме в душу, "почти" оттрахав Ромину даму - чуть ли, можно сказать, не невесту, - и сейчас вслух горячо корил себя, ссылаясь на накатившее вдруг затмение. Он находился в неведении относительно того, что Фалин только несколько часов назад познакомился с "невестой", и, глядя на его унижение, Фалину хотелось потрепать кунака по щеке и даровать полное отпущение грехов - выдать, так сказать, индульгенцию на будущее.
   -Ромка! Поверь, я здесь ни при чем! Я не хотел... Ты извини, если сможешь! А? - На физиономии Зубова было написано искреннее раскаяние и полное непонимание, почему Фалин не кидается на него с кулаками, не бьет по мордасам и не учиняет громкого скандала.
   Фалин же в этот момент просто давился от смеха, наблюдая, как Виолетта заворачивается в свою юбочку, закрывает молнию спереди и на ощупь босыми ногами ищет откинутые в сторону ботиночки, причем на её сморщенном личике было написано глубокое разочарование и ещё открытое презрение к двум особям мужского пола, которые так и не смогли оправдать оказанного им доверия.
   -Рома, ты же понимаешь? Это она меня совратила, твоя эта... Я же Людку люблю - стерву свою - больше жизни! - просительно заглядывал в глаза другу Зубов, не обращая внимания на Виолетту, а та по-особому надув щечки, с шумом выдохнула воздух и накинула на плечи пиджак, давая понять, что делать ей здесь, пардон, больше нечего.
   -Пропустите, мон шер ами, даму к выходу! - смерила она гордым взглядом согбенную фигуру Зубова, вздохнула и перевела глаза на Фалина. -И с вами я прощаюсь, кавалер! Жаль... Искренне жаль так пошло закончить прекрасный вечер!
   Голос её подрагивал от обиды, но и пронизан был иронией, на которую Роман не отреагировал никоим образом, ибо не считал нужным портить отношения с другом из-за малознакомой дамочки, возомнившей о себе невесть чего. С ней он познакомился только сегодня, а Зубова знал много лет, и Виола, понимая ход его мысли, вновь громко вздохнула и, отведя глаза, протиснулась между косяком и Романом в коридор. Чулочки смешно торчали у неё из кармана пиджака, голые ноги уже не выглядели такими прелестными, а опущенные плечи вызывали жалость.
   -Кто-нибудь хоть догадается проводить женщину до дверей? - задала опозоренная гостья риторический вопрос, оставшийся без ответа, и пошаркала плоскими подошвами башмачков по коридору в сторону выхода.
   -Ромка, не молчи, я тебя прошу! - с надрывом, точь-в-точь как недавно жена, выкрикнул Зубов и хотел было рвануть на груди рубаху. -Веришь ты мне или нет?!
   -Перестань ломать комедию, Гена! О чем ты, дорогой? Иди лучше с женой объяснись. - Фалину надоело это представление, и он тоже подумывал, как бы поскорее трансформироваться домой.
   -Извини, друг!
   -Это мы меня, Генчик, извини! На кой черт я полез в ванную, ума не приложу!? Успокойся, все в норме, все путём! До скорой встречи, Казанова.
   -Сам ты .... - Зубов расхохотался, понимая что буря прошла стороной и чуть не прослезился от умиления. -Давай на посошок, а?! За дружбу! Ну?
   Фалин пожал плечами, нехотя поплелся за неудавшимся донжуаном, так и не закончившим своё "чёрное" дело, и в гостиной некоторое время терпеливо ждал, пока тот наливал два стакана злосчастного вермута. Между тем, Людмила не появлялась из спальни, и можно было только предполагать, что ожидало бедолагу Зубова впереди, после ухода гостя.
   Вермут прошел в горло простой водой, и, чтобы не слышать слезливых уверений Гехи в дружбе до гроба, Фалин, взяв лишь пачку сигарет со стола и еле отвязавшись по дороге от хозяина, сразу закосевшего от хорошей дозы спиртного и от счастливого исхода конфликта, поспешил покинуть квартиру, поскольку ему хотелось поскорее оказаться на свежем воздухе, закурить и попытаться вернуть ощущения, охватившие его полчаса назад на балконе. Между прочим, ещё вовсе не было так поздно, как казалось, но улицы уже опустели, как всегда бывает в спальных районах города в вечерний час, и, наслаждаясь одиночеством и тишиной, Фалин направился было в сторону остановки, как вдруг странный шум в скверике между домами, где располагался детский сад, заставил его остановиться. Поскольку среди деревьев определенно происходило что-то нехорошее, Роман с досадой подумал о возможности быть втянутым в очередную скверную историю, в нерешительности потоптался на месте, положительно не зная, на что решиться, повертел из стороны в сторону головой, и вдруг вместо того, чтобы ретироваться прочь, ни с того, ни с сего, руководствуясь неким шестым чувством, бегом кинулся на шум, перепрыгивая через лужи, буквально в один миг достиг скверика и сразу убедился - то, что предстало перед его глазами, вполне вписывалось в фабулу сегодняшнего вечера с участием одних и тех же действующих лиц.
   Причина, по которой Людмила не вышла из спальни по возвращении блудного мужа из ванной комнаты под охраной друга, оказалась до боли тривиальной и вполне объяснимой: оскорбленная развязным поведением очарованного гостьей Геняши она, вместо того, чтобы по горячим следам разобраться с изменником, посчитала, что во всём виновата приведенная Романом бабёнка, и, услышав, что та покидает осквернённую развратом квартиру, бросилась вслед за ней с целью поговорить с совратительницей с глазу на глаз или попросту смачно плюнуть той в рожу. Виолетта же, проявив похвальную проницательность, догадалась, что если увлеченные "дружеской" разборкой мужчины не имеют ничего против её ретирады, то хозяйка дома вряд ли оставит "развратницу" в покое, и взяла, что называется, ноги в руки, успела выбежать на улицу и укрыться в скверике, где и настигла её разъяренная Людмила, облачившаяся второпях лишь в длинный плащ на голое тело и сунувшая ноги в первую попавшуюся обувь. Причем бегство наглой гостьи, совершившей таким образом непоправимую ошибку, вызвало у оскорблённой хозяйки ещё больший взрыв гнева, и словесной перепалкой дело ограничиться теперь никак не могло. Не исключено, что Зубова всё же наградила соперницу парой-тройкой эпитетов, однако Фалин застал уже отчаянную схватку на газоне между деревьями - жестокую драку, если так можно было назвать избиение перепуганной кокетки - этой хрупкой изнеженной меломанки, выглядевшей сопливо перед закаленной жизнью домохозяйкой, крутой домоправительницей и, наконец, любящей матерью двоих детей! Понятно, что Людмила сразу завладела инициативой, наградила ошеломленную Виолетту парой увесистых затрещин и сбила на землю, а когда та пыталась чисто по-женски царапаться, пинаться ногами и по мере возможности кусаться, сначала вцепилась ей пальцами в ухо, затем несколько раз ткнула лицом в землю и наконец, заметив торчавший из кармана Виолиного пиджачка чулок и еще больше уверившись в измене мужа - единственной можно сказать опоры в жизни, схватила пресловутый лоскут капрона, накинула, недолго думая, на шею перепуганной эстетке и принялась душить бедняжку этим прочным вещественным доказательством, невзирая на то, что наказания явно неадекватно преступлению.
   Зрелище было поистине не для слабонервных - обычно спокойную и рассудительную Люду просто невозможно было узнать! Зайчонок превратился в дикого кровожадного зверя и готов был сожрать добычу с потрохами! Вежливая и милая ещё полчаса назад Людмилка теперь изо всех сил тянула на себя концы эластичной удавки, сидя верхом на раздавленной Виолетте своей немалой массой, и живо напоминала Фалину кое-кого из озверевшей толпы в логове "Поклонников Христа", причем физиономия её выражала столь глубокое блаженство и такую холодную ярость, что мороз продрал друга семьи по коже! То ли потерявшая голову Людок насмотрелась импортных боевиков, то ли отечественной постперестроечной чернухи с стиле поздней Киры Муратовой, только ошеломлённый её исступлением Рома понял вдруг, что, если самым решительным образом не вмешается сейчас же в жестокую сцену, отнюдь не напоминавшую обычную бабью разборку, бедняжка Виола, у которой уже лезли из орбит глаза и вывалился изо рта багровый язык, распрощается с жизнью в самый короткий срок. Ему даже показалось, что несчастная Виолетточка уже отдает богу душу, поскольку у той не было сил даже для того, чтобы оттянуть с шеи чулок, не говоря уже о попытке скинуть "ношу" на землю, а руки и ноги её, бессильно раскинутые по сторонам, уже подергиваются в предсмертных судорогах, так что раздумывать о методах воздействия на сорвавшуюся с цепи бабу времени у спасителя совершенно не оставалось.
   На всякий случай, подбежав к рассвирепевшей брызжущей слюной Людке со спины, Фалин отвесил ей со всего размаха полновесную пощечину, отчего голова женщины сильно мотнулась в сторону, словно шар на каучуковом валике. Второй удар - на этот раз кулаком - по другой щеке вернул голову в исходное положение, но всё равно, несмотря на чувствительное физическое воздействие в поднятых глазах Зубовой не наблюдалось ни прояснения, ни укора за удар, ни реального восприятия действительности вообще. Взгляд этот на секунду показался Фалину взглядом мертвеца, покойника с открытыми глазами, и, вздрогнув от наваждения, Рома, словно подзуживаемый нечистой силой, вцепился в густые волосы жуткого зомби, сволок чудовище с еле живой Виолетты, подержал мгновение на весу, явственно слыша треск волос, и швырнул гадину на землю с намерением затоптать подошвами башмаков. Люда упала навзничь, нелепо взмахнув конечностями в воздухе, плащ распахнулся, и взгляду Фалина предстало в своей бесстыдной наготе пышное бабье тело, бледное и даже синеватое в полутьме, вид которого устрашил его, повергнул в трепет и заставил в ужасе отскочить назад. Полуголая расхристанная баба с разметавшимися волосами и сведенным судорогой лицом вдруг показалась ему ведьмой Кларой, которая тянула к нему растопыренные пальцы с кривыми длинными когтями и готова была наброситься на него, чтобы вцепиться в горло, так что в порыве отчаяния и страха Фалин даже закрылся от нее локтем, издав горлом сиплый звук, да так и застыл на месте, испуганно поглядывая на привидение из-за согнутой руки. Ведьма тем временем, пользуясь замешательством добровольного борца с нечистой силой, грузно поднялась на ноги и действительно двинулась к Роману, тряся отвисшими грудями, мотая всклокоченной головой и клацая зубами, и тогда он, защищая уже себя, а не полузадушенную жертву, со всего размаха саданул сумасшедшую бабу в лицо кулаком. От удара Люда отшатнулась назад и едва удержалась на ногах, сильно выгнув спину, тогда как второй - не менее страшный - удар в челюсть заставил её странным образом крутануться вокруг оси и упасть на колени перед озверевшим "витязем", который, осознавая насущную необходимость добить персонажа фильма ужасов во избежание неприятных последствий для себя и спасённой жертвы, нанёс заключительный удар носком ботинка в ненавистное лицо, чем окончательно поставил в схватке жирную точку.
   В тот же миг Виолетта, про которую противоборствующие стороны позабыли напрочь и на которую смачный звук жестокого пинка произвел глубокое впечатление, тонким голосом завизжала на всю улицу не столько от страха, сколько для того, чтобы привести Фалина в чувства, и только тогда под воздействием режущего слух визга Роман нервно обернулся к ней, оставив в покое корчившуюся на земле Людку, хлюпавшую разбитыми в кровь губами, и подумал со странным злорадством, что не так уж и близка была неудачливая Генкина любовница к обмороку, если у неё хватило сил взять такой высоты ноту. Он с иронией смотрел на верещавшую виновницу склоки, потирая ушибленную руку, а на удивление сохранившая таки ещё остатки самообладания Виола - без очков, в сбившемся на одно ухо парике и с собственным чулком на шее - уже поднималась с колен, зачем-то отряхивая юбку, и, оборвав неожиданно писк, без промедления схватила Романа за рукав и потащила вслед за собой, причем проявила недюжинную силу, и списать недавнюю слабость в потасовке с Людкой можно было только на счёт растерянности перед вихрем налетевшей на неё тёткой. Рома беспрекословно подчинился ей, хотя и намеревался посмотреть, что в итоге стало с так напугавшей его фурией, после трёпки судорожно сучившей по земле грязными голыми ногами, и вдвоем они побежали изо всех сил, на ходу огибая деревья и не оглядываясь назад, причём ведомой являлась, несомненно, Виола, которая в такую критическую минуту вела себя вполне рассудительно и трезво, тогда как Фалин лишь подчинялся её воле и чуть ли не машинально переставлял башмаки, буквально увлекаемый ею прочь от беды. В глазах его, опущенных к асфальту, только и мелькали голые белые ноги в ботиночках без каблуков (словно Виола заранее знала, что в туфлях будет трудно удирать с места событий!) да вымпелом развивался торчавший из-под воротника жакета кончик голубенького капронового чулка, казавшегося в свете уличных фонарей серым.
   Фалин быстро запыхался и через несколько кварталов не мог уже столь резво нестись вслед за спасительницей, и та, видя его позорную слабость, прониклась к "сошедшему с пробега" спутнику сочувствием и свернула в первый попавшийся двор, где у покосившегося сетчатого забора толкнула Романа на деревянную парковую скамейку, на которую он звучно шлепнулся задом и, еще не отошедший от молниеносной драки, тяжело дыша и утирая пот со лба, затравленно глянул на остававшуюся на ногах Виолетту, чтобы с немалым удивлением обнаружить в её глазах искреннее восхищение, вызванное не иначе как его "героическим" поступком. Похоже, барышня была в восторге от Фалинской "крутизны", и с этой точки зрения звучные удары кулаков в Людкину морду вкупе с последним сокрушительным пинком сделали несравнимо больше, чем лёгкое заигрывание в филармонии, поцелуй в прихожей или дурацкое интеллектуальное соперничество с Зубовым перед умничавшей гостьей. Теперь Виола была откровенно без ума от нового знакомого, понимала, что у консерватории сделала правильный выбор, корила себя за легкомысленную измену, и весь этот спектр чувств заметен был не только по хищному выражению её лица, неестественному блеску глаз и раздувавшимся ноздрям, но и даже по позе, напоминавшей позу опытного охотника перед броском, положение приготовившейся к прыжку дикой кошки, стойку кобры, готовой стрелой метнуться на добычу. Дрожь пронизала тело Фалина при виде откровенной похоти, направленной на него, и, если бы Виола одним движением руки не удержала вздрогнувшего "джентльмена" на месте, возможно, он вскочил бы на ноги и на всякий случай бросился бы прочь.
   Вы спросите, какое движение совершила Виолетта? Нет, она не стала хватать потенциального любовника за шею с целью приложиться губами к его рту, не стала силой притягивать уведённого от опасности мужика к груди, чтобы затискать в горячечных объятиях, не стала лапать его дрожащими от страсти руками за различные части тела в намерении поскорее слиться с ним в единое целое, а всего лишь взялась пальцами за кудряшки своего парика, нервно сорвала копну волос с головы, тем более что чужие локоны и так едва держались на макушке, и Фалин с мистически ужасом увидел перед собой прилизанные волосы и жадные глаза Шарло, просто пригвоздившие его к скамейке. Видение было мгновенным, но достаточно радикальным для того, чтобы до глубины души поразить ошеломленного каскадом событий Фалина, причем женщина явно понимала скрытую силу своего жеста и нисколько не сомневалась в его результативности, поскольку умело держала паузу, словно наслаждаясь произведенным эффектом. Ненасытная похотливая рожица Шарло, между прочим, заслонила собою в памяти растерянного драчуна сплющившееся от контакта с кулаком Людкино лицо с подернутыми болью зрачками и вытеснило досадный образ прочь, и на рожице этой было написано непреодолимое желание безотлагательно наброситься на застывшего Рому, съесть его с потрохами, сотворить с ним нечто невероятное или попросту изнасиловать извращенным образом. Фалину же оставалось обреченно ждать, пока шустрый прохиндей выполнит задуманное, и, когда сузившая глаза и вытянувшая губы трубочкой Виола вспрыгнула ему на колени, противиться ласковой и сильной кошке, которая прижалась к нему всем телом, заставляя расслабиться и позабыть обо всём, он положительно не смог. Дикое создание странным образом обволокло его, бессильно распластанного по скамейке и запрокинувшего голову на низкую спинку, голые соблазнительные коленки уперлись ему в грудь, острые зубки ущипнули ухо, упругий выпуклый живот не давал дышать, закрывая рот и нос, и Фалин, смятый неистовым напором, сдался без сопротивления и отдался на волю победительницы. Проворные и не знающие преград руки Виолы скользнули по Фалинской одежде вниз, нащупали пояс смявшихся на коленях гармошкой брюк, молниеносно расстегнули ширинку, нырнули за резинку трусов, нащупали и извлекли наружу должным образом отреагировавший на прыжок кошки член, крепко сжимая его в пальчиках и торопливо обнажая набухшую головку. Фалин еще пытался было остановить эти шустрые пальчики, вяло поднимая непослушные свои руки, с трудом отрывая их от досок скамейки, но от него уже ничто больше не зависело в этой стремительно развивавшейся игре, и Виола, фыркнув возмущенно, без церемоний оттолкнула его ладони прочь, прижала их сначала коленями к скамейке, а потом вообще с легкостью завела за спину Фалина и ловко оплела всё тем же чулком, эластик которого плотно прижал запястья друг к другу, лишив руки любой свободы движений.
   В принципе, Роман мог бы вскочить на ноги, отшвырнуть от себя назойливое животное, с легкостью освободить руки от пут и уйти прочь - быть может, обратно к избитой в кровь и растоптанной Миле или к её опозоренному мужу, но ему не захотелось этого делать, и, мысленно наплевав на последствия, он едва ли не с радостью отдался в цепкие мягкие лапки оборотня, тем более что пылкий, всасывающий губы и вытягивающий язык поцелуй ожёг его рот, не будучи, правда, продолжительным и подтверждающим любовные чувства. Донельзя опустошенный этим кратким чувственным поцелуем Фалин хотел податься вслед за ускользающим от него столь знакомым лицом, однако почему-то увидел вдруг перед собой затылок Виолы-Шарло, короткие прилизанные волосы и понял, что женщина зачем-то повернулась к нему спиной, продолжая стоять на полусогнутых ногах прямо на брусках скамейки. Между тем, давно освобожденный от оков одежды пенис больше не нуждался в поддержке предупредительных пальчиков, и поскольку под кожаной юбочкой женщины никаких предметов туалета попросту не имелось, о чём Фалину было известно заранее, Виоле оставалась просто медленно и аккуратно опуститься вниз, чтобы расцветшая, набухшая соком вульва охватила Фалинский инструмент и гостеприимно приняла в свои объятия. Оставалось-то оставалось, однако изобретательная оригиналка, находясь исключительно в своем репертуаре, не опустилась, как можно было предполагать, легонечко на готовый к употреблению член, а резко присела на него, моментально поглотив влажной до предела промежностью, придавила Фалину мошонку и заставила того вскрикнуть от неожиданности и вновь судорожно дернуться. Теперь Виолетта сидела у него на коленях, похожая на шаловливого ребёнка, опустив ноги вниз к земле и даже болтая в воздухе ботиночками, и не могла ни на йоту сдвинуться в сторону, насаженная на своеобразный штырь и только смешно ёрзающая на нем, чтобы усугубить невообразимое удовольствие. На сторонний взгляд оба представляли собой парочку молодых влюбленных, безмятежно милующихся в полутьме двора и не обращающих внимания на редких прохожих, которые не особенно-то и рвались с тротуара вглубь двора, никто не мешал им заниматься любовью, и эта вседозволенность стимулировала Виолетту, которая сначала гордо восседала на импровизированном троне, стараясь создать, так сказать, более тесный контакт с партнёром, а потом постепенно принялась не просто ёрзать, а приподниматься на руках с опорой на мужские колени, нанизываясь и вновь привставая с члена, и своими ритмичными движениями в миг довела Фалина, не ожидавшего, по правде сказать, от себя подобной чувствительности, до исступления. Рома совсем не думал о том, что кто-то может застать его за интимным занятием, напрочь позабыл о своем намерении поскорее оказаться дома, и ему хотелось, чтобы Виолетта как можно дольше оставалась сидеть на его коленях и бесконечно долго продолжать свои приседания. К чести её сказать, сил у нее оказалось гораздо больше, чем можно было предположить, глядя на хрупкую фигуру, и удивление вызывала выносливость этой напыщенной эстетки, самозабвенно отдававшейся неистовому занятию, причем каждое собственное движение вызывало у нее волну сексуальной дрожи, пронизывающей раз за разом превратившееся в комок мускулов тело, и Фалин, буквально сходивший с ума от интенсивного трения, производимого хищной вульвой о его готовый лопнуть от напряжения и внутреннего давления член, боялся, не случится ли с нимфеткой истерики и чувствовал, что в любой момент и сам может потерять сознание и провалиться в черную бездну, где нет места ничему, кроме сладострастного удовлетворения. Между тем он осознавал, что, хоть Виола и подбиралась хорошими темпами к вершине истинной страсти, всё равно Фалин был для неё не более чем средством достигнуть обоюдного оргазма в нужное время, так что ненасытная нимфа, выкладываясь до последней капли, старалась-таки удержать партнера на заветной черте до необходимого ей мига и добилась в этом деле несомненных успехов. Во всяком случае, именно тогда, когда она в последний раз что есть мочи сжала промежностью измочаленный член Фалина и издала горлом хриплый нечеловеческий звук, мощная струя животворной субстанции ударила ей во внутренности, а потом сразу отхлынула назад, стекая по всё еще сильному, но постепенно - как бы нехотя - терявшему свою упругость члену, и обильно оросила окаймляющую его растительность.
   Фалин действительно на некоторое время лишился словно институтка чувств, погрузившись в бессмысленные по форме и эротические по содержанию виртуальные грезы, испытал сильнейший стресс и очнулся от удивительной легкости в теле, будто превратился в некое невесомое существо. Глаза его медленно открылись, и перед собой он увидел расслабленное, с каким-то отсутствующим неземным выражением лицо Эрны, постепенно меняющее свои черты и превращающееся в лицо Шарло, которое в свою очередь плавно трансформировалось в лицо Виолетты. Роме захотелось со всей страстью сжать это прекрасное лицо в ладонях и покрыть нежные щеки и огромные глаза поцелуями, однако наваждение постепенно исчезало, и легкая едва заметная улыбка Виолы возвратила вернувшегося к жизни мужчину к действительности.
   -Ты был неподражаем, милый! Я просто без ума от тебя, поверь...
   -Спасибо за комплимент, любимая, но прошу, скажи мне, кто ты есть на самом деле? Открой же мне, наконец, глаза! - прошептал Фалин в трансе и потянулся губами к влажному рту, еще только освобождая с трудом от пут руки и не имея возможности обнять волшебницу.
   -Я? Кто я на самом деле? Да всего лишь та, которую ты ждал всю жизнь, - вот и всё! - Глаза Виолы горели таинственным зеленым светом и немного пугали его. -Ты проводишь меня?
   -Зачем? Мы поедем сейчас ко мне. - Фалин сжал её ладони своими холодными руками и как во сне поднялся со скамейки. -Мы поедем ко мне и там, в уединении будем повторять блаженные минуты до самого утра!
   -Их трудно будет повторить! Почти невозможно, я знаю.
   -Ты любишь меня?
   -Не будем об этом! Не сейчас... А теперь бежим скорее! Вон идет последний трамвай. - Она схватила Фалина за руку, и вдвоем они побежали к остановке, догнали замедлявший ход вагон, вдвоём одновременно вскочили на ступени и, толкаясь и смеясь, протиснулись в дверь.
   В салоне было почти пусто, и никто из редких пассажиров не обратил на них внимания, когда они уселись рядышком на задней площадке, а между тем, даже трамвай сей казался Фалину необычным, не говоря уже о Виолетте, которая в тусклом свете лампы под потолком представлялась ему в самом романтическом облике. Она была по-настоящему красива со своими гладко зачесанными на затылок волосами, вишнёвыми чуть покусанными губами, нежной кожей щёк, таким милым и таким знакомым Фалину носиком и совсем не выглядевшими близорукими глазами. Фалин любил её в этот миг и не мог удержаться, чтобы не обнять ласково за плечи. Знание того, что под кожаной юбочкой нет ровным счётом ничего из белья, а только живёт и дышит расцветший, пышущий жаром бутон, увлажненный его "росой", неимоверно волновало Романа и создавало для него особую атмосферу близости с женщиной. Он готов был прилюдно посадить очаровательную даму к себе на колени и без устали любоваться ею, ведь без парика и очков она не выглядела восторженной интеллектуалкой, изнеженной эстеткой, была очень и очень мила, и глубокая уверенность, что он уже видел и знал Виолу раньше, росло и крепло у него в душе. Короче говоря, идиллия была полной, но как всегда в подобных случаях хэппи-энд у нашего героя-любовника никак не вытанцовывался!
   Когда в вагон вошли два ничем не примечательных с виду мужика, Фалин даже не заметил их появления, зато, когда на плечо его легла чужая тяжелая рука, вынужден был повернуть голову к наглецу, вторгавшемуся со своим "свиным рылом" в созданную непосильным трудом любовную ауру. В такое позднее время, надо сказать, Роману еще никогда в жизни не приходилось встречать в общественном транспорте ревизоров-контролёров, и уже один только факт их присутствия в вагоне изрядно удивил и насторожил его, даже не подумавшего о своевременной оплате проезда, так что относительно вежливое предложение предъявить билет он встретил едва ли не хохотом, но был немало огорошен, когда невозмутимая Виола вытащила из нагрудного кармана проездной билет, махнула им перед лицами контролеров и отстранённо отвернулась к окну, предоставив спутнику самому выкручиваться из создавшегося неприятного положения. Фалин, между тем, вполне мог бы заплатить штраф (у него наверняка хватило бы на это денег), однако хамское вторжение реальности в сказочный мир очень не понравилось ему, и он с упёртым видом намеренно принялся раздувать конфликт, потребовав не только предъявления служебных удостоверений, а и жетонов и повязок тоже, так и нарываясь на громкий скандал, тем паче что небезосновательно сомневался в подлинности нахрапистых контролёров.
   Крепкие, видавшие виды мужики только многозначительно переглянулись, встретив сопротивление "правдоискателя", и, не вступая с ним в особые дискуссии, сразу взялись за безбилетника всерьез, подхватив под руки и чуть ли не силой потащив к выходу. Тогда Роман, нисколько не испугавшийся насилия, умевший в подобных ситуациях эффективно качать права и до поры до времени смиренно терпевший грубость, призывно махнул Виолетте рукой, дабы она не отставала от него и на улице полюбовалась, как лихо он отбреет хамов, и без сопротивления направился с контролёрами к выходу, доказывая по дороге свою мифическую правоту и громко выражая сомнения в полномочиях поздних проверяльщиков. Пусть только попробуют "наехать" на него, думал он раздражённо, расхлёбывать заварившуюся кашу и приносить извинения придётся им же самим! Тем временем никто не собирался взывать к его совести, проводить душеспасительные беседы, увещевать разошедшегося "зайца" и просить без скандала и вмешательства милиции заплатить штраф - нарушителя просто-напросто взяли за воротник, вытолкнули на остановке из трамвая, чего он никак не ожидал, и наградили чувствительным тычком в спину, что уже совсем не понравилось влипшему в историю Роме. Более того, когда двери вагона с шумом захлопнулись, и водитель дал сигнал к отправлению, пораженный Фалин увидел, что Виола, которая по его разумению должна была последовать за ним, всё также безучастно и даже отстраненно продолжает сидеть на своем месте и глядит при этом в противоположное выходу окно, будто не было между ней и Фалиным любви и страсти! Он хотел что-то крикнуть ей вслед, погнаться за трамваем, вскочить на подножку, чтобы заставить водителя затормозить, но очередной тычок в грудь возвратил его на грешную землю и заставил вспомнить о собственной судьбе.
   Оплеухой его сбили с ног, сунули мордой в грязный песок, наступили башмаком на запястье, наградили парой пинков, после чего быстро вывернули и вычистили ему карманы, сняли с руки часы и, напоследок огрев кулаком между лопаток, так и оставили валяться на улице неприветливого ночного города. Прижимаясь ухом к земле в двух шагах от замасленных рельсов, Фалин отчетливо слышал шум удалявшегося трамвая, увозящего странную женщину, имя которой - вернее, имена - он продолжал повторять одними губами, измазанными песком, и песок этот, скрипя на зубах и царапая язык, коверкал нежное имя и делал его еще более звучным и необычным. А рядом, зацепившись тонкой нитью за обломок кирпича, развевался на ветру вытащенный чужой рукой из кармана голубенький чулок, казавшийся в полутьме серым, и своим концом касался Фалинского лица, имитируя нежное прикосновение любимой.
  
  
   Урок восьмой.
  
   ВОЕННОЕ ДЕЛО.

Мать-одиночка и сын-дезертир. - О товарищеской взаимопомощи.
Судьбоносная встреча и тактическая ошибка. - Неуставные отношения.
С кем имели сношения? С соседкой, господин капитан! - Смех и грех.

