Панченко Юрий : другие произведения.

Дом на длинном холме

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


ДОМ НА ДЛИННОМ ХОЛМЕ

роман

Литературные листы

Все - окончанием границы,

Где древней крепости бойницы

Явленьем точной простоты.

Автор

"В Париже, когда мне приходилось трудно,

я действительно покупал на улице

у продымленного оверньяка горячие каштаны;

стоили они всего два су, согревали иззябшие руки

и обманчиво насыщали.

Я ел каштаны и думал о России -- не о её калачах..."

Илья Эренбург. Люди, годы, жизнь.

   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
   1
  
   - Ты знаешь, что будет завтра?
   - Знаю.
   - И - что?
   - Будет снег. Первый снег.
   - Он чем отличается от зимнего, остающегося до тепла весны?
   - Первый снег полетит сверху и косо, начнёт метелиться и вздыматься волнами вверх, широкими, подхваченными от земли, чернеющей пока, в низинах начинающей отбеливаться... Первый снег пахнет свежестью, долетевшей с самого высокого неба, где и людей в самолётах не бывает, и воздух чистейший. Первый снег его и примчит на себе.
   - А зачем тебе первый снег?
   - С ним всегда надежда на хорошее, он затягивает жить, жить дальше...
   - Ты в полусне сейчас... подумай, может тебе нужно море, тёплое, заморское? Банкетный стол с крабами и чёрной икрой, запечённой телячьей ногой под чесночным соусом?
   - Снег. Нужен снег. Чистотой для души.
   - Я у тебя поспрашивал? Не хочешь... Ну - включу снег...
   - Он и сам прилетит. Поможешь ему - от меня спасибо...
   Неясный собеседник затуманился, а дальше и полусне получилось задуматься, почему московский кремль везде описывается стоящим на холме, вроде он наравне и видом из-за реки, и на той стороне с примыкающими к нему улицами...
   Снежная чистота...
   Чистота нужна. Белизна для души.
   В полусне. И продолжением напоминание - сейчас. Как и вчера, за окнами будет бурое травами начало ноября.
   2
   "Он был настоящим русским писателем, и просыпался поздно", - вспомнил, почти проснувшись, строчку из воспоминаний хорошего русского писателя Бориса Зайцева.
   Почти одиннадцать утра...
   И как в Братиславе, в 1991 году, в магазине русской книги впервые увидел толстую книгу с надписью на обложке: Борис Зайцев. Там и не понял, кто такой Зайцев. Потому что писателей советских знал, такого не было.
   В предисловии прочитал - русский писатель Серебряного века. Понял, насколько же обворован, если с конца Серебряного века все остальные восемьдесят лет в своей стране такого писателя знать было невозможно. Издавали и продавали за границей страны, видимо, для изображения мадам Свободы: вот мы что издаём, бывших эмигрантов, вроде врагов для нас, идеологических...
   Родину собирать по фамилиям, по страничкам...
   Изувеченную, разворованную - начиная от фактического содержания исторических страниц, прежде секретных и в стране запрещённых...
   Недавним столетием, но не самим временем, - властями...
   Профессор Корсаков не торопился оставлять постель по утрам, так могло вспомниться приснившееся и додумывалось, оставлялось либо отбрасывалось разумом опознанное в полусне, в полудремоте предутренней.
   Приснилось видимое нелепым здесь, в русском спокойном селе.
   Какой-то красный стенами московский ресторан, блестящий люстрами, ставшие модными бандитские песни уголовников, стоит среди других девушек не исчезающая с телеэкранов никуда не ведущая шелуха, уверенная, лежать на паркете должны все перед ней, и говорит что-что? Вот этот не хочет знать и видеть меня? Он - кто? Ну-ка? Ну-ка, кто? Он? Да-а-а, в нём чего-то... Подойдёт ко мне? Заговорит? Не подойдет? Запрезирает меня? Ме-ня? - разделила слово значительностью. - Дочь самого известного в стране начальника города?
   Шлюха сердится, злится, противоречит, распаляется отторгаемостью своей, упирается, шага первой не сделаю, - упирается, сама подходит, втирается, прижимается, втискивается в ладони взятыми грудями, сердясь и сопротивляясь, удивляется, куда попала противоположная рука, натискиваясь и ругая, втираясь полностью.
   Военные появляются, с автоматами. Ставят к стенке. Расстреливают.
   Та, телевизионная шелуха, становится у стенки и сама требует: теперь расстреливайте меня, без него жить не буду.
   Надо же, какой противоположной собственной дряни оказалась в конце. То сидела перед телекамерами, бессовестно выспрашивала у глупых девушек, записавшихся к ней на передачу, все стыдные подробности по теме - кто из них как вчерашним вечером сношался с юношами...
   Забыть? Оставить?
   Для чего приснилось темой странной?
   И не чушью, - о кое-чём думать заставляющей...
   Гоп со смыком - это буду я.
   Хороша компания моя.
   Я в Одессе народился,
   От папаши открестился,
   Я не знаю где моя семья.
   Блатная песня. Слышал в детстве. Запомнилось, от такого надо в сторону и подальше.
   Жить.
   Что блатное, что гнилое...
   Из дремоты предутренней разумом сохранилось обдумываемое уже не первый год, - полная перекомпоновка космических ракет. Сейчас взлетает - почти восемьдесят процентов горючее и двигатели ступенями, дальше невеликая кабина для космонавтов. Перевернуть можно, - пятнадцать процентов на двигатели, системы управления курсовые, и восемьдесят пять процентов - громадная кабина для экипажа внушительного.
   Нужно топливо. Размером с брусок туалетного мыла. Плюс запасной брусок, или даже три запасных. И летай неограниченно по времени, лишь бы организмы экипажей выдерживали. Меняй горючее после выработки, как батарейки в карманном телефоне.
   Не отбрасывалось, разумом. Но и формулы, близкие к окончательной по составу горючего, пока не записывались.
   Не подходили, на самый краешек ума...
   3
   Леонид Аркадьевич Корсаков умылся, позавтракал, не замечая привычного, медленно выпил маленькую чашку кофе, сваренного из размолотых зёрен по настоящему. Запер избу и пошёл гулять.
   Древнее в северной части России село растянулось на две улицы поверх длинного холма. Профессору нравилось останавливаться перед толстыми, высоченными тополями, густыми, широкими множеством верхних веток и веточек. Чувствовать, сколько поколений людей играли возле них мальчишками, намного попозже проходило здесь со взрослыми заботами. Между тополями, уже без листьев на краю осени, густели зеленью ели высотой метров по тридцать. И до сих пор удерживали потемневшую листву сирени, светились изнутренним светлым золотом липы, такими уходившие под первые снегопады.
   Нравились настоящие деревенские дома, северные, на высоких фундаментах, тёмные закругленными брёвнами стен, с мезонинами и даже эркерами, выступающими скошенными углами и тремя окошками. Светлеющие голубыми и белыми наличниками окон, балясинами, кругло выточенными на станках, балконов. Некоторые дома встречались кирпичные, сложенные из крепкого красного дореволюционного кирпича на белом растворе между ними. Их строили здешние купцы и самые богатые сельчане, обыкновенными кирпичами выделывая украшения поясками, рубчиками, карнизами над окнами и дверями. Дома рассказывали своими крепкими видами, что и до революции многие люди тут имели возможности труда и богатства, достаточного для необидной жизни.
   Здесь очень редко проезжали машины жителей, без их порчи чистого воздуха нравилось больше, чем в городе. Акварельными мягкими расплывами видимому отсюда, минут двадцать автобусом ехать.
   Село в древние времена люди растянули на высоком, длинном холме, ниже виделись другие голубеющие холмы, верхи лесов, протянутых широкими, шевелящимися ветрами озёрами. И так они утекали до видимых горизонтов, в разные стороны. Настоящие северные леса настоящей северной части страны.
   Корсаков жил тоже в деревянной избе. Один из приятелей продал за совсем недорого, сам уехал в Нижний Новгород читать лекции в университете. Изба - кухня и одна большая, широкая комната, вода проведена, печка есть и дров до следующего лета.
   Каменные внутри, в самом помещении, или из голого кирпича, или пластиковые стены домов тащили в себе историческую культуру не русскую, чужеродную и отталкивающую. В избе для него все стены жили природной натуральностью, выструганные ровно, с трещинками местами, тёплого цвета дерева, потемневшего со временем самостоятельно, без краски и остальной травящей людей химии.
   Телевизор, не включаемый, как и в городе, давно показавший, как хорошее техническое изобретение можно быстро перевести в болтающую мусорную свалку глупостей и крайней пошлятины. Радиоприёмник, книги, приятеля и свои, завезённые. Нужные.
   Тишина здесь поразила, тишина. После города, после городской квартиры, после семьи, нормальной семьи, но - и в семье устаётся, что ли, от постоянства, не прерываемого постоянства...
   В семье и собака, любимая всеми, иногда залезает под кровать на весь день...
   Отстранение. Здесь почувствовалось отстранение от мира случайностей, от мира надоевшего неинтересностью. Того, городского. Повторяемостью сравнимого с движением тракторных гусениц. Перекатываются, перекатываются, движутся, что-то движут, и одни и те же зубчатые полосы пластин, и в том же самом порядке, пятая за четвёртой, восьмая за седьмой, а как-то переменить...
   Ворона, настойчиво кричащая вчера с дерева возле старинного красного кирпича, сегодня опять закаркала, с навеса над входом в дом. Узнала, может, и тоже здоровается?
   - Привет-привет, чернушка, прилетай ко мне в гости.
   - Ка-ааар, ка-ааар!
   - Давай-давай, я скоро в дом вернусь, постучи клювом в окно.
   - Кааааааарррр! - заперебирала лапками, но не взлетела.
   На окраину шли по боковой от дороги тропке четыре козы, внимательные, задумчивые мордочками. Круглобокие, сытые с недавнего лета.
   Профессор Корсаков посвистел. Самостоятельные, они не оглянулись.
   Курицы побежали в сторону от коз, догоняя уток, цепочкой по тропке шедших в сторону пруда.
   Живое жило. Наделяя желанием вернуться в свой временный бревенчатый дом и заняться делом.
   4
   Не забывая страшные пожары России двухгодичной давности, Леонид Аркадьевич описал идею изготовления водяных бомб из простейших полиэтиленовых мешков, должных сгореть при попадании на горящие леса, дома деревень и сёл, и потушить огонь выливающейся из них водой. Такими мешками он предложил обкладывать и опушки лесов, потому что и трактора с плугами, и горючее для опашки лесов давно разворовали чиновники, на уровне выделения денег, а обкладывание в несколько рядов опушки леса мешками с водой, легко плавившимися, тоже могло спасти части природы России. Он описал идею и отправил по Интернету в Москву, в министерство, пожарами и потопами занимающееся. Дошло, - мешками с водой можно обкладывать и дамбы, и берега на реках, выходящих потопами за все берега, как сейчас происходило на Дальнем Востоке. Вода удержит воду так же, как мешки с песком, но воду подвозить не надо, она - под рукой, наливай в мешки и строй защиту.
   Так это, постороннее, попутное в делах профессорских...
   Денег за идею у московских генералов не попросил. Совесть есть - сами предложат. Если идею не присвоят себе, продолжив её защитой докторской диссертации и навешиванием орденов на полковничьи, генеральские груди. Свои. Сами себе за достигнутые заслуги перед... да, сами чего-нибудь наврут.
   В спокойном российском месте думать о тоскливом нечестностью становилось не нужным, в избе воздух сделался стылым, заметнее жестенело холодом и на улицах. Сунув бересту под закладку дров, профессор зажёг огонь в печке и через время разнюхал сухой, нагревающийся огнём воздух, начинающий подниматься от чугунной плиты. Печка, согревая воздух в избе, почему-то приносила и настроение весёлое, непонятно откуда...
   Согрел чай. Отпивал, разглядывая буреющий за краем села лес, просторно видимый в окне.
   Полулёжа в широком кресле, отстранившийся в тишину спокойный человек Корсаков смотрел в потолок русской избы, подбитый фанерой, выкрашенной белилами, и видел всплывшую бело-солнечную Италию. Народную, не туристическую.
   Распахнутые летом двери в ресторанчик, покрашенные в розовое и малиновое кирпичи вокруг окон давнишней стены, настоящей без пластика поверх, выносные столики на улице, против дверей с широким тентом над ними. Мальчишки, официанты. И взрослые, добрые к ним официантки, их, наверное, мамы.
   Просто шёл по улице, разглядывая городочек и понимая жизнь здешних людей, увидел столики напротив дверей ресторана, посидел, съев какое-то пряное мясо, попросил принести кофе и пачку сигарет...
   Из ресторанчика вышли мужчина - черноволосый до синевы, немного тяжеловатый, настоящий по возрасту, не спешащий, танцевально обнявший молодую женщину - тоже чёрные волосы, до синевы, тоже расчесанные на пробор, и достающие на спине до обнявшей для танца руки, в чёрном узком платье, в тонкие ленточки изрезанной от середины юбки до низа, тонко-стеблистая, - заиграла и чётко ритмичная, и скрипками перевитая мелодия, настойчиво и утвердительно проводя звуковые линии танго. Напарница резко вскинула согнутую ногу выше его пояса, проглаживая прижатой, проглаживая по его неторопливой ноге, - повёл, наступая на неё переходами коротких, точнейших шагов танца, - повернув, повёл в обратную, и она не перешагивала, она медленно протягивала отставленной назад ногой по тротуару, успевая обшагивать партнёра со стороны, и со стороны обратной, - взбрасывая неожиданно полусогнутую ногу, переступая ей и резко обнажая вскидом согнутой ноги бедро от колена до сжатой в полоску юбки, доставая коленом до его удерживающей руки, оборачивая всего его то одной, то второй ногой, резко белеющей на плотном фоне чёрных брюк, чёрной жилетки. Проходила переходами в стороны и вокруг внимательнейшего мужчины, затонувшего в танце, дважды поднимая к его лицу колено, дважды загибая ногу позади себя, тоже высоко, - пара скользила на асфальте как на подложенном льду, и все его переходы в стороны, на неё, от неё она обвивала то правой, то левой ногой полусогнутой, поднимаемой предельно высоко, - он вскинул извитую почти себе на плечо, он опустился с ней в руках на одно колено, посадив изгибчивую на колено подставленное, - соскользнула, склонив головку на приопущенное плечико, протянув тонкую руку вниз, - резко развернул, посадив разбросанными ногами почти на шпагат, её, резко поднял на один каблучок, а второй ногой она заобвивала его старания и под коленом его перешагивающим, и от пояса протяжкой вниз вплотную, по черноте отглаженных брюк - вскинулась на него обеими разбросанными ногами, пружинными, резкими, - из ресторана вышла женщина, встала вплотную к стене, сразу понимая танец, - колено вверх, согнутая шеей головка резко вниз, на плечо мужчины мгновенной остановкой, прилежанием, - обходы, обводы, метель белой упругости бёдер вокруг черных брюк удерживающего в сильнейшей чёткости движений - нога неожиданным броском назад, резким, головка отпадом назад, почти до туфельки, - он показал всю её, обводя вокруг себя медленно, показом прелести - оттянулась прямой ногой назад, полуприсев на согнутой второй, скульптурно, благодарно за танец - встали и поклонились.
   Женщина у стены захлопала. За столиками захлопали.
    - Fantastico! Fantastico tango! Questa donna" ha mangiato"  il suo partner di ballo! L'uomo Х, ballando con lei'- Х  sciolto  in danza e lei balla con se stesso! - взмахивая руками перед собой и своими приятелями, выкрикнула пожилая женщина за близким столиком.
   - Фантастика! Фантастическое танго! Эта женщина своим парным танцем растворила в себе партнёра! Мужчина есть, танцует с ней, а она растворила его в танце и в себе! - понял Корсаков произнесённое.
   Встал, подошёл к танцевавшей только что, поцеловал тонкие вытянутые пальцы и сказал русское спасибо. И её напарнику пожал руку и сказал русское спасибо. Они поняли - прозвучала благодарность, они улыбались, кивали, счастливые изображённой ими и понятой им красотой...
   Леонид Аркадьевич прикрепил на планшет крупный ватманский лист, взял уголь и начал рисовать. Две приложенные согласные руки превращались в единую вытянутостью вверх, отставленная как можно дальше нога мужчины, вытянутая и стопой, утверждала будущее близкое движение, женщина в длинной юбке, раздутой надвое, выходила не из юбки, не из своей одежды, а из самого мужчины, сделавшись его и частью, и единством. И сама её одежда нарисовывалась телом мужчины, всё тут становилось единым, одно выходило из другого и одно от другого не отрывалось, плотнейшее совместностью...
   Рисовал, отплеском душевным того дня...
   Тему.
   И обернуть тебя всю, руками и всем телом, настроением и душой делая невидимую и непроницаемую защиту...
   Так это, что-то очень нужное изобразить на память, для себя...
  
   5
   В доме, как вошёл сюда в первый раз, сразу понравились и показались своими полы, - широкие выструганные доски, по виду своему понятные толстыми, для тепла в доме. Полез посмотреть подполье - половые доски оказались толщиной сантиметров в восемь, так надёжно строили ещё без халтуры, в начале прошлого века.
   Дом нравился чувством свободы, ну полнейшей свободы. Когда семья оставалась в городской квартире и приезжал сюда один - вот входишь, вдохнёшь солнечный настоявшийся на дереве стен дома воздух, и сразу мысль - один.
   Тишина. Один и свобода. И сразу всему - и душе, и разуму спокойно, спокойно...
   Руку протянешь - не глядя возьмёшь нужное там, где положил. Спокойно и от такого, и от широкой кустистостью, высокой сиренью под окном центральным, с видом на дорогу в город, отодвинутую далеко вниз. Бесшумную, для села и дома.
   Независимость. Дом постоянно обеспечивал независимостью. Воздух стал остывшим - затопи печку. Вода вдруг исчезнет в кране - во дворе свой колодец. Газ прекратится в системе - запасной баллон в сарае стоит, недолго на него плиту перебросить. Свет электрический отключат - ну и что, есть две керосиновые лампы, переможется.
   Независимость. От всяких дурацких указов городских чиновников, где осенью сидишь в ледяном помещении квартиры в самом центре города и отопление они не включают, где какой-нибудь придурок так накрутит краны в самом доме - сантехник с матом разбирается, и воды нет в квартире несколько суток, - нет, независимость всегда нужнее, всегда удобнее. Всегда нормальнее, для человека.
   В городе наталкивался на чужие жестокости, тупости, глупости, их требовалось терпеть - терпеть давно стало противно и не нужно. Жизнь одна, знал для себя, наполнять её всяческой дрянью, происходящей от многих людей - ну и зачем?
   Отодвинувшегося от всей глупости, подлости, лживости, наглости системы, называемой государством, на самом деле являющейся скрытой формой издевательства над народом любых чиновников.
   Где что-нибудь сделаешь сам - место становится своим.
   Привёз из города широкий, толстый пружинный матрац. Раскладушку, на всякий случай. Доски, брусья, длинные шурупы, болты и гайками, нужные инструменты. Два дня отмеривал метром, чертил по угольнику, отпиливал, скручивал, сколачивал, притягивал шурупами. Получилась двуспальная кровать на прочных ножках, все видимые стороны её низкой рамы обтянул тёплой по цвету тканью, прибил маленькими гвоздиками. Положил толстый матрац. Сошлось, по размеру матраца. Застелил постель, лёг попробовать - просторно и хорошо.
   И в углу ещё выгородил рабочее место. Из досок неширокий лежак с постелью и покрывалом, с подушкой под голову, чтобы читать литературу и справочники получалось лёжа, справа книжные полки короткие и рядом, протяни руку - достать получится самую нужную книгу, тетрадь, напротив них маленький столик, присесть и записать нужное, и лампа в жестяном футлярчике над головой, и включена когда - со стороны глянешь, - такие тёплые коричневые выструганные лет шестьдесят назад стены, с медовым отливом, такие приветливые, притягивающие и сосредотачивающие...
   Самое лучшее место для работы, самый свой уголок...
   Сам не знал, почему, когда простор избы нужен, весь, - а то уголочек, где сосредотачиваться получалось напруженнее...
   Письменный стол большой, столик на кухню, стулья, всякая мелочь - расставилось, передвинулось, переставилось, нашло своё место, нужное. Дом постепенно стал своим, со всем сделанным тут. До книжных полок длинных, закрывших половину стены до потолка.
   Нужными книгами.
   Один из сараев раскидал на дрова, очистил место, вскопал под грядки. В начале огорода на давно растущих яблонях отпилил сухие ветки, на огороде посадил картошку, морковь, лук и чеснок, укроп, - просто так, чтобы бурьян не вырастал, тоскливый выше пояса. И лучше отсюда брать на кухню, чем привозить из города отравленные китайцами овощи.
   Город - там живёт семья и сам жил долго, - заставил уйти из него. Отсюда по вечерам он виднелся огоньками высотных домов, расплывчатых днями.
   Темень висела низко над селом, как в детстве, тоже проходившем в селе, совсем в другом. Помнящимся.
   Теперь профессор вернулся с конференции из Владимира в свой город, побыл в семье в квартире городской четыре дня и, войдя в дом здесь - опять ощутил лёгкость тишины и свободы поведения, чего разрешало нахождение в стороне ото всех людей.
   6
   Один. Один в доме. И улицы пустые, - хорошо.
   Дурной какой-то город. За двадцать лет очередного уничтожения массы деревень в него переехали вчерашние деревенщики. Проросшие в жизни мимо бытовой культуры. И началось. В городских газетках задавали вопросы: можно на балконах держать поросят? Ладно, поросят нельзя, так ведь поди курей можно? У меня не поросята, коза, на лоджии пущай живёт, можно?
   Дикие люди.
   Ходили к ним с проверками, запрещали насчёт любой скотины и гусей с утками.
   Возле домов городских, где они купили себе квартиры, появились обязательные заборы. Где металлические, где как в деревне, из горбыля даже. Напрямую, внутри квартала, теперь пройти насквозь не получалось.
   В магазинах, на городских ярмарках возникли странные горожане с угрюмыми, сердитыми почему-то лицами, - обворованные в чём-то, навсегда обиженные. Странно ходили они по тротуарам, - кучами, человек по восемь сразу, все родственники, что ли? Или останавливались на тротуарах, толпой перекрывая проход, совсем не соображая - остальным прохожим тоже пройти надо. Половина толпы машет руками и сумками, разговаривает между собой, половина извещает по карманным телефонам, и на всю округу крики в телефоны: чичас в один магазин сходила, чичас в магазин новый пойду, посмотрю, чего дают, а то у меня левая рука зачесалась, поди - к деньгам. Да? Ты чихала всю неделю утром? С соплями, или как?
   Они понимались показывающими близкое, близкое и начатое изменение всей страны. Содержанием такого поворота.
   Наехавшие сюда книги не покупали, в филармонию и городские театры не ходили, высшим достижением считали для себя жизнь в областном городе и покупку машины, - их мечта и предел навсегда.
   Разговаривая неправильными фразами, изуродованными словами, эти диковатые люди кричали на своих маленьких детей, били их на улицах без стеснения перед людьми, вместо того - да погладь ты ребёнка по головке, пошепчи ему ласковое, успокоится - нет, надо им схватить орущего от ужаса, развернуть, бить по спине, по голове - откуда они нашлись такими дикарями, корявыми уродами?
   Напоминающие лес, изломанный бурей: ни дорог, ни тропинок, ни обходов, ни через рухнувшие толстые стволы давних деревьев, обросшие мхом, по прямой не пройти, и перелезать каждое препятствующее - по кругу на месте завертишься, на хорошее не выводящему, и сам становясь ещё одним в толчее бестолковой.
   Их дикость происходила от недоверия к самому государству, и морившему крестьян продразвёрстками, голодом, и заставлявшим без прибыли работать в колхозах, и не дававшим им паспорта, возможности уехать в город, и запрещавшим держать домашний скот - чего только от имени и по поручению государства не измолотило их доверие в пыль, - теперь же впервые они избавились от своего векового деревенского сословия, доверять же и государству, и городским у них причин не осталось, хотя городские для них плохого не делали. Свою злобу на государство они раздавали всем и каждому, к государственной власти не относящимся, и в ответ получали не уважение, к себе.
   Их грубость показывала напрасность хождения в народ народников, ещё в конце девятнадцатого века пробовавших крестьян образовывать и просвещать, напрасность и последующих лет, когда появились и школы, и больницы, - и учителя, отрабатывавшие по обязанности, и медики настойчиво стремились уехать от них раз и не вернуться. А картошка проросшая, без ухода, и та заглушится бурьяном, и очень быстро.
   Деревенщиков извечных можно переместить и в город областной, крупный, и в столицу, - из них, деревенщиков, не держащих в карманах носовой платок, прошлого их не убрать, и за неделю, за года современностью не наполнить. Тем, передающимся из поколения в поколения родом развивающимся...
   Город - а квартира находилась в самом центре, - начал наполняться и бескультурьем, и хамством, и изуверством. Каждое утро эти нелепые, несчастные, с детства раннего никем не наученные культуре общения, разговору без мата, уважению к людям, эти дикой невоспитанности недоделанные до людей думающих и о других долбили пробойниками стены кирпичных и бетонных домов, чего-то переделывая по своему желанию сносили кирпичные перегородки между комнатами, выбрасывая кирпичи и остальной мусор прямиком с седьмого этажа, пилили визжащими специальными инструментами кирпичи и бетон, и водопроводные трубы, гудящие на весь дом в шесть подъездов, рубили асфальт отбойными молотками, выставляя железные перекрытия с надписью, запрещающей сюда въезжать. К ним приходили из районных управлений, рассказывали о городской архитектуре и запрете её портить, - "ничего не знаю", - слышали в ответ и понимали, тупость тут окончательная.
   "Не знаю чего ваши депутаты нарешали и знать не хочу, купил я квартиру и гараж во дворе, моё владение, так что отойдите, буду делать, как мне надо, чего хочу буду делать, ваши постановления не нужны".
   Уничтожая культурную человеческую жизнь, выстраиваемую здесь несколькими столетиями. Упорно втискивая сюда самое обыкновенное хамство.
   С ними - когда-то все стены станут выломанными этими новыми дикими - чёрт с ними. Перебесятся, хотя и не исчезнут.
   А как с более фундаментальным, более серьёзным, - в городе заметно и быстро обрушилось общее психическое поле, следом и культурное поле, и люди, с ухудшающейся жизнью, сделались озлобленными на всех, подозрительными, постоянно ждущими и очередного обворовывания, и требования к ним обмануть, обворовывать других, - вместо общечеловеческой доброты.
   Такой город, вместивший в себя черноту быдлизма, начал мешать жить людям думающим, людям культурным, людям понимающим - в стороне и тишине всегда надёжнее. И чем больше диких - уничтожителей хорошего, накапливалось в городе, - оставляя их с их колготнёй и бестолковостью, нормальные, сохраняющие человеческое достоинство старались или снять на год, полгода, или купить дом в полупустой деревне, когда денег на строительство особняка в два этажа, как строили себе наворовавшие чиновники и остальные негодяи, не было.
   Молодёжь образованная из города старалась уехать в Питер и Москву, там продолжать учение в университетах.
   Автомашин у людей появилось много, и им стало проще приезжать в город на работу, и из него после работы - сразу же в тишину.
   К самим себе. Чтобы и дремучее суровостью, злостью лицо на тротуаре, прущее, не дающее пройти по положенной стороне, на настроение не действовало.
   И это проклятое, сохранившееся от самых лет революции семнадцатого года: - "А, интеллигенция... А, ты думаешь, умнее нашего"?
   Да, умнее - и отвечать не требовалось. Хватало взгляда, чтобы такие закрывали рты.
   С бормотанием вослед, человека умного, образованного проклинающим.
   Удивительно - проклинающим...
   Неужели и в самом устройстве жизни станет лучше, когда вокруг одни тупые, жадные, подозрительные и злые?
   Жестокие?
   Втыкающие ножи в своих жён на кухнях?
   И орёт пьяный перед балконами: - городских всех погромим! Всех пожжем! Наши дома станут вместе с имуществом, погодите!
   Тысяча девятьсот семнадцатый год в стране России?
   Две тысячи двенадцатый.
   А где же Россия, после Юрия Гагарина?
   Там же...
  
