Первым её заметил Алёшка, мой младший брат. Если бы мы родились в один год, то были бы наверняка одногодками. Но вышло так, что он родился позже меня на целых два года и восемь месяцев. Он даже вскрикнул от неожиданности:
- Ой! Егор, смотри!
Не успел он ещё как следует крикнуть, как я её тоже увидел. Мы её увидели почти одновременно. Можно сказать, что мы её увидели вместе. И хотя Алёшка говорит всегда, что он раньше, это не считается. Она выползла из травы на асфальт и остановилась как вкопанная, чтобы подумать. Наверное, тоже нас увидела и решила узнать, кто мы такие. Мы приcели на корточки и стали её по-всякому разглядывать. Ничего особенного: черепаха как черепаха. И не очень большая, и не очень маленькая, так - средняя. В зоопарке, куда мы с папой ходили, я видел таких огромных - в сто раз больше. И по телевизору тоже, когда про жизнь животных передавали.
- Егор, - сказал Алёшка, - она что, старая?
- Почему? - спросил я и удивился, что он такой бестолковый. Совсем ещё ребёнок, только что из пелёнок.
- Потому что у неё все ноги и шея в морщинах. Черепаха-старушка.
- Они все такие, - сказал я. - С рождения. И возраст здесь не причём.
- Правда, она на бабушку похожа? - сказал Алёшка и захохотал. Он всегда смеётся так громко, как будто его кто-нибудь щекочет под мышками.
Я тоже засмеялся, потому что получилось прикольно. Но не так громко, как Алёшка, ведь я всё же старший брат. Она, правда, чем-то была похожа на нашу бабушку. Только у нашей бабушки не так много морщин. Зато бабушка седая, прямо совсем белая, и добрая. А мама бабушку почему-то не любит. Она всегда сердится и называет её свекровь. И говорит, что бабушка ей мало помогает с двумя детьми. А чего помогать-то, не понимаю. Мы уже и так большие. И потом бабушка инвалид второй группы. У неё же голова ранена. Это сразу видно, хотя бабушка старается сделать себе причёску, чтобы было не так заметно. Бабушка маму тоже не любит. При встречах они обнимаются и даже целуются в щёку, а я знаю, что всё это притворство. Зачем врать-то, когда и так все всё знают? Мы долго хохотали, а я потом сказал:
- Дурачок ты, Алёшка! Совсем как маленький, от горшка два вершка.
- Сам дурак! - сказал Алёшка просто так, без обиды, чтобы обязательно его верх был. Он такой - упрямый, как бык.
Алёшка протянул черепахе руку, сделал щепотку из трёх пальцев и позвал к себе, пятясь назад:
- Бабушка, бабушка, бабушка! Иди сюда, на хлебушка.
Он говорил быстро, и получилось: баушка-баушка-баушка. Мы снова засмеялись. А черепаха, наверно, и в самом деле подумала, что у Алёшки в руке хлеб, и поползла вслед за ним. Только очень медленно, как будто училась ходить. И лапы свои переставляла, как заводная игрушка. Алёшка даже опрокинулся навзничь от смеха и сразу стал заикаться. А после на него напала икота. Вот была потеха - настоящий кайф!
- Ег-гор, - спросил Алёшка, когда устал смеяться, - а чья она?
- Не знаю, - растерянно сказал я. И сразу сам подумал: "В самом деле, чья она? Не может же в таком большом городе, как Москва, такого случиться, чтобы взяться черепахе неизвестно откуда и чтобы она была ничья. Она наверняка чья-нибудь. Ничьи черепахи только в пустыне бывают или в океане. Это бесспорный факт".
Тут к нам подошли две девчонки из соседнего дома, как будто их кто-нибудь звал, и тоже стали смотреть на черепаху. Одна маленькая и рыжая с косичками, как два крысиных хвостика, совсем некрасивая, вот-вот заплачет. А другая - ничего себе, высокая и стройная. Тоже, наверное, как и я, в пятый перешла. Только я её в нашей школе что-то не видел.
