Харитонов Юрий Владимирович : другие произведения.

Когда грядут перемены

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эта книга представляет из себя сборник рассказов, которые объединяет одно - постапокалипсис. Какими должны быть отношения в обществе, между отдельными индивидами на фоне Глобальной Катастрофы, спустя двадцать лет после Третьей Мировой Войны, которая оставила человечеству мало шансов на выживание? Ответ один - неоднозначными! Героям не обязательно бряцать оружием, чтобы было интересно путешествовать с ними по их маленьким, но от этого не менее человечным, судьбам...
  Сборник рассказов, не похожих на Вселенную...
  
  Родственные души.
  В две тысячи тридцать третьем, или просто тридцать третьем, если вести отчет от начала Новой Эры для человечества, некий Артем, съедаемый муками совести и угрозой гибели его станции, пускается в опасное путешествие по всему Московскому метро, в поисках выхода... После чего, вдохновленные его отвагой и самоотверженностью, по всей стране, да чего уж греха таить, и по всему миру начинают появляться герои, пытающиеся бороться с окружающей действительностью, старающиеся повернуть время вспять, исправить ошибки прошлого, но...
  Но эта история совсем не об этом! Ибо кроме героев есть и обычные люди, чувства и мысли которых не менее важны в общей канве истории, в общем восприятии мира и безумств, творившихся, когда люди лишились всего...
  Не буду больше задерживать ваше внимание на очевидном, лучше начну свой рассказ, временами безжалостно комкая его, как бумагу, дабы получше описать более интересные вещи.
  ****
  Темка, обычный двенадцатилетний мальчик, переехал на эту не особо отличающуюся от остальных станцию дней десять назад. Вместе с отцом Виктором, которого предприимчивый Начальник Петр Анатольевич переманил к себе высокими посулами и обещаниями, но которые были понятны лишь отцу Артема. Но никак не самому подростку.
  Отношения со сверстниками не сложились с самого начала, на что отец никакого внимания не обращал, ввиду тяжелой работы и своим собственным взглядом на жизнь.
  - Мир сейчас такой, Тема. - Говорил он в те редкие минуты, когда бывал наедине с сыном. - Не правильный. Так что, чем раньше потреплет тебя судьба, тем лучше. Жизнь ведь она лучший из учителей. А ладно, - махал рукой он, когда видел так и не успокоившегося парнишку, и снова убегал на работу.
  Темке же ничего другого не оставалось, как издали смотреть на игры своих сверстников, да стойко сносить подколы и побои во время школьных перемен. И пока не мог он понять, как изменить свою жизнь к лучшему. Он был изгоем, пришедшим на территорию местных пацанов, и пока не был ими принят. Ему ничего не оставалось, в ожидании уставшего отца, который тут же практически заваливался спать, как вновь перечитывать несколько книжек, которые чудом сохранились после переезда, либо уходить в сторонку от всех и садится, как он любил, на край перрона и пялиться на рельсы, исчезающие в темноте.
  Это странным образом успокаивало и заставляло думать. Обдумывать прошедшее за день и прошедшее за последние несколько лет, с тех пор как не стало мамки...
  В один из таких дней он задержался дольше обычного. На станции уже включили красное дежурное освещение, отчего рельсы, казалось, покрылись кровью, народ постепенно разбредался по палаткам, детвора исчезла вовсе, а дежурные бригады сменяли друг друга, лязгая где-то оружием. И тут он увидел ее. Девочку примерно его возраста, одетую в яркую одежду. Главным образом состоящую из разноцветных лоскутов. Личико отстраненное, блуждающий задумчивый взгляд и множество мелких заплетенных в разноцветные ленты косичек, которые слегка пружинили при походке.
  Она подошла к краю перрона, спрыгнула на пути, совсем не замечая мальчика, и зашагала в сторону темного тоннеля, шаря что-то в складках своего яркого платья.
  - Ты куда? - Вырвалось у Темки непроизвольно. Он просто был удивлен, что девочка вот так запросто без взрослых и их разрешения может добровольно пойти в темный тоннель. - Туда же нельзя!
  Девочка замерла, потом обернулась, долго рассматривая парнишку. Затем пролепетала тоненьким голоском:
  - Кто сказал?
  - Так это... - Темка не нашелся, что на это сказать.
  - Ну, кто-то же тебе это сказал, что туда нельзя. - Заметила девочка. - Не сам же ты это придумал.
  - Знаешь, - тут же ответил мальчик. - Все это знают. Что нельзя ходить в темноту без взрослых.
  - Все страннее и страннее, - вздохнула девочка, доставая из складок своего цветастого платья какое-то приспособление. - У меня же фонарик есть!
  - Все равно нельзя! - упрямо гнул свою линию Темка. - Темные тоннели опасны, особенно для детей, которые любят совать свой нос...
  - Этот нет, - прервала его девочка, замотав головой, отчего косички, переплетенные разноцветными ленточками, задергались, словно пружинки. - Я его вдоль и поперек исходила. Там дальше завал. И никакой опасности нет. Зато...
  - Как это нет? - Воскликнул Темка. - А завал? А если еще будет?
  - Нет. - Серьезно ответила девочка. - Не будет. Мне синяя гусеница сказала.
  - Кто? - Мальчик почувствовал, что теряет нить разговора. - Ты можешь придумывать все, что угодно, но там опасно. Папа всегда говорит...
  - Как хочешь, - опять прервала его девочка. - А у меня времени нет. Мне к друзьям надо. - С этими словами она развернулась, и легкой походкой зашагала в тоннель, освещая механическим фонариком дорогу. - Если решишь все же посетить нас, - бросила она, не останавливаясь, - то тут недалеко. И совсем не опасно, как бы "все" об этом не говорили.
  Сказать, что странная, ничего не сказать. Тема запустил пальцы в черные спутанные волосы и выдал:
  - Блин! - И бросился в след еле видному уже отсвету фонарика, прыгавшему в темноте в такт походки странной девочки. Он не мог себе позволить потерять единственного собеседника, заговорившего с ним на этой станции. Кроме того, она в чем-то права. Этот тоннель, в отличие от других совсем не охранялся. Скорее всего, именно потому, что взрослые не считали его опасным.
  - Постой! Не гони так. - Проговорил он, запыхавшись, когда догнал девочку. Он с опаской оглядывался на стены тоннеля, еле освещенного лучом механического фонарика девочки. Отколотую местами штукатурку, открывающую проржавевший металл тюбингов, провода и трубы, местами порванные и изогнутые, свисающие до самого бетонного пола.
  - Я и не гоню, - пожала плечами девочка. - Это ты куда-то торопишься. Я в любом случае далеко бы не ушла. Этот тоннель не бесконечный. Еще чуть-чуть и придем.
  - Слушай, а кто эти твои друзья? О ком ты только что говорила? Они меня не прогонят?
  - Ну, это как вести себя будешь, - важно ответила девочка. - А то могут вообще не появиться. Они, видишь ли, очень нервничают, когда кто-то новый приходит. И они чувствуют человека. Знают, когда к ним с добром идут или нет. Вот ты, с какой целью их увидеть хочешь?
  - Я? - Мальчик опять опешил. Он вроде не задавался целью кого-то там увидеть или с кем-то познакомиться, просто пошел с девочкой за компанию. - Даже не знаю. - Наконец сказал он. Девочка остановилась столь резко, что Темка, этого не ожидающий, налетел на нее сзади и отпрянул в смущении. Она же развернулась и, нахмурившись, уперла в него вытянутый палец.
  - Ясно! Значит так! Пока не поймешь, зачем ты здесь, будешь просто слушать. Хорошо? А я тебе постараюсь объяснить все. Но и не надейся их увидеть. Позже может быть, и то... Очень сомневаюсь. Пошли, уже рядом. - Девочка опять повернулась так шустро, что косички рассыпались и заплясали вокруг головы. Фонарик выхватил из темноты край какого-то сооружения, в котором Тема чуть позже признал старую засаленную палатку. Девочка, недолго думая, распахнула полог и юркнула внутрь. Оставив мальчика снаружи. Тот замялся, переминаясь с ноги на ногу, и опасаясь, что неведомые "друзья" уже внутри, и они будут очень недовольны, если Темка внезапно нагрянет.
  Долго стоять ему не пришлось. Из-за полога высунулось личико девочки, и вопросительно уставилось на него.
  - Ты че стоишь?
  - Не знаю, - пожал плечами мальчик. - Боюсь, наверное.
  - Что ж, это похвально, но глупо. Много здесь не настоишь. Заходи уже, нет ведь никого. - И хмыкнув, она скрылась в палатке.
  Мальчик вздохнул, на всякий случай сжал покрепче кулаки, потом зажмурился и шагнул вперед. Ничего страшного вроде не случилось, но Темка пока не торопился открывать глаза. Мало ли что!
  - Все страннее и страннее! - услышал он тут же голос девочки и открыл все-таки глаза. Она стояла напротив и, разведя руки в стороны, несколько раздраженно смотрела на него. - Ты чего с закрытыми глазами собрался здесь увидеть?
  Темка лишь пожал плечами.
  - Вот и я говорю! С закрытыми глазами увидишь только темноту, ну и сны иногда. Ты что спать собрался?
  - Нет.
  - Хорошо. - Она вновь его с сомнением оглядела. Потом обвела рукой палатку. - Устраивайся пока. Я сейчас.
  Тема огляделся. То ли свет свечного огарка, мерцающего на небольшом столике посреди комнаты, создавал такую иллюзию, то ли палатка была действительно больше внутри, чем выглядела снаружи. На столике стояли игрушечные чашки и заварник. По стенам были развешаны рисунки. Настоящие. На грязной бумаге углем. Темка приблизился к ним, разглядывая. На рисунках были изображены знакомые по книжкам и рисунках в них животные. Но нарисованы они были как-то странно, неестественно, что ли. Мальчик не сразу понял, что в них не так. А когда понял, то еле слышно ойкнул.
  Они все были в одежде. И стояли прямо на задних лапах. Вот кролик. Он в пенсне и вынимает из кармана часы на цепочке. И вид при этом такой, словно он куда-то опаздывает. Вот мышь, тоже вроде нормальная, только в пижаме и спит, свесив голову в ночном колпаке. А вот... Какая-то рыбина, танцующая лихо на берегу. Вот это фантазия!
  - Это ты рисовала? - Спросил Темка у девочки, которая рылась в мешке в дальнем углу палатки. Она, отвлекшись на мгновение, сказала:
  - Не. Это мне кролик иногда приносит. У них там какой-то придворный художник выискался. Вот и завалили меня искусством. Ты чаю себе пока налей, я сейчас...
  Мальчик с сожалением оторвался от созерцания рисунков и пошел к столу. Попробовал выполнить указание девочки, но с опозданием понял, что чайник пустой.
  - Эээ... А как? - Решился, наконец, спросить он, когда девочка подошла к столику, сжимая в руках что-то завернутое в материю.
  - Просто налей и пей, - важно произнесла она, беря в руки чайник и как бы наливая из него воображаемый чай в чашку. - В дочки-матери что ли не играл никогда?
  Темка покачал головой, на что она хмыкнула, отпила несуществующего чая, и заговорила протяжным таинственным шепотом.
  - Сейчас... Я... Меня, кстати, Лена, зовут. А тебя как?
  - Артем.
  - Так вот, Артем. Сейчас я произведу тебя в рыцари...
  - Зачем? - Сразу напрягся мальчик. Новое непонятное слово из уст девочки звучало угрожающе. Кроме того из разворачиваемого свертка показалось лезвие настоящего то ли ножа, то ли кинжала. Естественно он забеспокоился.
  - Чтобы ты смог сдержать свое слово, что будешь хранить все услышанное здесь в тайне. - Потом увидев, что мальчик все еще сомневается, добавила. - Так надо. Верь мне.
  - Ну ладно.
  - Так вот. А чтобы посвятить тебя в рыцари... Ну и вообще, чтобы все как положено было, надо дать тебе рыцарское имя. Будешь... Артуром! А меня зови Алисой. Так будет правильней. Ясно?
  - Нет. - Честно признался Темка, или Артур по-новому. Так и хотелось добавить любимую девочкой фразу: "Все страннее и страннее"
  - Не важно, - махнула рукой Ленка, до конца доставая длинный нож из спутывающей его обертки. - Итак, ты готов стать рыцарем прекрасной и удивительной страны? Хранить секреты вместе со мной и жителями этой страны? Защищать эту страну и ее жителей от посягательств?
  - Да... - Неуверенно протянул Темка.
  - Тогда, на колени! - Торжественно рявкнула Алиса. Мальчик спорить не стал. Девочка занесла над ним свой нож, и вопреки самым худшим опасениям мальчика, плавно опустила его на левое плечо. - Сэр, Артур. Торжественно посвящаю Вас в Рыцари ее величества Червовой королевы и ее высочества Королевы Шахмат. Клянетесь ли Вы в верности Вашему слову? В то, что оно нерушимей тоннелей Метро, долговечней, чем города на поверхности, и правдивее самой правды?
  - Клянусь, - пролепетал Темка. Все что происходило вокруг, никак не укладывалось в бедной фантазией голове мальчика, но это было очень интересно, поэтому он не мог отступить и все бросить, так и не добравшись до тайны необычной страны. И если нужно было делать странные вещи, чтобы эту тайну постигнуть, он был готов на это. Все равно его жизнь была серая и скучная, по крайней мере, до знакомства с Леной, то есть Алисой.
  - Отлично! Встань сэр Артур! Теперь ты готов! Выпьем чаю? - Темка кивнул и они с Алисой уселись за стол. Та разлила несуществующий чай по чашкам и проговорила:
  - Ну, за Нового рыцаря Великой страны чудес. - Они чокнулись, и распили медленно и молча бодрящий призрачный напиток, названный чаем. Темке конечно было дико изображать чаепитие, но новое звание предполагало следование традициям, как объяснила Алиса. И так как ничего страшного от изображения чаепития произойти не могло, то и мальчишка был не против. Игра есть игра, даже если она немного странная.
  - Ну а теперь самое главное! - Торжественно произнесла девочка, когда с чаепитием покончили. - Так или иначе, но ты когда-нибудь попадешь туда. Это чисто дело времени. А для этого тебе надо знать, как это сделать. Так как это может случиться во время моего отсутствия.
  - И как же? - Ему уже начало казаться, что он подобрался к загадке существования сказочной страны вплотную. Еще чуть-чуть...
  - Нужно следовать за белым кроликом.
  - Но... - Он хотел спросить, где же его найти этого самого кролика, но Алиса продолжала, захваченная с головой стихами, которые полились из ее уст, словно водопад.
  - Вниз и наверх, вниз и наверх,
  Вперед, к дыханию свободы.
  Там, где сплела собою смерть
  Проржавленные своды,
  В обход пойди, дыру найди,
  Ползи, как уж по лужам...
  Но только знай, в конце пути
  Ждет холод дикий, стужа...
  Старайся след свой замести,
  Будь скрытен и проворен,
  Глаза откроются - беги,
  Знай, путь твой заговорен.
  Потом останется лишь страж,
  Избегнуть постарайся встречи,
  Предупреждаю: не мираж!
  Не будь в пути беспечен.
  Зато потом, в тени ветвей,
  И радужных цветных растений,
  Откроется страна чудес,
  И красочность ее творений...
  Страна мечта, страна из грез,
  Мир полный-полный детства,
  Смеются там порой до слез,
  Фантазии там место...
  - Красиво... - Пробормотал Темка. - И когда я, то есть мы туда попадем?
  - Всему свое время. - Важно сказала Алиса. Потом поманила мальчика, направляясь наружу. - Пойдем, что покажу...
  Темка, завороженный, последовал за девочкой. Она, освещая путь механическим фонариком, направилась не в сторону станции, а в обратную. Чуть погодя она остановилась и осветила что-то на полу тоннеля. Когда Темка приблизился, то разглядел зияющую в полу дыру, уходящую вниз. Сбоку, в стволе шахты были приделаны, ржавые не внушающие доверия скобы. До дна слабый луч фонарика не доставал.
  - Вот он! - Шепотом сказала Алиса. - Отсюда начинается сказка.
  - И когда?
  - Когда придет время...
  Но время так и не приходило. Вместо сказки в которую верили дети, к ним пришла другая. Сказка дружбы и совместного время препровождения, неуемных фантазий и игр вдвоем и с воображаемыми жителями несуществующей страны. Потому ли белый кролик не приходил, что Темка в него не шибко верил, или потому, что его на самом деле не существовало, было уже не столь важно. Он нашел свою сказку в лице Ленки, странной, но интересной девочки, с которой ему было хорошо и весело, а время пролетало незаметно и беззаботно.
  Но как обычно показывает история, хорошо не может продолжаться вечно. Так и здесь. Не прошло и года с их первого знакомства, как случилось страшное. Девочка умерла. То ли от какой инфекции, то ли от обычной простуды, но в условиях метро, даже банальная простуда может иметь фатальный результат. Что собственно и произошло.
  Только Темке об этом сказать забыли. Вернее не успели. Вернее...
  Он только пошел за ней, чтобы провести очередной день в играх, но не дошел нескольких метров, как услышал плачь Лениной мамы. Она стояла возле своей палатки и заламывала свои руки, в которых держала скомканные рисунки. Мышь-соня, странная пляшущая рыбина, человек в котелке... Трудно было не узнать в них рисунки из палатки в тоннеле. Рядом стоял врач в белом халате и начальник станции, которые пытались утешить бедную женщину, на что она только выла и повторяла как заговоренная одну фразу.
  - За что она меня покинула! За что бросила на произвол судьбы?!
  Эти фразы ее матери Темка истолковал слишком буквально. Он бросился к их домику в тоннеле, повторяя про себя:
  - Она ушла! У нее все-таки получилось! Почему же она меня с собой не взяла? Но она же рассказывала, как найти эту страну! Значит, я найду!
  Так он добежал до палатки. Зажег огарок свечи и стал ходить взад вперед, пытаясь понять, с чего именно надо начать.
  "Следуй за белым кроликом..."
  Его взгляд остановился на рисунке кролика в пенсне и часами на цепочке, который мать не взяла с собой. Мелькнула мысль, и он тут же подскочил к бумаге и сорвал ее со стены. Посмотрев на обратную сторону, мальчик покрылся испариной. Там был полностью выведен тот самый стих, который в первый день прочитала ему девочка. Стих-подсказка, как найти загадочную страну, а снизу приписка, намалеванная уже корявым почерком девочки.
  "Я буду там, где мои грезы,
  В стране, которую найти
  Возможно только через слезы
  И без обратного пути..."
  Что еще оставалось мальчику с развитой за время общения с девочкой фантазией, как не пуститься в след?
  Он медленно прочитал первую строку стихотворения, хотя это было очевидно.
  "Вниз и наверх, вниз и наверх..."
  Он схватил лежащий на столе фонарик, а так же кинжал, которым Алиса производила его в рыцари, и побрел в темноту, туда, где темным зевом раскрылась шахта, уходящая глубоко вниз. Он найдет Алису, во что бы то ни стало! Он был в этом уверен. Слишком явные подсказки она ему оставила. Не двусмысленные. Хотя он и опасался лезть в шахту, но страх свой пересилил, и быстро перебирая руками и ногами, начал спускаться вниз, держась за хлипкие ржавые скобы... Одна из них не выдержала веса мальчика и обломилась. И он долго падал в темноте, пока не достиг дна тоннеля...
  Долго ли коротко ли, как говориться, но сознание все же к Темке вернулось. Поохав и кое-как встав, он удивился, что ничего не сломал, мало того болела только голова и ничего больше. Не сразу, но он вспомнил, с какой целью попал сюда и осмотрелся. Сверху взгляду не за что было зацепиться, сплошная темень, да и только, а вот снизу и чуть сбоку шел еле различимый свет. Туда-то Тема и направил себя. Пригнулся, потом встал на коленки, затем и вовсе лег. Перед ним открылась нора, или дыра, или проход, это уж кому как нравиться, появившийся здесь видимо еще с обвалом тоннеля.
  Его стены слабо светились, от покрывавшей их мелкой плесени. Что ж ничего не поделаешь. Надо лезть. Где-то там ждет его Алиса. Странная, но интересная девочка, с которой ему было хорошо и уютно.
  Проход оказался не длинным. Зацепившись за выступы и ободрав в паре мест одежду, он, наконец, выскользнул в более просторное помещение, если можно так выразиться. Просто это была очередная вертикальная шахта, на сей раз ведущая в одном единственном направлении. Наверх.
  "Вниз и наверх, вниз и наверх..."
  Стены покрывала все та же светящаяся плесень, света которой не хватало, чтобы разглядеть даже собственные руки, не то, что лестницу или скобы. Пришлось воспользоваться фонариком девочки, чтобы понять, где и как можно подняться наверх. Наконец мальчик все-таки обнаружил вмонтированные в старую кирпичную кладку такие же ржавые и не надежные на вид, как и те, из-за которых он свалился, скобы. Пришлось повиснуть на нижних, чтобы проверить, выдержат ли они вес мальчика, после чего только начать подниматься.
  Колодец, казалось, никогда не кончится. Но Темка через некоторое время понял, что не испытывает никакой усталости, хотя по идее давно должен был устать. Трудно сдерживать свою энергию, так и бившую в пареньке. Он испытывал огромный душевный подъем от того, что все-таки нашел вход в чудесную страну, которая за год так и осталась сказкой. А также от того факта, что он вскоре найдет Лену. Почему в груди колотилось быстрее, а дыхание стало чаще, он не думал. Это только взрослые задумываются от чего да как, а дети со всей своей наивностью и непосредственностью в это время просто живут, чувствуют, и знают, на каком-то своем интуитивном уровне. Так надо и все. Им не свойственна осторожность, страх перед неизвестностью. Это прерогатива взрослых.
  Единственное, что смущало Темку, так это следующие строки стихотворения, так услужливо открывшего ему двери. Он даже несколько раз останавливался, просовывал одну руку в скобу, и еще раз перечитывал, освещая фонариком листок, строки.
  "Там где сплела собою смерть
  Проржавленные своды..."
  Что это за смерть, что сплела, да и сводов-то пока нет. Один тоннель, не имеющий конца... Вверх, вверх, вверх... Да по идее он уже давно должен был быть на поверхности. А подъем все не кончался.
  Мальчик уже занервничал, когда сверху еле заметно полилось другое, не источаемое плесенью, более сильное что ли сияние. Он на миг замер, пытаясь определить его источник, но край шахты, обрисованный бледным светом, скрывал его. Вот и конец шахте. Осталось только подняться и выяснить, что же все-таки испускает такой призрачный свет. Не солнце же, в самом деле... Оно яркое, как говорили взрослые, и так сильно слепит глаза, что на него невозможно смотреть.
  Мальчик осторожно приподнял голову над краем крошащейся под руками кирпичной кладки колодца и осмотрелся, готовый тут же спускаться, но никакого движения вокруг. Он высунулся еще больше, затем все же полностью выкарабкался из шахты, выпрямившись.
  Шахта вывела его в небольшое полуразрушенное помещение, заросшее зеленью и вьющимися сучьями какого-то растения. С одной стороны рухнувшая полая колонна образовала проем, в который заглядывал серебристый диск луны, окруженный россыпью светящихся точек, слабо освещающий все вокруг, а также сверкающие нити, опутывавшие дыру в стене ажурными узорами...
  У Темки похолодело все внутри. Он достаточно часто видел такие узоры в метро, но не таких размеров. Те паутины были маленькие и хрупкие, и от дуновения тоннельного сквозняка могли сорваться в свободный полет, а эта... Мальчику было даже страшно представить размеры этого чудовища.
  Он огляделся, но нигде поблизости не заметил предполагаемого хозяина исполинской паутины. Только обломки кладки и обвалившейся крыши, заросшие редкой травой. Выхода впрочем, тоже видно не было. Разве что миновать паутину, но как это сделать?
  Мальчик вспомнил про кинжал или нож, что прихватил вместе с фонариком. Он украдкой, озираясь по темным углам, коих было немало в разрушенном помещении, подошел к паутине и, размахнувшись, рубанул по серебристой нити ножом. Нить дьявольской сети оказалась не только удивительно упругой, но и настолько липкой, что нож просто вырвало из рук мальчика, его самого отбросило назад, а паутина мелко-мелко с еле различимым звуком затрепетала, словно живая.
  Темка резко вскочил, с ужасом наблюдая, как единственное средство обороны безобидным куском металла повисло на искрящейся нити, которая призывая кого-то еле слышно звенела.
  Тьма сзади зашевелилась, неуверенно сначала, затем более энергично. Мальчик ощутил это скорее не по шуму, издаваемому чудовищем, а по легкому перемещению воздуха. Он резко развернулся, вглядываясь в темноту не освещенного луной пространства, которое сразу за зевом колодца становилось непроницаемой. Некоторое время там угадывалось какое-то движение, словно один огромный кусок стены, разваливаясь на части, тем не менее снова собирается в нечто более большое и опасное...
  Темка попятился прямо в сторону паутины, не видя и не слыша ничего, кроме того ужаса, что собирался во тьме напротив. Потом что-то больше неожиданно вылетело из темноты. Да так резко, что мальчик упал, как и рухнули оковы страха, до сих пор сдерживающие его. Быстро перебирая руками и ногами, он рванулся назад, от опасности, что бросилась на него.
  Тем временем паук, за что-то зацепился. То ли за край колодца, то ли за одну из обвалившихся стен, не важно. Главное он споткнулся и рухнул страшной мордой в пол. А пятившийся задом Темка ударился затылком обо что-то жесткое. Он обернулся, пока упавшее чудовище пыталось подняться на ноги, и посмотрел назад. Казалось спасение само шло к нему. Полая металлическая колонна вела через завал наружу, но отверстие в ней было настолько узким, что только ребенок и смог бы протиснуться внутрь.
  Сзади взревело... Темка обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть вновь бросившееся в атаку паука. Автоматом он схватил подвернувшийся под руку камень и метнул в чудовище. Паук аж замер на месте от такой наглости. Видимо раньше жертвы не бросались в него, чем ни попадя, а смиренно трепыхались в расставленных сетях.
  Нескольких секунд, что паук в замешательстве верещал, хватило парнишке, чтобы юркнуть в полость колонны, на другом конце которой виднелась освещенный луной фрагмент улицы. Чудовище еще громче взревело, видимо осознав, что добыча убегает от него, и бросилось вперед, но оно было слишком большим для полости куда пролез мальчик. Покрытая хитином лапа лишь слегка царапнула исчезающий внутри колонны ботинок.
  "Ползи как уж по лужам...
  Но только знай, в конце пути
  Ждет холод дикий, стужа..."
  Обдирая в кровь локти и коленки, Темка полз вперед к спасительному свету. Становилось холодней. Причем намного. Металлическая колона-труба изнутри покрылась обжигающим ладони инеем, а в лицо дыхнуло стужей. Такого холодного сквозняка не было даже в тоннелях метро. Единственное на что Темка не обратил внимание, это на то, что внутри помещения холода как раз не было. Впрочем, его меньше всего заботил сейчас этот вопрос. Главное было подальше и побыстрее убраться от жуткого паука, где-то сзади раздирающего колонну, с целью добраться до жертвы.
  Мальчик не заметил, как ползком преодолел какие-то десять метров по узкой трубе, которая резко закончилась, и вывалился наружу. Прямо в холодный и жгучий снег.
  Он тут же кое-как поднялся на ноги, пытаясь удержать равновесие в небольшом сугробе и, стряхивая с себя снег, посмотрел по сторонам, пытаясь сходу определить, куда уносить ноги.
  Влево и вправо простиралась не слишком широкая улица, образовывая вместе с разрушенными по бокам зданиями некое подобие заснеженного пустыря, раздавшегося вширь. Чуть правее в центре неясными очертаниями вырисовывалось непонятное строение. Покореженное и покосившееся.
  И мост... Мост? Прямо через улицу! Горбом перекинувшийся от одной анфилады зданий к противоположной.
  Ну, естественно, Темка не знал, что это мост. Не знал также, что это одна из улиц величественного и красивого некогда города. Санкт-Петербурга. Как не знал и того, что мост действительно перекинут, но через реку, которая давным-давно покрылась льдом, а после снегом. А бесформенная груда в центре пустыря - давно разграбленный, полу разрушенный корабль. Простой прогулочный катер, вмерзший навеки в Неву...
  Куда идти, в какую сторону? К сожалению, об этом в стишке не говорилось. А говорилось совсем другое.
  "Старайся след свой замести,
  Будь скрытен и проворен..."
  Как замести след? Чем? А главное, от кого?
  Но в следующее мгновение стало ясно, от кого. Из строения, которое он покинул через полую металлическую колонну, раздался рев. Стоило обернуться, чтобы увидеть, как из проема, оплетенного паутиной, выбирается чудовище. Но Темка оборачиваться не стал. Ноги сами понесли его вперед. Через заснеженную площадь к искореженному силуэту корабля. На инстинктивном уровне он принял единственное верное в данном случае решение. В развалинах не спрячешься, слишком большие оконные и дверные проемы, а в корабле еще как-нибудь. Да и скрытые обитатели реки, о которых ни он, ни чудовище не подозревало...
  Темка уже вскарабкался на проржавевший остов корабля, ощущая спиной приближающегося паука, когда рев монстра перекрыл необычный треск. Мальчик обернулся и с ужасом увидел, как огромный паук, словно споткнувшись, заваливается мордой в снег. Он мгновенно поднялся, но сдвинуться с места ему уже не удалось. Две лапы из восьми держали своими пастями странные белесые черви, высунувшие свои мохнатые тела из снега. Паук пытался вырвать лапы, пытался другими стряхнуть присосавшихся охотников, но это не помогало. В конце концов, с треском ломаемого льда высунулись еще четыре червя и захватили другие лапы страшной жертвы. После чего более мощный червь, выскочил из-под снега и, вцепившись в голову паука, оторвал ее.
  После чего черви устроили пир, или лучше сказать дележ добычи, раздирая ее своими широкими и полными зубов пастями. Темка понял, что пока чудовища занимаются добычей, у него есть шанс уйти. Словно открылись глаза...
  "Глаза откроются - беги,
  Знай, путь твой заговорен..."
  Он перебежал по борту суденышка на другую сторону, перепрыгнул через леера, благо лодка вмерзла по самые борта, и что есть мочи припустил вдоль пустыря прочь от разыгравшегося побоища, стараясь как можно ближе держаться домов.
  Наконец, после продолжительного бега по безлюдным улицам ночного города он остановился, чтобы отдышаться.
  Теперь он точно не знал, что делать. Ту площадь он потерял уже давно, холод не смотря на бег, все глубже пробирался внутрь, а впереди развалины расступались, и полоска горизонта почему-то окрасилась в розовый цвет, постепенно усиливающийся, и расплывающийся алым по остальному небу. Это непонятное явление, заставило мурашки пробежаться по его телу.
  Сзади раздался рык. Другой. Более грубый и злобный что ли. Темка, вздрогнув, обернулся...
  "Потом останется лишь страж,
  Избегнуть постарайся встречи"
  Осевидно он. Пасть еще шире, чем у червей. Зубы, торчащие из нее, вызывали невольное уважение к чудовищу. Оно было выше мальчика и похоже на страшную копию Лаймы - облезлой станционной собаки. Только злее и уж точно стремящейся не облизать его и почесать шкуру...
  Недолго думая, Темка побежал. С рычанием тварь тоже стремительно сорвалась с места. Гонка по ночному Питеру продолжилась. Хотя результат этой гонки был и так всем ясен. И Темке, и уж тем более стражу, который нагонял жертву так же быстро, как кот нагоняет гусеницу...
  Мальчик обо что-то споткнулся и плашмя повалился в снег. Без сил, он кое-как приподнялся на не слушающихся руках и развернулся к адскому псу, который почему-то еще не разорвал его на мелкие кусочки, хотя давно должен был. Чудовище стояло в каком-то метре от лежащего в снегу мальчика и громко выдыхало воздух. Потом распахнул пасть с множеством острых зубов и громко рыкнул на Артема. Тот зажмурился, в ожидании смерти, но в этот миг случилось совсем не это.
  - Боярд! А ну прекрати! - Раздался рядом тонкий детский голосок. - Ты страж или кто? Зачем пугать маленьких мальчиков? Тем более, когда им холодно.
  Темка широко раскрыл глаза, не в силах поверить своим ушам. Огромная патлатая псина смотрела влево, наклонив вниз голову и тихо при этом поскуливая. Алиса же, аккуратно ставя ноги в снег, приближалась к Артему, сердито грозя пальчиком псу.
  - Забыл свои обязанности?
  - Нет, юная леди, - на удивление тонюсеньким голоском промямлила псина, виновато поглядывая из-под спутанных лохматых бровей на девочку. - Я всего лишь хотел поиграть.
  У Темки даже рот раскрылся от удивления и немого возражения. Мол, фига-се поиграть. Да так и помереть недолго от таких то игр!
  - Иди, Боярд, - снисходительно махнула рукой девочка. - Как сменишься, обещаю. Поиграем.
  - Хорошо, госпожа, - пес слегка поклонился и, развернувшись, ускакал в обратном направлении. А Темка не в силах поверить в говорящую собаку все смотрел в след, пока в себя его не привел голос девочки.
  - Все страннее и страннее! Я его тут спасаю, а он в снегу сидит! - Она уперла руки в бока, а косички сердито запрыгали вокруг головы. - Ты вставать собираешься?
  - Ленка! - Крикнул Темка, как будто только что увидел девочку. Потом потупился и поправился. - Вернее Алиса! Я нашел тебя.
  - Что ж, сэр Артур. Ты действительно нашел меня.
  - Ты зачем сбежала? - сказал мальчик, поднимаясь и отряхивая с одежды снег.
  - Извини, я не сбегала. - Произнесла печально девочка. - Я... Я... Я просто умерла... - И она подняла серьезные, полные печали глаза на мальчика.
  Темка опешил.
  - Как это? Но ... Там... Мамка...
  - Это правда, - девочка вздохнула. - Да ты не расстраивайся.
  - Но... - Попытался запротестовать мальчик, когда Алиса взяла его под руку и потянула вперед. Туда, где расступались дома и распускающийся рассвет выхватывал из темноты дивный пейзаж. Совершенно не заснеженные сочные деревья. Огромные, пестрящие красками цветы, и живность, порхающую тут и там, и совсем не опасную.
  - Ты нашел меня, Артур. Как и страну чудес. Мы ведь родственные души, понимаешь? А родственные души, Артур, находят друг друга всегда и везде. Даже после смерти. Да. И не надо на меня так смотреть! Ты тоже умер, друг мой. Тоже. Зато теперь мы вместе...
  ***
  - Это я во всем виноват! - Виктор, отец Темки, запустил руки в темные спутанные волосы и закрыл глаза.
  - Не беспокойся, Виктор. - Начальник станции сидел напротив и нервно теребил край какой-то тетради. - Его уже ищут. И я уверен найдут. За пределы станции он выйти точно не мог. Где-нибудь здесь прячется. Не иначе.
  - Мне бы вашу уверенность... - проговорил отец Темки, закрыв руками глаза. - Это я редко с ним бывал, редко разговаривал, а что ребенку нужно в таком возрасте, как не внимание близких...
  В дверь постучали, потом, не дожидаясь ответа вошли. Молча. Это был не молодой уже старший группы, отправленной на поиски Артема. Он также молча прошел к столу и молча же выложил на него две вещицы. Ржавую скобу и смятый клочок бумажки.
  - Мы нашли его. - Тихо сказал он. - В шахте у обвала. Врач сказал, что произошло смещение шейных позвонков вследствие удара при падении. В результате были защемлены шейные артерии, и кровь в достаточном количестве не поступала в мозг. Смерть не мучительная, но... Даже представить не могу, какие кошмары он мог видеть за то время пока был без сознания... Эти предметы нашли у него в руках.
  - Спасибо, - Сказал Петр Анатольевич, отпуская старшего группы. - Это не твоя вина Виктор. Надо было давно заделать ту шахту, а я все... - Начальник замолчал, наблюдая, как затряслись плечи у Тимкиного отца. Следовало помолчать. И не зная чем занять свои руки, Петр Анатольевич развернул и повертел в руках клочок бумажки, что нашли в руке Артема. Потом он протянул листок отцу мальчика, положив перед ним.
  - Я думаю, Виктор, они сейчас там, где и хотели... Где и жили все это время с Леной. В их мечтах.
  