   7
   Ты тоже станцевал незабываемо.
   Ты ехал в обычном троллейбусе, вечером, без охраны. На улице с неба обрушивалось сразу всё: и ледяной зимний дождь, и колющий лицо снег, и жёсткий вечер.
   Пьяный Ельцин звонил президенту Америки, докладывал холопски - страны СССР больше не существует, в Беловежской пуще только что подписал договор об уничтожении сразу страны.
   Ты зашёл в пылающий всеми люстрами Дворец культуры одного из секретных заводов. Рабочие, мастера цехов проходили с жёнами и взрослыми детьми наверх, в большой зале для них начались посиделки в буфетах и танцы, - завод праздновал свой секретный юбилей.
   Спросил у тихого охранника, где руководители завода. "Понял, спасибо". Перешёл площадь, там высилась в три этажа столовая завода.
   Вокруг неё дежурила милицейская охрана, их машины стояли с не выключенными моторами. Пропустили, увидев твоё удостоверение. За милиционерами дежурили, все одетые одинаково, военизированные охранники самого завода. Пропустили, по документу. Внизу, сразу в гардеробе и выше по лестничным площадкам, работали внимательными взглядами молодые сотрудники конторы, пришедшие сюда в штатском. Пропустили, вежливо попросив показать удостоверение.
   Правильно, подумал ты, - столько секретных деятелей здесь собрались... Из разных городов и областей...
   В гардеробе висели списки с фамилиями, кто за стол какого номера приглашён на праздничный банкет.
   Тебя увидели на самом входе в зал, и замахали навстречу из-за разных столов, приглашая к себе. И уже попросив официанток принести тарелки, рюмку и бокалы, вилки и ножи, ложечки...
   На сцене пели песни артисты, играл оркестр. Юбилейный праздник. Здесь собрались свои, многие - давнишние приятели. Коллеги, соратники. Конструкторы, разработчики ракетного оружия. С небольшими медальками лауреатов Государственных премий Советского Союза, с орденами и медалями Советского Союза.
   - Коньяка налить? Водочки, для начала?
   - Водки, вот из этой бутылки, со специальной этикеткой "Зенитная". Спасибо, рыбки я сам положу, и чёрный хлеб...
   Свет золотой люстр, свет учёных страны, весёлых после начатых первых рюмок, о делах, по давней привычке, на банкетах не разговаривающие... Речи по микрофону, передаваемого от стола к столу...
   - Ты почему приехал на юбилей без наград?
   - На работе задержался, некогда стало.
   - Вызвал бы дежурную машину, в два счёта!
   - Мужики, да вы и так знаете, что мне перед вами?
   - Нет, нам неудобно! Мы при орденах, лауреатствах, а ты?
   - Я скромный, как Королёв. Он тоже без орденов на всех фотографиях.
   - Я после института к нему попал, издали несколько раз видел. Давайте за него, за самое начало нашего дела, за советских ракетчиков!
   - Со всей душой, ребята...
   Все свои, свои, уважаемые за дела настоящие... И говорливые, редко так отдыхающие, в празднике...
   - Мужики, генерал-полковник Бронников приехал?
   - Тут он, через пять столов от нас сидит. Вместе с генеральным по проекту "РВ-78", сейчас к нам подходили оба.
   - К ним тоже подойду, надо. Полигон возле Сары-Шагана, в каком году мы там испытывали систему "Агат", помните? Он ещё полковником с нами отвечал за стартовые дела? Пойду, поздороваюсь, порадуюсь встрече.
   Зальчик для перекура, перебил разговор на двоих подошедший широкий человек, полуседой.
   - Само собой, я извиняюсь, а вы кто? Вы как сюда попали?
   Назвал себя, просто по фамилии.
   Полуседой захватил ладонь в ладонь, затряс уважительно.
   - Извините меня за вопрос, рад встрече с вами! Сколько на совещаниях слышал фамилию - не знал, встретиться получится. Я заместитель директора завода по отделу "Б", ну, вы то понимаете, зачем наш отдел? Рад, рад встрече, знакомству с вами, знаю ваши наработки, к вам с письмами я семь раз обращался, по разработкам, новым. Очень рад, давайте вместе выпьем коньяка?
   - Да, сейчас, мы своё тут договорим с товарищем...
   - Понимаю. Жду за своим столиком. Рад отметить знакомство с вами.
   - Подойду обязательно.
   И к столику ты подошёл, улыбнулся, - рядом стояли две рюмки, приготовленные, налитые коньяком. Здешние люди дело знают, скажут - непременно исполнят...
   - Рад! За юбилей завода! За достижения наши, сделанные и при вашей помощи! За наше знакомство!
   - И я рад, - подтвердил и звоном рюмки о рюмку, и улыбкой навстречной... откровеннейшей, где все - свои...
   Выпили и обнялись. За дружбу.
   - А вот возьмите стерлядочку с лимонной долькой, вкусно!
   Кто-то по динамикам включил старинный русский вальс, "Амурские волны". Густой, настоящий мелодией...
   Куда не сунешься - всюду своё. Когда-то работали над прибором наведения на цели с названием "Амур"...
   Глянул, издалека подошёл к столу, где сидели только артисты, много артистов и артисток, вежливо, безотказно пригласил запримеченную раньше танцовщицу...
   - Вы не бойтесь, я вас поведу, на столики не наткнёмся...
   - В вас я уверенна, - гордо улыбнулась молодая женщина.
   Выведя за три перехода к просторности перед сценой, провёл в полукруге перед ней, крепко держа рукой за талию и ведя, короткими движениями пальцев подсказывая направления, - танцующих прибавилось, началось потеснение, тогда и вкрутился между столиками, через весь зал насквозь, по соседнему проходу в обратную, успевая уворачивать партнёршу от кружащихся навстречу, - в самый разлив вальса, в самое его волнение мелодичное, ускорением вовлёкшим во вращение, кажущееся бескрайним - вы не бойтесь! Не оступимся! - вальс, вальс, сплошное верчение вокруг золотистого, оранжевого, тёплого, сливающегося в оборачивающую ленту - тра-та-та-там! - остановились перед сценой с крайними тактами.
   Счастливо получилось станцевать, подарком неожиданным... С благодарением партнёрше, артистке, умеющей вальсировать, что теперь редко, замечательно...
   В редкий, хороший вечер праздника...
   По громкой связи объявили - "сидите, празднуйте сколько получится, и если кто захочет поехать домой или в гостиницу - внизу наготове микроавтобусы, довезут точно до самого подъезда, с сопровождением охраны. Сами знаете, для вас так положено".
   И артистка улыбнулась, издалека... счастливым вечером...
   8
   Тебе два года, ты не видишь... а открыл глаза после слёз, видишь - не понимаешь: твоя мама погибает. Твой брат старше, ему четыре года, тоже не понимает полностью, по возрасту.
   Через сорок восемь лет ты, в полусне, разглядишь отдалённое в своей памяти: мама не шевелится, маму увозят в кузове грузовика двое в синих, как было после войны сорок пятого года, шинелях милиции.
   Мама не двигается. Её везут на кладбище, временное.
   Ядовитый город. Весь этот город стал временным, для тебя, и постоянно выталкивал со своих улиц.
   Ехал в кабине, водитель остановился на перекрёстке, за окраиной. Махнул головой в правую сторону, сказал: тут кладбище. На голом пустыре валялся шлак, выброшенный с ближайшей угольной шахты.
   Весь этот опасный город стал временным, для тебя. Опасным и ядовитым. Из всех временных кладбищ военнопленных немцев и японцев, сталинских заключённых, людей, убитых бандитами, тянулись яды проклятий той жизни.
   Безмолвные, невидимые яды. Воспринимаемые душой.
   Жить и знать, здесь погибла твоя мама.
   На улице столкнулся с председателем городского управления, на его "как живёшь" рассказал - наконец уезжаешь из города. "Чего тебе уезжать, смотри, какая у нас жизнь светлая, сколь жилых домов понастроили в этой пятилетке".
   Не объяснить.
   Его маму не убили в этом городе.
   Ты с братом орал. От голода. В комнате, где все были в синих шинелях милиции, вас по очереди кормил жёсткой кашей старый дяденька.
   Вы орали от города.
   Милиционеры увезли вашу маму. Она не двигалась.
   В двадцать два года ты разыщешь - твой, ваш отец приехал с войны раненым. В ногу и грудь. Ногу вылечили - от раны в грудь он скончался. У мамы все родные люди остались в России. Она вас повезла к себе на Родину. Доехала только до этого города.
   Название его тяжелее... и труднее...
   Мама вышла замуж за отца в госпитале, где работала медсестрой. Знала, как тяжело он ранен.
   Успела родить вас.
   Любимая на всю жизнь.
   По фотографии, рядом с папой.
   Тот город проехался по тебе и брату тяжелее длинных грузовых вагонов с двумя паровозами впереди...
   Мама. Свет, не видимый другими, не гаснущий никогда.
   Глаза отца. Поглядевшие через фотографию из тех лет и глядящие всегда.
   А все остальные...
   Тихо, тихо. Поспокойнее...
   9
   - До поступления в университет ты должен знать, по некоторым предметам, материал за первый курс, - научил умный человек.
   Фразой прямее иглы и крепче глыбы гранита.
   Ты работал, все вечера изучал математику, химию, физику. Ты научился думать формулами, математически. Ты начал задумываться, как формулами изобразить движение, например, в протекании через время. И что между математикой и физикой должна появиться какая-то новая наука, как появилась биохимия между биологией и химией.
   Математику на приёмных экзаменах получилось сдать на пять. И остальные, получилось.
   Москва - самый красивый, самый культурный, самый добрый город в мире, там тебя все ждут, - запомнилось враньё из диковатых кинофильмов "Волга-Волга", прочеё пропагандистской белиберды.
   До экзаменов в университет ты спал на парковой скамейке возле речного вокзала в Химках, за кустами спрятанной от милиционеров. Денег на гостиницу не было. И помощи - ни от кого.
   Перед самыми экзаменами ты спал в студенческом общежитии на Стромынке, на голой металлической панцирной сетке кровати. Кто-то не вернулся из отпуска, матрацы и постельные простыни пока не выдавали. Чёрт с ними. Тут на голову дождик не капал.
   Учился. Легко, не понимая, ну почему другие в аудитории не понимают? Преподаватель сразу после окончания лекции:
   - Вопросы есть?
   - Да! - несколькими голосами. Мы ничего не поняли в формулах!
   - Вы, - глядя тебе в глаза, поняли?
   - Само собой.
   - Будьте добры, на перерыве объясните остальным, договорились?
   - Ты можешь объяснять нормальным языком? - сразу к тебе, как ты начал рассказывать им.
   - Нормально рассказываю, с обоснованием преобразования формул и подробным показом, чего откуда возникает.
   - Нет, не так! Ты можешь с матом, чтобы нам понятно стало?
   - Как? В смысле - материться? А девушки?
   - Что девушки? Мата разве не слышали? Давай, жми!
   Смог.
   - Сразу бы так профессор твой говорил, всё бы и дошло! У нас в районном городке все матом разговаривают, сразу понятно!
   - Так тут Москва...
   - Ну и что? Я как в ...... .... ....... ....... ... ... видал, понял?
   Ты после московской тесноты, после московской значительности зданий, знакомств с профессорами, бесед специальных, чертежей секретных, после скопления думающих людей оказался как на Луне, - жёлтая полукаменная пустыня под казахстанским Сары-Шаганом, секретным, известным военным ракетчикам и лётчикам. Бункер глубоко под землёй, казарма устроена для солдат и офицеров, специальные комнаты с бетонными стенами, полами и потолками, специальными приборами. Солдаты и офицеры, на боевом задании, длящемся долго. Завтрак, обед, ужин, отдых и сон по расписанию без выхода из бункера.
   Ты гражданский специалист, хотя и имеющий присвоенное в университете звание лейтенанта. С одного из полигонов будут запускать стартовые ракеты, с боевых бомбардировщиков - крылатые, а вы должны на боевом дежурстве не перепутать нужные секунды с текущими без задачи, отразить ракетное нападение на свою территорию и все ракеты сбить, при помощи новейших устройств. Ты здесь вместе со всеми солдатами и офицерами без выхода на поверхность пятнадцать суток живёшь потому, что оказался изобретателем одного из приборов, за которым сидишь рядом с капитаном и наблюдателем, и советником. Вы служите с гордостью, - "мы делаем совершенно новое, мы прорываемся в будущее, мы как Юрий Гагарин, только он работал в космосе, а мы в подземном, тоже секретном бункере," - говорит товарищ капитан. - "Насидимся здесь, займусь сбором документов, хочу поступать и учиться тоже в Москве, в военной академии".
   Уничтожали, взлетевшие ракеты. И запущенные с самолётов.
   Ты вырастал в малюсеньком посёлке где-то в громадной стране. На зимних школьных каникулах тебя, как отличника учёбы, в группе отличников и ударников придумали повезти в областной город.
   - Мы на чём поедем? - спросил на собрании.
   - Поездом.
   - Он какой?
   - Ты чего, поезда никогда не видел?
   - Не видел. В вагонах надо стоять, как в кузове грузовой машины?
   - Там и сидеть можно, и лежать.
   - Значит, он дом на колёсах, поезд?
   - Поедем - увидишь.
   Ты с другими мальчишками стоял на станции, от посёлка сюда приехали автобусом. Перед вечером из темнеющей круговерти метели засветило сильным прожектором, загрохотало надвиганием, и показался чёрный, громадный, настоящий паровоз, гудящий, фырчащий, дующий чёрным дымом из трубы и синими кругами пара из-под низа себя, загремел, залязгал тормозами, наверное, и остановился.
   Ты облазил весь вагон с деревянными полками, залезал даже на самые верхние, полежать, попридумывать, как тут люди едут по несколько суток. Стоял у окна, за ним светился темнотой вечер, а по стеклу метались снежинки. Где-то поезд поехал тише, и среди низеньких домиков какой-то станции среди уличных фонарей возник настоящий дворец, с круглыми колоннами, с лепными завитушками украшений наверху их, праздничными шевелящимися гирляндами, с золотыми крупными окнами, и между золотыми окнами, золотым дворцом и поездом неспешно протягивались крупные, лохматые снежинки.
   - Что это такое, кто его построил здесь?
   - Дворец культуры железнодорожников, - ответил кто-то знавший. - Там люди праздную Новый год.
   Дальше в окне сразу началась темнота пустоты, - ты запомнил: для понимания себя счастливым нужны красивые Дворцы, красивые зимние метели...
   И вообще - красивое для души, душу поднимающее куда-то взлётно...
   Сразу учёба в школе показалась слишком долгой, скучной, сразу потянули в узнавание мира, всего мира, разного...
   10
   Государственный большой симфонический оркестр на сцене, белые лучи прожекторов, разрезающие полусумрак. Скрипачки в белых блузках и юбках, мужчины духовики и пианисты в чёрных брюках, белых торжественных рубашках и чёрных галстуках бабочкой, строгой. Начало мелодии, неторопливой, сразу красивой, сразу напоминающей немного прежнее время. Певица, выходящая ближе к краю сцены, сразу с микрофоном, сразу начинающая петь. Хиповатая немного, в элегантно зауженных в коленях светлых брюках, расклёшенных внизу, в блузе с блёстками.
   И весь зал начинает подпевать, начинает согласно и приветливо хлопать в такт. Помогая неторопливой плавности песни.
   Лучшая певица страны. Победительница европейского фестиваля. На её концерт попасть - ну повезло! С пластинок слушал эту песню, на магнитофоне прокручивал, а тут - живой голос, неповторимость каждого жеста, напряжения девушки, коротко перешагивающей, полуприседающей согнутыми коленками, когда выпевать надо самые высокие ноты, выпевать словами понятными, различимыми...
   Работа. Великолепная работа.
   Когда сказать можно жестковато, арматурно о скрытом за звуками оркестра, за слогами слов выпеваемыми, за всей полётностью песни над залом, над душами и сквозь души людей...
   С грохотом аплодисментов сразу за окончанием, сразу за улыбающимися глазами певицы навстречу благодарности, продолжающей летящий на сцену, на певицу и музыкантов большого оркестра восторг...
   Какая она красивая, вся в песне...
   Вся неповторимостью, единственностью в Европе и мире...
   И певица, и музыканты, и песня - мир, живущий рядом? Живущий четырьмя, пятью минута исполнения замечательного?
   Неповторимостью даже себя самой...
   Недостижимостью для певиц других...
   Бывает же возможность увидеть редчайшее...
   И никогда не опускаться с высоты, ей пожелание...
   Как нужно людям, когда ну хоть кто - высота, высота есть...
   Концерты тоже заканчиваются.
   Отсвечивающее тёплое солнце, певица сидит на мокром песке морского пляжа на самом краешке воды, пятками в просвечивающейся чистотой воде. Тонкий купальничек, тонкая шея, улыбчивое лицо, талия недавней девчонки, выгнутые дугами наверху бёдра. Отдыхает, радуется.
   Время листает дни, года, года.
   Тяжёлыми толстыми ногами, слоновьими в штанах не снимаемых, певица трудно, медленно выходит к морю между загорающими. Шея, шириною ставшая одинаковой с лицом, почему-то тоже расширившимся, толстенные плечи, как штангу на соревнованиях и тренировках поднимала и поднимала.
   Ответы на вопросы перед записывающей камерой.
   - Мне нравилось ездить на гастроли в Советский Союз, мне платили по высшей возможности. Я много получала на студии звукозаписи, мои пластинки продавались миллионами. Я много получала на телевидении СССР. Они выгоняли своих артистов и запрещали им петь, а мне отдавали много песен в концертах, возможность заработать очень много. Там составляли списки певцов евреев и певиц евреек, им запрещали петь на телевидении, в концертах на радио, в любых дворцах культуры и в сельских клубах. Их концерты отдавали мне, я быстро, быстро богатела. Никто не знал моего секрета, у меня там был член ЦК КПСС. Так называлась его работа с большой властью, он звонил куда надо, чтобы мне подготавливали самые крупные залы для концертов. И я ему шутила, ты член по своей работе и член то у меня за щеками, то в моём нижнем горлышке, оно петь не способно, зато умеет тебе давать, чего требуешь. Я и давала, и хохотала, весёлый мужчина, видный, власти у него выше гор. Я от него не просила уйти от жены, ему нельзя, с работы выгонят и из партии. Два раза сделала от него аборт, зато перестала беременеть и озадачивать себя посторонними проблемами, чтобы не забыть привезти с собой отличные презервативы, там продавали скучные. Мой член ЦК замечательно придумал все еврейские концерты запретить и на все места не допустить никого мимо меня. Он умел взять себе командировку и мы ездили в большое турне по городам Сибири, там на берегах речек сильно комары кусают за ляжки, тучей налетают, огонь костра не останавливает. Член, бывший для меня говорил - сильно романтично, сильно романтично давать ему на берегу реки. Въелдыривать, таким словом называл секс.
   Мне нравилось приезжать на концерты в эту ужасную страну разных запретов, я выступала в Москве, Ленинграде, Свердловске, Новосибирске, Ташкенте, во всех столицах республик, их в Советском Союзе было много, везде мне отдавали большие гонорары и лучшие гостиницы, лучшие места в ресторанах.
   И когда возвращалась в свою страну, приходила смотреть на строительство моего дома. Как видите, он имеет три этажа и площадку на плоской крыше для загорания, для отдыха. Оттуда отличный вид на озеро и горы. Я не скрываю, мне стало шестьдесят лет, но у меня есть друг, он моложе меня ровно лет на тридцать. Он мой любовник, мы поднимаемся на крышу дома, там меня раздевает и делает мне массаж снаружи с продолжением сексуальным. Я много денег насобирала в Советском Союзе, я могу себе купит любовника по моему вкусу. Один любовник мне начал изменять, я его прогнала, измена меня обидела. Жалею? Почему жалею? Тому любовнику было на восемь лет младше меня, он включал телевизор, ставил записи моих концертов, где я тонкая девушка, смотрел на них, а со мной получался секс не по его желанию, направленный не на меня, какая я сегодня. И я его прогнала, новый молодой любовник обслуживает меня намного удачнее, пусть только попробует увильнуть в сторону, я его выгоню с той минуты.
   Две щеки, свисающие двумя пластами...
   И что же, животное содержание посильнее человеческого? Правее, на самом деле?
   ..Ночь забывчивости, закрой мои глаза на картине светлой, и красивой...
   Жизнь людская, неужели ты всегда глупая и глупеешь больше, больше?
  