- Ой, Ленка, она, кажется, живая! - закричала рыжая противным, писклявым голосом. - Мальчики, она что, живая?
Я даже отвечать не стал. Дура какая-то набитая!
- Разве не видишь, что ли? - сказал Алёшка. - Конечно, живая. Какая же ещё! Это я нашёл.
- Ужас, правда? - сказала другая.
Я сразу догадался, что её Леной зовут. Такая воображала, хвост поджала! Отличница, наверное. Или хорошистка. Сразу видно - ботанический сад. Я её спросил напрямую:
- Чья черепаха?
- Вот ещё, откуда мне знать? - отвечает эта воображала.
Ещё ехидничает! Нет бы просто так сказать: не знаю. А то с вывертом, как будто я какую-нибудь глупость сморозил. А рыжая взяла и сказала:
- Может быть, она вон из того подъезда, - и пальцем в ту сторону показала. Сразу видно, недостаток приличного воспитания: пальцем тычет, как деревня какая-нибудь. - Там один мальчишка живёт, у него целый зоосад: и собака есть, и кошка есть, и аквариум есть, и голубь настоящий, живой. Черепаха, наверное, тоже его. Я почти уверена в этом.
Подумаешь! Уверена она! У нас тоже аквариум есть, большой. Папа давно купил, когда ещё с нами жил. Только вода теперь стала мутная, и одна рыбка сдохла. Мама её сачком достала и выбросила. Раньше у нас даже настоящий щегол жил в клетке. Но петь так и не научился, как мы с Алёшкой ни старались. Мама сказала, что без подруги он петь всё равно не станет и велела выпустить его на свободу. Я знаю, ей просто надоело за ним убирать. А у нас с Алёшкой никак это не получалось. Мы всё время забывали, потому что нам всегда некогда. Алёшка дёрнул меня за штаны и тихо сказал:
- Давай её к себе заберём, раз она временно ничья.
Пока мы разговаривали, тары-бары, черепаха обратно в траву уползла. Мы её едва нашли и сломанной веткой снова на асфальт вытолкали.
- Осторожно! - заверещала рыжая. - Ей же больно.
- Ничего ей не больно, - сказал Алёшка. - Не видишь, у неё спина костяная, вся в корках и в горбушках.
Я нагнулся, взял осторожно черепаху обеими руками за панцирь и поднял с земли. Она сразу втянула голову в свой домик, видно, испугалась чего-то. Алёшка хихикнул, как дурачок, и начал ногами притоптывать от нетерпения, что надо ждать. Я сказал, обращаясь к Лене:
- Мы её пока к себе возьмём, чтобы она совсем не пропала. Если кто будет спрашивать, скажите, что черепаха у нас. Мы в этом доме живём. Квартира 123, четвёртый этаж. Меня Егор зовут, а его - Алёша.
- Ладно, - сказали девчонки, засмеялись, как дурочки, и убежали.
Мы пошли домой, Алёшка сразу стал приставать, как маленький:
- Егор, дай я понесу.
Я ему говорю:
- Да погоди ты! Успеешь. Ещё уронишь. Смотри, как она ногами дрыгает. Сам едва несу. Того гляди, вырвется.
Она, правда, лапами своими по воздуху перебирает, как будто плавать учится. И всё старается в мои руки упереться, чтобы освободиться. Сильная такая и царапается больно. Я даже не знал, что черепахи царапаются. Я почему-то раньше думал, что у них на ногах копыта, как у Хрюши из "Спокойной ночи, малыши". И вообще она смешная. Панцирь твёрдый, будто каменный. А голова, как у змеи. Даже чуточку страшно: вдруг да цапнет. Я её совсем немножко пронёс, Алёшка снова за своё:
- Дай я понесу, Егор.
- Сейчас, - говорю я, как будто не слышу.
- Да, сейчас, сейчас, - захныкал Алёшка. - Ты всегда так: говоришь сейчас, а сам никогда не даёшь. Жила!