   Только к утру Фалин, до предела измученный и крайне усталый, пешком добрался - нет, не до своей квартиры - до давно заброшенного им гаража, где решил отсидеться и отоспаться несколько часов в страхе быть пойманным в квартире Зубовым, несомненно, разыскивающим обидчика всю ночь с целью либо отметелить до полусмерти, дабы отомстить за избитую жену, либо оттащить в ментовку и сдать на растерзание властям, как несомненного преступника-садиста. Здесь в стареньком оббитом железом "теремке" беглецу хотелось малость отдышаться и попросту прийти в себя, ибо анализировать создавшуюся стараниями различных персонажей окаянного фарса обстановку у него давно не оставалось сил. Запершись изнутри на засов, забравшись в свой "запорожец" и устроившись там, на заднем сидении, он сидел в темноте, насильно оживляя в мыслях образ Эрны, для того, чтобы изгнать из головы раз за разом возникавший там фантом Виолы и, отчаявшись сделать это, нежно ласкал в руках и подносил к лицу хранивший запах женщины тонкий чулок. Этот комочек капрона волновал и страшно возбуждал его, и, в конце концов, им, не выспавшимся и сведенным с ума, овладело диковинное состояние, балансирующее на грани сна и яви, в котором холодная, почти фригидная Эрна слилась воедино с раскаленной, пышущей жаром, насильно льнущей к нему Виолеттой и находилась где-то здесь рядом с ним в глубине гаража. С ежеминутным ожиданием того, что её рука коснется его лба или шеи, он долго витал в мечтах и, наконец, прижав чулок к губам, провалился в тяжелую тягучую дремоту, сходную со сном алкоголика.
   Стены гаража и салон автомобиля прочно отделили его от остального мира, и, проснувшись, Роман подумал сперва, что находится в каком-то глухом ящике, похожем - о, ужас! - на гроб. Эта мысль, какой бы мимолетной ни была, сразу привела его в чувства, и, разминая затекшие члены, бедняга торопливо принял сидячее положение и долго сидел за рулем, тупо вглядываясь в темноту и пытаясь определить, который ныне час. Судя по микроскопическому лучику, пробивавшемуся в щелку ворот, на улице были день или утро, хотя по большому счету Фалину было абсолютно безразлично время суток, поскольку выбираться наружу он не собирался и готов был сидеть в заточении, как только можно долго, и лишь естественные потребности гнали его на улицу, заставляя срочно опорожнить мочевой пузырь и, наоборот, заполнить желудок. Конечно, помочиться можно было бы и в дальнем углу гаража, однако затворник, сохраняя остатки приличий, не хотел превращать убежище в отхожее место. С другой же стороны, у Зубовых роковой гость почти ничего не ел, а ночные скитания настоятельно давали о себе знать чувством голода, так что, как бы ни хотелось ему появляться на воле, он вынужден был покинуть гараж и выбраться на свет божий.
   Со вчерашнего дня изрядно похолодало, тем более что солнце клонилось к закату, и холодок неприятно пробирал Фалина через тонкую рубашку, вызывая крупную дрожь в теле. Поминутно оглядываясь, не видит ли кто-либо его "променад", Рома помочился за углом гаража, отчего замерз еще больше, и, поеживаясь на ходу, отправился домой, с хрустом челюстей отчаянно зевая во весь рот. А что еще оставалось ему делать, как не идти к себе в квартиру даже под страхом разоблачения, если голод становился невыносимым, а в холодильнике на кухне по его прикидкам должно было остаться кое-что из еды?
   По закону подлости, когда он только-только переступил порог, зазвонил телефон, и, пересилив себя и с трудом подавив страх, Роман снял трубку и поднес её к уху, немедленно убедившись, что конечно, черт возьми, это был Геха Зубов, словно почувствовавший появление "гуляки" в квартире или попросту вычисливший его! Правда - к заметному облегчению Фалина - тот, кажется (какая удача!), находился в неведении относительно Фалинских похождений и взволнованным голосом сообщил кряхтящему Фалину, что какой-то подонок поздно вечером на улице избил до полусмерти Зайчонка, которая побежала проводить Виолетту до автобуса, и теперь Людмилка с разбитым, изуродованным лицом лежит в больнице чуть ли не в реанимации, то есть находиться в крайне тяжелом состоянии. Еще Гена интересовался, нормально ли Роман добрался до дома и не видел ли чего, связанного с наглым бандитским нападением, и, услышав невнятный отрицательный ответ, вновь, как и всегда, пустился в сбивчивые объяснения и извинения по поводу своего дурацкого поведения, послужившего, по сути, катализатором неприятного события, и слезно просил простить его. Фалин, сжав зубы, пару минут слушал излияния перевозбужденного приятеля, потом молча повесил трубку, а поразмыслив, вообще снял её с аппарата и отключил телефон, не желая для себя больше никаких неожиданностей.
   После скромного ужина ему хотелось спать, но, чтобы развеяться и отвлечься от не слишком веселых мыслей, связанный вовсе не с горемыками Зубовыми, а с собственными проблемами - с частности воспоминаниями о Виолетте, пожелавшей исчезнуть в трудную для него минуту, Фалин решил посмотреть телевизор и уставился в экран, изредка бросая взгляд на чулок, которой висел на видном месте на спинке стула и продолжал волновать неудачливого любовника. Телевизионные каналы, между тем, были доверху забиты новостями и дебильными ток-шоу, кассет же к видику у Фалина имелось немного, все фильмы он знал едва ли не наизусть, так что мысль зайти к Чачису за свеженьким импортным боевичком показалась ему неплохой, хотя с этим жмотом иметь дело не очень-то и хотелось. Уже открывая дверь на площадку, Роман вспомнил, что у соседки напротив, вернее, у её сына, который осенью отправился выполнять воинский долг перед Родиной, имелась неплохая видеотека, а так как с Алевтиной Николаевной у Фалина по жизни сложились неплохие добрососедские отношения, то ноги сами подвели его к квартире Мальцевых, и палец решительно надавил на кнопку звонка.
   Дверь долго не открывалась, и у Фалина сложилось впечатление, что изнутри его внимательно разглядывают в зрачок глазка. Это вызывало удивление, поскольку сегодня, кажется, был выходной день, и Алевтина Николаевна, скорее всего, должна была проводить "уик-энд" дома, скучая в одиночестве по сыну, ведь развелась она с мужем еще лет десять назад, друзей практически не имела и вела скромный, чисто обывательский образ жизни. Вообще, уход сына в армию тяжело воздействовал на нее, и за последние месяцы женщина как-то сникла и еще больше замкнулась в себе, вызывая у соседа искреннее сочувствие. Короче говоря, дверь не открывалась, и, когда Фалин уже повернулся, чтобы направиться к Чачису, из квартиры послышалась тихая возня, звяканье цепочки и щелканье замка, после чего в дверном проеме появилась сама одетая по-домашнему Алевтина с заспанным или заплаканным лицом. Роман сам уже не рад был, что потащился к ней со своей праздной просьбой, и, вежливо поздоровавшись, извинился и попросил разрешения взглянуть на видеотеку сына, с целью взять на вечерок пару-тройку кассет. Сначала Алевтина Николаевна поглядела на Фалина так, будто он попросил у нее по меньше мере пулемет, а потом, спохватившись и как-то встрепенувшись, словно вспомнила нечто важное, часто закивала головой и предложила соседу пройти в комнату сына, сама по-старушечьи шаркая ногами в турецких тапочках за его спиной.
   Пока Фалин бегло просматривал коробки с пленками, хозяйка стояла рядом, то и дело громко вздыхая, чем вынудила-таки случайного гостя задать сакраментальный вопрос о состоянии её здоровья, причем Роман чувствовал, что не стоило лезть к Мальцевой со своими риторическими вопросами, однако не смог удержаться, провоцируемый ею же, и в ответ неожиданно получил слезную душещипательную тираду, мгновенно погребенный под водопадом слов. Изложенная с надрывом и безысходностью история, действительно заслуживала внимания и была столь неординарна, что Фалин в первый момент даже не знал, что и сказать в ответ. Как он и предполагал, дело касалось того же Алевтининого сынули Артема Мальцева, которого Фалин, по правде сказать, недолюбливал за некоторые свойства характера. С детства этот смазливый мальчик, росший практически без отца, слыл во дворе склочным и плаксивым ребенком, ябедой и врединой, которого считали за честь обидеть все дворовые обитатели, кому только не было лень, так что поведение его доставляло мамаше множество неприятностей и стоило изрядного количества потерянных нервов. Одно время женщина даже просила Фалина вступиться за свое чадо перед ребятишками, но Рома и сам прекрасно видел, что обижают Артемку не зря, и ответил решительным отказом. Между тем, призыв в армию для молодого парня, не отличавшегося смелостью, мужественностью и хорошей физической подготовкой, явился настоящей катастрофой, как и для его впечатлительной мамы, и проводы превратились чуть ли не в поминки, о которых потом долго судачили старушки во дворе. Многие уверяли, что армия пойдет Тёме на пользу и сделает из него, по крайней мере, мужчину, однако такие прогнозы не оправдались, и, как выяснилось теперь, рядовой Мальцев, которого волей судьбы забросило прямо в огонь межрегиональных конфликтов, буквально через месяц нахождения в районе боевых действий попросту дезертировал в тыл и какими-то окольными путями вернулся назад к мамочке в родной город.
   Честно признаться, Фалин давно ожидал чего-либо подобного от скользкого аморфного соседа, вечно погруженного в себя, и в его глазах даже война не оправдывала поступка солдата, но сейчас Роману было по-человечески жаль Алевтину, и он, как мог, старался успокоить соседку и обещал подумать, чем помочь в деликатном деле. Видя участие с его стороны, Мальцева окончательно расчувствовалась (ведь, что ни говори, а одинокая женщина не знала, на кого положиться в трудной ситуации и у кого попросить совета), чуть ли не повисла у него на плече, а потом потащила на кухню, чтобы накормить дорогого гостя и более подробно описать ситуацию. Фалин же, не имея особого желания выслушивать душещипательный рассказ, все же согласился на приглашение, тем более что полноценный ужин никак не мог повредить ему, и расположился на кухне, где перед ним сразу появилась глубокая тарелка с дымящимися макаронами, перемешанными с тушенкой и хороший кусок свежего хлеба. Мальцева работала на макаронной фабрике то ли технологом, то ли оператором, и макаронные изделия никогда не переводились в доме. Иногда кое-что перепадало и Фалину, и в ответ на доброту он тоже всегда готов был помочь соседке, хотя именно сегодня не знал, как и каким образом. Алевтина, тем не менее, неспроста притащила Романа на кухню и даже налила рюмку рябиновой настойки, ибо, как выяснилось далее, строила некоторые планы в отношении него.
   Сынуля её пока скрывался где-то за городом у дальних родственников, так как дома, естественно, обретаться опасался; вечно же такое положение сохраняться не могло, а сдать родное чадо властям Алевтине Николаевне вовсе даже не приходило в голову. Какая-то случайная знакомая настоятельно посоветовала ей обратиться за помощью в комитет солдатских матерей, и за эту идею расстроенная женщина ухватилась как утопающая за соломинку. Она знала, что Фалин в свое время - в период "разгула демократии" - готовил статью для газеты на тему беззаветной борьбы за справедливость в армии и вплотную занимался мамашами, старавшимися оградить своих "малышей" от воинской повинности, так что подключить к этому делу знающего проблему не понаслышке соседа являлось для нее делом святым и необходимым. Фалин, правда, смутно представлял, какие аргументы в пользу дезертира могли найтись у матери, но сходить туда вместе с Мальцевыми согласился, хотя и не лежала у него душа к защите трусливого Тёмы. Он понимал, что без папаши парню гораздо сложнее было адаптироваться к жизни и проявил в данном случае гуманизм, надеясь тайно, что Алевтина Николаевна отплатит ему сторицей и, возможно, пристроит на работу на макаронную фабрику. Короче, наевшись до отвала и забрав пару кассет, Роман пообещал завтра с утра отправиться вместе с соседкой и непутевым её сыном по соответствующему адресу и оказать посильную помощь в избавлении дезертира от ответственности перед законом. Тёме, надо прямо сказать, светил капитальный срок, но уважение к скромной и безобидной женщине толкало Фалину на благородный поступок.
   Мальцева разбудила его ни свет, ни заря, сама, видно, проведя бессонную ночь, Рома же, проведя несколько ночных часов у видика, совершенно не выспался и уже клял себя за сговорчивость, с трудом продрав поутру опухшие глаза, и единственным утешением для него являлось то обстоятельство, что суета с отмазкой дезертира позволит ему отвлечься от своих безрадостных размышлений и взбодрит, придав импульс к активной жизни. На резонный вопрос к Алевтине, зачем было поднимать его в такую рань, женщина, смущенно улыбаясь, предложила ему позавтракать у себя и, действительно, покормила отменной запеканкой из лапши и напоила качественным бразильским кофе. Тем временем, на улице стояла ненастная погода, вовсе не похожая на летнюю, и проблема, как одеться из скудного своего гардероба, по вест рост встала перед Фалиным, однако, поразмыслив чуток, тот быстро сообразил, что чем хуже будет одет, тем больше сочувствия вызовет у членов комитета, что пойдет только на пользу делу. Вид у него и вправду получился затрапезный - в старых рабочих брюках, выцветшей футболке и штормовке, побелевшей от частого использования, так что Мальцева, зайдя за ним, только вскинула брови вверх, не узнав интеллигентного и обычно опрятно одетого соседа. Если бы женщина знала, при каких обстоятельствах Роман лишился значительной часть своего имущества, денег и даже паспорта, то удивилась бы еще больше, а сейчас сразу переключила свое внимание на висевший на спинке стула голубой дамский чулок и стоявшие под вешалкой доисторические боты и укоризненно, хотя и чуть заметно, покачала головой.
   Сама Алевтина Николаевна была одета в модное бледно-бежевое пальто, обута в черные полусапожки на широком устойчивом каблуке, что молодило её вкупе с отсутствием головного убора и наличием минимального грима. Она была лет на пять старше Романа, и, честно говоря, он практически не обращал не нее внимания, как на женщину, разве что несколько лет назад, хоть и тогда соседка казалась ему едва ли не старухой. Ни разу он не видел входивших в её квартиру мужчин и понимал, что мать полностью посвятила себя воспитанию сына, позабыв о личной жизни и вырастив в результате не слишком-то достойного парня. Алевтинино покачивание головой, между тем, Роман попросту проигнорировал и хмуро спросил, где же пропадает бедолага Артем, на что сразу расстроившаяся женщина ответила, что тот будет ждать их в условленном месте.
   -Вы сами понимаете, Роман Петрович, что его могут арестовать в любой момент, и сюда он боится приходить. А уж как я вам благодарна за помощь, вы и представить себе не можете! Не знаю, право, смогла бы я сама что-нибудь сделать в таком состоянии! Большое вам - нет, просто огромное - спасибо!
   Фалин хотел буркнуть в ответ, что много раньше надо было заниматься сыном, и будь его, Фалина, воля, он бы хорошенько отходил дезертира ремнем по заднице и заставил вернуться обратно в часть, но, поглядев на взволнованное лицо любящей матери, сдержался и пошел к выходу, думая про себя, что все-таки зря согласился помочь тётке. Ему, увы, безразлична была судьба Тёмы (да и суета Алевтины Николаевны с её мелкотравчатыми проблемами тоже вызывала у него раздражение!), а вот как было бы прекрасно, если какой-нибудь доброхот помог бы Фалину в его сердечных проблемах - если не делом, то хоть бы советом, но почему-то не находилось добровольцев на дружеское участие, и решать всё приходилось самому.
   На предполагаемом месте встречи с беглецом Фалин ожидал увидеть изможденного и замордованного сопляка, пугающегося любого шороха, а встретил крепкого сравнительно неплохо одетого парня, даже наевшего на солдатской каше щеки и уж, по крайней мере, возмужавшего наконец и расставшегося с детским наивным выражением лица, так что возникало большое сомнение, что тот проходил службу где-то на передовой, в окопах или под пулями боевиков. Так, в принципе, и оказалось, когда после рукопожатия Тёма с места в карьер принялся излагать свою эпопею, даже забыв поцеловать не чаявшую в нем души мать. Он словно понимал негативное отношение к себе Фалина и всеми силами старался реабилитировать собственную персону в глазах мужчины, видя, так же как и мать, в нём защитника своих интересов. Получалось у него не слишком складно, но война, конечно, рисовалась в самых страшных и грязных тонах, в чём как раз убеждать никого и не надо было, а вот роль самого рядового Мальцева в этой войне оставалась пока достаточно завуалированной внешне. Скорее всего, парень, чтобы не попасть на передовую, пускался во все тяжкие, крутился, что называется, как мог, и за это заслужил буквально ненависть товарищей, откровенно выражавших недовольство в лицо сослуживцу. Об их методах воздействия на него парень умолчал при матери, а вот о грязи, неустроенности быта, смерти, ненависти местного населения живописал в красках и не скупился на аллегории, так что произвел-таки на Фалина, несмотря на некоторую брезгливость к молодому дезертиру, впечатление, и какой же тусклой (если бы, конечно, не любовь к Ирине!) показалась Роману собственное существование на фоне разворачивающейся на Кавказе трагедии. Многое бы он дал, чтобы оказаться прямо сейчас в районе боевых действий вместо перепуганного Тёмы и сжимать в руках тяжелый АК, и жаль, что вместо того, чтобы защищать единство Родины, ему приходилось таскаться по организациям, подрывающим боеспособность армии, и вытаскивать из дерьма сосунков вроде Артема Мальцева! И тем не менее, взваленное на себя дело надо было доводить до конца, хотя с каждым шагом ноги Фалина становились все тяжелее и тяжелее, будто препятствуя благому намерению помочь Алевтине, на которую в тот момент без слез смотреть было невозможно.
   Комитет солдатских матерей обосновался в неплохом здании, где занимал часть первого этажа, и удивительно было, откуда у мамаш водятся денежки на оплату аренды помещений. В коридоре толкались женщины среднего в основном возраста и чувствовалось, что царит здесь полный матриархат, при котором мужчины вроде Фалина да и Тёмы тоже выглядели инородными вкраплениями. Наведя справки, троица направилась в указанный кем-то кабинет, который по интерьеру напоминал нечто среднее между жилищно-эксплуатационной конторой, женской общагой и провинциальной библиотекой, и обратилась к серьезной женщине лет сорока, по виду нисколько не походившей на мать солдата или призывника, а более всего похожей на старую деву или суфражистку. Сквозь очки (ими она напоминала Фалину Виолетту) она взглянула оценивающе сначала на Романа, потом на молодого человека и только после этого, выслушав сбивчивые объяснения Мальцевой, кивнула головой и сказала, что беглецами из действующей армии у них занимается другой человек.
   -Обождите пару минут, она сейчас подойдет. Эй, позовите там Поплавскую!
   Если бы Фалин в тот момент не опускался на любезно предложенный стул, то наверно рухнул бы во весь рост на пол возле стола деловой дамы, а так он только скрипнул этим стулом на всю комнату и резко подался вперед.
   -Поплавскую?! Вы сказали Поплавскую? Лану Соломоновну?
   -Да почему же Лану? Совсем нет! Ирину Львовну. - Дама сердито смерила невзрачного в своей одежонке Фалина высокомерным взглядом и демонстративно углубилась в бумаги.
   -Ах, Ирину!? Ну, конечно же, Ирину... э-э... Львовну... - прошептал Фалин одеревеневшими губами и мотнул головой, стараясь отогнать наваждение.
   Невероятное совпадение кружило голову и заставляло верить в чудеса, хотя весь ход предшествующих событий давно научил его верить в любые нелепые совпадения.
   Мальцева, заметив перемену в поведении соседа и его внезапную бледность, участливо наклонилась к нему и тронула за рукав.
   -Вам нехорошо, Роман Петрович? Может быть воды?
   -Нет-нет! Все в норме, все путем! - Фалин с усилием стряхнул с себя оцепенение и с замирающим сердцем уставился на входную дверь, про себя будучи уверенным, что увидит именно ту, которую и хотел увидеть и которая никак не оставляла его в покое, появляясь именно в минуту душевной слабости, толкавшей его на отказ от идеала возлюбленной.
   Она появилась совсем не с той стороны, откуда ждал взволнованный Фалин, а вышла из незаметной за шкафом двери в смежную комнату, и как только её голос прозвучал здесь, Роман уже знал, что не ошибся, и сразу позабыл буквально обо всем: с кем и зачем пришел сюда, кто эти люди вокруг него и кем, на самом деле, является он сам. Вопрос, заданный ею, был прост и незатейлив, но Фалин столь резко повернулся на него, что напугал и так издерганную Алевтину Николаевну и заставил её сына вскинуть голову от неожиданности. Да! Без всякого сомнения, это была она и только она - Ирина - та журналистка, с которой они вместе скрывались от властей соседней республики и та участница движения зеленых, с которой они стояли рядом у ворот химкомбината, сцепившись руками! Это была она, только немного более серьезная и даже повзрослевшая (заматеревшая, черт возьми!), но не утратившая своего оптимизма и особого женского обаяния! её вопрос был обращен непосредственно к Фалину, неприлично сидевшему в присутствии дамы на стуле и таращившему на нее вылупленные глаза, и смысл этого вопроса никак не хотел доходить до невежи, пока Мальцева, повинуясь движению глаз вошедшей женщины, не тронула его за колено, признавая этим его главенствующую роль в переговорах. Он молчал, очарованный возникшим миражом, и тогда Ирина, без труда вникнув в суть дела, сама всё сказала за него и принялась задавать наводящие вопросы, после чего все трое - смущённая Алевтина, растерянный Тёма и опомнившийся Роман - наперебой принялись отвечать ей, и их голоса слились в нестройную какофонию, режущую слух и вызвавшую на лице Ирины мягкую понимающую улыбку.
   -Пожалуйста, уважаемые, не все сразу! Меня зовут Ирина Львовна... Передо мной, я так понимаю, молодой военнослужащий и его родители? Хорошо... Пусть кто-нибудь один из семьи изложит суть проблемы, хотя я и сама догадываюсь о деталях. Ну, вот например, отец!
   Фалин хотел было выкрикнуть, что никакой он не отец, и люди, пришедшие с ним, не являются для него даже родственниками, но горло сковало неожиданной спазмой и рот открывался без единого звука, издавая нечто вроде свиста. Ирина, как всегда, произвела на Романа чарующее впечатление и, хотя действительно выглядела сейчас матерью взрослого сына-солдата да еще напускала на себя некоторую строгость, присущую общественнице и активистке, просто источала очарование и элегантность, несмотря на сравнительно скромный костюм и манеры. Не было спора, в её облике мало что оставалось от педантичной Ланы, таинственной Ирэны и предупредительной Ирмы, не говоря уже о холодной Эрне, и все же она ухитрялась сочетать в себе некий симбиоз нескольких ролей, буквально разя Фалина этим умением наповал. Свежая летняя блузка, кожаная жилетка со множеством карманов, черные тщательно отглаженные брюки со стрелками и плетеные босоножки создавали ей вместе с короткими идеально уложенными волосами и неброской бижутерией имидж этакого экономиста по специальности, инженера-конструктора или делопроизводителя, а в домашней обстановке хорошей хозяйки, любящей матери и просто милой гостеприимной женщины, и Фалин буквально пожирал глазами весь её внешний облик. Между тем, видя, что совершенно растерянный по неизвестной для нее причине "папаша" молчит, как партизан, Алевтина под вопросительным взглядом Поплавской вынуждена была заговорить сама и, сбиваясь и краснея при этом, в двух словах описала бегство сына из армии и со слезами на глазах попросила помощи, то и дело оборачиваясь за поддержкой к Фалину. Артём же не спускал полного надежды взгляда с такой - уверенной в себе и одновременно какой-то домашней - женщины, и видно было, что под обаянием Ирины Львовны спокойствие снисходит на него.
   -Не волнуйтесь так, мамаша, очень вас прошу! Уверяю, что всё будет в ажуре, и здесь вы, без всякого сомнения, найдете защиту и справедливость. - Ирина Львовна положила руку на плечо Мальцевой и одарила доброй улыбкой расслабившегося Тёму. -У нас имеется обширный опыт в подобных делах, и ваш сын будет огражден от преследований и унижений - это я вам обещаю с полной ответственностью. А теперь необходимо выполнить некоторые формальности. Заполните вместе с мальчиком вот эти анкеты, как можно подробнее и вдумчивее, потом ответьте письменно на психологический тест, а затем я лично хотела бы побеседовать с Артёмом с глазу на глаз.
   Фалин, о котором, казалось, все напрочь позабыли, поднялся было с места, но Ирина Львовна тут же нашла занятие и для него.
   -А господина Мальцева я попросила бы помочь мне кое в чем. У нас тут, как сами понимаете, дефицит мужской силы - отцы ведь с неохотой приходят в комитет и чувствуют себя в его стенах не очень уверенно, - Ирина улыбнулась ободряюще покровительственно и поглядела немножечко иронично на Романа, - так что у меня будет просьба потрудиться на благо общественной организации.
   Фалин готов был горы свернуть по просьбе этой удивительной женщины, но сейчас ему казалось, что она просто хочет остаться с ним наедине, и от столь приятной догадки сердце буквально пело у него в груди. Вслед за Поплавской он вышел в коридор, не чуя под собой ног, и проследовал за ней в соседнее помещение, заваленной кипами каких-то бумаг, пачками книг в типографской упаковке, рулонами лент к принтеру и другой канцелярщиной. По дороге Ирина хранила многозначительное молчание и заговорила только здесь, полуобернувшись к Роману и немного снизив голос.
   -Не знала, что у вас взрослый сын и такая прелестная жена, Роман Петрович! Я даже малость завидую ей!
   -Боже упаси, Ирина! - Фалин задохнулся от счастья и любви. -Что вы такое говорите? Это посторонние для меня люди!
   -Ну-ну, зачем же отказываться от того, что видно всем!? Мальчик с виду - вылитый отец. Я понимаю, впрочем, ваши чувства, но вы должны гордиться тем, что вырастили такого парня! Вот только с воспитанием ребенка не всё, как я вижу, в вашей семье гладко.
   -Клянусь, Ирина, это не мой сын и не моя жена! Как вам доказать это? - В отчаянии Фалин схватил руку Поплавской и попытался притянуть к груди. -От вас у меня нет и не может быть тайн, и вам прекрасно известно, в кого на самом деле я влюблен - влюблен давно и страстно!
   -Все вы, мужчины, так говорите, а потом.... - Лицо женщины вдруг посерьезнело и стало чересчур строгим. -Вообще-то мне хотелось, знаете ли, чтобы вы называли меня по имени-отчеству - Ириной Львовной. Что касается вашего сына...
   -Да какой он мне сын?! Ирина, я давно ждал этой минуты, чтобы сказать вам...
   Роман хотел поцеловать руку Поплавской, но натолкнулся на неожиданно сильное сопротивление, что только еще больше подогрело его пыл. Женщина волновала его, только одно присутствие её вызывало у него трепет, тем паче что она - Ирина - выглядела сейчас гораздо доступнее, чем в спорткомплексе или в зале конгрессов. Сегодня он должен был расставить все точки над "i" в их отношениях и добиться расположения дамы сердца любой ценой, ибо не мог больше выносить мощного психологического давления.
   -Ведите себя более прилично, уважаемый господин Мальцев, - от Ирины вдруг повеяло холодком, и еще недавно мягкое и добродушное лицо стало приобретать отчужденный вид. -Я сама нахожусь в разводе, но отцу моего ребенка никогда не приходило в голову отказываться от сына. Имейте же, наконец, мужество признать очевидный факт... Да и где же, черт возьми, заблудилась, наконец, ваша совесть?!
   Фалин никак не ожидал такой вспышки гнева от милой женщины и с ужасом понимал, что Ирина введена в заблуждение относительно его родственных связей, но не находил слов убеждения и терялся под её горящим негодованием взглядом. В эту минуту Ирина была просто прекрасна и напоминала Орлеанскую деву, так что падать перед ней на колени и целовать ей ноги Роман счел постыдным и решил вести себя, как настоящий мужчина. Понимая, что слова здесь бесполезны, он не слишком ловко, зато настойчиво обнял женщину за талию и постарался как можно ближе подтянуть к себе, а когда этого не удалось из-за не слишком решительного, но тоже настойчивого сопротивления, то прижал Ирину спиной к штабелю книг и, увидев перед собой сочные, чуть тронутые помадой губы, накрыл их жаждущим ртом в надежде на ответный поцелуй. Такового, впрочем, не последовало, и в результате он только обслюнявил женщине подбородок и слизал часть сладковатой на вкус помады, вынужденный отодвинуться назад и взглянуть в не очень-то приветливые глаза.
   -Кажется, я не давала повода к подобной фамильярности, господин Мальцев - тем более в присутствии членов вашей семьи! Конечно, я женщина незамужняя, но это не дает право любому мужчине распускать руки в отношении меня. Неужели я выгляжу так доступно?
   -Что ты говоришь, Ирина? Я считал, что моя искренняя любовь дает мне право...
   -Стыдитесь, ведь у вас как-никак есть взрослый сын! Вместо того, чтобы пьянствовать да лапать женщин, занялись бы его воспитанием, если еще, пардон, не поздно. Тогда бы нашему комитету не приходилось бы брать мальчика под свою опеку при живом отце. - Ирина двумя руками толкнула Романа в грудь, возмущенно вскинула голову, достала из кармана жилета складное зеркальце и тюбик с помадой и принялась подправлять рисунок губ.
   -Сколько можно повторять: нет у меня никакого сына! - губы Фалина дрожали, и он был на волоске от того, чтобы не разрыдаться от бессилия во весь голос.
   -Конечно! А у Артема нет отца! Вот она ваша мужская психология! Позабыв обо всем, вы готовы броситься на первую попавшуюся симпатичную женщину, - Ирина словно нарочно провоцировала собеседника, и Фалин, теряя голову, вновь попытался заключить женщину в объятия.
   С минуту они молча боролись, продолжая настаивать каждый на своем, и наконец непреклонная дама одержала верх, вырвалась из рук обожателя и отступила к двери.
   -Не вынуждайте меня звать вашу очаровательную супругу, - в голосе Поплавской звучала откровенная насмешка, и Фалину вдруг действительно показалось на миг, что в соседнем помещении его ждут любящая жена и оболтус-сын.
   И все же его страшно тянуло к Ирине, вкус губ которой он еще чувствовал на своих губах. Слова в голове никак не складывались в стройные убедительные фразы, и только взгляд его откровенно говорил о любовный переживаниях огромной силы, но, увы, та, к которой они были обращены, упорно не желала замечать их.
   -Вы жестоки ко мне, Ирина! - обреченно выдавил из себя Фалин в отчаянии и опустил голову, потупив горящие глаза.
   -Возможно! Правда, не знаю, виновата ли в этом я! Извините, но меня, наверно, уже заждалась ваша семья. Пожалуйста, большая просьба к вам - перенесите вот эти пачки в коридор к выходу на улицу. За ними должна прийти машина, - тон Ирины Львовны становился все более деловым, и перед Фалиным вновь находилась ярая общественница и феминистка, что нисколько не поколебало, надо сказать, Фалинских чувств.
   У него оставалась надежда, что после соблюдения всех формальностей с Мальцевыми, ему удастся переговорить с Ириной и даже, возможно, проводить её домой. Он решил быть настырным и наглым, тем более что при полном отсутствии мужчин в комитете никто не мог помешать ему в своем намерении. Несмотря на напускную строгость, Ирина сегодня выглядела гораздо проще и, как бы это выразиться, мягче, так что шансы на успех были очень и очень неплохими, тем паче что, выходя из комнаты, Поплавская бросила на Романа такой взгляд, что мороз продрал его по коже.
   "Я не безразличен ей! Она ревнует меня к Алевтине!" - шептал Фалин про себя, таская с энтузиазмом пачки книг, и воочию представлял, как нежно целует Ирину в подъезде её дома. Он не сомневался, что недоразумение с "семьей" скоро разрешиться самым благоприятным образом, и Ирина лишь из женского упрямства не хочет сейчас выслушивать его аргументов. Что касалось объятий, то, спору нет, здесь было не самое лучшее место для проявления любовного пыла, и всё главное предстояло позже, вечером, на пути домой. Метаморфоза, происшедшая с Эрной, не слишком занимала его мысли, поскольку, как теперь он испытал на собственной шкуре, дама сия была горазда на выдумки - да и вообще, не ошибался ли он в прошлый раз, принимая чопорную англичанку или американку за Ирину.
   Пачек оказалось не так уж и мало, как виделось поначалу, и Фалин успел изрядно выдохнуться, пока бегал взад-вперед на глазах у снующих по коридору солдатских матерей. Отказывать Ирине в просьбе было бы попросту смешно, и всё же делать из себя услужливого грузчика вряд ли стоило. Наверняка женщина всего лишь мстила поклоннику банальной женской местью, и только предстоявшая новая встреча с ней успокаивала Романа, так что вскоре, справившись с заданием и почти не чувствуя рук и ног, он отправился обратно в приемную, где с молодым дезертиром женщины проводили предварительную реабилитационную работу. Не менее уставшая от своих треволнений и дум Алевтина Николаевна тихонько сидела в уголке в обществе все той серьезной дамы в очках, сняв свое пальто и откинувшись на спинку стула, Артёма же с Ириной не было видно, и на вопросительный взгляд Фалина Мальцева кивнула на дверь за шкафом, откуда так внезапно появилась два часа назад удивительная женщина. Когда Роман присел на соседний стул и положил руку на колено Алевтине, стараясь подбодрить своим дружеским жестом, она шепнула ему, сделав большие глаза:
   -Уже час беседуют! Заждалась я совсем, прости господи. Вот хорошо, если бы все образовалось... А, Роман Петрович?
   Она искренне считала, что Фалин наедине поговорил с Ириной Львовной по поводу Артема и теперь относилась к нему, как к истинному благодетелю, едва ли не молилась на него и слишком превозносила роль соседа в не слишком привлекательной истории с бегством из части. А Фалин, посидев с минуту и оглядев еще раз приемную со всеми её атрибутами женсовета, вдруг, пронзенный неожиданной догадкой, поднялся на ноги и направился к заветной двери, на ходу вытягивая вперед руку.
   -Куда? Вернитесь немедленно! Посторонним вход воспрещен! - вскинула голову дама за столом, отодвинув бумаги, но Роман, наплевав на предупреждение, уже открывал дверь и заходил в небольшую комнату для собеседований, оборудованную диваном, столиком и тумбочкой.
   Интуиция не подвела его, и мозг моментально оценил ситуацию, тогда как глаза еще пялились на стоявшую у тумбочки Ирину и расположившегося перед ней на коленях взмокшего и взъерошенного Тёму. Вид Поплавской вовсе нельзя было назвать представительным, так как и жилетка, и блузка отсутствовали на ней, валяясь прямо на столе, а отглаженные брючки гармошкой располагались где-то внизу - на лодыжках ног, закрывая собой босоножки. Мало того, красивый белый бюстгальтер, сдвинутый с груди женщины, открывал обозрению один сосок и болтался лишь на одном плече, так как лямка свисала вдоль предплечья опущенной руки. Но даже не это больше всего поразило Фалина, а гладкий голый живот женщины, который Тёма с багровым лицом покрывал торопливыми поцелуями, и шерстка волос, выбивавшихся из приспущенных на бедра дамских трусиков и выглядевшая откровенно развратно и бесстыдно. Наверняка губы дезертира касались и этого кучерявого островка растительности и ласкали интимное место, при этом Фалина нисколько не интересовало, кто из этих двоих первым начал наглый флирт - Ира или Артём, ибо сильное, гибкое тело Ирины, прекрасное в своей наготе и одновременно вызывавшее ассоциации с бесстыдством продажной бабы, заслонило для него всё, и только мысль, почему взбалмошная и оригинальная в своих пристрастиях "амазонка" выбрала не его, а сопливого и трусливого мальчишку, способного лишь соблазнять немолодых женщин, билась в Фалинской голове. Разве мог глупый пацан дать ей то, что мог бы преподнести взрослый мужчина, влюбленный в нее и без памяти боготворивший?
   Ирина вскрикнула при появлении Фалина, однако вопреки ожиданиям не принялась суетливо наводить порядок в одежде и даже не прикрыла рукой обнаженную грудь; перепуганный же донельзя Тёма, как школьник, которого застал директор школы, когда тот ласкал нагое тело учительницы, нервно вскочил на ноги, крутя головой и явно ища поддержки у женщины. Фалин, тем временем, не стал дожидаться оправданий с его стороны, и, уверенно шагнув вперед, отвесил пацану увесистую пощечину, после чего слабеющей рукой вцепился в ухо, словно на самом деле был строгим его отцом.
   -Куда ты лезешь, салага? Ты на кого раскатал губу? Я тебя, паршивца, научу, как к старшим надо относиться!
   -Папа! Не бей! Не надо! Я нечаянно, я не хотел! - взвизгнул по-девчоночьи Тёма и вдруг, по-видимому осмелев от испуга, ткнул двумя растопыренными пальцами прямо в глаза "папаше".
   От адской боли Фалин едва не лишился чувств и, закрыв лицо ладонями, упал на колени примерно в ту же позу, в какой стоял только что "сынуля". Мотая головой и подвывая утробным голосом, он не в состоянии был больше постоять за себя и ожидал сокрушительного удара в зубы от "благодарного за науку" Тёмы, но на его счастье, судя по грохоту мебели и топоту каблуков, дезертир предпочел "сделать ноги", бросив выведенного из строя противника в плачевном состоянии. Как ни стыдно Фалину было стоять в такой унизительной позе перед предметом обожания, ни сил, ни воли для того, чтобы подняться на ноги, у него не оставалось вовсе, и сквозь обильные слезы и резь в глазах он с ужасом представлял себе реакцию Ирины на свое поражение.
   В момент вселенского позора голова его вдруг ткнулась в мягкую бархатистую кожу живота женщины, а тёплая и мягкая ладонь легла ему на волосы, поглаживая их и прижимая чело сраженного молодым опричником рыцаря плотнее к себе. Намерения Ирины не представляли ни для кого ровным счетом никакой тайны, и ласковый шепот нежданно-негаданно только подтвердил Фалинские самые смелые предположения:
   -Ну что, дурачок? Нельзя же так грубо с молодежью обращаться! Тем более с родным сыном. Ничего-ничего, сейчас все пройдет, вот увидишь!
   Добрая женщина обнимала его за шею и плечи, а он чувствовал, как прикасается к её полуобнаженным формам и чуть не плакал от радости. Боль, словно под воздействием рук целительницы, отступала, и Фалину сделалось хорошо и уютно в объятиях любимой.
   -Зачем ты это сделала, скажи?
   -Неужели неясно? Чтобы позлить тебя! Ведь ты и сам понял это, правда?
   -Конечно! Я ведь люблю тебя больше жизни!
   -Я знаю это, Рома!
   -Ты выйдешь за меня замуж?
   -Но ведь ты уже женат.
   -Неправда!
   -Правда! Правда, и ты это прекрасно знаешь. Сначала разберись в своих семейных делах, а потом предлагай руку и сердце...
   -Но ты согласна?
   -Пока не знаю!
   -Ладно... Подумай и позвони мне обязательно! Хорошо? Я буду ждать, очень ждать!
   -Я подумаю, а теперь иди и верни сына! Доведем дело до конца, - Ирина помогла ему подняться. -Вот молодец! А теперь помоги мне одеться.
   Еще плохо видя слезящимися глазами, Фалин благоговейно принялся приводить Иринин туалет в порядок, позабыв, что недавно ревновал её к сопливому мальчишке, не способному, конечно, на высокие чувства, но вполне способного проворно раздеть женщину. Проделывать прелестное занятие приходилось почти на ощупь, и здесь как раз Роман оказался на высоте, тщательно и даже подобострастно выполнив просьбу-приказ. Сначала он поправил лямочку бюстгальтера, осторожно убрал в него чудную дамскую грудь, застегнул застежку, после чего, наклонившись, поднял брючки, помог Ирине надеть блузку и все это выполнял с таким блаженным видом, что вызвал тихий смех любимой. Она поцеловала его в лоб и через свои губы словно передала ему живительный импульс, заставивший его едва ли не подпрыгнуть до потолка от радости. Он еще ни разу не был так близок к цели, и поэтому все грустные мысли и бессмысленные метания отошли на задний план, и нежный - пусть и материнский - поцелуй затмил для него окружающую действительность.
   Не чуя под собой ног и не обращая внимания на всё еще плохо видевшие глаза, Фалин в мгновение ока очутился на улице, так как нигде в помещении комитета не обнаружил обоих Мальцевых, и поскорее направился домой, чтобы немедленно вернуть беглецов и свести трусливого дурачка обратно, передав в руки Ирине Львовне не для того, конечно, чтобы тот взялся за старое, а для того, чтобы знавшая толк в таких делах женщина поставила его на путь истинный, и сделать это намеревался со всей решительностью отца, готового применить к непослушному сыну и силу. На звонок в квартиру соседки вновь долго никто не открывал дверь, и, только когда Фалин собирался вышибить хлипкую филёнку плечом, щелкнул наконец замок и в щели, ограниченной цепочкой, появилось заплаканное лицо Алевтины Николаевны, которая по свирепому виду Романа, понятное дело, сообразила, что лучше сразу впустить его в квартиру, а не вступать в дискуссию, и безропотно открыла дверь, зарыдав вдруг во весь голос и как-то по-бабски повалившись на колени.
   -Роман Петрович! Рома, миленький! Прости моего сыночка, пожалуйста! Ведь он ни сном, ни духом не желал, не ведал... За что же это вы его так, товарищ Фалин? Что он вам такого сделал? Он же не знал, не располагал сведениями.... Только защитить её хотел! - Алевтина выла в голос, а обалдевший Фалин ничего не понимал в происходящем и только искал глазами нужного ему позарез Тёму.
   Из протяжных завываний Мальцевой, перемежаемых сбивчивыми фразами, он понял только, что по рассказу Тёмы выходило так, будто это он, Фалин, ворвался ни с того, ни с сего в комнату, где мирно беседовали двое, накинулся на Ирину Львовну с кулаками, обвинил её в том, что та растлевает молодежь, отвесил ей пощечину и принялся рвать на ней одежду, тогда как вступившегося за даму мальчишку просто вышвырнул вон, велев убираться домой, и захлопнул у того перед носом дверь. После такого изложения истории Фалин по идее должен бы был в порошок стереть негодяя, но в русле просьбы Ирины с готовностью простил всех и вся и только расхохотался во всё горло, насмерть перепугав Алевтину. На хохот высунул из комнату голову перетрусивший дезертир, которому Фалин громовым голосом велел бегом вернуться в комитет и в точности выполнить всё, что скажет ему госпожа Поплавская, после чего позвонить маме и доложиться по всей форме о проделанной работе. Сам же хотел срочно привести себя в порядок чтобы выглядеть подобающим образом, и далее тоже отправиться вслед за парнем, который стрелой вылетел на лестницу при том, что мать судорожно держала на всякий случай руки хохотавшего до упаду соседа, успокоившегося только тогда, когда дверь за оболтусом плотно закрылась.
   Между тем, Алевтина Николаевна продолжала стоять на коленях, обнимая торс Фалина и испуганно глядя на благодетеля снизу вверх глазами сирого животного. Тогда он, почти силой поставив женщину на ноги, повел в комнату и попытался усадить в кресло, сам снедаемый зудом немедленного действия, гарантировавшего ему закрепление эфемерного до поры до времени успеха. Надо было поскорее, заскочив к себе домой на несколько минут, отправляться обратно и любой ценой добиться от почти сдавшейся под давлением влюблённого жениха Ирины положительного ответа, так что перспектива возиться с рыдавшей женщиной его никак не устраивала.
   -Спасибо вам, Роман Петрович! Большое вам спасибо, товарищ Фалин! Как я вам благодарна, как благодарна за всё! Я за сыночка своего Тёмочки на всё готова, поверьте! Ведь вы мне верите, Рома? Да? - Женщину трясло, и Фалин даже испугался, не грохнется ли она в обморок.
   Последующие события однако превзошли все его самые смелые предположения и ожидания, ибо Алевтина, вдруг резко изменившись в лице и продолжая упорно долдонить одно и тоже, принялась ни с того, ни с сего в буквальном смысле слова рвать на себе одежду.
   -Я на всё готова, Рома, практически на всё! Ничего не пожалею, все отдам! Прошу тебя, умоляю... пользуйся мною, распоряжайся по своему усмотрению!
   На пол полетели кофта, потом белая футболка, и с нарастающим ужасом Фалин увидел перед собой голый живот и крупные груди в широком бюстгальтере, вызвавшие у него соответствующие ассоциации. Конечно, грузная и невысокая Мальцева со своей далеко не идеальной фигурой не шла ни в какое сравнение с красавицей Ириной, но при виде женских её прелестей словно столбняк сковал все тело перепуганного Романа, и "товарищ Фалин", открыв рот, во все глаза таращился на сорвавшуюся с цепи бабу. А та долго и неуклюже расстегивала и стаскивала с себя неудобный совдеповский лифон, тряся при этом грудями, которые, освободившись от оков, свесились вниз и приняли еще более устрашающие размеры, и пока Фалин пассивно заворожено наблюдал за ними, хлопая ресницами, Алевтина успела расстегнуть и сбросить с себя юбку, оставшись в колготках, трусах и не вязавшихся с ними полусапожках, которые забыла снять, заявившись с вралём-сынулей домой. Доподлинно неизвестно было, что там наплел мамаше трусливый кент и подлец Тёма, каких небылиц не наговорил о Романе Петровиче, но раздевалась она, похоже, совершенно осмысленно, и не успел Фалин опомниться, как оказался заключенным в тиски её рук и теснимым к девичьей Алевтининой кроватке.
   Оба одновременно повалились на постель, и лицо Фалина моментально утонуло в рыхлых объемистых грудях, причем теплый коричневый сосок едва не попал ему в рот; сам же Фалин оказался захвачен готовыми на все руками, которые принялись срывать одежду теперь и с него, подобно тому, как освобождали от покровов и женские телеса, и вовлеченный в водоворот неожиданных манипуляций Рома вдруг с удивлением понял, что сам уже тискает и мнет податливые эти телеса и истово целует закрывавшие ему обзор груди. Он не знал, что за напасть навалилась на него, во всяком случае собственные губы с неукротимой жаждой впивались в такую доступную женскую кожу, оставляя на ней сочные следы засосов, язык ласкал длинные шершавые соски, зубы покусывали плечи, живот и локти женщины, в ответ получая протяжные благодарные стоны и горячечный захлебывающийся в восторге шепот. Алевтина не отставала от Романа, судорожно ощупывая его с ног до головы, лишая последней одежды и добираясь до того места, где таилась мужская сила. Женщина выкладывалась полностью, до последней капли, потеряв всякий стыд и скромность, так что за короткий промежуток времени пенис Фалина тоже познал и жадный поцелуй губ, и остроту зубов, и нежность языка, и силу ладоней невзрачной по жизни женщины, превратившейся в одночасье в страстную любовницу. Фалин тоже отвечал ей звериной страстью, крутя и ломая принадлежавшую ему женщину, усаживался на нее верхом, сжимал грудями её свой изнывающий член, водил им по мокрым её губам, вставлял его между сжатых её ног и зажимал пенис её же коленом на сгибе. Он не торопился до конца раздевать буквально сходившую с ума Алевтину, оттягивая кульминационный для обоих миг, и она так и кувыркалась по постели в колготках и полусапожках, рискуя поранить партнера каблуком, но не имела ни сил, ни единой свободной минуты, чтобы разуться, пока любовник не счел бы нужным помочь ей сделать это. Судя по участившимся грудным вздохам и полуобморочному состоянию, при котором у Алевтины даже начали закатываться глаза, критический момент для нее уже наступал, и тогда, сам неимоверно возбужденный и терявший рассудок, Фалин, бросив женщину на спину, рывком сдернул с её бедер колготки вместе с трусами и, не утруждая себя снятием с нее обуви, забросил ноги себе на плечи, упершись шеей в растянутую между икрами струну влажного капрона.
   Алевтина Николаевна утробно ухнула и с силой закусила губу, когда пенис проник внутрь и максимально углубился в мокрую полость, вызвав чуть ли не конвульсию измочаленного тела, и ополоумевший Фалин с силой принялся натягивать на себя - нет, не женщину - рыхлую бесформенную субстанцию, думая не столько о партнерше, сколько о стремительно приближавшемся сладостном мгновении, в полной мере оправдавшем ожидания. Короткие голенища дамских полусапожек лупили его по щекам и шее, и он с невероятным удовольствием вдыхал запах обувной кожи, защитного крема и полиуретана подошв, находя в этой смеси необъяснимую прелесть, как и в запахах, исходивших от возбужденной до крайности женщины. Алевтина ничем не пыталась помогать ему, а только елозила спиной по смятому покрывалу и напряженно выпрямляла ноги, когда член погружался в промежность до самой мошонки, да иногда движением мышц сжимала его, доставляя партнеру дополнительное удовольствие. Наверно поза была не слишком комфортна для её возраста, но женщина как бы признавала с молчаливым согласием превосходство над собой мужчины, а тому ни под каким видом не хотелось оказываться на равных со своей мнимой женой. С другой стороны, надо ли было думать ему об иерархии эротических рангов, когда оба получали взаимное удовлетворение и просто тащились каждый от своей роли. Считая до сей поры, что достаточно знает соседку, Фалин никак не мог ожидать от нее эдакой прыти, был, право, приятно удивлен проявленными способностями тихони Мальцевой, искренне зауважал её и даже, разрядившись и расслабившись, всё равно испытал к ней чувство расположения, сжав напоследок её ноги у себя на шее и только потом осторожно сняв их с плеч. Женщина находилась в не менее расслабленном и даже умиротворенном состоянии и, вероятно, нуждалась в продолжении ласк и ожидала нежных успокаивающих слов, чего Фалин делать не собирался - и не из чувства неприязни или безразличия к особе, которою он воспользовался в физиологическом смысле, а потому, что не мог оставаться в этой квартире ни одной лишней минуты, дабы не упустить свое счастье и настигнуть наконец госпожу удачу.
   Оставив растекающуюся по постели Алевтину в смешных для данной ситуации полусапожках на ногах и со спущенными к коленям перемазанными спермой колготками и подумав напоследок, как разительно эта немолодая бабенка отличается от той дамы, которая спасала сейчас её сына, нарушившего присягу, Фалин лихорадочно собрал по полу свою частично поврежденную одежду и сначала не спеша, чтобы не обидеть неплохую в сущности женщину, а потом почти опрометью метнулся к себе в квартиру, где по быстрому принял душ, вторично побрился и оделся более или менее прилично, после чего метеором слетел с лестницы, чувствуя себя молодым и полным сил человеком. Путь, проделываемый им сегодня в третий раз, показался ему в три раза короче, и, уже стоя перед дверью знакомого подъезда, Роман сам удивлялся, как с такой скоростью достиг нужного места. С замиранием сердца он рванул дверь на себя, решив не тянуть резину и с места в карьер потребовать положительного ответа, и тут ошеломленно обнаружил, что она заперта изнутри на ключ. Раздавленный и огорошенный Роман стоял на крыльце и клял в душе прилипчивую Алевтину, отнявшую у него драгоценные минуты, с другой же стороны, картина флирта Ирины с наглецом Тёмой вновь отчетливо нарисовалась у него перед глазами. Чего могло стоить слово ветреной барышни, думал он, если она упорно считала, что её горячий поклонник женат и имеет взрослого сына? Очень кстати вспомнилась ему зажигательная речь активистки "Зеленой зоны", в которой она бравировала здоровьем своего маленького ребенка, превратившегося ныне почему-то в солдата-пограничника, и множество вопросов роились у него в шедшей кругом голове.
   Первый этаж! Конечно, комитет располагался на первом этаже здания, и заглянуть в окно не составляло большого труда, тем более что Фалин хорошо ориентировался в планировке помещений. Обогнуть дом было делом плёвым, и нужное окно, даже не забранное решеткой оказалось в нескольких сантиметрах от его лица. Сквозь стекло хорошо просматривалось то самое помещение, где Тёма истово целовал голый живот спасительницы, однако оно было пусто, что заставило наблюдателя переместиться к соседнему окну, за которым находилась общественная приемная, куда Мальцевых направили для консультации. Портьеры как назло были предусмотрительно задернуты кем-то, так что окинуть взглядом интерьер не представлялось возможным и оставалось только удалиться восвояси, но, обострившимся до предела зрением заметив, что одна створка окна приоткрыта, Фалин, не долго думая, толкнул её и одним прыжком перемахнул через подоконник, причем, запутавшись в шторе, не сразу сориентировался в обстановке, а шагнув в комнату, нос к носу столкнулся в полуголой дамой, во весь голос завизжавшей от испуга.
   Оглушенный и немало напуганный бабьим криком Фалин застыл на месте и широко раскрытыми глазами пялился на женщину в коротенькой сорочке, чулках и туфлях на каблуках, при ближайшем рассмотрении оказавшейся той самой "суфражисткой" в очках, серьезной и суровой тогда и выглядевшей довольно фривольно теперь - в достаточно оригинальном, если не сказать пикантном, наряде. В таком виде её невозможно было узнать, и в первую минуту Роман принял её за Ирину, зато визг быстро привел его в чувства, и ошибка стала более чем очевидной. Скорее всего, тетка просто примеряла новые вещи или делала что-либо в этом роде, и появление в комнате мужчины повергло её в глубокий шок - ну, а отвизжав положенное, она с размаху отвесила Фалину оплеуху и пребольно пнула острым каблуком туфли по лодыжке ноги. Теперь пришла очередь вскрикнуть Роме, и в ответ на концерт в два голоса из глубины комнаты немедленно раздался чей-то веселый заливистый смех.
   Ирина, держась за бока, от души веселилась, наблюдая комедийную сценку из-за стола с чайником, чашками и вазой с печеньем, полуголая же тетка, немного опомнившись, принялась охаживать Фалина попавшимся под руку рулоном бумаги по различным частям тела, а он, сбитый с толку побоями и Ирининым смехом, кинулся к окну и проделал обратный путь за доли секунды, покрасневший и растерянный оказавшись в мгновение ока на улице. Здесь, ругая себя за поспешность и чувствуя горячий стыд, он кинулся прочь, как бы преследуемый звонким смехом, и не останавливался до самого дома, не зная, что и думать о случившемся. Склонность Поплавской к флирту с женщинами была давно знакома ему, но именно сейчас всплыла в его памяти очень ярко, и обида волной поднималась в душе, вызывая знакомое раздражение и столь же знакомую злость. Над ним издевались и издевались жестоко, и теперь чаша терпения наконец переполнилась до краёв, давая выход гневу. Не пользуясь лифтом, Фалин взлетел на свой этаж и здесь вместо того, чтобы открыть квартиру ключом, вдруг повернулся к двери Мальцевых и хотел было надавить кнопку звонка, чего делать ему, собственно говоря, и не понадобилось, так как дверь распахнулась сама и в дверном проеме появилась невысокая фигура Алевтины в длинном полупрозрачном пеньюаре голубого цвета, под которым обрисовывались контуры знакомого тела. Тогда Фалин, махнув на последствия рукой, приблизился к женщине, притянул её к себе и крепко поцеловал в приоткрытые губы. Алевтина с готовностью ответила на поцелуй, обвила полными руками шею Романа и закрыла ногой дверь, повернув затем дрожащей рукой ключ в замке, щелчок которого прозвучал символично - словно крышка ловушки захлопнулась за гостем, отнимая у него свободу, которая в сущности ему с некоторых пор и не была нужна...
  

Шпаги в ножны, господа! - Место встречи изменить нельзя. - Унтер-офицерская вдова.
Казачок-то засланный! - Уставной секс. - Бой в Крыму, всё в дыму...
Первая помощь и неформальные отношения. - Слушаюсь, командир!