  
  Звереныш.
  Его все звали Звереныш. То ли за его полудикий образ жизни, то ли за то обстоятельство, как он появился на станции. Но это прозвище его совсем не обижало. Никто не смел произносить его издевательски, или презрительно. Все старались называть его ласково, либо дружелюбно. Чтобы не обидеть и не задеть чувств парня. И это прозвище стало скорее именем, так как настоящего его имени не знал никто.
  Впрочем, все по-порядку.
  Лет шесть или семь назад, никто не считал, да и смысла-то в этом люди не видели, в одну из спокойных ночей дежурил у северного тоннеля дед Архип со своим извечным напарником и закадычным другом Вовкой "Жгутом". Вроде разница в возрасте - лет около двадцати, но что их объединяло, было совершенно не понятно. Они всегда жили обособленно ото всех. Их палатки стояли рядом на отшибе, как раз возле северного тоннеля. Конечно, у всех возникали вопросы и домыслы, почему эти двое практически не общаются с населением, игнорируют его, но тот факт, что они исправно выполняли свои трудовые и военные обязанности, затыкал многих. Чем бы человек ни занимался, лишь бы занимался. И делал это на пользу станции.
  Как рассказывает народное радио, в ту ночь все шло более, чем спокойно. Тоннель был безопасен. Дальше находилась заброшенная станция. Необитаемая и никогда особых неприятностей не приносившая. Разве что пугала иногда забредших на нее путников странными тенями и неестественными звуками. Да и то не всегда. Выходы с нее и тоннели, ведущие дальше по ветке, завалены, и ничего вроде появиться из них не должно было.
  Костерок горел вяленько, словно сам готов был заснуть. Тени плясали мирно и ласково. Разговор не шел. Каждый думал о своем, да и после раздавленной бутылки местного самогона, головы под методичный треск затухающего костерка сами опускались на грудь, толкая парочку, если можно так выразиться, на преступление, так как сон на дежурстве был серьезным проступком. Несколько раз они могли спокойно вылететь со станции, но первое время им сходило это с рук, а позже они нашли какой-то выход. Какой именно, народное радио умалчивает, вот только давно их никто не заставал спящими на постах.
  Они бы так честно и проспали свою дежурную ночь, незаметно и мирно, когда чей-то вой разбудил их.
  Дед первым распахнул глаза, чувствуя, как покрывается кожа нездоровой испариной. Он покрепче сжал свой старенький и потрепанный АК и несколько минут пялился в темноту тоннеля, решая сложную загадку - не померещился ли ему вой. Его друг и соратник посапывал рядом, как не бывало, успев, по всей видимости, заснуть глубоко. Жгут всегда отличался неимоверно крепким сном, а уж под самогончик-то и подавно. Антип еще несколько минут пялил глаза в темноту, потом подкинул дровишек, которые уже несколько лет подряд таскали сверху, с местной мебельной фабрики, и пристроился обратно, решив было, что на его ушах сказывается старость.
  Но не прошло и полминуты, как вой раздался снова. Дед опять вскочил и беспокойно посмотрел в тоннель. Вой был какой-то заунывный, жалобный и печальный одновременно, словно существо, издававшее его, готовилось отойти в мир иной. Поэтому и выло.
  Он снял с предохранителя свой калаш и принял его на плечо, удерживая палец на спусковом крючке. От всего этого тянуло чем-то мистическим и очень-очень странным, что не мог объяснить его много повидавший в жизни и ничему не удивляющийся мозг. Откуда могло взяться существо, издающее вой, ведь станция дальше закрыта и все выходы с нее, кроме этого, замурованы? Что вообще происходит? Может снова глюки? Маразм старческий настигает, не спросив разрешения его? Да и Жгут вон спит, как убитый. Но ведь не возможно не услышать такой пугающий вой, как этот.
  - Жгут! - Окрикнул он товарища, но видя, что тот его не слышит, подошел и пнул его по ботинку. - Жгут! Царевна ты спящая!
  От пинка тот вздрогнул, слегка приоткрыл глаза, и начал было уже принимать более удобную позу для продолжения, так сказать, сновидения, как Антип пнул его еще раз, но уже в коленку.
  - Эй! Ты чего? - Он потряс обижено головой и начал тереть глаза, не понимая, от чего его друг и товарищ все время пинается. - Ты че, совсем сбрендил, старый? Че пинаешься-то?
  - Тише! - Прошептал Антип, вглядываясь настороженно во тьму. - У нас ЧП!
  - ЧП? - Жгут для уверенности помотал головой - не мерещится ли ему этот дурак. - Какое, на хрен, ЧП?! Ты совсем, что ли, из ума выжил, дурак старый? Вот больше хер с тобой в дозор пойду! - Он обиженно полез за чайником, бормоча себе под нос: - ЧП! Нет, это ж надо! Вот ты действительно ходячее ЧП! А тут! Чего ждать с заброшенной станции? Там уже лет десять никого и ничего нет. ЧП!
  - Ты что? И впрямь ничего не слышал? - Антип наблюдал, как Жгут ставит на костер чайник.
  - Антип, ты дурак совсем? Что здесь можно услышать? Кроме ветра в тоннелях, да звука того же ветра, только выпускаемого тобою?
  - Ну, ты и спать! Жгут, так всю жизнь проспишь и ничего не услышишь!
  - А нафиг мне че-то слышать? На дворе Апокалипсис. Че еще можно услышать, кроме него? Вот и вся жизнь. Сон - тоннель, тоннель - сон, разве может быть по-другому? На поверхность нам все равно никогда не выбраться. Мне уж точно, да и тебе, мне кажется, тоже! К чему еще стремиться?
  - Дурак ты, Жгут. Был дураком, дураком и помрешь. - Ответил старик, с обеспокоенностью вглядываясь во тьму. Воя пока не повторялось. Может он и в самом деле старый маразматик? Пугающийся даже собственной тени, который за последние двадцать лет никуда не вылезал дальше этого костра.
  - Не, ну ты отмочил, Антип! Только подумать, - вдруг засмеялся Жгут. Чем дольше он смеялся, тем сильней и заразительней был его смех. Теперь даже старик не верил, что что-либо слышал, а начал смеяться вместе со Жгутом, до того комичной показалась ему эта ситуация теперь, когда он был не один, а со старым и добрым товарищем. Так бы они еще долго смеялись, если бы вой не раздался снова.
  Теперь уже и Жгут как-то нервно вскочил. Что-то неестественное было в этом звуке, что-то таинственное. Или, по крайней мере, так казалось в гнетущей темноте тоннеля. А усиленный эхом он нарастал, как бы обволакивал их и шел дальше, теряясь в тоннеле, прямо к их станции.
  - Что... Это? - Выдавил из себя Жгут. Выглядел он растерянным и много более бледным, чем до этого.
  - Да вот то самое, из-за чего я тебя и разбудил. - Ответил старик, явно наслаждаясь произошедшими с другом переменами. Значит, не померещилось ему. Значит, никакой он не маразматик.
  - Но что или кто это может быть? Там ведь сроду никого не было!
  - Понятия не имею, но одно знаю точно, неудачное дежурство получилось.
  - Да, уж! - Согласился Жгут. - Может, ничего? Повоет и перестанет?
  - Может, - согласился Антип, - вот только сдается мне, что скоро наша смена придет. И, если оно не перестанет, нам придется все-таки проверять, что там такое воет.
  Вой повторился, разнесшись под сводами тоннеля. Дозорные напряглись и сжали покрепче автоматы. Это уже была не шутка. Теперь им уже точно покоя не будет до самого конца смены. А это около часа, как ни как.
  - А может, - предложил, вдруг, Антип, - нам подкрепление вызвать?
  - Вот теперь ты точно рехнулся, старый! - Посмотрел на него искоса Жгут. - А если там что-то незначительное? Тогда нам житья потом не будет на нашей же станции. Съедят люди, итак уже давно на нас с тобой зуб точат, что общаться отказываемся, да на дежурствах спим. Спасибо начальнику охраны, что держит еще бездельников эдаких. Надо самим идти.
  - Туда? - Удивленно спросил Антип.
  - Туда, - утвердительно кивнул Вовчик. - Али ты боишься на старости-то лет?
  - Да, нет. Но все равно, знаешь ли, боязно как-то.
  - Я тебе вот что скажу. - Начал Жгут, посмотрев на старика. - Это, что там так жалостливо воет, по ходу одно. По крайней мере, судя по вою так. А нас здесь двое, да еще и с калашами. Чего боятся-то?
  - Да нечего, вроде. - Согласился дед.
  - Во! Пойдем. Я первый, а ты меня прикроешь.
  - Ну, пойдем, - махнул рукой старик.
  Они медленно обогнули костер и двинулись друг за другом в темноту, освещая фонариками окружающее пространство. Было необычно и по-своему страшно. Там, откуда никогда раньше опасность не приходила, теперь она была. И что это была за опасность, и в чем она была одета, неясно.
  Они не прошли и пятидесяти метров от костра, когда пятно света уперлось во что-то небольшое и темное дальше по тоннелю. И это что-то издавало какие-то странные звуки, будто оно дышало, и дышало тяжело, с хрипом. Снова раздался вой, не вызывающий сомнений, что он исходит из этой темной кучи.
  Прошло, наверное, долгих пять минут, прежде чем Жгут решился продолжить движение. Он медленно, держа нацеленным на кучу автомат, пошел дальше, а Антип, уперев свой автомат в плечо, остался ждать на месте, заметно нервничая и беспокоясь. По мере того, как Жгут подходил к источнику воя, черная куча на полу, освещенная теперь его фонариком, просматривалась все четче и четче. Жаль, что зрение уже не то. Невозможно было различить отсюда, что это такое.
  Наконец, раздался возглас Вовки. Не испуганный, как ожидал старик, а удивленный.
  - Антип! Давай подруливай. Тебе обязательно нужно взглянуть на это!
  Антип нехотя побрел. Отсюда было видно, что Жгут держится на расстоянии от кучи. Значит, что он все же ее опасается.
  Путь до них не занял и минуты, и изумленный до глубины души старик даже потер глаза, не веря в увиденное. На шпалах возле тюбинга сидел голый мальчик лет трех-четырех, во все глаза поглядывающий на двух вооруженных людей, а рядом примостилась черная собака, очень смахивающая на ньюфаундлера. Огромная и волосатая. С горящими в свете фонариков глазами. Она лежала на боку, и воздух с хрипом рвался из ее груди, а дыхание давалось тяжело.
  - Она явно на нас смотрит, - заметил Жгут, когда старик рассмотрел картину.
  - Ага. Мне тоже так кажется. И, по-моему, она умирает.
  - Да. А мальчик?
  - По-моему, он с ней.
  - Это, как это? - не понял Жгут.
  - Помнишь книгу про Маугли?
  - Да вроде. Там мальчонка волками был воспитан.
  - Ага. А этот, по-моему, собакой этой воспитан. Смотри, как недоверчиво он на нас смотрит, словно не видел людей никогда.
  Собака опять взвыла, еле поднимая голову с колен мальчика в сторону людей. Потом, резко захрипев, вдруг, уронила голову вниз. Малыш заскулил не по-человечески и всем телом прижался к уже мертвому лохматому зверю.
  - Слышь, Антип, я че-то не понял, это она что ж, померла что ли?
  - Вроде так.
  - А че она выла-то?
  - Она, по-моему, - почесал голову Антип, - хотела привлечь наше внимание. Что б мы ребенку помогли. К себе взяли.
  - Ага, я, что похож на идиота? - Как-то странно хихикнул Жгут. - Нафига мне все это?
  - А может это и есть смысл во всей твоей дурацкой жизни? - Вдруг, выдал старик, хитро поглядев на Вовку. - Не знаешь, что делать, говоришь? Апокалипсис, говоришь? На, вот, вырасти! А вдруг он выйдет на поверхность? А, Жгут?
  Долго ли они спорили или нет, об этом народное радио не сообщает, но когда пришла смена, то обнаружила двух мужиков, заботливо разглядывающих в свете костра укутанного в фуфайку грязного мальчонку. На вопрос Ефим Петровича (начальника местной охраны, который по стечению обстоятельств сменял их в ту ночь), откуда сие чудо взялось, Антип рассказал, как они его нашли, и проводил двух обескураженных мужиков к месту, где умерла собака. К великому его удивлению и к великому разочарованию остальных, никакой собаки, ни мертвой, ни полуживой, на том месте не оказалось...
  В общем, мальчонка приютили и дали ему соответствующее имя-прозвище. Звереныш. Первое время палатки этих двоих собирали полный аншлаг. Народ приходил толпами, многими часами простаивал рядом с пологом палатки Жгута, пока Звереныш спал, а затем принимался нянчить по очереди диковинного мальчика. Так на несколько недель Звереныш сделался знаменитостью станции. Не было того человека, который его не потрогал или не пощупал, который бы ему чего-нибудь не принес. Ни Антипа, ни Жгута не устраивало такое количество внимания к их персонам, поэтому они неохотно допускали в свои палатки людей, но сделать ничего не могли. Пару раз возникала мысль скинуть Звереныша какой-нибудь женщине, у которой уже был опыт ухода за детьми, но женщины от предложения отказывались на корню. Никто не хотел брать на себя такой ответственности, да и время жестокое и голодное. Своих бы прокормить, одеть. В общем, дикого желания ни у кого не было растить чужого ребенка, особенно, если этот ребенок своим появлением на станции вызвал всеобщее недоумение.
  Так Звереныш и остался среди людей. Жгут все же смирился с мыслью, что судьба у него такая, и не стал перекладывать тяготы воспитания за ребенком на кого бы то ни было. Внимание к Зверенышу постепенно ослабло, да и жизнь в метро не давала людям надолго уделять внимание каждому отдельному человеку. У всех были заботы, работа, дежурства, у всех была своя жизнь, наконец. Из всех, кто еще захаживал к Жгуту, оставались только дед Антип, начальник охраны Ефим Петрович, да тетка Светлана, хозяйка и заведующая общей столовой.
  Первоначальное всеобщее внимание, оказанное ребенку жителями станции, принесло все же свои плоды. Звереныш постепенно привык к людям и не рычал всякий раз, когда его кто-нибудь брал на руки или слишком приближался. А в дальнейшем, когда стал старше, вообще мог узнать любого человека с его теперь уже родной станции только по одному запаху. Всех остальных пришлых он не любил и вечно огрызался, как действительно натуральный звереныш.
  Также оказалось, что малыш очень быстро учится. Первое слово он сказал чуть ли не через месяц после своего появления на станции. Тогда было решено отдать его в местный детсад, который давно организовал начальник станции Егорыч. Без проблем, конечно, не обошлось. Малыш не желал дружить с кем бы то ни было и постоянно пытался доказать свое первенство во всем. Но Елена Петровна, воспитательница садика, быстро вышла из положения, встав на четвереньки и так рыкнув на него, что Звереныш забился в самый дальний угол станции и не выходил из него несколько дней. После этого первенство воспитательницы не вызывало у него сомнений и подобных эксцессов больше не случалось.
  Вскоре Звереныш догнал сверстников по общему развитию и отличался от них разве что некоторыми звериными повадками. При встрече с кем бы то ни было, он сначала обнюхивал человека, чем вызывал некоторое неудобство, потом непременно лизал узнанного в щеку, а на незнакомцев, пришедших на станцию по каким-то своим делам и каким-либо способом к нему приблизившихся, рычал, словно взбешенный зверь, от чего у тех сразу пропадало всякое желание лицезреть местную диковинку.
  Время шло, Звереныш рос. Неожиданно, открылась его потрясающая способность к познанию. Он начал читать книги, и книги эти читал взахлеб, быстро и не отрываясь. Кроме этого, ему очень нравилось ходить в дозор вместе со своими приемными, так сказать, отцами. Несколько попыток заставить его сидеть дома ни к чему не привели. Он все равно упрямо появлялся у костра всякий раз.
  Там было интересно, таинственно и загадочно. Даже когда отцы засыпали, он все равно сидел и пялился в тоннель без перерыва. В это время все чувства его обострялись. Нос улавливал такие запахи, которые на станции никогда не попадались, а зрение усиливалось, и он видел намного дальше, чем обычно, даже, когда костер потухал совсем. Все попытки отучить его от этого не детского занятия не увенчались успехом.
  Еще он повадился забегать к дяде Ефиму и тете Свете. С первым было очень интересно, так как все истории о поверхности, о происходящем в метро, о том, какие славные битвы они выигрывали, он получал только от него. А тетя Света всегда угощала его чем-нибудь вкусненьким, даже когда меню в столовой было строго регламентированным.
  Через два года он, когда его отправили в местную школу, где он показывал отличные результаты, ушел дед Антип. Просто ушел и не вернулся. Последнее время он очень сильно сдал. Не мог передвигаться без палки, часто, задыхаясь, кашлял, периодически плевался кровью. Очевидно, он почувствовал скорую кончину, поэтому и покинул станцию. Целую неделю тогда Звереныш не находил себе места. Потеря любимого человека сказалась на нем очень сильно. Он частенько подходил к его палатке, сидел возле нее по несколько часов и тихо скулил, ни на кого не обращая внимания. Тогда Жгут приходил с работы, или дежурства, укрывал его выцветшим от времени покрывалом и забирал его домой, ласково нашептывая ему что-то. Возможно, смерть той собаки, которая в первые годы его жизни заменила ему мать, очень сильно запечатлелась в его памяти, и только Жгут, единственный очень близкий теперь ему человек, мог уговорить его что-либо делать.
  Сам же Жгут изменился до неузнаваемости. Ранее ленивый, флегматичный, ничего не желающий мужик средних лет, которому даже бороду лень было подравнять ножом, и которому не нравились любые общественные мероприятия и праздники, стал заботливым и любящим папашей, который, кроме обязательных, набрал себе еще и дополнительных работ. Он стал заниматься всем, чем раньше не хотел. Предлагал свои силы и умение везде, даже там, где они, собственно, были не нужны.
  Каково же было удивление Ефима Петровича, когда однажды Жгут пришел к нему и попросился в группу сталкеров, которая имелась на станции. Он не смог ему отказать, и с тех пор Жгут, прошедший целый полугодовалый курс тяжелых и изнуряющих тренировок вне своих дежурств и основной работы, стал полноценным сталкером. И ни разу он не отказался ни от одной вылазки на поверхность.
  Жгут приносил мальчику много интересного с поверхности, много свободного времени уделял обучению его грамоте, для чего, кроме всего прочего, таскал в больших количествах с поверхности книги. Наверное, он действительно уверился в том, что этого мальчишку послала ему судьба, чтобы исполнить некий свой замысел, дать Жгуту шанс сделать хоть что-то хорошее в этой его никчемной до этого жизни. Взгляд его теперь не был безразличным. В нем горел огонь, и светилась жизнь, сейчас которой он был доволен.
  Так бы все и продолжалось, пока однажды не случилось страшное. Отряд сталкеров отправился на поверхность в составе трех человек, в их числе находился и Жгут. В этот день, вернее вечер, он зашел в палатку в хорошем настроении. Сунул в руку Зверенышу сладкую булку, которую взял в столовой у тетки Светланы, и, чмокнув мальчишку в макушку, произнес:
  - Будь сегодня хорошим мальчиком, ладно?
  - Хорошо, пап, - ответил тот, с тревогой взглянув на Жгута. Какое-то странное предчувствие беспокоило его весь этот день, но он боялся озвучить его, ожидая быть не понятым. - А что случилось?
  - Случилось? - Удивился отец. - Да, нет. Вроде ничего не случилось. Просто идем на поверхность, и все... Хотя... Нет. Ты прав, сынок, случилось. Случилось! - Он радостно воздел руки вверх, а потом, обхватив парня своей теперь железной хваткой, довольно заговорил:
  - Представляешь, сынок! Вчера пришел с поверхности Грымза. Ну, тот, вечно набыченный. Ты его знаешь. Так вот, недалеко он обнаружил склад. Представляешь? Склад с продуктами! Подземный! В подвале многоэтажки. И там, кроме всего прочего, он нашел много мешков муки. Ты представляешь?
  - Но это же классно, пап!
  - Да, сынок! Только вот наш начальник не верит ему. Кто это видел? Как не заметили раньше, если так близко? В общем гундел долго, пока не решил отправить нас с проверкой. Троих. Чтобы мешок муки принесли в подтверждение. Вот я и иду, сынок. Я-то знаю, что, если Грымза говорит, значит, он говорит правду. А это значит, что мы найдем в этом складе именно то, о чем он и сказал! Завтра, еще до рассвета, мы будем здесь и с мешком муки! Здорово?
  - Да, пап, - почему-то в голосе Звереныша совсем не было радости.
  - А еще, - проговорил он воодушевленно, смотря прямо в глаза сыну, - там он видел семена. В пакетиках. Ты представляешь? Посадим, те, что прорастут, будут залогом удачного существования нашей станции.
  - Да, классно, пап, - опять не очень весело проговорил Звереныш. - Когда вы выходите?
  - Что? А... Так вот же, мне уже пора. Че-то разговорился я с тобой. Опаздываю уже. Давай, будь умницей, слушайся, если что дядю Ефима и тетю Свету. Хорошо?
  - Хорошо, пап. - Он печально смотрел, как отец достал из импровизированного шкафа свой постоянно собранный рюкзак, облачился в химзащиту и взял в руки противогаз с автоматом. Еще раз, посмотрев довольно на сына, он подошел к нему и сказал:
  - Не прощаюсь. Скоро буду, - и вышел из палатки.
  Как только полог за ним захлопнулся, Звереныш засуетился. Дело в том, что как только отец "преобразовался" в сталкера, он перестал брать его с собой на задания, да и с другими ему сидеть в тоннеле было не с руки. Звереныш много раз просил взять его с собой в вылазку, но столько же раз получал жесткий отказ. Отец теперь стал тверже, много резче, и разговаривать с ним о выходе на поверхность не было никакого смысла. Поэтому тайком от отца он стал собирать сталкерское снаряжение. Все его нутро звало его в приключения, которых он стал лишен, когда отец перешел в сталкеры.
  Он много раз наблюдал, как отец в свое свободное время собирает рюкзак, чистит и складывает необходимые вещи, снаряжение. Поэтому ему не составило труда запомнить, что именно нужно для этого. И он часами сидел возле склада со снаряжением и оружием, ожидая, когда Иваныч там работающий отвлечется на столько, чтобы можно было что-нибудь стащить. И таких удачных случаев было предостаточно. Иваныч дал ему много возможности сделать это. Кроме того, объектом его промысла стали и торгаши из центра, забегавшие частенько на их станцию, чтобы поторговать. Этих он обжуливал еще быстрей. Так медленно, но уверенно у него скопилась вся амуниция, чтобы можно было смело подняться на поверхность.
  Сейчас он много брать не стал. Из одного тайника, устроенного между корпусом столовой и стеной, о котором никто не знал, он достал только противогаз, ему соразмерный, да пистолет, украденный у торгаша, с тремя запасными обоймами. Затем быстро пересек засыпающую станцию. К гермоворотам, ведущим на поверхность, у которых сейчас собиралась экспедиция наверх и на которые он столько раз завистливо глазел. Странно, но не покидающее его предчувствие чего-то ужасного не оставляло его. Поэтому он торопился.
  Группа уже вышла за ворота. Первый охранник ночной смены разговаривал с начальником станции и совершенно не смотрел на ворота, а второй, их закрывающий, отвлекся на какую-то минуту на запорный механизм. Этого времени было достаточно Зверенышу, чтобы проскользнуть сквозь закрывающиеся створки никем незамеченным.
  И вот ворота с громким скрежетом захлопнулись. Странное чувство испытал Звереныш. Вернее новое для десяти-одиннадцати летнего пацана. Никогда он не покидал пределы своей станции раньше. Никогда он не видел, что было за пределами тоннелей, уходящих в разные стороны от нее, и за гермоворотами, куда всегда так сильно хотелось попасть. Ибо оттуда приходил его отец и приносил диковинные вещи и книги. Книги, рассказывающие о чем-то сказочном и неестественном, о чем, возможно, люди только мечтали. Он, вдруг, понял, что не знает этого другого мира, и, оказавшись за воротами, он, неожиданно, ощутил себя одиноким и всеми покинутым. Хотя это была его вина, что он ушел без разрешения со станции, но чувство такое возникло. Это был чужой для него мир, полный неизведанного, а значит опасного. Все его чувства активизировались до не возможности. Зрение, слух и обоняние. Хотя обоняние и не могло теперь помочь ему, так как он был в противогазе, оно усилилось тоже. Адреналин бил в его теле через край, заставляя дрожать и напрягаться все его мышцы с удвоенной силой. Надо ли говорить, что он был много сильней и много ловчей любого из своих сверстников. Порой даже юноши уступали ему место, если дело доходило до конфликта.
  Впереди шли короткие металлические ступеньки, далее вестибюль станции метро, заполненный неярким светом, так как крыша кое-где изрядно обвалилась. И три темные фигуры медленно двигались к выходу.
  Не обращая внимания на новую обстановку вокруг, только лишь слегка замявшись, он бросился следом. В теплой одежде на несколько размеров больше было трудно бежать. Тяжелые не на его ногу армейские башмаки так и норовили зацепиться за каждую металлическую ступеньку. А сил на вдох и выдох из-за противогаза уходило намного больше, да и воздух, реферированный фильтрами, не был полноценным.
  Наконец, он преодолел эту короткую лестницу, держа наготове тяжелый пистолет. Он видел, как держат его взрослые, но все равно никак не мог привыкнуть к его тяжести. Свет ударил в его не привыкшие к этому глаза. Даже сквозь мутные линзы противогаза, это оказалось больно. Он резко остановился, стараясь свыкнуться с этой новой трудностью. Открыть глаза не получалось. Яркий свет вновь и вновь наполнял их. Так он и стоял, периодически хлопая глазами, не смея двинуться дальше.
  Неожиданно, спереди и чуть слева раздался неизвестный громоподобный рев какого-то существа. Следом раздались выстрелы автоматов. Звереныш инстинктивно присел, стараясь все же раскрыть глаза. Похоже, рядом происходило сражение группы сталкеров с неизвестным существом. Выстрелы звучали беспорядочно, словно они не ожидали, что кто-то нападет на них здесь, рядом с их родной станцией. Наконец, смолк один из автоматов, послышался полный ужаса человеческий крик и хлопки чего-то, с шумом рассекающие воздух. Резво застрекотали оставшиеся два автомата, как будто хотели отомстить, достать гада, напавшего на них.
  Звереныш с силой разлепил глаза, наполнившиеся от света слезами и, не открывая их до конца, оставив две щелочки, на четвереньках пополз вперед, туда, где доносились выстрелы и крики.
  Выход из вестибюля был почти разрушен. Остался лишь дверной проем, справа и слева лишь кое-где поддерживаемый изломанными белыми стенами. Он выглянул из этой пугающей двери. Снаружи оказалось огромное пространство. До того огромное, что он и представить себе никогда не мог, хоть и мечтал много раз о путешествии по поверхности, но поверхность ему представлялась другой. Совсем другой. Это было так неожиданно, что он на несколько мгновений отвлекся от происходящего, невольно осматриваясь вокруг. Завороженный этим странным и невиданным никогда пейзажем.
  Гигантская каменная дорога уходила вдаль. По ее бокам пристроились высокие каменные коробки домов, где полностью разрушенные, а где стоящие одиноко с выпученными черными глазницами окон. Прямо за горизонтом садилось солнце. Ярко алая полусфера, подсвечивающая странные воздушные образования в небе невероятным скоплением красок. Тут и там лежали металлические остовы автомобилей (Звереныш неоднократно читал о них и лишь теперь мог представить, как они выглядят), разбросанные, раздавленные чем-то огромным, чем-то страшным. Грандиозность окружающего пространства поражала, и зачем люди променяли все это на душный, холодный и темный мир метро?..
  Вновь раздался крик, вернувший Звереныша к окружающей реальности. Лишь теперь он обратил внимание на две фигуры, которые, смотря куда-то в небо, медленно отступали к станции, направив оружие вверх. Кто из них был кто, он понять не мог.
  - Жгут! - Послышался крик одного из сталкеров. - Отступай к вестибюлю!
  - Нет! - Послышалось упрямое папино отрицание. Да. Теперь он был упрям и тверд, и это восклицание поднимало в сердце мальчика настоящую лавину. Гордость. Так, кажется, это называлось.
  - Иди, дурак! У тебя сын! Прикроешь, если что, меня оттуда!
  По всей видимости, отец Звереныша внял доводам разума. Он медленно пошел назад. К станции. Но не успел он сделать и пару шагов, как тень с небес накрыла их обоих.
  Звереныш бросил взгляд вверх, на то, что отбрасывало такую большую тень. И рефлекторно отпрянул за тощий и израненный косяк двери.
  Меж тем, на проспекте крылатый зверь с налету рухнул на обоих сталкеров сразу. Раздался треск автомата, рев существа и хруст чего-то...
  Звереныш выглянул из дверного проема. Крылатый зверь уносил в мощных когтистых лапах одного из сталкеров. Второй, по всей видимости, раненный, отползал ко входу в метро. Звереныш всем сердцем надеялся, что это был его отец, но знать наверняка он не мог, лишь закричал, надеясь, что тот поползет быстрее.
  - Какого хрена! - Узнал, наконец, он голос отца, даже скрытый за дребезжанием мембран фильтра. - Ты че тут делаешь! Уходи! Скорее!
  - Отец! - Совсем не слушал он его. - Давай быстрее! Папа!
  Жгут полз, оставляя кровавый след на камнях. Оставалось всего каких-то несколько метров, когда в воздухе опять раздался приближающийся рык. Звереныш мигом посмотрел наверх, как и Жгут, и оценил ситуацию. Отцу было не успеть, но и он видимо тоже понял это.
  - Знай, - крикнул Жгут. - Я тебя очень и очень люблю! - Слова, как гром прозвучали в голове Звереныша. Словно последнее признание, последний крик, который никогда больше не прозвучит. Ни для него, ни для кого вообще.
  - Нет! - Крикнул он, и в два огромных прыжка оказался возле отца, не отдавая себе отчета в том, что смотрит уже широко открытыми глазами вверх, в залитое алым солнцем пространство, не обращая внимания на боль, пронзившую их. Он присел над отцом, маленький десяти или одиннадцатилетний мальчик, закрыв его собой, своей грудью, своим маленьким телом, и посмотрел вверх, на приближающее широким взмахом серых крыльев чудовище. Что-то бурлило в нем сейчас, разрастаясь и поглощая его изнутри. Что-то, что не было ни злостью, ни гневом, ни каким-либо другим чувством, когда-то им испытанным...
  Несколько секунд и чудовище было рядом. Изогнулось все в одном едином порыве достать острыми когтями свою жертву. И тут Звереныш инстинктивно сорвал со своего лица противогаз и зарычал гневно и злобно, словно он тут был настоящим хозяином. Затем начал тут же стрелять в приблизившуюся на расстояние удара кулаком узкую зубастую морду. От неожиданности и страха, передаваемых этим рыком и чем-то, что у мальчика мелькнуло во взгляде, что передалось от него каким-то импульсом, чудовище резко замахало крыльями, попытавшись остановить свой стремительный полет на жертву. Оно затормозило почти в метре от мальчика с отцом и, продолжая хлопать огромными крыльями, начало постепенно набирать высоту. В них отразились удивление и непонятный панический ужас, которые, вдруг, испытало это существо. Звереныш продолжал стрелять из ворованного пистолета, пока чудовище удалялось, потом схватил автомат отца и продолжил с остервенением стрелять в монстра, пока тот, уже почти исчезнувший из вида, вдруг, не накренился и не стал, беспорядочно махая крыльями, падать.
  Звереныш отбросил прочь оружие и склонился над отцом. Слезы рвались наружу. Слезы, сдержать которые он не мог. Отец его дышал, но не шевелился. Широкая рваная рана рассекала его живот. Кровь пропитала одежду.
  Он потряс его, в надежде, что тот очнется, но все попытки его были тщетными. Он как-то странно, жалобно взвыл и потянул безвольное тело, потерявшего сознание отца, на себя. Не смотря на все его силы, тело сдвинулось лишь сантиметров на десять максимум.
  Но это был не простой ребенок. Его принесла собака, и его силы были много больше, чем у обычного человека. Намного больше терпения. И его отец сейчас прощался с жизнью...
  Рывок, второй, третий... Звереныш дергал без остановки. Силы, пропитанные адреналином и чем-то темным, что медленно и уверенно выбиралось откуда-то изнутри, многократно возросли. И он не остановился, пока ботинки не загромыхали по металлическим ступенькам. Тогда он обернулся и, спустившись по эскалатору, как во сне, долго барабанил в гермоворота, ожидая, что дверь тут же откроют, но дверь не открывали до тех пор, пока охранники с той стороны не получили специальное разрешение начальника станции, ибо удары были хаотические, а не выстроены специальным порядком, каким стучали сталкеры.
  Наконец, гермоворота были открыты. Потом был узнан Звереныш, затем отправили людей принести на станцию бессознательного Жгута. И только потом его осмотрел врач.
  Звереныш расхаживал возле палаты, пока врач занимался его отцом. Несколько часов он ходил вокруг да около, несколько часов не отводил взгляда от двери в палатку, откуда должен был выйти врач и сказать что-нибудь утешительное. А что-то темное не уходило. Оно медленно поднималось внутри, словно было здесь всегда и только ждало случая, чтобы выползти наружу и вернуться в душу хозяина. Звереныш чувствовал это, но не мог ничего поделать. Раздирающая его злость, ненависть и чувство вины за Жгута только усиливали эту темную сущность, что возрождалась в нем....
  В итоге, Жгут через три часа умер, так и не приходя в сознание. В тот же миг вся станция была разбужена тоскливым и жалостливым воем, которого здесь никогда не слышали. Многие выбежали сонные из своих палаток, и наблюдали, как мальчик, принятый ими лет шесть или семь назад в свою общину, уходит в сторону заброшенной станции. И даже Ефим Петрович, дежуривший в эту ночь в том самом тоннеле, не смог остановить его. Вернее, он попытался, но мальчишка, вдруг, так зло посмотрел на него, да и взгляд был такой необычный и нечеловеческий, что начальник охраны отпрянул.
  Они с напарником, стоявшие в дозоре в эту ночь, с замиранием сердца смотрели, как Звереныш уходит во тьму тоннеля. Каждый из них перенес за свою жизнь в метро смерть кого-нибудь из близких, и каждый понимал, что твориться у мальчика в душе. Они просто не в праве были ему препятствовать, не в праве.
  Эту историю можно было бы считать законченной, если бы Звереныш через год снова не пришел обратно. В дозоре опять стоял Ефим Петрович, и он был свидетелем, как мрачный и радикально изменившийся мальчик вышел в свет костра, сверкая глазами и совсем не боясь, что по нему могут пальнуть. А была причина!
  С недавнего времени с этого тоннеля начала идти на станцию всякая нечисть. Благо пули пока помогали. Как они влияли на эти темные тени, никто понять не мог, но, тем не менее, факт оставался фактом, эти тени исчезали, если в них хорошенько пальнуть из старого доброго АКМа.
  - Я с вами, - угрюмо сообщил Звереныш и тихо прошел к костру, где так же тихо занялся завариванием себе чая. Ефим, по большему счету считавший себя, если не родным его отцом, то хотя бы родственником, подошел к нему и положил руку на плечо. Мальчик встал и пристально посмотрел ему в глаза.
  Он изменился. И изменился сильно. Во-первых, его глаза. Их зрачки почему-то изменили свое правильное округлое начертание на вертикальное. Стали ярко зелеными, а разрез глаз, какой-то странный, хитрый, что ли. Общие черты лица очертились резче. Волосы гуще, словно у зверя. А в волосах с правой и левой стороны вырисовывались какие-то наросты, напоминающие... Рога! Маленькие, еле заметные, но рога...
  Ефим ужаснулся произошедшим с ним переменам, но виду не подал. Звереныш пристально смотрел на него, очевидно, понимая какие чувства испытывал его старый друг. И вдруг тихо и проникновенно сказал:
  - Я с вами Петрович. Я вам помогу держать оборону. - И это не были слова мальчика. Это был слова мужчины, который знал, что говорит, который был в ответе за свои слова. Немного постояв, он добавил, смотря почему-то в сторону костра: - И советую вам вызвать подкрепление. Скоро здесь будет совсем жарко.
  - Ага, - Ефим в замешательстве от нового Звереныша кивнул, но никаких действий не стал предпринимать.
  - Петрович, - теперь Звереныш смотрел на него. - Вызывай подкрепление. Нам троим явно не справиться. Давай! Верь мне! Как я верил тебе!
  Последние слова Звереныш почти кричал. Дозорный, дежуривший в это время с Петровичем, во все глаза смотрел на эту картину, но почему-то не мог ничего понять. Ни то, что какой-то подкидыш кричит на начальника охраны, ни то, что тот, как послушная кукла, сразу после слов Звереныша метнулся, как ошпаренный, к телефону и начал звонить на станцию с требованием, чтобы те отправили подкрепление. Меж тем, мальчишка, вышедший из темноты, просто присел над костром и заварил себе чаю...
  Через минут двадцать на пост прибежало человек десять. Ефим Петрович казался одержимым, по крайней мере, для дозорного, наблюдавшего за ним. Он носился среди прибывших и расставлял их по местам, словно скоро тут будет побоище. Испуганный напарник не знал, что и думать. Пришел мальчишка из темноты, сказал что-то Петровичу, и тот, словно сумасшедший организовал оборону, словно с покинутой станции на них могли напасть.
  И вдруг совсем рядом, в свете костра, что-то пронеслось мимо них. С каким-то неестественным шорохом, с каким-то неестественным свистом. Все пригнулись. Один лишь Звереныш встал в полный рост и громко произнес:
  - Все! Началось! - Затем обратился ко всем здесь присутствующим: - Не пускайте их дальше пятна этого света. Я сооружу стену, которая не пустит часть из них, но некоторые все же прорвутся. Самое главное, что бы ни случилось, не ходите за мной!
  Люди напряглись, но послушались, направив свои автоматы в темноту тоннеля, уходящего в сторону покинутой станции. И тут началось! Из тьмы в круг света врывались черные тени. С каким-то придыханием, с каким-то вздохом. И он, этот вздох, разносился по тоннелю, заставляя трепетать мышцы и чувства, находившихся за стеной мешков людей. Открылся шквальный огонь. Люди, защищающие станцию, поливали свинцом все, что только могло двинуться в пределах видимости. Темные тени, пронзенные пулей, вдруг разлетались, осыпаясь на пол черной пылью. Но их было так много... Одного из людей Это просто обхватило своей темной мантией, сотканной, казалось, из самого зла, и исчезло вместе с ним, просто растворившись в воздухе. Другого эта темная и размытая тварь просто припечатала к стене, размазав по тюбингу его кровь.
  Звереныш же стоял, напрягшись и закрыв глаза. Чувствовалась легкая пульсация исходящая от него, вызывающая странные болезненные покалывания в голове. Люди, продолжая стрелять, чувствовали, что странных теней стало меньше. Тьма впереди словно сгустилась, не пропуская к костру нападающих.
  И, неожиданно, что-то заверещало из темноты, обдав людей потоком холода и пустоты. Под влиянием этого напора защитники станции склонили головы, схватившись за них руками. Невозможно было терпеть этот напор. Просто невозможно! У одного закатились глаза, и он упал, корчась, на бетонный пол. Другой, не выдержав, вскочил и побежал. Побежал назад к станции. Что-то огромное и ужасное выползало с той стороны. Со стороны, где никогда не было света, а жила лишь тьма и ужас. Ужас, который сейчас приближался к защитникам станции...
  Внезапно, Звереныш, видя, что защитники никогда не смогут противостоять той силе, что ползет сейчас сюда, подошел к начальнику охраны и тихим голосом спросил:
  - Есть, чем рвануть тоннель?
  - Там... - Через силу выдавил из себя тот, указывая на ящик, стоящий сзади. - Несколько шашек тротила.
  - Я понял! - Звереныш метнулся туда, вскрывая ящик.
  - Звереныш! - Простонал Ефим. - Звереныш! Не делай этого! Стой!
  - А кто? - Тот уже взял тротил и пошел во тьму, бросив на ходу Петровичу: - Если не я, то никто этого не сделает! Никто!
  Ефим хотел крикнуть, рвануть за ним, остановить, но не смог. Страшная сила обручем сковала голову, заставляя пригнуться к земле и завыть от боли и от невозможности что-то сделать...
  Несколько минут прошло, прежде чем за ушедшим во тьму Зверенышем раздался звук взрыва. Через несколько секунд всех обдало горячим воздухом, и взрывная волна свалила с ног...
  Так станция была спасена. Так ушел из этого мира Звереныш, герой этой станции, так и оставшийся непонятным, но вполне человеческим порождением тьмы. Пришел из тьмы и ушел во тьму, спася жертвой своей жизни всего лишь одну станцию. А может и не одну, как знать...
  Позже, когда все успокоилось, люди начали складывать о нем легенды, которые в этом мире постепенно обрастали своими подробностями и эпизодами... Герой, есть герой, даже если людям он не нравится.
  И лишь спустя годы Ефим Прокофьич, вдруг, все понял...
  "Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо число это человеческое..."
  
  
  Пробуждение.
   Сон прервался неожиданно, словно Андрея кто-то слегка пихнул в бок. Он раскрыл глаза и некоторое время, ничего не понимая, пялился в темноту, царившую в его палатке. Отчего он проснулся? И который час? Час, час, час... Какой, на хрен, час? Ночь, или день? Условные, конечно, так как на станции время распределялось между дежурством и отдыхом. И отдых смело называли ночным временем, которое у каждого было свое. Так что же сейчас? Время сна, или дежурства?
   Андрей сел на кровати и потряс головой, пытаясь сообразить, что вообще происходит, и не пора ли ему уже собираться в дозор. Вроде, он чувствовал себя не выспавшимся, что давало повод предположить, что сейчас еще ночь. Да и негромкого звона колокола, который использовали для обозначения времени дежурных смен, он не слышал, значит его время дежурить еще не пришло, и, кроме того, на станции не было слышно звуков, которые обычно предшествуют сборам заступающих.
   Значит, еще можно спать.
   Он рухнул обратно на жесткую койку, более менее успокоившись. И попытался заснуть, но по какой-то причине сон не шел. Что-то во всем этом внезапном пробуждении было странное. Не мог же он так просто спонтанно проснуться. Каждая секунда сна была просто необходима его уставшему во вчерашней вылазке организму.
   Это был не простой поход. Он очень тяжело дался всем четверым. И Сашке, и Артему, и беззубому Игнатычу. И вылазка эта чуть не стоила двоим из них жизни. Последние метры до входа они с Сашкой тащили раненных товарищей на себе. А когда гермоворота закрылись, то все вчетвером рухнули без сил на каменный пол станции и долго еще слушали, как барабанят и скребут по металлическим воротам чьи-то конечности.
   Он еле доплелся вчера до дома и, даже не удосужившись разобрать койку, рухнул на нее, сразу же провалившись в сон.
   Так, какого хера он вскочил? Что-то странное и неестественное происходило вокруг сейчас. Тратить драгоценное время сна впустую было, по меньшей мере, глупо, поэтому он никогда раньше тихого звука колокола не просыпался. Да и с утра еще заступать в дозор в тоннеле.
   Сон не шел. Как Алексей ни старался, ни сжимал крепче веки, ни считал про себя овец, как когда-то в незапамятные времена учила мама. Сон все равно упрямо обходил его уставшую голову стороной.
   Что-то в окружающей обстановке ему не нравилось. Что-то неуловимо изменилось, что-то, но что? Даже было слышно в тишине, как сердце тревожно стучит в груди... Стоп! Тишине? Какой тишине? На обитаемых станциях никогда не было тишины. В любом случае, какие-нибудь звуки да должны быть. Как то, шарканье по платформе башмаков дежурного, или треск костра, который всегда разжигали недалеко от его палатки, или храп соседа, который с регулярной завидностью мешал спать всем вокруг... Или, в крайнем случае, бормотание челноков, доносившееся с центра платформы, где для них был сооружен, скажем так, брезентовый навес, и оборудовано несколько деревянных коек. Они всегда находились на открытом пространстве, дабы за ними легче было наблюдать и контролировать их переговоры. А то мало ли что... Любой мог прикинуться челноком, а потом под покровом ночи совершить какую-нибудь диверсию.
   Стоп. Опять мысли скаканули резко в сторону, усиливая и без того тревожное состояние. Алексей даже сел на кровати, пораженный, вдруг, ими. А что если диверсия все же состоялась? Пока большинство отдыхало, остальные дежурили, а на станции оставалась лишь горстка караульных.
   Странно, что челноков он не видел, когда уходил отдыхать, и вообще никого постороннего. Непонятно что-то вообще. Тогда почему не слышно треска костра, который обычно смолил возле палатки, и почему отсветы его пламени не бегают по брезентовым стенам? Алексей так любил смотреть на эти отсветы, когда засыпал и просыпался. В кромешной темноте палатки брезент подсвечивался снаружи, причем в зависимости от настроения костра, по нему бежали то медленные и неяркие блики, а то весело пылали большие пятна света. Из-за чего внутри создавалось некое подобие уюта, так не хватавшего во всей теперешней обстановке.
   Нет. Все же отсутствие звуков и какого-либо света, пусть даже дежурной лампочки, вызывало определенные подозрения и тревогу.
   Алексей нащупал под настеленным на койке хламом, заменявшим матрас, пистолет. Взведя курок, он осторожно подошел к задернутому пологу палатки и тихо выглянул наружу.
   Ничего. Та же темнота, что и в палатке. Хоть глаз выколи! Неприятный холодок пробежал между лопаток. Что происходит-то?
   Алексей вернулся в палатку. Надо было что-то предпринимать. Хотя бы узнать, что случилось, ведь не может же свет вырубиться, и при этом никто не обеспокоится, не станет бегать по всей станции в поисках возможной причины. Эх жаль, что автоматы они сдавали при возвращении с поверхности или с дежурства. Жаль.
   Сейчас он был вооружен только пистолетом, да большим армейским ножом. Вряд ли это поможет против возможной угрозы. Вряд ли. Но делать что-то надо было. Он напялил на себя легкий бронежилет, взял в руку большой фонарь и выскользнул во тьму. Если что, то он, по крайней мере, ослепит возможного противника его лучом. Пусть не на долго, но у него будет шанс завалить нескольких сразу.
   За последние двадцать лет станцию он выучил наизусть и мог теперь без света с легкостью перемещаться по ней. Что в принципе и делал следующие два часа, осторожно и тихо обходя ее с "инспекцией".
   Никого и ничего ему не попалось. Он даже в тоннелях до патрулей дошел. Ничего. Ни возможного противника, ни патрулей, ни жителей, его друзей и соседей, на станции больше не было. Везде тишина и тьма. Чернильная, пугающая, режущая глаза и нервы.
   Он был один. Совершенно один. На покинутой почему-то жителями станции. Он только теперь осознал всю тяжесть ситуации, в которой оказался.
   Сотни вопросов сразу зароились в его голове, а ужас сковал суставы. Его бросили одного на темной станции. Даже не попытались предупредить, что уходят. Почему? За что? Что он не так сделал? И, почему они все вообще ушли?
   Он стоял у последнего кордона, пустого и темного, как и все остальные, и чесал макушку, явно не понимая, что происходит.
   Свет! Свет, точно! За него зацепился его разум, как за спасительную соломинку. Он, вдруг, вспомнил про фонарь, который захватил с собой, и о котором в пылу обследования покинутой станции совсем забыл. Яркий луч хорошего, надежного фонарика вспорол темноту, заливая светом и тоннель, где он стоял, и часть видневшейся дальше платформы.
   Паника охватила его. Он заметался по тоннелям и станции, освещая фонариком все на своем пути, отмечая все мелочи, и то, что людей на станции не было точно. Они даже имущество свое оставили здесь. Вон у дозорной баррикады автоматы стоят, прислонённые к мешкам и тюбингам. Вон палатка Лидки, как будто она только что из нее вышла. Даже кровать еще теплая. Странно! Вон кабинет Ильича, начальника станции, все стоит на своих местах, словно он вышел покурить или прочехвостить кого-то. А вот и лазарет, где нет никого, хотя должны быть и Артем и беззубый Игнатыч. Ведь они с Сашкой притащили их на станцию в крайне тяжелом состоянии. У Игнатыча перелом обеих ног. У Артема рваная рана живота. У обоих болевой шок, и львиная доля обезболивающего была вкачана в них. Им еще несколько недель лежать бы... Вон даже окровавленные тряпки на столике рядом с операционным столом лежат, как будто их только что им сменили.
   А Сашка! Лучший друг с детства. Почему он так поступил? Бросил вместе со всеми. Одного...
   Но... Куда они могли вообще пойти-то? На юг только заброшенные тоннели, на север Ганза и бандитская Китай-Город. Куда? Кому нужны лишние три сотни ртов?
   Паника поднялась в нем до предела, заставив дрожать в руках фонарь, от чего луч его заплясал во тьме, играя тенями, словно марионетками.
   Происходило что-то невероятное, и что-то надо было предпринимать. Он бросился в свою палатку, где всегда стоял собранный вещмешок, со всем необходимым, прихватив по пути из кабинета начальника пару автоматов и несколько рожков к ним.
   Теперь его распирала злость и обида. Как с ним так могли поступить? Особенно этот урод, Сашка! Он их догонит. Обязательно догонит, куда бы они ни пошли. И предъявит. Всем им предъявит!
   Неожиданно он остановился, не дойдя до палатки буквально метр. И тщательно протер глаза, вглядываясь в нее, словно увидел привидение. Потом он поднес фонарик вплотную, чтобы убедится, что то, что он увидел, не оказалось глюком.
   На брезентовом пологе палатки углем было коряво выведено: "Мы ушли на юг. Там новая хорошая станция. Освещена ярким светом. Наши разведчики постарались. Как отдохнешь, догоняй. Я думаю, там тебе понравится. Сашка."
   Алексей зарычал. Это совсем уже немыслимо! Его оставили здесь одного, напугали, а потом еще и записочку написали, как ни в чем не бывало! Уроды!
   - Мля! - Зло бросил Алексей во тьму. - Замочу! Замочу, кого смогу!
   С этими словами он схватил лежащий в палатке рюкзак и бросился в направлении южного тоннеля, где через минуту скрылся, пылающий праведным гневом и очень сильной жаждой мести. Лишь свет его фонаря еще несколько секунд плясал по тоннелю...
  