- Ныло ты, Алёшка, - сказал я, потому что надоело его нытьё.
- Сам ты ныло, получишь в рыло.
Тогда я ему прямо так и сказал, как отрезал:
- Раз так, тогда отстань.
Тут Алёшка на меня совсем обиделся:
- Да! Я её первый нашёл...
Я, конечно, возмутился от такого нахальства с его стороны:
- Ты нашёл? Как бы не так! Если хочешь знать, мы её вместе нашли.
- Нет, я первый! - заупрямился Алёшка. А у самого уже губы дрожат, вот-вот заревёт.
Он такой упрямый, как козёл. Спорить с ним бесполезно. И вовсе я не хотел его обижать. Я его по-своему люблю, он ведь мой младший брат, и я его никому не дам в обиду. Вообще-то он её первый заметил. Только я не понимаю, какая разница. Я её тоже сразу увидел. Какое это имеет значение? Ну, а если бы его рядом не было, если бы я один во дворе играл. Тогда что? Мама всегда на Алёшкиной стороне. Говорит, ты ему уступай, он маленький.
Ничего себе маленький! Чуть что - в рыло. Уже во втором классе, не хухры-мухры. Я в его годы уже умел на горных лыжах кататься с горы. Меня папа научил в Терсколе. Он тогда привёз нам с Алёшкой из Югославии лыжи с креплениями, которые сами могут отстёгиваться, если упадёшь. Они - щёлк, и готово дело. И ботинки классные с такими железными застёжками - клипсы называются. И брюки-эластики. Все просто обзавидовались. Я сразу научился поворачивать - легкотня. А Алёшка трусил - боялся высоты.
Меня контролёр на канатке - третий Чегет называется - спрашивает: "Ты откуда?" Он думал, раз у меня такие классные лыжи, ботинки и брюки, то я какой-нибудь иностранный турист. Я не понял и говорю: "Снизу". Он опять спрашивает: "А лыжи у тебя чьи?" Думал, наверное, что я отвечу, австрийские или французские. Я ему говорю: "Мои". Он нахмурился, решил, видно, что я русский язык плохо понимаю, и спрашивает, как будто я совсем уж бестолковый: "Ну, а живёшь-то ты где?" Я опять не понял, чего он от меня добивается, растерялся совсем и говорю: "Проспект Вернадского, дом 120, квартира 123" Он тогда покрутил пальцем у виска и сказал: "Ладно, ехай!" Вот прикольно получилось. Папа всем потом рассказывал и смеялся.
Если маленький, значит во всём ему надо уступать, да? Это ещё почему? Так нечестно. А может быть, он такое захочет, ну, например, что-нибудь такое. Например, чтобы я с Олегом не дружил. Тогда что? Я ему тоже должен уступить, так что ли? Нет уж, спасибо покорно, как говорит папа, ваша не пляшет.
Мама говорит, что у меня характер противный, как у папы. И ничего не противный. Такой как у всех. Олег что, лучше, что ли? Я же не виноват, что с таким характером родился. У тебя один характер, а у меня, может быть, другой. У каждого человека свой характер - так папа говорит. И это в порядке вещей. Так жизнь устроена. И тут уж ничего не поделаешь.
Ну, и что из того, что он маленький? Почему он не может уступить? Почему всё я и я? Алёшка сказал:
- Раз вместе нашли, тогда давай вместе понесём.
- Щас! - говорю. - Ты сам подумай своей головой садовой на плечах. Как ты её вместе понесёшь? Она же неудобная. За руки-ноги, что ли? Соображаешь? Давай лучше посчитаемся, кому нести.
- Да! Посчитаемся! Я знаю, ты всё равно меня обманешь. Потому что ты всегда жульничаешь.
- Ничего я не жульничаю. Всё честно: ты же сам называешь, с кого начинать и в какую сторону.
