Беременность это такая чудная, при любом ударении, пора в жизни женщины, что, бывает - и дурнушка вдруг расцветет ни с того ни с сего, как Ааронов жезл. Ну, разглаживается как-то, приобретает осмысленный вид. Анна и без того была так прелестна, что дальше вроде бы и некуда, но вот забеременела, и оказалось, что есть куда. Все вроде бы тоже самое, но какое-то особое. Кожа цвета топленого молока, отсвечивающая золотистым, рассветно-розоватым - то ли в облачко, то ли в яблочко - легкая походка, как бы не замечающая живота, сам живот - огромный и радостный как первый арбуз, и долгожданный, и неожиданный, и сладкий в предвкушении - та самая, в общем, "своя ноша", что не тянет. Но главное, как всегда - глаза. Не утратив прежней веселости, они приобрели некую новую, мечтательную задумчивость и, цепляя краешком всё, происходящее вовне, были центральным зрением обращены внутрь, созерцая глубинные процессы жизни своего таинственного организма. Это последнее свойственно, вероятно, всем беременным, но тут было опять же по-особому. Непостижимой параболой пройдя утробные глубины, взгляд Анны уходил в туманную даль будущего, и она стала там различать, все яснее и рельефнее, общие контуры будущей дочери - а она с самого начала безо всяких ультра-саундов точно знала, что это дочь - на фоне разных меняющихся картин, объемных, подвижных, цветных и даже со звуком. И это не был принятый в таких случаях сахаристый образок пухлого младенца среди умильных нянек в голубых чепчцах, но вполне самостоятельная крупная фигура, погруженная в будничную, бытовую обстановку, не лишенную, однако, некоторого романтизма: почему-то сельская местность, расседланная лошадь, мелкий дождик, пейзажи. Строгая вся, спокойная, крупная, сильная в движениях с ровным голосом низкого тона - подсурдиненная гитара на басах. И ничего лишнего, все изящно и гармонично. И Анна поняла, что это идет через нее в мир ведьма и с пути высылает сигналы о своем приближении.