Сегодня 22 сентября 1996 года. На Вятке идёт снег. Президент Ельцин то ли готовится к операции с возможным смертельным исходом, то ли уже умер, и народу, обманутому в очередной раз на президентских выборах, очередными порциями врут то о подготовке к операции, то о невозможности операции, что и наводит на мысли о хранении трупа в спецхолодильнике, пока новые договариваются насчёт дележа государственной власти. Другой канал телевизора - вятскому губернатору школьницы лет двенадцати говорят большое спасибо за заботу, словно отцу народов Иосифу Виссарионовичу, и местный Сталин после их вопроса о Париже рассказывает о своей прогулке по Парижу от вокзала до Эйфелевой башни. В окно я вижу мальчика лет девяти, он следом за своей матерью под снегом тащит две доски на дрова. Каждый день слышно о детях, падающих в голодный обморок, и примерные школьницы со своим большим спасибо вятскому губернатору...
Сумасшедший дом российской пропаганды продолжает работать на всю катушку, как и при коммунистах не зная и не чувствуя ни малейшей части стыда. Цинизма у российских чиновников всегда больше, чем ума и стыда.
У меня дома примерно четырнадцать градусов тепла. К работе не располагает такой комфорт, снег сыпет третий день, и городские чиновники не включают отопление. Оно работает у них только в передачах по телевидению, потому что впереди выборы начальника города, именующегося страшным и мусорным нерусским словом, - мэр. Это - обстановка на сегодня, а вообще я - о другой литературе.
Литература прежняя под названием "советская" пропала куда-то, а откуда пришла другая? И где она была, другая?
2
На вятскую землю я приехал в конце августа 1980 года. В Москве взлетали огни салюта и махал надутой лапой громадный медведь, символ окончания московской олимпиады, над городом Кировым стояло мягкое толстое серое небо и редко начинал капать дождь, мягкий какой-то, не как в Казахстане, где я вырос и долго жил, пока не ткнулся в необходимость заниматься русской литературой, а для такого занятия и потребовалась Россия. Мне тогда было одинаково, в какой русский город уехать, лишь бы там жили в основном русские, лишь бы вокруг стояла русская природа и, потому что лишних денег никогда не было, лишь бы недалеко было от Москвы, куда то и дело требовалось попасть и там узнать кого-то из писателей, что-то из течения литературной реки. Из Караганды до Москвы трое суток поездом, из Кирова до Москвы - всего ночь, поездом. И в цене на билеты не сравнимо.
Была ещё надежда: кто-то из крупных русских писателей может, живёт в Кирове?
Из крупных писателей в Вятке, до города Кирова, жили в ссылке Герцен и Салтыков-Щедрин, - меня это очень обрадовало, хотя продолжения их творчества авторами другими я не обнаружил, - здесь родился, но взрослым не жил, и свои главные книги не написал, здесь, Грин. В 1980 году в Кирове крупных писателей не оказалось. Я буду рассказывать о тех, кто в числе последних представителей советской литературы занимался тут "литературным процессом под руководством родной коммунистической партии и местного её надзирателя, обкома КПСС".
Извините, других не было.
Я нашёл работу, снял квартиру в полуразрушенном домике на Хлыновке, старой части города, похожей на деревню. На моей улице лежали деревянные тротуары, улица заросла лебедой и крапивой по грудь, случайными беспорядочными деревьями напоминала деревню, - мне нравилось. Домик, где снял квартиру, оказался не числящимся, списанным и по документам снесённым. В нём я жил три года и передал его на жительство друзьям, они ещё пару лет там пребывали, пока домик на самом деле не развалился по стропиле, по бревну, и не растащился соседями на дрова.
В городе при местном отделении Союза писателей собиралось на свои странные занятие литературное объединение "Молодость", - по своему названию глупо-уверенное. На дверях комнаты висело объявление: - "Здесь подковывают коней", и был нарисован конь с такими громадными подковами на всех копытах, что никогда он не то, что гарцевать - шага сделать не смог бы. Как я увидел, такая хамская наглось и была девизом, целью этой странной конторы. И не раз слышал я от тех, кто там "работал", в этой своеобразной палаческой для поэтов и прозаиков конторе, - "мы от любых стихов, от любого рассказа один дым оставим, в пух и прах раскритикуем".