   11
   Пасмурное, мягкое серостью утро, замеченное в окне с пробуждением, понялось чем-то новым ещё перед пробуждением, перед самым краем сероватости, замененной открытостью глаз, осознованием стен и потолка дома, книг на полках, печки и всех здешних предметов и вещей.
   Через окна в доме посветлело. Посветлело и без солнца. Снег, появившийся везде ночью, отсвечивал белизной в тонкости ставшим тонким воздуха и с ним, воздухом, летевшим над пространством мира вместе с перепутанностью снежинок, вливался светлостью в окна и душу.
   Случилось - как любимое появилось не в воображении, не в воспоминании.
   За крыльцом и до посветлевшего соснового леса пахло свежестью. Грудь расширялась, затягивая больше остывшего, нового воздуха нового времени, обозначенного зимой. И серая пасмурность неба, как серая, скучная во многом жизнь, всё равно выпускала из себя белейшие цепочки снежинок, приносящих белейшую новость природного состояния, от прежней черноты земли, домов, лесов заменяемое на противоположное, на содержание радости и надежды, - красивое здесь будет, красивое здесь уже началось.
   Снег сгребался руками и на ладонях становился тёплым. Снег облепил, припушил чёрные ветви, чёрные кривые стволы клёнов, продольные брусья и штакетины забора возле дома напротив, серые дощатые стены самого дома и наклоны крыши, перепутал своей лёгкой тяжестью изогнувшийся, перепутанный, скомканный бурьян.
   В дощатой собачьей будочке согласно сидели рыжеватая дворняжка и буроватая кошка, рядышком, смотрели навстречу, молча рассказывая, - это не мы устроили, мы не виноваты, он сам к нам прилетел и толстым стал везде, за одну ночь.
   За их будочкой каждая поперечина плетня отметилась, виднее стала белостью, протянутой поверх. И каждая веточка высокого куста.
   Снег нападывал на улицу села, на копны сена в близком за селом поле и подсказывал: теперь на месте вчерашней тоскливой черноты началось новое, другое, - нападывал, показывая перемену пока в природе, и подсказывая, - начнётся перемена в сторону светлую и в самой человеческой жизни, в человеческих отношениях.
   Когда-нибудь...
   Неожиданно, тоже...
   Шелестом едва слышным...
   И праздник начался сам по себе, без всякой ерунды, без чуши и лжи, придуманной людьми для обмана всех остальных и принудительно обозначенной во всех календарях сразу на сотни лет наперёд.
   Лжецами, поверившими в свою власть лжи на сто лет наперёд...
   Профессор задумывался о правильности природы, веками делающей для населения Земли хорошее и не показывающей ключ для управления собой, - изуродовали бы моментально.
   С желанием создать способ для управления климатом, климат превратив в оружие боевое, для погубления жизней сразу миллионами, странами...
   Ткани снежинок, косые надо всем, заспешили к живущему гуще, торопливее, и гуще, торопливее резко потянуло жить.
   Вместе с их движением, известного им содержанием, - зачем и для чего...
   Не оборачиваясь на напрасности и глупости иных во времени, думающих о себе как о уважаемых, но достигших пустоты.
   На протянутости низины за холмом круглились высокие тюки сена, туго сверченные, высокие, засыпаемые снегом, и низина начинала белеть после осенней тусклости, красивиться, и лес по краю низины останавливал, оставляя на сосновых, густых иглами ветвях снег, напорашиваясь.
   Чистота снега, летящего из высокой надземной природы, звала вместе с собою посмотреть на происходившее поверх земного пространства сверху, обдумать и запомнить скрывающееся ненужностью и во времени, и в чистейшем природном обновлении.
   Ненужностью и для памяти. Понято и забыто...
   Краешком оставлено, на случай повторения...
   Микробы, вредные, живут в неизвестности и возникают вдруг, погибельное возвращая...
   Из тридцатых годов прошлого теперь двадцатого века появился внешним обликом, как фотографией, странный человек. При всех своих почётных бумажках с надписями благодарность, почётная грамота на красных папках для этих пустых на деле бумажек, при всех медалях, орденах, звёзд нагрудных со смыслом повыше орденов, и званиях военных и научных высших, депутатств во власти государственной и премий государственных в виде тоже наград, при бюстах бронзовых и памятниках при жизни в конце концов оказавшийся обыкновенным преступником, чуть не в молодости переступивший за черту, где совесть, где правда заканчивались.
   Там, в начале тридцатых годов, собрал умных, талантливых конструкторов, себя объявил главнейшим изобретателем самолётов, наиболее способным, наинужнее для государства значительным.
   Один конструктор придумал, создал самолёт от идеи новой до влёта в воздух, на нём лётчики удивили цивилизованный мир рекордным перелётом на другую половину Земного шара. Самолёт назывался не инициалами автора, а первыми буквами имени, отчества и фамилии главнейшего, и в мире техническом в странах разных его восприняли талантливейшим.
   Второй конструктор в условиях невозможной самостоятельности сделал свой самолёт и добился присвоения своих инициалов, утверждающих авторство. Этот самолёт начали копировать массово, как нужный стране и толковый.
   Главнейший тоже придумал, нарисовал, начертил, И, пользуясь славой конторы своей, созданной другими, в правительстве страны доходил по кабинетам до разрешения на массовое производство своего изобретения. Самолёт его получился очень большим, требующим массу металла, с многочисленным экипажем и очень неторопливой скоростью. Их настроили тучами, и в начале войны 1941 года лётчики противника сбивали тихоходы спокойно и сразу десятками, имея скорость в три раза большую. Сотни лётчиков сбитых экипажей погибло из-за тихоходности, страна осталась без самолётов и позавчерашних, ненужных, и без современных, требуемых на всех фронтах, - устроивший и гибели экипажей, и напрасную растрату государственных громадных денег, и напрасную работу заводов, и погубление открытий современных других талантливых конструкторов стал генералом.
   Так бывает.
   За переступлением через черту совести.
   Талантливый - и не честный. Вместе с другими от поршневой технике переходил к реактивной, не забывая себе самозвано присваивать первенство, - самолёты других авторов, с реактивными двигателями, летали. Его - на предельной высоте и пониже предельной сами по себе переворачивались, обрушивались к земле, разбивались с лётчиками и пассажирами.
   Всегда обвинял погибших лётчиков.
   Не упавшие, пока, самолёты переделывались.
   Пассажиры боялись в них входить.
   Не забывал ездить в кабинеты министров, сидел в кабинетах правящей страной партии и не давал выпускать самолёты уникальные, замечательные качествами, созданные не им. Добивался закрытия конструкторских бюро, с передачей себе заводов по строительству самолётов. Возможности не находились, а так бы - запретил создавать самолёты, лучшие, чем его, во всех странах мира.
   Противники страны вели переговоры, упрашивая главнокомандующего запретить выпускать самолёт, единственно способный с недосягаемого для себя погубления уничтожить любой авианосец. Запрета не добились. Главнокомандующий по возрасту умер, его заменил мало понимающий, кто в больнице чего ему говорит. И тут этот преступник устроил запрет строительства, передачи самолёта в войска, самолёта, уже заказанного армией.
   Миллиарды денег государственных в пустые затраты, защита самого государства по данному направлению - в отсутствие. Без возможности чем-то заменить.
   Умер в почёте. Перед смертью грохнулся его новейший самолёт, а лётчиков теперь обвинил в неумении летать его сын, принявший его наследство.
   Лучших лётчиков-испытателей, опытнейших...
   ..Отделить козлищ от честнейших...
   12
   Ты, стоя на длинном холме где-то в центре России, вспомнил: есть ещё похожий холм, второй, в центре столичного города.
   ..Какая же нелепая, какая же странная страна Россия, - и бедным здесь жить паршиво, и не сосчитать каким помрачительно богатым тоже паршиво, только паршиво вроде с другого края, только паршивее душой, беспорядочной постоянно, болеющей постоянно. Не от мыслей, раздумьях о бедных, о нищих, - от невозможности понять, да каким же настроением жить с душой в ладу? С постоянно опоганенной? С собственной, хирургической операцией не заменяемой?
   Хирурги и руку пришить могут чужую, и внутри чего-нибудь, забрав из другого человека, да почему они никак душу отыскать не могут? Зачем я миллионы даю и даю учёным, зачем надеюсь на академию наук и академиков старых, особенно учёных, настоящих учёных, они дураки все, что ли? Какую-то душу во мне отыскать - ну никак! Дошло до того, что и во сне снится, и среди сна думаю, думаю...
   Кремль перед серым утром громко захрапел, поёрзал под толстым одеялом и перевалился спать дальше на правую сторону. Вечером он высокой персоной присутствовал на юбилее по специальному приглашению, ему наливали водку из бутылки с плавающей в ней золотой сеточкой. Золотая водка не золотая, а до утра голова не трезвая, не ясная. И в неясности крутится, показывается то ясно, то мутновато картинка цветная...
   Видится картинка...
   Дворец московский, куда из народа и всяких там депутатов никогда не пускают. Двери в три человеческих роста, в позолоченной резьбе, на стенах лепные украшения позолоченные, отсвечивающие электрических свет хрустальных люстр, и на потолке росписи золотом, по киновари и лазури, небеса радостно изображающие. По центру зала на паркете, отшлифованным дубом блистающим и лаками поверх в несколько слоёв - опасливо на него наступать приходится, не поскользнуться бы, - на подставке особой стоит дерево. И не простое, с улицы затащенное, - драгоценно сказочное. Ствол дерева из малахита тёмно-зелёного, с размывами местами тёмными, листья яблони драгоценной все тёпло-солнечные, из янтаря, да, из янтаря, и висят на дереве золотые яблоки. Под яблоней на серебряном блюде с чеканным изображением сельских домиков лежат несколько яблочек золотых... нет, не яблочек - крупных яблок, золотых. Не падалицы они изображают, а так, вроде упали с дерева от тяжести, от созрелости.
   Кремль, видя себя со стороны, вынул из кармана платок белейший, вытер яблоко самое крупное. А яблоко оказалось металлическое. Зубья обломаю, поостерёгся Кремль, боковину от яблока откусывая. И вспомнил, - у меня кишки золотые, ничего, ничего, и желудок золотой, и падающее в унитаз тоже золотое. Видел по телевизору рекламу, кишки изнутри двоё вроде пожарников поливают лекарством, там кишки изнутри красные. В смысле у всех, у быдла, называющимся для печати народом. У меня не такие, подумал, и заоткусывал, и зубья затрещали, больно отламываясь.
   Кремль закричал во сне, зубы на ладонь выталкивая длинным языком, хватая их и пальцами пробуя назад поместить, во рту устроить.
   Почти проснулся.
   Точно сегодня меня начальник всей страны отругает сильно или с места насиженного выгонит, подумал тоскливейшее. Столько лет, столько лет я на зарплате громадной, да сколько фирм под себя прибрал, акции себе перенаправив, - умываться идти, что ли?
   В ванной отвернул оба позолоченных крана. Вода из них не полилась, чему Кремль обалденно удивился.
   - Как так! Кто? Где сантехник? Чтобы у меня, говорящего не от своей фамилии, чтоб у меня, годами пишущего "по мнению Кремля", воды в кранах не было?
   Тут и потекла вода. Золотистая, В смысле - ржавая.
   - Да я! - крикнул Кремль. - Да чтобы у меня - ржавчина?
   И почти задохнулся. От обиды, от унижения своей высокой личности какой-то ржавой водой.
   Вызванный срочно генерал, начальник охраны, вызвал срочно сантехника с глазами полусонного. Сантехник выслушал матерщину и скучно ответил: - А никто не виноват, меня в четыре ночи на аварию доставили, на улице труба лопнула. Открыть все краны надо. Пробежит вода, светлая начнётся. Всегда так после ремонта трубопровода, чего я поделаю? Сами кран можете открыть, вода сольётся, подождать можно.
   - Мне? Самому кран открывать? Ржавую воду сливать?
   - На днях ваш самый главный начальник по телевизору говорил, у него тоже ржавая вода из крана течёт. Разруха по всем городам на водопроводных трубах, изоржавевших донельзя, так сантехники тут ни при чём, не мы деньги на новые трубы распределяем и разворовываем, а нам приходится ржавыми трубами ржавое латать. Гнилое по гнилому не держит напора, не понятно разве?
   - Уволен! Разобъяснялся тут! Моего главного начальника в строку вставлять - не к добру! Передай завхозу - уволен!
   - Завхоз уволен, сказать?
   - Оба! Оба уволены!
   - Да и ладно, сантехники всюду нужны, пойду устраиваться к другим, трубы сплошь по улицам лопаются.
   13
   Не к добру будь помянут... Не к добру - так не к добру, - думал Кремль, второй час с папкой бумаг сидя в приёмной самой наиглавнейшей изо всех, на территории столицы и страны. - Помянул тот дурак, чтоб у него сплошь трубы полопались...
   Главный помощник наиглавнейшего начальника подтвердил, да, вызван Кремль к десяти утра. Ждите.
   Ждал, ждал.
   Кремль соображал. Вход для него в наиглавнейшую дверь был обычным, сразу после появления здесь. Четыре часа восемнадцать минут сидения на стуле становились наказанием с непонятной причиной. И главный помощник наиглавнейшего начальника, не предлагающий чай с лимоном, кофе с сахаром, смотревший сегодня мимо стула и глаз, тревожил сильнее, опаснее.
   Вошедший сюда дежурный генерал по безопасности приказал ехать в загородный особняк наиглавнейшего.
   - Шеф себя плохо чувствует?
   - Вы мне и расскажите, - подвесил генерал в неопределённости.
   Без бодрости Кремль прошёл до лифта в коридоре. "Штирлиц никогда не был так близок к провалу", вспомнил фразу из кино.
   Во дворе московского Кремля Кремлю указали на автомобиль без синего спецсигнала для быстрейшего проезда по Москве, и без двух машин с охраной, вчера носившихся впереди и позади.
   В московских заторах автомобилей на улицах Кремль вспомнил, как некоторые в коридорах Кремля начали здороваться вполголоса, без радостного почитания, как глаза их смотрели за плечи его, будто за ними кто-то стоял, опасный и запоминающий их поведение.
   Кремль оборачивался - за спиной никто не стоял и не шёл. А себя он начинал, при таких странных, задавленных приветствиях, ощущать прозрачным, растворяемым почему-то...
   Припомнились и сталинские красные маршалы, исчезающие тогда из жизни безмогильно. Из пятерых первых - троим по пуле в голову и исчезновение упоминаниями в истории страны до самой смерти их убийц.
   Перекрестился бы, от их трибуналов защищаясь и отстраняясь, а не верил никому, ни в кого, ни во что.
   Кремль прибрасывал возможные повороты. Страшнее, чем расстрел красных маршалов, может произойти выброс с должности и из власти. Большие деньги отберут, бесплатную дачу отберут, бесплатное лечение и лучшие санатории отберут, бесплатные вылеты в заграницы на специальном самолёте отберут, и машину, служебную, отберут вместе с пропуском всюду и всегда.
   Куда тогда? В шакалью стаю бизнеса? В скопище лжецей, спекулянтов, грабителей, воров кабинетных, в кого стреляют без предупреждения, кому на машину ставят мину в момент остановки перед красным светом перекрёстка и - в клочья? В гробу прощаться не с кем?
   По вторым документам затеряться за границей? Найдут. Угостят чаем с полонием, сделают всего цветом как мандарин.
   Выход, выдох где...
   Правильная путаница в словах, вовремя...
   Вовремя выдохнуть где? Спокойно, как в летнем лесу...
   Кабинет наиглавнейшего, отлично известный по работе и Кремлю, был построен точной копией кабинета в здании за кремлёвскими стенами, приходилось вспоминать иногда, в городе находишься или в лесу, окружённой и заборами, и камерами следящими, и живой круглосуточной охраной. Наиглавнейший придумал не ездить в город, сюда привозили всех требуемых, и телевизионщики подавали картинки отсюда, чтобы народ думал и знал - наиглавнейший на месте, день и ночь думает за кремлёвскими станами о лучшей жизни его, народа.
   И сейчас Кремль мысленно просчитывал, как войти в кабинет, на какую сторону от столов и стульев перемещаться, где сидеть, где стоять, чтобы и наиглавнейшего отлично видеть, и - видом своим не раздражать.
   Ни на чёрточку.
   Вошёл.
   Изображая счастливое лицо.
   От вида, отразившего наиглавнейшего.
   - Ты кто такой? - потребовал ответить наиглавнейший словами - как в пивном кабаке, как на районном рынке при скандале возле урюка и укропа.
   Кремль удивился.
   - Ты кто такой? Как звать?
   - Мы, напоминаю, не первый год работаем вместе на благо, так сказать можно...
   - Я спросил. Повторять не стану.
   - Шилов Анатолий Владимирович.
   - Запомнил? Шилов твоя фамилия. С какого бодуна ты решил, что смеешь подписываться - Кремль? Кремль решил, утвердил, затронул вопросы, выразил мнение... Забыл, кто Кремль?
   - Я пишу согласно занимаемой должности, от лица, так сказать...
   - Кремль - я, а ты - пиндос с кривой горы! Какой ты Кремль, когда работаешь на меня секретарём? И чего заявляешь в Интернете? Почки демонстрантов на асфальте раздавить? Кишки на танковые гусеницы намотать? Ты пьяным писал? Я - я всюду заботу о народе показываю, а ты меня кем изображаешь? Меня? Меня придумал собой заменить? От имени Кремля я могу говорить! И - никто!
   - Извините, не понял вовремя...
   - Пошёл отсюда!
   Остановил, прищёлкнув пальцами.
   - Почему у тебя рожа соломенная? Почему этого, этого самого... интеллигентности не выражает? Ты книги читать умеешь?
   - Я читал вчера, руководство по написанию...
   - За неделю тебе прочитать всего Тургенева, следом Льва Толстого и Пушкина, и чтобы вместо рожи соломенной интеллектуальным лицо стало. Ясно?
   - Так точно. А кого прочитать сначала?
   - Свободен!
   Шилов, переставший быть Кремлём, присел на стул в приёмной и жалобно попросил таблетку.
   Чтобы сердце до самых кишок не провалилось.
   Конец первой части
   16 января 2014 года.
  
