Наумов Юрий А. : другие произведения.

Купание ведьм

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сибирь, октябрь 1919 года. Белая армия отступает на восток. Офицер генштаба Андрей Безсонов получает неожиданное и почти невыполнимое задание.

  Предстояла бессонная ночь -- нужно было принять на борт тринадцать ящиков золота и отправиться дальше на восток. В сумерках наш бронепоезд причалил к погрузочной платформе. Новенький "Фиат" госбанка, поблёскивая мокрым тентом, придвинул кузов к багажному вагону. Хлопнул упавший борт, закипела работа. Две пары мускулистых рук брались за верёвочные петли, отрывали полутораметровые, обитые железом ящики от пола и передавали в вагон, освещённый изнутри огнём керосиновых ламп.
  Хлестал дождь вперемешку со снегом, вдалеке под фонарями лоснился чёрный перрон. Скверная погода стоит всю неделю, с тех пор как стало понятно, что Омск обречён. Большевики давят с запада, выталкивая нашу армию в сибирскую пустоту, и в эти серые октябрьские дни город предался трём занятиям: молитве, пьянству и бегству.
  Я предпочёл пьянство. Позавчера с поручиком Смеловским и ротмистром Фелицыным пополнил запасы коньяку и нагрянул к Хлебникову, нашему товарищу по офицерской роте, ныне начальнику эскорта Верховного; против нашего "Шустова" он ничего не имел, кроме бутылки Augier. Планы на вечер были грандиозные - предстояло обмыть полковничьи погоны Хлебникова и мой орден, но опьянеть не смогли. На душе у всех было тревожно, скверно. В десять часов сели играть в карты. Ближе к утру боль в моей руке утихла, игра пошла, но в пять часов зазвонил телефон, меня пригласили к аппарату.
  Так закончился мой отпуск.
  
  ****
  
  Шеф военной разведки генерал Бикреев ждал в машине на углу. Ради этой встречи он отпустил шофёра и сел за руль, одетый как обычный омский водитель -- в потёртую кожанку на меху и овчинную шапку, поверх которой поблёскивали шофёрские очки, прозванные в Омске фантомасами.
  Чёрный "Руссо-Балт" тронулся и покатился в тёмный, посечённый редким мокрым снегом безмолвный город.
  Остановились на берегу Иртыша. Минуту или две Бикреев молчал и только смотрел на тёмные мутные волны. Затем приподнял на лоб очки, по-мужицки, пятернёй вытер лицо и произнёс тихо и внятно:
  -- У нас новость, Андрей. Мы уходим из Омска. Наша новая столица -- Иркутск. Туда отправится всё управление, и золотой запас тоже.
  Моё сердце забилось быстрее. Место для новой столицы выбрано крайне рискованное. Иркутск, милый купеческий городок, наводнён агентами большевиков и разведками союзников, не исключая и японскую кэмпейтай, а местная подпольная группа эсеров готовит вооружённый переворот. Скучно не будет.
  -- Из огня да в полымя.
  -- Это полбеды. До Иркутска - две с половиной тысячи вёрст. Их ещё нужно преодолеть. Представь, какой хаос начнётся, когда сотни составов ринутся на восток, при том, что железную дорогу держат союзники. Они будут драться за каждый локомотив, за каждую лопату угля.
  -- Значит, финал.
  - Для нас всё только начинается, -- Бикреев раскрыл портсигар и предложил мне папиросу. -- Нужно сделать одно срочное дело. Доставить партию золота в Иркутск. Получатель -- доверенное лицо барона Унгерна.
  Интригующее начало. Я спросил:
  -- Будем дружить с этими разбойниками?
  -- Выбора нет. Атаман, конечно, заслужил трибунала -- ограбил государственный состав, каналья, забрал золота на сорок миллионов золотых рублей. Но Семёнов обеспечивает тыл, в отличие от прогнивших сибирских гарнизонов. Принято решение передать ему тринадцать ящиков золота, специально для барона.
  Я поднёс огонь.
  -- С каких пор Монастырь занимается перевозками?
  -- Наше ведомство непричастно к этому, -- Бикреев глубоко затянулся папиросой. -- Отвечать за безопасность будет капитан Безсонов, офицер при штабе Первой армии. Археолог, доброволец, после ранения отправлен долечиваться в иркутский госпиталь.
  Это моя легенда. Вот только профиль не мой.
  Я промолчал.
  -- Мне нужен человек в этом рейсе. Кроме тебя, отправить некого, -- продолжал Бикреев. -- Груз нужно доставить тайно, чтобы никто не знал. Согласно документам, вы везёте патроны к пулемётам Сен-Этьена -- едва ли кто-то позарится на этот хлам. Об истинном багаже знают только двое: ты и главное ответственное лицо, чиновник из министерства финансов.
  -- Кто сей господин?
  -- Счёткин Мечислав Борисович. Тёмная лошадка, но имеет большие связи. Лучше сплавить его в эту маленькую экспедицию, чем допустить ко всему золотому резерву.
  -- Поезд уже приготовили?
  -- Да. Тот самый, что ты привёл от большевиков.
  -- Когда начнётся погрузка?
  -- Завтра, в двадцать один час. После погрузки немедля отправишься в путь. В Иркутске поезд перейдёт в распоряжение барона.
  -- Значит, конвойная группа уже собрана.
  -- Двенадцать солдат и три офицера. Все не наши - семёновцы.
  -- Не пойдёт. Для конвоя мне необходим отряд Паламеди.
  Бикреев нахмурил пшеничные брови, аккуратно потушил папиросу.
  -- Слушай внимательно, - сказал он. -- Как ты знаешь, мы продаём на Запад драгоценности из нашего государственного запаса, покупаем оружие и прочее. В сентябре министерство финансов заключило контракт с английским филиалом компании Ле Бирс, они захотели купить бриллианты. Для оценки камней из Лондона приехала группа специалистов. Заключением контракта с нашей стороны занимался Счёткин, а со стороны британцев -- лорд Хаддиган. По каждому вопросу он бегал советоваться к своей молодой жене Мэри. Это показалось мне интересным. Я приказал тайно сфотографировать всех ювелиров Ле Бирс, приехавших в Омск. Это почти удалось, не вышло только с леди Мэри. Она ускользнула от камеры, будто знала, что за ней охотятся. У неё довольно экзотическая внешность - в чертах её лица есть что-то монгольское; лорд Хаддиган говорил на фуршете в министерстве, что она дочь английского офицера и китайской аристократки. Я отправил запрос моему информатору в Интеллидженс, насчёт леди Мэри. Ответ пока не получил, но, думаю, будет нечто любопытное.
  -- Откуда уверенность?
  -- Видишь ли, по контракту мы должны были доставить бриллианты в Лондон своими силами. Для охраны отрядили команду поручика Паламеди. В состав конвоя по моей просьбе включили сотрудницу контрразведки атамана Семёнова, её псевдоним - Диана.
  Бикреев раскрыл свой жёлтый портфель, достал фотокарточку и протянул мне. Со снимка смотрела молодая красивая женщина с острым, пронзительным взглядом. Глаза и скулы выдавали в ней гуранку, так в Забайкалье называют детей от смешанных браков русских и бурят.
  -- Партия бриллиантов была помещена в один саквояж, -- продолжал Бикреев. - Путь в Лондон лежал по морю, через Владивосток. Конвой отправился в город в бронированном пульмановском вагоне, его присоединили к почтово-багажному поезду. Англичане должны были уехать днём раньше, пассажирским составом, чтобы потом соединиться с нашей группой во Владивостоке и вместе продолжить путь на корабле. Так вот, после отъезда англичан Диана была избита. У себя дома, в Омске. Ворвались в дом, завладели её документами. Нападавших было трое, среди них -- женщина, очень похожая на леди Мэри. После нападения она устроила маскарад -- подменила Диану в конвойной группе и благополучно отправилась во Владивосток.
  -- Дьявольщина. Никто не заметил подмены?
  - К сожалению. Диана - новый в Омске человек, никто из конвоя не знал её в лицо, кроме Счёткина, который и настоял на её участии в экспедиции. Диана и Мэри очень похожи - лица, сложение, манера держаться; кроме того, Диана не открыла бы дверь незнакомцу, из чего я предположил, что они сестры. У Дианы действительно была сестра-близнец, Лиза, но, согласно документам, она умерла до войны и похоронена в Берлине на кладбище Тегель. Диана отрицает своё знакомство с Мэри.
  -- Доверяете Диане?
  -- Это не вопрос веры. Мы допросили Диану, результат отрицательный. Её отпустили, я приказал оставить её на службе. Можем лишь констатировать, что у леди Мэри почти всё получилось. Она допустила только одну ошибку. Я попросил Диану сообщать по телеграфу о каждой крупной станции, через которую пройдёт состав на нашей территории. Таких сообщений я не получил. Тогда я отправил нашего офицера в Иркутске на встречу с Дианой, чтобы проверить, всё ли в порядке. Поезд прибыл в Иркутск в ночь на семнадцатое октября, девять дней назад. Вагон, в котором находился конвой, задержали, отцепили от поезда, чтобы затем отправить дальше с другим литерным составом. Когда наш человек прибыл на вокзал, он застал на перроне женщину, которая собиралась покинуть бронированный вагон. В её руке был опечатанный саквояж с бриллиантами. Его трудно спутать с другими -- он отмечен золотой монограммой в виде букв "N.B." Сотрудница конвоя, гуляющая по перрону с опечатанным саквояжем - это, мягко говоря, нонсенс. Наш офицер попросил женщину предъявить документы. Она открыла стрельбу.
  Бикреев покрутил головой, досадливо кривя рот.
  -- Сам знаешь, какой у нас кадровый голод, особенно в тыловых частях. Приходится учить людей с нуля, времени не хватает. Короче говоря, она застала его врасплох. Он умер в больнице на следующий день. Мы успели взять показания. По его словам, женщина, очень похожая на Диану и, соответственно, на леди Мэри, после перестрелки вернулась в вагон с саквояжем в руке. Потом она потерялась, исчезла. Как тебе известно, Транссиб от Омска до Иркутска контролирует Чехословацкий корпус. Чехи услышали пальбу, оцепили станцию. Должно быть, Мэри поняла, что не пройдёт с саквояжем через пикеты, и оставила сумку в вагоне, надеясь вернуться позже. Иркутская контрразведка прибыла на станцию через сорок минут, но чехи не пустили, дали разрешение только утром. Вагон к тому времени исчез.
  -- Значит, конвой мёртв.
  -- Скорее всего. Вагон не найден до сих пор. Известно только, что он не покидал пределов города в восточном направлении, а в западном - ничего не понять, сплошная неразбериха. Дорожная документация перепутана до такой степени, что правды и пытками не добьёшься. К тому же нашим сотрудникам мешают чехи, вся их помощь - только на словах.
  -- Возможно ли, что чехи причастны к пропаже бриллиантов?
  -- Не думаю. Специалистов, способных провернуть такое дело, у них нет. Мы не сообщили чехам об истинной ценности груза, да и контрразведка у них - одно название. Сидят на железной дороге, как собака на сене.
  -- Насчёт леди Мэри. Как далеко продвинулся розыск?
  -- Ситуация не в нашу пользу. Ведутся мероприятия, но положительных результатов нет. Сообщать в милицию и союзникам мы не стали -- лишние вопросы ни к чему. Сразу после инцидента в Иркутск был отправлен штабс-капитан Баштин, с ним три человека. Уже трое суток они не выходят на связь.
  -- Как полагаете, леди Мэри в Иркутске? Или покинула город?
  -- Думаю, Иркутск с самого начала был конечной целью её путешествия. Именно поэтому она и расправилась с охраной именно там. Теперь - легла на дно. Уверен, наша забавница Полли связана с красными, но её интерес - не профессиональный, а исключительно шкурный. Наверняка она действует за спиной у своего начальства, используя втёмную своих революционных друзей. У неё есть всё необходимое: агентура, связи, плюс наше бедственное положение. Что думаешь об этом?
  -- Возможно. Золото само просится в руки, его можно захватить по пути из Омска в Иркутск. Или в самом Иркутске, когда начнётся восстание. На её месте я бы устроил хаос, подвесил золотые эшелоны в воздухе, а затем передал золото якобы под охрану союзников. Не англичан, конечно, а французов и американцев. И получил свой скромный процент.
  -- Да, план масштабный. Но, пожалуй, действенный... Тебе необходимо отыскать бриллианты и покончить с Мэри. Надеюсь, это поможет нам выполнить главную задачу - сделать так, чтобы золото осталось в России. Это выше политики. Мы не можем допустить утечку золота за рубеж.
  -- Задача понятна.
  -- Как думаешь поступить?
  Я пожал плечами.
  -- Рыться в бумагах железной дороги бесполезно - наверняка там всё чисто, только время потеряю. Арестовать начальство станции Иркутск не получится - союзники не позволят. Времени -- нет, надёжной крыши - нет, контроля над дорогой -- нет. Выход один: действовать нелегально. Первым делом взять в разработку двух инженеров-путейцев: того, кто дежурил по станции в ночь, когда пропал вагон, и начальника станции. Эти двое наверняка в курсе, вагоны сами собой не теряются. Побеседую с ними начистоту, потом ликвидирую.
  -- Имей в виду, что начальник станции -- тёртый калач. У него серьёзная охрана.
  -- В Токио в шестнадцатом году было нечто подобное.
  -- Теперь не шестнадцатый год, и Иркутск -- не Токио. Впрочем, -- помедлив, сказал Бикреев, -- одобряю. Для поддержки возьми двух наших специалистов, найдёшь их по адресам в городе. Выйдешь на пропавший вагон. Леди Мэри начнёт суетиться -- ваши цели совпадают, она тоже ищет камни. Здесь ты её и возьмёшь. Заодно проверим нашу агентуру в Иркутске. Нужно подготовить людей к серьёзной работе -- город неизбежно достанется красным. Обрати внимание на трёх персонажей. Номер один -- агент с позывным "Гамлет". Номер два -- заместитель начальника иркутской контрразведки фон Копф. И третий, конечно, Баштин. Его надо найти и допросить.
  -- Кто Гамлет?
  -- Спящий агент, мой старый подопечный. Работает на телеграфе. Имеет хорошую репутацию у большевиков, для эсеров тоже свой. Я держу его в Иркутске на будущее, когда большевики там разместят свои штабы и прочее управление.
  -- Связан ли он с иркутской контрразведкой?
  -- Они не знают.
  -- Инициативник?
  -- Нет, висит на крючке. Подозреваю, что он деморализован, но утверждать не могу. Предательство всегда было главной бедой государства Российского, а потом уже дороги и дураки...
  Бикреев стащил с рук свои жёлтые краги, сжал их в кулаке. Мне показалось, он скрипит зубами, но через минуту он выдохнул и продолжил спокойно:
  -- Кстати, чуть не забыл. В Иркутске всеми делами заправляет генерал Часов, начальник гарнизона. Вы знакомы?
  -- В Японскую однажды столкнулись.
  -- Часов дурно отзывался о тебе. Не попадайся ему на глаза.
  Бикреев завёл мотор.
  Итак, нужно доставить золото в Иркутск, найти пропавшие бриллианты, выявить и уничтожить английского агента, предавшего своего короля, а заодно проверить благонадёжность трёх персон, не привлекая к себе внимания. В Иркутске в любой день может вспыхнуть мятеж, и моя легенда сгодится только для детективного романа. При этом о своём враге я ничего не знаю, есть только предположения. Что ж, ювелирная работа.
  -- Когда вас ожидать в Иркутске? - спросил я.
  -- Скоро не жди, эвакуация затянется. На постоянную связь тоже не рассчитывай, всякое может произойти. Явки, пароли и прочее узнаешь завтра. Остальное расскажет Счёткин.
  Я вышел у министерства финансов. Прощаясь, Бикреев бросил:
  -- Удачи.
  Это значило: дело почти безнадёжное.
  
  ****
  
  Господин Счёткин встретил меня улыбкой до ушей, будто приказчик в лавке. Круглый, суетливый, с опиатным блеском в крохотных глазках, он то и дело перебрасывал ногу на ногу, вертя в пальцах серебряную табакерку. Его инструктаж свёлся к напыщенным рассуждениям о важности "данной поездки", как он выразился. Машинально кивая перепадам его интонаций, я пролистал подорожные документы. Нигде не был указан получатель груза. Мой вопрос опечалил Счёткина.
  -- Ах, Андрей Петрович! - простонал он, накладывая пухлые руки себе на грудь. - К чему вам эта информация? Давайте поступим так: вы просто доставите меня в Иркутск, а затем -- отдыхайте, приводите здоровье в порядок! Надеюсь, этот небольшой вояж доставит вам удовольствие.
  Упорство финансиста раззадорило меня. Я перевёл беседу на приятные моменты дороги, от них перешёл к сибирским достопримечательностям, потом увёл собеседника в туманы этнографии и получил намёк, что получатель золота - азиат, офицер барона Унгерна.
  Когда мы уже почти закончили, в комнату вошли офицеры конвоя: усатый казачий урядник, демонического вида мичман в бушлате и армейский поручик, белобрысый детина с печальным курляндским лицом.
  -- Это самые лучшие люди, -- заявил Счёткин, - надеюсь, вы подружитесь.
  Меня охватило скверное предчувствие.
  
  ****
  
  Мы оставили Омск во втором часу ночи. У станции Зима пошаливают банды, а в остальном дорога чиста.
  В нашем поезде три вагона, обшитых английской сталью. Первый с головы - салон-вагон, шесть узких одноместных купе и что-то вроде кают-компании с большим столом, неувядающим фикусом и безучастно тренькающей люстрой. Второй вагон - казарменный, с кухней и нарами для нижних чинов и локомотивной бригады, за ним - локомотив, а следом - багажный вагон. Спереди и сзади состав прикрывают огневые платформы с башней командного пункта, горной пушкой и дюжиной пулемётов Максима, плюс две платформы с рельсами и шпалами для срочного ремонта дороги. Против большого калибра мы едва ли продержимся, но курьерский поезд и не должен являть собою крейсер на колёсах. Короче говоря, наш поезд лёгок, быстр и неплохо вооружён. И как всякая боевая машина, он должен иметь собственное имя. Не мудрствуя лукаво, я назвал его "Арго". Днём накануне отъезда имя было начертано на его бортах.
  Назначив расписание и расставив караулы, я долго стоял в командирской башне у щитка с лампочками сигнализации и портретом Колчака, наглухо привинченным к стенке. В стальную прорезь летел снег. Всё человеческое брошено позади, лишь беснуется ветреный сумрак. За городом мы сразу набрали ход, но ещё долго тянулись эшелоны на запасных путях. Некоторые уже стояли под парáми, направив свои чёрные локомотивы на восток, и эта мрачная готовность добавляла тревоги в холодную неустроенность, распахнутую во тьме. Вот промелькнула закутанная в серые платки старуха, таща за руку подростка в гимназическом пальто и несуразный пухлый чемодан; вот спотыкается на бегу, раскидывает тонкими лодыжками девочка, поспевая за господином в мокрой шубе, согнувшимся под тяжестью тюка с пожитками, где только самое нужное, последнее из домашнего тепла...
  Я вернулся в купе. Нужно осмыслить информацию, полученную перед самой отправкой.
  Отчёт иркутской контрразведки не оставлял вопросов и не содержал ответов. Из отчёта выходило, что вагон попросту сгинул в ночи и тумане. В документах станций Иркутск и других, восточнее и западнее, он не значится, отмечено лишь прибытие и убытие курьерского поезда, к которому он был прицеплен. Начальник станции господин Кудимов и дежуривший в ту ночь инженер Тюленьев выразили недоумение вопросом о судьбе вагона, в тот же день они были отпущены домой по требованию чехов. Первым делом в Иркутске нужно встретиться с начальником станции, поговорить без свидетелей и церемоний. Затем убрать его к чертям, пока не побежал к чехам жаловаться.
  Теперь насчёт офицеров конвоя. Всего их было одиннадцать человек, биографии чисты навылет: годы беспорочной службы в Фельдъегерском корпусе Его Величества, враги большевиков, у каждого в Омске семья. Не похоже, чтобы в Иркутске они отправились погулять. К их списку позднее было добавлено ещё одно имя, торопливо вписанное простым карандашом: "г-жа Рихтер". Значит, она та самая сотрудница, которую подменила англичанка.
  Вообще, эта история выглядит очень странно. Вломиться в дом к контрразведчику, избить его... Три года назад я сказал бы, что это лунатический бред, однако нынче такие времена, что всякая ересь возможна. А если пришёл давний друг или близкий родственник, то и взлом не понадобится.
  Подмена бойца конвоя... Здесь не обошлось без участия Счеткина. Организатору экспедиции достаточно представить Мэри как Диану, то бишь госпожу Рихтер, и дело в шляпе. Бриллианты достаются леди Мэри, Счеткин получает свою долю и бежит из страны. Для того и понадобился этот рейс - чтобы вырваться из Омска, в Иркутске встретиться с Мэри и уехать за рубеж богатым человеком. Вдобавок он получит золотые слитки, что сейчас трясутся в багажном вагоне по перестук колёс. Получателем груза в Иркутске вполне может выступить Мэри, наверняка у нее полный порядок с документами. Что ж, в этом случае Мэри сама попадется в руки, дальше всё будет зависеть от обстоятельств... А что если Счеткин попытается захватить золото в этом рейсе? Он взял в команду своих подельников, начальником конвоя поставил раненого штабного офицера... Но всё же это риск, а Счеткин - мелкая крыса, он станет рисковать только в самом последнем, отчаянном случае. Конечно, не следует сбрасывать со счетов жадность, она многих свела с ума, однако сдаётся мне, что если он предпримет попытку захватить золото, то это будет означать, что его и Мэри план расстроился, вагон исчез и саквояж с бриллиантами потерян, и Счеткин решил удовлетвориться золотом. Что ж, посмотрим, прав ли Бикреев, который полагает, что Мэри потеряла бриллианты.
  Кстати о сокровищах. Коллекция, помещённая в чёрный кожаный саквояж с монограммой жёлтого металла в виде букв "N.B.", оценена в тридцать миллионов фунтов стерлингов. Куш довольно крупный даже по меркам революций. Следовательно, в круг подозреваемых попадают все герои нашего времени: большевики, анархисты, монархисты, эсеры всех мастей, иностранные вояки, дезертиры, бандиты и местное ворьё.
  Напоследок я пробежал глазами длинный, снабжённый всеми регалиями список исчезнувших алмазов. Коллекция состоит из бриллиантов чистой воды весом от тридцати каратов. Звезда собрания - гладкий, безупречно чистый жёлтый бриллиант октагональной формы о шестидесяти пяти гранях, весом в девяносто три карата. Он назывался "Ведьма"; в легенде было специально отмечено, что этот камень принадлежал Чингисхану. Мне известен лишь один бриллиант с таким описанием и историей. Он назывался Идоган, у монголов это слово означает как раз шаманку или ведьму. Я никогда его не видел, знаю только его легенду. В мире осталось два человека, имеющих о нём представление: профессор Токийского университета Хамао Саката и ваш покорный слуга.
  Придётся рассказать о себе по порядку.
  
  ****
  
  Моё детство прошло в Петербурге, на Литейном. Своих родителей я не помню -- они работали в Лондоне и погибли, едва мне исполнился год. Меня усыновил друг отца генерал Безсонов, мрачноватый бездетный вдовец, большой знаток человеческих душ. Я знал, что он служит в разведке, но идти по его стопам даже не думал. Это ремесло казалась мне тёмным, а счастье виделось в блестящей жизни гвардейца. Безсонов, узнав о моих планах, только пожал погонами и устроил меня в Пажеский корпус; оттуда лежала прямая дорога в гвардию.
  Мои воспоминания о Корпусе ярки и несколько тривиальны. Дикие выходки старших курсов, переполненные небом высокие окна, золотые вагоны дворцов... Я преуспел в атлетических занятиях и тактике. В библиотеке Корпуса перечёл всё, что относилось к войне. Ночные бдения с фонариком не прошли даром -- ко мне приклеилось прозвище Богомол, от которого уже никогда не избавлюсь.
  Как-то раз в летнем лагере, где мы, юные пажи, изнывали от скуки и свежего воздуха, в одном французском журнале я нашёл статью о Чингисхане. Впервые я прочёл о нём что-то хорошее, и тотчас он стал моим кумиром. Я разглядел его в степном полынном ветре, в медном сиянии скул, в блеске отваги и Вечного Синего Неба. Жизнь императора монголов казалась мне загадкой, а смерть увела его тайну в вечность, ведь никто не знает, где покоится его прах. Я поклялся найти его могилу.
  Правда, с этим пришлось подождать.
  После окончания Пажеского корпуса меня определили в лейб-гвардии Финляндский полк. Мы стояли в Петербурге, дни летели быстро и легко. Скачки, актрисы, липкие перья перепаханных душных перин, пустые ненужные ссоры. Так я встретил тот июльский вечер, что резко повернул мою жизнь.
  Накануне в Красном Селе я стрелялся с одним бретёром. Из-за чего возникла драка, под утро уже никто не помнил, но всем повезло - он выжил, я остался цел, дело замяли. Мой товарищ полковник Виленский увёз меня к себе на дачу, где собралось человек девять гостей. После ужина играли в карты. Молодой атташе британского посольства проиграл мне и, к всеобщему изумлению, отказался платить. Случай признали диким, выход один - поединок. Англичанин не отказался, но забегал, запаниковал, и слух обо мне как о жестоком убийце дипломатов достиг полкового начальства. К месту поединка, на берег местного озера, которому никто не удосужился придумать название, он не явился. Зато пришёл начальник штаба капитан Бикреев, друг моего отца и мой давний учитель, и прочитал мораль:
  -- Один модный германский писатель сказал, что для счастья нужны две вещи: метко стрелять и знать истину. С первым ты, считай, справился. Теперь узнай второе.
  Меня сослали в армию, в Читу. К обычному спутнику военной службы, однообразию, прибавилась долгая, протяжная тоска. Я забросил карты и принялся изучать характеры моих новых товарищей, используя науку физиогномику, которую в детстве получил от генерала Безсонова. Раньше это знание помогало мне за карточным столом, а нынче весь гарнизон стал прочитанной газетой. Увы, никто из офицеров не сулил ни серьёзной опасности, ни какой-либо пользы, и вообще казалось, что России ничто не угрожает, кроме невежества и бомбистов. Со скуки я чуть не женился, но невесте подыскали более выгодную партию, нежели бедный армейский поручик. В диковатой просторной Чите я ужаснулся Востоку с его бесконечной пустотой, и почему-то полюбил её всем сердцем, а разум быстро нашёл иные занятия, достойные благородного мужа: я вспомнил о книгах; у старого учителя Матвея Ильича Котейкина, полжизни проведшего в Киото, брал уроки японского языка; лама Бадаршá учил меня монгольскому. Проснулась моя детская мечта - найти погребение Чингисхана, и через два года, отбросив автоматическое существование, к которому склонял рок событий, я с лёгким сердцем подал в отставку.
  По возвращению в Петербург я поступил на исторический факультет, окончил его и был оставлен для получения профессорского звания. Мой друг, буддийский учёный Агван Доржиев, укорял меня за поспешность, с которой я оставил Читу, и советовал съездить в Агинский дацан. Там, недалеко от родины Чингисхана, я провёл пару месяцев. Один бурятский лама вызвался проводить меня в тибетский монастырь, где, по его словам, Чингисхан однажды провёл зиму. Лама предупредил, что попасть туда почти невозможно - царство, на чьей земле стоит обитель, воюет со всем миром, и всё-таки с приходом лета мы двинулись в путь. К нам присоединился Серёжа Пыльцов, мой товарищ по Пажескому корпусу.
  Маульбек - так называлась эта крепость на верхушке горы где-то между Индией и Тибетом. Шли долго. От увешанных оружием всадников, то ли солдат, то ли бандитов, удалось отделаться - кто-то брал серебряные монеты, кто-то поленился усомниться в том, что мы афганцы. Но эти испытания были не столь неожиданными, как то, что встретило нас в конце пути.
  Обитель сияла будто золотой слиток под охраной четырёхрукого Будды, у ног которого как прежде суетилась человеческая страсть. Настоятель монастыря, розовощёкий мастер лет ста от роду, принял нас на вершине у живописных руин. Вместо приветствия он хлёстко врезал в лоб сначала мне, потом Пыльцову. Я упал, а Серёжа остался на ногах и принял боксёрскую стойку. Через минуту его со смехом прогнали обратно в мир, где несгибаемость под ударами истины считается добродетелью.
  Я многое слышал о жестоких монастырских нравах, однако на деле они оказалось мягче всех известных мне обыкновений. Работали с утра до ночи. Каждый день по нескольку раз я провожал на гору старого ослика, тащившего ценный груз -- то бочку с водой, то дрова. Иногда, по наитию, мастер собирал монахов для короткой проповеди. Он говорил на тибетском, который я почти не знал, но странным образом понимал каждое слово. В те полные безмятежности дни лишь одна мысль меня тревожила - страшно было подумать о том, что рано или поздно придётся покинуть монастырь. Увы, ждать оставалось недолго: в одно холодное синее утро мастер позвал меня к себе и сказал, что у меня опасный, но благородный путь, а его помощь больше не требуется.
  Я вернулся в Петербург на исходе рождественского веселья. За столом, под рюмку водки, отец раздражённо бросил, что микадо подцепил у европейцев новую болезнь - геополитику. Война Японии с Россией теперь неизбежна, и мы к ней не готовы.
  Через месяц японские миноносцы торпедировали наши корабли. В первый день войны ко мне на кафедру заглянул капитан Бикреев. Он пришёл до рассвета, зная, что я всю ночь просидел над книгами, и никто не помешает нам говорить. Он искал сведений о японцах, готовясь отправиться в Порт-Артур заместителем начальника разведки, и сетовал на то, что наши генералы не потрудились узнать о Японии больше, чем написано в бульварных газетах. Конечно, он вспомнил о экспедиции в Тибет, где я участвовал как переводчик, и спросил, не желаю ли послужить всерьёз? Я поймал себя на том, что меньше всего хочу состариться в запылённом архиве или на кафедре, объясняя студентам, что Чингисхан предпочитал кобылье молоко, а не кровь христианских младенцев. В общем, я ответил:
  -- Почему нет?
  И вот -- эшелоны, вокзалы, Байкал, и зелёные меланхоличные сопки, и ветер в лицо. Первое время я служил при штабе армии, поскольку выяснилось, что ни один офицер не понимает язык врага, а в начале августа получил командировку в Амурский казачий дивизион. Предстоял разведочный рейд по тылам японцев. Под вязким дождём наша сотня попала в засаду, застряла в грязи. Назад вернулись только десять человек, с пленным японским майором и свинцовыми подарками от микадо; моя порция застряла в правой ноге.
  Вскоре я получил орден и хвалебную заметку в газете. В иркутский госпиталь ко мне из Петербурга приехала давняя знакомая -- Маша, библиотекарь. Мы не были близки до этой встречи. Нас повенчали жёлтым октябрьским утром в Иркутске.
  Тем временем Бикреев быстро поднялся по службе. Я перешёл под его начало просто и легко, будто свернул с Фонтанки на Невский. К моим учёным занятиям прибавились разведочные курсы Генштаба и новые задачи, не всегда связанные с археологией. Потом началась Великая война, и Петроград оказался переполнен солдатами и железным, как белая ночь, предчувствием.
  Работы прибавилось - новой работы, в которую я понемногу начал вникать. Меня отправили на Восток, где я и просидел почти всю войну, до октября семнадцатого года. Обошлось без оглушительных подвигов и стрельбы - я работал на подхвате, передаточное звено, один из часовых винтиков разведочной службы империи. Формально я трудился в университете, а на деле воровал одну свою жизнь у другой, меняя науку на разведку и обратно.
  Стóит ли удивляться, что везение учёного осенило меня только раз. Это было в Китае, в пустыне Такла-Макан. Отправиться туда мне посоветовал профессор Лао Ши; он полагал, что в древнем, как вода, оазисе Черчен погребена библиотека, которая изменит представление Европы об истории.
  Раскопки пошли из рук вон плохо. Дизентерия, лихорадка, заболели пять человек. Две недели мы копались в пыли и прахе, когда среди древних руин мне в руки попала старая рукопись. Лист золотисто-жёлтой бумаги, сложенный гармоникой в тридцать шесть сгибов, сохранился очень хорошо. Он был покрыт каллиграфическим старомонгольским письмом, начертанным тонкой кисточкой с пурпурной краской. "Сказание о великом камне Идоган", так называлась книга. Идоган, или удаган - монгольское название шаманок, имеющих дело с силами природы, но продвинуться дальше названия не удалось: текст оказался шифрованным, ничего не понять.
  Я отправился в Тяньзинь. Лао Ши подтвердил мою догадку - книга написана в тринадцатом веке, возможно, сразу по смерти Чингисхана. Вместе мы подобрал ключ к шифру и, прочитав пару страниц, остолбенели: рукопись подробно рассказывала о последних днях властелина Великой Степи и его волшебном камне.
  Острый аромат открытия повис в воздухе, но славе пришлось подождать. В Шанхай прилетала весть о большевистском перевороте в России. Я оставил рукопись профессору и поспешил на поезд, надеясь вернуться с семьёй через месяц.
  На железной дороге творился дикий бедлам. Нет угля, в вагонах не протолкнуться, куда-то постоянно исчезают паровозы. В последний раз я застрял в Колпино. Вокзал выглядел на редкость грязным, как будто специально кто-то уродовал скамейки, бил стёкла, коптил потолок и ломал стойку буфета. Вокруг бродили нечеловечески бессмысленные рыла; я не видел такие даже в глухих деревнях, где всё замешано на инцесте. Чем ближе к Москве, тем больше становилось таких физиономий, а между Москвой и Городом их стало невозможно много. Все они ехали в столицу. Время от времени я ловил на себе их взгляды. В них зияла не то чтобы ненависть, и не то чтобы алчное любопытство, а библейское "мене, текел, фарес". Куда подевалась обычная публика вокзалов -- зажиточные крестьяне, хлопотливые мещанки с их корзинами, пьяненькими мужьями и розовощёкими детьми? - спрашивал я себя, и вот, наконец, увидел. Они жались по углам в переполненном зале, с опустошёнными котомками и распоротыми чемоданами. Заметив мой ошеломлённый взгляд, ко мне подошёл и попросил папиросу мужчина лет пятидесяти, без шапки, в пальто с оторванным воротом. По его правой скуле разливался синяк.
  -- Вы бы лучше переоделись, -- негромко сказал он. - Сильно рискуете.
  -- Потерплю, в Городе переоденусь.
  Мужчина усмехнулся.
  -- В Городе вы и пяти минут не проживёте. Право, оденьтесь попроще.
  Что-то меня заставило поверить ему. На привокзальном пятачке я выменял свои рукавицы на шинель неопределённого цвета, сбитые всмятку сапоги и драную папаху. Наконец подоспел поезд, я запрыгнул в тёплый переселенческий вагон, растолкал спящую шантрапу, свернулся клубком и сразу уснул.
  И вот Город. Только здесь, на вокзале, до меня дошло, насколько ценным был совет случайного знакомца. По перрону ходили серые сгорбленные шайки, по пять-шесть рыл в каждой. Хорошо одетых пассажиров они сразу отсекали от толпы и уводили куда-то вперёд, за вагоны. Незамеченный, я быстро вышел в Город. Точнее, в то, что осталось от него.
  Петроград вымер. Город лежал в холодном тумане безмолвный, гулкий. Редкие голоса - чьи-то пьяные выкрики и резкие фронтовые команды. Дорога от вокзала, Невский и Литейный были кое-как прибраны, хотя и пусты насквозь, но стоило заглянуть под арку - и сердце застывало от заброшенности. Грязная, изломанная, с яростью выброшенная из окон мебель в тёмных колодцах дворов, кровавые подтёки на стенах, и закрученный в жгут шёлковый галстук, втоптанный в серый снег... Здесь случилось что-то страшное, внезапное. Смерть накрыла всё, как наводнение спящую деревню.
  До нашего дома я добрался пешком, встретив только одного пугливого прохожего да пару машин с передвижным революционным адом. Дом изменился, притих. Дворника нет, ворота нараспашку. Дверной замок разомкнут, квартира пуста, всё перевёрнуто. Я пошёл к соседям, Виноградовым. Та же картина.
  Показался дворник. Его заплывшие глаза блестели в багровом кустистом лице, их выражение показалось мне дружелюбным.
  -- Ф-фуы, -- произнёс он, сопя мясистым носом. - Безсоновы, что ль?
  -- Где? - спросил я.
  Дворник повернулся спиной и пошёл вниз.
  -- У тётки, -- бросил он через плечо.
  Трактиром "У тётки" отец называл конспиративную квартиру, скромнейший подвальчик на Малой Конюшенной, куда он наведывался редко, исключительно для того, чтобы напиться без свидетелей. Значит, семья там.
  Меня встретила холодная квартира с запиской на столе: "Андрей, жду тебя в Мариинской больнице. Несчастье. Отец". Я побежал обратно на Литейный.
  Отца я узнал не сразу - его лицо утонуло в бороде, на нём был какой-то армяк и цыганского вида шапка. Он рассказал, что за сутки до моего приезда Маша и сын Юрка попали в бандитскую перестрелку на улице.
  В больнице не нашлось медикаментов. Я побежал в аптеку. Приказчик отказался от денег. Я стащил с пальца перстень, отцовский подарок, и вручил ему. Драгоценный свёрток с лекарствами уже оказался в моих руках, когда вошли три немолодых матроса. Господа пассионарии жаждали морфию. Не знаю, насколько чудодейственны были микстуры в моих руках, но когда они попытались их отобрать, я застрелил всех троих.
  Через полчаса в больницу вбежали семеро красных мстителей с винтовками наперевес. Отец их отвлёк, а я вышел через чёрный ход и на извозчике доехал до Каменного острова - там стояла наша дача, большевики ещё не разведали. Утром явился Бикреев с новыми документами. По его словам, отца арестовали, держат в "Крестах".
  Вечером я вернулся в палату к родным. На рассвете умерла Маша. Юрка ушёл вслед за ней. Отец скончался на десятый день, не выдержав допросов.
  Сороковины отметили на даче. Приехал Бикреев. Следом по сумеркам подтянулись ещё четыре гостя. Кого-то я знал хорошо - например, Пыльцова, кого-то хуже, но все мы были учениками одного гуру. Под утро зашёл разговор о том, как жить дальше. Бикреев сказал, что в стране начинается движение против большевиков. Наиболее преуспели в этом Юг, Поволжье, Урал и Западная Сибирь, и готовы ли мы помочь святому делу? Так появилась "Арго" -- сеть из пяти учеников генерала Бикреева.
  Одним из центров сопротивления был Омск. Мне поручили внедриться в тайную офицерскую организацию - Бикреев хотел получать сведения из первых рук.
  Я приехал в этот русский Каракорум[1] с его верблюдами и ветрами в самом начале марта восемнадцатого года. Омск давно виделся мне третьей столицей Российской империи -- великая мантра Ом со славянским суффиксом удачно характеризует мир к востоку от Волги, однако нынешний Омск мало располагал к фонетическим аллюзиям. На первый взгляд всё было как прежде, до перемен, но теперь повсюду маялись толпы отверженных. Вчерашний цвет нации неохотно отступал по железной дороге к Тихому океану, задержанный в пути безденежьем и спокойной, как смерть, надеждой. Время от времени ползли слухи о приезде в город очередного взбешённого политика, оставшегося не у дел в столицах, и разговоры о неизбежном восстании оживляли умных изящных женщин с ранними морщинами на лицах и безработных мужчин с офицерской выправкой и едкой фронтовой пустотой в глазах.
  Я снял комнату неподалёку от Казачьего собора, в крепком доме с белыми ставнями. Домом владел штабс-ротмистр Фелицын, бывший читинский жандарм, чудом уцелевший от расправы в марте семнадцатого, когда уголовники кромсали на куски его коллег. С молодой женой и тремя сиамскими котами он обосновался в Омске на квартире сестры, уехавшей с мужем в Америку. Ротмистр не настаивал на оплате, стесняясь роли домовладельца и понимая, что карманы мои пусты. В первое время я пытался заработать частными уроками, но голодная профессура сбила цену до неприличия, и тут я вспомнил, что декреты Совнаркома не отменили покер. Самые крупные ставки делали в гостинице "Россия".
  Гостиница кипела по ночам. Погоду за карточным столом делали местные блатные, по наивности убеждённые, что западнее Урала живут одни растерянные фраера. Моя удача стала поперёк их простой картины мира, и однажды они решили меня проучить. Весь вечер они следили за мной, как дети, и даже не спросили себя, зачем после игры я отказался от пролётки и пешком отправился по мосту через Омь. Несчастным осталось только одно - ловить пули. Вернувшись домой и, как обычно, положив револьвер на тумбочку, я заметил по взгляду Фелицына, что он всё понял. Ротмистр угостил меня водкой и рекомендовал сменить компанию, между прочим заметив, что на квартире его приятеля, поручика Смеловского, играют немного скромнее, зато честно. Так я получил рекомендацию в подполье.
  Смеловский сочинял стихи в манере Тиртея, столь же яростные и плохие, и под видом литературного общества сколотил военный клуб. Его завсегдатаи имели разные литературные пристрастия и политические взгляды, но все до одного ненавидели большевиков. Впервые после Японской войны я очутился в офицерском обществе, но быть откровенным, как в былые годы, уже не мог. Своим новым друзьям я рассказал о себе многое, кроме одного -- что по роду занятий я не только учёный, пробавляющийся карточной игрой. Уроком послужил бывший контрразведчик, которому Бикреев устроил побег из казанской ЧК. Спасённый исповедался об этом на собрании подпольщиков, где проверяли новичков; его сочли агентом красных и по-тихому, на всякий случай, закололи. Так, чужой среди своих, я встретил те шальные июньские дни, когда бывшие чехословацкие пленные подняли мятеж на железной дороге, и на русском просторе вспыхнула Внутренняя война.
  Вместе со Смеловским и Фелицыным я отправился в Самару, к полковнику Каппелю. Мы немного побегали с винтовками по горячим татарским полям. Скоро большевики сдали нам Казань с хранившимся в местном банке золотым запасом. В городе меня нашёл Бикреев. Как обычно, он был информирован от и до, формально оставаясь преподавателем в военной академии. Потом власть захватил Колчак, и Бикреев посоветовал мне вернуться в разведку - там отчаянно не хватало кадров.
  В Омске я получил новое здание и сразу отправился на Восток. В разъездах прошёл почти год. Тем временем Колчак уволил прежнего начальника разведки с его фантазиями вместо информации. На его место назначили сухаря и прагматика Бикреева. Осенью девятнадцатого года он приказал мне вернуться в Россию. Нужно было срочно наладить сообщение с нашей агентурой за линией фронта, в войсках большевиков.
  Первым делом я наведался в Челябинск. Там, в штабе Пятой армии, работал агент "Соловей" -- мой старый приятель Серёжа Пыльцов. Он молчал уже месяц, отправленные к нему связные пропали без вести. На дворе стоял октябрь, русское межсезонье с его серыми дождями и пустотою, пробирающей до костей. Я нагрянул к Серёже поздно вечером без предупреждения, когда он вернулся со службы в свою роскошную холостяцкую квартиру и едва закончил разговор с яйцеголовым комиссаром в дымчатых очках, задушевно обращаясь к нему "товарищ Грызоватый". Когда красный убрался вон, мы обнялись и немного выпили. Серёжа, обладавший превосходным драматическим тенором, сел за рояль и исполнил арию Германа -- "Что наша жизнь? Игра!.." Повеяло ностальгией -- десять лет назад в Киото он использовал арию как знак, что надо срочно вязать клиента. Помню, было это в одну из прелестных ночей декабря, когда снежинки так легки, а Луна чиста, будто взгляд бодхисатвы. Мы вычислили и тихо спеленали предателя, накрыв заодно явочную квартиру американской разведки. Через три часа на квартиру явился связной. Серёжа встретил его со всем славянским радушием, напоил, сыграл и спел, и вскоре гость уже плыл в трюме рыбацкого судна в сторону нашей границы.
  Да, всего лишь десять лет назад... И вот - неприютный Челябинск, полный тёмной, глухой ко всему русскому силы. Ненадолго, всего на полчаса разбавив этот мрак, на звуки рояля заглянула соседка, миловидная щебетунья из какого-то машбюро. Мы принялись танцевать, и вдруг, без всякого видимого повода, меня накрыло скверное чувство. Я не верил ей, не верил Пыльцову, наша вечеринка показалась мне спектаклем. Когда наша гостья ушла, я понял: ария Германа - сигнал о появлении связного из-за линии фронта. Соседка уже позвонила в ЧК, а Пыльцов попытается меня задержать.
  Нет ничего хуже, чем когда друзья заставляют выбирать между предательством и долгой мучительной смертью. Я выбрал третье: свернул ему шею. Затем проверил ящики письменного стола. Похоже, Пыльцов совсем расслабился: под замками, для которых и ноготь отмычка, он хранил списки нашего подполья в Челябинске. Десять фамилий были перечёркнуты красным карандашом с пометкой "сделано" и датой ареста - он сдавал наших людей экономно, по одному, будто выгадывал время. Я помянул Серёжу рюмкой водки и сбежал по лестнице во двор, где едва не столкнулся с группой чекистов на грузовом "Паккарде", подкатившем к парадному.
  Когда я дошёл до вокзала, всё уже было оцеплено, по городу рассыпались патрули. Оставалось только залечь в городе. В списке местных партизан, уцелевших от арестов, я выбрал одного, бывшего гвардейца. Он жил в кривом домишке на берегу Миасса, где его, раненого, приютила местная вдова. Мы выпили чаю, затем он попытался меня убить, но ближе к рассвету гвардеец очухался и наконец поверил моим словам. Вечером у него собрались пятеро подпольщиков, все кто уцелел после арестов. Среди них оказался машинист, жилистый дед с прокопчёнными висячими усами и бешеным взглядом. Он поведал, что накануне красные захватили наш бронепоезд, чудо британской техники. Броневик стоит на семафоре под охраной десяти бойцов и готов отправиться в путь хоть сейчас. Мы поехали туда, полагаясь на единственный козырь -- внезапность.
  Прошло удачно, не считая того что двое наших погибли, и я схлопотал пулю в плечо. За линией фронта мы подняли русское боевое знамя и вскоре сошли на омский перрон. Дальше - допрос в контрразведке, звонок от Бикреева, операционный стол. Руку спасли.
  В госпитале я получил второй орден и первый отпуск. Когда ушли официальные генералы, в палату ввалились поручик Смеловский и ротмистр Фелицын. С собой они принесли новую кожаную униформу, должно быть, ограбили какого-нибудь баталёра. Моя одежда сгорела в госпитальной печи, так что пришлось облачиться в этот наряд. Перед самой отправкой я получил на складе щёгольскую форму офицера эскорта главнокомандующего. Надену её в праздном богатом Иркутске, чтобы не выделяться из толпы.
  