Я один секрет знаю в этой считалке. В ней можно незаметно два раза схитрить. Когда надо говорить "опа, опа", то можно вместе оба слова сказать, а можно по-отдельности. И второй раз, когда конец считалки, можно сказать "А ну-ка вылетай" сразу, а можно в два приёма. Если вдвоём считаться, надуть ничего не стоит - чепухня. Обманывать младшего брата, конечно, нехорошо, но в шутку, по-моему, можно. Это же юмор, прикол. Юмор спасёт мир - так папа говорит.
- Ладно, - сказал Алёшка, - начинай тогда с себя в мою сторону.
Я прижал черепаху левой рукой к себе, чтобы она не брыкалась, а правой начал считаться:
- Опа - опа - Америка - Европа - Азия - Китай - а ну-ка - вылетай! Вот видишь, ты вылетаешь, значит мне нести.
- Это нечестно, - заныл Алёшка, как маленький из детского сада.
- Ну, хорошо-хорошо, не ной. Хочешь, я с тебя начну?
Он посмотрел на меня с недоверием, но согласился.
- Опа-опа - Америка - Европа - Азия - Китай - а ну-ка - вылетай!
Алёшка сразу разревелся благим матом: "А-а-а!" и стал драться. Он психованный какой-то: чуть что, сразу в драку. И ногами пинается так больно, будто они у него железные. Ничего себе маленький! Совсем кроха-сын к отцу пришёл и спросила кроха. Пришлось ему уступить.
Он тоже её много нёс. Во-первых, он её в лифте нёс - это раз. И потом, когда я своим ключом дверь в квартиру открывал, он её тоже нёс - это два. Этот ключ всегда у меня на шее на длинной верёвочке висит, чтобы он случайно не потерялся. Это папа так придумал. Мама тогда сказала: "Совсем рехнулся! Ты хочешь, чтобы наш мальчик удавился?" - "Ничего, - сказал папа, - будь спокойна. Я сделал узелок, какой нужно. Он не даст затянуться".
Мы её сразу на кухню отнесли. Налили в блюдце молока, а рядом положили на пол кусочек хлеба. Мы даже не знали, чем полагается кормить черепах. Она ничего есть не стала, даже к блюдцу не подошла. И сразу уползла под плиту. Я позвонил папе, хотел у него спросить, но его на работе никогда не застанешь. Либо всё время занято, либо секретарша отвечает, что у него совещание в Комитете. Комитет - это такое министерство. Большое. Жалко, Олегу нельзя позвонить, он вчера уехал на дачу вместе с родителями в Малаховку. Он-то уж наверняка знает, потому что он юннат. Это значит: юный натуралист. У него мама кандидат географических наук.
- Давай немного подождём, - предложил я. - Может быть, она ещё не привыкла. Она ведь живая, и ей требуется время.
- Давай, - согласился Алёшка. - Может, она потом привыкнет.
Мы ушли в свою комнату и стали балдеть. Я книжку читал, а Алёшка просто так балдел. Он ставил на ковёр пластмассовых солдатиков и сшибал их шариком для пинг-понга. Книжка называется "Две Дианы". Ничего, похоже на "Королеву Марго", только "Королева Марго" интересней. А в этой всё про любовь и про любовь. Так в жизни никогда не бывает, я знаю. Я "Королеву Марго" давно читал, когда папа ещё с нами жил. Он сказал тогда: "Что ты всякую ерунду читаешь! Читай лучше Аркадия Гайдара или Николая Островского. У них настоящая жизнь".
В это время пришла с работы мама и сразу стала ругаться. Она в последнее время почему-то на нас кричит, как будто мы во всём виноваты.
- Опять вы ничего не убрали! Егор, как тебе не стыдно! Всё разбросано, кругом бардак. Ведь я тебе сказала, уберите хотя бы в своей комнате. Почему вы этого не сделали? Ты, наверное, хороших слов не понимаешь. Тебе что говори, что не говори, всё как об стенку горох. Обязательно надо на тебя накричать. Это просто наказание какое-то!
- А чего ты всё мне говоришь? - сказал я. - А он чего не убирает?