  
   Затворившаяся за добровольными любовниками-сожителями дверь на лестничную площадку в прямом смысле слова отгородила Фалина от внешнего мира, прочно законсервировав во вполне уютной квартире и превратив в подобие затворника, наслаждавшегося собственной неволей и со страхом взиравшего через двойные стекла окон на улицу, где текла чужая, внушавшая опасение и отвращение людская жизнь. Странно, но его устраивало положение залитой неким питательным желе маленькой рыбки, помещенной в стеклянную банку, и часы, проведенные в неподвижности, растягивались до бесконечности, навевая своим однообразием тупое безразличие и всеобъемлющую лень в ожидании того момента, когда кому-то большому и голодному захочется полакомиться рыбными консервами. Каждый день, час, минута и даже миг были похожи друг на друга как близнецы-братья, и в этой похожести Фалин видел перст судьбы, требующей от него лишь смирения и покорности. Каждое утро Аля по звонку будильника уходила на работу, чмокнув на прощание своего полусонного ненаглядного Ромашку, а он как бы под воздействием этого нежного поцелуя вновь проваливался в прерывистый ленивый сон, просыпался ближе к полудню и направлялся на кухню, где его ждало вкусное и калорийное угощение. Обласканный и накормленный досыта, обстиранный и окруженный заботой Фалин в буквальном смысле не желал пошевелить и пальцем и пребывал весь день в праздности, бессмысленно уставившись в экран телевизора, слушая музыку или листая новенькие, пахнувшие типографской краской дамский журналы, сборники кроссвордов и бесплатные рекламные газетки. По вечерам он занимался тем же самым, но только уже вместе с Алей, устроившись на диване и похрустывая чипсами или солеными палочками, которые запивал пивом или ситро. Аля ложилась рано, и, чтобы не скучать в одиночестве, волей-неволей и Роман нырял ей под бочок, прижимаясь к мягкому, почти родному телу. Ненавязчивые ласки, продолжительные поцелуи, получасовое развлечение в постели постепенно переходили в сладкую дремоту, расслаблявшую душу и тело, а иногда скуки ради он приставал к Алечке и ночью, и та беспрекословно отдавалась ему, радуясь горячности потенциального мужа и его постоянной готовности любить её. Вообще, женщина расцветала на глазах, тщательно следила за собой, с радостью бежала после работы домой, нагрузившись продуктами из дешевого фабричного магазина, и со стороны выглядела счастливой и верной женой. Всё реже с порога она задавала "мужу" традиционный вопрос относительно сына, на который Фалин обычно с важным видом отвечал, что дела идут отлично и скоро Тёма вернется домой, хотя всё это являлось наглым банальным враньем, поскольку никуда несусветный папаша - посредник и благодетель - не звонил, не ходил да и не собирался звонить или идти, тем паче что переживавшая вторую молодость Аля отодвинула сынулю на задний план, полностью отдавшись поздней любви. Она боготворила Фалина и этим непомерно льстила ему, судьба же беглого дезертира, нырнувшего под крылышко Ирины Львовны Поплавской, трогала "папу" постольку-поскольку, и лучше всего было бы, если парень вообще не появлялся бы на горизонте как можно более длительное срок, обеспечивая тем самым Роману спокойную семейную жизнь. С другой стороны, будущий отчим сознавал, что этот плохонький солдат, как ни крути, участвовал в боевых действиях, вел полную опасностей полевую жизнь и даже держал в руках оружие, тогда как он, Роман Петрович Фалин, в тот же самый промежуток времени болтался истинным дерьмом в проруби - в смрадном, погрязшем в торгашестве, обмане и политических дрязгах городе, занимаясь воплощением несбыточных мечтаний, откровенным развратом и тунеядством.
   В свою квартиру Фалин практически не заходил, сумел настроить себя таким образом, что живет вообще в другом подъезде, доме или даже районе, и, уплетая за кухонным столом гуляш с неизменными макаронами, с ненавистью представлял себе прошлую свою холостяцкую жизнь. Кстати, если говорить о макаронах, то в конечном итоге они тоже в скором времени стали ненавистны ему, но что оставалось делать обленившемуся примаку, если Аля считала глупым покупать в магазине втридорога крупу или картошку, когда имелась реальная возможность почти бесплатно тащить продукцию с фабрики. Коробки с макаронными изделиями различной конфигурации буквально распиханы были по всей квартире, с самого начала вызывали тихое недовольство Романа, то и дело натыкавшегося на них не только взглядом, но и конечностями, не говоря уже о том, что блюда из них приходилось употреблять ежедневно и по нескольку раз, и понятно, что несмотря на кулинарные таланты и изобретательность хозяйки, совсем не они удерживали загостившегося мужика подле женской юбки. Необходимость выполнять мелкие хозяйственные работы по дому, видимость ценности и незаменимости мужских рук, а также умеренная страсть Алевтины в постели, её нетребовательность к "мужу" в сексуальном плане и природная женская мягкость, которые неплохо контрастировали с недавними изощренными оргиями, в которых Фалин волей случая принимал непосредственное участие, в общем и целом благотворно влияли на состояние души "главы семьи", и всё равно, не сразу, но с течением времени затворничество стало тяготить Фалина, и четыре стены Алиной квартиры уже не устраивали его, хотя по-прежнему заходить в дверь напротив (то есть к себе домой) он упорно не желал, страшась навязчивых воспоминаний. Конечно, он давно уже не ждал обещанного звонка - вернее, как раз и боялся услышать его, переступив через порог, однако продолжал любить Ирину, в глубине души сознавая, что любовь эта, к его удивлению, вполне уживается с любовью к Але, и что оба этих чувства разняться настолько сильно, насколько разняться между собой небо и земля, без которых не может существовать мир. Алевтина, кстати, чувствовала его состояние, пыталась помочь ему преодолеть оное, но в конце концов только вызвала своей предупредительностью раздражение Романа, которое он тщетно пытался подавить в себе, обнимая ночью "супругу" и целуя её в мягкие податливые губы. Его всё больше тянуло на совершение какого-нибудь несусветного поступка или даже подвига, для чего по крайней мере надо было хотя бы выйти на улицу из уютной "кельи", и постепенно Фалин начинал понимать, что смена обстановки неизбежна и является лишь делом времени.
   Почему он выбрал для вылазки именно этот прекрасный летний день, Рома, заметно располневший и отяжелевший, и сам не знал - решение было спонтанным и на первый взгляд ничем не обоснованным, даже учитывая то, что добрейшая Алевтина, вынужденная ходить на работу хотя бы для того, чтобы содержать молодого сожителя, который пока не изъявлял горячего желания устроиться разнорабочим на макаронную фабрику, и старавшаяся обеспечить его всем необходимым, лишь бы ему не пришло в голову выйти за порог по крайней мере до того дня, когда отношения между ними не будут закреплены официально, отсутствовала дома. Женщину, не желавшую потерять в одночасье столь ценное приобретение, как тихий без вредный привычек мужик, вполне можно было понять, и Фалин, смирившийся с уготованной ему ролью мужа и главы семейства, не собирался вроде бы бунтовать против установленного по обоюдному согласию порядка, но решил всё же покинуть ненадолго свое убежище и выбраться из подъезда с намерением пройтись по улице и поглядеть на мир вблизи, а не с высоты балкона, без ярко выраженной на первый взгляд цели, хоть внутренне понимал, что цель эта таки существует. Ему почему-то хотелось поглядеть на случайно увиденный с балкона белеющий на двери подъезда соседнего дома листок бумаги, который отчего-то вызвал у него непреодолимый интерес, пусть и не был адресован лично ему и наверняка являлся всего лишь объявлением об отключении воды, собрании ЖСК, ремонте сантехники или оказании качественных отделочных услуг. Мозолила глаза Фалину эта бумажка уже второй день подряд, и заинтригованный Рома, с трудом преодолевая желание улечься на кровать, ставшую для него буквально родной, и вытянуться во весь рост на мягком супружеском ложе в ожидании Алевтины, вбил себе в голову, что должен всенепременно узнать содержание написанного. У него не было абсолютно никаких дел в городе, никуда не надо было спешить, ни с кем не было необходимости встречаться, и уже одно то, что не надо шляться по магазинам, думать о хлебе (макаронных изделиях!) насущном и заниматься нудными бытовыми проблемами вроде стирки, радовало его и на ближайшее время вселяло некоторую бодрость, однако рано или поздно, хочешь не хочешь, пришлось бы вливаться в серую массу обывателей и жить по законам общества, так что всё равно "выход в свет" не сегодня, так завтра состояться должен был, и Фалин подспудно хотел на первый раз совершить его в одиночестве. Какая разница, для чего надо вылезти на улицу, думал он, то ли для того, чтобы купить в ларьке бутылку водки, то ли просто подышать "свежим" воздухом в компании себе подобных, то ли сунуть нос в пресловутый листок и по слогам разобрать написанное на нем?! Мотивация не играла в данном случае никакой роли, зато от вылазки появлялся хоть какой-нибудь прок. Правда, когда он уже приблизился к двери и взялся на ручку с намерением выйти на лестницу, ему вдруг захотелось ничком повалиться на кровать, принять любимую позу и уставиться в потолок, в чём можно было усмотреть перст судьбы, но природное упрямство и привычка доводить до конца задуманное дело, к каким бы результатам и последствиям это не привело, взяли верх, и Фалин, отбросив последние сомнения, переступил порог и, вместо того, чтобы блаженствовать на постели, спустился вниз и вышел на крыльцо, ориентируясь на красовавшийся напротив клочок бумаги.
   Всего несколько слов - буквально пара предложений и телефонный номер - простая комбинация цифр, которая не требовала усилий для запоминания, но объявление подействовало на Фалина словно вспышка взрыва, ударная волна или сварочная дуга, заставив остановиться на месте и замереть в не слишком удобной позе, чуть ли не с занесенной для шага ногой. Нет, содержание короткого текста вовсе не являлось предложением высокооплачиваемой работы, извещением об отключении горячей воды или рекламным листком, а приглашало желающих заняться настоящим мужским делом для собеседования, и прозвучало так созвучно чаяниям и мечтам Фалина, что в пору было поверить в существование потусторонних сил. Некая политическая организация объявляла набор добровольцев в одну из небольших республик бывшего Союза для участия в боевых действиях на стороне свободолюбивого народа, ратовавшего за объединение с Россией и поддерживаемого русскими патриотами, и Фалин с колотящимся сердцем вглядывался в скупые строки, зная про себя, что уже подсознательно готов к такому шагу и тотчас по возвращению в квартиру - вернее, уютную благоустроенную клетку - наберет нужный номер и явится в нужное место и в нужный час. Уехать далеко и надолго, забыть о комфорте и обывательской психологии, взять в руки оружие и рисковать ежедневно жизнью - не этого ли он желал все последние дни! Ему не хватало лишь толчка, связи в решительными людьми вроде Святослава Еремина и Пани Стрельцовой, чтобы пересилить себя и с головой окунуться в новую жизнь, позабыв о романтических страданиях, политической мишуре и о надоевших макаронах вкупе с готовой выполнить любую его прихоть бабой. Бежать, но не просто так - куда глаза глядят, а с определенной благой целью служения патриотической идее - вот в чем нуждался трансформировавшийся постепенно в безразличного обывателя Фалин!
   Квартира встретила его до боли знакомым уютом и ласково приняла в свои нежные объятия, сковывая буквально с порога истомой тело и мозг, так что пришлось усилием воли преодолеть желание вновь, как вчера, позавчера и неделю назад, улечься на мягкую постель и потянуться за пультом телевизора. Передвигаясь словно механическая кукла с несмазанными шарнирами и стараясь не смотреть в сторону кровати, Роман, приблизился к тумбочке, на которой стоял телефонный аппарат и бессильно опустился на стул, стараясь разобраться в вихре мыслей, теснившихся в голове. Ему понадобилось еще несколько секунд, чтобы прийти в себя и подавить сомнения и даже страх в душе и дрожащим пальцем крутануть диск, набирая заученный номер, несущий желанную свободу, и когда в трубке после длительных гудков мужской голос, твердый и уверенный, жесткий и спокойный произнес короткое слово "слушаю", Фалин моментально справился со слабостью, подавил в себе последние колебания и с волнением задал так и вертевшийся на языке вопрос. Сразу всё встало на свои места, и, слушая с предельным вниманием скупую информацию, сообщаемую неизвестным ему человеком, обладателем уверенного голоса, жаждавший острых ощущений Роман едва ли не гордился своей смелостью и отвагой.
   Призывной пункт по отбору добровольцев находился на окраине города в промышленной зоне, сплошь усеянной средними и мелкими предприятиями, складами, конторами, автопарками, и Фалину большого труда стоило разыскать нужный ему ангар, где полулегально обосновалась некая комиссия, рекрутирующая будущих участников боевых действий. Здесь соблюдались правила определенной конспирации, и, надо сказать, работа была поставлена грамотно и умело, без излишней рекламы, по-деловому просто и по-военному четко. На удивление, желающих отправиться под пули оказалось достаточное количество, и в грязноватом дворе за бетонным забором собралась даже небольшая очередь из крепких молодых людей, потрепанного, правда, вида, пожилых дядек и откровенных мальчишек, приведенных сюда романтическими побуждениями. Распоряжались здесь двое мужиков в камуфляжной форме со знаками в виде черно-золото-белого российского флага на рукавах, остальные же, видимо, находились внутри металлического ангара, куда периодически вызывали кого-то из добровольцев, никто из которых не возвращался обратно, из чего можно было предположить о наличии второго выхода. Кое-кто из разношерстной публики переговаривался между собой, Фалину же не хотелось вступать в разговоры, по крайней мере сейчас, с будущими соратниками по борьбе, и, присев в сторонке на бетонную плиту, он сонно принялся приглядываться к происходящему вокруг, представившись предварительно одному из организаторов в полувоенной форме. Порядок вызова претендентов ему не сообщили, а попросту велели ждать, и по непонятной причине волнение вдруг овладело им, как много лет назад в военкомате на призывной комиссии. Он не то чтобы боялся предстоявшего собеседования, но ощущал некую неуверенность и подспудно чувствовал, что сегодняшний день принесет ему нечто неожиданное и, возможно, удивительное, и никак не мог успокоиться, постепенно выматывая себе нервы. Погруженный в думы он даже не заметил появления нового действующего лица в разворачивающемся на территории склада представлении, а просто испытал внутренний толчок в груди и, хотя готов был к любым неожиданностям, невольно вздрогнул, когда чья-то тень упала на него сбоку.
   Поворачивая голову, Фалин, будто обладая экстрасенсорными способностями, уже точно знал, что находиться рядом с ним именно женщина, и неважно, что взгляд его уперся сначала в широко расставленные ноги в камуфляжных брюках и добротных мужских кроссовках, убедить его в обратном не смог бы абсолютно никто. На ней была надета такая же камуфляжная форма, как и на мужчинах, и в просторной куртке она мало походила на женщину; лицо же её Фалин, ослепленный солнцем, не сразу смог разглядеть, но был в общем-то безосновательно уверен, что перед ним стояла не кто иной, как поручик Стрельцова, хотя пока ничто не говорило в пользу озарившей Романа догадки. Более того, во всем облике женщины не имелось в наличии той очевидной женственности, что присуща была Пане, и, наоборот, сквозила тяжеловесность, характерная для мужчин и подчеркиваемая грубоватыми повадками и нарочитой угрюмостью. "Паня" выжидательно смотрела на сидевшего Фалина, и тот, сочтя неприличным сидеть в присутствии "дамы", медленно поднялся на ноги, стараясь чуть сбоку получше рассмотреть её, потому что всё равно верил в дикую случайность. Кожаные, несмотря на жару, явно не дамские перчатки на руках, жевательная резинка во рту, непрерывно сжимаемый широкой ладонью правой руки резиновый эспандер в форме кольца и, наконец, узкий шрам на щеке ближе к уху - всё говорило в ней о мужественности, заставляло считать её отнюдь не красующейся в военной форме тёткой, а настоящей боевичкой - возможно, бывшей спортсменкой, вроде тех, что воевали против российской армии на Кавказе, и единственным отличием от так называемых "белых колготок" было то, что воевать это чудо-юдо собиралось на нашей стороне. Видимо, тетка ко всему прочему была еще и не чисто русских кровей (в лице у нее пробивалось нечто южное), и едва заметные азиатские черты - типа густых черных бровей - усиливали неприязнь Фалина к ней.
   Оба с минуту смотрели друг на друга, и Роман, не знавший, чему верить и на что полагаться, в какой-то момент почувствовал даже робость и смущение под холодным взглядом и хотел с наигранной развязностью спросить, что от него требуется, однако женщина первой прервала молчание.
   -Фамилия?
   -Фалин Роман Петрович.
   -Кем работаешь?
   -Безработный, - Фалин не хотел называть своей истинной специальности, зная о презрении к ней подобных питекантропов.
   -Военный билет есть? - Баба с подозрением смотрела на него, и создавалось впечатление, что она знает всю его подноготную и уже не раз встречалась с ним, будучи в образе Прасковьи.
   Фалин протянул ей единственный документ, оставшийся у него на сей момент, и пока она небрежно листала его, внимательнее приглядывался к её опущенной голове, вновь заподозрив, что перед ним одна из тех особ, с которыми его уже сводила судьба. Теперь Роман мог поклясться, что в ней собраны черты и Пани, и Даши, и Серафимы, и все-таки не хотел признаваться себе, что, возможно, все эти женщины на самом деле - одно и тоже лицо - слишком уж это было невероятно.
   -Русский?
   -Нет, индиец! Не похож? - Фалин раздражался, но не уходить же было отсюда из-за этой самонадеянной дуры.
   -На русского - не очень. Больше на еврея. - Тетка с интересом взглянула на него, и глаза её знакомо - слишком знакомо - блеснули.
   -А что, семитов не берете?
   -Только после всесторонней проверки.
   -А у вас тут мужики есть? Русские... Или только дамы?
   -Ну, ладно, не хорохорься. - Боевичка оглянулась в сторону склада. -Гриша! Еще один нарисовался... Бранкевичу скажи!
   -Тамара, он тебя звал на пару слов. - Молодой парень в камуфляже махнул ей рукой.
   -Сейчас. - Тамара повернулась к Фалину. -Жди пока позовут. А там разберемся - индиец ты или негр!
   Она медленно вразвалочку удалилась и скрылась за металлической дверью, а Фалин остался стоять на виду у остальных волонтёров дурак дураком и только пялился вслед суровой бабе, стараясь, как ни странно, найти в ней хоть какие-нибудь женские черты. Несмотря на внешнюю мужиковатость, Тамара, кажется, имела неплохую спортивную фигуру, и все-таки Роман никак не мог представить её в дамском платье, туфлях и чулках. Скорее всего, и в "мирной" жизни она не расставалась с джинсами, кроссовками и мужской курткой, а такой тип женщин никогда не нравился ему и вызывал безотчетное раздражение. Нет, совсем не так выглядела в форме легиона Прасковья Стрельцова, лишь подчеркивавшая армейским лоском свою природную женственность; Ирина же в камуфляже наверняка выглядела бы истинной амазонкой, и возникший в мозгу образ загадочной дамы в форме российской армии вызвал у Фалина дрожь в теле. Он уже сам был не рад, что притащился сюда, покинув уютное семейное гнездо, и ему страшно захотелось вдруг прижаться к мягкому Алиному плечу или утонуть лицом в теплых пухлых грудях, что вовсе не казалось ему сейчас слабостью. О том, чтобы покинуть площадку сборного пункта, тем не менее, не могло идти речи, и Роман заставил себя сосредоточиться на процедуре "собеседования", чтобы пройти выбранный путь до конца, если, конечно, всё задуманное не окажется в результате рядовой авантюрой.
   Когда тот самый Гриша, больше похожий на вчерашнего школьника, назвал его фамилию, выглянув из дверей, Фалин не сразу понял, что обращаются именно к нему, а когда повторно прозвучало его имя, стряхнул с себя оцепенение и, стараясь не суетиться, с колотящимся в груди сердцем и подрагивающими пальцами рук походкой матерого волка двинулся на зов. Помещение внутри склада вовсе не напоминало призывной пункт, и ничего похожего на стол или стулья здесь не было, как не было и суровых членов приемной комиссии. Посереди отгороженного от основного ангара закутка стояли, мирно переговариваясь и покуривая папироски, такие же ребята в камуфляже, как и пресловутый Гриша, в углу на перевернутом ящике в сидячем положении дремал боевик постарше, причем из-под распахнутой гражданской куртки у него виднелась основательно потертая кожаная кобура, а у двери, ведущей в ангар, прислонился к стене средних лет мужчина крепкого телосложения в настоящей военной форме с погонами капитана, судя по нашивкам пограничника. Рядом, чуть расставив ноги, расположилась Тамара с заложенными за спину руками, и по её взгляду на соратника Фалин догадался, что это и есть Бранкевич - главный вербовщик добровольцев. Вряд ли он был действующим офицером - скорее всего, отставником, но, во всяком случае, не имелось сомнений, что перед Фалиным профессионал. С ним гораздо приятнее было иметь дело, чем с выскочкой Тамарой, и Роман даже облегченно вздохнул, после чего нерешительно остановился в нескольких шагах от входа, соображая, надо ли доложиться по всей форме. Ничего смешного в этом желании он не видел и с нетерпением ожидал вопросов к себе со стороны тёртого жизнью вояки, буквально сверля того взглядом. Бранкевич, между тем, не спешил замечать вновь прибывшего претендента и смотрел куда-то в сторону, проявляя странное безразличие, на лице же дебелой бабы играла едва заметная усмешечка при том, что в зубах она сжимала "беломорину", не смятую - как обычно это делается - пальцами, а аккуратно вставленную в рот и чуть сдавленную зубами. Вообще, все молчали, заметно было, что разговор прервало именно появление Фалина, молчание затягивалось, и Роман хотел сказать что-нибудь нейтральное, когда Бранкевич, наконец, посмотрел на него, после чего повернулся к Тамаре.
   -Сама разберешься? Или ...
   -Обижаешь, капитан. - Женщина, переминаясь с ноги на ногу, как застоявшаяся кобыла, вытащила руки из-за спины и сунула в карманы комбинезона, оглядев мимоходом фигуру Фалина с ног до головы. -Этим индусом я сама лично займусь!
   -Хорошо. Идите с ней, Фалин. Вам всё растолкуют там. - Бранкевич кивнул головой на дверной проем в перегородке. -А ты, Гриша, давай следующего.
   Фалин пожал плечами, стараясь скрыть недовольство, прошел вперед, соображая про себя, что, так как никто из волонтеров не выходил со склада, их, видимо, после беседы выпроваживали через запасной выход, и ему стало интересно, что же происходило с ними там - в глубине ангара. Тамара пропустила Романа вперед, выдохнув через ноздри струю дыма, и шагнула в полутьму вслед за ним, плотно прикрыв за собой дверь. Если его собирались подвергнуть какой-то проверке, то Фалин не боялся испытания и готов был к любой неожиданности, и всё же он хотел бы иметь дело с мужчиной, а не с заносчивой бабой, как ни опытнее и профессиональнее его она была на самом деле. С её же участием процесс принимал некий картинный, театральный оттенок, и вызывал несерьезное отношение к себе. Вообще, Роман мысленно готовил уже несколько острых ироничных фраз, чтобы отпустить их в нужный момент в адрес Тамары, а та продолжала молчать и только подталкивала его вперед по проходу между стеллажами, и, таким образом, оба углублялись в длинное помещение и вскоре начали в буквальном смысле слова плутать в его переходах. Это действительно был склад, заваленный всякой рухлядью, на которую Фалин не очень-то и обращал внимание, да и освещение здесь оставляло желать лучшего, тем более что путешествие вовсе переставало нравиться "наёмнику". Вся эта конспирация казалась не более чем игрой в казаки-разбойники, и, когда терпение Фалина окончательно истощилось, он остановился как вкопанный и резко обернулся к сопровождающей его женщине, не боясь и даже желая столкнуться в ней нос к носу.
   Осторожная Тамара, как оказалось, шла в нескольких шагах поодаль и остановилась одновременно с ним, небрежно выплюнув изо рта папиросу и в упор взглянув на недовольного рекрута. В свете далекой лампочки лицо её приняло жутковатое выражение, и Фалин опять-таки мог поклясться, что уже неоднократно встречал эту странную бабу. Холодок пробежал у него по спине, но он храбрился и даже чуть пододвинулся к боевичке, пытаясь противостоять тяжелому взгляду, а она презрительно смотрела на Фалина, сильно задевая его самолюбие этим своим презрением. Какого черта ей требовалось от него, оставалось для Романа загадкой, и, поразмыслив, он решил, наконец, внести ясность в обоюдные отношения с ней.
   Пальцы правой руки Тамары, меж тем, были, как сразу заметил Фалин, согнуты, так как сжимали, подумалось ему, эспандер, но очень скоро и совершенно неожиданно выяснилось, что находилось там вовсе не резиновое кольцо, а небольшая увесистая свинчатка, пряча которую в ладонь, баба и ударила Фалина в живот. Предательский удар был, может быть, и не так силен - однако утяжеленный кастетом кулак буквально вмялся в тело Романа, после чего у того потемнело в глазах и перехватило дыхание. Хорошо еще, что удар не был направлен в челюсть, успел подумать он, невольно переломился надвое, задрал голову, вылупил глаза и отчаянно ловил ртом воздух, который никак не хотел проникать в легкие. Подлое нападение застало его врасплох, и, понимая свою полную беспомощность, Фалин всё же попытался превозмочь удушье и выпрямить спину, на что женщина в камуфляже ответила тем, что легко подсекла ему ноги, бросив на колени, а затем запустила пятерню в волосы и далеко запрокинула ему голову до боли в шейных позвонках.
   -Ну, а теперь рассказывай всё как на духу! И, пожалуйста, поподробнее, очень тебя прошу, - раздался тихий и суровый голос у него над ухом. -На кого работаешь, мальчик?
   -Ты что, совсем что ли сбрендила, стерва? - прохрипел вмиг обессилевший и сбитый с толку Роман, еще плохо ориентирующийся в обстановке и силившийся понять, почему эта мегера так безжалостно обошлась с ним. -Видиков насмотрелась, да? Убери руки, "любительница частного сыска", тоже очень тебя прошу!
   -Я тебе голову сейчас оторву, если будешь рыпаться! Не надо нас за дураков держать, милый! Ты у меня враз заговоришь!
   Лицо Тамары приблизилось вплотную к Фалинскому лицу и сквозь пелену боли в глазах показалось ему медальным лицом Эрны, что вызвало глубокий безотчетный страх. Он не переставал клясть себя за то, что совершил очередную глупость, и ему запоздало становилось понято, в какую компанию он попал. Но ведь Бранкевич в своей офицерской форме внушал такое доверие к себе и своему благому делу!
   Создавалось впечатление, что полоумная баба видела в Фалине агента некой вражеской организации, и над таким подозрением можно было бы всласть посмеяться, если бы глаза её не горели откровенной ненавистью с искорками подлинного безумия. Роману стало не по себе под этим взглядом, и последующие события в полной мере подтвердили его опасения.
   -Молчишь!? Ну ничего, я из тебя душу понемногу вытяну - и не сомневайся, баклан! Готовься пока! - Тамара сгребла ошеломленного Фалина в охапку и швырнула грудью на широкий деревянный ящик, прижимая шею пленника к его поверхности.
   Что она собиралась делать, эта садистка-гестаповка, выполнявшая здесь обязанности шефа службы безопасности, пока было неясно, однако глупый фарс грозил принять серьезный оборот, и Фалин попытался было воззвать к благоразумию боевички, но та уже ловко вязала ему руки, завернув их без особых усилий за спину. Никогда еще Фалин не оказывался в женских руках в столь беспомощном положении, будучи в полном здравии и уме, и сейчас с трудом подавлял в себе бешенство.
   -Э, как там тебя?! Перестань горячку пороть! Позови Бранкевича!
   -Сам придет, но тебе вряд ли поможет! - Тамара вдруг рванула на нём пояс брюк, так что в сторону отлетела оторванная пуговица и сразу разошелся замочек на ширинке, одним движением оголила ему задницу, спустив к коленям брюки вместе с трусами, на что Фалин только удивленно хрюкнул и с большим трудом повернул голову, едва не свернув себе шею.
   -Ты что делаешь, сука?! Крыша поехала, что ли?!
   -Собираюсь тебя невинности лишить, только и всего! Сейчас всё мне расскажешь, понял! - Тетка сильно хлопнула его по ягодицам широкой ладонью и ударами ботинок как можно шире раздвинула Фалину ноги, благо сползшие на щиколотки штаны ограничили невольный шпагат.
   Голова у Фалина шла кругом, и, зарычав в отчаянии, он принялся дергаться всем телом, брызжа слюной и вертя задом. От его рывков обнаженный член болтался из стороны в сторону, пока баба, просунув руку между Фалинских бедер, не сжала его в своей ладони, оттянув вниз, чем вызвала резкое восклицание попавшего в неприятную переделку Романа.
   -Будем говорить? Или вставить кое-куда? - Садистка издевалась над ним, и Фалин ни минуты не сомневался, что та может выполнить свои угрозы.
   Чем чёрт не шутит, соображал он, вдруг изгаляется над ним не баба, а мужик, и отчетливо представил, как её или, вернее, его член входит ему в задний проход, покрылся от страха потом и, кусая губы, на всякий случай подтвердил едва ли не с готовностью, что согласен признаться во всех смертных грехах.
   -Кто тебя прислал сюда и кто ты сам такой? - насмешливым голосом вопрошала Тамара, не отпуская Фалинского члена и пальцами перебирая ему яйца, причем в её голосе действительно звучали истинно мужские интонации.
   -Я - бейтаровец Рувим Стриж! Работаю на антифашистский комитет, - соврал зачем-то Фалин, скрипя зубами от ненависти к самому себе.
   -Кто у вас там заправляет?
   -Поплавская Лана! Информацию передает прямо в Израиль, а также в здешнее отделение Бнай Брит!
   -Так-то лучше, парень! - Тамара наклонилась, прижавшись бедрами к его ягодицам, и на секунду Фалину показалось, что баба-мужик трахает его сзади, как последнюю шлюху.
   В этот момент его член, сжимаемый безжалостной ладонью боевички, вдруг принялся наливаться силой и увеличиваться в размерах, что вызвало у Тамары короткий смешок. Фалин же плаксиво сморщил лицо и почувствовал, как краска стыда и гнева заливает щеки.
   -Ну! Что еще сказать?! - заорал он. -Нам всё до мелочей известно о вашей конторе! Вы все у нас под колпаком, имей в виду!!! Район оцеплен боевиками, и даже мышь не выскользнет отсюда, если со мной что-нибудь случится.
   -Только не надо песен, друг ситный! - Тамара отпустила вставший член, как бы невзначай провела ладонью между Фалинскими ягодицами и затем нащупала сжатое мышцами отверстие, будто собиралась вставить туда палец.
   Она, видимо, ожидала от беспомощного мужика брани, криков возмущения, стонов отчаяния, но Фалин, давно привычный к постоянным злоключениям, с силой зажмурил глаза, стиснул зубы и удержал рвущийся наружу вопль, в мыслях подвергая садистку самым изощренным пыткам. Он готов был вытерпеть со стороны ненормальной дуры любое издевательство, раз уж попался на её незамысловатую уловку, и вместе с тем не собирался оставаться в долгу, пусть даже и придется ждать своего часа не один год, однако на этот раз фортуна улыбнулась ему, поскольку где-то в глубине склада лязгнула открывающаяся железная дверь, и баба оставила его, по крайней мере пока, в относительном покое. Она мгновение медлила, вслушиваясь в чьи-то шаги, потом вдруг накрыла скорчившегося на сундуке пленника большим куском брезента, и ничему больше не удивлявшийся Фалин, оказавшийся разом в густой душной темноте, притих, хотя, конечно, мог бы сейчас распрямиться во весь рост и попытаться скинуть с себя брезент, чтобы предстать в полуголом виде, со спущенными штанами, обнаженной задницей и вставшим членом перед тем же Бранкевичем или Гришей. Тамара же в данном случае проявила похвальную проницательность, будто знала, что "друг ситный" не заинтересован показать свою слабость перед "боевыми товарищами", и, кстати говоря, рассказывать им о причастности его к Бейтару не спешила, хотя превратившийся в слух Фалин отчетливо слышал разговор её с невидимым визитёром, от которого хитрая баба почему-то скрывала пленника. Между прочим, голос её очень напоминал сейчас Роме голос одной хорошо знакомой женщины - проклятое наваждение никак не хотело оставлять бедолагу, и если бы не член, побывавший в ладони "царицы Тамары", до сих пор не думавший терять свою боевую форму и упиравшийся оголенною головкой в ящик, то Фалин непременно постарался бы сменить позу, чтобы внимательнее вслушаться в разговор, тем более что ноги да и руки, профессионально связанные за спиной, к тому времени изрядно затекли. На кое-какие поползновения, правда, он таки решился, в результате осторожных манипуляций ему удалось чуть отодвинуться от боковой стенки ящика и немного сместить брезент, чтобы дать возможность жалкой струйке воздуха проникнуть к лёгким, и всё равно под тяжёлой накидкой было зверски душно, и в скором времени затворник уже купался в поту, не заметив как-то, что разговор между боевиками стих.
   В наступившей тишине Фалин прямо-таки ощущал присутствие рядом - в двух шагах - замолчавших по непонятной причине людей и вместо страха испытывал теперь только любопытство и, пожалуй, желание глянуть хоть одним глазком, с кем только что говорила возомнившая себя "солдатом Джейн" суровая баба и с кем сейчас играла в молчанку. Естественно, брезент глушил звуки, но Роман уверен был, что слышит слабый шорох и еще, кажется, пыхтение в безмолвии склада, и почему-то подумал, что "соратники по оружию", возможно, решили прямо здесь, не отходя, что называется, от кассы, вступить в интимную связь, и в свете последних событий такая догадка не казалась ему чем-то из ряда вон выходящим. Вообще, после того, как неудачливый рекрут переступил порог ангара, ему постоянно чудилось, что занесло его едва ли не по ту сторону экрана в зрительном зале, и сейчас он является непосредственным участником дурацкого Киносюжета в духе самых бессмысленных боевиков.
   Сундук или ящик, на который заподозренный в стукачестве "волонтер" опирался грудью и коленями, был достаточно широк, и в какой-то момент Фалин почувствовал, что кто-то тяжелый и грузный уселся на деревянную поверхность и принялся елозить по ней задом, задевая край брезента. Не имея возможности наблюдать за этим кем-то, Роман изнывал от собственного неведения вкупе с беспомощным положением и вскоре отважился наконец, несмотря на опасность получения кулаком по голове или ботинком по яйцам, аккуратно дернуть головой, чтобы открыть себе небольшой сектор обзора. Сначала после черноты укрытия, в которую определила его крутая командирша, "бейтаровец" не смог разглядеть ровным счётом ничего путного даже при свете тусклых ламп под потолком и лишь убедился, что на всё том же сундуке действительно кто-то возится, издаёт сдавленное ворчание, словно занимаясь одним из видов восточной гимнастики. Создавалось впечатление, что двухголовое лохматое чудовище совершает непонятные телодвижения в ритуальном танце, и в первые мгновения мистический ужас сковал мозг Фалина и вызвал замирание сердца. На самом же деле недавняя догадка о характере происходящего в укромном уголке склада подтвердилась на сто процентов, и никакое не чудовище, а два человека - мужчина и женщина - с бесстыдным откровением тискали друг друга в объятиях, причем сказать сразу, кто из них играет первую скрипку в грубоватой любовной игре, было затруднительно, - скорее всего, разгоряченные этой по-своему оригинальной любовной игрой партнёры старались поочередно перехватить инициативу, и их соперничество создавало впечатление схватки - отчаянной и бескомпромиссной.
   Конечно же (кто бы сомневался!), одним из честолюбивых партнеров являлась несусветная Тамара, которая до этого, скорее всего, намеренно издевалась над пленником, чтобы посильнее раззадорить себя в сексуальном плане, и теперь вся скрытая страсть её так и рвалась наружу, благо ей противостояла сила того самого офицера, который с первого взгляда вызвал у Фалина безотчетное доверие. Возможно, Бранкевич специально пришел в этот отдаленный угол ангара, зная о шалостях подруги, чтобы овладеть гордой и своенравной бабой, дошедшей к этому времени до кондиции, а может, волей случая оказался здесь непреднамеренно и подвергся нападению озверевшей самки, во всяком случае вёл он себя в отличие от незадачливого волонтера вполне достойно, ни в чем не уступал бесноватой Тамаре, и видно было невооруженным взглядом, что именно такая компаньонка по сексу необходима по жизни этому крутому мужику. Куда там было Фалину со своими интеллигентскими замашками, незавидным физическим состоянием и постоянными метаниями души до мужественного капитана! Поистине в данном случае коса нашла на камень, и подглядывающий за диковиной оргией из-под брезента Фалин даже чувствовал садистское удовольствие, наблюдая исподтишка, как Бранкевич без скидок на "женскую слабость" ломает мускулистое тело бабы, постепенно сдающей свои позиции. Фалин далек был от мысли, что капитан пытается овладеть женщиной с помощью силы, и все же "ласки" любовников сильно напоминали схватку не на жизнь, а насмерть. Оба рвали друг на друге одежду, и трудно было представить себе, что было бы с цивильным гражданским платьем, не облачись партнеры в добротную военную форму, которая, тем не менее, тоже трещала по швам под воздействием сильных рук. О нежных поцелуях и утонченных ласках здесь не могло быть и речи, и удивительно было вообще, как еще клубок тел ухитряется удерживаться на поверхности ящика, не говоря уже о том, что практически беспомощный Фалин до сих пор не был захвачен вихрем сумасшедшей борьбы и не скинут на землю вместе с куском брезента, из-под которого он с ужасом и восхищением наблюдал за позабывшими обо всем на свете любовниками.
   Между тем, Бранкевич, без сомнения, брал верх над боевой подругой, и, хотя это и злило её, чувствовалось, что тетка заходится в глубоком сексуальном экстазе, о чем говорили всё усиливающиеся стоны, больше похожие на рычание раненной пантеры, и шумное прерывистое дыхание. Она уже была обнажена по пояс, и крепкие упругие груди её находились в полной власти неистового вояки, который вовсю пользовался плодами своей победы, разложив уставшую от борьбы и постепенно сдававшуюся противницу на спину и навалившись на нее всем телом. Ему даже удалось раскинуть её сильные белые руки в стороны и за запястья тоже прижать их к крышке сундука, так что он мог праздновать победу и в полной мере насладиться ею - под аккомпанемент протяжных восклицаний Тамары ему оставалось лишь спустить с нее брюки и трусы, дабы слиться с женщиной телами и взять то, что теперь по праву принадлежало ему.
   Фалин, увлеченный разыгравшейся рядом эмоциональной сценой, замер в своем укрытии, открыв непроизвольно рот и с большим трудом сдерживая эмоции. Пальцы рук его, скованных за спиной наручниками, судорожно шевелились, цепляясь друг за друга, по спине стекала струйка пота, шея неимоверно напряглась, а член принимал всё большие размеры и вновь упирался головкой в стенку ящика. Тамарина ладонь, сделавшаяся вялой и почти бессильной, лежала буквально в нескольких сантиметрах от Фалинского лица, и Роману вдруг страстно захотелось вцепиться в нее зубами, почувствовать языком её тепло и хотя бы таким способом принять участие в безумной борьбе, которая перевалила свой пик и стремилась теперь к развязке. Сама Тамара, безусловно, забыла о разоблаченном и обезвреженном провокаторе, отдавшись с головой стихии чувств, а её суровый партнер то ли не знал о случайном свидетеле борьбы, то ли не желал замечать его присутствия. Запыхавшегося разгоряченного мужчину можно было понять, ведь справиться с такой дикой кошкой, скрутить её и немедленно овладеть ею - здесь требовалось особое искусство и мощная концентрация воли, тем более что сладостные минуты полной победы были еще впереди.
   Расстегнутые, но неудачно сбившиеся на бедрах женщины брюки никак не хотели открывать в полной красе влекущее мужчину заветное место, и в приступе нетерпения Бранкевич вдруг выхватил откуда-то из многочисленных карманов нож и в ярости располосовал камуфляжную материю, решив проблему одним лишь движением руки; разорвать же и отбросить в сторону тонкие трусы никак не являлось для него трудным делом, и, коленями раздвинув ставшие податливыми женские ноги в лоскутах остатков одежды, он сразу добрался туда, куда так яростно не пускала его только что и с таким удовольствием допустила теперь обессиленная самка, превратившаяся в банально жаждущую бурного оргазма бабу, испустившую возглас восторга, когда мужчина принялся за основное занятие, ожидаемое с таким нетерпением обоими. Совокупление сразу же приняло немыслимый накал, и Фалин уразумел, что оба с самого начала неудержимо стремились к близости и борьба была для них не более чем игрой. Уже не страшась быть замеченным и наказанным за свою любознательность, он рывком шеи сбросил с головы край брезента и, приподнявшись немного с поверхности ящика, с жадностью уставился на сгоравших от неистовой страсти любовников, для которых уже не существовало ничего вокруг - ни основательных, уходивших под потолок стеллажей, ни прохода между ними, ни сборного пункта вообще, ни соратников, ни врагов, ни друзей, ни соглядатаев - совсем ничего, так они были увлечены друг другом. С замиранием сердца Фалин внимательно вглядывался в обострившиеся, словно разгладившиеся черты запрокинутого лица женщины с широко раскрытыми глазами, полуоткрытым ртом и раздувающимися ноздрями и видел перед собой идеальный профиль Эрны, который так и гнездился в его памяти, томя и растравляя душу. Не могло быть и мизерных сомнений, что перед ним была та самая холодная аристократка, перед которой склоняла голову челядь и которая, наигравшись с новым слугой, небрежно оттолкнула его прочь, но сейчас вся невозмутимость и спокойствие давно слетели с нее, как недавно слетели искромсанные ножом остатки одежды. Она было прекрасна и ужасна в своем животном состоянии, и Роман едва не лишился чувств, когда её невидящие глаза скользнули по его лицу. Им овладело удивительное состояние, похожее на раздвоение личности, и ему показалось, что это не он лежит животом на ящике, прикрытый брезентом и связанный поясом, а Бранкевич собственной персоной, Фалин же упивается властью над объезженной и смирившейся со своей участью Тамарой, которая принадлежит только ему и никому больше, и, слившись с ней воедино, владеет не только её телом, а и душой. Это он мял и гладил её заманчивую упругую грудь ладонями, касался своими влажными от пота бедрами её бедер, переплетал свои ноги с её сильными крепкими ногами, целовал её ставший безвольным рот, вдыхал запах её стриженых волос и глубоко проникал внутрь её, вызывая каждым своим движением волну дрожи в напружиненном её теле. Это он переживал волнующие фантастические минуты сладострастия и заставлял Эрну испытать те же чувства, вкладывая в свои действия всё свое умение и всю природную страсть. Они были здесь вдвоем, никто не мешал им, не тревожил их, и время останавливалось и становилось аморфно тягучим, давая им в полной мере возможность насладиться любовью и близостью в полутьме огромного ангара. Любовь и нежность владели Фалиным, а кроме них еще ревность и раздражение на непристойную красотку, и вся эта гремучая смесь чувств и ощущений буквально вознесла его на самую вершину эротического оргазма, и, не в силах больше сдерживаться, он испытал выход энергии огромной силы, буквально скрутившей тело и смутившей и затмившей его разум. Он летел куда-то в пропасть, испытывая бескрайнее удовольствие от падения, и очнулся, лишь ударившись головой о твердую поверхность ящика, на котором продолжал извиваться и о стенку которого елозил коленями.
   Сперма густо оросила гладкую деревянную поверхность и обрызгала голые ноги Фалина, сразу приведя его в чувства и как бы вернув из длительного полета в оболочку собственного тела, и теперь в ушах его стоял не собственный протяжный дикий крик, а сдавленный возглас Бранкевича, овладевшего стонущей Тамарой, пальцы которой царапали и скребли крышку сундука прямо у мокрого трясущегося Фалинского лица, искаженного непроизвольной судорогой. У Фалина даже не хватало сил биться лбом о дерево и скрежетать зубами, и единственное, на что он был способен теперь, это схватить один из вытянутых Тамариных пальцев губами, втянуть себе в рот наподобие соски и плотоядно облизать одеревеневшим языком. Ладонь женщины пахла табаком и металлом, а вовсе не духами или туалетной водой, и запах этот вернул наконец ополоумевшего Романа к действительности, но ни за что в жизни Фалин не выпустил бы изо рта доставшийся ему такой дорогой ценой "подарок", который он по праву считал своей добычей и которым желал безраздельно владеть. Мнение того, с кем он только что менялся телами, мало интересовало его, не говоря уже о том, что ему чудилась после происшедшего некая родственная связь, возникшая между ним и Бранкевичем, и, понятно, что, хочется ли ей или не хочется, Тамара должна была определиться в пристрастиях - сделать выбор между ними, так во всяком случае казалось в тот миг Фалину.
   Между тем, воздух в ангаре как бы сгустился и в нем повисла, буквально обретая материальность, некая опасность, которую почувствовал своими обостренными до предела чувствами не только Фалин, а и его виртуальный двойник, то есть расслабившийся и отдыхавший после сексуального взлета Бранкевич, проявивший озабоченность и приподнявшийся на локте над Тамарой. Непонятное волнение овладело и ею, и теперь все трое, навострив уши, прислушивались к тишине, которая заполонила собой все помещение и буквально давила на психику людей, заставив их замереть в неподвижности, и предвещая нечто жуткое и необратимое.
   Теперь - в предчувствии беды, Фалина уже не могло устраивать беспомощное и унизительное положение пленника, и в желании избавиться от пут перед лицом опасности он резко выпрямился, скинул движением плеч и головы брезент, и рванул связанные руки в стороны со всей силой, на которую был способен, с удивлением и радостью ощутив, как пояс сполз с ладоней и упал вниз. От его движения Тамара (и Роман прекрасно видел это) вздрогнула всем телом, словно бы вовсе и не помнила о его существовании, и удивленно и даже непонимающе посмотрела на его нескладную фигуру со спущенными на щиколотки ног штанами и расстегнутой рубахой. Она как будто впервые видела его, но Фалин отчетливо понимал, что женщина попросту далека от мыслей о нём, как, впрочем, и о Бранкевиче, в мгновение ока превратившемся в сгусток нервов и энергии, тоже. В руке капитана волшебным образом появился пистолет, а сам он уже твердо стоял на ногах, неизвестно когда успев привести в порядок свой внешний вид, чего было не сказать в его партнерше, куски одежды которой вряд ли могли служить костюмом даже в неформальной обстановке ангара.
   Выстрелы, пока еще приглушенные расстоянием и возвышающимся по всей площадке склада стеллажами, загремели как то разом и вместе с раздавшимися пронзительными криками с той стороны, где находился собственно сборный пункт, не оставляли сомнения, что дело оборачивалось не лучшим образом, и, если Фалин, находившийся в неведении относительно причин и источников перестрелки, откровенно растерялся, вертя головой-флюгером по сторонам, то Бранкевич моментально растворился в полутьме, будто его и не было здесь вовсе, направляясь в гущу схватки и оглушительно выпалив из пистолета во тьму. Выстрел, как ни странно, произвел на Романа бодрящее действие и привел его к мысли, что делом своевременным будет уносить отсюда ноги, Тамара же, отчаянно ругаясь вполголоса, тщетно искала в обрывках брюк и рядом на земле свое оружие, затравленно косясь на "провокатора-бейтаровца", который стоял рядом и которого она таки соизволила заметить. Между тем, грохот выстрелов и дикие гортанные крики стремительно приближались, и видны были уже мечущиеся в проходе редкие фигуры волонтеров и вербовщиков, по которым вели огонь люди, скрытые сумерками склада. Кто они были, по большому счету не интересовало Фалина, и он, своим обостренным зрением заметив, как с размаху, нелепо взмахнув руками, упал бежавший в их сторону Гриша, понял, что, если сейчас не даст стрекача, то, возможно, и сам лишиться жизни. Натягивать, а тем более застегивать брюки не оставалось времени, и, переступив ногами на месте, он вытащил из сбившихся штанин ноги и хотел уже рвануть с места, но некое чувство, родственное товарищескому, заставило его обернуться к суетливо кружившейся на месте Тамаре, трясущей голой грудью и подметавшей пол разрезанными брючинами, схватить её за руки и рвануть за собой. Казалось, тетка должна была бы вступить с ним в пререкания, в борьбу, а может и вцепиться ему в горло, но вместо этого покорно, как смирная лошадка в упряжи, подчинилась его рывку и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее устремилась вслед за своим неожиданным спасителем, державшим её за ладонь, и даже едва не перегоняя его. И вовремя!
   Пули со смачными шлепками дырявили сундук, на котором недавно происходили пикантные вещи, а практически голая парочка улепетывала по длинному проходу ангара, не чуя под собой ног и слыша лишь пение пуль над головой. Причем Фалин до сих пор не верил в реальность происходящего и мнил себя едва ли не последним героем кинобоевика, хотя ему с его голой задницей было далеко до Арнольда Шварценеггера, да и запыхавшаяся и на этот раз не на шутку испуганная Тамара мало походила на голливудскую звезду. Чудно, но её испуг только придавал Фалину сил и чуть ли не веселил его, и теперь Роман без всяких колебаний принял на себя роль руководителя отступления и мог сейчас командовать разом ослабевшей бабой, которой было не до дешевой рисовки, как хотел. Сам он отнюдь не был напуган, и только благодаря его смекалке и олимпийскому спокойствию оба без помех бегом добрались до противоположного выхода из ангара и выскочили во двор, загроможденный контейнерами различных габаритов, не зная куда бежать дальше, и счастье, что Фалин, на которого поистине снизошло озарение свыше, метнулся в тесный проход между контейнерами, дернув женщину за собой так, что та едва удержалась на ногах, подвернула одну из них и почти повисла на шустром спутнике, ловко протиснувшемся между металлическими ржавыми стенками и нырнувшем в щель между приоткрытых створок одного из контейнеров.
   Здесь было темно, грязновато и душно, но эти неудобства ничуть не тревожили возбужденного Фалина, который протолкнул застонавшую Тамару вглубь не особенно просторного контейнера, на счастье оказавшегося пустым, а сам притворил дверь, оставив лишь узкую щелку, к которой и прильнул глазом. Он слышал, как за спиной, протопав по инерции по гулкому металлическому листу, тетка всем телом шлепнулась на пол и с большим трудом сдержала глухой утробный звук, что доставило Роману изрядное удовольствие. Можно было, конечно, взглянуть на перекошенную болью и страхом тёткину физиономию, слезящиеся глаза, покусанные губы, но, во-первых, в контейнере, как уже упоминалось, было темно, а во-вторых, внимание Фалина привлек шум снаружи, громкие возгласы с кавказским акцентом, стоны и крутой русский мат. Сектор обзора был минимальным, и всё же спрятавшийся беглец видел, как несколько вооруженных людей азиатской внешности волокли по дорожке избитого в кровь и еле живого Бранкевича, награждая его по дороге ударами ботинок и настороженно оглядываясь по сторонам, после чего всё стихло и вокруг наступила такая же тишина, как только что в ангаре перед внезапным нападением. Пункт вербовки, увы, перестал существовать, и только своей прыти и сообразительности Фалин был благодарен в деле спасения своей шкуры, а также "драгоценного" здоровья единственной бабы, которая по иронии судьбы намеревалась вышибить дух из-за своих нелепых подозрений именно из него. Фалин вовсе не пылал к ней любовью, и, скорее всего, только её сомнительное сходство в Эрной-Ириной толкнуло его на благородный поступок, которому он сам, между прочим, удивлялся. Да и вправду сказать, за каким дьяволом надо было тянуть за собой перетрусившую бабенку, когда одному гораздо легче было выйти сухим из воды!? Кстати говоря, налет кавказцев нисколько не удивил Фалина, фатально верившего последнее время, что его личное появление где бы то ни было влечет за собой самые непредсказуемые последствия не только для него (хотя он чаще всего чудом выкручивался из всех ситуаций!), но и для окружавших его людей, так что сейчас предельное спокойствие владело им, тем более что вооруженные до зубов боевики убрались восвояси, довольные разгромом призывного пункта и захватом руководителя добровольческого корпуса. Роман уже прикидывал, сколько времени еще необходимо было просидеть в укрытии, когда шорох за его спиной напомнил о напарнице по бегству и заставил оглянуться на нее.
   Если у входа в контейнер еще было довольно светло, то у задней стенки царила темнота, и, когда Фалин шагнул туда, где по его разумению должна была сидеть эта мокрая курица, только что выдававшая себя за соколиху, оттуда вдруг раздался спокойный тихий голос, заставивший его застыть на месте.
   -Стой, где стоишь, дружок! Не стоит мельтешить, если не хочешь получить пулю в лоб! - в знакомом голосе звучала такая уверенность, что Роману стало ясно - пистолет свой женщина всё же нашла, вернее освободила из запутавшегося кармана, но не это сейчас волновало его.
   -Сима? Но я не понимаю... - Фалин невольно сделал шаг вперед, ответом на который стал щелчок предохранителя.
   -Я, по-моему, ясно сказала? Замри и не мели языком! - в голосе вдруг прозвучали ехидные насмешливые нотки.
   -Фенька, не дури! - Плюнув на последствия, Фалин направился внутрь контейнера, вытягивая руки вперед.
   -Сейчас точно пулю схлопочешь, милый, - интонация сделалась более суровой, и в очертаниях фигуры сквозила напряженность и готовность к стрельбе.
   -Поручик Стрельцова, приказываю убрать пистолет! - Фалин, не веря своим ушам, приблизился вплотную к стоявшей на коленях женщине и почувствовал, как ствол пистолета уперся ему в живот.
   -Стреляю, дружочек! - игриво отозвалась "амазонка".
   -Не валяй дурака, Виола! Уши надеру! - Фалин нащупал в полутьме пистолет и с некоторым усилием вырвал его из руки женщины, небрежно бросив рядом на пол, после чего присел на корточки. -Ты в порядке?
   -Вашими молитвами! - Тамара говорила сквозь зубы, сдерживая стон. -Ногу подвернула... Мать вашу! У тебя закурить есть?
   -К большому сожалению, нет. - Роман пошарил в том месте, где должны были находиться Тамарины ноги и, наткнувшись сначала на снятые кроссовки, коснулся пальцами голой лодыжки.
   -Ты врач, что ли?
   -Увы! Но кое-что сделать смогу. - Крепкая женская нога с гладкой кожей оказалась в его руке, и он с непонятным ожесточением вдруг начал мять и щупать её.
   Тамара вскрикнула от неожиданности и боли, и кулак её мелькнул в сантиметре от Фалинской физиономии, едва не расквасив нос.
   -Полегче, коновал, - буркнула Дашутка своим неповторимым говорком, - я же тебе не кобыла, чай!
   -Не распускай руки, а терпи, - велел ей Фалин, и, половчее примерившись, дернул стопу со всей силы на себя.
   Издав горловой звук, женщина повалилась на спину и обмякла всем телом, чем на секунду напугала Фалина. Однако последствия его рывка не могли быть смертельными, и озорства ради он легонько пощекотал стопу, добившись того, что едва не лишившаяся чувств "пациентка" хихикнула через силу и попыталась вырвать ногу у него из рук. Роман не дал ей сделать этого и продолжал гладить ладонью лодыжку и колено, чувствуя необычайное волнение от прикосновений. Глаза его привыкли к темноте, и теперь он достаточно хорошо видел белеющее рядом тело Тамары, лежавшей на спине с подогнутой ногой и раскинутыми руками, мелкие же детали мозг дорисовывал самостоятельно, и от такой картины жар вдруг охватил весь Фалинский организм. Несмотря на холод в железной коробке, струйка пота сбежала по его спине под распахнутой рубашкой, и, плохо соображая, что делает, Роман медленно приподнял Тамарину ступню, поднес к губам и поцеловал в подъем, ожидая возмущения или даже удара пяткой в лицо. Но нет, женщина затихла и даже перестала шевелиться и дышать, словно боясь нарушить тишину и заодно своим молчанием придавая Фалину уверенности в своем поступке. Он сам не понимал, что нашло на него, страстно желал обнять Тамару и хотел прижать к груди.
   -Это же ты? Признайся, это ведь ты, правда? - сорвалось с его губ глупая фраза.
   -Конечно! Конечно, это я, и не скрываю этого.
   -Ты знала, что я приду. Ты нарочно приклеила объявление на двери подъезда!
   -И ты ещё сомневаешься? Да, я нарочно сделала это! Я знала про тебя всё! ... Поцелуй меня, пожалуйста... Чего же ты ждешь? - только голос жил в ней, но кожа ноги становилась все теплее и теплее, тело магнитом притягивало Фалина к себе, а голос как бы жил отдельно от плоти и обращался к Фалину откуда-то со стороны.
   -Ты всё подстроила нарочно, чтобы увидеть меня? Да?
   -Конечно!
   -И даже нападение кавказцев - инсценировка?
   -И даже это!
   -Ты хотела быть со мной наедине?
   -И тебе еще нужны какие-то доказательства? - голос затихал, женщина не делала никаких попыток сблизиться с Фалиным, а странным образом влияла на его разум на расстоянии, подчиняя свой воле, и Роман сам не заметил, как оказался лежащим рядом с нагим, пышущим жаром телом, обнимая божественные плечи, лаская прекрасную грудь и целуя лебединую шею.
   От грубости и тяжеловесности Тамары не осталось и следа, в объятиях Фалина находилась ныне женственная и чувственная красавица с гибким станом, идеальными формами и стройными длинными ногами. То, что было скрыто от взора Фалина в полутьме, мысленно дорисовывалось им яркими красками, и в тот момент он страстно любил эту прекрасную женщину и желал обладать ею. Она по обыкновению отлично понимала его состояние и не торопила Романа, не понукала его, как не спешила и сама отвечать на его нежность, и пока только едва заметное дрожание мышц под гладкой упругой кожей выдавало её взволнованное состояние. Оба не замечали ничего вокруг - ни неудобства и жесткости пола, усеянного к тому же обрывками картона и оберточной бумаги, ни холода металлических стен, ни густого влажного сумрака под низким потолком, ни слабого скрипа плохо прикрытых створок ворот. Вскоре им уже мало было взаимных объятий и близости тел, и их губы одновременно протянулись друг к дружке, и тогда Фалин, опережая Тамару, жадно впился в её рот своим ртом и принялся лобызать подбородок, щеки и нос удивительной женщины. В тот миг он мог поклясться, что на ощупь знает каждую впадинку и складочку на её лице, что не раз касался их пальцами и губами, и не сомневался также, что и Тамара испытывает похожие чувства. Она перестала стесняться его, отбросив в сторону всякие сомнения и осторожность, обняла по-настоящему и торопливо принялась отвечать на поцелуи с не меньшей жадностью, будто боялась, что разлука слишком близка. Они судорожно сплелись телами в тугой клубок, превращаясь в единое целое, руки сами собой находили друг друга, ноги так переплелись, что невозможно было определить где чья, головы с силой стукались между собой лбами, висками и скулами и бешеный восторг и необъятное счастье охватило обоих..
   Фалин слабо понимал, откуда взялось подобное единение душ и тел с той, к которой он еще недавно испытывал ненависть и едва ли не брезгливость, но разве до размышлений было ему, когда под ним билась женская ненасытная плоть, зовущая, всасывающая его и буквально лишавшая разума. Причем Тамара вовсе не старалась диктовать свои условия и главенствовать в эротической игре, как пыталась делать это с Бранкевичем, а давала возможность Роману владеть, распоряжаться собою, и вдохновленный этим доверием он вкладывал в ласки весь опыт и всю нежность, на которые был способен, стараясь не сделать ни одного грубого и даже неловкого движения. Никогда еще ему не было так хорошо, и, даже зная наверняка, что очень скоро женщина исчезнет из его жизни, он любил её так, будто собирался прожить с нею всю жизнь. Без сомнения, и Тамара рассуждала примерно таким же образом, если вообще имела сейчас возможность относительно трезво рассуждать, не думала или не хотела думать о будущем, жила одним единственным мигом, и по сильно участившемуся дыханию её и по судорогам, пробегавшим по телу, Фалин вовремя понял, что она стремительно возносится на вершину наслаждения, вернее уже совсем близка к ней, и тогда торопливо овладел ею, шепча прекрасные любовные слова, взял её всю, сам растворяясь в ней, погрузился в нее с диким восторгом, готов был издать звучный любовный крик, нисколько не стесняясь громкого выражения чувств, и взлететь вслед за любимой туда, где не должно было быть ничего, кроме полного блаженства и сладостной неги.
   Обессиленные до предела они лежали рядышком, соприкасаясь едва ли не каждой клеточкой тел, и Фалин готов был так лежать до бесконечности долго, закрыв глаза, но всё равно мысленно видя перед собой порозовевшее прекрасное лицо Тамары, в котором концентрировались черты всех тех женщин, которых он любил, уважал и боготворил в последнее время и которые сейчас незримо окружали его.
   -Мне холодно, - вдруг прошептали мягкие губы у самой мочки его уха, и Роман поразился этим простым словам, ибо тело Тамары буквально пылало жаром.
   -Ты не понял меняя, - вновь шепнула она, когда его руки сильнее прижали к себе её расслабленные плечи и грудь. -Пол холодный! Надо встать. Ты поможешь мне?
   -И ты еще просишь об этом?! - изумился Роман и благоговейно коснулся чуть влажной её щеки губами, потом приподнялся на одно колено, с жалостью оторвавшись от женщины и протянул руку, чтобы она оперлась на нее.
   Тамара легко, позабыв о приятной усталости, вскочила на ноги, и Фалин вновь поразился гибкости и ловкости её грациозной фигуры, воочию видя в сером сумраке контейнера спортивную Эрну. Это видение на миг поразило его, но спокойный - словно не было очаровывающей близости между ними - голос Тамары вернул его к действительности.
   -Неплохо было бы и одеться во что-нибудь подходящее. Не так ли, товарищ?
   В интонациях вмиг преобразившейся женщины звучала такая бодрость, что Фалин невольно заразился её настроением и с готовностью волчком крутнулся на месте, разыскивая свою отброшенную куда-то рубашку, чтобы предложить её Тамаре, однако та лишь усмехнулась в ответ на суетливое движение и вдруг пощекотала его живот стволом пистолета, который вновь был у нее в руке, словно она не расставалась с ним, даже обнимая мужчину.
   -Оставь! Найдем одежду получше, - она вновь превращалась в самолюбивую, деятельную боевичку, и, Фалину стало на секунду жаль терять тот любимый и нежный образ, который никак не уходил из памяти. Вместе с тем, ему приятно было подчиняться этой суровой даме, внешний вид которой сейчас неимоверно контрастировал с командирскими замашками, и приходилось только удивляться, как в такой грациозной, истинно женской оболочке мог скрываться твердый мужской характер.
   На улице уже темнело, хотя Фалину казалось, что не минуло и часа с того момента, когда он явился по объявлению на сборный пункт, и теперь неудавшийся рекрут и счастливый любовник с удивлением смотрел в приоткрытую Тамарой дверь на последние лучики заходящего солнца. Потом глаза его опустились на нагую спину женщины, за короткий срок превратившейся из опасного врага в близкого и даже любимого человека, на её бедра и ноги, и еще раз поразились ослепительной красоте её торса, которую не портили пятна грязи на лопатках и ягодицах. Тамара собиралась выйти из контейнера без всякого намека на одежду на себе, и Фалин сначала хотел было возгласом остановить её, но затем передумал, так как наблюдение за обнаженной красавицей не просто доставляло ему удовольствие, а вызывало у него острое желание вновь овладеть ею сейчас же, подобравшись зверем сзади и набросившись на находившуюся в соблазнительной позе вкусную добычу. Наверно, он так и сделал бы, махнув рукой на приличия, однако опытная и страшно проницательная женщина, словно затылком уловив его намерение, резко повернула голову и в бешенстве сверкнула на него глазами, отбив всякую охоту к баловству. Только сейчас он уловил ушами доносившиеся изредка с территории склада звуки, говорившие о том, что голые беглецы не одиноки здесь, и жизнь вокруг продолжается независимо от их существования в тесном контейнере. Вместе с тем, Тамарина вспышка гнева немало позабавила его, учитывая внешний вид "наяды", заставила откровенно хмыкнуть, и, чтобы немного сгладить впечатление от своего грозного взгляда, Тамара сморщила уморительную мину, ещё больше рассмешившую Фалина, и приложила палец к губам, после чего этим же пальцем показала сначала на себя, потом наружу, жестом велела Роману оставаться на месте - в железном чреве контейнера и юркнула в щель, мелькнув напоследок белой кожей ног, словно её и никогда не было рядом с Фалиным.
   Оставшись стоять столбом посереди металлического ящика, Роман в первое мгновение после ухода подруги был почему-то уверен, что та больше не вернется назад и окончательно исчезнет из его жизни, как это делали до нее Виола, Шарло и Фенька, и что им, недавним страстным любовникам, не суждено больше никогда встретиться вновь, если, конечно, Тамара не соизволит в будущем предстать перед ним в ином образе. Безразличие ко всему на свете, вялость и полная апатия разом навалились на него, надавили на плечи и грудь, вызывая слезы на глазах и жалость к самому себе, однако дальнейшие события показали, что умница Тамара прониклась-таки к нему если не любовными, то товарищескими чувствами и не собиралась бросать приятеля на произвол судьбы. Когда Роман по прошествии нескольких суровых для него минут в порыве отчаяния хотел уже опуститься на пол и картинно обхватить голову руками, снаружи раздались шаркающие звуки шагов, тяжелая створка двери со знакомым скрипом отворилась вновь, однако, стоило только обрадованному Фалину броситься навстречу подруге с распростертыми объятиями, разочарование ждало его, и он тут же остановился как вкопанный, непроизвольным жестом ладоней закрывая мошонку и раскрыв рот от удивления. В контейнер неуверенно, каким-то поистине деревянным шагом, неестественно переставляя ноги, входила незнакомая женщина с нелепой хозяйственной сумкой в руках, а из-за её плеча испуганно выглядывала вторая, чуть постарше и повыше ростом, причем обе, вместо того чтобы при виде голого всклокоченного мужика выскочить вон, наоборот мелкими шажками двинулись прямо на него, чем повергли Фалина в немалое смущение, если не в шок, причем за короткий промежуток времени, пока вслед за обалделыми тетками, слабо пронимавшими, как и он сам, что, собственно говоря, происходит на деле, не появилась нагая и вызывающая своей наготой крайнее удивление тёток и раздражение Романа Тамара с пистолетом в руке, в голове у него пронесся целый вихрь разноречивых догадок и сомнений.
   Без всякого уважения, грубовато и уверенно разбойница втолкнула пленниц в железное чрево импровизированного убежища, и Фалин сразу понял, что бесстрашная атаманша всего лишь возвратилась с удачной охоты, и едва не расхохотался во всё горло после пережитого стресса. Попавшиеся в Тамарины безжалостные руки бабы пережили, похоже, еще больший стресс, ибо даже в темноте было заметно, что на обеих буквально нет лица и что обе едва держаться от страха на ногах, готовые напрудить в штаны и тем самым испортить добытые на промысле "шкуры", которые были столь необходимы были в данный момент любительнице приключений и её кунаку. По крайней мере после короткого, зато ёмкого по содержанию приказа обе несусветные кладовщицы или, если судить по огромным сумкам, рядовые торговки, получавшие здесь товар, принялись без особого понукания со стороны абсолютно голой, но вооруженной бандитки лихорадочно раздеваться, путаясь в одежде и тихонько всхлипывая, дабы разжалобить грабителей. Бедняжки никак не могли поверить, что кроме вещичек странной паре не требуется от них больше ничего - даже денег, не говоря уже о жизни, и дрожь пробирала их до потрохов вплоть до того момента, пока их, полностью освобожденных от внешних покровов, Тамара небрежно не толкнула в дальний угол контейнера - туда, где недавно происходила невероятная по накалу любовная игра. Не имевшие представления о недавней амурной сцене и наверняка в жизни не познавшие истинной страсти, тетки в чем мать родила были неимоверно смешны со стороны, и Фалин не мог не ухмыльнуться, глядя на их оплывшие тела с отвисшими животами, рыхлыми сиськами, внушительными задницами, покатыми плечами и короткими ногами с широкими ступнями и раздвинутыми пальцами. Ах, как эти фигуры контрастировали с великолепной Тамарой, стоявшей в высокомерной и несколько даже театральной позе с пистолетом в вытянутой руке, и как жалко смотрелись, теснящиеся у стены и не пытавшиеся даже стандартным жестом прикрыть соски грудей и покрытые слипшимися волосиками лобки своими короткопалыми ладонями! Поистине Роман даже увлекся наблюдением за этими мокрыми курицами, мало похожими на дам, пока комок одежды, пущенный нетерпеливой Тамариной рукой, не угодил ему в лицо.
   Тамара, не пускаясь в излишние объяснения, принялась облачаться в вещи той бабенки, что повыше ростом, выбрав себе более приличный с её женской точки зрения костюм, и только теперь Фалин понял, что и сам должен облачиться в услужливо подброшенные шмотки. В голове у него крутилось множество аргументированных возражений против такой операции, но насупленная и ставшая вдруг не в меру серьезной Тамара даже не смотрела на него, и становилось ясно, что ни споров, ни интеллигентских пререканий от сотоварища она не потерпит. И тогда, резким хриплым голосом велев бабам повернуться мордами к стенке, чтобы не находиться под их дурацкими взглядами, Роман принялся за дело, радуясь, что в полутьме не видно румянца смущения на его лице, хотя Тамара, уже облачившаяся в просторные джинсы, кроссовки, белую дамскую майку и легкомысленную кофточку, вовсе не собиралась насмехаться над ним, а была занята тем, что пыталась затолкнуть пистолет за пояс на талии. Понимая, что ситуация не терпит промедления, Роман, чертыхаясь вполголоса и кляня про себя обладательницу вещей, неловко натянул на ноги простенькие капроновые колготки, еще влажные на ступнях, причем смешно вертел бедрами, влезая в них, и казался себе то ли откровенным гомиком, то ли вокзальным извращенцем. Когда же вслед за капронками последовали широкие сатиновые трусы с резинками, доходившие ему чуть ли не до колен, смех окончательно овладел им, и, уже просто дурачась, он за каким-то чертом нацепил на себя широченный лифчик со множеством застежек. При этом Роман озорно посматривал на почти готовую к уходу Тамару, но та не приняла его игры и озабоченно выглянула из контейнера наружу, давая понять "трансвеститу", что следует поторопиться. Раздухарившийся Роман, тем не менее, продолжил игру, натянул, жеманясь и кривляясь при этом, на себя тонкий синтетический джемпер, а затем влез в широкую юбку, кое-как застегнув её на поясе, и сунул ноги в широковатые туфли без каблуков. Заметив, что Тамара нетерпеливо машет ему рукой, он уже на ходу накинул на себя летнюю ветровку и шагнул вслед за подругой в вечернюю прохладу улицы, с некоторым сожалением оглянувшись на секунду вглубь контейнера, где недавно на полу сжимал трепещущее сильное тело умевшей, когда надо, быть нежной богини.
   Тамара уже исчезла в узком проходе между грязными и ржавыми стенками контейнеров, и Фалин, боясь остаться в одиночестве, поспешил за ней и на дорожке, щедро усыпанной гравием, натолкнулся на спутницу, которая стояла к нему спиной и чутко прислушивалась к тишине. Территория складов освещалась парой прожекторов и была абсолютно пустынна, так что с точки зрения Фалина всякие предосторожности являлись излишними, и он, тронув Тамару за плечо, хотел высказать вслух сие соображение, но та, обернувшись на его толчок, вдруг высоко вскинула брови при виде переодетого спутника и громко прыснула в кулак. Напряженное до сих пор лицо её сделалось по-детски смешливым и мягким, и Фалин тоже не сдержал улыбки, а потом тихо рассмеялся, глядя на едва ли не покатывающуюся со смеху Тамару, которую ему вдруг захотелось ласково назвать Томой. Так они стояли друг против друга примерно с минуту, беззвучно хохоча и показывая пальцами друг на друга, пока Тома, с трудом справившись с приступом веселья, не приняла более серьезный вид и не тряхнула напоследок головой. Достав из кармана джинсов женскую воздушную косынку, она, надув губы и сморщив нос, ловко повязала её на голову Фалину, туго замотав на шее, и в избытке чувств чуть приобняла его за плечи, шепнув на ухо, чтобы тот шел за ней, и Фалин, взяв её за руку - ладонь в ладонь, быстрым шагом пошёл рядом, счастливый и довольный собой, испытывая самые теплые чувства к суровой с виду, но доброй и мягкой внутри женщине, которую больше всего боялся сейчас упустить из виду и потерять навсегда.
   Они под руководством прекрасно ориентирующейся среди ангаров Томы легко выбрались на улицу, преодолев бетонный забор и перепрыгнув через канаву, и вскоре шли по направлению к жилому массиву, обнявшись, как близкие подруги, и озорно поглядывая по сторонам. Редкие прохожие обращали на них внимание, чем вызывали смех "подружек" и острые шуточки с их стороны, и Фалин понимал, что сегодня удача не оставит его, и милая и простая Томка никуда не исчезнет, а будет рядом с ним очень и очень долго, если вообще не останется навсегда. Ни минуты не колеблясь, он вел её к себе домой, не допуская мысли об ином варианте развития дальнейших событий, и Тома, словно чувствуя его уверенность и целеустремленность, и не думала противиться ему, без лишних слов признавая главенство мужчины над собой, и вовсе не была похожа на суровую боевичку, хотя, касаясь её бедра, Фалин чувствовал твердую сталь пистолета, казавшегося ему сейчас просто игрушкой, никчемной и смешной. Собственный же комичный вид нисколько не смущал его и наоборот настраивал на доверительность и близость с подругой-заговорщицей, и ноги в дамских колготках и нелепых туфлях лихо вскидывали подол юбки, уверенно топая по знакомому маршруту.
   Собственная квартира, которую последние дни Фалин даже толком не запирал, перебравшись к Алевтине, и открыл лишь хорошим толчком плеча, встретила их мрачной нежилой атмосферой, но усталая и даже, кажется, довольная приключением гостья, вовсе не обратила внимания на запущенность холостяцкой берлоги и сразу упала в потертое кресло, взяв со стола забытую Фалиным пачку курева, и с жадностью сунула в рот сигарету, прикрыв от удовольствия глаза и впервые за вечер расслабившись по полной программе. Хозяин же с умилением смотрел на нее, топчась посереди комнаты, давно ставшей ему чужой, и не знал толком, что делать дальше. Тома, тем временем, ничего не собиралась подсказывать ему и неподвижно сидела в кресле, вытянув ноги в кроссовках и устало запрокинув голову на спинку кресла, так что Роману не пришло на ум ничего лучшего, чем постараться накормить подругу и взбодрить её глотком спиртного. Однако для этого надо было тащиться в квартиру Алевтины, и, благо, что именно сегодня после работы сожительница собиралась навестить родню и заночевать у них на другом конце города.
   Стараясь не шаркать туфлями, Фалин тихонько вышел в прихожую, прихватил по дороге с тумбочки ключ и, не потрудившись даже переодеться (да, собственно, здесь не оставалось практически ничего из приличной одежды!), пулей выскочил на лестницу, боясь-таки, что неожиданная гостья исчезнет за время его отсутствия навсегда. Контраст между Алиным уютным гнездышком и Фалинским логовом был, меж тем, не просто разительным, а потрясающе разительным, но теперь особенности интерьера не волновали влюбленного мужика, и Роман, лихорадочно соображая, что прихватить с собой в первую очередь, кинулся сразу на кухню к холодильнику, доверху забитому едой. Он и сам чувствовал зверский голод, так что сначала захрустел наспех сунутым в рот огурцом, а затем уже принялся торопливо складывать в авоську первые попавшиеся свертки и банки и присовокупил к "продуктовому набору" запотевшую бутылку "перцовки". Оставалось только прихватить кое-что из одежды, ведь сюда он больше возвращаться не собирался, но, поразмыслив, решивший на всякий случай поторопиться Фалин оставил сборы на потом, когда чисто вымытая, утолившая аппетит и выкурившая традиционную сигарету Тамара отойдет ко сну. С этими благостными мыслями он в прихожей еще раз мельком взглянул на себя в зеркало, от души расхохотавшись при виде своего карикатурного отражения, и, груженый припасами, хотел уже выйти прочь, как вдруг резкий телефонный звонок заставил его застыть с поднятой ногой у выхода и в испуге втянуть голову в плечи. Меньше всего ему хотелось беседовать с Алей, врать ей, изворачиваться или втягиваться в утомительные объяснения, но шестое чувство заставило его медленно опустить пакет с провизией на стул и протянуть отяжелевшую руку к трубке, которую он с усилием поднял и словно свинцовую поднес к уху, спрятанному под тонкой материей косынки.
   На том конце провода молчали, и это молчание было более красноречивым, чем ненужные пустые слова! С замиранием сердца Фалин слушал эту тишину, уже доподлинно знал, кто испытывает его этим самым молчанием, и, пересилив себя, охрипшим, севшим голосом всё-таки спросил на всякий случай, кто находится с другой стороны телефонного провода.
   -Здравствуйте, Роман Петрович. Приятно слышать ваш голос. Признаться, не рассчитывала застать вас дома... Это Ирина Львовна, если еще помните такую, - мелодичный тихий голос звучал для Романа чудесной музыкой и заставлял едва ли не плясать на месте. -Что ж вы молчите?
   -Ирина! Ирочка! - Фалин с трудом сглотнул шершавый комок в горле. -Где вы, господи? Откуда вы звоните? Боже мой! Здравствуйте!
   -Я долго думала, прежде чем позвонить вам... Вы еще не забыли о вашем предложении? Видите ли, я...
   -Боже мой! Ира, так вы согласны? Неужели это правда?! Не верю своим ушам, - чувствуя дрожь и слабость в ногах, Фалин смахнул на пол пакет со жратвой и опустился на стул, чувствуя, что сердце сейчас выскочит из груди.
   -Это более, чем правда, дорогой вы мой человек! Или вы не верите мне? Если не передумали, то...
   -Что вы, Ирина?! Что вы такое говорите? Я счастлив, я не нахожу слов! Я люблю, очень люблю вас, милая вы моя Ирина! Да я просто схожу с ума!!!
   -А вот этого не стоить делать, Роман Петрович. Мне, согласитесь, не нужен сумасшедший супруг. Итак, прощаюсь с вами до завтра, а то ведь уже слишком поздно. Хотя вряд ли мне удастся заснуть сегодня, любимый мой... Я буду думать о нашей завтрашней встрече.
   -Подождите! Ирина, ради бога, не кладите трубку! - в отчаянии Фалин сорвался на крик, а когда в трубке зазвучали короткие гудки, обалдело и счастливо уставился в стену, еще не веря происшедшему и страшась, что счастье может обернуться лишь сладким сном.
  