  ****
  
  Почти весь путь летели с ветерком -- наша "Прери", храни её Господь, редко сбавляла скорость. Остановка случилась только в Нижнеудинске -- застряли на двенадцать часов. По словам начальника станции, разозлённого не меньше меня, мы пропускали поезда чехословацких легионеров. Мои угрозы на него не подействовали.
  Приоткрыв окно кают-компании, я вдохнул осеннего воздуху. Последние костры уже догорели, в воздухе таяло предчувствие снега. Много лет я встречаю осень в пути, и вот снова - глубокие протяжные поля, и затерявшаяся в них железная дорога. Серое однообразие перрона оживляли только шестеро бойцов, одетых в синие шёлковые халаты с погонами и монгольские малахаи. Должно быть, бойцы атамана Семёнова, хотя здесь не его улус. Офицер в пышной собольей шапке подъехал на белом коне, спрыгнул на землю, тонко звякнув шпорами, и пропал из виду за стеной очередного товарного поезда, влетевшего на станцию с запада. Когда состав прошёл, перрон уже был пуст. В семь утра мы тронулись, и я вернулся к своему кофе.
  Счёткин закрылся у себя ещё в Нижнеудинске, завтракали без него. Офицеры вели себя любезно и лишнего не болтали, только мичман поделился своими мыслями о татаро-монгольском нашествии. По его мнению, никакого нашествия не было, просто татары и монголы перепились в день рождения Батыя, перессорились и пришли в ум только под Будапештом, когда кончилась арха. Я смеялся со всеми и думал - если Счёткин хочет забрать золото, то почему он медлит? На его месте я бы начал именно сейчас: до Иркутска - девять часов, остановки не предвидятся. После завтрака я отправил офицеров на огневую платформу, они ушли недовольные.
  Ставить солдат на охрану салон-вагона было бессмысленно: солдаты - новобранцы из запасного полка, а все офицеры конвоя прошли германский фронт, они справятся с мокроносыми на раз-два; я лишь занял кресло в кают-компании напротив входной двери, точно по диагонали: удачный сектор обстрела, и тыл надёжно прикрыт.
  Но Счёткин спал. Я уже начал надеяться, что он не проснётся до самого Иркутска, когда, за час до полудня, он явился в кают-компанию с бутылкой бренди в руке.
  -- Бдите? - поинтересовался он.
  -- Недолго уж осталось, меньше пяти часов.
  -- Вот и чудно.
  Счёткин откупорил бутылку, потёр ладони о брюки и принялся наполнять стаканы.
  - Не рановато ли? - спросил я.
  - Главное, чтобы не было поздно. Выпьем за успех данного путешествия.
  Мы чокнулись. Счёткин опустошил стакан залпом, зарядил нос порошком из своей табакерки и, громко шмыгнув, продолжил:
  - Право, как божественно удачно вы назвали поезд - "Арго"! Бездна мифологии!
  -- Только давайте не будем заглядывать в эту бездну, чтобы она, чего доброго, не стала заглядывать в нас.
  -- Да уж, не очень-то приятно, когда являешься объектом наблюдения... -- Счёткин хмыкнул и завертелся на месте. -- Представьте, они едва не посадили меня! Для них все экономисты - плуты априори! А генерал Бикреев, знаете такого? Вот это фрукт! Кстати, это он назначил вас, раненого офицера, на данный бронепоезд, вместо того чтобы дать вам отдых. Так вот, говорит он давеча на фуршете в министерстве: "Чтобы войны прекратились, достаточно обезопасить мир от полусотни старых богатейших семей Европы, а начать необходимо с их приказчиков -- международных финансистов". Каково?
  -- Наверное, генерал точно знает имена означенных господ.
  Как я и думал, Счёткин списал мои слова на иронию.
  -- Ну, теперь с этой страной покончено, - отсмеявшись, продолжил он. -- У России нет шансов, и для неё это благо. Как там у поэта: "И революции Лонгиново копьё!" Гляньте, -- он кивнул за окно, где проплывала станция Зима, - сколь ёмкое название! Бр-р-р! А вот ещё, полюбуйтесь.
  Он порылся в своём купеческом портмоне размером со школьную тетрадь и достал пятирублёвую сибирскую купюру.
  -- Посмотрите, какое убожество! - вскрикнул он, потрясая бумажкой. -- Как съёжилась эта банкнота! А всё потому, что жареный гусь на вокзале стоит двести рублей. Позор! Вот и поблёкла наша банкнота. Так же и люди -- все опустились, упали, стали какими-то некрасивыми. Однако это поправимо: немного денег на личном банковском счету - и вы уже не будете считать себя растоптанным. Вот вы, кем вы были до войны?
  -- Приват-доцент Петроградского университета, кафедра всеобщей истории.
  -- Да уж, теперь мы все в истории, по уши. Что она делает с нами, проклятая! Все люди как люди, а в этой стране - то один переворот, то другой!
  -- Что делать? Россия - это вечный поиск предела.
  -- Предела терпения! Вот гляжу я на вас, в этих кожаных ремнях, и понимаю, что вы - ряженый. Слишком вы хороши для военной формы. Но кто же вы? Шпион? О, нет! Шпионы, они все люди бесцветные, а ваше лицо заметное. Ваше место на высокой кафедре, в Оксфорде. Вообще, внешность ваша, манеры... Вы дворянин? Простите, я грешным делом подумал, что вы аристократ, ибо на вашем пальце довольно интересное кольцо... Кольцо выпускника Пажеского корпуса, если не ошибаюсь. Сплав золота и стали?
  -- Да, но я вовсе не аристократ.
  -- Однако считаете себя русским офицером, тут и к гадалке не ходи. Не ваше это, друг мой. Страны уж нет, а те - далече; так, остался клок, и тот висит на штыках иностранцев. Вот не понимаю - что вы хотите защищать?
  -- Русский образ жизни, например.
  -- О, -- простонал Счёткин, -- и что это такое - русский образ жизни? Посиделки на даче, романсы? Адюльтеры с неумелыми женщинами, склонными бросаться под поезд? А невежество, Держиморды, унтеры Пришибеевы? Да пропади оно пропадом! Это же понятно - война проиграна! И кому достанется золото России? Как думаете?
  -- Не знаю.
  Счёткин смял пустую сигаретную пачку.
  -- Я вот тоже в недоумении. Одно знаю -- Россия потеряет золото.
  -- Ставите под сомнение целесообразность нашей миссии?
  Счёткина пробил смех. Приклеенная к губе сигарета подпрыгивала. Он хлебнул бренди (бумажное пятно осталось на его толстой губе, к правому резцу прилипла табачная пружина).
  -- Если угодно, я поясню, -- сказал он. -- К чёрту адмирала, к чёрту барона. Мы везём этот груз в Китай. Вы получите свою долю - десять процентов, то бишь восемьдесят семь килограммов и тридцать шесть граммов золота. По-моему, с этим можно жить. Дальше отправляйтесь куда хотите, лично я предпочитаю Лондон.
  В тамбуре раздался стук, что-то приглушённо лязгнуло. В салоне возник детина-поручик. Взгляд его белёсых глаз ничего не выражал, руки он держал за спиной.
  -- Что ж, понятно, -- сказал я. -- Но каким образом вы хотите миновать станцию Даурию, где находится ставка барона?
  -- Мы не будем останавливаться. У нас бронепоезд!
  -- Очевидно, вам ещё не доводилось оказаться под огнём артиллерии. И уж точно вы не представляете сноровку бойцов-харачинов.
  Счёткин дёрнул плечами.
  -- Это детали. Итак, ваши ставки?
  Где урядник и мичман? - думал я. - Ждут за дверью? Или войдут? Лучше бы вошли. Попробую потянуть время.
  -- Мечислав Борисович, ваша логика безупречна. Однако не кажется ли вам, что нынешняя экспроприация подобна мародёрству? Можем ли мы назвать нравственным этот поступок?
  Счёткин купился мгновенно.
  -- Да бросьте, - он махнул сигаретой. - У адмирала в запасе куча золота, а барону вообще наплевать, он мечтает победить с помощью богов.
  -- Но как же совесть?
  Счёткин воскликнул умоляюще:
  -- Ах, Андрей Петрович! Да поймите вы простую вещь! Побеждённых обычно грабят. Да-с, грабят! Вы можете поместить золото в какой хотите банк - японский, американский, швейцарский, обратно вы ничего не получите! Ни-че-го-с! - Счёткин подпрыгнул, с живостью изобразив лукавое лицо банковского приказчика: -- А вы, собственно, какое государство представляете-с? Временное Сибирское правительство? О! Это правительство чего, простите? Нету такого правительства, господа большевики его съели. А, вы представляете Белое движение? Вы что, негров убиваете?
  С блуждающей ухмылкой на лице он прибавил:
  -- Надеюсь, вы способны оценить моё предложение.
  -- Я оценил.
  Кольт с взведённым курком уже находился в моей руке. Внезапность сработала. Поручик открыл рот и хлопнул глазами. Счёткин неряшливо дёрнулся за своим браунингом в боковой карман, но я прижал его руку. В кают-компанию ворвались мичман и вспотевший урядник. Я успевал ранить их всех, по порядку: казак - моряк - поручик -- Счёткин.
  Дальше, как бывает, время замедлило ход. Но когда мой палец лёг на спусковой крючок, трое у входа внезапно подкосились и рухнули на пол. Счёткин дёрнулся в судороге, его лицо перечертил ужас. Мой револьвер выстрелил. Пуля сбила шапку с головы монгола, шагнувшего в комнату.
  
  ****
  
  Однако то был не монгол, а монголка. За её спиной стояли крепкие низкорослые бойцы в малахаях и синих халатах с погонами.
  От пороховой гари, заволокшей салон, я чихнул.
  -- Извините, если я помешала , -- сказала гостья спокойным грудным голосом, опуская свой дымящийся наган, - но мне показалось, что ваш собеседник был чересчур настойчив.
  -- Не стоило труда. Я и сам готовился переменить характер нашей беседы.
  В кают-компанию хлынул свежий воздух. Дым понемногу рассеялся, и первым делом я отметил, что ошибся насчёт монголки: передо мной стояла русская сибирская красавица, одетая в шёлковый дээл необычного покроя. Изящная, стройная, с внимательным взглядом зелёных, слегка раскосых сверкающих глаз на породистом лице с азиатскими скулами и слегка поджатыми, чётко очерченными губами, она являла чистый образец гуранки. На левой скуле -- тонкий шрам, свежий, не больше месяца. Чёрные прямые волосы с рыжим отливом скрепляла золотая заколка, длиннополый малиновый халат с тиснёными узорами пошит как френч. Карнавал на марше, не хватает только меча за спиной.
  -- Капитан Безсонов. К вашим услугам, мадам...
  -- Брагина, -- сказала она и вынула из рукава несколько свёрнутых бумажных листов и маленький веер. - Можете обращаться по имени Диана, так меня зовёт господин барон.
  От бумаг потянуло тонким цветочным запахом и свежестью молодой женской кожи. Удостоверение было выдано на имя Елены Даниловны Брагиной, служащей Читинского отделения Госбанка. Безупречно оформленный мандат указывал на то, что мадам Брагина уполномочена принять у меня поезд и груз золота. Вполне возможно, что передо мной та самая Диана из семёновской контрразведки, о которой рассказывал Бикреев. Теперь нужно уточнить, что она работает на барона фон Унгерна-Штернберга -- компаньона генерала Семёнова.
  -- Не знал, что господин барон оказывает дамам столь весомое доверие, -- заметил я, возвращая документы. - У вашего начальника репутация монаха.
  -- Я не стала бы медитировать на облако дезинформации, которым окружён образ его превосходительства.
  -- О, да -- я даже не подозревал, как хорошо владеют оружием его бухгалтеры. Кстати, не пора ли вынести тела?
  Диана отдала приказ по-монгольски. Мне послышался южный, харачинский акцент.
  -- Что ж, -- сказала Диана, сев на диван и приняв от меня чашку кофе, -- давайте перейдём к делу. Охотно отвечу на ваши вопросы.
  -- Их не так много. Я не стану спрашивать вас о том, была ли случайной остановка в Нижнеудинске, ведь вы, конечно, проникли в поезд именно там. Кроме того, мне безразлично, кто ваш сообщник в поезде. Меня интересует одно: как вы узнали о плане Счёткина?
  -- А вы меткий стрелок: из массы вопросов выбрали тот, на который почти невозможно ответить. Видите ли, истинное знание редко приходит логическим путём. Скажем так: я испытала интуитивное озарение.
  -- Коллега, не надо со мной играть.
  -- Но я действительно привыкла доверять интуиции - мой дедушка был шаманом, -- сказала она. -- И кофе ваш совсем остыл.
  Меня будто накрыло багровым плащом. Приступ смеха обещал быть нервически-диким, я едва успел утопить его в носовом платке, и на излёте ослепительной, щекочущей разум искры я внезапно вспомнил, где видел её лицо.
  Давным-давно, ещё студентом, я участвовал в экспедиции на Восток. По пути наш караван остановился в Кяхте у купца Данилы Митрофановича Брагина. В тех краях он считался большим интеллектуалом и счастливчиком - приехал в Забайкалье школьным учителем, женился на дочери монгольского князя, занялся торговлей скотом и весьма преуспел. Его жена поведала пару местных легенд; я пересказал одну в статье для "Вестника археологии". Купеческая дочь, красивая девушка с синими лентами в волосах, крутилась подле меня вечерами, когда мы с её отцом играли в бридж. Нет сомнений, передо мною она. Ей должно быть чуть больше тридцати, но выглядит юно и свежо, впрямь какое-то шаманство. И как её угораздило попасть в эту ловушку из золота и стали?
  
  -- Ваш дедушка -- нойон Курлык-бейсé, -- сказал я, пряча в карман влажный от слёз платок. - Хоть убейте, не могу его представить танцующим с бубном.
  -- Вы меня вспомнили. Надеюсь, кризис миновал.
  -- Вы задолжали мне беседу.
  -- Я бы с удовольствием разделила ваше настроение, но до цели всего двести вёрст, а у меня много работы. До встречи.
  Диана ушла, подхватив свой маленький веер.
  Я покинул залитый кровью салон вслед за нею, сел у окна в тесном купе и помянул Счёткина остатками бренди. Главный итог дня был очевиден и прост: из списка кандидатов на допрос выбыл первый подозреваемый. С помощью Счёткина я бы с лёгкостью разыскал леди Мэри. Или уже разыскал?
  
  ****
  
  Итак, я в Иркутске.
  Город дремлет под властью двух генералов. Первый - француз Жанен, начальник союзных войск в Сибири; его основная задача - поскорее вывезти чехословаков домой. Другой - амурский казак Часов, начальник местного гарнизона. Мы немного знакомы, пятнадцать лет назад на японском фронте ходили в разведочный рейд. Начало вылазки всё время откладывалось: лил сумасшедший ливень, и оставалось только ждать и играть в карты. Нас было трое за столом: есаул Грицай, хорунжий Часов и я, штабной переводчик. Есаул подтрунивал над внешностью Часова (он похож на японца), тот терпел, но, окончательно продувшись, выбежал из землянки и скоропостижно поднял отряд в поход. Глубокой ночью авангард нашей сотни нарвался на японский аванпост. Хорунжий и тридцать казаков попали в окружение. Надо было спасать уцелевшую часть отряда, выводить из-под огня, вот только я поступил иначе: развернул остатки сотни и повёл в атаку, чтобы спасти Часова. Много казаков погибло, я получил пулю, а Часову -- хоть бы что, ни царапины. И даже спасибо не сказал.
  Впрочем, это пустое. Что по-настоящему важно сейчас, так это положение на фронте. Вчера в ресторане "Модерн" за партией в покер я говорил со своими новыми приятелями, офицерами из американской миссии. Наши сведения совпали: Колчак, Ставка и войска застряли в пути между Омском и Красноярском. Дорогу на восток перекрыли отступающие чехи, поезда легиона запрудили Транссиб; только эшелоны с золотом пропущены в иркутском направлении. Американцы попытались заверить меня, что ситуация не фатальна: большевики располагают самое большое тремя боеспособными полками - повсюду свирепствует тиф, да и солдаты не горят желанием сражаться; энергия натиска держится лишь на фанатиках, мародёрах и расстрельных командах. В русской армии тоже всё плохо: усталость, эпидемия тифа и повальное дезертирство. Держатся лишь три дивизии - Воткинская, Ижевская и Иркутская, но они понесли огромные потери, по сути это три полка. Следовательно, силы примерно равны, заявили американцы.
  На самом деле наше положение гибельное. Генштаб планирует остановить большевиков у Красноярска, но союзники упорно мешают нам занять рубеж обороны. Как всякая армия на марше, мы являем собой лёгкую добычу. А если каким-то чудом прорвёмся к Красноярску, то в городе мгновенно вспыхнет красный мятеж, и тыл превратится в линию фронта.
  Череда красных восстаний готовится во всей Сибири. Иркутск не исключение. Как только золотые эшелоны замаячат на горизонте, здесь начнётся восстание. Все ждут прибытия золота: эсеры, большевики, союзники. Мы попали в западню, от слова "запад".
  
  ****
  
  Но довольно о неприятном. Иркутск по-прежнему хорош - уютный, собранный, ладный. Гостиницы довольно пристойны, имеется дюжина кинематографов и хороших ресторанов, коньяк и вино льются рекой.
  Театр не посещаю. Никто сейчас не ходит в театр, за исключением бледных социалистов да простоватых чехов, чьи крестьянские лица млеют в сиянии люстр. Офицеры и купцы предпочитают рестораны, в залах по ночам не протолкнуться. Повсюду отчаянная суета, какие только погоны не встретишь -- французские, японские, английские, американские, итальянские... В пьяном угаре они кричат об идеях, ради которых не жаль умереть, да вот что-то не умерли. Жизнь не знает идей.
  Запах большой крови исподволь захватывает город. Повсюду беженцы с потерянными лицами. Госпитали забиты больными, ранеными. Улицы пропитаны запахом елея и струганных досок, устелены ветками сосны. Похороны обычно деловиты, молчаливы. Ненавижу эти смертные ходы, ненавижу смертельно, наверное, смерти боюсь.
  Так завершается этот год. Время уносит в белом потоке всё живое, и очень скоро, за перекатом января, мы рухнем на красный лёд.
  
  ****
  
  Я приехал в Иркутск ранним ноябрьским утром. Поезд, как мне и было предписано, оставил на попечение Дианы, а сам с оставшейся командой - дюжиной солдат-новобранцев отправился в казармы героического, травленного немецкими газами Пятьдесят третьего Сибирского стрелкового полка.
  Казармы стоят в роще с сентиментальным названием Звёздочка, на крутом холме, что возвышается над Ангарой и вокзалом. Полк уже строился на завтрак. Повсюду грохотали солдатские ботинки, на плацу меж деревянных казарм хлюпала грязь. Полковник с жёстким лицом, чёрными бровями и щёточкой модных куцых усов был честным фронтовым офицером. Новенькие погоны и лёгкая, ещё не злая растерянность в глазах говорили о том, что он получил повышение совсем недавно. Здесь, в тылу, среди распущенных новобранцев, ему было не по себе. Взглянув на меня, он сказал:
  -- Помню, вы в отряде Каппеля служили. С вами ещё прапорщик Смеловский и капитан Хлебников.
  -- Уже поручик и полковник.
  -- А вы почему капитан?
  -- Занимаю скромную должность.
  -- Это поправимо. Идите ко мне начальником штаба, мигом подполковника получите.
  Он достал из шкафа стеклянный графин и две гранёные рюмки.
  -- За встречу.
  -- Надеюсь, вы уже покормили своих людей? - спросил полковник, толкнув рукою форточку и предлагая мне папиросу.
  -- Не успел.
  -- Напрасно вы -- у нас тут последняя мышь в амбаре сдохла. Отведите солдат в трактир, пускай хоть пожрут напоследок. Только в "Америку" не советую - бандитский притон, моего солдата покалечили. Вообще, не любят нас в Иркутске. Да-с, не любят. И в целом ситуация - форменная чушь, -- заговорил он, вдохновляясь правдой. - Капуста, мукá - всё гнилое, зато чехов кормим от пуза, чёрт знает что. Паёк для солдата - понятие сакральное, а мои сидят, подыхают от голода и скуки. И как прикажете их обучать? По два патрона на рыло! Того и гляди, революция случится.
  -- Почему не сообщите начальству?
  -- Бесполезно. У господ генералов сейчас другое направление мыслей, -- он вскинул на меня усталый взгляд. - Ах, вы не знаете. Началась эвакуация Омска.
  Я знал, и всё же настроение разом испортилось. Рука заныла и, казалось, на пару килограммов стала тяжелее.
  Попрощавшись, я отвёл солдат в привокзальную таверну, а затем, устроив окончательно в казарме, отправился в госпиталь.
  По моим расчётам, визит к докторам должен был занять не больше часа, но сразу после осмотра меня переодели в казённый серо-голубой халат и отвели в палату. Не знаю, что меня подкосило - бессонница последних дней или умиротворение госпиталя, но, едва закрыв глаза, я отключился.
  Пришёл в себя на пятые сутки. Доктора настаивали на том, чтобы я остался ещё на неделю, однако рана моя вполне затянулась, и солнечным холодным утром я получил вольную.
  У ворот госпиталя одиноко скучал закутанный в шубу извозчик в красном кушаке с нечищеными бляхами.
  -- А что, любезный, гостиницы в городе остались? - поинтересовался я.
  -- Каков гостинец, такова и гостиница, -- ответил тот, моргая на свет и почёсываясь.
  Я вынул из бумажника пару сотен. Извозчик вздохнул.
  -- Эх, барин! Тут министры беглые, с Омску-то. Всё занято -- и "Метрополь", и "Националь", и "Централь", и даже "Севастополь". Вы лучше квартиру простую снимите, я адресок-то вякну.
  Я поманил его к себе, взял за бороду и сказал:
  -- Не доедешь ты своей малины.
  -- Так бы и сказали, вашбродь, -- затараторил он, пуча сонные зенки. - В "Гранд-отеле" с ночи жилец помер, комната пуста!
  По крепкой ноябрьской грязи повозка донесла меня в самую престижную гостиницу Иркутска, хотя и не самую лучшую. Портье рассказал, что в полночь в девятом номере застрелился морской офицер, но впускать никого не велено, потому как номер оставили товарищу какого-то министра. Устроившись под пальмой у стойки, где подавали отменный кофе и коньяк, я дождался кандидата (шляпа-котелок, каракуль на розовой шее, десять пудов холёного жира), тихо отвёл его в сторонку и по секрету сообщил, что покойный был болен туберкулёзом и сифилисом, оттого и покончил с собой, теперь вот лежит на столе в чём мать родила, весь окровавленный, и не могли бы вы, человек сильный и государственный, помочь мне доставить несчастного в морг? Чиновника тут же сдуло вместе с его чемоданами. И вот я стою у окна, разглядывая русский город Иркутск с его пугливо-любопытными гимназистками и неторопливыми повозками, пока шустрая прислуга очищает комнату от пустых бутылок, меняет постель и оттирает мозги на абажуре.
  В гостинице сплошь офицеры и чиновники, к ночи появляются дорогие гетеры, почти все пьяны. Я запретил горничной появляться в моём номере, терпеть не могу посторонних, но во вторую ночь обнаружил, что в комнатах побывал гость. Вещи остались на месте, только сработала древняя уловка с ниткой, приклеенной к двери, и немного смазана пыль со стола. Что ж, ничего удивительного. Местная контрразведка могла наведаться, узнать, что за новичок объявился в отеле.
  Но это мелочи. Как я и задумал, первым делом забросил удочку в железнодорожный омут.
  Надо сказать, что наружное наблюдение - занятие непростое, требующее железных нервов и стального мочевого пузыря. С частью, мне хватило одной недели, от субботы до субботы, дабы узнать, что начальник станции Иркутск - настоящий броненосец, у которого есть лишь одно уязвимое место. Эммануил Кудимов, грузный сорокапятилетний мужчина, женат на дочери своего начальника, при котором начинал службу на дороге, отношения супругов испорчены давно и надолго. Дочь Кудимова, девушка гимназических лет, пользуется услугами репетитора. Семья снимает апартаменты в доходном доме на улице Большой. В квартире также обитают четверо: английская гувернантка лет пятидесяти, мрачная костистая горничная, повар и личный шофёр. Повадки шофёра выдают в нём бывшего военного или жандарма. На службе Кудимов постоянно пребывает под защитой чешских солдат под командой глазастого подпоручика.
  У господина Кудимова есть любовница, m-lle N, -- милое создание лет семнадцати. Он купил ей дом на Набережной, обедает всегда у неё. Девушка редко выходит на улицу; по утрам ей приносит корзины со снедью плохо одетая женщина лет тридцати пяти, вероятно, мать затворницы. Водитель обедает у себя на Троицкой, в сотне шагов от амурного гнёздышка. Двое охранников курят у парапета против дома.
  План общения с Кудимовым виделся мне простым. Брать его следует в обеденный час. Он подслеповат, но очки не носит. Достаточно занять место шофёра (мы с ним одной комплекции, а в водительских очках, шлеме и кожанке едва отличны), угомонить охранников и забрать Кудимова, возвращающегося от своей paramour, затем доставить его на конспиративную квартиру.
  В этом деле пригодятся помощники, профессиональные костоломы. Бикреев дал явочный адрес братьев Вано и Васо, под этими именами в Иркутске работают офицеры нашего управления Реваз и Давид Миридзе. Они внедрились в отряд анархистов Нестора Бабуашвили -- ссыльного фальшивомонетчика, перековавшегося в борца за свободу. Теперь он, как все красные партизаны, прячется в тайге со своей бандой, оставив в городе лишь несколько связных и наблюдателей, среди которых Вано и Васо.
  Их сапожная мастерская находится в обувном магазине на шумной Пестерёвской улице, куда я и пришёл к самому открытию. В конце узкой полутёмной комнаты за деревянным перекидным прилавком сидел могучий, заросший бородой кавказец лет тридцати и, посапывая, ловко прошивал подошву ботинка.
  -- Доброе утро, -- сказал я. -- Можно ли заказать у вас туфли из английской кожи?
  Бородач ответил, не отрываясь от работы:
  -- Английской нету, могу предложить американскую замшу.
  -- Цвет беж?
  -- Как раз такой остался.
  Обмен паролями прошёл нормально, хоть я и понятия не имею, чем английская кожа лучше американской.
  Бородач посмотрел на меня задумчиво.
  -- Только замша у меня на складе. Приходите вечером.
  -- Хорошо, тогда сегодня в шесть. Куда прийти?
  Он назвал дом на улице Подгорной.
  Одноэтажный приземистый дом просел под Крестовской горой - высоким обширным холмом с кладбищем и храмом на северной стороне. Братья встретили без лишних вопросов и свидетелей. Жили они бобылями, но в доме ощущалось присутствие женщины: горячая еда в печке, рюшки на занавесках, запах цветочных духов.
  Я обрисовал задачу на завтра. Васо - тот самый бородач - молчал и поводил бровями, а его молодой брат, по виду типичный бандит в перстнях и кумачовой рубахе навыпуск, сказал, что завтра не получится, у них важная встреча, а вот послезавтра - в самый раз. Это не имело значения, четверг или пятница, главное, что не суббота - в прошлую и позапрошлую субботы Кудимов задержался у своей красотки на три часа, и кто знает, нет ли в этом системы. Братья предложили следующий modus operandi. В полдень я беру пролётку, забираю их в Александровском саду на набережной, мы подъезжаем к дому, где живёт шофёр, ждём его, глушим, садимся в машину, не доезжая дома mademoiselle я высаживаю братьев, дожидаюсь, когда они уберут охрану (им понравилась идея утопить трупы в Ангаре), затем подъезжаю к дому красотки. В четырнадцать часов забираем господина Кудимова и вместе отправляемся на конспиративную квартиру для беседы. После разговора труп инженера выбрасываем на улице со следами ограбления.
  План выглядел не слишком изящно, однако братья заверили, что подобный случай уже был в их практике, и всё прошло идеально. Я убедил братьев забрать деньги и вещи Кудимова, чтобы внести в общий анархический котёл, это снимет вопросы грузинских бандитов о том, куда они пропали из сапожной мастерской в разгар дня и почему на ограблении видели их физиономии, а их непременно увидят, Иркутск - большая деревня.
  Через день, как условились, я взял извозчика и подъехал к дому на Подгорной. Уже издали было видно, что случилось что-то из ряда вон: собрались зеваки, с важным видом скучала конная милиция, высокий худой господин в картузе энергично опрашивал соседей. В центре толпы стояли сани, на них -- два трупа, едва задёрнутые грязным серым полотном. Вано и Васо.
  -- Ночью убили! Анюта, что с Васей жила, сегодня приходит, дверь отворяет, а там - дохляки!
  -- Эх, молодые ребята... Ограбили, что ли?
  -- Там что грабить-то?
  -- А кожа для сапог? Знаете, сколько стоит?
  -- Так они же бандиты! Что-то не поделили, вот и укокошили, свои же.
  Всё, дела на сегодня откладываются. Я погнал извозчика в город и до вечера сидел в ресторане "Скейт-паллас". Утром наступившего дня дворник, расчищавший от снега тротуар возле кинематографа в конце улицы Большой, где она упирается в речку Ушаковку, обнаружил тело Кудимова. Голова проломлена кастетом, исчезли песцовая шапка, деньги и часы, но дорогой медальон с алмазами остался на шее. Любопытно, какой грабитель упустит столь жирную добычу?
  Кто убил? Начальник железнодорожной станции - должность не самая спокойная, особенно сейчас. Но Кудимов исчез прямо у меня из-под носа, и братья погибли, и это значит, что не я один собираю камни. Кто-то опережает меня. Неужели Мэри Хаддиган?.. Если так, то можно меня поздравить -- я нахожусь под колпаком. Как бы то ни было, на несколько дней нужно смешаться с толпой и поддаться всеобщей беззаботности.
  Вернувшись в отель, я развернул бурную общественную деятельность. Из подвальных комнат выбросил осточертевший бильярд, повесил канделябры, втащил столы под сукном и совершенно серьёзно устроил карточный клуб. Собралась занятная компания: купцы, чиновники, юристы, сотрудники иностранных миссий. Самый любопытный гость -- инженер Тюленьев, тот самый, что дежурил на станции в ночь, когда пропал вагон с бриллиантами. Он живёт на окраине, за Ангарой, в предместье под названием Глазково. Разведён, бездетный, ни с кем не дружит. Две недели назад уволился со службы, с утра до вечера сидит у себя на квартире, пьёт водку и слушает граммофон, всегда одно и то же -- "Тангейзера", при этом листает журналы, которые охапками берёт в публичной библиотеке на Тихвинской площади. Тюленьев -- отчаянный игрок. Каждый вечер, кроме четверга, непременно появляется в клубе. За карточным столом ведёт себя как обезумевший фаталист. Блефует со страстью маньяка, неудачно до крайности, но играет широко, на деньги не скупится, и лишь потому его терпят все, кроме слащавого коммерсанта, торговца обувью, и надутого театрального импресарио, называющего себя голландским герцогом, хотя у него на лбу написано турецкое подданство. Эти двое жили на третьем этаже "Гранд-отеля" в комнате с общей кроватью. Ходили по гостинице, изображая рыцарей Белой розы. Половой в игральном зале, старый наблюдательный еврей, шепнул мне на ухо, что инженер застукал их в туалете за "самым неприличным занятием после политики". Ума не приложу, что может быть неприличнее политики... Пожалуй, было бы неплохо избавить инженера от их присутствия.
  Ища удобный случай, я просидел в клубе битую неделю, старательно и, надеюсь, незаметно подыгрывая Тюленьеву, но тот никак не реагировал - вёл себя как сомнамбула, после полуночи убирался вон. Столь напряжённую остановку разряжало лишь одно приятное обстоятельство: мне фантастически везло в карты. Импресарио и коммерсант проиграли мне по десять тысяч долларов каждый. Импресарио повёл себя скверно, я высказал ему замечание, он фыркнул, ушёл.
  Вскоре мы опять повздорили. Это случилось в ресторане "Модерн", где у меня постоянно забронирован столик. В разгар вечера, между итальянским трио из Москвы и парижским варьете из Киева, на эстраду взбежал нелепый конферансье во фраке и развратнейших полосатых брюках и возбуждённо выкрикнул, раскатывая "р":
  -- Прекрасные дамы сердец и храбрые рыцари чести! У меня для вас невероятная новость!
  Зал притих. За одно мгновение я испытал сложную гамму чувств, от смутной надежды (вдруг что-то переменилось на фронте и мы пошли в наступление) до острого желания убить конферансье. Наконец он продолжил торжественно:
  -- Проездом из Лондона в Нью-Йорк наш город посетила несравненная... Мона Медовская! Встречайте!
  Из-за бархатной кулисы вышла стройная белокурая красавица с вьющимися короткими волосами, в длинном шёлковом красном платье. На её плечах белела простая пуховая шаль. Публика охнула, принялась бешено аплодировать.
  Мона. О ней в Иркутске говорят много и всегда восторженно. Если верить газетам, она родилась в Лондоне в семье врача, сбежавшего из родной Москвы из-за своих идиотских политических убеждений. В четырнадцатом году девушка приехала в Россию, служила в госпитале сестрой милосердия. Как-то раз на концерте в пользу раненых её заметил антрепренёр, и началась её тихая жизнь в искусстве - рестораны, театры небольших городов. Теперь она здесь, как многие другие путешественники поневоле.
  Впрочем, что уж о грустном... Свет притих, попрятался по окнам, и в переполненном тишиной зале она запела "Ласточку белокрылую". О, как звучал этот нежный, как снегопад, романс, как невыносимо стало жаль себя и всех в этом городе, на присыпанной пеплом земле... Закончив, она жестом отменила рукоплескания и вновь запела - и "Жаворонок", и "Колокольчик", и ещё... Когда утих её голос, я поднялся и, стараясь держать равновесие, пошёл к сцене. Там уже стоял импресарио и самодовольно поддерживал певицу, сходящую в зал. Она остановилась, мы смотрели друг на друга. Ей не нравился помощник, напряжение сковало её плечи, в синих глазах - умоляющий отклик. Она протянула мне пальцы. Мы прошли за мой столик под завистливые, жгучие взгляды толпы. Она спросила:
  -- Вы любите Вертинского?
  Точный вопрос, прямое прощупывание. Нет, она не была похожа на холёную мартышку из хорошей семьи, ненавидящую всё кроме уголка внутреннего мира, тщательно вымытого детским мылом. Со вкусом у неё тоже всё в порядке, что само по себе редкость для иркутских сидельцев, и хотя к Вертинскому я был равнодушен, ответил в её манере:
  - Нет. Он похож на вампира.
  Она посмотрела на меня как влюблённая хищница. Дохнуло жаром.
  -- В это трудно поверить, -- сказала Мона. -- Мне попался необычный человек.
  Я признал:
  -- Кажется, я действительно попался.
  Не помню дальнейшего разговора, помню только, она была весьма великодушна и даже улыбалась моим остротам. Когда оркестр грянул танго, я взял её руку.
  -- Умоляю, один танец.
  -- Я не могу.
  Импресарио с ненавистью сверлил её глазами из-за своего стола, обувщик что-то шептал ему.
  -- Он мой покровитель и друг, -- сказала она.
  Её длинные пальцы собрались в кулачок. Я встал и увлёк Мону за собой.
  Танец был восхитителен. Когда музыка смолкла, мы оба думали об одном. Захватив с собой коньяк и шоколад, направились было на улицу, где уже ждал извозчик, но фальшивый голландец едва не испортил вечер -- встал на пути и принялся читать мораль на ужасном английском, что-то вроде "каждый уважающий себя джентльмен не может отбирать женщину у другого уважающего себя джентльмена". Я ничего не понял и попросил дать дорогу. Он ответил в повышенном тоне и получил хук слева. Я забрал у него браунинг и выразил надежду, что господин обувщик его утешит. Мона ушла со мной.
  В номере, устало оглядевшись, она разделась и села на пуф у трельяжа, снимая серёжки. У неё была девичья талия и поразительной красоты бёдра.
  -- Пожалуйста, наполните ванну, - вполоборота бросила она. Затем, устроившись в облаках пены, поманила меня, положила мою руку себе на горло и сказала:
  -- Знаете ли вы, как в средние века распознавали ведьм? Их связывали по рукам и ногам и бросали в воду. Если тонула, как все, то прощали -- значит, не ведьма. А если осталась жива, то бросали в огонь. Хотите проверить?
  -- Вы не пройдёте испытание, я знаю.
  Я приподнял её подбородок и поцеловал в пылающий рот.
  В ту ночь повсюду горели костры, на каждом перекрёстке. Они не погасли и к трём часа утра, когда мы остановились, чтобы перевести дыхание с одной на двоих сигаретой. Мона зажгла лампу на столе. Пристально глядя на меня, дотянулась до моей кобуры, расстегнула и вынула кольт.
  -- Мне понравилась эта игра, -- сказала она, взвешивая в ладошке. - Вы похожи на экзорциста, ваша вера идёт впереди вас. И теперь я должна вас убить.
  Я принял сигарету из её пальцев.
  -- Не забудьте взвести курок.
  -- Вот так?..
  Курок отчётливо щёлкнул.
  В тот же миг лампа погасла. Взлетел подол портьеры, и на пороге спальни выросли два силуэта - фальшивый голландец и коммерсант. Ярко зажжённые светильники в их руках отбрасывали блеск на револьверы. Раздался выстрел, другой, третий. Лампа брызнула, захлопала подушка. Рука Моны дрогнула, ствол клюнул вниз. Я забрал кольт и дважды, машинально и почти не целясь, выстрелил в подсвеченные фигуры. Оба гостя повалились на пол.
  Я подошёл к ним. Мертвы. На всякий случай дозарядил револьвер, но продолжение не последовало. Отель, привыкший к идиотским выходкам, не шелохнулся.
  Вернувшись к постели, я коснулся плеча Моны.
  -- Вы целы?
  В ответ она вцепилась руками мне в шею и покрыла лицо поцелуями. Мы тронулись в путь. Не знаю, сколько времени прошло, станции мелькали одна за другой, но только я собрался сойти, как в дверь постучали. У порога стояли ночной портье и татарин-извозчик, хмуро чесавший патлатую голову.
  -- Это, того, -- извинился татарин.
  -- Так приберитесь.
  Они утащили мёртвые тела в ближайшую подворотню, истребовав с меня американский доллар. Жизнь давно потеряла цену, но осталось уважение к деньгам.
  И всё же не удалось избежать последствий. Ближе к обеду за мной пришли двое унылых солдат под началом простуженного подпоручика. В открытом автомобиле мы покатились по заснеженному чистому городу. Оставив по левую руку здание суда, а по правую -- мелочной базар, машина свернула во двор штаба военного округа и остановилась.
  Мне немного знаком этот пряничный дворец со щитом Давида на крыше, здесь приходилось отмечаться по пути из Китая в столицу. Дом построил богатый еврей, и ещё до революций сдал его военному ведомству. Ходит молва, что отсюда до Ангары прорыт подземный ход, полный останков невинно убитых; слух этот породили зверства революционной братии, а потом и расположившейся здесь военной контрразведки. Местные обыватели не любят "красных" и "белых" одинаково - Сибирь не привыкла терпеть террор.
  
  ****
  
  Внутри стоял казарменный угар: чёрный табак, дешёвый одеколон и прелая овчина. Мы неспешно поднялись наверх, миновав папахи и полушубки, курившие на ажурной лестнице, к синей двери с караульным. Подпоручик робко постучал. Дверь открыл стриженый бобриком адъютант, неприятного вида мужчина с сосредоточенным на себе взглядом, будто украдкой посматривал на свои аксельбанты. Скривив мучное лицо, он пригласил войти.
  В просторном кабинете на шкуре белого медведя у обширного стола, над коим господствовал портрет Колчака, стоял невысокий изящный генерал с аккуратной эспаньолкой на бледном скуластом лице и мальчишеским хохолком на макушке. Часов мало изменился, разве что слегка заматерел. Руки заложены за спину, лёгкое тело нервно подпрыгивало - его превосходительство покачивалось на каблуках. Одним движением бровей отпустив конвойных прочь, генерал смерил меня взглядом и усмехнулся недобро.
  -- Ишь, какая птица... Прежний фазан, -- проворчал он тонким хрипловатым голосом. - А я всё гадал - не тот ли героический картёжник Безсонов?
  Английский покрой моего мундира явно раздражал Часова. Надо было одеть кожаную форму. В ней удобно драться, а предчувствие драки не покидало меня с утра.
  -- Да, натворили вы дел... -- Часов брезгливо открыл папку на столе и вынул продавленный пишущей машинкой листок. -- Скандал на всю Европу. Сами понимаете, моя компетенция намного выше этого дурацкого инцидента. Но я хочу с вами поговорить. Спросить хочу: на что вы надеялись? Думали, я буду покрывать ваши бесчинства, потому что полагаете, что когда-то, при царе Горохе, спасли мне жизнь? Так вот-с, я вам ничего не должен. Была война, вы исполнили свой долг, орден получили. Всё, этот вопрос закрыт. Теперь -- другой: зачем приехали в Иркутск?
  -- Направлен на лечение.
  Я вынул из кармана справку. Часов отстранился.
  -- Знаю, вы контужены. Что ещё?
  -- Ранение. В плечо.
  Часов задрал голову, ошалело уставился мне в глаза.
  -- Вы мне мозг взрываете, Безсонов! А как же война?! Стоит передо мной, штабной момент, Пажеский, мать его, корпус, мальтийский крест на кителе, да ещё звезда Давида на крыше дома! Не город, а масонская ложа! Чёрт знает что!! У меня две тысячи офицеров, и никто не хочет сражаться! Хоть бы пальцем кто!.. Нет, всё-таки отдам вас начальнику контрразведки. У него разговор короткий.
  Генерал отряхнул руки, пригладил усы и продолжил:
  - Я понимаю, кто вы на самом деле. Полноте, Безсонов. Ведь вы, конечно, масон.
  -- По-вашему, масон отправится на фронт?
  -- Настоящий масон к самому чёрту отправится, -- уверенно произнёс Часов. - Кстати, что это вы до сих пор капитаном ходите? Помнится, в Порт-Артуре вы были старше меня чином. Что, служить расхотелось? Или, чего доброго, разжалованы?
  -- Давно ушёл в отставку.
  -- Надеюсь, по ранению?
  -- Да. Кроме того, был занят иными важными делами.
  Часов нахохлился.
  -- Что за дела такие?
  -- Археология.
  -- Вот как? - самурайские глаза Часова стали совершенно круглыми. -- Я, знаете, человек простой, но журналы всякие почитывал. И фамилии вашей нигде не встречал! Капитан!! - взревел Часов. -- Вам до чёрта лет! Могли б уже дивизию получить, армию!! А вы - археология! - Часов безнадежно махнул рукой. - Да ну вас к дьяволу, сразу видно - гвардия, пустоцветы. Видел я таких. Меня однажды в Царское Село назначили, персону Государя охранять. Но было это недолго. Один гвардеец, интеллигенция сраная, оскорбил казака. Тот его шашкой и полоснул. Ну, а меня заставили покарать казака. Я, конечно, приказ выполнил, но остаться там больше не мог, напросился на фронт. Так-то. Мы делаем всю грязную работу, мы -- казаки, армейцы. А вы только умеете - карты, балы да интриги.
  Часов вытер шею платком, отвернулся к затенённым тяжелыми складками окнам и продолжил:
  - Армия должна воевать. Каждый год, постоянно. Повод неважен, ибо только в бою она остаётся армией. А в мирное время всплывают ненужные люди. Вспомните Рим - как только взяли Карфаген и покорили галлов, сразу началось моральное падение. То же и мы. Побили Наполеона, вошли в Париж. Надо было продолжать, так нет-с! Предпочли почивать на лаврах! И тогда возникли декабристы, мать их за ногу! Потом чуть не профукали Севастополь, просрали Порт-Артур, но это ничему не научило - все помнили только о войне двенадцатого года! В белых перчатках думали в рай закатиться! А вот-с, получите масонских блядей -- великие князья, Ленин, Керенский!
  -- Но как же, ваше превосходительство. Вы присягали масону Керенскому.
  Часов обернулся. Его лицо перекосилось, будто он прикусил себе щёку.
  -- Что? - проговорил он, теряя голос. -- Меня в социалисты записывать? В жиды?!
  Все присягали Керенскому - и Часов, и даже атаман Семёнов. Но, похоже, я наступил на больной мозоль. Никогда прежде я не видел, чтобы так стремительно багровели недавно бледные скулы. Часов кинул руку к кобуре. Медлить было нельзя. Лучше не бить в лицо - синяк заметят, и моя жизнь не будет стоить и копейки. Я сделал апперкот в солнечное сплетение - правой, от всей души. Часов переломился и упал на диван.
  Пока генерал корчился, я прикинул его дальнейшие действия. Время для ответа упущено - это нокаут. Позвать охрану не посмеет - это позор. Ему остаётся одно - соображать, как выйти из положения.
  Часов пришёл в себя довольно быстро.
  -- Хорошо, -- сказал он, поборов одышку, встал и, кланяясь боли, разлаписто оправил мундир. - Значит, рука не мешает вам...
  -- Более того -- требует.
  -- Отлично. Как предпочитаете - сталь или свинец?
  -- Свинец.
  -- Что, не обучились фехтованию?
  -- Мы отличались от казачьей бурсы. Нам преподавали, как выбить крылья комару со ста шагов.
  Часов зашёл к столу и утопил пальцем кнопку звонка. Вбежал адъютант. Не глядя на меня, Часов произнёс:
  -- Этого - в подвал.
  Адъютант впустил охрану. Двое солдат скрутили мои руки за спиной и подтолкнули к выходу.
  Такого коварства я не ожидал.
  