Этой сердитой конторой руководили "представительницы слабого пола", женщины, очевидно не умеющие быть внимательными, добрыми, способными на благодарность к автору за его желания созидать, - Тамара Николаева, Надежда Перминова. Всегда интересно посмотреть, а что написали те, кто в учителя взошёл?
Для меня интересного у них не было ничего, для меня они были творческие нули. Вместо произведений о них выставлялось в заслугу не имеющее отношение к литературе: сколько лет они живут в данном городе, сколько лет руководят литобъединением, ну и прочая галиматья. Автора означает произведение, известное хотя бы на уровне города. Такого у них не было, тогда. Позже я читал опубликованию Тамарой Николаевой повесть о какой-то маленькой станции, где парторг призывал народ вырубать из вагона лёд. И тогда, при власти их, - мусорное для меня произведение.
Именно в "творчестве" подобных авторов я и видел послушничество идеологическим заданиям обкома КПСС. За подачки в любом виде - квартиры, путёвки в дома отдыха, банкеты, зарплаты, квартиры - они и "работали творчески", продолжая славные традиции великой русской литературы.
Великая русская литература и в восьмидесятые годы двадцатого века большой своей частью оставалась неизвестной русским людям, даже русским писателям.
Бунин Иван Алексеевич, пропущенный сквозь цензуру не всеми своими произведениями и оболганный в статьях Твардовским и Симоновым, сталинистами забетоненными, оставался полуразрешённым. "Приглашение на казнь" Набокова я читал по машинописному подпольному самиздату, остальные его произведения не ходили по Руси и в самиздате. Наиболее интересная для меня часть настоящей русской литературы - писатели конца девятнадцатого, Серебряного века, стояли под запретом. Их книг просто не было в стране. И даже книги Ахматовой передавались из рук в руки, оставаясь редкими.
В 1991 году за границей, в Братиславе в книжном магазине "Русская книга" я впервые в жизни увидел книги Бориса Зайцева и не мог понять, кто это такой и откуда он взялся. Бывший со мной рядом, тогда, словацкий писатель Петер Валчек не удивлялся, он прежде учился в СССР и неплохо знал порядки нашей страны. А у меня уже было высшее филологическое образование и даже фамилий тех, запретных в Совдепе авторов, в институтах нам не называли, даже на довольно человеческих совместных перекурах с преподавателями филфака я не слышал от них. Наверное, и им такие писатели были неизвестны, потому что по принципу "партийность литературы" оставалось железобетонно горьковское: - "кто не с нами - тот против нас".
Замечательных русских писателей запретили к знанию на Родине и не издавали. Коммунисты и самого Горького кастрировали, его "Непричесанные мысли" появились в самый расхлёст перестройки. Так вот и догнало Алексея Максимовича его "кто не с нами", его страшное и позорное для писателя-гуманиста изречение, ставшее идеологической основой сначала для сталинских энкэвэдэшных лагерей умерщвления миллионов тел, затем для брежневских, хрущёвских, андроповских сусловских, черненских, всяких других - идеологической основой для уродования и частичного омерщвления миллионов человеческих душ. Весь этот позор творили до самого начала перестройки и писатели на местах, "инженера человеческих душ", и их начальники от самого ЦК КПСС. Эти, местные "писатели" были одинаково страшны под своими начальниками тем, что себя провозгласили носителями правды "русской земли, а попозже, когда коммунисты отвалились от корыта власти и пошла вседозволенность, переименовали себя более значительно, - "писатели земли русской."