  
   Урок девятый.
  
   ФИЛОСОФИЯ.

Хроника семейной жизни. - Финансовые разногласия и метод их разрешения.
Филер-любитель. - Корнет! Вы женщина? - Бракосочетание, как удар грома.
Позорная трепка и глубокое участие. - Невольник чести. - Мистификация.
Впервые замужем. -Задержи их, милая!

   Позднее утро застало Фалина лежащим ничком на супружеской кровати во всё том же дурацком бабском костюме, ибо сил у ослабевшего скитальца вчера хватило лишь на то, чтобы скинуть с ног туфли и стянуть с головы косынку. До глубокой ночи он просидел, не раздеваясь, у стола, на котором сейчас стояла опорожненная до дна бутылка той самой перцовки и какая-то несвежая закуска, оставшаяся практически не тронутой, и о чем только не передумал за эти часы, показавшиеся ему минутами. Короткий телефонный разговор окончательно выбил его из колеи, и Роман, основываясь на недавних событиях, никак не хотел верить своему счастью, хотя божественный голос продолжал непрерывно звучать в его ушах и буквально очаровывал и завораживал влюбленного мужчину. Все глубокие его страдания, частые разочарования, душевные метания, взлеты и падения - всё отошло на задний план, оттеснённое пониманием того, что несбыточная, казалось бы, мечта исполнилась самым волшебным образом, и впереди его, Романа Петровича Фалина, ожидала удивительная, полная ярких впечатлений жизнь. Устроившись за столом и налив себе рюмку горькой настойки, он сначала погрузился с головой в мир прекрасных иллюзий, но постепенно, по мере того, как жгучий алкоголь оказывал на него успокаивающее воздействие, мечты уступали место практическим вопросам, поскольку, понятное дело, с такой женщиной, как Ирина, невозможно было вот так запросто "съехаться" и банально сосуществовать рядом - точно так же, как до этого с Алевтиной. Само собой разумеется, всё должно было быть организовано официальным образом и на самом высоком уровне, и Фалин уже явственно представлял себя в черном фраке или смокинге радом с ослепительной в роскошном белом платье невестой, причем свадьбу необходимо было сыграть со всей возможной пышностью, ведь и у него и у Ирины должны были остаться самые волшебные воспоминания об этом событии. Не расписываться же им было в рядовом районном загсе, после которого в скромной Фалинской квартире распить на двоих бутылку дешевого осетинского шампанского! Да, Роман Петрович прекрасно понимал, что торжество требует денег, не говоря уже о необходимости приобретения достойного жилья для молодоженов, и, несмотря на свое аховое финансовое положение, не собирался паразитировать на доходах жены. Деньги - не проблема, думал он, и со временем у него появится и работа и счет в банке, так что семья не будет нуждаться ни в чем, а достать определенную сумму на свадебные расходы ему так или иначе всё равно удастся, пусть даже придется разбиться при этом в лепешку. В конце концов, деньги можно занять под проценты у Чачиса, да и, вообще, мало ли знакомых у Фалина вроде Адель Клинцевич или Саши Кирпичниковой!
   Уже засыпая, изрядно одурманенный спиртным Роман успел подумать, что, в принципе, даже добрейшая Аля, для которой он сделал столько хорошего, поймет его трудности, проникнется его заботами и, без сомнения, придет ему на выручку, ведь и у нее в заначке наверняка имеется энная сумма в иностранной валюте. Он попытается спокойно и толково объяснить ей ситуацию, не говоря уже о том, что Ирине Львовне женщина обязана спасением сына, и отказать хорошим своим друзьям Мальцева не сможет! Все будет в порядке, крутилась благая мысль у него в голове, уже завтра многое станет на свои места, подойдёт так или иначе к концу изрядно поднадоевшая ему обывательская жизнь и перед ним откроются бескрайние перспективы на фоне глубоких взаимных чувств к идеальной даме - женщине его мечты!
   Фалин проснулся на удивление легко, словно и не пил вчера ни капли, и первым его желанием было сделать зарядку, совершить пробежку, а после плотного калорийного завтрака, засучив рукава, взяться за приятные хлопоты, подключить к организации свадебных торжеств всех друзей и знакомых, которые будут немало огорошены, узнав о его кардинальном, жизненно важном решении закоренелого холостяка. Мало того, можно себе только представить, как будет удивлена вся эта публика, увидев Фалинскую невесту во всей красе в подвенечном платье, и, кстати, интересно бы знать, православная ли Ирина или католичка, ведь молодоженам желательно было бы пройти обряд венчания в церкви, как и полагается истинно русским людям.
   С брезгливостью сорвав с себя женские тряпки, Роман бодро отправился в ванную, где долго стоял под освежающим душем, чувствуя, как мышцы тела подвергаются оздоровительному массажу, после чего ощутил себя как никогда сильным и крепким. Пока что он не собирался выходить из дома в ожидании звонка Ирины, которая тоже, вероятно, не спала большую часть ночи. Ах, как ждал он сладостного разговора с ней и радовался мальчишкой в предвкушении услышать её голос! Не сомневайтесь, мысленно уверял счастливый жених невидимых оппонентов, ему удастся снять все Иринины сомнения относительно полноценной свадьбы и убедить невесту отпраздновать сие событие по полной программе, хотя та наверняка будет настаивать на скромном банкете! Последнее слово, поверьте, останется-таки за ним - муж он будущий или не муж! Короче, жизнь казалась ему прекрасной, и, обернув бедра огромным махровым полотенцем, будущий муж и отец отправился в комнату, чтобы попробовать выбрать из гардероба Алиного сынули что-нибудь помоднее, дабы на свидании с невестой (первом, черт возьми, официальном свидании!) выглядеть как можно моложе и приличнее.
   Солнце уже вовсю светило в окно, и, подставив его лучам раскрасневшееся лицо, Фалин задержался у балконной двери и даже с наслаждением зажмурился, вдыхая свежий воздух, не услышав при этом, увлеченный глобальными проектами, как в квартиру вошла Алевтина. Напрочь отключившийся от действительности он не сразу почувствовал и её присутствие в комнате и обернулся лишь тогда, когда хозяйка из озорства хлопнула в ладоши, чтобы напугать его и вывести из состояния задумчивости. На её лице играла добродушная улыбка, по которой можно было легко определить, что женщине приятно видеть своего суженого даже после столь короткой разлуки.
   -Привет, Алечка! - Фалин решительно шагнул к ней навстречу. -Хорошо, что ты пришла! Я как раз с нетерпением ждал тебя для серьёзного разговора.
   -Соскучился? - Аля подставила ему щеку для поцелуя. -И я тоже, милый ты мой! Не спалось мне сегодня ночью - думала о нас с тобой и, представь, предугадала твоё желание побеседовать по душам... Не ужинал, поди, толком? Ну, я сейчас скоренько приготовлю что-нибудь вкусненькое, а потом уже - о делах.
   -Погоди, не суетись! Не в ужине дело, - Роман подбирал нужные слова, глядя в порозовевшее круглое лицо Алевтины. -Короче, давай без предисловий... Просьба у меня к тебе, в общем...
   -На сто рублей - не меньше? Что ты еще там надумал, нахалёнок?
   -Понимаешь, Алечка, мне срочно нужны деньги! Много денег. Поверь, это для меня вопрос жизни и смерти... И не сомневайся, я скоро, очень скоро верну всё до копейки! Даю слово...
   Алевтина промолчала в ответ, взгляд её как-то разом посуровел и глаза уставились в одну точку. Резкое изменение в поведении обычно уравновешенной и мягкой женщины немного удивило Романа, но останавливаться он не собирался и с жаром продолжил свой не слишком убедительный монолог.
   -Я потом тебе всё объясню. Очень срочное дело, пойми! И вот ещё что... Не рубли - нужны доллары, понимаешь? Я верну по действующему курсу, как и положено у деловых людей... Ведь у тебя же есть, сама говорила! Ведь есть?!
   -Доллары? Значит тебе нужны американские доллары? - тихим горьким голосом произнесла Аля. -Хорошо, что не марки или фунты стерлингов, - их то у меня точно нет! Ну, а доллары... Ты просишь их у меня, не соизволив даже прибраться в комнате и спрятать хотя бы вот это?!
   Широким жестом Алевтина указала на диван и столик, и только сейчас Фалин сообразил, что там красуется недопитая бутылка и, что гораздо хуже, рядом в живописном беспорядке едва ли не на столе разбросаны женские вещи: юбка, майка, перекрученные колготки, панталоны, лифчик, а также дамские туфли и косынка на полу. Можно было только представить себе, какое впечатление всё это "богатство" могло произвести на хозяйку квартиры.
   -Да что ты, Аля? Ерунда какая! ... Я тебе всё сейчас объясню - ты не поверишь! - смущенно и вместе с тем насмешливо буркнул Роман, кляня себя за рассеянность. -Неужели ты всерьёз думаешь, что я....
   -А что я ещё по-твоему должна думать, милый ты мой?! Объясни, что!? - Лицо Али покраснело от гнева. -Короче говоря, уважаемый Роман Петрович, чтоб духу твоего здесь не было через пять минут или я за себя не отвечаю! Ясно тебе аль нет?! Ты посмотри, паразит какой!!! А ну-ка пошел вон отсюдова!
   -Ты что, белены объелась, что ли? - Обескураженный откровенным хамством Роман чувствовал, как раздражение на эту скандалистку и склочницу волной поднимается у него в груди. -Я же тебе русским языком...
   -Убирайся прочь с глаз моих, подлец!
   -Что ты орешь, дура набитая?! Помолчи хоть пять секунд, послушай, что человек тебе скажет! ... Дашь денег или не дашь, спрашиваю я тебя?!
   -Вон отсюда, а то милицию вызову! Денег ему захотелось, вишь ты! Может тебе и квартиру заодно подарить, чтобы со шлюхами сподручнее кувыркаться было! - Аля гневно махнула на Фалин рукой и высокомерно отвернулась к окну, скрывая слёзы. -Ни стыда, ни совести у человека... Получила, что называется, благодарность за всё хорошее, спасибочки вам! Вот дурочка-то, ой-ой!
   Кровь бросилась Фалину в лицо, и в отчаянии он сжал кулаки, буравя спину сожительницы выкаченными из орбит глазами. Вновь, как и множество раз в его жизни, какая-то гнусная подлая тварь становилась на его пути и своим тупым упорством путала все его планы. Сейчас он поистине ненавидел эту тишайшую особу, влезшую ненароком в его жизнь и втягивающую его с каждым часом в омут обывательского существования - ненавидел всей душой вместе с её лаской, сюсюканьем, уютным гнездышком, вместе с её макаронами наконец и обалдуем-сыночком, и ярость мощной волной захлестывала его сознание.
   -Ну что ж, если на то пошло, так тому и быть, голуба моя! Сама нарвалася! - стиснув зубы, произнес он многозначительно, видя, что Аля упорно хранит гордое молчание. -Значит, не дашь ни под каким видом? Жмотишься, значит? Учти, сама будешь потом винить себя задним числом, да поздно будет. Ох, как поздно!
   Его рука, между тем, непроизвольно нащупала валявшиеся на краю дивана злополучные колготки, подхватила их, сжала пальцами и подняла на уровень груди, растягивая в струну, причем невесомая скользкая синтетика вызвала у Фалина воспоминания о голубом чулочке, накинутом на шею Виолы безжалостной Людкиной рукой, и натолкнула на необдуманную пока толком, но вполне определённую мысль. Скупердяйку, без сомнений, надо было непременно наказать, поставить, что называется, на место, однако прежде чем сделать это, оскорблённый до глубины души Фалин еще раз с надеждой взглянул на напряженную спину и расправленные плечи невысокой полной женщины, с которой он был близок в последнее время и с которой делил кров и постель, не разглядев в ней отвратительных черт характера вроде жуткой скаредности, природного жлобства и вселенской склочности.
   -Ты еще здесь, негодяй? - через плечо, не оборачиваясь, спросила его Алевтина Николаевна подрагивающим голосом, фразой этой подписала себе приговор и в этот же миг с удивлением ощутила, как упругий капроновый жгут растянутых колготок дважды туго обвил её шею.
   Изо всех сил Фалин тянул в разные стороны концы эластичной удавки, сдавливая Алевтинино горло, а сам злорадно ухмылялся, глядя на запрокинувшийся затылок женщины с коротко стриженными (по его просьбе!) волосами, ожидая яростного сопротивления и отчаянной борьбы, однако Мальцева только беспорядочно размахивала руками, трясла отвисшей грудью и смешно вращала задницей, уже одним таким своим поведением раздражая Романа. Разве стала бы так по-бабски вести себя Ирина, подвергнись она неожиданному нападению, со злой иронией размышлял он, разве перетрусила бы до усрачки подобно этой человекообразной обезьяне, разве покорилась бы с такой плебейской готовностью грубой силе?!
   -Где деньги, сучка?! Отвечай, а не то хуже будет! - Для начала Рома развернул трясущуюся всем телом бабу со свекольного цвета рожей, подгибавшимися ногами и колыхавшимся животом, к себе, чтобы взглянуть в её рыбьи глаза и заодно дать понять набитой дуре, что никто здесь шутить с нею не собирается, но та только беззвучно разевала пасть, лупила глаза, раздувала по-лошадиному ноздри и отвратительно скалила зубы, представляя собою неприятное и даже отталкивающее зрелище.
   -Всё равно ведь скажешь! Сказать-то придётся, не отвертишься! Ты у меня быстренько заговоришь, родная ты моя, а то и вовсе песни запоешь! - Не отпуская колготок, но и стараясь преждевременно не придушить натурально обоссавшуюся от страха мразь, Фалин аккуратно завалил её мордой в диван, поставил ей колено между лопаток и, видя, что баба даже не помышляет о сопротивлении, находясь в полной прострации, быстро и ловко, безо всякой жалости вывернул ей руки за спину и тщательно (с удовольствием!) связал запястья концами тех же колготок, добившись того, что натянувшаяся между сдавленной шеей и ладонями рук струна душила пленницу при каждом неосторожном движении, наводя ту на мысль о благоразумии. С другой стороны, вряд ли тетка могла сейчас трезво мыслить, и просто необходимо было дать ей время опомниться и щедро поделиться с потенциальным должником припрятанными "сокровищами".
   Однако пора! Приподняв тяжелую рыхлую тушу, пахнувшую потом и мочой, с дивана, Фалин брезгливо устроил её задницей на стул и хотел было дать для профилактики по морде, но быстро раздумал и только внимательно глянул в безумные глаза, чтобы удостовериться, присутствует ли в них хоть какая-то искра разума. Он вовсе не собирался обыскивать квартиру, в одно из укромных мест которой была припрятана валюта, а знал точно, что перетрухавшая баба сама скажет ему, где расположена кубышка, - скажет в любом случае, если не желает себе зла, и знал также, каким простым, но очень эффективным способом заставить упёртую идиотку выложить всё, как на духу.
   Надо сказать, что Алька выглядела со стороны до чрезвычайности неприглядно, и, сдерживая тошноту, Фалин только и удивлялся, как ей удалось в короткий срок так ловко и незаметно опутать его своими бабьими сетями, и сейчас понимал, что церемониться с хитрой тёткой у него нет никаких причин да и времени тоже. На повестке дня стояла задача, как очень внятно и доходчиво объяснить этой идиотке, что расстаться с накоплениями она всё равно будет вынуждена - и чем скорее, тем лучше лично для нее. В подкрепление своей уверенности Рома показал чуть живой Алевтине, в складки кожи на шее которой сильно впился капроновый жгут, принесенную из ванной бельевую прищепку, разъяснил ей, что это такое и для чего может понадобиться, после чего защемил беспомощной и сходившей с ума женщине нос, пообещав в дальнейшей заткнуть ей и рот кляпом и окончательно лишить возможности дышать. Он знал, что особы вроде этой матери-одиночки обычно бывают изощренно хитры в устройстве тайничков для денег, и, без всякого сомнения, ему ни в жизнь не удалось бы обнаружить таковые, если бы крутые меры, предпринятые им, не дали бы скорый результат. Глухо охая, раздувая отекшие щеки, вываливая язык и некрасиво брызжа слюной, полузадохшаяся Алька едва слышным сипением открыла Роману местонахождение тайника, и Фалин даже с сожалением посмотрел ей в обрюзгшую рожу и подумал о том, что слишком уж легко ему досталась добыча и что стоило лишь чуть припугнуть озверевшую мамашу, как она с готовностью выложила как на духу свою сокровенную тайну. Уж Ирина-то на её месте держалась бы до последнего и наверняка нашла бы выход из сложного положения!
   Не снимая прищепки с набрякшего Мальцевского носа, Фалин извлек плотную и увесистую пачку американских дензнаков из-под плинтуса за комодом, небрежно кинул её на стол, после чего, не торопясь и нарочно поддразнивая Алевтину, сбросил с бедер полотенце и, расхаживая по комнате в обнажённом виде, принялся одеваться, тщательно выбрав кое-что из штатской одежды дезертира в соответствии с молодежной модой. Ему хотелось выглядеть молодым и сильным, независимым и модным, мужественным и элегантным, но для этого необходимо было посетить пару магазинов, сейчас же, кстати говоря, тот факт, что за ним наблюдает ограбленная и опозоренная хозяйка квартиры с перекошенным и мокрым от слез лицом и с прищепкой на носу даже добавлял ему бодрости, так что, облачаясь в вещи её сынули, наверняка купленные мамашей, он специально делал жесты, словно находясь на подиуме перед зрителями дома мод. Со вчерашнего дня, между прочим, буквально всё получалось у него легко и просто, и везение с каждой минутой поднимало ему настроение. Сделать надо было слишком многое, чтобы ни одну лишнюю минуту не задерживаться здесь, и всё остальное имело для будущего жениха лишь второстепенное значение.
   -Ты сама виновата, Алечка, извини! Не стоило так плохо думать обо мне, правда... Поверь, если сможешь, я не изменял тебе и не думал приводить сюда баб - это не мой стиль. Что касается денег... Деньги не главное! Дай срок, и я верну их тебе до последнего цента... Что? Ты не хочешь, чтобы я уходил? Любишь меня? ... Уволь! Я никак не могу остаться с тобой - слишком уж разные мы по жизни люди... А? Нет-нет, не уговаривай, не останусь! Не могу и ещё раз не могу, пойми и прощай!
   После этой издевательской тирады Фалин отбросил снятую с носа женщины прищепку, зато, свернув в жгут косынку, как это обычно делают в гангстерских фильмах крутые ребята, перевязал Алевтине рот, вдавив щеки и язык между зубами. Оскаленные зубы и стекавшая по подбородку слюна вызвали у него неприятные ассоциации и, вздохнув и бросив прощальный взгляд на оплывавшую на стуле грузную фигуру и приевшийся интерьер комнаты, Роман с пачкой валюты в кармане покинул квартиру, чтобы более никогда не возвращаться сюда.
   Еще на лестнице мысли его сконцентрировались на самых насущных, не терпящих отлагательств делах: необходимо было в первую очередь заглянуть во Дворец бракосочетаний, затем купить кольца, сообразить что-то насчет банкетного зала, заказать свадебный костюм, а потом заявиться в комитет солдатских матерей с огромным букетом роз. Всё это казалось сейчас легко выполнимым, и сегодняшний вечер виделся Фалину наедине с любимой женщиной, которой нужно было многое и многое сказать под бокал дорогого шампанского. Сам новоиспечённый жених казался себе мужественным, сильным и способным на любой подвиг ради любви джентльменом, и от такого приятного чувства голова слегка кружилась и с достоинством поворачивалась по сторонам, дабы глаза ловили заинтересованные и восхищенные взгляды женщин и молодых девочек, понимавших, несомненно, по какой причине светиться счастьем сей симпатичный молодой человек. Да, честно говоря, и было на что любоваться прохожим: твердая походка, чисто выбритое, чуть бледное лицо, горящий взор, развернутые плечи, кожаная куртка, широкие летние брюки, тупоносые туфли на толстой подошве, ослепительно белая футболка на выпяченной груди. Что там говорить, он нравился самому себе, и нисколько не сомневался, что уже только по внешности можно было за три версты узнать в нём новоиспеченного жениха!
   Фалин задержался на секунду, прежде чем свернуть за угол и выйти со двора на проспект, решив взглянуть напоследок на подъезд дома, где ему никогда уже не придётся жить. Он не испытывал ровным счетом никакой ностальгии по годам, проведенным здесь, и сам не понимал, зачем понадобился этот прощальный взгляд, однако словно кто-то незримый, но обладавший недюжинной силой заставил его голову развернуться на девяносто градусов и скосить глаза на крыльцо, по которому с этот самый момент спускался на тротуар моложавый крепкий мужчина в джинсах, китайской куртке и кроссовках. Между прочим, Роман знал практически всех жильцов парадной, этот же гражданин, с одной стороны, вроде бы не был знаком Фалину, с другой, явно попадался хотя бы один раз ему на глаза, причем совсем недавно, так что вызвал к себе вполне понятный интерес. Мужик этот двинулся в прямо противоположную Фалинскому пути сторону, и, хотя перед заинтересованным Романом теперь маячила только его спина, у того почему-то возникло предположение, что находится перед ним не мужчина, а женщина с короткой прической и мужиковатыми повадками, и в русле этого предположения понятно стало, что женщиной этой является никто иной, как Тамара, о существовании которой Фалин напрочь позабыл и которая, будучи брошенной спутником на произвол судьбы, по всей видимости, провела ночь в его квартире. По большому счету Роману было наплевать, куда направлялась его недавняя соратница и что собиралась делать, - у него хватало и своих забот, и тем не менее ни с того, ни с сего он двинулся вслед за бой-бабой, по дороге зачем-то стараясь убедить себя, что собирается всего лишь убедиться в том, что возвращаться обратно она ни под каким видом не намеревается.
   Вскоре, однако, выяснилось, что слежка может затянуться, поскольку Тома не стала пользоваться общественным транспортом, а захотела прогуляться пешком, и Роман, сам удивляясь своему упорству, основанному лишь на смутных предчувствиях, сделал вывод, что конечный пункт её путешествия расположен где-то неподалеку, и поэтому имеется определенный смысл выявить местоположение "конспиративной квартиры" боевиков. Благоразумие, тем временем, брало верх над любопытством, и заставляло следопыта двигаться в отдалении от объекта слежки, когда же ничего не подозревавшая женщина свернула в арку одного из зданий на проспекте и скрылась во дворе, Фалин ускорил шаг, нырнул в проход вслед за Тамарой и успел заметить, как та неторопливо, вразвалочку приблизилась к отделанному по европейским стандартам фасаду и, поднявшись по вычурным ступенькам, скрылась за красивой стеклянной дверью широко известного в городе салона красоты "Кристина". Таким образом, тайная слежка завершилась, и теперь "детектив" мог спокойно отправляться по своим делам, сулившим ему в перспективе только приятные волнения, правда, вопрос вопросов гвоздем засел у него в голове с той самой минуты, когда его знакомая уверенно толкнула дверь модного салона и почти по-хозяйски прошла в шикарное его помещение: какого собственно черта нужно было этой грубоватой и дубоватой, не в меру мужественной тётке в ристалище светских дам? Сомнительно, что дамочка сия собиралась делать себе прическу или макияж, думал Фалин озадаченно, и тем более сомнительно, что со своим волевым командирским характером подвизалась она здесь в качестве уборщицы или, ха-ха, прислуги, а вот должность охранника вполне была ей, что называется, к лицу!
   И всё равно, яркая, привлекающая внимание, тщательно продуманная вывеска салона и, соответственно, его экстерьер никак не вязались с простецким внешним видом Томы, и понимание сего очевидного факта магнитом тянуло Фалина к крыльцу, чтобы хоть одним глазком заглянуть в "святая святых" и постараться найти разгадку появления здесь своенравной "командирши", место которой было по самым скромным меркам где-нибудь в казарме воздушно-десантного полка. В этом своем спонтанном порыве Роман чуть ли не позабыл о своих личных проблемах, и вернул его к действительности только одним своим лощеным видом секьюрити на входе, с небрежностью уверенного в своей правоте человека нарисовавшийся у порога салона и как бы подтверждавший Фалинские выводы. Ну никак не могла затрапезно наряженная баба стоять даже в отдалении от красавца-охранника, строгий костюм которого, белая сорочка, галстук и обязательная рация в руке произвели на Фалина такое неизгладимое впечатление, что он столбом остановился в нескольких шагах от ступенек и в нерешительности завертел головой по сторонам, тут же удостоившись внимательного взгляда досужего молодца.
   Качок откровенно неприязненно и даже презрительно смотрел на вызывающе одетого молодящегося ухаря с бледноватой физиономией, топтавшегося на самом виду недалеко от входа, и смотрел так, что Фалину стало неуютно под орлиным его взором, пришлось отказаться от первого порыва и отступить поспешно на исходные позиции. Во всяком случае, ругая и понукая себя за растерянность, Фалин если и не удалился восвояси, то стыдливо отошел в сторону и укрылся за иномаркой, припаркованной у тротуара, после чего качок потерял к нему всякий интерес и невозмутимо закурил, оборотившись лицом в другую сторону. Казалось бы, неудача должна была охладить пыл самодеятельного филёра, но, наоборот, уязвленный собственной трусостью он твердо решил никуда не уходить, не выяснив обстоятельств дела, и принялся крутиться вокруг "заколдованного" места, соображая, как и под каким предлогом просочиться-таки в дамский салон. Конечно, он мог бы отслюнявить охраннику несколько зеленых из Алевтининой пачки, - ведь не мог же на самом деле здоровяк устоять перед хорошей суммой в валюте, - и быстро получить нужную информацию, однако, помня, что деньги, добытые ценой грязной ссоры с тишайшей Аленькой, позарез будут нужны ему сегодня же вечером и в ближайшие дни, отказался от банального подкупа. Да и некая удаль к тому моменту овладела им - удачливым женихом, и, чувствуя в себе силы, способные свернуть горы, он хотел доказать себе и всем, что стоит многого и без содействия презренных баксов.
   Между тем, время шло, Тамара и не думала выходить из салона, а зуд любопытства становился попросту невыносимым, хотя в голову Фалину уже не раз приходила трезвая мысль, что тетка всё-таки работает здесь кем-то вроде внештатного сотрудника службы безопасности, пусть такая должность и не слишком вязалась с активным её участием в наборе волонтеров для военных действий на территории другого государства. В своих глубокомысленных раздумьях он и не заметил, что как раз в то время, когда ему вновь пришлось вернуться к пресловутой иномарке, во двор въехала небольшая изящная иномарка неизвестной ему модели, которая лихо остановилась в двух шагах от него и "выплюнула" из своего чрева молодую особу приятной наружности - а именно прелестную женщину в элегантном брючном костюме, на лице которой читались нарочитая озабоченность и бескрайняя деловитость. Не успел Фалин и оглянуться, как она недовольным жестом указала на автомобиль и, спросив больше утвердительно, чем вопросительно, не он ли является новым здешним водителем, сунула ему в ладонь связку ключей, велев отогнать тачку в дальний угол двора и затем принести ключи ей в салон. Скорее всего, мамзель эта со вздернутым носиком и подбородком с ямочкой, которая так непохожа была на Фалинскую Ирину (Ирину Львовну!) ни внешностью, ни манерами и представляла собою тип современной молодой девицы без комплексов, приняла его, Фалина, за шофера кого-то из руководителей салона, и Роман не стал убеждать её в противном, а с готовностью принял ключи, без промедления нырнул в авто, прикинув, что таким вот простецким способом вполне мог бы решить на сегодня проблему с транспортом, и с удовольствием выполнил указание, после чего снял с себя на всякий пожарный случай куртку и едва ли не бегом отправился вслед за благодетельницей, давшей ему возможность без помех войти в салон.
   "Секьюрити" молча заступил было дорогу Фалину, то тот, помахивая ключами от машины, кивнул ему точно так же, как это сделала только что озабоченная особа, и с независимым видом прошествовал по зеркальному коридору в "производственные" помещения, поражавшие своими размерами и роскошью. Он вовсе не жаждал встречи с владелицей ключей и по этой причине, едва завидев коммуникабельную дамочку в обществе аккуратной вежливой девушки, судя по кокетливому халатику нежно салатного цвета с бейджиком на отвороте - одной из работниц салона, поспешно укрылся в просторной нише, уловив обрывок приватного разговора. Клиентка, видимо, только что задала девушке вопрос, на что та утвердительно кивнула головой, ответила, что всё будет в полном порядке, и добавила затем несколько фраз, чрезвычайно заинтриговавших Фалина и заставивших его навострить уши.
   - ...поверьте мне, Карина Брониславовна, девочки приложат максимум усилий! Я лично прослежу за выполнением заказа, так что повода для беспокойства нет и не будет!
   -Твоими бы устами да мёд пить, Лида. А впрочем, спасибо, голубушка. Всё-таки это именно я рекомендовала Ирине ваше заведение, так что, пойми меня правильно, ответственность частично лежит и на мне.
   -Мы постараемся оправдать ваше доверие в полной мере, госпожа Беневоленская! Ирина Львовна выглядит сегодня просто потрясающе. У нее, надо сказать, безукоризненный вкус, - девушка восторженно и немного наивно закивала головой. -Визажист уже закончил сеанс, и она сейчас находится в примерочной. Вы не представляете, как хотелось бы мне увидеть её жениха!
   -Увидишь, голубушка, скоро увидишь! С минуты на минуту наш герой дня будет здесь. - Стриженая красотка позволила себе улыбнуться, и в другое время Фалин отметил бы про себя, что ей очень идет искренняя улыбка, как, кстати говоря, и черный брючный костюм, который вкупе с галстуком и тупоносыми ботинками на низком каблуке делал её похожей на по-женски симпатичного молодого человека. Он, этот костюм, чрезвычайно пикантно смотрелся на её тонкой высокой фигуре и вместе с аккуратным, точно выверенным макияжем на лице создавал поистине потрясающий эффект. Однако Фалину было не до восхищения внешними данными экстравагантной особы, так как имя её подруги, произнесённое обслугой с почтительным придыханием, немало ошеломило его. Не хотелось верить в совпадение, совершенно немыслимое в данной ситуации, но Роман отнюдь не ослышался и теперь с жадностью ловил каждое слово мило воркующих собеседниц. К сожалению, они уже закруглялись с диалогом, и "голубушка" Лида сочла возможным еще раз польстить клиентке и её загадочной протеже.
   -Представляю, какой идеальной парой молодые будут выглядеть во дворце!
   -И вашими, Лидочка, стараниями тоже! Я вас попрошу, сразу же проведите Влада к ней!
   -Хорошо, госпожа Карина! - девушка сделала нечто вроде книксена. -Непременно проведу.
   Она подождала, пока клиентка не направиться далее по коридору, сделала шаг в сторону притихшего Фалина, и он, не желая быть замеченным в эту не самую лучшую для него минуту, постарался исчезнуть из поля её зрения, суетливо толкнул плечом ближайшую пластиковую дверь, быстренько шагнул в проём и оказался в сравнительно небольшой комнате, представлявшей собой нечто вроде раздевалки - понятное дело, женской. На первый взгляд она была пуста, и Фалин не сразу заметил стоявшую к нему спиной у одного из шкафчиков девицу, одежда которой состояла из почти бесцветных тонких колготок, трусиков, сабо и не застегнутого на спине бюстгальтера, а когда заметил, совершенно не смутился и только подумал, что попал в настоящий цветник, ухоженный заботливым садовником.
   -Машка?! Ты? - полуобнаженная грация даже не соизволила повернуть головы в сторону вошедшего. -Помоги застегнуть, пряжка испорчена.
   Ошибка позабавила Фалина, настроила на игривый лад, и он с кривой ухмылкой и ехидной физиономией машинально сделал шаг к введенной в заблуждение барышне, с трудом подавил желание положить ладонь ей на тугую попку, буркнул нечто невразумительное себе под нос и лёгким движением дрогнувших пальцев сцепил застежки на эластичном лифчике, с замиранием сердца представляя, какой шум поднимет грация, увидев, кто ввалился сюда незваным гостем.
   -Тебе торт оставили! Там, на столе возьмёшь. Кофе в розовом термосе. - Девица торопливо принялась облачаться в такой же, как и у всех здесь работниц, халатик, а Фалин предпочел задом отступить в указанном направлении и скрыться в закутке за шкафчиками, где на столике действительно стоял термос и на бумажной тарелочке лежал кусок бисквитного торта. Между прочим, если в той половине комнаты еще присутствовал относительный порядок, то здесь, можно сказать, царил полноценный хаос, частенько присущий местам обитания сразу нескольких барышень. Пепельница с окурками, грязные чашки со следами помады, предметы интимного дамского туалета, обувь в беспорядке на полу, часть верхней одежды на стульях, а также различные косметические принадлежности бессистемно располагались на основной части свободного пространства, зато спрятаться здесь было абсолютно некуда, да и увлекшийся приключением Фалин не собирался этого делать, тем более что через мгновение хлопнула дверь, и, судя по всему, он остался в раздевалке один, наедине со своими сомнениями и самыми смелыми предположениями относительно услышанного в коридоре. В его голове царил полный бардак, и вряд ли кто-либо или что-либо могло помочь ему сейчас навести в мыслях относительный порядок - даже соблазнительный кусок торта, от которого Фалин машинально откусил хорошую порцию, собираясь ещё и запить качественным крепким кофе из термоса.
   Странно, но именно сладкая кремовая масса, обильно нанесённая на бисквит, способствовала немедленному принятию решения, и, учитывая тот факт, что находился незваный гость в роскошном, как уже говорилось, цветнике, ему ничего не оставалось, как превратиться для маскировки в один из бутонов этого заведения - пусть и не такой роскошный, но выглядевший вполне естественно, принадлежавший, к примеру, к славному семейству полевых цветов. В контексте вчерашних похождений смелый поступок Фалина был вполне объясним, и, как только глаза искателя приключений остановились на висевшем на крючке знакомом уже салатного цвета халатике, он, сам удивляясь своей наглости, решительно принялся облачаться в эту дамскую рабочую униформу с чужим бейджем на отвороте и, зная, что вчерашний маскарад вполне удался ему, не без оснований считал, что и сегодня сыграть известную роль будет не так уж и трудно. Авантюристская на первый взгляд затея должна была помочь ему без помех отыскать ту самую Ирину Львовну, которая сегодня выходила замуж за некого Влада, убедиться по крайней мере, что эта ослепительная невеста никак не может быть той женщиной, кто дал согласие на брак с ним, Фалиным, и после короткого расследования со спокойной душой покинуть салон, куда его занесло в общем-то по собственной глупости.
   Снимать брюки и натягивать бабские колготки затейник Рома, естественно, не собирался, тем более что брючный карман оттягивала пачка банкнот, белая же футболка как нельзя лучше гармонировала с халатом, так что оставалось лишь скинуть с ног Артемовы ботинки и подобрать подходящую по размеру дамскую обувь. Ему понравились широкие босоножки-гейши с тонкими плетёными ремешками, и, предварительно стащив мужские носки и натянув чьи-то белые капроновые гольфы, он сунул ступни в непривычную обувку, благо подошва была хоть и высокой, но устойчивой и надежной, удовлетворённо притопнул ногой, пошевелив тесно сжатыми ремешками пальцами ног в сеточке капрона и глуповато хихикнул, после чего, увлёкшийся оригинальной трансформацией, безо всякой задержки подхватил чужую косынку такого же цвета, что и халат, и, прекрасно ещё помня уроки Тамары, ловко обернул вокруг головы. Элегантные очки с затемненными стеклами, а также тюбик с яркой губной помадой и несколько мазков тональным кремом по подбородку и щекам, кардинально изменившие вместе с косынкой его внешность, довершили дело, и теперь озорства ради "оборотень" мог вполне успешно завести флирт со здешними мужчинами, хотя в планах на ближайший час такого пункта и не стояло. Короче говоря, из раздевалки быстрым шагом вышла не совсем складная и немного угловатая молодая женщина, теребившая на ходу пуговицу форменного халата, и, вздернув подбородок и стеснительно потирая пальцами порозовевшую скулу, мелкими шажками двинулась по коридору, немного нервно оглядываясь по сторонам, при этом мысли её, скрытые, понятное дело, от посторонних лиц заняты были другой женщиной - той особой, о которой вели только что речь две барышни.
   Надо сказать, что в салоне "Кристина" никто не болтался без дела, ни один человек праздно не слонялся по коридорам, вышколенные сотрудницы все до единой находились на рабочих местах, так что задача Фалина существенно облегчалась, и он почти беспрепятственно достиг того места, где, как ему подсказывал нюх завзятой ищейки, происходил подбор и примерка туалетов. Словно чья-то твердая рука направляла его шаг, и уже через пять минут, заглянув в просторную примерочную, оформленную по последнему писку моды и буквально блиставшую от роскоши, доморощенный детектив обреченно понял, что, к большому сожалению, не ошибся в прогнозах, и что счастье, кажется, готово было вновь выпорхнуть у него из рук. В невероятно уютном, рассчитанном на максимальные удобства помещении его взору открылась изумительная картина, наблюдать которую со стороны служебного входа из-за тяжелой портьеры он готов был целую вечность и которая буквально заворожила его, вогнала в транс и превратила в "зачарованного принца".
   Восхитительная дама, волшебница, властительница дум стояла к нему спиной, окруженная суетящейся челядью, и Фалин не мог видеть её лица, но ему и не нужно было заглядывать в него, так как он всё равно доподлинно знал, кто находиться перед ним и перед кем ему, скорее всего, больше никогда не придется преклонить головы. Беззаветный обожатель застал её в момент, когда она была полуодета и выглядела еще прелестнее, чем в верхней одежде, и в какой-то миг Роман отчетливо понял, что без преувеличения слепнет при виде сиятельного божества - во всяком случае голова его закружилась, свет начал меркнуть в глазах, а легкие никак не могли вдохнуть воздух, которым дышала и она, что так или иначе делало их обоих ближе и роднее друг другу. Красавица выглядела настоящей королевой в роскошном королевском будуаре, и в другом состоянии Фалин вообще не узнал бы её, столь изменившуюся за короткий срок. Пышные локоны длинных густых волос ниспадали волнами на точеные белые плечи, белизна которых ухитрялась оттенять даже казалось бы ослепительную белизну дамской сорочки, плотно облегавшей её спину и талию, причем узенькая белая лямочка бюстгальтера кокетливо выбивалась из-под широкой кружевной лямки сорочки и выглядела неимоверно привлекательно. Ниже, прямо под тончайшей материей сорочки проступали контуры узеньких трусиков - настолько узеньких, что собою больше напоминали они ажурную ленточку, чем предмет дамского туалета, а ещё ниже красовались мило сдвинутые вместе стройные ноги, туго затянутые в эластик белых же абсолютно непрозрачных колготок, подчеркивающих идеальную форму бедер, коленей и икр, и обутые в изящные белые туфельки на тонких высоких каблуках. При виде всего этого великолепия не оставалось ровным счетом никаких сомнений в том, что это счастливая невеста готовится к вступлению в брак, трепетно ожидает, когда ей принесут на примерку свадебное платье, жаждет поскорее примерить его, чтобы быть во всеоружии буквально через час на виду у многочисленных гостей во Дворце бракосочетаний. Между тем, вопрос, кто является женихом бесподобной дамы, так и сверлил Фалину мозг, хотя теплилась ещё в душе слабенькая надежда, что не пресловутый Влад, о котором небрежно рассказывала давеча стриженая кокотка в мужском костюме, а Роман Фалин должен будет появиться на церемонии бракосочетания под руку с ослепительной невестой. Существование этого мифического Влада, кстати говоря, вообще подвергалось Фалиным сомнению, и, вспоминая, как Фенечка окрестила случайного своего знакомого Вольдемаром, Рома думал ненароком, уж не ему ли Карина Беневоленская с соизволения невесты присвоила сие звучное имя!
   Тем временем, челядь в одинаковых халатиках, заметно благоговея перед госпожой, действительно внесла со всей почтительностью, на какую была способна, мимо застывшего в ступоре Фалина свадебное платье, и та, которой оно предназначалось, по обыкновению сдержала эмоции, ничем внешне не выразила своего восторга и осталась невозмутима, как и полагается королеве, сохранив величавую осанку и надменную позу. Впрочем, несостоявшийся жених и не ждал, что она всплеснет руками, захлопает в ладоши или поднимется на носочки от радости, и зачарованно наблюдал за торжественным действом, сознавая с трепетом, что не видел в жизни ничего прекраснее час облачения царственной особы в королевские одежды. Платье было поистине шикарным и выглядело на невесте великолепно, подчеркивая идеальную фигуру, лебединую шею и гордую посадку головы, и, пока обслуга тщательно расправляла каждую складочку материи, застегивала многочисленные, умело скрытые от посторонних глаз замочки и крючочки, Фалин млел от счастья, упиваясь красотой увиденного и позабыв обо всем на свете. Невеста стояла неподвижно, не давая себе труда пошевелить даже пальцем, пока трепещущая свита с откровенным пиететом натягивала ей на руки тончайшие белые перчатки до локтей, подносила драгоценности на бархатных подушечках, украшала бижутерией госпожу и осторожно водружала ей на голову дамскую шляпу с широкими полями, пышной лентой и невесомой вуалью, но вовсе не напоминала собой холодный манекен, как бы незримо участвовала в процессе, бессловесно руководила им, отчего делалась еще величественнее и недосягаемее. Теперь уже Фалин не мог представить, как будет стоять рядом с ней во время свершения свадебного ритуала, будет ли соответствовать вообще высокому стандарту её вкуса, и глубокая тоска змеёй заползала ему в душу.
   Вдруг что-то изменилось в чудесной атмосфере предпраздничных приготовлений, и челядь, словно повинуясь невидимому знаку госпожи, в одно мгновение исчезла с глаз долой, оставив повелительницу в одиночестве, но одиночество это длилось буквально секунды, поскольку откуда-то словно из-под земли появился и бесцеремонно подошел к ней мужчина - молодой человек в отменном черном костюме, сидевшем на нём как влитой, - и без особого почтения окинул красавицу, будто рядовую собственность, с ног до головы оценивающим взглядом, после чего сдержанно улыбнулся и позволил себе поцеловать даме руку, напустив на себя самодовольный и даже нагловатый вид. Он стоял чуть сбоку, женщина в белоснежном одеянии вынуждена была повернуться к нему, открыв Фалинскому обозрению свой чудный профиль, и вот тогда-то будто молния поразила незадачливого жениха, который сразу узнал в ней, а вернее только убедился в правильности своей догадки, Ирину, которая сейчас совсем не походила на скромную общественную деятельницу из комитета солдатских матерей. Вуаль она царственным и одновременно весьма женским движением откинула на поля шляпы, и Фалин отчетливо видел каждую черточку удивительно одухотворённого лица с идеально наложенным макияжем, чувствуя, как сердце ухнуло куда-то вниз и на миг остановило своё участившееся было движение.
   Надо признать, в облике невесты Ирина выглядела ещё более таинственно и неотразимо, но, кажется, её небесная красота вовсе не внушала трепет лощеному хлыщу, нагло державшему божественную даму за руку и буквально раздевавшему её глазами. Он что-то невнятно бормотал Ирине, кривя тонкие губы и щуря сальные глазки, и Фалин в эти минуты ненавидел его лютой ненавистью, причем ненавидел не только развязное поведение, а и костюм с иголочки, белую накрахмаленную сорочку, модный галстук, широконосые штиблеты, стрижку-аэродром и даже носовой платок, торчавший из нагрудного кармана пиджака. С величайшим удовольствием Фалин с размаху дал бы этому денди по мордасам, вышвырнул бы его из зала за милую душу, то есть просто поучил бы должному обращению с дамой, но приобретенный за последние месяцы жизненный опыт не позволял ему сделать этого, а советовал терпеливо дожидаться нужного момента, своего звездного часа, быть хитрым и изворотливым в достижении цели, появиться на сцене в последний момент - что называется под занавес - и действовать хладнокровно и без лишних истерик. Теперь у него не оставалось сомнений, что роль счастливого жениха отдана не ему, шустрый молодой человек, не страдающий комплексами и не испытывающий финансовых затруднений, опередил соперника и сейчас диктовал свои условия желавшей жить в соответствии с самыми высокими запросами женщине.
   Ирина спокойно отвечала на развязную тираду собеседника, и, хотя Фалин не вникал в смысл тихих слов, имя "Влад", произносимое ею, резало ему слух и изрядно выводило из себя. Кажется, жених и невеста согласовывали детали предстоявшей церемонии, и в диалоге главную роль играл, без сомнения, наглый тип, уже в красках представлявший себе первую брачную ночь с удивительной и неотразимой феей. Гнев бурлил при виде его наглой рожи у дрожавшего словно в горячке Фалина, однако шестое чувство вновь и вновь подсказывало ему, что беседа не будет долгой, и час торжества уже не за горами. И действительно, пока прятавшийся за портьерами Роман находился под властью собственных переживаний, тот, которого все с уважением, если не с подобострастием, в том числе и, увы, Ирина, называли Владом, незаметно исчез, растворился в воздухе, и только горьковатый запах его туалетной воды, достигший неведомым образом и Фалинских ноздрей, витал в воздухе примерочной.
   Обслуга, замешкавшись где-то в служебных помещениях, еще не появилась перед высокопоставленной клиенткой, провожая, по всей видимости, завистливыми взглядами чинно удалявшегося знатного жениха, и невеста осталась посереди просторного зала совершенно одна, только тогда позволив внутренним чувствам рельефно проявиться не невозмутимом дотоле лице. Фалин мог поклясться, что мрачное облачко тронуло прекрасный профиль Ирины, а движение, которым она переступила по полу изящными туфельками, острые носки которых выглядывали из-под подола длинного платья, недвусмысленно указывало на внутренний дискомфорт счастливой, казалось бы, внешне новобрачной, и тогда, нутром чувствуя, что ей требуется его немедленная помощь, отдернул портьеру и со всех ног кинулся к любимой, торопясь высказать всё, что наболело на душе, и боясь лишь, что вновь кто-нибудь помешает ему.
   Ирина Львовна обернулась на зазвучавшие в тишине шаги, и её огромные глаза, тщательно подведенные тушью, сумрачно взглянули на спешившую к ней тетку в служебном халате, глухой косынке и солнцезащитных очках и брови вопросительно-недовольно взметнулись вверх. Видимо, неожиданное появление переодетого женщиной (о чем он совершенно позабыл!) Фалина сбило её с мысли, и раздражение отчетливо отразилось на обращенном к нему лице. Она была недовольна, и недовольство очень шло ей, ведь в наряде новобрачной Ирина вовсе не казалась капризной кокеткой. Фалин же, чувствуя, как любовь к прекрасной Ирине стискивает ему грудь и не дает словам врываться наружу, вплотную подбежал к женщине и в порыве страсти протянул к ней руки, еще более приведя в замешательство, поскольку по понятной причине не был узнан ею, хотя не без оснований считал, что между ними существует некая биологическая на уровне подсознания связь. Он не понимал замешательства любимой, Ирина же гневно приподняла ладонь, чтобы отослать прочь странную особу, поблескивающую стеклами очков и трясущуюся всем телом словно в лихорадке, но вдруг глаза её удивленно раскрылись еще шире, а надменно сжатые губы, очерченные косметическим карандашом и подведенные тщательно подобранной помадой, приоткрылись, показав ровные белые зубы.
   -Ирина! - только и смог выдохнуть из себя Фалин. -Как же так? ... Ирина!
   -Боже мой! Роман Петрович? Не может быть! Не верю своим глазам! - Ирина едва не прикрыла рот ладошкой в кисее перчатки, но вовремя вспомнила о макияже и ограничилась тем, что сделала рукой хорошо знакомый Фалину жест.
   -Это я, Ирина! Милая, дорогая Ирина! - Фалин захлебывался от счастья, не спуская глаз с очаровательного лица, впиваясь в него взглядом сквозь чужие затемненные очки. -Но почему?! Почему, ответь?
   Оба почти без слов понимали друг друга и общались в основном посредством глаз, и Фалин с восторгом и радостью видел в Иринином взгляде тепло, к которому явственно примешивалось удивление, столь лестное ему, а также восхищение изобретательностью и смелостью просочившегося сквозь все препоны влюбленного. Она никак не ожидала увидеть его здесь и, наверно, мысленно навеки распрощалась с ним, так что неожиданное появление "бывшего жениха" поистине поразило её и доставило ей глубочайшее удовольствие.
   -Я ждала тебя всю ночь до самого утра! Надеялась, что ты придешь и увезешь меня с собой, но судьба - ах, как жаль! - рассудила иначе, - в голосе Ирины вдруг зазвучали тихие нотки обреченности.
   -Мы можем уехать и сейчас!
   -Нет, уже слишком поздно! Сейчас за мной приедет машина. Я, увы, выхожу сегодня замуж.
   -Но почему? Ведь ты сказала мне...
   -Это было вчера! Всего лишь вчера, мой милый! А сегодня изменить что-то уже не в наших силах! - Ирина опустила голову, и поля шляпы скрыли от Фалина лицо любимой, тем более что тут же словно от дуновения ветерка вуаль упала с полей шляпы и соскользнула женщине на подбородок.
   -Ты обещала мне! Или не помнишь? Я достал деньги, готовился к свадьбе! - лепетал Фалин, чувствуя, что любые слова теперь бессмысленны и бесполезны.
   Ирина нервничала и чувствовала себя не в своей тарелке, но изменить свое решение, пойти на попятную, кажется, действительно не могла, ибо не была бы тогда самой собой - такой, какой знал её с первого дня знакомства Фалин.
   -Поздно! Слишком поздно! Я ждала тебя вчера вечером, очень ждала, - повторяла она одеревеневшими губами, а Фалин никак не хотел поверить в свое сокрушительное поражение.
   Наверно, со стороны оба выглядели слишком экзотично, если не сказать странно, разговор их отнюдь не походил на разговор госпожи и обслуги, и в любой момент их эмоциональная - слишком эмоциональная - беседа могла стать объектом постороннего интереса, так что Роман, в последней надежде пытаясь сломить сопротивление ускользающей прямо из рук жар-птицы, готов был на всё и совершил в конечном итоге решительный поступок, схватив новобрачную за руку и потянув за собой к служебному выходу.
   -Ты должна уйти со мной немедленно, прямо сейчас! С ним в браке ты не будешь счастлива, поверь... Признайся же, чем он шантажирует тебя?!
   -Уходи один! Ты ничем уже не сможешь помочь! Богом прошу, уходи! - Ирина пыталась вырвать тонкую руку в перчатке из его пальцев, а Фалин, обуянный бесом, принялся тащить упиравшуюся даму за собой, поклявшись себе вырвать её из лап постылого ей жениха, и, хотя та и проявляла упорство, взывая к его разуму, постепенно одерживал верх, не прекращая настойчивые уговоры.
   Когда и откуда появилась в зале та самая деловая девица, которая по её словам, рекомендовала Ирине этот салон, а быть может, как подозревал Фалин, и еще раньше подыскала жениха, оставалось для обоих загадкой, и Роман заметил её лишь тогда, когда "госпожа Беневоленская" положила ему руку на плечо. Вернее, сначала он с крайним неудовольствием подумал, что кто-то из челяди вмешивается не в свое дело, и просто смахнул чужую ладонь в сторону, даже не обернувшись к нахалке, и, когда же та вцепилась мертвой хваткой халат на его спине, резко развернулся назад и вот тогда сразу узнал яркой наружности дамочку, которая давеча невольно помогла ему просочиться в салон.
   -Что здесь происходит? Что за ерунда? - сурово спросила она, вопросительно взглянув на подругу в подвенечном платье, но не разглядела глаз той за сеткой вуали и сощурилась уже в сторону Фалина, принимая его за служащую салона.
   -Отвали! - Фалин дернул плечом и попытался высвободить халат.
   -Карина! Всё в порядке, не вмешивайся. - Ирина прекратила попытки вырвать руку из пальцев Романа и покачала головой.
   -Ну уж нет! Хамство всегда требует достойного ответа! Что ей от тебя нужно?
   -Отвали, я сказал! - Фалин отчетливо представил, как его кулак соприкасается в полете с нежной челюстью этой красотули, одетой под мальчика, и даже поежился от удовольствия.