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   14
   Леониду Аркадьевичу нравилось растапливать печку. Закладывать бересту, на неё поленья потоньше, поверх настоящие, для жара, берёзовые, крепкие. Поджигал и закрывал топку. Две закладки дров - тепло на сутки. Сухое, пахнущее сгоревшими дровами тепло. Настоящее.
   В городской квартире подключение тепла пахло краской чугунных батарей после летнего ремонта.
   Получилось прожить два настоящих удачных дня. По компьютеру ему прислал письмо академик из разваливающейся наукой, вслед за погибшими заводами и фабриками, одной из бывшей республики Советского Союза, Прибалтийской. Корсаков не стал успокаивать академика. Перебросил ему ответом адрес учёного в Швеции, знающего русский язык, предложил переслать туда теоретический труд, для их Университета. Сам написал предупреждение в Швецию, знакомому учёному. Академик их Прибалтики состыковался по адресу и сразу получил ответ - его теоретический труд будет прочитан и передан для изучения студентам, как развивающий современную экономику.
   Хорошие мысли, хорошие теории должны принадлежать всему разумному человечеству. Так правильно, знал для себя профессор Корсаков.
   Корсаков порадовался за всех сразу. И за студентов тоже, и за себя, что так удачно переменил настроение академика, понимающего, в его городе наука никому не нужна. И в его стране.
   Такая жизнь, вокруг.
   Нормальная, отлаженная жизнь на громадной территории бывшей прежней страны разваливалась и менялась на пустоту теперь больше двадцати лет.
   Как война. Тихая. Без самолётов и взрывающихся ракет.
   И без фронтов.
   Современная война. Подлости и честности.
   Понимал, размешивая ложкой в кастрюле на настоящей чугунной печной плите.
   По запаху - приготовилось. Должно настояться, отметил, садясь в кресло и подтянув со стола книгу, никем не тронутую на нужной странице.
   Читал.
   В дверь из сеней затарабанили кулаком, по-деревенски. И сами открыли, его не дожидаясь.
   - Считалкин, к тебе можно?
   Так его называли человека четыре, в стране. Со студенчества.
   Обернулся на давно знакомый голос, - точно, увидел наиглавнейшего с двумя отглажено одетыми, высокими столичными охранниками.
   - Заходи, Антон Николаевич, - подошёл с протянутой ладонью, поздороваться. Глянули глаза в глаза, обнялись. Охранники задвигались, нарошным кашлем напоминая о себе.
   О своих инструкциях. Наиглавнейшего запрещающих обнимать, сидеть рядом с ним, дотрагиваться до него, протягивать в его сторону руки.
   Наиглавнейший отдал им зимнюю куртку, не оборачиваясь, в толстом свитере, каким всей стране редко показывали, прошёл к столу. Осмотрел дом, изнутри.
   Жёсткими, профессиональными щупаньями осмотрели и охранники. Откуда что может упасть, пролиться, выстрелить, и прочая ерунда случиться, двоим за столом не интересная.
   - Лёня, ты как?
   - Нормально, а ты откуда тут взялся?
   - В Омск лечу, по работе. Вспомнил, ты тут. А я соскучился. Приказал приземлиться в твоём городе, дальше местные генералы подсказали, где сельский твой дом. По тебе соскучился. Заехал помолчать. Говорю, говорю каждый день, тем говорю, этим, в нашей стране, за границами. Потребовалось помолчать, понимаешь? А помолчать не со случайным.
   - Понял. Хочешь, поедим вместе? Как на Стромынке, в той московской общаге? Я на настоящей печной плите приготовил тушёную картошку с морковью, с луком, с мясом говяжьим, листиками лавровыми. Огурцы есть солёные, домашние, деревенские, и мёд к чаю не из магазина, дома у пчеловода покупаю. Давай пожрём, как на Стромынке голодными студентами говорили?
   - Пожрём, - улыбнулся и согласился Антон.
   Неожиданно и приятно для себя сделавшись просто Антоном.
   Перебираясь из надоевшей ему каждодневной жёсткости протоколов в домашнее.
   - Уважаемый наиглавнейший Антон Николаевич, без лабораторных проб постороннюю пищу вам по инструкции принимать запрещено, - громко сказал от двери один из охранников.
   Наиглавнейший, не оборачиваясь, точно на него махнул рукой.
   - Здешний губернатор с начальником города приехали, ждут встречи с вами.
   - Я их не звал. Нас оставить в покое, ясно?
   - Так точно, - сказал вслух и шепнул что-то в телефончик.
   - Ставь тарелки на стол, Считалкин. Редкое у тебя прозвище, быстрее всех на факультете умел считать в уме, четырёхзначное на трёхзначное умножать...
   - Антон, а ты можешь меня подкинуть своим самолётом до Омска? - пошёл к печке за подставкой и кастрюлей с едой Корсаков.
   - Чего тебе там понадобилось?
   - От Омска километров четыреста - городок моего детства. Походил бы по улицам несколько дней.
   - Полетишь со мной. Только сначала - помолчать. Поедим, с тобой посидеть, побыть молча...
   - Уважаемый Антон Николаевич, инструкция нам запрещает брать посторонних людей, а так же посторонние вещи и животных на борт нашего спецрейса.
   - Товарищ генерал, - на этот раз обернулся. - Не замечаете, вы с инструкциями мою жизнь превратили в существование невольника? Арестанта? Кроме инструкций имейте ко мне человеческое отношение, предлагаю вам. Сейчас пойдите в автомобиль связи, свяжитесь с начальником Омской области, пусть к трапу самолёта обеспечит автомобиль и моего товарища отвезут в город, назовёт им по прилёту. Второе. Обеспечьте билет на самолёт моему другу на нужный день, обратный, затраты спишите в фонде не предвиденных, сами знаете. В затраты добавьте оплату гостиницы, питания, профессора у нас в стране не шикуют. А вот теперь, товарищ генерал и товарищ полковник, извините меня - оставьте нас двоих. Без зачитываний по памяти инструкций.
   Сидели вдвоём за столом. Ели.
   - Считалкин, может, чего ещё надо?
   - Надо. Соль передвинь? После солёного огурца картошка кажется не досоленной.
   - Когда помолчим?
   - Я молчу. Ты ведь спрашиваешь?
   - Устал я, Лёня. Устал. Без человеческого - устал.
   - Да ладно, - дотронулся ладонью до плеча, - жри давай, будем чай пить с мёдом.
   Ели. Молчали. Смотрели в сероватые перед крайним вечером окна.
   На Россию.
   Долго.
   - Поехали в аэропорт, - поднялся наиглавнейший. - Скоро вылет.
   - Да не поеду я никуда.
   - Почему?
   - В родные места надо приходить в рубище.
   - А чего просился?
   - Как бы я выставил отсюда твоих полковников, генералов? Явились без спроса в чужую избу, и как бы мы помолчали вместе, но вдвоём?
   Наиглавнейший засмеялся.
   - Молодец, всех их обдурил. Тебя надо забрать к себе начальником охраны, сделаешь подобное - никто не поймёт. Давай, до встречи. Можно, приеду к тебе?
   - Приезжай.
   - Спасибо. Думал - надо к тебе, и на самом деле полегчало.
   - Пойдём, провожу тебя до твоей машины. Уважаемых гостей всегда принято проводить, в России.
   - Ну - пошли. Не грусти здесь.
   - Грустить некогда, работы много. Умственной, тишина здешняя способствует.
   Простились, возле машины. Постоял, помахал вслед его машине и сопровождающим, короткой колонной.
   15
   Ещё и перед утром началась оттепель, вместо нового снега прокапал мелкий, долговатый дождь.
   Отсутствующий в бытовой жизни территории окружающей, профессор вспомнил, где в его городской квартире лежат нужнейшие справочные таблицы, и пешком с холма по лужам дороги пошёл к автобусной остановке, там междугородние останавливались.
   И до самого дома ходил, отсюда, часа три идти получалось, а сегодня - идти по лужам, по насквозь промокшему снегу...
   Стоял, на остановке. Один.
   Дорога соединяла областной город с городком попутным, проносились американские, немецкие автомобили, новенькие, разбогатевших на воровстве и жестоком отношении к нанятым для труда на них трудящимся, уже двадцать с лишним лет ненужными чему-то странному на месте прежнего государства.
   Остановился короткий автобус, захлюстаный грязью по самые окна. Профессор поднялся в него, по мокрым ступенькам. Сел на заднее сиденье. Видимо, давление с дождиком переменилось, пассажиры спали сидя, наклонив головы. Кондукторша тихо прошла между ними, взяв деньги за билет до центра города, тут цены менялись от расстояния до остановок.
   Корсаков ехал, пробовал смотреть сквозь запотевшее стекло окна. Тянуло прямо на запотевшем стекле написать одну формулу, чтобы не забылась её окончание, дающее результат.
   Впереди автобуса закрякала специальным сигналом полицейская машина, требуя остановиться. Вошёл полковник, посмотрел на всех, подошёл к Корсакову и тихо, не для всех сказал.
   - Товарищ профессор, вы срочно должны перейти в машину губернатора, вас ждут.
   Леонид Аркадьевич оказался на заднем сиденье чёрного блестящего автомобиля, сидящим между губернатором и генерал-лейтенантом, начальником полиции области.
   Начинали въезжать.
   Где тесными, где улицами пошире город надевался на него, как большая шуба с негнущимися, плотными рукавами.
   - Вот и я оказался арестантом. Почётным, - понял спокойно.
   - Очень рад, очень рад, - говорил ему губернатор, бесконечно стараясь улыбаться наиприветливо, - мы к вам в село примчались, люди подсказали, на автобусную остановку видели вас пошедшим, мы следом и отправились, разыскивать. Почему вы никогда ко мне не обращаетесь? Не приходите? Пришли бы ко мне, побеседовали, может, вам помочь чем могу? Очень рад с вами познакомиться, рядом побыть. Вы куда направлялись? А, домой? К сожалению, мне тоже к себе в кабинет, совещание, вызванные ждут. Я как узнал, кто у вас побывал вчера вечером... Событие, событие историческое, событие неимоверное. Мы распорядимся, событие для нашей области историческое, на вашем деревенском доме памятную доску разместим с соответствующей надписью, описывающей историческое событие, с портретом побывавшего в вашем сельском доме. Думаю, когда получим согласие из администрации наиглавнейшего. Вчерашнее приземление самолёта с такой личность, в аэропорту нашей области, о чём даже меня не предупредили, не известили, - для нашей области историческое событие, мы о нём с гордостью будем рассказывать, при получении соответствующего разрешения на опубликование секретной, пока, информации. Мне докладывали о вашей скромности, да ведь, дорогой профессор, и скромность имеет свои пределы, вы согласны со мной, я уверен.
   Корсаков достал платочек, промокнул под носом.
   - У вас насморк, дорогой профессор? Простыли? Свяжусь из кабинета с департаментом здравоохранения, его начальник пришлёт к вам домой врача, о вашем здоровье позаботимся. Приглашаю вас вечером посетить наш Дом приёмов на Синем озере, посидим, побеседуем в свободной обстановке, за товарищеским, за приятельским ужином. За полчаса до встречи за вами прибудет машина, к самому подъезду, вместе с положенной охраной. Не стану сейчас нарушать вашего задумчивого состояния, предполагаю, вы весь в раздумьях о судьбах нашей великой страны, жду встречи вечером, на специальном ужине в вашу честь, на нашем братском, товарищеском общении. Правильно я сказал, генерал-лейтенант?
   - Так точно, господин губернатор!
   - Ну, какой я тебе господин? - захотел и дальше быть своим в доску губернатор. - Какой я тебе господин, Виктор Семёнович, мы - товарищи по общей деятельности на благо народа, так определим наше общее направление, объединяющее всех нас, троих. И ты, Виктор, подъезжай к нам на Синее озеро, посидим.
   Корсакову стало спокойно, что никто из соседей, когда вышел у подъезда своего городского дома, не встретился, не увидел, на машине кого, с сопровождением мигалок и кряканий, требующих освободить дорогу, он приехал.
   Не начнутся лишние расспросы, и - удивления.
   Вообще хотелось жить в стороне ото всех, в стороне ото всего.
   Жить своим делом.
   16
   Одни коммунисты верили, - они живут и совершают любые действия ради великой идеи, способной собрать все народы в единое общество для замечательной жизни всех народов на планете, начиная со своей страны.
   Вторые коммунисты этих, делающих и верящих в необыкновенную правильность общей для коммунистов идеи, - арестовывали, без жалости унизительно для разума и жестоко для тела избивали, калечили, отправляли в лагеря с жуткими условиями существования, - месяц питания жидкой баландой, почти без сна, работать и работать на пятидесятиградусном морозе, прикрытым рваньём старой, бывшей одежды - смерть, через месяц.
   Вторые коммунисты этих, делающих и верящих, без отправления в лагеря расстреливали.
   Без выдачи умершего родственникам для оплакивания и похорон, для поминаний на могиле.
   Коммунисты коммунистов. Состоящие в одной партии.
   Люди людей. Живущие рядом в городах, сёлах, деревнях.
   Что-то не сходится.
   Можно, разве, уничтожением самой жизни создать лучшую на земле жизнь?
   Нельзя.
   Здесь, на нельзя, сходится.
   Тогда, получается, не должны быть коммунисты? На земле?
   А кто вместо них? Их противники, капиталисты?
   Тут надо проверить, и выводы сделать попозже.
   Посмотрим с переносом.
   Если бы собаки придумали, - всем им нужно убежать в леса, из деревень, для создания в лесах иной, лучшей жизни, и они побежали бы, каждый день уничтожая, смертями, им поверившим собак, совершающих желания собак придумавших, что бы о них сказали люди? Что собаки сошли с ума?
   Убегают - пусть, неопасно, побегают и вернутся, но что убивают своим поведением себе подобных - собаки заболели? Психическая распространяющаяся болезнь? Срочно спрашивать ветеринаров, наученных болезни собак распознавать?
   Вернёмся в общество называющих себя людьми.
   Что одинаково в основе и капиталистического, и коммунистического общества?
   Управление жизнями людей через финансовое принуждение к труду.
   Не через вольный, требующийся человеку, людям, труд.
   Через подневольный.
   Кто не работает на нас, не получает от нас деньги - тот умирает.
   Тот же самый концлагерь, без колючей проволоки между рядами бараков и размерами сразу - страна полностью.
   Некоторые не соглашались жить среди унижения оскорбительного, среди паскудства пострашнее рабского в мире древнем, - уехать из страны запрещалось. Их, не согласных, начали называть преступниками. Наказывать принудительным лечением в психбольницах - не больных психическими болезными, - тюрьмами, концлагерями со сплошной системой насильного принуждения, - от причёски, одежды, до придуманных для них коротких часов сна, до безвольности полнейшей в не отапливаемых зимами камерах тюрьмы.
   Со временем преступники подуспокоились.
   Не полностью.
   Коммунисты, прекратив расстреливать коммунистов, не забыли пулями, тюрьмами заставлять людей беспартийных жить в страхе. И - работать на коммунистов, потому что всеми прибылями распоряжались они, коммунисты, называемые директорами заводов, совхозов, любых остальных предприятий, и коммунисты, руководящие ими из руководящих кабинетов, системой управления.
   Резко повысились цены на продукты. Рабочие вышли протестовать. Коммунисты руководящие приказали коммунисту генералу, рабочих окружили автоматчики, присягавшие служить Родине, и расстреляли.
   С повторением в разных городах страны.
   Откажешься стрелять - расстреляют самого.
   В это же время другие коммунисты рассказывали на срочных собраниях для остальных рабочих, вокруг их партии требуется сплотиться плотнее, партию их надо поддерживать сильнее, потому что они, коммунисты, то есть руководители жизни общества, делают всё для лучшей жизни общества и каждого человека.
   Какого врача сюда звать, срочно?
   Капиталисты бунтующих расстреливали, тоже.
   Для людей делали хорошее, иногда. Тоже, как и коммунисты.
   Те и эти, объявляющие себя противниками, то и дело подвигались близко к войне, но вот война стала почти невозможно из-за уничтожения самой жизни на всей земле, побеждать, грабить и присваивать чужие земли сделалось почти невозможным.
   И постоянное кружение, кружение на одной и той же тупости, насильного запрета природного развития, безвыходности.
   Без развития, настоящего, всего человеческого общества.
   Коммунисты в государстве руководимом захотели стать богатыми, - предательством, - ведь они клятвы давали при вступлении в свою партию, - разворовыванием, присвоением украденного государственного имущества уничтожили само государство.
   Хорошо стало всем? Капиталисты больше не захотели воевать?
   Нет-нет. Так и осталось.
   При возможности отобрать у предателей-коммунистов сначала украденное, следом и территорию страны.
   Теперь думать переставать насчёт смыслов нормальных или проще очередное враньё из телевизора ушами собирать, для отвлечения?
   Тогда...
   Тогда что на самом деле человеческое, во всех этих обществах двуногих созданий природы, имеющих и ум, и привычки, и желания сделать своё общество развивающимся, взамен самоуничтожаемому?
   Профессор Леонид Аркадьевич думал, и не знал. Не дотягивался, до чего-то ответного. Пока не знал. На такие темы у него ни таблиц, ни справочников, ни советов, начиная от древних веков возникновения самой жизни, не было.
   Кроме предупреждений, пришедших из тех самых древний веков.
   Опытом жизней.
   17
   Почувствованное время...
   И куда его передвигать?
   Оглянись за плечо. Там что-то было. Там кто-то бродит по вечерним комнатам, - может быть, может быть...
   Оглянись, пока бродит.
   Не пустота.
   Желанием в тебе самом - знать.
   До взлётный городок. Когда и начало иной жизни не разыскивалось, уже отрицаясь узнаваемым.
   На главной улице всего восемь автобусных остановок. Ещё три улицы вдоль, рядом с главной, и восемь поперёк.
   Странный городок. Выстроенный в пустыне, так прежней власти понадобилось. Показывающий - во все стороны сотни километров пустоты, в городке культура только приезжими артистами, и никуда отсюда не деться, а главное - остановка полнейшая, никем здесь ни стать. Не Москва, не Питер, ноль насчёт университетов, института ни одного.
   Наукой не занимался никто. Некому, здесь.
   Три училища для рабочих, профессионально-технических, одно медицинское, для фельдшеров и медсестёр.
   Верх культуры - местная телестудия. Включается в телевизорах на два с половиной часа, вечером. Один канал. Новости достижений передовиков производства, какое-то старое кино. Конец передач.
   Как тюрьма без камер, насчёт развития и своего, и всеобщего - человечества...
   Наверное, получится увидеть, от чего отсчитывать время, проявленное и нужным, и - так себе, попутным?
   Ты видел, в том странном городке работали приезжающие накопить денег на кооперативную квартиру - "покупать буду в Подмосковье", на мебельный югославский гарнитур и машину "Волга". Одни барахольные цели и задачи. Человек затем родился? И будет жить всего один раз, для такого?
   На руднике выкапывали, на обогатительной фабрике измельчали, промывали, сушили, на заводике плавили в печах какую-то ядовитую дрянь, секретную, называемую редкоземельным металлом. Раз в неделю на аэродром в пустыне рядом с городком приземлялся военный транспортный самолёт, солдаты с автоматами грузили в него маленькие зелёные ящики с ядовитым металлом, улетали.
   Кто-то успевал заработать на барахло, кто-то оставался отравленным редкоземельным металлом в жёсткой, каменистой могиле тут, в пустыне, за краем городка.
   Основным настроением работающих было дойти до нужных денег, а среди молодёжи - тоска тупика. Даже на природу из городка не выехать, пустыня и пустыня, везде.
   Ты никому не нужный чёрный утёнок рядом с белыми сынками и дочками, из семей местных начальников...
   Ты, зарабатывая на жизнь рабочим, ремонтирующим жилые дома, начинал отыскивать момент прорыва, начинал понимать - уезжать надо отсюда обязательно, и уезжать только в тот город, где настоящее образование в прославленных наукой Университетах, где, после учёбы, и самому можно стать учёным.
   Для распознавания неизвестных для людей новых сторон человеческой жизни, делающей её осознанной и привлекательной смыслом.
   Бутонный возраст, раскрывающийся. С одной девушкой переписка с долгими ожиданиями ответов, взвинченные радости от присылаемых фотографий, вторая ожидает каждый вечер у окна, очень строгая, "дотрагиваться до меня нельзя, смотреть на меня такими глазами нельзя, думать обо мне всякое такое нельзя", все нельзя как кирпичные стены, красивая, строгая, а вот идёт навстречу Оля, веселящаяся своему чему-то, - "поздравляй, закончила медицинское училище, а ты куда?" " Штаны хочу сшить яркие, надоели как на всех, чёрные и серые. Вон магазин, ткани там продают". "Пойдём, я шить умею, подскажу, сколько метров материала надо купить".
   Смотрели.
   - Можно вон тот материал, светло жёлтый, с тонкими коричневыми завитушками поверх цвета фона?
   - Ты такие станешь носить? - поразилась Оля.
   - Запросто, серятина надоела.
   - Давай, плати! Хиповать начнёшь, я приветствую. Ярко давай жить, к таким штанам купим алую рубашку!
   Оля - крепкие, надёжно упёртые в пол ноги, высокие, - серые, изнутри светящиеся ясностью глаза...
   В комнате нашла портняжный метр, обернула в талии, записала на бумаге, присела, отмерила длину, отметила ширину брюк на бумаге, по подсказке нарисовав модель - зауженные в коленях, видом сбоку, расклешённые в самом низу, вверху будет широкий ремень - " мне ещё гульфик по длине наметить надо, - присела, придавила пальцами мягкий метр с затвердевшей тут же ширинке, глянула снизу вверх глазами яснейшими, серой светлости, откинула со лба на стороны длинную темноту волос широких - расстегнуть надо для точного замера, - придавила себя зашелестевшим голосом, утягивая настроением, глазами вливаемым и в него, - потянула вниз вместе с плавками, жадно заразглядывала, забрала в пальцы, отглаживая и рассматривая в упор, забрала в самое неожиданное, не знаемое до сейчас, и не отдавала, придавливая зубками, пока не заставила стать потребовавшееся сжавшимся и пустым.
   - Понравилось?
   - Да, я и не знал, что так делают девчонки с парнями...
   Поднялась в рост и прижалась, без просьб словами ожидая дотрагиваний, прижиманий, поправляя руку и на своей груди, и под юбкой, на гладчайшем низе оказавшегося очень круглым зада, и переводя руку познающую в самый сдвиг трусиков, в провал влажнейший...
   - Мне тоже становится хорошо, мне тоже с тобой понравилось...
   - Покажи себя всю?
   - Перед друзьями хвалиться не будешь, по городу болтать?
   - Тайна на двоих.
   - Надеешься, снова встанет? - резанула с медицинской твёрдостью. - Не дам. Подумаешь, минутный улёт от разума...
   - Не надеюсь и не нахальничаю, красивое видеть хочу.
   - Сам сними, чего видеть тебе мешает. Может, мне так и хочется, и понравится, откуда я знаю?
   И платье лёгкое, летнее по воздуху куда-то, и голубоватые трусики тонкие вниз, вослед торопливо отшвырнутые со ступни высокой ноги...
   Засветилась, всем золотистым тонким телом. Резковато широким ниже живота. Разрешая дотрагиваться, обнимать, прижимать сильно и сильнее...
   Таящее, плавясь...
   18
   Вспомнился, для обдумывания, телефонный ночной звонок туда, в деревню. Без предисловий, сразу по теме.
   - Леонид, Это Андреев. Ты понимаешь, что вокруг тебя бараны? Что они не поймут любую страницу твоих научных статей?
   - Виктор, когда я был совсем молодым, дружил с одним человеком, он десять лет отсидел в лагере. За вскрытый сейф в банке. Голова у него соображала. Такой возраст, - танцы по субботам, кафе, я влюблялся в девчонок, они в меня. Волна шла возрастная, сам знаешь. Первым он мне сказал, тогда, - ты понимаешь, что вокруг тебя овцы? Не поднимающие глаза к небу? Живущие бытовщиной?
   - Прав он был, умных слишком мало в жизни встречаем по причине их недостатка. Нету, нету. Леонид, вокруг тебя бараны. Ты всегда идёшь вперёд, а им твои работы не нужны. Делаемое тобой поймётся следующим поколением разумных молодых людей, при условии - власть в России возьмут те, кто займётся её восстановлением и выдвижением в страну с передовой, с авангардной наукой. Ты подумай, а может тебе всё забросить?
   - Ну да, сейчас. Не посадить вовремя семена - и редиска на грядке не вырастет. Мы не можем выбирать для себя условия, ну и чёрт с ними.
   - С теми, определяющими условия?
   - А со всеми. И с определяющими, и с самими условиями. Во мне природой заложено - это начальное, это точка произрастания. Заложено - я и делаю. Мы не можем зайти на второй круг и жить по новой, вот в чём дело.
   - Они, в Москве, бараны, они только воруют и распределяют между собой деньги, им ты с научными статьями не нужен. С их мозгами, с их купленными лживыми диссертациями тебя не понять, ты всегда для них будешь чужим.
   - Виктор, меня через интернет понимают два иностранных учёных, мне хватает. Я по ним выравниваюсь, гляжу, туда ли иду. И разве Менделееву было важным, кто поймёт его таблицу, точную на века вперёд? Какая мне разница, поймут, не поймут? Мне главное самому не ошибиться.
   - Леонид, ты правильно идёшь, ты работаешь в одиночестве, никому не позволяешь быть боковым ветром, сдувающим со взлётной полосы в сторону. Двигай дальше. Плюй на всех.
   - На всех плевать не буду. Ты - тоже все?
   - Я не все, мы - друзья.
   - Да, а на друзей не плюют.
   - Я за тебя переживаю. Кругом столько подлости, столько закапываний талантов живьём... Кто спивается, кто уезжает за границу, лишь бы подороже пристроиться. У нас некому заниматься развитием науки.
   - Стоять на месте - вот и всё. Я стою.
   - Стой.
   - Стою, и жрать хочу. У меня суп доваривается.
   - Давай, поешь. И погуляй перед сном, лучше дрыхнуть будешь.
   - Спасибо. Пока, до звонка.
   А задуматься пришлось...
   Да у кого должен был спрашивать Менделеев, перенося на бумагу понятую им таблицу? Понятно? Не понятно? Открыл для химии закономерность, и приехали. Куда никто не приезжал. До него.
   Закон, объясняющей одну из страниц природного, в химии. Открыл. Сможете - поймёте. Весь итог.
   Смогли. Поняли.
   Оставили, на века вперёд. Ступенькой вверх.
   Как всегда в настоящей науке.
   Да, в науке сегодня полно и обычных лжецов, пробующих вырвать для себя миллионы на изготовления негодных фильтров для очистки питьевой воды, и обычных воров, присваивающих чужие идеи тоже для получения миллионов для себя, и обыкновенного тщеславного дурачья, врущих что попало и проталкивающих словесный мусор, ложь в виде научного открытия. Может быть, так происходило и в прежних веках. Ну и что? На них, придурков и лжецов, время тратить?
   Леонид Аркадьевич у себя в квартире нашёл нужную таблицу. Начинало сходиться. Тогда и записал понятое, вчера пришедшее и обдуманное критически на разрушение и ошибки - а оно не разрушалось, - записал не в компьютере, куда мог залезть любой вор, не на бумаге, а на обратной стороне немного раскатанного рулона обоев, и записал не цифрами, не формулами, не словами, только точками ...... ................ ......... .. ............. ............ ... ............, и запомнил, а рулон раскатал, отрезал нужный кусок и приклеил к стене. Рядом с такими же, новыми. Чёрта с два кто здесь отыщет.
   Понятую формулу он запомнил. Навсегда. Означавшую совершенно новое горючее.
   И начал обдумывать, какого устройства должен стать новейший двигатель, совсем небольшой и сильной мощности. Мощнее всех существующих примерно в шесть, семь раз. Включаемый всего на секунды работы, с прерываниями, чтобы не расплавился сам двигатель.
   Теперь, если найти материал для самого двигателя, и искать не среди существующих металлов, а среди керамики, среди раздробленного гранита, например, и переформированного в керамику не глиняную в основе...
   Для камеры сгорания.
   Думать дальше, весело понял для себя.
   С таким горючим, с такой мощностью двигателя, прикрепляемого к предмету да хоть и квадратному - полетит, с полезным объёмом в восемьдесят процентов и двадцать - на сам двигатель с таким горючим и систему управления движения.
   19
   К застолью возвращаясь мимо зеркала во всю стену напротив туалета и ванной, Ампелонова Вероника повернулась к нему и глянула на себя. Немного выпуклые глаза на треть прикрывались верхними веками и смотрели строго и свысока, делая остальное выражение лица гордым и требовательным постоянно. Обрамленным тёмными не своими, перекрашенными и цветом ей нравящимся волосами, завитыми со вчерашнего вечера.
   Накапливая валюту на разных банковских счетах директором большого магазина, личного, привыкла жёстко командовать всеми принятыми на зарплату от неё, а в ответ видеть зависимость и испуг.
   За столом продолжали сидеть, дожёвывать и пить виски, коньяк, водку, минералку.
   Празднуя заселение белобрысой хозяйки в новую двухэтажную квартиру отдельного за высокой решёткой забора особняка.
   - Гараж во дворе на пять машин поставили, мужу говорю надо весной выкопать бассейн во дворе. Я ему: давай сделаем. Он мне: давай. Сам уехал в Индию отдохнуть, плавает, там снега не бывает. Я ему: не забудь с поставщиком договор подписать. Он мне: на обратной дороге в Москве подпишу. Я ему: на полгода, по курсу валюты. Он мне: понял.
   Насчёт бассейна белобрысая хозяйка Нина втолковывала очередным повторением, слово в слово. И про закупленные трубы и вентили.
   Белобрысая вышла замуж на сильно готовое, четвёртой женой присвоившего себе бывший государственный универмаг. Тем и злила Ампелонову, вынужденную работать директором, надзирателем, чтобы не разворовывали, едва отвернёшься. Худая, белобрысая, чем жениться на себе заставила?
   На сильно готовое за богатого пристроиться - и на три копейки дальше ума не надо.
   Скучнейший, туповатый разговор пробовали переменить и позванные сюда. Включили и телевизор с какой-то стрельбой по машинам, звук убрали, Включили диск с плавной музыкой.
   Самое понятное начали обговаривать, погоду и какие купальники начнут продавать весной.
   - В Ницце видала на одной, понравилась модель. Надевается сначала на шею, для грудей чашечки есть, внизу протягивается между ног, на две стороны оборачивает попу и завязывается на животе впереди.
   - Открытая модель?
   - Сильно открытая, фигуру надо иметь, модель не для толстых.
   Оторвавшись от перевернувшейся и взорвавшейся в телевизоре машины, Ампелонова добавочно выпила коньяк, после откушенного шоколада отпила горячий кофе и протянула сытыми глазами по всей компании. Знакомых семь или девять, кто-то пошёл смотреть комнаты на втором этаже.
   Совсем разные гости и одинаковые, заспешившие в торопливости откровенных высказываний.
   - Читала в Интернете, Райка горбачёвская любила смотреть французские фильмы, порно которые. Нам не сильно разрешали, девчонкой была, помню.
   - Сейчас смотри что хочешь, можно.
   - Они все однообразные.
   - Мне нравятся, для настроения, смотрю, сколько влезет.
   - Лен, нарисуешь мне купальник? Закажу сшить. Варь, тебе надо?
   - Стараюсь полностью голой загорать. Мужики на меня пялятся - прям в масле купаюсь. На мне светлых следов после загара не бывает, повсюду одинаково.
   - Покажи? - спросил кто-то из мужчин.
   - Гы-гым, подожди, доем сейчас.
   Напротив парой Сашенька жена и Саша, муж, пара молодая.
   Мягкая, мягкая улыбка и ямочками на краях губ, и щеками, и глазами прищуренными...
   - Приятная, скажи? - обернулась Ампелонова на мужа.
   - Молодые всегда приятные.
   - Ты чего? Белобрысая Нинка тоже молодая, приятного в ней не вижу. Как кошка, мокрая, из-под крана с водой.
   - Да не обращай на неё внимания, лучше достань мне горячий беляш с общего блюда.
   Отошедшие смотреть сплошной загар Вари, на самом деле раздевающейся, заговорили с трёх сторон, утягивая через расхваливания загара, почти сошедшего к зиме, на групповое развлечение, за столом и слышаемое, и делаемое воспринимали как обычное, "подумаешь, мы в кино сколько раз видали", хозяйка сказала "прямо здесь, что ли? В ту комнату идите, слева которая".
   - Да идите, мы все согласные, нечего стесняться. Посидим, может к вам переместимся.
   - Мужьями меняться можно станет?
   - Поглядим, как захочется...
   Сашенька оглядывалась на них, раздевающихся вместе с женщиной, шептала мужу, муж прямо за столом оставил её без блузки, и без полупрозрачного лифчика, прижался к ней, обняв, целуя, и Сашенька гладила его по затылку, по плечам, мягко обняв полусогнутыми руками, целуя его сильно раздвинутыми губами, и целуя любовно, любовно, не как купленного, не как надоевшего, сдвигая и с него рубашку, не убирая руки его с живота маленького, - привстала, развернувшись спиной к столу, к сидевшим другим, соглашаясь таким вставанием, согласие передав мужу мягкими глазами, и он без стеснения, он как ей стало нужным стянул с неё белые с красными розочками трусики. Поднялся, пошёл за ней в сторону от стола.
   А муж Ампелоновой Виктор, вовремя ею торкнутый под бок и всегда носивший с собой кинокамеру, снимал, встретив согласие мягкой улыбкой не стесняющейся Сашеньки. Ампелонова, резко почувствовав в себе режиссёра, показывала, что снимать и как, вытянутыми пальцами.
   Сашенька в стороне от стола, пока муж снимал с себя всё, осталась светло-розовой, улыбающейся навстречу камере, повернувшаяся вокруг себя, медленно показывая всю, всю, с розовой отставленной для большей выпуклости попой, с коричневой выставленностью уголка, делящего низом ноги, - завела мягко руки назад, поднятые, обняла подошедшего сзади, забравшего в обе руки груди невеликие, показывая и сжатость талии, и развал бёдер ниже - развернулась и поцеловала мужа, долго, присев от его руки, раздвинувшей нежное под нижними волосами, - повела его за руку к тем, раскачавшим Варю на "хотим мы все, так и давайте займёмся".
   Ампелонова с мужем, не выключающим камеру, отправилась туда же, твёрдыми жестами указывая, кого снимать.
   В большой комнате с тремя диванами и камином Варя стояла на ковре коленями, прихватив рукой и ртом первого перед головой, двое оказались слева и справа, "стойки делают", подсказала жена снимающему, "кадры мне укрупни на них", закрывшая глаза веками страдальческими, голосом подъахивающим Сашенька прижалась спиной к мрамору камина, безвольными руками опущено соглашаясь с губами любимого, отыскавшего под волосами нежное, отзывающееся, растапливающее, - "всем привет, можно попробовать?" - мягчайше улыбнулась в ответ снимающему кино, довольно хыкнув, - приподняла мужа за плечи, сразу прижимаясь поцелуем долгим, долгим, утверждающим проникновение пальцев мужа снизу в неё, сильнее и глубже, ахая тихо, шепоточно, утапливаясь приоткрытым ртом...
   - В кадр поймай самый лобок с рукой вонзившейся...
   Заострённая заузившимся лицом, переключенная неожиданно изнутри и хриплая ставшая голосом, Ампелонова нервно отбросила прядь волос, поняв себя на месте Сашеньки, чувствуя возбуждение своё, прижалась ладонью к брюкам мужа, не совсем решаясь здесь же...
   Варя лежала на ковре, развалив крупные груди на стороны, как лягушка поджав согнутые ноги под себя, смотрела в глаза задравшему её ноги и долбящего в самое-самое, смотрела на удерживаемый в одной руке твёрдый, во второй тоже твёрдый, пытаясь дотягивать их до своего рта и захватывать, Варя двигалась расширенным задом по ковру, улавливая лучшее, и её перевернули, поставили на четвереньки, начали сзади, поменявшись те, трое, - Сашенька мягко опустилась на колени перед любимым, захватив пальцами тугие половины его зада, вернулась рукой назад, оттянула вертикально прижатый к животу пружинно, насадившись на него поцелуем, на самый краешек, обцеловала снизу, забрала в рот, двигаясь губами по самому началу, обласкивая то ли его, то ли себя и показывая свою полнейшую принадлежность.
   Отпустила. Муж её отшагнул, мягкий взгляд Сашеньки канатом невидимым удерживал торчащий кверху неотрывностью. Ампелонова медленно протянула пальцы и провела по вертикальному, несущему запах поцелуев Сашеньки, не спрашивая мужа своего. Секундный соперник подошёл к Варе, снова положенной на спину, потрогал свой, тоже готовый. Вернулся. Посадил Сашеньку на самый край боковины высокого кресла, присосался к сильно раздвинутым розовым ногам, отрываясь и целуя пальцы положенных сюда рук женщины, приподнявшись, она сама раздвинула губы внизу, подтыкнула торчащий точнее, и помчались. Сашенька удобнее подняла обе ноги, согнув в круглых коленях, приоткрыла рот, чтобы не задохнуться нахлынувшим, задвигала поясницей навстречу, мчалась с закрытыми глазами, показывая белые зубы вздёрнутой губкой, быстро распахнула глаза, быстро оглянулась на сторону, на выкрики заканчивающей Вари - стекли, в тишину. В улыбки. В поцелуи, пока последние.
   - Снимай, - хрипловато напомнила мужу Ампелонова, шагнув к ним, в самый тугой запах излитого из двух тел. - Сашенька, скажи, дорогая, как ты, как вы не стесняетесь? Было сильное желание почувствовать, как будет, когда рядом происходит такое, на твоих глазах?
   Сашенька глянула на мужа, мягко улыбнувшись и как спросив его согласия.
   - Ну-у-у, так естественно, вытягивается из самой природы, когда не стесняешься, из желаний настоящих, простых... И узнать потянуло, как получится, когда рядом они, чужие мужчины...
   - Вы двое согласитесь приехать к нам, двоим, на всю ночь?
   - Вероника, ты мне понравилась, как познакомились тут. Сегодня не получится, у него в ночь дежурство, на работе.
   - Созвонимся, и приедете? Вы нам подходите, по душе, чувствую.
   - Так давайте, встретимся. Ты не против? - улыбочно спросила у мужа.
   - Согласен, звоните.
   20
   Как-то оттаяло, немножко в другую сторону, сделав небо одинаковой серостью, мягкой, без облаков, а три верхних этажа высотного дома рядом приобернув туманом. Оставив жене несколько слов на бумаге, профессор дождался обыкновенного автобуса, проехал город, смягчённый туманной тишиной пригород, вышел подальше, за третьим лесом. Отсюда нравилось ходить в дом на бугре, так по дороге идти, в одиночестве и не торопливо. Снизу, от асфальтного шоссе, наверх по полевой, летом коричневой дороге. Тут думать начиналось, сразу с вдыханием вольности не тесного воздуха, природного.
   Туман выбелил оттепелью иглы ёлочного леса в стороне справа, прикрыл мягкостью сверху. И почему-то ещё белее - ветви деревьев в стороне от ёлок, каждую, каждую сделав белой, в безветренности. Опущенным на землю напоминанием воздушных облаков закрыл низ холма, распушённой протянутостью завоздушился над верхом холма, над домами, затягивал чувствовать спокойное настроение, среди всего земного мира, часто сваливающегося в истерики, глупости, преступления, в варварства.
   Тишина природы перетекала в тишину души.
   Два пьяных мужичка, качаясь рядом, достигали первых домов села. Уважительно поддерживая друг друга.
   Пёсик, в селе называемый Комендантом и кормимый всеми сельчанами, встретил их и облаял, сев в стороне от дороги и задрав голову к небу. Поругал на собачьем выражении привета и укора, вильнул хвостом и побежал впереди них, как показывая точную дорогу к домам.
   Газовый обогреватель в доме работал на самом низком варианте, чтобы батареи не разморозились. Профессор захотел запаха трещащих в топке дров, принёс их из дровяника вместе с берестой, заложил в топку и поджёг, наполняя топку пахучим дымом бересты, начинающих разогреваться и загораться поленьев. Закрыл топку, чтобы дым не натягивало сюда, зачерняя верх печки над самой топкой.
   Леонид Аркадьевич заварил чай, прикрыв гранёный стакан перевёрнутым блюдцем. С крыши пролетали серые капли таявшего перед близким Новым годом снега. Напорошит ещё свежего, отметил с надеждой, сел в кресло возле стола с чаем и возник, повторением, вчерашний разговор по компьютеру с одноклассницей, живущей отсюда за три тысячи километров.
   Она, породистая, лет двадцать не видимая, стала тем, что называется дамой. Почему-то одни бывшие тонкие девочки становятся обабившимися, скучными, почему-то появляются и такие - строгие, с сохранением красоты, становящейся иной в возрасте прибавившимся, с выражением лица капризным - ко мне не подходите, да, я гордая, да, я недоступная, я выше...
   Выше чего?
   Да непонятно. Выше самой себя не стать никак...
   Недоступной для хамства, для обижаний - можно...
   Недоступность, проявленная гордость предполагает - я знаю что-то, неизвестное вам, и делиться знаемым не намерена...
   Нашёл её случайно, набрав в поисковике город своей юности. Среди разных страниц о городе наткнувшись на короткие передачи новостей, где ведущей она и оказалась. Узнал, сначала, не по лицу, не по фигуре, - по сохранённой с юности её фамилии.
   Слишком изменилась. Широкие, длинные волосы - ей нравилось рассказывать, как её мама помогает мыть волосы, высушивать тремя сменяемыми полотенцами, - исчезли, заменившись коротковатой, широкой причёской, сделанной густыми завивками, закрывающей лоб и уши.
   Появились очки, тогда не носимые.
   Короткий носик в профиль так же оканчивался кругляшком, над самыми ноздрями.
   Верхняя губка так же выпиралась вперёд, показывая упорность характера, и так же в конце любой фразы она торопливо её исподнизу облизывала. Привычка не переменимая...
   - Ты до меня на улице не дотрагивайся, перед людьми неудобно, - и сразу исподнизу губки облиз...
   - Да как жить можно сплошными запретами?
   - По моим правилам, - и добавление, взглядом, уверенности.
   - Смотри, останешься никому не нужной.
   - Отойдём за кусты, там не видят...
   Она не изменилась ростом, а, из тонкой девочки выросшая, повторила в точности фигуру своей матери, - узковатыми плечами, притягивающими вылепленностью и продолжением - с приложением некоторых мыслей грудями, с сильно раздавшимися в стороны бёдрами, принуждавшими задуматься, - и откуда что берётся? Да оттуда, наследием...
   Тогда гордилась советской выделенностью своей семьи, своим советским дворянством, - папа большой начальник, по утрам служебная машина с водителем у дома, мама что-то там делает на местной телестудии, "мы семья редкая, интеллигентская, к нам не всякий может в гости придти. Моя мама - наследница польской старинной дворянки".
   Чай в стакане загустел, приостыл. Таким пить нравилось.
   "Как сказал? Щупать? Фу, какое слово безобразное! Тронешь снова грудь - получишь по рукам!"
   И что через время? Короткие телепередачи новостей маленького городка? Всю жизнь - так проехать? Какой-то областной чиновник приехал в город - событие, строгая рожа начальника с подхалимскими улыбками по сторонам, выставка детских рисунков, долгая болтовня тётки насчёт занятий детей, поп в конце передачи. Одна за другой и все передачи по единственной колодке, и всё о пустом.
   Городок - восемь автобусных остановок на главной улице. Ни одного музея, ни картинной галереи, ни филармонии, ни института. Не воспарить, потолок сразу над головой. Окончание взлёта.
   Невозможностью.
   Замуж не вышла, "не за кого, достойного не встретила", "в городе я узнаваемая, успешная звезда, как теперь говорят", - так проехать?
   Разговор через компьютер, когда даже невозможно ответить, "а кем ты у нас стал", не ответить, чтобы не обидеть придавленность, - "да так, делаю кое чего", - отлистывая сразу не узнаваемое лицо назад, сразу неузнаваемый строгий, и теперь немного сердитый образ назад... до разыскивания той, прежней, настоящей не "звезды"...
   Провожанье в густой черноте вечера, настойчивые звоны цикад в кустах, кусты, закрывающие от её подъезда... "Сунь мне снова руку в трусики, неожиданно? Нет, не сейчас! Сказала я - неожиданно, до испуга и восторга сразу, вместе... Мне станет страшно, как будто меня захотел изнасиловать, - запуливая в самое ухо..."
   Всю жизнь в одном маленьком городке, односторонняя без мужчины, в одной и той же квартире, "дорогие наши выпускники, у вас впереди много разных светлых путей, и сегодня, провожая вас во взрослую жизнь, мы желаем вам стать..."
   Леонид Аркадьевич положил второй раз дрова топку, уже чувствуя горячий новый воздух, поднимающийся от чугунной плиты.
   Ну хорошо, а по другому? А жить по другому?
   Зачем Гагарину удостоверение?
   Делаешь одно, и новое, и новое, не обращая внимания на скучное, не сильно нужное вокруг, и чувство - сделал что-то такое... Сделал - и не нужны никакие удостоверения. Ни кандидата наук, ни доктора наук, ни профессора, ни члена академии - да кто помнит удостоверение Менделеева? Ньютона? Платона? Фарадея?
   Помнят и знают сделанное. Неотменяемое для действий в жизни людей, живущих и далее, и через века далее.
   Гагарин стал первым в Космосе. Открыл новое для человечества. Все удостоверения бесполезны перед сделанным.
   И когда ты сидишь над своими проблемами, сидишь по личному желанию, по определённости судьбой - и когда начинает проявляться осознание, удостоверение никакое больше не нужно, ты сделал...
   - Ничего, - спокойно подумал профессор, - нужно додумывать дальше, на той, новой высоте...
   Пробуя забыть бесконечную звонкость стрёкота цикад в кустах и дотрагивания до остро твердеющих губ, до...
   21
   Когда можно посмотреть вокруг и далеко...
   Мир проявлялся таким, каким есть на самом деле.
   Один человек, почему-то подумавший, так сделать надо - татуировкой несмываемой изобразил на своей щеке то, что у него, мужчины, само собой выросло между ног. В самом крупном варианте, краем возле угла рта.
   Попы возили по городам положенные в раззолоченные коробки кусочки тряпочек и объявляли поцелую коробок исцелением от любых болезней и счастье навсегда, особенно тем, кто перед поцелуем пустоты для физиологии и медицины оставлял в специальном ящике денег побольше.
   Весь мир через интернет извещался, Катя Сетова забеременела во второй раз. Кто она - было не понять. И зачем понимать бумажку, валяющуюся на тротуаре?
   Заменивший политрука бывший майор, натянувший на себя поповское, напоминающее юбкой до снега женскую одежду, брызгает на межконтинентальную ракету водой, бормочет поповщину, вымаливая для неё точное попадание по цели и убийство сразу крупного города со всеми людьми. Генерал, выступив вперёд него, говорит своим офицером удивительное, - "несмотря на все эти трапезы..." -обеды, то есть, на русском нормальном, - "вы должны не дрогнувшими руками выполнить приказ и уничтожить противника, а сейчас начинаем учение настоящее, уберите ведёрко с водой и метёлку, хватит брызгать, пока электрические цепи не перемкнули".
   Чемпионка мира сразу после получения медали срочнейше, бегом продавалась порнографическому журналу, подписываясь на полсотни голых фотографий в любой позе. Пока её фамилия помнилась любителями спорта.
   Притворяющиеся певцами, не умеющие быть артистами при отсутствующих голосах, объявляли себя избитыми в ночных кабаках, обворованными в квартирах со связыванием тел и ударами по головам, только бы привлечь к себе внимание и продать билеты на концерт, где за них будут петь другие, в записи.
   Писатели, ничем не известные, требовали не переводить их ерунду "100 способов приготовления блюд в скороварке" на иностранные языки, - каркали как могли, тоже для привлечения внимания. Писателями художественной литературы никогда не бывшие и не ставшие, называнием себя писателями литературу художественную оболгавшие.
   Какие-то дурочки подробным фотографированием размножали в интернете: вот моя постель, я встала, вот мой унитаз, моя туалетная бумага, вот моя зубная щётка, вот я умылась и вытираю лицо, вот жарю яичницу - прочую, прочую белиберду, до фотографии сапог, надеваемых для похода в магазин, не за продуктами, как на русском языке, а "креативно", творчески, то есть, - "отправилась на шопинг". Шляться по магазинам, на русском языке.
   Что здесь творчество, у убогой головой?
   И вот это, привлечение внимания, стало для многих, многих не умных, не способных ни на что путёвое самым главным делом.
   Одни страны бомбили столицы других стран, высаживали с кораблей и самолётов войска, расстреливали и военных, и живущих в тех странах гражданских людей взрослых, с ними и детей.
   Наворовавшие любым способом хотели ещё больше миллионов денег и миллиардов, и непонятно для чего, потому что на миллионы и миллиарды не появлялось продолжение жизни, не появлялось её развитие, убийствами живых людей, даже посторонних и неизвестных ворам кабинетным, заменяемое.
   Мир не сходил с ума, - мир проявлял себя в своей настоящей сущности, в настоящем содержании, и жить в таком мире становилось, в начале двадцать первого века, тошнее и противнее, потому что сам такой мир, частью изгнивший подлостью, частью отказавшийся от совести, частью и не знавший заботы о людях своей потребностью, становился противоположным, чужим действиями против созидательности, против того самого зёрнышка, из которого каждый год природно появлялась жизнь десятками новых зёрен, несущих в себе питание для продолжения хорошей, настоящей жизни. И многие люди в разных странах мира начинали чувствовать, жить в зараженности, в подмене светлого тёмным, питательного отравляющем становится невозможней невозможного.
   Ты родился в этой стране.
   Случайно, в этой.
   Твои родители могли жить в другой стране и родить тебя там.
   Так получилось, родили здесь. Тебя ждало это государство?
   Оно - для тебя?
   Кроме родителей, и родственников, ты кому здесь стал нужен?
   В начале двадцать первого века, бывшего до своего начала надеждой на более лучшую жизнь...
   Государство - твоё?
   Ты чувствовал его о тебе заботу?
   Оно построило для тебя тёплый дом, детский садик, детскую больницу, школу, институт? Оно захотело развить в тебе культурного, образованного, передового для мира человека?
   Оно своё или чужое? Помогало или тебя же грабило, обворовывало, калечило придурошным образованием, задавливало полусгнившей медициной по причине, что родился здесь?
   Оно тебе дало работу, для тебя интересную?
   Нет, безработица с обманом, отработал месяц - послушал, ты то и то плохо делал, и получил три рубля вместо обещанных многих.
   Оно тебя спрашивало - ты доволен, или постоянно затыкало рот, требуя молчать?
   Молодая женщина. Левая сторона головы - чёрные волосы до плеч. Правая сторона выбрита, не вся, оставлено короткими волосиками изображение лабиринта. "Меня видят все, все - немедленно! Внимание - на меня!"
   В нормальной жизни - для чего? Клиентка для психбольницы?
   И, как обычно при барщине феодализма, раздавливалось достоинство самого человека, угнетаемого нищетой невозможности развития.
   22
   Умея глядеть отдалённо, и тем же ближе, чем в упор, с мягкой надеждой тихого голоса невеста тогда спросила, - "Можно, я оставлю фамилию своих родителей с присоединением к ней твоей?"
   Так жена стала Чембулакова-Корсакова.
   Та просьба почему-то помнилась всегда.
   Сейчас Анжела приехала в подошедшие к окнам сумерки и просигналила дважды, позвав выйти к машине у крыльца.
   - Привет, несчастный без меня, без меня одинокий, - улыбнулась жена пошире шарфа, обернувшего стоячий воротник серой пушистой шубки, подставила так же, не отстраняясь от радости, щеку под поцелуй, губы под поцелуй, посмотрела в глаза, своё узнавая, сама поцеловала губами приоткрытыми, - забирай московские продукты из багажника, мужчина мой верный, и большая сумка там, вторая.
   - Что твои родители? Как у них со здоровьем?
   - Хорошо, привет тебе от них и уважение, папа за тебя радуется.
   - Да я сижу, печку топлю, ничего не делаю...
   - Пойдём в дом, без оправданий.
   Вошли.
   - Раздевайся!
   - По пояс или совсем?
   - Шубу давай, повешу на вешалку.
   - А я и обрадовалась...
   Заулыбались, давней шутке. Жена, глазной хирург, вела и приёмы в поликлинике, и такое - по пояс или совсем, - услышала раз, ну очень удивившись. Для проверки глаз раздеваться?
   Продукты на столик кухонный, в холодильник...
   - Коньяк тебе родители мои подарили, а красное вино я для себя купила. Приехала поездом сегодня близко к обеду, записку твою видела. Посидела в ванной, маникюр, причёску в нужный вид привела, и машина завелась сразу, не замёрз двигатель. Сюда захотела рвануть, к тебе. Восемь дней не виделись? Привет тебе большой от Ларисы, двоюродной сестры моей, и из сумки большой вытаскивай подарок нам, в самый раз для деревни.
   Достал. Широкое одеяло для двуспальной кровати, сшитое в деревенской манере из разноцветных треугольников, квадратиков, ярких. Анжела накинула на кровать - "Смотри, как замеряла она, ну в самый раз! Позвоню и поблагодарю ещё раз, просила она позвонить, подошло ли? Сама шьёт, когда время свободное есть."
   - Ты кушать будешь?
   - Леонид, дома поела. Попозже поужинаем. Ну и натопил ты, как в бане.
   - Форточку открыл, проветрится. Я здесь не был дня три, подумал, остыл дом, хотя газовое отопление на самом малом работало.
   - Не помню, машину я заперла?
   - Сам проверю, отдыхай.
   - Чур моё место! - раскинув руки, спиной упала поверх нового одеяла на кровать. - Лучшее место, пахнет одеяло свежестью...
   - Заперта машина, - вернулся торопливо, - что в Москве сказал Ястребов?
   - Академик твой? Не скажу. Ты меня не замечаешь, - провела по бокам тонкого светлого свитера, не жалеешь, не привечаешь, - не скажу.
   - Надо было самому к нему поехать?
   - Тихо, чайник, не кипи, за кастрюлею поспи, - шагнула к столу, достала из сумочки пачку сигарет. Сели, на стулья.
   - Твой академик читал статью сразу, при мне, и хмыкал, хмыкал. Сказал, все идут от первой ступеньки с десятой, а ты с восьмой сразу на вторую, со второй на девятую, своим путём, без повторений чужого. Академик попросил меня беречь тебя, заботиться, ограждать от лишних посторонних, потому что ты на самом деле делаешь новое, и оно не напрасное, он сказал. Я вся загордилась-загордилась, буду, говорю, становиться самой заботливой, самой примерной, буду беречь, а он - да-да-да, да-да-да. Что-то мне из физики говорил, на бумаге рисовал, я разве физик? Поняла, ты правильно делал и делаешь, он тебе пришлёт ответ письмом, ему же на вашем языке объяснить тебе надо? Пепельницу куда задевал? А, вот, спасибо. Тишина здесь, после Москвы. Мы на Марсе?
   - Я - почти. Потому что начинает получаться.
   - Давай-давай, работай дальше. С завтрашнего утра, сегодня у нас будет домашний ресторан с названием "Сельский уголок". Откуда появилась картина, Леонид?
   - Моя работа. По памяти нарисовал, помнишь ресторанчик в Италии? Танцевали итальянцы перед ним?
   - Перекрутил ты их... Всего одна нога мужчины видима, одна женщины, и она то ли из него выходит как из воды, по пояс, то ли в нём растворяется, и они - одно... Страсть. Есть страсть. Завидую, им.
   - А не думаешь, они могут тебе позавидовать?
   - Надеюсь, - пронзилась глазами сквозь подуманное... - Темнеет. Желаю слабый свет. И накроем на столике возле кровати. И ты перестарался с печкой, жарко, - нагнулась, расстёгивая сапоги.
   На стене выше кровати зажёгся электрический слабый фонарь, прямоугольный корпусом, с перекрестиям по стеклянным сторонам, маленькая копия бывших в прошлом веке уличных фонарей. Светлый свитер развесился на спинке стула. И лифчик на себя принял. И персикового цвета брюки. И колготки, воздушностью на них.
   - Нарисуй меня такой? - отклонила навстречу высокий, длинноватый зад, поверх украшенный плотными прозрачными кружевами.
   - И такой? - стянув кружева, встала у стены, светло-коричневая животом, грудями, трудно расходящимися к верхам опущенных рук, коленкой, закрывшей вторую, насыщенными верхними началами ног с рассаженной выпуклостью ниже талии, с темноватым вертикальным кустиком над тёмной ниже сжатой полосочкой встречной прижатости, повернув голову чуть набок и приотстранив, смотря отдалённо и тем ближе...
   - Потом нарисуешь, по памяти? А помнишь, как в восьмидесятых мы в первый раз... налей мне вина, и себе, - прошла на кровать, села, сложив ноги перекрестием, - мы в первый раз поцеловались, и ты дрожал...
   - Я не...
   - Дрожал, - перебила, - дрожал, я запомнила, - протянула бокал вина к его маленькой рюмочке, - за нашу встречу, мною жданную.
   - Ждал я, тоже, - присел на кровать.
   - Нет-нет, - взмахнула причёской, - надо на равных, совращайся, на это красивое одеяло одетых не пускают.
   Слушала рассказываемое им о своём придуманном здесь в одиночестве, перебила, дотронувшись до верха вертикального между раскрытых ног кустика и прогладив ниже, - до чего приятно быть требуемой побеждающим...
   - Анжела, шоколад тебе передать?
   - Не слышу, не понимаю. Уплыть ни во что, утопиться в страсти, молчи...
   Придвинулась и обняла, и наложилась расставленными раскрытостью губами, вдавливаясь языком...
   - Секретик тебе... Ворота в крепость открыты...
   Дёрнулась, как опровергая, как не соглашаясь, как требуя защититься, упёрлась головой в стену, глянула в изножье, вздохнула и резко надвинулась бёдрами, всею себя, проваливаясь к короткий захрип...
   - Какая возбуждённая возвратилась... Там давала кому-то...
   - Терзай, терзай, давала один раз. Приснился ты своим вошедшим, как будто лежу спиной к тебе и сзади приладился, во сне твой в себе почувствовала - тут же кончила, - дохрипывала от волнения бурнейшего... - Хорошо любить, если и говорить не надо, тебя всего чувствую, всего, люби, люби любимый... - схватила одну руку, оторвала от бедра, прижала к груди... к щеке своей вторую...
   - Быстро закончили...
   - Не переживай, зато вместе. Натерпелись... Пусти меня? Море в меня вдул, пойду, помоюсь.
   Вернулась, вся улыбчивая. Поглаживая тяжести грудей, села спиной к стене.
   - Развеселилась?
   - Я и приехала весёлой, и гордой за тебя, и ещё хочу уплыть ни во что. Вся ночь наша, а тишина тут какая, не как в городской квартире...
   Втекающая навстречу бархатными глазами, с капельками воды на животе...
   И надвигающейся весёлой алчностью...
   - Был бы ты удвоенным, в двух количествах, и прямо сейчас же заново начал меня вбивать в постель. Я жадная, да? Я жадная? Да, я сегодня сильно жадная. Какое-то новое во мне отношением к тебе открылось, и не понимаю, сейчас... Мне удобнее быть глуповатее тебя, помнишь, Пушкин сказал, поэзия должна быть глуповата? А чего здесь делаем, разве не поэзия чувств, исторгаемая телами? Тебе какие женщины нравятся, расскажи?
   - Красивые телом и не думающие, что они мраморные при жизни.
   - На тебя в Москве злилась, злость отстать не могла. Придумала, ты здесь с чужой женщиной развлекаешься, злилась. С Ларисой по-бабски болтали, что за город, рассказывает, одни голубые по улицам мотаются. За три года у неё был всего один мужчина, всего на одну ночь. Купила его в ресторане на ночь за десять тысяч! Мужчина требуется, а как? Встречаться не с кем, замуж не выйти, жалуется. А я вбила себе ерунду, и знаю, ерунда, и злилась. Все женщины мраморные, скучные, со всеми плохо, правильно ты говоришь, и не представляю, да как без любви страсть появиться способна? Тебе женщины сегодняшние нравятся больше, чем в конце восьмидесятых?
   - Те - больше, там оставалось настоящее. Натуральное.
   - Я тебя толком не накормила, пойдём плите. Мама нам в Москве курник испекла, копчёной колбасы нарежем, оливки достанем, паштет. Мясом тебя кормить надо, мясом, как деревенские говорят, без мяса к бабе чего подлезать? Кофе сварю тебе, - качнулась впереди насыщенными бёдрами, опять с удовольствием знаемой нужности своей показывая себя, полностью, до пяток. Натуральное насчёт женщин восьмидесятых годов уточни мне?
   - Настоящими были. Девочек из себя не делали, вечных девочек, выбритых везде. Тогда женщины были - где что выросло, там и присутствует, волосы подмышками никому не мешали и наоборот, мужчинам нравились.
   - Я тогда на аэробику бегала, худенькая, изгибчивая, ноги выше всех вскидывала. Фильмы, помнишь, на квартиры тайно ходили смотреть у приятелей, те, западные. Женщина кадром между ног на весь экран, с бугром волос над ней и вниз, по сторонам от неё, входящий в неё стальнее некуда, мужские пальцы густые кудряшки раздвигают, розовую нежность обнаруживают, себя забываешь, по квартире в темноте сопения, сопения, Нинка жаловалась, её Валерка схватывает под юбкой за ногу, смотреть не даёт. Поразилась тогда, впервые удивившись, как они сниматься на видео не стеснялись, стонали и кричали как хотели. Как им было здорово, не в тёмной избе под толстым одеялом, где непонятно что куда и наслаждение, радость от вида красоты тел мужских и женских задавлена.
   - Там знаешь чего привлекало? Те люди, европейские, делали чего хотели, а у нас всё ещё запреты оставались, за те фильмы арестовывали. Сейчас таких фильмов море, иди, покупай, небо не обрушилось.
   - Да, смешной был и весёлый период узнавания нового, мне под настроение и те фильмы нравились, я поражалась, впервые увидев, как жених привозит сам свою невесту в дальний замок и её там отделывает и лесник, и дворник, и конюх на конюшне, и кладовщик, ну, вся очередь желающих. Оказывается, жених пожелал для неё пресыщения, чтобы затем ему не изменяла. Обалдеть, в голову мою не умещалось! Все тарелочки неси на столик, сейчас с кофе приду.
   Сверкнуло атласной яркостью разноцветное одеяло.
   Крепко наложилась бедром, насыщенным шалой требовательностью.
   Забыв мир посторонний, отодвинувшись только в предчувствование...
   Всколыхнувшись, вскинувшись, оседлала, раскрыто надвинувшись на ласку таинственную, не видимую и самим, на провальную самую в чувствование совсем иного... перевернувшись, подместившись под него раскрыто, направляемый нужно...
   Пальцами сразу за желанием возвратившимся...
   - Теперь долго постараемся, и по-разному повертеться хочу, - тишайшим шепотом горячим в ухо... - стороночки вынежни...
  