Опять лживая напыщенность, и опять им не нужны были настоящие писатели русской литературы, творившие за границей, - катили по схеме привычной: если нет никого вокруг, я -самое высокое дерево. От Москвы до самых до окраин, как в Москве так на в самой окраине, разные лихановы, распутины, проскурины, ситниковы, искандеры, любовиковы, окуджавы, разные "комиссары в пыльных шлемах", собранные в самую странную для меня книгу, где тысяч сколько-то страницах на восьмистах списки Членов Союза Писателей СССР, союза, ими же сначала разворованного, затем и оплеванного. Плевали в самих себя, разъярившись на несуществующего, тоже напоследок крупно наворовавшего из России дохлого льва: ЦК КПСС. Ни честь, ни совесть их оказалась не запятнана, по их статьям-тошнятинам. Ну, как интересно...
А не они ли? - долго пересказывать.
Да, они.
В самый расхлёст перестройки пошло из типографий столько книг неизвестных на Руси авторов, неизвестных и специалистам, окончившим литературные факультеты Университетов, - у меня дома образовалось тех книг несколько полок. А что в душе? Будьте вы прокляты - в сторону каждого, имевшего отношение к обворовыванию России, культурно-духовному. У нас сегодня полуграмотное население - да, в конце века полуграмотное, принимает слово "духовное" за относящееся к религии, к церкви. Есть и другое значение слова: духовное - необходимое и полезное для души. Сюда-то вот и плевали палачи и воры от Ленина до местного "классика", какой-нибудь Тамары Николаевой или какого-нибудь Ситникова. На каждый город областной обязательно тип находился, любитель выстригать вокруг себя малейшие ростки талантливого и прикатывающий души асфальтом. Они нам врали даже умолчанием, значит, через совесть свою преступили.
В СССР листки самиздата передавались тайно, по доверию, часто всего на один вечер. В юности я читал стихи Мандельштама с листков папиросной бумаги, какой-то двенадцатый экземпляр, сделанный на пишущей машинке. Где слова исчезли после старой копирки, приходилось по смыслу подставлять надуманные свои, наподобие деревянного чурбачка под оторванную ногу, - тоже видел в юности у возвратившихся с войны. И, в результате стараний или же молчаний тех, советских "писателей", я до сорока шести, до сорока восьми лет не видел текстов произведений Георгия Иванова, Гайто Газданова, Андрея Белого, Осоргина, Марка Алданова, Зинаиды Гиппиус, Мережковского, даже "Круг чтения" Льва Толстого, даже Библии, даже Корана, и Зазубрина с его "Щепкой", и Шаламова, и многих, отличавшихся от советских одним и тем же: они были отличные писатели, они писали правду.
Кто они такие? - вспыхивало при виде книг, и понимал как-то сразу, нюхом: это писатели русские, вернувшиеся в свою страну из-под запретов понадёжнее и пострашнее, чем вертелись вокруг Солженицына, обидевшегося на высылку из страны с комфортом, в авиалайнере и с кучей фотокоров на той стороне, с деньгами на той стороне, готовыми для него. Писатели те, русские, вернувшиеся своими произведениями - настоящие и рассказали поумнее, чем исключённый по политическим причинам из СП СССР Солженицын вместе со всеми членами СП СССР, и никогда вчерашние обслужники честного уже не напишут: не умеют, одна причина, а другая - их "родной ЦК КПСС" кончился, оставив возможность озлобляться в прибавок к собственной бездарности.
За всю обворованность, шедшую от них, "бойцов родного ЦК КПСС", за всю их человеческую и идеологическую подлость по отношению к людям своей страны - будьте вы прокляты, - моё пожелание им ежедневное. Я не один жил в стране и так долго зависел от страшных по тупой непреодолимости их слов, - "есть мнение". Вместо чести, вместо совести - "есть мнение". И я не буду делать из себя идиота, играя во всепрощенчество, имея позади изуродованную ими свою жизнь.
Одной из запрещённых к знанию книг была энциклопедия "Россия". Запрещали с 1917 года по 1991, а не смогли запретить природное умение, - думать...