  ****
  
  Ступени, ступени, ступени. Два раза я чуть не упал - внезапные выступы один за другим. Подвал не был конечной точкой нашего пути, ниже находился ещё один ярус. За крепкой низкой дверью открывался подземный ход. Стоял запах сырости.
  Пока я пытался осмотреться, один солдат скучал, держа меня за верёвку, а другой зажёг лампаду. Она осветила крепкий стол с разбросанной колодой карт, менорой без свечей и россыпью патронов. Рядом стояла пара мягких стульев.
  Вошёл адъютант. Когда ботинки солдат затопали наверху, он выхватил из-за спины мою портупею с кобурой и саблей и протянул мне.
  -- Надеюсь, вы человек чести, -- сказал он с каменным лицом.
  Я проверил кобуру. Пистолет был на месте, заряжен.
  Деловито пыхтя, появился Часов, шуба распахнута, без шапки. Адъютант ретировался, бросив на прощание полный ярости взгляд.
  -- Что же, приступим, -- сказал Часов. - Моё условие: по одной пуле на двадцати шагах. Втёмную. Оружие - своё, не запасся я дуэльными пистолетами, уж не обессудьте.
  -- Секундантами вы тоже не запаслись. Как будем отсчитывать?
  -- Придумайте что-нибудь.
  Я вынул сигарету, поднёс к лампе.
  -- Это "Житан". Тлеет ровно семь минут.
  -- Знаю, французы весь город завалили этим барахлом. - Часов кашлянул. - Признаться, для меня такая манера - в новинку.
  -- Я испробовал в Ташкенте. Надо поставить лампу посередине, на неё положить сигарету. Как погаснет - жмите курок.
  -- Чёртов Ташкент, -- генерал сбросил с плеч шубу и достал из кобуры новенький webley. - Вот за эти выкрутасы всегда хотел убить камер-пажа вроде вас.
  Странно было видеть табельный британский револьвер в руке уссурийского казака, но ладно, разберёмся позже. Я щёлкнул зажигалкой, поднёс огонь и сделал одну лёгкую затяжку, потом взял лампу и отошёл на десять шагов. Погасил огонь, сверху положил сигарету. Отошёл ещё на десять шагов в тяжёлую сырую глубину, почти упершись спиной в холодную стену. Лампа отчаянно едко дымила, будто я снова в кадетской палатке на летних манёврах. Вся страна пропахла жжёным керосином.
  Выстрелы раздались в один миг. Жаркая струя воздуха лизнула мой висок. Никак не могу привыкнуть к этому ощущению. Всякий раз кажется, что мимо пролетел не кусок свинца, а разогретый июльским солнцем поезд.
  Повисла тишина. Через минуту чиркнула спичка. Сумрачная фигура Часова склонилась над лампой, вспыхнул свет. Генерал поднял лампу и водрузил обратно на стол. Не без удовлетворения я отметил, что вихор на его макушке срезан начисто.
  Часов потрогал волосы.
  -- Вот оно как, -- сказал он мрачно. -- Что ж, допустим... Чего стоите? Угощайте своим табаком, а то воняет тут невозможно.
  Мы сели на стулья. Часов глубоко затянулся, выдохнул и спросил:
  -- Что думаете об Иркутске?
  -- Нескучный город.
  -- Это благодаря войне, раньше тут была тоска. Я когда-то учился здесь... Да... -- Часов мечтательно сощурился. - Знаете ли, тут есть один парадокс. Иркутск - еврейская столица Сибири, а хороших брадобреев днём с огнём не сыщешь.
  -- Все парикмахеры ушли в революцию.
  -- Так пользуйтесь моментом. Вы могли бы здесь устроиться.
  -- Тогда продолжим. Пора бы уже сбрить ваши кошачьи усы.
  Часов бросил окурок на пол. Стул под ним затрещал.
  -- Всё, представление кончено, -- хрипло скомандовал он. - Вы убили пару фендриков -- туда им и дорога. Вам тоже пора. Вон из Иркутска.
  Генерал поднялся, оправил мундир, застегнул ворот и добавил:
  -- В качестве платы за стрижку возьмите эту лампу. Пойдёте по коридору, дальше сами разберётесь. А замечу вас ещё - отрежу ваши примечательные бакенбарды. Вместе с головой. Честь имею.
  Он резко повернулся и ушёл.
  
  ****
  Итак, пока всё складывается удачно. Местная контрразведка считает меня дебоширом и пьяницей, в общем, человеком вполне благонадёжным, поскольку враги Отечества нынче не пьют, не играют, не волочатся за женщинами, зато являют целеустремлённость и высокую мораль. Что ж, прикрытие готово, осталось только выбраться на свет.
  Лампа освещала добротный подземный ход. Сейчас я понимаю, что прошёл около двухсот метров, но неизвестность умножает всё на два, особенно когда тьма внутри тебя сливается с внешней тьмой. Никаких трупов я не нашёл, навстречу попались только стаи крыс и кучи старой мебели, но в начале пути мои сапоги то и дело наматывали тёмные мягкие тряпки, напитавшиеся влагой куски гимнастёрок и пиджаков, а в воздухе висел настой человеческого тлена, который не спутать ни с чем и никогда не выветрить.
  Выход нашёлся внезапно -- впереди блеснул вертикальный белый луч. Я нырнул в приоткрытую дверь, пробежал по винтовой лестнице, сбавил ход в коридоре с колоннами. Затем - два лестничных пролёта наверх, широкий атриум с пальмами и зеркалами, и, испугав своим появлением закутанную в серый пух девицу, я шагнул на волю.
  Снаружи дом оказался похож на здание военного округа - такой же приторно-красивый особняк, один из тех, что перед войной считались шиком у богатых патриотов. Через дорогу хлопало дверью здание суда, если бы я разбежался чуть сильнее, то врезался в его торец.
  На Ивановской площади возле часовни я остановился, соображая, куда идти. Вид у меня, наверное, был слегка ошалелый - старушка, топавшая с мелочного рынка, угостила меня пирожком. Всё же мир не без добрых людей. Даже Часов поступил красиво, чувствуется старая школа; нынешние скороспелые генералы просто пустили бы меня в расход, ибо так намного спокойнее. Что ж, подыграю Часову. В "Гранд-отель" возвращаться нельзя. Надо снять квартиру на спокойной улочке, в Иркутске таких много. Позвонить дежурному в отель, чтобы доставили вещи по новому адресу.
  Разумеется, покерный клуб не оставлю - не для того я упокоил двух неприятелей инженера. Наверняка смогу рассчитывать на его дружбу, тем более что я теперь богат, могу проигрывать ему хоть каждый день. Впрочем, в деньгах он и сам не стеснён... Интересно, откуда дровишки? Едва ли зарплата путейца позволяет проигрывать по двести долларов за раз, особенно если учесть, что три дня назад инженер уволился со службы.
  Нынче в клуб не пойду - четверг, инженер по четвергам не играет, бес его знает, почему. Подожду до завтра.
  День устал от холода, потемнел. Ноги сами понесли меня в баню, смыть подвальную вонь. На ночь сниму номер в отеле "Деко" -- там выступает Мона.
  
  ****
  
  В то золотистое, распахнутое в лёгкий морозец утро, когда я вышел из гостиницы, вся Большая улица лучилась невинностью и счастьем. Кружился тонкий, едва заметный снегопад, в окнах американского консульства передо мною сочно пестрели цветы. Я был так очарован, так растворён в этой простой манифестации жизни, что даже не возмутился, когда две пары уверенных рук подхватили меня за локти и повели в крытый экипаж.
  В нос ударил запах сырости и сапожного дёгтя. Я оказался зажат с двух сторон кислыми от пота шинелями. Протиснулась упорная рука, вынула револьвер из моей кобуры и ткнула ствол в ребро. Рябой возница оглянулся, торопливо кивнул. Мы тронулись и быстро поехали.
  Мысль о том, что я похищен среди бела дня на главной улице, посетила меня не сразу. Однако лица показались мне знакомыми. Ба, да это солдаты-новобранцы, сопровождавшие меня в бронепоезде в Иркутск. До меня дошёл слух, что трое из них убили прапорщика и сбежали, прихватив винтовки.
  -- Стало быть, признали, - прогнусавил солдат, сидевший слева. Назову его Конопатым - имя забыл.
  -- Считаете свои лица достойными памяти?
  - А то. Мы, вашбродь, больше не твари, а бойцы товарища Бабашвили. Слыхали?
  -- Как же, доводилось.
  -- Доводилось ему, -- сардонически ухмыльнулся другой, Лопоухий. - Ты лучше не доводи, вашбродь. Давай, колись, мы ж и так всё знаем.
  -- Что именно?
  -- Харэ баеровать, -- сказал Конопатый. - Ты что по воздуху пёр, из Омска?
  -- Вас интересует, какого рода груз я доставлял?
  -- Как марафет тащил.
  Вот оно что. Кокаин. Господа дезертиры полагают, что я доставлял наркотики в Иркутск. Идея показалась мне довольно свежей.
  -- Припомнил, по зенкам вижу, -- сказал Конопатый. -- А сейчас давай точненько, сколь было и где.
  -- Знамо где, -- вмешался Лопоухий. - На киче, в штабе. Там подземные ходы, и всё марафетом забито.
  -- Но с какой целью кокаин помещён в подземелье?
  -- Ты по наказу Колчака порошочек сюда припёр. Чисто для офицерского составу. Слыхал я, как ты со счетоводом собачился. Он тебя блатовал, а ты, дескать, гордый! Белый порошок для белого дела! А потом подельнички твои подкатили, буряты из Дикой дивизии, и всех-то приголубили. И затырил ты тот марафет прямо на киче, потому как там - самый верняк. Видели тебя, как ты туда подкатил, с охраной.
  -- Что ж, ситуация немного прояснилась. Насколько я понимаю, дело революции в опасности - кончился кокаин.
  Конопатый слюняво загигикал:
  -- Башковитый! Короче, мой наказ тебе такой. Сейчас на хазе отдохнём, а по утряни почапаешь на кичман и весь марафет заберёшь.
  -- Дело тут непростое - политика, -- задумчиво прибавил Лопоухий. - Мы ж за этот марафет весь город на ножи поставим. Ты уж не подведи, вашбродь.
  Повозка поднялась на Средне-Амурскую улицу, проехала ворота усадьбы напротив церкви и встала у крыльца деревянного двухэтажного дома. Мы выбрались из экипажа, вошли в холодные сени и стали подниматься к массивной двери второго этажа по лестнице, скупо освещённой сверху парой заиндевелых окон. Конопатый шёл впереди, Лопоухий замыкал процессию. Возница остался во дворе, разбирая упряжь.
  От смешного и глупого плена меня отделяла всего дюжина ступеней. В такие мгновения Бог милосердно растягивает минуты в часы, даря свободу действий, но в этот час мой бедный ум был отравлен ненавистью. Перед глазами покачивалась бандитская рука с кольтом New Service, верным спутником моим с девятьсот четвёртого года. В барабане остались пять патронов, один я потратил на Часова. И вдруг я перестал думать, и всё стало на свои места. Просто забрал револьвер из расслабленных пальцев шедшего впереди солдата, взвёл курок и выстрелил ему в затылок. Его бросило вперёд. Я обернулся и выстрелил в бурое лицо Лопоухого. Затем спустился вниз, подождал за входной дверью, когда появится третий. Пуля отправила его в сумрак сеней.
  -- Ой, мамы родные, убили! -- запричитала прибежавшая на выстрелы женщина.
  По счастью, причитала она недолго: из квартиры выглянули двое, согбенная старушка и дед, высокий и прямой, как артиллерийский шомпол. Дед внимательно исследовал тела и заключил:
  -- Как те мощи.
  Женщина сразу успокоилась.
  -- Мадам, позвольте узнать, не вы ли хозяйка этой усадьбы?
  -- Я, -- закивала она, улыбаясь немного не к месту. -- А эти сняли на верху.
  -- У меня есть просьба. Видите ли, я ищу ночлег, а квартира, насколько я понимаю, освободилась.
  -- Ах, мил человек! - хозяйка замахала пухлыми ладошками совсем по-кошачьи. - Да живи сколь надо, сделай милость! А то сроду замучили -- то водку подавай, то денег, мужика-то моего до полусмерти убили, обещали детей порешить, ели в милицию сообщу! Время-то сами знаете какое, ох... Мы тут сами уберёмся, вы не беспокойтесь.
  В общем, я остановился в меблированных комнатах на улице Средне-Амурской, против Крестовоздвиженской церкви, в квартире с колокольным гудом, заполняющим пространство по несколько раз в день, словно дезинфицируя душу. Дом стоит в глубине усадьбы, по соседству с крепкой резиденцией хозяев, лавкой и цирюльней. От Амурской улицы наш двор отделяют развалины маленького старого лютеранского кладбища и линяло-синяя триумфальная арка. В комнатах - чистые ситцевые шторы на окнах, простыни пахнут рыхлым иркутским снегом. И такая тишина, что теряешь ощущение реальности.
  После заката я отправился в карточный клуб. У ворот меня встретил сын хозяев, белобрысый мальчишка лет двенадцати в чёрной кадетской шинели. Фуражки на голове кадета не было - светлый ёжик волос принимал на себя крупные хлопья снега. Когда я приблизился, он вытянулся в струнку и отчеканил:
  -- Здравия желаю, ваше благородие господин капитан! Воспитанник Иркутского кадетского корпуса кадет Колядко!
  Я отдал честь. Иркутских кадет эвакуировали в Хабаровск, напрасно он остался.
  -- Почему вы в городе, господин кадет? - строго спросил я. - Почему не по форме?
  Мальчишка покраснел.
  -- Виноват! Мамка не пустила, фуражку спрятала! Найти решительно невозможно!
  -- Кадет не знает слова "невозможно"!
  -- Так точно, ваше благородие!
  С ним рядом стояла закутанная в платки девочка лет пяти, в перепачканном кулачке пряча конфету. Сообразив, что она замечена, девочка спрятала конфету в рот. Она вся сияла изнутри - пухлые щёчки, васильковые глаза, русые косички на две стороны. Я присел на корточки.
  -- А вы кто, мадемуазель?
  Девочка отвернулась, закрыв лицо ладошками.
  -- Глашка это, сестра моя, -- сказал кадет. - Стесняется.
  Девочка встрепенулась и побежала в дом, радостно визжа и раскинув руки.
  Бог мой, как жаль, что молодёжь народилась такая прекрасная. Как же это можно вытерпеть, пережить - осознание того что ты не способен защитить этих девочек и мальчиков, а за бессилием приходит невыносимый стыд и желание спрятаться в тёплое, чистое, со стаканом крепкого чаю и солнцем за окном... Иркутск - то самое место. После тотального российского безумия падаешь в него, как в пуховую перину. Порою кажется, что снег над городскими крышами - это лебяжий пух, вскрытый нечаянно офицерской шпорой.
  В Иркутске я бывал много раз. По широкому пыльному тракту, на перехваченном купеческом тарантасе, юный и пьяный я ворвался в его окрестности двадцать четыре года назад по пути в свою читинскую ссылку. За рекой и переправой и жёлто-белыми Московскими воротами, ничуть не более помпезными, чем триумфальные арки в Париже и Берлине, я нашёл последний форпост Европы. Удивительно, как это чувство созвучно с моим нынешним настроением, разделённым тысячами беженцев с их ясным ощущением, что скоро в России исчезнет даже самый тусклый блик европейского лоска.
  Основанный отрядом отборных царских головорезов, оплот разведки и торговли, Иркутск начинался как все крупные города - нашествием горстки умных беспощадных чужаков, которым было нужно больше, чем туземцам, обитателям сибирской дремоты с её заповедными реками и глубокой звериной тайгой, с шаманскими плясками у костров и тёмными лесными страстями. Миновать этот город я не мог, да и не хотел никогда. Почти все мои восточные экспедиции проходили через штаб военного округа. Воинский эшелон по новенькой железной дороге протащил меня через Иркутск и в девятьсот четвёртом, когда с полками русских солдат, ещё не привычных к измене судьбы и начальников, я оправился за Байкал, чтобы выбить дурь из голов самураев. Лечили меня, побитого, здесь же, в маленьком госпитале на холме в лесистом треугольнике меж Иркутом и Ангарой. О, как хорошо я помню эту обитель скорбей! Там круглые сутки цвела деревенская тишь, оживлённая вечерним пением румяных сестричек да редкими, скользившими в пустоте паровозными свистками. Там, в тёплых розоватых стенах с мещанской геранью на подоконнике, я впервые поймал себя на мысли о том что я никогда не имел собственного дома - места своей души. А судьба и не думала меня отпускать. Как всегда, она хлестала потоком информации, убивающей душу. Мои соседи по палате были офицеры-разведчики. Они рассказали мне, что госпиталь до войны был загородной дачей с романтическим названием "Луна", её построил для себя один польско-британский коммерсант, которым давно интересовалась наша контрразведка. Хозяин забросил её, когда в изножье холма прошла железная дорога, а с началом войны сбагрил её военному ведомству, откупившись от старых грехов.
  Я тоже пытался сбежать от своего рока. Звонким октябрьским утром пришла телеграмма: из Петербурга ко мне ехала Маша, моя невеста. Ночью я собрался и ушёл в город, в огни. Свободное место нашлось только в гостинице "Париж"; на диво, там вообще не оказалось ни одного офицера. Для постояльцев отеля я был человеком конченым. Они смотрели на меня как на актёра, сыгравшего в провальной пьесе. Ходили по коридору на цыпочках, и ощущение было такое, словно играл патефон в доме с покойником. Метрдотель подослал ко мне карточного шулера, я поймал его за руку и предложил сыграть в американскую рулетку, четыре патрона к шести. Пуля отметила шельму - пробила ему висок и вышла через глаз; он выжил, но остался идиотом. Потом приехала Маша, и более никогда я не крутил барабан револьвера в праздной игре... И вот я опять в Иркутске. Маша мертва, а я снова иду сквозь исчёрканный совпадениями горизонт. Наверное, в этом скрыта бездна смысла, но постичь его никогда не смогу.
  Размышляя об этом, сижу в прокуренном ресторане "Олеандр", самом дурном кабаке от Варшавы до Владивостока. За окнами -- пустые морозные сумерки, тает колокольный звон. Только что отделался от старого знакомого, киевского инженера Пурхевича, поэта и морфиниста. Тип губернского сноба со связями в столице. Все грехи мира он списывает на Россию, единственную страну, которую знает не понаслышке. Прочий мир, особенно Европа, в его речах состоит из облаков чистого разума. Мы были коротко знакомы в Петрограде, встречались на квартире, где читал Гумилёв. Пурхевич болтался там постоянно, терзая студенток своими зубодробительными виршами. Я был уверен, что он давно служит новой власти, но, видимо, потоки дурмана текут в иную сторону.
  Иногда по вечерам, избывая тоску, хожу в итальянский кинематограф. Но досмотреть фильму до конца не могу. Гаснет электричество, бегут первые кадры, в мелькание света и тени включается тапёр...
  Не случится больше Петербурга. Светлые герои запутались в сюжете. Позабытая чума, самый дикий кошмар - всё выползает наружу, а затем, когда наступи полоса покоя, так трудно будет понять, как это могло произойти с нами. Я знаю - это просто кино.
  
  ****
  
  Инженер бесследно исчез. В клуб не пришёл, на квартире тоже не появлялся. Быстро разыскать его можно лишь одним способом -- разбудив спящего агента. Того самого, о ком говорил Бикреев.
  Итак, знакомьтесь: Генрих Конрадович Вессель, потомственный телеграфист. Его агентурный псевдоним - Гамлет - не блещет оригинальностью, зато вполне соответствует образу датского принца в одном из ранних списков пьесы, где он вскользь упомянут как "fat and scant of breath" . Инженер бесследно исчез. В клуб не пришел, на квартире тоже не появлялся. Быстро разыскать его можно лишь одним способом - разбудив спящего агента. Того самого, о ком говорил Бикреев.
  Итак, знакомьтесь: Генрих Конрадович Вессель, потомственный телеграфист. Его агентурный псевдоним - Гамлет - не блещет оригинальностью, зато вполне соответствует образу датского принца в одной из ранних версий "Гамлета", где он изображен одышливым и тучным.
  Сын инженера-датчанина, десять лет назад он трудился в Русско-Азиатском банке и как прогрессивный юноша состоял в подпольной организации эсеров. Как-то раз его товарищей посетила идея ограбить банк. Гамлет изготовил слепок ключей от хранилища, однако налёт не удался, всех арестовали. Гамлет имел железное алиби, его товарищи молчали на допросах, и всё же он исповедовался в жандармерии. Так он был завербован. С началом войны Гамлет попал под патронаж Бикреева.
  Потом случилась февральская революция. Бикреев и несколько других офицеров Генштаба, имевших смертельные претензии к Временному правительству, а заодно и к царской семье, втянулся в большевистский переворот. После переворота он получил кафедру в военной академии, а через полгода, весной, случайно столкнулся с Гамлетом - его подопечный успешно продвигался по службе в наркомате почт и телеграфов. В то время Бикреев уже осознал, что его помощь большевикам была роковой ошибкой, и начал выстраивать собственную, независимую разведочную сеть. Гамлет стал для него истинным подарком. С весны прошлого года под новой, совершенно русской фамилией он работает на городском телеграфе, совмещает должности старшего телеграфиста и старшего механика.
  Я встретился с ним в половине шестого вечера. В зале с большими окнами было пусто, лишь молодая дама в енотовой шубе страдала у стойки, хлопотливо утирая лицо краешком платка. Депешу принимал дородный длинноносый блондин средних лет, одетый в мятую потёртую тужурку с перекрещенными рожками и молниями в петлицах, оставшуюся от прежних, порядочных времён. При своей внушительной комплекции он был довольно ловок и быстр.
  Я взял свободный бланк и написал:
  "Омск Университет Весселю. Прошу отправить Гамлета для постановки в театре. Богомол. Иркутск 2-я Иерусалимская 77/32".
  Богомол - мой позывной. Послание адресовано лишь телеграфисту.
  Пробежав глазами текст, Гамлет едва заметно вздрогнул. Его колючие серые глаза уставились на меня. Губы растянулись в гуттаперчевой улыбке.
  - Не извольте волноваться, извещение будет доставлено вам лично в руки.
  Я не заказывал извещение, но всё верно - таков ответ на пароль.
  
  ****
  
  Конспиративная квартира - деревянный кряжистый дом с мезонином - стоит на отшибе, в конце длинной Иерусалимской улицы, теряющейся в березняках и оврагах. Гамлет использует этот дом как дачу с огородом, а сам живёт в центре города, во Власовском переулке, по соседству со своими коллегами. Ещё недавно на даче Гамлет имел собственное радио - беспроволочный телеграф, однако в сентябре город накрыла волна обысков, и наверняка он припрятал аппарат.
  Я открыл дверь своим ключом. Прошёл по коридору мимо кухни и спальни размером с кровать в обширную гостиную с тяжёлыми коричневыми шторами и длинным обеденным столом. Гамлет стоял у книжного шкафа, сворачивая сигарету. Он выглядел хмурым и усталым.
  - Добрый вечер, - сказал я. - Вы запомнили мой позывной?
  - Да. Как обращаться к вам на людях?
  - Безсонов.
  - Итак, господин Безсонов. Что вам угодно?
  - Мне угодна информация о человеке, дежурившем на станции Иркутск в ночь на семнадцатое октября сего года. В особенности - его нынешнее местопребывание и контакты.
  - Это всё?
  - Пока - всё.
  Гамлет сглотнул, острый кадык тревожно подпрыгнул.
  - Прежде чем начнётся наша совместная работа, я хочу напомнить... - произнёс он. - Я не для того сижу в Иркутске, чтобы размениваться...
  - Что?
  Телеграфист умолк. Его брюзглое лицо пожелтело.
  - Хорошо, - сказал он так, словно одёрнул на себе сюртук. - Вы получите информацию через трое суток.
  - Встретимся через тридцать шесть часов.
  Он клюнул носом.
  Вот и ладно. А мне лучше вести жизнь отпускника.
  На следующий день, как обычно по субботам, я отправился на берег Ангары, в Курбатовские бани. В остальные дни принимаю ванну у себя в номерах - нашёл в комнатке за кухней кедровую банную бочку с печью и скамьёй. Матрёна, хозяйка квартиры, сказала, что бочку принёс её муж, а откуда и зачем, бог весть.
  Пройдя огонь, воду и скребок немого сурового банщика, я заказал газеты и завтрак в чайной за круглым столиком под низкой зелёной люстрой. Посетители негромко обсуждали старые новости: Колчак покинул город, его эшелон стоит в Новониколаевске. Движение поездов Русской армии затруднено, местами прочно остановлено. Чехи обнаглели до того, что отцепляют паровозы от наших армейских составов.
  В полутьме небольшого зала я вдруг почувствовал на себе чей-то упорный взгляд. Огненнобородый половой с перекинутым через мощное плечо полотенцем перестал тереть свои стаканы, подошёл и радостно зашептал, обнажив золотые зубы:
  - Ваше благородие! Аль не признали?
  Это был казак-разведчик, с которым я однажды пытался защитить Порт-Артур.
  - Вот так встреча. Здравствуй, Смирнов.
  Он вытянулся во фрунт, быстро опомнился и хмыкнул дурашливо.
  - Вот так-то, ваше благородие! Нечаянно!
  - Как поживаешь?
  Смирнов пожал плечом и с удовольствием вздохнул.
  - Эх... Да какая нынче жизнь! Вот раньше-то было. Как вспомню, как мы в рейд ходили...
  - Тебя наградили?
  - А то, цельного "Георгия" дали. А я в санитары записался, - Смирнов заморгал стеснительно.
  - Что же так - в санитары? Ты же казак!
  - Иной раз лучше козликом прикинуться, чтоб, значит, под ярмо не попасть... Разведка, она что. Там долго не живут. Вы Курдюхина помните?
  - Высокий, худощавый?
  - Эх, память у вас, ваше благородие! Точно так! Так он в разведке остался.
  - Погиб?
  - Господь с вами, - Смирнов перекрестился. - Почечуй у него нашли. Говорят, заражение крови, чуть не помер. Видел я его тут, в Иркутске. Попрошайка он. А я - туточки. Раньше у "Гранд-отеля" стоял, швейцаром, да работа плохая, особливо зимой.
  - Умён ты, Смирнов, сукин сын.
  Польщённый Смирнов сдержанно, с достоинством поклонился, потом шепнул:
  - Вас тут один господин спрашивали.
  - Кто такой?
  - Япошка. Говорит, ваш приятель. У него браунинг самозарядный. А вот и он, лёгок на помине.
  Смирнов быстро и незаметно исчез.
  Кивая улыбающимся лицом, из атриума под сумрачные своды чайной входил доктор Саката - профессор университета в Токио, специалист по истории маньчжуров, а заодно агент кэмпейтай; нас познакомил в Китае общий друг и учитель, антиквар Лао Ши. В это утро Саката выглядел как разбогатевший приказчик: снятый с напомаженной головы котелок в обтянутой перчаткой руке, тесное синее пальто в ёлочку, шея стянута модным галстуком с золотистой искрой. Он сказал по-английски:
  - Андрей Петрович, доброе утро. Простите моё вмешательство в ваши мысли.
  Не вставая, я похлопал его по карману пальто.
  - Всякая мысль обретает вес, когда с вами господин Браунинг. Салют, коллега.
  - Рад видеть вас.
  Саката присел на краешек стула.
  - Право, сегодня отличный день, - сказал он. - Каковы ваши планы, кроме беседы с народом?
  - Даже не знаю. Лечебных процедур сегодня нет...
  - Ах, вы ранены! Проклятая война! Поедемте, я знаю одного прекрасного тибетского доктора! Заодно поговорим.
  У дверей стоял "Форд" с монументальным кожаным шофёром. Мы поехали.
  Саката пребывал в отличном настроении. Обняв пальцами набалдашник трости, он по-птичьи избочился и спросил:
  - Как прошли ваши раскопки в пустыне?
  - Увы, не успел закончить.
  - Думали найти ключи к могиле Чингисхана?
  - Профессор убедил меня, что ключи находятся именно там.
  - Лао Ши - прекрасный учитель, очень уважаю. Но не верьте никому в Китае! - воскликнул Саката, хохотнул и вдруг, без всякого перехода, сказал сокрушённо: - Ах, как я сочувствую вам и всем русским офицерам! Вы доблестные воины, но история против вас.
  - Мы просто не хотим в этом участвовать. Внутренняя война - это инцест.
  Саката грустно кивнул, мне даже показалось, искренне.
  - Потому-то красные и побеждают, - заметил он, - среди их главарей почти нет русских, и для них это настоящая собачья свадьба. Недаром большевики выступают за свободную половую любовь... Думаю, есть только один выход из внутренней войны: необходимо выбраться наружу.
  - Но мы - снаружи.
  Саката прищурился:
  - Вижу, знакомство с Далай-ламой не прошло для вас даром.
  Автомобиль остановился у синего деревянного особняка неподалёку от Хлебного рынка. Медная табличка на двери извещала, что здесь принимает доктор тибетской медицины Вэнь.
  Мне известен этот тип. Пустой китайский бамбук, коммерсант от разведки, без веры и убеждений. Играет в две руки - работает на японцев и англичан.
  Мы прошли в душную, пропитанную запахом жжёного сандала гостиную с наглухо задёрнутыми шторами. Расположились в креслах, юная китаянка в пышном ярком уборе принесла зелёный чай, сигары и печенье.
  - Итак, - сказал я, - каков предмет нашей беседы?
  - С вашего позволения, - Саката вынул сигару, предложил мне и прикурил сам. - Дорогой Андрей Петрович, мы пребываем в курсе ваших дел. Знаем, что вы оставили науку и служите при штабе. Однако меня интересует вовсе не это.
  - Что же вас интересует?
  - Всего лишь один камень. Идоган.
  - У вас губа не дура.
  - Приятно говорить с понимающим человеком. Как вы знаете, камень находился в партии редких бриллиантов, что перевозили омские военные.
  - Дорогой коллега, Идоган не мог находиться в упомянутой вами партии, ведь уже много веков он покоится в могиле Чингисхана.
  Саката соединил кончики пальцев.
  - Мне хорошо известно, откуда вы почерпнули эту странную мысль. Полагаю, наш друг Лао Ши на этот раз ошибся. Подумайте сами - никто и никогда не видел могилу Чингисхана. На самом деле никакой могилы нет. Монголы попросту развеяли его прах над рекою Онон в урочище Делюн-Болдок и распустили слух, чтобы одурачить своих кредиторов - венецианцев.
  - Занятно. О существовании Идогана известно только мне и вам, не считая нашего доброй памяти учителя. Но профессор скончался, манускрипт исчез, и, следуя вашей логике, мы должны признать, что Идоган - это чистая галлюцинация.
  - О, это не так. Книга действительно сгорела в пожаре, который унёс жизнь нашего дорогого Лао Ши. Но незадолго до этого ужасного происшествия я успел снять копию с манускрипта и провёл своё собственное расследование. И теперь я заявляю со всей уверенностью, что император Cяньфэн преподнёс Идоган царю Александру Николаевичу через иркутского губернатора Муравьёва в тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году. По мысли Лао Ши, бриллиант являл собой знак примирения или контрибуцию за использование китайцами Приамурья после Нерчинского договора, подписанного вами, русскими, под военным принуждением. Надо признать, идея Лао Ши довольно шаткая. Я придерживаюсь иного мнения. На мой взгляд, Идоган был моральным высказыванием Сяньфэна по поводу Айгунского договора, когда Россия взяла реванш за своё нерчинское поражение. По сути, это оскорбление. Оно содержится в легенде Идогана, а уж его название и вовсе звучит зловеще. Однако китайский фокус не удался: русские дипломаты разоблачили замысел Сяньфэна, и бриллиант был предан забвению. В тысяча восемьсот девяносто третьем году директор Дублинского музея наук и искусств Балль попросил герцога Эдинбургского помочь ему купить этот камень, наряду с алмазами Орлов и Шах, у царя Александра Александровича. Герцог передал просьбу царю, однако чиновники Камерального отделения попали в затруднение: в кладовой такого камня не оказалось. И это понятно, ведь название камня отсутствовало в списке, а то описание, которое представил Балль, содержало грубые ошибки. Самое главное: камень весил не шестьдесят восемь, а целых девяносто три карата! Идоган был известен Баллю под названием Столового - догадываетесь, почему?
  - Чингисхан держал его при себе во время трапезы, для защиты от ядов телесных и духовных.
  - Да! - Саката подпрыгнул на месте. - Описание бриллианта полностью соответствует Идогану: гладкий, зеленовато-голубой, октагональной формы! В прошлом году Идоган оказался в подвалах Омского отделения Госбанка, а четырнадцатого октября сего года он был вывезен с другими алмазами в Лондон и здесь, в Иркутске, его следы пропали. Наверняка вы в курсе этой истории - мне известна ваша одержимость личностью Чингисхана. Вы услышали о пропаже камня и прибыли сюда, чтобы предаться вашей подлинной страсти - поиску реликвий.
  - Позвольте заметить, что вы путаете государственный золотой запас и коронные бриллианты.
  - В самом деле, Идоган не имеет отношения к золотому запасу, хотя как все коронные бриллианты он считался государственным имуществом. В России первое ясное свидетельство о нём содержится в списке драгоценностей Зимнего дворца, составленном в тринадцатом году; наш камень находился среди вещей неизвестного происхождения. Всеми забытый и в ту пору ещё неопознанный, в сентябре семнадцатого года Идоган был эвакуирован с другими ценностями Бриллиантовой комнаты в Москву и оказался в Оружейной палате Кремля. Потом случился ноябрьский переворот, и всё пошло кувырком. Комиссары активно продают царские бриллианты - увозят их в Париж и сдают оптом, целыми партиями. Весной восемнадцатого года несколько ящиков с алмазами были изъяты из Оружейной палаты. Скорее всего, они предназначались для продажи в Европе, но что-то пошло не так, поскольку в июле восемнадцатого года они всплыли в Казани, в хранилище местного отделения Госбанка. Ваш бывший командир Каппель обнаружил их вместе с золотым запасом; всё это богатство было брошено комиссарами. Там же, в Казани, бриллиант, наконец, прошёл идентификацию и был снабжён легендой. Кто сделал это - неизвестно, но именно вы, Андрей Петрович, отвечали за сохранность ценностей в Казанском отделении Госбанка.
  - Несколько дней я действительно служил в охране, но увидеть Идоган мне не довелось. Там вообще не значились бриллианты - только драгоценные металлы.
  - Безусловно, я верю вам, хоть это и усложняет мою теорию. Должно быть, вам помешали - как раз в начале августа вы получили задание по линии разведки и отбыли в Харбин. Но теперь-то вы здесь, и на вашем месте я бы рвался к этой реликвии изо всех сил. Я даже готов поспорить, что вы специально подставились под пулю, чтоб оказаться в городе, где исчез Идоган. Я поступил бы так же. Дорогой коллега, я очень рад, что наши интересы совпали.
  - Ваша убеждённость вселяет оптимизм, однако я вынужден повторить: у меня нет надёжных сведений о том, что Идоган находился среди захваченных в Казани сокровищ.
  - Можете сомневаться, дело ваше. Просто найдите то, что ищете, и передайте мне.
  - Но если даже допустить, что Идоган находился в утерянной коллекции, то он принадлежит России, а вовсе не Японии.
  - Ах, Андрей Петрович! Вы отлично понимаете, что России больше нет. Всё поглотили варвары. Если даже где-то за Байкалом уцелеет маленький островок былой страны, он будет полностью обязан японскому оружию. Но я не тороплю вас с ответом, ибо природа истина такова, что отвернуться от неё невозможно. Господин Вэнь проводит вас.
  Саката встал. Мы раскланялись.
  В комнату вошёл, беспрерывно кивая, сгорбленный китаец с уродливой козлиной бородкой. Конечно, Вэнь сегодня же сообщит англичанам, что японцы пытались меня завербовать.
  
  ****
  Из храма тибетской медицины я направился в Английский клуб. Не люблю это заведение: бывают такие рестораны, где быстро напиваешься до дурноты, несмотря на то, что пьёшь как обычно и что обычно. Я пришёл сюда лишь потому, что здесь поёт Мона. В тот вечер она исполняла свежий номер - Mon homme, новомодную парижскую песенку. Жаль, послушать её мне не удалось. Как только раздались первые аккорды, в мой кабинет дёрганой походкой вошёл невысокий белобрысый офицер с удивительно скучным и знакомым лицом.
  Атташе британской военной миссии Артур Мендакс в картотеке Бикреева значился под именем Дуэлянт. Мы коротко знакомы с нашей молодости, когда Мендакс начинал карьеру дипломата и шпиона, а я служил в гвардии. Сейчас он занимается Ленскими золотыми приисками, в Иркутске появился несколько дней назад.
  Время пощадило его лицо; блёклые физиономии стареют незаметно. Он остановился в шаге от меня.
  - Добрый вечер, господин Бессонов.
  - Через "зэт", пожалуйста.
  - Сэр, мне поручено сообщить вам, что глава нашей миссии будет рад, если вы посетите небольшой концерт, который случится завтра в апартаментах миссии.
  - Благодарю за оказанную честь.
  - За вами пришлют автомобиль. Вы, кажется, остановились на Средне-Амурской?
  Когда он ушёл, ко мне за столик, дыша духами и туманами, припорхнула Мона.
  - Какой мерзкий англосакс, - сказала она, - таких чопорных дураков я не видела с детства. Представьте, он пригласил меня на вечеринку. Хочет, чтобы я пела русские романсы. Похоже, эти сволочи всерьёз интересуются антропологией.
  - Значит, мы проведём время в одной компании.
  - Как? И вас тоже?
  - Буквально на ваших глазах.
  Мона поёжилась, кутаясь в манто.
  - У меня какое-то предчувствие. Просто мурашки по коже.
  Уже не до предчувствий, подумалось мне, всё предельно ясно. Англичанин и японец полагают, что я знаю, где искать Идоган, и живым меня не отпустят. Но это полбеды. Мона приглашена. Её, конечно, возьмут в заложницы.
  Я вынул бумажник, положил на стол и взял руку Моны в свою.
  - Дорогая, вам лучше покинуть город. Здесь две тысячи долларов, если нужно ещё, поедемте ко мне.
  Она вырвала свою руку с тем испугом, который женщины предпочитают выдавать за благородную брезгливость.
  - Я пою не для денег, - ледяным голосом объявила она. - И сплю тоже!
  Одним глотком она допила вино и упорхнула на сцену. Какая всё-таки она прелесть.
  Тем не менее, остаётся вопрос - что делать с Сакатой и Мендаксом. Если соглашусь на предложение, неважно, японское или британское, до старости не доживу. И Мона, конечно, тоже.
  Я встал и направился к телефону, набрал номер японского консульства. После объяснений дежурному, не понимавшему по-английски ни бельмеса, в трубке раздался масляный голос Сакаты.
  - Да, Андрей Петрович.
  - Мне необходимо срочно поговорить с вами.
  - Буду рад встрече. Жду вас в консульстве.
  - Давайте-ка лучше в чайной.
  - Воля ваша.
  
  
  ****
  
  Чайная "Лунный дракон" открыта круглые сутки. Здесь подают не слишком разбавленный опиум и сносную ганджу, а ещё это явочная квартира кэмпейтай. Саката ждал меня в маленьком квадратном кабинете за ширмой из бамбука.
  -- Вы рискуете своей репутацией, придя в этот гостеприимный дом, -- заметил он, раскуривая кальян. - Случилось что-то необычное?
  -- Майор Мендакс пригласил меня на вечеринку в британской миссии. Полагаю, он намерен предложить мне сотрудничество.
  -- В каком вопросе?
  -- В том, который интересует меня и вас.
  Саката широко улыбнулся.
  -- Вы поступили мудро. Наверняка сегодня вечером британцы повезут вас на улицу Кладбищенскую, на квартиру, где они обычно ведут допросы. Оттуда ещё никто не возвращался, но вас это не должно беспокоить - мы перехватим вас в пути. Не хотите ли отдохнуть?
  -- Разве что коньяку.
  -- Вы совсем не бережёте свою печень...
  Я вернулся на Средне-Амурскую после полуночи. Сон не шёл. За домом следят из окон двухэтажного особняка, стоящего внизу, на перекрестке. Второй этаж арендует английская фирма, торгующая пушниной. Из окон конторы вся усадьба как на ладони. Попивая чай, англичане фиксируют время, когда я вышел в город и вернулся домой. Держат меня в ощущении, что я раскрыт. Ненавязчивая, но очевидная слежка - это почерк Мендакса. Интересно, кто за ним стоит? Он не настолько азартен, чтобы броситься с головой в бриллиантовый омут. Скорее всего, этого кретина используют. Кто-то в британской разведке, хитрее и ловчее Мендакса, решил поработать на себя. Кто? У меня есть лишь один кандидат на эту роль: московский агент Интеллидженс Алистер Бэйли, бывший одесский мошенник, сделавший себе карьеру в Англии. Впрочем, держу пари -- что в Интеллидженс давно догадались, что бывших одесских мошенников не бывает.
  Теперь - Саката: от кого он узнал о камнях? Логично предположить, что его информатор - Диана. Её начальник, глава контрразведки барона Унгерна капитан Мусайло, работает на японцев. Диана... Нет, что-то здесь не так, версия слишком сладкая, да и не версия это - так, гадание мадам Рекамье.
  Пока одно ясно: Саката и Мендакс затеяли своё маленькое дельце. Если эти двое работают сообща, то моё дело дрянь. Но Саката сдал Мендакса не моргнув глазом. Стало быть, конкуренты, дело приватное, шкурное, делиться никто не хочет. Это развязывает мне руки.
  
  ****
  
  Воскресный вечер в английской миссии прошёл добротно и вполне обыкновенно. Гвоздём программы был прибывший из Омска генерал Жанен - похожий на янычара военный чиновник с истовым взглядом. В столовой накрыли угощение с омулем в разных видах и всем тем, что европейцы считают сибирскими деликатесами. Присутствовали важные персоны - эмиссары Японии с приторными лицами, свежие громилы американцы, изящные французы, дерзкие итальянцы, пошловатые чехи, с ними красивые женщины в мехах. После ужина вышли в зал с секвойями. В центре стоял белый рояль, вокруг - стулья и кресла. С первого этажа по узкой крутой лесенке для прислуги поднялась Мона - в голубом шёлке, шиншилла на обнажённых плечах. На час я забыл обо всём.
  Когда гости начали расходиться, британский генерал увлёк меня в свой кабинет и попросил рассказать об истории Восточной Сибири. Мона была права, они всерьёз интересуются антропологией.
  Дом уже опустел, когда меня проводили к выходу. Темноту у парадного разбавлял свет фонаря, сверкавший мелким летучим снегом. У дверей стоял длинный чёрный "Даймлер". Подошли двое охранников, один предложил пройти в автомобиль, я оказался между ними на заднем сидении. Впереди, рядом с водителем, сел Мендакс.
  После двух поворотов машина выехала на Амурскую и направилась к синей триумфальной арке, за которой стоит мой дом. Мендакс обернулся и спросил по-русски:
  -- Не желаете ли немного прокатиться? Смотрите, какая ночь!
  -- Майор, у вас кошмарный акцент.
  -- Надеюсь, вы дадите мне урок правильного произношения, если, конечно, вы не очень заняты сейчас. Кстати, у меня есть превосходный скотч. Слушайте, а переезжайте к нам. У вас жизнь впереди, а британский паспорт творит истинные чудеса! Вы отличный специалист по средневековой Монголии, успех вам обеспечен. Ну, хватит уже ходить с надвинутым забралом - мир должен увидеть ваше истинное лицо. К слову, эта красотка, Мона, иркутская Мистангет... Она попросила у нас убежище, и мы склонны его предоставить, ведь такие таланты не валяются на дороге. Особенно на той бриллиантовой дороге, вдоль которой тянется Русская армия.
  -- О чём вы?
  -- Меня интересуют камни, которые вы, конечно, найдёте. Они почти бесценны, но для того и существует рынок, чтобы всему назначать цену. Если эти камни попадут не в те руки, то весь цивилизованный рынок бриллиантов обрушится в один миг. Их надо изъять и передать нам.
  -- О каком вознаграждении идёт речь?
  -- Эксперты оценили их в миллион фунтов. Я предлагаю вам пять процентов и покровительство Его Величества.
  Машина поднялась на Средне-Амурскую и, оставив мой двор по правую руку, свернула на Кладбищенскую - тёмную, идущую вдоль ограды церкви и погоста улицу, где, по словам Сакаты, Мендакс оборудовал пыточную. Потянулись заборы и глухие ставни.
  -- Какие гарантии? - спросил я.
  -- О, любые. Прежде всего...
  -- Сэр, -- хрипло бросил водитель.
  Впереди из темноты выступил силуэт "Форда". Он стоял поперёк дороги. Сзади пришла в движение конная повозка -- отделилась от забора и перекрыла улицу. Из повозки выскочили двое, встали на колено. В руках блеснуло оружие.
  Шофёр Мендакса ударил по тормозам.
  Дверца "Форда" распахнулась. Держа левую руку в кармане пальто, а правую, с пистолетом, прижав к груди, на дорогу вышел Саката. Сделав несколько шагов, он остановился перед машиной британцев.
  -- Дорогой Мендакс! - выкрикнул Саката по-английски. - Я должен сказать вам пару слов.
  Мендакс откинул дверцу и выглянул, направив на японца свой webley.
  -- Рад видеть вас, мой маленький коллега. Спрячьте оружие, чёрт бы вас побрал.
  -- Надеюсь, вы не станете прикрываться нашим общим другом.
  -- Лучше я застрелю его, чем отдам в ваши грязные жёлтые руки.
  -- Тогда я их умою. Вашей кровью!
  Затрещали выстрелы. Салон машины захлопал, зазвенел. Мендакс покатился кубарем по дороге. Водитель и охранники повторили за ним. Я упал в снег.
  Японцы открыли неряшливый огонь и двинулись в атаку, выпрямившись в рост. Через несколько секунд они были мертвы, лишь Саката продолжил пальбу - он распластался на дороге и стрелял прицельно и хладнокровно. Профессору везло, ни одна пуля его не задела, чего нельзя сказать об англичанах. Залегший на обочине охранник вскочил как ужаленный и, схватившись за шею, рухнул. Другой метнулся к нему, и упал на колено, поймав пулю в бок. Грузный водитель бросился в укрытие, за машину, но успел сделать лишь полтора шага. Последним Саката подстрелил Мендакса - майор свернулся пополам и зашипел как змея.
  Повисла тишина. Саката вскочил на ноги, мелкими шажками подбежал к майору и пинком выбил револьвер из его руки. Затем воровато огляделся и выстрелил ему в голову. То же он проделал с водителем, охранниками и своими бойцами.
  Мы погрузили трупы в "Даймлер", сложив на полу и сидении горкой. Когда все было кончено, Саката откинулся спиной на колесо, жадно ловя ртом воздух.
  - Вы совсем не бережете свои легкие, - сказал я, переломив револьвер Мендакса - в барабане красиво желтел последний патрон.
  - А вот мой шофер не курил, - задышливо проговорил Саката, - здоров был как бык. Но ведь удача важнее, чем сила, не так ли?
  - Вспомните об этом в следующей жизни.
  В это мгновение его лоб принял фирменную пулю калибра одиннадцать с половиной миллиметров.
  