   23
   Потянуло подумать.
   Немецкий инженер Ойген Зенгер в самом начале сороковых годов двадцатого века высказал теоретическую идею создания космического самолёта, взлетающего с земли, планирующего в космосе и приземляющегося. Начал разрабатывать идею, до рисунков, до чертежей. Военные, надеясь бомбить любую страну из Космоса, дали ему деньги на строительство.
   Подумать. Какая его идея? Создать самолёт, способный взлетать в Космос на высоту больше ста сорока километров. В начале сороковых годов. На двадцать лет раньше полёта первого спутника и Юрия Гагарина.
   Самолёт по рисункам оказался очень похожим на придуманные, заново, современные. Форма вытянутого треугольника, в основе.
   Почему у Зенгера не получилось? Военные прекратили давать деньги на создание корабля.
   Причина посторонняя, слишком боковая.
   Основное для невозможности построить и запустить удачно - Зенгер обогнал своё время. По существующим достижениям ракетных двигателей его корабль предполагалось выводить на орбиту двумя ракетами "Фау", ими тогда бомбили Лондон. Иногда попадали, иногда нет. Вот это "иногда" не могло точно, без аварии и отклонений, вывести корабль на орбиту. Не было нужных двигателей. Отсутствовала идея, какими их создать.
   Не было материалов для обшивки самого аппарата. Металлические просто сгорели бы, и разрушили сам аппарат. Металлические плюс иные - технологии тогда отсутствовали, как изготовить и что, и - из чего, помимо металлов.
   Аппаратура управления в безвоздушном пространстве тоже отсутствовала, вместе со знаниями, что такое космическая среда и какая аппаратура требуется для управления, для сохранения жизни космонавта.
   Наверное, он понимал, особенно отсутствие двигателей. И теоретически начал разрабатывать фотонный двигатель. Опять обогнав своё время.
   Не построил. Аппарат не полетел.
   Ойген Зенгер и не должен был его строить. Он - чистый теоретик. Его дело понять пришедшую к нему идею, и выразить. На бумаге.
   Через шестьдесят лет после начала его идеи в Германии построили и запустили космический аппарат, удачный, основанный на его идее.
   Вот для чего он был нужен, в самом точном значении. Не его дело искать деньги, строить. Он - мысль, его вклад - идея.
   Как Роберт Людвигович Бартини. Крыло, придуманное им, пригодилось в авиации примерно через сорок лет. Когда к требуемым условиям полёта не подходили крылья иного профиля, конструкции.
   Сорок лет ждало применения. А без его крыла - никак.
   Рисунок крыла Бартини проглядывается и в пассажирских самолетах, способных летать на скорости звука, и в американских, советских космических самолётах.
   Не только нарисованных, начерченных - летавших.
   И если я в начале двадцать первого века решу свою идею до конца, - ни за что не браться за воплощение в материале. Гулять буду по берегу тихой речки. Что-то опять придумаю. Или не придумаю. На что мне жадничать?
   Идея как всё живое в природе, зерно будет лежать в хранилище и сотни лет, и попадёт в нужную почву, проявится десятками, сотнями новых зёрен для накормления людей, для передачи им живой силы...
   Понять и успокоиться.
   Потребовалось.
   Моё дело - мыслить.
   Сделают другие.
   24
   Управляющий Соединёнными Штатами Америки, имеющий влияние на очень многие страны мира, бегал по лакированному паркету коридора в Белом доме, где и работал, и по традиции обязан был жить, со своей любимой собакой элегантным. В отглаженных брюках, такой же рубашке, в обуви, чистой и подошвами. Всегда выглядел выбритым, галстук, иногда приспущенный, смотрелся как только что вынутый из новой упаковки и надетый.
   Управляющий областью России, близкой к столице, приезжал на работу в лыжной шерстяной шапочке, в спортивной куртке и никогда не выглаженных тренировочных штанах. Таким же ездил по районам, в них встречаемый как образец местной высшей власти, - для уважения образец, заменяемым подобострастием и подхалимством подхолуйников, и для подражания. Когда шёл говорить написанные для него слова с трибуны - люди смотрели на пиджак, смятый толстыми складками поперечно на спине, и на воротник рубашки, справа засунутый под воротник пиджака, слева почему-то углом высунутый наружу. И на лицо с двухнедельной серо-белой щетиной. Районные начальники удивлялись чему положено подражать, а выглядеть на народе не бритыми не хотели. И - в мятых пиджаках ходить среди людей.
   Ни разу управляющий местный не надел галстук-бабочку. За все три года. Зато на пляж выходил не в плавках, - в ситцевых с цветочками до колен трусах, здесь называемые обыденками.
   Считающийся образцом для всех в области, как врали для него проституционные, купленные на выделенные им из казны деньги называющие себя журналистами...
   Специального образования, профессии обучающего, не имеющие.
   Леонид Аркадьевич тоже понимал, - одежда, общий вид человека всегда показывает его характеристики все разом, и ума, и способности говорить выстроено логически, не мятыми словами пустыми, и умение мыслить стратегически, - а может, и не мыслить. Тактически, то есть в деталях, тоже.
   И, как бы не возносили значение управляющего бессовестные телевизионщики местные и газетчики, понимался он профессором обычным проводником вагона, не имеющим никакой своей самостоятельности, на самом деле, исполняющим команды везущей паровозной компании, а компания, конечно, находилась в столице. Само собой, немедленно заменяя проводника вагона, возомнившая о действиях самостоятельных.
   - Послушай, Анжела, - сказал профессор в городской квартире, положив трубку телефона, - одевайся элегантно, через час у подъезда будет машина, мы поедем на ужин с губернатором.
   - Куда поедем? В ресторан?
   - В занимаемый им для постоянного жилья дворец, бывший детский санаторий на Синем озере.
   Машина приехала в сопровождении полицейской с мигалкой, и с генералом, вышедшим лично открыть заднюю дверку и поддержать под локоть жену профессора, усаживая в салон на заднее сиденье.
   Полицейская крякнула на весь большой двор и поехала впереди, освобождая от машин посторонних дорогу. Повторяемое резкое кряканье означало одно для всех: кыш отсюда, вся дорога моя и должна стать пустой.
   В машине жена спокойно рассказывала продолжение, какую турецкую ткань выбрала вчера на новые шторы в новом магазине. И обычное, бытовое, удерживало от нервности, как ракету на старте - балансиры.
   Дворец на Синем озере, в сосновом лесе с воздухом целебным, местные чиновники, тогда коммунистические, построили для проживания московских партийных чиновников, с колоннами, портиками и лепниной на всех трёх этажах. С обрушением власти коммунистов дворец передали под детский санаторий, а через несколько коротких лет, как чиновники партии новой во власти закрепились, по их понятиям навсегда, не совсем здоровых детей убрали в больницы городские, дворец отремонтировали, обставили новейшей мебелью, разделённую большими коврами на паркете. В лесу вокруг расставили скульптурных женщин в греческих накидках, в исполнении местном ставших похожими на доярок в простынях после бани, разложили бетонных львов, медведей, на деревьях привязали чучела тетеревов и сов. Территорию вокруг широко огородили высоким непрозрачным забором с вырубкой леса на три метра от него, назначили охрану с автоматами, охранять и сам дворец, и гараж на двадцать пять машин, и две яхты, и дом для охраны и прислуги, и склады с продуктами, и вертолётную площадку, и бронетранспортёр с торчащей пушкой, зачем-то с перепугу притащенный сюда.
   Видимо, местные подхолуйники перестарались.
   Устроив развод с женой и отправив её жить во Францию, в его тамошнем частном владении, здесь губернатор жил один.
   Как человек.
   А как губернатор - среди охранников, прислуги, официанток, поваров, кладовщиков и дворников.
   Началась загородняя дорога с поворотом в лес, с проездом под знак, другим сюда запрещающим появляться. Генерал кому-то звонил по карманному телефону и строго указывал, чтобы машину не останавливали.
   Леонида Аркадьевича вдруг настроением отодвинуло в мягкие пятидесятые годы. Вечерами падали снега, долгие, долгие, вечерами читался журнал "Юность" с новыми поэтами, новыми повестями прозаиков московских, с возникновением надежды - настаёт мягкое, человеческое время, и первым для дел любых существующего порядка будет человек, с заботой о человеке, с развитием в нём, каждом, культуры и ума...
   Тонкое время мягких настроений на лучшее, с новыми стихами поэтов молодых, с новыми практическими делами физиков, вместе с инженерами теоретические достижения переводившими в повседневные строительством первых атомных станций, мощных ракет космических...
   Охрана встретила за входными дверями, показала, где оставить шубы, проводила на второй этаж. В полукруглом зале, украшенном колоннами, раскрашенными под красный мрамор, под люстрой стоял стол, накрытый на четверых. Четвёртым, вслед за пришедшим сюда губернатором, сел генерал. Оказалось, Анжела лечила глазную болезнь губернатора, сразу стало проще, поближе общаться.
   Официантки в белых передничках исчезли. Ужин начался. Налили, кто чего хотел: виски, коньяк, водка, вино. Профессор себе налил водку.
   - Виктор Валентинович, зачем вам три шлагбаума перед воротами?
   - Вы заметили? Мне говорят, положено. Я сам пешком несколько раз к дому приходил, они на электричестве, и ломаются. Леонид Аркадьевич, ко мне каждый день стараются попасть различные посетители. Почему вы никогда не проситесь? Мы могли бы и раньше подружиться, верно?
   - Мне когда-то любопытно было попадать в кабинеты профессоров, академиков, генералов, связанных с вооружением, министров. Любопытных людей получилось повидать, и простых, деловых, и чванливых. Видите, я занимаюсь теоретическими проблемами, для такой деятельности потребна больше всего тишина. И спокойствие. Я постепенно привык жить в стороне от любой власти, мне больше остального нравится наш деревенский дом. Автобусом выезжаю за город, иду пешком в гору, мне нравится.
   - Вам не нравится всякого назначения власть? Вы не стесняйтесь, составьте для меня список, если для вашей деятельности нужна лаборатория, специальное оборудование. Распоряжусь, сделают.
   - Спасибо, мне для работы, чисто теоретической, нужна бумага, авторучка или карандаш, мои книги, таблицы, компьютер. Я работал в научных институтах, тогда они мне были интересны. А всякий коллектив ограничивает свободу. Нужную мне. Планы никакие, составленные не мной, не выполняю, теперь, работаю самостоятельно. Тут есть замечательный момент, в работе самостоятельной, в работе по своему желанию. Так меня вывело, в поворотах жизни. А власть...
   Я по-другому отношусь к власти. Понимаете, есть проблемы, не зависимые ни от какой власти. Моя работа находится в стороне ото многого. В чистом виде индивидуальна, самостоятельна. Вы посмотрите, а какая власть нужна был Ньютону, чтобы по упавшему яблоку определить закон всемирного тяготения? Власть ума, и достаточно.
   - Да, да...
   - Наверняка ему никто приказа не давал, - пошутил генерал, заново наливая в рюмочки.
   - Пример самостоятельной работы, хороший пример вы привели. А почему наиглавнейший приезжает не ко мне, как к губернатору, а к вам?
   - У него такое желание возникает, он ведь тоже человек.
   - Вы на самом деле вместе с ним учились в одном институте? И в одной группе на курсе?
   - Учились, так было.
   - Я понимаю, Леонид Аркадьевич, я имею право не все вопросы задавать, в таком случае. Но любопытство сильнее личного, для себя, запрета. О чём вы с ним разговаривали? Он спрашивал, как живёт у нас область?
   - Ни о чём не разговаривали.
   - Быть не может!
   - Запросто может. Сказал, приехал помолчать, устал от людей. Сели, помолчали.
   - На самом деле? Неужели со всей своей командой сопровождения приехал помолчать?
   - Вот я иду по селу, встречаю знакомую собачку. Её зовут Комендант, кормит всё село. И я кормлю. Есть желание - присяду, поглажу, поговорю с собачкой. Нормальные отношения, у нас. А он захотел помолчать - может быть, ему в чём-то помогло, спокойнее сделалось.
   - Запомнил я тот вечер, - вздохнул генерал, всё наше управление по моему устному приказу внимательнейшее за порядком в городе наблюдало, на всякий случай.
   - У меня к вам просьба, уважаемый профессор. Давайте при необходимости поедем в столицу вместе? Мне нужна ваша помощь в столице, в некоторых кабинетах, вы согласны? Когда я там появлюсь с вами - дело решится быстро.
   - Если появится проблема, и от неё будет зависеть нормальная жизнь людей вокруг нас - согласен, чего тут возражать.
   - Финансовые дела по поездке я беру на себя.
   - Да понятно, давайте покушаем? Бифштексы остывают.
   - А вы, товарищ генерал, назначьте в село наряд для охраны профессора. И передайте, кому положено, пускай профессора срочно выберут депутатом области.
   - Нет-нет! Сидеть на долгих заседаниях? Мне нравится быть свободным, вольным человеком! Подтверди, Анжела?
   - Я сама для него охрана.
   - Предлагаю за это и выпить, - поднял рюмку губернатор.
   25
   "В некотором царстве, некотором государстве" - начинается русская народная сказка...
   - А почему - в некотором? Оно название имеет, царство?
   - Нельзя с названием. Русские с давнего, с давнего времени привыкли таиться, как бы не вышло плохое, если скажешь и кому-то не понравится.
   - Царю?
   - Царю и его власти, генералам всяким.
   - Так русские что же, всегда живут для царя? Они для него игрушки, не люди?
   - Не знаю, ты сам догадался. "В некотором..."
   - Да хватит трусить, в погреб залезать, давайте на солнечную улицу выйдем и говорить начнём с точным названием всего, и царства, и чего в нём происходит.
   - Нельзя, нельзя.
   - Почему?
   - А потому что...
   - Какое потому что? Что в нём за смысл?
   - Не знаю, не знаю... Я ничего такого не сказал...
   И оглядки во все стороны, и в глазах - а не подслушивал ли кто со стороны?
   Странно. Двадцать первый век на территории российской...
  