   Сашка, внезапно проснувшийся посреди ночи от какого-то странного давления в голове, вышел к костру покурить, да прихватил заодно чайник, который бережно поставил на огонь кипятиться.
   В голове еще не совсем прояснилось. Он несколько раз затянулся, задумавшись. Что же это все-таки такое было? Нечто похожее они ощутили все четверо, когда прорывались назад к станции и огибали какую-то непонятную черную дыру посреди асфальта, несколькими километрами южнее. В районе следующей станции. Как ее?
   Внезапно, его мысли прервал звук покатившегося по перрону чайника. Кто-то очень неаккуратно задел его, даже не обратив внимания, что пролил весь чужой чай, и прошествовал уверенным шагом дальше, освещая мощным фонариком все на своем пути, как будто ему было до фени, что сейчас ночь и люди отдыхают.
   - Эй, Урод! - Не выдержал такой наглости Сашка, подскочив на месте. - Ты пролил мой чай!
   - Это, кажись, Алешка, - как-то неуверенно пробормотал за спиной голос. Сашка резко обернулся, не ожидавший этого, но это был всего лишь сегодняшний дозорный, дежуривший на станции. Махов. Его недоумевающее лицо было вытянуто. Он явно чего-то недопонимал. Впрочем, как и Сашка.
   - Чего это с ним? - спросил он, провожая взглядом мельтешащую по станции фигуру.
   - А я почем знаю? - Протянул Махов, повидавший, по-видимому, за свои пятьдесят лет многое, но, очевидно, не все. - Бегает, весь не свой последние два часа. Сначала в шпиона играл. Крадучись ходил. Теперь вот носится с фонариком, как заведенный. Откуда мне знать, что его укусило?
   - Да. Странно все это, - пробормотал Сашка. Его лучший друг бегает, как последний дурак, ночью по станции, а он не то, чтобы предпринять, даже понять ничего не может.
   - Более чем, - подтвердил дозорный. - Во, смотри! У начальника автоматы стырил, пострел! Я его сейчас... Благо начальник тоже сегодня вахту взял. За заболевшего не пойми чем Ваську. - Он, было, пошел вперед предотвращать наглое ограбление начальника станции, но Сашка придержал его за рукав.
   - Погоди, Владимирович, - и умоляюще посмотрел ему в глаза. - Не трогай пока. Я разберусь, да и автоматы твои вернем... Дай некоторое время понаблюдаю, может пойму чего...
   - Не положено, - попытался вырвать руку дозорный, но Сашка держал крепко, - Ладно, пущай побегает пока. Только вот, по-моему, лечить таких уже надо...
   - Ладно, не бурчи Владимирович, - махнул рукой сталкер, наблюдая, как его друг пронесся с невидящим никого взглядом мимо них к своей палатке. Там он задержался, и некоторое время пристально вглядывался в пятно света на грязном брезенте от своего же фонаря.
   - Блин, - пробормотал Сашка. - Че он делает-то? Прямо в идиота за несколько часов превратился!
   - О! - Донесся сзади голос Махова. - В еще какого! Ты бы видел, что он вытворял час назад. Прямо ниндзя какой-то!
   Сашка хотел было ответить дозорному по полной программе, но тут, вдруг, Алексей прорычал что-то не членораздельное, метнулся в палатку и сразу выбежал из нее с вещмешком. Взгляд его блуждал, ни на ком не задерживаясь. Закинув мешок за спину, он рванул в южный тоннель, который пользовался уже несколько лет как недоброй славой. На следующей станции у людей начинала страшно болеть голова. Че за причина, никто не знал, но тоннель не заваливали, так как ничего опасного в этом не видели. Просто люди сами перестали ходить туда.
   Сашка метнулся следом, выхватив на всякий случай автомат у Владимировича. Тот что-то закричал, но он его уже не слушал. Он следовал за своим другом, пытаясь, если не догнать, то, хотя бы, не отстать.
   Когда Алексей проходил мимо баррикады дозорных в тоннеле, то не обратил на них никакого внимания. Ни на их окрики, ни на их злые возгласы, обещающие нарушителю спокойствия веселую жизнь после. Но никто не посмел остановить его. Алексея знали все, как хорошего человека. Да и взгляд у него был такой дикий, что дежурившие просто отпрянули от него, не понимая, что происходит.
   - Мужики! Только без обид, - крикнул им Сашка, пожав плечами, и бросился следом за другом.
  
   Сашка следовал за Алексеем метрах в двух сзади. Пока ничего не предпринимал. Уж больно грозен был у того вид, да и один калаш он снял с плеча и держал теперь наготове. Наготове для чего? Периодически до Сашки долетали бессвязные фразы, обещания кого-то замочить и угрозы всем подряд, начиная от начальника станции Филипыча, заканчивая бабкой Нюрой, которая уже почти не ходила. В наполненном вендеттой голосе друга Сашка несколько раз слышал и свое имя.
   Один раз он забежал вперед и встал на пути у Лешки, подняв руки, но тот, странным образом не замечая ничего вокруг, обошел его сторонкой и зашагал дальше. Сашка последовал за ним, не ожидая такого, и, догнав, схватил его за рукав, пытаясь развернуть. Тот резко обернулся, прицеливаясь из автомата. И Сашка еле успел пригнуться. Но Алексей его явно не замечал, или просто не видел. Он некоторое время вглядывался в темноту позади Александра, потом несколько раз выстрелил просто так во тьму, словно наугад, и пошел дальше. Сашка неуверенно поднялся и пошел следом.
   Какие бы намерения не были у его друга, они явно были более, чем серьезные. И он явно не осознавал, что делал, наверняка - не в себе. Что же с ним происходит? С его другом? Всегда уравновешенный, спокойный и серьезный. Что с ним случилось? Ведь если не он, то во вчерашней экспедиции могли бы подохнуть все. Только его четкое и быстрое решение спасло их тогда...
   Они прошли так пару километров. Сашка не решался что-либо предпринять, вернее не знал. Начала побаливать голова. Причем, чем ближе они подходили к станции, тем сильнее она болела. Это мешало думать, мешало размышлять, вообще привело организм к какой-то сонливости. Или это сказывалось то, что он нормально не отдохнул за ночь, разбуженный головной болью?
   Показалась платформа забытой станции. Алексей прибавил шаг, видно что-то тянуло его туда. Сашка последовал за ним.
   Друг его забрался на платформу, освещая фонарем ее и колонны по сторонам, как будто хотел кого-то найти. Сашка лишь с досадой огляделся, ничего не наблюдая, вернее наблюдая совершенно пустую станцию.
   - Где вы? - Зло крикнул Алексей, осматриваясь по сторонам. Потом он начал стрелять. Беспорядочно и отрешенно, словно хотел кого-то подстрелить. Кого-то невидимого и неуловимого. Сашка вовремя спрятался за колонну, одна из порций пуль полетела в его сторону, кроша мрамор в том месте, где он только что находился. Черт! Во блин, разошелся!
   Потом стрельба и крики смолкли. Александр позволил себе выглянуть из-за колонны. Его друг спокойно шел к центру платформы, освещая ее середину, словно там что-то было...
   А ведь там и впрямь что-то было. Что-то темное и шевелящееся. Отсюда никак не рассмотреть. Он осторожно вышел из-за колонны и быстрыми шагами догнал друга. Тот, как и раньше, не обращал на него никакого внимания, а целеустремленно шел вперед, к темному пятну, копошащемуся в центре зала. Странно, но его лицо теперь было спокойно, даже безмятежная улыбка проскользнула на нем. Нечто в этом пятне обрадовало его.
   Но вот Сашке пятно явно не нравилось. Чем ближе они подходили, тем явственней проявляла себя головная боль. Тем трудней было думать и двигаться, как будто оно влияло на его мысли и координацию.
   Внезапно, он схватил своего друга за шкирку, резко рванул его на себя и, пока тот разворачивался, двинул со всей мочи кулаком в лицо. Алексей опрокинулся навзничь, по ходу больно ударившись о гранитный пол.
   Через несколько секунд он сел на каменном полу, мотая головой. Из разбитого носа обильно шла кровь. Он смахнул ее рукавом и как ни в чем не бывало уставился на Сашку.
   - Ты охренел? - Произнес медленно он.
   - Да, нет. - Возразил тот. - Охренел ты! Ибо не я таскаюсь с обезумевшим взглядом по тоннелям три часа к ряду, а делаешь это как раз ты.
   - Чего? - Не понял Алексей, но, вдруг, схватился за голову. Боль кирпичом обрушилась на нее, вызывая быстрые и яркие воспоминания. Он ошеломленно уставился на стоявшего рядом друга.
   - Что с тобой было? - Спросил тот. - Ты помнишь?
   - Что-то помню... Вы... Вы все меня бросили! Ушли со станции, оставив меня одного! Да еще записку написали, где вас искать!
   - Но этого не было, Лех! - Воскликнул в свою очередь Алексей. - Наша станция до сих пор полна людей. Никто никуда не уходил. Тебе просто померещилось!
   - Но, Саш! Как может такое быть? Как может так ясно такое померещиться? - Алексей явно был ошеломлен. - А что мы забыли здесь? - Спросил он потом, оглядываясь и узнавая заброшенную станцию.
   - Ты сюда пер, как танк! Даже в меня стрелял!
   - Но... Но я не помню!
   - Может тебе вон та плешь че-то напомнит? - Сашка указал за спину другу, где клубилось что-то темное. Тот оглянулся и, вдруг, покачал головой.
   - Я не это видел, Саш! Я вспомнил... Ты представляешь? Вспомнил! Я шел по этой платформе, а вы все стояли вокруг. Все жители нашей станции! Представляешь? Ты вон там стоял, - он указал на колонну чуть левее. Сашка удивленно вскинул брови, так как там он явно не стоял. - Только эта станция была ярко освещена, а вы, все вокруг, улыбались, как бы приветствуя меня. Было так хорошо! Светло. Уютно. Радостно... Потом я увидел ребенка. Маленького. Годовалого, наверное. Он лежал в центре станции. Вон там, - он указал на темное пятно. - Он лежал там. Один. И улыбался мне. А вы... Вы хотели, чтобы я взял его на руки, приласкал...
   - Но ничего подобного не было! - Возразил Сашка и к своему удивлению услышал, как Леха соглашается.
   - Да! Ты прав. Я только сейчас начал это осознавать, - он держался за голову. - Как-то странно все было. Не могли же вы, в самом деле, так поступить? Кинуть меня?
   - Ни в коем случае! - Горячо подтвердил Александр.
   - Тогда что же это? - Кивнул Алексей в сторону темного пятна.
   - Понятия не имею! Но догадка одна имеется! - Ответил тот, задумчиво почесывая голову. - У тебя в сумке гранаты есть?
   - А как же! - С гордостью ответил тот, поднимаясь с пола и доставая из сумки то, что просил Сашка. - Я сумку специально для похода на поверхность собирал. Одной хватит?
   - Пожалуй. Давай сюда и беги к тоннелю, а то мне кажется, эта штука будет защищаться. - Пока Алексей бежал к тоннелю, Сашка пошел с гранатой к темному пятну. Оно явно забеспокоилось. Трудно объяснить, но оно "зашевелилось" сильнее, а боль пронзила голову Александра с новой силой. Но странным образом он не поддавался воздействию, как Лешка. Он упрямо выдернул чеку и зашвырнул гранату прямо в центр черного образования...
  
   - Так что же это было? - Задал вопрос Алексей, когда после взрыва Сашка догнал его в тоннеле.
   - Слышал рассказ старого Леньки? - Хитро спросил он. Алексей кивнул. - Так вот, этот сгусток и есть то существо, что уничтожило их станцию. Я не знаю как, но оно влияет на наш мозг, вызывая в нем галлюцинации не отличимые от окружающей нас реальности. Воздействует на нас, как ей вздумается. Люди также продолжают жить, что-то делать, думая, что занимаются тем, чем нужно. Тем, чем занимались всегда. А, меж тем, существо это по мере голода отправляет одного из людей к себе в пасть, высасывая его. И так живет долго-долго, пока не исчерпается людской запас, подчиненный его дьявольской воле. Тогда Леньке вырваться удалось, только отправившись на поверхность, вернее то существо само его отправило, не знамо зачем. Только вот не рассчитало свои силы, а силы ближе к поверхности было все меньше, хотя пятно и проявляло себя.
   Так вот, у меня появилась какая-то неясная мысль еще тогда, наверху, когда ты повел нас, спасая от тех зверей, через черную воронку, где они все и остались. А потом все сложилось, когда я сопоставил место той воронки и этого пятна, а также их умение влиять на наши головы. Помнишь, как у всех возле воронки заболели головы? Вот! По ходу, оно настроилось тогда на наш мозг. А потом, когда мы были погружены в сон, оно завладело нашим, вернее твоим мозгом, так как на мой почему-то повлиять не смогло, а друзья наши не в состоянии передвигаться самостоятельно. Вот ты и забегал, думая, что все делаешь правильно, и чуть не попал в его капкан.
   - А че же другие жители нашей станции? - Спросил Алексей.
   - А они были далеко от этого пятна. - Заявил Сашка. - Мне кажется, чтобы настроиться на наши мысли, ему надо быть поближе к нам. А мы как раз вчера практически через него прошли. Вот и результат. А остальные были слишком далеко, чтобы существу это удалось. Ясно?
   - Не очень, - признался Алексей. - Голова все еще болит. Слушай, а ты его точно уничтожил?
   - Не знаю, - пожал друг плечами. - Но на станции осталась только воронка. Хотя... Может, оно, как паразит, исчезнет в одном месте, а потом появиться в другом...
   Впрочем, сейчас думать об этом не хотелось. У Алексея было лишь желание скинуть кому-нибудь свою сегодняшнюю смену и напиться с другом. Напиться в хлам...
  
  Смерть стоит того...
  Он всегда думал о том, что такое смерть. Всегда размышлял, что происходит, когда ты умираешь, и бренное тело срастается с землею.
  Он видел ее каждый день - умирающих мужчин, женщин, детей, да и чудовищ... Что происходит с ними, когда их жизнь заканчивается? Видят ли они себя мертвыми, паря над телом, как это иногда получалось у него во сне, когда он непонятно каким образом воспарял в пространстве и смотрел на себя спящего. Или же видят тоннель, который ведет неведомо куда, как говорят, в жизнь более лучшую, более человечную и более счастливую, где не надо сражаться каждый день и бороться за кусок пищи, более-менее целую вещицу или оружие.
  Или все же превращаются в растение или животное. Как это? Реинкарнация, кажется.
  Какой путь избирает себе душа, когда умирает тело? В реинкарнацию, конечно, верить не хотелось. Неужели, когда он умрет, то станет какой-нибудь тварью и будет потом убивать людей, тех, кем он был когда-то. Может, он не хочет быть тварью. Может ему хочется верить, что душа его вечна и будет всегда жить в другом пространстве и времени. Или может, будет скитаться вечно по Земле, не способная смириться со следами своих мирских дел, или вознесется ввысь, в пространство, где сольется с миллионами себе подобных душ, образуя единую - Высший Разум?
  Он много размышлял последнее время над этим. Чем старше становился и чем больше смертей видел, тем больше думал об этом. И все чаще замечал, как ему не хочется возвращаться из сна, где он был, как бы, не связан с телом, а смотрел на него со стороны. Совершенно не хочется.
  Странные сны стали посещать его не так давно. Около полугода, с тех пор, как он повстречался с Призраком. Довольно опасное существо, тоже недавно открытое людьми, выбирающимися на поверхность. Странные мутанты, чуть ниже среднего роста человека, с небольшим мохнатым телом и длинными трехсуставными конечностями, с всего одним занимающим пол туловища мутно-зеркальным глазом. Они были слишком быстры, чтобы хоть как-то можно было уследить за ними. Встретившемуся с ними взглядом сталкеру казалось, или это происходило на самом деле, что его движения замедлялись, и он просто не мог успеть за этим существом. Единственным более-менее нормальным способом расправиться с этой тварью было нападение со стороны, когда существо было занято охотой на кого-нибудь и не замечало тебя.
  Так вот однажды Игорю и "посчастливилось" стать таким своеобразным "живцом", на которого отвлекся Призрак. В течение, наверное, минуты существо обработало его своими конечностями по полной, если можно так выразиться, программе, оставив на теле несколько длинных и глубоких ран. Благо недалеко проходила группа Знахаря, да и вход в метро был близко. Пока тварь занималась Игорем, они подстрелили ее, и спасли сталкеру жизнь, вовремя оказав тому первую помощь и быстро спустив его в Метро.
  С тех пор, в бреду, он оказывался вне своего тела и пораженно смотрел, как над ним колдуют врачи. А после его выздоровления, эта особенность сохранилась, но приходила она уже во снах. Не так часто, как раньше, но это все же случалось.
  Вот и сейчас он оказался вне своего тела. Странно. В походах на поверхность такого с ним еще не происходило. Ни разу.
  Он глядел сверху на себя и спящего рядом друга. В комнате, где они решили сделать привал, царил полумрак. За глухо заваленными всяким хламом окнами был день, и лучи, кое-где пробивающиеся сквозь щели, еле-еле освещали тесное пространство комнаты, в которой они нашли приют.
  Усталость взяла свое, и они всего несколько километров не дошли до своей станции и решили сделать привал в старенькой девятиэтажке. Комнату нашли не сразу. Лишь по обходу нескольких подъездов, им попалась более-менее чистая квартирка, без всяких остаточных следов местной фауны. Они расположились в дальней комнате и забаррикадировали окна и двери. Сон быстро сморил их.
  Сколько они проспали, Игорь не знал, но, судя по проснувшемуся Олегу, довольно таки долго. Его друг встал и подошел к окну, выглянув сквозь щель. Нескольких секунд ему хватило, чтобы оценить обстановку, и он вернулся к Игорю и захлопал его по плечу, стараясь разбудить.
  Игорь никогда не смог бы передать того ощущения внезапного перехода, которое возникает по возвращении назад в тело. Словно легкий глоток свежего воздуха, и вот она - реальность. Усталость и дискомфорт, тяжесть в голове и мышцах, груз в легких и расфокусировка зрения. Словно это не его тело. Чужое. Как и мир вокруг.
  - Гош, - быстро проговорил Олег, - пора. Уже вечер. Надо идти.
  - А? - Переспросил тот, стараясь понять, о чем тот. - А! Ясно!
  Игорь вскочил и начал одевать скинутый вчера рюкзак. Закончив, он быстрым придирчивым взглядом окинул свое и Олега снаряжение и тихо проговорил:
  - Фильтр смени. - Потом еще и добавил: - Будь внимательней, не новичок все же. Еще. Выйдем, сразу направо. Забудь про санки. За ними возвращаться - себе дороже. Слишком много там снорковых следов. Не знаю даже, как мы их вчера не встретили. Понесем все на руках. Не очень уж и тяжело, да и до станции всего километр остался. Думаю, дойдем быстро. Ну? Двинули?
  Олег кивнул, сняв автомат с предохранителя. Они вместе подхватили небольшой мешок, лежавший в углу, и вышли из комнаты.
  Холодало. Снег начал хрустеть резче и громче. Ночь приближалась неумолимо. Скрытое почти постоянно солнце, еле заметным из-за туч пятном спускалось к горизонту. Насыщенные ионами тучи периодически озарялись бледно-голубыми молниями, оставляя в глазах, скрытых не только противогазными линзами, но зелеными бутылочными донышками, неприятную резь и световые пятна. Друзья старались не смотреть наверх, но свет все равно доставал их глаза.
  Выйдя из подъезда, они свернули направо, потом, завернув за угол дома и осмотревшись, пошли по краю улицы. Разрушенные дома, кое-где покрытые давнишней и уже въевшейся копотью и какой-то непонятной ярко-рыжей растительностью, не боявшейся холодов, мрачно пялили на путников кое-где сохранившиеся глазницы пустых и темных окон. Игорь внимательно осматривал каждое окно, стараясь понять, какое из них могло нести угрозу.
  Через два длинных разрушенных дома они повернули налево. И уже, было, расслабленно вздохнули, зная, что в конце этого пятисот метрового проулка находится их родная станция Метро, как Игорь плавным движением руки остановил товарища, с тревогой вглядываясь вперед.
  - Что... - Начал было Олег, но Игорь поднял руку, показывая, чтобы тот замолчал.
  - Тише, иначе Червь услышит нас.
  - Червь? - Обеспокоенно переспросил менее опытный товарищ, он нередко слышал о них, но никогда еще не встречал. - Где?
  - Вон. - Игорь указал вперед. - Видишь впереди, метрах в десяти отсюда, под снегом что-то лежит? Словно гигантская ромашка с лепестками, раскинутыми в стороны? - Олег кивнул. Эти "лепестки" размером практически с человека, расходящиеся от центра в виде лучей и прикрытые снегом, были еле заметны в сгущающихся сумерках. Хотя, признался себе тот, если бы не Игорь, то он вряд ли заметил бы раскинувшуюся под снегом "ромашку" от края до края переулка, и прошел бы по ней.
  - Вот. Это открытая пасть Червя, - а "лепестки" - это его клыки. Припорошенная снегом, она является хорошей ловушкой, и Червь может около недели ждать, пока жертва не ступит в нее. Тогда клыки сомкнутся, пасть между ними поглотит добычу, а сам Червь переберется на другое место, так как это "засветит".
  - Значит, Игорь, он здесь недавно?
  - Ну да. Вчера, скорее всего, прикопал.
  - И что...
  - Что делать? Думаю, придется вернуться и пойти следующим переулком. Здесь не пройти. Развалины по бокам слишком плотные и неприступные.
  - Пойдем, - вздохнул Олег, разворачиваясь на месте и застывая от неожиданности. - Игорь?!
  - Что? - Тот повернулся и оторопел. Снорк. Все-таки один их нашел! Тихо. Главное тихо. Белоснежная мохнатая тварь, размером с бегемота и с клыками-бивнями, пока их не заметила. Она вышла на перекресток, привлеченная ярко-алым месивом в его центре. Друзья прижались к стене здания, боясь пошевелиться.
  Снорк - это опасное, как бронепоезд существо. Его шкуру не пробьет простой калаш, или осколки гранаты. Здесь нужно оружие посерьезней, побольше калибром. К сожалению, у сталкеров такового с собой не имелось, а единственный путь к спасению преграждал Червь. Им оставалось только надеяться, что Снорк не заметит их, привлеченный, по всей видимости, разорванной тушей какого-то недавно убитого здесь существа.
  Снорк приблизился к останкам и начал медленно жевать оторванные от них куски.
  - Мля! - Шепотом чертыхнулся Игорь. - Как я раньше на эту тушу внимания не обратил?
  - Близость к дому лишает бдительности, - пожал плечами друг. - Че делаем?
  - Если он нас заметит, то бежим к Червю! - Олег испуганно обернулся. - Не пугайся. Во-первых, на каждое существо найдется существо побольше. Если их свести, то можно отвлечь ненужное внимание от себя. Во-вторых, не так страшен черт, как его малюют. Червя все же можно обойти по краю. Только делать это надо быстро. Очень быстро. Так что, если Снорк нас заметит, то бежим к Червю и по правому краю быстро обегаем его, прижимаясь к стене дома. Там находятся, так сказать его "губы". Если его занесло снегом достаточно сильно, то он может нас и не почувствовать.
  - Понятно, - вымолвил Олег и повернулся обратно, продолжив наблюдение за ужинающим зверем.
  Минут двадцать они так и стояли, пока чудовище насыщалось. Наконец, дождались. Снорк, обхватив своими могучими зубами довольно объемный кусок туши, медленно прошествовал дальше по улице.
  - Ну вот, - облегченно вздохнул Олег. - Наконец-то. Я уж думал, что он здесь спать уляжется. - Потом добавил: - Ну, все! Спасены!
  Не говори: "Гоп", пока не перепрыгнешь. Странная, но верная примета в этом суровом мире. Он не прощает слишком самоуверенных типов. И этот случай не стал исключением.
  Стена, к которой они все это время слишком тесно прижимались, вдруг, начала опасно крениться. Они еле успели отскочить, как она с жутким грохотом обвалилась, обдав друзей каменной крошкой и снегом. Они замерли в замешательстве, не веря очевидному.
  Со стороны улицы раздалось такое не желательное сейчас рычание. Игорь только и успел сказать, что пора уносить ноги, как из-за поворота выскочил заинтересованный звуком падающих камней Снорк. Видно, что он торопился, так как на снежном покрове его занесло, и он чуть не проскочил переулок мимо. Еще раз, грозно рыкнув, он выправил траекторию и устремился по направлению к сталкерам.
  Те уже были почти у Червя, стараясь держаться правой стороны. Расстояние между ними и Снорком сокращалось гораздо быстрее, чем того хотелось, поэтому они ускорили шаги и уже были между стеной и Червем, когда зверь прыгнул...
  Игорь изо всех сил толкнул Олега вперед. Тот, споткнувшись, полетел дальше, распластавшись с мешком на снегу, метрах в двух от Червя. Тем не менее, он быстро поднялся и посмотрел назад.
  В то время Игорь, ухватившись обеими руками за торчащий из снега изогнутый фонарный столб, старался стряхнуть, извернувшись, с одежды зацепившуюся за нее когтями лапу Снорка. Тот, в свою очередь, не обращая внимания на клык Червя, застрявший в его животе и тянувший зверя в огромную и ненасытную утробу, пытался подтянуть поближе жертву. Но Снорку это давалось с трудом, так как клык Червя тянул намного сильнее, да еще и не давал ему свободы, чтобы накрыть человека второй лапой.
  Олег бросился другу на помощь, но не смог достать до его рук, опасаясь подойти ближе, да и Игорь заорал дурным голосом:
  - Стой там, где стоишь! И вообще, вали отсюда!
  Разверзнувшееся зево чудовища медленно, но неумолимо приближалось, затащив уже в пасть заднюю часть Снорка. Чудовище зарычало от боли, одной лапой подтягивая Игоря, другой судорожно роя снег, пытаясь вырваться из пасти. Тот с огромным трудом пытался удержаться за скользкий шест, сжимая до боли зубы и стараясь не разжать сцепленных рук. Слух резал явный звук рвущейся одежды.
  Олег, тем временем, дрожащими руками направил автомат на Снорка и нажал курок. Лишь когда весь рожок ушел в зверя, Олег понял, что ничего так и не изменилось. Чудовище, тянущее полумертвую тушу другого чудовища, все также тащит и его друга внутрь.
  Терпеть не было уж сил. Игорь, закричав от боли, в неимоверном последнем усилии дернул руками со всевозможной злобой и желанием жить, на которые был способен...
  И, о чудо, вырвался из цепких объятий смерти, покатившись кубарем по снегу прямо под ноги своему другу. Он медленно поднялся и отряхнулся от снега, стоя спиной к Червю, уверенный, что агония Снорка, сопровождаемая предсмертным ревом не продлится долго. Потом посмотрел на друга.
  Нет! Это невероятно! Всего в нескольких метрах от него одно чудовище пожирает другое, а он, как дурак, вылупился на них и смотрит!
  - Олег! - Закричал Игорь, размахивая перед носом друга руками. - Че смотришь? Бежать надо! Бежать!
  Ноль внимания. Нет, ну это ж надо! Олег упрямо смотрел мимо него, словно не замечая чудесного спасения Игоря, и на его лице отражался ужас. Блин! Что за обормот?
  - Олег! Е-мое! - Игорь в раздражении толкнул друга в плечо, но что-то пошло не так... Что-то непонятное произошло. Тогда Игорь еще раз ткнул товарища, только уже кулаком и прямо в грудь. Тот как будто не почувствовал.
  Игорь в ужасе отпрянул. Кулаки не достигали Олега! Нет. Достигали! Только как бы проходили мимо, или... Сквозь него! Это что? Прикол такой, да?
  Он еще раз помахал руками прямо перед лицом Олега, потом несколько раз ткнул его снова, но никакого результата это не дало. Тот все так же стоял и смотрел в сторону Червя, который пожирал Снорка. Да что это такое?
  Игорь обернулся и с недобрым предчувствием застыл, вглядываясь в практически закрывшуюся пасть монстра. Там, среди сомкнутых клыков и мешанины бело-алой шерсти Снорка, торчала человеческая рука в теплой перчатке, а чуть дальше и человеческая нога в знакомом до боли ботинке...
  Не может быть! У Игоря похолодело все внутри. Хотя в каком уже "нутри"? Не было уже никакого нутра. Как не было уже и самого Игоря. Ему, вдруг, все стало ясно. И он ничего с этим не мог уже поделать.
  В своем невероятном желании спастись, вырваться из лап зверя, он, сам не заметил как, выскочил из своего тела, даже не заметив этого. Как во сне, или как во время кризиса, вызванного тяжелым ранением. Но верилось в это с трудом.
  Вот он же! Вот он стоит перед Олегом! Да! Который его не видит! А теперь объясни, почему?
  Тем временем чудовище, полностью поглотив свою добычу, начало зарываться в грунт, исчезая под толстым слоем бетона и земли, смешанных со снегом.
  Дальше смотреть уже не было никакого смысла. Игорь снова повернулся к другу, который уже поднял мешок, что они тащили вместе, и взвалил его себе на спину. Потом он медленно повернулся и резво зашагал в сторону станции, совсем о нем не вспомнив, что опять же доказывало его теорию. Но верить, как и раньше не хотелось...
  - Олег! Олег, это я! Подожди! - Но тот так ни разу не обернулся, достигнув уже входа в Метро, где и скрылся с их совместной и ценной добычей.
  Игорю оставалось лишь стоять и злиться. Злиться на Олега, за то, что бросил его тут, злиться на себя, что так неудачно "выпрыгнул" из тела, и злится на Снорка, что так не вовремя появился.
  - Зачем ты это делаешь? - раздался сзади голос. Необычный. Словно ток, прошедшийся по всему телу. Словно молния, обрушившаяся внезапно и неожиданно.
  Игорь резко повернулся. Перед ним стоял человек. Неправдоподобный какой-то. Еле заметные полупрозрачные контуры, слегка размытый вид, словно смотришь, но не различаешь черты. И видны сквозь него разрушенные здания, находящиеся позади...
  - А ты-то кто? - Игорю еще и привидений не хватало!
  Он даже нисколько не удивился, что перед ним явилось нечто - настолько сильно было потрясение. Знаете ли, летать во сне это все же несколько другое, чем взять и умереть, просто "вытащив" себя из тела.
  - Не я, - ответил призрак, - а мы! Мы и, одновременно, ты!
  - Кто это мы? - Не унимался Игорь. Ему надоели загадки. А призрак лишь развел руками, обводя все вокруг. Теперь лишь Игорь заметил, как везде одна за другой начали проявляться тени. Десятки теней. Сотни. Тысячи. Им не было числа. Они появлялись на снегу, развалинах, канавах. И все смотрели на него. Молчаливо. Ожидающе.
  - Мы! - Наконец, сказал первый "пришелец", очевидно имея в виду всех вокруг. - Все, мы. И ты в том числе.
  - Я? Почему я?
  - А чем ты лучше? - Удивился призрак. - Вернее, хуже? Чем ты не заслужил другой "жизни"? Почему ты думаешь, что не достоин? Почему так держишься за земную жизнь? Ведь там нет ничего.
  Игорь не знал, что ответить. А ведь, действительно, чего? На этот вопрос он почему-то уже не знал ответа. Казалось, еще минуту назад он мог сказать еще, что держит его на этой земле. Долг, дружба, любовь... Но нет. Эти слова он уже не помнил. Память, казалось, осталась вместе с мозгом в теле...
  - Пойдем, Игорь, - призрак подошел к нему, обхватил за плечи и потянул за собой. - Пойдем с нами. Жизнь еще не кончилась. Все только начинается... Посмотри вокруг.
  Игорь повернул голову, и неожиданно оторопел. Странным образом пейзаж вокруг начал меняться, будто все возвращалось сейчас к своему первоначальному состоянию. Стены собирались обратно из крошки и кирпича. Окна восстанавливались из давно истлевшей крошки. Даже фонарный столб, изогнутый и ржавый, испрямлялся и порывался краской прямо на глазах. Потом вспыхнул свет. В фонаре, кое-где в окнах. Снег таял, освобождая "собирающийся" обратно асфальт, тучи расходились, открывая взору необъятные просторы ночного неба. И звезды... Звезды сияли вверху словно маленькие пылинки, из которых когда-то создавалась жизнь.
  - Смерть стоит того... - Прошептал Игорь, соглашаясь с призраком.
  И призрачные фигуры начали таять в сгущающейся тьме наступающей ночи. И вместе с ними Игорь, забыв обо всем прошедшем, исчезал из этой жизни, чтобы начать новую.
  Резкий порыв ветра лишь взметнул снежинки, засыпая окровавленное место недавней трагедии, стирая следы и память...
  А Олег доставил на станцию так необходимые в это дикое время медикаменты!
  