  ****
  
  В повозке меня ожидал сюрприз. Мона, связанная по рукам и ногам, лежала на полу. Коньяк привёл её в чувство. По её словам выходило, что она села в шарабан на Почтамтской, но извозчик почему-то повёз её к Иерусалимскому кладбищу, хотя ей было нужно в отель "Империал". Она уже начала колотить негодяя по спине, когда в повозку запрыгнули двое японцев, они закололи возницу и связали её. Выходит, Саката спас ей жизнь.
  Мы вернулись домой по лунным дорожкам погоста, сделав изрядный крюк, чтобы разминуться с пожарными и конной милицией. Гружёные телами автомобили остались полыхать на Кладбищенской.
  Мона едва дала мне раздеться. Бедные старики внизу не спали весь остаток ночи, с опаской наблюдая за качающейся люстрой и слушая прелестное женское контральто, раз за разом исполнявшее арию вакханки.
  В десять часов утра явился очень вежливый британский офицер, на вид ему было лет двадцать. Присев на краешек стула в гостиной, он вынул блокнот и спросил без всякого интереса:
  -- Вы не могли бы припомнить, собирался ли мистер Мендакс отправиться куда-нибудь после того, как он доставил вас на квартиру?
  -- Нет, он не посвятил меня в свои планы. Простите, что-то случилось?
  -- Боюсь, что случилось, сэр. Мы предполагаем, что мистер Мендакс пал жертвой бандитского произвола, царящего здесь в эти дни.
  -- Ах, как жаль. Куда смотрит милиция?
  -- Да, сэр, это большая утрата для всех нас.
  Визит японцев не последовал, признаков слежки я тоже не заметил. Значит, союзники решили не раздувать скандал. Кого удивишь этой историей? Тёмное дело на тёмной улице, обычное по нынешним годам.
  Мона поселилась у меня. Ей тяжело приходится без антрепренёра, но она справляется.
  
  ****
  
  Гамлет явился после полудня, опоздав на час.
  -- Прошу прощения, много работы.
  -- Что у вас?
  -- Кое-что. В ночь на семнадцатое октября сего года на станции Иркутск дежурил Самуил Иванович Тюленьев, инженер. Неделю назад он уволился. На квартире не появлялся с прошедшего четверга, но хозяину квартиры сказал, что объявится на неделе, деньги заплатил вперёд. Вечером в воскресенье инженера видели в городском театре, в обществе вдовы майора Маэда из японской императорской миссии. Госпожа Маэда прибыла в Иркутск после смерти мужа, раньше её не видели.
  -- С какой целью приехала?
  - Отыскать тело супруга для сжигания праха в крематории и последующей доставки на родину. Майор бесследно исчез, на Мелочном рынке говорят, что он сожжён красными в топке паровоза. Госпожа Маэда снарядила бронепоезд на личные средства и отправилась на его поиски.
  -- Как романтично. А главное, правдоподобно.
  -- Да-с, совсем за дураков нас держат. По словам моего источника, её рост - пять футов семь дюймов, на вид ей около двадцати пяти лет. Изящна, стройна, но не щепка. Стопа ноги очень маленькая, непропорционально. Внешность почти европейская - лицо умеренно вытянутое, глаза ярко-зелёные, но разрез монгольский. Волосы немного с рыжиной, что может объясняться использованием персидской хны. Лицо немного хищное и красивое, в общем, типичная женщина-вамп.
  -- Есть ли у неё шрам на лице?
  -- Да, имеется шрам на правой стороне подбородка, почти незаметный.
  -- Видели сами?
  -- Нет, -- Гамлет одёрнул сюртук, -- так упоминает источник.
  Описание вполне могло соответствовать внешности Дианы, если бы её левая скула вдруг стала правой частью подбородка, упаси Господь. Я вздохнул с облегчением.
  -- Определить локацию японки в иркутском пространстве не удалось, -- добавил агент.
  -- Хорошо, оставим. Мне необходимо срочно отыскать инженера.
  -- Пожалуй, есть одна зацепка. Информатор из управления дороги сообщает, что Тюленьев серьёзно увлечён мистикой и посещает собрания тайного общества "Разоблачённая Венера".
  -- Что это? Ячейка содомит-социалистов?
  -- Мой информатор полагает, что это клуб для богатых бездельников. Место, где проходят собрания, неизвестно. Есть только данные о том, что собрания проходят в некий лунный день, а председатель общества -- некто Бекешин, азартный картёжник. Вам должна быть известна данная личность, - закончил Гамлет.
  Я пропустил эту колкость мимо ушей. Конечно, я знаю Бекешина. Высокий дородный господин с залысинами на лбу, пухлыми губами и круглым родимым пятном на правой щеке. Бывший служащий Госбанка, социалист, но не фанатик. Давно нигде не служит, источник его дохода неизвестен. Играет плохо. Каждую неделю, по понедельникам, проигрывает ровно двести долларов, но уходить не торопится - сидит до полуночи, молча наблюдая и не заключая пари. Патологический тип, в средствах очевидно стеснён.
  Итак, личность дежурного подтверждена. Взять его можно сегодня, в понедельник - monday, тот самый "лунный день". В семь пополудни в подвале гостиницы начнут собираться завсегдатаи. Пора менять свой распорядок дня - всё интересное в Иркутске происходит при свете Луны.
  
  ****
  
  Вечер в игорном клубе начался как обычно. Я сидел за главным столом в компании завсегдатаев -- купцов, интендантов и американцев из военной миссии. Размах происходившей здесь игры символизировала нависшая над столом тициановская "Даная", отчего завсегдатаев называли в клубе данайцами.
  Играли в покер с двумя джокерами. Героем дня был американский лейтенант из Владивостока, приехавший в Иркутск на десять часов, из которых шесть он провёл в клубе. Его удача сразу явила себя - дьявол часто мелькал в его железных фермерских пальцах. Окидывающая пари толпа, в другие дни пугливая и скупая, пришла в возбуждение; публичные ставки на американца уже поднялись до ста долларов, когда в зале возникла бесформенная фигура Бекешина.
  Наш стол как раз покинул купец Ахельбаум, спустивший свою тысячу и как всегда недоумевавший по этому поводу. Новых добровольцев не нашлось, объявили антракт.
  Бекешин с кислым видом потягивал вино, привалившись к стойке бара. Я предложил ему занять место выбывшего купца.
  -- Это большая честь, -- вяло ответил он, -- сам Одиссей призвал меня в стан Агамемнона. Однако вы играете слишком эпично.
  -- Не беспокойтесь, купец занимал место Ахиллеса.
  -- Да, но как бы мне не оказаться на месте Патрокла. Ваш Гектор неуклонно повышает ставки, начинает со ста и доводит до тысячи. У меня таких денег нет.
  -- Так одолжите у меня, -- я вынул деньги из бумажника. - Как полагаете, пяти тысяч долларов достаточно?
  Бекешин уронил пепел на брюки.
  -- Значит, и среди данайцев есть добрые самаритяне.
  Масти снова заметались по сукну. Бекешину сразу выпали мёртвые карты, опытный игрок спасовал бы, но романтический азарт увлёк его в бой. К концу партии Бекешин собрал каре и чёрно-белого джокера. На мгновение мне стало интересно: американец тоже шёл к этой комбинации. Когда ставки уравнялись на пяти тысячах, лейтенант выложил на стол каре с хохочущим цветным джокером.
  Столь трагичная развязка накрыла Бекешина с головой. Встав из-за стола и слепо продравшись через восхищённую толпу, он подошёл к дивану и сел; колени его подкосились. Я сел рядом и предложил сигарету.
  -- Верну завтра, -- сказал он с кривой улыбкой, нервничая от мысли, что теперь он должен деньги контуженому фронтовику и придётся срочно бежать из города.
  - О, можете не торопиться -- врачи не позволят мне вторгнуться в Забайкалье раньше, чем у них иссякнут запасы йода. Однако развлечения в этом милом городке несколько однообразны. Не играют ли здесь в гусарскую рулетку?
  Бекешин оживился.
  -- Есть один клуб. Там ставки почище.
  -- Готов к любой сумме.
  -- О, нет! Там ставки совершенно другого рода! -- Бекешин схватил меня за рукав. -- Жизнь и смерть! Это даже не клуб, а... Тайное общество! Так уж распорядилась великая Венера, что я служу его председателем.
  -- О! Расскажите скорее. Вы практикуете древние обряды? Заклание?
  -- В каком-то роде, -- смутился он. -- Наше общество, конечно, имеет глубокие корни, и всё же оно дитя современности, когда чёрная суть бытия открылась во всей ужасной наготе... Мы -- клуб самоубийц.
  -- Как у Стивенсона?
  -- Нет, наши методы не столь примитивны.
  Бекешин мечтательно затянулся и выпустил клуб дыма.
  -- Вы слышали, наверное, что смерть в миг наивысшего сексуального наслаждения возносит мужчину в окончательное счастье?
  -- Да, китайские бандиты верят в это.
  -- А вы?
  -- Приятная гипотеза.
  Бекешин вздохнул.
  -- Единственный путь к блаженству лежит через сексуальное соитие с женщиной, которая доведёт мужчину до пика наслаждения... И убьёт в сей же миг!
  -- Весьма короткий путь, не то, что брак. Вы можете включить меня в круг посвящённых?
  -- Несомненно, -- бросил Бекешин. - Вам повезло, собрания проходят один раз в неделю, и сегодня как раз такой день! Взнос составляет двести долларов в неделю, но вы уже внесли свою лепту - навечно!
  -- Звучит интересно. Едем!
  Мы наскоро оделись, выбежали на улицу и прыгнули в ближайшую повозку - ветхое разбитое ландо, на таком ездил ещё Пьер Безухов.
  -- Гони на Заморский тракт! - крикнул Бекешин. - Повернёшь, где скажу.
  Мы тронулись и, покачиваясь на древних скрипучих рессорах, поехали на юго-восток. Русиновская улица плавно перешла в Заморский или Байкальский тракт - широкую дорогу, что ведёт к центральному сибирскому морю. Наша повозка то ныряла глубоко вниз по долгим склонам, то поднимаясь на посеребрённые лунным снегом холмы.
  -- Признаться, меня уже взяла мистическая дрожь, -- сказал я. -- Кто эта убийственная женщина?
  -- Именно убийственная! - Бекешин прикрыл глаза. -- Говорят, она смертельно красива. Мы зовём её Красная Дама. Княгиня из древнего азиатского рода, японского, или китайского... Это великая тайна. Её мастерство любви неподражаемо, а под языком у неё находится острая тонкая бритва, и в ту секунду, когда мужчина теряет ощущение реальности, она одним прикосновением губ вскрывает ему сонную артерию.
  Бекешин посмотрел на меня значительно, видимо, надеясь, что мне уже приходилось умирать.
  -- Послушайте, а вдруг она уродлива, эта Красная Дама? Неужели никто не видел её лицо?
  -- Её прекрасное тело можно лицезреть. Но лицо!.. Его видели только те счастливцы, кто созерцал этот мир в последний раз, -- продекламировал Бекешин заученную фразу.
  -- Но как вы создали клуб, не зная даму в лицо?
  -- Все договорённости заключались через её слуг. Это страшные люди, вы их увидите.
  -- И как проходит жеребьёвка?
  -- В том-то и дело, что нет никакой жеребьёвки, в обычном понимании этого слова. Красная Дама выбирает сама, кого освободить навеки, а по каким признакам - остаётся лишь гадать.
  -- Да, ум женщины - это чистая рулетка. Тем лучше.
  Мы продолжили пустой разговор о жизни, смерти и любви к тому и другому. Разгорячённый Бекешин едва не пропустил резкий отворот направо, где среди покрытой инеем чащи белой лентой вилась укатанная дорога. За чёрными стволами деревьев холодно блеснула Ангара.
  Остановились у берега, на снежной поляне у большого дома с высоким крыльцом, резными завитушками по синей доске, дерзкими фронтонами и залитыми светом окнами. У колодца во дворе кучно столпились несколько экипажей. Извозчики грелись у костра.
  В доме было жарко. Оставив пальто и оружие высокой плечистой служанке с накладной фараоновой бородкой на суровом лице с густо подведёнными глазами и в красной тиаре, которая смотрелась на ней как линялая папаха, мы прошли в гостиную. Всё пространство комнаты было заполнено круглыми столиками на одну персону, всего семь столов. Заднюю стену скрывали багровые шторы с жёлтыми кистями, тяжело наплывая на разноцветные ромбы паркета. В центре висела медная эмблема: самка богомола пожирала самца. Горели свечи в мощных канделябрах, дымились ароматические палочки, в общем, всё напоминало бордель для богатых коллекционеров древностей. Лишь один предмет в комнате я бы отнёс к искусству - картину на стене у входа: стилизованный под средневековую гравюру рисунок изображал "купание ведьм" - известный обряд убийства через воду или огонь.
  -- Господа, прошу войти! - воскликнул Бекешин.
  Дверь соседней комнаты отворилась. В гостиную поплыл запах кофе и дым дорогих сигар, а следом вышли пятеро гостей с напряжёнными лицами: заплывшие с похмелья, похожие как братья купцы в мятых костюмах, стриженая под мальчика émancipé в строгой мужской паре и с нею кудрявый студент с заячьей губой и выпученными глазами, гнусаво что-то говоривший спутнице.
  Последним плёлся инженер Тюленьев, похожий на канцеляриста из революционного кружка: худой, с вздёрнутыми плечами и копной свалявшихся рыжих волос, в потрёпанном сюртуке и несвежей рубашке. Взгляд его пылал чистым вдохновением. Я ощутил беспокойство. Что если сегодня "Дама" выберет инженера? С собой я прихватил "бульдог", он холодил мою лодыжку. Какая бы чертовщина ни происходила здесь, его пуль достаточно, чтобы устроить переполох и скрыться, прихватив путейца.
  Процессию замыкали два татуированных атлета с голыми торсами, в синих шароварах и чалмах на головах, у каждого в руке по ятагану. Они сразу подошли к кулисе и стали по краям, подняв мечи.
  Гости расселись за столики.
  -- Где же Дама? - спросил я шёпотом, пригнувшись к Бекешину.
  -- Вот, посмотрите, -- он скосил глаза на стену, где висела бронзовая маска, начищенная как бляха городового. - Она сейчас наблюдает за нами, сквозь эти пустые глазницы... Как символично! Её глаза, говорят, действительно пусты, в них нет никакого личного чувства... Сама судьба!
  -- Да уж, -- заметил первый купец, курносый. - Третью неделю хожу, а всё живой и безо всякого удовлетворения. Жил в родной Самаре, беды не знал, и вот на тебе.
  -- Это что, -- бросил второй купец, в красной рубашке. - Я тут пятую неделю. Не поверите, чресла уже болят. Как посмотришь на Даму, так одни бабы на уме, всю клятую неделю. А толку? Тянет-то сюда. Вот бы помереть, прежде чем морковка-то отвалится.
  -- Эх, вредно это для здоровья, -- вздохнул третий купец. - И сердечко пошаливает, и, как вы заметили, чреслам покоя нет. Если б помереть не хотел, хрена с два пришёл бы...
  -- Вот и запежите сами себя, -- злобно бросил студент. - Право, какая-то fata morgana, злой мираж!
  -- Да бросьте, -- отмахнулся третий купец. - Вам-то, небось, дело привычное, вазелинное.
  Зал прыснул. В эту самую минуту кулисы шелохнулись, разъехались. Прямо впереди на возвышении пестрела вычурно-роскошная постель под балдахином. Раздался мерный стук. Служанка, ударяя ладонью в маленький барабан, вышла на край помоста. Голоса стихли, шеи вытянулись. С другой стороны возвышения появилась обнажённая женщина в венецианской маске и жёлтых лентах.
  Признаться, я ожидал увидеть вульгарную фигуру, одну из тех, что наводнили варьете и клубы для богатых извращенцев, но тело танцовщицы было изысканно красивым. Золотой пояс окружал тонкую талию и спадал цепями на бёдра, губы, не похищенные маской, свежи и чётко очерчены. Прическа была схвачена густой чёрной сеткой, а кожа не оставляла и намёка на цвет её волос. Она подняла руки, щёлкнула пальцами в такт барабану - раз, другой, третий, и двинулась в танце, который постепенно, шаг за шагом, становился всё более грубым, пока не утратил последние обрывки пристойности.
  Служанка ступила в зал. Пританцовывая, не переставая стучать в барабан, она подошла к Бекешину. Он встал. Глаза его были выпучены от удивления, рот раскрылся. Служанка поманила его на помост. Танцовщица в маске принялась кружиться вокруг председателя, срывая с него пиджак и рубашку, затем лёгким толчком отправила в постель и сдёрнула сапоги и брюки.
  В этот миг ширма задёрнулась. Звуки, скоро долетевшие из-за ширмы, не оставляли сомнений в происходящем.
  Гостиная искрилась пылающими свечами и сигарами. Гости были взвинчены до предела.
  -- Нет, это невыносимо! - крикнул студент. - Дайте! Я хочу!
  Он подскочил со своего кресла и бросился к ширме. Один из атлетов встретил его ударом рукояти в лицо. Студент рухнул на спину, со лба брызнула кровь.
  Один из купцов упал на колени, другой хватался за сердце левой рукой и неистово теребил пах правой, и только эмансипированная дама сидела молча, стиснув зубы и ломая в руке коробок со спичками. Инженер откинулся на спину, бросив руки с надувшимися венами, и улыбался блаженно, закрыв глаза. Я наблюдал нечто похожее в опиумных курильнях Шанхая.
  "В какое только омерзенье нас не ведёт порой везенье", говаривал мой друг полковник Виленский. Полковнику страшно не везло - воры оклеветали его перед семьёй, обвинили в краже бриллиантов и сослали в туркестанскую глушь, а добило его воспаление лёгких. Стало быть, мне грех роптать на судьбу, тем более, сейчас, когда кромешная тьма полюбила меня настолько, что открывается без опасения.
  Несмотря на бессонницу или благодаря ей, я вновь почувствовал себя в ясном, немного отстранённом состоянии. Не знаю, чем поили гостей, но сия чаша меня миновала - я не выпил ни капли, и втайне продолжал надеяться, что это всего лишь дурной спектакль, каких много ставится в декадентских салонных театриках, но предчувствие говорило: пошлятиной дело не кончится.
  За ширмой стало тихо, лишь раздался на прощание мужской хрип и горловое бульканье. Ширма разлетелась в стороны, и, вскочив, мы увидели председателя. Его горло пузырилось кровью, он умирал. Танцовщица исчезла.
  Я выбрался из-за стола и принялся тормошить инженера. Через минуту он обернулся ко мне и посмотрел так, словно только что снял очки. Голова его безвольно болталась.
  -- Вам нехорошо, -- сказал я. -- Позвольте доставить вас домой.
  -- Нет, нет... -- забормотал он. - У меня есть. Есть!
  Оттолкнув меня, разбрасывая стулья и столы, он бросился к выходу.
  Я не успел -- коридор заслонил атлет. Я ударил его в пах, вырвал меч и рубанул по ключице. Лезвие оказалось настоящим - разрезало кость. Сзади послышался топот. На меня бежал другой верзила в чалме, на ходу замахнувшись мечом.
  Я упал на колено, выхватил "бульдог" и выстрелил. Не сбавив хода, огромная потная туша налетела на меня и толкнула вперёд, ударив плечом в скулу. Выбив спиною дверь, я влетел в гардеробную.
  С кольтом в одной руке и вещами в другой я выбежал на улицу. Инженер уехал - кошёвка уже сворачивала на дорогу. Я кликнул своего возницу, пинками загнал на козлы, и вот мы уже катим по лесу. Эх, Бекешин, что же ты нанял это дрянное ландо? Извозчик хлещет коней, я хлещу извозчика, но шансов мало - резвая кошёвка инженера намного легче нашей колесницы со стариком татарином и парой замученных кляч.
  Ночь добра к тем, кто не спит, но как же черна была ночь! Дважды мы теряли инженера из виду, и только в городе, у понтонного моста, надёжно пристроились в след. Как раз в это время из кошёвки инженера выскочила тень и бросилась во тьму - то ли ехал с кем-то на пару, то ли повозка теперь пуста. Как быть? Кошёвка уверенно съехала на мост, я решил продолжить погоню.
  Выбрались на левый берег, оставив по одну сторону дачи, по другую - депо и вокзал. Кошёвка взбиралась вверх по улице Понтонной, преодолевая крутой взвоз.
  Стихли последние голоса. Лошади понесли нас по глухой окраине. Справа стеной тянулась роща, слева - крепкие усадьбы деревни Могилёва, внешней части Глазковского предместья. За последним перекрёстком, где пустая дорога терялась в тайге, кошёвка свернула на спадавшую в широкую низину улицу и остановилась у добротного бревенчатого дома.
  Здесь квартировал господин инженер.
  Прошла минута ожидания; он не подавал признаков жизни. Извозчик в кошёвке бросил через плечо: "Эй, барин! Спишь ли, чо ли?"
  Во дворе завыл пёс. Выхватив кольт, я в три шага достиг саней.
  Извозчик молча шевелил бровями, переведя осоловелый взгляд то на повозку, то на меня. Инженер лежал на спине, подняв удивлённые глаза в тёмное небо. В его груди торчала заточка.
  
  ****
  
  -- Где тебя наняли? - спросил я бородатого лихача.
  -- Дык, у театра. Стоял, ждал его, на морозе-то.
  -- Когда вы покинули дачу в лесу, он был один?
  -- Ещё один запрыгнул, парень. Ага, бурят. Или девка? Прямо не знаю! Я говорю: за двоих отдельна плата, а он -- гони во весь опор, не обижу! Сучий потрох!
  -- Они говорили между собой?
  -- Не по-нашему кукарекали, картаво... А с этим-то чего делать? Мож, в лесок?
  -- Жди.
  Что-то мне подсказывало, что инженер оказался на этой квартире неслучайно. Он жил не по средствам, явно зависел от наркотиков, при этом имел один источник дохода - службу на дороге; значит, воровал. Дом стоит в глуши, рядом с трактом и густой, обрывающейся в Иркут рощей, до железной дороги - верста, не более. Самое место, чтобы хранить тюки с краденым.
  Я постучал кулаком в ставень. Дверь отворил рябой щетинистый жлоб в черной косоворотке. Жгучий пустой взгляд исподлобья окатил мою шинель, блеснула фикса в углу скривившегося рта.
  - Постояльца твоего убили. Надо опознать.
  Рябой отвел взгляд в сторону.
  - Постояльников не держу.
  - Ладно, хорошо.
  Я отвернулся и с оборота ударил его рукоятью пистолета в лицо. Он отпал в сени, я шагнул за ним и закрыл дверь.
  Описание нашего разговора не доставит удовольствия ни мне, ни моему доброму читателю. Замечу только, что вынужденный стиль общения был обусловлен острой нехваткой времени и множеством других причудливо переплетенных кармических предпосылок.
  Мои догадки подтвердились: в доме хранили краденое. Товар со станции приносили "хорошие ребята", а инженер давал наводку. Он жил одиноко, по вечерам делал себе укол морфия и заводил граммофон (на крышке сундука я обнаружил пластинку с ариями из "Тангейзера"). Несколько дней назад инженер пропал. Никаких саквояжей в доме я не нашел, в переделанном под склад сарае тоже не было ничего интересного: мешки с табаком, ящики с тушенкой, патроны и новенькие, в смазке, винтовки. Полезная информация заключалась в том, что рябой впустил к себе постояльца по просьбе старухи Чубатихи, ее внук промышляет на вокзале и как-то связан с политическим подпольем.
  Отправив кошевщика в ближайший милицейский участок, я вернулся в ландо и через все Глазково поехал к старухе. Она живет в деревне с названием Царь-Девица, в роще за вокзалом.
  
  ****
  
  Царь-Девица названа в честь дочери местного кузнеца, она прибила дюжину воров голыми руками, гордо сообщил извозчик. Звучало жизнеутверждающе, недаром инженер слушал "Тангейзера".
  Изба нашлась довольно скоро. Из трубы тянулся дымок, в одном из окон теплился свет.
  Я отпустил повозку и постучался в большую крепкую дверь, из-за которой наконец послышался резкий ворчливый голос. После долгих выяснений, кто я и зачем, дверь отворилась. На пороге стояла сухонькая бабка в платке и телогрейке поверх длинной черной юбки.
  - Чего впёрся, служивый? - выкрикнула она. - Нету местов!
  - А Чубатый сказал, мол, передай, что от меня, не откажут.
  - Никто-ничё твой Чубатый, журлябия бродячая! Ладно, чего стал, входи.
  Согретый типично иркутским радушием, вскоре я прихлебывал чай с молоком - Чубатиха налила полное блюдце бесплатно, взяв за постой две тысячи рублей. Старухино жилище состояло из двух квартир с общими сенями, разделённых тонкой перегородкой. Бабка занимала бóльшую квартиру, ночуя на заваленной пестрыми одеялами кровати в маленькой теплой спаленке позади кухни. Мне она отвела гостиную, холодную в это время года, оттого что в соседней квартире, отданной постояльцам, общая домовая печь топилась крайне редко - жильцы приходили не каждый день и всего на пару часов. По ее словам, жильцы - люди приличные, хоть и политические, платят исправно. Выпив рюмку водки, я раскинулся на вместительном диване в гостиной, у перегородки. Свечка погасла, из кухни покатился старушечий храп.
  Я уже почти уснул, когда из-за оконных ставен раздался шум. Остановился экипаж, затопали ноги, захлопали руки о шубы и шапки. Комната за перегородкой наполнилась людьми. Их было трое. О столешницу брякнули револьверы, зашуршала грубая оберточная бумага. Загремели, скрипнули табуреты, кто-то кашлянул в платок, чавкнула пробка, послышалось бульканье. Слышимость почти полная.
  - За политический центр Сибири, - торжественно произнес бархатный баритон.
  Раздался хор одобрительных голосов. Звякнули стаканы. Кто-то шумно потянул носом и выдохнул.
  Минуту продолжалось активное жевание.
  - В общем, ситуация такая, - сказал баритон. - Основная повестка дня выполнена: политический центр создан. Но что я хочу сказать вам, товарищи, с глазу на глаз.
  Чиркнула спичка, пыхнула сигара.
  - Первые вагоны с золотом на пути в Иркутск, уже близко. Остальные блокированы у станции Тайга. С ними Колчак и штаб фронта. Спасибо нашим, держат его крепко. Диктатура не пройдёт!
  - Не на митинге, короче.
  - Хорошие вести, господа, - продолжил баритон. - Я получил весточку от председателя Совета министров Пропилеева. Он сообщил, его брат, командующий Первой армией, возьмёт под арест генерала Захарова - командующего всей армией Колчака. Арест произойдёт завтра утром, в десять. То есть уже сегодня.
  - Феерично! - выдохнул фальцет. - Конец адмиралу, не выкрутится!
  - Мне бы ваш оптимизм, - угрюмо вмешался бас. - Ну, арестуют. А Колчак нового поставит. Каппеля, конечно. Он популярен в войсках и, говорят, умён.
  - Да пусть он ставит кого хочет! - заспешил фальцет. - Связь рухнет, управление войсками нарушится! Вы представляете, что это значит для отступающей армии? Это конец!
  - Отнюдь нет, - упрямо возразил бас. - По мнению товарища Рихтер, хаос продлится не слишком долго, а затем Каппель поведёт войска пешком по Московскому тракту.
  - Я бы не пошёл, - заметил баритон. - Каппель собирается занять позиции у Красноярска. Но в Красноярске товарищи уже поработали. Город, считай, уже наш.
  Заседающие притихли. Послышалось одобрительное мычание.
  - Кстати, как идёт работа с солдатами?
  - Пятьдесят третий полк фактически готов. Весь солдатский актив - наш, есть и несколько сознательных офицеров.
  - Хорошо. Напомню: в Иркутске начинаем с разрушения моста. Никакой переправы быть не должно. Первым делом берёте вокзал. Я подойду позднее, с шахтёрами. Они раскачиваются долго, зато потом не остановишь.
  Баритон шумно потянулся, зевнул.
  - Давайте за успех.
  Выпили. Жевание.
  Бас проговорил тихо:
  - Вы, господа, на эту квартиру больше не ходите. За нашим вокзальным товарищем слежка. Неровен час контрразведку сюда приведёт.
  - Шлёпнуть бы его, - бросил фальцет.
  - Да не волнуйтесь, - сказал баритон, - товарищ Рихтер только что угомонила. Я получил звонок по телефону.
  - Нет, вы меня точно с ума спятите, - взвизгнул фальцет. - Как вы могли просить об этой услуге большевичку?
  - Товарищ Рихтер наш товарищ, - значительно возразил баритон. - К тому же не забывайте, у неё авторитет среди матросов и солдат. А у вас есть авторитет в солдатских массах, господин штабс-капитан?
  - Ладно, оставим, - отговорился бас. - А дом этот действительно негодный. Я следы видел под окнами.
  Щелкнула крышка часов.
  - Что ж, господа. Пятый час, пора по домам.
  Звуки за стеной скомкались, скрипнул табурет, хлопнула дверь, заскрипел снег.
  До меня дошел план грядущей катастрофы.
  Иркутск взорвётся ещё до Нового года. Накануне восстания красноярский гарнизон предаст своего правителя и обрушится на армию, которая пойдёт маршем по своим тылам, рассеянная на отряды, не готовая к серьёзной битве.
  Сегодня в десять часов будет арестован штаб Захарова, управление войсками - потеряно. Надо срочно телеграфировать Бикрееву.
  Я собрался и ушёл по-английски. В лесу от мороза потрескивали сосны. Далеко впереди, внизу у Ангары, светились огоньки вокзала. Я побежал на свет.
  
  ****
  
  Вокзал переполнен беженцами. Повсюду мешки, котомки, клетки с курами, вонь стоит гибельная. Я поднялся к дежурному, сунул под его воспаленные глаза штабное чешское удостоверение и, выдворив бедолагу на свежий воздух, взял трубку телефона.
  - Центральная, пять. Слушаю.
  - Барышня, будьте любезны, квартиру Степанова.
  - Готово.
  В трубке послышалось невнятное шуршание, потом раздался хриплый стон.
  - Аллё, на проводе...
  - Простите, что разбудил.
  - Вы... Что случилось?
  - Ваш рояль в рабочем состоянии?
  Гамлет секунду соображал - под роялем подразумевался, конечно, телеграфный аппарат, но сон ещё спасал его от реальности.
  - Нет, на ремонте, - проговорил он.
  - Сколько нужно времени, чтобы его починить?
  - О-о, даже не знаю... Вы, если хотите поиграть, приходите лучше в театр. В девять.
  Значит, Гамлет отобьёт мою шифровку с телеграфа в девять утра. Арест главкома назначен на десять, но по какому времени - местному или нет? Железная дорога живёт по единому петроградскому, девять часов по иркутскому времени - это четыре часа по железнодорожному. Если арест назначен на десять по этому отсчёту, то у меня будет фора в шесть часов. А если по местному? Штабные поезда стоят на станции Тайга, это Томская губерния, разница во времени с Иркутском - около часа. Что можно сделать за час? Успеем арестовать Пропилеева, а это значит, что сохранится управление войсками.
  - Благодарю, буду непременно, - сказал я.
  - Где вы находитесь?
  - На вокзале.
  - Я заберу вас на авто.
  
  ****
  
  Гамлет вошёл в зал ожидания, одетый в песочного цвета меховое пальто и яловые сапоги с оторочкой, на голове - лисья шапка с хвостом. Он жестом пригласил меня на выход. На извозчичьей площадке в клубке пара приятно урчал мотором синий "Панар".
  Выехав на мост и пересекая реку, Гамлет рассказал, что автомобиль достался ему от большевиков полтора года назад, когда они бежали из города. Я передал ему текст шифровки (нацарапал в блокноте, пока ждал) и добавил:
  - Зайду к вам за ответом после десяти.
  Гамлет отрицательно замотал головой:
  - Не спешите, за мной следят. Я, знаете ли, немного революционизирую в этом городе. Приходите лучше в полдень, когда в зале будет больше народу. Кстати, - бросил он, когда мы выехали на набережную. - Тут упорно ходит слух об офицере по фамилии Баштин... Контрразведчик. Из главного управления, кажется. Насколько мне удалось понять, его отправили в Иркутск для розыска каких-то бриллиантов.
  - Что с ним?
  Гамлет заглушил мотор.
  - Чехи арестовали его на железной дороге. Теперь возят на допросы к себе в штаб.
  - Почему иркутские коллеги не освободят его?
  - Не подчиняются они нашим, чехи. Я третьего дня в их штабе телефонную линию починял, меня позвали как специалиста и знающего язык. Так вот, я своими ушами слышал, как они ругали какого-то Баштина из Омска, дескать, железный человек, но заржаветь не успеет - девятого числа его пустят в расход. Сегодня девятое.
  - Не исключаете дезинформацию?
  - Исключать не могу, но говорили офицеры в соседней комнате, не зная о моем присутствии.
  Многовато совпадений, подумалось мне. Гамлет, конечно, понимает по-чешски, он вырос в Праге, но как-то сразу совпало - и приглашение починить линию, и расстрел именно сегодня, ни днём позже... Всё это похоже на дезинформацию, блеф. В сущности, я ничего не знаю о Гамлете. Он мог продаться кому угодно.
  Есть только один способ проверить: устроить небольшой переполох в чешской контрразведке.
  
  ****
  
  Гамлет высадил меня на берегу Ангары. Пройдя наискосок Александровский сад, чудесный даже в это время года, я прогулочным шагом направился к штабу Чехословацкого корпуса. Мы с Гамлетом решили его поджечь.
  Для своей резиденции чехи выбрали красный особняк на Большой улице, против театра. Это очень оживленное место, но мне беспокоиться не о чем: когда полыхнёт, все будут смотреть на огонь. Со двора в дом ведёт чёрный ход, пройду через него незамеченным, главное - отвлечь охрану и очистить первый этаж от людей.
  Если верить Гамлету, чехи допрашивают Баштина по ночам, а сегодня в девять утра, после смены караула, повезут на расстрел. Время сейчас самое подходящее: восемь часов, усталый караул думает лишь о казарме и чашке горячего кофе, а если все пройдёт удачно, то и телеграфист успеет на службу, алиби ему не помешает. Гамлет показал мне бутыль с зажигательной смесью - керосин с примесью парафина и коротким шнуром запала. По его словам, адская смесь досталась ему от эсеров - они готовили убийство Часова, но в сентябре по городу прокатились массовые облавы, и бомбу пришлось припрятать.
  Гамлет всё рассчитал. Взяв разгон от сада, он пролетел на своем авто по Большой улице и на ходу швырнул бутылку с зажжённым фитилём точно в парадную дверь. Смачно хлопнуло, полтора литра вязкого пламени растеклись по дереву. Когда синий "Панар" свернул на соседнюю улицу, огонь уже охватил дверь.
  Повалил дым. В штабе спохватился резкий свисток, кто-то заорал ядрёным басом: "Raus, raus, kurva drât!" Распахнулись ворота, со двора выскочил солдат и бросился бежать. Я накинул бекешу (она скрыла лицо и погоны) и поспешил к чёрному ходу.
  Во дворе было пусто, все ломились через парадную. Внутри, в полутёмном зале с мощными квадратными опорами, я столкнулся с заросшим до бровей высоким мужчиной в запачканной известью поддёвке. Баштин. Его портрет, приложенный к досье, я помнил во всех деталях. Солдат с винтовкой за плечом толкал его к выходу.
  Караульный выскочил прямо на меня, так что не составило труда одним ударом успокоить его мятущийся ум. Затем я сдернул с его головы бекешу, нахлобучил на голову арестанту и потащил за локоть прочь.
  Напротив особняка собралась толпа, поглощённая древним переживанием. Мы вышли на Троицкую, свернули к Ангаре. Гамлет поджидал нас в своем бесподобном "Панаре". Мы неспешно поехали по Набережной улице мимо телег водовозов.
  
  ****
  
  В доме на Иерусалимской Баштин тяжело опустился в кресло за столом, жадно закурил и сложил перед собой большие руки с надувшимися венами. Выглядел он плохо: измождённое, чёрное от тюремного воздуха лицо, воспалённые усталые глаза. Я сварил кофе и разлил по бокалам коньяк.
  - Кто вы? - сухим простуженным голосом проговорил он.
  Я представился. Он усмехнулся.
  - Удостоверение, конечно, вы с собой не взяли, и вашу личность никто не сможет подтвердить.
  - Всё так, господин Черкулин.
  Я назвал его настоящее имя и добавил несколько слов о семье - Бикреев переправил жену контрразведчика и двух его детей в Харбин, самый спокойный по нынешним временам русский город, я сам провожал их в Омске на поезд. Лицо Баштина расслабилось, мой ответ его устроил.
  - Что вы хотите знать?
  - Обстоятельства, при которых вы были арестованы.
  - Что ж ... - он с отвращением покрутил в пальцах сигарету и отложил в пепельницу. - Я прибыл в Иркутск через двое суток после происшествия. Со мной были три помощника. В округе, у замначальника контрќразведки поручика Копфа, я получил материалы, все что было. Утром всей группой поехали в управу станции Иркутск, чтобы допросить свидетелей и получить бумаги о движении поездов. Не получили ничего, явный саботаж. Тогда, чтобы не терять времени даром, поехали на Иннокентьевскую. Я затребовал документы. Начальник станции Вырин просил подождать. Потом говорит - в депо есть один свидетель. Мы пошли туда втроём, я в сопровождении своих людей. Когда вышли на территорию, нас обстреляли чехи. Два моих офицера погибли.
  - Значит, это случилось на следующий день после вашего прибытия в Иркутск, после разговора с Копфом. Как считаете, вас хотели арестовать или попросту убить?
  - Бросьте, это же чехи. Хотели арестовать, а с перепуга стали бить на поражение. Мы, конечно, в ответ... Потом я сдался, думал, недоразумение.
  - Вы назвали чехам свое настоящее имя?
  - Да. Надеялся, что Копф вмешается.
  - Все погибли, кроме вас?
  - Нет, остался один, он ждал нас в машине. О нём ничего не знаю.
  - Где вас держали?
  - На Трапезниковской улице, в чехословацкой ка-эр. На допросы возили в штаб.
  - Кто вас допрашивал?
  - Сначала чехи, потом Мендакс, атташе британский. Других не знаю.
  - Среди тех, кто присутствовал на допросах, была ли женщина монголоидной внешности?
  - Женщина присутствовала всего одна, в шляпке с вуалью... Скулы... Да, пожалуй, монгольская кровь. Но в Иркутске таких сотни.
  - Был ли у неё шрам на лице?
  - Хм... Нет, не было.
  - Что вам известно о конвое?
  - Вагон не продвинулся дальше Иркутска.
  - Это все?
  - Чем богаты.
  - Негусто. Что думаете о начальнике иркутской ка-эр?
  - Голованов? Не могу сказать, досье чистое.
  - А что такое Копф? Знаете его?
  - Немного, одно время служили в Верхнеудинске, - сказал он, растягивая воротник рубашки. - Честный офицер. Его бывший начальник, Лацинский, переметнулся к большевикам, а Копф остался верен России.
  - Не кажется ли вам странным, что Копф не освободил вас? Мог, по меньшей мере, перевести от чехов к себе.
  - Благодаря Копфу я жив до сих пор.
  - Вас не убили сразу только по одной причине: не только мы с вами ищем бриллианты, но и кто-то ещё. Тот, кто обладает достаточной властью, чтобы устроить ваш арест. Этот человек убрал вас со своего пути и заодно удостоверился, что вы ничего не раскопали.
  Кулаки Баштина сжались в костлявый бледно-лиловый комок.
  Я оставил его отдыхать, договорившись продолжить разговор после обеда, а сам пошёл пешком на телеграф. Можно было позвонить, на квартиру проведен телефон, но я решил прогуляться, чтобы успокоить нервы. Отстоял очередь к окошку, за которым обслуживал Гамлет, попросил телеграмму из Владивостока на своё имя. Текст на бумажных полосках извещал:
  "Таня уехала Киев тчк Дядя Павел".
  Моя телеграмма не дошла до адресата. В Ставке не работает связь. Значит, командующий Восточным фронтом арестован.
  Сыграно как по нотам: вчера образован красный политцентр - и сразу обрушилось управление войсками. Колчак и золото отрезаны от армии. В Иркутске готовится мятеж.
  Надо срочно связаться с Бикреевым, но связи нет. Остаётся лишь один выход.
  
  ****
  
  Штаб военного округа уже кипел. Хлопала дверь парадного входа, сновали вестовые, всюду повозки, всадники, автомобили. Вход перекрыл казачий пикет. Хмурый чернобородый урядник долго изучал моё удостоверение и, наконец, кивнул. Бледный круглолицый дежурный сквозь зубы сообщил, что начальник контрразведки уехал с Часовым в комендатуру и нехотя пропустил меня к его заместителю.
  Поручик фон Копф, непримечательной внешности мужчина со скользким взглядом выпуклых водянисто-голубых глаз, был занят: сортировал и укладывал в сейф служебные папки. Мой рассказ о собрании эсеров проскользнул мимо его ушей. Он даже не спросил, что я делал в Царь-Девице - мысленно он уже распрощался со мной.
  -- Не волнуйтесь, держим руку на пульсе, -- бросил Копф. -- Что касается остального, то, возможно, перед вами разыграли спектакль. Господа эсеры большие мастера по этой части.
  -- Мне нужен Часов.
  -- Так звоните, один-шесть, -- он усмехнулся. - Ах, да, у вас разногласия с генералом... Что ж, поедемте - представлю вас лично, я как раз собирался в комендатуру.
  
  ****
  
  В душной комнате с наглухо задёрнутыми бархатом окнами горел свет: люстра, настольные лампы и зачем-то свечи, словно обитатель комнаты боялся уснуть (я сам пребывал в том же состоянии). Часов сидел за столом и читал с машинописного листа, делая пометки карандашом. На меня он никак не отреагировал. Я вытянулся по стойке смирно. Он недоверчиво покосился на меня и снова уткнулся в бумаги.
  -- Что, капитан, пришли прощения просить? Так я не поп, грехи не отпускаю.
  -- Ваше превосходительство, осмелюсь донести до вашего сведения несколько замечаний по поводу неизбежной обороны Иркутска от красных.
  Часов покачнулся всем корпусом. Взгляд его по-прежнему был направлен на бумаги, но внимание уже принадлежало мне.
  -- Вот как. Неизбежной.
  Часов встал, вышел из-за стола и вкрадчивыми шажками пошёл к медному бюсту Александра Третьего в углу, приминая мягкими сапогами ворсистый ковер.
  -- О судьбе города не извольте беспокоиться, -- бросил он через плечо. -- Держу город крепко, не то что некоторые... В штабе, мать его.
  -- Ваше превосходительство! Я в Иркутске недавно, службой не занят, так что глаз у меня свежий. Заметил несколько потенциально опасных моментов.
  Часов обернулся в профиль и грозно насупился.
  - Короче.
  - Позвольте обратить ваше внимание на понтонный мост через Ангару. В предстоящей схватке он может играть ключевую роль.
  Часов вернулся за стол, присел и выбросил руки перед собой, косясь на белые крахмальные манжеты, застёгнутые на простые пуговицы.
  - Ну и что с мостом?
  - Как вам известно, Ангара замерзает с наступлением январских морозов. Во время ледохода мост разбирают, чтобы спасти от разрушения. В эти дни сообщение между берегами прерывается почти полностью - только на пароходах. Между тем на левом берегу, выше вокзала, находятся казармы Пятьдесят третьего полка, солдаты которого распропагандированы красными. Это опорная база восстания: левый берег.
  - Крикунов мы упокоили, мост не разобран. Какие трудности?
  - Мост будет сорван ледоходом. Это случится на днях. Для подпольщиков это послужит сигналом к началу восстания. Здесь, на правом берегу, у красных ничего не выйдет - гарнизон Иркутска верен правительству, и юнкера не подведут. Красные могут опереться только на рабочих железной дороги, шахтёров и солдат запасных полков, изнывающих от безделья на левом берегу. Их поддержат партизаны.
  - Ерунда! - перебил Часов и вскочил на ноги. - Арестовать эсеровский штаб, обложить их из пушек, отправить казачков на левый берег - и солдаты моментально протрезвеют!
  - Не получится отправить казаков - мост будет сорван. Обстрелять казармы союзники не позволят - вся станция забита их эшелонами, испугаются шальных снарядов. Пароходы - в руках Жанена и губернского комиссара, а они поддержат мятежников. Это тупик.
  Часов рубанул рукой воздух и снова сел.
  -- Вот что, господин фельдмаршал Кутузов. Идите-ка вы... исполнять мой наказ. Всё, свободны.
  Копф ждал меня у лестницы. Выражение моего лица его не удивило.
  -- Ну-с, и куда вы теперь? - спросил он с ухмылкой. -- К адмиралу?
  -- Желаете присоединиться?
  -- Благодарю. Но, как говорят в Японии, человеку хорошо среди людей, а полю - среди полей.
  Голова моя слегка кружилась, когда я выбрался на воздух. Далёкое Солнце размыто светилось во мгле. Улица скрипела полозьями саней, прохожие спешили, кутаясь в воротники. Промозглый холод заполнил всё.
  Иркутск ещё можно спасти. Связи со штабом нет, но её восстановят, никуда не денутся. Всё что нужно - чтобы Колчак приказал перевести на левый берег казаков и разобрать мост. И обязательно - позаботиться о пароходах. Я остановил кошёвку и помчался на Иерусалимскую.
  