   А был ещё один разговор, на двоих, в доме на длинном холме. Без созванивания насчёт встречи, так, по-дружески, по необходимости, если прижало поговорить, когда вокруг доверять некому.
  
   В тихий, долгий осенний дождик. Тоже - приездом неожиданным. Так же, как во времена студенческие, потребовалось - разговор начался.
   Однокурсник и в институте отличался неожиданными поступками, вместо присутствия на лекции мог оказаться в турпоходе, без предупреждения преподавателей и друзей, двух.
   Недоступный для людей всей страны на расстоянии близком, для людей разных стран мира приехал на восстановленной для него "Волге" шестидесятых годов, имея возможность взять из спецгаража любую современную машину. Профессор давно знал, почему. Студентом его однокурсник почему-то очень хотел иметь именно "Волгу". Такую, как у Гагарина, говорил тогда. Может быть, так понимал величие, потребность подвига?
   Подвига на века сразу...
   Автомобиль - восстановленная вручную копия гагаринского?
   Ходи хоть в ботинках Гагарина - им не станешь.
   - Мне часто хотят угодить, врут чёрт его знает сколько... Необходимо управлять процессами, а как они выглядят не в моём кабинете, не по подхалимским информациям со смыслами "всё хорошо" - не знаю. Как на чернобыльском блоке, обрушенном, процессы под крышкой, внутри его идут, а какие? Заново взорвётся, боком адское варево выйдет? Точных датчиков нет... Чувствую, чтобы иметь будущее - страну надо переделывать. Ты соображающий, и что же соображаешь на тему управления государством, зная обычную жизнь, и городскую, и сельскую?
   - Я тебе сейчас буду работать тем самым прибором, вставленным в чернобыльский разрушенный блок? Давай, попробуем. Буду говорить как есть, мне к тебе подхалимничать - дело постороннее, для меня. Чаю налить?
   - Попозже.
   - Смотри. Я родился при управляющем страной Сталине, за неделю до его смерти. В моей школе висели портреты Ворошилова, Будённого, героев в военных мундирах, каких-то дяденек в штатских костюмах, и все они назывались государственные деятели, заботящиеся о нас, детях государства. Нам так и втолковывали: мы - дети государства, государство заботится о нас и обо всём советском народе. Почему мы - дети государства, а не дети родителей?
   Я ещё не закончил четвёртый класс - нам учителя сказали снимать портреты Ворошилова, Берии, усатых и толстолицых вождей, рвать их и выбросить в мусор. Принесли нам коробки грампластинок с их речами, мы сидели на улице и камнями разбивали каждую пластинку, как сказали нам учителя. Колотили и разговаривали, плохие эти дяденьки, государство обманывали и нас тоже. Детская политграмота, сразу в практическом варианте, без учебников.
   Учителя на уроках истории нам объясняли, государство у нас очень хорошее, некоторые управляющие плохими оказались. И мы смотрели, - рабочие разбивали кувалдами гипсовый памятник Сталину, кидали кусками в кузов грузовика, увезли и выбросили в овраг. Тогда и услышал в себе первые желания понять, что такое государство?
   Первое понял - оно понятие не конкретное, выражением через людей, оно - не Сталин и не Ворошилов, а народ, живущий на своей родине, законы для народа, армия для защиты. Ну, так, в общем. Но и Сталин, и прочие Будённые, и любые чиновники, сегодня чего бы не сотворяющие, - всё от имени государства, - они тоже присутствуют конкретной частью государства. Они руководят, а я подчиняюсь. Вот самая железобетонная схема, называющаяся государством, одна из составных частей, помимо территории, границ, армии, языка...
   Нас учили - наше государство самое передовое в мире, самое справедливое, самое честное по отношению к народам, борется за счастье каждого из нас и за мир во всём мире. "Землю крестьянам, фабрики рабочим, мир народам". Ленинская краткая программа. Все остальные страны внимательно смотрят на нас и мечтают организовать свою жизнь по нашему примеру.
   Мы постепенно узнавали, крестьяне и рабочие стали обыкновенными рабами в сталинских лагерях, миллионами там погибали. Спрашиваю, почему у других мальчишек дедушки, а где мой? Посадили в лагерь. За что? На работе ему деньги платить положено, а в лагере за бесплатно кому-то надо работать. Серьёзно пришлось подумать, в каком государстве случайно родился и вынужден жить, за границу заикнись уехать - посадят тут же, как врага государства.
   Лагеря, тюрьмы, пытки, расстрелы от крестьян и неграмотных рабочих до генералов и маршалов, оказавшихся предателями. Война с народом, от имени государства. Вышинский, Ежов, Берия, Сталин как организатор зверского отношения к людям страны. Мир народам и военное нападение на соседнюю Финляндию. Одно говорить и противоположное делать. Так и узнаёшь реальность. Какая на самом деле, а не в том, что нам преподавали в школах.
   Дальше выдающийся управляющий Хрущёв. Кукурузу сеять по всей стране, личный скот у крестьян отобрать вместе с огородами и сенокосами, мир довести до вероятности войны, сразу атомной, люди в нашем селе ходили в ватных фуфайках до самого полёта Гагарина, настоящие пальто и белый хлеб видели в лживых московских кино. Я сам ходил в школу - у нас полы были - обычная земля. Все деньги страны не народу, а тратить на атомные бомбы, на ракеты, на новейшие атомные лодки, танки и прочее, к жизни народа отношения, практического, не имеющие. Получается - какая психическая передвижка в голове управляющего, такие и страдания всего народа. От имени государства, через принуждение. У нас до полёта Гагарина колхозники не имели паспорта, не могли никуда уехать, получается - самое обычное крепостное право, о чём в газетах не писали. А значит, опять остановка развития человеческого в человеке. В каждом человеке. Результат - остановка развития самой страны, медленная, постепенная.
   Объявили дураком, убрали Хрущёва. Тихо, спокойно, бесплатно получаем квартиры, имеем хорошие школы и детские садики, и больницы и санатории, строим коммунизм, наисамое передовое в мире общество, паспорта крестьяне получили, Брежнев приличный управляющий, народ тысячами и миллионами в лагеря не отправляет, маршалов не расстреливает. Сели на танки и прикатили в Прагу. Спасибо, а как с лозунгами "миру - мир", висевшими по всем городам страны на главных улицах? А как с желанием чехов и словаков самим определять устройство жизни своей для них страны? И почему снова никто народ не спросил, наш народ, нам такое нужно или обойдёмся, не станем в чужой стране диктовать свои условия для их жизни?
   Для слишком спрашивающих - мордовские лагеря по статье мимо политической и психиатрические больницы с принудительным лечением.
   Сели в танки и помчались в Афганистан строить школы и сажать деревья, как нам всем врали по телевизорам. Матерям и отцам гробы их сыновей. За что погибли? А за то, так решил управляющий.
   Горбачёв - предательство страны самое настоящее. Ельцин - начинал как коммунист, свернул в полнейшее разворовывание самого государства, ни армии боевой не осталось, ни заводов, ни колхозов, ни толковых школ, ни медицины, ни науки - страну пустить под уничтожение не преступление разве?
   И вот, сколько их получилось узнать - Сталин, Хрущёв, Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачёв, Ельцин, - всегда сохранялось одно и то же: как барин решит, так и повернётся, а народ - от крепостного права, изменённого, немного в другой форме существующего, не как при царях, не ушли. И когда нет свободы для каждого нормального человека, нечего и ждать совершения им поступков ради величия своей случайной родины. Человек не имеет права выбирать желаемое им, человек вынужден пристраиваться, как травинка на ветру, а тут ещё разные животные по тебе ходят, могут наступить, раздавить, могут и сорвать, сожрать... Травинка беззащитная, беззащитная, прав на защиту не имеющая...
   - Что же делать?
   - Жизнь выстраивать по-человечески. Ложь заменить правдой. Прекратить повальное воровство. Отменить приватизацию и разворованное вернуть государству, с доплатой за пользование. Не нападать с войнами на другие страны. Перестроить деревни и города обветшалой страны. Избавить страну от сохраняемого крепостного права, когда государственные чиновники, воры и сволочи, заранее честные, а виноваты только обычные люди. Дать людям, обычным, зарабатывать не только личным трудом, а и долями ото всего, что государство продаёт в другие страны, взятое от природного богатства страны. У нас государство почти сто лет было врагом для народа. Любой чиновник - враг. Ничего хорошего для человека сделать не способен, одни угнетения и выдавливания взяток, вся государственная служба чиновника - работа на личный карман, грабеж всего и всякого. Ты разверни наоборот, сделай государственную службу для народа, вместо для наживы для кабинетных воров и преступников.
   - Меня убьют. Сразу убьют.
   - Те, кто рядом с тобой? Кто наворовал миллиарды? Конечно, постараются убить. А ты прежде к народу обратись, за поддержкой. Потребуется - добавь просьбу помочь наворовавших поставить на место. Только народ и поможет. Когда ясно поймёт, наконец впереди начинается забота о народе, и не на словах, а пунктами ясной, понятной всякому программы передела жизни в пользу народа. Выше народной силы ничего не бывает. Ты её и примени, и возглавь. А то живём, поплёвывая на всё, как будто историю мира отменили и ответственности в будущем не бывает никакой. Полагаю, это не так, на самом деле.
   Молчали. В окна смотрела Россия.
  
   ..Ночью сильный ветер трещал по углам, по стенам дома, бухал ударами по крыше, пробуя её оторвать и унести. Дом среди ночи воспринимался летящим вместо самолёта, продирающимся через плотные воздухи, скребущие по нему, продирающимся сквозь всю страну Россию, измученную убийствами людей в революции, на бесконечной гражданской войне, в тюрьмах и лагерях "построения светлого будущего", в войнах с Польшей, Финляндией, Германией, в Корее, во Вьетнаме, Чехословакии, в Анголах и Мозамбиках, на Кубе, взрывами в разных городах многоэтажных домов вместе с ночующими в них многими, многими мирными семьями, в войнах на своей же бывшей территории страны, позорных для истории навсегда...
   Скреблась, трещала, едва удерживалась от развала, вырываясь на новое, на чистое, на чистое безбрежной тишиной, сквозь мрачную, чёрную в ночи бурю.
   На доброту человечества вместо...
   Конец второй части
   31.03.2014 марта 2014 года.
  
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
   26
   ...и тянет оглянуться, посмотреть через плечо. Ни на кого.
   На - что.
   ...как будто проходило разными отрывками, частями не останавливаемое кино, и кино сегодняшнего дня, кино прошлой недели, с перелётами в юность, возвращениями в отходящий с остановки автобус, - в детство, оказавшееся теплом взрослых и толстенькими пузиками узкоглазых малюсеньких щенков самых коротким... с ложью, через школьные учебники вдалбливаемой из учебников "учёными", подгонявшими историю родной страны под "утверждаю" лжецами очередными, под ложью "вновь открытой правдой" - мерзавцами, озабоченными полностью только своим "выдающимся местом" в очередных страницах истории и жирным столичным бытом с отъездом за границу "меня весь мир должен знать и приветствовать", - собственным поиском в разных книгах, докапыванием до фраз умных и честных, открытиями коротких фактов истории настоящей, через правду чувствуемую...
   ...сколько ни лгут с самого детства, в человеке любом живёт наследственная природная память, наследственная природная культура, воспринятая от предков, а их правда всегда посторонняя рядом с "обсуждённой и утверждённой" властителями временными...
   ...цари, генсеки, случайные, сменившие их сыновья сантехников и поварих, - кто бы во власть не попал - всегда получается барин с "я так хочу" и холопы с харями подхалимов, с привычками холуёв и подхолуйников.
   ...человек, ты свободен? Ты себя уважаешь?
   И варварство видится нескончаемым, непереносимым, но во всём присутствует номер крайней, последней страницы. За ней начинается - перевернулась, не перевернулась, - поиск нового, другого по своему составу и качеству, без барина и холопов. Отрывом от всего неисправимого общества миллион миллионного, может, человек поймёт своё величие? Неповторимость свою и уникальность, пропущенные, протащенные через доставшееся время жизни?
   ...слишком много грубых, живущих мимо общечеловеческой культуры людей в стране, уже и в двадцать перовом веке. Каким движением вытянуть их в люди культурные, образованные, в люди, живущие не зря?
   ...даже открытие Космоса прежними учёными ничего им не дало...
   ...география напрасности. То освоим Северный полюс, для нормальной жизни невозможный, то освоим Космос, для человека губительный начиная с возможности свободно дышать...
   ...ко всему человечеству понять движитель устройством и переместить в сторону настоящего хорошего, вместо лживости, как морковки перед носом бесконечно к ней идущей ослика, "светлого завтра", вместо недостижимости при отсутствии и цели, и способности преодоления зверя остаточного...
   ...запросто перегрызающего горло даже лесному волку...
   ...жующему колбасу рыбу в рот не положешь...
   ...мы все в кино реализма, временном, неповторимом, и реализм местами - хуже откровенного, вынужденного мата...
   ...когда жена спросила - и не стыдно начальнику области одному жить в двухэтажном большом доме помещичьего типа конца девятнадцатого века, отобранного у детского санатория? Где под его лживым успешностью руководством за три года сто семьдесят три деревни стали заброшенными без ушедших жителей? Где его день и ночь охраняют от народа? Ведь он живёт как в тюрьме, по улицам города без охраны пройти не может! А ты со своей честностью ему помогать не станешь, я в тебе уверена!
   ...да пошёл... попрошайка с миллионами в иностранных банках...
   ...повернись и посмотри, Анжела, насколько чистым сегодня снег нападал... для души и размышлений очищением...
   ...да что там какой-то очередной чиновник? Жизнь бессмысленна без настоящего открытия, а его жратва с холуями охраны по сторонам, с несчастными прислуживающими людьми, рабами современными...
   ...где хам, числящийся в депутатах государственной думы, диктующей законы народу и ими указывающий как правильно жить, приказывает своему холую перед телекамерами "жёстко изнасиловать" беременную журналистку после его истерических выкриков "Христос воскресе! Христос воскресе! Давай, насилуй!"
   ...страна, где глубочайшее неуважение к Человеку постоянно, из века в век...
   ...отрубить голову. Четвертовать. Вздёрнуть на дыбе. Утопить с камнем на шее. Дать в морду. Повесить. Сжечь на костре. Прожарить радиацией в урановой шахте. Расстрелять. Испытать новый секретный яд. Положить мордами в асфальт. Размазать печень по асфальту. Намотать кишки на танки гусениц. Избивать сутками. Изнасиловать.
   Профессор Корсаков пережал резкие наплывы мыслей и зашагал по городу быстрее. Навстречу весны для всех, близкой началом и надеждой на перемены.
   27
   По полузаброшеной дороге, появившейся после растаявшего снега, Леонид Аркадьевич прошёл в сторону от села километров пять, рассматривая прозрачные, пока без листвы, леса по обе стороны. Высокие, они начинали расширяться, уходом на стороны, показывая поляну. В середине поляны стоял серый камень в полтора человеческого роста, широковатый. Профессор подошёл, прочитал надпись.
   Налево пойдёшь - конь погибнет. Направо пойдёшь - сам погибнешь. Прямо пойдёшь - себя позабудешь.
   Обошёл камень. За ним, прямо, виднелся овраг с чернеющим брёвнами мостом.
   Через мост к камню шёл человек. Леонид Аркадьевич с ним поздоровался, узнал сельского кузнеца.
   - Василий Андреевич, почему тут камень стоит, вы не знаете?
   - Да как? Знаю, я тогда мальчишкой был. Москвичи приезжали кино здесь снимать, детское какое-то, говорили, вроде сказки. К камню на коне подъезжал артист на коне, одетый русским богатырём, Илья Муромец с мечом на боку и с копьём. Камней у нас совсем и близко нет, взрослые рассказывали, москвичи привезли на платформе, трактор её тянул, камень двумя кранами сгружали и устанавливали, а художник надпись на нём набивал, мы прибегали, видели. Интересно ведь, как кино снимают, мальчишками были. Камень и остался, куда его девать? Вроде кино потом для детей показывали, летом здесь снимали, леса пушистые стояли, не что сегодня.
   - Двумя кранами стаскивали и устанавливали? Сколько же он весит, как думаете? Тонны две?
   - Ну-у-у, какие две? Да он тонн пять по весу будет, не меньше.
   - А в земле не закреплён? Не на бетонной подушке стоит?
   - Чего его вкапывать? Снизу не сильно, но ровный. Поставили, бульдозером немного потолкали, хватит, трактористу крикнули, я как раз видел.
   - Интересная надпись, из русских сказок. Русская народная мудрость. Налево запрет, направо запрет, прямо за камень - запрет. Получается, отправляйся назад, и всё?
   - Так есть, по написанному. Прочитаешь - опасная подсказка, а я то и дело в деревню Кириши хожу напрямую, ничего не случается.
   - Остаётся - или назад, или вверх?
   - Вверх тут куда? Камень и есть камень, не лестница. Глыбища вон какая.
   - Гранитный камень?
   - Говорили, гранитный, вроде с самого Урала привезли поездом.
   - Василий Андреевич, а вы, кузнец, смогли бы в этом камне вырубить отверстие? Глубиной сантиметров сорок, а размерами пятнадцать на пятнадцать?
   - А вам для чего?
   - Пока не знаю, потом увидим.
   - Так прежде мне придётся инструмент нужный выковать, шпунт называется для грубой обработки. И скарпель на потом, делал я на заказ одному скульптору. Долбить тут придётся немало.
   - Вы, главное, долбить не спешите, пусть трещины не образуются. Сколько вам денег выдать?
   - Так ещё не показали, где долбить!
   - С любой стороны, хоть слева, хоть справа. На уровне своей груди, чтобы работать вам удобнее было.
   - Конечно, с лестницей стало бы подороже, посложнее работать с лестницы, можно и навернуться. Времени сколько отводите на работу?
   - Я не тороплю. За месяц, постепенно, сделаете? Берите деньги авансом. Мало будет - добавлю.
   - Так вы же мне месячный заработок выдали! Да как я?
   - Я сказал, мало будет - скажете.
   - Так на то работа, на то мне работа покажет!
   - Пойдём назад, пока? К селу, раз дороги за камнем нет?
   - Да пошли! Весело мне с вами, пошли! Дорогой вы мне Леонид Аркадьевич... А правда, вы - профессор?
   - Ну, сделался им, постепенно...
   - Вот как случается! Постепенно... А работой меня сразу обеспечили! И заработком, главное! Заказчика мне сейчас и не искать!
   28
   Мария Фёдоровна - так её с подхалимской внимательностью начали называть на должности, и прежняя Машка быстро улетучилась из обращений к ней, - умела немного принагнуть голову с извивами широко завитых волос, немного приузить глаза и смотреть так, специально исподнизу, представляя по одному своему фото - наиболее дерзко, наиболее притягивая к себе смотрящего на неё и заставляя принимать её убеждения, словесные, начальственные на работе.
   Работать её устроили на самом верху всей области, в высшем руководящем составе. По заявлению, написаному - никому не сообщала, где.
   Сразу и в подъезде дома, где жила, всех заставила прекратить называть Машкой.
   Ей позвонили из приёмной ну очень, ну очень большого начальника и сказали, она вызвана им на три часа дня, на беседу. "Второго по значению, всеми деньгами распоряжается", припомнила. И туалетной водой на себя брызнула, и приопустив подбородок, перед зеркалом попробовала, как будет выглядеть, и что в брюках чёрных, с тонкими белыми полосками, блестяще обтягивающих зад и бёдра, смотрится напоминанием замечательного постоянным - вспомнила, ей такое сказали недавно в коридоре, на широкой ковровой дорожке, - готова, отметила о себе довольно. "Чего он будет спрашивать - не знаю, отвечу как-нибудь, деловой надо себя показать".
   Секретарша подняла трубку телефона, сказала "можно", Мария Фёдоровна легко встала со стула, прошла через двое тяжёлых дверей тёмного тамбура в большой, большой кабинет.
   Хозяин широкого стола показал рукой на стул справа от узкого столика, к его столу приставленному.
  