   -Кажется, меня здесь не хотят понимать! Извини, Ирина! - с этими словами Беневоленская вдруг цепко ухватила руку Фалина и как-то ловко и умело выкрутила в сторону так, что Фалин вскрикнул от резкой боли, в ответ наугад ткнул кулаком другой руки, попав однако в воздух, тут же почувствовал, как после ловкой подсечки летит на пол и, растянувшись у ног Карины, не мог ничего понять, бессильно злясь и ругаясь вполголоса, в то время, как досужая противница, отпустив его, насмешливо улыбалась, празднуя безоговорочную победу.
   -Советую, тетя, вести себя в следующий раз повежливее с клиентами! Ирина, да кто это в конце концов такая и что ей от тебя, черт меня побери совсем, надобно?!
   Слова её подхлестнули дискредитированного в глазах невесты Фалина, который, несмотря на ошеломление, вне себя от ярости немедленно вскочил на ноги, готовясь нанести обидчице сокрушительный мужской удар в челюсть, но барышня легко уклонилась от наскока, отнюдь не ударилась под угрозой избиения в бегство, а наоборот, приняла боксерскую стойку и, кажется, сделала это достаточно профессионально. Может быть, поза её смотрелась со стороны немножечко смешно и театрально, Фалину же очень скоро стало не до смеха, так как молодая женщина вовсе не красовалась перед ним и подругой, а в действительности имела представление о боксерских приемах. Точный прямой удар в подбородок моментально погрузил Фалина во взвешенное состояние, и, чувствуя, как голова идет кругом и подкашиваются ноги, он сначала вытянулся всем телом в струнку, чтобы далее грузно осесть на пол и уже оттуда тупо уставиться на верткую противницу, оказавшуюся неожиданным препятствием для осуществления его безумных и авантюристических планов.
   Разгоряченная стычкой Карина, привыкшая, видимо, сначала делать дело, а потом анализировать свои спонтанные поступки, не остановилась на достигнутом, одним прыжком подскочила к поверженной "тетке" и, очертя голову, принялась лупцевать её ногами в модных тупоносых ботинках, не особенно разбираясь, куда бьет. Под градом пинков Фалин только громко хлюпал губами при каждом точном попадании, издавал горлом утробные звуки и с большим трудом пытался защитить лицо, с которого ещё при первом падении - иначе несдобровать бы глазам - свалились злосчастные очки. Косынка тоже сползла с дергавшейся из стороны в сторону, как у китайского болванчика, головы, которую ему никак не удавалось эффективно укрыть от ударов, так что вполне реальной становилась угроза разоблачения, однако разошедшейся Карине на самом деле было не до выяснения личности того, кого она учит уму разуму. Между тем, зажмурившийся Роман не видел, как на всю эту дикость реагировала Ирина, кроме резкой боли ощущал лишь глубокий стыд за свое поражение и, когда в тишине, нарушаемой только смачными звуками побоев, раздался высокий вибрирующий её голос, облегченно выдохнул задерживаемый в лёгких воздух, понимая, что его, Ромы Фалина, судьба отнюдь не безразлична ей.
   -Карина! Прекрати немедленно! Ты сошла с ума.
   -Извини, Ирина! Не сдержалась, - Карина, переводя дух, отступила от скорчившегося на полу Фалина всего на шаг, будто готова была продолжить экзекуцию в любую секунду. -Эту хамку, согласись, следовало-таки проучить. Можешь не волноваться, завтра она уже не будет больше работать здесь, а пойдет с протянутой рукой на паперть.
   Беневоленская презрительно смотрела на копошившуюся под ногами тётку, и, когда Фалин с искаженным лицом кое-как принял сидячее положение, вдруг внимательно вгляделась в его внешность и присвистнула в удивлении.
   -Ого! Да это, кажется, мужик?!
   -Сумасшедшая, что ты с ним сотворила?! - Ирина приблизилась к обалдевшему Роману и положила мягкую ладонь ему на затылок. -Ты в порядке?
   -Более или менее! - Храбрясь, что удавалось ему с великим трудом, и держась за бока, Фалин кое-как поднялся на ноги и невольно застонал от боли в спине. -Вашими, что называется, молитвами...
   -Между прочим, это - он, Карина... - Невеста повернулась к подруге, и, хотя за густой вуалью почти не было видно лица, в голосе чувствовалось сильное волнение. -Тот, о ком я тебе рассказывала... Можешь считать меня ненормальной, но свадьбы сегодня, похоже, не будет!
   -Мой бог! Как романтично!!! А ты, собственно говоря, думаешь головой, что говоришь? - Карина обалдело хлопала ресницами. -Влад же тебя сотрёт в порошок. Да нет, просто убьет! Нет, это решительно невозможно.
   -Что же делать, Карина!? Я попала в ужасное положение! - Ирина бессильно опустила руки и поникла головой.
   Избитый ни за что, ни про что Фалин не принимал никакого участия в диалоге женщин, еле держась на ногах и отчаянно сопя носом, и Карине даже пришлось взять его под руку, чтобы не дать упасть. Она сочувственно, но и без всякого восторга и даже чуточку пренебрежительно глядела на него исподлобья, зато кроме всего прочего читался в глазах её искренний, ничуть не поддельный интерес к происходящему, словно она являлась зрительницей увлекательного приключенческого сериала. Заметно было, что ей трудно постигнуть Иринин внезапный порыв, тем паче что вид у избранника был, надо сказать, не слишком-то презентабельным, при этом сама суть интриги, наоборот, с каждой минутой завладевала ею и даже потворствовала авантюрной её натуре.
   -Боюсь, ничего уже нельзя изменить, - огорченно молвила она тем не менее, с жалостью взглянув на сникшую подругу. -Разве вот только...
   -Карина, выручай! Придумай же что-нибудь, - обычное хладнокровие на этот раз оставило Ирину, и Фалин даже с радостью воспринимал такое её состояние, еще больше уверяясь в чувствах божественного создания к его скромной персоне.
   Такой Ирина много больше нравилась ему, и он готов был разбиться в лепешку, но вырвать её из лап нежеланного жениха.
   -Хорошо, ребятки мои! Очень хорошо! - Карина, внутренне переборов сомнения, внимательно взглянула сначала на Ирину, а затем на Фалина, и в её взгляде не чувствовалось особого уважения к нему. -Вот что я тебе скажу, жених! Исчезни пока отсюда со своим маскарадным костюмом, выбирайся-ка на улицу и минут через сорок жди в арке на выезде со двора. Сядешь к нам в машину. Водителя я, понятное дело, беру на себя. Ну а дальше... Дальше сделаешь то, что я тебе скажу, понял?!
   Фалин с бьющимся сердцем слушал самоуверенную красотку, которая не вызывала у него никаких положительных эмоций, но сейчас оставалась единственной надеждой на успех, и верил, что всё сегодня получиться у него как надо и в результате сбудутся все его самые невероятные желания и мечты. Ирина тоже застыла на месте, внимая твердому голосу подруги, и можно было только представить её внутреннее состояние накануне определяющих дальнейшую жизнь событий.
   -Что стоишь? Давай дуй, женишок, куда велели. - Карина поправила у Романа на голове косынку, потуже затянула ее, а затем подняла с пола уцелевшие чудом очки и нацепила ему на нос. -А твоя личность мне знакома, дружок! Где-то я тебя уже видела.
   Конечно, Фалин по идее должен бы был благодарить её за помощь, однако шустрая девица вызывала у него неприятие, и Карина, понимая его чувства, снисходительно усмехнулась, с вызовом глядя ему прямо в глаза, затем развернула его к себе спиной и толчком отправила к служебному выходу. Подавив с себе желание сказать ей пару ласковых слов, Фалин на прощание любящим взором окинул ослепительную фигуру Ирины и вдруг на мгновение замер на месте, неожиданно для себя различив сквозь вуаль суровые черты лица Тамары. Наваждение было настолько отчетливым, что мороз пробрал Романа по коже, и, только усилием воли стряхнув его с себя, он, не чуя под собой ног, кинулся по известному уже пути обратно в раздевалку, чтобы, скинув маскарад, вновь преобразиться в самого себя. Дурацкое переодевание, слежка за Ириной, глупейшая драка с женщиной, болевшие ушибы на теле от ударов Карининых ботинок, собственная беспомощность - всё это отошло на задний план, и теперь лишь желание поскорее выбраться на волю владели им. Его волновало одно - пусть никакие досадные препятствия больше не помешали бы ему очутиться в той самой арке, где назначена была встреча со свадебной "кавалькадой", и он уже представлял себе, как садится в машину рядом с любимой женщиной и мчится, куда глаза глядят, - на вокзал, в аэропорт или по шоссе прочь из города.
   Раздевалка, куда Фалин влетел с ходу, не заботясь ни о каких предосторожностях, встретила его женскими голосами, и только теперь ему в голову пришла простая мысль о том, за каким дьяволом он, собственно говоря, приперся сюда и почему сразу не бросился на улицу. Ко всему прочему, он едва не столкнулся в дверях в двумя смешливыми девушками в похожей униформе - именно такой, какая была на нем, при этом обе удивленно посмотрели на запыхавшуюся женщину, протиснувшуюся между ними, переглянулись непонимающе и двинулись своей дорогой, беззаботно рассмеявшись и мельком оглянувшись ей вслед. Одна из них покрутила пальцем у виска и крикнула через плечо:
   -Осторожнее надо бы, коллега, - и тут же добавила, обращаясь по-видимому к кому-то в глубине раздевалки: -Эй, Машка, давай догоняй скорее, а то тетка тебя сейчас съест!
   Молодая крупная телом деваха, к которой была обращена реплика, вполне соответствовала своему имени да еще внешне напоминала собой небезызвестную диву Машу Распутину, на что Фалин обратил внимание вскользь, сразу направившись, чтобы хоть как-то оправдать присутствие здесь, в закуток за шкафчиками в поисках своей обуви. Он торопился и не собирался задерживаться ни одной лишней секунды и его мало интересовали все эти смешливые "мочалки", с деловым видом отиравшиеся здесь и занимавшиеся своими бабскими сплетнями. Поэтому, когда эта самая Маша, вызывающе полуобнаженная по причине отсутствия на теле форменного халата, заступила ему дорогу, только досадливо поморщился и хотел сразу послать её куда подальше.
   Между тем, баба была на полголовы выше его, имела широкие покатые плечи, мощную грудь в открытом бюстгальтере, могучие бедра и крепкие длинные ноги в черных чулках на резинках и большого размера тапочках-гейшах и улыбалась слишком вызывающе своим развратно накрашенным ртом, хорошо осведомленная о воздействии своей внешности на окружающих. Она загораживала Роману проход и буквально сверлила его своими огромными глазищами, которые сделали бы честь любой эстрадной звезде.
   -Ты кто? Новенькая что ли? Уборщицей взяли, да? - Девка была настроена на пустопорожний бабский разговор, и разговор этот никак не вписывалось в Фалинские планы.
   Роман недовольно буркнул что-то в ответ и попытался протиснуться в узкую щель между стенкой и внушительной фигурой Машки, но та слегка прижала его крутым бедром к стене и по-матерински погладила по щеке широкой ладонью.
   -Не спеши, подружка! Представься хоть да давай чмокнемся за знакомство. Ха-ха!
   Девка издевалась над Романом, и в другое время он знал бы, как ответить ей на наглое приставание, время однако поджимало, и скандалить сейчас и вступать с нахалкой в пререкания не имело никакого смысла. Руководствуясь такими соображениями, Фалин отступил на шаг, прикидывая, как побыстрее отвязаться от "Распутиной", и тут в одно мгновение небо показалось ему в полном смысле слова с овчинку.
   Грамотный удар коленом по яйцам был подл и достаточно силён, сразу лишив Романа всякой возможности ответить адекватно на подлость или тем паче спорить с девкой, угрожать ей да и, честно говоря, вообще здраво рассуждать о человеческой неблагодарности, поскольку зверская боль в паху затмила собою все чувства и мысли. Кажется, он присел на корточки, держась двумя руками за ушибленное место и подвывая самым естественным образом, причем глаза его буквально полезли на лоб, в животе образовался тупой тяжелый комок, дыхание сперло, а голова ритмично принялась раскачиваться из стороны в сторону, как недавно под Кариниными ударами. Через щелки между веками слезящихся глаз он видел перед собой широкие Машуткины бедра в панталонах, туго охватывающих крупные формы, и глубокий голый пупок, в уши же назойливо лез вкрадчивый увещевающий голос:
   -Извини, приятель! Я засомневалась вдруг и решила проверить, кто ты есть такой на самом деле. Машу ведь по жизни, знаешь ли, провести трудно - она, вишь, пожила уже на свете достаточно, чтобы мужика от бабы отличить. Нехорошо, милок, обманывать дам - ой, нехорошо!
   Распутина нарочно по-деревенски коверкала речь, кривлялась как могла, упивалась собственной значимостью, а затем сдернула с Фалинского носа очки, развязала и стащила с головы косынку, чтобы за волосы оттянуть голову Фалина назад и удовлетворенно заглянуть в искаженное гримасой боли и растерянности лицо.
   -Вот видишь! Зачем же прятаться было? Так и сказал бы, что мужик ты, а не баба! Еще и губы намазал помадой... Вот я сейчас заставлю тебя губёшками крашенными одно место поцеловать, будешь знать тогда! Или лучше охрану позвать? Как скажешь, друг! Твой выбор.
   -Маша, не надо! Прошу тебя, отпусти, - просипел растерянный переменой участи Фалин сквозь зубы, всё еще не в состоянии прийти в себя от осознания того факта, что, несмотря на предосторожности, уже дважды за один час он нещадно бит опять же бабами. -Отпусти, я заплачЩ валютой!
   -Зачем мне твои бумажки, клоун? У меня, поди, своих хватает - и зелёненьких в том числе. Ныне бабы-то побольше мужичков заколачивают - во как! Сходи-ка с ними - баксами своими - лучше в туалет! Только сначала все мои просьбы нижайшие выполни в точности и потом исчезни из жизни моей, словно и не было тебя на белом свете, понял аль нет? Не люблю я разборки всякие. Сама проблемы решаю, веришь ли, не знаю!? Какие просьбы, спросишь? Отвечу! Самые естественные - по крайней мере для меня!
   Медленно, как бы нарочно издеваясь над плененным и шантажируемым без зазрения совести мужчиной, Машка двумя руками принялась приспускать в бедер тонкие панталоны, постепенно обнажая аккуратно подбритый лобок с курчавыми рыжими волосами, и Фалин оторопело смотрел на этот ровный треугольник и складку кожи, пересекавшую его сверху вниз, всем своим существом чувствуя, как убегают безвозвратно драгоценные минуты. Пререкания были бесполезны, а появление охраны на трубные призывы этой кобылы о помощи означали бы конец всему на свете и потерю единственного оставшегося шанса вырвать любимую из лап проклятущего Влада. Перед глазами Романа так и стояло ехидное лицо Карины с уничижительным выражением, и под взглядом её острых глаз он готов был пойти на все, чтобы успеть на назначенную встречу.
   -Давай, любимый! Не заставляй свою девочку ждать. Ведь она всё же на работе находиться, а не в борделе, - гипнотизирующий голос Машки проникал в мозг Фалина, обволакивал сознание и не давал собрать разбегавшиеся мысли. Под воздействием интонаций этого вкрадчивого голоса боль в мошонке постепенно уходила, но это не меняло сути происходящего и ничем уже не могло помочь подавленному новой чередой неудач и разоблаченному здоровенной дурой неудачнику.
   -Машенька, я умоляю тебя...
   -Зачем умолять? Ведь ты же большой мальчик уже. Брось ты этот стон - мой тебе совет! Скажи лучше, что любишь меня и жаждешь выполнить любую мою прихоть. Ну, милёнок, я жду!
   -Маша, любимая моя!
   -Неплохо! Только надо еще ласковее и ещё смелее. Не бойся казаться смешным, прояви фантазию.
   -Я люблю тебя! Не могу без тебя жить.
   -Уже лучше! Еще, милый. Я таю на глазах. Ты поцелуешь наконец меня?
   -Конечно, моя любовь! Конечно поцелую! Ты прекрасна и удивительна, я в восторге от тебя, - язык с трудом ворочался во рту Фалина, живя какой-то своей независимой жизнью, и Роману казалось, что выдавливает из себя слова кто-то другой, нещадно лебезя перед девкой и пытаясь любым способом умаслить её.
   Тем временем, туман перед глазами постепенно таял, и изощрявшийся в неуклюжей лести бедняга видел перед носом неотвратимо приближавшийся к его лицу выпуклый лобок, стиснутый пока крупными ляжками. Но вот настал неотвратимый миг, когда сильные ноги в черных чулках, оттенявших смуглую кожу бёдер, плавно раздвинулись в стороны, и перед Фалиным раскрылась во всей красе спелая розовая промежность, которую он наблюдал снизу вверх, закатывая глаза, так как теплая широкая ладонь решительно нагибала его голову навстречу готовой разверзнуться вульве. Он сам не заметил, как оказался стоящим на коленях с согбенной спиной, и теперь раскрывшийся плотоядный бутон в обрамлении стриженых волос находился в нескольких сантиметрах от его губ и притягивал их мощным магнитом.
   -Слов мало, докажи свою любовь, милый. Целуй меня! Ах, как сладок будет сей поцелуй! - бархатный вкрадчивый голос исходил уже не откуда-то сверху, а прямо из хищной промежности, и Фалин, сраженный неожиданной метаморфозой и вздрагивающий при каждом услышанном слове, смысл которых почти не понимал, без всякого понукания сначала осторожно, будто опасаясь укуса, потом жадно приник ртом к увлажненным зовущим губам, вкладывая в поцелуй всю страсть, на какую был способен.
   Алчущий Машин "рот", как ему показалось, немедленно ответил на поцелуй, ухитряясь сквозь продолжительное лобзание ещё и поощрять целовальника словесно, а Фалин, торопясь проявить преданность, ласкал языком теплую мокрую полость и всё глубже погружал в нее лицо - сначала подбородок, потом нос и щеки и дальше, кажется, даже лоб. Его собственная покладистость представлялась ему необходимым самопожертвованием ради той высшей любви, которая ждала его впереди, и, стараясь отработать обещанную скорую свободу, он трудился на совесть, в порыве экстаза обхватив потными ладонями расставленные ноги в чуть приспущенных скользких теперь и казавшихся рыбьей или змеиной чешуёй чулках. Сок, обильно выделявшийся из разверзшейся промежности, тёк по его щекам и подбородку, заливал глаза, попадал в нос и рот, и потерявший голову Фалин упивался им, судорожно глотал большие порции одуряющего напитка, с силой вдыхал его дурманящий запах, не старался больше сдерживать эмоции и давно плюнул на любые приличия, издавая громкое чавканье, хлюпанье и сопение. При этом ему чудилось, что вовсе не жаждавшую острых ощущений хищницу он старается удовлетворить и довести до умопомрачительного экстаза, а силится ублажить плотоядную вульву, намеревавшуюся с случае постыдной слабости укрощенной добычи проглотить её, высосать из неё все соки и смачно выплюнуть оставшуюся от того, кто раньше назывался Романом Фалиным, сморщенную оболочку, наполненную гремящими костями. Вопрос стоял так - кто кого! - и справиться с голодной булькающей плотью, чтобы не быть поглощенным, переваренным и извергнутым ею вон, Фалин должен был любой ценой!
   Между тем, владелица и безраздельная хозяйка разъяренной вульвы ответила наконец на старания пленника протяжным стоном, в котором слышались одновременно бескрайняя страсть нимфоманки, звериная любовь самки, глубокая нега и безграничная благодарность женщины за доставленное удовольствие, и Фалину, вспомнившему в результате оглушающего стона, кто, собственно говоря, заставил его вступить в изнуряющую борьбу с ненасытной промежностью, захотелось ещё более громко застонать в ответ, чтобы стоны - его и знойной любовницы - слились в один единый стон и заполнили собой всю комнату от стены до стены, от потолка до пола. Правда, вместо сладострастного стона лишь гулкий звук, отдалённо напоминавший бульканье, вырвался из его внутренностей, после чего бедняга едва не подавился остро пахнувшей, кисловатой на вкус влагой, стремительно заполнявшей его не поспевающий справляться с потоком рот. Задыхавшемуся от нехватки кислорода, мокрому по самую шею, едва успевавшему делать большие глотки, ему было ясно одно - любая фальшь, любой розыгрыш, любой обман неуместны в отношениях с пылкой и требовательной партнершей, и сейчас он действительно любил это снисходительное к нему существо, требовавшее от него немногого - нескольких минут глубокого чувственного удовольствия. Обделенная по вполне понятным причинам искренней мужской лаской и видевшая по жизни в мужчинах лишь сексуальных партнеров, она таким вот силовым методом пыталась добиться хотя бы видимости трепетного отношения к себе и на этот раз нашла у случайного партнера полное понимание своих наклонностей. При этом Фалину было искренне жаль её, и он корил себя в душе за то, что не встретил Машу раньше - до знакомства с Ириной, иначе бы они с этой оригинальной особой страстно полюбили друг друга и проводили время с утра до вечера вдвоем в постели, услаждая друг друга сексуальными изысками, и вместе, общими усилиями быстро достигли бы заоблачных высот эротического экстаза.
   Несомненно, что и сейчас в этой не слишком уютной в отличие от залов для клиентов комнатенке Машенька испытывала подлинный оргазм и уже не просто стонала, а издавала вызывающее страх рычание, поистине теряя человеческий облик, так что неизвестно, что пришло бы ей на ум далее - например, желание съесть добычу с потрохами, и спасён обалделый партнёр был лишь громким голосом, окликнувшим из коридора позабывшую, кажется, о своей основной работе хищницу и возвратившим её на грешную землю. По крайней мере, встрепенувшись на зов, она с невнятными стенаниями отпустила Фалина на волю, и он с трясущимися губами и безумными глазами на сыром лице, подобострастно поглядывал на свою хозяйку, словно ручной песик, вертевшийся у её ног. Она была прекрасна в тот момент - особенно тогда, когда потянувшись всем телом до хруста костей, запрокинула голову, чтобы остудить пылающие румянцем щеки, и очарованный увиденным Фалин не смог удержаться, чтобы не поцеловать ей колени, захлебываясь от искренней благодарности притом, что Маша уже не обращала на "котика" внимания, сполна получив свое и в мыслях уже находясь далеко отсюда.
   -Ты свободен, малыш, и, если не держишь на меня обиды, мы сможем встретиться еще раз - когда-нибудь в будущем. - Она милостиво помогла ему подняться и легонько подтолкнула в сторону дверей. -Спасибо тебе, что называется, за всё, и прошу, не надо благодарностей...
   Растерянный даже больше, чем в начале интермедии, Фалин молчал и, медленно стягивая с плеч дамский рабочий халат, любовался крепкой крупной фигурой во всем её цвете.
   -Ты был бесподобен, милый! Такого поцелуя мне не доводилось получать никогда. Так что возьми вот на память в качестве заслуженного приза... - Комочек дамских трусиков из тонкой невесомой материи Машенька опустила в карман Фалинской куртки, а самого Романа шлепнула по ягодице ладонью, словно нашкодившего ребенка, после чего ласково вытолкала за дверь. -Заходи еще, мой милый исполнительный мальчик - только в более приличном виде, ведь, как-никак, мы работаем в культурном заведении... Итак, всегда твоя - мадемуазель Мария!
   Время неумолимо отсчитывало минуты, так что отрезвевший наконец от испытанного и сам не свой от охватившего его так некстати нервного мандража Фалин поспешил к выходу, на ходу тряся головой, чтобы сбросить с себя наваждение, но всё равно вытягивая по инерции трубочкой просохшие уже губы в ожидании виртуального поцелуя, а в ноздрях его до сих пор стоял острый и пряный, волнующий запах породистой женщины, вызывающий полное смятение в душе. Правда, теперь Роман считал происшедшее всего лишь необходимой жертвой в угоду объективным обстоятельствам и никак не находил в своем поведении измены любимой женщине, так что угрызения совести его отнюдь не истязали. Между тем, с трудом унимая тяжелое дыхание и чувствуя холодок в груди от полной неизвестности относительно своей будущей судьбы и, что более важно, Ирининой судьбы тоже, он едва успел пересечь двор и укрыться за столбом в просторной арке, как со двора вырулил роскошный лимузин, занявший собой весь проезд в ширину, чуть было не задел Фалина крылом и малость притормозил на выезде из арки. Дверца распахнулась и чья-то рука призывно махнула беглецу, после чего тот, набрав в грудь побольше воздуха, ловко, словно ковбой, головой вперед нырнул в салон и шлепнулся на мягкое сидение рядом с водителем, которым оказалась вездесущая Карина. На заднем же просторном сидении расположилась замершая в неестественно напряженной позе Ирина, облаченная в подвенечное платье, в чём Фалин убедился, бросив быстрый взгляд в зеркало заднего обзора и ощутив при этом гулкое биение сердца в груди.
   Карина задумала нечто вроде похищения невесты (это было совершенно очевидно!), в детали же плана непосредственный участник авантюры, которого, похоже, собирались использовать втёмную, посвящен не был, зато на лице лихой красотки, ловко управлявшейся с баранкой, читалась такая непререкаемая уверенность в своих силах, что Фалин готов был полностью положиться на неё. Сейчас он испытывал к Карине едва ли не нежные чувства, давно простив ей трёпку в салоне, и если бы не Ирина за спиной, то наверняка поцеловал бы обаятельного водителя в порозовевшую щечку. Глаза Карины тем временем горели холодной решимостью, и, не глядя на взмокшего от волнения Фалина, "руководительница проекта" вывела машину на улицу и только тогда произнесла вполголоса, не сводя глаз с дороги:
   -Через сорок пять минут - кровь из носу - надо быть на церемонии. Так что, не надо пустых разговоров о жизни, ребята, не надо! Будет лучше, если все будут слушать меня - добрую тётушку Карину, и тогда, не сомневайтесь, победа будет за нами!
   И добавила для Романа: - Владу сказали, что невеста прибудет прямо к регистрации... Да так и случится на самом деле - я отвечаю!
   Фалин, находясь во взвешенном состоянии, не следил за маршрутом, тем паче что поворачивал то и дело голову назад в упорном желании поймать взгляд Ирины, злился при этом, поскольку вуаль в полутьме салона не давала возможности разглядеть не только глаза, но и лицо прекрасной дамы, однако видел, что дивная рука в белой перчатке нервно теребит упаковку лежавшего на сидении букета, выдавая волнение несостоявшейся невесты "олигарха", ввязавшейся по милости беззаветного поклонника в авантюрную историю. Вообще говоря, он кожей чувствовал вину за тревогу любимой и по этой причине хранил гробовое молчание, не желая обострять и без того напряженную обстановку. Меж тем, Карина вдруг направила машину в узкий невзрачный переулок и сразу за углом притормозила у входа в один из многочисленных коммерческих магазинчиков - так называемых "комков", во множестве "рассыпанных" по обеим сторонам щедрой рукой администрации района, быстро выбралась на тротуар и без промедления распахнула заднюю дверцу автомобиля, по-мужски подав руку невесте. В своем элегантном брючном костюме, между прочим, она гораздо больше походила на жениха, чем потрепанный Фалин, и, как ни смешно это было сознавать, немногочисленные прохожие, скорее всего, и принимали её за такового.
   -Ребятишки! У вас, предупреждаю, всего пятнадцать минут. - Короткая фраза, а также взгляд расширенных сверкающих глаз Карины словно пружиной подбросили Фалина с сидения, и он суетливо вывалился из машины, не зная, по правде сказать, что делать дальше, и зачарованно наблюдал, как подруги, выглядевшие со стороны чуть ли не идеальной семейной парой, спешно скрываются в дверях невзрачного "комка". Когда же замешкавшийся Рома вбежал в лавку вслед за ними, то увидел лишь мелькнувшее в проходе между металлическими вешалками белое платье невесты, а задержавшаяся у прилавка и уже шептавшаяся с молоденькой продавщицей Карина небрежным тоном велела ему обождать, после чего торопливо ушла вслед за ушедшей в служебные помещения Ирой.
   Девчонка-продавщица с интересом разглядывала Фалина, неуклюже переминавшегося с ноги на ногу и издававшего громкое пыхтение, а вдоволь насмотревшись, поманила пальчиком к пустой примерочной кабине, почти силой втолкнула туда и, хихикнув напоследок, задернула занавеску. Кажется, она была заранее введена в курс событий, и такая предусмотрительность Карины внушала Фалину безмерное уважение. Тем временем, ему ничего больше не оставалось, как опуститься на металлическую табуретку и уставиться в большое зеркало, из которого на него пялился шизофреническим взглядом взъерошенный мужик, вид которого не вызывал особого уважения и недвусмысленно говорил о пассивной роли этого субъекта в лихо закрученной интриге и за спиной которого тотчас нарисовалась деятельная Карина, юркнувшая из зала в кабинку с полиэтиленовым пакетом в руках.
   -Раздевайся, Рома! И поскорее, пожалуйста, если сможешь! - Появление было подобно вихрю, и Фалин после торопливых её слов даже вскочил на ноги, вытянулся по стойке смирно и машинально принялся поднимать на животе футболку.
   Карина же опорожнила пакет и разложила на стуле белоснежное женское белье, знакомые уже свадебные туфли и перчатки, а также роскошный Иринин парик.
   -Давай-давай! Раздевайся, - настойчиво погоняла она Фалина, не оставляя никаких сомнений в предстоящем маскараде. -Сыграешь роль невесты, а там, глядишь, кривая и вывезет! Ты еще Влада не знаешь! С ним, парень, шутки плохи!
   -Ну ты даешь! Ничего получше не придумала? - Роман беспомощно заморгал глазами. -Ничего не выйдет! Любой дурак догадается... Лучше мы просто убежим, Карина, а ты сама переоденься...
   -Карина, мальчик мой, свидетельницей будет на регистрации, ты - невестой, а Ирка спрячется с глаз долой и тебя, дурачка, дождется в укромном месте. А если ты тётю Карину слушать не желаешь, то можешь быть свободен - иди, милок, на все четыре стороны. Я, да будет тебе известно, только ради Ирины стараюсь, женишок недоделанный. - "Тетя" Карина была гораздо моложе Фалина, однако в тоне её слышались те же суровые нотки, что и в голосе Маши "Распутиной", и загипнотизированный жёсткими оскорбительными фразами, Рома понял, что лучше ему будет беспрекословно следовать приказу.
   -Где Ирина?
   -А вот за неё беспокоиться не надо! - Карина, теряя терпение, принялась стаскивать с Фалина футболку. -Меня можешь не стесняться, дружок... А платье тебе сейчас принесут, будь готов.
   Раздевание после короткого внушения заняло предельно малый промежуток времени, и заминка произошла только перед снятием трусов, что вызвало у Карины злую ехидную улыбку, только подстегнувшую Фалина, который, полностью обнаженный и дрожавший то ли от холода, то ли от возбуждения, взялся без особой решительности за дамские вещи. Между тем, все они принадлежали Ирине, только что облегали её божественный стан, хранили еще тепло её кожи, источали тонкий аромат её духов, и, облачаясь в них, Фалин как бы с благоговением касался Ирины, обнимал её, прижимал к себе и сливался с ней воедино. Он совершенно забыл о шустрой красотке, надевая эластичные трусики, изящный бюстгальтер, нежную кружевную сорочку и натягивая на ноги белоснежные чулки с ажурными манжетами, причем старался не смотреть в зеркало, чтобы в полной мере насладиться процессом и без помех вжиться в образ любимой. И вообще, после того, как первая вещь коснулась его кожи, он начисто позабыл обо всем на свете - в том числе о глупой стыдливости, и уже словно сама Ирина подбадривала его - незримо и неслышно, - касаясь его плеч, ног и рук своими ласковыми пальцами, что было поистине прекрасно!
   Пока Фалин терпеливо натягивал на ладони и запястья длинные перчатки новобрачной, Карина скептически разглядывала изящные туфельки на тонких каблуках, потом скрылась за занавеской, моментально вернулась с более грубоватыми, но большего размера дамскими туфлями того же цвета, поставила их у ног порозовевшего и немало взбудораженного процессом перевоплощения Романа и, подождав пока тот обуется, сама, не доверив дилетанту ответственной операции, со всеми предосторожностями водрузила ему на голову пышный парик, расправила роскошные локоны, подправила их расческой и только после этих ответственных мероприятий с присущей ей грубостью затолкала в бюстгальтер Фалину скомканную тряпку, создав видимость женской груди. Теперь оставалось облачиться в свадебное платье, на что, понятно, требовалось гораздо больше времени, и с помощью то и дело посмеивающейся продавщицы Карине с изрядным трудом удалось "упаковать" в него Фалина, зато эффект вышел ну просто сногсшибательным, и Роман, не веря глазам, не смотрел, а именно пялился в зеркало, пока свидетельница наспех накладывала обильный грим на многострадальное его лицо. Тщательным макияжем заниматься не имело смысла, поскольку вся надежда обманщиков зиждилась на вуали, и, когда изящная шляпка прочно заняла место на Фалинской голове, частая кисея надёжно скрыла огрехи физиономии и придала подставной невесте более или менее натуральный вид.
   Пока Карина пристраивала на соответствующие места дорогую бижутерию, Фалин сам уже основательно заразился азартом соратницы и готов был, несмотря на непривычные каблуки, поскорее бежать к машине с окрепшей надеждой на благополучное окончание фарса и немедленную встречу по окончании щекочущих нервы приключений с той, ради которой, собственно говоря, и позволял наглой бабе творить с собой несусветные чудеса. Надо было, кстати, признать, что выглядел округлевший за последнее время на Алиных харчах Фалин в наряде невесты очень неплохо, да и ушлая Карина приложила максимум усилий для наибольшей реалистичности маскарада, чем вселила в Романа уверенность в успехе, и теперь невероятный обман казался новоиспеченной "невесте" вполне приемлемым и походившим на забавную игру с крупным призом за победу. Лишь один нюанс - значительный для него и незначительный для Беневоленской - сейчас волновал Рому, и Карина, понимая, что тот перед решительным шагом хочет непременно видеть свою суженую, поморщилась от подобной сентиментальности и недовольно сообщила, что Ирина будет ждать его на улице.
   -Только времени на телячьи нежности у вас, увы, не будет ни минуты! Учти это, душечка! Водитель и так заждался нас в условленном месте. Все делаем бегом, имей это в виду... А теперь, лапушка, следуй, пожалуйста, за мной да держи, будь ласкова, осанку, черт тебя дери!
   Ради Ирины Фалин готов был стойко выслушивать грубоватые колкости надменной дамочки, в мыслях, наверно, претендующей на роль Ирининого кавалера, будь у неё между ногами бугорок, а не щель, сам же теперь был больше чем уверен, что сумеет пойти вместо возлюбленной под венец, с относительной легкостью введет в заблуждение треклятого Влада и не даст ни малейшего повода разоблачить себя. С этой минуты всё происходящее перестало казаться ему пошлым спектаклем, он вдруг действительно почувствовал себя госпожой Поплавской, холодной Ланой, великолепной Эрной, готовой тайно выйти замуж за Романа Петровича Фалина, и, можно сказать, в эту минуту любил самого себя в образе Ирины. Мало того, он даже мыслил как Ирина, старательно копировал её манеры, бросал исподволь на своё отражение быстрые Иринины взгляды, грациозно придерживал подол платья подобно ей и величаво и с достоинством выходил из кабинки её походкой. При каждом шаге мягкая ткань нижней сорочки ласкала Фалину кожу, туго обтягивающий ноги эластик чулок позволял чувствовать каждую мышцу, лиф платья приятно сжимал талию, усиливая и без того обострившиеся чувство перевоплощения, лямочки бюстгальтера при каждом движении рук мягко потирали плечи, а тонкий материал перчаток натягивался между пальцами и на сгибах локтей.
   Карина, открыто любуясь, несмотря на мелькавшую то и дело в глазах иронию, собственным творением, проворно забежала вперед и услужливо распахнула дверцу автомобиля на глазах у любопытствующей публики, интерес которой нисколько не трогал Фалина, пытавшегося взглядом отыскать среди прохожих Ирину, но не находившего её. Только разместившись уже на заднем сидении по соседству с огромным букетом цветов, наполнявших пространство салона изысканным ароматом, он увидел вдруг скромно стоявшего у самого крыльца "комка" молодого человека, на которого минуту назад не обратил никакого внимания и который не деле оказался неузнаваемо изменившейся Ириной, облаченной в его, Фалина, одежду, причем даже широкие мужские брюки, молодежная кожаная курточка - та самая, что Роман оставил в Карининой машине ещё при проникновении в салон, и кроссовки Мальцевского отпрыска, недавно обутые на Фалинские ноги, неимоверно шли ей. Наверняка, женщина специально отказалась от любой другой одежды, предлагаемой ей продавщицами комка, и решила воспользоваться костюмом будущего жениха, в котором смотрелась просто прелестно, причем начисто отмытое от косметики лицо и прилизанные стриженые волосы делали эту молодую женщину неким особым образом симпатичной и гораздо более милой нежели её подруга. После роскошного свадебного наряда Ирину действительно трудно было узнать - только прелестные глаза и непередаваемая улыбка выдавали её с головой и так сильно притягивали Фалина к себе, что тот рванулся было к любимой, едва не уронив с собственной головы шляпку, но Карина, угрожающе хмыкнув, резко захлопнула дверцу прямо перед его носом, разделив влюбленных тонированным стеклом, и намеренно загородила Ирину от Фалина.
   Женщины перебросились несколькими словами, тронули друг друга за руки, а потом вдруг нежно и порывисто обнялись, причем Фалин готов был поклясться, что Карина поцеловала подругу в шею и при этом объятия её были отнюдь не дружескими. На мгновение ревность с силой овладела им, подогретая ощущением собственной беспомощности, и подавлять её пришлось огромным усилием воли, так как от Карины - и только от неё - зависело будущее Фалинское счастье. Застыв в неудобной напряженной позе, Роман не спускал глаз с увлеченных объятиями подруг и внезапно в обращенном к нему из-за плеча Карины Иринином лице разглядел несомненные Тамарины черты, грубоватые и мужественные, дерзкие и волевые, причем видение было столь реальным, настолько благородная дама походила на отважную боевичку, что безмерное удивление и мистический страх на мгновение охватили его. Однако странное наваждение было мимолетным, тем более что Карина уже спешила к машине, вновь ненадолго закрыв от Фалина преобразившуюся невесту, которой хватило короткого мига, чтобы исчезнуть волшебным образом с места, раствориться в воздухе и оставить о себе только воспоминания.
   Машина резво катила по улице, скоростью движения бодря пассажиров и поднимая им настроение, так что упакованному сначала в подвенечное платье, а потом и в салон свадебного лимузина Фалину не без оснований чудилось, что это не он - ловко прикинувшийся невестой Рома - стремительно уносится бездушным механизмом на колёсах во Дворец, а Ирина Поплавская самолично направляется на церемонию бракосочетания, оставив у стен второразрядного комка неудачливого своего любовника, и под впечатлением молчаливого прощания с ним и предстоящего волнительного ритуала, как и полагается настоящей невесте, гордо взирает на смурых обывателей сквозь тонированное стекло и прикидывает между делом, как будет вести себя в торжественной обстановке. Впечатление праздника, волнующе неотвратимого, не просто ни на минуту не оставляло новобрачную, но и усилилось еще больше, когда на одном из перекрёстков в машину сел водитель - молодой парень в строгом костюме, заменивший за рулем Карину, которая переместилась на заднее сидение и успокаивающе положила ладонь на подрагивающие пальцы подруги. Теперь, кажется, и свидетельница прониклась торжественностью обстановки, скрепя сердце смирилась с предстоявшей свадьбой и вытекающими лично для неё последствиями таковой и, не исключено, подумывала даже, как бы на прощание ненароком заключить новоявленную невесту в "дружеские" объятия, о чём недвусмысленно говорило ласковое поглаживание ею кисти руки в тонкой свадебной перчатке. Шофер, между тем, с интересом глянул на "королеву бала", уверенно устроился за баранкой и так же уверенно повёл автомобиль навстречу неизбежности, а у невесты душа ушла в пятки при одной мысли о той невообразимой комбинации, какую они с Кариной и Романом задумали провернуть. Раздумья о том, не стоит ли лучше отказаться от рискованного предприятия и отдаться на волю судьбы, не отпускали её ни на минуту, когда же экипаж подкатил к крыльцу Дворца, слабость вообще охватила каждую мышцу без пяти минут официальной супруги лощеного Влада, осознавшую наконец, что сейчас она станет законной женой постороннего, по сути, человека и, не дай бог, вынуждена будет прожить с ним всю сознательную жизнь. Надо сказать, ей с трудом верилось в подобный бред, и если бы не собственные колени, закрытые подолом роскошного платья, носки белых модельных туфель, выглядывавшие из-под него, руки в свадебных перчатках и вуаль, закрывающая лицо, не говоря уже о локонах парика, щекотавших щеки, она сам не поверила бы в реальность происходящего.
   -Быстрее, Ирина! Влад не должен видеть тебя до... - жаркий шёпот Карины вернул Фалина к действительности, а Карина, подхватив с сидения букет, буквально выволокла его из машины.
   Почти бегом они миновали вестибюль и торопливо скрылись в комнате для дам, где какие-то расфуфыренные тётки пытались льстиво обратиться к Фалину с комплиментами и только благодаря свидетельнице не смогли приблизиться к нему вплотную. Видимо, мало кто из гостей знал невесту, и этот факт играл на руку обманщикам, а так как прибыли подруги буквально в последнюю минуту, то их практически сразу вызвали ко входу в зал, причем, на счастье заговорщиков, для жениха и невесты предназначались разные двери. Вряд ли то, что он не увидел невесту непосредственно перед совершением таинства, радовало Влада, Фалин же наоборот был несказанно рад удачному стечению обстоятельств, поскольку густые волосы, дававшие вкупе с вуалью определенные шансы на успех, всё равно не являлись гарантией безусловного инкогнито. Чтобы спасти Ирину от постылого брака, он готов был провести с женихом даже первую брачную ночь, а уж перспектива постоять некоторое время рядом с ним под марш Мендельсона и поставить закорючку в официальном документе нисколько не пугала его. И всё-таки у покрытых позолоченными вензелями дверей волнение вновь овладело обманщиком и заставило задрожать от кончиков волос до пальцев ног!
   -Спокойно, девочка, я рядом! Не вздумай грохнуться в обморок. - Карина тронула невесту за плечо, и как раз в этот момент двери распахнулись, чтобы открыть залитый светом зал, ошеломивший Ирину-Романа своим великолепием.
   Фалин неоднократно бывал раньше - не в качестве, естественно, молодожена - на подобных церемониях, теперь же впервые не являлся ни гостем, ни сторонним наблюдателем, ни официальным лицом, но, увы, и женихом тоже, а поскольку отмахнуться от наличия свадебного платья со всеми подобающими аксессуарами вроде туфель на высоких каблуках, длинных дамских перчаток, огромного букета цветов и, наконец, выпиравшей из лифа отнюдь не мужской груди было никак невозможно, то сам собой напрашивался вывод, что на столь театрально начинавшемся мероприятии для него зарезервирована, так сказать, вакансия невесты и исходить надо из этой в чём-то нелепой, но вполне реальной предпосылки. Собственно говоря, Фалин уже непроизвольно и выполнял сию установку, вживался по ходу фарса в роль любящей невесты, так или иначе встраивался в написанный другими сюжет, и вообще, чувство раздвоения личности вновь овладело им, заставляя, как это ни странно, вполне по-женски воспринимать происходящее. По крайней мере, находясь в Иринином образе, он испытывал глубокое волнение перед вступлением в брак и как никогда остро чувствовал, что именно для него звучит здесь патетическая музыка, собрались чинные гости, стоит у стола облеченная властью дама с перевязью на груди и именно к нему навстречу движется неторопливым уверенным шагом лощеный молодой человек - на данный момент его, Фалина, жених.
   Время неумолимо бежало, волнение сдавливало грудь и горло, руки не чувствовали судорожно прижатый к груди букет, ноги механически переставляли туфли по ковру, и, шурша платьем и покачивая полями шляпы, невеста двинулась навстречу судьбе, сошлась с женихом и почувствовала, как холодная мужская ладонь взяла её под локоть, как бы давая опору и намекая, что теперь ей не о чем больше беспокоиться. Между тем, Влад натянуто улыбался и, кажется, волновался не меньше невесты, хотя легче от этого Ирине ничуть не становилось. Она не знала толком, куда глядеть и что делать, почти совсем потеряла контроль над собой, положившись полностью на мужчину, и не заметила даже, как очутилась вместе с женихом на лобном месте - у той невидимой черты, по пересечению которой молодые становились мужем и женой. Торжественная речь, вспышки фотоаппаратов, тихое жужжание видеокамеры, бравурный свадебный марш - почти ничего этого не видела, не слышала и не ощущала взволнованная Ирина, сначала сосредоточив взгляд на шевелящихся пухлых, отливающих блеском перламутровой помады, кажущихся сочными и спелыми, но какими-то ненатуральными, губах не слишком молодой распорядительницы у массивного стола, потом на раскрытой на столешнице книге регистрации актов гражданского состояния, подписью в которой пришла пора закрепить брак, - или, вернее, на кончике указки, похожей на стек и далее на собственном безымянном пальце в тонком материале перчаток, на который смуглая рука Влада, не очень ловко надевала золотое обручальное кольцо с миниатюрным драгоценным камнем - кольцо, которое поднесла на блюдечке вместе с широким мужским кольцом опять же улыбающаяся, как того требовали правила, дама, готовая торжественно объявить новобрачных мужем и женой.
   Таинство свершилось! Ирина Поплавская, пусть и не помнившая, как вымолвила или прошептала одеревеневшим ртом заветное "Да!", теперь носила иную фамилию, являлась с этой минуты замужней женщиной и обязана была по русским обычаям любить и боготворить своего молодого мужа, который нежно приложился сухими губами к её пальчикам, полюбовавшись на один из них, закованный в колечко, после чего с готовностью подставил свой, ожидая, что супруга в ответ тоже окольцует его, и, увы и ах, глубоко ошибаясь в своих ожиданиях. Избранница медлила, в зале наступила мертвая тишина, досадная пауза явно затягивалась, ожидание становилось невыносимым, даже воздух в преддверии беды сгустился, став плотным и тягучим, и напрягшийся и внутренностями почувствовавший неладное, формально ставший уже мужем Влад хотел было чувствительно сжать предплечье замешкавшейся почему-то жены или привести её в чувства другим радикальным способом, когда та вместо того, чтобы взять с пресловутого блюдечка сиротливо лежавшее там кольцо, изящным движением руки откинула вуаль, подняла бледное даже сквозь слой грима лицо к Владу и смело взглянула ему в глаза. Она и сама не могла сказать, зачем сделала это, не дождавшись сценарного поцелуя счастливых молодоженов, который в любом случае поставил бы точку в столь стремительно развивавшемся фарсе, с другой стороны, пара-тройка минут вряд ли могла сыграть весомую роль в спасении мнимой невесты и трансформации её в претендующего на роль мужа Романа Фалина. Иное дело, что, завершая "розыгрыш", обманщик не представлял точно, как действовать дальше, и, стараясь скрыть растерянность, беспомощно обернулся к Карине, лицо которой сморщилось самым неестественным образом и выразило целую гамму внутренних переживаний. Видимо, свидетельница надеялась как можно дольше тянуть резину, собиралась волынить до победного конца и, возможно, имела эффективный план отступления, теперь же все её надежды пошли прахом по милости не выдержавшей испытания "медными трубами" подруги, и, увидев взволнованную Каринину физиономию, Фалин отчетливо понял, что праздник закончился и начинаются суровые будни, в которых ему - непосредственному участнику маскарада - отведена не самая завидная участь.
   Ошеломленный очевидным обманом, наглым и бессовестным, Влад в вылупленными глазами несколько мгновений вглядывался в лицо невесты, потом медленно поднял скрюченную клешню и вдруг сорвал с головы "Ирины" шляпку вместе с откинутой вуалью, выкрикнув в пространство нечто нечленораздельно грязное. Он готов был на всё, мог убить или искалечить Фалина, лишить его радости будущей встречи с любимой, так что скинувший маску невесты соперник не стал дожидаться вспышки необузданного бешенства, а пнул горе-жениха острым носком свадебной туфельки по лодыжке, оттолкнул ладонью в сторону и от души врезал ему букетом по морде.
   Переполох, начавшийся после столь неожиданного демарша, трудно было описать, и удачно воспользовавшийся сумятицей Фалин, понимая, что пора брать инициативу в свои руки и перестать надеяться на сбитую с толку свидетельницу, очертя голову кинулся к выходу, пока путь по ковровой дорожке был свободен не только от гостей, но и от верных клевретов Влада. Однако самым проворным и понятливым оказался не кто-нибудь из охраны, а свидетель со стороны жениха, и ему, кинувшемуся наперерез невесте, наверняка удалось бы повернуть процесс в обратную сторону, если бы метнувшаяся к нему не менее расторопная Карина ловко не подсекла ему ноги, после чего, убедившись, что молодой человек летит, размахивая руками, на пол, бросилась вслед за "Ириной". Почти никто больше не смел задерживать летевшего на каблуках как на ходулях Фалина, только лишь некая досужая тетка со слоновьей прической на голове заступила было ему дорогу, получила без промедления увесистую пощечину по отвисшей щеке и в испуге за целостность своей физиономии отвалила в сторону, истошно завопив на всякий случай. В суматохе "подруги" легко прорвались к главной лестнице и через жидкую толпу вновь прибывших гостей и мимо застывшего столбом швейцара протолкнулись к выходу, оказавшись в мгновение ока сначала на крыльце, а потом и на тротуаре. Кажется, за ними гнались, во всяком случае вдогонку им неслись истошные крики и даже мат, но, схватившись за руки, невеста со свидетельницей неслись во весь опор по проспекту и не стали садиться в машину, боясь, что им не дадут времени завести мотор и тронуться с места, как это обычно бывает в киношных боевиках, а свернули во дворы, надеясь затеряться между плотно стоявшими домами.
   Увы! Молодые люди из многочисленного окружения жениха оказались в результате более проворными на ноги, чем беглянки, тем более, что на своих каблуках даже при всём старании Фалин не мог далеко уйти. Погоня настигла подруг в нескольких кварталах от дворца, намереваясь без промедления восстановить справедливость и наказать наглых обманщиц по заслугам самым жестоким образом, так что, когда Фалин в отчаянии понял, что побег не удался и на встрече с Ириной придётся поставить крест, в голову ему сразу пришла мысль, что ни кто иной, как Карина должна помочь ему беспрепятственно скрыться от погони - иначе, зачем, скажите, была задумана вся комбинация с липовой невестой.
   -Задержи их! Вся надежда на тебя! - крикнул он свидетельнице через плечо, полагая, что та послушается его без неуместных в критической ситуации споров, и Карина действительно покорно замедлила бег и остановилась, приняв знакомую уже Фалину боксерскую стойку.
   Первого из преследователей, не ожидавшего от хрупкой с виду женщины эффективного сопротивления, ей удалось сбить с ног ударом кулака в лицо, потом как-то сразу вокруг неё образовалась куча мала, и, вылетая через проходной двор на улицу, Фалин успел еще увидеть на бегу, как на профессионально отбивающуюся от преследователей красотку навалилось сразу трое отнюдь не хлипких разозленных мужиков, которые без скидок на пол и возраст принялись грубо выкручивать ей руки с намерением повалить на асфальт. Кто-то из них жёстким захватом сжал ей шею, кто-то вцепился в стриженые волосы, кто-то накрыл ладонью рот так, что побагровевшее перекошенное лицо исказилось от боли, кто-то в ярости пнул коленом в живот, и отчаявшаяся вырваться из лап озверевших мужиков Карина смогла только укусить ладонь, терзавшую её губы, и выкрикнуть вслед беглецу в свадебном платье что-то гневное и по большому счету несправедливое. Понятно было, что Фалин не имел морального права оказать действенную помощь наперснице во имя любви к Ирине да и вряд ли мог в своём неприспособленном для драк наряде вступить в схватку с сатрапами Влада, скрыться же целым и невредимым, чтобы согласно уговору найти Иру, являлось для него первоочередной задачей, и с этой точки зрения, принять претензии свидетельницы он никак не желал, решив оставить объяснения со свидетельницей на потом. Карина приносилась им в жертву ради Ирининого счастья, и смысла рисковать собой, ввязываясь в бесперспективную драку, Фалин не видел никакого и даже не хотел думать о таковом.