  ****
  
  Баштин выглядел мрачным и собранным. На кушетке прихлёбывал кофе незнакомец, молодой человек юнкерских лет.
  -- Позвольте представить - корнет Иванов, -- сказал Баштин. - Он сумел уйти от ареста, скрывался на явочной квартире. Я вызвал его по телефону.
  -- Значит, связь у него была, -- сказал я, снимая перчатки. -- Что же он не сообщил в центр о вашем провале?
  -- Вы, ваше высокоблагородие, осмелюсь доложить, попутали. Корнет сразу доложил, а почему до вас не довели - этого я не знаю. В городе корнет собирал информацию, есть результат. Камни взял начальник станции Иннокентьевской. Он спрятал их у себя на даче. Необходимо срочно провести обыск.
  Начальник станции погиб до моего приезда, с ним пропала вся документация за половину октября. На Иннокентьевской вообще дым коромыслом, перестрелки каждый день.
  -- Где находится дача?
  -- За речкой Ушаковкой. Поедемте, пока светло.
  Мы молча собрались. Корнет попросился за руль, я расположился на заднем сидении, Баштин - справа от меня.
  По дороге корнет рассказывал о своих поисках. Выходило нарядно. Верный корнет раскрыл дело, пока его начальник стойко выдерживал допросы. И Баштин вдруг оказался доступен для похищения, и машина кстати отыскалась, а теперь мы едем забирать бриллианты. Так не бывает. Я тихо расстегнул кобуру.
  Автомобиль быстро съел пригород и вылетел на длинную прямую Ланинскую улицу, что бежит с лесистой горки и упирается в Московские ворота на берегу Ангары. Конечно, до ворот мы не доедем, свернём направо у сиротского приюта. Дальше -- Острожный мост, один из двух через Ушаковку, а за ним -- Знаменское предместье, что тянется вдоль Ушаковки, впадающей в Ангару чуть ниже, у второго моста, Знаменского. Но машина не свернула у приюта, а продолжала нестись прямо к Ангаре. Корнет задумал повернуть на Знаменском мосту. Зачем такой крюк?
  Корнет окончил свой рассказ присказкой "Ну вот, примерно так растет веселый мак". Баштин выпрямил спину. Я почувствовал локтем, как напряглись его мышцы и весь он налился холодом, как перед броском.
  -- Ненавижу этот город, -- сквозь зубы проговорил Баштин. - Улицы длинные.
  Он замер, лицо окаменело. Краем глаза я отметил, как его рука потянулась за пазуху. Эх, господин жандарм, где ваша сноровка? Нельзя вести себя по-детски, решив убить человека. Я вынул кольт и выстрелил Баштину в грудь. Он выдернул руку. Об пол брякнул наган. Корнет не обернулся, вжал голову в плечи. Машина резко повернула на Большую, заскрипела, бросила влево. Меня и Баштина кинуло к дверце, он стукнулся головой о стекло. Я просунул руку, открыл замок, откинулся на спину и обеими ногами выбил тело из машины. Не люблю путешествовать с мертвецами.
  "Панар" разогнался еще сильнее. Проехав синий городской сад, мы влетели на мост. Пора сбавить скорость. Я хлопнул ошалевшего корнета растопыренными пальцами по затылку. У стены женского монастыря автомобиль встал. Мотор продолжал пыхтеть.
  -- Смирно сидеть. Башлык на голову. Оружие.
  Мозолистая длиннопалая рука аккуратно подвесила через плечо револьвер и охотничий нож.
  -- Вы меня убьёте?
  -- Немного позже, -- сказал я, поднимая с пола наган Баштина. - Что было на Иннокентьевской и позже?
  -- Я за рулём сидел. Как стрелять начали, смотрю - чехи на меня бегут, кричат -- выходи. А я что, дурак? По газам -- и сразу к их благородию, к Копфу. У моста машину бросил - вот эту самую, -- там чехи стояли, патруль, а я - пешком. Копф меня сразу к одному телеграфисту отвёл, немцу. Генрих Конрадович. Тот посадил в подвал - мол, сиди, не дёргайся, тебя весь город ищет. Я говорю: так доложить надо! А он: не бойся, я сам доложу, лично генералу Бикрееву. Так я и сидел в подвале. А сегодня немец приехал и сюда привёз, а сам на службу укатил. Всё.
  -- Что он приказал тебе?
  -- Сегодня? Сказали, что вы - красный шпион, надо вас ликвидировать. В повороте, говорит, надо резко заложить, чтобы вас на его благородие, значит, кинуло. Господин ротмистр хотели убить вас из нагана, а потом в городском саду бросить, там забор сломанный!
  -- Что потом? Какой план?
  -- Не знаю, клянусь!
  Корнет сдерживался из последних сил, чтобы не удариться в слёзы. Ему не больше двадцати, ребёнок.
  -- Вперёд, в город.
  Мы отмотали окольным путём по предместью. Всю дорогу мне не давала покоя мысль: Баштин, старый волкодав, держался так неуверенно, что дал себя убить. Конечно, корнет с перепуга ошибся, но Баштин явно сомневался в правильности информации, которую ему дал Гамлет. Это его идея, Гамлета. Захотел убрать меня. Загодя написал записку от имени Копфа о том, что я, его спаситель - на самом деле враг, передал через чешских солдат Баштину. Этих двоих, корнета и ротмистра, Гамлет собирался использовать дальше.
  Как поступит Гамлет, сообразив, что Баштин провалил миссию? Сбежит? Только не этой ночью. Гамлет, как все недоумки, абсолютно уверен в своем интеллектуальном превосходстве. Мысль о возможности провала даже не приходит ему в голову. Вечером он ждет к себе Баштина с докладом... Надо сделать так, чтобы он подождал до завтра, тогда мы еще поиграем.
  "Панар" пересек Острожный мост, выкатился на Преображенскую улицу и стал в одном квартале от пожарной части. Мы оба вышли, я и корнет. Зашли в часть, показали дежурному удостоверения и выставили его подышать свежим воздухом. Корнет набрал рабочий номер Гамлета и доложил:
  -- Гость покинул город. Господин ротмистр остановились в кабаке у Хлебного рынка, вытащить его оттуда никак не могу, будем ночевать в номерах.
  - О, боже, с кем приходится работать! - забрюзжал Гамлет. -- Завтра в шесть утра тащите его ко мне живого или мертвого!
  Все, финальную сцену оставим на завтра. Пора закончить этот суетный день. Мы поехали на берег Ангары.
  Река потонула во тьме. Вдоль Набережной клубился сырой, лютый мороз. По узким краям забереги в черной полосе реки терлись плавучие льдины, кипело крошево. Река вставала.
  Мы вышли неподалеку от островов, напротив Царь-Девицы. "Панар" ушел в воду и, пуская пузыри воздуха, плавно погрузился в ледяной суп. Корнета заметно трясло -- то ли ужас, то ли холод, не все ли едино? Отключив мысли, минуту я стоял на берегу в широком блаженстве молчания, следя за своей рукой, доставшей из кармана моего полушубка наган Баштина и доллары.
  -- Возьмите, -- сказал я, подавая деньги и оружие во тьму на ширину ладони. - Утром поедете к чехословакам, в Красные казармы. Спросите поручика Ваховника. Купите у него новые документы. Потом сядете в первый поезд до Харбина и забудете путь домой. Вопросы?
  Вопросов не было.
  Дальнейшее помню не очень четко. Вернулся на Амурскую, кажется, в полночь, Мона напоила меня чаем, я встал, дошёл до постели. Дальше - обрыв и пустота.
  
  ***
  
  Меня разбудило весёлое тявканье щенка и ворчливое шипение кошки. Где-то вдали бодрый голос выкрикнул с оттягом -- "Точу ножи-ножницы!", а затем донеслось тихое однообразное шуршание, перемежаемое всплесками воды и влажным шмяканьем.
  Свет постепенно вернулся, и первым, что я увидел, были роскошные женские груди. Матрена, хозяйка квартиры, мыла пол, едва ли думая стыдиться, но вдруг почуяла что-то новое в привычной картине утра и вскинула лицо.
  -- Господи Исусе! - вскрикнула она, роняя тряпку. - Очнулись!
  Все мышцы онемели. Правый локоть саднил: на внутренней части сгиба темнели аккуратно, в нитку, точки от инъекций. Кое-как я дотянулся до хронометра. Девять часов.
  Матрена прибежала через минуту с тазом тёплой воды и полотенцами.
  -- Какой сегодня день? - спросил я.
  -- Так среда, двадцать четвёртое! Или одиннадцатое, если по-новому. Вы две недели проспали!
  Через час стараниями дюжего приказчика деревянная бочка офуро была наполнена горячей водой. Вскоре я уже брился у зеркала и пил чай, пытаясь собраться с мыслями. Голова была пуста, как жерло пушки, брошенной отступающей армией в белом заснеженном поле.
  Хозяйка сидела напротив, смачно прихлёбывала и умиротворённо закусывала.
  -- Матрена... Помните ли, здесь была женщина.
  -- Как не помнить, ходила тут за вашим благородием. Кричит, мол, вы раненый, натура у вас нежная, вот и отключились, надо отдохнуть. Я говорю: кого отдыхать, так и помереть можно! Доктора надо! А она: забудь про доктора, у меня образование! А сама порошок какой-то белый разводила и шприцем в вашу руку колола. А вчера я доктора все же позвала, Михал Михалыча из Кузнецовской. Он глянул на ваше благородие, меня спросил, какие лекарства вам колят, а я как на духу - мол, девица одна за вами ухаживат, порошки разводит. А он: мол, жив-здоров ваш офицер, только кто-то держит его, вас, то есть, в состоянии, спать принуждает.
  -- Где сейчас эта женщина, Мона?
  -- Она как узнала, что доктор тут был, так сразу фьють! - упорхнула! Приходила за ней подружка. Вроде гуранка, только така, благородна. В вуалетке, по такому-то холоду! И вместе поехали.
  -- Адрес не сообщила?
  Хозяйка отрицательно замотала головой.
  Что за гуранка? Диана? Леди Мэри? Зачем Мона держала меня две недели в состоянии сна?
  -- Скажите, та самая женщина... Вы видели ее глаза?
  -- Не, глаз не видала. Вуалетка была, говорю.
  -- У нее был шрам на левой скуле?
  -- Кажется, был, -- хозяйка перестала жевать. -- Ой, точно, не было!
  Черт, шрам она бы заметила...
  Матрена подпрыгнула на стуле.
  -- Простите Христа ради, невнимательна я! Вам та самая мадам письмо велела передать.
  Хозяйка метнулась из дома, и через несколько минут в моих руках оказался скромный визиточный конверт линяло-розового цвета. Внутри -- плотный голубой листок с одним единственным словом, аккуратно начертанным тонкой черной кисточкой: "Идоган".
  Леди Мэри вышла из тени. Кем бы она ни была.
  
  ****
  
  Мона исчезла. Для очистки совести я наведался в гостиницу "Централь", и узнал, что она съехала позавчера. Обзвонил театр, офицерское собрание, рестораны; все в один голос сказали, что Мона уехала на гастроли в Харбин. На даче, где недавно резвилась танцовщица в венецианской маске, я нашёл пустоту в задрапированных бархатом комнатах и обозлённого сторожа, не получавшего плату две недели. Я посоветовал продать шторы и мебель - Бекешин и атлеты с мечами здесь уже не появятся.
  Итак, мой соперник зачистил хвост и мелькнул на миг, перед тем как исчезнуть. Близится финал? Леди Мэри старается подстегнуть меня к поиску? Пора играть по-крупному?
  Ладно, посмотрим, какие карты у меня на руках. Две дамы разной масти, пик и треф, Мэри Хаддиган и Диана. Мона - вне игры. С ней с самого начала все было ясно: классическая наседка, ведьма на шее. Певица с праздничной биографией, опытный манипулятор. Пришлось подставить ей шею - других возможностей приблизиться к леди Мэри я не видел, а еще это удобный канал для дезинформации. Ничего не поделаешь, приходится использовать любой случай.
  Значит, Диана и Мэри... Их внешнее сходство можно объяснить кровным родством. Что если они родные сестры? Бикреев сказал, что младшая сестра Дианы мертва, но, кажется, он не слишком в это верит.
  Ещё один вопрос: круг посвящённых в секрет Идогана ширится на глазах. Не считая меня, об этой реликвии знали двое, Лао Ши и Саката. Оба мертвы. И вдруг появляется некто осведомлённый. Кто он? У меня есть лишь один ответ.
  Мать Дианы происходит из богатого монгольского рода, чингизидов по линии Джучи или Есугэя. У родственников Дианы по материнской линии зеленые или синие глаза, для монголов это редкость, а для родных Дианы -- повод, чтобы причислить себя к роду Борджигин. Предание о камне Чингисхана могло перейти к Диане по наследству. Это я могу допустить. От ее матери я слышал несколько интересных легенд, все они перекликаются с "Сокровенным сказанием монголов".
  Следующий вопрос: почему я до сих пор жив? Первая причина: Мэри до сих пор не нашла бриллианты и очень рассчитывает на мой успех. Вторая: вполне вероятно, что она включила меня в свои планы на будущее, когда в Иркутске рухнет власть и золотой запас, по замыслу Бэйли, достанется японцам. Банкиры микадо -- единственный кандидат на захват русского золота. Американцы и англичане сделали ставку на большевиков, иначе никак не объяснить унижение Белой армии. Им нужно, чтобы золотой запас остался в России. Другое дело японцы. Их амбиции огромны, и они крайне нуждаются в золоте. Достать его, выдернуть из-под охраны союзников они могут несколькими способами. Могу допустить такой сценарий: в Иркутске начинается мятеж, японские войска поддерживают правительство и берут золото под свою опеку, а дальше следы золотых эшелонов попросту теряются. Но если так, то я нужен Мэри только в одном случае: если она играет против Бэйли и японцев. Значит, Диана и Мэри - сестры. Они действуют заодно. Им нужен священный камень их рода -- Идоган.
  Миссия Моны провалена, сестры больше не нуждаются в ее услугах. Они приступили к решающей фазе, заметают следы, возможно, отлучились из города, и чтобы я не мешал их планам, не придумали ничего лучше как усыпить меня на целых тринадцать дней. Мое пробуждение означает, что их подготовка окончена. Восстание случится на днях.
  
  ****
  
  После обеда я зашёл в публичную библиотеку на Тихвинской площади. Служитель в потёртой чёрной паре, очень похожий на молодого Ленина, принёс подшивку свежих газет. Новости тревожнее с каждым днем. Армейские поезда застряли где-то под Красноярском. Красноярск заняли красные, гарнизон предал Колчака. Новым командующим назначен Каппель. Войска пересели на сани и движутся по Московскому тракту, генералы Ставки едут с армейскими обозами, Бикреев, конечно, с ними. Чехи пропустили только два эшелона: личный поезд Колчака и первый эшелон с золотом. Колчак попадет прямо в ловушку.
  Захотелось подышать свежим воздухом. Я встал и прогулялся по главной иркутской площади, между Тихвинской церковью и Казанским собором. У китайского балагана, расположенного, как водится, между святынями, на меня налетел Пурхевич.
  -- O, Dieu! - воскликнул он. - Вот так встреча! Представьте, меня пригласили в Хабаровск - там еще ценят нашего брата куплетиста-злободневника! Не одолжите ли на билет? Хотя, не надо, все равно пропью: мост через Ангару сорвало к чертям, придётся торчать на правом берегу, пока пароходы не пустят.
  -- Что вы сказали? Сорвало мост?
  -- Двенадцать понтонов -- подчистую! До вокзала не доехать, не доплыть!
  До меня, наконец, дошло.
  Сообщение между берегами прервано. Золотой запас - в городе. Переворот случится сегодня или завтра.
  Единственный шанс его предотвратить -- арестовать верхушку заговорщиков. Сегодня.
  Я вернулся в библиотеку и попросил воспользоваться телефоном. Договорился с Гамлетом о встрече.
  
  ****
  
  -- Господи, боже мой! - Гамлет растроганно преломил руки. - Слава Богу, вы живы!
  -- Я должен срочно встретиться с вашей группой. Обсудить совместную работу.
  -- Конечно, если так срочно, через три часа устрою...
  -- Где?
  -- Давайте на Иерусалимской.
  Мы попрощались. Я неспешно прогулялся до Офицерского собрания и сделал ещё один звонок. Потом выпил водки, взял пролётку и погнал на Иерусалимскую.
  Погода стояла тяжёлая: хмурое небо, пронизывающий ветер. Всю дорогу я тёр свой окоченевший нос, другой рукой согревая револьвер в кармане шубы, и размышлял над тем, в какую авантюру я ввязался. Из Офицерского собрания я позвонил Копфу, сообщил о предстоящей встрече эсеровского актива. Проигнорировать этот звонок он не сможет, группа захвата обязательно примчится на Иерусалимскую и арестует всех, кого найдёт в доме. Сказать об этом Копфу было крайне рискованно: Гамлет и Копф - подельники, но что за дело их связывает? Тот и другой отнюдь не склонны к жертвам во имя идеи. Ими руководит тупая жадность, их цель - пропавшие бриллианты и девятьсот килограммов золота из подвалов иркутского казначейства. Мятеж, кровь на улице, хаос - подходящая атмосфера для грабежа, политика всегда была лучшим прикрытием для криминала. Меня не покидала уверенность, что этих двух идиотов разрывают лютые разногласия по поводу дележа добычи. Копф не предупредит Гамлета, более того - он непременно постарается его убрать. Такой исход меня нисколько не устроит, Гамлет нужен мне живым. Он -- лучший способ получить информацию о сёстрах Брагиных, выбить из него правду намного проще, чем из Копфа или Дианы. Что ж, придётся ввести себя в уравнение, подставиться, пусть даже криво; главное -- не позволить Копфу запросто убить Гамлета, и что-то мне подсказывает, что я способен ему помешать. Гамлет наверняка затаится в подвале, в потайной комнате, где сможет переждать переполох в относительном комфорте; об этой комнате знаем только я и он.
  План откровенно дрянной, но изобретать более надёжный ход уже некогда. Карты раскрывать рано, карты надо поберечь -- мой поиск не завершён и безопасность золотого запаса как прежде под вопросом. Итак, господа, покер закончился, начались шашки. Точнее, поддавки.
  
  ****
  
  На квартире меня ждали. Гостиную заволокло папиросным дымом. У стола с самоваром в расслабленной позе стоял Гамлет, на стульях расположились десять человек в военной форме и гражданском. На меня с дурашливой угрозой смотрел длинный сгорбленный брюнет с ястребиным носом -- штабс-капитан Колпачников, один из зачинщиков бунта. Когда я вошёл, он поднялся на ноги и вынул наган.
  Гамлет облизал пересохшие губы.
  -- Ну-с, господин Богомол, как вам моя группа?
  -- Не могу сказать, что удивлён, -- сказал я и выстрелил, не вынимая руку из кармана. Штабс-капитан охнул и завертелся волчком, схватив свой локоть.
  Нажать курок повторно я не успел -- через миг уже лежал на полу, скованный наручниками, а штабс-капитан, скуля по-собачьи, пинал меня носком сапога. Нужно было стрелять на убой.
  Заговорщики не спешили, переговариваясь и усмехаясь. Гамлет возбужденно говорил, то и дело кивая в мою сторону. Наконец за окнами раздались выстрелы. Зычный голос поручика Копфа объявил:
  -- Красные черти, сдавайтесь! Дом окружен! Выходи по одному, копыта в гору!
  Дом на секунду погрузился в ступор, затем -- в художественное геройство и дальше в банальную панику. Кто-то выбил стекло, выстрелил, заохал, покатился. Во дворе послышались крики, защёлкали выстрелы, и вскоре я остался один.
  Меня вывели на воздух, усадили на землю, кто-то протёр мне лицо снегом. Поручик присел на корточки рядом.
  -- Телеграфист задержан?
  -- Нет! - рявкнул Копф. -- Конечно, спасибо вам за звонок, но уж больно вы прыткий для учёного.
  
  ****
  
  В санях под охраной двух бойцов меня отвезли в центр города, в Потеряиху - прибрежную местность между понтонным мостом и Троицкой церковью. Говорят, в старину здесь простиралось болото, где увязал заблудившийся мелкий скот, а полтора года тому здесь обосновались амнистированные каторжники, и в Потеряихе стали пропадать люди.
  Старый, тесный, пропитанный копотью дом с наглухо забитыми ставнями стоял в глубоком загашнике за гимназией. В своём заточении я находился один, без соседей. Обеды носили из трактира, даже доставили пачку детективных историй. И всё это могло показаться терпимым, если б не полная звуконепроницаемость.
  На десятые сутки я заскучал. Не развлекали даже раскаты грома, едва различимые здесь, в глухой бревенчатой коробке. Само собой, никакого грома в декабре быть не могло, а могло быть только одно - бой.
  На одиннадцатый день рано утром меня вывели на воздух. Во дворе стоял автомобиль. Место шофёра пустовало, позади из темноты возникло лицо Копфа.
  -- Извините, пришлось подержать вас немного, -- сказал он. - Навестить вас не было возможности - красные, видите ли, поднялись, атакуют из предместий. Взяли всё Глазково, за Ушаковкой их тоже полно.
  -- Это так неожиданно.
  Где-то вдалеке разорвался снаряд. Копф досадливо отвернулся от окна.
  -- Считайте себя пророком, если вам угодно. Переправиться на тот берег у нас действительно не получилось - союзники не дали пароходов. Обстрелять казармы тоже не вышло - генерал Жанен пригрозил, что натравит на наш гарнизон всё иноземное воинство. Но ничего, отбиваемся потихоньку. На подходе семёновцы, японцы тоже нас поддержат, так что через пару дней всё кончится. Лучше скажите, откуда вы узнали о подготовке мятежа?
  -- Я докладывал.
  Копф сделал глоток из золотой, осыпанной рубинами фляжки. Одна лишь запонка на рубашке поручика стоила больше, чем он мог заработать за несколько лет. Я бы не надел такие запонки на службу, и Бикреев не надел бы, это точно, наше ведомство он называет по старинке - Монастырь.
  -- Господи, как трудно с вами общаться, -- вздохнул Копф. - Ладно, делать нечего. Вас доставят за город, ради вашей безопасности.
  Копф выглянул из автомобиля. Подбежал, неловко придерживая саблю, черноусый круглолицый прапорщик.
  -- Слушай приказ, -- сказал Копф. -- Поедешь вниз по Набережной до угла Амурской. В саду встретишь наш патруль. Поступаешь в распоряжение командира патруля корнета Фостюшкова. Все, вперёд.
  
  ****
  
  Чёрный с потёртыми боками "Руссо-Балт" тяжело покатился вдоль Ангары. На углу Набережной и Амурской, в белоснежном Сукачёвском саду, стоял пеший патруль. Заметив нас, солдаты вскинули ружья. Автомобиль встал. Косоглазый низкорослый корнет заглянул в салон и ткнул ствол нагана в лицо черноусого.
  - Ты и шофёр - на выход.
  Лицо прапорщика вытянулось, но он подчинился, вслед за ним вышел водитель. У них забрали оружие и отвели в сад, в густой пушистый иней под стенами собора. Один за другим хрустнули выстрелы. Дрогнувшая ветка бросила в холодную синеватую глубь лёгкую пригоршню снега.
  В стекло автомобиля раздался дробный стук. Я машинально отметил код Морзе, распознав слово end.
  - Давно не виделись, капитан, - сказал Гамлет, запрыгнув на диван рядом со мной и рывком прикрыв дверцу. - О чём размышляете?
  - О том, что Бог поставит точку в жизни любого, кто убивает невинных в воскресенье.
  - О, мистика! Значит, вы объясняете моё спасение вмешательством высших загадочных сил.
  - Бог с вами, какие уж загадки. Вы отсиделись в подвале. Затем побежали к своему куратору - мадам Рихтер, и гневно потребовали покарать меня и Копфа, ведь мы покусились на вашу драгоценную жизнь. В ответ она отключила вас - полагаю, одним ударом, потом вызвала к себе Копфа и пообещала убить вас обоих, если вы не перестанете вести себя как имбецилы. Кстати, советую отнестись к этой угрозе серьёзно.
  - Однако, похоже, наш разговор не задался, - Гамлет снял рукавицы и захрустел суставами пальцев. - Я в затруднении, чем же вас развлечь в это неласковое утро? А хотите, расскажу об иркутском телеграфе?
  - Если не азбукой Морзе.
  - Что вы, только гласом человечьим! Вам интересно будет знать, что иркутская телеграфная контора - это собственность датской компании, построившей сеть коммуникаций от Петрограда до Владивостока. В каждой узловой точке этой сети работают офицеры датской безопасности, прослушка идет круглые сутки. Иркутск не исключение - два королевских офицера занимают кабинет на верхнем этаже. Когда Бикреев отыскал меня здесь и начал давить на психику, я попросту поднялся к моим новым кураторам. Они попросили меня подыграть Бикрееву - сплавлять ему дезу. Я справился идеально, он ничего не заподозрил.
  - Бикреев знал, что вы работаете на датчан. Вопрос был в том, как вас использовать в этом качестве. В октябре нынешнего года куратор-датчанин представил вас некой англичанке - Мэри Хаддиган, известной также как мадам Рихтер, и потребовал оказывать ей всяческое содействие. Она ввела вас в круг местных политических заговорщиков, вашей общей целью был красный мятеж. Одним из участников заговора был Копф, завербованный большевиками в семнадцатом году.
  - Стоп. Если мой новый куратор работает на британцев, то и Копф должен работать на них. Или тогда уж они оба агенты Москвы.
  - Эта женщина использует и британцев, и красных, а работает она только на себя.
  - Продолжайте.
  - Начальник иркутской ка-эр Голованов, ни о чём не подозревая, назначил Копфа ответственным за розыск исчезнувших бриллиантов. Англичанка немедленно воспользовалась этой удачей - через Копфа она получила контроль над всеми мероприятиями по розыску камней. Вскоре на помощь иркутской контрразведке из Омска была отправлена группа Баштина. Кстати, его настоящая фамилия - Черкулин; чехи знали об этом, и Копф знал, и только вы остались в неведении; здесь вы и попались. Баштин своим появлением создавал помеху англичанке, и она приказала вам убрать его с глаз долой, что вы и сделали. Когда Баштин был арестован чехами, из Омска явился еще один визитёр - ваш покорный слуга. Англичанка приказала не трогать меня. Я был нужен ей на поводке, на вашем поводке и Копфа. Ваш удивительный дуэт добавил ярких красок в этот карнавал слабоумия. Копф надеялся, что когда я возьму след, он завладеет информацией раньше всех. Тот же пламень охватил и вас, но Копф первым заподозрил, что англичанка затеяла личную коммерческую авантюру, и теперь вас обоих прикончат, поскольку ей не нужны свидетели. Копф поделился этой догадкой с вами, и вы предложили план: обмануть куратора и скрыться, прихватив бриллианты. Вот только делиться с Копфом вы не собирались. Чтобы отвлечь его внимание от камней, вы сказали ему, что бриллианты никуда не денутся, а главное сейчас -забрать золото из Иркутского отделения Госбанка. Речь не идет о золотом запасе - лишь о девятистах килограммах, которые хранятся в местном казначействе. План был такой: когда восстание закончится - разумеется, не в пользу правительства - Часов приступит к эвакуации золота. Он погрузит его на ледокол на Байкале, в селе Лиственичном, и переправит к атаману Семенову. Вы предложили Копфу перехватить золото на ледоколе, затем переправиться на северный берег Байкала и там закопать его, используя как рабочую силу ваших товарищей эсеров. Затем оставалось только убить исполнителей и вернуться в Иркутск, получить бриллианты и дождаться, когда все уляжется, чтобы с золотом и камнями покинуть Россию.
  - Идиотский план.
  - Достаточно идиотский, чтобы понравиться Копфу, ведь эта идея предназначалась только ему. Копф загорелся и, конечно, сразу решил отделаться от вас. Он сообщил вам, что вы раскрыты, а я готовлю ваш арест, и предложил меня убрать, а заодно покончить с Баштиным. Вы убедили меня освободить его, потом отправили к ротмистру мальчишку-корнета со словами, что я держу в заложниках его семью. Все было устроено предельно тупо, и лишь потому вы чуть не обыграли меня.
  - Вас, русских свиней, спасает животная реакция, а вовсе не высокий интеллект.
  - Дорога ложка к обеду... В общем, так мы и дожили до сей минуты. Бриллианты не найдены, а восстание в Иркутске близится к концу. Часов не сегодня-завтра повезет иркутское золото прочь из города, Копф готов его перехватить. Чтобы столкнуть вас со мной, Копф организовал эту встречу, и что-то мне подсказывает, что он постарается убрать нас обоих ещё до заката. Ведь это Копф всучил вам тех людей, не так ли?
  Я кивнул на кучку солдат во главе с косоглазым корнетом, нервно куривших у засыпанной снегом лавки в десяти шагах от автомобиля. Гамлет хмыкнул.
  - Не действует ваша дедукция, я все переиграл. Золото будет моим. На ледоколе - мои люди, они в доле. Эти тоже куплены, все, с потрохами. Копф уберет Часова, они уберут Копфа, и мы спокойно поплывём на восток. Пристанем к тихому берегу возле Култука, погрузимся на сани и пойдём караваном в Монголию, ну а дальше... Весь мир у наших ног! Знаете ли, я мечтаю открыть свою собственную радиокомпанию. Или банк? Даже не знаю. А прямо сейчас мы отправимся на одну квартиру за городом, где вы подробно укажете местонахождение омских бриллиантов. Ну, разве не гениально?
  - Не лезьте в гении, Гамлет - в России это плохо кончается. Давайте-ка лучше поедем к мадам Рихтер, - я дружески хлопнул его по руке. - Обещаю, после этой встречи вы перемените свои блестящие планы.
  Гамлет одёрнул руку, заёрзал.
  - Я всегда подозревал, что вы с вашим блефом...
  Он не успел закончить свою фразу. Шальной, или, напротив, точный снаряд, выпущенный с левого берега, ударил в землю позади нас.
  Автомобиль подпрыгнул, стекла брызнули в салон. На миг мое сознание перекрыла сплошная багровая масса.
  Я осмотрелся: вроде бы цел, только в голове звенит как на Троицу. Патруль раскидало по сторонам, никто не шевелился. Стряхнув с себя осколки стекла, я рывком поднял оглушённого Гамлета с дивана и взял его автоматический кольт. Правая щека Гамлета кровоточила, мочка уха висела на тонком обрывке кожи.
  Губы его скривились, плечи дрогнули. Гамлет хлюпнул носом и сдавленно зарыдал.
  Плачущий викинг - невыносимое зрелище. Я потрепал его по плечу, и собрался было сказать что-нибудь ободряющее, когда он вскочил и ринулся сквозь сад со скоростью, на которую способны только сумасшедшие.
  Удивляться было некогда, я бросился за ним.
  Итак, погоня. На своих двоих. Не самый лучший способ преследования, особенно когда пьёшь и куришь так, словно ты уже на небесах. Я ничего не видел, кроме бешено сучащей ногами толстой фигуры Гамлета в развевающемся пальто, и ничего не чувствовал, кроме запаха крови, когда мы вырвались на Тихвинскую площадь.
  Нас как будто ждали. Далеко впереди, слева, из второго этажа женской гимназии ударила пулемётная очередь, глухо отражённая от заледенелой площади. Гамлет бросился туда, я - в противоположную сторону, к городской думе.
  По площади били два пулемёта. Прижатый огнём взвод юнкеров залёг за оградой Тихвинской церкви. Гамлет с разбегу ворвался прямо в сектор обстрела и, вскинув руки, закричал:
  - Товарищи! Я свой!
  В тот же миг короткая очередь переломила его пополам.
  Не могу сказать, что меня устроила такая развязка, но теперь можно было отдышаться.
  Резко похолодало, с Ангары плыл белёсый туман. Я привалился спиной к ограде церковного сада и спросил у обернувшегося ко мне подпоручика в мятой фуражке:
  - По какому случаю война?
  - Сами не знаем, - башлык на плечах подпоручика задвигался, - перемирие с красными уже второй день. Мы стояли в оцеплении у Госбанка, тут видим - кавалерия прёт, чёрное знамя. Мы - за ними, а здесь - по нам!
  -- Куда ускакала кавалерия?
  -- На Трапезниковскую.
  -- Это анархисты, поехали грабить штаб военного округа, заодно хотят сорвать перемирие. Вы нарвались на их заслон.
  -- Так штаб переехал в "Централь". Что грабить?
  -- Долго объяснять. Эх, жаль, винтовки нет.
  - Там впереди убило юнкера Зуева, у него трёхлинейка и патронов немерено.
  Я прополз четыре метра до каблуков юнкера, потянул винтовку за ремень - не идёт, рука покойника примёрзла к металлу. Красные оживились. Грязно-серые фонтанчики запрыгали по косой линии впереди. Пришлось подвалить к юнкеру вплотную (совсем детское лицо, усеянное то ли веснушками, то ли брызгами крови) и вырвать винтовку из пальцев.
  Внезапно из Пирожковского переулка вымахнул конный отряд - шестеро с японским штандартом. Резко свернули на Амурскую и, рассыпав дробь копыт по ледяной улице, красиво ушли влево, огибая здание Госбанка. По серой шинельной цепочке пробежал гул, мальчишеский голос крикнул:
  - Смотрите!
  С другого конца площади, из холодной, сгустившейся вокруг собора мглы уверенно и спокойно выкатился великолепный бронированный "Роллс-Ройс". На его чёрных бортах красными лучами проступило боевое знамя микадо. Проехав мимо училища и библиотеки, броневик встал в сотне шагов против гимназии. Башня медленно повернулась. По окнам гимназии хлестнули очереди, ствол пулемёта заволокло дымом и паром.
  С правого фланга раздался резкий боевой клич - шестеро всадников выскочили на Тихвинскую улицу и отчаянным галопом пронеслись мимо гимназии, на скаку кидая в окна гранаты. На втором этаже рассыпались взрывы. Брызнули осколки и серая пыль.
  Подобную тактику мне довелось увидеть впервые, но результат налицо: пулеметы заглохли. Мы поднялись и побежали в атаку, на ходу прибавляя скорости, будто кто-то подталкивал нас в спины. Гимназию мы нашли безлюдной, лишь в классной комнате на втором этаже корчились четверо побитых осколками бойцов и остывали два льюиса. Подпоручик послал шустрого юнкера за транспортом, чтобы доставить раненых в больницу. Мы быстро покурили, побежали в штаб округа. Там тишина и беспорядок неописуемый.
  Юнкера колонной по два потянулись в банк. Я прошелся с ними, слушая рассказ о том, как взбунтовались казармы на левом берегу, затем на их сторону перешли другие солдаты, подтянулись шахтеры и красные партизаны, и все вдруг поняли, что случилось что-то серьезное. Несколько дней на улицах шли бои, потом объявили перемирие. На сегодня ситуация проста: Часов держит центр города, а бунтовщики - предместья.
  Отогревшись, я вышел на улицу; пора домой. К воротам банка подъехал броневик, тот самый, что задавил пулеметы. Стальная дверца распахнулась, и на землю ловко спрыгнул невысокого роста боец с закопченным пороховым дымом лицом. Он был одет как японский солдат: ушанка со звездой, зеленые кавалерийские петлицы и погоны с красными фельдфебельскими лычками, но лицо определенно монгольское и взгляд степной - светлый, веселый и наглый. Коротко поклонившись, он сказал по-монгольски с южным, харачинским акцентом:
  - Госпожа приглашает вас для беседы.
  Мы подошли к автомобилю. Внутри горел свет, щиток в лобовой броне откинут. Диана сидела за рулём, затянутая в чёрную кожаную униформу, белый шёлковый шарф переброшен через плечо. Я поднял со свободного кресла свёрнутую веером карту японского генштаба и сел рядом.
  - И снова вы, и смерть, и маскарад... Вам необычайно идёт зимний костюм ассасина.
  - И вам доброго дня, капитан. Я подозревала, что именно так вы отблагодарите меня за то, что я выполнила вашу работу.
  - Слушаю внимательно.
  - Это было шесть дней назад. Атаман Семенов - а он уже генерал-лейтенант и командующий всеми военными округами - отправил в поддержку Часову несколько бронепоездов и войска. В их составе была группа японских офицеров, специалистов по тайным операциям. Они имели приказ угнать из Иркутска шесть вагонов с золотыми монетами и слитками; примерно две недели назад те вагоны отцепили от эшелона с золотым запасом, который сейчас стоит в Нижнеудинске, и пригнали в Иркутск. Навстречу семёновской армаде из Иркутска вышел локомотив. Разогнавшись до семидесяти километров в час, он врезался в шедший впереди семёновский бронепоезд. Поезда сошли с рельсов, путь был разрушен, семёновцы двинулись вперёд своим ходом. Самураи шли в арьергарде, верхом на лошадях, под прикрытием броневика. У самого Иркутска на пути семёновцев возник вооружённый отряд. Вспыхнула перестрелка. Самураи, чтобы не терять времени, пошли в обход. В перестрелке погибло полсотни солдат, когда вдруг выяснилось, что семёновцы нарвались на японцев, которые шли им на помощь. Тем временем японские офицеры бесследно исчезли.
  - Полагаю, их мёртвые тела спущены под лёд Ангары, а броневик японцев поразительно схож с вашим замечательным "Роллс-Ройсом". Миледи, вы поражаете меня с каждым разом все сильнее.
  - Это не все новости, - Диана вынула сигарету из портсигара и постучала обрезом по крышке. - Часов покидает город.
  - Когда?
  - Сегодня в семнадцать, сбор у казначейства. Мы только что расчистили ему дорогу.
  Этого я опасался больше всего. Не думал, что все произойдёт так быстро.
  - У меня есть одно дело к Часову. Мы должны его остановить.
  - Мы? - глаза Дианы брызнули изумрудными искрами. - Милый Д"Артаньян, давно хочу спросить вас: почему вы так легко идёте на смерть? Верите в реинкарнацию?
  - Пожалуй, нет, одной смерти достаточно.
  - Тогда прощайте, мы больше не увидимся.
  - Я готов расстаться с вами. Но, боюсь, вы не сможете опознать один драгоценный камень без моей помощи.
  Взгляд Дианы похолодел, пальцы впились в руль. Заскрипели кожаные краги.
  Взревел мотор, броневик тронулся с места. Именно такой ответ я и хотел услышать.
  Посыпался из вышней пустоты белый дым. Стелившаяся навстречу улица наполнилась чистотой, притихла. Я начал думать о том, где устроить засаду. Генерал наверняка поедет по Амурской, от госбанка через триумфальную арку. Здесь Амурская разделяется на две ветви, Среднюю и Верхнюю. По какой из них отправится Часов? Остаётся одно место: Амурские ворота. Они стоят на стрелке улиц и занимают чуть не треть проезда, отличное место для баррикады. И живу я рядом.
  
  ****
  
  С моей доброй хозяйкой случился приступ икоты, когда в воротах усадьбы возникли броневик и семь самураев. Наскоро выпив чаю, мы обежали окрестности и собрали в линию телеги, кисшие на задних дворах. Броневик поставили в проем ворот.
  Без четверти шесть у лютеранской кирхи показался обоз. В голове колонны ехал "Руссо-Балт" с откинутым верхом. Рядом с водителем сидел Часов, за их спинами - адъютант и поручик Копф. У всех был вид людей, которых заставили работать в выходной. За ними тянулась кавалерия. Лошади в арьергарде тащили сани, груженные деревянными ящиками под кусками рогожи.
  Я двинул своего коня вперёд.
  - Прощаетесь с любимым городом, генерал?
  Автомобиль остановился. Часов не удостоил меня взглядом.
  - Господин Безсонов, - врастяжку произнёс он, глядя перед собой, - потрудитесь объяснить ваши действия.
  Казаки перестроились в цепь, россыпью залязгало железо. Впереди, вдоль белой садовой ограды за Александро-Мариинским училищем, по Амурской приближалась конница, примерно эскадрон. За ней, надрывая мотор, тащился уродливый бронированный "Гарфорд" с пушкой и тремя пулемётами, следом - грузовики с пехотой. Белые папахи всадников перечёркнуты красными лентами. Впереди на кауром жеребце гарцует начальник отряда милиции особого назначения - гвардии губернского комиссара.
  Казачий арьергард заволновался. Один всадник галопом подлетел к генералу, соскочил с коня, доложил тихо. Часов нахмурился.
  - Поверьте, генерал, -- продолжил я, -- я только желаю помочь. Семьсот мальчишек-юнкеров, которых вы бросаете здесь на расправу, будут сниться вам по ночам.
  Часов будто прозрел, уставился на меня.
  - Капитан! Если вы не имеете дела ко мне, то подите прочь!
  - Дело есть - к вам и господину Копфу.
  - Мне обсуждать с вами нечего! - выкрикнул Копф. - Археолог, надо же! Ваше превосходительство, он золото хочет забрать!
  Часов посмотрел на меня внимательно.
  - Что молчите, Безсонов?
  - Благодарю за столь эмоциональное представление, но я действительно археолог, и не самый удачливый, если честно. Просто я люблю рассказы о шпионах, и у меня из головы не выходит история об одном офицере - поручике Лацинском, начальнике контрразведки Иркутского военного округа. В семнадцатом году он впал в революцию и потянул за собой своего друга, подпоручика Копфа. Только в отличие от вашего начальника вы, Копф, не поехали в Петроград, а остались в Иркутске, в офицерском подполье. Вы сдали большевикам ваших товарищей в июне восемнадцатого, когда они подняли восстание. А в октябре минувшего года с вами встретилась некая женщина, которая передала вам привет от товарища Лацинского, а с ним - новое задание: блокировать работу контрразведки. С этой задачей вы справились блестяще - сорвали все попытки генерала спасти город. А прямо сейчас вы воруете золото из местного отделения госбанка, чтобы сбежать от всех - и от белых, и от красных. Таков ваш прощальный аккорд.
  Часов обернулся к Копфу, его лицо побагровело.
  - Так это ты, червила поганый, Петрушку из меня сделал?
  - Вы только посмотрите на этого авантюриста, - заорал Копф, - блефует на ровном месте! Да я за Россию...
  На середине фразы он поперхнулся. Его глаза уставились в точку за моим плечом. Я проследил направление его взгляда. Не отрываясь, он смотрел на Диану, чей стройный силуэт на тёмном как ночь коне появился из-за кованого корпуса броневика. Копф торопливо потянулся к кобуре.
  Раздался выстрел. Фуражка слетела с головы поручика и покатилась по дороге, обёрнутое в шубу тело откинулось на борт.
  Часов спрятал в кобуру дымящийся webley.
  - Это правда? - спросил он.
  - Вы немного опоздали с вопросом.
  Часов загрустил.
  - Даже не знаю, благодарить вас или тоже... Всё, моя карьера кончена. И я никому не смогу признаться, что меня погубил какой-то оборотень... Что он придумал?
  - Вы едете в село Лиственичное, где на пристани вас ожидает ледокол "Ангара", не так ли?
  - Ну да.
  - Оттуда вы отправитесь в порт Байкал. В порту собраны люди Копфа и пленные иркутские эсеры.
  - Точно так.
  - Ледокол предназначен для путешествия к северному берегу Байкала, а вовсе не к атаману Семёнову. Копф намеревался спрятать золото. Пленных эсеров он собирался убить позднее, а вас - сразу, тотчас после отплытия. Казаки не стали бы сопровождать вас на корабле, ведь так?
  - Копф сказал, места не хватит.
  - Что ж, теперь вам ничто не угрожает, кроме пленных - это люди покойного... Впрочем, не берите в голову.
  - А по-моему, вы блефовали с самого начала, - сказал Часов. - Копф раскусил вас, и вы спровоцировали меня его убить. Все, прочь с дороги.
  Часов отвернулся. Диана легонько похлопала своего коня, конь фыркнул и грациозно отступил на пару шагов. Наш броневик дал передний ход, свернул и, наехав на поребрик, замер. Стволы казаков опустились вниз.
  Адъютант открыл дверь автомобиля. Двое казаков подхватили мёртвое тело и отволокли на обочину.
  - Кстати! - крикнул Часов и кивнул в сторону красноармейского отряда. - Это ваша работа, ведь так? То-то я смотрю, чего вам надо. Золота хотите?
  - Если не возражаете, - сказал я, чувствуя, что меня охватывает ярость.
  - Так забирайте!
  Часов махнул рукой с весёлой злостью и крикнул казакам:
  - Вот она, гнилая интеллигенция! Кровь на золото променял!
  Часов тронул машину вперёд, казаки молча потянулись следом. Оставив сани с золотом, кавалькада прошла Амурские ворота и скрылась за перекатом Крестовой горы.
  Тем временем отряд милиции окружил здание банка, где ещё недавно заседало правительство. Увидев наш пулемёт, баррикаду и удаляющийся отряд, командиры сошлись для совещания.
  Минуту я колебался. Было очень соблазнительно принять бой, чтобы прикрыть Часова. Харачины не отступят, но распоряжаться их судьбами мне хотелось ещё меньше, чем допустить разгром позорно отступающего правительственного отряда.
  Меня отвлёк голос Дианы:
  - Капитан, золото просто липнет к вашим рукам.
  - Можете взять себе.
  - Обойдусь, пожалуй. Однако нам пора, меня ждет пароход на Рыбной пристани. Если мы сейчас развернёмся и поедем по Казарминской...
  - Перед нами красные. Не советую поворачиваться к ним спиной.
  Диана усмехнулась и отдала приказ по-монгольски. Наш маленький отряд перестроился в колонну. Адъютант Дианы вынул из чехла японский флаг, развернул его и взял наперевес. Со знаменосцем во главе и машиной в центре мы двинулись навстречу судьбе. Как говорится, банзай.
  На пустой широкой улице мы были прекрасной мишенью. Нас можно расстрелять за пару минут, пушка завершит экзекуцию. Но когда между милицией и нами осталось двести шагов, ряды повстанцев пришли в движение. Колонна повернула, демонстративно давая нам дорогу.
  Когда милиция осталась позади, я достал из кармана фляжку с коньяком и сделал пару глотков. Нервы ни к чёрту.
  Диана спросила:
  - Куда вы теперь?
  - C вами хоть в ад.
  - Мы давно в аду, и здесь вы предпочли поющую блондинку.
  - Блондинки популярны в преисподней - они создают иллюзию прохлады.
  - Оставьте шутки, капитан. Вам лучше уехать из города. Большевики охотятся за вашей головой.
  - Тронут вашей заботой.
  - На всякий случай запомните: "Арго" стоит на запасном пути, против Московских ворот. Спросите госпожу Азуми, супругу майора Маэда.
  - Саёнара.
  Мы поклонились и разъехались.
  Надо продержаться до подхода нашей армии. Есть время, чтобы найти следы погибшего конвоя. Остаётся только работать и ждать.
  