  
  Крот.
  Деревянная дверь кабинета начальника станции, покосившаяся, с достаточно большими трещинами, пропускающими неяркий свет настольной лампы, не предвещала ему - Сергею - ничего хорошего. Он глубоко вздохнул, снял с головы кожаную, потрепанную кепку и, зажав ее в руках, вошел.
  Свет лампы слегка рассеивался по небольшому полутемному помещению, но полумрак, царивший вокруг, победить не мог, скорее наоборот, делал его гуще в углах, насыщая темным тени от предметов и создавая иллюзию некоей таинственности. Стол, пара стульев, деревянная кровать с истертым до дыр в нескольких местах покрывалом. Небольшой шкаф в углу, телефон, книги, куча исписанной бумаги, ручки - вот и вся простенькая спартанская обстановка. Впрочем, еще картина на стене, изображающая опушку жаркого летнего леса... Того леса, "тогда"...
  - Считаю до ста, - предупредил Сережка, отворачиваясь к терпко пахнущей хвоей елке и закрывая глаза. - Раз... Два... Три...
  Второй мальчик, стоящий рядом, бросился в лес, пытаясь найти какое-нибудь укромное место раньше, чем его брат закончит считать.
  Легкий ветерок играл листьями деревьев и кустарников, обступивших небольшую полянку, где ребята сейчас и резвились. Июньская зелень вокруг слегка шевелилась, под действием потоков теплого воздуха, а листья переливались всеми оттенками зеленого, отражаясь в лучах яркого летнего солнышка, и не растеряли еще сочности красок, как бывает к концу лета.
  Сережка, досчитав до ста, круто развернулся на месте, как будто надеялся, что его брат еще не выбрал себе места и не успел спрятаться. Но, увы, в ближайшем видимом пространстве его не оказалось.
  - Мить, кто не спрятался - я не виноват! - Мальчик хитро улыбнулся и нырнул в обступающие поляну кусты, надеясь, что пройдя по ним вокруг, он найдет своего братца. Но не тут-то было. Обойдя поляну несколько раз и все более увеличивая радиус окружности поиска, а также потратив на это почти полчаса, ребенок Димку так и не нашел. Тогда он в замешательстве остановился, оглядываясь по сторонам. Куда же тот запропастился?
  А лес вокруг стал более темным. Прозрачные кроны молодых березок сменили более плотные сучья могучих елей, обступающих теперь мальчика со всех сторон своими грубыми неприглядными стволами, словно великаны. Даже звуки, казалось, исчезли, затерялись среди спутанных, а кое-где и сросшихся ветвей.
  Сережке стало не по себе. Даже звуки его шагов, словно удалились, скрадываемые темно-зеленым мхом, покрывающим землю. Как он сюда попал?
  - Мить, а Мить? - Неуверенно пролепетал он. Ему все еще казалось, что тот где-то рядом. Но никто не откликнулся. - Ми-итя-аа! - Тогда закричал он, уже не на шутку испугавшись. Опять никого. Он что - заблудился?
  Он рванул с места, наугад пытаясь найти тот подлесок, который выведет его на открытое место, но все тщетно. Сердце девятилетнего ребенка готово было разорваться. И он вопил. Во всю силу своих неокрепших легких. В надежде, что кто-нибудь его услышит. Но все было бесполезно.
  По всей видимости, он слишком сильно углубился в лес, потеряв и поляну, где они играли с братиком, и край леса, где взрослые устроили пикник. Тогда он прижался к одной из более широких елей, заплакал от страха и продолжал кричать до тех пор, пока его не нашли. Только случилось уже это на следующий день...
  -Сергей... Сергей! Твою ж мать, Березин! - Голос Евгения Валерьевича вывел его из столь болезненных воспоминаний, и он, осматриваясь по сторонам, пытался понять, где же он все-таки находится. - Ты где вообще витаешь? Нафига сюда пришел, если хлопаешь глазами, как идиот? Я за этим тебя сюда вызывал?
  - Извини, Валерич, че-то воспоминания накатили...
  - В наше время, Сережа, воспоминаний быть не должно, - возразил тот. - Не нужны они нам сейчас. Не нужны! Из-за них мы становимся слабыми, а значит легко уязвимыми. Ты, вот лучше скажи, вспомнил, зачем пришел?
  - Так ты ж, Валерич, вызывал!
  - Вот это уже лучше, - одобрительно кивнул тот в сторону стула напротив. - Садись. В ногах правды нет, да и денек у тебя, я думаю, не из легких выдался. - Он внимательно посмотрел на Сергея, ожидая, что тот и так понял все, без лишних слов и намеков, ведь как-никак руководитель Службы Безопасности с недавних пор. Должен на лету все схватывать. Молодой человек сел на предложенный стул, вытащил из кармана пачку сигарет, закурил и посмотрел на начальника станции, который, показывая свое нетерпение, поднял вверх правую бровь.
  - Слушай, Валерич, ничего не понимаю! - С жаром начал Березин. - Опять та же история! Опять группа из трех человек, что вышла вчера на поверхность, сегодня не вернулась. А разведчики, посланные за ними, нашли только их тела. Разорванные и полу съеденные кем-то... Нам что теперь сразу наверх всех дееспособных мужиков посылать?
  - Тихо. Тихо, Сережа. Не кипятись. - Успокаивающе проговорил начальник станции, задумчиво почесывая густую бороду. - Ты мне вот что скажи. Кем были убиты наши люди? Ничего странного в их смерти твой человек не заметил?
  - Ну как, людьми убиты, а съедены тварями какими-то...
  - А группа Макарова и Пустельги? Они как?
  - Да тоже самое, - пожал плечами молодой человек. - Уже третью группу за неделю посылаем, и все одно и то же! Все они мертвы. Что происходит - не могу понять.
  - А тебе не кажется странным, что почерк-то один и тот же? Ничего более любопытного твой разведчик не обнаружил?
  - Ну как же, все практически в одном районе полегли. Ни оружия, ни груза при них не обнаружено. Все утащили, сволочи... - Тут он замолчал. Внезапная догадка озарила его. - Может, это мародеры? А?
  - Скорее всего, они. Но я тебе больше скажу, Сережа, - прикусив губу начал Валерьевич. - Организованная банда мародеров, подготовленная и знающая наши планы. Ведь мы же их не отправляли через равные промежутки времени? Вот всякий раз по-разному, да и время-то их выхода было различным. Утро, вечер, а последние вообще ночью пошли. Что это нам дает?
  - Что они знали, когда мы выходим со станции? Но Валерич, следопыты каждый день обследуют прилегающие окрестности на предмет врага, и ничего...
  - Вот это-то меня и пугает больше всего, Сережа, - внимательно смотря на молодого человека, заметил начальник станции. - Это означает только одно. Что они не следили за выходом со станции, а это, в свою очередь, значит, что все данные о выходах наших групп на поверхность они берут из первых рук.
  - Крот? - Ужаснулся Березин, привстав со стула.
  - Хуже. - Поморщился тот. - Это человек знающий. Тот, кто был в курсе, что группы будут отправлены тогда-то и тогда-то.
  - Но, Валерич! Со всей станции только мы вчетвером знали...
  - Да. Я, ты, Греков и Яблонский. Значит кто-то из нас! - Твердо проговорил начальник станции, нахмурившись.
  - Но!.. - Начал возмущаться Сергей, поднимаясь со стула, но тот его остановил.
  - Тише, Сергей, успокойся. Ты походи завтра, поговори с Грековым и Яблонским, что да как, может, ляпнут чего лишнего... Да и охрану у гермоворот опроси. Не выходил ли кто на поверхность за последнюю неделю? Ну, там, на охоту или посталкерить... Договорились? - Сергей кивнул. В нем зрело нехорошее предчувствие. Что-то плохое и неизбежное надвигалось, и остановить это не было никакой возможности. А ведь он верил этим двоим на сто процентов, не могли быть кротами они, никак не могли. Да и начальник станции вне подозрений... А к нему самому вообще вряд ли возникнут какие-либо претензии, так как он начальник СБ, все-таки. - Иди, пока, поспи. Утро вечера мудренее.
  Еще раз, взглянув на картину с летним лесом, Сергей вышел из кабинета.
  В голове было пусто, словно все мысли выкачали оттуда, а другие вложить просто на просто забыли. Едкое чувство тревоги зрело где-то в груди, делая ватными конечности. Ситуация складывалась крайне скверная. И она своим грузом неразрешенности валилась теперь на плечи Сергея. Как бы то ни было, но теперь он отвечает за поимку предателя, причем, совершенно не представляя, как это можно было сделать.
  Шагая по перрону в сторону своего жилища, он с подозрением поглядывал по сторонам. Теперь в нем не было спокойствия. Не было уверенности в безопасности станции вообще. Мало того, что появился Крот, причем, где - в рядах руководителей станции, так еще этот Крот мог быть не один. Сергей почему-то сомневался, что один человек, пусть даже приближенный к власти, мог провернуть такую аферу один, не имея помощников или просто одураченных им сообщников, которые могли не понимать, в чем именно участвуют.
  Да и зачем все это, он не понимал тоже? Все из-за снаряги и груза, который переносили бойцы? Или здесь какая-то другая подоплека? Не будут же они ради только этого вербовать крота на станции! Или будут? Неужели жизнь мародеров настолько ухудшилась, что они теперь действуют, как секретные службы, вербуя, наблюдая и разрабатывая всего-лишь одну станцию. Нет. Скорее всего, дело не в этом.
  Тогда в чем?
  Ну, здесь вариантов много, хотя, выделить из них всех можно один. Скорее всего, они хотят захватить станцию. Но это чертовски трудная задача. Хотя, им же удалось завербовать здесь предателя. И скорее всего не одного. Так почему бы не довести дело до конца?
  Сергей поморщился - мысль слишком фантастичная, даже для банды вооруженных головорезов. А если это не мародеры? А какие-нибудь другие силы? Хорошо экипированные и организованные. Ганза? Красные? Или Четвертый Рейх? Да черт их знает! У каждой власти в метро сейчас свои причины, чтобы захватывать новые территории.
  Станция практически полностью успокоилась, и теперь не представляла тот дико жужжащий улей, которым была несколько часов назад, когда с поверхности спускали растерзанные и замороженные труппы, исчезнувшей днем ранее группы сталкеров. Даже тетю Дашу, мать Игоря, и то успокоили, правда, пришлось применить какое-то сильно действующее успокоительное. Сейчас бодрствовали только дозоры у гермоворот и у двух противоположных тоннелей.
  Черт, как же он устал сегодня! Только эта мысль сейчас крутилась в его голове, заставляя ускорить шаг, чтобы побыстрей добраться до палатки, где сейчас, возможно, все еще не спит его приемный отец, который еще во время "Начала Конца", взял к себе их с Димкой на воспитание. С Димкой, которого... Снова вспомнился лес, темнота, одиночество...
  - Привет, Серег! - Донесся голос отца из-за полога, отделяющего его кровать от палатки. Очевидно, он еще не спал, дожидаясь его.
  - Здорово, Хмурый! Как тут у нас дела обстоят? - Он откинул грязную серую ткань закрывающую койку, и взглянул на седого мужчину лет шестидесяти, который единственной рукой пытался перевернуть страницу какой-то книжки. Лет пять назад Хмурому "посчастливилось" встретиться с червем в тоннеле, после чего он и лишился ног. Каким чудом ему удалось тогда спастись, один Бог ведает, ибо сам он, как ни пытался, но вспомнить этого не мог. - Все в порядке? Как сам?
  - Да нормально все, - неопределенно махнул тот головой, хотя видно было по лицу, что ему такое существование напрочь опостылело. - Ты это... Поешь давай. Вон там на столе. Галька лично для тебя старалась. И чего ты с ней не замутишь?
  - Ой, Хмурый, отстань, - как-то нехотя отмахнулся Сергей. - Не нравиться она мне. Сердце к ней не лежит, понимаешь?
  Он быстренько отошел от койки отца, отпустив полог. Но отец не сдавался. Одно рукой, перекатившись на бок, он опять отодвинул грязную ткань в сторону и упрямо заговорил:
  - Ты мне это перестань! Сердце у него к ней не лежит, понимаешь! А оно и не должно лежать. Тебе вон уже скоро тридцать стукнет, а сам еще как мальчишка в свои "войнушки" играешь! Так и состаришься, не заметив как, и потомства после себя не оставишь.
  - Да брось, Хмурый, всему свое время, - пытался "отмазаться" Сергей, но чувствовал, что в чем-то его отец был прав. Но тема ему эта явно не нравилась. - Ты лучше мне вот что скажи. Ты моего дневника не брал?
  Сергей уже минуту рылся в собственном шкафчике, а своего любимого друга, куда он каждый день записывал все события, с ним происходящие, найти не мог.
  - Сергунь, так это... Ты давеча сам пришел и его забрал.
  Тот уставился на отца, как на невиданную ранее картину. Он-то точно сюда не приходил и дневника своего не забирал. Что вообще твориться?
  - Да ладно. - Неуверенно проговорил он. - Я же целый день на...
  - Приходил, говорю, не спорь! - Сдвинул брови Хмурый. - Целый день этими труппами занимался, вот и забыл, что приходил. Али я своего сына не узнаю? Или ты меня в маразматики старые уже записал? Я тебе...
  - Ладно, Хмурый, остынь! - Сергей принялся устилать постель. - Был, так был, чего спорить-то. Мне вот одно не ясно, почему я-то этого не помню? Да и где он теперь? В смысле положил-то я его куда?
  - А ты поспи, - предложил отец, может к утру на ясную голову и вспомнишь. Да кабы следовал бы моему совету, Сереж, больше б отдыхал, так не было бы у тебя такой каши в голове. Эх, точно тебе бабу надо! Ну, я займусь этим...
  Дальнейших "угроз" отца Сергей уже не слышал. Усталость взяла свое, и сон не заставил себя ждать, унеся на своих крыльях куда-то в черную пропасть...
  - Это все ты виноват! - Кричал Димка, плача и тут же вытирая слезы рукавом. Вокруг бесновалась толпа испуганных и возбужденных происходящим взрослых. Только-только закрылись гермоворота и многие не успевшие остались по ту сторону. Звук сирены все еще отдавался в ушах двух десятилетних мальчиков, прижавшихся к колонне на станции "Курская-радиальная". Их мать и отец остались по ту сторону тяжелой металлической двери. И теперь его родной брат обвинял Сережку в случившемся.
  - Да в чем же? В чем я виноват-то? Успокойся!
  - В том, что они там остались! Это все ты! Это ты задержал нас мамой!
  - Но... Я же пытался дождаться отца! Как ты не понимаешь! - Хотел оправдаться Сергей, но братик его не слушал. Он все так же вытирал рукавом слезы и ныл, всхлипывая.
  - Ты всегда и во всем виноват! - Дурным голосом закричал Димка, уже не обращая внимания на слезы, и тыча пальцем в братика. - Всегда все беды из-за тебя происходят!
  Такого Сережка стерпеть уже не мог. Закусив от обиды губу и сжав до боли кулаки, он кинулся на Димку. Тот слегка ошарашенный таким неожиданным поступком брата попятился, но столкновения избежать не удалось. Два мальчишки, озлобленные друг на друга и не замечающие, что происходит вокруг и что пол под ними заходил ходуном, отчего многие из присутствующих на станции взрослых присели, не удержавшись на ногах, покатились по полу, стараясь причинить друг другу как можно больше боли. И неожиданно рухнули с перрона прямо на шпалы. Только чудом никто из них не пострадал. А они, не обращая внимания на боль от удара при падении, продолжали кататься меж рельсов, мутузя друг друга, как никогда в жизни, как будто были всегда злейшими врагами и, вдруг, неожиданно встретились. Причем каждый из них явно получал некое моральное удовольствие, доставляя боль другому.
  - А ну хватит! - Две могучие руки рывком подняли их на ноги отрывая друг от друга, словно слипшуюся изоленту, причем каждый из них еще продолжал махать руками, пытаясь достать до другого, но руки крепко держали их. Они же в следующий миг так тряхнули их обоих, что всякое желание драться, словно улетучилось. - Стоять тихо и смирно! - Тихо, но как-то властно прохрипел незнакомый мужчина, и два мальчика, как один, уставились в пол, ощущая свою вину. - Вот так-то лучше. Смерть наверху, - почему-то добавил незнакомец, - а вы друг-друга пытаетесь убить?
  - Как смерть? - Сергей поднял на мужчину удивленные глаза. Сразу вспомнились испуганный взгляд матери и отца, которые смотрели на них из щели закрывающихся огромных дверей. - Что происходит?
  -Война, сынок, - спокойно ответил тот. - Поверхности уже не существует...
  Сережка почувствовал, как по лицу бегут слезы. Димка тоже поднял на незнакомца глаза. Влага появилась и на его щеках. Он повернул свою голову в сторону братика, и тот почувствовал в его глазах ненависть...
  - Придурок! - С жаром проговорил Димка и, обойдя их с мужчиной, принялся карабкаться на перрон, Сережка только сейчас заметил на многих лицах вокруг страх. Многие сидели на корточках, а некоторые не удержавшись от толчка, которого они в пылу схватки не почувствовали, тоже упали с перрона. Всеобщее молчание и странный гул где-то наверху говорили о том, что мужчина был прав. Наверху происходило что-то ужасное, и это означало только одно, что их счастливой семейной жизни пришел конец.
  - Мама... - Попытался выдавить из себя Сережка, но слова не давались. Он не мог усмирить пересохшее горло и мимику лица, которая сейчас явно выдавала все его чувства, отображая на нем буквально все. И боль, и обиду, и страх.
  - Что? - Мягко переспросил незнакомец. Он присел рядом и внимательно смотрел на мальчика.
  - Мама и папа там... - Наконец, выдавил из себя Сергей, указывая на гермодверь. Незнакомец прикусил губу, поняв явно больше, нежели пытался сказать мальчик. Он привлек его к себе и обнял, выговаривая тихо, но четко:
  - Не бойся. Я буду с вами и вас я никому в обиду не дам...
  Сергей открыл глаза, поняв, что проснулся. Он резко сел на кровати, вспоминая приснившееся прошлое. Не совсем все в нем было так. Они не дрались в настоящем прошлом и никак уж не падали с братцем на рельсы, но суть осталась, в принципе прежней. У них с Димкой действительно был конфликт, после чего тот как-то изменился. Стал раздражительным и при каждом удобном случае напоминал Сергею о том, что тот виноват в смерти матери и отца, которые не успели вовремя, жертвуя собой ради детей, попасть на станцию. Может он и был виноват, но лишь в том, что задержал мать с Димкой, чтобы отец успел догнать их. Чтобы не потерять его в общей толчее.
  Черт! Почему прошлое все еще преследует его, спустя столько времени? Почему не исчезнет никак в задворках его памяти и опасного, требующего полного сосредоточения и отдачи настоящего? Может все дело в его последующем поступке, который и повлиял на его теперешнюю жизнь и на жизнь его брата Димы. Думать об этом не хотелось. Слишком неприятные воспоминания навевал тот поступок, поэтому Сергей поспешил сменить ход своих мыслей.
  Его больше волновал дневник, где он записывал все происшествия, случающиеся с ним каждый день, в том числе и то, что происходит на закрытых заседаниях. Как он мог его взять, если он этого не помнил? А если это не он? Но тогда кто? Неужели у Хмурого и впрямь маразм начинается, и он не может отличить одного человека от другого, но это в любом случае значит, что записная книжка могла попасть в любые руки. А записи, что хранились там, секретные записи, стали доступны неким лицам, которые просто могли продать нуждающимся в них. Например, чтобы узнать, когда будет выход следующей группы.
  Сергей похолодел. Это же еще и означает, что он является непосредственным сообщником, произошедших недавно преступлений. Но, единственное, он не мог допустить, что Хмурый маразматик, поэтому либо в палатку заходил и взял дневник он сам, либо это был человек очень похожий на него, которого его приемный отец принял за него.
  Черт! Как все усложнялось.
  Он поднялся, размял затекшие конечности и вышел из палатки, так и не посмотрев на еду, приготовленную Галькой, лишь бросив в сторону все еще спящего Хмурого скудные слова прощанья.
  Необходимо было увидеться с Грековым и Яблонским и поговорить с ними. Понять, что не так в их ответах, после чего поговорить с охраной гермоворот о несанкционированных выходах на поверхность за последнюю неделю, разрешить которые могли только он, либо начальник станции.
  Взгляд задержался на Гальке, проходящей в этот момент мимо, которая слегка улыбнулась ему, озорно сощурив глаза. Он улыбнулся в ответ и посмотрел в след, когда та прошла. В принципе, баба-то она ничего, почему-то подумалось Сергею. И фигурка под этим застиранным тряпьем должна быть очень даже хорошенькой, только что-то подсказывало ему, что вряд ли что-то получится у них. Что его работа встанет между ними, словно неприступная стена. Ни она не сможет уговорить его сменить ее, ни он бросить. Будет только конфликт, который рано или поздно прервет все их отношения, а потом подрастающий мальчик или девочка будет проклинать своего отца при каждом удобном случае...
  Он покачал головой и развернулся в другую сторону. Необходимо было заниматься делами. Он медленно пошел по перрону, поглядывая по сторонам, размышляя, кто мог быть Кротом или хотя бы его сообщником. Да вроде кандидатов его взор пока не уловил. Зато углядел в дальнем конце платформы, как начальник станции уже разговаривает с одним из охранников, охраняющих гермоворота.
  Значит, начальник уже опередил его. Что ж, надо подойти и присоединиться к допросу. Может, что интересное и проясниться. Он направился в конец платформы, мысленно готовясь к любой информации, но то, что случилось далее, он не ожидал.
  - Это он? - Услышал он голос начальника станции, когда подошел ближе. После этого тот мотнул головой в сторону Сергея, как бы указывая на него охранникам.
  - Да-да! Он это! Он! - Закивали те дружно.
  - Вы в этом уверены? - Те опять закивали. Почувствовав недоброе, Сергей остановился, напрягшись, но видимо поздно.
  - Схватить его! - Жестко приказал начальник станции охранникам у двери. Сергей вроде попытался отпрянуть, но когда на него направили автоматы, тут же остыл, замерев на месте. Лишь в душе поднималась волна злости, огромная, переполняющая, которую он еле сейчас сдерживал.
  - Что это значит, Валерич? - Сухо спросил он начальника станции. Тот, сложив руки за спиной, внимательно смотрел на Сергея. Внутри явно была видна какая-то борьба.
  - Ну, вот и все, Сереж. Игра окончена. Эти двое тебя опознали. Ты перед выходом каждой группы лично выходил на поверхность.
  - Но это же чушь! - Не выдержал Сергей. Меня подставил кто-то! Это не я!
  - Все мы в каком-то смысле не мы. - Многозначительно проговорил Евгений Валерьевич. - А это ты как объяснишь? А?
  Из-за спины он, наконец, показал свои руки. В одной из них был его дневник! Контр аргумент. Контрудар. У Сергея даже слов не нашлось что-либо возразить. Он застыл, понимая, что все, сто могло его скомпрометировать, находится в этом дневнике. Зачем он, дурак, записывал туда все разговоры их внутренних совещаний? Зачем! Зачем! Зачем! Все планы на будущее, все мысли высказанные вслух как начальником станции, так и Грековым и Яблонским.
  - А ты не будешь ли так любезен, - продолжил Валерьевич, - рассказать нам, как эта вещичка оказалась за пределами станции? Сегодня разведчики обнаружили его на верхней площадке эскалатора.
  На это Сергей мог только пожать плечами.
  - Но... - Как-то жалко прозвучали его слова. - Я этого не делал! Я ничего подобного не помню!
  - Знаешь, Сереж, с твоими этими вечными провалами памяти и экскурсами в воспоминания, это не удивительно. Увести! - Гаркнул начальник станции, и двое бойцов повели теперь уже бывшего начальника СБ в камеру, оборудованную в технической части станции.
  Дрезина резво гремела своими металлическими колесами, уже набрав ход. Сзади за поворотом только что исчез портал их родной станции, их дома. Дома, которого они уже больше никогда не увидят.
  Их приемный отец и еще трое бойцов, с силой раскачивали рычаг, приводящий в движение дрезину. Сзади в довольно тесной тележке находились одни дети. Около двадцати тесно прижавшихся друг к другу плачущих детей. Первых, кого спасают в случае опасности - это женщины и дети. Женщины в данном случае должны были ехать на второй дрезине, которая стартовала следом за ними, но почему-то видно их не было. Может еще нагонят?
  Сережка с Димкой сидели в самом конце тележки и жадно вглядывались во тьму позади, которая буквально в нескольких метрах становилась совершенно непроницаемой. Страх заставлял дрожать их, а хныканье других детей только нагнетало ужас неизвестности. И через некоторое время еще добавился странный гул, который шел сзади и, казалось, догонял их.
  Внезапное известие, что западный тоннель вот-вот прорвется и все вокруг заполниться зараженной водой из Москвы-реки, как гром свалилось на всех жителей их родной станции. По тревоге на уши были подняты все. Кто-то долго собирался, кто-то покидал свои жилища, так ничего и, не прихватив, и все уходили на другую станцию по левому тоннелю. Их же, большую часть женщин и детей, было решено отправить правым тоннелем на дрезинах, с прицепленными к ним небольшими платформами, раньше служившими для перевозки грузов.
  И вот они теперь убегают от внезапной угрозы затопления, стараясь опередить смерть. Ведь, если тоннель прорвется, то гибель всех, кто не успел перебраться за гермоворота, установленные перед следующей станцией, будет быстрой. Еще несколько минут ничего кроме, как равномерного движения дрезины и ожидания неизбежной опасности, не происходило, как...
  - Мить, смотри! - Сережка указал вниз, туда, где шпалы убегали во тьму. То, что происходило там, отнюдь не понравилось обоим мальчикам. Вода. Она струилась и явно начинала обгонять, по скорости прибывания опережая дрезину, пока ее было мало, но...
  - Пап! - Закричал Димка, оборачиваясь назад и стараясь перекрыть шум дрезины. - Вода подступает! Поторопитесь!
  - Я понял, Дим! Держитесь там крепче! - И тут тележку тряхнуло, да так сильно, что Димка, обернувшийся назад и почти не державшийся, подлетел в воздухе и, перелетев через край тележки, только чудом ухватился за борт руками. Сережка, на минуту застыв от ужаса, опомнился и попытался схватить его руки, но очередной толчок подпрыгнувшей тележки не оставил никаких шансов его братику. Тот полетел вниз и кубарем покатился по шпалам, быстро исчезнув в темноте...
  На следующий день он все еще находился в камере. Темной и сырой клетушке, находящейся где-то в технических помещениях в глубине станции, под платформой. Очевидно, они еще спорили об участии Сергея во всей этой истории, и пока не могли решиться на какие-нибудь серьезные действия или обвинения. По все видимости ни начальник станции, ни Яблонский с Грековым не могли еще поверить в виновность Сергея. Что-то не давало пока им это сделать. Но факт оставался фактом, опровержения на улики против него у него не было. Рано или поздно им придется признать его виновным, хотя, если он задержится в камере подольше, может случиться что-нибудь такое, что снимет с него все подозрения.
  Он печально обвел взглядом кромешную темноту, царившую вокруг. Странно было осознавать, что ему не доверяли именно те люди, которым он сам верил больше, чем себе. Правда, если б на них были бы такие улики, как бы повел он сам себя? Что бы делал?
  Слабо скрипнула дальняя дверь тюремного коридора. На миг мелькнул луч слабого света, но тут же исчез. Кто-то вошел. Причем этот кто-то нес что-то тяжелое, так как сильно пыхтел. Подойдя к клетке Сергея, незнакомец опустил нечто на пол и поспешно удалился. Может еду принесли? Впрочем, Сергею совершенно не хотелось проверять это. Голода он пока не испытывал, да и состояние было так себе. Какое-то безразличие разлилось по телу, апатия. Даже писк крыс не отрывал его сейчас от тяжких размышлений.
  Но вдруг, рядом с его камерой кто-то зашевелился, а потом еще и закашлялся. Совсем рядом!
  - Кто тут? - Подскочил на месте Сергей. Он тихо отодвинулся в дальний угол клетки и замер прислушиваясь. Где-то рядом сопели, но молчание все равно затягивалось словно незнакомец, ожидающий во тьме, собирался с мыслями.
  - Мне кто-нибудь ответит? - Опять спросил он.
  - Серёнь, ты только не ругайся, - раздался из темноты голос его отца. Какой-то жалобный и молящий.
  - Хмурый! Ты совсем сбрендил? - Сергей подошел к решетке и просунул сквозь нее руки, нащупывая отца. Тот держался руками за металлические прутья и сидел на деревянном настиле, куда его посадил, по всей видимости, охранник, с которым тот договорился. - Зачем тебя сюда ноги... В общем, почему ты здесь?
  - Сереж, - срывающимся голосом начал тот. - Я слышал... Они все решили... Завтра на рассвете...
  - Не продолжай. - Он обнял сквозь решетку отца, благо расстояние между прутьями позволяло просунуть руки. Ему не надо было ничего объяснять. Итак все было предельно ясно. Все было против него, и выхода из этой ситуации он не видел. А как бы он сам поступил с предателем? Да точно так же! А может еще хуже. Единственное, что ему сейчас было нужно, так это провести хоть сколько-нибудь времени с отцом. Более близкого человека у него не было. И поэтому приход Хмурого он воспринял с большой благодарностью, хоть и понимал, как тяжело тому было попасть к нему на свидание.
  - Господи, Сереж. Ну, говорил же. Приглядись к Гальке. Сидел бы дома сейчас, детей воспитывал...
  - Не надо, отец... - Он впервые с тех пор, как погиб его брат, назвал его так. Отец задрожал, очевидно, ему стало еще хуже от этих слов. - Не надо...
  - Слушай, я тут вспомнил...
  - Погоди, пап. - Почему-то прервал его Сергей. Перед взором стояла еще картинка, как его братик исчезает во тьме... - Ты помнишь тот день, после которого тебя прозвали Хмурым? Помнишь, как я не успел схватить его за руку?
  - Не говори так, - попросил отец. - Твоей вины в том нет.
  - Что?
  - Я все видел. Видел, как он укатился во тьму. Видел и не дал команду остановиться! Просто посчитал, что это принесет смерть всем остальным. Я его погубил, Сереж, не ты. И здесь только моя вина.
  - Нет... - Сергей хотел возразить, хотел ответить Хмурому, что это не так, но тот не дал ему.
  - Да. Да, Сереж... Помолчи. Так вот, я тут вспомнил, что это не ты заходил за дневником... - Сердце у Сергея подпрыгнуло. От того, что скажет он, может зависеть его жизнь. - Помнишь шрам на левой скуле Димки?
  - Да, а что? - Но Хмурый не ответил. Он как-то странно захрипел. Рядом что-то звонко ударилось об пол. Что-то металлическое. - Что...
  Хмурый обмяк, повиснув всем весом на его руках. "Что происходит?" - Метнулась в голове молниеносная мысль. А руки сами начали ощупывать тело, лицо, шею... Странная влага на шее, странная борозда... Что это? Сердце бешено заколотилось. Влага своей вязкостью и теплом напоминала кровь! А пульса, сколько Сергей не щупал шею отца, не прощупывалось. Он отпрянул от решетки, отпустив тело. Труп Хмурого мягко рухнул возле решетки.
  - Я смотрю тебе нравиться убивать своих близких? - Раздался откуда-то из темноты незнакомый голос. Сергей вздрогнул. Он знал на станции всех, но такого голоса, глубокого и размеренного раньше никогда не слышал.
  - Кто ты?
  - Сначала убил родителей, потом братика, - продолжал, не обращая на него внимания, голос. - Теперь вот, своего приемного отца...
  - Кто ты? - Повторил более требовательно Сергей.
  - А ты, Сереженька, разве не узнаешь меня?
  - А должен?
  - Ну, если принять во внимание, сколько лет прошло с нашего общения, то вряд ли.
  - Так кто ты? - Человек, скрытый темнотой только рассмеялся в ответ.
  - Это уже не важно. Скоро ты поплатишься за свои преступления!
  - Какие преступления? Что ты несешь? Я ни в чем не виновен!
  - Да, - согласился тот. - Но ведь никто этого не знает. Не правда ли? Все думают, что крот ты, да и убийство твоего отчима теперь тоже на тебя спишут... Здорово, да?
  - Так это твоих рук дело? - зарычал Сергей, не имея возможности вцепиться в горло говорившего. Его охватила ярость. Безумная и слепая ярость. Он вцепился в решетку и, прижавшись к холодным прутьям щекой, трепетал от еле сдерживаемой злости. - Ты командуешь теми ублюдками, что убивают наших сталкеров? Но зачем?
  - Да, все ради тебя, Сереженька. Не ради станции, ее жителей. Ради тебя. Зачем столько усилий? Уверяю только из-за тебя. Ты должен гордиться своей персоной, не так ли? Столько внимания... А кто я, какая разница? Теперь-то это твоих рук дело. И тебя будут казнить на рассвете. А мне пора, извини... - Звук легких, еле слышимых и удаляющихся шагов. Куда-то в сторону выхода.
  - Ты хоть скажешь, как зовут-то тебя?
  - Ах, да. Зови меня Димкой... - После этих слов Сергей смог лишь опуститься возле решетки на колени, и заплакать.
  Свет фонарика моргнул и неожиданно погас, скрывая в темноте его палачей. Сергей продолжал стоять связанный, не делая попыток к побегу. Да и куда тут убежишь? Тоннель тупиковый. Дальше ничего нет. Да и смысл? Есть ли смысл?
  - Стоять, не двигаться! - Донесся до него голос командира отряда. - Слышишь?
  - Да, слышу, слышу! - откликнулся бывший начальник СБ. Его коллеги - теперь его палачи. Прикольно... - И стою.
  Главный постучал по фонарику. Тот моргнул, на несколько мгновений осветив окружающее пространство и людей, направивших на него свои автоматы, потом снова погас. За их спинами Сергей различил человека, которого там раньше не было, и лицо которого было ему до боли знакомо. В это лицо он вглядывался каждый вечер, пытаясь себе представить, как бы теперь, по прошествии стольких лет, выглядел бы его братик. Этот человек, пристально глядя на Сергея, хищно улыбался. Улыбкой, которая была не свойственна самому Сергею. А на левой скуле белел шрам, тот самый, который Димка заполучил еще в детстве. Свет снова погас.
  - Да, мать твою! - Выругался главный и принялся опять колотить по фонарику. Наконец, свет вновь появился и больше не пропадал, а фигура из прошлого словно растаяла в темноте позади его палачей.
  - На прицел! - Скомандовал командир. - Товсь! Пли!
  Сергей умер с улыбкой на лице и спокойствием умиротворенного человека. Его брат-близнец, Димка, был жив! А значит, что он не виноват в его смерти, а все остальное уже не важно. Ни подстава, ни смерть, ни предательство...
  
  
  Открытое пространство.
  Как передать ощущение мира, если не был на поверхности двадцать лет, и все твои чувства сводятся к страху перед окружающим? Боязни не только открытого пространства, но и новых звуков, запахов, как бы того ни хотелось, все же проникающих сквозь фильтры противогаза. Как поведать о том, что каждая тень кажется пугающей и опасной, тем более, если она стремительно движется в твою сторону...
  И тень действительно двигалась очень быстро, широкой волной накрывая истерзанное растениями дорожное полотно, разрезающее улицу на две части. И самое неясное и страшное то, что совершенно не было видно источника этой огромной тени.
  Прикинув ее скорость, Сергей зажмурился: не успеет вернуться обратно в дом. Слишком стремительной была тень, а до дома еще двадцать шагов надо сделать. Заколотилось сердце, подогнулись коленки, а в ушах громко зазвенело, или, вернее, загудело, лишая воли. Он присел, обхватив голову руками. Может Некто или Нечто проскочит...
  Но ничего так и не случилось. Он некоторое время сидел, скорчившись на остатках асфальта, потом приоткрыл один глаз, ожидая увидеть перед собой морду неведомого и страшного существа, которое с близкого расстояния рассматривает его, как возможную добычу, но ничего не увидел. Все та же улица, разделенная дорогой, неизвестный кустарник по обе ее стороны и заводской забор вдалеке, к которому и предстояло сейчас добраться. Обогнуть его и выйти, наконец, в поселок...
  Так что же это было? Сергей начал осматриваться по сторонам, пытаясь понять, чем она была вызвана, но понял это, лишь оглянувшись назад. Внушительная тень никуда не исчезала, она всего лишь проплыла над мужчиной и двинулась дальше, так и не обратив на него своего внимания. Ничего не оставалось, как посмотреть вверх. На темно-синее бездонное небо, по которому плывут... Облака? Неужели это и есть те самые облака - вода, умеющая плавать по небу? Сергей застыл. Мелкие мурашки покрыли его тело с головы до пят, как безмолвное выражение его восторга. Ничего подобного он раньше не видел. Хотя нет, скорее всего, видел, только не помнит этого. Не помнит, как они выглядят, и какое восхищение способны вызывать у людей. Он их почему-то по-другому представлял, а тут, словно, кусок ваты закинули на небо. Чистый, белоснежный пух...
  Так вот откуда тень! Очевидно, вода тоже может ее отбрасывать. Сергей улыбнулся. Такие факты нужно бы помнить... Хотя тогда ему восемь всего лишь было.
  И солнце... Сергей быстро опустил голову вниз, ибо невозможно было на него смотреть.
  И неожиданно, он краем глаза заметил движение и обернулся. Волна паники снова взметнулась и, сжав сердце, подкатила к самому горлу. Новая тень, намного меньше первой, неслась в его сторону, как бы перескакивая через немногочисленные остатки снега. Он, было, вздохнул с облегчением, но, вдруг, понял, что тень эта другая и движется не так, как первая - прямо. Эта двигалась рывками, и маршрут ее пролегал явно не по прямой. Словно существо или предмет, отбрасывающий тень, двигалось зигзагами или... Внезапная догадка посетила голову. Перескакивало с одного кустарника на другой! Он поднял голову и попятился. Какое-то невидимое из-за солнца существо, перелетая с одного края дороги на другой и двигаясь по верхушкам сплетенных веток кустарника, стремительно неслось в его сторону, издавая странный клекот.
  Сергей попятился и в первое мгновение никак не мог сообразить, что же делать. Но потом трясущимися руками стянул с плеча автомат и снял с предохранителя. Существо стремительно приближалось, а мужчина не слушающимися руками пытался нацелить свой АКСУ на него. Это было сложно еще и от того, что существо постоянно прыгало с одного места на другое. Кроме того, из-за участившегося дыхания запотели стеклышки противогаза. Сергей рефлекторно попытался протереть их, но неудачно, с опозданием поняв, что запотели они изнутри.
  Существо прыгнуло, а мужчина нажал на спусковой крючок своего автомата, пытаясь попасть в нападающего, но...
  Рефлексы рефлексами, но искусству убивать необходимо учиться, впрочем, как и умению защищаться. Неподготовленному человеку очень сложно справиться с нападающим на него хищником, и, как правило, не слушается и отказывает в руках любое оружие. Так и здесь.
  Сергей не понял, что произошло. С грохотом выстреливаемой очереди, автомат вырвало из рук, не привыкшего к этому мужчины, больно ударило в плечо и отбросило назад, за пределы видимости. Сергей никак не ожидал такого поведения автомата, поэтому, отступив и споткнувшись о камень, рухнул спиной на асфальт. Но медлить было нельзя - где-то рядом должно быть нападающее существо. Не обращая внимания на ноющие от боли плечо и поясницу, он перекатился на живот и поднялся на коленки, осматриваясь.
  Существо промахнулось. Оно пролетело над Сергеем и упало метрах в трех сзади, прокатившись по земле еще пару метров. Но надо отдать ему должное. Очухалось оно быстро. Несколько секунд, и оно уже смотрит на мужчину, отводя свои длинны острые уши назад, и скаля пасть. И снова клекот, как сигнал к нападению...
  Взгляд Сергея метнулся к автомату - не достать, существо уже начало свое движение. Нож? Он уже потянулся к большому армейскому ножу, висевшему на поясе, когда тварь в одном длинном прыжке настигла его. И снова щупальца страха начали сковывать движения, но инстинкт самосохранения оказался сильнее. Одним движением, сам не поняв как, он ухитрился схватить существо за горло. Вместе они покатились по неровной, истерзанной трещинами и растениями поверхности дороги. Кто кого. Существо нового мира, сильное, приспособленное, с пастью, полной острых зубов, или человек, просидевший двадцать лет в бункере и никогда, не то чтобы не убивавший, но и не знавший, что такое обычная драка?
  Как ни странно, но человек победил. Мужчина тяжело поднялся, дрожащими руками вытер о теплую шкуру обезьяноподобной твари нож и, подобрав автомат, двинул обратно к дому. На сегодня, казалось, весь лимит не шуточных ощущений для одного человека был исчерпан. Да и тело явно с ним соглашалось. А сердце билось в груди, готовое выпрыгнуть.
  Двадцать метров вниз по винтовой лестнице дались с огромным трудом. От избытка адреналина, выплеснутого в кровь во время схватки, тело стало каким-то ватным и непослушным. А вокруг все плыло, словно стены были из пластилина и таяли сейчас прямо на глазах. Когда Сергей задраил герметичную дверь, то прислонился к ней спиной и сполз вниз, стянув с себя противогаз и проведя рукой по лицу, стирая обильный пот, выступивший на нем.
  Почему он думал, что после стольких лет жизни под землей, он вот так вот просто возьмет и выйдет на поверхность? Почему он думал, что прогулка эта будет легкой? Почему он вообще решил, что ничего живого там уже не осталось? Действительность свалилась ужасающей тяжестью на его, не привыкшие к этому, плечи. Ни автомат, ни все эти примочки, типа химзащиты и противогаза не могли уберечь его от шока, что он только что испытал. Права была Виктория Юрьевна (его няня), когда говорила: "Жизнь не может прерваться, сынок. Так или иначе, она найдет путь, который выведет ее на новый виток. Путь, возможно, для нашего с тобой разума непонятный и даже страшный, но она непременно найдет его. И жизнь эта вряд ли когда-нибудь прекратиться... Только мы с тобой уже будем для нее чужими!"
  Так и стало.
  Виктория Юрьевна. Няня. Нет, больше. Больше даже, чем мать, которую она заменяла и тогда, и, непосредственно для него, в которую она превратилась уже после катастрофы. Как он был ей благодарен! И как он горевал, когда она года четыре назад уступила новому миру, и ушла в другой... И четыре года одиночества, неясной и тягучей тоски по всему, что когда-то было, хотя он и знал-то это из своих детских воспоминаний, да из рассказов старой женщины. Пока гермодверь автоматически в заданную когда-то отцом дату не разблокировалась.
  И он поддался ее такому странному и безмолвному "приглашению".
  Вдруг, он резко сжал губы. Потом поднялся и, разгерметизировав, распахнул дверь. После чего вновь стал подниматься по двадцатиметровой винтовой лестнице. Как бы то ни было, он должен взглянуть на свой поселок. Увидеть, что стряслось с ним. Иначе он так и умрет в своем погребе-схроне, как мышь, как простая и заурядная серая мышь, и все, ради чего Виктория Юрьевна учила и воспитывала его все эти годы, станет бессмысленным... Ибо это не жизнь, и он не будет чувствовать себя человеком.
  ****
  - Сынок! - Голос раздался где-то рядом, да так неожиданно, что шагающий по вздыбленной местами асфальтовой дороге мужчина вздрогнул и застыл на месте, поднимая новенький, еще блестящий смазкой автомат, который он чистил каждый вечер. Уж не галлюцинация ли? Как такое может быть, ведь людей-то давно уже не осталось. Он-то точно это знал.
  Тем не менее, голос, приглушенный резиной противогаза, шел откуда-то поблизости, если это конечно не "глюк". По спине побежал холодок, и Сергей начал медленно разворачиваться, чтобы убедиться, что это всего лишь его воображение играет с ним странные игры. Он давно думал, что стал немного "того" из-за прожитых в одиночестве последних двадцати лет... Он даже надеялся, что это простой обычный "глюк", а не действительно человек, окликнул его. Ибо он был совершенно уверен, что людей на Земле не осталось. Но если это все же не так, то он просто не представлял, что будет делать, если встретит кого-нибудь...
  Он медленно развернулся в сторону домов, спрятавшихся за вереницей сплетенных ветвей какого-то неведомого кустарника, который переплетаясь сучьями, образовывал невероятную чудовищную изгородь по всей длине дороги. До катастрофы он не помнил этого нового растения. Раньше березки росли, да в редком случае ивняк или верба. А сейчас это растение закрывает от его глаз все дома, что расположились по обе стороны дороги.
  Так ничего и не разглядев, он развернулся и собрался идти дальше, в сторону бетонного забора, который раньше огораживал небольшой заводик и разделял "деревенский" сектор поселка от "городского". Испуг, едва проявившись, прошел, а сердце почти успокоилось, как...
  - Сынок! Да что же это? Такой молодой, а глухой уже... Не слышишь, что ли?
  Сергей резко обернулся, снова вскидывая автомат. "Глюки" переставали быть "глюками". От этого стало как-то неуютно, что ли...
  Он шагнул в сторону зарослей, откуда мог доноситься голос. Там между сплетенными ветками странного растения, был небольшой просвет. Мужчина проследовал туда, надеясь, что это сон, и что он до сих пор находится в своем таком уютном и родном бункере...
  - Кто здесь? Покажись...
  - Что ты хрюкаешь, как поросенок? - Бесцеремонно оборвал его женский голос, теперь мужчина ясно осознал это. Как будто говорила его няня, которая умерла несколько лет назад, но только постаревшая...
  - Что за...
  - Чего хрюкаешь, говорю? - Опять голос опережал его. - Напялят на морду всякую фигню, и понимай их, как хочешь. - А ведь, действительно... Его голос из-за фильтров звучал искаженно. Только теперь становилось неясно, почему не искажался зовущий звук, или все же искажался, и из-за этого-то и казался старческим. Как бы то ни было, он это скоро выяснит.
  Наконец, кустарник расступился, и взгляду предстал ряд простых деревенских домов, которые, как и положено, находились по обе стороны дороги. Время практически их не пощадило. Один стоял, завалившись на бок, другой весь обвитый чудовищным, скрученным деревом, которое словно выжимало его - по крайней мере, такое ощущение создавалось. Третий вообще сгорел. И так практически со всеми домами, кроме одного, что находился прямо перед ним. Нет, конечно, и он был тронут временем, но это не так бросалось в глаза, да и стоял более-менее ровненько, что о других не скажешь.
  Но не это больше всего поразило мужчину. А то, что у поваленного перед домом неказистого заборчика на лавочке сидела старая женщина. Обычная такая старушка, выглядевшая, как старушка, как будто и не прошло двадцати лет после войны, как будто он вернулся в прошлое, где бабушки вот так вот просто могут сидеть на лавочке без всякой защиты и кряхтеть на всех проходящих мимо... Белый с цветами платок, старая шерстяная шаль, и такое же цветастое платье. А на ногах валенки.
  - Ну! - Требовательно спросила она, глядя на мужчину. - Че встал-то, родимый? Я ж не страшная!
  Сергей, не веря своим глазам, опустил автомат, не понимая, что происходит. "Глюк" явно переходил в категорию кошмара. И он застыл на границе кустарника и открытого пространства, не зная, что делать. Как поступить.
  - Ну, милок, - тем временем повторила "бабуся", - че застыл-то? Иди, присядь. Уважь, старую.
  Не веря, что он это делает, мужчина медленно пошел к лавочке. Бабушка не проявляла признаков агрессии, что, впрочем, ни сколько не умоляло его глупости. Может, это видение, навеянное ему кем-то, дабы он "купился" и попал в расставленную специально для него ловушку. Поэтому мужчина рыскал глазами вокруг, осматривая окружающие кусты и дома. Мало ли кто там мог притаиться.
  Он двадцать лет не был на поверхности, в своем родном и любимом поселке, а то существо, встреченное им по выходе из бункера, явно пыталось его съесть, так что осторожность не помешает. Мало ли что еще природа сотворила за последние двадцать лет, взяв в союзники радиацию и различные химикаты, в обилии разбросанные бездумным человеком.
  Он так же медленно сел, косясь на старушку. Та ничего не предпринимала, внимательно рассматривая его и аккуратно сложив на коленках руки. Ее, покрытое морщинками бледное личико, выражало любопытство, а также несло неуловимый налет "доброты" и участия, и мужчина словно окунулся в омут памяти. Перед глазами всплыл образ матери, даже не матери, а няни, которая вот также всегда смотрела на него.
  - Кто вы... - Пробормотал мужчина, неуверенный, что не разговаривает с призраком.
  - Да сними ты резинку эту с лица, - бабушка указала ладонью на его противогаз, - ни че ж не понятно. Да и выглядишь, как покемон...
  Покемон. Давно забытое "из детства" слово, заставило его поверить в реальность происходящего. В то, что бабушка действительно здесь, и что она была частичкой былого.
  - Но... - Неуверенно произнес он. - Как же. Ведь вокруг яд... Зараза... Радиация...
  - Ты сам-то понял, что сказал, милок? - Возразила бабушка. - Воздух-то здесь причем? Наш поселок никто не бомбил, да яды никакие не скидывал. А то, что с осадками принесло, то в земле уже давным-давно. Нормальный воздух-то. - Мужчина недоверчиво покосился на счетчик Гейгера. Тот неуверенно и слабо попискивал. Как можно верить какой-то странной первой встречной бабушке? Но то, что она перед ним без противогаза и то, что она жива, говорило больше слов.
  Поддавшись, наконец, увещеваниям бабульки, он стянул с себя неудобный и, мягко говоря, мешающий нормально воспринимать окружающее противогаз. Потом, почему-то зажмурившись, сделал небольшой вздох. Ничего. Ни ожидаемого необычного привкуса во рту, ни удушья, связанного с ядовитым составом воздуха.
  Тогда он стянул с себя и резиновые перчатки, удивленно посмотрев на старую женщину, как будто испытал настоящий шок, как будто она только что уничтожила все его давным-давно устоявшееся мировоззрение.
  - Ну, а я о чем? - Довольно подняв брови, добавила бабушка. - Вона, какой молодой, а ничегошеньки не понимаешь еще. - Звать-то тебя как?
  - Сергей, - нехотя представился мужчина, с интересом и некоторым облегчением вертя вокруг головой.
  - Откуда ты взялся-то такой? Хм... Сергей, - повторила она, явно смакуя имя на вкус. Словно давно ни с кем не разговаривала.
  - Я... - Начал было тот, но вдруг, остановился, явно не зная с чего начать. - Как Вам сказать...
  - А ты просто начни, милай, - бабушка успокаивающе положила руку на его предплечье. - Я ж не дикая, я пойму. Начни с того, как началась война.
  - Ну... В общем, - и правда: стоило начать, как слова сами потекли из уст Сергея, принося некоторое давно желаемое облегчение. Странно, но это было так. - Моя семья из зажиточных. У нас еще до войны магазинчик свой был в центре поселка...
  - А! - Прервала его бабка. - Это Горбуновы что ли? Что свой богатый дом в конце улицы тогда выстроили? - Сергей кивнул. - А ты значится их сын Сережка? Который вечно яблоки у меня таскал с Арсеньевым на пару?
  Сергей почему-то покраснел. Он давно забыл об этом детском эпизоде своей жизни. Даже странно было помнить сейчас такое. Война ж все стерла, даже воспоминания и те испарились под грузом одиночества и бетонных потолков, давивших на психику все это время. А ведь остались еще люди, которые не просто выжили, а и сохранили воспоминания о былом.
  - Так тебе ж лет семь или восемь, наверное, тогда было, - не унималась бабка. - Тот еще пострел был. А помнишь, как я тебя молоком козьим поила?
  - Тетя Нюра? - Его удивлению не было предела. Одна из его любимых женщин на всей улице. Очень редко ругалась, даже когда они с ватагой мальчишек наносили очень тяжелый урон ее огороду. Но за двадцать лет так постареть? Он не верил своим глазам - Вы?
  - Да я, я. Что со мной станется-то? Ты лучше о себе расскажи, как докатился до тако... В общем, как выжил-то?
  - Да предки, - махнул рукой Сергей, - шибко зажиточными были, а отец, к тому же, во все россказни верил, что о Конце Света тогда распространялись. Вот он и соорудил под домом небольшой бункер. Да едой запасся. Они родители-то, конечно, никудышные были, в том плане, что я их редко очень видел - работа, дела и все такое, но вот, видимо, знал я их плохо. Как только ракеты полетели, отец затолкал меня с моей няней в бункер и понесся за матерью, но видимо они не успели... Она в Кольчугино тогда по делам ездила...
  - В Кольчугино? О... - Протянула баба Нюра. - На него тогда что-то непонятное сбросили. Оттуда с первых дней войны никто не возвратился, да и люди, что туда потом наведались, тоже не вернулись. Вот и твои похоже, чай...
  - Вот так и жил "в погребе", - протянул мужчина. - Только сейчас выйти решился. Няня четыре года назад умерла, вот и протянул в одиночестве не долго. Уж слишком тягостное оно - одиночество-то. Вот и решился выйти, мир посмотреть. Хоть какое-то занятие...
  - И то правда, - подтвердила бабка, вглядываясь куда-то вдаль, сквозь кусты переплетенного кустарника.
  - А Вы тут как? - Баба Нюра внимательно на него посмотрела. - Ну... В смысле, выжили. Да так долго.
  - Да что ж не выжить-то? На поселок-то на наш никто бомб-то не бросал. Радиация, что с осадками потом пришла, сама по себе мизерная. Ядовитый туман, что погубил Кольчугино, до нас так и не дошел, осев где-то в лесах. Поверь, на нас раньше завод по обработке цветных металлов, что меж поселком и Кольчугино, хуже действовал, а тут какая-то радиация... А зима... Да что она зима-то? Для русского человека зима это даже хорошо. Закаляет, как ни как. А сейчас вообще, все теплее с каждым годом становиться. Вот и долгожданная весна все же пришла. - Она улыбнулась чему-то своему, обводя руками все вокруг. - Вот так и жили. Кто, как и я, как раньше. Ведь, что, по сути, в нашей сельской жизни изменилось-то? Власти только не стало. А так все то же. Огород, скотина, печка. Другие вот, как с катушек слетели. В первые годы поперебивали друг друга. Кто поумней к Воронежскому присоединился...
  - Это к совхозу что ли?
  - К нему самому, милай. К нему самому. Там председатель смекалистый. Он сразу все понял. С началом войны созвал жителей на фермы. Ну, тех, которые всеобщей панике не поддались. Они эти фермы укрепили. Помню еще, как приезжали, и среди всеобщей паники разбирали железнодорожный состав, что на нашей станции стоял, да заводской забор. Потом с завода, когда электричество вырубилось, забрали все дизель-генераторы, что там на складах нашли. Наш же завод именно их и производил в свое время. А запасов на складах совхоза дизельного топлива, сам понимаешь, много. К посевной тогда готовились. Вот, значит, так и продолжали скотину разводить, а солдаты, что с "точки", им оборону помогли от всякого отребья, в которое люди со временем превратились, организовать. Вот некоторые жители поселка к ним подались, а некоторые, кто умом послабее родился, сгинули. Эх и тяжелое время было... Бандиты, мародеры, насильники. Люди, что с цепи сорвались. Были готовы за пачку соли глотки друг другу перегрызть. Эх и насмотрелась я в свое время... Благо сюда они редко совались. "Деревенский" сектор, чай. Что с нас старых возьмешь? Вот так и дожила, окаянная, до полного одиночества... Некоторые, вон с тоски, - она указала на соседние дома, - вешались, некоторые сознательно поджигали свои дома и запирались там, а другие вон, прослышав, что остались еще люди в крупных городах, ну в этих, как их... В метро, кажется... Сознательно покидали свои жилища и устремлялись в поисках лучшей жизни в сторону Москвы. Что с ними сталось, даже думать не хочется. Там ведь радиация-то, думаю, похлеще будет... А идтить-то почти двести километров!
  - М-да... - Протянул Сергей, почесывая затылок. - Что же мне теперь делать?
  - Да что угодно! - Бабка всплеснула руками. - Хочешь у меня оставайся, а хочешь, вон к этим, в Воронежский... Только в Москву, умоляю, не ходи. Тут ко мне один гость забрел, годика эдак два назад. Так вот, говорит, что места те зверье облюбовало необычное. Человеченкой, говорит, не брезгует. А у самого шрамы в пол лица от схватки с одним из тех чудовищ остались.
  - Хочешь молочка? - Вдруг спросила она, посмотрев на Сергея. Тот удивленно глянул на нее.
  - Но откуда?..
  - Деревня же, - бросила баба Нюра, пожав плечами и тяжело поднимаясь с лавки. - Пойдем, милай. Накормлю, напою. - И она, кряхтя, засеменила в покосившийся дом. Сергею ничего не оставалось, как проследовать за ней, вглубь ветхой и шаткой постройки.
  В комнате царил полумрак, было душно, и какой-то странный запах доминировал над остальными. Но пока Сергей не мог узнать его. Тяжёлый стол и табуретки стояли прямо у окна, так что света было достаточно, чтобы можно было различить, что на нем, кроме посуды, стоит еще и котелок. В углу комнаты что-то слабо потрескивало, и лишь, когда бабка открыла небольшую дверцу, Сергей понял, что это. Русская печь. От нее исходило тепло, и неяркий свет вырвался из-за дверки. Баба Нюра подняла с пола небольшую щепку и, подпалив ее на огне, подвесила ее на деревянном держателе, который был закреплен у стола.
  После этого она вышла, оставив мужчину наедине со своими мыслями.
  Сергей прошелся по комнате, стараясь прикоснуться ко всему, на что падал его взгляд. Больше всего его заинтересовали стены. Ощутив ладонью старые, шершавые бревна, он долго не мог оторвать руку от них. Ничего подобного не было в его бункере. Холодные бетонные стены, низкий потолок, и переборки между несколькими отсеками, заменяющими им с няней комнаты. Как он столько мог только прожить в таких условиях? Он медленно пошел вдоль стены, не отрывая от нее ладони, как будто хотел навсегда запечатлеть этот странный шершавый материал, который в отличие от бетона не был холодным и отталкивающим.
  Таким образом, он дошел до двери, ведущей в другую комнату, и немного постояв в нерешительности, толкнул ее. И в ужасе отпрянул. Сразу бросалось в глаза, что на диване, стоящем напротив двери и приковывающем взгляд входящего, кто-то сидел. Двое. И они были мертвы! Причем, уже, очевидно, давно, так как кожа обоих обнявшихся была высохшей и серой. Пустыми глазницами они смотрели на открывшего дверь и побеспокоившего их Сергея.
  Он, чувствуя, что начинает задыхаться, бросился вон из дома.
  Вперед. Сквозь кусты. По дороге к заводскому забору и дальше, к Воронежскому. К людям, которые были хоть как-то организованы. Хоть как-то похожи на людей.
  Только бы добраться. Только не сойти сума. От этого страшного и безумного мира. Где своих близких уже не хоронят, а хранят, будто мумий, как бабка. Как он сам, спрятавший свою няню в холодильнике, ибо гермодверь тогда была еще закрыта, и навещающий и разговаривающий с ней каждый день последние четыре года, словно она была жива...
  