- Опять он! Ты же большой, старший брат, ты должен, по крайней мере, всё организовать. И Алёшеньке мог бы, кажется, сказать: "Давай, братик, уберём, поможем маме". У меня опять голова болит, у меня дикая мигрень. Я плохо себя чувствую. Я устала, наконец! Имею я право устать? Целый день на работе, а потом по магазинам, чтобы вас накормить. Чтобы купить что-нибудь вкусненькое, какой-нибудь дефицит. Всё на мне. Посмотрите, какую сумку я тащу - все руки оттянула. Вы маму свою нисколько не жалеете. Как будто я не женщина, а вол.
- Нет, мамочка, жалеем, - подскочил к ней Алёшка и сразу стал подлизываться. - Я тебя жалею. Мамочка, хорошая моя, пригожая моя! Самая любимая на свете.
Вечно они лижутся. Я подумал: да, как убираться в комнате или в магазин за хлебом, так я большой! А как чуть позже спать ложиться или телевизор смотреть после "Спокойной ночи, малыши", так сразу маленький. Я не маленький, я уже взрослый. Даже Наташка Овчинникова в меня влюблена. Я знаю, она мне записку написала. Сообщает, что она от меня без ума. И папа говорит, что я почти совсем взрослый. Мама с Алёшкой ещё долго обнимались. Они всегда обнимаются, будто сто лет не виделись.
- Ты моя единственная надежда, радость моя, птичка моя, солнышко моё, - приговаривала мама.
Тоже мне солнышко! Выгляни в окошко. Потом они расцепились, и мама пошла на кухню готовить нам ужин. И сразу она закричала:
- Ой! Ой, ой! Кто это тут? Вонь какая, задохнуться можно! Сейчас меня вытошнит прямо на пол.
Тут мы вспомнили про черепаху и побежали скорей на кухню. А там мама на коленках стоит и под плиту заглядывает. С веником в руке.
- Мама, я черепаху нашёл, - похвастался Алёшка без всякого зазрения совести. - Можно она у нас пока поживёт?
- Мы её вместе нашли, - уточнил я.
- Какая ещё черепаха? - строго спросила мама. - Что ещё за новости!
- Обыкновенная, - сказал я. - Пусть Алёшка достанет. Ему под плиту залезть ничего не стоит. Он от горшка два вершка.
Алёшка показал мне язык, полез под плиту по-пластунски, вытащил оттуда черепаху, весь измаранный в пыли, и предъявил её маме.
- Вот, - сказал он, - черепаха. Настоящая.
- Фу, гадость какая! - сказала мама, сморщив нос, как будто кто-то из нас троих испортил воздух. - Этого ещё в доме не хватало! Сейчас же выбросьте её на улицу, чтобы её здесь не было!
- Мам, мам, мам! - постарался задобрить маму Алёшка. - Мы будем за ней убирать, и гулять с ней на улице. Мам, ну почему? Собаку не хочешь, кошку не хочешь. Теперь вот черепаху не хочешь.
- Папа вон хотел собаку, - сказал я. - А ты только машину хочешь и старинную мебель. И тряпки всякие.
- Не повторяй за папой глупости, - сказала мама.
- И ничего она не гадость, - заныл Алёшка. - Она живая.
- А кто её будет кормить? - спросила мама, как будто в этом было всё дело. Как будто это - самое главное.
- Я, я буду её кормить, - заверещал Алёшка. - Правда-правда. Честное слово. Честное пионерское!
Я хотел с ним решительно поспорить, вечно он лезет не в своё дело, но тут мама вдруг сказала:
- А вы забыли, что вы завтра в лагерь уезжаете?
В самом деле, подумал я, мы же завтра в лагерь уезжаем. Вот здорово! Я совсем забыл. Как же это я мог забыть? Вот раззява!
- Она будет здесь только гадить, - сказала мама. - И вообще неизвестно чем её кормить. Фу, страшная какая! Голова, как у змеи. Уберите её от меня!