3
Сегодня 3 октября 1966 года. На Вятке то снег, то ледяной дождь. Ельцина то и дело показывают по телевизору, убеждая, что он всегда живой, как Ленин, и способен руководить Россией прямо по телевизору из больницы. Впечатление от его вида - что-то опухшее и не двигающееся в кресле. Нет фанерного президентского пиджака с подкладками, нет и самих плеч. О его состоянии врёт кремлёвский холуй: "рукопожатие крепкое". Вот вся фраза, показывающая состояние президента, и страшно думать, от кого зависит жизнь миллионов людей. Народ, как и год назад, как и в 1991 году, обманывают. "Зарплату когда-нибудь выдадим. Кто не хочет работать без зарплаты - увольняйтесь. Когда точно выдадим заработанные деньги - не знаем. У самих дома есть нечего".
"Сами" ездят на лимузинах, одеты в кожаные куртки, похожие и на бандитов и на комиссаров семнадцатого года, живут в основном в отдельных особняках, спешно построенных в два-три этажа за последние особо воровские года, когда воровало начальство в открытую и сразу суммами на особняк плюс автомобиль плюс поездка на отдых в Египет плюс счёт в иностранном банке плюс, плюс, плюс особо секретно...
Жопорожий Гайдар объявил на съезде ненавистников России, что капитализм успешно построен. За пять лет. Его дед за пять лет на строительстве коммунизма лично расстрелял немало людей - внук сумел обворовать всю страну, побыв на месте премьер-министра.
В армии не платят денежное довольствие три месяца, не выдают на боевое дежурство боевые патроны. Офицеры отказываются выполнять приказы, каждый день требуя зарплату. В любой день может пойти открытый офицерский бунт и что-то вроде гражданской войны.
У нас в квартире нет отопления, на градуснике плюс десять. Жена и сын живут у родственников, клавиши моей печатной машинки просто ледяные, от них замерзают пальцы. Бумага, стол, кресло, книги, снежного вида шторы, стены, постель - ледяное все, потому что и притом, что на улице снег и по ночам морозы, отопление в доме не включают. Разговаривал с начальником, наворовавшим на особняк, не выдающим зарплату рабочим и через полгода отделывающим руками рабочих свой рабочий кабинет заново, "по европейскому стандарту." "Мне нет дела до холода в вашей квартире," - его ответ. Заместитель его, характером чуть человечнее, врёт каждый день, - "включим отопление завтра. Их не трогает ничего, что лично их не касается, - жестокое мурло русского вора вылезло опять в обстановке безнаказаности. Может быть, они будут наказаны попозже, к так же жестоко, как к людям относятся. В России умеют отвечать тем же при обстоятельствах переменившихся, при безнаказаности, перелетевшей на сторону иную.
Сегодня в России нет начальника не врущего, начиная с президента Ельцина. Кто вынуждено врёт, не имея возможности сделать что-то по-хорошему, кто привык ещё с комсомольской прежней и партийной работы. А кто просто сволочь по характеру, воспитанию и сути своей.
Весной 1981 года после тепла потянулись тоже холода, неприятные тогда тем - и солнце, и цветенье яблонь, черёмух, вишен красившее пространства, а холод режущий желание тепла и весны развернувшейся.
Семинар для молодых поэтов, прозаиков придумали устроить в санатории недалеко от города, среди майской природы, на Вятке красивой.
Молодые литераторы - это придуманный в Советском Союзе штамп, ярлык вроде чина, определяющий место, права и обязанности пожелавшего заняться литературой или же не умеющего литературой не заниматься. Молодому литератору, видимо по идиотскому учению Горького, положено было поработать обязательно на разных работах, преимущественно кочегаром, каменщиком, сторожем, механизатором, плотником и так далее. Как эта бредятина могла заменить знания литературные, знания русского языка, обладание культурой - да никак. Зато маялся человек годами, и понять не пытался, что знания профессиями, наборами профессий не заменяются. И знание жизни не дают, если чего-то неназываемого в человеке нет по природной невыданности.
Подмена десятилетиями делала то, что и могла...