  
  Безумное дело.
  "Ад опустел... Все демоны здесь..." Уильям Шекспир.
  - Паспорта. - Промычал здоровый детина, почесав свою лысину и глядя куда-то в сторону откровенно скучающим взглядом. Он развалился на мешках с песком, сложенных таким образом, что они образовывали нечто вроде сидения. Двое подростков неопределенного возраста, мальчик и девочка, в недоумении уставились на него, пихая друг друга локтями и не решаясь заговорить.
  - Ну, или... - Детина запихал палец в нос, после чего размазал содержимое по одному из мешков, и указал этим самым пальцем на темный тоннель. - Валите, откуда явились.
  - Но... - Мальчишка все-таки решился заговорить, делая шаг вперед. Белые, соломой волосы, темная грязная кепка, сдвинутая на бок, просаленная, неопределенного возраста одежда, и синяк, темнеющий под глазом. - Дядя...
  - А... Дядя! - Заржали сзади бугая двое с оружием, в данный момент играющие на перевернутом ящике в какую-то игру. - Слышь, Танк, ты у нас дядя! Ну, пацан, ты дал!
  Несколько мгновений "дядя", которого обозвали Танком, размышлял, продолжая что-то рассматривать в тоннеле позади подростков. Затем, вдруг, быстрым и легким движением, ухватил тяжелый на вид ящик, стоявший рядом, и метнул его в сторону играющих. Благо с меткостью у него были проблемы. Ящик, описав дугу над смеющимися мужиками, упал позади них и разлетелся в щепки. В близлежащем пространстве воцарилась тишина. Мужики с опаской оглядывались на Танка, не решаясь заговорить.
  - Слышь, урки, - прорезал тишину глухой бас бугая, - в следующий раз за "дядю" ответите! Ясно?
  - Но это не мы! - Попытался "отмазаться" один из мужиков. - Это же эти...
  - Ясно? - Бросил опять Танк, после чего мужики закивали.
  - Так. Теперь вы. - Бугай снова развернулся к двум съежившимся от страха подросткам. - Нет паспортов - проваливайте! И нечего тут. А то дядя...
  - Но, дядя... - Заговорил опять мальчик, но тут же вовремя споткнулся, заслышав за спиной Танка сдавленное хихиканье. Бугай то ли позеленел, то ли покраснел, увы, в полутьме не разберешь, но вот то, что он зарычал, это точно. - Извините. Раньше же достаточно было двух пулек за проход...
  - Сейчас паспорта ввели. - Заметил бугай.
  - Но... У нас же их нет.
  - Нет? Проваливайте!
  - Но ведь нет, так как нам ещё и тринадцати нет. Нам их ещё не выдали. А нам надо...
  - Вам надо... Мне надо... Всем надо... - Глубокомысленно заметил Танк. - Валите, в общем.
  - Но, дядя... - Пацан опять споткнулся, заслышав усиливающееся сдавленное хихиканье позади великана. Тот зарычал более явственно, сжимая кулаки, больше похожие на молоты. Он медленно повернул голову в сторону подростков, так явно издевающихся над ним. Те съежились и подались назад.
  - Слышь, пацан... - Начал он недобрым голосом. - Ты совсем охерел? Да я тебя...
  - Вы извините его, дубину неотесанную, - разнесся вокруг другой голос. Девочка, отодвинув паренька, смело вышла вперед, отвесив тому подзатыльник. Выражение лица Танка сразу же изменилось. Кончики губ поползли в стороны, обнажая гнилые зубы в "умиленной" улыбке. Девчонка, что перед ним стояла, действительно была симпатичной. По крайней мере, то, что удалось разглядеть в слабом станционном свете. Круглое личико, обрамленное старенькой шалью, из-под которой выбивался ярко рыжий локон, огромные с длинными черными ресницами серые глаза, и чуть пухлые, накрашенные красным губы, под которыми красовалась довольно заметная родинка. Глаза у Танка сразу сделались добрые-добрые, и весь он подался вперед. - Его язык - враг его.
  - Да, - закивал бугай головой. - Да. Видимо.
  - Он у нас с перрона на рельсы в детстве упал. - Продолжала меж тем она, не обращая внимания на пацана, который округлил от услышанного глаза. - Был бы совсем-совсем мертвый, только вот Бог не дал. Откачали, выходили горемычного. Вот с той поры не понимает, что говорит. Пропустите нас, пожалуйста. Мы маме за лекарствами идем. Только у вас купить можно. Мы быстро, правда. Туда и обратно. - Девочка часто-часто захлопала ресницами, от чего бугай осклабился ещё шире.
  - Да конечно, дочка, проходи. Только с этого твоего на-рельсы-навернутого патрон. Хорошо?
  - Хорошо, - согласилась девочка и потащила мальчишку мимо Танка, предварительно вложив в его огромную лапу пульку.
  - Вы только осторожней там. У нас это... Дебилов всяких много на станции... - проговорил в след великан, отчего двое с оружием удивленно оторвались от игры в карты, обернувшись посмотреть, отчего это Танка так "прет". Отчего это, вдруг, он так подобрел и пропускает всех подряд. Увидев девчонку, проходящую мимо, мужики как один осклабились. А один попытался ущипнуть ее за зад, вальяжно бросив:
  - Эй, детка, а развлечься ты не против?
  - Я маленькая, - обиженно отскочила от него девчонка, вжав в себя плечи.
  - Да ладно, - елейно заржал тот. - Любви ж все возрасты покорны...
  - Эй, тормоз! Лови! - Послышался голос Танка, а следом очередной ящик врезался в наглеца, посмевшего обидеть девочку, отправив его на пол в бессознательном состоянии. Второй мужик в ужасе отшатнулся.
  - Тоже хочешь? - Тот замотал головой. - Смотри мне. Девчонку не трогать! - Затем повернулся к подросткам и улыбнулся снова. - Идите. Если уж достанут по крупному, зовите меня.
  Мальчишка живо утащил девочку за поворот какой-то постройки.
  - Ну, ты даешь! - Быстро проговорил он, когда дозорных не стало видно. - Актер!
  - Актер? На, держи! - Взорвалась девочка, схватив пацана за грудки и врезав тому в другой глаз. Тот вскрикнул от боли и отступил, прижав к глазу ладонь.
  - Ты че, Федь? Второй раз за сегодня! Хватит, наверное, уже!
  - А не фиг! - Заметил разгоряченный переодетый парень. - Нам дело надо провернуть! - Передразнил он его тон. - А где? На бандитской станции? Ты совсем из ума выжил?
  - Но ведь получилось?! - Обиженно заметил белобрысый.
  - Конечно... Твоя гениальная идея - переодеть меня бабой. А че сам-то? Кишка тонка?
  - Я не похож. А ты ничего себе такая получилась...
  - Слушай, Серег. Ты или, правда, дурак, или снова в глаз хочешь.
  - Не, не хочу, - ответил тот, на всякий случай отодвигаясь подальше. - Мне и двух синяков хватит.
  - Ну, ты только попроси. У тебя ведь ещё и нос остался...
  - Да ладно, хватит уже. Надо ж ещё дело сделать.
  - Ладно, выкладывай. Быстрее сделаем, быстрее отсюда смоемся.
  Серегу долго уговаривать не надо было. Он шустро схватил Федора и поволок его по узким проходам меж шатких построек вглубь станции. Вскоре деревянные грубо сколоченные хибары уступили место обширному пространству платформы, которую наводнял различный люд.
  Опасная бандитская станция, и в тоже время один большой базар. Здесь продавали все, а иногда и всех. Даже себя можно было продать в этом месте. Платформа пестрела уголками ткани, разложенной прямо на бетонном полу, на которой были наставлены всевозможного вида и предназначения товары. А вокруг них толпились люди, с горящими глазами пытающиеся либо подороже продать, либо подешевле купить.
  Здесь Федя ещё никогда не был, и от разнообразного люда и товаров, разложенных на "прилавках", просто рябило в глазах. Он бы так ещё долго стоял и осматривал разномастную толпу, если бы не Серега, дернувший его за рукав и потащивший в сторонку.
  - Ты че? - Недовольно начал, было, Федя, когда товарищ прервал его, указывая куда-то в середину толпы.
  - Смотри! Видишь тех двух мужиков в спортивных штанах, что в толпе крутятся?
  - Ну.
  - Так вот. Они сборщики платы.
  - Чего?
  - Они ходят по рядам и собирают плату за место. Видишь у одного сбоку мешочек? Вот! Там собранные пульки таскают.
  - Увесистый... - Заметил Федя.
  - А то! - Гордо протянул Серега. - Мелкими делами не занимаюсь.
  - Так ты что... - Федор даже обернулся на товарища. - Удумал слямзить этот мешок?
  - Ага! - С совершенно счастливым видом ответил тот. - Здорово?
  - Ты совсем? А как ты это провернуть собрался?
  - А я и не буду. Это сделаешь ты.
  - Что? - Федя не поверил своим ушам.
  - Ты пойми. Ты девочка... Очень даже ничего, по-моему... - Серега было просил взгляд на ножки, выступающие из под длинной юбки и обутые в рваные башмаки, но взор уперся в крепко сжатый кулак Феди. Тогда товарищ отвернулся и, прокашлявшись, продолжил. - В общем, ты девочка, а они "мальчики". Усек? Ты заманиваешь их в одну из "этих" палаток, а уж там я поджидаю. Тюкаю по голове, и мы счастливые с мешком валим домой.
  Чем дальше Серега говорил, тем сильнее вытягивалось лицо Федора, а кулаки сжимались. В какой-то момент даже захрустели суставы. Слишком не двусмысленно было сказано об "ЭТИХ" палатках. Какую они функцию выполняли не вызывало сомнения. Слишком часто в них заскакивали либо довольные парочки, либо обреченные женщины за определенную плату вели туда мужиков.
  - Я не пойду на такое! - Решительно проговорил Федор и повернулся, собираясь уйти, но Серега догнал его и удержал за руку.
  - Федь, ну Федь. - Затараторил он быстро. - Ну что тебе стоит? Ну, пожалуйста. Я ж на подхвате буду. Тюкну по голове - мало не покажется! Мне ж пятнадцать уже! - Федя с сомнением посмотрел на товарища, по щуплому виду которого было не сказать, что тому пятнадцать. - И оглянуться не успеешь, как дома будем и при деньгах. Ну, пожалуйста! У меня ж, ты знаешь, мамка больная, и сестренка мелкая в придачу. Мне деньги ой как нужны...
  - Вот сам бы и наряжался... И... И... Продавался... - Его даже передернуло от этого слова, но глаза Сережки выражали такую нечеловеческую боль и щенячью преданность, что Федька сдался. Да и Любовь Михайловна всегда была с ним добра и привечала, беспокоясь, как о сыне.
  - Ладно... - Махнул он рукой. - Только если не вырубишь его, я тебе нос сломаю. Или... Или...
  - Хорошо. - Сразу заулыбался Серый. - Пойдем. - И потянул упирающегося Федю сквозь разношерстную толпу.
  ***
  - Дядь, а дядь. Пульку хочется... - Раздался откуда сбоку тоненький голосок.
  Детина с мешочком на поясе обернулся, пытаясь разобрать, кто из толпы вокруг к нему обратился. Наконец его взгляд упал на довольно миловидную худощавую девочку лет тринадцати - пятнадцати.
  - Так иди и заработай, - пробубнил он, нахмурив брови. Шрам на левой щеке как-то съежился, образовав неприятную маску. - Я денег не даю. Я их собираю.
  Товарищ за плечом заржал, как идиот.
  - Так я это... - Замялась девочка, потом сделала еле заметный жест головой, указывая на одну из палаток, на которой висела табличка: "Не занято". - Заработала бы.
  - А не мала ещё работать-то? - Поинтересовался сборщик, проследив за взглядом.
  - Да ладно тебе, - раздался из-за спины голос второго. - Иди, помоги бедной девочке... - И вновь заржал. - Ей деньги, тебе приятное...
  - И то, правда, - заметил первый, озираясь. - Слушай, потягай, а?
  Федор с ужасом смотрел, как с этими словами первый снял с пояса мешок с деньгами и передал их второму. Серегин план можно было перечеркнуть. Целиком и полностью. И теперь ещё надо было как-то выпутываться из этой ситуации.
  - Ну что "симпотная", веди, - слова как гром прозвучали в ничего не соображающей голове, а тяжелая рука легла на плечо, не дав рвануть оттуда сломя голову. Переставляя наполнившиеся вдруг тяжестью ватные ноги, Федя пошел в сторону палатки, которую предположительно занял товарищ.
  Зайдя в палатку, Федор прошел глубже и обернулся. Следующему сзади мужику пришлось наклониться, когда он входил внутрь. И Серега уж был тут как тут.
  Глухой звук чего-то металлического предположительно об голову, и грузное тело уже лежит на полу, мирно сопя.
  - Сковородка? - Почему-то спросил Федя, смотря на тело сборщика, развалившееся посередине. У входа, в тусклом свете стеклянной банки, наполненной светляками, с выше названным орудием преступления в руках стоял его товарищ, тупо оглядывая результат своей работы.
  - Ага. - Тихо ответил Серега, не предпринимая никаких попыток обыскать мужика.
  - Где взял? - Федор чувствовал, что столь глупого разговора у него ещё не было. Да и ситуация была совершенно нелепейшая. А все из-за этого придурка со сковородкой в руках.
  - Одолжил. - Пожал плечами тот. - Берем деньги и уходим?
  - Ага. Только деньги там остались.
  - Где там?
  - Там. - Федя, все ещё смотря на тело, указал пальцем на дверь.
  - То есть? Он их у входа выложил что ли?
  - Не, Серый. Он их отдал второму. И тот ждет его на выходе.
  - Круто... - Почему то промямлил Серега.
  - Ага. Круче некуда. Да я тебя и весь этот план знаешь, где видел? Как выбираться будем? Этот второй все ещё там. Да и этот скоро очнется.
  - А может его того?
  - Что того? - Не понял Федя.
  - Ну, сковородкой...
  - Ага, иди, выйди и помахай там своей сковородкой. Он тебе ее..
  - Да, - согласился Серый. - Глупо как-то.
  - Да все это глупо. И ты идиот.
  - А может...
  - Что?
  - Выбежим, и врассыпную? - Предложил Серый.
  - Иди лучше сковородкой помахай... - Обреченно вздохнул Федор.
  - Черт!
  - Во-во...
  Долго так продолжаться не могло. Трясущиеся в темноте дети стояли и напряженно выдумывали, что же предпринять, когда тело зашевелилось. Глухой удар, и опять все стихло.
  - Мать твою, Серый, хватит его уже колотить! И кто тебе ее только дал, эту сковородку!
  - Тише, я думаю.
  - Думает он, видите ли...
  - Ты бы простонал, Федь, что ли. Ну, так для приличия...
  - Чего? - Переспросил тот, посмотрев на товарища. Кажись, его друг из разряда "придурков" переходил в разряд "идиотов", ну или одно из двух...
  - Ну, знаешь, когда взрослые это делают...
  - Я понял, о чем ты. Сам давай стони. Твоя идея.
  - Эй, там. - Донесся снаружи голос второго собирателя, отчего оба парня вздрогнули. Очевидно, не услышав стонов ни своего напарника, ни девочки, он забеспокоился. Не в карты же они там играют! - Вы уснули что ли?
  - Зови, - неожиданно проговорил Серега.
  - Чего? - не понял Федор.
  - Не чего, а кого. Этого зови. Второго.
  - Ты спятил?
  - Зови говорю! Только так. Поеротишней, что ли.
  - Ты у меня месяц с синяками ходить будешь, - пообещал Федор и высунул голову наружу. - Дядь. А не хочешь ли ты к нам присоединиться? - Самым что ни есть "еротишным" голосом произнесла девочка Федя и подмигнула.
  - А что! - Осклабился второй мужик. - Вот это разврат! Вот это я понимаю! - И шагнул в полутьму палатки, естественно пригнувшись. Сковорода, так удачно позаимствованная Серегой не понятно у кого, и на сей раз сработала безотказно...
  ***
  - Ну что, дочка, купили лекарства маме? - Танк расплылся в самой широкой из находящихся в его арсенале улыбок.
  - Да, конечно. - Федя указал на мешочек, что взвалил себе на плечи Серега, - Вон братец мой, о-рельсину-убитый, несет.
  - Не многовато ли? - Любезно поинтересовался тот, оценивая размер и тяжесть мешка, который тащил Серега.
  - Нет, конечно. Мама у нас очень больная. Да, Сереж? - Тот усиленно закивал головой.
  - Ну ладно. Пусть выздоравливает. Себя береги и братца своего, шпалой-обиженного. Хорошо?
  - Хорошо, дядя Танк. Ну, мы пойдем?
  - Идите детки, идите...
  И когда шум станционного базара стал затихать, поглощенный тоннелем, еле слышно на фоне остальных звуков выделился бабий голос.
  - Ой, бабоньки! Что же это делается! Чтоб мужик мужика, да ещё белым днем....
  - А хорошо ты придумал их раздеть. - Заметил пыхтящий под тяжестью мешка Серега. - Теперь им вряд ли кто поверит.
  - Все равно ты до конца месяца с синяками! - Пробурчал в ответ Федя, сдирая с себя шаль и пытаясь оттереть ею краску с губ и ресниц.
  
  
  Азимут смерти.
   Вертолет медленно поднимался вверх. Гул работающих двигателей и шум лопастей нарушал мнимую тишину, царившую в городе. В мертвом городе... Где давно не летают уже вертолеты... А этот взлетал. Да еще блестел свеженькой устрашающей раскраской.
   Он поднялся с разрушенной многоэтажной автостоянки и, резко накренившись, взял курс на запад, быстро удаляясь в сторону заката. Антон, прищурившись, глядел ему в след, как будто знал, что должно произойти далее. И ведь точно! Вертолет, вдруг, будто во что-то воткнулся. Во что-то невидимое в воздухе. Его передняя часть смялась, словно была из картона. Лопасти резко разлетелись в стороны, поломанные, как спички, и могучая летающая машина рухнула куда-то вниз, загораясь и переворачиваясь в воздухе. Куда-то в Москву-реку.
   Антон наблюдал это странное явление уже раз двадцать, наверное. И всякий раз не мог оторваться от непонятного представления до его феерической концовки. Вертолет взлетал с этой площадки всегда. Каждый день в течение последних двадцати лет. И каждый день взрывался. Словно момент времени, запечатленный войной навечно, остановился, зациклился и не мог ни продолжиться, ни прекратиться.
   Каких явлений теперь только не встречалось на территории огромного мегаполиса.
   Вот и разрушенная автомобильная парковка, с которой взлетел вертолет, тоже странная какая-то. Темные окна уж чересчур темные, и, кажется, что искорки чьих-то злых глаз мелькают в этих зловещих проемах, следят, жаждут твоей плоти... Надо бы перебраться на другую сторону улицы к более дружелюбным девятиэтажкам, где оконные проемы не такие зловещие.
   Антон оглянулся. Стая собак снова показалась на глаза. Они друг за дружкой обогнули искореженные автобусы и остановились, смотря на него злыми глазами. Вожак не показывался. Он как предводитель стаи не спешил высовываться, отправляя вперед своих менее умных собратьев. Исследуя обстановку и крепость нервов жертвы.
   А Антон уже нервничал. Они преследовали его с самого Октябрьского поля. Станция неглубокого залегания, с распахнутыми настежь гермоворотами, покинутая навсегда людьми. Откуда он мог знать, что они заселили там все тоннели к северу?
   Первая встреча была неожиданной и кровопролитной. Антона несколько раз укусили, прокусив и разодрав химзащиту и легкую кожаную куртку в нескольких местах. Но и он не остался в долгу. Пять собак нашли свою смерть на станции от его большого армейского ножа, пока он прорывался к поверхности. К единственно возможному выходу, так как бой в тоннелях не принес бы ему вообще ничего хорошего. На поверхности псы немного подрастеряли свой пыл. Они перегруппировались и теперь следовали за ним на почтительном расстоянии, ожидая, очевидно, когда наступит ночь. А она была не за горами.
   Черт, и спрятаться-то негде! А собаки все преследуют. Он снял с плеча калаш, прицелился и выстрелил. Е-мое! Пуля ушла в сторону, проделав отверстие в борту автобуса. Собаки не шелохнулись. Они явно ощущали наступление сумерек. Большое алое солнце, просвечивая сквозь жиденькие тучи, садилось за уродливыми, израненными зданиями.
   - Вот суки! - Прошептал Антон, заводясь, что его пуля пропала даром. Он снова выстрелил. Одна собака, взвизгнув, заковыляла за автобус. Две другие прижались к его борту, чтобы в случае чего нырнуть под днище. Остальные пока не показывались.
   Ну вот. Его смерть отсрочивается еще на чуть-чуть. Блин, по кой хер его понесло в эту сторону? Тут же нет метро! Одни лишь развалины, а дальше улица Паршина заканчивалась Москвой-рекой. Живописная же, что пересекала Паршина, ему вообще никогда не нравилась. Слишком длинная и кривая улица, словно змея, ползущая по берегу реки...
   Зачем он сюда забрел? Черт! Может память, вдруг, сыграла с ним злую шутку? Прошло уже двадцать лет, а он еще помнил, как посещал бассейн Октябрь на Живописной. До него уже недалеко осталось. Вот и Паршина уже начала свой пологий спуск к Москве-реке.
   Он обошел странную черную воронку, раскинувшуюся на пути. Собаки аккуратно следовали на том же расстоянии. Ну, еще поживем! Антон быстрым шагом пошел дальше. Вот и пересечение с Живописной.
   Старый добрый бассейн. Где... Бассейна почему-то не было на месте. Огромная широкая борозда перекрывала это место и еще пол улицы Живописной. Ё! Чуть дальше по Живописной сохранилось лишь здание МЧС, и то частично...
   Хорошо, что он тогда еще не продлил абонемент. А то бы тоже стал частью этой широкой канавы, начинающейся как раз от здания бассейна, которое и погребло бы под собой, в его неполные тринадцать. Двадцать лет назад...
   Собаки вереницей спускались по улице. Ни фига себе! Антон насчитал их штук двадцать. Огромные, мохнатые, злые. Ему с ними точно не справиться!
   Он ускорил шаг, собираясь пересечь перекресток, но, вдруг, остановился. Прямо на него по Живописной надвигался Печальный Странник. Существо в высшей степени непонятное и от этого страшное. Возможно, оно когда-то было человеком... По крайней мере, у него две ноги и две руки, и что-то похожее на голову. Лица не разобрать. Все остальное покрывает ветхий черный балахон. Настолько ветхий, что много черных нитей, выбившихся из общей фактуры ткани, развевались вокруг мрачной фигуры от порывов ветра. Он медленно переставлял ноги и сжимал-разжимал кривые и узловатые сморщенные ладони. И шел на него. Антон даже шевельнуться боялся, не то, что сделать шаг.
   О них ходило много слухов. Говорили, что встреча с Печальным Странником является преддверием чего-то страшного, неумолимого. Возможно, смерти. Еще ходили слухи, что сам Странник не брезгует попавшимися ему на пути путниками, которых очень медленно поглощает в своей норе, куда уносит еще живыми. А еще бытовало мнение, что Странник всегда что-то говорит или бормочет, пока смотрит, как жертва мучается и умирает. А название это существо получило за то, что вечно тихо и плавно передвигалось, и что-то постоянно лепетало себе под нос. Все это выглядело настолько печально, что в любых сердцах возникала жалость... А что было ждать Антону?
   Он стоял и смотрел, как чудовище подходило к нему. Ноги странным образом оцепенели, а руки, которыми он пытался поднять свой автомат, чтобы выстрелить, совершенно не слушались. Единственное, что удивляло, это то, что Странник двигался не прямо на него, а слегка забирал в сторону. Но, тем не менее, он смотрел на Антона. Тем, что с большим трудом можно было обозвать глазами. Где-то в глубине глазных впадин, почти затянутыми ворсом балахона, еле угадывались две маленькие искорки, вперившиеся в него.
   И вот он рядом. Сталкер осознал, что чувствует сейчас далеко не жалость. Ужас сковал Антона. Он не мог пошевелиться, зато вдоволь мог наблюдать этот странный гипнотизирующий взгляд. Существо приблизило свою мерзкую, закутанную в обрывки тряпья морду почти вплотную. Антон почувствовал запах гнили, вырывающийся изо рта Странника. Он еле сдержался, чтобы усмирить рвотные позывы.
   И уже прощался с жизнью, как существо, вдруг, заговорило. Хриплым, похожим на скрежет трущегося ржавого металла голосом.
   - Ты... - Странник с шумом втянул в себя воздух, словно обнюхивал Антона.
   - Куда ты идешь, Антон? - У того сердце ушло в пятки. Откуда эта... Эта тварь знает его имя.
   - Знаю! - Проскрежетал Странник, отвечая на мысли сталкера. - Знаю даже, куда ты идешь!
   Во блин! Антон и сам не знал, какого хера его сюда понесло. А "этот" знает!
   - Да, знаю! - Вдруг зашипело существо, будто обидевшись на неверие Антона. Запах из его рта стал еще ярче, и отвратительней. - Не ходи туда!
   Да е-мое! Куда не ходить-то! Во, блин заладил! Знаю... Не ходи...
   - Не ходи, куда они ведут тебя. - Существо указало в направлении собак. Антон скосил взгляд и заметил, как свора в нерешительности топчется на месте. Че за фигня! Че вообще за...
   - Знаю! - Опять прошипело существо. - Не ходи!
   "А куда ему тогда идти?" - чуть не спросил сталкер, но губы его не слушались. Существо все же ответило:
   - Иди за мной...
   Ага, нафиг надо! Антону от такой мысли даже плохо сделалось. Что за тварь ему в друзья набивается? Нет, уж. Заведет еще куда, а потом будет долго бормотать и отламывать от него по кусочку. Фигу! А не рагу из человечины!
   - Ну, как знаешь, - пожало существо плечами и тронулось дальше. У Антона аж от облегчения заныли скулы. А тело начало немного отпускать от странного оцепенения. Он повернулся в след Печальному Страннику и заметил, что тот побрел в сторону собак, как бы давая ему шанс уйти от них. Те замерли в нерешительности и боязливо поглядывали на странную фигуру, появившуюся на пути стаи. Потом же они бросились влево, исчезая за девятиэтажками...
   Оцепенение уже совсем спало и Антон, недолго думая, рванулся вниз по Паршина. Бассейна, как не было, так и нет. Пол гостиницы тоже. На той стороне все дома лежали на боку, будто их кто-то исполинский по очереди толкал. А, вот!
   В самом конце целый и невредимый, даже удивительно, стоял спортивный комплекс. Не было только стекол. И еще все автомобили с улицы непонятным образом стащило в конец, к пересечению с Новикова-Прибоя, словно здесь поработал исполинский бульдозер, перегораживая почему-то съезд с улицы. И теперь куча ржавого покореженного металла лежала на его пути. От завалов была свободна только аллея, ведущая вдоль здания спортивного комплекса. На аллее росли деревья, похожие листьями на клены, но на какие-то громадные уж очень. Он свернул туда.
   Сзади раздался долгий пронзительный вой, и Антону стало понятно, что охота началась. Метрах в двухстах сзади стая собак пришла в движение и скоро его нагонит.
   Он побежал, недоумевая, почему Печальный Странник помог ему. Неужели он не то страшное и злобное существо, каким его рисуют и о ком рассказывают столько ужасных историй. Или он действительно человек, давным-давно потерявший себя, который, как и вертолет, застрявший во времени, скитается по изуродованной земле, не зная, что искать. Впрочем, никто не знает...
   Спортивный комплекс разрушен не был. Только зеркальные стекла кое-где были выбиты, а так с виду необычно целое для руин вокруг здание. Сквозь проемы окон не было заметно никакой активности. Даже странно. Почему кто-нибудь еще не поселился здесь?
   Повернув голову назад, он увидел вынырнувших из-за угла собак. Разгоряченная свора, озлобленно рыча, галопом неслась за ним.
   Ему ничего не оставалось, как юркнуть в разбитую стеклянную дверь здания и, подняв калаш к плечу, перевести его на стрельбу очередью. Даже теперь он не был готов встретиться со столь многочисленной стаей, поэтому мелко дрожал всем телом, ощущая уже не испуг, а приближение неизбежного. Приближение смерти...
   Одна секунда, две, три... Как стук сердца в груди... Три метра, два, один...
   Антон уже хотел вдавить спусковой крючок, как собаки, жалобно заскулив, остановились. От удивления сталкер опустил оружие, наблюдая, как те мечутся около входа, но дальше первой ступеньки полукруглого мраморного крыльца не заходят. Их вожак, сидящий недалеко за спинами своих подопечных, взвыл, словно оплакивая потерянную добычу.
   Итак, отсрочка от смерти продлялась. Но это лишь насторожило Антона. Ничего просто так не делается. И собаки не случайно остались за порогом. Не об этом ли говорил Странник? Не сюда ли они его вели? Специально, с некой целью.
   Тем не менее, сталкер презрительно улыбнулся и согнул в локте руку, показывая, что надул зверей. Но тут же пожалел об этом. Ему на мгновение показалось, что вожак тоже как-то вскользь ехидно оскалился, будто был очень доволен.
   Черт! Ну и звери пошли! Так, глядишь, будут скоро сидеть за столом, попивая чай из настоящей чашки, отставив мизинец, и обсуждать какое-нибудь недавнее происшествие. Антон поежился от этой мысли.
   Потом он обернулся, не оглядываясь на сидящих возле входа псов. Если они не хотят лезть сюда, значит пусть сидят снаружи, а он пока осмотрится и постарается раскрыть загадку столь необычного поведения стаи.
   Он пошел внутрь, обогнув статую на входе. Невысокую, в человеческий рост скульптуру женщины с ракеткой в одной и мячом в другой руке. Клуб, очевидно, специализировался на теннисе. Так, кажется, назывался этот вид спорта.
   Далее следовал довольно просторный холл, облицованный зеленым мрамором. Пару пришедших в негодность диванов с креслами, пустой аквариум со скелетами рыбок, а также разбросанные повсюду кубки. Слева за стеклом находилось помещение с какими-то ветхими тряпками, висевшими на ржавых вешалках, а прямо и направо вели коридоры. Первый заканчивался открытой дверью и видимо вел на улицу, а второй - зеркальной, которая была закрыта.
   Антон пошел к ней. Слева находились большие оконные проемы, открывавшими вид на корты. Металлические конструкции, держащие крышу, все еще были достаточно надежными, чтобы площадь под ними была как-никак защищена от непогоды.
   Справа показалась лестница, ведущая на второй этаж комплекса. Антон быстренько туда поднялся и увидел только ржавые механизмы тренажерного зала, раскинувшегося по всей оставшейся площади помещения. Нафига они нужны теперь? Ржавые отголоски прошлого. Непонятной и тяжелой жизни, где силу и ловкость в человеке поддерживали какие-то странные приспособления. Даже помнится и на плавание-то он ходил, чтобы развить легкие, дыхательную систему и укрепить мускулатуру.
   Он спустился обратно и пошел к той зеркальной двери, что привлекла его внимание сначала. Что-то необычное было в ней, но что, на глаз разобрать и понять было невозможно.
   Табличка справа от нее гласила: "VIP-зона."
   Антон подергал ручку - закрыто. Но нигде никаких замков, либо личин заметно не было. Значит, закрыта изнутри? Или где-то есть еще один выход? Возможно, тот подъезд, что находился дальше по фасаду здания и был им. Сталкер, взглянув на свое отражение, недолго думая, поднял автомат и прикладом приложился к зеркальной поверхности. Закаленное стекло лопнуло, разлетевшись мелкими осколками.
   В небольшом помещении царил почти полный мрак. Тонированные окна не давали вечернему свету ни малейшего шанса проникнуть внутрь. Антон включил фонарик, посветив вокруг. Неяркий луч пробежался по барной стойке, на которой еще стояли какие-то бутылки, двум широким столикам с мягкими креслами рядом, да одиноко притулившемуся рядом еще одному столику, на котором примостился высохший труп человека. Он находился в сидячем положении, будто бы так и умер. Быстро и внезапно. Очевидно, это был охранник, который следил за доступом в VIP-зону. Что ж, значит, ему повезло. Долго не мучился, в отличие от многих и многих двадцать лет назад...
   Антон широким шагом пересек комнату, замечая мелкие детали, что ускользнули от его взгляда ранее. На столиках была не убрана посуда. Стояли бутылки, бокалы, много тарелок. Как будто кто-то собирался быстро, даже не убрав за собой. Несчастного охранника, естественно, оставили на месте.
   Он прошелся еще и подошел к барной стойке. Широким движением ладони он смахнул с нее плотный слой пыли. Та хлопьями полетела на пол, открывая полированную поверхность дерева. Что-то еще сорвалось с пылью вниз.
   Сталкер нагнулся и поднял конверт. Такой же пыльный, как и все вокруг. Как пол, столы и кресла, как и труп, наконец. Эта мелочь позволяла предположить, что никто не передвигался по этой комнате, по крайней мере, лет десять-пятнадцать. Это несколько обнадеживало, но не очень. Снаружи все же оставалось достаточно голодных псов, чтобы тешить себя какими-либо надеждами. Да и странная пустота и безжизненность этого помещения тоже давали повод для беспокойства.
   Задумавшись, он открыл конверт, на что понадобилось некоторое время, так как перчатки мешали в этом деле. И очень. Наконец, показался край листа и Антон извлек его наружу. Свет фонарика осветил скачущие корявые буквы, словно человек их оставивший торопился.
   Антон сделал глубокий вдох, не решаясь начать чтение. Смятый старый листок, но листок, который, возможно, содержал в себе тайну, что может открыть завесу над этим странным местом. Сталкер одновременно и очень хотел знать, что здесь происходит, и не хотел. Что-то странное творилось вокруг. Что-то непонятное.
   Все-таки любопытство победило.
  
   "Я, Никифоров Павел Андреевич*. Основатель и Генеральный Директор ОАО "СеверНефть". Обращаюсь к вам, кто найдет эту записку: Помогите! Помогите! Помогите! И еще раз, помогите!
   Когда все началось, я с собственной охраной укрылся здесь, в подвале этого здания, переоборуданного как раз под такие случаи несколько лет назад. Много недель просидели мы там, довольствуясь продовольственным запасом, собранным мной в тех же целях. Потом одного охранника я послал на разведку, так как ни радио, ни телевидение больше не работало. Он вышел. То, что он рассказал, повергло нас всех в шок. Москвы больше не существовало! И теперь не понятно, что было делать. Тогда я решил написать эту записку. МЧС же из других городов когда-нибудь придет нам на помощь. Оно просто обязано. Ведь, когда погибла Фукусима, там еще долго искали людей...
   Так вот, отправляю своего охранника наверх с этой запиской, для того, чтобы те, кто ее найдет, знали, что мы внизу. В подвале. За барной стойкой есть дверь, которую можно открыть, повернув набок бочку, находящуюся там.
   Помогите, прошу вас. Не пожалею любых денег!"
  