  ****
  
  Оттепель, пару дней тому назад размочившая снег в пористую пену, кончилась в эту ночь. Хлестнул было мороз, но к полудню вернулась надоевшая, стыдная неопределённость.
  Вот и случилось то, что предсказывал Бикреев. Колчак арестован чехами и передан Политцентру, эсерам и большевикам. Милиция быстро очистила главные улицы от бандитов. Поехали грузовики с "Интернационалом" и лужеными глотками, поздравившими иркутян с приходом свободы. Открылись продуктовые лавки, зашумел театр. Толпы вновь потянулись в кинематограф, где идут те же фильмы, что и раньше; я даже приобщился к современному искусству - посмотрел совершенно мизерабельную картину о зомби, ворвавшихся в город.
  Однако фильма оказалась пророческой. На пятый день новой власти, когда уже возникло ощущение, что жизнь наладилась, в Иркутск вошли партизаны, и началось такое, что храни Бог.
  Я оделся в гимнастёрку без погон и потрёпанный полушубок, водрузил на голову папаху без кокарды и, сутулясь как угнетённый пролетарий, прогулялся по городу. На главных улицах пусто, во дворах и на окраинах -- грабёж, стрельба, поножовщина. Офицеров режут на квартирах и везде где увидят, всюду трупы избитых голых людей. Ставни домов и магазины заперлись на засовы. Толпы хлынули на левый берег, на вокзал, но мост разрушен, льды затёрли две лодки и баржу с беженцами. Река встала только в ночь на четырнадцатое, в русский Новый год, и сейчас по перепаханному торосами льду с утра до ночи тянутся покорные тёмные вереницы.
  Состав с золотом стоит в тупике, вытянувшись вдоль Ангары. Пути впереди и сзади разобраны, все тридцать два вагона лишены хода -- из колёс вынуты подшипники. Внутренний периметр станции держит батальон японцев (четыреста отборных солдат и офицеров, собраны все рода войск) и три роты красных стрелков, пехота и матросы. Большевики прибыли с запада вместе с золотым эшелоном. Действуют как автоматы, дисциплина железная, ничего общего с местным расхлябанным воинством.
  Что-то случилось со мной в эти дни; должно быть, старею. Начисто отпало желание чувствовать, спать и просыпаться. Кусок в горло не лез, поддерживал себя водкой и папиросным дымом, лишь на третью неделю уговорил себя пообедать в "Модерне".
  Зал, как обычно, был полон. Метрдотель проводил меня в "приют пилигримов" -- к паре столов в тихом уголке за плетёной ширмой, увитой бумажным плющом. В табачных облаках за столом напротив сидели трое, долговязый шатен в затемнённых окулярах и двое прилично одетых вурдалаков - по всей видимости, гоп-стопщиков, уверовавших в коммунизм. Они вели себя сдержанно и аккуратно, что сразу бросалось в глаза в ошалевшем от революции городе. Лицо шатена показалось мне знакомым.
  Я попросил свежие газеты. Новости не удивили. Каппель ведет солдат по ледяной тайге и, кажется, почти разбит под Красноярском. Русская армия разделилась на несколько потоков и продолжает организованный отход, отбивая наскоки красных и приводя в замешательство военных стратегов, не читавших Льва Толстого или не придавших значения мысли князя Болконского: важна не диспозиция, а чувство, с которым солдаты идут в бой. Сейчас по тайге движется уже не армия, но гвардия, она умрёт за своего вождя. Каппель приближается к Иркутску, в феврале он будет здесь, осталось две или три недели.
  Пока я размышлял, шатен в дымчатом пенсне поднялся из-за стола и заплетающейся походкой, с бутылкой коньяка в одной руке и сигарою в другой направился ко мне. На газетную страницу легла тень.
  -- Вы позволите?
  Пыхтя и сморкаясь в огромный клетчатый платок, шатен плюхнулся за мой столик. Он выглядел подшофе, но взгляд был ясный. Я сложил газету и спросил:
  -- Мы знакомы?
  -- Увы, нет.
  Шатен поставил бутылку в центр стола.
  - Простите мою назойливость, просто внешность у вас располагающая -- белое лицо, как на Руси говорили; это так необычно в нынешней тотальной враждебности. Не подумайте плохого, я не из тех, которые ценители мужской красоты. Я обычная конторская крыса, беженец, отец двоих детей... Просто я уже три дня ищу человека, с которым можно обсудить наши скорбные российские дела. Позвольте представиться: Грызоватый Иван Иванович.
  -- Андрей Петрович Безсонов, человек без определённых занятий.
  Шатен оживился.
  -- Тут вы чуточку слукавили. Вы археолог!
  -- Это написано на моём белом лице?
  -- А хоть бы и так. Взор у вас отнюдь не вороватый, и без тупого чванства. Стало быть, не чиновник.
  -- Может быть, я красный командир?
  -- Вы, простите меня, трезвы, значит, не командир. Да, и на эти скулы хорошо ложится солнечный загар.
  -- Стало быть, я инженер.
  -- Нет, лица инженеров намного проще, такими их делает работа с железками. Думаю, вы -- учёный, работающий в поле. Геолог или археолог. Но для геолога у вас глаза слишком добрые.
  -- Браво.
  -- Ещё раз простите мою назойливость, просто я уже три дня ищу человека, с которым можно поговорить.
  -- Разговоры нынче дорого обходятся.
  -- Истинная правда! Вот, вчера в "Деко" молодой человек разговорился с эмансипированной дамой - видать, не понял, что перед ним идейная дрянь. Не знаю, что он там себе думал, но тут возникли два р-рэволюцьонэра с пистолетами больше, чем у меня печень, и повели несчастного во двор...
  Мой собеседник снял пенсне и с нажимом потёр переносицу. Потом снова надел и сказал:
  - Я грешным делом заметил, что вы читаете военные сводки. А я, признаться, давно перестал. Колчак обречён. Он думал, что для победы над этим люэсом и хаосом надо сплотить ряды и спеть какую-нибудь бравую песню. Притом весь царский генштаб работает на товарища Троцкого, а у Колчака сплошь подпоручики, напялившие на себя генеральские погоны. Какой жалкий маскарад!
  - Вы умный человек.
  Он отрицательно замотал головой.
  - Я не умный, боже сохрани. Очень страшно понимать происходящее... Позвольте вопрос: насколько вы сильны в экономике? Не случалось ли вам читать Маркса?
  - О, я гуманитарий. Я даже не филолог, ибо филологи, в отличие от историков, пользуются хорошими, настоящими книгами.
  - Друг мой, прекрасно понимаю вас, ибо мои познания тоже происходят вовсе не из головы этого хасида. Вся штука, видите ли, в том, что Россия не имеет собственной финансовой системы. Такова главная российская тайна; пожалуйста, не проговоритесь, за это могут убить. Империя всегда жила на иностранные займы, когда в страну вливаются настоящие деньги, а залогом выступают внутренние богатства и важные объекты - морские порты, дороги, месторождения. Кому дали настоящие деньги, тот и царь, а кто дал, тот и заказывает политику. Романовы поднялись, как дрожжи, на серебре английской Московской компании и Ганзейского союза. Вместо того чтобы создать собственную систему, они триста лет ловили финансовые потоки, пока сами наконец не попались, когда англосаксы и французы решили подкосить Германию, своего давнего конкурента. Штаты и немножечко Англия вручили Романовым деньги, чтобы втянуть Россию в драку. В то же время Германия выдала деньги эсерам и большевикам, чтобы Россия вышла из войны. Немцы не знали, что Америка тоже отсыпала денег красным - для той же цели. Америка хотела вступить в войну вместо нас и собрать все сливки за столом победителей. Этой цели она добилась. А поскольку с тринадцатого года в Америке правят демократы, то бишь международные банкиры, которые физически не переваривают монархию, то свержение царя стало неизбежностью.
  - Однако не много ли чести для Соединённых Штатов?
  - Позвольте! Америка чертовски богата. Она основной кредитор Великой войны, ей все должны, а теперь она ещё и победитель.
  - Однако ваша гипотеза не объясняет российскую внутреннюю войну.
  - О, это самое простое. Ленин объявил Россию банкротом. Мол, извините, дорогие кредиторы, платить нечем. Глупый татарин думал, что он всех обманул, и тогда джентльмены начали операцию, которая в преступных кругах называется выбиванием долгов. Троцкий - агент международных финансовых учреждений - приказывает пленным чехам сдать оружие. Те с перепуга поднимают мятеж. Из подполья выползают обиженные офицеры, начинается пиф-паф. И тогда кредиторы спокойно вводят своих солдат в Россию, чтобы наложить лапу на залоговое обеспечение кредита. Военная интервенция! Бог мой, какое энергичное определение для скучного финансового инструмента! Союзники договорились с господином Лениным. Думаю, речь идёт о некой реструктуризации долга. Наш золотой запас уплывёт в Америку и немного в Англию и Францию.
  - Полагаете, вопрос решён?
  - Увы! - Грызоватый глубоко затянулся сигарой. - Когда Колчак сдал Омск перед угрозой всего одной бригады, которая гордо именуется Пятой армией, только ленивый не понял, что все кончилось. Финита ля трагедия! Но я бы не стал сильно печалиться по этому поводу; Колчак был обречён с самого начала. Его поставили диктатором только для того чтобы придать внутреннему сопротивлению видимость национального русского движения. Он вполне устроил бы англичан, которые уважают тиранию в странах-заложниках, простите мой невольный каламбур, но американцы решительно против адмирала. У Штатов далеко идущие планы; вот увидите, скоро в Вашингтоне к власти придут республиканцы - националисты, промышленники, и в Совдепии начнется такая индустриализация, что мама дорогая. Большевики начнут строить коммунизм в одной обособленной стране, глобальные планы Троцкого накроются медным тазом. Ленина прикончат обязательно, а за ним и Троцкого с его камарильей, всеми этими фанатиками, председателями Земшара, а заодно прихлопнут и царских военспецов. Всё, кредитная линия демократов закрыта.
  - Однако все равно придётся сделать выбор.
  Грызоватый вздохнул.
  - Выбор, знаете ли, плохое изобретение. Допустим, заходите вы в лавку за спичками, а приказчик: спичек нет-с, что будете брать, селёдку или зонтик-с?
  - Паршивая история, - сказал я. - И в чем же спасение?
  - В том, чтобы сохранять бдительность. Вот вы, например. Пьете коньяк, будто чай.
  - Разве от коньяка пьянеют?
  - Представьте, - с долгой улыбкой произнёс он. - Все пьянеют, кроме липовых археологов из монастыря генерала Бикреева.
  - Что делать? Кто-то должен присматривать за слегка выпившим комиссаром из штаба Пятой армии.
  Грызоватый заглянул мне в глаза. Жилы на его шее натянулись.
  - Надо же, - проговорил он. - Где мы, простите, виделись?
  - В Челябинске, на квартире Пыльцова.
  - Ах, так это вы... Аплодирую. Этот идиот хранил досье на меня, источник вашей осведомлённости. Да, просто беда с вами...
  - Это полбеды. Вторая половина заключается в том, что вы - бывший офицер корпуса жандармов. Марк Николаевич фон Пиллау, барон, дюжина лет беспорочной службы, из них десять - под глубоким прикрытием в рядах большевиков. Вы отчаянный человек, ротмистр.
  Пиллау шумно выдохнул и зажмурился.
  - Бог мой, какое редкое наслаждение - говорить с понимающим человеком... Давайте ещё поболтаем, ваше превосходительство.
  - Охотно. Вы пришли меня казнить?
  - Надо, надо... - он вытянул руки перед собой и забарабанил пальцами. - Но я не хочу. У меня к вам есть небольшое деловое предложение... Кстати, вам будет интересно знать, что вас сдала одна женщина.
  - У неё есть имя?
  - Конечно, у неё их около десяти. Эта сука подчиняется напрямую Троцкому, уж не знаю, за какие заслуги... Ладно, ну её ко всем чертям.
  Он потушил сигару.
  - Сейчас мы выйдем на улицу. Пойдём на Ангару, на остров Конный. Там красные намерены вас убить, но что-то мне говорит, что у них возникнут непредвиденные трудности.
  - Справитесь?
  - Если не будете мешать.
  Я выложил свой револьвер на стол. Пиллау бросил на боевиков торжествующий взгляд.
  
  ****
  
  Оттепель продолжалась. В ночном безветренном воздухе было сыро, повсюду стоял запах прачечной. Мы вышли из ресторана и пошлёпали по серому снегу. Боевики шли позади меня, а впереди поскрипывал сапогами Пиллау.
  На берегу реки повисла мокрая зябкая мгла. Барон оглянулся. Я сделал шаг в сторону. Один за другим хлопнули два выстрела.
  - Вот и всё, - сказал Пиллау и почесал лоб стволом револьвера. - Отличная пушка у вас.
  - Куда теперь?
  - Я приметил один чудесный уголок на Кладбищенской. Тишина, покой, memento mori. Вот только ключи от этого дома - в вашем кармане, Андрей Петрович. Надеюсь, чаем угостите?
  Пиллау имел в виду конспиративную квартиру британской разведки. Любопытно, при чем здесь я? Ещё не вполне ясно понимая, как выпутаться из дурацкого положения, в которое я угодил по милости барона, я пошёл с ним по Троицкой улице, глубокой и мертвецки тихой в предрассветном тумане.
  - Я вот о чём подумал, - начал Пиллау. - Допустим, есть некий офицер белогвардейского генштаба, агент Интеллидженс. Его отправили в Иркутск с довольно важной миссией: сделать так, чтобы русское золото не досталось японцам, ведь оно должно достаться американцам и англичанам. Теперь, когда всё прояснилось, ему больше нечего делать в городе. Куда он отправится? Думаю, отсюда он поедет прямиком в Америку. Готов побиться об заклад - он уже получил иностранные документы. Наверное, канадские, чтобы не так прямо.
  - Но для чего он нужен в Америке?
  - Зачем английский разведчик в Соединённых Штатах? - Пиллау хмыкнул и высморкался. - Отличная шутка. Нет, я понимаю, вы чертовски рискуете. Но, - Пиллау сделал серьёзное лицо, - даю слово: я могила. У меня лишь одна просьба. Перед отъездом вы можете рекомендовать меня своим коллегам в Интеллидженс. Надеюсь, мой добрый жест не останется без награды.
  Вот оно что. Меня отпустили сомнения. Бедолага Пиллау стал жертвой специфической болезни, сродни умопомешательству. Бикреев называет её динамитным синдромом, ведь правда в наше время если и всплывает, то только кверху брюхом, когда кто-то начинает "глушить рыбу" - вбрасывать дезинформацию, от которой все сходят с ума. Пока я размышлял над этим, Пиллау настороженно остановился и поднёс к лицу руку.
  - Стой, кто идёт! - раздалось впереди из тумана.
  Клацнули затворы винтовок.
  - Я - комиссар Наркомвоена! - выкрикнул, ухмыляясь, Пиллау. - А ты кто, молодой санкюлот?
  - Ах ты морда! - ломающимся голосом взвизгнули впереди. - Обзываться?
  Хлестнул выстрел, за ним ещё два. Прожужжала пуля, справа за моим плечом с дребезгом разлетелось стекло. Барон чертыхнулся и сложился пополам. Я подхватил его за бока и усадил на снег, из-под полы его кожаного пальто обильно выступила кровь. Схватив меня за рукав, он судорожно всхлипнул и откинулся спиной на землю.
  Три мутных силуэта, лязгая затворами, косолапо бежали навстречу.
  Я забрал у барона свой револьвер, опустил во внутренний карман полушубка и поднял руки. Что ж, подумалось мне, может, оно и к лучшему. Будда был прав: всегда есть путь посередине.
  
  ****
  
  Караульные выглядели как обычные дезертиры - в грязных шинелях без погон, с красными лентами поперёк папах. Впереди шёл молодой боец с глуповатым вдохновенным лицом, как у старательного новобранца. Они не стали выяснять личности погибших, даже не обыскали меня, а сразу потащили через всю Большую улицу в "Гранд-отель", по пути злорадно обещая встречу с каким-то товарищем Базалом.
  Отель безнадёжно пришёл в упадок: швейцар храпит пьяный под лестницей, солдаты кипятят чай на керосинке, ковровые дорожки затоптаны, повсюду тошнотворный запах махорки и плотное сивушное амбре. Взбежав на второй этаж, патруль вломился без стука в номер. В бывшей гостиной за столом без скатерти сидели двое: совершенно лысый мужчина с мясистым подбородком и широко расставленными свинцовыми глазами и узколицая, дьявольски красивая брюнетка в гимнастёрке, чёрной юбке и красных ботинках. Закинув ногу на ногу, она картинно пускала дым папиросы на длинном сверкающем мундштуке.
  Патрульный кособоко вытянулся перед ними и доложил, отчаянно потея:
  -- Товарищ комиссар, вот, поймали! Три дохляка и этот!
  -- И кто, я спрашиваю, те дохляки? - нараспев поинтересовался кудрявый.
  -- Дык, -- растерялся патрульный, -- мёртвые люди.
  Комиссар побагровел и выхватил маузер. Патрульные с конским топотом ринулись за дверь.
  Я аккуратно вынул из кармана мандат Региступра и положил на стол. Базал по инерции выстрелил в потолок, отряхнул с плеч побелку и принялся читать. Закончив, он накрыл бумагу маузером и бросил женщине:
  -- Фаина, будьте вы так любезны.
  Женщина встала с лёгкой презрительной грацией, скользящим движением бросила окурок в пустую чайную банку и вышла, зацепив меня огненным взором.
  Базал посмотрел на меня в упор. Это лицо я видел однажды на фотографической карточке. Незадолго до февральской революции в Пекин, где я работал в те дни, поступило секретное сообщение: японские моряки захватили российский корабль с золотом, отправленный из Владивостока в Соединённые Штаты. На борту среди прочего находились пять с половиной тонн золота, принадлежавшего лично Государю. Нам было приказано тайно арестовать и вывезти в Харбин причастного к похищению эсеровского боевика. Дело это удивило и меня, и Пыльцова, но мы не стали докапываться до истины. Мы нашли бандита в одной пекинской гостинице, где он сорил деньгами. Двое наших костоломов благополучно его спеленали и ночью доставили в вагон с диппочтой. В Харбине его приняли сотрудники МИДа. Это он, тот самый бандит.
  -- Документы в порядке, -- сказал он, играя желваками. - Теперь давай рядком. Кого ты там порешил, я спрашиваю?
  -- Барона фон Пиллау. Колчаковский шпион, прикинулся комиссаром. Чуть подале валяются его подельники.
  -- А, так вот, значица, как ты его вычислил, -- хмыкнул Базал, - ты-то в натуре комиссар, я и без бумаги просёк. А чего делаешь в Иркутске?
  -- Прибыл по личному поручению товарища Горького.
  -- О как. Внимательно слушаю.
  Я откашлялся.
  -- Это того... Секретно.
  -- Товарищ! Заберёшь секрет в могилу, я сказал!
  -- Хорошо, только больше никому ни слова. Семнадцатого октября прошлого года на станции бесследно пропал отряд товарищей. Они везли очень ценную корреспонденцию для читинского подполья.
  Базал сощурился и завертел пальцами.
  -- Да, была какая-то пальба... И что везли?
  -- Это совершенно секретная информация. Но тебе, товарищ, я скажу. Это литература для идейного просвещения пролетариата. "Евангелие от Сатаны". Товарищ Горький лично организовал отгрузку.
  Базал опустил брови и зажмурился. Его висячий угреватый нос побагровел.
  -- Просвещение! - выдохнул он. - Сколь, говоришь, там было?
  -- Двести книг.
  -- Так это ж цельная библиотека! - он метнул на меня острый решительный взгляд. - Требуй от меня всякой помощи! Я обязан её дать!
  -- Другого ответа не ждал.
  
  ****
  
  В общем, я устроился при новой власти. Поиск пропавшего вагона продвигается слишком вяло. Почти все интересующие меня ключевые персоны пропадают на мероприятиях, короче говоря, пьют. Я не отстаю. Как-то раз после собрания в городском театре мне поднесли фужер водки за победу над "колчаковскими недобитками", пришлось махнуть не глядя. Закусили дымом каннабиса - накануне один старьёвщик откупился от меня при обыске, вручив табакерку, набитую маслянистыми "пятками". Базал подошёл ко мне на прыгающих с подгибом ногах, хлопнул когтистой лапой по плечу и сказал с прищуром:
  -- Товарищ Буханов, а вам не кажется, что двести книг с картинками многовато для читинцев? Иркутск, он более больше.
  -- Товарищ, в этом деле лучше больше, да лучше.
  -- Всё так, но время наше непростое. Сотню дашь?
  -- Полста.
  -- И жменю травы.
  -- При условии.
  -- Так?
  -- Завтра утром я буду разговаривать со всеми, кто работал на станции Иркутск в ночь на семнадцатое октября.
  -- Я подумаю.
  Дальнейшее помню нечётко. Кажется, ехали куда-то в кабриолете, снежинки клевали глаза, а товарищ Базал матерно ругал какого-то Вырина. Последнее, что я помню - это жаркое дыхание Фаины и отражение её идеально круглых скачущих ягодиц в зеркале напротив.
  
  ****
  
  Меня разбудил холод. Я сидел в ванне в полном обмундировании, вода подступала к нагрудным карманам френча. Ноги скрутила судорога.
  Дверь ванной комнаты была распахнута. Против неё на стульях сидели двое рабочих-путейцев, помладше и постарше; их отличала только глубина морщин на промасленных скулах. На их коленях покоились форменные фуражки.
  -- Товарищ, не спи! Утонешь, - серьёзно сказал молодой.
  -- Давай сюда, -- проговорил старый. -- Мы сухое принесли.
  -- Боюсь, вино сейчас не полезет.
  Молодой хохотнул, полагая, что я шучу. Другой кивнул на стопку одежды -- аккуратно сложенную рубашку, штаны и портянки.
  Опершись на края ванны, я подтянул тело вверх. Ноги не слушались. Просто поразительно, как может расслабить обычное проявление человеческой солидарности. В конце концов, мне абсолютно чужда ненависть к рабочим, верящим, что новая власть принесёт с собою чистый справедливый мир, о котором все так давно мечтали. Жаль, что их обманут.
  От злости удалось подняться. Гости подхватили меня под руки и доволокли до дивана.
  За оконными стёклами под ярким утренним солнцем торчала костистая лютеранская кирха. Значит, я в отеле "Централь".
  Застиранная чистая сорочка и штопаные галифе оказались впору. Я едва не забыл вытащить бумажник из нагрудного кармана френча -- деньги слегка подмокли, но целы, что меня обрадовало механистически и неуместно - захотелось расплатиться за одежду, и расплатился бы, если б не сообразил, что обижу своих гостей.
  Официант меж тем принёс из буфета три стакана горячего чаю, пироги и бутерброды, и расположил всё это на столе, к которому без лишних слов придвинулись мои новые приятели, рабочие со станции Иркутск. Старого звали Прокопий Иванович, молодого - Васькой. Говорили они с певучей ионической небрежностью и лёгким притёртым "г", что выдавало в них жителей русского юга.
  -- Товарищи, вот что, -- сказал я. -- Семнадцатого октября на станции пропал один вагон. Нужно его найти.
  Старый задумался, подняв брови. Васька деликатно надкусил ветчину, но бросив опасливый взгляд на отца, передумал есть.
  -- Тут вот какая, значит, картина, -- начал старый. - Мы сами обходчики. Я и отец мой, мы на Должанке работали, это в Области Войска Донского, а меня в Сибирь понесло. Ну, Васька мой теперь тут своё семя бросит, на сибирячке женился. Значит, Ваську женили пятнадцатого числа. Ну, а работать надо? Надо. Вот мы и вышли, на семнадцатое. Идём, значит, спектируем вагоны, чин-чинарём...
  -- А тут дождяка как влупит! - вмешался Васька.
  Старый отреагировал допускающей гримасой - мол, это интересная деталь, хотя, пожалуй, не самая важная - и продолжил:
  -- И тут, значит, состав кончился, хвост. И стоит за ним пульман отцепленный. Смотрим - дверь отчиняется, выходит мамзель. В халате шёлковом, при погонах, а главное, в папахе, лампасах -- ну, чин-чинарём! Удивительно! А в руке у ней -- чемодан кожаный, с золотыми вензелями, дорогой, видно.
  -- Чемодан или саквояж?
  -- Ну, как у доктора, я ж говорю - саквояж.
  -- А что за вензель?
  -- Та кто ж там разберёт! Дождяка же ж.
  -- А ты, Василий? - спросил я, манкируя семейной субординацией.
  Парень покосился на отца.
  -- Та две буквы, -- легко ответил он. - Не наши, латынские.
  -- Можешь изобразить?
  Я кинулся к старому секретеру у окна (отчего-то решил, что в гостиничном секретере должны быть карандаши), не нашёл и принялся обыскивать свой френч, когда Васька бросил:
  -- Пальцем могу нарисовать.
  Я вернулся к столу. Васька изобразил на столешнице две буквы: N и B.
  -- Повтори.
  Он повторил. N.B., те самые буквы на том самом саквояже. Любопытно, что они значат? Латинское "nota bene", "особо отметь"? Кому нужно украшать саквояж этой отметкой? Или, как принято, инициалы? Nicolas Bikreev, например. Стоп. Какого рожна Бикрееву ставить свои инициалы на саквояж с бриллиантами, если у него нет вензелей даже на рубашках, которых у него всего три, а четвёртую он считает пошлой роскошью? И почему я подумал о Бикрееве? Мало ли людей с инициалами N.B.? Научный бикреевский метод? Нет, скорее, похмелье.
  Между тем Васька сел на табурет и виновато уронил голову, но старый уже не хмурился, явно гордясь наблюдательностью сына.
  -- Ага, -- кашлянув, продолжил старый. - И тут мамзель эта - прыг на землю! И насторожилась, как борзая. Зырк - а со стороны депо офицер идёт. Ну, тут она револьвер достала и давай палить! Тот - назад, отстреливаться, потом раненый упал. Дамочка та постояла, подумала, и в вагон - шасть! А вышла уже пустая, без чемодана. И под колёса нырнула, к реке пошла.
  -- А что с тем вагоном, где остался саквояж?
  -- Так это самое интересное. Мы туда не полезли, нам чего, больше всех надо? Тот офицер, подстреленный, ещё не остыл, когда смотрим - к вагону Тюленьев бежит, был такой охламон, мы его Анчуткой звали. Он дежурил по вокзалу в ту ночь. Он туда залез, вылез, пломбу поставил. Тут чехи появились, они офицера того раненого подобрали и спрашивают Анчутку, мол, это что за вагон? А он им: та неисправный, идите дальше. Чехи убежали, а он пошкандыбал к себе в управу. Тут где-то через полчаса подъезжает Михалыч на маневровом...
  -- Кто такой Михалыч?
  -- Та машинист, мировой был мужик, царство ему небесное, крёстный Ванькин. И, значит, подцепляет тот вагон. Я спрашиваю чисто из интереса: "Куда потащил?" А он: "На Иннокентия приказали".
  -- Известна ли вам дальнейшая судьба вагона?
  Старый отмахнулся мозолистой граблей:
  -- И-и-и, товарищ, кто ж его теперь знает! Убили начальника на Иннокентии, на другой день после этого и убили. А Михалыча тоже похоронили, вроде как сердце прихватило. Там теперь ничего не понять.
  Удивительно точно сказано, подумалось мне. Проводив гостей с благодарностью, я принялся ходить по комнате, чтоб разогнать кровь до нужной кондиции, той самой, когда начинает работать мозг.
  Что полезного я узнал? Тюленьев отвёл чехов от пульмана. Значит, увидел внутри что-то ценное. Отогнал вагон на Иннокентьевскую, спрятал до лучших времён... Молодец Баштин - сразу взял верный след. Если бы не политическое сумасшествие в городе, фальшивые союзники и прочее предательство, то контрразведчик нашёл бы вагон сразу, сходу. Как глупо погиб...
  Если пульман числится как неисправный, надо искать в депо. Но едва ли Тюленьев поставил его в депо, это слишком рискованно.
  Кто сообщник Тюленьева на Иннокентьевской? Все свидетели мертвы: машинист Михалыч, прежний начальник станции и инженер, дежуривший в ту ночь - рабочий не упомянул об этом, но я знаю, выяснил. Инженер и начальник убиты бандитами - в точности как их иркутские коллеги. Погибшие путейцы с Иннокентьевской были простыми, честными и мужественными людьми, все отзываются о них одинаково. Такие не станут воровать, и терпеть воровство не станут. Следующий начальник вступил в должность за день до того как на Иннокентьевской появился Баштин - и не раздумывая подставил контрразведчика, сдал его чехам. Спросить его не получится - два месяца назад он пропал без вести. Версию о том, что он сбежал, прихватив бриллианты, сразу отметаю - у него осталась семья, жена и любимые дети, да и не смог бы он далеко уйти - всё складывается слишком серьёзно. Можно предположить, что смерть инженеров с Иннокентьевской связана с пропажей вагона, однако цена этой гипотезы - полушка. Это первая станция Забайкальской железной дороги, крупный узел, где отстаивается слишком много товарняков, вокруг которых постоянно крутятся жадные вооружённые стаи. И это большая проблема, учитывая то, что в губернии фактически отсутствует власть.
  Остаётся лишь отправиться туда и всё обыскать. Сколько времени на это уйдёт? Неделя, и то если не станут мешать, а там сейчас творится дикий бедлам.
  На этой мысли я остановился. Дальше стало некогда думать - явился Базал, и вид его был страшен: рачьи глаза выпучены, кудри взмылены. "Каппелевцы разбили наших у станции Зима", -- прохрипел он.
  Свершилось. Армия на подходе.
  
  ****
  
  На улицы вернулся холод, но прогулки стали сплошным удовольствием. Красные с панической быстротой очистили кварталы в центре, тащат пулемёты на колокольни, на перекрёстках строят блокпосты -- деревянные балки обкладывают мешками с песком и обливают водой, чтобы создать ледяной монолит. По улицам тянутся военные обозы - тыловые части уходят.
  В ночь на среду мы с товарищем Базалом и прочей братией пили в "Модерне". На рассвете чуть живой я добрался до своей квартиры. Надеялся немного поспать, но в жуткую рань загрохотали в дверь. Машинально выдернув кольт из-под подушки, я чуть не выстрелил, когда в комнату влетел Мишка.
  Хозяйский сын -- при полном кадетском параде. Курносое лицо сияет, даже форменная фуражка нашлась.
  -- Ваше благородие! Ура! - выпалил он с порога. - Русская армия взяла Иннокентьевскую! Завтра наши будут здесь!
  Я спрятал оружие.
  -- Михаил, в следующий раз будьте осторожны. За добрые вести не убивают, а вы были на волоске.
  -- Так вот, -- не обратив никакого внимания на мои слова, продолжал Мишка, -- я знаю, как победить краснопузых!
  -- И как же?
  -- Чехи - вот главная заноза! Надо чехов обратить против большевиков!
  -- Интересно.
  -- Да просто всё! На Петрушиной горе стоит батарея пушек. Надо внезапным и скрытным ударом захватить батарею и обстрелять чехов на вокзале! Они там, с горы, как на ладони! Тогда чехи шарахнут по красным, а нам того и надо! Надо всего тридцать храбрых бойцов!
  -- Что ж, нескучно придумано. Только вот незадача: нет у меня тридцати бойцов, Михаил. Простите.
  Похоже, из парня выйдет толк.
  Итак, остатки наших армий - в пяти верстах от Иркутска. После смерти Каппеля командование взял на себя генерал Войцеховский, бывший начальник штаба Чехословацкого корпуса. Говорят, он выполняет приказ Каппеля взять Иркутск, но штурм необходимо отставить. Наши солдаты попадут в ловушку. Наверняка разведка доложила, что красные покинули город, остались только блокпосты и пулемётные гнёзда, всего человек пятьсот, но это иллюзия. Повстанцы остановились в предместьях, на Якутском и Заморском трактах. Как только наши войдут в центр и увязнут в боях, красные ударят с двух направлений.
  Силы сторон примерно равны, однако для штурма необходимо иметь преимущество, к тому же люди Войцеховского слишком измотаны долгим и трудным походом. Наша артиллерия потеряна в пути, а батареи красных в полном порядке, городские кварталы пристреляны как на учениях. Войцеховского обложат сто пятидесятым калибром с двух направлений, с Петрушиной горы и рощи "Звёздочка", а потом возьмут в плотное кольцо.
  Есть и другая новость. Базал откровенничал в ресторане (пьяный он не лжёт), что красные заключили важную сделку с союзниками. Партизаны клятвенно обещали Жанену взорвать Кругобайкальскую линию, если он объявит нейтралитет. От него требуют одного: открыто поддержать "демократические силы", то есть ударить по Войцеховскому. Жанен дал согласие, ведь его миссия оказалась под угрозой. Если большевики исполнят обещанное, то чехи надолго застрянут в Иркутске, а Жанену придётся забыть о счастливой старости.
  Войцеховский - умный человек и совсем не фанатик, он согласится отменить атаку. Но Колчак - в иркутской тюрьме. Отрекутся ли от него солдаты? Преодолев столь многое, они стали чем-то бóльшим. Это уже не армия, это - гвардия. Они умрут за своего вождя.
  Значит, бойня всё-таки случится. Но должен быть срединный путь.
  Меня охватила лихорадка. Я выпил остывшего чаю, принялся бродить по квартире. За окном ударили в колокол, раз, другой, третий... Когда последняя нота втянулась в бледный воздух, я уже знал, как поступить.
  Глянул на себя в зеркало - горящие глаза под хмурыми бровями, небритое лицо, вылитый анархист. Надев костюм, с которым не расставался последний месяц (френч без погон, солдатская шинель, жёлтая папаха с красной лентой), прогулялся пешком до тюремного зáмка. За папироской побалагурил с охраной. Почти всех заключённых отпустили, прежнюю охрану разогнали, и вот вам тюремная стража: сонные, заросшие, чудовищно скучающие люди под командой бывшего прапорщика, читающего старый, разодранный на самокрутки журнал. Я ожидал увидеть отборный большевистский отряд, но нашёл полсотни волонтёров с одним пулемётом, и трезв только пулемёт. Они даже не спросили, кто я, с какой целью интересуюсь.
  Вернулся домой с твёрдым решением идти навстречу армии. Мой план прост: перейти Ангару по льду в самом узком месте, у Московских ворот. Дальше, по Московскому тракту -- на станцию, в штаб, к Войцеховскому. Ознакомить его с обстановкой, взять две казачьи сотни и одним броском на тюрьму освободить адмирала. Надеюсь, потом мы спокойно уйдём за Байкал. Приказ Каппеля будет исполнен, совесть -- чиста. Бог даст, когда-нибудь вернёмся в этот город.
  Я тщательно побрился, начистил ордена, из загашника достал свой перстень и подаренные Каппелем часы, затем облачился в форму и, простившись с хозяйкой и её детьми, отправился в путь.
  В тот вечер Луна спряталась в тучах; тьма стояла гробовая. В каком-то переулке мне навстречу выехал конный повстанец. Он даже глазам своим не поверил, увидев капитанские погоны и шеврон добровольца, но я вернул его с небес на землю. К Московским воротам я приехал на его резвой гнедой кобылке.
  Обстановка была такая. По левую руку, на том берегу -- вокзал, полный чешских патрулей, справа, на этом берегу - пикеты красных. Подойти левее, под укрытие разбитого моста, не получится - всё простреливается из окон гимназии. Казалось, я выбрал единственно верное место для переправы, но расчёты меня подвели.
  В массивных Московских воротах есть комнаты на высоте третьего этажа. Раньше в них хранили документы, затем ворота покосились и о комнатах забыли, но в ту ночь там, на высоте засел революционный дозор. О нём я и не подумал. Только ступил на лёд - и в полукруге окна звякнули разбитые стёкла. Сразу, без окриков, щёлкнула пара выстрелов, потом ещё два. Кобыла дёрнула крупом и завалилась на бок. Едва успев выдернуть ногу из-под горячей туши, я вскочил и побежал на левый берег, где темнел знакомый силуэт бронепоезда.
  Патруль увлёкся стрельбой. На середине реки я обернулся для ответного выстрела - и сразу дёрнуло плечо. Нарвался на пулю, как поп на кабак, и снова - в плечо! В глазах потемнело. Споткнулся, вскочил и запетлял по перепаханному торосами льду. Боль перекрыла сознание. Я резко взял вправо.
  По счастью, небо совсем затянуло. Патруль потерялся, впереди замаячили японские штыки -- солдаты Дианы. Монголы подхватили меня и потащили в душную, адскую тесноту вагона. Запахло какими-то травами, горьким дымом. Вторая пуля в то же место - это не просто намёк небес, а приглашение к беседе, но то ли Бог недосказал, то ли я недопонял.
  Наконец я отключился. А через минуту пришёл в себя от сумасшедшей боли. Диана с пинцетом в руке уронила пулю в пустую металлическую тарелку (зачем они всегда бросают вынутые пули в металл?) Поплыло женское бормотание: "таята ом беканзе, беканзе, маха беканзе, радзе самугдате соха", - мантры шли одна за другою, и я поднялся в мягкое и милосердное, как небо, забытье.
  
  ****
  
  Проспал больше суток. Потрясающе -- рана почти не болит, только чешется безумно. За окном -- свежее утро, в воздухе висит аромат варёной ягнятины с душистыми травами. На столе дымится чай, Диана раскладывает серебряные приборы. У моих ног сидит рослая собака с удлинённой симпатичной мордой и белой шерстью -- русская борзая. Собака смотрела на меня с пониманием и, кажется, улыбалась. Я привстал и почесал ей за ухом. Её шерсть пахла солнцем и ветром.
  -- Знакомьтесь, - сказала хозяйка, - Индиана.
  -- Интересное имя. С вашей стороны довольно самокритично.
  -- О, я на это неспособна - имя было указано на ошейнике. Кто-то бросил её на вокзале, вот, решила приютить. Благодарите Инди - она разбудила меня, когда вы попали под обстрел.
  Я пожал собаке лапу, поданную мне с явным удовольствием.
  -- Вставайте, -- сказала Диана. - Вы, знаете ли, редкий счастливчик.
  -- Я несчастный кретин.
  -- Готова поспорить -- после завтрака вы станете счастливым кретином.
  Спорить было трудно.
  Принял душ, осмотрел вещи. Форма безнадёжно испорчена, рвань и кровь. Оружие на месте. Диана раздобыла для меня новые документы, теперь я капитан королевских стрелков Генри Уолтон Джонс. К документам приложено полное облачение офицера Собственного герцога Кембриджского Мидлсекского пехотного полка. Что ж, канадцем я ещё не был. Примерил полевую форму с несуразной шапкой-ушанкой, парадную не стал - красный мундир и мохнатая busby напугают нервное чешское воинство. Из зеркала ванной комнаты на меня смотрел изрядно побитый, но не сломленный офицер и джентльмен.
  Отведав густого бульона и чаю, я выслушал предположение Дианы. Пропавший пульман стоит на станции Иннокентьевской. Надо же, какое открытие.
  -- У меня осталось одно нерешённое дело, -- сказал я.
  -- Хотите спасти адмирала?
  -- Приму любую помощь.
  -- Охотно помогу. Заодно вытащим из тюрьмы одного японского офицера, моего супруга. Мечтаю с ним познакомиться.
  В полдень после перевязки я отправился в город. Договорился с Дианой о встрече на Средне-Амурской. Она обещала прийти со своими бойцами сразу после заката.
  С берега открылась неприятная картина: переход через реку закрыт, семеро похмельных бандитов с наганами отбирают у прохожих деньги, золото и серебро. Я прошёл свободно, форма помогла. На берегу остановил пролётку. Сердце кольнуло мрачное предчувствие.
  Смертельно уставший город не хотел замечать перемен. Жизнь терпеливо текла по своим руслам, обходя новости, от которых несло мертвечиной. Лишь на углу Амурской и Большой у газетной тумбы собралась толпа, читая свежее сообщение.
  Я почувствовал горечь во рту - десятки раз убеждался, что это вестник больших неприятностей. На всякий случай я вынул оружие из кобуры и поднялся во двор на Средне-Амурской через заднюю калитку. В уши ударил протяжный, невыносимо отчаянный женский вой. Вверху, на пятачке между домами, у стаек, в красном снегу лежали мёртвые тела. Хозяева и Мишка.
  Кадету досталось больше всех, я опознал его по лоскутам чёрной куртки и откатившейся в сторону фуражке. Старуха служанка ползала среди тел, вся облепленная кровавой крупой.
  -- Где Глаша? - крикнул я, окончательно приходя в себя.
  Старуха не отзывалась. Дед курил мятую, изломанную папиросу в сторонке.
  -- Пришли, хари пьяны, -- проговорил он. - Пятеро, с красными лентами. Может, обошлось бы, дык Мишка винтаря схватил да пальнул. Они его начально из наганов, а после -- шашками. А там уж и хозяев, упокой Бог...
  -- Девочка где?
  Дед угрюмо махнул рукой. Я метнулся к стайкам. Дверь одной была приоткрыта, из темноты виднелась русая головка. Я приподнял её, как мог, осторожно. Кровью было пропитано всё. Грязно-розовая пена пузырилась на губах.
  -- Я умираю? - тихо спросила она.
  -- Ну что ты, золотце, до свадьбы заживёт.
  Она вздохнула и закашлялась. Кровь усилилась.
  -- А мамка? Мишка? Их положат в гробик? Там темно...
  Что-то нашло на меня. Будто не она, а сердце моё лежало передо мной, полное любимых моих мертвецов, и спрашивало о чём-то ясном и невозможном. Я вспомнил, как однажды монгольский лама провожал умирающего ребёнка, склонившись к его уху и шепча что-то нежное, чистое, спасительное. Безумие в такие минуты, быть может, самая нормальная реакция, я наклонился и зашептал, хотя слёзы уже начали свою работу:
  Кто лежит в могиле,
  Слышит дивный звон,
  Самых белых лилий
  Чует запах он.
  
  Кто лежит в могиле,
  Видит вечный свет,
  Серафимских крылий
  Переливный снег.
  
  Но идёшь ты к раю
  По моей мольбе,
  Это так, я знаю.
  Я клянусь тебе.
  Это Гумилёв, мы были знакомы в далёком, не помню каком году... Впрочем, это было неважно. Это говорил я.
  Вечером пришла Диана. Села у окна. Я не знал, что сказать, и как жить дальше, я тоже не знал. Взбешённый своим стыдом, бросил:
  -- Что?
  -- Простите... Такой выдался день -- всё уже поздно. Адмирал убит, рано утром. Только что получила подтверждение. Я сообщила Войцеховскому, что красные приготовили ловушку. Всё кончено. Армия пройдёт мимо Иркутска.
  У меня заломило виски.
  -- Я порой задумываюсь вот о чём... Что если был прав князь Болконский, и успех сражения зависит не от диспозиции и соотношения сил, а от того чувства, с которым солдаты идут в бой? Если так, то сегодня мы потеряли великую возможность. И если вы верите в реинкарнацию, а вы в неё верите, то должны понимать, что наши офицеры и солдаты, лучшие из нас, не простят себе такого. Будут рвать себе душу до гробовой доски, а в следующей жизни все окажутся здесь, в этом городе, и судьба их будет страшна, и не видать им счастья, пока сами себя не простят.
  Диана молчала. Горький синеватый дым папиросы обволакивал её перстни, поднимаясь к бледным губам. Из соседнего, хозяйского дома донеслись протяжные смертные причитания. С улицы потянулась вереница тёмных притихших людей.
  -- Обход начнётся сегодня ночью, в десять, -- сказала Диана. -- Бóльшая часть войск пройдёт по мосту через Иркут. Пойдёмте и мы, капитан. Правда, пойдёмте.
  Мы поднялись и, оставив дверь открытой, вышли во двор. Потеплело. Снег валил, пропитал воздух. В тихом городе только сдавленно рыдали где-то, да глухо протопал разъезд. Вниз по склону, через задние ворота по едва различимой улице мы скатились к реке, взяли правее и по льду зашагали к левому берегу, ничего не видя перед собой, бешеный был снегопад... Позади - скомканный черновик моей жизни, а сейчас мы идём по белому. В пустоте застонало железо, грохнули вагоны, настала тишина. Иркутск погрузился в дремоту.
  