Молодые литераторы - этот бюрократический ярлык в лагерной системе Союзе писателей СССР был как бирка у заключённого, определяющей номер его барака и место в бараке. Некоторые на Вятке и умирали в возрасте изрядном "молодыми литераторами", как случилось с поэтом Валентином Востриковым, успевшим перед смертью увидеть свою на самом деле зрелую, хорошую книжку стихов, изданную за свой счёт. Члены же СП СССР за свой счёт и из города старались не выезжать на какие-нибудь пошлые "дни братских литератур", где пили-ели за счёт трудящихся и трудящимся тоже за деньги навязывали свои книги, после 1991 года сразу ставшие неизвестными, как и авторы. А книги они издавали за счёт трудящихся, сразу получая гонорары, списывая на мусор сотни не купленные в магазинах свои книги. Естественно, возле кормушки члены СП СССР стояли дружной стеной, защищал "своё право" иметь только для себя. Не для читателей и не для русской литературы. Они ведь писали советскую, а советская власть и начиналась с "грабь награбленное" и "кто не с нами - тот против нас." Последнее сказал их "творческий учитель" Максим Горький, Пешков, то есть...
Согласиться с "правами молодых литераторов", кстати, не записанных в документах, чтобы и спроса не было, это было как добровольно уйти в психбольницу и, оставаясь нормальным, изображать психбольного. Молодой литератор не имел права требовать публикации своих произведений, самостоятельно ездить на межобластные, всесоюзные семинары, требовать выпуска из печати своих книг, поездок в дома творчества, - под такими названиями для прикормки членов СП СССР для их послушности содержались самые настоящие и шикарные - некоторые, как в Пицунде, - дома отдыха с пребыванием в них за счёт трудящихся, "героев романов и поэм." Молодые не могли ни просить, ни требовать обеспечения для себя нормальных условий для жизни в системе, где комнаты в коммуналке и отдельные квартиры распределялись чиновниками, с участием чиновников-"писателей".
Для человека с достоинством имелось значение и оскорбительное, - ты, молодой писатель, как-бы недоумок, ты недоделанный и всамделишным поэтом, прозаиком быть не можешь.
"Пока мы, члены Союза писателей, не захотим и не решим тебя принять в равные себе."
Член СП СССР имел право не ходить на работу, заниматься творчеством, когда ему вздумается. Если молодой литератор дошёл по грани последней, решил плюнуть на всю и не ходить на работу, сидеть дома, сочинять роман или стихи - через неделю мог появиться участковый милиционер и вломиться в личную жизнь человека, - "согласно положению" поинтересоваться, почему такой-то "отлынивает от общественно-полезного труда и на какие деньги проживает". Тут не до смеха, именно таким образом молодой поэт Иосиф Бродский был определён под суд и отправлен в ссылку "на стройки народного хозяйства".
Штамп "молодой литератор" был настоящим моральным террором, определением прозрачной камеры, ограничивающей автора со всех сторон. Тюрьмой без стен. Тюрьма охранялась самыми надёжными вохровцами, - членами СП СССР, - по примеру "воров в законе" они внимательно старались никого из новых не подпускать к своим местам на нарах и особенно к черпаку, которым вылавливали всевозможные удовольствия "за счет трудящихся, как положено," - от попоек с "уважаемыми секретарями обкома КПСС" до крупных гонораров за нераспроданные книги, до загорания на Чёрном море, до выпрашивания почётных званий и присуждения самими себе же литературных премий, орденов за книги. Или за то, что безбедно дожировал до шестидесяти лет.
Система, очень похожая на сталинские лагеря с паханами, шестерками и личностями самостоятельными.
Телега катилась. Какие-нибудь ничего не понимающие в литературе идеологи партии Сусловы объясняли на ходу, куда держать путь. Мне последним, кто в СССР объяснял, как правильно себя вести в литературе советской, достался секретарь обкома В.Бакатин, по образованию строительный инженер. Но дело в том, что секретарь обкома в СССР по своей должности считался всезнающим и умеющим всё.
Чего в Бакатине я не увидел ни липом к лицу, ни издалека.