Этот суровый, суровый мир. - Богатые тоже платят.
Не приставайте к даме, любезный! - Защитник Петров и его любимая жена.
Раздвоение личности. - "Брачная ночь" и показательный секс. - Наперсницы.
Мы поедем, мы помчимся...

  
   В то время, как похожую на взлохмаченную дикую кошку Карину повалили на землю и безжалостно ткнули носом в лужу, Роман уже выскочил со двора на улицу, поднялся, неловко поддернув подол свадебного платья, на подножку очень кстати подкатившего к остановке троллейбуса и, очутившись на задней площадке, порадовался, что преследователи увлеклись укрощением кусачей самки, столь яростно вступившей в борьбу с превосходящими силами противника, посчитали, что в любом случае смогут настичь отягощенную свадебным прикидом невесту, и не обратили внимания на мелькнувший в арке силуэт троллейбуса. Дверь за беглянкой, между тем, захлопнулась, и "рогатый" шустро покатил по маршруту, а запыхавшийся Фалин, уверенный теперь, что никто из "боевиков" Влада не заметил его ловкого маневра, расположился у заднего окна под откровенно удивленными взглядами немногочисленных пассажиров и, не обращая на этих заморенных жизнью обывателей внимания, устало облокотился на поручень, чуть ли не ткнувшись лбом в грязноватое стекло, благо, что шляпки на голове давно уже не было. От сумасшедшего бега он сильно выдохся, вспотел и сейчас буквально каждой клеточкой кожи ощущал, как пот стекает по спине и насквозь пропитывает отнюдь не предназначенную для занятий физкультурой нижнюю синтетическую сорочку. Кроме того узкие лямки бюстгальтера изрядно натирали влажные плечи, голова нещадно чесалась под париком, а стертые ноги в туфлях горели жарким огнем, то есть наряд новобрачной, который раньше вызывал у Фалина умиление, теперь доставлял ему только неудобства и откровенный дискомфорт. Понятно, что от специфического костюма надо было побыстрее избавляться, тем паче что дама в подвенечном платье выглядела слишком экзотично для городского общественного транспорта и место ей было в роскошном лимузине, а уж перчатки до локтей вообще смотрелись просто дико, и только глубокая задумчивость мешала Фалину догадаться снять их с рук. Сейчас он, между прочим, понял вдруг, что без Карины не имеет, по сути, представления, где искать скрывающуюся от гнева Влада Ирину, и хорошо еще, что умница-свидетельница, скорее всего, не выдаст и ловко обманутому несостоявшемуся жениху тайну местопребывания подруги и будет хранить гробовое молчание даже под жестокими пытками. Признательность благородной женщине настолько переполняла его душу, что немного успокоившийся Роман даже не заметил возникшую рядом кассиршу - тетку лет пятидесяти с помятым отталкивающим лицом, которая выжидательно остановилась поодаль и с иронией смотрела на залетевшую по ошибке вместо дворца в хижину расфуфыренную птаху.
   -Оплачивать проезд думаешь, красотка? Здесь, знаешь ли, все равны - и аристократы, и бомжи. Это тебе не в "мерсе" кататься.
   -Извините... - Фалин был откровенно смущен, так как не знал, что сказать в ответ - баба была абсолютно права в своих претензиях. -Извините, пожалуйста. Я случайно забыла кошелек дома, поскольку, видите ли, очень торопилась...
   -Тогда пешочком пройти придется на каблучках, тоже извини уж меня... Выметайся-ка из салона подобру-поздорову, торопыга ты наша. - Кассирша находилась не в духе, была настроена на скандал, отчего-то злилась на шикарно одетую дамочку, и в глазах у неё просто-таки читалось сладострастное удовлетворение от возможности унизить роскошную госпожу.
   -Не ругайтесь, ради бога, - заискивающие нотки невольно появились в голосе Фалина, в намерения которого входило без приключений отъехать как можно дальше от злополучного места. -Не стоит нервничать, прошу вас...
   -Ишь, культурные какие выискались! Бога ещё поминают! Где вы только были, когда страна разваливалась, а народ нищал? По театрам да филармониям шлялись? Ну-ка, вали отсюда, голуба, если платить не хочешь! Дети и то билеты берут, а эти на "мерсах" раскатывают, а несколько рублей жалеют на транспорт потратить!
   -Перестаньте, пожалуйста. - Фалин не узнавал себя, всё еще находясь под впечатлением свадебного торжества, до сих пор не мог выйти из образа интеллигентной Ирины и вёл себя в соответствии со статусом дамы высшего света. -Давайте так... Я вам сейчас что-нибудь подарю. Хотите?
   В порыве благочестия он стащил с пальца надетое поверх перчатки обручальное кольцо и протянул обалдевшей бабе, моргая при этом накрашенными ресницами и смущенно улыбаясь подведенным помадой ртом. Жест был настолько широким и щедрым, что гул удивления и зависти прокатился по полупустому салону, а кассирша, машинально и как-то боязливо перекрестившись, проворно схватила дорогой подарок, сунула его почему-то в кассирскую сумку и быстренько ретировалась на свое законное место, не прерывая, правда, ворчания по поводу зажравшихся буржуев. Фалина изумило и позабавило то, что ни тени сомнения в правильности своих действий даже не мелькнуло на её лице, зато, когда приставучая тётка оставила его в покое, он вновь с удовольствием отдался своим мыслям и даже перестал следить за дорогой, давая себе передышку после пережитого стресса. Между тем, маршрут троллейбуса пролегал по промышленной зоне, хоть и находившейся почти в центре города, но известной своей дурной славой, и по мере приближения к конечной остановке салон окончательно опустел, пока в нем не остался кроме кассирши и "странной барышни" лишь дремавший на переднем сидении простецкий мужик. Как раз в этот момент и вошёл в троллейбус контролер - среднего возраста "господинчик" в заношенной куртке и видавшей виды кепке, заранее, однако, державший в руке служебный жетон и удостоверение, чтобы никто, несмотря на непрезентабельную внешность, не смог усомниться в его властных полномочиях. По дремавшему мужику он всего лишь мельком скользнул взглядом, зато нисколько не удивился присутствию на задней площадке явно не вписывавшейся в интерьер внутреннего убранства троллейбуса "ослепительной" дамы, будто каждодневно встречал таких в общественном транспорте, сразу направился в её сторону и ещё за несколько шагов до неё громко предложил, вроде бы и не обращаясь ни к кому конкретно, приготовить для проверки билеты, причем на этот раз у Фалина не возникло никаких сомнений в подлинности контролёра, хотя в памяти ещё свежо было столкновение с двумя грабителями в последнем трамвае. Таких "представителей власти" он неоднократно встречал на маршрутах городского транспорта ещё тогда, когда в период разгула демократии зайцем ездил на работу, сейчас же совесть его была чиста, и наткнулся настырный мужичонка на открытый приветливый взгляд, пусть и не остановивший его, зато показавший, что никто здесь не собирается кривить душой и выпутываться любым, даже самым экстравагантным способом из не слишком приятной ситуации.
   -Я, знаете ли, сполна рассчиталась с кассиршей, - вежливо и вполне искренне произнес Фалин, помня, что играет роль интеллигентной дамы, на нетерпеливый вопросительный жест ревизора и, заметив, что вид длинных белых перчаток привлекает нездоровое внимание мужчины, принялся торопливо стягивать левую с руки. -Она подтвердит, будьте уверены.
   -Билет покажите, раз заплатили! - миролюбиво, но как-то хмуро ответил тот и пожал плечами, кассирша же, сделав вид, что её не касается сия пустая болтовня, отвернулась в сторону и словно нарочно встала с места и направилась к кабине водителя, вихляя на ходу широким задом.
   -Билет-то я позабыла взять, вот незадача. Сейчас кассирше напомню, - промямлил Фалин уже не так уверенно, покусывая крашеные губы, накручивая на палец стянутую перчатку и надеясь, что, имея дело с мужчиной, сможет воздействовать на него своими "женскими" чарами. -Минуточку, молодой человек.
   -Нет билета? Значит, либо платите штраф, дамочка, либо пройдемте на выход - будем оформлять. - Мужик не делал попыток взять Фалина за локоть и тянуть к выходу, и всё же решительность его, так и звучавшая в голосе, не предвещала ничего хорошего.
   "Неужели он посмеет нагрубить женщине только из принципа - потому, что она волей судьбы находиться на ступеньку выше его на иерархической лестнице? - думал растерянный Роман тем временем. -Неужели этому пролетарию нравится измываться над неизвестно каким образом забредшей в троллейбус госпожой только потому, что она непохожа на других - тех, с которыми он привык иметь дело? Конечно, какую-нибудь затурканную бытовыми проблемами домохозяйку он отпустил бы с миром, выслушав порцию трепетных оправданий, густо сдобренных лестью, что касается меня... А впрочем, чем я лучше её - тоже пытаюсь льстить ему, называя молодым человеком! ... Разве что откупиться от него так же, как от этой сварливой "леди"? Нет, не выйдет, пожалуй - у него на физиономии написан статус принципиального правдолюба! Даже кокетство здесь не пройдет! Ещё действительно сдаст в отделение, а там..."
   Троллейбус подкатил к кольцу, чего, собственно и дожидался проявлявший служебное рвение контролер, у которого так и чесались руки вывести прямо туфельками на грязный тротуар празднично наряженную даму, не имевшую по его мнению возможности взять такси только из-за отсутствия наличных и решившую попросту прокатиться за счет троллейбусного парка. Без всякого сомнения, замшелому этому совку так и хотелось прикоснуться своей лапой к нежному материалу свадебного платья, оставить на нём следы грязных пальцев и неряшливые складки, не говоря уже о том, что, дай этому клерку советского разлива возможность, так он ещё и с гнусным сладострастием счел бы необходимым непременно положить якобы невзначай грубую ладонь на дамское бедро, затянутое в белоснежный эластик чулка, после чего "случайно" наступить своим растоптанным до сорок пятого размера башмаком типа "прощай молодость" на носок белой туфельки, чтобы потом - чуть позже - с превеликим удовольствием, слизывая слюну с уголков рта, рассказывать себе подобным, включая сварливую толстуху-жену, историю о том, как он "оформил" по всем правилам и безо всяких скидок на социальное положение странную мадам, попавшую по собственной глупости в банальную переделку. Понятно, что Фалин мог бы разделаться с ним в течение двух минут даже без применения мужской силы, просто небрежно отшлепать наглеца по щекам и по тощему заду, то есть морально, а не физически смешать с грязью, из которой "парень" хотел вылезти в князи, но вряд ли сморчок этот стоил такого внимания со стороны светской дамы. В конце концов, ведь должен же был он понять, что имеет дело не с торговкой, не с уборщицей производственных помещений и не с хамоватой кассиршей, повести себя в русле этого понимания соответствующим образом, даже не имея ровным счетом никакого понятия о правилах приличия, и для начала вежливо расспросить даму, по какой причине она оказалась не в зале бракосочетаний, куда направлялась в своем подвенечном наряде, а в общественном транспорте в компании с ним, склочной кассиршей, присвоившей обручальное кольцо, и нетрезвым пассажиром, хотя и проснувшимся на конечной остановке, но даже не подумавшим вступиться за барышню и с интересом наблюдавшим, как унижает её достоинство облеченный властью холоп.
   Между прочим, пышное свадебное платье, парик и грим налагали на поступки Фалина определенные рамки, и он не собирался вести себя подобно подгулявшему грубому мужику, дерзить и качать права, а безропотно, как и полагается даме, считающей ниже своего достоинства вступать в пререкания со всякими проходимцами, покинул троллейбус, осторожно опустив туфельку на асфальт, зато в случае, если будет задето его достоинство, готов был острым носком этой самой туфельки заехать наглецу по лодыжке, как недавно Владу, и после этого хорошенько оттаскать наглеца за волосы, поскольку рядом не находилось ни одного истинного джентльмена, взявшего бы на себя столь почетную миссию. Заводские постройки вокруг, больше похожие на трущобы времен Великой Отечественной, выглядели, однако, довольно мрачно, прохожих в этой глуши практически не было, из окна троллейбуса на пойманную "зайчиху" саркастически поглядывала с ехидными ужимками наглая кассирша, и Фалина вдруг охватил озноб, как бывало в детстве на безлюдной улице, пустыре или в полутемном подъезде, от мысли, что он может остаться наедине с этим незнакомым ему мужчиной - с виду безобидным, но, вполне возможно, вынашивавшим в голове самые коварные планы относительно растерянной в непривычной обстановке, по большому счету изнеженной, неприспособленной к обывательским условиям жизни мамзели. Ему даже показалось на миг, что у контролера, не единожды прикрывавшего, вполне возможно, свои преступления официальным удостоверением и жетоном, топорщится карман, в котором покоиться прочная удавка, нож или баллон с парализующим газом, после применения которых беззащитная женщина будет оттащена на пустырь в одну из ям и там изнасилована самым извращенным образом, и при мысли о том, что загребущие лапы негодяя будут рвать и стаскивать с плеч жертвы тонкую материю платья, задирать символическую нижнюю сорочку, скатывать с ножек белоснежные чулки и наматывать их на вытянутую в отчаянии шею с целью удушения, дрожь брезгливости и страха пробрала беднягу, после чего тот завертел в отчаянии головой, надеясь найти поддержку у кого бы то ни было. Просительный, полный отчаяния взгляд тут же наткнулся на спокойный и даже чуть ироничный взгляд вышедшего вслед за экзотической парой из троллейбуса мужика, который не спешил уходить прочь, а стоял поодаль, с определенным интересом наблюдая за развитием событий, и вряд ли здесь могла идти речь о какой-либо действенной помощи.
   В то время, как группа из трех человек на асфальтовом покрытии разыгрывала подобие немой сцены, троллейбус, следуя своему расписанию, тронулся с места и покатил в обратную сторону, после чего настойчивый контролер сделал шаг к расфуфыренной барышне и даже поднял руку на уровень груди. Интересно, что он, кажется, тоже находился в раздумьях, прикидывая, с какой стороны лучше подступиться к странной особе, и, как ни странно, тоже искал поддержки у помятого после дрёмы в транспорте моложавого мужика в то время как тот, понимая, что является кем-то вроде третейского судьи, пока что раздумывал, чью бы сторону принять. С одной стороны, ревизор был прав, требуя у леди билет, с другой, счастливая рожа кассирши, получившей царский подарок, настраивала "посредника" на неприятие формальной трактовки ситуации, и в какой-то момент побледневший и чувствовавший слабость в ногах Фалин отчетливо понял вдруг, что беззащитная и прекрасная в своей беззащитности дама перевесила на чаше весов приставучего, привыкшего считаться с буквой закона формалиста, который просто-таки должен был вызывать раздражение у любого нормального гражданина.
   -Ты... это... папаша... Оставь-ка женщину в покое, вот что я тебе скажу!
   -Много вас тут - защитников - развелось! Скоро ступить некуда будет... Сам-то билет брал?
   -У этой мегеры не возьмешь, как же! Ты ж её, дядя, знаешь прекрасно - вцепится, не оторвешь. Ну, чистый клещ! Так что барышню нашу никак не пропустила бы мимо себя!
   -Пропустила - не пропустила, а билета нет! Вот тебе и весь сказ!
   -Нет, так будет. Полташки хватит тебе?
   -Ты, парень, знаешь, каков штраф сейчас?
   -Сам ты - "парень"! Мне, дядя, полвека скоро уж стукнет.
   -Да ведь и я тебе - не "дядя"!
   -Хорошо, хорошо, старичок! На вот, возьми, - миролюбиво произнес "парень" и вытащил из кармана смятую купюру. -Уж этого точно хватит!
   -Получку выдали что ли? Богач ты наш! - Контролер ворчал, но видно было, что ему подобно кассирше так и хочется поскорее схватить подношение.
   -А хоть и получил! - с гордостью сказал мужик, которому Фалин никогда не дал бы и сорока, и добавил: -Могу с тобой поделиться!
   -Где ж это так хорошо платят? Меня устроишь?
   -Там такие принципиальные не нужны! С людьми, дядя, надо бы помягше, а на жизнь смотреть ширше! С дамой дело ведь имеешь...
   -Видели мы таких дам! - Дядя прятал деньги в карман, и на его физиономии нарисовалось глубокое разочарование тем обстоятельством, что покуражиться над "аристократией" не удалось. -Высокооплачиваемых, так сказать...
   -Язык придержи, крохобор! - отбрив скобаря-ревизора, мужик сразу позабыл о нём и повернулся к Фалину, оценивающе оглядев того с ног до головы.
   -Надеюсь, вам не придет в голову требовать с меня платы за доброе дело подобно этому человекообразному индивиду, уважаемый господин? - Роман, которому, черт возьми, приятно было сознавать, что этот простой работяга пришел ему на помощь именно как к даме, с благодарностью посмотрел спасителю в глаза и счел нужным бросить возмущенный взгляд в спину удалявшемуся ревизору.
   -Ну зачем же вы так о нём? Он свои обязанности выполнял - вот и всё! А вообще-то барышням вроде вас не к лицу пользоваться общественным транспортом. Вам бы в такси сесть или автомобиль с личным шофером, - покачал головой мужчина, продолжая с интересом рассматривать переминавшуюся с ноги на ногу поникшую женщину, выглядевшую на фоне грязных кварталов района совершенно неуместно и даже нелепо. - Как вас в троллейбус-то занесло? Только очень прошу, не называй меня господином!
   -Как занесло? Сама не знаю, товарищ! Вернее, долго рассказывать.- Фалин, всё ещё находившийся под впечатлением транспортной склоки и подлости отдельных мелких людишек, вроде кассирши и контролера, проникался всё больше и больше к этому простецкому дядьке полным доверием и готов был идти за ним, куда глаза глядят, а тот, словно читая мысли не слишком разговорчивой дамы, открыто улыбнулся, перестал быть похожим на сумрачного типа и бесшабашно махнул рукой.
   -Долго, говоришь? Чего ж тогда тут стоять!? Пойдем, что ли? - Работяга, судя по всему, был доволен неожиданным приключением, не сомневался ни на йоту, что красотка в белом платье пойдёт вслед за ним, как потерявшая хозяина и довольная тем, что хоть кто-то обратил на неё внимание, комнатная болонка, и Фалин, цепляясь за добровольного помощника в надежде найти у того сочувствие, не собирался противиться приписываемой ему роли слабой женщины, устав к тому времени брать принятие решений на себя. Мало того, более или менее оправившись от пережитого стресса, он согласен был рассказать первому встречному всю свою подноготную не для того, чтобы попросить совета, а для того, чтобы попросту выговориться и снять груз с души. Вообще говоря, его никак не устраивала перспектива остаться в одиночестве на пустынном троллейбусном кольце в совершенно незнакомом пустынном районе или вновь сесть в пресловутый троллейбус, учитывая свой экзотический внешний вид и опыт подобной поездки, так что предложение пойти "туда - не знаю куда", как ни странно, вполне устраивала беглеца, и он, осторожно ступая модельными туфельками по сырому асфальту и чисто по-женски поддергивая подол платья при перешагивании луж, двинулся вслед за компанейским "товарищем", окончательно завоевавшим его доверие.
   -А я сегодня со свадьбы сбежала...
   -Как так? Из ресторана что ли? - Мужик, будучи малость "под мухой", что, впрочем, нисколько не смущало Фалина, не выразил особого удивления, а только замедлил шаг и повернул голову в сторону собеседницы.
   -Если бы! Прямо из дворца.
   -Бывает... Расписаться-то успела?
   -К большому сожалению, да! Едва меня не поколотили, пока ноги уносила. Поэтому и в троллейбус прыгнула!
   -То-то я вижу, вид у тебя праздничный, только фаты не хватает. Невеста, значит?
   -Теперь, можно сказать, бывшая!
   -Невеста-то бывшая, зато жена законная... Муж, что ли, изверг? Принуждал под венец идти?
   -Вроде того. - Фалина начинал забавлять не слишком содержательный разговор, а также тот факт, что дядька до сих пор принимает его за женщину.
   -Тебя как, кстати, звать?
   -Адель! Адель Клинцевич. - Фалин, вспомнив ни к селу, ни к городу свою школьную подругу, машинально назвал её имя, криво улыбнулся, подумал, что дядька тоже сейчас представится, и торопливо - в свете церемонии взаимного представления (вдруг пролетарию захочется поцеловать даме ручку!) - натянул снятую давеча перчатку на ладонь, чтобы скрыть отсутствие маникюра.
   -Клинцевич? Это по мужу?
   -Нет, девичья.
   -Из евреев, значит?
   -Нет, что вы, товарищ! - стушевался Фалин, понимая запоздало, что совершил ошибку. -Из белорусов.
   -Ну?! Братья-славяне, значит? А я Вячеслав буду... Славик, то есть... Петров - простая такая русская фамилия. - "Пролетарий" остановился и взглянул Роману в лицо. -Будем знакомы в таком разе, Адель Клинцевич! Приятно познакомиться!
   -Можно просто Ада. - Фалин неуклюже протянул Петрову руку и непроизвольно сделал это так, будто и вправду подносит ладонь для поцелуя - ладонь, на которую Славик посмотрел с большим сомнением, а потом пожал вместо того, чтобы приложиться почтительно губами.
   -Тебе, Ада, в свадебном наряде по улицам шляться не след, тем более у нас в "Шанхае"... Да и, смотрю, куда идти-то толком сама не знаешь, а?
   -Мне одного человека найти надо... Непременно.
   -Дружка или подругу?
   -Что вы, Вячеслав! Подругу, конечно.
   -Ты не местная что ли?
   -К большому сожалению, да.
   -Почему же "к сожалению"? Понахальнее вести себя надо, Адель, вот что я тебе скажу, а манеры свои подальше запрятать. А впрочем... Ладно, пошли-ка лучше ко мне домой, товарищ Клинцевич! - Петров с силой рубанул рукой воздух. -Там что-нибудь дельное придумаем. Без помощи не оставим, не боись!
   -Я, право, не знаю, Вячеслав. Мы ведь едва знакомы. - Фалин чувствовал себя в компании с Вячеславом как никогда уверенно и в принципе не хотел расставаться с этим рубахой-парнем, но и тащиться к нему домой считал поступком опрометчивым и, пожалуй, преждевременным, ведь, кто знает, вдруг и "товарищу Петрову" под воздействием паров алкоголя захочется положить руку на затянутое в белый эластик чулок бедро гостьи.
   -Ха-ха! Опять ты со своими антимониями! Если имеешь в виду это.., - Петров выразительно поднял глаза к небу, - то у меня жена дома сидит, ясно тебе? Можешь быть спокойной за свою честь.
   -Удобно ли будет? Супруга ваша может нас неправильно понять, Вячеслав, правда ведь? - Фалину стало смешно при виде заблуждавшегося относительно половой принадлежности "Ады" простака, желание продолжить тонкую игру пересиливало в нём осторожность, и вообще, смутные предчувствия подсказывали, что встреча с Петровым сулит ему неожиданные и интересные события.
   -Не знаешь ты мою благоверную, Аделка! Это же душа-человек. Да что там, сама увидишь!
   -Но я всё же, хм, женщина...
   -И что с того? Помощь тебе оказать уже нельзя что ли? Брось глупить и пошли! Да, собственно, куда идти-то? Вон он - мой дом. Ты уж извини, Адушка, не хоромы у нас, а халупа самая настоящая - евростандартом здесь и не пахнет. - Немного дурачась, довольный своим спонтанным решением Слава картинно согнул локоть, и порозовевший от такого простого человеческого участия Фалин так же церемонно взял его под руку, с умилением подумав, что, слава богу, существуют еще на свете отзывчивые люди, так разительно отличающиеся от хлыщей типа Влада, готового ради собственной прихоти поломать судьбу беззащитной женщины. Теперь стало ясно, что никто иной как Слава Петров вместе со своей доброй и гостеприимной женой, которая правильно поймет появление в доме несостоявшейся невесты и так же, как и муж, протянет ей руку дружбы, поможет Фалину найти пропавшую Ирину и сделает это доброе дело совершенно бескорыстно.
   Фасад, с позволения сказать, дома, где проживала чета Петровых, выглядел поистине ужасно, и Фалин вообще удивился, что этакие двухэтажные халупы еще наличествуют в городе, не разрушены строителями до основания и напрочь не стерты с лица земли. Как можно жить в этой развалине, трудно было себе представить, но факт оставался фактом - здесь обитали люди, здесь проводили своё свободное от работы время, здесь ели, спали и воспитывали детей. Раньше такие дома называли флигелями, и посторонний человек, попав туда, ужасался царившему в каждом уголке тлену, как ужаснулся сейчас и Фалин, шикарный наряд которого выглядел в полуразвалившемся обоссаном подъезде еще более нелепо, чем на улицах гиблого района. Петров же чувствовал себя здесь, как рыба в воде, и, казалось, не мог даже представить себе существования где-нибудь в другом измерении, во всяком случае выражение его лица никоим образом не поменялось ни на крыльце, ни в подъезде, ни на этаже, где повеселевший в предвкушении отдыха Слава, не желая, видимо, пугать жену своим неожиданным появлением в компании с посторонним человеком, надавил пальцем на кнопку звонка (боже, здесь еще и проведено было электричество!) вместо того, чтобы открыть замок ключом. Тем не менее дверь почти мгновенно отворилась, словно хозяйка стояла на пороге в ожидании мужа, а так как подъезд, понятное дело, был практически не освещен да и в прихожей (если так можно выразиться!) горела лишь тусклая лампочка, в первое мгновение Фалин разглядел лишь очертания женской фигуры среднего роста в домашнем халате, причем то ли от непривычности обстановки, то ли от предчувствия чего-то неожиданного, у него чувствительно защемило сердце.
   Странно было, хотя Петров и предупреждал об этом заранее гостью, что тётка действительно не выразила никакого удивления приходу вместе с мужем нарядно одетой, буквально сказочной внешности дамы, а только посторонилась и безмолвно пропустила заявившуюся без предупреждения пару в квартиру с таким безразличием, что Фалин даже подумал - хозяйка ли вообще открыла им дверь? Славик же, нисколько не тушуясь перед ней и не пускаясь в объяснения, будто каждый день или месяц приходил домой в сопровождении невесты, чмокнул супругу в щеку и буркнул нечто, отдалённо напоминающее невнятное приветствие, на что та незлобиво проворчала в ответ:
   -Опять пиво с бригадой пил? Или прямо в депо винищем разговлялись?
   Почему-то только сейчас, войдя с улицы в помещение, Фалин и вправду почувствовал, что от Петрова исходит явственный запах дешевого портвейна вкупе с запахом солидола и ещё чего-то чисто производственного, связанного с металлом, и понял, что такое амбре могло быть характерным именно для слесаря депо, на которого как раз и был похож задремавший с устатку в троллейбусе бескорыстный спаситель.
   -Кто это с тобой? Невесту себе подобрал никак? А меня уже на берег списал? Не рановато ли? - с внешним безразличием продолжила между тем череду вопросов жена, и муж наконец соизволил представить женщин друг другу.
   -Познакомься, лапушка, это Ада... Адель, значит. Фамилию называть не буду, ладно? ... Мы с ней случайно в троллейбусе познакомились. Представляешь, сбежала прямо с собственной свадьбы - из-за стола, можно сказать! А это, Аделка, моя женушка любимая - Пашенька, значит! Прошу любить и жаловать!
   -В троллейбусе? Ну-ну! Никогда не видела, чтобы невесты в общественном транспорте ездили, - голос Паши звучал недоверчиво, но Фалину, который мог поклясться, что где-то уже слышал похожие интонации, было не до хозяйкиных сомнений, - он мучительно вспоминал, где мог видеть раньше эту женщину, никак не мог вспомнить и маялся от неведения, не зная, как вести себя и что говорить.
   -Я ведь тоже, ха-ха, не видел, и тем не менее... Ладно тебе, приглашай гостью в хоромы, не журись! -хорохорился бодрячок-муж, и жена, вздохнув, кивнула на дверь, обитую потертым дерматином, в которую и прошла первой, на ходу поплотнее запахнув халат.
   Заметно было, что, несмотря на Славины уверения, художества муженька давно легли ей поперек горла, но прекословить ему она то ли не желала, то ли не решалась. Чувствовавший же себя не слишком уютно в этой халупе в присутствии неприветливой бабы Фалин поплелся за ней, еле переставляя уставшие ноги в туфлях на опостылевших каблуках, а Слава задержался в прихожей, расшнуровывая и разувая грязные ботинки.
   -Обувь сними, а то чисто у меня тут, - не оборачиваясь, через плечо предложила Прасковья, и, когда Фалин послушно скинул на пороге комнаты туфли и прошел в комнату в одних белых чулках, ощущая приятную прохладу пола, повернулась наконец к нему лицом.
   Здесь было не в пример светлее, нежели в "прихожей", и, прежде чем оглядеть скудную обстановку "гостиной", Роман поднял глаза на хозяйку, после чего едва не потерял равновесие, по-бабьи всплеснув руками и нервно тряхнув локонами парика.
   -Ирина? Ты?! Не понимаю! ... Ты - здесь?
   -Какая ещё к чёрту Ирина? - сунулся со спины Славик, вновь обдав Фалина запахом портвейна. -Уши промой! Я же сказал - Паша... Прасковьюшка моя!
   Фалин и сам видел теперь, что ошибся, но определенное сходство между прекрасной Ириной и этой сумрачной теткой всё же какое-никакое имелось, только в чертах Пашиного лица отсутствовали те самые утонченность, интеллект и аристократичность, которые свойственны были Поплавской и которые так выделяли Ирину среди других женщин, да и фигура Славиной супруги была, что ни говори, далеко не такой идеальной, как у Ирины. С другой стороны, не только внешнее сходство тетки с любимой женщиной поразило Фалина - он понял, что несомненно знаком с хозяйкой и даже видел её не единожды, - во всяком случае, в памяти его сразу всплыли картины патриотического пикета на шумной улице, а также квартира, где они, продрогшие и усталые, вместе с боевитой пикетчицей, не чуждой простым человеческим слабостям и волей случая ставшей Фалинской любовницей, ели вареные сосиски с лапшой. "Так вот где, оказывается, на самом деле проживет идейная Прасковья, - думал он. -Вот с кем делит семейные радости и горести бравая поручик Стрельцова, так стремительно сбежавшая от меня!"
   Паня или Паша, естественно, не могла узнать Романа в женском обличии и, без особого интереса оглядев гостью с ног до головы - от края подола длинного платья до локонов пышного парика, выжидательно молчала, не проявляя ни радушия, ни гостеприимства, причём Фалин прекрасно понимал эту невеселую женщину, муж которой легкомысленно привел в дом экзотичную особу из иной жизни. Роман, правда, был немало ошеломлен неожиданной встречей, внутренне радовался, что разыскал свою старую знакомую, с которой был близок когда-то и к которой относился почти с нежностью, но не знал, как выпутаться из дурацкого положения, как сообщить ей, что это он, Роман Фалин, а никакая не Адель Клинцевич, нежданно-негаданно появился у неё в доме. Пауза, между тем, неприлично затягивалась, и Славик, не ощущавший никакого неудобства и искренне не понимавший натянутости, возникшей между женщинами, весело, чтобы разрядить обстановку, хлопнул жену по плечу и глупо улыбнулся, причем безалаберная простота его теперь покоробила Фалина, хотя, справедливости ради надо сказать, без неё - этой простоты - им трудно было бы общаться с Прасковьей, которая сейчас абсолютно не походила на ту бодрую пикетчицу, готовую и лезть в драку с ментами, и заключить в объятия малознакомого мужчину.
   -Прасковьюшка, ты бы помогла даме переодеться во что попроще, а то я чувствую себя в её присутствии истопником или кучером при госпоже... А ведь Ада - совсем не гордячка по жизни, даром что не наших кровей, - Петров нёс откровенную ахинею, но в его словах имелось рациональное зерно, и жена, поглядев на него исподлобья, вновь пожала плечами и, кивнув гостье, прошла в смежную комнату, оказавшуюся спальней.
   Здесь было гораздо уютнее - именно уютнее, а не комфортнее, так как всю семиметровую площадь занимали старомодная кровать и платяной шкаф, какие обычно называют шифоньерами, в чреве которого, пока Фалин переминался с ноги на ногу на пороге, Паша принялась шарить, бросив предварительно оценивающий взгляд на фигуру "дамы", чтобы мысленно подобрать ей гардероб.
   -Ты не обращай внимания на мое настроение, - вдруг совершенно ни к месту извиняющим тоном сказала она, пряча глаза. -Устала я на работе. А тут еще этот ... выпивоха. Парень-то он неплохой, но очень уж любит, ирод, оттянуться по полной программе... Ты, правда, со свадьбы сбежала?
   -Правда! Смешно, да?
   -Уж куда там смешнее! Ах, если бы я в свое время вот так сбежать смогла! ... Да уж ладно теперь... Сейчас ужинать будем. Только разносолов у нас не имеется, учти... Ночевать будешь у нас?
   -Хотелось бы, если, конечно, вы не против, - Фалин в упор смотрел на Паню, и страстно желал, чтобы та сама узнала его. -Одну ночь можно?
   -Что ж, ночуй хоть две - постелю тебе в гостиной. А сейчас раздевайся, подберу что-нибудь.
   -Знаешь, мне самой не справлюсь, - покраснел Фалин и стыдливо провел ладонями по шикарному материалу свадебного платья. -Поможешь, Паша?
   Её имя прозвучало в устах Романа более нежно, чем ему этого хотелось, и Прасковья заметила эту нежность, с удивлением взглянула на гостью, но сразу как-то стушевалась и, вздохнув, приблизилась к Фалину со спины и принялась разбираться со сложной системой кнопок и застежек. Вдвоем они медленно и осторожно стянули платье, и Фалин в дамском белье и белых чулках продолжал стоять спиной к хозяйке, затаив дыхание и закусив губу. Прасковья же, чуть коснувшись роскошной сорочки вытянутой рукой, кончиками пальцев провела между лопаток, потом приблизилась зачем-то к Фалину вплотную и вновь глубоко вздохнула.
   -Ты просто красавица в этом наряде, Ада.
   -Ведь я же невеста как-никак, сама знаешь! - осипшим голосом подтвердил Роман и подался спиной назад, как бы прислоняясь плечами к женщине. -Бывшая, правда, невеста!
   -Раз бывшая, то переодевайся.
   -Ладно. У тебя что-нибудь есть для меня?
   -Конечно. - Паша продолжала стоять, тесно прислонившись к Фалину, вместо того, чтобы подать ему некую повседневную одежду, и он всем телом ощущал сильный жар, исходящий от её тела. -Только вот ведь какое дело... Тебе, быть может, подошел бы мужской костюм?
   Её ладонь, стремительно скользнув по талии Романа, переместилась ему на живот, потом ниже и легла поверх трусиков прямо на томившийся в тесном пространстве под синтетической оболочкой пенис и чуть прижала его, давая понять, что истинное лицо гостьи не составляет для хозяйки - в отличие от хозяина - тайны, при этом Роман замер, словно давно ожидал подобного прикосновения, едва заметно покачал головой и положил в свою очередь вспотевшую ладонь поверх Паниной, чувствуя, как подрагивают её пальцы, теребящие материю дамских панталон.
   -Ты узнала меня?
   -Конечно, милый! Сразу, как только увидела! Неужели ты не понял этого?
   -Ты ждала меня?
   -Конечно, любимый! Конечно, ждала!
   -Ты знала, что я приду рано или поздно?
   - Не просто ждала - верила! Ведь я всё знаю про тебя...
   -Ты знала, что я хотел жениться на другой?! На той, чью роль сейчас играю!?
   -Да! Но знала также, что свадьбы не будет ни сегодня, ни завтра и, вообще, не будет никогда, хотя ты до сих пор не веришь в это!
   -Не будем сейчас об грустном! Поцелуй меня!
   -И ты тоже поцелуй меня! - Прасковья без всякого смущения тесно прижалась к Фалину, положив голову ему на плечо, и он испытал глубокую щемящую нежность к этой удивительной женщине, понял, что любит её и любит давно - с первого дня знакомства, а также понял, что это именно она, а вовсе не Ирина, постоянно встречалась на его пути под видом столь разных внешне и внутренне женщин, причем каждый раз не старалась навязывать ему свою волю, а терпеливо ждала, когда сам Фалин осознает всю глубину её чувств и примет окончательное решение. И он понял наконец после долгих метаний и трагических ошибок, что только она - одна-единственная - существует для него на всём белом свете, и только наедине с ней ему хочется находиться до бесконечности долго, жить рядом с ней, видеть, любить и боготворить только её одну.
   Итак, решение, окончательное и бесповоротное, было принято, и, несмотря на возвышенные чувства к прекрасной Ирине, являвшейся для него чем-то вроде талисмана, Фалин выбрал иную судьбу, предпочел синицу жар-птице в облаках, согласился на рай в шалаше, отказался от виртуальной реальности и теперь, так соскучившийся по любимой и так долго ожидавший встречи с ней, должен был по неумолимой логике первым проявить инициативу, крепко сжать женщину в своих объятиях, одарить ненасытным жарким поцелуем, припасть головой к её груди или пасть перед ней на колени. Однако локоны густых волос с тончайшим ароматом изысканных духов обрамляли Фалинское лицо, узкий ажурный бюстгальтер тесно сжимал грудь, нежная ткань сорочки липла к коже, дамские панталоны туго облегали бедра, а ноги были закованы в упругий эластик дамских чулок, и Фалин, захваченный волной влюбленности, ни на минуту, тем не менее, не забывал о принятых на себя обязательствах перед Ириной, сознавал, что по собственной инициативе не имеет права запросто сбросить с себя доверенную ему маску, пока не убедится, что возложенная на него миссия выполнена до конца и претензий к нему, как персоне, стоявшей, собственно говоря, у истоков разыгранного как по нотам фарса, у "действующих лиц и исполнителей" никоим образом не возникнет, и должен был ожидать некого сигнала для обратной трансформации. В любом случае, чтобы там ни говорила авантюристка столь высокого полёта, как мадемуазель Беневоленская, а именно Фалин, благодаря природному искусству перевоплощения и приобретенному за годы работы по профильной специальности мастерству общения с людьми, спас Ирину Львовну от постылого брака, в который её вовлёк путём жульнических махинаций и банального шантажа беспринципный Влад, был в определенной степени ответственен за её дальнейшую судьбу, и пусть спаситель добровольно отказывался от притязаний на близость с прекрасной дамой, всё равно до сих пор вольно или невольно продолжал играть отведенную по сценарию роль. Из этой роли, этого образа немножечко растерянной стремительным развитием событий и чуть смущенной от непривычности обстановки невесты, попавшей волей случая вместо свадебного будуара в абсолютно неприспособленный к заключительному таинству вступления в супружескую жизнь интерьер, никак не соответствующий чаяниям только что поставившей подпись под брачными обязательствами молодой женщины - недавней невесты и нынешней жены, нельзя было выйти одним махом, вышелушиться словно из чешуи, выползти как из старой кожи. Подпись эта, между прочим, налагала нешуточные обязательства на эту не обделённую по жизни вниманием мужчин даму, недавно ещё свободную и независимую, имевшую право безраздельно распоряжаться собственной судьбой, гордую и знавшую себе цену, обязывала пройти путь от Загса до брачного ложа, дождаться заключительного аккорда раскрученной истории, и теперь ей, пусть и привыкшей к совершенно иным условиям жизни, вряд ли стоило возмущаться условиями, в которых ей по странному стечению обстоятельств суждено было потерять невинность, и тем паче требовать возвращения в среду обитания светской публики, уготованную ей обманутым женихом. Вступая в интимные отношения с другим человеком, она всё равно не хотела отказываться от преимуществ первой брачной ночи, желала видеть в этом человеке независимо от его половой принадлежности на ближайшие часы мужа, терялась под грузом супружеской ответственности, даже мысли не держала играть в постели верховодящую роль подобно мужеподобным феминисткам, безусловно признавала за собой обязанности жены, готова была идти в фарватере желаний той, кто брал на себя смелость присвоить роль любящего супруга, и ожидала, как ни странно это звучит, от неё первых шагов в обоюдной интимной игре. Понятно, что подобные условия диктовались не корыстными соображениями, а всего лишь призрачной мечтой о кратковременном счастье, которого, возможно, ей не придется испытать никогда, и если чуть раньше, всего несколько часов назад она совершенно по-другому строила бы любовные отношения с партнером, вела бы совершенно иным образом тонкую любовную игру, наверняка выступила бы в роли опытного и одновременно предупредительного штурмана на волнах любви, теперь же всего лишь хотела довольствоваться второстепенной ролью, понимая, что не является здесь полноправной хозяйкой. Между тем, проницательная до удивления, несмотря на внешнюю простоту, Прасковья прониклась состоянием новобрачной, лишившейся в одночасье всех полагающихся по статусу первоначальных благ, вошла в её бедственное положение, разобралась в истоках глубокого смущения и крайней стеснительности, не проявила настойчивости в требовании скорых ответных чувств, чем еще больше расположила к себе всё ещё пребывавшую в состоянии замешательства гостью, которую по-мужски крепко сжала в объятиях, потом с силой повернула к себе, чтобы в упор взглянуть в подернутые дымкой томления глаза своим ясным открытым взором, медленно приблизила лицо к её лицу и одним порывистым движение накрыла подведенные помадой губы своими, одарив страстным и нежным поцелуем мягкий податливый рот.
   Женщины целовались усердно и старательно, с удовольствием вдыхая запах друг друга, сжимая друг друга в пылких объятиях и издавая в унисон сладострастное мурлыканье, которое почти не старались приглушить. Они целовались истово и ненасытно, словно хотели немедленно восполнить недостаток былой близости, былую разницу в положении и пристрастиях, возрасте и привычках, былое непонимание друг друга, постигая простую истину, заключавшуюся в том, что ни разу ещё не были так близки. При этом в продолжительном сумасшедшем поцелуе они отнюдь не были равны, как никогда не бывают равны муж и жена, с самого начала соблюдающие негласную договоренность, кому и в каких пределах принадлежит пальма первенства, причем в данном конкретном случае гостья, долго и трепетно готовившаяся вступить в брак и теперь подавленная грузом рухнувших надежд, добровольно передавала преимущество хозяйке, отдавалась на её милость, готова была выполнить любую прихоть той и трепетно ожидала от неё гораздо более решительных действий, нежели самый страстный поцелуй. Ни что иное, как первая брачная ночь, о которой час назад только мечтать могла беглянка-невеста, ожидала их впереди, и именно хозяйка этой ничтожной квартиры, ставшей временным приютом новобрачных, должна была ныне сыграть роль главы семьи, со всей ответственностью подойдя к исполнению взятых на себя обязанностей, чтобы у воспарившей наконец не только в мыслях на вершину блаженства невесты на долгие годы остались об этой прекрасной ночи самые незабываемые воспоминания.
   В соответствии с принятой на себя ролью Прасковья, не прерывая поцелуй, осторожно принялась теснить трепетавшую только об одной мысли о физической близости с любимым человеком новобрачную по направлению к широкой кровати, не блиставшей роскошью постельного белья, зато дававшей простор к самой напряженной, чуточку наигранной и невероятно яркой эротической борьбе, а в двух шагах от брачного ложа не выдержала ожидания и сильным движением подхватила невесту на руки, с удивительной легкостью оторвав от пола, и не бросила, а осторожно положила ценную ношу туда, где их ожидала ночь любви, после чего сама повалилась рядом, как можно теснее прижимаясь к пышущему жаром телу. Новобрачные вновь обнялись на принявшей их падение мягкой постели, и пусть на женихе красовался вместо свадебного фрака старенький байковый халат, а невеста не была уже облачена в подвенечное платье, чувство торжественности момента не оставляло обоих. Нашедшая здесь приют и ласку она не желала быстро и суетливо лишиться невинности, а жаждала получить глубокое удовлетворение от близости с любимым человеком, и Прасковья, вкладывая в движения рук всю свою природную нежность, ласкала и лелеяла свою девочку, нежно трепала губами за ушко, целовала в шею, гладила обнаженный живот, напрягшиеся бедра, коленки в скользкой кисее чулок, щекотала сквозь панталоны лобок, а невеста расслабленно лежала на спине, сладостно подчиниться покровительнице, запрокидывала голову, подставляя лицо для поцелуев, и широко раскидывала руки в стороны, выворачивая ладони в сеточке так и не снятых до сих пор перчаток в ожидании поцелуев. Она ждала, что умело игравшая роль любящего мужа женщина начнёт раздевать её, освобождать от символических покровов нижнего белья, но та не спешила и готова была бесконечно ласкать и целовать принадлежащее ей тело перед тем, как овладеть им. С горящими ярким огнём глазами, хищно раздувающимися ноздрями и полуоткрытым ртом, она буквально нависала над своим сокровищем, которым не собиралась делиться ни с кем, жадно взирала на него сверху вниз, осторожно, чтобы не повредить, сжимала его своими мускулистыми коленями, легко касалась сосками крепкой груди, выглядывающей из распахнутого халата, и с улыбкой наблюдала, как жмурит глаза расслабленная довольная кошечка, пряча взгляд под накрашенными ресницами. В свою очередь, дрожащая от вожделения невеста чувствовала, как пышет жаром прижавшаяся к её животу таинственная и манящая плоть, истекающая соком, как сжимаются её влажные хищные губы в предвкушении заслуженной добычи, как тянуться к ней изо всех сил, готовясь всосать и поглотить, как шевелится курчавая растительность, обрамляющая губы, и щекочет кожу живота, давая понять, что блаженный миг уже не за горами, что соитие близко, как никогда, что слияние вот-вот произойдёт и остановить его никакими силами не сможет никто.