  ****
  
  Договорились о встрече на Иннокентьевской в семь утра. Диана подарила мне отличного серого жеребца, послушного и резвого, как её борзая. Вдоль железнодорожной насыпи я отправился к мосту через Иркут.
  Все поглотила тьма, ни дна ни покрышки. Внезапно поднялся северный ветер, ледяное крошево хлестало по скулам. В сосновой роще было тише; я свернул на дорогу, и вот на холме впереди засияли фонари Медведниковской больницы, против которой на берег выходит деревянный пешеходный мост.
  Я приехал вовремя. Ждал всего несколько минут, вглядываясь в окуляры бинокля. Казалось, я был готов к этой встрече, но сердце моё дрогнуло, когда из колючей завьюженной мглы по Московскому тракту потянулась долгая вереница огней. В холодную пустоту окраины ровной, изгибающейся у берега колонной вступали каре вооружённых людей со спокойными строгими лицами.
  Первыми рысью проскакали разведчики, за ними шли егеря и поредевшая, но никем не побеждённая рабочая Ижевская дивизия. Солдаты шли побатальонно, у моста сбивая шаг и переходя в колонну по три. В середине процессии ехали сани с гробом - останки генерала Каппеля. У моста гроб подняли четверо, понесли на плечах. За ними тянулись офицеры штаба. Среди них я заметил поручика Смеловского - верхом на кауром жеребце, в начищенных до блеска сапогах и с бледным, неживым лицом. Только одна сила поддерживала его - чистая совесть. Я не стал его окликать.
  Вот и Бикреев. Он ехал в кошёвке, завёрнутый в шубу с головы до пят, адъютант - за извозчика. Увидев меня, он усмехнулся, нахмурил брови. Повозка отделилась от колонны и стала у больничной ограды, где о заснеженную клумбу разбивался свет дежурного окна. Я спустился на землю, взял коня под уздцы и пошёл следом.
  Генерал грузно вышел из саней и, опираясь на трость, направился мне навстречу - прямой как всегда, только лицо как у призрака и пожар в глазах. Не здороваясь, он цепко схватил меня за рукав и отвёл на ступени больницы.
  - Как продвигается дело? - спросил он. - Где находятся бриллианты?
  - На Иннокентьевской. Сегодня закончу.
  - Поспеши, через несколько часов там появятся красные, - Бикреев размял тонкими пальцами папиросу. - Полагаю, ты хочешь задать мне вопрос. Насчёт Дианы.
  Несколько секунд он молчал, глядя в пустоту между чёрными стволами деревьев.
  - Тогда, в октябре, при той скудной информации, которой мы располагали, я назначил ей страховать тебя от леди Мэри. Потом я получил весточку от нашего человека в Интеллидженс, о Мэри Хаддиган. Её настоящее имя - Елизавета Брагина, она сестра Дианы. Её смерть в Берлине в четырнадцатом году - фальсификация. Она с юных лет работает на Интеллидженс.
  - Значит, всё-таки сговор.
  - Или соперничество... Я сообщал об этом в двух депешах, двадцатого и двадцать пятого декабря.
  - Моё сообщение о восстании в Иркутске вы тоже не получили, не так ли?
  - Гамлет... Это моя ошибка.
  Бикреев подкурил папиросу.
  - Наш источник утверждает, что Мэри Хаддиган в сентябре минувшего года дезертировала из военной разведки. В то же самое время она пошла на прямой контакт с сестрой. Диана работает на большевиков. Помнишь Иваныча?
  - Как забыть своего инструктора?
  - Он сейчас её начальник в Москве.
  - Как всё перепуталось.
  - Мэри и раньше крутила тёмные делишки, - продолжал Бикреев. - Через парижскую контору "Ле Бирс" она продавала русские алмазы на черном рынке. И давно бы уже попалась, если бы ее не прикрывал некто Алистер Бэйли - офицер Интеллидженс, теперь уже бывший.
  - Одесский жиган Ёся Шнобель, который продал Сакате план укреплений Порт-Артура в девятьсот четвёртом, за что был взят на службу в британскую разведку.
  - С начала восемнадцатого года эта мразь работала в Москве.
  - Надо признать, нервы у него стальные. Вряд ли Иваныч забыл свои обиды.
  - Это не мужество - просто хуцпа, как это называет в Одессе. Бэйли - обезьяна, он патологически неспособен к уважению и верности. Такие люди презирают всех, и это чувство взаимно. У Дианы и Мэри тоже есть к нему счёты. Полагаю, он удерживал Мэри на крючке, неслучайно Диана вступила в игру. Британцы его использовали, пока он был полезен. А сейчас он сидит под арестом в ЧК, у своего лондонского приятеля Петерса... Чекисты расстреляют Бэйли, это неизбежно. Используют - и поставят к стенке. Он предал своего короля и теперь никому не интересен. Его провал - результат совместных целенаправленных усилий сестёр Брагиных.
  - Хоть что-то радует. Сегодня сведу их вместе - Мэри, Диану и их помощницу Мону. Они в курсе того, что я знаю, где находятся бриллианты. Едва ли они пропустят финал.
  - Ты рискуешь. Они убийцы экстра-класса, за ними вагоны трупов. По меньшей мере, за одну из этих дамочек я ручаюсь. Их натаскивали британцы. Гренадёры полковника Свечникова, взявшие Зимний дворец в октябре - свора щенков по сравнению с этими волчицами. Талантливы, хорошо подготовлены, абсолютно безжалостны. В прошлом году почти все они перешли в разведку Коминтерна. Мы в Европе сейчас разворачиваем свою разведсеть, начнём их потихоньку ликвидировать, хотя нашим союзникам это вряд ли понравится.
  - Что ж, эти трое достанутся мне.
  - Carpe diem...
  Бикреев усмехнулся, закашлял, навалился всем весом на трость. Неуклюже сделал шаг вперед. Трость отлетела в сторону, колени его подломились. Я поймал его, не дал упасть.
  С адъютантом мы отнесли Бикреева в сани, он умолк, закрыл глаза. Адъютант метнулся в больницу, притащил заспанного взлохмаченного доктора, тот бегло осмотрел генерала.
  - Обморок, жар. Не тревожьте его.
  - Он должен остаться у вас.
  - Вы с ума сошли! - зашипел доктор. - Это не тифозный барак! А если красные узнают? Всю больницу расстреляют из-за одного человека!
  - Да вы хоть знаете, кто этот человек?
  - Постойте, он прав, - обратился ко мне адъютант. - Его высокопревосходительство просили не оставлять его в пути.
  Скверно начался день, очень скверно.
  - До встречи у Семенова, - сказал я адъютанту.
  - Лучше поезжайте прямо за границу, - ответил он. - Не ходите за нами. Теперь мы все мертвы.
  
  ****
  
  Вьюга перестала. У самой Иннокентьевской прямо навстречу вылетел конный отряд.
  - Куда прёшь! - крикнул казак, дико вращая чёрными глазами. -- Нету там наших, мы последние!
  - Брось, Федька! -- встрял его товарищ. -- Это ж союзник.
  - Тьфу ты...
  Всадники стегнули коней и помчались во тьму.
  Было три часа утра. Я промёрз до костного мозга. Моя дрожь передалась коню, он успокоился, лишь когда мы ворвались в станционный посёлок. В конце крайнего переулка железной арбалетной стрелой блеснула дорога.
  Картина открылась безутешная. От края до горизонта всё забито примёрзшими к рельсам поездами. Длинные цепи вагонов курились вялыми столбиками жилых дымков. Пришлось выписать пару-тройку замысловатых зигзагов между составами, чтобы, наконец, добраться до вокзала со стрельчатыми арками и гребешком наверху. Окна сияли светом. Привязав коня к перилам, я вошёл в зал.
  Стоит смрад. Скамьи и весь пол покрыты телами раненых. Дверь буфета снята с петель, столы и стулья грудой свалены в углу на дрова. Заспанный дежурный сидит на корточках у печи, рассеянно трогая поленья. Рядом с ним -- юная сестра милосердия, рыжая, с конопушками. Другая сестра курит папиросу у окна. Ей около сорока лет. Некрасивое нервное лицо изрезано ранними морщинами, шуба расстёгнута, платок сбился на плечи. Безнадёжными глазами она глядит на бредящего мальчишку лет двадцати с мятыми погонами прапорщика. Его шинель на груди крест-накрест перевязана серым пуховым платком - где-то потерял свою бекешу.
  Я отдал честь, сестра скупо кивнула.
  -- Вы из Красного креста? - еле слышно спросила она.
  -- Нет.
  -- Господи, как же всё предсказуемо... -- проговорила она безвольно. - Всё кончено, кончено... Ваши, союзники, обещали прислать санитарный поезд. Но если ночью не прислали, значит, уже никогда...
  Я присел на корточки перед ней, взял сухие, пахнущие йодом пальцы в ладонь.
  -- Милая, послушайте. Если оставить этих людей на станции, то не позднее вечера их казнят. Большевики на подходе. Недалеко находится дорожная больница, я позову санитаров. Сколько у вас больных?
  -- Двенадцать, сыпной тиф... Не ходите в больницу, там нет мест, весь пол покрыт. Здесь только самые тяжёлые, доктор отказался принимать.
  -- Но кто приказал их оставить?
  Сестра сглотнула дым.
  -- Не все ли равно... Ваша проклятая армия не заботится о людях, она заботится лишь о своих знамёнах. А эти мальчики уже демобилизованы, во веки веков...
  -- Подумайте о себе. Вы не представляете, что сделают с вами красные.
  -- Отчего же... -- она сжалась, будто в ознобе. - Очень хорошо представляю. И, наверное, испугалась бы, да только некому бояться. С самого Омска были смертельно больны, а теперь... Прощайте.
  Я встал, вышел на воздух. Холод прошёл. Раньше я не знал, что жгучий стыд - такое резкое, однозначное чувство. Военная форма сжигала мне кожу. Белые, красные, союзники - все мы соучастники преступления, от масштабов которого можно лишиться рассудка.
  Постепенно я пригляделся во тьме, глаза привыкли. Площадь у вокзала пуста, лишь ветер качает ненужный фонарь. Через заваленное снегом пространство тянется глубокая, на шрам похожая тропа, уходя в неприютную даль между забором опустевшего концлагеря и мёртвым госпитальным садом. Я отвернулся. Чувствуя, что остаться на вокзале не смогу, вскочил на коня и двинулся вдоль полотна дороги на северо-запад. До встречи с Дианой оставалось время; можно занять себя поисками.
  Впереди темнели тучные вагонные стада. Станционный тыл будто вымер. Я углубился в этот обильный, хоть и несколько однообразный пейзаж на полверсты, заглянул в широкие стойла депо и мастерские, где трудился только ветер. Взобрался на крышу вагона, вскинул бинокль, осмотрелся. Впереди, у казённого здания, похоже, товарной конторы, полыхали бочки с мазутом. Вокруг зябко толпились красноармейцы. Я сошёл на землю и, оставив коня на привязи, пересёк пути вброд.
  Поиски заняли около часа. На рельсах ни одного пульмана, только зябнут под ветром десятки теплушек и товарняков, разграбленных местными бандитами. В конце я вернулся к своему коню, угостил его сеном и горстью рафинада, что я прихватил в одном из раздёрнутых вагонных чрев, и повернул обратно на вокзал.
  Народ просыпался. Прежний сумрак уже был разбавлен предвкушением солнца, люди сновали туда-сюда с котелками. То и дело спрашивали табак и хлеб, не находили и продолжали обход соседних эшелонов, будто их судьба была слаще. Повинуясь привычке, на станцию из разбросанного по обе стороны посёлка потянулся дорожный люд. Закутанные в платки торговки несли на вокзал и в госпиталь корзины с горячей снедью, городок на железной дороге получил билет в ещё один день.
  Я укрылся от ветра за углом вокзала. Собрался было глотнуть коньяку, когда услышал:
  -- Вашбродь! Господин поручик!
  На меня таращился худой согбенный клошар. Его седая борода клочками прикрывала иконку, криво болтавшуюся на тонкой морщинистой шее.
  -- Вашбродь, вы, что ли? - настороженно переспросил он.
  Я узнал старого знакомого: казак Курдюхин, один из немногих, кто уцелел в разведочном походе в Маньчжурии. Он радостно осклабился и мелкими шажками подкатился ко мне.
  -- Ну, здравствуй.
  -- И вам не чихать. Вы что-то не по форме, не признал я вас.
  - Что с тобой?
  Он неуклюже махнул лапищей и замотал наголо бритой головой.
  -- Да, что. Я-то в дивизионе остался, когда вас на больничку отправили. А у меня-то хоть бы царапина, бел гусь. Закинули меня снова в дивизион, и на япошек, по новой! Ну, получил ранение в грудь. Георгия дали, да в поезде упёрли, орден-то.
  Курдюхин врал отчаянно и привычно. Я взял его за полу старой дохи и оттащил в сторону, невольно вырвав клок.
  -- Давно ты здесь?
  -- Давно, -- пожимая плечами и пританцовывая, сказал он. - Спервоначалу-то бравенько было, в больничке мадел. А опосля выперли, мол, иди, годен. Ну, я чо. По первости в Иркутске стоял, у Казанского собору. На фатере жил, с бабой. А тут - опаньки! Милицейские! Кричат, вали отсель, позор несчастного царизьму! И сюда погнали. Много наших туточки, героев-то. Мы там, по дороге, в землянках живём. А, нам-то чо, бел гусь. Мы привыкшие, как дóма. Водяра, мясо, бабы - всё есть. В поездах поём. "На сопках Маньчжурии", другие песни.
  Мне вдруг стало понятно, отчего солдаты Пятьдесят третьего полка поддержали красных и почему везёт большевикам. Ненависть к начальникам, унылая злоба и пьянство - полоса отчуждения нашей истории. Вдоль железной дороги в сторону реки Иркута, на юг, тянулись госпитальные бараки. За несколько лет вокруг этой полоски земли скопились сотни инвалидов Японской войны, окопавшихся по-фронтовому в земле. Совсем недавно, в годы крепкие и благополучные, эти убогие жилища регулярно накрывали рейды начальства, сносившего всё подчистую, но землянки появлялись на том же месте через несколько часов. Этим людям отступать некуда, и жить по-другому они разучились. Может быть, оттого иркутяне назвали это место Порт-Артур, как название конечной станции неудачливости. Позднее к ним прибавился концлагерь для австро-венгерских пленных, что тоже не делало район фешенебельным.
  -- А помните, как было? - спросил Курдюхин и посмотрел на меня. Взгляд его был мутный.
  Я вынул флягу, там ещё остался коньяк. Сделал глоток, отдал ему.
  -- Паршиво было, Курдюхин.
  Он кивнул, сделал степенно пару глотков и поморщился от удовольствия.
  -- Эх... Правда ваша, форменный был каюк... Да ну его к чертям собачьим! Я-то думал, приду домой, герой, почётно. А оно во как.
  Руки его задрожали.
  -- Ты вот что, брат, -- я достал портмоне и сунул деньги ему в карман. - Езжай к себе на хутор. Здесь доллары, хватит на землю и дом, на скотину...
  Он замялся.
  -- Оно, конечно, благодарствуем, только того... На хрена? Большевики придут, всё одно оттяпают. А, холодно чо-то. Покеда, вашбродь.
  Как только Курдюхин исчез, на перроне всё переменилось. Народ притих, сжал кулаки и вытянул шеи. На северо-западе, в белёсой морозной дали, возникло багровое пятно, быстро вырастая во что-то грандиозное. В небо ударил столб угольного дыма. К станции на всех парах летел бронепоезд.
  Нескладный, будто собранный пьяными богами состав коробился щетинистой громадой. Его тащили два паровоза. Переселенческие вагоны, наскоро обшитые стальными листами, ритмично громыхали на стыках, точно закованная в броню рыцарская лава наступала по звонкому льду. Стволы орудий торчали во все стороны, башни - круглые, квадратные - бугрились вдоль состава, лестницы к ним приварены, как попало, некоторые никуда не вели. Над этим сумасшествием, окутанная клубами чёрного дыма, высилась командирская башня с ненужным перископом и стволами пулемётов. По красным от ржавчины бортам шла надпись:
  ТОВАРИЩ АГИРРЕ
  Трудно подумать что-то хорошее о поезде, названном в честь испанского конкистадора, который предал своего короля и уплыл в поисках Эльдорадо. Ещё труднее понять, отчего земля выдерживает этот скрежещущий ад, и рельсы не крошатся под ним.
  Первыми очнулись машинисты паровоза, стоявшего против вокзала - он перекрыл путь "Товарищу Агирре". Поезд нервически вздрогнул. Вдоль перрона прокатился металлический стон, пыхнули струи пара, долгий гудок ударил в уши, и, понемногу набирая ход, вагоны-беглецы потянулись мимо станции на восток.
  Люди постепенно приходили в себя. Заметались, подхватили котомки и побежали вслед уходящим вагонам, спасаясь от предчувствия кошмара. Бронепоезд был уже виден отчётливо, жар его котлов плавил февральский воздух.
  Костлявые пальцы впились в мой погон. Кто-то заорал прямо в ухо:
  -- Хватай его благородию! Награда будет!
  Кричал Курдюхин. Сукин сын плясал на месте, как ташкентский дервиш. Прямо на меня двинулся фиксатый под два метра ростом. Идиот не разобрал мундир британского офицера и получил кросс в челюсть, с чем и ушёл в толпу. Впрочем, толпе понравилась идея Курдюхина, поскольку я был один и очевидно при деньгах. От кучи крестьян и бродяг отделились пятеро с ножами и кастетами и, пританцовывая, пошли мне навстречу, уверенно беря в кольцо. Стало понятно, что тема бокса исчерпана. Я вынул револьвер и пять раз выстрелил почти в упор, надеясь, что толпа рассеется. Но, как говорил мой друг полковник Виленский, мир - это место, где наши мечты встречаются с прикладом винтовки.
  
  ****
  
  Возвращение из комы - удовольствие на любителя, и я точно не любитель. В захламлённый чувствами и не переваренными словами мозг ржавой заточкой воткнулся истошный крик. Орал бандит с окровавленной ногой, перекатываясь по грязному истоптанному снегу. Мой затылок отчаянно саднил. Когда я попробовал коснуться головы, понял, что опутан верёвкой от плеч до самых пяток.
  Толпа отступила. Прямо передо мной веером лежали трупы, их никто не пытался убрать. Крестьяне только перетаптывались вокруг, без остатка поглощённые другим зрелищем.
  Окутанный яростным облаком пара, бронепоезд пришвартовался к перрону. Дверца командирской башни, лязгнув, отворилась. На перрон высыпали пятеро матросов в грубых кожаных костюмах, в руках -- винтовки с примкнутыми штыками. Выстроились полукругом. Из башни ступила высокая стройная женщина, одетая в мятую кожу.
  Она выглядела так, будто вся была вылита из цельного куска бронзы. Тень от козырька фуражки похитила её лицо, но эти стервозные, чётко обозначенные губы и твёрдый подбородок на крепкой античной шее мне показались знакомыми. Танцовщица-убийца. Странные порой возникают ассоциации, но размышлять об этом было некогда. Зрелище набирало обороты.
  Комиссарша вытянулась по швам и выкрикнула грубо:
  -- Кто тут смотрящий по вокзалу?
  -- Вы хотели сказать - начальник?
  Из толпы вышел господин в форменной железнодорожной шинели, с мягким усталым лицом, в очках, и бородка клинышком.
  -- Вырин, начальник станции, чиновник шестого класса. Мадам, дорогой мой товарищ, -- произнёс он, разводя руками в пригласительно-недоумённом жесте, -- не угодно ли пройти ко мне, чтобы решить вопрос...
  Комиссарша скупым движением выдернула маузер и выстрелила с бедра. Начальник станции охнул и опустился на снег.
  - Пуля - плоть моя, огонь - дух мой, - произнесла комиссарша. -- Ну, кто ещё желает причаститься?
  Тишина стояла смертная. Удовлетворённая обстановкой, комиссарша продолжила, мерно вращаясь корпусом вправо и влево:
  -- Зовут меня Рихтер. Для сознательных граждан я - товарищ Рихтер, а для других - ночной кошмар и высшая кара. Теперь я тут смотрящая.
  "Щ" она произносила архаично -- "шч", молодёжь в России так не говорит, по меньшей мере в северных губерниях, и кроме того, речь её отличалось лёгким акцентом с повышением интонации в конце фразы, как у человека, выросшего в англоязычном окружении.
  Комиссарша сделала паузу, показала пальцем на стоявшего рядом матроса и продолжила:
  -- Это товарищ Уяншин. Он имеет мощный природный аргумент. Каждый, кто нарушит мой наказ, проверит это на собственной заднице. А наказ мой простой. Транзит на восток - только через товарища Уяншина! Всем соблюдать порядок! А сейчас, - комиссарша вскинула руку с маузером, -- в шеренгу по одному становись! Предъявить документы в развёрнутом виде!
  Из вагонов брызнули солдаты, прикладами выравнивая толпу. Суета началась безумная. Меня поставили на ноги. Когда построение завершилось, с левого фланга раздалось блеянье Курдюхина:
  -- А что, товарищ Рихтер! Вам фраер не нужон?
  -- На консервы сгодится.
  -- А вот у нас! - крикнул Курдюхин, низенько согнулся и показал на меня пальцем.
  -- Кто ещё там? - комиссарша нахмурилась. -- А, беляки-стервенция... Тащи его в хату.
  Бандиты подхватили меня на руки и поволокли в здание вокзала вслед за комиссаршей. Подождали, пока матросы выбрасывали на снег больных, затем водворили в полутёмную комнату, хорошо ещё, головой вперёд. Положили на стол. Мне в затылок упёрлась монументальная казённая чернильница.
  -- Оставьте, -- бросила Рихтер.
  Когда бандиты скрылись за дверью, комиссарша расслабленно сняла с головы фуражку и белоснежным шёлковым платком вытерла лицо, как хорошо потрудившийся человек.
  На вид ей было около сорока лет, но её красивое гуранское лицо не соответствовало возрасту - постарело слишком быстро, как обычно происходит под влиянием болезни, или злых, подлых мыслей, или давней, с юных лет начавшейся наркомании. Товарищ Рихтер была очень похожа на Диану, но большевичку отличал её взгляд. Вместо открытого, живого и ясного взора Дианы в ее русалочьих зрачках стояла мёртвая бездонная вода. Такие глаза я видел у вконец измотанных войной солдат, готовых стрелять в кого угодно без всякого сожаления.
  Просмотрев мои документы, она скованно, словно тоже была связана, повернулась ко мне и задумчиво сложила руки на животе.
  - Well, - произнесла она, - I have always suspected that the prophet Jonah was overboard not in good faith... So, welcome to the belly of the fish. How do you feel, dear captain?
  - I feel good. Thank you, miss Fish.
  Она рассмеялась неожиданно приятно, хотя и не слишком искренне, le sourire de demi-mondain.
  - Довольно неожиданно слышать гусарский юмор из уст выпускника Пажеского корпуса, полковника Генштаба... Похоже, Андрей Петрович, пьянящий воздух революции ударил вам в голову; только, прошу вас, давайте не будем обыгрывать слова marksman и miss Marx... Увы, мой английский слишком слаб в сравнении с вашим, а потому предлагаю перейти на родной язык. Умоляю вас говорить очень тихо: акустика в этом кабинете совершенно как в опере, а за дверями стоят люди, весьма далекие от искусства.
  Она выхватила кортик из подвешенных к поясу ножен и одним ловким движением вспорола веревки.
  - Вы можете встать.
  Рихтер придвинула мне табурет. Мои ноги дьявольски затекли, но тёплый приём и информированность моей визави прибавили мне бодрости и помогли подняться. Рихтер села на стул, стоявший симметрично напротив. Она держалась так, словно тоже сбросила оковы.Она держалась так, словно тоже сбросила оковы. Что ж, милая беседа в тревожных обстоятельствах, лесть, зеркальное копирование движений... Вербовка началась.
  - Господин полковник, - продолжила она, - мне очень жаль, что мы встретились при столь печальных обстоятельствах, однако я давно искала встречи с вами и очень рада знакомству. О вас я много слышала от моего начальника - его высокопревосходительство господин барон благодарен вам за сведения о китайских войсках в Урге и, особенно, за создание подпольной агентурной сети. Штурм города намечен на ближайшее время, успех дела теперь неминуем. Жаль, череда совпадений помешала нам встретиться раньше... Полагаю, вам известен мой псевдоним. Диана.
  - Я знаю женщину с этим именем. Она очень похожа на вас.
  - По счастью, наше сходство ограничено внешностью, хотя моя сестра Лиза взяла у меня все - документы, псевдоним и даже судьбу. Вы знаете ее как леди Мэри. Наш несчастный родитель, сибирский купец, перебрался в Европу и сделал все, чтобы мы получили хорошее образование. Лиза окончила Бедфордский колледж в Лондоне; в этом городе она и заболела идеями марксистов, поддавшись роковому обаянию наших соотечественников, социалистов-эмигрантов. Один из них оказался агентом Интеллидженс; под его началом она прошла специальную агентурную подготовку. Лиза в совершенстве владеет огнестрельным оружием и приёмами рукопашного боя, она великолепно освоила искусство манипуляции и способна обвести вокруг пальца самого умного и проницательного мужчину. Удачный брак сделал ее леди в глазах окружающих, но сути не изменил: она все та же отчаянная авантюристка, какой всегда была. Лиза похитила меня в Омске; наверное, вы слышали о том инциденте. Потом она поручила своим бандитам переправить меня за линию фронта, а себя выдала за меня. Она не просчитала только одно: что я могу сбежать. Я избавилась от своих конвоиров, мне ведь тоже кое-что по силам. Я сошла на полустанке в глухом лесу, и вдруг меня посетила идея: выдать себя за сестру, чтобы найти её и обезвредить.
  - К чему такие сложности? Могли бы приехать в Омск и все рассказать.
  - Но кому я могла бы рассказать? Ах, вы не знаете. Бикреев работает на красных.
  - С каких пор?
  Она встала и трудным скользящим жестом, в котором смешались рассеянность и отчаяние, сбросила с плеч кожаный бушлат. Её фигура, судя по тому, что открывала взору тесная гимнастёрка, была совершенна.
  - Извините, я немного волнуюсь, мне действительно непросто говорить сейчас... - проговорила она, глотая нервный комок в горле. - Понимаю, как сильно вы привязаны к этому человеку. Ощущаете рыцарские, да просто человеческие обязательства перед ним... Но Бикреев предал вас. Он отправил вас в Иркутск с очень трудным заданием, предложив опереться на своего самого ненадёжного агента, да к тому же зная наперёд, что вы не сможете связаться со Ставкой в течение долгого времени. Он - враг. У меня есть доказательства того, что именно Бикреев организовал штурм Зимнего дворца в октябре семнадцатого; полагаю, вы и сами знаете, что Зимний брал отдельный штурмовой батальон Сто шестой пехотной дивизии, резерв Генштаба, созданный Бикреевым в шестнадцатом году. Учебный лагерь батальона находился в Финляндии, близ Таммерфорса; место вам знакомо, ведь вы тоже прошли там подготовку. Бикреев готовил этот отряд к весеннему наступлению семнадцатого года, которое не случилось из-за февральской революции, а уж как он ненавидит февралистов, известно всем. И потом, кто преподавал красным основы разведки? За какие заслуги он получил кафедру в военной академии большевиков? Кто, наконец, помог вам бежать из Петрограда, чтобы внедрить вас в белое подполье? В восемнадцатом году Бикреев успешно проник в нашу Ставку, на самый верх. Как думаете, почему Колчак проиграл весеннюю кампанию? А как насчет Омска? Он был захвачен силами одного полка! У наших войск не было достоверных сведений о красных, это большая заслуга Бикреева. И наконец, золотой запас. Эвакуация наших войск за границу более чем вероятна, учитывая обстоятельства. Золото необходимо нам для работы за рубежом, а Бикреев сделал все, чтобы удержать его и отдать красным, при этом использовав вас.
  Рихтер посмотрела на меня с сочувствием.
  - А вы отлично держитесь... Тогда, если не возражаете, я продолжу. Бикреев... Он пытал меня в Омске. Для него люди - ничто. И на Советы ему плевать, он уедет в Европу. Все его хлопоты по поводу золота - лишь способ откупиться, чтобы убийцы из Коминтерна не гонялись за ним по всей планете. Теперь ему позарез нужно разбогатеть, и сделать это необходимо тайно. Золото для этой цели не годится - оно громоздкое, выдаёт с головой. Бумажная валюта тоже не выход - она привлекает воров и бандитов. Как поступить? Решение пришло, когда Бикреев узнал, что англичане положили глаз на Идоган. Алмазы - идеальный выбор, если необходимо тайно вывезти ценности. Их стоимость огромна, а спрятать на себе. Осознав это, Бикреев решил перехватить всю коллекцию. К себе в подельницы он взял Лизу. Они знакомы с семнадцатого года, вместе работали в штабе Троцкого. Чтобы включить ее в состав конвоя, не вызвав подозрений, Бикреев затеял подмену, рассчитывая использовать наше сходство. Он пригласил меня в Омск и поручил возглавить экспедицию, мотивировав свой выбор тем, что я, как служащая контрразведки атамана Семенова, пригожусь на случай, если атаман, склонный грабить поезда, покусится на бриллианты. Звучало это смешно, однако с начальством не спорят; я согласилась. Остальное - дело техники.
  - Но как Лизе удалось избавиться от конвоя?
  - Она специалист по ядам. Думаю, она подсыпала отраву в ужин, а затем на всякий случай добила конвойных; это в точности соответствует ее манере. Однако случилось непредвиденное. Во время следования поезда начальник конвоя поручик Паламеди что-то заподозрил и передал шифровку в иркутскую контрразведку. Уйти с бриллиантами Лиза не смогла - началась облава. Она оставила саквояж с бриллиантами, отправилась к дежурному и потребовала спрятать вагон, пригрозив ему расстрелом. Пульман быстро опломбировали и отогнали сюда, на Иннокентьевскую. Станция большая, поездов скопилось много, спрятать вагон можно вполне. Но прежде чем это случилась, дежурный по станции Иркутск сообразил, что можно крупно поживиться. Он взял пару камешков и спрятался, дожидаясь момента, чтобы всем завладеть без опаски. Лиза его нашла. Хотела добиться признания, но убила в приступе гнева. В итоге никто не знает, где камни. Ясно только, что они здесь, на станции, потому я и поспешила её занять.
  - Вы убили начальника станции. Он мог бы помочь.
  - Бросьте. Он пребывал в должности какие-то несколько дней, о пропавших бриллиантах ничего не слышал.
  - Ладно. Допустим, Бикреев работает на красных. Какова моя роль в этой игре?
  - Вы - специалист по Идогану, единственный выживший. Вы нужны и Мэри, и Бикрееву, чтобы опознать камень. Как только вы это сделаете, они вас уберут.
  В комнату вошёл без стука молодой матрос с нежным безусым лицом. В его руках был поднос с горячим чайником, двумя одетыми в бронзу стаканами, горкой сахара и дольками лимона. По комнате поплыл запах бергамота.
  - Угощайтесь, на улице жуткая погода, - сказала Рихтер, когда матрос вышел.
  - Если не секрет, - спросил я, поднимая стакан, - как вам удалось получить этот сказочный поезд?
  - Образ леди Мэри, знаете ли, открывает многие двери в царстве большевиков, у неё высокие знакомства. Грех было не воспользоваться - я всегда мечтала стать директором зоопарка.
  - Что вы ожидаете от меня?
  - Я буду очень признательна, если вы тщательно исследуете станцию и подадите знак, когда обнаружите камни. Своих людей я отведу в поселок, вам никто не помешает. Советую поторопиться. И пожалуйста, когда будете уходить, не забудьте прикончить охрану.
  Рихтер поднялась.
  - Молился ли ты на ночь, белый потрох? - громко сказала она и прибавила вполголоса: - See you on stage. And break a leg!
  Она козырнула и вышла, приказав бойцам охранять дверь.
  Мне тоже пора на воздух. Мисс Рихтер произвела на меня сильное впечатление: находчива, работает напористо, но ее импровизация никуда не годится, слишком спешит. И убеждать меня в том, что Бикреев работает на красных... Эту дезу мог сочинить только тот, для кого все русские - животные, без разума и чести. Я только что беседовал с леди Мэри.
  От размышлений меня отвлёк зуммер телефонного аппарата, висевшего на стене у двери.
  -- Алло! - заорал в трубку мужской голос. - Вырин, спишь?
  -- Что случилось?
  -- Да у тебя по первому пути...
  В трубке затрещало, оборвалось.
  Ладно, пора на воздух. Наверняка за дверью на часах стоят самые неумелые солдаты. Но расстреливать охрану я, пожалуй, не стану, чтобы не подарить леди Мэри алиби перед её гамадрилами.
  Створы окна держались главным образом на краске и бумажных полосках, которыми были заклеены щели. Через минуту я шёл по сугробам прямо в метель.
  
  ****
  Леди Мэри выполнила обещание: перрон был пуст. Бронепоезд отогнали в глубину станции, к депо. Ноги понесли меня к ближайшему строению - вагонной весовой, я решил начать поиски с этого угла Иннокентьевской.
  Ворота и калитка были заперты со стороны вокзала. Я обогнул здание, пройдя вдоль красной кирпичной стены и ограды, глянул во двор и остановился, слегка заинтригованный тем, что увидел.
  У приоткрытых высоких ворот стояла Диана. Справа и слева от неё цепью развернулись харачины, одетые по-прежнему в японскую форму. За их плечами, в полутёмном проёме весовой тускло поблёскивал замороженными стёклами пульмановский вагон.
  Как я сразу не догадался. На самом видном месте! Значит, я все утро топтался в десяти шагах от заветной цели. Но, чёрт побери, как Диана опередила меня? Как она узнала, что необходимо прийти именно сюда?
  Размышлять было некогда: у весовой назревала драка. Против монголов собралась толпа красных дружинников. Они галдели на венгерском, в руках - винтовки, новенькие "Ли-Энфилды", явно украденные из военных составов. Впереди бесновался невысокий мужчина в промасленном чёрном пальто.
  - Это что ж такое, братва-мадьяры? - орал он, широко разевая рот и вертя маленькой щегластой головой. - Интервенты, понимаешь, по новой добро наше грабят? Мы их - в дверь, они - в окно?
  Дружинникам хватило бы одного залпа, чтоб уничтожить монгольский отряд, но они только скалили зубы. Превосходство в числе и росте вскружило им головы, вряд ли они понимали, что перед ними стоит закалённая боевая элита, а не дворовая шпана. Интересно, как поступят монголы? Стрелять нельзя - звуки выстрелов услышат в бронепоезде и даже в посёлке, и тогда конец, никто не успеет уйти. Леди Мэри выставила пикеты со всех сторон, пулемёты расчехлены, и в смотровой башне кто-то прильнул к окулярам бинокля. А мне придётся выбирать из плохого и непонятного.
  Ладно, кем бы ни была эта женщина, сейчас я на её стороне. Нужно предупредить монголов, чтобы не начинали пальбу.
  Я подошёл поближе и, приплясывая от холода, выставил перед собой ножны сабли и взмахнул как топором.
  - Хэй! Проститье! - крикнул я дружинникам. - Отщень колодно! Дроуа! Отщень кочю дроуа! И кде чурка рубайт?
  Красные остолбенели. Увидев меня, Диана сняла с головы мягкую соболью шапку с длинным хвостом и заложила за пазуху. Потом плавно вынула из ножен шашку, встала в боевую стойку и повела рукой.
  Харачины выхватили сабли, опершись на левую ногу. Диана вскинула клинок. Воины сделали два шага вперёд.
  Мадьяры подняли винтовки, но было поздно. Резня заняла не больше минуты. Каждый монгол нанёс по четыре удара, заранее выбрав цель. Кто-то рубил открыто, сверху, с плеча или снизу, кто-то вращался, обходя выставленный приклад и рубя со слабой стороны; это было похоже на танец. Крикун с сумасшедшими глазами ринулся на перрон. Проскочить мимо меня он не смог бы, осталось только подсечь его саблей, но, когда между нами осталось четыре шага, он споткнулся и кубарем покатился по снегу. За ним стояла Диана, опустив свою шашку на излёте к земле.
  Все было кончено. Монголы пребывали в добром здравии, с ухмылками вытирая снегом клинки. Диана тяжело дышала, согнувшись пополам.
  - Надо бросать курить, - заметила она. Потом выдернула свою шапку из-за пазухи, надела и рывком поднялась в вагон. Я последовал за ней.
  
  
  ****
  
  В полутьме коридора поблёскивали схваченные морозом бурые лужи. Охрана была мертва.
  Первым я увидел начальника конвоя. Ираклий Паламеди, двухметровый огненный брюнет с лицом греческого героя присыпанными инеем глазами удивлённо смотрел в окно, привалившись к перегородке. Тела фельдъегерей покоились в этой могиле не меньше пяти месяцев, сохранённые стойким холодом. Они погибли внезапно и быстро. Семь офицеров убиты выстрелами в голову, по одной пуле на каждого. Других закололи ножом. В проходах и у столов я не нашёл ни одной гильзы: вероятно, стреляли из нагана.
  Револьверы конвоя были заряжены полностью, стволы чисты, никто не успел отреагировать. Сложно представить, как по вагону расхаживает убийца и методично расстреливает бывалых бойцов одного за другим. Скорее всего, жертвы были заранее обездвижены. На столах не убраны тарелки с остатками ужина, в стаканах - заледенелый кофе. Отравление. Это женский почерк.
  У двери тамбура в противоположном конце вагона стоял большой чёрный саквояж с золотой монограммой "N.B". Я сорвал печати и открыл его ключом, который носил с собой с самого Омска. Внутри сумки плотными рядами стояли толстые, покрытые фиолетовым бархатом пластины с рядами углублений, в которых густо поблёскивали бриллианты разных размеров, от незрелой вишни до спелой сливы. Пластины крепились к бокам саквояжа, чтобы их достать, нужно было отстегнуть пряжки, -- я не стал. Во внутреннем кармане нашёлся мешочек с белым зернистым порошком, похожим на сахар, и жёлтый замшевый футляр величиной с мою ладонь.
  Я приподнял крышку. На красной шёлковой подушке лежал богато огранённый камень чистой красоты. Цвет его не был жёлтым - он был солнечным. Поначалу я лишь отметил, что размером он чуть крупнее обыкновенного коробка спичек, хотя и толще его, но когда камень, едва сбросив тень, мгновенно поймал и притянул к себе весь свет в полутёмном, залитом кровью вагоне и начал разгораться, мне показалось, что он сам излучает свет. Его лучи -- живые, глубокие и сочные, освещали вовсе не погибших моих товарищей, а будто собирали воедино всё, что было живого в этом замкнутом, чёрном от крови месте; я поймал себя на догадке, что горит не камень, а моё сознание, вырвавшись из подлого и глупого кошмара, из той дьявольской области несовпадений, к которой мы приучены с юных лет, и именно я питаю его силу, а не скупые солнечные блики. Всё стало иным, настоящим и чистым, как в детстве, а потом всё исчезло, но не так, когда кажется, что земля уходит из-под ног, а как будто я сам стал опорой, растворившись в бесконечной счастливой пустоте.
  Внезапно Идоган распался на две сияющие части, отдалился и принял ярко-изумрудный блеск, в мой разум вломилось сокрушительное горячее чувство, и я понял, что на меня смотрят суровые, убийственно красивые глаза Дианы, от блеска которых у меня закипела кровь.
  Её затянутая в синюю перчатку изящная рука легла на камень, точно волна накрыла костёр.
  Я выдохнул и расслабил руку. Диана подхватила футляр на лету. Хлопнула крышка.
  - Итак, - сказала Диана, - хочу услышать ваше мнение.
  - Нет сомнений, перед нами - Идоган.
  - Вы уверены?
  - Прекрасно понимаю Чингисхана: этот камень действительно обеззараживает ум.
  -- Поздравляю. Если верить легенде и выражению вашего лица, вы только что прикоснулись к реальности... Похоже, она действительно отличается от того, что принято называть ею здесь, на этом берегу.
  - Так взгляните.
  - Боюсь, я больше понимаю в ядах, нежели в просветлении.
  - Тогда, может быть, подскажете, какого рода этот предмет.
  Я отдал Диане мешочек с порошком. Она зачерпнула кончиком ногтя, поднесла к лицу.
  - Похоже на кантареллу, яд семейства Борджиа. Смешан с сахаром.
  - Я тоже не отказался бы от яда.
  Диана вынула из-за пазухи фляжку и протянула мне. Настоящий "Ожье", он потёк словно мёд.
  - Оставьте себе, - сказала Диана, положив руку мне на плечо, - это лекарство вам нужнее. Однако нам обоим не помешало бы отвлечься... У нас примерно полчаса, чтобы дождаться эвакуации, лучше переждать это время здесь. Прошу, расскажите - что вам известно об этом камне?
  Я сделал ещё один глоток, спасительный и долгий, и, провожая всеми чувствами отступающий холод, попытался представить себя в аудитории университета. Это почти удалось, только говорить громко и твёрдо я не мог, из горла раздавался лишь хриплый полушёпот.
  - В октябре семнадцатого года в Китае, близ небольшого селения Черчен, мне руки попала средневековая монгольская рукопись с названием "Сказание о вещем камне Идоган", - начал я. - Не могу похвастаться полным пересказом книги - я не успел прочесть её до конца. Обстоятельства потребовали от меня срочной поездки в Россию. Покидая Пекин, я оставил книгу моему другу, антиквару Лао Ши, который, собственно, и расшифровал её код. А спустя два месяца рукопись погибла в пожаре, который унёс и жизнь моего друга; его дом поджёг некто Кайоси Саката, вам наверняка известно это имя... А история камня началась так. Однажды Чингисхан тяжело заболел. К нему доставили самого лучшего лекаря, монаха из далёкой страны на Западе. Он вылечил хана, а вместо награды попросил его ответить на один вопрос: "Зачем ты мучаешь другие народы?" "Я охраняю их от самих себя, - сказал хан. - Я хочу, чтобы люди купались в золоте, ничего не опасаясь. Для этого нужно, чтобы золота в мире стало так много, что каждый мог бы свободно носить его на своей голове". "Понятно, - сказал монах. - Я покажу тебе место, где золота столько, что можно заполнить весь мир - бери, сколько хочешь". Они отправились в путь. С собою хан взял своего старшего сына и преданных нукеров. Дорога заняла много дней, и в конце пути, достигнув последнего моря, они увидели скалу, вершина которой была из чистого золота, а основание - из серебра. "Ну что, хан, - сказал монах, - теперь ты оставишь в покое другие народы?" И здесь хан понял, что все золото мира не остановит его в желании продолжать войну, ведь борьба - это суть бытия.
  Диана улыбнулась.
  - Вы очень точно передали интонацию Лао Ши, я посетила пару его лекций... Вы не помните? Ведь это вы познакомили профессора с моим отцом.
  - Так это от него вы узнали о камне?
  - Нет. Я узнала от матушки моей Дарьи Константиновны, урождённой Даяны.
  - Так завершите историю. Мне всегда было любопытно, что стало с монахом.
  - Чингисхан попытался зарубить его, но тот исчез, как будто его и не было. Остался только Идоган, он украшал его посох. Свет бриллианта уничтожал все нереальное, отравленное ядом ума. Чингисхан оставил его себе, надеясь, что после смерти камень поможет ему достичь полного духовного освобождения. Он отдал бриллиант своей супруге Бортэ, чтобы она сохранила драгоценность до его кончины. Хан был погребён на том самом месте, у Золотой скалы. Согласно преданию, так называется местность на Крайнем Севере, в пяти месяцах пути от реки Сэлэнгэ. Чингисхан уходил в последний путь в окружении горстки воинов. Все они остались там, чтобы служить хану в загробном мире. В нашей семье это шествие так и называют - Великий Ледяной поход. Однако Бортэ оставила камень себе, не простив супругу смерти своего сына Джучи, который, как она полагала, погиб по вине Чингисхана. После её смерти камень достался маньчжурам, его дальнейшая история вам известна. Кажется, я понимаю: вы ищете не столько могилу Чингисхана, сколько последний предел... Вы романтик, Андрей Петрович. А что думал об этом Лао Ши?
  - Старик ругал меня за пристрастие к легендам. Сам он был настоящим китайцем, прагматичным до мозга костей, до скандала. Лао Ши полагал, что миф о Золотой скале повествует о золотых и серебряных рудниках в Чехии - в Буле, Илове и других местах. Этот горнорудный район с десятого века считался главной кладовой Европы. Лао Ши был уверен, что рудники за Дунаем являлись конечной целью монгольских походов. А начались они с того, что венецианцы сформировали из степных племен нечто вроде ордена, чтобы захватить под свой контроль Великий шелковый путь и сделать его безопасным. Монголы взяли под охрану сухопутные торговые пути, по которым из Персии в Европу шли караваны с опием - эквивалентом золота в финансовых операциях. Наследниками монголов стали московские князья. Кстати, Лао Ши производил слово "орда" от латинского ordo - "порядок", того же корня что и "орден", а имя тибетско-монгольского героя Гесера, или Кесара, производил от Цезаря, чей образ был переосмыслен на восточный лад.
  - Действительно, чистый скандал, - сказала Диана. - Но деньги и власть... В этот мотив я могу поверить. Смотрите, какой интересный изгиб судьбы. Прошли века, и на закате прежней России мы видим здесь, на родине великого хана, потомков тех самых чехов, что добывали для него золото и серебро. Они явились взыскать долг.
  - Чёрта с два.
  Я закрыл саквояж. В этот миг мне стало ясно, что отныне события развиваются правильно, и каждый получит то, что заслужил.
  