Телега катилась и разваливалась на ходу, от собственной гнилостности. Созданный Максимом Горьким и Иосифом Сталиным колхоз СП - Союз Писателей, - Светлый Путь, - другим быть и не мог: творчество - это цветок из-под асфальта... Свобода творчества и свободное поведение личности коллективное хозяйство могли только развалить, при отсутствии настоящей объединяющей идеи и замены её на материальный кусок пирога из общего корыта. Развал особенно быстро и пошёл в конце восьмидесятых годов, когда, как говорил Михаил Горбачёв, "рычаги управления отказали".
Горбачёв лгал и запутывал. Рычаги, то есть материальные заинтересованности, были и оставались на месте. Просто заказчик в конце восьмидесятых годов переменился, уже не требовалось писать романы о "лучезарных" улыбках секретарей райкомов, обкомов, толстые "кирпичи" страниц на 1200 о передовиках производства. Заказчик переменился, а кто он, новый заказчик, сытые не поняли. Они и переменить своё "творчество" не смогли, - слишком безталантными оказались на деле.
А король-то голый...
Случай в России произошёл уникальный, редкий для России случай, - заказчик переменился на отсутствие конкретного заказчика. Свобода, - пиши что хочешь и как можешь.
Психологически для многих такое оказалось страшным. Это как рыбы на берегу...
До отмены обкомовских заказчиков, цэкушных цензоров ещё надо было как-то выдержать и дожить, сохраняя в себе...
4
Меня удивило количество "молодых" литераторов, собранных на семинар, - полный автобус. Нас везли в автобусе, а членов СП СССР на легковых автомобилях, - по-провинциальному и тут им нравилось отличие своё показать.
Литература - дело штучное... До этого семинара я был на республиканских семинарах в Казахстане. Там от области набивалось два, а то и один прозаик, три-четыре поэта, - поэтов всегда побольше среди молодых, - а здесь я увидел... и сразу, ещё с рукописями не знакомый, не поверил, что так может быть. Наверное начальнику местной литературы было выгодно "выполнить план по охвату количеством", как говорили тогда обкомовские чиновники, вот и привезли...
Как на сенокос, где всякие руки сгодятся, где и подростки смогут за водичкой сходить.
Через пятнадцать лет многих "прозаиков" и "поэтов" из того автобуса я так и не узнал авторами, даже когда стало возможным найти плательщика из разбогатевших и издать стихи, рассказы, что сделали оставшиеся в литературе. Иные высохли через три-четыре стихотворных заверения, что труд они ценят родные берёзки и сирени любят, кровь-любовь их волнует, - далее исчезли в бытовую жизнь и на иномарках помчали в сторону бизнеса и рекетиров, наживаться и грабиться. Что им удивляться, когда при самом начале объявленной дозволенной спекуляции на областном рынке я увидел торгующего продуктами члена СП СССР! Тут понятия о чести и достоинстве и близко не ночевали.
Случайные литературу и предавали первыми, - пустоте.
"Где я вам возьму других писателей?" - умно сказал однажды Иосиф Сталин.
Я смотрел на имеющихся.
Приехал барин на деревню поразвлечься...
Вокруг приехавшего на семинар жителя города Москвы Владимира Крупина носились, как когда-то вокруг Григория Распутина. Одни бегали в соседнюю деревню за водкой для него, "восходящей звезды советской литературы", другие призывали колоть чурбаки и топить баню для него, другие ещё шептались с поэтессами, зазывая их на ночь для него. Кто хотел - подхалимничал, ведь Крупин жил в Москве, тут намечались надежды на его помощь в отношении московских журналов. По настоящему взволновано курил Борис Александрович Порфирьев. Он приехал "заниматься литературой", а к литературе - много встреч у меня с ним было годами попозже, он относился на самом деле с большим волнением. Его удивляла сама возможность что-то художественное написать пером, такое он воспринимал как волшебство. На семинаре он принял меня за архитектора, когда прочитал в моём рассказе точное описание архитертурного декора дома. Один на один наговорил мне много хорошего, а при начальстве то же самое мнение перепугано смылил в общие фразы. Но что обижаться, каток сталинщины, на Вятке сохранившийся надолго, проехался по нему тяжело, знал он прекрасно, чем свободное мышление здесь заканчивается и после давнего прощания с "отцом народов". Верных учеников осталось полным полно, здесь.