   -Эй, девчата! Куда вы там пропали?! За стол пора, а то засохнем совсем! Выходи по одному и с поднятыми руками! - по голосу из-за двери чувствовалось, что несусветный Славик успел "принять на грудь" в отсутствие жены и теперь жаждал обоюдного душевного общения. -Выходи, кому говорю!
   Прасковья, только что невероятно прекрасная в любовном порыве, готовая вознестись на вершину эротических ощущений и величаво возвышавшаяся над трепещущим Романом, сразу как-то сникла и закаменела лицом, потом обреченно вздохнула, опустила голову и теперь выглядела верхом на полураздетом Фалине довольно нелепо в своем распахнутом застиранном халате на голое тело, взъерошенными не слишком чистыми волосами и некрасиво отвисшими бледными грудями. В свою очередь уютные хоромы мгновенно превратились в безвкусно обставленную комнатенку полуразрушенного флигеля, широкая мягкая постель в скрипучее застеленное старым бельем ложе разврата, а сам Фалин из чувственной утонченной дамы обратился в немало смущенного, сбитого с толку несуразного гомосексуалиста, напялившего на себя дорогое дамское бельё. Приходилось с великим сожалением признать, что чуда не случилось, насладиться близостью "новобрачным" не пришлось, как не пришлось и слиться в единое целое, и виной тому был всего лишь грубый и требовательный стук в дверь, который одним махом разрушил незримую ауру любви и развеял её остатки в затхлой атмосфере типичного захолустного жилья.
   Стараясь не глядеть друг на друга, тайные любовники, кряхтя и вздыхая, слезли с кровати, и Прасковья, вдруг перейдя с гостьей на "вы", буркнула хмуро:
   -Переодевайтесь-ка покудова! Ничего шикарного у меня нет, сами понимаете, но всё лучшее вам отдам. Не обессудьте, короче говоря, покорно вас прошу... Чем богаты, тем и...
   Фалин хотел возразить на предложение облачиться в хозяйкины "наряды", сказать, что не нуждается больше в женских тряпках, отмахнуться от досадных предосторожностей, но тяжелый взгляд хозяйки, не желавшей изобличения мужем странного гостя, сразу поставил его на место.
   -Он действительно твой муж? - вырвался у Романа невольный вопрос, ответ на который, между тем, не замедлил прозвучать и прозвучал более чем странно.
   -А что, плох что ли? Законный мой супруг это, и не сумлевайтесь барышня! Конечно! Какие могут быть сомнения? - Паша явно придуривалась, изображая завзятую деревенщину, и это неприятное кривляние очень не шло ей. -Одевайтесь, прошу покорно. Холодно у нас... А мне на кухню надобно. Извиняйте, муженёк зовёт.
   Она по некой причине не желала присутствовать при переодевании гостя, и удалилась, сварливо бормоча что-то на ходу и удивляя Фалина резкой переменой настроения. А ведь только что он любил и боготворил эту неприветливую тётку, которая, увы, не годилась и в подметки Ирине Львовне, и даже собирался навсегда соединить с ней судьбу! Воспоминание о потерянной невесте ввергло Фалин в глубокую тоску, и он мысленно поклялся себе, что найдет Ирину во что бы то ни стало и сделает это как можно скорее - как только распрощается с семейкой Петровых.
   Прасковья предусмотрела физиологические особенности "гостьи" и приготовила Фалину широкие сатиновые трусы, черные шерстяные колготки, хлопчатобумажную женскую маечку, узкую вязаную юбку до колен, облегающий фигуру джемпер с высоким воротом, типовые турецкого производства тапочки, и Фалин, оставив себе из вещей Ирины только бюстгальтер, с сожалением расстался с эфирной сорочкой и чулками и облачился в подаренные или данные напрокат вещи, недовольно поглядывая на себя в зеркало. Весь шик бесследно испарился, и только роскошный парик и остатки косметики остались от имиджа светской дамы, причем в сочетании с простецкой одежкой парик этот придавал Фалину вид местной женщины легкого поведения, худой и вертлявой, не блещущей умом и интеллектом. Однако, плюнув на условности и небезосновательно надеясь, что Славику при любимой жене вряд ли придет в голову ухлестывать за "интересной" гостьей, Роман смирился с непрезентабельной внешностью и, более того, чтобы намеренно позлить Паню, Роман взял с полочки тюбик с помадой и подвел губы, после чего ещё и вульгарно припудрил себе нос дешевой хозяйкиной пудрой, криво улыбаясь и щуря глаза от злости, прежде чем появиться в "гостиной".
   Странно, но Петров, кажется, и вправду очень любил жену и даже был от неё без ума, что стало особенно заметно за столом, где Слава, почти не обращая внимания на преобразившуюся пусть и не в лучшую сторону, но всё же выглядевшую гораздо соблазнительнее хозяйки, гостью, окружил навязчивой заботой супругу, откровенно строил ей глазки, периодически сладострастно гладил по руке, по-хозяйски обнимал за плечи - в общем, проявлял самые тёплые чувства, и Фалин в какой-то момент даже позавидовал Прасковье и хотел было из чистого озорства пофлиртовать со слесарем, но поленился заниматься подобной глупостью, стараясь повернуть ход своих мыслей к предстоящей в скором будущем встрече с Ириной. Однако Славик своей глупой болтовней никак не давал ему сосредоточиться, и, решив побыстрее споить его, Фалин стал всё чаще и чаще провозглашать банальнейшие тосты, не обращая внимания на укоризненный взгляд помрачневшей Паши, которая лишь один раз пригубила вина и отставила стакан в сторону. Надо сказать, что на столе среди убогой закуски, состоявшей из остатков колбасного сыра, банки кильки пряного посола, хлеба, ливерной колбасы и банки опять же колбасного фарша, больше похожего по виду и вкусу на собачьи консервы, красовались три бутылки ядреного дешевого портвейна с отвратительным вкусом и запахом - зато убойной силы, и даже при условии, что гостья тоже периодически опустошала свой стакан, львиная доля этого, с позволенья сказать, напитка перепала-таки хозяину, так что с учетом выпитого ранее тот быстро окосел и стал вести себя как типичный пьяный работяга в компании двух дам соответствующего полёта. Гостья уже совсем не походила на аристократку, и Слава живо освоился с её присутствием и не особенно сдерживал себя, словно они с Адой были давно и прочно связаны тесными дружескими - вплоть до постельных - отношениями. Если Фалин поначалу удивлялся тому, как сие одноклеточное животное может состоять в Паниных мужьях, то теперь, невольно сопоставляя две "серые" фигуры, сидевшие напротив, пришел к мысли, что супруги вполне подходят друг другу, и, если с Петровым всё было ясно с самого начала, то Паня только сейчас - после выпитого Фалиным портвейна - стала чем-то походить на Фенечку или, на худой случай, на "преподобную" Серафиму, а никак не на Ирину Львовну, сходство с которой ещё полчаса назад так бросалось Роме в глаза. Кстати говоря, порция портвейну низкого качества в общем и целом на удивление благотворно воздействовал на Рому, и, размышляя о предстоявшем ночлеге в этом "доходном" доме, он прикидывал в уме, что при желании вполне можно было бы залезть в постель к хозяйке в случае, конечно, если хозяин отключится по причине сильного алкогольного опьянения, и такой финт будет выглядеть вполне оправданным, поскольку давеча "Прасковьюшка" так или иначе собиралась вступить с "гостьей" в интимную связь. Ему необходимо было снять остатки стресса любой ценой, чтобы при встрече с невестой выглядеть бодрым и готовым к любым испытаниям, и для этой благой цели в качестве антидепрессанта как нельзя лучше подходила "товарищ Петрова", которую он в своё время по обоюдному согласию за милую душу оттрахал в избушке на детской площадке. В свете эдаких своеобразных планов глаза его всё чаще и чаще по мере течения застолья опускались на заманчивые голые колени хозяйки, которая не особенно и прятала их, надеясь, видимо, на внимание переодетого ею же в женскую одежду (с дальним прицелом!) любовника.
   Славик, тем временем, вразрез с желаниями Фалина не собирался "отключаться", как ни в чём не бывало продолжал "квасить репу", был крепок на портвейн, и коленки жены тоже привлекали его мужское внимание, во всяком случае он все настойчивее демонстрировал свои права на молчаливую супружницу, выпендриваясь перед Адой и стараясь показать себя господином в семье, где по его мнению царил перманентный патриархат. Он был смешон в этом своем старании - по крайней мере в глазах интеллигентной гостьи, но не понимал этого простейшего факта, жена же его, похоже, привыкла к подобным отношениям в семье и, скорее всего, ждала, чтобы остаться с благоверным наедине и тогда показать ему кузькину мать. Между прочим, Фалину было отнюдь не жаль её, ведь глупая баба сама выбрала себе судьбу, выходя замуж за разбитного рубаху-парня, и вмешиваться в бытовые дрязги мещанской семейки он, простите покорно, не собирался, поскольку впереди его ждала счастливая встреча с Иришкой, и детали этой встречи уже красочно рисовались у него в уме. Под впечатлением радужных мечтаний Фалин и не заметил, как развязность Славика переросла в откровенное хамство, никак не отреагировал на него, небрежно забросил ногу на ногу, потихоньку любуясь как бы со стороны своей вольной позой, и небрежно зажал сигарету в накрашенных губах. Ему вдруг пришло в голову, что его стройные ножки в плотных шерстяных колготках хозяйки выглядят ничуть не хуже Пашиных, и данное сравнение вызвало у него невольную улыбку, неправильно истолкованную нетрезвым слесарем.
   -Ты что, Адка, не веришь моим словам? Мне не веришь - Славику Петрову?! Да ты мою стерву просто не знаешь еще! Баба моя лишнего никогда не скажет, смолчит лучше, но если я ей велю, то всё сделает в точности и пикнуть не посмеет! А не сделает, пасть порву и моргалы выколю, ясно тебе или нет!? - Как бы в подтверждение своих слов Петров поднес свой тяжелый кулак к носу жены, и Фалин, ожидавший от Прасковьи вспышки гнева на грубый жест мужа, с удивлением увидел, как та только поморщилась и лениво попыталась отодвинуть корявую руку благоверного.
   -Уймись, Славк! Что гостья - человек культурный, образованный, не чета твоим бабам из депо - может о нас подумать? А то размахался здесь!
   -Цыц, сопелка бесполезная! Не лезь, куда не просят! ... Тем паче, когда муж говорит. Поумничай вот у меня...
   -Ой, напугал - держите меня люди добрые! Сейчас в обморок грохнусь! Хватит ужо бухтеть...
   -Я сказал, молчи в тряпочку, а то схлопочешь! - Славик рисовался перед гостьей, но Фалин был уверен, что наедине с женой он ведёт себя тише воды, ниже травы.
   -Действительно, Славочка, - счел нужным вмешаться в супружеские разборки он, - все мы понимаем, что никого ты не приструнишь здесь, никого не напугаешь, так что закусывай, вон, килечкой и не шуми больше, не надо.
   Фалин понимал, что только раззадоривает пьянчужку, но делал это из вредности, подспудно желая наказать туповатую хозяйку за упорное молчание и нежелание поюлить перед дорогой гостьей. Почему-то молчаливая баба вызывала у него раздражение, и причиной этому, кажется, была его недавняя кратковременная слабость, провоцировавшая его на предательство Ирину.
   -Ах, не приструню, говоришь?! Думаешь, Адка, я не хозяин здесь али не глава семьи? - Славик еле "вязал лыко", но кипятился до упора, просто-таки раззадоривал себя, и, когда уставшая от его выпендрежа Паня взяла его за руку, вдруг без замаха заехал ей кулаком прямо в лицо.
   Роману неизвестно было, что подумала в тот момент привычная к Славкиным выкрутасам Паша, но сам Фалин испытал, с одной стороны, ужас от неожиданной гнусной выходки разбуянившегося слесарюги, с другой, подсознательное удовлетворение тем, что жена, пытавшаяся сегодня изменить мужу с любовником и изменявшая Славе и раньше, наказана по заслугам. Удар, меж тем, был силен, и звук его эхом отдался в Фалинских ушах, в то время как смирная Паша даже не отшатнулась назад, не закрыла лицо руками, не вскрикнула, а только спокойно и укоризненно смотрела на мужа глазами, медленно наполнявшимися влагой.
   -Что, не лю-юбишь?! - рявкнул супруг, вскочил в ярости на ноги, сгреб жену за отвороты халата, полы которого с треском задрались вверх, обнажая голые бедра, и с силой отшвырнул от себя - да так, что бедняга, сшибив по дороге старенький торшер и табуретку, перевернулась через голову и сверзилась в дверном проеме на пол, пятками звучно хлопнув по косяку.
   Тапки сразу разлетелись в разные стороны, причем один из них спланировал на подоконник, разбив цветочный горшок, а второй шлёпнулся прямо в банку с кильками, так что брызги рассола полетели в Романа, от чего тот вздрогнул, еще толком не понимая, что произошло, и хотел возгласом остановить хулигана, но перспектива тоже получить по морде вовсе не радовала его, и от этой необдуманной всесторонне идеи пришлось отказаться в надежде, что Славик быстро остынет и полезет с извинениями к избитой жене. Однако на деле произошло другое, и, выпив для куражу еще стакан бормотухи, Петров сначала тяжелым взглядом пригвоздил побледневшего Фалина к месту, а затем нетвердым широким шагом приблизился к жене, "ласково" запустил пятерню ей в волосы да так и приподнял тётку с пола.
   -А ведь ты изменяла мне, сучка, признайся, как на духу! ... Признайся, ведь изменяла, да? - орал он ей в лицо, не котором было написано глубокое страдание и выражение которого взывало к Фалину с мольбой о помощи. -Подстилка проклятая! А ведь я тебя, дуру, люблю больше жизни! Понимаешь ты это или нет?!
   Одним рывком Славик сорвал вдруг с жены видавший виды халат, совершенно позабыв о гостье или вообще не считая зазорным в её присутствии издеваться над смирной бабой. Фалин же оцепенело смотрел на нагую, неприятную в свой наготе "тёлку", растерянно мигавшую глазами и плаксиво кривившую губы, и почему-то страстно желал, чтобы Петров сейчас же, сию минуту прямо у него на глазах грубо оттрахал её точно так же, как делал это раньше Гера Мохов. Свежие воспоминания о Моховской выходке вызвали у Романа внутренний эротический всплеск, и он, жадно пожирая глазами бесстыдную пару и потирая вспотевшей ладонью колено в шерстяных колготках, с холодком в сердце почувствовал дрожь нетерпения во всем теле и отчетливое томление в стиснутом бедрами сплетенных ног паху. А Славик, будто читая мысли случайной знакомой и стараясь, видимо, как можно глубже эпатировать необычную гостью и в её глазах тоже выглядеть оригиналом, суетливо опустился на колени, нервно расстегнул ширинку брюк и, рыча на жену аки зверь, несколько картинным даже рывком забросил её безвольные голые ноги себе на плечи.
   Картина разврата выглядела слишком уж бесстыдно со стороны, но Фалин именно в этом бесстыдстве, в этой беспардонности находил особый смысл, своеобразное удовольствие, неповторимое наслаждение, и не мог оторвать взгляда от спаривавшейся прямо на полу пары. Славик стоял спиной к Фалину, и тот не видел его выпростанного из штанов члена, но по характерным движениям бедер и спины заметно было, что распоясавшийся муж уже грубо вставил женушке, даже не пытавшейся пискнуть что-либо в свою защиту, и теперь наращивает темп кругообразных и одновременно поступательно-возвратных движений, ритмично натягивая "подстилку" на свой инструмент, причем сопровождает насилие скрежетом зубов. Вопрос, можно ли считать пользование собственной супругой супротив её воли насилием, надо сказать, немало занимал наблюдателя, и если по большому счету на глазах его свершалось самое настоящее принуждение к сожительству, происходило унижение человеческого достоинства, всё же мысль о том, что гражданин Петров имеет вполне законные права на женские прелести гражданки Петровой, останавливала его от необдуманного вмешательства в бытовую сцену, тем более что, какой бы неэстетичной и даже похабной она ни была, вызывала, однако, у него на удивление глубокое сексуальное возбуждение. Сама Прасковья тоже почти не была видна застывшему на месте с приоткрытым ртом Фалину, зато он отчетливо видел мотавшиеся за затылком Славика голые Пашины ступни с грязными подошвами, причем коротковатые пальцы ног судорожно сгибались и разгибались, и от таких движений на желтоватой коже стопы образовывались складки, почему-то особенно привлекавшие внимание Фалина и немало щекотавшие ему нервы. Между тем, цинизм его собственного не слишком интеллигентного поведения, как, впрочем, и поведения нетрезвого Славы Петрова был очевиден, угнетал замершего в неудобной позе Рому, вызывал у него приглушённые острыми ощущениями угрызения совести, но тешил его самолюбие. Пусть этом медведь покруче унизит возомнившую слишком много о себе тётку в присутствии посторонних, думал ехидно он, пусть от души насадит очумелую бабу на член на глазах тайного любовника, пусть принуждением к половому акту даст понять, кто в доме хозяин, и укажет тупоголовой дурище на соответствующее ей место, чтобы никогда больше та не претендовала на роль обольстительной таинственной дамы! С другой стороны, грязная оргия, граничившая с изнасилованием, вызвала у Фалина странное желание оказаться неким непостижимым образом в лапах у бесноватого мужика, быть скрученным в бараний рог, водворенным грубым рывком в самую изощренную позу и с силой насаженным на безудержный и беспощадный его фаллос невероятных размеров, и затрясшийся от поразительно реальных ощущений и моментально вновь превратившийся в сбежавшую невесту Фалин со страхом и восторгом представлял, как этот дерзкий бугай раз за разом натягивал бы заходившуюся от крика и захлебывавшуюся слюной Аду и как болтались бы в воздухе её безвольные ноги в шерстяных черных колготках с плотными мысками и пяточками.
   Жаль, но Славик выбрал из двух женщин ту, которая была ближе и роднее ему и которую он хорошо знал и, в принципе, по-своему любил, и выбор его, вообще говоря, был понятен Адели, однако обида за себя, за свои несомненные достоинства, свою неотразимую внешность, манеры, культуру поведения и интеллектуальный уровень, которыми запросто пренебрег это грубый мужлан, жгли её изнутри, а ревность, глупая по сути и вовсе неуместная здесь - в чужой квартире, не давала ей покоя, заставляя ерзать на месте и в гневе кусать подведенные помадой губы. Алкоголь еще больше разжигал эти низменные чувства у обделенной на сегодняшний день мужским вниманием гостьи, и Ада никак не могла взять в толк, почему хозяин, даже учитывая длительность совместного проживания с супругой, предпочел не особенно симпатичную, погрязшую в кухонной суете, невзрачно одевавшуюся и страдавшую полным отсутствием светских манер бабенку, а не цивилизованную светскую даму, оказавшую ему полное доверие и готовую вручить ему руку и сердце. Вместо того, чтобы удалить под благовидным предлогом сварливую хозяйку и остаться с несостоявшейся невестой наедине, вместо того, чтобы целовать даме пальчики на ладонях, благоговейно касаться колен стройных ног губами, восторженно изрекать самые изощренные комплименты, этот слесарь депо, этот чумазый работяга, этот пьянчужка, удостоенный высокой чести быть рядом с удивительной женщиной, принялся вдруг надевать податливую развратную тетку на вставшую "палку" да ещё выставлять напоказ свою так и рвущуюся наружу похоть. Сама беспринципная корова, надо признать, а также её поведение, достойное вокзальной шлюхи и граничившее с замшелой рабской покорностью своей судьбе, мало беспокоила не на шутку обиженную даму, зато откровенное невнимание к её особе хама-муженька сильно задевало и даже бесило её, готовую разразиться ироничной тирадой.
   Тем временем, не будучи посвящен в терзания гостьи и не видя каскада чувств, отразившихся на её лице, несусветный Славик, сам уже не в меру возбужденный совокуплением прямо на дощатом полу, не накрытым даже половичком, последний раз с силой насадил ужом извивавшуюся супругу на член и затрясся всем телом, прижимаясь щекой к босой ступне вздернутой бабской ноги, а затем и в экстазе приложившись к ней - видимо, в знак признательности - губами, что окончательно вывело Адель из равновесия и подвигло к решению примерно наказать этого пошлого типа методом физического воздействия. Не откладывая дела в долгий ящик и находясь в странном полусне, Ада машинально поднялась на ноги, не забыв быстрым движением руки поправить сбившуюся к коленям юбку, скинула из предосторожности с ног тапки, сделала шаг вперед, цепко держа пальцами стакан с портвейном, после чего схватила обалдевшего мужика свободной рукой за плечо, развернула вполоборота к себе и плеснула винище прямо в оскаленную хамскую рожу с написанным на ней к тому же животным блаженством. Жест оскорбленной в своих чувствах дамы получился как нельзя более эффектным и неожиданным для охамевшего плебея, голова которого сразу мотнулась назад, а залитая липкой жидкостью физиономия исказилась еще больше и выразила прямо таки безграничное и безмерное удивление. Ада же, ничуть не собиравшаяся останавливаться на достигнутом, тут же с похвальным сладострастием записной правдоискательницы вцепилась грубияну в волосы и буквально отодрала его от замершей в испуге бабы, ноги которой проделали кругообразное движение и на этот глухо стукнули пятками по полу. Мокрый потерявший упругость член Славика, болтавшийся между ног в обрамлении измазанных спермой волос, теперь выглядел просто отвратительно и отталкивающе, и круто обошедшаяся с хозяином гостья в русле решения о наказании проходимца самым изощренным образом не отказала себе в удовольствии пнуть в пах ногой, после чего Петров некрасиво хрюкнул, затряс в отчаянии головой и скорчился от боли, сведшей сексуальное удовлетворение к нулю.
   Удар разутой ступнёй (на счастье Славика, на ногах у возмущенной Адели не были обуты не только свадебный туфельки с острыми носами, но и турецкие тапочки тоже!) вышел не столь результативным, как демарш с портвейном, всё-таки вывел растерянного мужика из строя, и казалось, пришло время праздновать победу, но Фалин под воздействием картины трясущегося после тычка по яйцам мужика вдруг в одно мгновение, как бы из мужской солидарности, вновь стал самим собой, растерялся не менее побитого хозяина и пассивно стоял столбом рядом с ним, вращая вылупленными глазами. Он не нашел ничего лучшего, как вопросительно посмотреть на сидевшую на полу с поджатыми к животу голыми ногами Прасковью, и отчетливо увидел, как глаза её наполняются слезами жалости либо к самой себе, либо к обормоту мужу, что, согласитесь, было далеко не одно и то же. Ещё не хватало, чтобы с причитаниями во весь голос оттраханная баба кинулась помогать муженьку, подумал растерянно Роман и понял, что подобное развитие событий явно претит ему. С другой стороны, он проникся состоянием души молчаливой, если не сказать забитой женщины, буквально захлебывающейся в бытовых проблемах и болоте семейных будней, и острое сочувствие к ней пронзило его. Ему захотелось крепко прижать Пашу к себе, по-отечески или матерински приголубить, успокоить простыми словами и непритязательными ласками, но та вдруг, гордо вскинув голову, блеснула просыхавшими уже глазами и резким движением поднялась с пола на ноги, даже не пытаясь поправить разорванный халат.
   -Что гляделки пялишь, мамзель? Лихо ты моего супостата ухайдакала! Не ожидала я от тебя, Адель! А вот сочувствия твоего мне не требуется, не надо нам... Сами с усами! Давай-ка, лучше помоги мне благоверного успокоить, а то сейчас такое начнется, что не приведи господь!
   Спокойные и чуть насмешливые слова сразу охладили пыл "спасителя", и он сначала молча наблюдал, как хозяйка, достав из шифоньера моток крепкой бельевой веревки, поспешно разматывает его, а потом, испытывая вину перед женщиной, суетливо бросился помогать ей, шумно сопя носом. Вдвоем они слаженно навалились на нетрезвого и толком не отошедшего от разврата и последующего позорного избиения Славика и с ожесточением, присущим только разгневанным женщинам, принялись вязать его по рукам и ногам без всяких церемоний, словно перед ними был гуттаперчевый манекен, а не живой человек. Под руководством решительной Паши руки скандалиста были с силой заломлены за спину, крепко опутаны веревкой, охватившей грудь и плечи, а потом уже подруги спеленали не готовому к подобному обороту событий мужику и ноги и оставшимся концом перетянули на всякий случай шею, так что бедолага не имел возможности пошевелить не только конечностями, но и головой. Чтобы сразу прекратить возможные попытки оскорбить дам грязным матом, Прасковья завязала Славику рот вафельным полотенцем, причем с такой ловкостью, будто проделывала это неоднократно и помногу раз, и для верности напялила ему на голову плотную наволочку, после чего беспомощное тело общими усилиями было заброшено на диван.
   Пришло время перевести дух, но вместо этого разоблаченные любовники, выпрямившись во весь рост друг против друга и встретившись глазами, одновременно качнулись навстречу, словно притянутые мощным магнитом, и в едином порыве вдруг пали друг дружке в объятия, дрожа от нервного напряжения и сильнейшего волнения. Фалин чувствовал, что Прасковья ждет от него, несмотря на проклятое внешнее обличие, решительного мужского шага, и взбудораженный этим откровенным ожиданием, сжав ладонями её щеки, почти выкрикнул ей в лицо:
   -Собирайся быстро! Что там у тебя есть? Бельишко, барахлишко?
   -Куда, милый? Куда собираться?! - растерянно шептала Паня, хватая его за руки и покрывая их поцелуями.
   -Хоть на край света! Туда! Подальше отсюда! Едем на вокзал, в конце концов! Где чемодан? Сумка? Скорее же, скорей...
   Они вдвоём неуклюже метались по комнате, запихивали в баул какие-то вещи, толкались, успевая целоваться мимоходом, и оба знали, что бесповоротное решение принято и ничто уже не может помешать им быть вместе. Только тогда, когда сумки уже были кое-как упакованы, и Пане оставалось только одеться в дорогу, во взгляде её вдруг мелькнули страх и неуверенность в правильности спонтанного поступка. Она мыслила более трезво, чем запутавшийся в своих мечтах Фалин, и перспектива нестись с ним сломя голову, куда глаза глядят, всё же пугала её, и решимость сделать последний шаг начинала оставлять её.
   -Я боюсь, Рома!
   -Ничего не бойся, ведь я рядом!
   -И ты не бросишь меня?
   -Никогда и ни за что! - он схватил её за руку и толкнул к распахнутому шкафу, не желая выслушивать никаких самых здравых аргументов, и, счастливый и, кажется, вновь влюбленный, некоторое время наблюдал, как Прасковья медленно, будто нарочно давая благодарному зрителю насладиться привлекательным зрелищем, сбрасывает халат, надевает на себя белье, натягивает джинсы и облачается в старенький тесный джемпер.
   Так можно было стоять долго, любуясь плавными движениями любимой женщины, но, не желая терять ни минуты, чтобы какая-нибудь досадная случайность не помешала любовникам в их замыслах, Роман подхватил с пола упакованные наспех баулы, выволок их в прихожую, где сорвал с вешалки длинный женский плащ, надел его на себя и подпоясался широким поясом, туго затянув его на осиной талии, после чего сунул ноги в первые попавшиеся туфли и выжидательно поднял голову на опрометью выскочившую вслед за ним из комнаты Пашу, на которой уже красовалась короткая кожаная куртка. Молодежную эту куртку Фалин мог узнать из сотен других, поскольку сам носил её недавно, реквизировав у Алевтины - вернее, у её беглого сына, и видел в последний раз на Ирине, скромно стоявшей в сторонке у крыльца коммерческой лавки, в то время как сам он сидел в свадебном дамском наряде на заднем сидении лимузина, так что увиденное заставило его застыть на месте и затем, после короткой паузы, выкрикнуть в сторону не понимающей пока ничего женщины:
   -Ирина!? Ты - Ирина! Как я сразу не догадался?! Но я знал, я верил, я не сомневался! ... Ирина, это ведь ты?!
   -Все будет хорошо, все будет отлично, милый! - нежным голосом, так знакомым ему, ответила ему любимая, отметая последние его сомнения, и одарила такой улыбкой, что душа буквально запела у Фалина, а сердце заколотилось в груди с неимоверной силой. -Знай одно - я люблю тебя больше жизни и принадлежу только тебе! А теперь идем, очень тебя прошу! До разговоров ли нам сейчас?
   Входная дверь с грохотом захлопнулась за беглецами, едва не слетев с петель, и с этой минуты всё вокруг превратилось для Фалина в нескончаемый сказочный сон, в котором он не видел ничего кроме любимого лица - ни грязной улицы, ни скрипучего обшарпанного троллейбуса, ни серого здания вокзала, ни суетной толпы в вестибюле, и очнулся лишь на площадке у выхода к платформам поездов дальнего следования, где опустил казавшиеся пушинками сумки на асфальт и потянулся к Ирине со страстным желанием поцеловать бледные подрагивающие от волнения губы.
   -На нас смотрят, милый, - шепнула она, шутливо погрозив ему пальчиком, и при всей нынешней тревожности этой удивительной женщины в простом её жесте сконцентрировались грация Эрны, уверенность Ланы, аристократичность Ингрид и таинственность Ирэны.
   -Я без ума от тебя, дорогая Ирина, и хочу сейчас лишь одного - скорее остаться наедине с тобой, - ответил он ей таким же заговорщицким шёпотом и всё же коснулся губами нежной мочки её уха.
   -Сначала решим, что делать дальше. Ладно? - широко улыбнулась Ирина, и в её улыбке сквозила простота Пани, бесшабашность Даши, благолепие Серафимы, ветреность Шарло, кокетство Виолы и решительность Тамары, и Фалин так и не мог постигнуть умом, как во всех этих женщинах, то и дело встававших на его пути, он не мог узнать экстравагантную Ирину.
   -Извини, я полностью потерял способность трезво мыслить! Придётся вновь положиться на тебя. - Фалин только сейчас понял, что у него, между прочим, нет ни копейки денег и напрочь отсутствуют документы, так что понимание вызвало на его лице блаженную улыбку.
   Правда, очень кстати Роман вспомнил, что в кармане той самой курточки, что сейчас красовалась на Ирине, а сегодня утром на нём самом, должна была лежать пачка заимствованных у Алевтины после долгих переговоров долларов, и наверняка будущая супруга находилась в курсе наличия такой внушительной финансовой базы. И правда! Одного короткого красноречивого взгляда стало достаточно, чтобы Ира правильно поняла Рому, кивнула головой и сообщила ему решительным тоном, что идет в кассу за билетами, велев оставаться с вещами, причем интонации голоса её сразу принесли Фалину упокоение и дали надежду на счастливое окончание не в меру затянувшейся истории. Он знал, что ненаглядная Ириша приложит все усилия, чтобы оба они были счастливы, и наконец-то ему не придется больше ежечасно метаться в сомнениях, размышлять без перерыва о жизни, постоянно принимать кардинальные решения, а нужно будет со спокойным сердцем выполнять Иринины указания, ловить каждый её повелительный взгляд и стараться во всем угодить несравненной даме.
   Ему совсем, и.
   -До отправления поезда осталось сорок минут! - Ирина появилась перед ним также неожиданно, как и исчезла, и в глазах её вновь светилась тревога. -Идем скорее. Начинается посадка!
   Фалин, которому обычная вокзальная суета, тупые физиономии озабоченных пассажиров, мелкий противный дождик, досадный шум электричек и поездов не мешали любоваться расцветшей на глазах невестой, сбросившей ярмо мещанской жизни, без лишних слов подхватил сумки с асфальта и быстрыми шагами направился за Ириной, даже не спрашивая, до какой станции взяты билеты, ибо ему было абсолютно "по барабану", куда ехать вместе с ней - лишь бы удалиться подальше от этого проклятого города. Он уже представлял себе, как вдвоем они обоснуются в каком-нибудь тихом местечке, где не будет ни Влада, ни Славика, ни Глеба, ни Дитера, ни Зилота, а со временем, чем черт не шутит, смогут вообще выбраться заграницу, где будут вести полнокровную светскую жизнь и позабудут о дурацких бытовых проблемах.
   Ирина, меж тем, шла впереди, временами переходя чуть ли не на бег, и её спина в Артёмкиной кожаной куртке служила Фалину маяком, с которого он не спускал глаз, пока пробившись сквозь изрядную толпу (словно весь город собрался выехать нынче куда-то на юга!) не оказался у подножки вагона, где его спутница с сосредоточенным лицом уже показывала моложавому проводнику билеты и обменивалась со служивым короткими, необходимыми в данной ситуации репликами. Проводник этот сразу не понравился Фалину своим высокомерным по отношению к пассажирам видом, а также безразличным взглядом, которым он скользнул по начавшей новую жизнь Ирине, не говоря уже об интересе, загоревшемся в его маслянистых глазах при виде спутника симпатичной женщины, то есть на Романе Фалине, забывшем, по правде сказать, о своей сегодняшней роли. А тому и не пришло в голову переодеться в мужскую Славочкину одежду еще в квартире Петровых, да и маскарад, честное слово, придавал авантюре пикантный оттенок, так что до прибытия в конечный пункт следования завзятому актеру приходилось играть роль некой взбалмошной дамочки. Кстати говоря, можно себе только представить, как этот несусветный работник железной дороги будет безмерно удивлён, когда по окончании путешествия из купе вместе с красавицей Ириной выйдет и пожелает ему счастливого пути не странная тётка, а молодой симпатичный мужчина.
   Соседи по четырехместному купе еще не подошли, и, задвинув за собой дверь, влюбленные незамедлительно бросились в объятия друг друга и принялись целоваться, как ненормальные, благо никто не видел занимавшихся на сторонний взгляд лесбиянством двух страшно возбужденных женщин. Ирина пылко отвечала на поцелуи, и окончательно потерявший голову, счастливый Фалин готов был вместе с ней упасть на одну из нижних полок и до бесконечности покрывать поцелуями милое раскрасневшееся лицо. Понятно, что такой необдуманный поступок был бы полным безумием в их положении, и, видя состояние Фалина, Ирина решительно отодвинула его от себя и, влюбленно глядя избраннику прямо в глаза, шепнула, чтобы надо бы убрать под полку сумки и привести себя в порядок перед появлением остальных попутчиков. Сама же она собиралась купить у лоточников чего-нибудь съестного в дорогу и, послав Роману воздушный поцелуй, быстренько выскользнула из купе.
   Переведя дух, Фалин с бьющимся сердцем поглядел на себя в зеркало, заливисто рассмеялся и, достав из сумки небольшую Иринину косметичку, вместо того, чтобы выполнить "распоряжение", принялся подкрашивать ресницы тушью и подправлять помаду на губах. Это веселое занятие нравилось ему, щекотало своей необычностью нервы, и он в красках представлял уже, как будет кокетничать с мужчинами-попутчиками и строить им глазки под наблюдением смешливой Ирины. Предстоящая дорога настраивала его на лирический лад, так что появившуюся в купе супружескую чету он встретил добродушной улыбкой и приветливо наблюдал некоторое время, как они устраиваются на соседних местах. До отправления, однако, оставалось всего несколько минут, но вместо нагруженной незатейливой провизией Ирины, в купе, вдруг словно медведь в теремок, ввалился какой-то грузный дядька, обвешанный дорожными сумками с головы до ног, и принялся, даже не поздоровавшись, закидывать своё барахло на верхнюю полку над головой Романа, неприлично пыхтя и сопя при этом носом. Откуда мог взяться этот толстяк и какого рожна ему требовалось в чужом купе, до Фалина как-то не сразу дошло, но когда тот плюхнулся радом с Романом на нижнее место, волнение и недовольство охватили того и вынудили обратиться к незваному гостю с резонным вопросом, свое ли место занимает едва не опоздавший на посадку пассажир и не произошло ли досадной ошибки с билетом в другой вагон? Между тем, дядя только буркнул в ответ нечто нечленораздельное, и не слишком уважительно осведомился, какие, собственно говоря, претензии имеются у "милой дамочки" лично к нему.
   -Видите ли, - стараясь быть по-женски вежливым, пояснил Фалин, небрежным, но достаточно кокетливым движением пальцев откидывая со лба прядь волос, - я совершаю путешествие с подругой, и мы, знаете, как раз и занимаем вот эти два места - верхнее и нижнее.
   -А имеется ли у вас, гражданочка, билет на это вот самое верхнее место? - последовал немедленный ироничный ответ, и Фалин вдруг вспомнил с досадой, что билеты-то находятся у Ирины.
   -Сейчас моя спутница вернется с перрона и предъявит вам так называемую плацкарту, уж будьте в этом уверены, господин хороший, после чего, увы, кое-кому придется удалиться из нашего уютного купе прочь! - Фалин держался с достоинством и вёл себя в соответствии с ролью образованной, интеллигентной, на дух не выносящей скандалов и всяческих разборок дамой, но ехидство его так и рвалось наружу безо всякого удержу.
   -Боюсь, что этим кое-кем может оказаться ваша, хм, подруга, поскольку мой билет на данное конкретное место я вам и предъявляю с величайшим почтением! - Толстяк тоже взял на вооружение язвительность, куражился, как мог, и даже осмелился сунуть чуть ли не в нос Фалину свой проездной документ.
   Роман двумя пальцами брезгливо взял жалкий клочок бумаги с намерением тщательно изучить его, найти несомненную ошибку и на основании таковой поднять толстяка на смех, как вдруг поезд тронулся с места и медленно, словно нехотя, принялся набирать скорость, причем, держа в руке злосчастный билет, Фалин тупо смотрел на проплывающий мимо окна перрон, здание вокзала, улыбавшиеся физиономии провожатых и тщетно ждал, что раздастся шум отодвигающейся двери и в купе появиться Ирина с ворохом полиэтиленовых и бумажных пакетов в руках. Однако минуты шли, а ничего подобного не случалось, и тогда Фалин с странном полусне, в неком сомнамбулическом состоянии поднялся на ноги и под удивленными взглядами соседей направился в коридор, забыв вернуть билет ехидному дядьке. Тот, правда, успел выхватить свою собственность из рук резко изменившейся в лице дамочки да ещё с иронией спросил, есть ли у неё что-либо похожее на билет, однако Фалин уже не слышал обращенного к нему вопроса, ибо, задыхаясь от волнения и самых скверных предчувствий, направлялся мимо служебного купе прямо в тамбур, где двумя руками в отчаянии принялся рвать ручку запертой двери, ещё не веря в случившееся и ещё надеясь вырваться из железной коробки, увозящей его в неизвестном направлении.
   Кто-то пытался остановить его, хватая за плечи, кто-то задавал никчемные глупые вопросы, кто-то старался успокоить, но поистине обезумевший Фалин оттолкнул доброхотов прочь, громко взвизгнул не своим голосом подобно подвергавшейся групповому насилию бабе и локтем двинул прямо в дверное стекло, благо оно было забрано решеткой. На него навалились сзади, оттаскивая от двери, а он выл по-звериному, клацал зубами, отбивался изо всех сил, царапался и вообще был похож на разбушевавшуюся, ужасную в своей истерике мегеру. Даже несколько человек, прибежавших на шум, не смогли сразу справиться с ним и с большим трудом выволокли из тамбура, причем Фалин отчаянно рвался к стоп-крану, нанося попутно ногами и руками жестокие удары по сторонам, и тогда к нему применили самые радикальные меры физического воздействия - принялись бить по лицу и голове, давить на шею, выкручивать руки и постарались поставить на колени. С разбитым лицом, съехавшим париком, содранным с плеч плащом, разутыми ногами его по команде проводника втолкнули в служебное купе, бросили лицом на полку и придавили к ней тяжестью своих тел, чтобы затем крепко связать истеричке руки и даже неумело замотать полотенцем рот во избежание укусов, а кто-то уже услужливо подсказывал группе добровольцев, что бесноватая дамочка не имеет ни документов, ни билета, ни денег. Всеобщее возмущение владело разгоряченными людьми, и только видавший виды проводник смог пресечь нечто вроде самосуда, на который вполне были способны разозленные сопротивлением мужики, пожиравшие горящими неестественным светом глазами скукоженную на узкой полке связанную бабу, наверняка вызывавшую у них самые низменные желания.
   Проводник безжалостно выгнал всех посторонних из своих владений, клятвенно пообещав, что на первой же станции сдаст скандалистку на руки милиции или санитарам психушки, а Фалин всё никак не мог успокоиться, бессильно мычал сквозь повязку, стучал лбом о мягкую полку и пинался ногами в стенку купе. Дверь, между тем, с характерным шумом - с тем самым шумом, которого счастливый Рома недавно так ожидал, затворилась, оставив его наедине с запыхавшимся от борьбы проводником, и тогда, еще питающий слабую надежду на более или менее удачную развязку событий, несчастный пленник, до боли вывернув шею, с мольбой взглянул на мужчину в железнодорожной форме, ожидая от того если не действенной помощи, то хотя бы искреннего человеческого участия. Этот человек оставался единственным, кто мог проникнуться положением оставшегося после столь длительных треволнений у разбитого корыта скитальцем и для начала просто выслушать его грустную историю, чтобы не принимать скорого неправедного решения, и Фалин готов был пойти на любые жертвы, лишь бы тот присел сейчас рядом на полку и произнес какие-нибудь самые простые успокаивающие слова. Уже только то, что пожилой этот мужчина, который, как помниться, сначала столь не понравился увлеченному предстоящей поездкой Роме, с сочувствием смотрел, как скупые слезинки выкатываются из широко раскрытых Фалинских глаз, вызывало доверие к нему, а когда как-то разом подобревший после ухода рьяных "дружинников" дядька погладил плечо затихшей пассажирки и действительно присел на краешек полки, то успокоение поистине снизошло на вытерпевшего за последнее время многое беднягу. Пара нехитрых фраз в адрес уставшего скитальца волшебным образом погрузили того чуть ли не с транс, гипнотически воздействовали на него в интерьере полутемного купе, и Фалин не просто расслабился, слушая хрипловатый голос доброхота, а едва ли не впал в дрёму до момента, пока "чуткие и отзывчивые" мужские руки не принялись поглаживать Фалинские колени и напрягшиеся ягодицы поверх шерстяных колготок под задравшейся к поясу юбкой.
   Увы, и этому хитроватому мужичку с невзрачной внешностью требовалось от спеленатой бабенки того же самого, что и всем, и пусть Фалин ещё лишь предчувствовал его намерения, обольщаться насчет дальнейшего хода событий положительно не собирался. Попытаться пнуть охальника ногой? Сорвать со рта повязку и поднять крик с целью хотя бы напугать прелюбодея? Биться до последнего, дабы сохранить свои честь и достоинство? Нет! Ничего этого разочарованный не только в жизни, но и в человечестве вообще Фалин делать не предполагал, противиться похотливым вожделениям того, на кого только и можно было надеяться, у него не было ни сил, ни желания, и, уронив поднятую было голову на полку, Рома издал протяжный бессильный стон, как бы давая наглецу понять, что полностью находится в его власти и не собирается противиться самым гадким поступкам того. Судя по всему, проводнику было до лампочки, что думает о нём смирившаяся со своей незавидной участью тётка, а раз она не проявила ровным счетом никакой активности при неловких его попытках флирта, то и движения загребущих рук становились всё более уверенными, и Роман с отчаянием и безысходностью понял, что сейчас его будут раздевать и начнут отнюдь не с верхней одежды, а с колготок. И правда, через минуту притихший и расслабившийся он уже лежал на животе с раскинутыми голыми ногами и обнаженной задницей и с трепетом чувствовал, как сначала подрагивающие пальцы раздвигают ему ягодицы и затем нечто упругое и теплое с усилием протискивается в задний проход, действуя по-хозяйски напористо. Не требовалось особого ума и глубокой проницательности, чтобы идентифицировать сей предмет, аналоги которого по жизни были хорошо знакомы Фалину, да и времени на подобную процедуру у смирившегося с судьбой Ромы практически не оставалось, поскольку на скок оседлавшего его мужчины был резок и груб, заставил бедняжку дернуться всем телом и задергаться в такт Ритмичным движениям, елозя по скользкой не застеленной бельем полке голым животом и смявшимися ненатуральными сиськами. Надо сказать, случившееся нисколько не удивляло его и казалось делом обычным, если не сказать рядовым, и предопределено оно было даже не тогда, когда у входа в вагон несимпатичный проводник окинул Фалина странным взглядом, а гораздо раньше - тогда, когда Роман Петрович мыслями ещё был невероятно далеко от этого душного тесного купе и ни сном, ни духом не предполагал потерять невинность в столь экзотичных условиях.
  
  
   Урок заключительный.
  
   ИСТОРИЯ.
  

Перемена участи. - Проза жизни. - Чего изволите? - Автомобиль, охранник и опять она!
"Долгая помолвка". - Эксперимент леди Поплавской. - Лекция закончена, забудьте!