- Подожди, - сказал я. - Может быть, её скоро от нас заберут. Она, наверное, из соседнего дома. Так рыжая сказала.
- Какая ещё рыжая? - удивилась мама.
- Да ты её не знаешь, - сказал я. Как будто сам знал.
- Сейчас же пойдите и верните, - велела мама. - Её, наверное, давно ищут. Вот если бы у вас была черепаха или собака, и она бы пропала, вы бы её искали, правда? И волновались, что она заблудилась, так ведь? Животных надо любить. Вот и эту черепаху сейчас ищет какой-нибудь мальчик. Или девочка. И они горько плачут, потому что ничего не знают о её судьбе. Отнесите её к хозяину, пока я ужин приготовлю. Папа не звонил?
- Нет, - вздохнул я.
- Как всегда, - сказала мама. - Тянет до последнего.
- Мы же не знаем, чья она, - резонно возразил Алёшка. - Кому отдавать-то? Откуда мы знаем?
- Спросите. Нечего прикидываться дурачками. У вас язык есть?
- Даже два, - сказали мы и высунули языки, будто дразнились.
Алёшка свой высунул так далеко, будто его об этом доктор просил. И с кончика закапала слюна. Мама улыбнулась, и тогда мы все вместе договорились так, что черепаха пока останется на кухне, а мы с Алёшкой сходим на разведку. Узнаем, чья она, а потом вернёмся и тогда уж отнесём.
- Хорошо, - сказала мама. - Только быстро. Через пятнадцать минут у меня будет всё готово. Не забудьте надеть куртки. На улице - ветер. Пронизывает насквозь.
Вот ещё! Жарища такая, а она - куртки. Что они, эти взрослые, не понимают, что ли, простых вещей? Или просто так придуряются? Всегда: оденьтесь, оденьтесь - простудитесь. Вам холодно - вот вы и одевайтесь. А мне, может быть, не холодно. Папа всегда говорит: нечего детей кутать. Чтобы они не простужались, их надо закалять. Мы побежали с Алёшкой, естественно, без курток.
Во дворе ребята из нашего дома играли в футбол в одни ворота. Двор у нас это такая площадка, где машины ставят. Кто на новенького, тому в воротах стоять. Между двумя машинами. Мы с Алёшкой отошли в сторонку и сговорились: он линкор, а я ту-сто-четыре.
- Выбирайте! - крикнул я ребятам. - Линкор или ту-сто-четыре?
Алёшке выпало на воротах стоять, и я сразу, получив пас, забил ему гол. Он показал мне кулак и стал кричать, что гола не было. Мы поиграли совсем чуть-чуть, а мама уже кричит из окна:
- Егор, это что за безобразие! Сейчас же домой!
- Сейчас, ну, мам! - крикнул Алёшка. - Ещё пять минут и всё. Ну, пожалуйста. Я тебя прошу. Я тебя умоляю.
- Я кому сказала? Егор! Ты что, глухой?
- Пошли, Алёшка, - сказал я. - Ничего не поделаешь. Не поможет тебе твоё нытьё. Придётся идти. Айда!
Я ловко стукнул напоследок щёчкой по мячу и сказал ребятам:
- Ну, мы пошли. Мать зовёт.
И пошёл домой против воли. Алёшка тоже поплёлся за мной следом.
- Ну, как, узнали, чья черепаха? - ехидно спросила мама.
Пришлось соврать, что мы хозяина черепахи не нашли. А как его искать, в самом деле? В каждую дверь стучаться, что ли? В доме пять подъездов и 18 этажей. За целый день не обойдёшь. Вот всегда так: не хочешь соврать, а само получается. Я где-то прочитал или по телеку слышал, что если дети начинают обманывать, то виноваты в этом, прежде всего, родители. Наверное, так оно и есть. Папа часто повторял маме: не хочешь, чтобы тебя обманывали, не спрашивай, где ты был.
- Ладно, - сказала мама. - Так уж и быть. До завтра пусть остаётся, а утром чтобы духу её здесь не было. Где нашли, туда и отнесите.