Барин и видом и разговорами не новым Брюсовым оказался, - крестьянином хитроватым.
Овидий Любовиков, начальник местных писателей, когда я в запале серьёзного разговора взял сигарету из пачки, лежащей перед ним, глянул на меня таким злым взглядом - ассоциация с неминуемым расстрелом завитала в воздухе от лютости его. Наверное, ему доносили всё, что я говорил о свободе творчества. Этот нам ещё покажет, - передали мне попозже его слова обо мне. Лет пять спустя он при виде меня переходил на другую сторону улицы, не здоровался никогда, - сразу я отказался признавать его местным выдающимся поэтом и вообще...
Не Гумилёвы учили творчеству и не Анны Ахматовы...
На семинаре толклась вода в ступе. Этот состоялся - что за дикое слово? - этот не состоялся. Не печатать никого. Не принимать в СП никого. Нас в автобус, начальнички по легковым - разъехались.
Кормушка уверенно защитилась ими в очередной раз. Как рифмовано сообщил начальник местных писателей Овидий Любовиков -
Из отцовского наследства
Для меня важней всего:
Твёрдо знаю с малолетства,
С кем идти и бить кого.
После всего, что сказано в русской литературе? Ведь кто-то, в ней, милость призывал, что и из школьного курса известно...
Да "кто-то"... Пушкиным был, тут и разница.
Во времена перестройки неожиданно в одной из местных газет напечатали, что перед самой революцией отец Любовикова этого самого среди дня зарезал ножом кассира на железнодорожном вокзале, вроде бы деньги добывал на революцию. Убийцу отправили на каторгу. Мне было жаль Любовикова и потому, что при закате жизни он увидел обнародованное такое, и - при таком наследстве пробовать взлететь в эфиры поэзии и описать свой взгляд на жизнь человеческую, на мир всеобщий... ну, тут уже - невозможно, по законам психологии, по приобретению наследства поневоле... Не от него зависело, но - но, но... Как сам сказал - знает из наследства, - бить надо, бить... Людей, кого же ещё?
Молодые литераторы были "призваны учиться, овладевать подлинным мастерством", - то есть засунуты в положение вечных учеников. При отсутствии хороших учителей, не умеющих показать это самое подлинное мастерство.
Я хотел знать, по произведениям, а кто учителя-самоназначенпы? Тексты произведений Ситникова, Лубнина, Перминовой, Любовикова, Крупина читать не получалось: стилистов уровня Бунина и мыслителей уровня Толстого не обнаруживалось. Но у меня независимо от "творческого колхоза" были и Бунин, и Толстой, и Шолохов, и догадки, что Мандельштам не мог творить один, кто-то работал рядом и, наверное, со временем возникнет?
Знать о "Бродячей собаке" в СССР запрещалось. И теми, кто проводил этот семинар - запрещалось: антисоветчина, подрыв устоев. Но, может быть, они никогда и не знали, воспитание кто в высшей партийной школе, кто на каких-то курсах, кто в коммунистических университетах с кастрированной системой образования? Знали не знали - роли овчарок выучили крепко.
5
Как в русской сказке, после 1991 года возник из-под всех запретов русский один из Китеж-градов: русская литература конца девятнадцатого века, произведения, написанные в эмиграции. Другая литература, уже начатая в СССР авторами моего поколения, вдруг получила самое прочное обоснование для себя: ту, другую литературу, написанную мастерами. Вдруг и оказалось, что есть подлинный определитель уровня творчества, чем чиновник из обкома КПСС со штукатурным образованием, - время. Бремя и расставило всё и всех по местам, голые короли оказались голыми.