  
  ****
  
  Мы сошли на землю, саквояж был со мной. Со стороны вокзала донёсся шум: звенели команды, топали сапоги, но замершие у ворот монголы смотрели в совершенно другую сторону. Они напряжённо вглядывались вперёд, в белёсую мглу над припорошёнными снегом рельсами, где пульсировал столб чёрного паровозного дыма.
  Издалека протяжно заревел гудок. Навстречу красному бронепоезду летел "Арго".
  Не то чтобы наша колесница неслась - её несло задним ходом по первому пути, где темной грядой бугрился "Товарищ Агирре". Расстояние между поездами быстро таяло. До головной площадки "Агирре" оставалось не больше двух метров, когда "Арго" остановился, изрыгая пар.
  Черноусый, с суровым испитым лицом машинист (тот самый украинец, что вывез меня из челябинского ада) высунул из окна локоть и посмотрел на нас с таким выражением, что слова не понадобились.
  Поезд качнулся, оглушительно лязгнул и двинулся на восток, плавно и быстро набирая ход. Мы получили превосходный разрыв.
  
  ****
  
  Мимо промелькнули впаянные в лёд остатки понтонного моста, запруженный вагонами серый вокзал и потянулся древний загородный лес, когда я потушил последнюю сигарету и вошёл в кают-компанию.
  Диана уже привела себя в порядок. Харачин внес на сверкающем подносе медный чайник и чашки. По салону поплыл запах саган-дайли, ароматной байкальской травы. К этому чаю я пристрастился в долгих монгольских походах, когда лишь саган-дайля да пища степных богов - наваристый сутэй помогают держаться в седле от рассвета до заката. Диана подала мне чашку, и я без лишних церемоний сделал несколько глотков. От копчика до макушки, изгоняя холод и выпрямляя перепутанные мысли, пробежал разряд электричества. Мысли и чувства ожили.
  Итак, путь один - в Забайкалье. Пробиться туда можно только через владения красных. Их дальний форпост - станция Слюдянка. До неё сотня вёрст, из которых больше половины - по берегу Байкала, где дорога петляет сквозь глубокие тоннели.
  Товарищ Рихтер давно должна телеграфировать в Слюдянку с приказом остановить наш поезд. Разобрать пути дело нехитрое, справится даже местный ревком. Мы узнаем об этом сразу - наш телеграфный аппарат настроен на перехват сообщений, но телеграф молчит. Если так пойдёт дальше, мы запросто влетим в царство атамана Семёнова: у нас преимущество в скорости, и хотя начался самый опасный участок Кругобайкальской линии, где ход ограничен двадцатью километрами в час, мы вполне способны проскочить его быстро - "Арго" в три раза легче "Товарища Агирре".
  Но если мы прорвёмся, то сестёр ожидает долгая, по-восточному замысловатая казнь. Что они задумали?
  Диана поймала мой взгляд.
  - Не ждите новостей от Лизы, она скупа на слова.
  - Я не заметил.
  - Наверное, нашли тему для беседы.
  - Может, и мы найдём? Например, за какой кармой мы летим прямо в улус атамана? Я ведь не стану оправдывать вас, хоть атаман и неприятен мне до крайности.
  - Вы будете молчать, потому что только я способна обезвредить Лизу.
  - Сдаётся мне, вы не слишком торопитесь.
  - Так ускорьте развязку. Подкиньте пару идей в костёр, который вы нам приготовили.
  - О, что мои идеи в сравнении с вашими! Последние пять месяцев я только и делаю, что реагирую на выходки двух ведьм, устроивших прятки посреди войны. В одном вы правы - теперь моя очередь делать глупости.
  Диана отвернула лицо.
  - Делайте что хотите.
  Как же я люблю этот женский подход к непростым ситуациям. Я поднял трубку телефона и приказал машинисту держать самый полный вперёд.
  Этот день настроил меня на самые чувствительные сюрпризы, но то, что я услышал в ответ, прозвучало в высшей степени свежо и необычно. Вместо банального "слушаюсь", "так точно" или "будет исполнено" раздался редкий по своему тембру звук, объединивший в себе блеянье и ржание. Вслед понеслась бойкая, запряжённая малоросскими идиомами речь, полная тревожных раздумий о моем душевном здоровье и судьбе поезда на предложенной скорости. Когда начались пожелания, я положил трубку на рычаг.
  Диана бросила мрачно:
  - Отдайте пистолет.
  - С какой стати?
  - Вы нашли не лучшее время подстрелить нашего брыкливого кентавра.
  - Скорее, химеру. Впрочем, не беспокойтесь: коней на переправе не меняют, даже если они козлы.
  Ход поезда замедлился, качка прекратилась.
  Солнце висело в зените, когда перед нами возникла станция Байкал с обледенелым причалом и неподвижными карбасами. Мы входили в живописный отрезок Кругобайкальской железной дороги, зажатый с одной стороны озером, а с другой - отвесными горами. Обвалы здесь - довольно частое явление. Прямое попадание из пушки в скалу наверняка перекроет нам путь, даже если камни не сбросят нас в воду.
  И вновь Диана прочитала мои мысли:
  -- Думаете, Лиза откроет огонь на ходу?
  -- У неё полевая пушка, семьдесят семь миллиметров. Она применит её обязательно.
  -- Надеюсь, грузовой вагон в хвосте поезда защитит нас.
  -- Что вы сказали?
  Я не поверил своим ушам. Сзади должна быть ремонтная платформа, за ней - огневая, с артиллерийской башней и пулемётным блоком, а уже за ней, согласно боевому порядку, -- место багажного вагона. Но сразу вспомнилось, как мы удирали с Иннокентьевской. Первым шёл грузовой вагон, а когда поезд устремился на восток, он стал, естественно, хвостовым. В те беспокойные минуты некогда было осмыслить этот факт, но... Как рука поднялась оставить грузовой вагон без защиты? Зачем менять боевой порядок, словно мебель? А самое плохое заключается в том, что в багажном отделении, скорее всего, стоят два ящика с авиационными бомбами - они достались мне в Челябинске от прежних владельцев. Я пытался их выгрузить в Омске, но местное железнодорожное начальство шарахнулось от них как от испанки, пришлось забрать с собой.
  -- Диана, признайтесь -- вы не трогали ящики в углу багажного отделения, под старыми шинелями?
  - Нет. Забыли что-то ценное?
  -- На вашем месте я бы не распространял новый порядок на этот состав.
  Диана выпрямилась, развернула плечи.
  -- Мои бойцы сражаются верхом. Для коней понадобился отдельный вагон с отоплением -- нам случайно подвернулся столыпинский, теперь он занимает место после локомотива. И на вашем месте я бы просто повернула нашу горную пушку назад и ударила по скалам!
  -- У вас и снаряды есть?
  На меня обрушился её испепеляющий взор - изумрудное презрение в тысячу карат.
  Загудел телефон. Докладывал дежурный по дозорной башне: "Агирре" в километре от нас. Готовит к стрельбе носовое орудие.
  Взвыла сирена. Я встал и отправился к нашей трёхдюймовке, надеясь на чудо.
  В тесной орудийной башне я первым делом расчехлил казённик и открыл затвор. Пушка оказалась в пригодном состоянии, только надо смазать поворотные механизмы. Я уже закончил и отложил тряпку с тавотом, когда прибежал косолапый харачин, прижав к груди четыре трёхдюймовых снаряда -- всё что удалось добыть.
  Это хорошо, подумалось мне, хотя бы соблюдём приличия. Но, повернув башню к хвосту поезда, я убедился, что сектор обстрела загорожен злосчастным багажным вагоном и - прямо передо мной -- бронированным "Роллс-Ройсом", прикованным цепями к открытой платформе. Остаётся лишь одно: приподнять ствол и ударить по скалам, но в последний раз я стрелял из пушки на учениях в Пажеском корпусе, и, кажется, показал не лучший результат. Надеюсь, мне хватит трёх снарядов, чтобы пристреляться.
  Должно быть, вид у меня был идиотский. Я прикрыл глаза окулярами бинокля, изображая визуальную рекогносцировку и пытаясь сообразить, чем мы будем отражать атаку красных, кроме сабель и древка боевого знамени. Из башни открывался чудесный вид. Как прекрасна Земля накануне больших неприятностей.
  
  ****
  
  "Товарищ Агирре" быстро поглощал разрыв. Помимо носовой пушки, красная махина несла полновесную гаубицу и была способна накрыть нас если не точностью попаданий, то мощью огня.
  О своих артиллерийских опытах не могу сказать ничего утешительного. Три моих выстрела никак не повлияли на планы марксистов, лишь куски щебня посекли мощный хвост "Агирре" и заставили метаться японский караул у входа в тоннель. Зверея от пороховой гари и ударов в барабанные перепонки, вполне отчётливых в стальном стакане башни, я поднял к глазам бинокль и увидел вспышку орудия на передней платформе "Агирре". Я повернул башню на девяносто градусов. Впереди, примерно в четырёх километрах по курсу, на уступе отвесной скалы возникло облачко. Выстрел "Агирре" на первый взгляд не отличался меткостью, но стало понятно, что именно этот снаряд принесёт красным удачу. Камни посыпались вниз.
  Всё, мы своё отбегали. Дорога впереди завалена. Выход один -- немедленно остановить красных и, пересев на лошадей, спасаться по льду Байкала. Наша армия сейчас идёт по льду к станции Танхой, что на восточном берегу Байкала. Если поторопиться, то можно успеть к прибытию войск.
  Я выскочил из башни и побежал в хвост. Меня осенила идея: сбросить бомбу на путь -- и погоне конец, товарищ Рихтер подорвётся или застрянет, ремонтируя дорогу. Только бы получилось.
  Харачин побежал за мной. Мы промахнули открытую площадку с бронемашиной и ворвались в багажный вагон, выбив ногами дверь. Ящики с бомбами стояли у входа, в левом углу. Я распахнул крышку - круглые пудовые снаряды лоснились чёрными боками в опилках, каждый в своей коморке. Мы уже почти подхватили бомбу на руки, когда вдалеке ударил выстрел и в переднюю часть вагона вломился сжигающий всё на пути огненный смерч.
  Взрыв отшвырнул меня в тамбур. Минуту я ничего не слышал. Багровый мрак с привкусом крови накрыл голову. Жар охватил изнутри и снаружи, со лба хлынул пот, ноги отказали. В мозгу повисла невыносимо долгая нота, словно на опустевшей зимней даче играл позабытый рояль. Вдруг харачин с неожиданной силой схватил меня за руки, потащил куда-то. На платформе я вырвался и хотел побежать назад, к охваченному пламенем багажному вагону, но упал. Наконец монгол всё понял. Когда я дошёл до края платформы, он уже разъял замок, и начинённый взрывчаткой пылающий склад на колёсах отчалил и стал отдаляться.
  Пол размашисто мотало в стороны. Монгол хохотал: мы оторвались от "Товарища Агирре". Откатившись на полкилометра, расцепленный вагон подпрыгнул, брызнул огнём и, распадаясь на щепки, свалился в Байкал. С высоты на искорёженные рельсы рухнул щебень.
  -- Стоп-машина! - закричал я всем -- и красным, и нашему машинисту.
  Поезда сбавили ход, остановились. Кое-как я спустился на снег и, отмахиваясь от облаков пара, пошёл вперёд. В пяти шагах от головной платформы на каменном, прижатом к отвесной скале виадуке стояла высокая женщина в соболиной шубе, накинутой поверх длинного красного платья. Ветер шевелил её короткие белокурые волосы.
  Мона не дрожала -- её колотило в ознобе бешенства.
  - Они держали меня в какой-то избе, на какой-то богом забытой станции! - причитала она, взяв меня за пальцы. - Сплошные бандитские рыла! О! - она зажмурилась и всхлипнула. - А сегодня кто-то позвонил по телефону, меня посадили в дрезину, вдруг - взрыв! Камни, дрезину снесло, а я стою и смотрю на это! О, Господи! -- она бросила мои руки и спрятала лицо в ладони.
  -- Вы целы?
  Она смахнула слёзы:
  -- Боже, что они сделали с вами! В крови, в копоти! Брови сгорели! У вас есть горячая вода?
  -- Пойдёмте, у нас мало времени.
  -- Да, да.
  Я взял её за локоть и повернулся к поезду. В этот миг острая боль пронзила мой затылок, и я свалился в чёрное ничто.
  
  ****
  
  Напиток был отвратительным, по запаху - коньяк, по вкусу - чай, тёплый, как если бы его долго держали подмышкой. Но рука, поившая меня, благоухала нежным ароматом цветущей женской плоти, и я пил, пока фляга не опустела.
  Глаза Моны улыбались, хотя её взгляд показался мне зловещим. Коснувшись моего лица грудью, упруго качнувшейся под пёстрым шёлком, она отстранилась.
  Я сидел в кожаном кресле в кают-компании. Мона в халате с красными драконами села в кресло против меня, а на диване полулежала, подставив под голову маленькую белую подушку вроде тех, что кладут в гроб, леди Мэри; она поёживалась, хотя в комнате было жарко. Диана стояла у открытого окна, курила папиросу с золотым мундштуком. В расслабленных позах женщин все было настоящее, такими я их еще не видел.
  - А вот и полковник Бологовский, полюбившийся нам в образе капитана Безсонова, - сказала Лиза. - Добро пожаловать, ваше привиденчество. Вы были три часа без памяти.
  - И вам добрый вечер, миледи. Как поживает ваша железная ступа?
  - Благодаря вам она застряла на Хабартуйском участке. Мои черти провозятся с ней до утра.
  - Значит, мы успеем пообщаться.
  - Экий вы шалун, Андрей Петрович, - проворковала Мона. - Даже не спросили, чем я вас обработала.
  - Полагаю, рукояткой "бульдога". У вас тяжёлая рука, я бы не доверил вам серьёзные начинания.
  - Какие уж начинания! Пора заканчивать.
  Она приняла из рук Дианы бутылку коньяка, отхлебнула и передала Лизе. Коньяк был из моих запасов, стоял в специальном углублении в шкафу, чтобы бутылка не опрокинулась от поездной качки.
  - Могли бы и меня угостить, - сказал я.
  - Вы уже пили, - отмахнулась Мона. - Ваша порция была особой - я сдобрила её специями по рецепту семейства Борджиа. Скоро вы почувствуете, что ваше тело теряет подвижность, а мысли постепенно угасают, но не волнуйтесь - это совершенно нормально. Постарайтесь как следует насладиться нашим обществом, ведь не пройдёт и часа, как вы покинете наш мир.
  Кантарелла. Я вспомнил название яда, которым был отравлен конвой. Значит, все, последняя остановка. Но то, что я пил, не было коньяком. Я не настолько повредил голову, чтобы спутать "Ожье" и чай с запахом коньяка.
  Я пошевелил пальцами ног. Никакой скованности. Мышцы исправно слушались, хотя все еще ныли после пробежки по поезду. Что здесь происходит? Мона блефует? Или кто-то играет на моей стороне?
  Мона обернула лицо к подругам.
  - Alors, mesdames. Кто начнет эту песнь о великом камне Идоган?
  - Разрешите мне, - сказала Диана, - давно мечтаю о роли Шахерезады.
  - Но помни - если мы уснём, тебе не дожить до рассвета.
  - Только без драматических эффектов, - бросила Лиза, - вторую актрису в нашем доме я не переживу.
  - Приступай! - Мона качнула бутылку.
  - Итак, - начала Диана, - летом тысяча восемьсот девяносто седьмого года я вернулась в родной Троицкосавск. Я только что окончила в Иркутске институт и думала отправиться в Петербург, чтобы продолжить образование, но батюшка объявил, что я выхожу замуж и этот вопрос решён. В женихи мне отвели купца, старого пьяницу и развратника. Спорить было бесполезно, и недолго думая я сбежала. В мои планы входило кругосветное плавание, но к моему удивлению, денег хватило только на дорогу до Владивостока. На вокзале, где я ночевала, меня нашёл отец. Я упала ему в ноги, он растаял, идея о замужестве ушла в небытие, но из-за моего бегства пострадала его репутация, сердце совсем расшалилось, и все взвесив, он решил отойти от дел. Всей семьей мы отправились за границу. После года путешествий по Европе мы остановились в Цюрихе. Здесь родилась Лиза, а я поступила в университет и встретила моего Генри - канадца, молодого историка, он стажировался в университете. В девятьсот четвёртом году у нас родился мальчик, Анри. Удивительное время! Все было слишком хорошо - подозрительно высокая концентрация приятных событий и симпатичных людей, таких как ассистентка одного доктора, приходившая к нам, чтобы лечить отца - русская девушка Мила, красавица и певунья; она просила называть себя Моной. И вот предчувствия начали сбываться... Сначала, во время похода в Альпы, погиб Генри. Серия его горных этюдов осталась незавершённой. Затем умерла мама - внезапно, без всяких причин. Папа сблизился с медсестрой, и уже через год она заполучила его душу со всеми банковскими счетами. Потом мы узнали, что у Милы есть любовник, английский коммерсант Алистер Бэйли. Обстановка в доме стала невыносимой, а когда мистер Бэйли попытался уговорить меня работать на британскую корону, мое терпение лопнуло, и я с маленьким Анри съехала на другую квартиру. Прошло совсем немного времени, и однажды февральским утром девятьсот седьмого года ко мне постучался один господин, наш соотечественник. Он представился Иваном Ивановичем и сообщил, что у него есть важные сведения о мистере Бэйли. Мы поговорили. Он сказал, что служил в русской армии, в разведке. С Бэйли он впервые столкнулся во время японской войны, поймав его на попытке передать японцам план укреплений Порт-Артура. Негодяю удалось скрыться, но своего провала он не забыл - всю семью Ивана Ивановича в Петербурге убили местные бандиты, напоследок оставив от Бэйли привет. Это вполне в его манере... Иван Иванович поднял на ноги все тайные службы империи, и почти его поймал, но в последний момент начальство приказало ему успокоиться, отставить месть. Тогда Иван Иванович уволился со службы, продал имение и посвятил свою жизнь розыску. Известен ли вам этот человек, Андрей Петрович?
  - Да, он бывший помощник Бикреева.
  - Он рассказал мне, что Бэйли промышляет вербовкой русских эмигрантов и гоняется за большими деньгами. Он необычный шпион. Складывается впечатление, что не Бэйли работает на СИС, а скорее СИС работает на него. Английская военная разведка интересует его лишь как источник контактов и денег, что, впрочем, нисколько не удивляет, принимая во внимание тот факт, что СИС - это просто вывеска, скрывающая десяток иных разведок, гораздо менее известных. Благодаря Бэйли я многое узнала о тайном устройстве мира. Этот человек...
  - ...истинный дьявол, - раздражённо вставила Мона. - Ничто так не утомляет, как судебное красноречие.
  Ее голос показался мне ослабевшим. Пустая бутылка выскользнула из её пальцев на пол. Лиза притихла, глядя на сестру потухшими скучающими глазами.
  - На следующий день все исчезли - батюшка, Лиза, Мила и Бэйли, - продолжила Диана. - Самое ужасное, что пропал и маленький Анри: я отдала его дедушке накануне, он обещал сводить Анри с Лизой в парк. Горничная сказала, будто все домочадцы собирались в Россию.
  - Она солгала, - бросила Мона.
  - Да, она солгала. Через три месяца мы вышли на след Бэйли в Швеции. Нам даже удалось выкрасть Анри. Я сразу отвезла его в Канаду, к отцу моего Генри - он владел книжной лавкой в Ванкувере. Я не сказала старику, что Генри погиб. Не смогла. Мне казалось, будет лучше, если он сбежит от меня с какой-то француженкой, но старик все понял; его убила тоска. А в июле четырнадцатого года меня нашло письмо из Германии. В нем сообщалось, что Лиза умерла в Берлине. Я отправилась в этот город, нашла ее могилу на русском кладбище в Тегеле. Надо сказать, поездка оказалась важной и неудачной до крайности. Когда я приехала, через несколько дней Россия вступила в войну с Германией. Жить в Берлине по русскому паспорту стало опасно, как выбраться из страны, я не знала, и в этот момент меня снова нашёл Иван Иванович. Он принёс новые документы на имя Гертруды Рихтер, уроженки Кёнигсберга, и заверил меня, что Лиза жива, а письмо состряпал Бэйли. Он посоветовал мне остаться в Берлине - устроиться в военный госпиталь и сообщать ему обо всем, что мне покажется важным. По его словам, Мила и Бэйли уехали в Вену, нашего отца они забрали с собой. Иван Иванович полагал, что отцовские деньги еще не кончились, но уже перекочевали на другие счета, а отца держат в заложниках, чтобы Лиза не передумала работать на эту скотину Бэйли. Позже Иван Иванович передал мне, что Мила отправилась в Россию по заданию британской разведки.
  - Старик не угадал, - заметила Мона. - Я работаю на себя, я вам не рабыня страстей, как Лиза. Поразительно, как она умудрялась сочетать обучение в чопорном лондонском колледже и бурный успех в клубе для высоких чинов! В неполные шестнадцать она уже отличалась отменной сноровкой, все благодаря мистеру Бэйли - он взялся за ее воспитание в двенадцать лет.
  - Бэйли готовил ее для работы с высокопоставленными клиентами, - глухим голосом добавила Диана. - Лиза превосходно танцует и музицирует, у нее дар, а кроме того она посещала лекции лучших европейских учёных; ей ничего не стоит получить докторскую степень по философии и психологии. Полагаю, Лиза найдёт себе место в нынешней России, если покончит с героином.
  - Очень на это надеюсь, - ухмыльнулась Мона.
  - В общем, я приняла предложение Ивана Ивановича, - продолжила Диана. - Мне удалось устроиться сестрой милосердия в госпиталь императрицы Августы в Берлине, потом служила в разных полевых госпиталях. Я училась стрелять у моего немецкого друга, полковника, и брала уроки у одного японца, который научил меня джиу-джитсу и фехтованию. Так продолжалось до тех пор, пока в Петрограде не случился большевистский переворот. Я подумала, что Бэйли наверняка вернулся в Россию, где ему уже ничто не мешает делать свои дела. Я искала его в Москве, Петрограде, но - тщетно. Однажды меня чуть не убили - спасли только случай и револьвер.
  Диана замолчала, попыталась прикурить папиросу, но пальцы её не слушались. Я поднёс зажигалку.
  - Позвольте мне продолжить.
  Диана отвернула лицо.
  - Эта история никогда бы не случилась без той гекатомбы, которую принесла любящая дочь во имя отца, - начал я. - Молодая наивная женщина приезжает в Москву, чтобы уничтожить Бэйли, прежде выбив из него сведения о том, где он прячет её отца и сестру. Отчаянный план. Она находит Ивана Ивановича - он вернулся на службу и работает в Регистрационном управлении, военной разведке большевиков. Однако разговор с ним пошёл совсем не так, как она рассчитывала. Положение изменилось. В хаосе революции Бэйли получил огромное влияние, у него отличная агентурная сеть, и старый разведчик скрепя сердце просит Диану поберечь эту мразь, ведь ставки слишком высоки. Бэйли будет арестован и расстрелян, но надо подождать. Взамен Диану попросили отправиться на родину, в Забайкалье, и внедриться в офицерское подполье, что она и сделала. Почти два года красная контрразведка держала Бэйли под колпаком, а молодая способная женщина училась и набиралась опыта. Ей повезло, она не попалась. Если бы я вычислил Диану в то время - казнил бы непременно; не хочу, чтобы на этот счёт у вас были сомнения. И вот минувшей осенью Бэйли пошёл ва-ќбанк. Диана, не хотите ли вставить пару слов?
  Она вскинула голову. Голос уже не дрожал.
  - Бэйли знал, что союзники покидают Россию. Уйдёт и Белое движение - все, кто уцелеет в этом поединке чести, обречённом на поражение. Сопротивляются только японцы. Они симпатизируют Русской армии, а кроме того, имеют большие планы на Забайкалье. Бэйли решил этим воспользоваться: передать японцам русский золотой запас и получить комиссионные, однако в Иркутске у него не было шансов. Рано или поздно чекисты поставят его к стенке, и я догадываюсь, кто именно пустит ему пулю в затылок.
  - Дальше позвольте мне, - сказал я. - Нужно вернуться к истории с конвоем - как все было на самом деле. Итак, в Омск прибывает группа англичан. В ее составе - леди Хаддиган, которая очень похожа на Диану... Лиза, кто внедрил вас в эту группу?
  - Бэйли. Он подложил меня под старого извращенца лорда, потом устроил наш брак, а в семнадцатом году я уже работала в "ЛеБирс" - помогала Бэйли скупать алмазы по дешёвке. Так я и получила Идоган, а потом спрятала его в Казани.
  - Здесь подробнее, - вмешался я.
  - О, это долгая история, - проговорила Лиза. - В детстве я полюбила мамины рассказы о волшебном камне Чингисхана, и поверила, что Идоган принесёт мне удачу. В семнадцатом году царские бриллианты перевезли в Москву, в Оружейную палату. Я тогда работала в парижском отделении "ЛеБирс". Комиссары тайно вывозили царские алмазы в Европу и продавали нам. Я сообщила об этом Бэйли. В мае восемнадцатого он организовал налёт на парижский рейс, перевозивший очередную партию камней. Меня заставили принять участие. В налёте было пятеро бандитов. Дипкурьеры были перебиты, три бандита погибли в перестрелке, остальных мне пришлось добить. Когда я взглянула на бриллианты... я узнала Идоган. Все во мне затрепетало, мысли спутались; отдать его Бэйли? Ни за что! Но если он почует, что я его обманула - это конец, приговор для отца. Нужно было спрятать камень на теле, в вещах, спокойно отдать добычу Бэйли и вернуться в Париж с Идоганом, но я решила, что одного Идогана мало, мне нужно больше. Я поехала в Казань к одному комиссару - он заведовал хранилищем Госбанка, у меня был просто убойный компромат на него. Конечно, это было безумное, неправильное решение - спрятать алмазы среди золота без всякой описи, надеясь, что его никто не станет искать... Но я тогда плохо соображала. Может быть, и вправду этот камень излучает каќкуюќ-то особую энергию... В общем, я оставила в казанском хранилище один саквояж, вот этот, N. B. - кстати, понятия не имею, что означают сии литеры; я решила вернуться за ним позднее, с оказией. Две другие сумки были переданы Бэйли, он ничего не заподозрил. Я вернулась в Париж и вскоре узнала, что в России вспыхнула война между австрийскими пленными: красные мадьяры налетели на чехов и словаков, последних поддержало офицерское подполье, мадьяр поддержала Москва, и из этой нелепицы разгорелись настоящие боевые действия. Большевики сбежали из Казани, все богатства попали в руки чехов и русских офицеров, повстанцев; нужно было срочно забирать камни, пока они не пропали в бездонных карманах войны. Но как забрать? Я узнала, что камни перевезены в Омск. Тогда я отправилась в Лондон, в головную контору "ЛеБирс", и подкинула идею купить бриллианты. Изќ-за войны никто не хотел с ними связываться, но когда я рассказала про Идоган, вопрос был решен. Об этом узнала Мона, она все поняла и начала на меня давить, угрожая рассказать о бриллиантах самому Бэйли. Пришлось взять ее в долю... Осенью прошлого года наша группа приехала в Омск. Я собиралась перехватить алмазы по дороге во Владивосток, а потом заняться подготовкой восстания и передать золото японцам, как хотел Бэйли. Идоган, конечно, остался бы со мной.
  - Вернёмся к Бикрееву, - снова вступил я. - Увидев леди Хаддиган в Омске, он предположил, что она младшая сестра Дианы, якобы умершая в четырнадцатом году. Бикреев вызывает Диану для опознания. Она, конечно, узнает сестру, и, разумеется, заявляет, что эта женщина ей неизвестна. Все, доказать ничего нельзя. Но Бикреев тайно помогал Ивану Ивановичу, он помнит давнюю историю с неудачной попыткой задержать Бэйли, похищением ребёнка и старика. Он идёт на риск: зачисляет Диану в состав конвоя и ждёт реакцию леди Мэри, зная, что информация быстро достигнет её ушей, ведь организацией доставки бриллиантов занимался Счёткин, замазанный в контактах с британской разведкой. Бикреев запирает Диану на квартире - якобы берет под охрану, а на деле для того чтобы не позволить ей встретиться с сестрой, ведь именно Лиза должна проведать Диану, а не наоборот. Встреча происходит, но для Бикреева она кончается провалом: охрана перебита, Диана едва жива и снова не признает среди налётчиков свою сестру. Кстати, Лиза, в каком образе вы пришли на это свидание?
  - Бабушка, торговка молоком.
  - Грима было немного, - хмыкнула Диана, - страх и наркотики сделали свое дело. Лиза передала то, что услышала от Моны, ее связной с Бэйли. Отец находится за границей, раз в три месяца Мона доставляет Лизе короткую весточку от отца, написанную на полях газеты. Дата выхода газеты, родной узнаваемый почерк, маленькие подробности - все это убеждало Лизу, что отец жив. Она сказала, что если я не украду бриллианты, то отца убьют. Я предложила выпытать правду у Моны, мы повздорили, дальнейшее известно.
  - Все, кроме инцидента на станции 17 октября, - вставил я.
  - Ах да, пропавший вагон... Лиза с самого начала намеревалась спрятать вагон в Иркутске. Внезапный визит контрразведчика и переполох на станции никак не повлияли на ее планы в ту ночь. Все было заранее улажено с инженером Тюленьевым - наркоманом и вором. Бэйли имел с ним дела ещё во время Русско-японской, когда они совместно грабили поезда. Начальник станции Кудимов был честным человеком, но Лиза по своей испорченности решила, что он может чтоќ-то знать, и убила его, на всякий случай. Потом пришёл черед Тюленьева: Лиза не хотела оставлять свидетелей. Ей не пришло в голову, что этот мелкий бес может перегнать вагон в другое место, которое известно только ему. Бриллианты потерялись бы окончательно, если бы я не допросила Тюленьева за день до того как наша танцовщица его прикончила.
  - Полковник, - заплетающимся языком промычала Лиза, - а помните ли вечеринку на даче? Я старалась для вас...
  - Благодарю, ваше понимание реинкарнации интересно, но несколько поверхностно. Кстати, за какую сумму вы рассчитывали продать алмазы?
  - Тридцать миллионов фунтов. Этих денег хватило бы всем нам.
  - Должна тебя разочаровать, - сказала Диана. - Ни один серьёзный покупатель не польстится на ворованные бриллианты. Выручить можно было один миллион фунтов, и то едва ли, а уж делить на троих - это слишком не похоже на нашу общую подругу. Тогдаќ-то я и поняла, что в итоге Мона отравит нас так же, как нашу матушку.
  Мона распахнула сонные, помутневшие глаза. Её рука вздрогнула, но подняться не смогла и только упала с подлокотника.
  - Не это ли ищешь?
  Диана вынула из ее сумочки револьвер.
  Мона уставилась на Диану, потом на меня. В ее глазах бесновалась ненависть. Взгляд Лизы застыл, заблестел как лёд, а потом рассыпался на кусочки и начал таять.
  Диана вынула из саквояжа мешочек и высыпала на ладонь белый зернистый порошок.
  - Такова прелесть этого яда: ясная голова, лёгкая расслабленность и никаких тревожащих признаков, пока не возникнет желание пошевелиться. Словно облачная пена обволакивает вас, мешая осознать, что вы идёте ко дну. Онемение поднимается снизу вверх, в последнюю очередь оно охватывает голосовые связки... Но это не кантарелла. Это средство намного мягче - оно всего лишь вызывает временный паралич. Я добавила немного в коньяк, когда Мила встречала Лизу, а господин Бологовский пребывал в беспамятстве. Потом я вылила отравленный Моной коньяк из фляги и налила чай. Надеюсь, господин полковник, вы наконец оцените пользу здорового питья... А вам, мои дорогие, я обещаю пять часов безмятежного отдыха. Это самое малое, что я могу сделать для вас в это неспокойное время.
  -Значит, ты нашла отца, - проговорила Лиза.
  - Спасибо Моне, она повела себя крайне беспечно: вручила в доказательство того, что отец жив, его старый шейный платок с вышитой монограммой и записку от него на полях "Маньчжурии". Выпуск был трёхдневной давности. Я сразу же отправилась в Харбин, где выходит эта газета. Мне помогли друзья, но больше всех Инди, моя собака. Представьте, она отыскала отца по запаху его кашне. Он жил на окраине под присмотром одной старой ведьмы, пришлось её угомонить. Папа не выдержал этой встречи. Сердце.
  Лиза подняла на неё глаза. Диана опустилась на колени, поцеловала её в щеку и вытерла слезы.
  - Теперь ты свободна, - сказала она.
  Лиза моргнула ресницами. Диана открыла сумочку Моны, вынула заряженный "бульдог" и вложила в руку сестры.
  - Итак, прощайте, мои дорогие, - сказала, вставая, Диана. - Я плохая подруга и негодная сестра, но с этим уже ничего не поделать. Идоган мы заберём с собой.
  
  ****
  
  Мы вышли на воздух. Стемнело, поднялся ветер, Байкал серебрился тысячью огней. Кони ждали нас у вагона. Я навьючил саквояж, мы вскочили в седла и спустились по каменистому откосу на блистающий лёд.
  - Что молчите? - бросила Диана. - Я растрогала вас?
  - Ещё бы! Учитывая то что вы с девятьсот пятого года профессионально работаете на русскую разведку, а с прошлого года вы в разведке Коминтерна. Я долго размышлял над тем, кто убил путейцев, свидетелей похищения вагона - машиниста манёврового паровоза, который доставил тот злосчастный пульман на Иннокентьевскую, начальников станций и двух инженеров. Лиза не могла их убить. Все эти пять человек были нужны ей в сохранности, чтобы узнать, где спрятан вагон. Их убрал тот, кто всё узнал первым и заметал следы, чтобы Лиза не сбежала с бриллиантами раньше, чем закончится её миссия в городе. Кто же был заинтересован в ней так сильно? Спрятанный на Иннокентьевской вагон - отнюдь не новость. Эта станция печально знаменита с девятьсот пятого года, когда сыщики со всей империи пытались найти в её закромах товарные вагоны, исчезнувшие по пути в действующую армию. Что уж говорить о нынешних годах, когда нет ни жандармерии, ни сколько-нибудь прочной власти. Тюленьев удачно вписался в этот хаос. Он угнал вагон, как только понял, какую ценность он представляет, и как хорёк в своей норке, спрятал до лучших времён. Начальник Иннокентьевской и его помощник устроили допрос той паршивой овце, что была связана тёмными делишками с Тюленьевым. Это случилось через несколько часов после похищения, утром семнадцатого октября. Подельник запаниковал, сообщил Тюленьеву. А тот навёл бандитов на строптивое станционное начальство. Подробности убийства я слышал от исполнителя. Помощником нового начальника поставили ту самую паршивую овцу, подельника Тюленьева. Это он сдал Баштина чехам, чтобы спасти свой куш. Итак, вам повезло -- самые нежелательные свидетели ушли в мир иной без вашего участия. Первые двое суток после похищения камней вы сидели в Омске под допросом. Чутьё не подвело Бикреева - он сразу вас арестовал, но вы держались молодцом и растопили его сердце, вовсе не чуждое христианского сострадания. Я не имею представления, зачем вы устроили маскарад в Омске, для чего отправили с конвоем вместо себя сестру, но я знаю, что двадцатого октября вы уже были в Иркутске. Разыскали Лизу, состоялся неприятный разговор. Полагаю, она заявила, что сыта по горло, и единственное, чего она желает - уехать подальше, взяв с собой Идоган. Такой поворот настроений категорически не устроил вас. Вы решили действовать на опережение. Идоган нужно было найти и надёжно перепрятать. Первым делом вы вытрясли правду из Тюленьева. Вначале хотели его убить, но поняли, что без его связей на Иннокентьевской не сможете долго укрывать вагон. Вы убрали машиниста - всё обставили как сердечный приступ. Кудимов, на свою беду, догадывался о промысле Тюленьева - и на всякий случай вы убрали его тоже, хотя бы для того чтобы дезориентировать меня. Наконец вы заставили Тюленьева поставить вагон в весовую, и после этого расправились с его подельником и с Тюленьевым, поскольку Лиза уже заманила его в свои сети. Вы убивали с одной целью: чтобы оставить Лизу в деле и получить её поддержку в организации восстания.
  - Это судьба, -- холодно сказала Диана. - Это слишком глубокое понятие, чтобы выносить её в разговор. Вот вы - долго сопротивлялись своему року, а в итоге мы с вами едем по этому льду. Вы росли в монастыре войны, вместо волшебных сказок вам досталась ужасная правда. Что ж, оставим это в прошлом... Не хотите ли ещё раз взглянуть на камень?
  Диана вынула из-за пазухи Идоган. Камень ослепительно сверкнул во все стороны. Вспыхнул такой свет, что внутри глаз все налилось пламенем, а когда зрение вернулось, не стало ни поезда, ни железной дороги, только в блеске Луны мерцали холодные скалы и окружившее нас плотное, в несколько рядов, кольцо всадников, с ног до головы закованных в броню.
  Перемена случилась в один миг, почти незаметно, без театральных туманов и восточных чудес. Вместо офицерской формы моё тело покрывала кольчуга. Накинутая сверху грубая схима c белым крестом спускалась к каблукам сапог, голову покрывал монашеский клобук. В правой руке я держал копье. С левого бедра свисал длинный, сужающийся к наконечнику меч, я знал его имя - Ясность. Узкий как шило нож был спрятан в моем левом сапоге, а другой, с рукояткой в виде чёрно-белого двуглавого орла, висел под левой рукой в кожаных ножнах на перевязи с вышитыми золотом заклинаниями. Буланый конь подо мною играл, высекая искры из мраморного льда.
  Диана тоже изменилась. На её лицо сплошным потоком струились пряди рубинов, но глаза горели так, что взгляд пробивал шаманскую маску, светясь в байкальском сиреневом сумраке. На её высокой груди под застёжкой лисьего плаща всеми оттенками красного переливалось облако бриллиантов.
  Её безумный наряд занял все моё внимание. Я не сразу заметил стоявшего перед нами худощавого монгола в синей, увешанной амулетами шаманской рясе и кожаной шапке, с длинным посохом в руке. Его пронзительные, настороженные чёрные глаза и холеное скуластое лицо были бесстрастны, в осанке и развороте плеч угадывалась привычка повелевать.
  Диана и её воины остановились как вкопанные. Втянув головы в плечи, они медленно сползли с коней и распластались ниц на глади пурпурного льда.
  - Как твоё имя, волхв? - спросил я. - Что тебе нужно?
  Он усмехнулся.
  - У меня слишком много имён, и ни одного настоящего. А нужен мне мой облик, что был у меня до того, как возник этот мир, но ты едва ли поможешь мне.
  - Чем же я могу быть полезен?
  - Ты, чёрный воин, и ты, красная ведьма... Вы спасёте себя, если вернёте мне благословенный камень Идоган. Когда-то я отдал его одному сильному хану, и с тех пор удача отвернулась от меня.
  Диана опустила голову.
  - О, могучий Дэвтэнгэр! - сдавленно прокричала она, глядя себе под ноги. - Прими всесокрушающий, из огненных недр земли взошедший камень Идоган, и пусть он воссияет во всю ширь вселенной! А мне, дерзнувшей коснуться его руками, даруй милость - быструю смерть!
  До меня дошло, что перед нами сводный брат Чингисхана, великий шаман Хухчу. Его историю я слышал от матери Дианы. Кровожадный колдун, мечтавший о мировом господстве, привёл к власти молодого героя Тэмуджина, чтобы использовать его в своем замысле, но воин казнил брата. Было очевидно, что хан не довёл дело до конца.
  Шаман поднял ладони к небу.
  - Пусть увидят великие тэнгрии этот прекрасный миг! Разоблачись же донага, ведьма, встань на колени и смиренно, ползком поднеси мне священный алмаз.
  Он выдернул из-за пояса жертвенный нож, и в то же мгновение в его кадык упёрся наконечник моего копья.
  - Поищи себе радостей в другом месте, старик. Она умрёт не сегодня.
  Шаман рассмеялся.
  - Да ты ослеп от блеска моей славы! Взгляни на воинов вокруг. Здесь только я решаю.
  - Мне не нужно твоё позволение, чтобы поступить по совести. Да и небо возрадуется, если я закончу то, что было начато праведной рукой.
  - Попробуй, - усмехнулся шаман. - Убей мертвеца.
  - Твоей глотки касается копьё Лонгина, любимца богов. Живым оно дарит вечную жизнь, а мертвецов делает окончательно мёртвыми. Воин Пересвет сразил им колдуна Челубея.
  Лицо шамана побелело.
  - О, я узнаю этот дух в твоём сердце... - проговорил он. - А ты изменился, Тэмуджин. Стал мудрее, хотя все так же безрассуден. И вновь нас поссорила ведьма, правда, на этот раз кое-кто красивее Бортэ... Твоя лиса все просчитала, ведь только ты можешь спасти её сейчас, в обряде передачи камня. Но раз уж ты снова попал в западню - так уж и быть, я пощажу её. Ты должен знать, что эта женщина проклята и даже я не в силах что-либо исправить. Через семнадцать лет её казнят свои, убьют жестоко и подло, а до того часа она будет служить добру так, как служат злу, а злу - как добру, и если она попытается сбежать, то будет умерщвлена вместе с сыном. Его воспитание отныне твоя забота.
  Я отъял острие и поднял вверх.
  - Разговор окончен.
  Диана подбросила камень в воздух. Алмаз попал в цепкие пальцы волхва и лег в навершие посоха как влитой.
  
  ****
  
  Небо стояло вертикально, прямо передо мной. Впервые, сколько себя помню, оно не давило своей бесконечной тяжестью, а открывалось в глубину, в милосердие и блаженство. Я ощущал его готовность протянуть мне руку, и оттого на душе было так хорошо и спокойно, что больше ничего не нужно было. Тяжесть, холодная и страшная, осталась за спиной. Я сбросил её с плеча и приподнялся на локте.
  Шаман исчез. Поезд, застывший на высокой железнодорожной насыпи, светился замороженными окнами. Оттуда доносилась музыка - наверное, оставили играть граммофон. Я поймал себя на мысли, что эта долгая торжественная мелодия, всегда казавшаяся мне издевательством над тишиной, но привычная до такой степени, что я не помнил её автора и название, звучала весь нынешний вечер, и только сейчас я заметил ее.
  Диана стояла поодаль, в паре шагов. Держась рукою за шею коня, она кормила его с ладони. Хлебный мякиш крошился на лунный лёд.
  Через мгновение очнулись харачины. Они сразу вспрыгнули на ноги и принялись скакать на месте, чтобы убедиться, что они живы и в здравом уме. Я встал и тоже попрыгал. Диана спрятала лицо в белой гриве.
  Мы поднялись в седла и пустили коней рысью. Индиана, высунув язык, побежала между нами.
  Музыка совсем отдалилась, ушла. Свежее безмолвие и бодрый шаг быстро вернули нас в чувство. Диана вынула из кармана круглое зеркальце и кинула руку за голову, поправляя волосы.
  - Куда вы теперь, если не секрет? - поинтересовалась она. - В Читу, к атаману?
  - С меня довольно. Я вышел из игры.
  - Жаль, никто не сравнится с вами в искусстве блефа. Копье Лонгина... Я до сих пор под впечатлением. Но разве это по-рыцарски - не стремиться быть полезным?
  - Все мои попытки быть полезным породили вагон зла. Кстати, я до последнего момента не догадывался, для чего вам нужен Идоган. Поздравляю, вы добились своего; зло получило свой фетиш, и теперь весь Восток зальётся кровью.
  - Не только Восток, - заметила Диана, скрепляя пышный пучок волос заколкой.
  - А вы не привыкли размениваться по мелочам.
  Она встряхнула головой.
  - Эпоха розовой гуманности кончилась. Ставки сделаны, и они смертельны.
  - Ставки на что?
  - На жизнь. Эта цель оправдает любые средства.
  - Да, пожалуй. Только вот незадача: добро - это средство, а не цель. Это то, чем живут здесь и сейчас, ничего не требуя взамен. Только так существует добро, а у ваших товарищей руки по локоть в крови, и сколько бы зла вы ни сотворили во имя грядущего блага, светлое завтра будет отдаляться всё дальше, поскольку вы идёте по дороге тьмы.
  - Не смею с вами спорить, мой рыцарь. Да и нет у меня теперь иного пути.
  - Не обижайтесь, милая Диана. В конце концов, Бог судит по намерениям, а не по результатам. Лишь потому мы оба живы до сих пор.
  Минуту мы молчали.
  - Я отправляюсь в Харбин, - сказала она. - Составите мне компанию?
  - Знаю там одну хорошую гостиницу.
  - Кто же не знает её... Номер забронирован на двоих. Как вы намерены добраться до Ванкувера?
  - Меня ждёт яхта в Шанхае. Где я смогу найти вашего сына?
  - В частном пансионате в Бельвиле. Анри не доставит вам хлопот.
  - Представьте, ожидаю услышать это с тех пор, как вы вручили мне канадские документы. Мидлсекс! Я полдня ломал голову, пытаясь понять, что вы имели в виду.
  - Забудьте. Вы в отставке со вчерашнего дня.
  - Отрадно слышать. Напомните мой портрет.
  - Генри Уолтон Джонс, родился во Франции, в Нанте, на улице Марн, там же окончил университет. Мать - француженка, художница, отец - англичанин, букинист. По образованию историк, по занятиям антиквар, коллекционер восточных древностей. Служил в британской миссии в Сибири, и не без удачи: вернулся домой на яхте, доверху набитой вазами эпохи императора Цяньлуна и старым восточным серебром. И, пожалуйста, возьмите с собой Индиану - она понравится Генри-младшему.
  - Что я скажу ему? Где пропадал?
  - Скажите что-нибудь... У вас поразительное сходство с его отцом.
  - Похоже, вы опять хотите разыграть джокера.
  - Надеюсь, вам повезёт.
  - Уж лучше надеяться, что мальчишку ждёт иная судьба.
  - О, это пустое. Он такой же, как вы - сумасшедший.
  - Судя по именам, мы действительно похожи.
  Диана усмехнулась. Затем внезапно судорожно всхлипнула, задохнулась и, жадно ловя губами воздух, будто вынырнув из ледяной воды, заплакала. Ветер утих, повалил снег. Густые хлопья падали ровно, заглушая рыдания. Это ничего, думал я, это ничего. Жизнь возвращается к ней, скоро огонь и тепло. Сколько нам осталось на двоих? Неделя? Две? Я узнаю об этом слишком поздно, когда проснусь в опустевшей комнате на самом краю зимы.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"