   Пристанционная барахолка, столь популярная у местных обывателей, с самого раннего утра жила привычной жизнью под зазывные крики продавцов, гул голосов разношерстной массы покупателей, грохот разгружаемых ящиков, бочек, коробок, шум отъезжающих и подъезжающих машин, свистки тепловозов, карканье многочисленных ворон, лай собак и других малопонятных звуков. Надо сказать, лучшее местоположение для многофункционального рынка трудно было придумать, поскольку близость узловой станции, наличие магистрального шоссе в сторону границы и дороги в аэропорт, соседство небольшого, но оживленного городка в полутора километрах отсюда создавали самые что ни на есть благодатные условия для бойкой торговли, и застолбившие здесь место кооперативы, частные предприятия и акционерные общества различного толка процветали буквально на глазах, пропуская сквозь своё сито внушительные массы потенциальных клиентов. Торговали практически всем, начиная с жевательной резинки, зубных щеток, овощей и кончая кожаными куртками, бытовой техникой и даже автомобилями, которые приносили внушительный навар оборотистым коммерсантам, причем за время существования барахолки в её недрах сбился крепкий, спаянный общими интересами торговый коллектив - своего рода сообщество единомышленников, не представлявших себе жизнь без здешних прилавков, гор товара, ежедневного гвалта и той особой атмосферы, что царила на огороженной забором территории. Среди продавцов, понятное дело, преобладали женщины - от молоденьких девчонок до грузных матрон, но достаточно было и мужиков, тоже с раннего утра и до позднего вечера сидевших, несмотря на мороз или жару, на деревянных ящиках за прилавками и иногда даже внешне мало отличавшихся от особей противоположного пола. Здесь все знали друг друга не по фамилиям, а по именам, кличкам, чертам характера, здесь все выглядели едва ли не родственниками, хотя временами могли беспардонно надуть и ближнего своего, здесь царила круговая порука, незнакомая рядовому обывателю, здесь процветали любовь и коварство, дружба и зависть, и конечно, плелись изощренные козни и закручивались сложные интриги.
   В самом углу рынка администрация отгородила площадку для торговцев секонд-хендом - этим уродливым порождением перестройки, и в этой "зоне особого внимания" прямо на земле под широким брезентовым навесом целый табор продавцов раскинул свои раскладушки, заваленные поношенными или некондиционными тряпками из Западной Европы. Здесь среди этого "богатства", где можно было по сходной цене найти практически всё - от стираных колготок и разношенных туфель до почти новой шубы и неплохой кожаной куртки, правили бал разбитные компанейские тётки, в любой ситуации не лезшие за острым словом в карман, тётки, предпочитавшие крепкое пиво лёгкому, тётки, одновременно любившие и дорогое шампанское, и дешевую водку, тётки, которые смеха ради называли друг друга не по именам, обозначенным в паспортах, а по их производным - на манер тех, что находились у всех любителей импортных телесериалов на слуху. Так Маша нарекалась Марианной, Вера - Вероникой, Ира - Изаурой, и изобретательные "синьорины" находили в своих экзотических псевдонимах определенный шик, как бы приобщаясь подобным образом к чудесной забугорной жизни. Свое свободное время, которого у них было по жизни не так уж и много, большинство из них проводило у телевизора, сопереживая жизненным коллизиям и душевным переживаниям любимых латиноамериканских героинь, а утром, разложив свой товар, не требующий особого дизайна "витрин", живо обсуждало увиденное накануне. Принимал участие в этих дискуссиях и Фалин, который тоже грешил привычкой после рабочего дня вникать с заморские страсти, и с сигаретой в зубах и бутылкой пива в руке, активно включался в споры на тему предполагаемых по ходу сюжета поступков красавиц-мулаток, их мужей, детей и любовников. Звали его здесь Роминой, присвоив ему такое же вычурное имя, как и всем, и по большому счёту мало кого из женского торгового братства (жизнь приучила их не удивляться ничему) интересовало, мужик или тётка носит сей вычурный "псевдоним", тем паче, что Роман-Ромина совершенно не выделялся на фоне товарок в своем ватнике, толстых шерстяных рейтузах грубой вязки, видавших виды сапогах-дутиках на синтепоне и теплом платке, который плотно облегал голову и шею, согревая "хозяйку" даже в самый суровый мороз, и даже под верхней одеждой у него поддето было теплое женское белье, включая хлопчатобумажные колготки, не дававшее "дамочке" замерзнуть на открытом воздухе. Между тем, общие интересы просто обязывали членов "братства" знать практически всё о своих коллегах, и соседки Ромины находились, вполне естественно, в курсе её душещипательной мелодраматичной истории, которая вызывала у большинства искреннее сочувствие и поначалу даже скупую слезу, так что отношение к трансвеститу было самым теплым и дружеским, что вполне устраивало перетерпевшего за последние месяцы множество лишений и побывавшего в различных передрягах Фалина. Что касалось покупателей, то те по обыкновению видели в этой круглой от теплых одежек "бабе" с подкрашенными губами и глазами всего лишь такую же вульгарную торговку, как и все остальные здесь, и не собирались лезть ей в душу и проявлять к малость странноватой особе повышенного интереса.
   Итак, коварно обманутый любимой женщиной, изнасилованный извращенным способом и грубо выброшенный бесстыдным гомосексуалистом-проводником из поезда на незнакомой станции без денег, вещей и документов, окончательно отупевший от груза невзгод и непоправимых жизненных ошибок и безразличный ко всему на свете Рома Фалин на некоторое время потерял всякий интерес к жизни, бессмысленно мотался, облаченный в женскую одежду, по каким-то трущобам, ночевал неизвестно где, сожительствовал неизвестно с кем, будь то типаж различной или одной с ним половой принадлежности, питался отбросами и подачками, нищенствовал, воровал, подрабатывал, где и кем придется, и, наконец, пришел к выводу, что женское обличие дает ему некоторую выгоду в бессмысленном человеческом существовании, приносит некие сомнительного характера дивиденды, и что сам он, как бы странно это ни звучало, не желает больше быть в этой жизни мужчиной в традиционном для населения понимании. Между тем, приближалась зима, заставлявшая этого "человека без паспорта" и "лица неопределенной сексуальной ориентации" озаботиться ближайшим своим будущим, долгие утомительные раздумья вкупе с приобретенным за время скитаний опытом придали ему некий внутренний импульс, возродили в нём остатки былого авантюризма, после чего, выдавая себя за беженку из южных краёв и называясь разными женскими именами, он проявил похвальное упорство, тяжкими трудами и унижениями обзавелся определенными знакомствами, сумел привести себя в божеский вид, нашел, упрямо педалируя ставший уже привычным женский образ и не гнушаясь по мере необходимости и вступать волей обстоятельств в интимную связь с себе подобными, более или менее постоянную работу на пресловутой барахолке, не требующую удостоверения личности, и постепенно втянулся в однообразную торговую жизнь. Он не видел ровным счетом никакого разумного смысла вновь объявлять себя Романом Петровичем Фалиным, которого не без оснований считал начисто исчезнувшим с лица земли, приобрел однажды с рук пенсионное удостоверение с чужой фамилией и женским именем, снял убогую комнатенку в старом бараке, обзавелся небольшим хозяйством и по уши погряз в рыночном болоте, машинально выполняя свои ежедневные поденные обязанности в среде таких же, как он, бедолаг, имевших каждый свою историю бесславного падения. В принципе, ему неважно было, где жить, чем питаться, с кем общаться и с кем, в конце концов, спать или не спать вообще, и сложившаяся обстановка с ежедневным пребыванием на людях, ежедневной выпивкой и обязательным вечерним просмотром телевизионного "мыла" вполне устраивала его. Конечно, изредка Ромина вспоминала свою прошлую жизнь, своих давних друзей и знакомых, однокомнатную свою холостяцкую квартиру и "семейное гнездышко" соседки, свои радости и свои беды, бурные страсти и унылую скуку, но все эти воспоминания не доставляли ей особых волнений, и лишь образ той удивительной дамы, что вспыхнула звездой на небосклоне и бесследно исчезла вновь, волновал её и тонкой ниточкой связывал с тем давним существованием. И тогда Ромина, просыпаясь на смятой простыне своей узкой "девичьей" кровати, долго не могла уснуть, тщетно стараясь прогнать навязчивые мысли, судорожно опорожняла в качестве снотворного бутылку холодного пива, стягивала с себя влажную от пота ночную сорочку и вновь ненадолго превращалась в мужчину - интеллигента-неудачника Фалина Р.П., терзавшего свою душу несбыточными мечтами и свою плоть банальным онанизмом.
   В преддверии весны, между тем, подобные перевоплощения становились всё более частыми и изнурительными, сексуальные желания, как выяснилось, отнюдь не потухли в полумужчине-полуженщине, не признававшей истинной духовной и физической близости ни с кем, кроме прекрасной дамы, которая, как и раньше, стала еженощно посещать Ромину, и та по вечерам, освобождаясь от бабских нарядов, вновь превращалась в глубоко влюблённого мужчину, жадно целовавшего во сне сладкие губы прекрасной волшебницы, принимавшей в его мечтах мистические черты, что продолжалось, правда, лишь до тех пор, пока в реальной жизни "разнорабочей торгового комплекса" не произошли кардинальные, почти необратимые, как казалось тогда, изменения. Давно догадавшаяся об истинном лице неразговорчивой постоялицы, проводившей в своём убежище столь беспокойные ночи, хозяйка квартиры - коммуникабельная баба бальзаковского возраста, однажды бесцеремонно вошла к ней как раз в тот момент, когда она, полностью обнаженная и отнюдь не похожая на женщину, предавалась эротическим фантазиям, решительно прервала не предназначенное для посторонних глаз занятие и как-то ненавязчиво забралась к ней в постель, дабы на практике убедиться в справедливости своих предположений, причем повела себя с разоблаченным в прямом и переносном смысле мужиком, в дневное время выдававшим себя за даму, напористо и нагло, безапелляционно склонила "Двуличного Януса" к сожительству и практически сразу дала понять, что запросто отмахнуться от неожиданной интимной связи ему вряд ли удастся. Она не сомневалась в успехе тщательно продуманного мероприятия, с похвальной проницательностью распознав в странном постояльце человека по жизни сомневающегося и легко поддающегося чужому влиянию, с места в карьер взяла его в оборот, и, как показало дальнейшее, вовсе не удовлетворилась ролью банальной сожительницы и, тем паче, потенциальной супруги моложавого оригинала, зато с самого начала видела себя ни больше, ни меньше как главой "современной европейской" семьи, и Фалин, воспринявший её демарш едва ли не безразлично и поначалу только механически выполнявший свои мужские обязанности, быстро смирился с наметившимся матриархатом, покорно примерил на себя приписанную ему второстепенную роль, то есть, говоря простым русским языком, скоро превратился в кого-то вроде жены или, скорее, прислуги при волевой хозяйке дома. Властная домоправительница, надо сказать, знала своё дело, и если первое время Ромине думалось, что большинство досадных бытовых проблем будет наконец-то решено и о хозяйственных заботах, кулинарных нагрузках, а также о вечерней скуке можно будет позабыть, то оказалось, что, как раз наоборот, на неё-то теперь и пала полная ответственность за ведение домашнего хозяйства со всеми вытекающими отсюда последствиями, так что вскорости она стала возвращаться домой с рынка тяжело груженная продуктами, быстро освоила премудрости приготовления пищи, потчевала любившую вкусно поесть "владычицу" деликатесами, плотно занималась стиркой, наводила порядок в квартире и даже бегала по магазинам за подарками для привередливой бабы. Справедливости ради надо сказать, что именно эта вытащившая в кои-то веки по жизни счастливый билет и катавшаяся теперь, как сыр в масле, тётка, окружившая "Ромашку" навязчивой любовью, от которой, как говорится, ни вздохнуть свободно, ни пукнуть от души было некогда, заставила Фалина завести "своё дело", и тот, вплотную взявшись за торговлю подержанным барахлишком и добившись "на трудовой вахте" ощутимых финансовых успехов, по горло заваленный заботами, даже рад был, что таким образом избавлен от мучительных душевных терзаний.
   Торговая точка Ромины находилась у самых ворот рынка - не тех, правда, что именовались главными, а выходивших к шоссе немного в стороне от автостоянки, то есть место ей досталось сравнительно неплохое, и с утра высившиеся на четырех типовых Ромининых раскладушках холмы не первой свежести тряпок, которые охотно приобретались за символическую цену среднестатистическим обывателем, уже к обеду заметно теряли в размерах. Кстати говоря, "дворянку столбовую", мнившую себя в семье безраздельной повелительницей, что, впрочем, было во многом справедливо, никак не устраивал "секонд-хенд" с барахолки, львиная доля заработанных Роминой средств уходила на содержание "мужа", любившего в дорогом дамском белье поваляться в постели перед стоившим немалых же денег телевизором, и всё равно Рома был не в обиде на привередливую "солдафоншу" с мужским характером, поскольку не считал нужным тратить деньги на себя, довольствуясь остатками еженедельно выделяемой на ведение хозяйства суммы. Что касалось выпивки, то, если дома строгая хозяйка могла и по морде дать за употребление лишней дозы спиртного, на территории рынка никто не мешал "послушной жене" разминаться с утречка пивком, и в такой малости Ромина не хотела себе отказывать, тем более что средств борьбы с запахом алкоголя и табака имелось в киосках в достаточном количестве. Вот и теперь, неторопливо высосав бутылочку светлого и успев уже пару раз сбегать в уборную, Фалин, поистине отдыхавший на работе от капризов ушлой супружницы, буквально помыкавшей послушной "женой", с удовольствием, пользуясь отсутствием реальных покупателей, затягивался качественной сигареткой и глазел бесцельно по сторонам, пока не наткнулся взглядом на женщину среднего возраста, нерешительно топтавшуюся невдалеке и явно интересовавшуюся его персоной. Скуки ради, без всякого раздражения, но и без особого увлечения он некоторое время приглядывался к ней и, не обнаружив ничего любопытного в облике этой "серой мышки", нарочно состроил той уморительную рожицу, надеясь рассмешить или на худой случай малость напугать. Однако его кривляние вызвало у тётки обратную реакцию, и, мелко семеня ногами в теплых сапогах по слежавшемуся снегу, она с несвойственной её возрасту быстротой приблизилась к восседавшей на ящике Ромине и остановилась напротив, не спуская глаз со слегка обрюзгшего, покрытого слоем косметики лица, обрамленного по обыкновению толстым платком. Только сейчас Фалину пришло в голову, что личность покупательницы знакома ему, и что зимняя одежда настолько изменила внешность достаточно хорошо известной ему особы, с которой он даже имел подобие близких отношений, что к стыду своему узнал он её далеко не сразу. С другой стороны, сам Роман не имел ни малейшего желания предаваться воспоминаниям о минутах короткой близости с этой не слишком симпатичной ему дамой, тем более что экзотический для глаз знакомой вид его вовсе не располагал к откровенности.
   -Простите! Мы, кажется, уже встречались ранее? - не слишком уверенно спросила, тем временем, Кира Левинсон, во все глаза разглядывая грузную в своем ватнике и рейтузах бабу, в вольной позе сидевшую перед ней. -Вы, наверно, меня не помните, да?
   Между тем, трудно было сказать, действительно ли Кира узнала Романа Фалина или просто физиономия лоточницы показалась ей знакомой, хотя, по сути дела, и тот, и другой вариант не играл особой роли, поскольку Фалин, давно распрощавшийся с прошлой жизнью, вовсе не склонен был ни к длительной, ни к кратковременной "дружеской" беседе и отнюдь не собирался бросаться на шею Кире Левинсон, учитывая даже то обстоятельство, что питавшая к нему дружеские чувства женщина никоторое время бок о бок работала с госпожой Поплавской в Антифашистском комитете. Так что в ответ на нерешительный вопрос он только пожал плечами и развязно закурил очередную сигарету, искоса наблюдая за немало смущенной теткой, которая не знала, как себя вести и что думать по поводу не слишком вежливой продавщицы, так напоминавшей ей внешне приятного молодого человека по имени Рома. "Ещё не хватало, чтобы эта набитая дура приняла меня за мать или, хе-хе, сестру Романа Петровича!" - думал с досадой Фалин, однако прогонять давнюю знакомую не собирался, сам не зная, почему.
   -Еще раз простите! Вы случайно не ... То есть, я хотела сказать, вы не знакомы ли с... э-э... Ваше имя... - продолжала терзаться сомнениями Кира, на что последовал нарочито грубый ответ, подчеркнутый низким - "пропитым" - голосом продавщицы:
   -Роминой меня зови, молодка! Ромина я, понятно тебе? Только не Пауэр, а, вовсе наоборот, Горобец! Купить чего у меня, грешной, желаешь, али нет? Вот - выбирай! Здеся много чего есть, посмотри уж, будь ласка.
   -Нет-нет! Я ведь случайно... Еду из аэропорта. - Кира с похвальным упорством топталась на месте, веря и не веря своим глазам и ушам, и тщетно пыталась понять, действительно ли перед ней валяет дурочку Рома Фалин и если да, то как этот интеллектуал мог претерпеть столь ужасную трансформацию за столь короткий срок. -Провожала, видите ли, родственников в Израиль. Автобус сломался здесь... Вот, жду.
   -В Израиль? Круто, ничего не попишешь! Из евреев, значит... А сама чего ж не уехала с родственничками на землю, хе-хе, обетованную? - по инерции продолжал хохмить Фалин, "нацепив" на лицо клоунскую ухмылку, хотя уже сожалел о том, что вообще ввязался в "бесполезную дискуссию" с глупой теткой.
   С одной стороны, ему вроде бы и не хотелось быть узнанным, не хотелось ворошить прошлое и еще более не хотелось вдаваться в тягостные объяснения по поводу своего сегодняшнего "общественного положения", поскольку нынешняя жизнь вполне устраивала его и любые потрясения, связанные с прошлым, никак не могли пойти ему впрок, с другой, волей случая у него имелась реальная возможность расспросить Киру о Ирине Поплавской, о которой он, несмотря на боязнь вновь поддаться застарелому безответному чувству и пуститься во все тяжкие, напрочь зачеркнув достижения последних месяцев, до сих пор жаждал-таки получить любую, даже самую скудную информацию.
   -Почему не уехала? ... Одна в чужой стране, это, знаете ли... Жаль, что родственники слишком дальние, - вздохнула Левинсон, и стало заметно, как искорки в её глазах постепенно гаснут и интерес к разговору с разбитной бабой сходит на нет.
   Ясно было, что Кира полностью уверилась в ошибке, больше не пыталась разглядеть знакомые черты в физиономии грузной торговки с вульгарно накрашенной мордой и красным от мороза щеками, и опять же, с одной стороны, Фалин про себя уже перевел дух и готов был окончательно и бесповоротно отбрить дотошную еврейку, чтобы той больше неповадно было лезть к незнакомым людям с дурацкими расспросами, с другой, ему почему-то жаль было отпускать от себя верную в недалёком прошлом соратницу Ирины Львовны. Можно было, в принципе, прикинуться на голубом глазу кем-то вроде бывшей служанки в Иринином доме или уборщицы в некой общественной организации, на ходу придумать какую-нибудь правдоподобную историю о знакомстве гражданки Горобец с госпожой Поплавской и быстро найти общий язык с Левинсон, однако смутные предчувствия удерживали Фалина от такого шага, что-то мешало ему по уши увязнуть в обмане, в душе его стремительно нарастал досадный дискомфорт, и дальнейшие события полностью подтвердили глубокие сомнения мятущейся Фалинской души.
   Шикарная иномарка, немедленно вызвавшая всеобщий интерес в торговых рядах, лихо свернула с шоссе и не менее лихо припарковалась у задних ворот барахолки, заставив Фалина встрепенуться, отвлечься от авантюристских мыслей, отвернуться от сникшей на глазах Киры и повернуться на шуршание шин и тихий рокот мотора. По большому счету владельцу подобной навороченной "тачки", смотревшейся на фоне многочисленной продукции российского автопрома океанским лайнером рядом с утлыми баркасами, на барахолке делать было нечего, разве что попытаться отыскать здесь на рыночных развалах нечто экзотическое или антикварное, поэтому понятно, что появление автомобиля привлекло внимание местной публики, падкой до сенсаций, и как продавцы, так и покупатели откровенно уставились на дверцы с тонированными стеклами, ожидая появления таинственного путника. Можно было строить различные предположения по поводу того, кто расположился в уютном просторном салоне (да большинство случайных зрителей этим уже и занимались!), однако Рома Фалин, в одно мгновение позабывший о Кире Левинсон вместе с её родственниками и страной чудес, почему-то почувствовал вдруг сильное сердцебиение, нервную дрожь в руках и тягучую слабость в ногах, хотя никаких предпосылок к подобному состоянию, охватывавшему его, между прочим, каждый раз накануне встреч с прекрасной дамой, ещё мгновение назад отнюдь не имелось. Кстати говоря, ни водитель, ни пассажиры не торопились покидать салон, словно намеренно подогревая интерес зевак к своим персонам, и пауза эта почему-то сильно нервировала Ромину, которая упорно буравила взглядом затемненные стекла лимузина, будто надеялась сквозь них разглядеть встречный взгляд чьих-то внимательных глаз. Да каких там "чьих"! Только Ирина (а кто же ещё?!) могла с некими ей одной известными намерениями осматривать территорию барахолки, где столбом стоял привставший с деревянного ящика в своем нелепом ватнике, дурацком платке и ужасных синтепоновых сапогах Рома Фалин, только она при своей эксцентричности и непредсказуемости решилась бы посетить сие злачное место с некими выношенными в её более чем здравомыслящей голове планами, только она смело согласилась бы пройтись по этой "зоне особого внимания", дабы воплотить в жизнь свой некий вовсе не легкомысленный проект, и ни малейших сомнений в невероятной на первый взгляд догадке у прекрасно знавшего характер этой удивительной женщины Фалина практически не оставалось!
   Изрядно ошеломленная и даже сбитая с толку изменением в поведении странной торговки Кира Левинсон медленно переводила взгляд с перекошенной физиономии Ромины Горобец на автомобильную стоянку и обратно, положительно не понимая причин происшедшей метаморфозы, удивленно взирала на эту затрясшуюся мелкой дрожью явно ненормальную торговку, не спускавшую почему-то застывшего взгляда с подъехавшей иномарки, вновь поражена была сходством этой несуразной тетки с бывшим своим другом и любовником, пропавшим без вести несколько месяцев назад, и с замиранием сердца ждала, что же произойдет дальше. Тем временем из иномарки показался молодой человек высокого роста и спортивного телосложения в кожаной куртке и с непокрытой, несмотря на мороз, головой, который окинул цепким взглядом окрестности барахолки, обогнул машину и взялся на ручку задней дверцы, причем проделал это с предупредительностью, присущей истинному кавалеру. При всём при этом можно было с большой долей уверенности предположить, что "джентльмен" сей всего лишь выполняет функцию шофёра и охранника, по крайней мере разочарованный поначалу увиденным Фалин быстро утвердился в таком простом соображении, обострившимся своим зрением заметив почтительное выражение лица юноши, распахнувшего дверцу лимузина и с уважительным полупоклоном встретившего вышедшую из салона даму, в которой по гордой посадке головы, аристократичной осанке, стройности фигуры и безукоризненным манерам Рома к вящему своему восторгу и сладкому ужасу практически сразу узнал Ирину Львовну. Счастливая случайность!? Перст судьбы!? Невероятная везучесть?! Фалину некогда было рассуждать, что же в конечном итоге стало причиной столь отрадного стечения обстоятельств! Надо было спешить, нельзя было терять ни минуты, хотя пассажиры шикарной иномарки никуда не торопились и пока что лишь мирно вели беседу меж собой, не обращая внимания на холод и множество любопытных глаз, и пусть разум подсказывал трепетавшему Роме отнестись к происходящему более хладнокровно, дабы не опростоволоситься в очередной раз и вновь не свалять дурака, тот, не в силах перенести неизвестности, резко отшвырнул ногой пресловутый ящик, перепрыгнул через ближайшую раскладушку, рассыпав шмотки по земле, и опрометью бросился к машине, расталкивая на ходу зевак, которые с изумлением смотрели вслед будто сорвавшейся с цепи бабе, рванувшей вдруг за каким-то чёртом в сторону роскошного лимузина.
   Роман (какая уж теперь, к чёрту, Ромина!) бежал молча, громко сопя на ходу, неуклюже переставляя по снегу толстые ноги, нелепо размахивая на ходу руками в рукавицах и не замечая, конечно, на бегу охранника, который сразу приметил прущую на рожон бабу, сделал шаг вперед, на всякий случай загородив собой госпожу, а затем двинулся навстречу странной личности с намерением в случае чего остановить её суетливый бег. Он, что называется, стеной встал на пути взволнованного, одержимой идеей во что бы то ни стало приблизиться к предмету своих мечтаний Фалина как раз в тот момент, когда Рома отчетливо разглядел, наконец, с малого расстояния одухотворенное Иринино лицо, её огромные ни с чем не сравнимые глаза, нежные и одновременно волевые губы, высокий аристократический лоб и лебединую шею, и когда последние сомнения в том, что перед ним находится именно Ирина во всей её неземной красе - пока еще холодная и высокомерная, неприступная и гордая, но одновременно уже такая близкая и родная, отлетели прочь, и Роман с досадой хотел было оттолкнуть наглеца, не вступая с ним в неуместные пререкания, однако крепкая мужская рука уверенно вцепилась ему в воротник, резко замедлила, а потом и вовсе остановила его бег и дала понять, что законы вежливости ещё никто не отменял. Рывок был силен и настойчив, заставил Фалина, хотел он этого или не хотел, невольно затормозить, отшатнуться назад, запнуться задниками сапог о смерзшийся снег и, раскорячив руки и ноги, сесть на задницу, не понимая толком, что произошло и почему он находиться не рядом с Ириной, а сидит на снегу и снизу вверх смотрит на преградившего путь охранника с невозмутимой и даже каменной физиономией. Стычка, меж тем, привлекла многочисленные взгляды рыночной братии, хорошо знавшей Ромину и немало удивленной её выходкой, и невнятный гул голосов, ироничные смешки, острые комментарии и просто ехидные реплики раздались со всех сторон. Что касалось Ирины, то она, кажется, узнала (!!!) своего давнего беззаветного поклонника даже в столь экзотичном виде, хотя внешне и не подала в этом виду, и взгляды старых знакомых буквально скрестились, причем один выражал восторг и мольбу, а второй - сдержанное удивление и немой вопрос. Фалин понимал, как трудно узнать в опустившейся тетке-торговке интеллектуала-журналиста, отдавал должное Ирининой проницательности, мысленно аплодировал хладнокровию и готов был теперь, убедившись, что узнан, пожертвовать всем на свете за несколько мгновений общения с любимой.
   Ирина что-то негромко сказала водителю и покачала головой, после чего тот покорно отступил в сторону и даже протянул сбитой с ног шалопутной бабе руку, на которую Фалин не обратил никакого внимания. В холодноватых глазах Ирины он не разглядел ни капли тёплых чувств к себе, был сражен этим горестным фактом, видел, как из них исчезает и вспыхнувшее было любопытство, а вот факт того, что женщина всё-таки хочет говорить с ним, придавал ему сил и толкал, неуклюже побарахтавшись в снегу, поскорее подняться на ноги и, по-стариковски шаркая сапогами, подбежать вплотную к хозяйке автомобиля. Ему страстно хотелось если не обнять, то хотя бы поцеловать ей руку, как бы это не выглядело со стороны смешно (баба-лотошница лобызает ладонь госпожи!), но Ирина, как всегда сразу предвидев его порыв, чуть ли не гневно глянула на него в упор и чуть шевельнула пальцами в тонкой кожаной перчатке, давая понять неуместность проявления подобной сентиментальности.
   -Здравствуй, Ирина! Вот и свиделись! Ты не представляешь, как я рад нашей встрече, - штампованные угловатые фразы лезли изо рта против воли, и, слава богу, что Фалин вообще мог выдавить из себя хоть такую банальщину.
   -Здравствуйте, Роман Петрович... Вас и не узнать, - в голосе Ирины отнюдь не звучало никакой иронии, и видно было, что внешность Фалина нисколько не смущает её. -Вы, признаться, сильно изменились со времени нашей последней встречи.
   -Зато ты стала ещё прекрасней - и это не комплимент! Поразительно прекрасней, поверь! Я даже не знаю, как обращаться к тебе теперь. - Роман не мог наглядеться на волшебную фею, и даже сдержанный тон женщины не в силах был остановить поток его "красноречия".
   -Вряд ли это имеет сейчас принципиальное значение. - Ирина чуть улыбнулась, вспомнив, по-видимому, недавнее прошлое. -Ты и раньше не знал толком, как обращаться ко мне, каким именем называть.
   -Ты действительно Ирина? Ирина Поплавская? Ответь честно хотя бы на этот раз, очень тебя прошу.
   -Не думаю, что моё истинное имя когда-либо представляло для тебя интерес! Да, моя фамилия - Поплавская... Девичья фамилия! А по мужу я - Гинзбург. Если угодно, Ирина Леонидовна Гинзбург.
   -По мужу?! Так ты вышла замуж? Вернулась к Владу?!
   -Я замужем уже много лет, уважаемый господин Фалин! И искренне прошу прощения за то, что скрывала своё замужество от вас. - Ирина гордо вскинула голову и стала еще более неотразимой в глазах Романа. -У меня, знаете ли, взрослый сын!
   -Это неправда! - выкрикнул Фалин с яростью, не обращая внимания на предупредительное покашливание охранника за спиной. -Это не может быть правдой! Ты опять мистифицируешь меня!
   -Почему мистифицирую? Время розыгрышей безвозвратно ушло. Я, увы, говорю чистейшую правду! Мой муж - научный работник, довольно известный ученый... Мы женаты более двадцати лет. У меня прекрасная семья, любящий и любимый супруг, красавец-сын. Мало того, с некоторых пор я - еще и подданная Германии, - голос Ирины звучал убедительно и действовал на Фалина подобно холодному душу.
   -Значит, ты постоянно обманывала меня?! Играла со мной? Лгала мне ежечасно?
   -Понимаешь... Всё это непросто объяснить. - Ирина смутилась впервые за время их беседы и даже опустила глаза. -К сожалению, у меня очень мало времени... Мы едем в Москву, откуда направимся в Мюнхен... Прошу, сядем в машину, и я постараюсь убедить тебя, что на самом деле всё гораздо сложнее, чем ты предполагаешь!
   Гинзбург повернулась к автомобилю, и водитель предупредительно открыл дверцу и подал женщине руку. Остолбеневший от услышанного Фалин наблюдал, как Ирина скрывается в салоне, и тщетно пытался переварить полученную информацию, не зная ещё, что впереди его ожидает еще большее изумление. Охранник же тронул его за плечо и, смерив презрительным взглядом, с иронией пригласил в машину, куда мало что понимающий в происходящем Фалин принялся неуклюже грузиться, с трудом взгромоздившись в своём нелепом одеянии на заднее сидение.
   В салоне было более чем просторно, молодой человек остался на морозе, а у противоположной дверцы рядом с Ириной сидела ещё одна женщина, не выразившая никаких эмоций при появлении странной тетки. Она курила, демонстративно отвернувшись к окну, и профиль её находился в тени, да, собственно говоря, её внешность и персона вообще нисколько не интересовали Фалина, ожидавшего откровений от удивительной своей знакомой. Похоже было, что и его личность нисколько не интересует Иринину спутницу, однако, когда Гинзбург заговорила своим неповторимым бархатным голосом, незнакомка явно навострила ушки, хотя и старалась напустить на себя нейтральный вид. Удивительно, но чувствовалось, что Ирине Леонидовне с трудом дается краткий рассказ, и Фалин заметил с радостью, что некоторое волнение постепенно овладевает ею по мере повествования. Сам же он, сжав губы и щуря глаза, ловил каждое сказанное женщиной слово и, обратившись в слух, старался вникнуть в каждую фразу.
   -Видите ли, Роман Петрович, - Ирина благожелательно и задумчиво смотрела чуть в сторону от Фалина, и всё же он чувствовал, что небезразличен ей, - примерно три года назад наша семья по настоянию мужа, который не видел для себя перспектив проживания в России, выехала заграницу, и я, подчиняясь воле супруга, долгое время не была на Родине и только живо интересовалась по мере возможности здешними событиями. Скажу прямо, в Германии я вела светский образ жизни, не слишком интересный мне, и очень скоро стала откровенно скучать. Муж не желал, чтобы я устраивалась на работу, да дело, собственно, заключалось отнюдь не с повседневной занятости. Мне хотелось жить полнокровной жизнью именно на Родине, участвовать во всех российских событиях, вариться, что называется, в котле страстей, а вместо этого - скучные рауты, надуманные культурные мероприятия, бессодержательные беседы... Короче, жизнь по расписанию...
   Ирина ненадолго замолчала, потом, не снимая перчаток, достала пачку сигарет, но не закурила, и по взгляду можно было определить, что в мыслях она находится где-то далеко отсюда. Лицо её казалось Фалину необычайно одухотворенным, и такой он любил Ирину ещё более страстно, отбросив боязнь сильных чувств и желая быть всегда и везде рядом с любимой. Он касался её плеча и даже через свой ватник и её шубу чувствовал исходившие от женщины мощные импульсы увлекающейся коммуникабельной натуры.
   -Муж долго не поддавался на уговоры, зная мой чересчур деятельный характер, и только моя настойчивость и долготерпение смогли постепенно сломать его упорство, так что, пусть и скрепя сердце, он согласился отпустить меня на некоторое время домой. По правде сказать, здесь сыграла весомую роль моя двоюродная сестра - наполовину немка, которая с самого детства проживает у папы в Мюнхене, и я очень благодарна Юдит, что она согласилась вместе со мной посетить Россию и там реализовать мои оригинальные планы.
   Ирина вытащила-таки сигарету из пачки, сжала её накрашенными губами и повернулась к спутнице, которая ловко щелкнула зажигалкой, давая кузине прикурить и одновременно открывая, наконец, своё лицо.
   -Кстати, познакомитесь, Роман Петрович, с моей родственницей и, не побоюсь этого слова, наперсницей Юдит фон Берг. У её отца имеются широкие деловые связи с Россией, в частности он патронирует систему оздоровительных комплексов в разных городах. Сама же она - театральная актриса...
   -Так это и есть тот самый Роман Петрович Фалин? - до боли знакомый ироничный голос вывел "Ромину" из оцепенения, и он во все глаза уставился на улыбающееся чуть полноватое лицо Юдит.
   Первое впечатление было поистине убойным, ибо в полутьме салона ему показалось, что на него смотрит не кто иной, как сама Ирина или точная копия её, однако при ближайшем рассмотрении мистические чары быстро рассеялись, и Фалину оставалось только глубоко вздохнуть и в смятении перевести взгляд обратно на Ирину. Женщины, правды ради сказать, далеко не являлись близняшками, но поразительно походили друг на друга, и даже в их поведении сквозило определенное сходство, которое было для нового человека достаточно потрясающим.
   -Вы удивлены? - Юдит, довольная произведенным эффектом, вновь улыбнулась - на этот раз широко и открыто. -Что ж, на фотографиях нас часто путали, особенно в раннем детстве.
   -Своим сходством мы решили воспользоваться по приезду в Россию. - Ирина грациозно затянулась сигаретой. -Понимаете, мне до чертиков надоело чопорное высшее общество и хотелось окунуться в самую гущу простых людей, побывать в из шкуре, прочувствовать, чем они живут и дышат, ведь родом я из обычной советской семьи. С другой стороны, в нашей стране происходили и происходят невероятные по своей значимости и важности события, и мне хотелось непосредственно участвовать в них, стать свидетельницей всех коллизий политической и общественной жизни общества. За короткий срок побывать в различных ролях и ситуациях - разве это не интересное и щекочущее нервы занятие для современного человека?
   Фалин ничего не понимал в Ирининых рассуждениях, и Юдит, заметив это, покачала головой и укоризненно посмотрела на увлекшуюся кузину. Ирина поймала ее взгляд и вздохнула, положив ладонь в перчатке на колено Фалину.
   -Мне очень трудно объяснить своё состояние накануне приезда в Россию! ... Чёрт! Как бы попроще выразиться? ... Одновременно мне хотелось быть простой русской домохозяйкой и видной общественной деятельницей, демократкой и националисткой, трудягой и безработной, умницей и дурочкой, так как только таким образом я могла проникнуться настроениями своего народа, прежде чем вновь надолго уехать на Запад. Понимаешь ли ты меня теперь, Роман?
   Ирина незаметно перешла на "ты", и именно это заставило Фалина отчаянно возликовать, хотя он далек был ещё от полной разгадки её экспрессивного характера. Иринина рука жгла его колено, сбивала с мысли, и ему нестерпимо хотелось прижаться губами к коже перчатки, причем Юдит в отличие от сестры, кажется, прекрасно понимала его.
   -Ира! Господина ... хм... Фалина больше интересует его собственное участие в твоём, с позволения сказать, проекте! - акцент практически не прослушивался в интонациях Юдит, и Фалину чудилось, что это Ирина разговаривает с ним, не открывая рта.
   -Да! Тем более, время бежит неумолимо, сестричка. - Черты лица Гинзбург разгладились, и она задорно посмотрела Фалину в глаза, будто хотела морально поддеть его и даже толкнуть в бок локтем. -Поверь, Рома, встреча с тобой в колонне оппозиции была совершенно случайной, и, не скрою, ты сразу понравился мне. Однако у тебя был такой растерянный вид, что я сразу поняла - передо мной, несмотря на все свои положительные качества, находится человек, ты уж извини, постоянно сомневающийся в своей правоте, безынициативный, подверженный чужому влиянию, сторонний, так сказать, наблюдатель, и мне захотелось расшевелить тебя, вдохнуть тебе, что ли, искренний интерес к жизни. Правда, первый мой опыт оказался не слишком удачным, когда же я вдруг столкнулась с тобой в красном пикете, то поняла, что сама судьба велит мне заняться тобой вплотную, помочь тебе обрести опору в жизни и дать возможность самостоятельно дойти до смысла человеческого существования на этой планете.
   -Я знал, вернее догадывался, что Прасковья - это тоже была ты! - Фалин не был так уж удивлен открытием, но ошеломление имело место под воздействием слов о дурацком "опыте", эксперименте, проведенном на нём. -И все наши остальные встречи тоже не были случайностью?
   -После первых двух - нет! А затем... Затем смутные планы относительно твоего обращения к активной жизни превратились для меня в навязчивую идею, и тут я, кажется, действительно перегнула палку - переборщила, как иногда говорят!
   -"Переборщила"! Ха! - буркнула возмущенно из своего угла немка.
   -Юдит, узнав о нашем знакомстве, не прочь была принять участие в эксперименте, ведь не могла же я разорваться на несколько частей, одна иметь десятки лиц и быть вездесущей сказочной волшебницей.
   -Так вы обе нарочно вставали на моем пути?! Намеренно преследовали меня! Экспериментировали со мной? И Ингрид, и Дарья, и Серафима, и Эрна, и Лана, и Фенечка - это были вы?!
   -Ну, я не уверена, что роли всех твоих знакомых женщин достались нам с кузиной, да и не в этом, в конце концов, суть!! Мы то и дело перевоплощались из предмета твоей любви и преклонения в простых обывательниц, но ты никак не хотел понять, что все эти персонажи являются одной и той же женщиной, о которой ты всегда так мечтал. За экстерьером, образно говоря, ты не желал видеть интерьера!
   -Ты хочешь сказать, что я не мог узнать тебя... или твою сестру... во всех этих Дарьях, Шарлотах и Виолах?!
   -Да ты и не хотел этого делать из-за своего закоренелого эгоизма! Для тебя внешний вид, костюм, манеры, налёт таинственности играли определяющую (заглавную!) роль. Ты неосознанно стремился создать для себя идеал женщины, чудесной дамы без недостатков, и таковой, несмотря на все наши усилия, всё-таки сложился у тебя в голове. Тогда мы стали откровенно провоцировать тебя, нарочно выводили из себя, намеренно пытались лишить опоры, но никакими самыми титаническими усилиями так и не смогли открыть тебе глаза! Например, я могла изображать, к примеру, одновременно и Лану, и Прасковью, а ты не желал замечать очевидного сходства между этими двумя персонажами. Обстановка, аура, имидж - вот что волновало тебя в первую очередь! - Ирина горячилась и была поистине великолепна в праведном гневе.
   -Значит, всё это было игрой, развлечением, - обреченно выдохнул Фалин, и лицо его исказилось глубокой болью. -Ты играла со мной, втягивала в различные авантюры, разыгрывала фарс, заставляла участвовать в изощренном спектакле! Как ты могла так поступить со мной?!
   -Могла, как видишь... Возможно и даже наверняка, я увлеклась, зарвалась, провинилась перед тобой, - в голосе Ирины послышалась усталость, которая так не вязалось с её твердым характером. -Но пойми же ты меня, наконец! Я не могла спокойно смотреть на то, как ты прозябаешь в мелочных суетных заботах и пытаешься вести жизнь завзятого обывателя - почти пенсионера. И это в тридцать с небольшим лет!!! Мне хотелось разбудить в тебе истинную страсть к приключениям, вдохнуть в тебя жажду к полнокровной жизни, разбудить в тебе подлинную любовь, подтолкнуть, если хочешь, к истинно мужскому поступку! Вот-вот, думала я, он отбросит сумасбродство, совершит из ряда вон выходящий шаг, станет героем в полном смысле этого слова, а ты никак не мог решиться быть всего лишь последовательным до конца. Преследуя такую цель, я подвергала себя опасности, иногда даже рисковала жизнью, а ты так и не смог переступить психологическую черту, преодолеть Рубикон, смело вмешаться в ход событий, повернуть их вспять одним усилием воли!
   -Что ты говоришь, Ирина!? Как ты можешь? Я любил тебя и для тебя готов был на всё!
   -Готов - да не очень! Вспомни о своих дурацких кратковременных романах с подвернувшимися тебе под руку волей случая женщинами... Бедняжки! Как ты вёл себя по отношению к ним! Кому, как не Юдит, знать подробности твоих художеств!? Да и я, признаюсь, иногда выступала в роли этих дамочек, чтобы окончательно убедиться в твоей слабости. Даже с этими рядовыми персонажами ты не был последователен до конца. Стоило им исчезнуть из твоей жизни, и ты напрочь забывал о них!
   -Твоя ошибка, Роман, - кардинальная ошибка - состоит в том, - рассудительно вмешалась в разговор Юдит, - что ты зациклился на своих внутренних переживаниях, не хотел видеть очевидного и одновременно не в силах был доказать свою любовь единственной женщине. Результат, как говорится, налицо!
   Фалин пропустил мимо ушей слова этой черствой расчетливой дамочки и с трясущимися губами вновь посмотрел Ирине в лицо. Она же сочувственно встретила его взгляд и покачала головой.
   -Значит, моя любовь к тебе, Ирина, ничто для тебя!?
   -Ну вот, опять он об одном и том же!! Да ты по-настоящему и не любил меня никогда, а любил, боготворил лишь мой фантом - созданный тобою же образ, свою несбыточную мечту! О чём вообще можно говорить, если до сих пор ты мечешься по сторонам, не зная, как прочно устроиться в жизни. Посмотри на себя и проснись же, наконец, сбрось с себя оцепенение, взгляни вокруг широко открытыми глазами! Очнись же ото сна, чёрт тебя возьми! Вокруг столько интересного!
   Наступила тягостная для всех пауза, нарушаемая только прерывистым дыханием Фалина. Юдит, напрочь потеряв к - с её точки зрения - тупице интерес, отвернулась к окну и закурила ещё одну сигарету. В позе этой профессиональной актрисы чувствовалось некое высокомерие, безразличие к собеседнику, а также изрядное самомнение, и Роме сложно было представить, что именно с ней он неоднократно сливался в жарких объятиях в разных местах и разных обстоятельствах. Тот факт, что она просто лицедействовала перед ним, разыгрывала продуманную заранее мизансцену, разил его наповал, и, если бы не присутствие рядом божественной Ирины, он был бы ещё более подавлен и сбит с толку наглым розыгрышем.
   -Я уже объясняла тебе, что у меня есть любимый и любящий муж, семья, свои жизненные интересы, а месяцы, проведенные в России, являлись всего лишь передышкой, своеобразной паузой, глотком свежего воздуха на фоне моей повседневной жизни. Ты, как я уже говорила, не был полностью безразличен мне, но о каких высоких чувствах может здесь идти речь?!
   -Ты жестока со мной, Ирина! - голос Фалина сорвался вдруг на позорный фальцет. -Неужели ты хочешь всё забыть, скажи!?
   -Жестока? Быть может! А что, собственно, я обязана помнить? Вздохи, лобзания, духовное единство, объяснения в вечной любви? Нет уж, увольте, Роман Петрович, все эти штучки не для меня - я не люблю читать дамские романы!
   -Ты сломала мне жизнь!!!
   -О, господи! Так я и предполагала! Не надо было соглашаться на разговор... Подумай, а может, я ничего-таки не ломала. Возможно, ты сам не смог построить свою жизнь, как надо? Постоянно шёл и идёшь до сих пор на поводу у других - таких, например, как я? Вот ты говоришь, что я жестока... А не жесток ли мир вокруг нас вообще? Мир, где каждый сам выбирает себе судьбу, а не ссылается ежеминутно на объективные обстоятельства!
   -Ирэн, ты впадаешь в лирику, - подала голос раздраженная затянувшейся мелодраматичной сценой Юдит. -Нам пора, не забывай!
   -Да, сейчас едем. Мне нечего добавить - мы не в аудитории и я не преподаватель психологии. Мне больше нечего сказать вам на прощание, господин Фалин. Как там у классика советской литературы: "Рожденный ползать..."
   -Ты не можешь вот так запросто оставить меня здесь! - Фалин был смешон в порыве отчаяния, чувствовал это, но ничего не мог с собой поделать. -Дай мне шанс!
   -Хватит благотворительности. Прощай! - Ирина сделала небрежный знак охраннику, и тот, изрядно замерзший, на морозе, сразу распахнул дверцу.
   -Я не расстанусь с тобой, Ирина! - выкрикнул тогда Фалин. -Я люблю тебя, знай это!
   Гинзбург отвернулась, и он, чувствуя быстро возникавшую между ними глухую стену, сполз и сидения, ткнулся головой в колени Ирины, такие прелестные и соблазнительные, а затем принялся вне себя от переполнявших чувств покрывать их поцелуями. Любимая ускользала от него на этот раз навсегда, и, понимая, что вечная разлука неизбежна, он не желал смириться с ней.
   Рука охранника с силой тянула его за ватник, а он продолжал цепляться за Иринины сапоги, выкрикивал какие-то жалкие слова, тряс бессильно головой. Со стороны вся эта трагикомедия должна была выглядеть ужасно, но Фалину было совершенно наплевать на возможных свидетелей позорного унижения. Сейчас для него решался вопрос жизни и смерти, причем, увы, вел себя отвергнутый бедняга в столь мелодраматичной ситуации далеко не лучшим образом. Ирина оставалась холодной, Юдит вообще устранилась от участия в постыдном спектакле, замявшийся же поначалу охранник быстро пришел в себя и круто взялся за сумасшедшую бабу, принялся наставительно молотить её кулаками по спине, шее и башке, и, в конце концов, выколупнул-таки из салона и в гневе отшвырнул в сторону, причем беснующаяся, потерявшая разум Ромина ткнулась головой в сугроб, получила на прощание пару крепких пинков под зад и замерла на мгновение, собирая силы для нового рывка. Скандал, меж тем, привлекал внимание всё большего количества зевак, и на почтительном расстоянии постепенно начала собираться внушительная толпа, основную часть которой составляли случайные прохожие. Гул голосов, громкий смех, различного рода остроты - всё это смешалось в единый фон, но никому не приходило в голову вмешиваться в потасовку и помогать расхристанной торговке, тем более что вид роскошного автомобиля и решительность охраны вызывали всеобщее уважение, а ополоумевшая вывалянная в снегу бабища - только брезгливость.
   Расправившийся со скандалисткой, молодой человек направился обратно к машине, тогда как вовсе не сломленный побоями Фалин торопливо вылез из сугроба и с протяжным воем бросился вслед за ним, хотя не стремился вступать в неравную схватку, а желал только на прощание ещё разик увидеть милое лицо Ирины. Платок свалился у него с головы, длинные растрепанные волосы развевались на ветру, багровое лицо было искажено страданием, и впрямь сейчас со стороны он выглядел мерзкой отталкивающей фурией. Неизвестно, наблюдали ли за его истерикой сквозь тонированные стекла иномарки две хладнокровные дамы или не обращали никакого внимания на сие бесноватое ничтожество, во всяком случае, они ничем не проявляли себя и практически не выдавали своего присутствия, вследствие чего автомобиль казался Роману неким неприступным бронированным сооружением, окончательно разлучавшим его с волшебной мечтой. Водитель, конечно, не пропустил озверевшую тётку к госпоже Гинзбург и ловко перехватил по дороге, когда же истеричка принялась биться в его "дружеских объятиях", выкрикивать визгливые оскорбительные фразы, брызгать слюной, кусаться и царапаться, попросту дал ей пару раз по харе и, свалив в снег лицом, принялся безо всякой жалости награждать чувствительными пинками. Ватник спасал Ромину от жестоких ударов, зато лицо было открыто для соприкосновений с прочной обувью, так что с разбитым носом, окровавленными губами и подбитым глазом, хочешь - не хочешь, а притихнуть ей таки пришлось. Снег охладил распухшее разгоряченное её лицо, ставшее похожим на отбивную котлету, когда, заливаясь слезами, Ромина вторично ткнулась в сугроб головой, и хорошо ещё, что крепкий парень оставил, наконец, свою жертву в покое и отправился к машине, раздраженно отряхиваясь на ходу. Вот тогда-то, увидев сквозь слёзы, смешанные со снегом, его широкую спину в коже куртки, Фалин со всей ясностью осознал, что больше никогда не будет иметь счастья видеть свой идеал, и теперь-то уж точно настал конец всей этой невероятной истории. И хотя, размазывая кровь по лицу и нисколько не стесняясь своего унижения, он ещё пытался из последних сил ползти вслед отъезжающей машине и громким шепотом молил Ирину взять его с собой, сказка действительно закончилась, и продолжения её вряд ли стоило ожидать.
   Тем временем, в наступившей тишине послышался скрип снега под тяжестью чьих-то шагов, и, так нуждавшийся сейчас в чужом сочувствии и простом человеческом участии, Рома Фалин услышал вдруг тихий ласковый голос, прозвучавший буквально у него над самым ухом и моментально подействовавший на него благотворно успокаивающе.
   -Ну что вы, Ромочка! Разве можно так растравлять себя, так трепать себе нервы? Зачем!? Перестаньте, прошу вас! Возьмите себя, наконец, в руки, ведь вы же, несмотря на это ужасное одеяние, как-никак мужчина! - Кира Левинсон, присев на корточки, успокаивающе гладила его по мокрым волосам, а потом, достав белоснежный платок, принялась вытирать окровавленное Фалинское лицо, в то время как "Ромочка" ревел во весь голос, прижимаясь щекой к её колену, не в силах согласиться со столь жестоким решением своей судьбы.
   -Всё будет хорошо, милый мой мальчик! Всё будет в порядке, вот увидишь, - нехитрые слова приводили Фалина в чувство, он очень хотел верить и верил им, и ему казалось, что произносит их не Кира Левинсон, а Ирина Гинзбург, и произносит абсолютно искренне. -Все образуется, поверь... Ты не будешь один, я не оставлю тебя в беде, знай это, любимый... Мы вместе уедем отсюда - прочь из этой нехорошей страны! Уедем заграницу, уедем далеко и уедем навсегда, чтобы никто не мешал нам наслаждаться спокойной и счастливой жизнью вдалеке от всех этих жестоких и беспринципных людей - этих грубых мужчин и бессердечных женщин! Ты хочешь, чтобы мы уехали, да? Я вижу - хочешь!
   Да! Он хотел уехать из страны, страстно желал поскорей пересечь границу, любой ценой стремился оказаться там, где собиралась надолго обосноваться прекрасная фея, мечтал поселиться рядом с ней, хотя бы тайно иногда видеть её, незаметно следовать за ней тенью, наблюдать издалека за предметом своей безответной любви, и сейчас голова его непроизвольно тряслась в знак готовности на любое предложение наивной доброй женщины, которая надеялась когда-либо в будущем завоевать его сердце, а пока лишь часто кивала в ответ на торопливое его согласие, наполнявшее её сердце надеждой.
   -Мы как можно скорее уедем прямо в Израиль, уедем в самое ближайшее время и будем счастливы в этой обетованной стране, которая станет нам родней и ближе России, и в которой мы позабудем обо всех здешних лишениях и неурядицах! В этой сказочной стране, где на улицах городов растут мандарины и где жители здороваются с незнакомыми людьми, мы начнем новую жизнь, а потом, если дела наши пойдут на лад, переедем за океан - в Америку, в Канаду или, если ты пожелаешь, в старушку Европу и будем безмерно счастливы там вдвоём, - уверенная в своей правоте и сама верившая нарисованным только что сказочным картинкам убеждала его Кира. -У меня есть сбережения, и немалые, учти... Есть связи за пределами этой несчастной страны, есть много друзей и знакомых, и, будь уверен, я приложу все силы, чтобы они оказали нам посильную помощь! Ты понял, да? Ты слышишь меня? Ты веришь мне?
   "Верю ли я тебе? Слышу ли? ... Зачем эти никчемные слова, эти никчемные уверения?" - думал, между тем, Фалин, который, конечно, верил, что кто-нибудь - Кира Левинсон или кто-то другой - обязательно поможет ему не только уехать из России, осесть на чужбине, пустить там корни, а и непременно подсобит - прямо или косвенно - разыскать Ирину Леонидовну Гинзбург, встретиться с ней наедине, в приватной обстановке и вновь всё равно - рано или поздно - благоговейно и жадно припасть губами к туфелькам несравненной госпожи, шепча искренние слова любви. И ради единственного этого счастливого мгновения он готов был на любой обман, любые испытания! Готов был послушно и терпеливо следовать чужим советам, сторонним указаниям, даже тоталитарному диктату, готов заранее соглашаться на любые предложенные условия, готов был внешне делать вид, что навсегда выбросил из головы образ удивительной дамы, - не всё ли равно - лишь бы не разочаровывать нынешних и будущих добровольных помощников, прямо или косвенно имевших возможность сблизить его с Ириной!
   Кира, меж тем, помогла Роме поднятья на ноги и, сразу похорошевшая от нахлынувшего нежданно-негаданно счастья, бережно повела "милого друга" прямо на станцию, к зданию вокзала, стараясь поскорее вырвать из болота окружающей действительности, и по глазам её было видно, что она свято верит в свое счастье и никому не даст разрушить сбывшуюся истинно её стараниями мечту. Ромочка тихонечко всхлипывал у неё на плече и морщил опухший нос, но заметно было, как он несказанно рад находиться рядом с ней, и терять с таким трудом подобранную чуть ли не с земли инициативу Кира не собиралась ни под каким видом. Одновременно ей искренне хотелось помочь этой растерянной заблудшей душе поскорее позабыть дурацкие страдания, окружить подавленного обстоятельствами и сбившегося с пути человека материнской заботой и вниманием, оградить от удручающих моральных потрясений, и такая задача нынче не казалась ей трудновыполнимой. Фалин же доверчиво прижимался к доброй женщине и внутренне ликовал, что сама судьба послала ему надёжного и проверенного годами дружбы товарища в самую трудную и без преувеличения драматичную минуту его сумбурной жизни, причем голова его, нет-нет, да и самопроизвольно поворачивалась в сторону шоссе, по которому на большой скорости умчался за горизонт шикарный автомобиль, увозя вдаль женщину его мечты, которую со временем, конечно, он, вытерпев любые лишения и унижения, вновь непременно увидит вновь, чего бы это ему не стоило.
  

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"