   Та-а-ак! Во чувак попал! По ходу, он вообще не представлял, что случилось. Помогите... Спасите... Да, кто и как? Ведь никого тогда уже не было. И быть не могло... Не только Москва исчезла, а и многие, многие другие города, по всей видимости. Разве мог он себе представить, что его записку лишь через двадцать лет найдут? Что, интересно, с ними дальше было? Бедные! Антону даже стало жаль их.
   А, кстати! Что это за подвал такой? Сталкер с интересом осмотрел барную стойку. Действительно, бочонок был на месте. Антон, как и указывалось в письме, подошел, схватился и сдвинул его на бок. Сзади что-то начало перемещаться. С громким скрежетом и дребезжанием. Сталкер присел от неожиданности и, развернувшись, поднял автомат.
   Свет фонарика выхватил из темноты, вдруг, открывшийся коридор, который уходил вниз. У Антона даже засосало под ложечкой, от прилившего внезапно любопытства. Сталкер всегда сталкер. И Антон не был исключением. Его любопытство постоянно граничило с безумием. Он готов был исследовать все, что непонятное попадалось ему на пути. Но, и дураком он не был. Чтобы на рожон лезть в неизвестность? Нет уж. Увольте.
   Он взял со стола бутылку и бросил его в открывшийся проем. Та громко лязгнула где-то внизу, разбившись. Убедившись после нескольких минут ожидания, что никаких звуков оттуда больше не доносится, он двинулся вниз. Осторожно, с опаской, с автоматом наготове. Облицованные мрамором ступени плавно спускались вниз.
   Он пошел по ступеням. Странное чувство охватило его. Какая-то тоска и уныние, вдруг, накатили, а мысли странным образом стали обращаться вокруг когда-либо умерших друзей и врагов, подруг и любовниц. Тоска то накатывала, то отпускала, а мысли связанные с подвалом почему-то не шли. Он постоянно отвлекался, вспоминая то одного, то другого ушедшего к праотцам друга. К чему бы это? Но и обдумать этот вопрос тоже не получалось. Мысли все также возвращались в прежнее русло.
   Помнится, он должен был испытать эти чувства, когда повстречался с Печальным Странником. Тогда почему получается все наоборот?
   Он помотал головой, стараясь разогнать странные мысли. Но что-то не очень получилось.
   Свет фонарика ударил в преграждающую путь дверь. Металлическую, по всей видимости герметичную, так как на ней присутствовал штурвал для закрытия. И она была закрыта. Кто бы здесь не прятался, он подготовился основательно, словно предвидя катастрофу заранее. А может, они все еще живы? Странная, конечно, и бредовая мысль, тем более, когда все вокруг мертвы...
   Что ж, как-никак, но убедиться надо.
   Антон подошел и дернул за штурвал. Тот с неожиданной легкостью повернулся. Ни скрипа, ни скрежета, только легкий шум механизмов внутри. Так же плавно она отворилась, открывая дорогу свету фонарика.
   Сталкер долго прислушивался. Долго обдумывал, решая войти, или нет, пока какая-то левая мысль об умершей у него на руках недавно его любимой Машки не сбила размышления, заставив отвлечься...
   Он опустил автомат и прошествовал прямо в помещение, занятый воспоминаниями о своей безвременно ушедшей любимой. И так еще несколько минут ходил по нему, не обращая внимания ни на что вокруг.
   Наконец, Антон словно очнулся. Остановился резко на месте, будто потеряв нить, ведущую его, и огляделся по сторонам, светя вокруг фонариком.
   Вот чумной баран! Вот идиот! Как же так можно бросаться вперед, не определив опасности? Не разведав обстановку? Да, что на него нашло сегодня!
   Он с удивлением разглядывал необычную, просторную комнату. Необычную потому, что здесь все поверхности были покрыты зеркалами. Куда бы он ни направлял свой фонарик, отовсюду на него бил свет. Черт! Кто себя так любит, что готов смотреться в зеркало постоянно, всю свою жизнь, а, возможно, и смерть...
   Кроме зеркал в комнате находились кожаные диваны, кресла, опять же зеркальные столы и шкафы. А также на полу валялось несколько высохших до не узнаваемости трупов, через один из которых он давеча, погруженный в мысли, перешагнул, даже не заметив этого.
   Похоже, эти люди так и не дождались своего спасения. Глупо было бы... Никто не дождался. Но в отличие от этих, люди выжили пока еще лишь благодаря своему упорству, каждодневному труду и жажде жизни, а не сидели в ожидании своего спасения месяцы и годы, надеясь на других...
   Антон, уже больше не думая о погибших здесь, прошелся по комнате, заглянул в стеклянные шкафы и тумбы, в поисках чего-нибудь интересного, но так и не найдя, почему-то подошел к зеркальной стене. И посветил фонариком на свое лицо, закрытое противогазом. Из-за мутного, слегка потрескавшегося стекла на него смотрели дикие, если можно так выразится, проницательные и настороженные глаза. Их окаймляли черные густые брови и целая сеть мелких морщинок, словно ему было не сорок три, а все шестьдесят. Да, давно они не виделись! Он и его отражение. Давно не разговаривали друг с другом, не общались...
   Антон сдернул противогаз, желая рассмотреть все лицо. Когда ему еще вот так представится случай увидеть себя?
   Два шрама пересекали левую щеку. Как же! Помним. Внезапное нападение вепря, притаившегося в тоннеле. Благо тогда он был не один... Резко очерченные скулы с куцей, кое-где не сбритой щетиной, и с крепко сжатыми губами. Прямой нос. Высокий лоб с обширным пятном ожога, от давешнего пожара на одной из станций, который еле потушили... И черные волосы, спутанные, грязные, вьющиеся...
   М-да. Вот это абориген! Кто увидит - обязательно испугается. Но люди, наверное, ко всему привыкают. Вот и друг к другу привыкли. К вечно хмурым, грязным, неухоженным лицам, стареющим из-за нехватки света, кислорода, нормальной пищи и влаги, да еще и находящимся в постоянном напряжении, и ожидании близкой и неожиданной смерти. Страшной... Внезапной...
   Все, хватит разглядывать свою рожу! Надо одевать противогаз и искать путь, чтобы уйти от собак. А то наверху наверняка уже ночь. И фиг с таинственностью этого сооружения. Какая ему, Антону, вообще разница, почему сюда не суются звери, почему здесь все так цело и нетронуто, и почему он здесь оказался. Надо валить отсюда любыми путями. Хотя...
   Ведь можно и здесь перекантоваться до рассвета. А че? Собаки сюда не суются. Здесь более менее чистенько, диваны практически целы, фиг с ними с трупами - ночку потерпят его наглое присутствие, а с утра они друг с другом по братски попрощаются, пожмут друг другу руки, ладно - без обнимания можно обойтись, и Антон пойдет своей дорогой. Глядишь, и собаки рассосутся за ночь...
   Нет. Не любил Антон так. Не любил. Если в чем-нибудь присутствовала какая-то неясность, то оставаться в этом месте, и тем более с ночевкой, не стоило. Что-нибудь явно приключится. А поведение собак как раз и говорило, что с этим местом что-то не так.
   Антон уже начал поднимать противогаз, приняв решение об уходе, как его отражение ему подмигнуло. Он даже отпрыгнул от зеркала, мигом покрывшись испариной и забыв надеть противогаз. Через секунду сталкер стоял, держа автомат у плеча, и целился в свое собственное отражение. А то, в отличие от отпрыгнувшего Антона, стояло на месте, даже не шелохнувшись, и хищно улыбалось. Сталкер, как не старался, не мог вспомнить, чтобы он когда-то так улыбался.
   Что за фигня? Он медленно попятился в сторону выхода. Несколько боковых перемещений и он был в районе двери, но, как ни странно, саму дверь не нашел. По всей видимости, она закрылась, или ее закрыли, он даже не заметил как. Теперь вместо двери было сплошное зеркальное полотно. Антон даже взвыл от неожиданности, увидев в этом полотне улыбающегося и подмигивающего себя. И медленно начал отступать.
   Его отражение же стояло, не двигаясь, и явно наслаждалось физиономией испуганного сталкера, который не знал, что и думать. Никогда прежде он не сталкивался с таким явлением.
   Стоп! Он остановился, и вовремя. Сзади располагалось тело, не заметив которое, он мог упасть. Надо успокоиться! Подумать. Что, собственно, здесь происходит? Может, он надышался отравленного воздуха и у него обыкновенные, вернее необыкновенные глюки? Может, устал на столько, что ему мерещится черт знает что?
   Антон сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь снять напряжение в теле, затем сжал-разжал кулаки, чтобы успокоить дрожь в пальцах, и медленно пошел к зеркалу, где так нахально над ним потешалась его собственная копия. Чем ближе он подходил к нему, тем более убеждался, что по ту сторону зеркальной глади стоит совершенно другой человек, но явно не он.
   Это был юноша. Лет семнадцати-восемнадцати. Немного пухлый, с густой гривой черных волос. Самое странное, что в нем было, это глаза. Черные, полные злобы и ехидства. И улыбка. Улыбка, которая обжигала своим безумием. При одном взгляде на него становилось понятно, что этот человек, или бывший человек, привык повелевать. Неважно кем, но повелевать, причем обращаясь при этом с завидной долей жестокости.
   Антон дальше не пошел, а остановился за три шага до зеркала, вглядываясь в странное отражение, нисколько его не напоминающее.
   Человек в зеркале, вдруг, спросил:
   - Мою "Бэху" еще не украли?
   - Что? - Дрожащими губами прошелестел сталкер.
   - "Бэху", - повторил тот, - ну, мою "Х-6", синего цвета. Стоит она еще перед подъездом?
   - Я не понимаю... - Начал было Антон, действительно не понимающий ничего, но незнакомец прервал его.
   - Что ж, жалко. Хорошая была машина. Дорогая. Плюс движок спортивный недавно поставил...
   - А ты кто? - Спросил сталкер. Он ничегошеньки не понимал в происходящем, но раз отражение заговорило, почему бы не поговорить с ним?
   - Я? А ты не знаешь? - В свою очередь удивился человек в зеркале. - Да как? Я же... - Но, видя, что сталкер его явно не узнает, добавил: - Я Никифоров Павел Андреевич. Ты должен знать меня, или хотя бы отца.
   Человек из записки? Антон тупо уставился в отражение. Как такое может быть? Как давно умерший человек оказался там, в зеркале?
   - Это ты написал записку? - Зачем-то уточнил сталкер.
   - Записку? А, да! Конечно, записку... - Отражение нахмурилось. - Так ты меня спасать пришел?
   - Я? Э... - Вопрос поставил Антона в тупик. Как можно спасти умершего человека? Пусть даже его отражение еще живо. Бред какой-то. Он протер глаза, а затем виски. Но Никифоров никуда не исчез.
   - А как ты попал туда? - Спросил, вдруг, Антон. - Ты же умер!
   Отражение с сомнением осмотрело себя, потом покосилось на сталкера, мол: "Издеваешься?"
   - Ты в своем уме? - Павел Андреевич ехидно ухмыльнулся. - Я живей тебя! Разве не видно? И буду живым бесконечно!
   - Но... Но как такое возможно? - Он не мог поверить своим глазам. Там в центре комнаты, развалившись на кресле, сидел высохший труп этого "чуда", но в то же время из зеркала с ним разговаривал вполне живой Никифоров.
   - А вот это, батенька, секрет. Скажу только, что большие деньги, связи и поддержка науки могут принести неожиданный результат. А мой отец был богат! Хозяин "СеверНефти". Он мог все! Так вот, эта комната и была им создана для таких экстренных случаев, как атомная война.
   - Но... Как? - Не унимался Антон.
   - Да с помощью моих же охранников. Я остался жить в замен их жизней! Немного оккультизма, и вуаля! Вот он я, перед тобой.
   - Но как так можно жить! - Удивился сталкер, холодея при мысли, что этот мальчишка убил своих охранников, чтобы вот так вот неестественно существовать. И еще смутное подозрение закралось в его голову...
   - Нормально, - пожало плечами отражение. - Видишь ли, я очень боялся умереть.
   - И никаких сожалений по поводу своей старой жизни? Никаких неудобств, воспоминаний?
   - Да, нет, - пожал Павел плечами. - А собственно, о чем жалеть-то? Старой-то жизни уже нет. Не так ли? Вот и жалеть не о чем. А если бы я не сделал так, как сделал, то и не было бы меня тогда. А так ничего, нормально. Еды не надо, стареть не старею. Единственное, что мне необходимо... - Никифоров несколько замялся, искоса посмотрев на сталкера, тот забеспокоился, нервно сжимая автомат. - Это человеческие жизни. - У Антона все упало внутри. Он невольно попятился, а Павел Андреевич, вдруг, дико захохотал.
   - Не бойся, - произнесло отражение, - я тебя не трону. Правда, с одним условием.
   - Каким? - Прошептал Антон, поднимая автомат. - Ты возьмешь вон то зеркало, - отражение указало на маленькое зеркальце на тумбочке, рядом с креслом, на котором восседала мумия Павла, - и отнесешь его туда, откуда пришел. К людям. Мне просто необходима подпитка человеческими душами, а то случайными сталкерами не набалуешься.
   - Так это твои собаки? - удивленно спросил Антон. - Но...
   - Ну, знаешь, мне нужны души, а не тела. Тела достаются собакам. Вот такой интересный симбиоз получается...
   - А если я не соглашусь? - Нахмурил брови сталкер, понимая, что если эта тварь, этот аномальный уродец попадет в метро, то случится нечто страшное...
   - Тогда собаки закатят сегодня пир, - улыбнулось отражение.
   - А я думаю, - зло прошептал Антон, прицеливаясь в зеркало, - что можно и по-другому...
   Звук выстрелов слился в единый гул в этом замкнутом помещении. Антон не понял, что произошло, лишь почувствовал, падая, обжигающие тело пули. Подняться он уже не смог. Одно из ранений, по всей видимости оказалось смертельным. Слабость мгновенно распространилась по всему телу, и ему лишь оставалось хлопать глазами и сглатывать жидкость, напоминающую по вкусу кровь. По ходу, это и была кровь, так как сталкер чувствовал боль в горле. Очевидно, горло было прострелено. Лишь голос Павла издевательски звучал где-то рядом:
   - Неужели ты думаешь, что зеркала здесь обычные? Наивный! Отец постарался, чтобы их не так легко было разбить. Так что ты стрелял сам в себя. И еще! Боишься ли ты смерти, Антон?
   - Нет, - прохрипел тот. - Будь ты проклят! Урод.
   - А я уже, - загоготал Павел. - Неужели ты думаешь, что мои охранники добровольно расставались с жизнью? Кроме того, проклятие - всего лишь одно из условий, которые надо было выполнить на пути к вечной жизни...
   - Чтоб ты сдох... - Сознание ускользало от Антона, он смутно пытался разобрать, что говорит Никифоров.
   - Ну, что ж, если ты не боишься смерти, тогда будешь жить... Жить вечно... А вместо тебя найдется когда-нибудь другой идиот, который отнесет мое зеркало людям.
   Скрипнула дверь, открываясь, и в помещение одна за другой вбежали собаки, но этого сталкер уже не увидел...
  
   Вертолет медленно поднимался вверх. Гул работающих двигателей и шум лопастей нарушал мнимую тишину, царившую в городе. В мертвом городе... Где давно не летают уже вертолеты... А этот взлетал. Да еще блестел свеженькой устрашающей раскраской...
   Антон оглянулся. Странное ощущение Дежа Вю, словно это когда-то уже происходило. И собаки... Две собаки вышли из-за смятого и покореженного автобуса...
  
  * - здесь и далее все и имена и фамилии, а таже любые названия компаний выдуманы
  
  
  Лиза.
  Короткий коридор был пугающе слабо освещен. Всего одна тусклая лампочка в его конце выхватывала из полумрака единственную ржавую металлическую дверь и солдата, одиноко стоящего рядом. Караульный стоял неподвижно, и, казалось, спал. Строгая серая кепка с коротким козырьком и орлом со свастикой, давала густую тень на его глаза, отчего было невозможно понять, открыты они или нет. На его шее висел автомат. Руки, заправленные в лямку, свободно лежали на нем.
  Из-за двери раздавались крики. Вопли женщины, которая испытывает сильную боль, ни с чем не схожую и терзающую все ее существо. Это были крики ее матери. Сегодня утром она упала на перроне, хватаясь за живот. Видимо ребенок, что там поселился с недавнего времени, причинил ей боль. Доктор, который прибежал на зов патрульных, сказал что-то малопонятное. "Воды отошли".
  Лиза, сколько не вдумывалась, не могла понять эту фразу.
  Ей стукнуло всего восемь неделю назад. И она страшно гордилась этим радостным фактом. Тем, что она уже почти взрослая, тем, что мама отправит теперь ее в школу, где она будет учиться, и станет такой же умной, как она. Но то, что случилось на перроне, казалось, спутало все ее планы. Она была напугана, а в душе ее поселилась тревога. Мама плакала, а у Лизы от этого тряслись руки, и сильно-сильно стучало в груди сердце.
  Мать быстро унесли с перрона, и девочка несколько часов промаялась в неизвестности, слоняясь около входа в техническую часть станции. Теперь вот ее допустили. Она робко подошла к солдату и тихонько ткнула его пальцем.
  - Дядь, а дядь, - произнесла она срывающимся голосом. - Можно мне туда? Там мама...
  Тот не шелохнулся, но все-таки каким-то уставшим голосом произнес:
  - Здесь жди. Не положено. Когда позовут, тогда войдешь.
  Девочка со вздохом отошла на несколько шагов от солдата и присела у бетонной стены на корточки. Лучше бы она сюда не спускалась. Частые и протяжные крики мамы отдавались в ее голове, словно звон колокола, и она до боли сжимала кулаки и, прикусив губу, старалась сдержать наворачивающиеся слезы.
  Она почти ненавидела сейчас этого ребенка. Мальчика или девочку, братика или сестренку, все равно. Он делал ее маме больно и, видимо, не собирался останавливаться. Почему он это делал, ведь она его мама, ведь она...
  Из-за двери послышался другой звук. Слабенький и тоненький голосок. Одновременно, крик и плач. Кричал кто-то маленький и явно недовольный. Лиза забеспокоилась. Ей не нравилось, что, когда маме было больно, она кричала, но то, что она, вдруг, замолчала, обеспокоило ее еще больше. Что случилось? Почему она молчит? Почему не слышно ее?
  Дверь с тихим скрипом открылась. Девочка, вскочив на ноги, начала заглядывать внутрь, пытаясь обогнуть взглядом вышедшую полную особу, в которой из-за скудного освещения она не сразу узнала тетю Дашу. Та, увидев девочку, подошла, крепко ее обняла, и быстро затараторила.
  - Все в порядке, Лиза. Все хорошо. Мне нужна твоя помощь. Маме твоей нужна. Ты как? Сделаешь? - Девочка кивнула, стараясь скрыть в многочисленных складках ее белого халата свое лицо и заплаканные глаза.
  - В общем... - Тетка остановилась на мгновение, потом почему-то нервно сглотнула, а затем продолжила. - Беги домой. Сейчас. Беги быстро. Как только можешь. Поняла? Возьми корзинку, что я у вас видела и наложи в нее много-много тряпок. В ящике слева. Запомнишь? Вот, и быстро-быстро неси сюда эту корзинку. Твоя мама нуждается в этом. Ясно? - Девочка вновь кивнула, чувствуя, как разрастается в ней вновь тревога и страх за мать. - Вот и славненько. А теперь беги!
  Тетка развернула Лизу и легонько шлепнула ее. Та, подзадоренная таким образом, рванула домой. Что происходит? Почему тетин голос звучал как-то необычно? Какая-то тревога, какое-то беспокойство проскальзывали в нем? Лиза несколько раз споткнулась, разодрав в кровь коленки и ладони, пока добежала до дома. До палатки, которая, как и всем здесь, служила им полноценной квартирой.
  Девочка в впопыхах схватила корзинку и набросала туда тряпья из ящика, потом быстро, словно из-за ее медлительности могло случиться с мамой что-то страшное, ринулась обратно, пробежав весь обратный путь на одном вздохе.
  Одинокий патрульный, прогуливающийся по станции, удивленно посмотрел ей в след. Потом этот человек с подозрительным взглядом и в такой же одежде и фуражке, как и солдат внизу, медленно побрел в сторону кабинета гер-коменданта, стараясь не нарушить покой станции. Станции Чеховская...
  Тетя Даша ждала девочку у двери, переминаясь с ноги на ногу и нервно теребя свой белый халат. Увидев Лизу, она сразу как-то облегченно вздохнула.
  - Бежишь? Быстро-то как! Вот и славненько, вот и чудненько. Давай, дочка, пошли со мной. Слышь, Бергер, она со мной.
  Солдат лишь пожал плечами, словно ему было не интересно, кто входит туда. На самом деле так и было. Командование Четвертым Рейхом было помешано на чистоте крови, поэтому проверяло каждого родившегося ребенка на мутации. Если такого ребенка обнаруживали, то его сразу же уничтожали. Каким образом, простые жители не имели понятия. Эти убийства происходили под строжайшей тайной, и в таком месте, которое было известно только избранным воинам Рейха.
  Девочка вошла вслед за теткой, неприятно сморщившись от резкого запаха лекарств. Обычное помещение подвального типа, разве что белые простыни "украшали" его. В центре стоял стол, на котором и лежала сейчас мама Лизы. Единственное, что сразу бросилось в глаза, это большое кровавое пятно, расплывшееся на полотне, укрывающем маму...
  Девочка уронила корзинку, и быстро подбежала к столу.
  - Мама! Мамочка! Что с тобой?
  Женщина повернула влажную от пота голову к дочке и слабо улыбнулась ей. Видя тревожное лицо девочки, мать протянула дрожащую руку к ее жидким белым волосам и ласково погладила.
  - Все хорошо, дочка. Все просто замечательно! У тебя родился братик! Симпатичный... - Сказав это, она, вдруг, как-то обмякла, и рука ее безвольно повисла. Девочка глядела уже в пустые ничего не видящие глаза. И ужас поднимался в ней, заполняя снизу доверху...
  - Мама! Мама! - Лиза стала трясти мать, но это не помогало. - Тетя Даша! Тетя...
  На ее крик подбежала тетка, а следом седовласый мужчина в длинном белом халате. Доктор Карпов. Он ощупал руку женщины и посмотрел на тетку Дашу. Та сразу прижала руки к груди и с глазами полными сострадания посмотрела на девочку. Потом подошла и обняла ее, задернув простыню, отгораживая от взгляда девочки ее мертвую мать, и проводив до стула.
  - Мне очень жаль, - тихо произнесла она, поглаживая Лизу по голове и прижимая своей большой и мягкой рукой.
  - Дарья Алексеевна. - Тихо позвал доктор, обращая на себя внимание тетки. - Идемте со мной. Времени нет совершенно.
  - Посиди здесь. Хорошо? Я сейчас вернусь, - обратилась тетка Даша к девочке. Та слегка мотнула головой, утирая слезы и тихонько раскачиваясь. Дородная санитарка резво вскочила и бросилась за доктором, схватив принесенную девочкой корзинку и скрывшись за одной из простыней.
  Лиза тихо сидела и смотрела в пол. Она, конечно, видела уже смерть. Много смертей. Сам мир, в котором она родилась и жила, подразумевал только такой исход, а также то, что дети в нем с пеленок не понаслышке знали "костлявую". Она приходила практически каждый день и забирала с собой чью-нибудь жизнь. Если не жителя их станции, то кого-нибудь из пленных врагов. А врагов было множество. Четвертый Рейх жестоко расправлялся со всеми, кто не подходил под жесткие рамки, установленные начальством.
  Она знала ее и видела, и, можно сказать, почти привыкла к ней, но, тем не менее, она такой ужасающей неожиданностью свалилась именно на нее. Она совершенно не ожидала, что смерть заберет именно ее маму. И так быстро. Казалось, что мама будет всегда. Рядом. Будет заботиться о ней, будет опекать ее и радоваться жизни и миру, где они вместе.
  А теперь ее нет. И никогда уже не будет. Что теперь делать, Лиза не знала. Что будет с ней? Что будет с братиком?
  А, кстати, где он? Что-то уже было не слышно его тоненького резкого крика... Как бы в ответ на ее мысли, из-за повешенной простыни вышел Карпов с ребенком на руках. Лиза от неожиданности прикрыла рукой рот, боясь вскрикнуть. Ребенок был мертв. Причем на ребенка он мало был похож. Скорее на ладонях доктора покоилось сейчас существо, которое никак не могло быть ей братиком.
  Чересчур большая, безухая голова, которая еле держалась на тонкой шее. Странное волосяное покрытие по всему телу. И неестественные разной величины конечности. Мутант, как любили говорить взрослые.
  Доктор быстро одернул простыню, которая скрывала умершую, и положил ей на грудь это мертвое существо. Девочка не понимала, что он делает. Ей было обидно, что так поступали с ее мертвой мамой. Оскверняли ее этим... Мутантом.
  - Что... - Прощебетала она, во все глаза вглядываясь в ребенка. - Что вы делаете?
  - Тихо! - Карпов поднес к губам указательный палец, серьезно посмотрев на девочку. - Тихо. Поверь, деточка, так надо. Дарья Алексеевна!
  Тут же появилась тетя Даша и, неся в руках корзинку, принесенную девочкой, быстро подошла к ней. Доктор стоял в сторонке, сложив руки на груди, а Дарья Алексеевна, подойдя ближе и проникновенно заглянув в глаза к Лизе, заговорила:
  - Поверь, дочка, так надо. Нет времени ничего объяснять. Твою маму мы не спасли, впрочем... - Тут она почему-то сделала долгую паузу, отчего доктор нервно запыхтел. - Как и твоего братика тоже. Но не это сейчас главное. Ты должна сделать, как я скажу. Обещаешь? - Девочка, не зная, что ответить, некоторое время молчала, но потом, поняв, какими добрыми и честными глазами на нее смотрит тетка, согласно кивнула.
  - Тебе опасно здесь оставаться. Ты понимаешь? Тебе надо уходить. И быстро. Вот, - она протянула девочке корзинку. Только теперь Лиза заметила, что тряпье в корзинке переложено гораздо аккуратней, чем накидала она, и покрыто сверху так, чтобы не открывать любопытному взору содержимого. - Бери ее и уходи в Полис. Слышишь? Только быстро. Сейчас всего двое часовых на выходе. К маленьким девочкам они не придираются. Но, если что, скажешь, что мама тебя послала лекарств купить. И корзинку ни в коем случае не открывай! Ясно?
  Лиза неуверенно мотнула головой и взяла корзинку.
  - Давай, дочка, солнышко. Иди, - тетка уже толкала ее в спину, направляя к выходу. - Иди, спасайся. Времени практически нет.
  Дарья Алексеевна вышла за дверь вместе с ней и, обращаясь к солдату, произнесла:
  - Бедная Лиза, бедная. Ты не поверишь, Бергер, ее мать умерла.
  Тот лишь плечами безразлично пожал, бросив косой взгляд на корзинку, которую девочка несла на плече. Но видимо она ему не показалась подозрительной, так как он ничего не сказал. Девочка продолжила свой путь, а тетя Даша, страдальчески посмотрев ей в след, вернулась в лазарет. Доктор молча стоял рядом с трупом женщины и нервно теребил подбородок.
  - Как думаешь, Артемий Викторович, у нее получиться? - спросила санитарка, подойдя ближе.
  - Очень хочется в это верить, - пробормотал тот. - Очень. Надоели уже эти смерти...
  Его прервал скрип открывающейся двери. В лазарет вошли двое. Дарья Алексеевна нервно облокотилась на стол, увидев первого из вошедших. Вторым же был тот самый патрульный, который подозрительно смотрел на девочку.
  - Добрый вечер, гер-комендант, - Сказал обернувшийся Карпов вошедшему, вытянувшись по струнке. Он заметно нервничал. - Чем обязаны?
  В то время, как патрульный остался у двери, комендант бросил быстрый взгляд на мертвую роженицу с плодом на груди и прошел мимо доктора за простыню, скрывающую остальную часть лазарета. Там, кроме инструментов, стояли еще банки с заспиртованными новорожденными уродцами. Он внимательно их осмотрел и вышел обратно.
  - Что здесь происходит? - Задал он доктору вопрос, одновременно осматривая мертвую женщину и ее ребенка.
  - Женщина и ее ребенок скончались во время родов, - пожал плечами доктор.
  - А та девчонка, что отсюда вышла? Ее дочь, если не ошибаюсь?
  - Да. Она. - Быстро закивала Дарья Алексеевна. - Лиза.
  Комендант, вдруг, резко повернулся к Карпову и зло посмотрел на него. Потом быстро достал из-за пазухи "Стечкина" и выстрелил ему в голову. Тетка Дарья завыла, пригибаясь и закрывая лицо, по которому теперь растекалась кровь доктора. Комендант резко подошел к ней и оторвал руки от лица, направив на нее пистолет. Та в ужасе рухнула на колени, размазывая по лицу кровь и тихо-тихо скуля.
  - Куда? - Зло спросил он. - Куда вы ее отправили? - Та лишь еще громче взвыла, протягивая руки к убийце. Но тот был неумолим. - Последний раз спрашиваю!
  - Т... Т... - Она трясущимися руками стала показывать на дверь. - Т-т-туда! На Цветной Бульвар...
  - Смотри, если это не так! - И повернувшись к солдату, добавил: - Бери этого, что за стеной и живо за девчонкой! Она не могла далеко уйти! Да, Ганс, сначала предупредите людей на тоннеле в сторону Боровицкой, а то, сдается мне, что девчонке делать нечего на заброшенной-то станции...
  Лиза быстро двигалась к тоннелю. Казалось, ноги сами несут ее, хотя так ужасно она давно себя не чувствовала. Сердце бешено стучало в груди, руки тряслись и старались не выронить так бережно данную ей тетей Дашей корзинку, с явно потяжелевшим содержимым. Но что-то странное в этой корзинке заставляло ее торопиться. Ускорять шаг, почти бежать, хотя и было очень тяжело и страшно...
  Зев тоннеля распахнулся перед ней, словно пасть огромного и невиданного существа, которое еще и дохнуло на нее неуловимым движением холодного воздуха. И показалось, что с этим дыханием, чудовище еле слышно заурчало, словно было очень недовольно прервавшей его покой девочкой.
  Лиза часто-часто задышала и прижала корзинку к себе, будто этот огромный монстр выпустит сейчас ей на встречу свой гигантский и скользкий язык и отберет у нее корзинку с таким важным содержимым.
  Девочка зажмурилась и постаралась собрать все свои силы, успокоить свое юное сердце, которое еще никогда так близко не было от столь неизведанного места...
  Она сделала первый шаг и потом уже открыла глаза. И заметила вдалеке огонек. Слабый, еле заметный и мерцающий, словно готовый внезапно потухнуть в этой огромной и темной пасти тоннеля. Она пошла быстрее, как будто мотылек, подвластный инстинкту лететь на свет в кромешной темноте, который дает ему знание, что дальше жизнь, а значит меньше опасность раствориться во мраке, потеряться и исчезнуть. Возможно, навсегда. А что у девочки еще оставалось, кроме инстинкта. Кроме этого огонька? Который единственный теперь светил на ее пути. Ведь даже мамы у нее теперь нет. НЕТ...
  Это был костер внешнего блок поста.
  - Это кто тут у нас? - Спросил человек, поднимаясь. Что-то такое гадкое слышалось в его голосе, отчего Лиза испугалась еще больше. Мужчина шагнул ей на встречу, а девочка, дрожа, прижалась к тюбингу. Следом поднялся и второй дозорный.
  - Куда это мы, на ночь глядя, девочка? - Издевательским голосом спросил первый. Кокарда со свастикой и орлом зловеще блестела на его кепке в свете костра, а лица опять видно не было.
  - Я в Полис, - дрожащим голосом пролепетала девочка. - Маме за лекарствами. Можно мне пройти?
  - За лекарствами ночью? - С сомнением в голосе проговорил тот. - Чушь какая-то. А в корзинке что? Деньги на эти самые лекарства?
  - Не знаю, - проговорила еле слышно Лиза.
  - Что? А ну показывай, что там у тебя! - Солдат быстро подскочил к девочке, сорвал ткань с корзинки и тут же отпрянул, удивленно глядя в нее. Потом он почему-то стал поднимать автомат в сторону Лизы, но не успел, и вяло завалился на рельсы мертвый.
  Девочка вжалась в тюбинг еще больше, с удивлением наблюдая, как второй солдат вынимает из первого нож. Она в страхе зажмурилась, когда он шагнул к ней. Казалось, самые ужасные ее страхи и кошмары, вдруг, воплотились в жизнь, но...
  Большая рука легла на ее плечо, от чего у нее чуть не подогнулись коленки, но неожиданно мягкий голос произнес:
  - Уходи! Давай, уходи скорей в Полис. Я постараюсь задержать возможных преследователей, а тебе надо спасать ребенка!
  Ребенка? Лиза удивленно посмотрела в корзину и чуть не выпустила ее из рук. На нее действительно смотрел ребенок. Обычный. Маленький и розовощекий. С одним единственным изъяном. Его глаза смотрели на нее и моргали. Но моргали странным образом. Девочка даже засомневалась, что он моргает, но нет. Одно быстрое движение и вот опять. Еще одно. Но у ребенка не было век! Он моргал какими-то полупрозрачными пленками. Еле заметными...
  Мутант! Ее братик, а это был именно он, был мутантом! И он... Он ей улыбался. Обычной несмышленой улыбкой малыша. Протягивал пухлые ручки и был совсем не страшный...
  Со стороны станции послышались голоса и грохот подкованных ботинок.
  - Ну, давай! - Быстро проговорил солдат. - Беги! Спасай ребенка! Че стоишь-то?
  Лиза, подталкиваемая спасителем, бросилась вперед, благо он дал ей пусть и не большой, но настоящий фонарик. Страх опять начал брать над девочкой вверх, но уже не от темноты, которую разрезал слабенький луч, а от выстрелов, раздавшихся сзади. Солдат сдержал обещание и остановил погоню, но от этого легче не стало.
  Теперь она понимала, что происходит, и что ее ждет, если ее поймают. Она, сама того не понимая, стала невольной соучастницей преступления. И люди, что сейчас ее преследуют, не будут разбираться, сколько ей лет. И она это прекрасно осознавала, поэтому неслась, сколько хватало сил, вперед, к спасительному Полису, подгоняемая страхом и зверьми. Самыми что ни есть настоящими зверьми.
  Через некоторое время звуки стрельбы утихли, а Лиза снова осталась наедине с темным тоннелем, чуть ярким светом фонарика и братиком, а также со своими вновь нахлынувшими воспоминаниями сегодняшнего еще не законченного дня.
  Как мама и говорила, у нее теперь появился братик. Вот он, рядом. В корзинке. Но...
  Вдруг, с новой силой нахлынули слезы. Лиза уселась на рельс, поставила перед собой корзинку и разревелась. Вспомнилась мама, ее угасшие стеклянные глаза, безвольная рука, повисшая со стола. Это же он! Ребенок! Ее братик убил ее! Зачем она его вообще спасает, если он причинил столько горя? Зачем? Она плакала и не знала, что ей делать. Почему все это произошло, вдруг, с ней? И ничего впереди...
  Послышались шаги. Быстрые, еле слышимые, чуть шаркающие. Девочка испуганно подобралась и прижала корзинку к себе, на уровне инстинкта приняв одно единственное правильное решение - спрятать братика.
  Она махнула фонариком в сторону шагов, и выхватила темную фигуру того самого солдата, который помог ей. Еще не выйдя из темноты, он уже говорил, и слова эти, хоть смысл еще не успел дойти до нее, странным образом успокаивали ее.
  - Ну что ты опять уселась, дуреха? - Он подошел и сел рядом, добрыми глазами посмотрев на Лизу. - Я лишь двоих остановил. Скоро их здесь будет целая толпа. Надо уходить.
  - Почему, - вдруг, спросила девочка тихим голосом, - ты мне помогаешь?
  - Я? А я из Полиса. Агент, понимаешь? И я их тоже ненавижу! Потому что они убивают детей, пусть они уже и с изъянами, пусть они и не такие, как мы...
  - Но почему ты их ненавидишь? Разве они не правильно поступают? - Лиза показала ему корзинку. - Вот. Он мой брат. Он - мутант. И он сделал больно моей маме, а потом он убил ее...
  - Бог ты мой! Да что ты такое говоришь? - Ужаснулся агент Полиса. - Разве он виноват в смерти твоей мамы? Разве он виноват в том, что люди живут теперь, как крысы, под землей? Он виноват во всех грехах твоих предков, которые и погубили твою мать? Нет! Девочка, очнись! Он твой брат! Он тоже человек. Пусть и с дефектом, но он человек. И, кроме того, я так понял, это единственный родной для тебя. Тебе беречь его надо, а не ненавидеть.
  - Но... - Девочка с надеждой посмотрела на него. - Что с нами теперь будет? Мамы нет. Мы одни. Как жить нам?
  - Не волнуйся, - произнес тот, слегка улыбнувшись. - Для этого есть нормальные люди. Полис! Я уверен, они вас не бросят. Ведь Полис... Вернее его огни... Они несут надежду всем, и даже таким, как твой братик. - Солдат поднялся, поставил на ноги Лизу и всучил ей корзинку. - А ну бегом в Полис! Вперед, к Надежде! Давай...
  Договорить он не успел. По тоннелю громом раскатился выстрел, отчего солдат упал ничком на шпалы, а девочка закрыла уши, выронив корзину. За упавшим агентом стоял и зло скалился гер-комендант с пистолетом в руках.
  - Тоже мне спасители человечества! - Прорычал он и, сделав шаг, оттолкнул девочку и поднял корзинку с маленьким мальчиком. Через мгновение он плюнул на ребенка и поднял на него пистолет.
  Снова по тоннелю прокатился выстрел. Удивленный комендант посмотрел на свою окрашивающуюся красным грудь и стал разворачиваться к девочке. Он уронил свой "Стечкин" и корзину с ребенком. И попытался сделать шаг по направлению к девочке, но колени подогнулись и он рухнул рядом с убитым им же солдатом.
  Девочка, выронив ПМ агента и пошатываясь, подошла к выпавшему из корзины и заливающемуся криком братику. Она подняла его и прижала к себе. Слезы текли по ее щекам, а детское сердце выпрыгивало из груди, но, тем не менее, она сделала шаг, потом другой... И понесла малыша в сторону Полиса. Пока существовали такие люди, как этот бесстрашный солдат, надежда будет всегда... И для нее, и для ее братика, и для всего человечества.
  