   - И не говорите, - качнул головой, скучная, тусклая жизнь у нас, руководящих, старающихся улучшить жизнь народа, власть нам доверившего, и не говорите, так приходится уставать, так уставать...
   Вызванная сидела и не говорила. Ждала, как бы с работы не выгнали, прямо здесь. Она, пока, оставалась полностью не утверждённой.
   Взял тонкую папочку, как поняла, с её документами, полистал.
   - Так, так, двадцать семь лет... Такая молодая, и на серьёзной должности, руководительница отдела по вторичным расширениям и инвестициям, с привлечением механизмов... юридическое образование имеется, в коллективе показала себя... У вас пять сотрудников в подчинении?
   - Семеро.
   - Семеро козлятушек, отлично, заметим, отлично... Вы у нас работаете второй месяц, и не утверждена, числитесь временно исполняющей обязанности... зарплата пятьдесят восемь тысяч, маловато, маловато... Семья есть, дети?
   - Муж, дочери шесть лет. Как тут начала работать, в детский садик без проблем устроили.
   - Вот видите, преимущества нашей работы... и не говорите... Как будем решать? Подписываю вас на постоянное место работы, без временно исполняющей, с зарплатой шестьдесят семь тысяч рублей? Согласны?
   - Само собой, согласна. Спасибо вам, - прищурила глаза, принагнула голову, наиболее сильно притягивая повысившего зарплату. И утвердившего на месте начальницы.
   - Спасибо на хлеб не намажешь. Переходим к делу. Вы продолжайте руководить, полностью отдавая все силы и знания работе. Отмечаю с удовольствием, ни одного опоздания вас на работу не замечено, на рабочем месте не курите, выходит, мои распоряжения выполняете старательно.
   - Да, я в делах понимающая и старательная.
   - И не говорите, и не говорите, вызвал вас как старательную. Понимающую вызвал. Надеюсь на ваше умение помалкивать, где потребуется в дальнейшем. Перейдём в комнату отдыха, вон та дверь.
   Вошёл попозже и сразу нажал какую-то кнопку.
   - Так стараются все узнать лишнее, так стараются... Японский глушитель мне поставили ребятки, все разговоры не даёт записывать. Ребятки говорят, слова в сплошное шуршание затираются. Новейшая модель, японская, - сел в кресло, рассматривая её, присевшую на диван. Боком немного, скромно.
   - Маша, ты девушка с мозгами, соображающая. В твой отдел на днях после моей подписи поступят двадцать два миллиона семьсот тысяч рублей, ясно?
   - Очень ясно. Что мне с ними делать? Какой проект начинать?
   - Проекты начнём попозже. Восемь, восемь и четыре миллиона ты переведёшь своим распоряжением на счета в иностранных банках, нам ведь надо зарабатывать проценты на деньгах? Увеличивая суммы, находящиеся в бюджете без дела?
   - Да, тут для меня видна ясная задача, умножение бюджетных средств. А ещё два миллиона?
   - Их ты переведёшь куда знаешь на свои счета. И я забыл, что они где-то, как-то. Твоя премия за умение молчать. Семьсот тысяч принесёшь мне, постоянно требуются наличные.
   - Поняла. Погодите... они, которые два, совсем станут мои? И я могу тратить?
   - Да хочешь - машину новейшую покупай, хочешь, могу отпустить тебя во временный отпуск по болезни, поедешь за границу на пляжи, отдохнёшь. После того, как названные суммы устроишь в иностранные банки и счета передашь мне.
   - На какие фамилии мне оформить счета?
   - Попозже извещу, попозже. Ты согласилась?
   - Согласилась, бесконечно благодарю.
   - Благодарность на хлеб не намажешь. Своё согласие, отметим, своё, добровольное, ты обязана подтвердить.
   - Как я могу подтвердить? Мне подписать документ?
   - Зачем нам чернила на бумаге? Наложенные авторучкой с золотым пером? У меня своё перо есть. Не золотое, а толк знающее, на него не жалуюсь. Оформить надо твой приём, скажем так, в наши прочные круги.
   Принагнула голову, прищурилась, наиболее точно, без никакой ошибки стараясь понять, чего требуется... и - не забывая продолжать нравиться, нравиться...
   - Ковёр у меня новый вчера постелили, видишь, постелили и сразу пропылесосили. Порядок всегда требую соблюдать. Для соблюдения порядка ты должна...
   - Сюда никто не зайдёт? - попробовала разведать, правильно ли поняла направление.
   - Секретарша любому скажет, временно отсутствую. Покажи мне свою белую задницу без чёрных брюк, и всю себя, голую. Сиськи открой полностью.
   - Так у меня семья, муж...
   - У всех семья, у всех муж, всем за границу надо. Мне какое дело? Или порвать документ подписанный, и ты завтра на улице, без работы? И попробуешь рассказать о миллионах - о тебе скажут с ума сдвинулась от расстройства, что выгнали? Пока не дашь - наше дело не начнётся.
   - Мне на ковёр попой кверху встать или будем на диване?
   - Времени мало, совещание скоро, - подошёл и быстро сдёрнул с неё едва расстёгнутые брюки. Вместе с трусами. Развернул к себе задом, нагнул лицом в диван, раздвинул чего нашёл и втиснулся в самое-самое, притягивая за бёдра на себя.
   - Молодая щель сильно пахнет, как герань у меня дома...
   - Так мы же в кабинете...
   - А где тебя драть? В туалете, при моей должности? Не болтай лишнего, внимай, лови удовольствие, дурой не будь, попросишься ещё сама... сюда... в общую очередь...
   - Ох, у вас и затвердел...
   - Вот, давай, в нужном направлении... Верной дорогой, так скажем...
   - Вы такой мастер, разрываете бедненькую, изнасиловали... неожиданно изнасиловали по согласию...
   - Нравится, что по согласию?
   - Нравится, нравится, - наматывалась на желание угодить обязательно, помня о двух миллионах... о двух сразу...
   - Отдеру тебя, Машка, назад отступления не станет, давай, давай надавливай, крути задницей, крути навстречу... Крути, пока на диван не обрушишься... Погоди, повернись, на ковёр ложись, я сверху, понятливая...
   Над главным зданием чиновников области прогудел самолёт. По времени - единственный отсюда рейс на столицу, а из неё за границу в страну любую...
   - Моей любовницей останешься, поняла? По твоему согласию, понравилась потому что.
   - Старалась... Вы такой крутой мужчина... Мне в другой раз презерватив захватить?
   - Нравится без него. Презерватив на хлеб не намажешь, вкус не тот.
   - Ну так что, за такие подарки я любой аборт у частников сделаю, когда залечу.
   Хозяин кабинета подписывал документы, передавая ей по листам. Перед зеркалом поправившая и оглядевшая на себе всю одежду, и причёску, Маша и не поняла, по глупой радости о двух миллионах, в случае розыска пропажи денег из казны судить её будут сразу за двадцать два миллиона.
   29
   В маленьком венгерском городочке Шиофок, на озере Балатон, балдели на дискотеке трое молодых из Советского Союза, приехавшие туристами. В 1985 году, среди жаркого августа. Вечером, допоздна.
   И сейчас трое сидели в городской квартире профессора Корсакова, в российском городе.
   - Там был пол закрыт отполированными латунными пластинами, ногой чуть двинешь, и как легко танцевать!- вспомнил академик Митряев, приехавший в местном университете прочитать несколько лекций.
   - И вентиляторы здорово нагоняли прохладу, - внесла из кухни Анжела тарелки с закусками.
   - Я придумал, - загордился Корсаков. - Мы тогда с Андреем уже были засекреченными, комиссия еле отпустила в турпоездку за границу.
   - В братскую социалистическую страну. За нами всё равно кто-то следил.
   - Митряев, у каждого своя работа. Мне тогда надоели постоянные указания руководителя группы, что можно и что запрещено, это я спросил у гида, где тут можно побалдеть. Он нас и забрал вечером в автобус с московской группой. "Вас будут ругать", спросил. А, до лампочки. Москвичей, помните, гид посадил на прогулочный кораблик с музыкой и фонариками, а нас повёл в хорошую дискотеку. Шиофок, рассказал, городок курортов и дискотек, весь для красивого отдыха.
   - Анжела была тогда тростиночка, вся ой-ой, да, не смущайся, я Лёне завидовал, сейчас и признаться могу. Тебе там поднесли шампанского, не другой девушке, тебя назвали королевой вечера и подарили бесплатный билет на следующий вечер.
   - А мне приходилось Анжелу отжимать от лезущих танцевать с ней, да, Анжела? Такая тесная куча молодёжи вокруг, такие были скачки!
   - С громадными фотографиями лошадиных голов по всем стенам. И разноцветными вспыхивающими фонарями.
   - И неграми. Я впервые там увидела танцующих негров, они природные танцоры. Заводятся от мелодии моментально, прыгают, изгибаются в такт. Такие ритмичные!
   - Да уж, один слишком лез изгибаться перед тобой, вплотную к тебе. Пришлось его своим корпусом отдавливать в сторону.
   - Откуда ты знаешь? Может, мне нравилось видеть твою защиту, и твою ревность?
   - Надо было там и сказать!
   - Вечно тебе всё выложи, нет уж, нет уж. Садимся за стол, ребята. Мужчины, наливайте. Мне вино, себе водку. Андрей, я купила надёжную водку. У нас в городе коньяком и виски запросто можно отравиться, сплошь поддельное.
   - Ты медицина, ты знаешь.
   - Несколько подряд случаев. Не стану уточнять, за столом. Корсаков, командуй.
   - Чего командовать? За встречу, конечно же? Жить будешь у нас, зачем тебе в гостинице по три тысячи в сутки выбрасывать из кармана? Третья комната - твоя.
   - Спасибо, ребята. За встречу, вам я всегда рад.
   - Академикам положено пить коньяк, как в кино смешно показывают, - водка надёжнее, в стране сплошного бардака. Не знаешь, где на отраву нарвёшься.
   - Анжела, Лёня, я вам расскажу. У меня в стороне от Москвы дача, и близко посёлок. В том посёлке мне подсказали адресок, хочу к хозяевам, покупаю у них самогон. Их приготовления народный напиток. Крайне надёжный, крайне надёжный, со вкусом чёрного хлеба.
   - Да ночевали мы на твоей даче!
   - А! Забыл, Лёня! Забыл, простите дурака!
   - Не ругай ты себя, - пожалела Анжела. - Мы как в Венгрии, что ни встреча - вчера расстались, словно...
   - И спасибо что в праздники звоните, между праздниками... Наливай, Лёня, за нашу дружбу!
   - Сейчас горячее, жареное мясо принесу...
   - Сиди, Анжела, попозже...
   - Лёня, - Анжела у тебя как прежняя. Лучше бы вместо звания академик выдавали бы таких жён. Маята с некоторыми, вроде в девках одна - через время чёрт разберёшь, чего ей нужно. На тебе и квартиру в столице, и дачу, и машину, а толку...
   - Да не хнычь.
   - Ребята, вы свои, с вами я могу откровенничать.
   - Скажи прямо, в Венгрии не успел Анжелу охмурить.
   - Говорю прямо, не успел охмурить и жалею искренне.
   - У нас приятель тут, в городе, развёлся, - притянула Анжела их внимание улыбкой и вступлением осторожным, вежливым. - Он рассказывал, на него женщины начали охоту. И вот как повернулось, говорит, всё насчёт меня узнали. Какая квартира, машина, мебель, остальное имущество - хороший жених, решили. А ему интересно совсем другое, где же влюблённость, возникшие отношения? Нет, говорит, интересна им только материальная сторона, смотрят на меня как на товар в магазине. Сам разыскал, женился, живёт. В товар превратили. Вот странные женщины...
   - Да, странные. Скажем, запах женщины не понравится, и причём квартира, мебель? Не пахнет от неё грозой, берегом моря, не пахнет... ну, чем? Полевыми цветами не пахнет!
   - Товарищ академик влетел в полную романтику. Анжела, видишь, как полезно пить натуральный самогон, ему?
   - Ребята, запах моря... Сколько раз я мотался в Ригу, а там сразу на берег моря, в Юрмалу! Глянешь, где горизонт - глаза не останавливаются, затягивает за волны, за горизонт, в дали, в дали новые!
   - Ты нас не бросай, а то уплывёшь сейчас, - подлил по рюмочкам профессор. - Анжела, мы поговорим о своих делах?
   - Говорите, я, всё-таки, подогрею и принесу горячее.
   - Спасибо заранее. Андрей, ты можешь придумать систему управления для космического полёта?
   - А что их придумывать? Готовых, проверенных в работе - тьма.
   - Те все системы придуманы для ракет с движками, работающими на жидком топливе, сам знаешь. Как вариант - на твёрдом, по принципу пока топливо горит - телега едет.
   - А тебе что стало интересно?
   - Движитель, прибор, задающий движение, волнового принципа. К нему нужна система управления. Включить движитель, выключить. Перевести на первую скорость, на любую, всего четыре скорости, разные.
   - Таких двигателей нет.
   - Ну и что? А будут? Нельзя же запускать аппарат в космическую бескрайность без управления, без выхода на нужную орбиту?
   - Корсаков, ты с ума не сошёл? Это же будущее, о чём ты говоришь! На сегодня в физическом варианте двигателя нет. Нет? Дайте, тогда потрогать? Понять, как к нему управление приворачивать?
   - В принципе, не отказываешься?
   - Не соглашаюсь, и не отказываюсь. Сам знаешь, с дурашливой молодости я всегда тянулся разузнать новое, сам сколько раз придумывал новое.
   - Проблема с другой стороны. Допустим, всё сделали. И снова военные нас отодвигают за шкирки, ребята, валите подальше, мы сами будем решать, что на кого запускать? Снова - всё для уничтожения человечества? Да что же это за результат деятельности науки - уничтожение человечества и жизни на всей планете? И какой-нибудь новый нам не товарищ Гитлер использует новое открытие для войны? Для убийства сразу миллионов? Сразу целыми странами? Стоит ли нам вообще наукой заниматься с практическими результатами?
   И ещё одна завитушка, Андрей. Вот мы в физике создали аппарат, невероятно удобный для полётов с земли далеко-далеко. И аппарат этот может применяться в виде микродвигателя для автомобиля, локомотива на железной дороге, для движения кораблей по океанам, понял? Двигателем для любого предмета, требующего движения. Физика плюс математика. Открытие. Сделали, поехали. Летаем, плаваем, полезные ископаемые больше не требуются, всякие бензины, газы, угли. Природу не насилуем, не загаживаем.
   Так, а смысл человечества? То есть, мы создали, в принципе, новое направление для роскошного барахлизма, мы создали материальное, а смысл жизней всех людей? Как найти такое, чтобы человечество выдернуть на новейшую, пока не распознанную полосу развития? С прекращением зверского в людях? Тупого в людях? Жадного в людях? Бестолкового в людях? Подлого в людях? Желания убивать других людей - в людях?
   Молчали.
   - Точно русские говорят, без бутылки не разобраться, - вздохнул Андрей, наливаю по рюмкам. - Давайте выпьем, подумать нужно. Нужно мне время, подумать.
   Анжела понятливо улыбнулась, прямо в глаза ему показывая радость за мужа.
   - А движитель такой точно есть?
   - Пока не знаю. Слепой сказал - увидим. Такая странная русская поговорка.
   - Если на самом деле...
   - Тогда, извини, перебил, прекращаются все эти современные ракеты, по существу летающие громадные бочки с горючим. Прекращаются заводы, обслуживающие космодромы. Ты их видел. Прекращаются сами космодромы. Громадная экономия денег для государства. Прикрепляем двигатель к нужному предмету, допустим, к кабине с космонавтами, и летите. Прикрепляем к грузу, нужному для доставки на Луну, стартуем.
   - Это же конец всем Циолковским?
   - Андрей, это следующая ступенька развития мысли.
   - Да, а со второй проблемой - выдёргивания человека в человеки гуманно развитые - пусть придумывают философы.
   - Само собой...
   30
   На длинном холме тоже наступило лето, тёплое, и в воскресенье профессор пошёл вместе с народом на широкую поляну. Сюда перед очередными выборами депутатов откуда-то привезли современных артистов, креативных, как написали в объявлении возле магазина, творческих, значит. Ну сильно современных и сильно творческих.
   Концерт. Рок группа "Отпад", читали сельчане объявление.
   В одном крае поляны настелили из досок временную сцену, подтянули электричество, поставили позади государственные и областные флаги, сразу восемь штук. Поставили барабаны и микрофоны.
   Сельчане собрались. Появились два милиционера. Справа, в стороне, компания запалила мангал для шашлыков. Там же продавали пиво.
   Молодой барабанщик затрещал на всю поляну. На сцену выбежали патлатые гитаристы, замотали туда-сюда гремящими через усилители гитарами, запрыгали по сцене. Выбежали две девушки с длинными волосами, видимо, петь песни. Схватили микрофоны, оторвали их от стоек.
   - У-у-e-e-e-e-e-e-e-у-уууууу- перегнувшись пополам вперёд, закричала девушка, мотая напавшими вниз волосами справа налево.
   - Рыр, рыр, ррррррр, - взрычала вторая в микрофон, вдогонку мотая длинными волосами.
   - Ва-а-а-а-а-ры-ры-ры-ры...
   - И-и-и-и-и-и-и-и-и...
   - Чего такое? - удивился сельчанин рядом, - им в задницы шила повтыкали, небось?
   - Называется - современный рок, - ответили ему.
   - У-у-уууууууууууууу....
   - Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы, - подхватила вторая.
   - Хырррррррррррр - заорали вместе, мотая закрывшими лица волосами и подпрыгивая, отскакивая во все стороны.
   - Блин, точно как медведь орёт, - когда после зимней спячки прокакаться не может, - отметил кто-то в народе, громко. - Я охотник, я - знаю.
   Барабаны пробовали заглушить девушек, девушки побеждали, схватив по два микрофона. Выли волчицами. Прыгали. Нагибались. Скакали. Левая из них обернулась спиной, нагнулась и вдруг показала зрителям голую белую задницу.
   - Передок показывай! - крикнули насмешливо из народа.
   Спокойные старушки смотрели, подперев головы кулачками. Жующий пирожок мальчик запоминал, вытирая под носом. Милиционеры переговаривались, крича друг другу в уши, видимо, придумывали, как им быть, в котором месте концерта наводить порядок. Мама уводила маленькую девочку подальше от воя и грохота.
   Ни одного слова прыгающими, мотающими волосами не пропелось. Рычанья, завыванья, истерика на глазах у зрителей.
   Человек, пожилой, пошёл к ним, на ходу крутил пальцем у виска, показывая, что они с ума свихнулись. Милиционеры догнали его, взяли под руки, вернули в толпу.
   - Полный распад, - отметил для себя показываемое профессор. - Ни мелодии, ни одного слова в песне, и сама песня - картофельные очистки. Эстрадная культура, уничтоженная до конца.
   В девушек начали швырять пластиковые бутылки. Милиционеры забегали. Кто-то вырвал флаги за сценой и зашвырнул подальше, в мелколесье позади.
   Профессор пошёл к себе, в тишину. Зная, что происходит вокруг и в мире.
   31
   Немного выпуклые глаза на треть прикрывая верхними веками, смотря строго и снисходительно, гордая и требовательная лицом владетельница магазинов Ампелонова Вероника встретила гостей вместе с мужем, сразу становясь приветливой и обрадованной, - ну, наконец, вы приехали в мой особняк, рядом с городом, близко, верно? Нам никто здесь не мешает, сами видели, какой забор и войти можно через разрешение отсюда. Раздевайтесь. Сейчас покажем наши оба этажа, у нас просторно и живём свободно, нам нравится.
   Мягко, мягко улыбнулась Саша, и губами и глазами, приподняв края губ кверху, отдав лёгкий плащ мужу.
   - Нет, ну я не могу! - показала на неё Вероника, - прелесть, прелесть! Дай я тебя расцелую?
   Прижалась, губами к губам.
   - Долгое у вас приветствие, - заметил муж Саши.
   - А ты ревнуй! А ты ревнуй, она мне сильно нравится! Пойдёмте, покажем, куда вы попали.
   - Вы с Виктором расписаны? - спросила Саша. - У вас дети есть?
   - Зачем? Я чего, колхозная корова, что ли, приплод приносить? Не хочу. Виктор мой гражданский муж, мы бумажной чепухой не связаны. Мы свободны, да, Виктор? У меня свои магазины, у него свои. Нравится вместе, и живём.
   - Мы тоже не расписаны, недавно начали тоже гражданским браком жить. Решили, посмотрим, чего у нас будет, потом и переменить можно.
   - Да и правильно, в мусор всякие бумажки. Свободными надо оставаться, получается, сильнее друг другу нужны. Тебя как зовут? Глеб? Меня Вероника, можно и Ампелонова, по фамилии мне нравится. Внизу у нас кухня, столовая. Ванная, туалеты и наверху тоже, две комнаты, наверху четыре. Виктор, веди наших друзей наверх, покажи остальные и в самой большой поставь на стол фрукты, салатики, икру достань, красную рыбу, копчёное мясо, организуй, я скоро поднимусь.
   - Нас в избирательную комиссию по выборам записали, мы сказали, поедем знакомиться с избирателями и проводить собрание. Сами направились сюда.
   - Я подумала, Саша, с какого избиркома ты позвонила? Мне наша власть нравится. Я как узнала, что нами руководит партия воров и жуликов, сильно обрадовалась, за их партию всегда голосую. Наконец-то свои пришли к власти, сами воруют и нам дают, никаких уголовных статей насчёт спекуляции, в своих магазинах сама цены устанавливаю. Приходит кто из контроля с проверкой - да ради бога, в машину посадишь с предложением съездить в ближайший ресторан, в машине денег ему спокойно передашь, он и сосчитает, не стесняется. Весь контроль и закончился, без никому не интересных протоколов и актов проверки. Так что, своя власть, мне нравится. Идите, одних вас не оставлю, скоро я. Виктор, телевизор там включи, на стене. Включи наше.
   Подняв в невольной улыбке края губ, сидя на диване между двумя мужчинами, Саша смотрела на неожиданное. На большом экране телевизора с диска, вставленного Виктором, менялись фотографии показа слайдов. На всех была новая подруга, и на всех голой. С раздвинутыми ногами лежала на даче, наверное, на траве, показывала себя сзади, с пухлой под попой, толстыми губами и искривленной раздвоенностью между ними, то чулки надевала, оставаясь без трусиков, член Виктора утопила во рту, его же, немного вдвинутый, пробовала увидеть, полуобернувшись на коленях и не забывая смотреть прямо в объектив, полулежала в кресле, смотря снисходительно наполовину прикрытыми глазами, как Виктор раздвоил бурые густые волосы по сторонам толстоватых губ под выпяченным наверх лобком и облизывает, промелькнула в строгом директорском костюме, опять полулёжа в кресле, любующаяся своим приподнятым лобком предовольно...
   Саша глянула на своего мужа, напрягшегося вниманием, приподняла уголки губ.
   - Круто, скажи?
   - Смотрю, - ответил, не отодвигая от экрана глаза.
   Худощавая Вероника вошла в белом, совсем прозрачном халате до ковра.
   - Любуетесь? Саша, Глеб, вам нравится? Вот, вот сейчас будет, на кадре я изобразила живую скульптуру, а затем легла в позе, как на картинах художников. Надо мне найти хорошего живописца и позировать ему, скажи, Виктор? Напишет картину метра два на полтора, над кроватью повесим.
   - Вероника, а ты перед фотографом нисколько не стесняешься, - завидно глянула на неё Саша.
   - Зачем стесняться? Тело женщины самое красивое, красивее мужского, и не может не притягивать, и не надо относиться к нему со стыдом и брезгливостью. Напрасно разве старинные художники нас рисовали? На голых собачек смотреть можно, на голых кошек можно, и на птичек. Мы чем хуже их? Намного красивее, я давно догадалась, - села в середине, между Глебом и Сашей. - Вас мои фотографии возбуждают?
   - Меня - сильно! - утвердила Саша. - Так лихо смотреть на фотографии и видеть тебя рядом, и запах твой чувствовать!
   - Глеб, а тебя? По лицу вижу, согласишься.
   - Не отказываюсь, влияют.
   - У Глеба твоего, запомнила с того раза в тех гостях, попа пружинистая, представляю, сильно в твою нежную втыкает? Мой тоже умением отличается, рычит перед концом. Сашенька, пока наши мужчины не насмотрятся на меняющиеся фото, и не обнажатся, устроим им посильнее заманивание? Начнём с тобою, им на зависть? - столкнула прозрачный халат назад. - Самцы нас догонят.
   Потянула женщину желанную с дивана на ноги, зарастёгивала, заразбрасывала стягиваемое, прогладила между раздвинутыми ногами по мягким волосикам, потянула на ковёр, закрыла её телом сверху, повернувшись головой не к её лицу, поцелованному, губами забрав чувствованное с губ. Втянулись, влизались одна в другую, завинчиваясь в непонятливость остального, что рядом.
   - Нет, Виктор, - крутанула задом, отметая, сейчас моим будет Глеб, а твоей Сашенька, когда от меня кончит. Поменяемся обратно по второму кругу, понял? - указала жёстко приученному подчиняться. - Моя нежная, моя нежная, ты со мной, тебе хорошо со мной, я лучше терзающих наши нежные влагалища мужчин...
   Сашенька и не пробовала вырваться, Сашенька неожиданно начинала расцарапывать обхваченный зад, вдавливаться в него ногтями больно и нужно...
   - Сладость, сладость,.. Глебчик, Глебчик жеребчик, у тебя толще чем у моего и твёрже, я тебя хотела с того раза, когда мы на камеру снимали, где ты Сашеньку отьяривал... Жёстче в меня, не жалей, жёстче нравится...
   Сашу поставил рядом на четвереньки кому досталась и Виктория не злилась на своего мужа, могла дотянуться до них, держаться за грудь своей только что женщины и дотягиваться до входящего в неё сзади.
   Самцы переменились, перевернув их на спины. Саша торопливо взглядывала полуоткрытыми глазами на пару рядом, стараясь закончить вместе с ними, сильнее стараясь от чего-то, передаваемого в её тело от наложенной на грудь руки Вероники.
   Валялись, посмеиваясь над тут же обсуждаемыми подробностями, кто чего и как.
   Пошли на первый этаж, сбрызнуться под душем. Договариваясь, как устроят продолжение после возвращения мужчин в возбуждение.
   - Я тебя помою, - направила лейку душа Вероника на подругу снизу, проглаживая обливаемую тёплыми струйками. - Нравишься мне, нравишься сильно. А ты пробовала в попочку разрешать?
   - Никогда, только в компьютере у других такое видела.
   - Захочешь - мы попробуем, мне нравится, от настроения зависит. Я за границей отдыхала, в Турции. Там потянуло попробовать, на меня один молодой турок заглядывался. Худой, строгий. Договорились, в номере отеля его ждала. Видео у меня есть, хочешь, вытремся и наверху покажу.
   - Хочу. А кто тебя снимал на видео?
   - Виктор.
   - Он согласился, насчёт турка?
   - Куда от меня денется? Мы сразу договорились своим желаниям не мешать. Я голой ждала. Турок разделся, у него тонкий, сразу готовый, на вид твёрдый как деревянный. Он задрал мне ноги наверх, для начала в неё отработал, я ведь ему заплатить пообещала. Перевернул меня живот, воткнул без церемоний. Как начала орать, как начала орать. Он внимания не обращает. Отработал твёрдо, меня как горячим железом приварил. Что любопытно, мы закончили, и я начала улыбаться, потом разглядела на видео, тогда стала как пьяная от нового ощущения.
   - Посмотреть мечтаю.
   - Исполнится мечта, не вздыхай.
   Поднялись наверх, вольно развалились на длинном диване. Виктор включил турецкое видео. Разглядывали и слушали выкрики, вчетвером. Саша оглянулась на сторону, почувствовав. Виктория подлегла к её мужу, наглаживала начинающий воспринимать видимое на экране. И негромко сообщила, хочет прочитать стихи, не помнит, кто сочинил.
   ...А меня совсем иною
Отражают зеркала,
Я наяда под луною
В зыби водного стекла.