  
  Метровик.
  Странные шаркающие звуки донеслись из тоннеля. Иван Горенков, по прозвищу "Горе", толкнул товарища в бок, чтобы тот тоже обратил внимание на них. Тот быстро развернулся к станковому пулемету, укрепленному на баррикаде крайнего дозорного поста, и врубил мощный прожектор, закрепленный на его станине.
  Яркий луч вспорол темноту, вырвав у нее метров двадцать тоннеля и одинокую фигуру, прижавшуюся к одному из тюбингов.
  - Руки за голову! - Тут же заорал Иван, направляя в сторону странного человека АКСУ. - Ни с места! Петь, держи его на мушке. Пойду, осмотрю.
  - Давай, - вяло согласился тот, видимо не усматривая в скорчившейся грязной фигуре человека ничего опасного. - Только смотри, Горе, осторожней.
  Иван лишь махнул рукой и, обойдя накиданные друг на друга мешки с песком, подошел к незнакомцу. Это был старик, настолько ветхий, что Иван не мог сообразить, как вообще тот держится на ногах. От него разило странной гнилостью, словно не только одежда начала разлагаться, а и он сам. Балахон, по всей видимости, едва спасавший от холода, царившего в тоннеле, был изодран, и через дыры в нем угадывалось жутко худое тело.
  - Эй! - Горе легонько ткнул дулом автомата отвернувшуюся от света фигуру. - Ты кто?
  - Я есмь бремя! - Тут же проскрипел, разворачиваясь, старик. Иван застыл, разглядывая черты его лица. Жутко лохматые спутавшиеся волосы на голове и длинная седая борода с трудом давали это сделать, но все же было видно, что морщины, покрывающие лицо, создавали неповторимую и жуткую маску, из-за которой невозможно было угадать возраст этого человека и понять, не кукла ли он. Странное, конечно ощущение, но именно оно возникло у Ивана. Будто заглянул в лицо восковой кукле, созданной кем-то для совершенно непонятных целей. А вот взор был острый и жгучий, словно сверлящий насквозь, и видящий намного больше, чем взгляд обычного человека.
  - Что? - Переспросил Иван, явно не поняв старика.
  - Бремя - это то, что должны нести падшие люди. - Пробормотал старик, вглядываясь куда-то в сторону.
  - Ясно все! - Вздохнул Иван, закатив глаза и подхватив за плечо старика, повел его к баррикаде. - Слышь, Петь. У нас тут юродивый нарисовался.
  - Горе! Ты с ума сошел? - Донеслось оттуда. - А если он чумной? Ты всю станцию под удар подставляешь!
  - Да брось, Петь. Юродивых эта напасть стороной обходит. Я сам его к начальнику отведу, а потом к доктору. Тебе даже почесаться не придется. - Ивану всегда было жалко "странных" и, особенно, идиотов всяких. И ничего он с этим поделать не мог.
  - Ну, смотри. На себя ведь ответственность берешь.
  - Да ладно, - отмахнулся тот. - Пусть хоть у костра погреется...
  * * *
  - Мама, я не хочу! - Девочка отодвинула от себя тарелку с дурно пахнущей похлебкой и, поджав губы, уставилась в темный угол их крохотной палатки.
  - Ешь! - Требовательно проговорила мать, придвигая дочери тарелку обратно, - Иначе, на голову одену!
  Девочка нахмурилась, но тарелку отодвинула от себя. Она не хотела есть, но, зная, что с матерью спорить трудно, избрала единственно верный путь. Путь полного игнорирования, всех ее уговоров и приказов. Анна Петровна глубоко вздохнула, пытаясь успокоить расшатавшиеся за долгие годы жизни в метро нервы. Она никак не могла объяснить своему ребенку, что другой пищи просто нет. Или она стоит так дорого, что ей несколько лет надо пахать на грибных плантациях, чтобы эту еду добыть. Она чувствовала, что злость поднимается в ней, но остановить ее не могла.
  - Даша! Ешь! Больше не чего! - Попыталась объяснить более мягким голосом она, но девочка не слушала.
  - Я не хочу! - Растягивая слова и все также смотря в темный угол палатки, медленно произнесла Даша, упрямо поджав губы. Девочке было уже одиннадцать лет, и заставлять мать злиться она умела очень даже отлично, частенько проявляя при этом незаурядную настойчивость. У Анны Петровны же, почти все время работающей на грибных плантациях и давно уже потерявшей мужа, не было ни времени, ни возможности воспитывать дочь. Да и видела то она ее очень редко, только по выходным, которые выпадали не часто. И то, что ее дочь с такой прохладцей относилась к "хлебу насущному", частенько ее коробило и злило. Она, конечно, отдавала себе отчет в том, что дочь еще маленькая и многого не понимает, но не могла понять сама. Просто не могла! А как же они, когда наверху все это случилось, маленькие, голодали неделями и не жаловались? А эта...
  - А ну, пошли, - вдруг, зашипела женщина, и, подскочив к своей дочери и схватив ее за шкирку, потащила из палатки.
  Далеко идти не пришлось. Прямо за их палаткой находились технические помещения. Мать затащила девочку в какую-то маленькую комнату, где не было света, и толкнула ее туда.
  - Вот, посиди-ка здесь пару часиков, - зло прошипела она, не понимающему своей вины ребенку. - Может это научит чему-нибудь тебя! Эй, Михалыч! - Бросила она проходящему мимо седовласому мужчине лет шестидесяти, который заведовал складами и техническими помещениями. И, когда тот подошел, попросила: - Закрой-ка, Дашку на пару часиков.
  Михалыч внимательно посмотрел на женщину, не спеша, впрочем, выполнить ее просьбу. Он поводил усами некоторое время, а после чего медленно проговорил:
  - Слушай, Аннушка, может не стоит этого делать? Применять такие кардинальные меры. - Его голос тихий и спокойный успокаивающе подействовал на женщину, но все же видимо, не достаточно. Она вся подобралась, видимо, возмущенная этим слишком умным стариком. - Не к добру это, поверь мне.
  - Откуда тебе об этом знать, хрыч старый! - Увы, есть такие женщины "в русских селеньях", которых бояться практически все, вернее почти все, а в этом случае Михалыч не был исключением. К слову сказать, он не то, чтобы ее не боялся, просто не хотел прямого скандала, ибо такой тип женщин, как Анна Петровна, без скандала просто не мыслила свою жизнь. - Запирай, говорю, только не забудь через два часа ее оттуда выпустить. Понял?
  - Что ж, - пробормотал он, обиженный таким обращением. - Твое дело, но попомни мое слово - не к добру это!
  - Поговори у меня еще! - Зло прошептала Анна Петровна и, развернувшись на месте, быстро прошествовала домой, чтобы собраться и идти на работу. Михалыч, поджав губы, озабоченно смотрел ей в след и сокрушенно мотал головой. Ему было обидно и за себя, потерявшего в первый день Удара свою семью, в том числе и двух детей, и за Анну Петровну, которая не хотела понять, что семья ее разваливается. И она в скором времени может потерять девочку.
  А за дверью какое-то время раздавались плачь и крики, а также слабые удары кулаками в дверь, но через четверть часа они, вдруг, резко утихли, и наступила тишина, нарушаемая иногда странным бормотанием, а из щелки под дверью бил свет, который, впрочем, никто так и не заметил.
  * * *
  Анна Петровна вернулась под утро, когда еще не включили основной свет и, так и не раздеваясь, плюхнулась на кровать. Когда она проснулась, то не сразу заметила отсутствие девочки, а когда все же обнаружила "пропажу", то с замирающим сердцем бросилась к той комнатушке, где днем ранее закрыла свою дочь. Дверь была заперта, и изнутри не доносилось ни звука.
  - Даша! Дашенька! Ты там? - Сердце ее не находило себе места в груди. Она еще некоторое время звала ребенка, а потом бросилась искать Михалыча, обуянная злостью и праведным гневом и уверенная в его вине. В его плохой старческой памяти.
  Она нашла его на дальней стороне платформы и чуть не избила бедного старика. Если бы не начальник станции, лежать бы ему сейчас с переломами и гематомами. Он оттащил ее от Михалыча и рявкнул, как на безумную:
  - Отставить! - Будучи человеком в прошлом военным, он не терпел в своих подопечных любых панических настроений. - Что здесь происходит?
  - Анна Петровна, извольте объяснить свое поведение.
  - Этот... Этот... - От нахлынувшего на нее возмущения, она не могла подобрать слов. - Он забыл выпустить мою дочку.
  - Что? Откуда выпустить? - Нахмурился начальник станции, поглядев на Михалыча строго.
  - Она требовала, чтобы я закрыл ее дочь, Дашку, на несколько часов в подсобке, - пожал плечами кладовщик. - Потом добавила, чтобы я выпустил ее через пару часиков, а я... Забыл, в общем, пока принимал товар от сталкеров.
  - Вот видите?! - Закричала Анна Петровна, попытавшись достать Михалыча, но тот слишком резко отступил и меж ними сразу встал начальник станции, захлопывая брешь собой и сильно хмурясь. - Маразматик старый!
  - Стоп! - рявкнул начальник. - Этот "маразматик" всю ночь принимал товары, и он вполне мог забыть об этом! А ну, Михалыч, бегом за девочкой! А Вы, Анна Петровна... - Он недобро посмотрел на нее. - В общем, молчите, пока я не скажу Вам открыть свой рот! - Мать Даши побледнела, но не решилась перечить начальнику станции, а Михалыч во всю прыть своих уже не молодых ног понесся вызволять девочку из темного плена.
  Когда тот привел ее, надо сказать, выглядела она совершенно спокойно для ребенка, просидевшего целые сутки взаперти в темном помещении. Но смотрела она почему-то в сторону.
  - Ты в порядке? - Спросил у нее, присев, начальник станции.
  - Нормально, - пожала та плечами.
  - И тебе не было страшно?
  - Только сначала. А потом пришел дедушка и рассказывал мне сказки. Много красивых и интересных сказок... - Михалыч от этих слов нахмурился, внимательно разглядывая девочку. Что-то знакомое было во всем этом...
  - Значит, так, Анна Петровна! - Жестко произнес начальник. - На первый раз вам семь суток внеплановых работ! И не спорьте, а то еще добавлю! Если еще раз подобное повториться, то уж, извините, но нашу станцию Вы покинете навсегда, без права транзитного прохода и любых свиданий с дочкой. Вам ясно? - Та, бледная, словно простыня в кабинете доктора, лишь согласно кивнула. - А теперь ступайте. Накормите девочку и уложите спать. Михалыч! А ты проследи, чтоб так и было. Когда вернешься, я с тобой отдельно потолкую! - Пообещал начальник станции кладовщику и занялся своими делами.
  * * *
  Костерок весело потрескивал, озаряя неясным светом лица сидящих вокруг людей. Иван, ожидая пока согреется вода в чайнике, внимательно наблюдал за юродливым, пристроившемся напротив. Он обещал начальнику станции, что никаких проблем с этим чудаком не возникнет, вот и приходилось контролировать каждый его шаг, благо пока тот не слишком много гулял по станции. Все больше сидел у костра, грелся и мутным взглядом поглядывал по сторонам. Вокруг него образовалось свободное пространство, так как запах, источаемый его давно не стираными лохмотьями, выдержать мог не каждый. Да и его кукольно-неподвижное, сплошь из морщин, лицо не могло вызвать расположение у побывавших на краю гибели, но все еще остающихся людьми мужчин.
  Возле костра расположились сменившиеся с дежурства люди. Кто-то с усталостью глядел в огонь, другие разговаривали, делясь впечатлениями прошедшего дня, если таковые были, или просто обсуждали еще одни минувшие сутки. Так. Без всякого интереса. Просто, чтобы поддержать разговор, ибо молчание и погружение в себя становилось уже отличительной особенностью для людей после Взрыва.
  Внезапно, Ивана отвлекли люди, проходившие мимо костра. Кажется, эта была Анна Петровна со своей дочкой и кладовщик Михалыч. Анна явно нервничала, вцепившись в плечо девочки и почти таща ее за собой. Следом, поддерживая безопасную дистанцию, семенил кладовщик. Неожиданно девочка вскрикнула и вырвалась из руки матери, после чего несколько раз топнула ножкой.
  - Ты мне делаешь больно!
  - Ты сейчас же пойдешь и ляжешь спать! - Повернулась к ней зло мать.
  - Нет! - Упрямо закричала Дашка. - Я не буду спать! - И тут же получила пощечину от матери. Девочка, не ожидая такого поворота событий, рухнула назад. Слезы тут же хлынули из ее глаз, но она промолчала. Мать тем временем, сжимая от злости кулаки, еле-еле сдерживала себя.
  - Будь ты проклята! - Неожиданно для всех выкрикнула она. Иван даже чуть не подавился чаем, который только что глотнул. Мурашки пробежали по телу. И он заметил, что юродливый старик тоже смотрит на эту сцену и впитывает все звуки, доносящиеся от этих людей. - Поняла? Будь проклята! Из-за тебя меня чуть со станции сегодня не выгнали. А ты еще издеваешься. Мать не слушаешь!
  - Аннушка! - Встрял в разговор кладовщик. - Нельзя так говорить! Ты с ума сошла!
  - Иди ты, Михалыч, знаешь куда? - Она сверкнула на него грозным взглядом, потом схватила девочку и потащила за собой. В палатку. - Это моя дочь! Моя! И она всегда будет моей!
  - Уже нет, - Ивану то ли послышалось, то ли юродливый и вправду это произнес. Слушать было уже некого. Анна Петровна скрылась с ребенком в палатке, а кладовщик стоял и обтирался возле нее. Видимо ожидал какого-то результата. Поэтому Иван и прислушался к звукам вокруг, и не зря. Наконец, юродливый прошептал. - Она уже не твоя дочь...
  * * *
  Тьма зашевелилась и преобразовалась в фигуру матери и девочки. Женщина тащила ее волоком по перрону и кричала:
  - Я тебя проклинаю! Слышишь? Проклинаю!..
  Иван открыл глаза, выпрыгивая из липких объятий сна, и снова, словно, в нем утопая. Взгляд вновь уткнулся в почти осязаемую темноту. Но теперь она была другая. Кое-где разбавленная огоньками дежурных ламп. И костерок еще тлел.
  Иван оглянулся. Очевидно, он задремал прямо у костра, ожидая, когда юродливый что-нибудь выкинет. Юродливый... Напротив его не было. Черт! Проспал.
  Горе вскочил и огляделся уже более тщательно. Зачем, спрашивается, он притащил его на станцию? Вот теперь бегай, разыскивай. Куда же он мог подеваться? Он инстинктивно направился к палатке Анны. И не ошибся.
  Выглянув из-за колонны, Иван оторопел. Рядом с палаткой стоял юродливый с длинным посохом в руках. На конце этого шеста светился огонек, неяркий, голубого цвета. Светился словно сам по себе, ни фитиля, ни фонаря при этом не дозорный не видел. Напротив него стояла девочка с таким же огоньком в одной ладони, заботливо укрывая его второй. Старик рисовал на ее лице какие-то знаки пальцем, и что-то странное то ли бормотал, то ли пел.
  Что он делает? Зомбирует? Иван не был в этом уверен, но по метро ходило столько слухов, причем один страшней другого. Он подобрался, покрепче сжал в руках автомат и бросился вперед. Но не успел. С еле слышным звуком затягиваемого воздуха, они исчезли. Только странный огонек еще несколько мгновений мерцал при входе в палатку.
  От неожиданности Горе замер, не понимая пока, что должен сделать. На такой случай дозорных не готовили. Вдруг, он сорвался с места и влетел в палатку, громко крича.
  - Анна! Анна! - Та приподняла голову, ничего не понимая. А затем резко вскочила, явно сообразив, что что-то случилось.
  - Что? Где? - Глаза ее блуждали, совершенно не собираясь замечать стоящего в пологе палатки Горе. Тот подошел и легонько встряхнул ее, положив руки на плечи. Только тогда она обрела осмысленный вид.
  - Где твоя дочь, Анна? - Спросил он, удерживая ее за плечи. - Где она?
  Та показала рукой на небольшую деревянную койку и пошла туда, скинув одеяло на пол. И тихо-тихо заскулила, поднимая от кровати руки, в которых находилась теперь странная кукла, напоминающая очертанием и окраской одежды девочку. А самой Даши не было и в помине. Иван слушал рыдания женщины и не мог поверить себе. Как быстро меняется у людей настроение, да и от этого сами они. Недавно проклинала, а теперь вот льет слезы... Любит.
  Его размышления прервал толчок в спину. Некто, видимо сильно торопился, и не учел, что сразу за пологом палатки может кто-нибудь стоять. Горе обернулся и увидел осевшего от неожиданности на пол Михалыча. Тот не спал уже вторую ночь, поэтому и слышал рыдания и крики в палатке Анны. Надо отдать ему должное, не смотря на свой возраст да хиленькую, потрепанную временем фигурку, он все же поспешил на помощь.
  - Здорова, Михалыч, - поприветствовал его Иван, протягивая тому руку. - Как жизнь "молодая"? Не чихаешь?
  - Ваши шутки здесь не уместны, молодой человек! - Заметил тот, тем не менее, принимая протянутую в помощь руку и поднимаясь. - Тут, можно сказать, горе у человека...
  - Можно сказать? - Иван поднял брови, и несколько раздраженно промолвил: - Можно сказку рассказать, а здесь реальное горе!
  - А я ведь предупреждал! - Заметил Михалыч.
  - О чем? - Зашмыгав носом, пробормотала женщина, оборачиваясь. - О чем ты, старый хрыч, предупреждал?
  - Но-но! Попрошу без оскорблений. Сама ты, Аннушка, во всем виновата! Не надо было дочку свою проклинать! Она все-таки ребенок!
  - А ну говори, дьявол старый, что знаешь! - Женщина так и подскочила на месте, бросившись с кулаками на кладовщика, но путь перегородил опять тот же Иван, в которого она уперлась, словно в дерево, и пыталась теперь только руками достать Михалыча. Тот, отойдя на шаг и чувствуя защиту в лице дозорного, горделиво приосанился с презрительной миной и пробормотал себе что-то под нос.
  - Что? - Теперь не выдержал уже Горе. - Хватит мямлить! Говори, что знаешь!
  - Ну не столько знаю, сколько... Есть у меня одна теория.
  - Блин, Михалыч! - Чуть не обиделся Иван. - Я же сейчас отпущу ее!
  - Все! Все! - Тот испуганно отошел еще на один шаг. - Слушайте!
  - Давай, уже.
  - Тогда, еще до катастрофы, я сказки собирал, былины разные. Так вот. Была там одна даже не былина, а так поверье. Вроде как считалось, если проклянешь своего ребенка, то он исчезнет, а семью потом будут преследовать несчастья, пока не сгорит сам дом, в стенах которого это случилось. Так вот, там еще какой-то научный умник исследование свое проводил, и типа наисследовал, что проклятые дети никуда не исчезают. А забирает их некий старичок Лесовик, что в глубокой лесной глуши живет и людям никогда на глаза не показывается. С проклятыми детьми он добр, а вот с их не очень радивыми родителями совсем наоборот.
  - Так что же ты нам тут хочешь сказать, что это у нас тут Лесовик появился?
  - Ну, Лесовик не Лесовик, но что-то похожее.
  - Да ты понимаешь, что говоришь? - Возмутился Иван. - Какой к черту Лесовик? Деревьев в метро нет, а леса уж тем более!
  - Да не об этом я. - Михалыч махнул рукой, словно на глупого ученика, который не понимал ни единого его слова. - Я говорю, что это нечто похожее, и только. Уже все, наверное, кроме тебя, Горе, знают, что метро из всего обычного и нам понятного делает нечто совершенно непредсказуемое и страшное. Вот и здесь так же. Теперь это Метровик, какой-нибудь. Ну, или метровичок.
  - Нет, - возразил Иван, - пусть уж лучше Метровик, так страшнее, да и стрелять уже можно. Пойду я, пожалуй.
  - А что мне делать? - Взмолилась Анна Петровна, хватая дозорного за рукав.
  - Сиди и жди. Я тут недалеко в городском коллекторе, что с нашим западным тоннелем соединен, видел как-то голубое свечение.... Думаю, я знаю, где нашего Метровоя... Метростроя... Тфу ты! Метровика достать можно будет. Сейчас только команду кой-какую наберу...
  - Не надо команду! - Тут же завыла Анна. - Это ж сколько стыда-то! Не надо!
  - Но как? - Попытался запротестовать дозорный, но та еще больше его затрясла.
  - Не надо! Я с тобой пойду. Вымолю у него дочку, сама без всякой помощи.
  - А ума-то хватит? - Раздался скептичный голос Михалыча из-за плеча Горе.
  - А ты с нами пойдешь! - Пообещал Иван кладовщику, лицо которого начало вытягиваться.- Подскажешь, если че...
  - Но... Но... - Попытался возразить тот, но Иван уже повернулся к нему и грозно нахмурил брови. - Ножик только захвачу...
  * * *
  Иван еле разлепил глаза. Боль огромным пульсирующим шаром заколотила о стенки черепа, мешая думать и сосредоточиться. А руки и ноги затекли, связанные в неудобном положении.
  Ешкин кот! Какой такой черт женского пола заставил его прислушаться к словам Анны. Что за мысль такая идиотская - отправиться на поиски девочки в старый городской коллектор, да еще с этими двумя, а не с хорошо вооруженными солдатами. Зато теперь они сидят где-то в глубине этого самого коллектора связанные, да еще и с хорошим сотрясением мозга на каждого. Вокруг них прыгают дети с голубыми огоньками в ладонях, а откуда-то с постамента из тьмы этого большого помещения, давным-давно пропитавшегося далеко не благовониями, вещает, словно плохое радио, скрипучий старческий голос. Он, словно мячик, скачет внутри головы и заставляет ее вновь и вновь наполнятся болью, какими-то неестественными и чужими мыслями и странными образами.
  - Я есмь бремя! Бремя каждой падшей в этом мире женщины. Каждого человека, ступившего по стопам сей женщины...
  Черт! Дай только выбраться. Выпутаться из этих сковывающих все движения веревок. И тогда ты узнаешь, что есьмь бремя! Бремя тяжелого кирзового сапога. И имя ему Горе! Горе так пройдется по бремени, что...
  Господи, как же все оказалось просто. А то - Метровик, Метровик! Снеговик, ешкин кот. Ну, мать твою, Михалыч! Горе, сдается, пройдется и по тебе тоже. Обычная секта, управляемая безумным стариком и состоящая из одних детей, которые тоже, по-видимому, подвержены этому безумному состоянию. Не оказалось бы оно заразным! Да вообще, все клоунада чистой воды, игра на фантазиях старых маразматиков, которые, вот как Михалыч помнят всякие былины и притчи из того еще совершенно другого мира. И спец эффекты соответствующие - сухое топливо в таблетках, которое в плошках таскали детишки, да сама темнота, что даже слона укроет, если потребуется.
  - Сегодня великий день, дорогие мои! - Вещал голос старика. Откуда, разобрать было невозможно - его укрывала тьма, из-за неярких огоньков вокруг кажущаяся еще более плотной. - Начало великого суда, что пробил над беспутными родителями, способными проклясть свое чадо. Нам повезло. Одна из них сама пожаловала к нам в гости, тем самым изъявив стремление пустить всепожирающую волну детской мести по всему метро! Сегодня в агонии умрет она. Завтра сгорит синим пламенем ее станция. А уж потом сила нашей мести станет их бременем, и понесут они его по всему метро, выжигая нечестивых и утопших в своей безнравственности...
  А старик походу и не юродливый вовсе. Складно говорит. Ой, как складно! Да и дети не просто так тут вокруг прыгают со следами вселенского счастья на лицах. Определенно гипноз, или что-то типа того. Надо подумать о чем-нибудь эдаком. О серьезном. А то намутит еще чего с мозгами-то, тогда не выпутаться.
  Эх, а еще он сталкером хотел стать. Это при том, что он и дозорным-то был явно хреновым. Залезть в такую глупую ловушку! Это ж умудриться надо! Сначала, по всей видимости, чем-то тяжелым вырубили именно его, а уж потом ни Анна, ни Михалыч не представляли для них особой помехи. Да и оружие вон лежит, метрах в десяти в сторонке! И запах... Он принюхался, повернув голову к плечу. Да это от них! Этот старикашка чем-то облил их. Чем - не понятно, но Иван чувствовал, что это не к добру.
  Надо действовать! Он потихоньку напрягал и расслаблял руки, чтобы хоть как-то ослабить веревку. Ну, ничего, он еще повоюет!
  Тем временем прозвучала команда из уст юродливого, и дети словно взбесились. Начали прыгать вокруг с удвоенной силой, а несколько из них подскочили к связанным пленникам и, схватив за путы, стягивающие Анну, достаточно легко поволокли ее по полу в сторону не так давно использовавшегося кострища.
  - Давайте посмотрим на вновь прибывшую! - скрипел все тот же голос. - Давайте оценим силу ее духа и ненависть к пороку! Пусть она начнет праведное дело, к которому мы так долго шли! Выходи, девочка! Яви свою веру проклятым!
  Иван в замешательстве наблюдал, как из толпы прыгающих детишек вынырнула Дашка и с непонятными стеклянными глазами подошла к матери, неся на вытянутых руках в блюдечке голубой огонек...
  Все вскипело внутри дозорного. Он, что было силы, задергал руками, стараясь освободить руки, но пока что путы были слишком туги. Тем временем очнулась Анна. Она увидела стоящую перед ней Дашку с огоньком в руках, но пока не могла понять, что происходит.
  - Господи! Дашка! Прости меня дочка, прости! Я не хотела. Правда. - Но тут она поняла, что та ее не слушает и что вокруг твориться вовсе что-то совершенно непонятное. Беснуются дети. Голос старика из темноты что-то пропагандирует, отскакивая от сводов тоннелей и ее головы.
  - Эй! - Крикнула она громче, обращаясь уже к голосу "за кадром". - Метровик! Я уже все поняла! Я раскаялась! Ты слышишь?
  - Да опустится очищающий огонь, да уничтожит он все сомнения наши и грехи их! Каждому по заслугам, каждому по деяниям их... - Девочка приближалась к матери с протянутой рукой. В ее глазах все так же тлел огонек безумия, смешанного с маниакальностью.
  - Эй, Метровик! Я же прошу тебя, прости!
  Но тот словно не слышал, продолжая свою пафосную речь. Ускоряющийся ритм беснующихся детей, не вызывал никаких сомнений в том, что сейчас должно произойти. Даша была уже настолько близко к матери, что сомнений в ее одержимости больше не было. Горе зарычал, сжался и, оттолкнувшись согнутыми коленками, рванулся вперед... Правда, скользя по полу, ибо путы еще не были сняты, и больно ударившись лицом о него.
  - Взгляните на этого подземного червя! - Продолжил голос. - Что он делает? Он пытается остановить нас! Продлить агонию, что захватит скоро все метро!
  - Ууу-ууу-у, - промычал Иван грозно, пытаясь сказать: "Дай только ос..." - , но тут на него набросились дети и кто чем стали колотить связанного человека. Горе зарычал, но ему ничего не оставалось, как сильнее поднапрячь руки, в надежде освобождения. И надо сказать, что веревка начала поддаваться, ослабляясь...
  Тем временем, ладонь девочки, с зажатым синим огоньком, коснулась матери. И та резко вспыхнула, будто облитая бензином. На время все вокруг замерли, внимательно вглядываясь в получившийся фейерверк и вслушиваясь в жуткий вой, разнесшийся под сводами старого городского коллектора. Замер и Иван, с ужасом наблюдая за происходящим. Но не без цели. Вспыхнувшее пламя ярко осветило все вокруг. И он увидел, где стоит старик. Чуть в стороне. Каких-то десять метров их разделяло! Ну, что ж. Вот он и ты! Метровик...
  - Вот так огонь будет поглощать станцию за станцией, дети мои! - Не обращая ни на кого внимания и тем более на корчащуюся в агонии на полу женщину, кричал старик, размахивая своим посохом. - Вот так вот месть наша пройдется по недостойным жить людям! Вот так, сожрет он любого, кто обидит ребенка...
  Он захрипел, от неожиданности вытаращив глаза. Ивану удалось все-таки, пользуясь общей заминкой, освободиться и незаметно подойти к старику, "благо" догорающий трупп Анны Петровны уже давал не так много света... Он железной хваткой сдавил горло юродливого, собираясь сломать тому шею, но опять случилось что-то невероятное.
  Со звуком засываемого воздуха он, держа мертвой хваткой свою жертву, куда-то провалился. И в следующее мгновение - ослепляющая темнота, неясные очертания каких-то неизвестных стен, злобное выражение лица юродливого прямо перед глазами, а потом посох с синим огоньком, надвигающийся на его голову.
  И снова с тихим звуком засасываемого воздуха он в коллекторе. Лежит, распростершись на полу. А вокруг удивленные, но явно осознающие, что происходит дети, с выражением ужаса на лицах, а также бледная в слезах Дашка, бросающаяся к обгорающему телу матери.
  - Мама! Мама! Что происх...
  * * *
  - Эй, - кто там? - Петр со всей поспешностью, на которую был способен, развернул станковый пулемет в сторону тоннеля, откуда послышались многочисленные шаркающие звуки и неясный гомон, и включил прожектор. И застыл, как в копанный.
  Из темноты один за другим начали выходить дети. Мальчики и девочки, худые, в оборванных одеждах с пространными выражениями на лицах. И их становилось все больше, словно поток не иссякал, а наоборот только начал набирать обороты. Когда, казалось, что выходящие из тоннеля дети никогда не закончатся, на свет появились два взрослых, очевидно, замыкающих процессию.
  Это были Иван и Михалыч, которые дня два назад неизвестно куда исчезли со станции. Петр удивленный этим и, в то же время, обрадованный другу, соскочил с баррикады, и подбежал к ним. Лица этих двоих тоже были несколько отстраненными и пугающе серьезными.
  - Горе! Что произошло? Где вас, черт дери, носило?
  - Никогда не произноси это слово! "Черт!!!"- Зарычал, будто кем-то укушенный Иван. - Ясно?! И никогда не проклинай ребенка!
  Петр в замешательстве застыл, удивленный и обескураженный таким поведением своего друга. Он не мог ничего понять. Но ему и не стоило пытаться.
  В голове Ивана роилось много мыслей. Одна невероятней другой, но беспокоила всего-лишь одна. Как этот неведомый старик, будучи всего лишь обманщиком, смог переместить их обоих за доли секунды в совершенно другое место. А потом выкинул оттуда Ивана, как какой-то простой предмет.
  А может это действительно был этот... Как его? Метровик... Но девочке, чувствовал он, ничего рассказывать не стоило.
  
  
  Изгнание.
  - Что будем делать?
  - Выгоним со станции!
  - Но...
  - Не насовсем. Пока не поймем, в чем дело. Да и, кроме того, подозрительно все это очень.
  - Без сомнений. Непонятно, что случилось на поверхности.
  - Вот именно. Да и меж делом... У него будет время подумать о своем поведении, а то последнее время совсем распоясался. Выдайте ему минимальную дневную пайку и фонарик. Пусть гуляет. Может у "цивилизованных" перекантуется пока, но до того, как не поймем, на станцию его не пускать!
  ***
  Трудно быть одному? Да легко!
  Петр Мамонов, по прозвищу Момон, шагал в кромешной темноте тоннеля, удаляясь от ненавистной ему теперь станции. Ненавистной потому, что его изгнали, по сомнительным и можно сказать возмутительным причинам, с которыми лично он был в корне не согласен. Но не это главное. Главное, что ему, мужчине лет сорока, прожившему на станции почти десять лет, теперь придется искать себе другое место жительства. Что собственно не проблема. До ближайшей жилой станции или, вернее сказать, скоплении станций, так сказать - цивилизации, нужно было пройти всего-то две заброшенные. Беспокоило другое.
  Как встретят его там? И пустят ли на станцию? Какой бы плохенькой не была связь его станции с "цивилизацией", но она была и эти противные и богобоязненные людишки, казавшиеся все это время друзьями, братьями или сестрами, по любому сообщат о случившемся. И ведь люди на другом конце темного тоннеля поверят версии, настолько сильно притянутой за уши, что любой нормальный, дружащий с головой человек, разбил ее бы в щепки.
  Момон вздохнул так сильно, что эхо этого звука несколько раз прокатилось по тоннелю.
  Вот в том-то и дело! Что нормальных людей в метро уже не сыщешь. Все какие-то нервные, подозрительные. В первую очередь, как говорится, стреляют, а потом спрашивают. И тут как водится, сначала выслушают начальника станции. Еремеев - скотина! А уж его мнения никто даже спрашивать не будет.
  А черт с ними! С политиками! Это же он - Момон! Выкрутится как-нибудь. Вот как, скажите, можно не работать на станции, на которой не работать не возможно, да при этом еще и питаться не хуже начальника станции? Как? А он знал. В любом обществе, даже в самом трудящемся и распределяющим продовольствие согласно занятости и общему вкладу труда, существует категория товаров и услуг всегда востребованная населением. Правда, все это не совсем законно. Но на этот счет у Петра было свое мнение, далеко расходившееся с мнением начальства да в принципе и остального здравомыслящего населения. Но вот именно они-то все и закрывали глаза на его маленькую барахолку. Люди тогда только "бухтят", когда хотят показаться хорошими в глазах других людей, а как увидят что-нибудь необычное или захотят почувствовать нечто незабываемое, так сразу все разговоры как рукой снимает. Становятся покладистыми и алчными.
  Вот и приторговывал он тем, что кому-то в определенное время было необходимо. Все к нему шли. Намекали, заискивали, последнее тащили, а он, не будь дураком, старался поскорее найти необходимое. Кому-то грибочков чудных, от которых забывалась действительность, кому-то таблеток от различных хворей, что у ходоков на поверхность выменивал (бог с тем, что срок годности давно прошел, а иногда все ж помогало), иным шкурки-чучелки мелких тварей, другим - картины, украшения и бижутерию, что побогаче, но за этим сам ходил. Напрашивался с ходоками на поверхность, и пока они там своими делами занимались, проворачивал свои. Все более-менее ценное с собой тащил. Все приходили! Все!
  А тут... Даже эта... Теперь уж вдова Соболева, что, как говорят, по его вине погиб. Даже она, которая сама рада была, когда он к ней приходил и исполнял "невыполненный мужнин долг", кричала после громче всех, когда его выгоняли со станции.
  На Петра вдруг нахлынула неконтролируемая злость, отчего он крепче сжал кулаки, и сильнее, чем надо поставил ногу на шпалу. После чего, оступившись, полетел на эти самые шпалы ничком, закрывая руками лицо. Зажатый в кулаке фонарик выскочил и запрыгал, ударяясь то о дерево, то о метал, затем, закружившись, затих, выхватывая тюбинги слева от Момона, местами проржавленный металл выступающих из бетона балок, провисшие и порванные тут и там кабели, а также легкую, подающуюся любому движению воздуха паутину, собирающую собою пыль.
  Мужчина же, взвыв от боли, перекатился на бок, прижимая к себе левую руку. Некоторое время он так и лежал, превозмогая боль, пытаясь понять, не сломана ли она, а также, отчего последнее время несчастья начали сыпаться на него как из рога изобилия. Затем принял сидячее положение и, несколько успокоившись, стал рассматривать паутину, пляшущую на границе света, размышляя.
  Заброшенные станции он миновал минут десять назад. Это значит, что скоро из темноты должен появиться аванпост "цивилизации". Это и люди, и кров, и еда. Тогда, скажите, пожалуйста, зачем он беспокоится и раньше времени впадает в панику? Надо всего лишь взять себя в руки и пройти оставшиеся несколько сот метров, ну или пару километров, это уж как повезет.
  Момон улыбнулся своим мыслям, поднялся, отряхнулся, и, подхватив фонарик, пошел вперед, к "цивилизации".
  ***
  - Надо его изолировать.
  - В смысле?
  - Есть подозрение, что у него бубонная чума...
  - Что?!
  - Бубонная...
  - Я знаю, что это такое, доктор! Я в толк не могу взять другое. Как он сутки находился на станции с таким диагнозом!
  - Это лишь предположение, но не будет излишне...
  - Не будет излишне?! Да одного подозрения достаточно, чтобы не пустить человека на станцию. Вы уж определитесь, доктор! А пока... Карпов! Звони Громову! Предупреди, чтобы его не пускали. Пусть болтается меж станций, пока... Пока господин "доктор" целиком и полностью не будет уверен, с чем имеет дело. Кстати, много у него времени?
  - Ну, с едой более-менее понятно. Потерпеть сможет, у него и пай есть. Но вот с водой... Боюсь, обезвоживание настигнет его к концу вторых суток, на третьи...
  - Значит доктор, у Вас есть сутки. Иначе убьете человека, чем бы он там не болел.
  ***
  Трудно было сказать, что он испытывал сильнее. Злость, раздражение или обиду. Наверное, и то и другое вместе. Что им там наговорили, если его не подпустили к "цивилизации" и на расстояние выстрела? Да не то, что к станции, да и к аванпосту подойти не удалось ближе ста метров. Только он вышел из-за поворота тоннеля, как его ослепил мощный свет прожектора, далее злобный голос потребовал, чтобы он убирался, иначе они применят "Корд". И Момон не в силах был поверить этому, пока они действительно его не применили. Предупредительно. До сих пор перед глазами шлейф от пуль, вернее "фонтанчики" отколотого ими бетона, змейкой проскользившие в каком-то метре мимо.
  Вот тогда он по-настоящему испугался. Даже не сразу понял, что ему снова кричат, чтобы убирался, а то следующая очередь будет по нему. Момону ничего не оставалось, как быстро ретироваться оттуда.
  И страх гнал его до заброшенной станции. В голове возникали ужасные картины погони и ее результата. Хотя за ним никто не гнался, но это он понял, только взобравшись на пустой перрон. Что за бред? Только сейчас он осознал, что "цивилизация" не была в состоянии войны с их станцией и быть не могла. Так может дело в другом? Может новый командир дозора не узнал частенько захаживающего к ним за всякими безделушками Петра?
  Он повторил попытку, но со стороны других путей. Не тут-то было! Его даже предупреждать не стали, а начали палить из пулемета сразу.
  Теперь же его охватила злость. Так с людьми не поступают! Даже с самыми гнилыми!
  Он взобрался на платформу пустующей станции, мельком осветил фонариком объемные колонны, высокий свод и кучи мусора на полу. Затем размашистым движением ноги запустил какую-то дряхлую бумажную коробку в темноту в сторону шпал, после чего рухнул рядом с более-менее чистой колонной на пол, отшвырнув фонарик в сторону, и схватился за голову.
  Некоторое время он молча сидел в такой позе, не в силах двинуться, не в силах думать и понимать происходящее вокруг. Затем медленно поднял голову и огляделся.
  Фонарик лежал чуть в стороне, выхватывая из темноты осыпающуюся кафельную кладку одной из колонн, кучу мусора рядом с высовывающейся из нее одноглазой головой пупса и надпись на свободном от кафеля участке колонны:
  "Ад опустел... "
  Услужливая память подсказала окончание фразы: "Все демоны здесь".
  Петр не мог вспомнить, откуда, но автора он знал. Уильям Шекспир. Поэт другой страны и другой эпохи. Но как точны слова, что он передал грядущему поколению, или, скорее всего поколениям.
  Момон подхватил фонарик и некоторое время, причем достаточно долгое, тупо щелкал выключателем, направив свет на надпись. Надолго ли хватит батарейки, его в данный момент почему-то интересовало меньше всего, хотя задуматься об этом следовало бы. Но, как всегда и бывает, во время опасности, во время нестандартной ситуации человек может измениться кардинально. Вот и Петр, всегда широко мыслящий, хитрый и уверенный в себе барыга, сейчас стал обычным трусливым тюфяком, который не понимал, что происходит, не знал, что делать дальше и очень-очень боялся. Боялся будущего и того факта, что его может не быть вовсе.
  Уставившись стеклянным взглядом на надпись, которая благодаря фонарику то появлялась, то растворялась в кромешной темноте, Момон ничего чувствовал лишь страх, поднимающийся к горлу.
  "Ад опустел... все демоны здесь!"
  Он до этого-то не слишком верил в людей, а сейчас они все казались исчадиями ада.
  Даже не сказали, за что! Хотя нет... За что, он прекрасно себе понимал, хотя и не разделял их уверенности и уж тем более виноватым себя не чувствовал. Он наоборот спасти хотел. Другой разговор, что у него не получилось, и он вернулся на станцию один, но это не вменяет ему вину за гибель целой группы. Ну а почему теперь не пускали обратно? Даже на чужой станции. Это никак не вязалось с происшедшим. Звери, а не люди.
  Петра пробил озноб. На заброшенной станции было довольно прохладно, но по ощущениям Момона - что-то не то. К ознобу примешивалось чувство вялости, а также то ли от долгого мигания фонарика, то ли от недавнего нервного напряжения и шока - слезились глаза.
  Петр щелкнул кнопкой, вырубив свет. Ничего не изменилось. Глаза продолжали слезиться. Он несколько раз протер их, но видимо напрасно. Из-за грязи, скопившейся на руках, глаза защипало. Момон выругался, но новый приступ озноба заставил его замереть. Отдаленная догадка слегка забрезжила в темноте нежелающего думать мозга.
  Мужчина снова включил фонарик и посветил на свои грязные дрожащие руки. Затем дотронулся до лба. Он был влажный и горел. Его лихорадило. И от этого факта Петра затрясло еще сильнее. Ужас медленно просачивался внутрь, как и холод от начинающейся болезни, необжитой станции и тьмы медленно заползающей в жизнь мужчины, как и осознание того факта, что люди знали о его болезни и предупредили об этом другие станции.
  Заставили его скитаться по темным тоннелям без надежды на какую-либо помощь. Медицинскую, людскую. Без жалости, без сострадания и возможности нормальной смерти. Человеческой смерти.
  В горле стало сухо. Может это была просто необходимость в питье, так как часов пять во рту росинки не было, а может болезнь брала свое, иссушая слизистую. Петр осмотрелся. Как-никак лихорадка над ним еще не взяла вверх, а поддержание сил имело смысл не только как поддержание жизни, но и как единственное средство борьбы с болезнью. В слабом организме болезнь прогрессирует быстрее.
  В охватываемом светом фонарика пространстве нашелся лишь мусор. Хлам, оставленный за двадцать лет деятельности человека. Ничего полезного и ничего, чтобы могло удержать в себе влагу, которая конденсировалась на холодных сводах.
  Чуть дальше к его станции, вспомнил он, по левому тоннелю должна была быть лужа. Но когда он ее там видел, Петр не помнил. Но попытаться стоило. К тому же прием пайка, в любом случае вызовет только еще большую жажду.
  Мужчина поднялся на ноги, ощущая в них слабость и, освещая фонариком путь, побрел в тоннель, совершенно не ощущая времени. А оно поджимало.
  ***
  - Разрешите доложить!
  - Докладывай.
  - Нашли Соболева!
  - Что?.. Где?
  - Сам приполз. Скребся в герму под утро.
  - Состояние?
  - Хреновое...
  - Что?
  - Простите, тяжелое. Но доктор говорит, что жить будет. Уже через пару дней сможет рассказать, что случилось с группой.
  - Хорошо. Что доктор о болезни Мамонова говорит?
  - Не чума! Но болезнь идентификации не поддается. Скорее что-то с поверхности. Скорее не опасное.
  - Так... Отряди трех человек на поиски Момона. Найдите, приведите и держите пока в карантине. Ясно?
  - Так точно!
  ***
  Да! Петр нашел ее. Лужу, которую он когда-то видел в тоннеле. Она была на месте и даже более широкая, чем подсказывала память. Она ласково поблескивала в тусклом свете фонарика и словно играла с жаждой Момона, заставляя все его существо к ней тянутся.
  Но Петр не торопился. Он припал на колени рядом с краем, нагнулся как можно ниже и понюхал. Вода, как вода с еле заметным запахом соляры. Ничего, переносимо. Затем он лизнул поверхность. Тот же неуловимый привкус топлива. Ну, прямо чуть-чуть...
  И более не в силах сдерживаться мужчина трясущимися от развивающейся болезни руками зачерпнул воды и жадными глотками стал пить. Утолив жажду, он прислонился к тюбингу, стараясь отдышаться и тут его вывернуло. И рвало до тех пор, пока от спазмов не заболел живот, и вся поглощенная вода не вышла наружу.
  Для питья она была не пригодна.
  Момон вынул сух пай и начал жадно глотать сухую галету, стараясь тщательно прожевать ее, но в спешке не всегда успевая. И снова его вывернуло. Забрезжило смутное сомнение, что вода не только не пригодна для питья, но и опасна. Легкий привкус соляры никак не хотел уходить, а во рту образовалась неприятная вязкость.
  Петр взвыл от отчаяния. Мало того, что не утолил жажду, так еще и испортил сух пай. Да ко всему прочему разболелась голова, как подтверждение болезни.
  Сколько он еще просидел у этой лужи, он не помнил. Да и вести отсчет было не по чему. Фонарик вдруг увял на глазах, несколько раз моргнув на прощание, после чего сказалась усталость и нервное напряжение последнего дня. Тьма обволокла и убаюкала. И мужчина провалился в беспокойный сон, наполненный разнообразными образами. В основном жуткими и пугающими.
  Через несколько часов он проснулся в холодном поту, но уже чувствовал себя лучше, не смотря на слабость, вызванную голодом. Но зато болезнь очевидно слегка отступила. Он нашел в себе силы подняться и пошел дальше. Ото сна мысли немного прояснились и он смог вспомнить, что на следующей станции всегда росли грибы, что он продавал любителям расслабиться. Они были галлюциногенные, но это его сейчас волновало мало. Самое главное то, что они могли немного утолить его невыносимую жажду и чуть-чуть голод. А о последствиях наркотика можно позаботиться и потом. Сейчас главное жизнь.
  Эта заброшенная станция была другая. Часть свода здесь обвалилась, открыв небольшое "окошко" наружу. Так что свет еле-еле, но проникал сюда. Свод же, что обвалился, образовал собой насыпь земли вперемешку с бетоном и арматурой. И вот на этой куче росли они. Полупрозрачные бледные грибы на тонких ножках, которые и были очень популярны у наркоманов на его станции. В небольших количествах гарантировали человеку расслабленность и небольшой набор цветных картинок в зависимости от ситуации и настроения человека, съевшего такой грибок.
  Долго думать Петр не стал. Обычно не думаешь, когда сгораешь от жажды или голода. Но небольшую сдержанность все-таки проявил.
  Присел, сложив ноги в позе лотоса, трясущимися пальцами аккуратно сорвал один гриб, и, засунув в рот, медленно разжевал, наслаждаясь сочной мякотью. Было приятно ощущать, как тепло разливается по телу, не смотря на болезнь и холод, царящий на станции. Исчез противный привкус соляры во рту. Пропала головная боль. И возникло ощущение легкости. Той легкости, когда ничего не болит, легко дышится и организм ощущает себя всемогущим. Даже луч света, просачивающийся сквозь небольшое отверстие в своде станции, казался ярче, а воздух с поверхности, наполняющий станцию - теплее.
  Небольшое чувство голода и жажды осталось. Все-таки один гриб не мог утолить все и сразу. Поэтому Петр, почувствовавший себя намного лучше, и слегка потерявший чувство меры, принялся горстями срывать грибы и, почти не жуя, проглатывать.
  Все мы - заложники своих решений. Только не всегда знаем, к чему, в конечном счете, наше решение может нас привести. Момон, находящийся на грани нервного срыва, пищевого отравления и болезненного истощения, не смог предугадать реакции своего организма на внезапное улучшение состояния. Даже последние наркоманы с его станции не поглощают более двух-трех грибочков за раз, а он успел сжевать пару горстей, прежде, чем его "накрыло".
  Сначала рефлексы замедлились, мышцы расслабились. Зрачки расширились до неимоверных размеров, руки опустились, не дожеванные грибы стали выскальзывать вместе со слюной из раскрытого рта, а мочевой пузырь опорожнился.
  Но ничего этого он уже не помнил. Напряжение последнего дня, голод, болезнь и увиденная им надпись слились воедино в отравленном мозге мужчины, кардинально меняя настроение и вызывая навеянные всем этим галлюцинации.
  "Ад опустел... все демоны здесь!"
  Внезапный взрыв чувств - злость, ненависть, отчаяние, страх - наполнил Момона изнутри, заставив его излиться душераздирающем вое. Это не был простой крик, это был вой. Вой взбешенного до безумия больного существа, загнанного в угол и оставленного умирать в одиночестве. Он больше не был человеком в прямом смысле этого слова. Токсичное вещество, вызывающее галлюцинации совместно с разрушительными процессами испытанных им ранее чувств и ощущений сломали его.
  В приливе энергии он заметался по полутемной станции, сминая грибы, спотыкаясь и падая. И уничтожая руками и зубами то, что могло напомнить ему человека и что разгоряченное галлюциногеном воображение, дорисовывая, превращало в страшные картины Ада. И людей, покинувших это жуткое место и теперь окружающих Момона. Пустые коробки, предметы быта и инвентаря, когда-то оставленные людьми, почти истлевшую одежду. Он ободрал в кровь руки, пока пытался стереть с грязной покосившейся колонны чей-то старый рисунок, в котором можно было смутно угадать семью. Так и не стерев, он просто замазал их кровью, обильно сочившейся из израненных, разбухших пальцев. После чего, схватив палку, стал лупить ей по гипсовым фрескам, напоминающим ему о людях, стараясь разрушить их, выковырять их из мест в колоннах, где крепились.
  А потом...
  Потом услужливая мысль вдруг подсказала ему, где живут демоны. Он это знал. Знал всегда. И даже жил когда-то давно среди них. И эта услужливая мысль не давала ему покоя, пока он некоторое время стоял с поднятой палкой и стекающей изо рта слюной, додумывая следующую - еще более умную мысль. Затем снова взвыв, он пустился в сторону своей станции.
  Через некоторое время где-то в тоннеле раздался заунывный вой, после чего последовали предупреждающие крики и матюки, а завершил нарушающую тишину метро какофонию звуков треск автоматной очереди...
  ***
  - Лежи, Соколов! Ты как?
  - Уже лучше. Думаю, еще пару дней и бегать буду...
  - Ну-ну. Ты лучше не думай, а доктора слушайся... Хотя... Ты можешь сейчас говорить? Не устанешь?
  - Нет. Нет, конечно! Спрашивайте.
  - Хорошо. Что там произошло? Можешь рассказать?
  - Да... Думаю, да. По крайней мере до того момента, как потерял сознание.
  - Отлично. Доктор тоже слушайте внимательно. Возможно, там есть разгадка...
  - Да разгадка итак есть. Хм. В общем, это тяжелая форма аллергии, вызванная спорами какого-то нового растения, только вот какого?
  - Итак, Соколов?
  - Значит, мы вышли на поверхность, и ничего не предвещало беды. До ближайшей "перевалки" всего минут тридцать хода, причем маршрут и все здания постоянно исследуются нами, так что особых сложностей не должно было случиться. Так может, только "залетный" какой нарисуется... А вишь, нет. Подозрение закралось у старшего, что нечто странное в подвале одного из домов происходит... То ли звук какой, то ли стон. Вот мы вчетвером туда и спустились. А Момон снаружи остался. Что-то в останках ларька выискал. Вот и стал рыться. А мы значит внутрь... А там... Какое-то растение доедает еще живую тварь...
  - Растение?
  - Да. Оно большое. С толстым массивным стволом и листьями, которые острыми иголками на них удерживают жертву, а цветок... Ну, то, что должно быть цветком... Поедает! А еще бутоны не распущенные у него по сторонам. В общем, старший дал команду стрелять, чтоб его... Вот тут-то оно и выстрелило. Вернее... Разбрызгало, испустило... Ну не знаю как... В общем, из бутонов, словно газ, пошла зеленая пыль. И... и...
  - Успокойся, Соколов. Это растение выпустило пыльцу, как я понимаю, против которой не помогли противогазы.
  - Мы в течение минуты все попадали на пол и потеряли сознание или... умерли. Не знаю точно. Когда ко мне сознание вернулось на какое-то мгновение, я понял, что меня вытаскивает на поверхность Момон. Только вытащил, сам раскашлялся. И... Ну и все, что я помню.
  - Ясно. Теперь все ясно.
  - Простите...
  - Да?
  - Я хотел бы увидеть Петра. Пожать ему руку. Позовете?
  - Нет. Его нет...
  - То есть как? Когда же он вернется?
  - Он не вернется... Он ушел оплакивать своих товарищей со станции... Хм. В неизвестном направлении... В общем, он не вернется.
  