В глубине средневековья
Я принцесса, что, дрожа,
Принимает славословья
От красивого пажа.
   - Гумилёв сочинил, - подсказала Саша.
   - Я счастлива, мы стали одной семьёй, мы будем жить общими наслаждениями, сами для себя, сами для себя, - вроде как всех поздравляла Вероника. - Виктор, открой нам шампанское?
   32
   После обеда сельчанин Василий Андреевич принёс изготовленный им запорный замок: металлическая плашка толщиной в пятнадцать миллиметров, чтобы резьба не сорвалась, два отверстия и в них вкручены два болта головками в разные стороны, работающие на распор. И от денег предложенных начал отказываться.
   - Берите, берите, вы своё личное время потратили.
   Пошли на поляну с камнем.
   Лес зеленел, стискивая листвой поляну.
   Профессор Корсаков взял хворостину и всунул в отверстие, вырубленное Василием Андреевичем. Промерил рулеткой хворостину. Сорок три сантиметра, нормально.
   Достал из полиэтиленового пакета маленькое своё устройство, осторожно вложил в вырубленное квадратное отверстие, вставил простой запорный замок и затянул гаечным ключом болты. Заткнул отверстие пучком сорванной травы.
   - Давайте, Василий Андреевич, на всякий случай спрячемся в овраге.
   Прилегли на косой откос оврага, чтобы видно было.
   - Ветер сегодня сильный, шумит по верхам, - почему-то отметил сельчанин.
   - Надеюсь, нашему опыту не помешает.
   Профессор Коржаков достал из кармана пульт и нажал кнопку. Камень немного приподнялся над самой землёй, слегка повело его в сторону, в обратную сторону, над оврагом прошла почувствованная невидимая волна и камень без звука помчался в небо, через несколько минут ставший точкой и - неразличимым.
   - Нам убегать? Он сюда упадёт? - строго посмотрел сельчанин.
   - Не упадёт. По моим формулам через две с половиной минуты будет на высоте сто двадцать километров, где начинается ближний Космос. Через минут пятнадцать должен уйти в дальний.
   - Да вы что? Правда? Я видел по телевизору сколько раз, как космические ракеты запускают. Дымина тучами вокруг ракеты, огонь клубами, рёв страшенный. А у нас тишина. Вот это поехали, как Гагарин раз сказал.
   - Изменение технологии, отсюда и тишина. Пошли по домам?
   Сидел, один, в доме.
   Думал. Молчал.
   Сказал себе и всем:
   - Отец, мама, у меня получилось. Я победил.
   Вышел, в Россию.
   Запер дом, отправился пешком в город.
   Где-то вертикально от Земли летел набравший полную мощность запущенный объект, и тянуло смотреть на небо.
   А небо - синь и белые облака.
   Отследят полёт, кому надо, - подумал спокойно.
   ..спецслужбы разыскали президента в Белом доме и вызвали с совещания в особую комнату, где передали новейший документ для немедленного прочтения.
   "Особо срочно. Особый секрет.
   Как засекли наши специальные станции слежения, сегодня в 14 часов 17 минут 23 секунды московского времени русские запустили в космическое пространство непонятный объект с точки, находящейся возле деревни Пырловка. По нашим данным, на этом месте и на расстоянии 300 километров в диаметре вокруг точки старта не находятся ракетные базы, а так же военные космодромы.
   Непонятный объект не похож на ракету. Первое, что смогли засечь наши спутники на его вылете в космическое пространство, в размере объект составляет в длину ориентировочно три метра двадцать четыре сантиметра, в ширину два с половиной метра, в толщину два метра. Вес примерно пять, шесть тонн.
   На фотографиях выглядит похожим на метеорит. Надо отметить, метеориты от Земли лететь не способны.
   Поразительна скорость объекта. Полёт на высоте 140 километров продолжался по вертикали со скоростью, превышающий все ранее известные в три раза. Достигнув третьей космической скорости, объект проследовал в дальнее космическое расположение и имеет возможность покинуть окрестности Земли с вылетом в глубинный, отдалённый Космос.
   Никаких манёвров после взлёта объект не совершал, попыток выйти на орбиту вокруг Земли не совершал, задача полёта частично нарушает все ранее установившиеся представления. Прикреплённое вооружение не имеет.
   Наши учёные немедленно занялись анализом с целью понять, что запустили русские при отсутствии космодрома рядом с деревней Пырловка".
   33
   Леониду Аркадьевичу ну очень нравилось ложиться спать. Ни еда, ни охоты, рыбалки, банкеты и остальная ерунда не завлекали - думать, набрасывать формулы, самому паять некоторые приборчики, и от усталости уходить одним манёвром, разворотом в сторону кровати и ложиться спать.
   Расправить кровать, раздеться, взбить подушки, укрыться одеялом, начинать чувствовать свои, домашние запахи от пододеяльника, от наволочки, вспоминать, на котором боку заснул вчера и не вспомнить, заснув быстро...
   Сегодня и Анжелы не оказалось дома, по записке увидел - поехала на другой край города к своим родителям, с ночёвкой. Засыпал, устал в который раз проворачивать вид стартующего камня, повторениями. Улетел - теперь поспим, сказал без слов сам себе и заснул.
   Спать получилось долго, ночь и всё утро. "После вчерашнего запуска, - думал перед просыпанием в полусне, - я могу сам себя наградить неделей сна. Неисполнимо, спать неделю полными сутками..."
   Разбудили после одиннадцати утра, звонком в дверь. Увидел двух высоких мужчин в новых, дорогих, прилаженных к телам костюмах, понял, - москвичи.
   - Извините, уважаемый товарищ Корсаков, войти можно? - показали пухлые, с тиснением, удостоверения охраны кого надо.
   - Входите, - поправил на плече халат.
   - Спасибо, что вы отыскались дома. Вам срочное секретное письмо.
   Вынул из конверта без обеих адресов белый листок, прочитал "Немедленно лети ко мне". И подпись наиглавнейшего.
   - На чём полетим?
   - Нам поручено вас сопровождать. Самолёт ждёт в аэропорту, спецрейс.
   - Товарищи полковники, я умоюсь, выпьем по чашке кофе и летим.
   - Товарищ Корсаков, кофе прошу отставить. Наша машина у подъезда. Кофе и бутерброды у нас в самолёте. Мы не должны время терять.
   - Похоже, я окончательно не проснулся. Побреюсь, записку оставлю жене, и - готов срочно лететь.
  
   ..Вместо аэропорта аэродром рядом со столицей оказался военным. Товарищи полковники провели мимо всех часовых в большой зал со столами, креслами, доложили и вышли.
   Поздоровался. С наиглавнейшим, министром обороны и каким-то генералом со звёздами, заставившими всю длину погон.
   - Командующий космическими войсками, - представил его наиглавнейший. - Мой давний однокурсник профессор Корсаков. Мы улетаем на войсковые учения, как ты помнишь, я ещё и главнокомандующий. За тобой послал порученцев с приказом разыскать и привезти срочно, как в секретном донесении прочитал название твоей деревни, откуда непонятно что улетело в Космос. Не знал бы тебя сто лет - орал бы, так не вовремя ты приостановил на несколько часов начало учений. Чего ты там, из Пырловки в Космос зашурупил? Как придумал все станции слежения в мире на уши поставить? Расскажи подробно.
   - Я захватил с собой камеру с видеозаписью...
   Наиглавнейший нажал кнопку и приказал тут же вошедшему генералу.
   - Немедленно скопировать видеозапись в единственном экземпляре на мой личный компьютер.
   - Он подключается к Интернету? - уточнил профессор. - Украдут через него.
   - Нет, не подключается. Рассказывай.
   - Задумался над проблемой, почему во всём мире ракеты, летающие в Космос - громадные бочки с ядовитым горючим и большими двигателями, а рабочая часть минимальна. Попробовать работать над горючим, пробуя его сделать размером с кусок хозяйственного мыла. Потом попробовал и этот вариант исключить, и сделать полёт вообще без горючего.
   - Позавчера ещё я бы сказал, что ты - сумасшедший. Но ведь шум-гам пошёл по многим странам, занимающимся Космосом...
   - Я работал, сначала формулами. Придумал, сделал движитель размером немного покрупнее карманного телефона. Работающий на волновом принципе. Пульсирующим, как в каждом из нас пульсирует сердце. Случайно нашёл камень, недалеко от деревни. Он примерно в полтора человеческих роста, в ширину метра два с половиной. Там прежде кино снимали, сказку, камень оставили, с надписью - вправо пойдёшь, влево, вперёд - всюду себя потеряешь.
   - Ясно, русские сказки помним. И - что?
   - Понял, при таких запретах можно только вверх, это и заложено надписью из сказки. Попросил местного толкового жителя выдолбить сбоку камня нору, вложил в неё свой движитель, закрепил простым распором. Спрятались с ним в овраге, нажал кнопку на пультике - камень приподнялся, вправо, влево пошатался, как разбуженный, улетел в Космос. Без дыма, без огня, без звука - само по себе. Пять, шесть тонн по весу.
   - По сообщениям, он улетел с третьей космической скоростью, и не на орбиту вокруг земли, а прямиком в дальний Космос?
   - В том и дело, что я не успел привлечь специалистов и сделать для первой пробы систему управления полётом, он и рванул в открытое пространство. Без вожжей и тормозов. Предложил бы я делать систему управления до полёта - мне бы не поверили.
   - Твои выводы?
   - Во-первых, сделано открытие совершенно нового, до моего первого не существовавшего движителя. Принципиально нового. Работающего как нигде и никогда. Его можно прикрепить к кабине космонавтов, плюс бытовой или грузовой отсек, и запустить без трёх ступеней ракетоносителя. Можно к любому предмету прикрепить, хоть к танку, и танк полетит. Такая сила волнового принципа работы. Волна накатывается на волну, как в море, и возвращается назад силой, способной двигать предмет.
   Затем - никаких громадных бочек с горючим, делающим опасными полёты ракет, взрывающихся, начиная со старта. Не нужны никакие космодромы, запустил же я с обычной поляны? Надо продумать использование такого движителя для подводного флота, тогда убираются атомные установки на них вместе с винтами, толкающими саму лодку. Для экипажа резко повышается безопасность, для лодки - скорость движения. Продумать для надводного флота. И для авиации, тогда можно убрать тяжёлые двигатели вместе с тоннами горючего в баках, освободившееся заполнить полезным грузом. В принципе, тут возможно построить самолёт вертикального взлёта, вертикальной посадки, летающий с аэродромов без взлётных полос, тут пахнет вероятностью создания летающей тарелки, бесшумной. И вариант - посмотреть, как такой установить на железнодорожный состав, при исключении из него тепловоза или электровоза. Пусть поезда таскает.
   - Берём боеголовку, прикрепляем ваше изобретение, и она взлетает с любой точки без специальных шахт, платформ? Без пусковых установок? - спросил министр обороны.
   - Да. И взлетает хоть с крыльца здания, где находимся.
   Молчали. Думали.
   Чувствовалось, не получалось поверить, у них.
   Генерал принёс компьютер и вышел. Министр обороны включил видеозапись. Все смотрели. Отверстие, сбоку, заткнутое пучком травы. Камень на самом деле приподнялся, призадумался, качнувшись в стороны, и улетел. Без грохота и пламени, без дыма.
   Прокрутили ещё два раза, с самого начала.
   - Ну что, и станции слежения наши все подтверждают, - сказал министр обороны. - И наши фотографии с места старта сходятся с видеозаписью, пятном без травы, оставшимся на месте, где камень стоял. Обалдеть. Извините, глазам не верится. Обалдеть.
   - Да, открыт и впервые испытан новый вид энергии, дающей возможность переменить всю энергетику. А значит, и вид новой экономики. Убираем опасные атомные станции, гидростанции, требующих своим последствием изменения окружающей природы и климата. Убираем допотопные тепловые станции, заваливающие поля отходами. Газ становится ненужным, у нас есть электричество без ограничений. Бытовые газовые плиты перестают взрывать квартиры, и сами газопроводы. Все затраты на поиски новых месторождений газа, на их освоение и доставку газа через всю страну убираются, не нужны. Ставим станции нового поколения, где есть потребность. Волновой движитель соединяем сразу с цепью генераторов - чистая физика, вот вам безопасная энергетика, с объёмом электричества столько, сколько хотим его иметь.
   И тут мы получаем выход на основной вопрос, главнейший: кто на всём этом разживётся? Государство станет сильным и мощным? Все граждане страны забудут о нищете? Или снова кучка негодяев, страну двадцать лет назад разворовавших? Сделавших контору "ту-ту технологии", вравшие столько лет, и ни единого полезного предмета за года не выдавшие, продолжая играть в сказку про голого короля? Всему народу страны будет принадлежать открытие и происходящее из него, или ворью, погубившему ради личных богатств армию, флот, авиацию военную и гражданскую, тысячи заводов и фабрик, сельское хозяйство, обеспечивающее продовольственную безопасность страны? Культуры, медицину, науку? Свободу в человеке и смысл самой жизни? Устроившие на нашей территории остановку дальнейшего развития осмысленной жизни? Давайте думать. Давайте договариваться и решать сразу, в начале.
   - Свалил на наши головы и не даёшь времени обдумать, дай время, пока на учениях будем - обговорим. Пусть в головах уляжется, не спеши. Ты будешь докладывать в Академии наук? - спросил наиглавнейший.
   - Нет. Там есть несколько желающих такое прихватить, присвоить чужое открытие и смыться с ним за границу. Любым кроликам за границей продать и обеспечить и себя, и своих внуков большой роскошью.
   - Умный, сразу понял, - отметил наиглавнейший, продолжая думать о мысли не отпускающей, - неужели открытие ну самое то, способное преобразовать...
   - А ты, Считалкин, сколько миллионов хочешь? В долларах?
   - Я не хочу. Зачем мне деньги? Они раздвоят умственную настроенность, отвлекут от возможности думать дальше над моим движителем. Надо его довертеть, усовершенствовать немного. Первая конструкция для вертикального использования, нужна и вторая, для горизонтального. Дотянуть, отшлифовать. А деньги - начну думать, куда их тратить, некогда мне, не до них.
   - Жена твоя где?
   - Дома.
   - Давай поступим так. За ней слетают и на всякий случай привезут вслед за тобой, мало ли кто захочет теперь тебя разыскать... В его Пырловке и за домом, и за всей окружностью организовать круглосуточное наблюдение, секретное. И за его квартирой в городе, позвоните туда, знаете кому.
   - Есть, - чётко ответил министр обороны, резко встав и приложив руку к козырьку фуражки.
   - О деньгах с ней поговорим, с твоей женой, о звании академик и высшей награде по секретному списку. Никаких разговоров и сделанном тобой, ни с кем. Ты ведь понимаешь?
   - Я понимаю какое-то совершенно новое чувство... Жил как все, вдруг получилось сделать, о чём говорили, и теперь сам будто лечу, отметая от себя все несущественные мелочи, деньги, и прочее, с этого моего понимания открытия, отменяющего громадные государственные затраты и выводящего государство на первенство небывалое... И чувство это тоже начинает мешать мне сосредоточиться над довершением открытия, да ведь оно - необычно, надо привыкнуть и успокоиться... Тут что дворником называй, что трижды академиком - без разницы, дело-то сделано...
   - Привыкай, - попросил наиглавнейший, нажимая кнопку. Продиктовал вошедшему генералу.
   - Вертолётом с охраной доставить в мою резиденцию, в пригороде. Сейчас отправить самолёт за его женой и её доставить к нему. Фамилии, имена не спрашивать. Обеспечить с бытовой стороны всем, по полному списку и что попросят, вы и сами знаете. И - второе. Приготовить пятикомнатную квартиру с меблировкой и прочими холодильниками, всеми бытовыми приборами в столице. Не в жилом доме, а в ограждённом, круглосуточно охраняемом особняке. Найдите на территории одной из воинских частей здание под создание научного института. Разумеется - полностью секретно.
   Генерал запомнил без записи и вышел.
   - Чего-нибудь хочешь прямо сейчас?
   - Да. Я проснулся, побрился, а позавтракать не успел. Мне бы яичницу... Есть сильно хочется.
   - Немедленно изжарить! С беконом будешь? С беконом изжарить! Натуральный кофе приготовить! Всё.
   Генерал вышел.
   - Мы на несколько днёй улетаем. Вернёмся - продолжим разговор. Требуется обдумать, осознать...
   - Да ладно, дела и есть дела. Счастливо. А яичницу съесть где тут? Куда идти?
   - Сюда доставят. Ею уже пахнет. До встречи.
   Военные в форме встали и почему-то отдали честь.
   - Передайте царю, англичане ружья кирпичом не чистят, - вспомнил Корсаков мужичка из русской литературы, прогнанного с крыльца царского стрельцами...
   Кто написал? Салтыков-Щедрин? Сказки Афанасьева? Лесков? Вспомнишь тут, когда выспаться не дали, разбудили товарищи полковники...
   34
   - Добрый день.
   - Здравствуйте, товарищ маршал.
   - Жена ваша здесь?
   - Здесь.
   - Отдохнули?
   - Конечно. Я наконец-то выспался.
   - Товарищ главнокомандующий попросил передать вам привет, он очень занят, у него дни расписаны на недели вперёд. Приказал мне работать с вами. Кратко. Для полного убеждения мы решили провести второй запуск с помощью вашего изобретения. При подтверждении успеха будет открыт специальный центр для дальнейшей доработки с привлечением всех специалистов по списку, составленному вами. У вас есть точная копия первого?
   - Я делал сразу два. Мало ли, что-то не так пойдёт...
   - Она где?
   - У меня дома.
   Маршал спокойно подумал. Вызвал человека в штатском.
   - Познакомьтесь, Валентин Иванович. Обладает достаточными полномочиями. Их хватит, чтобы убрать любые пробки на дорогах и в воздухе. Сделаем так. Вы с ним и охраной, разумеется, летите в ваш город, спецбортом, забираете изделие и сразу вылетаете в квадрат Е-24 на испытательный полигон. Танк сможете запустить? Вертикально?
   - Какой у него вес?
   - Сорок четыре тонны.
   - Должно сработать.
   - От нас что необходимо?
   - Пускай ваши инженеры в самом танке на днище ближе к центру приварят коробку сто на сто двадцать миллиметров, высота от днища пятьдесят миллиметров. Одна боковая сторона открыта, три заварены наглухо. Из металлических пластин толщиной двадцать миллиметров. Здесь, на открытой стороне, приварить брус высотой с коробку, на расстоянии, чтобы вошла вертикальная запорная пластина, - говорил и шариковой авторучкой рисовал на листке бумаги профессор Корсаков, - по ходу запорной пластины приварить скобу простейшую, буквой п, и проверить, чтобы под ней плотно вошла запорная. Конец фильма.
   - Подготовка на всё - двое суток. Утром на третьи мы с главнокомандующим прилетаем на полигон. Понято? Закончено? - положил листок с рисунком профессор маршал в карман. - До встречи?
   - Да, до свидания.
  
   Профессор с Валентином Ивановичем и остальным сопровождением летел в военном самолёте из своего города на полигон.
   Когда в городе вошли в квартиру - сверлили стену наверху, где-то на пятом этаже. Под балконом трактор широкой железякой почему-то долбил асфальт.
   Профессор встал перед домашним сейфом и произнёс свой личный код: печка, печка, повернись ко мне передом, к метели задом. В сейфе коротко проиграла музыка, и он открылся, пружинкой откинув дверку. Корсаков положил изделие в пластиковый пакет. Сопровождающие вежливо попросили переложить в портфель, пристёгнутый цепочкой к руке одного из них.
   - Думал, из-за чёртового трактора моя электроника сейфа не сработает, чужие звуки с моим голосом перепутает.
   - Как вы здесь умственно работаете? - удивился Валентин Иванович.
   - Что поделаешь? Накупили зажравшиеся квартир и долбят стены, и сверлят. Вон и трактор пригнали со здоровенным зубилом.
   Валентин Иванович нашёл у себя в телефоне ту же кнопку, по которой вызвал в аэропорт автомобили к самолёту, и запретил губернатору сверлить, долбить стены дома, и ездить на тракторах и грузовиках в квартале обитания Корсакова.
   - Будет сделано сейчас же, - ответила трубка телефона.
   Запирали квартиру. Вышли. Во дворе стояла примчавшаяся милицейская машина, и два лейтенанта прогоняли трактор с точнейшим русским адресом для тракториста, куда ему ехать, высказанным матом.
   - Хоть какая-то жизненная польза от придуманного мной, - приятно подумал профессор Корсаков.
  
   Идущий рядом оператор с телекамерой снимал каждый шаг, каждое движение идущего к танку Корсакова. "Теснота какая, - перегнувшись, заглянув через люк в танк, отметил Леонид Аркадьевич, - где же тут танкисты помещаются"?
   Оператор, влезший первым, снимал, как профессор погладил свою коробочку, вложил её в изготовленное крепление, закрыл задвижку. Проверил, поддёрнув её вверх. Задвижка не шевельнулась.
   Зачем-то оператор снимал на камеру и обратный проход.
   В подземном бункере возле перископов, дающих сильное приближение, стояли наиглавнейший и министр обороны. Подальше - два оператора с кинокамерами, направленными на танк.
   - Поехали?
   Маршал посмотрел на главнокомандующего.
   - Начинаем, - сказал наиглавнейший, - протяжно посмотрев в глаза давнего однокурсника по институту.
   Танк приподнялся передом, качнулся на корму, выровнялся горизонтально и двинулся наверх. Без звуков и пламени. Сразу резко прибавляя скорость.
   Выскочили наверх. Танк удалялся строго вертикально, делаясь маленькой чёрной точкой.
   Камеры снимали, снимали до самого исчезновения.
   Вернулись в бункер.
   Маршал поднял телефонную трубку, спросил коротко:
   - Полёт объекта фиксируете?
   - Да. Восемьдесят седьмая секунда движения. Полёт нормальный. Как мы ожидаем, через четырнадцать секунд проследует в дальний Космос.
   - Ни хрена себе, - сказал кто-то позади, от удивления сев на стул... доставая платок... вытирая пот со лба, с висков... - блин, улетел как пустой чемодан...
   - Поздравляю, - пожал руку наиглавнейший.
   - А я - тебя. Чистая физика с математикой, не зря нас с тобой учили... Кстати, а как насчёт моего главного вопроса, о чём говорили?
   - Обдумываем. Придём к его пониманию, подожди.
   - И решению?
   - И решению. У меня не было точки опоры, неизвестной для других. Появилась. Возглавишь дальнейшую доработку, на такую лошадку нужны удила и вожжи, верно ты сказал. Система управления, отладка баллистики...
   - Ё моё, опять на работу являться с восьми утра до вечера? Я уже и отвык... Свободным человеком живёшь - быстрее башка соображает.
   - А ты не ходи на работу. Мы тебе прямо в кабинете кровать поставим, и живи на работе.
   - Да, шутить ты и тогда любил, в студенческой общаге!
  
   35
   Люди, зачем вы живёте?
   Не подрастающие стволами, не дышащие листвой разума, не цветущие с плодами, жизнь продолжающими?
   Кто вас научил ненавидеть людей другой национальности, считать их либо придурками, либо природными обманщиками? Кто вас научил ненавидеть людей и своей национальности, жестоко обманывать их, наживаться на их труде жестоким угнетением, и их арестовывая за протесты? В них стреляя и зажигая их горючими смесями? Пытать любыми способами в веке двадцать первом, не в дремучем двенадцатом?
   Как в вас сохранилась и произросла жестокая дремучесть?
   Почему в вас столько напрасности?
   Зачем вы каждые сутки с утра и до отвращения выдаёте из себя бытовой словесный мусор, изображение ума отсутствующего, обычную ложь, враньё специальное? Зачем вы стараетесь изобразить собой в вас не живущее?
   Не живущее умение понимать, знать, писать толковое, фотографировать красивое, показывать в кино доброе?
   Почему домашние собаки иногда и часто умнее, честнее, преданнее многих из вас?
   Неужели вам личный мусор, собранный на месте души, нужнее самой души?
   Самой личной честности?
   Личной доброты?
   Личному бескорыстию?
   Какие-то прокисшие тётки часами болтают в телевизорах на всю страну о съеденных ими тридцать лет назад на московских банкетах пирожных.
   Какие-то ничего не открывшие тупицы покупают себе удостоверения академиков и генералов, - не Ломоносовы и не Рокоссовские.
   Какие-то коротконогие и пузатые, умеющие кривить рты, выпучивать глаза, называют себя бессовестно известнейшими, безумно талантливыми артистами.
   Какие-то воры, сидящие в самых дорогих кабинетах и ворующие двумя руками и вдогонку двумя ногами, объявляют себя заботчиками о народе.
   Честным, умным, культурным приходится жить среди мусора.
   Вы, перечисленные, на самом деле всех других за дураков принимаете?
   За не понимающих, где правда?
   В чём - правда?
   Кого вы обманываете?
   Вы будете жить во второй раз и тогда - по правде?
   Вы с какими-то кирзовыми лицами брешете о параллельном мире, как готовясь удобно утроиться в нём. Не замечая - в нём, мире брехни, находитесь давно сами и других преступно за собой тащите. Пугаясь: ложь не спасает никого, и за ложь свою ответить придётся.
   Личной никчёмностью, личной напрасностью в живом мире.
   Ваш параллельный мир есть, он - мир лжи, обмана, подлости, зависти, корысти, страха, убогости, предательства, гнусности, уничтожения всего доброго, светлого, живого.
   Избавиться от вас - избавиться от уничтожения всего человеческого опыта культуры и науки, опыта развития светлого, собранного, нажитого за все столетия - полностью.
   Его вам, лжецам и ворам доброго, не уничтожить. Он для вас - кол правды и совести, - навсегдашний.
   Правда прежнего времени удерживает точность правды времени и идущего сегодня, и - будущего. Вот тут и её навсегдашнее бессмертие, навсегдашняя нужность, навсегдашняя невозможность уничтожения.
   Чтобы делать хорошее для всех, доброе, честное, - надо его хотеть.
   Живые душами, живые умами - хотят.
  
   36
   - Как же я за эти месяцы в Москве соскучилась по нашему дому на длинном холме, - поставив тарелки с жареной картошкой, хлебом, солёными огурцами, сказала Анжела.
   - Лучшее место, где я люблю думать, - повесил на вбитый гвоздь картину Корсаков. - Смотри, художник Николай Жолобов подарил, специально для меня написал. После одного нашего долгого разговора о русских деревнях.
   На холсте, мягчайшем по восприятию, на крышах изб толсто лежал мягкий, голубоватый снег. По улице лошадка тянула воз, наверху зеленовато сена ею правил сельчанин. Сиреневыми, поднимающимися кверху ветками светилась берёза, возле дома. И на всём переднем плане картины опускались, опускались крупные, мягкие снежинки, наполняя мир светлой тишиной.
   - Настроение меняется от картины, вот что душа художника, вложенная в живопись...
   - Мне тоже нравится, не то, что чёрная бессмысленная пустота, почему-то объявляемая достижением. Садись, пообедаем.
   В печке, и за стенами, подвывала метель. Настоящая, российская. Пошли гулять, по ней.
   На краю длинного холма припушились белизной на веточках невысокие ёлки, выросшие возле остатков ограды прошлого века, - чугунного литья круги и перекрестия, переплетённые листья орнаментом... Стоял прошловековой чугунный литой столб, невысокий, на его верхе никто не разбил четырёхугольный фонарь, со скосами крышечки поверх и скосами сторон книзу. В фонарь кто-то поместил электрическую лампочку, она тепло светилась.
   Анжела стояла, смотрела, закрываясь воротником шубы от завихрений, набрасывающий взвихрения снег на лицо. Прокладывая изгибчивую тропинку следов по толстому снегу поляны, к тускловатому в тучах Солнцу уходил её человек, Леонид Аркадьевич Корсаков.
   Лёня.
   Обернулся и позвал, замахав обеими руками.
   Анжела заторопилась, повторяя его следы.
   Метелило, пуржило.
   Сверху нападывал снег. Любимый снег. Бесконечный.
   На всей российской земле опять начинало появляться чистое, чистое, чисто...

20.05.2014 год. Вятка

  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"