  
  Цветок надежды.
  - Серег! Ну, Серег! Ты че! - молодой раздосадовано смотрел, как скрывается во тьме тоннеля Шуша. - Ну, нельзя же так! Обидел девчонку и не чешется.
  - Да ладно, - махнул рукой Сергей, поджав губы. - Знаем мы, зачем тебе Шуша. Вечно с нее глаз не сводишь. Будто на картину любуешься. Все прелести ее глазами уже облапал.
  - Ну, ты это... Полегче! - Молодой отвернулся во тьму, где только что скрылась Шуша, напряженно сжимая кулаки и сопя.
  - Ладно, ты... - усмехнулся опять Серега. - Извини. Не хотел твои чувства задевать. Знаем, что ты ее любишь.
  - И не люблю вовсе! - взвинтился вновь парень, поворачиваясь к костру и возмущенно смотря на обидчика. - Не люблю! Просто так не поступают!
  - "Так не поступают!" - передразнил его Серега, изобразив чересчур надутые губы и раскачивая возмущенно головой. - Ты бы лучше за собой следил. Вон как глаза вылупил, когда она пришла! И заметь, без всякого стеснения. Разве это "просто"? Да это любовь и сама что ни есть настоящая!
  Молодой готов был взорваться. Его скулы нервно играли желваками, кулаки сжимались, а глаза источали молнии. Шумно дыша, он сделал шаг к Сергею, поднимая руку, тыча в того указательным пальцем и собираясь что-то гневное выдать, как рядом резко встал Ахмед.
  - Все, господа! Хватит! - он подошел к обоим и встал между ними. - Развлеклись! Дашку вот обидели, - он пристально взглянул на отвернувшегося Сергея, потом обернулся и также посмотрел на молодого, - да и не разодрались чуть во время смены. Давайте спокойней. Все-таки на дежурстве. А ты Малой реже слушай Серегу. Обидно ему, что своей еще не нашел... Любви-то.
  - Да, ни че не "не нашел", - тут же зашевелился на своем месте тот, обиженно пыхтя.
  - Не нашел. - подтвердил Ахмед. - И не надо нам тут пыль в глаза пускать, да молодых подтрунивать! А ты не боись, - он снова повернулся к Молодому и уже мягче проговорил, положив руку ему на плечо. - Вернется твоя Шуша. Вернется. Да вот уже на следующую смену прилетит, как на крыльях. Ведь она тоже к тебе не равнодушна, дурачок.
  - Вернется? - Молодой воспрял, глаза засветились, а на лице заиграла идиотская улыбка. - Правда?
  - Да, правда, правда! Неужели ты думаешь, что она ради нас сюда ходит? Песни свои тут распевает? Да на кой мы ей? Сам посуди! - Ахмед широко и располагающе улыбнулся. Потом проговорил примирительно. - Ну, все. Хватит на сегодня эмоций и сказок. Вон и смена уже идет. Спать пора идти. А то - любовь... сопли... С вами опасно уже в дозор ходить...
  - Ну как тут у нас дежурство проходит? - Спросил первый вошедший в круг костра. Прапор Авдеев. Полный и уверенный в себе человек. Со странными лихо закрученными усами и танкистской шапочкой поверх спутанных и грязных волос. Очевидно, он сегодня был за старшего. Следом ввалились братья Пономаревы. Длинные и сухие, "как два тополя на Плющихе", как любил говаривать тот же прапор.
  - Как всегда Молодого дразните?
  - И ничего они не дразнят! - снова надулся тот.
  - Ну, так как дела господа? Спокойно?
  - Спокойно! - подтвердил Ахмед. - Вот, Авдей, байки травили все дежурство. Кто кого переплюнет так сказать...
  - Ну и кто кого? - заговорщицки прищурившись, спросил тот.
  - Лучше всех Шуша рассказала, - сразу вклинился в разговор Молодой, но Серега осадил его.
  - Ничего не лучше. Обычная история, как и у всех. Мы не устраивали здесь конкурсов. Не зачем. Всякая история у костра - это нечто таинственное и чарующее, так что, - он рубящим движением махнул рукой, словно что-то отрезая, - не зачем их делить на плохие и хорошие! Не зачем!
  - И то, правда, - согласился Игорь, один из братьев. - В Метро сейчас столько историй ходит, что и не сосчитать.
  - И в каждой, - добавил Петр, второй "тополь", - свой смысл.
  - Ну ладно, смену принял, - сказал Авдей Ахмеду. - Я вас не задерживаю. Идите, отдыхайте. - Он подбросил в огонь немного поленьев и стал рыться в рюкзаке, доставая трубку. - Мы вот тоже сейчас историями займемся. Так и дежурство легче перенести, да и сон-то прогнать легче.
  - Это, смотря история какая, - вдруг, заговорил Молодой, останавливаясь и оборачиваясь. - Вот если интересная, то и спать не хочется, а ежели нет, то...
  - Интересная! - Важно заявил Авдей. - Других не держим. А ты, парень, иди уже, отдыхай себе спокойно.
  - Дядя Вась, - не унимался Молодой, - а можно остаться? Историю Вашу послушать?
  - Ты че, не устал совсем?
  - Да нет, не хочется спать вовсе. Может, что интересное услышу.
  - Да сиди себе на здоровье, - махнул рукой прапор. - Мне что - жалко?
  - А ты ему про любовь расскажи, Авдей. - Из темноты возник Ахмед, уже успевший выйти из освещения костра, а следом, скидывая рюкзак, вернулся и Сергей. Очевидно, спать сегодня не хотелось никому.
  - Про любовь, говоришь? - задумчиво почесал голову прапор, раскуривая трубку. - Что ж, можно и про любовь. Ну не совсем то, что вы хотите услышать, так как Метро все коверкает в свою сторону, но любовь там была, а еще была смерть, ну, в общем, все по-порядку...
  Случилось это на одной из дальних станций. Станция практически не поддерживала контакта с большим метро. Жила одной единой общиной. Отправлялись изредка караваны, чтобы закупиться необходимыми вещами, а так в основном жители сами себя обеспечивали едой и одеждой. А что, собственно, человеку еще нужно? Разве только оружие с патронами, да кое-какие медикаменты. Это-то они и выменивали у жителей других станций. Название этой станции даже не спрашивайте - сам не знаю.
  Так вот, жил на этой станции паренек один. Обычный, ничем не примечательный такой. Разве что любил он вот как вы байки послушать, да у костра посидеть со старшими. Лет двенадцать-тринадцать ему было.
  Юркий такой везде нос свой сует. Везде интересно и увлекательно. Как там, наверху? Как там на других станциях? Всегда надоедал взрослым с вопросами, а тем лишь дай поболтать, особенно, когда у костра, да с чашкой чая, да еще и усталость вот как сейчас уходит куда-то, словно и не было ее вовсе.
  И вот однажды нашему герою, а звали его Максим, посчастливилось услышать историю одну. Об одном чудесном цветке, который где-то здесь рядом в тоннелях прячется, и найти себя не позволяет никому. Будто бы он алого цвета и странным образом воздействует на организм человека. Чем бы тот не болел, чем бы тот не отравился и какую бы дозу радиации не получил, от всего излечивает. Но найти его трудно. Ой, как трудно. Известно только, что где-то здесь неподалеку его свет в тоннеле видели, только в каком и где, это неизвестно.
  Максим, развесив уши, слушал пока человек, а это был человек, прибывший на станцию из большого метро, не закончил и не удалился, странно и тяжело кашляя.
  В тот же момент он вскочил и побежал. Побежал сломя голову, словно где-то что-то загорелось, словно где-то рядом была смерть.
  Подбегая к одной из палаток, он уже издалека кричал:
  - Ленка! Ленка!
  - Что ты орешь, как резанный? - недовольная девочка примерно его возраста уже выходила из палатки, раздраженно шипя на него.
  - Лен, - проговорил он уже тише, подходя к ней. - Слушай! Сейчас один челнок рассказал... Ты не поверишь!
  - Во что не поверю?
  - В аленький цветочек!
  - Во что? - нахмурилась Лена. - В какой еще цветочек? Что ты несешь?
  - Есть такой цветочек, который людей от всех болезней излечивает, - начал он на одном дыхании. - Он где-то в наших тоннелях прячется. Его только отыскать надо! И он мамке твоей поможет, слышишь? Излечит ее недомогание!
  Девочка долго смотрела на него не верящими глазами. Потом, вдруг, на них набежали слезы, и Лена взорвалась рыданиями.
  - Что... Что ты такое говоришь! Как ты можешь! Придумал какой-то аленький цветочек и издеваешься тут надо мной! Уходи! И больше не смей здесь появляться! - она повернулась и быстро скрылась за пологом палатки.
  Максим не знал, что делать. Он не понимал, почему она ему не верила. Почему вот так просто прогнала его? За что же?
  Внезапно кто-то резко кашлянул за спиной. Максим резко обернулся. Перед ним стоял тот самый человек, который рассказывал у костра про аленький цветочек. Он долго кашлял, после чего посмотрел на Максима взглядом нездоровых глаз.
  - Смерть всегда рядом, - почему-то проговорил он, а затем добавил: - Но любовь и надежда всегда намного ближе и, словно щит, противостоят этой смерти. Ты не посторонишься? Мне в эту палатку надо, я здесь за ночлег заплатил. - Он прошел мимо Максима, опять страшно закашлявшись, прямо в палатку к Лене.
  О чем это он? Ее матери пока не угрожает смерть! Просто легкое недомогание, неясное пока врачам. Выздоровеет она! Выздоровеет же! А любовь? Опять, о чем это он? Трудно было признать, но к Ленке он что-то все же чувствовал. Он не мог объяснить, что, но этого ему и не надо было. Он просто каждый день выискивал ее, где бы она ни находилась, и старался побыть с ней подольше. Разве это любовь? Просто с ней ему было хорошо. Хорошо, как никогда и ни с кем. Разве это любовь? Нет, наверно... Это просто дружба. Но он уже ни в чем уверен не был. Странные слова незнакомца зажгли в нем бурю самых разных чувств, а главное зажгли в нем борьбу противоречий, так что мысли рекой потекли в его голове, направляя в одно единственное русло. И он удалился в свою палатку, так и не решив, любит он или просто дружит...
  А на следующий день на станции разразилась эпидемия неясной болезни. Максим, выйдя на станцию, увидел носящихся сломя голову начальника и одетых по-походному мужчин. Он спешно отдавал приказы о срочной экспедиции в большое Метро. Нужно было что-то доставить.
  Мальчик забеспокоился. Он побежал к палатке Лены, но та оказалась пуста. Беспокойство охватило его уже не на шутку. Где она? Где ее больная мать? Где тот незнакомец, который кашляет? Что происходит?
  Он побежал к лазарету, где бегали люди. Хотел было войти внутрь, как путь ему преградил Волков с автоматом наперевес.
  - Нельзя! - строго сказал он. Да что с ним случилось? Обычно веселый и добрый дядя... - Нельзя. Болезнь подцепишь. Вали отсюда!
  - Но... Но, Петр Николаевич...
  - Чего тебе? Неясно, что ли сказал?
  - Да кто заболел-то?
  - Ленка Жиганова с матерью, - неожиданно прогремел ответ. - И этот их... "Постоялец"
  Максим на не гнущихся ногах пошел куда-то. Куда, он сам еще не знал. Но знал точно он одно - Лена дорога ему, как никто. За прошедшую ночь что-то изменилось. Да-да, изменилось. И теперь он ощущал себя продолжением девушки, не мог себя представить без нее...
  - Да ладно! - прервал прапора, вдруг, Сергей. - Кто же поверит, что чувства тринадцатилетнего ребенка могут быть такими сильными? Он же ребенок!
  - Это ты у нас все еще ребенок! - встрял Ахмед. - У детей-то, а в особенности в этом возрасте, чувства посильней твоих и моих вместе взятых будут!
  - Ну так что? Продолжать? - прапор затянулся и, выпустив густые клубы дыма, хитро посмотрел на обоих.
  - Да-да! - проговорил из-за плеча Авдея Молодой. - Если кому-то не интересно, то не всем же.
  - Продолжай, - подтвердили братья, - мы тебя слушаем. - А Серега с Ахмедом еще долго тыкали друг друга локтями...
  Так вот. Пришла ли эта мысль ему сразу, либо потом, когда он увидел на платформе оставленный кем-то в спешке автомат с рюкзаком, но через час Максим уже удалялся от станции по тоннелю. Куда подевались дозоры, было неясно, но ему все же беспрепятственно удалось уйти. Порой в шоковом состоянии мы такое можем нагородить, а потом сами не помним, как это случилось.
  А парень был в шоке. Он только, можно сказать, осознал, что любит Лену, как на тебе, она заражена чем-то смертельным. Да, о смерти ему никто не говорил, но представьте себе, какое может быть воображение у парня, который поверил ничем не доказанным словам первого встречного.
  Он шел, как в тумане, словно это был не он. Словно в него вселилось что-то. А может, и вселилось. Например, желание помочь любимой девочке, от которой он без ума.
  Так вот, несколько дней он бродил по этим тоннелям. Облазил, можно сказать, все вдоль и поперек, но так ничего и не нашел. Тогда, в крайней обреченности он вышел на необитаемую станцию.
  Здесь он решил сделать привал и хоть как-то отдохнуть. Развел костер из каких-то обломков. Вскипятил котелок. Сварил из того что было во взятом на платформе своей станции чужом рюкзаке себе похлебку, благо хозяин рюкзака и водой запасся. Поел и приготовился лечь спать.
  Размышления о том, что же такое этот цветок, миф или реальность, а если реальность, то почему же он тогда прячется от людей и не помогает им, были готовы уже перейти в сон, как его что-то разбудило. Он присел. Медленно поглядел по сторонам. Прислушался. Вот оно. Какой-то слабый звук. То ли просто мелодия, то ли чье-то пение.
  Он поежился. И не мудрено. Одному на неизвестной и необитаемой станции и так страшно без всякого пения, а тут...
  В общем, в скором времени он встал и пошел на звук. Дурачок, скажете вы, но нет... Лучше сразу узнать, что это, а не сидеть всю ночь и ждать, что же это нечто все-таки выкинет.
  Он поднял автомат и пошел вперед по платформе, пытаясь определить источник странной мелодии. Ясно было одно, что этот источник находится не на платформе и не в тоннелях, а где-то...
  Свет его фонарика уперся в ступеньки эскалатора. Звук стал более слышим, и шел откуда-то сверху. Там был вестибюль станции.
  Он медленно по ним поднялся. С каждым новым шагом мелодия усиливалась, а сверху что-то светилось. Мягко, почти незаметно. И имело розовый оттенок!
  Его сердце забилось чаще. Неужели? Неужели он нашел его? Тот самый цветок. Надежду, которая оправдалась?
  Он поднялся по последним ступенькам и увидел его. Посреди вестибюля в куче всякого хлама рос цветок. Как и говорил незнакомец, алого цвета, но еще он и светился во тьме. Будто лучи переполнявшей его живительной силы не могли сдерживаться внутри.
  Зачарованный такой красотой, он на миг остановился, но затем, отбросив автомат в сторону, бросился к цветку, сорвал его и устремился вниз по эскалатору.
  Забыв все вещи на станции, и автомат, и рюкзак, он, освещая себе путь одним лишь светом аленького цветка, побежал на свою станцию. Надежда была жива в нем. Как никогда. А душа пела. Пела от радости и любви. Скоро Ленка узнает о его чувствах. Скоро они будут вместе...
  Станция оказалась безжизненной. Он брел по ней, опустив руку с таким ценным цветком вниз и перешагивая через труппы, лежавшие на каждом шагу. Он брел к лазарету. Туда, где последний раз находилась Лена. Слезы лились по щекам, а руки дрожали. Всего два дня его не было на станции, а здесь...
  Он вошел в лазарет, обошел три койки и уселся на четвертую, где лежала его Лена. Темные пятна уже пошли по ее телу, а запах не оставлял никаких сомнений. Тогда он лег рядом и прижался к трупу, попытавшись уснуть... Умереть...
  А на груди у его любимой девочки лежал, светясь алым, маленький цветочек. Цветок надежды. Который не справился с задачей, возложенной на него людьми и фантазией тринадцатилетнего мальчика...
  - Ну, ты даешь, Авдей! - сказал первым Ахмед. - Давай, напугай мне дозорных!
  - А что, мне история понравилась. - высказался Молодой. - Любовь парня была, по ходу, очень сильной.
  - Не в этом дело, - заметил Сергей. - Я, конечно, слышал про одну станцию, которую эпидемия какой-то хрени свалилась, но чтобы так лихо врать можно было...
  - А ты не верь. - заговорил прапор. - Я же не говорю, что это правда. Да и обсуждать мой рассказ я никого не просил.
  - Больно-то надо, - пробормотал Сергей отворачиваясь.
  - Надо-не надо, но вот что я вам скажу, - тихо проговорил Авдеев. Так тихо, что все почему-то умолкли сразу. - Никто не слышал разве об эпидемии на одной из станций? Вот! Слышали-то, может, и все, но не каждый там был. А я, скажу вам, был. И видел там эту парочку. И именно с цветком в руках тот парень был. С Аленьким. А что странное... - Он на недолго замлчал, потом, смотря куда-то в даль, словно не было этого занюханного метрополитена с его вечной темнотой, произнес: - Они лежали там, как живые. Понимаете? Если все остальные на станции уже тронулись запашком и желтовизной, то эти... Да и в рапортах я не видел, чтобы они были там упомянуты...
  - Да, ладно! - Произнес Серега, но как-то уже неуверенно, что ли.
  - Ладно, мужики, - примирительно вставил Ахмед, - не собачьтесь. Может, кто еще чего расскажет?
  
  
  Охотник.
  Иван с сомнением оглядел очередного заказчика. Что-то в нем есть. Что-то... Широкий лоб, говорящий о немалом уме. Коротко постриженные волосы, что, возможно, указывало на его военный образ жизни. Орлиный взгляд карих глаз, казалось сверлящий насквозь и видящий много в человеке, на которого был обращен. Прямой нос, тонкие сжатые губы и резко очерченные скулы. А также шрамы от чьих-то когтей, пересекающие лицо.
  Явно военный. И одет по-военному. Высокие армейские ботинки, черного цвета комбез, разгрузка, правда, без боеприпасов, и теплая ватная, цвета "хаки" куртка с капюшоном.
  Иван только закончил писать портрет девочки. Ее мать с ним рассчиталась, и он, было, поднял глаза в поисках других клиентов, как заметил этого бойца. Тот не торопливо вышагивал вдоль торговых рядов и задумчиво, будто мыслями находился не здесь, смотрел на витрины. В какой-то момент его взгляд уперся в картину, одну из тех, что Иван выставлял для ознакомления. Тогда он остановился. Взгляд принял осмысленное выражение и стал перебегать с одной картины на другую.
  - Здравствуйте, я могу Вам чем-нибудь помочь? - спросил Иван, в надежде обрести клиента.
  Гигант молча поднял бровь, почесал заросший щетиной подбородок и заговорил. Иван даже вздрогнул. Что-то нечеловеческое слышалось в этом глубоком размеренном голосе. Что-то, что пугало больше всяких упырей, или историй с кошмарными монстрами.
  - Как Саржента (1) ... - незнакомец указал на картину, - мне нравится.
  - Что? - Не понял Иван.
  - Не важно. Сможешь, - человек обвел свое лицо, - изобразить похоже?
  - А то! - Не без гордости кивнул молодой человек. - Только это стоить будет...
  - Плевать, - оборвал его военный. - За мной не заржавеет.
  - Тогда садитесь, - Иван указал на стул напротив своего мольберта. - Некоторое время придется потерпеть и сидеть, стараясь не двигаться.
  - Что-что, а это я могу. - Оскалился мужчина, и Ивану стало не по себе от его улыбки. Шрамы на лице растянулись, образовав жуткую пугающую маску.
  Иван сел за мольберт, начав смешивать краски и присматриваться к особенностям физиономии натурщика. Необычное лицо, очень необычное. Нечто неуловимое в чертах, нечто давно стершееся временем и событиями, когда-то происходившими с этим человеком, выдавало в нем иностранца. Или, по крайней мере, иностранные корни.
  - Простите, как Вас зовут?
  - Это имеет какое-нибудь отношение к делу? - Апатично проговорил военный. Ему явно не хотелось знакомиться с первым встречным. Но Ивану был интересен этот человек, поэтому он и попытался его разговорить.
  - Нет, конечно. Просто нам предстоит несколько часов провести вместе, да и для обращения к Вам мне не мешало бы знать имя.
  - Дентон, - тут же безразлично бросил военный.
  - Это имя? - переспросил Иван.
  - Да, - не стал себя утруждать объяснениями тот, упершись пронзительным взглядом в Ивана.
  - А меня Иван Нестеров, можно просто - Художник. - Представился в ответ молодой человек, делая быстрые мазки кисточкой по ватману. Широкие линии уже образовали в общих чертах овал лица. - Обычная такая кличка, ни чем не примечательная. Но мне она нравиться, так как характеризует не меня лично, не что-то обидное и не что-то давно случившееся, что хотелось забыть, как у некоторых, а мой образ жизни, мою профессию. Да и все вокруг только так и зовут. А вы, простите, по профессии кто будете? Военный или сталкер? - Дентон поморщился. Ему явно не нравилось, когда его так называли.
  - Охотник, - бросил он.
  - Простите, - Художник даже перестал рисовать, так его заинтересовало это слово. - На кого охотник?
  - На всех и вся, - тут же ответил тот, явно не желая развивать эту тему. Но молодой человек уже ухватился за что-то новое. Он продолжил рисование, меж тем задавая вопросы. Собеседник стал еще интересней, еще ярче и непонятней.
  - Простите, но я не совсем понимаю... Более распространенные в метро профессии как раз военных и сталкеров. Так чем же вы занимаетесь конкретно? На кого охотитесь? Ведь охота, я так понимаю, занятие сугубо определенной направленности. Если вы охотитесь ради трофеев, то кто их покупает? Хотя, возможно, глупый вопрос. Любой более-менее богатый глава станции явно захочет за определенную сумму повесить к себе в кабинет голову того или иного чудовища. А вот если вы охотитесь, скажем, для дальнейшей продажи мяса, то не понимаю... Разве мутантов кто-нибудь ест? Да и, кроме того, есть другой вид охоты. На людей, - при этих словах Художник внимательно посмотрел на Дентона. Ему было любопытно, какую реакцию вызовет эта догадка. Но лицо здоровяка оставалось непроницаемым. Эта фраза явно на него никоим образом не подействовала. - Я надеюсь, Вы не из таких?
  - Нет, - снова скупой ответ. Иван уже чуть было не разочаровался в немногословном собеседнике, как тот заговорил. Такими же скупыми, сжатыми и рублеными фразами. - В том смысле нет.
  - То есть все же имеет место охота на людей?
  - Нет. Все не так. Я объясню. Как бы это проще сказать. Хм. - Странный собеседник на какое-то время задумался, решая, очевидно, придать верное русло своим мыслям, либо вспоминая что-то особенное, что с ним произошло. На какое-то время Художнику показалось, что охотник заснул с открытыми глазами. Он даже кашлянул пару раз, стараясь вернуть того к разговору. Наконец, взгляд Дентона прояснился, и он заговорил.
  - Понимаешь, я охочусь в основном за угрозой. Угрозой нам. Людям. Нашему существованию. И существованию нашего дома, то есть - всего метро. И стараюсь эту угрозу вытеснить из нашего мира, и из нашего сознания.
  - То есть, как это? - Иван продолжал слушать, легкими движениями нанося на бумагу краску.
  - Ну, вот ты, например. - Художник приподнял брови, впрочем, не отвлекаясь от своего занятия. Это уже было совсем замечательно. Каким-то образом и Иван оказался во всем этом замешан. - Если у тебя есть какие-то не хорошие, тяжелые воспоминания, которые тебе неприятны или вообще противны, то ты естественно, стараешься их забыть, так сказать, на бессознательном уровне вытеснить из своего сознания. Разве не так?
  Иван, приостановив работу, кивнул. Сразу же вспомнился момент, когда он, путешествуя года три назад по станциям в поисках более-менее пригодного места для жизни, попал на станцию Красной линии. И в нем с какого-то перепуга заподозрили шпиона. И начались, так сказать, гонения. Допросы, пытки, и так далее и тому подобное, связанное с подозрительностью красных и обострением на тот момент их отношений с Ганзой. Естественно Художник о том периоде жизни старался не вспоминать, вернее уже забыл, пока это интересный тип не напомнил ему об этом.
  - Вот! - Подтвердил Дентон. Уголок его рта скользнул вверх, что очевидно означало, что он улыбается. - Термин "вытеснение" придумал еще старый, добрый дядюшка Фрейд. Так вот примерно этим я и занимаюсь в материальном мире. Охочусь, то есть вытесняю угрозу для нашего существования. Места осталось мало, а природа и аномалии с каждым годом все жестче пытаются у нас это место отобрать. А я тут, как тут, делаю людей на месяц на два счастливыми, продлеваю им жизнь, если можно так выразиться.
  - "Счастливыми"? - Художник изумился до глубины души. - Я уже и забыл такое выражение. Видите ли, кроме своего заработка на картинах, я еще имею свое хобби. Так ничего особенного. Просто рисую людей в свое удовольствие. Эстетическая удовлетворенность, если понимаете. Рисую в основном их лица, то есть портреты. Так знаете, что за все эти годы этим увлечением мне бросилось в глаза? - Дентон пожал плечами, показывая, как мало его это заботит. - Простите за каламбур, но в глаза мне бросились их глаза. И знаете, что интересно? Ни в одном из этих людей, а их было множество, в их глазах я не увидел счастья. Более того, я не увидел в них блеска, жизни. Словно это уже не люди, а зомби какие-то. Исходя из этого, не понимаю смысла в вашей работе. Зачем вытеснять, зачем, так сказать, отодвигать неизбежное? Или вы думаете, что мы всегда сможем Вашими силами, силами других подобных Вам противостоять новому миру? Ведь и оружие когда-нибудь закончится, и люди вряд ли начнут дышать отравленным воздухом, да и стены метро не вечны.
  Дентон долго молчал. Даже слишком долго. Художник уже успел дорисовать портрет и, развернув его в сторону заказчика, почти пропел: "Та-дам!". В слабом свете межстанционного перегона, портрет, надо заметить, выглядел пугающе, впрочем, как и "оригинал". Дентон долго всматривался в свое изображение с каменным выражением лица, после чего произнес, доставая откуда-то из складок одежды пистолет:
  - Выгляжу прямо, как Ангел тьмы какой-то, - после этого разрядил обойму в свой же портрет. Эхо выстрелов гулко разнеслось по переходу, заставляя лоточников и челноков с криками и воплями бросать свои товары и разбегаться в стороны, или падать на месте от испуга. Откуда-то с конца перегона уже раздавались крики охранников и военных, бряцающих своим оружием. И только один Художник стоял и в недоумении смотрел на свою вконец испорченную работу, не понимая действий Дентона. Тот же, пряча пистолет, заговорил тяжелым и жутким голосом.
  - Знаешь что, Иван? Я ненавижу себя и свою работу. В основном из-за того, что иногда мне приходиться убивать людей. Не далее, как вчера, я уничтожил вот этими руками и огнеметом целую станцию. Целую, понимаешь? И лишь потому, что у них там началась эпидемия какой-то неизлечимой болезни. И чтобы эта зараза не поползла дальше по метро, я их всех уничтожил. Не я, конечно, один. И мне подобные, как ты сказал, там были. Я ненавижу себя, ты не представляешь как! Но это не дает мне право отказаться от этой работы. А все потому, что я видел счастье в глазах. Всего несколько раз. Но этого мне хватит на всю оставшуюся жизнь! И я не брошу никогда свою работу, именно поэтому. Что хочу увидеть его еще, и не однократно! - Он посмотрел в сторону подбежавших охранников. Те, увидев Дентона, в нерешительности остановились. Видимо охотник был известной личностью, по крайней мере, в военных кругах.
  - Знаешь в чем твоя главная ошибка, Художник?
  - В чем? - Глухо промямлил Иван.
  - Не в тот момент ты рисуешь людей, не в минуты счастья. Я же видел глаза девочки, когда ее отца спасли из-под завала. Видел глаза больного астмой умирающего старика, когда его приемного сынишку приняли к себе добрые люди. Видел глаза матери, когда ей вернули потерявшегося год назад ребёнка. Я видел достаточно счастья Художник, чтобы уверовать в жизнь и людей, живущих пусть и скотской, но вполне нормальной жизнью...
  - Мистер, Дентон, - вдруг прервал его юноша, отчего черты лица охотника проступили как-то резче, явственней. И от взгляда Ивана не ускользнуло, что это обращение было явно знакомо охотнику. И ему было сейчас плевать, что от этой фразы напрягся он, напряглись за его спиной военные. Главное сейчас - это сомнение в его профессиональных навыках, а этого юноша очень не любил. - Или как там у Вас было принято раньше? Или Вы хотите сказать, что я настолько плохой художник и не смог разглядеть Ваши иностранные корни?
  - И? - Напряженно проговорил Дентон. - Какое отношение это имеет к нашей дискуссии?
  - Самое непосредственное, - заверил Иван. - Так может, для начала расскажете, как Вы появились в России? Родились, али как? Готов поспорить, что родились, иначе, хотя не факт, был бы еле заметный акцент.
  - Опять не в самую точку, - заметил Охотник и почему-то загадочно улыбнулся, что, собственно говоря, вышло не совсем "загадочно", а несколько зловеще. - Вот вроде бы суть, но как-то "не до конца". Приехал я сюда. - Он снова заговорил односложными фразами, будто воспоминания давались ему с трудом, или шли неохотно, давно вытесненные памятью в качестве не самых приятных. - Родом из Детройта, штат Мичиган. Хорошее это было лето. Одно из самых... Самых красивых в моей жизни. И было полно любви... - Он снова сел на стул, словно собирался рассказывать эту историю еще долго. Военные на заднем фоне немного расслабились, но расходиться пока не собирались, занялись кто чем: кто-то смотрел на ботинки, кто-то расхаживал туда-сюда, а кто-то откровенно любовался рисунками художника. Но вдруг, Дентон резко оборвал свой так заманчиво начинавшийся рассказ. - Но не будем об этом. Не вижу смысла ворошить старое.
  - А я бы настоял, - все же возразил Художник.
  - Зачем тебе это?
  - Хочу понять, почему же вы так ненавидите себя и защищаете счастье и тот мир, что вокруг. Ведь, если не ошибаюсь, Вы не просто так выбрали меня рисовать Ваш портрет. Что-то Вас заставило это сделать. - Дентон внимательно смотрел на Ивана, и слабая улыбка прорезала его лицо. - Видите ли, я вначале подумал, что Вы обижены на людей за то, что они Вам не благодарны за Вашу заботу о них и их среде существования, или просто не замечают Вашей работы, но... Здесь что-то другое. Давайте, расскажите. Заставьте меня иначе взглянуть на мир вокруг. Можете начать с того, почему выбрали именно меня...
  - Ты видишь суть, - без предисловий начал Охотник, - но лишь одну ее сторону, впрочем, как и многие в этом мире. Ее поверхность, так сказать. Но ее ты видишь даже больше чем на "отлично". Мне понравились твои картины. Они мрачные, реалистичные и, что самое страшное, правдоподобные. Я тоже вижу такие лица. Вижу каждый день. Без тени, как ты говоришь, счастья, света и намека надежды в глазах. Но это лишь верхушка айсберга, хоть и выполненная тобой "на отлично". Увы. Так сказать, оболочка, согласно наступившему времени. Кокон, наброшенный и носимый каждым, словно маска, ибо нет времени и сил ее снимать, так как мир вокруг жесток и требует больше усилий от человека на выживание, а не на проявление чувств. Все остальное скрыто внутри. Поверь, Нестеров, у каждого из этих людей, - он обвел картины Ивана рукой, - есть свой внутренний мир. И чтобы понять это, нужно с ним поговорить, войти в его положение, и войти к нему в доверие, прежде, чем он сбросит свой привычный кокон, и явит тебе душу, которая, увы, не зачерствела от такой жизни, а наоборот, хочет большего, но не может этого иметь только благодаря миру вокруг. Теперь ты понимаешь, о чем я?
  - Пожалуй, да. - Согласился Иван, смакуя в уме новые мысли, новые понятия и идеи. - Но как я могу это показать? Если их не вижу?
  - Их не надо видеть. Их надо чувствовать. - Ответил Охотник. - Нужно провести с человеком хотя бы день, чтобы уловить в нем, в его образе нечто действительно стоящее. Жизнь. Мимолетное в столь страшное время счастье. Надежду, которая, увы, не каждый день посещает любого из нас. А у тебя, Художник, пока только маски. Но исполненные, надо сказать, здорово.
  - Но, послушайте, - обида вновь охватила Ивана. - Вообще, по какому праву Вы пытаетесь учить меня рисовать? И почему я должен, прислушиваться к Вашему мнению...
  - А теперь та самая история... - Дентон подался вперед, облокотившись на коленки, и вперив взгляд своих острых карих глаз в Ивана, от чего тому стало не по себе, заговорил тихо, но вкрадчиво.
  - Художником я был, понимаешь? Рисовал все. Пейзажи, натюрморты, портреты. Но больше всего любил рисовать портреты. Почему? Потому что каждое лицо несло в себе чувства. Раскрывались они по-своему, но они были у каждого на виду. Люди не зашторивались маской. Они были открыты. И в каждом можно было различить чувства, желания... Ты понимаешь? - Иван неуверенно кивнул. - В то лето я приехал сюда с любимой. Кэтрин... Необыкновенное лето... - Его лицо на мгновение преобразилось и приняло такое выражение, что у Ивана перехватило дыхание в груди. Словно, сквозь ужасную маску, надетую на лицо, проступило лицо того парня из прошлого, который любил и лелеял свою единственную и обожаемую Кэтрин... И это выражение лица Дэнтона словно перенесло Ивана в то самое лето, когда для этого человека существовала только неуемная любовь, счастье (да, счастье!), и безграничное море возможностей, с помощью которых можно было за это счастье бороться. Художника даже пробила испарина, настолько это оказалось неожиданным. А потом это выражение на лице у Охотника растворилось так же быстро и незаметно, как и появилось. - Но, вдруг, все разом пропало. Исчезло. Растворилось. Заметь, как много терминов для обозначения разрушений можно применить. Исчезла и она. Но... Но те чувства, которые она у меня вызывала никогда не исчезнут. Поверь. Они здесь, - он ткнул кулаком в свою грудь, потом указал пальцем на свой висок, - в моем сердце и моих воспоминаниях. Потом я пробовал рисовать людей, но все выходило не то, не те это были люди. Вернее не так. Это были те же люди, но они скрылись под своими масками, не давая своим чувствам показаться наружу. Теперь это была слабость. А в мире смерти нет ничего хуже, чем проявление слабости. И бросил я тогда рисовать, занявшись другими делами, более нужными новому миру и новым людям.
  Он тяжело поднялся со стула, немигающим взглядом охватив работы Художника, потом повернулся к воякам, топтавшимся за его спиной, и бросил им:
  - Вручите ему два рожка патронов. Он их заслужил, - после чего он медленно направился по проходу, но вдруг, остановившись и обернувшись, изрек:
  - Знаешь что? Бросал бы ты свое рисование к чертям собачим. И нашел бы себе нормальную, мужскую работу. Хоть и говорят, красота спасет мир, но это явно не наш случай. Стремление. Вот, что его спасет. И стремление вернёт людям счастье. А если тебе не хочется сопротивляться, то я могу переговорить кое с кем, и тебя выпустят за герму. Вот где развернулись настоящие, не скрытые чувства. Хотя, это скорее инстинкты. Обращайся, если что...
  Художник долго еще стоял напротив нарисованной и простреленной Дентоном картины и молча смотрел на нее, не в силах оторвать взгляд от пулевых отверстий во лбу. Он был подавлен. То, что отразилось в лице этого, казалось, каменного человека, повергло его в шок. Вот значит, что имел ввиду Охотник, говоря, что Иван не видит суть. И ведь действительно...
  Мимо проходил юноша, замер у одной из картин, с интересом ее осматривая, после чего обратился к художнику.
  - И сколько все это удовольствие?
  - Извини, парень, - Иван повернулся к нему, окинув тоскливым взглядом. - Я не рисую.
  (1) - ДЖОН САРЖЕНТА - американский художник портретист начала 20 века
  
  А девочку-то звали Надя...
   - Все, мочи ее, Олег! - Быстро проговорил Виктор, поднимаясь и застегивая штаны. Их жертва, голая девочка, лет пятнадцати - шестнадцати, лежала на полу, не проявляя каких-либо признаков вменяемости. Она уткнулась глазами куда-то во тьму и тихо скулила, одновременно всхлипывая. Слезы уже не текли из ее глаз, и она не делала попыток подняться и убежать. - Нам не нужны лишние свидетели.
   - Погоди, Олег, - заторопился Егор, - Я еще не до конца допросил ее!
   Он спешно начал расстегивать штаны. Виктор недовольно посмотрел на него. Тот быстро стянул с себя одежду и тяжело навалился на жертву. Девчонка заскулила еще тоньше, закрывая глаза, а бандит лишь ускорил движения, довольно застонав.
   - Мало ему! - Пробурчал Виктор, отворачиваясь и поглядывая по сторонам. - Быстрей давай, бык-производитель, а ну как кто нагрянет? Тогда только отстреливаться, или когти рвать с Китай-Города, иначе повесят прямо посреди перрона.
   - Да ладно, - махнул рукой Олег, - пусть оттянется. Сюда все равно никто не ходит. Этот перегон, отсюда и до Тургеневской, говорят, заколдован. Или что-то типа того. Несколько караванов, ходят слухи, пропало за последние две недели.
   - Да, мало ли что говорят? - Виктор, среднего склада мужик с бородой и черными, как смоль, волосами, обернулся к подельнику и недобро посмотрел на него. - Вон, говорили, что Гашиш пропал, а ты гляди ж, вышел, так ничего и не повстречав на пути.
   - Так он один шел. А когда группой - тогда, говорят, и пропадают.
   - Ой, все уже, замолчи! Эй, татарин? Долго у тебя еще там?
   - Виктор! Ну, ты и чмо! - Толстяк с вполне русской внешностью даже приостановился над своей скулящей жертвой. - Когда ты здесь полчаса пытался засунуть свой "вяленький", я тебе не мешал! Смотри тихо в стену и не будь занудой!
   Виктор недовольно отвернулся, посматривая в сторону путей. Если братва на Китай-Городе узнает, то их просто растопчут свои же. Они тайком уволокли девчонку в тоннель, и, затащив на какую-то малоизвестную платформу в одном из тупиковых ответвлений, несколько часов к ряду насиловали ее. Вроде сюда редко кто забредал, но все же. Виктору было как-то неспокойно. Жутковато, что ли. Неестественная тишина царила вокруг. Ничем не нарушаемая, плотная тишина. Странным образом казалось, что кто-то следит за ними, хотя вроде никого и не было вокруг.
   Тихое пыхтение усилилось. Очевидно толстяк, вернее его "дружок", подходил к долгожданному завершению. Двигаясь, он одновременно облизывал ее шею, плечи, кусал грудь, сжимая другую своей грязной лапищей. От него несло неделями немытой грязной жизни, а блохи, живущие на его густой растительности, так и норовили напасть и съесть добычу живьем, прыгая при каждом новом движении в разные стороны.
   Он в очередной раз стал облизывать жертву, когда, добравшись до шеи, взвыл, словно свин, отведавший кнута. Подельники бросились к месту насилия, проклиная все на свете, и удивленно остановились, сжимая в руках пистолеты.
   - Сука! Чмошная сука! - Егор вскочил с девчонки и забегал вокруг нее, держась за ухо. По руке и шее обильно струилась кровь. - Эта падаль за ухо меня укусила!
   Подельники посмотрели на девочку. Та, продолжала лежать в прежней позе. И лишь мгновение спустя выплюнула на пол фрагмент уха толстяка. Тот еще громче взвыл, увидев свою собственность.
   - Она откусила его! Она... - Орал он, но, вдруг, резко замолчав, выхватил свой пистолет и молча разрядил в девочку весь магазин.
   - Уходим отсюда! - Быстро проговорил Виктор, упреждая последующие вопросы и жалобы толстяка. - Ухо свое подобрать не забудь! А то нас живо вычислят. Амур, твою мать!
  
   Фонарики, уже полчаса как, нервно плясали по тюбингам. Первым озвучил беспокоившее всех Егор. Он резко остановился и громко заговорил, обращаясь непосредственно к Олегу, который был ведущим.
   - Эй, Сусанин! А тебе не кажется, что мы идем не в ту сторону? А?
   - А другой стороны вообще нет. - Ответил тот, продолжая идти вперед.
   - Что ты несешь? А почему же тогда мы к развилке никак не выйдем? Словил мудак кайф и забыл обо всем на свете!
   - Я тебе щас все зубы твои золотые повышибаю! - Круто развернулся Олег и зло посмотрел на толстяка. - Нет там дальше дороги! Тупик! Хочешь, сходи, посмотри. Это единственный тоннель ведущий из того закоулка.
   - Ты хочешь сказать, что мы здесь шли? - Не верящим тоном спросил Егор. - Какого хрена тогда мы еще не на Китай-Городе?
   - Ты, мудак жирный, хочешь мне что-то предъявить? А?
   - А че бы и нет? - Зарычал тот, наступая. - Завел нас, хрен знает куда, и теперь мы должны бродить тут?
   - Тихо! - Рявкнул Виктор. - Слушайте!
   Все замолчали, прислушиваясь. Через минуту, Олег с Егором удивленно посмотрели на лидера.
   - Я ничего не слышу, - сказал Олег. Толстяк кивнул, соглашаясь.
   - Я то же. Чего тебя так насторожило?
   - А вам не кажется, что здесь что-то не так? - Почему-то шепотом спросил Виктор. Он все еще прислушивался, стараясь что-то услышать.
   - Тут единственное не так. Это наш проводник, - снова завел свою пластинку толстяк.
   - Ах ты, клоака метрополитеновская, - зарычал Олег и метнулся к Егору, сжимая кулаки. Но меж ними встал Виктор.
   - Хватит! Никто ничего не слышит? - Те замотали головами. - Я тоже, - хмуро пробормотал главарь.
   - Да, че случилось-то? - Не выдержал толстяк, разведя руками.
   - Звуков нет!
   - Че?
   - Звуков, говорю, нет. Тишина голимая вокруг.
   - А что тут такого?
   - Иди головой об тюбинг стукнись, - предложил ему Виктор. - Звуков нет вообще. Разве это не странно?
   - Нет... Вроде, - неуверенно промямлил толстяк. - А что должны быть?
   - А вечный звук капающей воды? А постоянный писк крыс? А... Да, кстати, крысы... Почему не видно и не слышно крыс? Да еще тоннель этот что-то слишком долго тянется. Сдается мне, что туда мы быстрей добрались, чем сейчас возвращаемся... Что-то не то тут происходит.
   Толстяк и Олег обеспокоенно завертели головами и стали обшаривать светом фонариков пространство вокруг. Беспокойство старшего передалось и им.
   - А может, мы ее пропустили? - Наконец сказал Егор. - Ну, развилку?
   - Я тебе предлагал уже о тюбинг стукнуться? - Зло посмотрел на него Виктор. - Так! Приготовили быстро свои автоматы и медленно пошли вперед. Я не хочу подохнуть здесь из-за двух неосторожных болванов.
   Подельники послушались, и каждый снял с плеча автомат и передернул затвор. Они осторожно пошли вперед, уже затылками ощущая, как напряглось вокруг них пространство, как притаилась тьма, словно выжидая удобного момента для нападения.
   Через несколько минут впередиидущий Олег резко остановился.
   - Что там? - тут же спросил Виктор.
   - Ничего не понимаю! - Признал тот. - А где же развилка?
   - Да что там? - Не выдержал предводитель и, отпихнув Олега, прошел вперед. Пятно света выхватило из тьмы кусок платформы какой-то станции. Это не был Китай-Город. Это вообще была какая-то нежилая станция. На платформе очень хорошо были заметны кучи мусора и различного хлама, да и хоть какого-то света не было и в помине.
   Бородач первым забрался на перрон, остальные поднялись следом.
   Виктор в растерянности освещал фонариком платформу. Откуда взялась на их пути эта станция? Где Китай-Город, наконец? Как, вообще, они прошли развилку, если ее на их пути просто не было? НЕ БЫЛО!
   Фонарик выхватывал из поглощающего станцию мрака разбитые и разбросанные останки местного быта. Разорванные в клочья палатки, разломанные в щепки настилы и прилавки. То тут, то там можно было заметить раскиданное тряпье, порванные матрасы, старые игрушки, чайник, котелок... Еще очень часто попадались стреляные гильзы. Они звонко отскакивали от ботинок насильников и катились по мраморному полу, "весело" звеня.
   А вот Виктору было уже совсем не весело. Странная, покинутая станция, внезапно появившаяся на их пути, чем-то напоминала Китай-Город, только давным-давно покинутый. Такая станция-призрак, странным образом явившаяся им.
   - Тебе это ничего не напоминает? - Спросил Виктор у Егора. Тот лишь пожал плечами, с полнейшим отсутствием вменяемости на лице. На него эта станция подействовала еще сильнее. В душе этого мелочного и жадного человека, перекладывающего ответственность на других, страх разгорелся с удвоенной силой. - А мне напоминает...
   Олег, тем временем, сделал то, о чем никто из них не додумался раньше. Он подошел к краю платформы и посветил на надпись на стене. И, как говорится, тихо охренел. То, что там он увидел, не поддавалось никаким разумным мыслям.
   Он резко развернулся на месте, собираясь позвать своих друзей, и в ужасе застыл. Перед ним стояла девочка, которую они насиловали! Обнаженная с развевающимися от сквозняка волосами и отверстиями в груди и голове от пуль Егора. Она пристально смотрела на него. Но не укоряюще или угрожающе, а с какой-то долей бесстыдства во взгляде. Ее белоснежная матовая кожа была лишена крови, а на губах и ранах запеклась кровь. Во рту у Олега все моментально пересохло, конечности стали ватными, а мозг отказывался воспринимать происходящее.
   - Ты... - Прошептал он.
   - Я Надя, - почему-то представилась она. Ее тоненький голосок, вдруг, со всей полнотой напомнил Олегу о совершенном ими. Он внезапно осознал, что они сотворили! Слеза потекла по его лицу, но понимание того, что уже ничего не исправишь, тяжким грузом придавило его к месту. Он не мог двинуться, шевельнуться, что-либо сказать...
   - Я тебе нравлюсь? - Она приняла совершенно непристойную позу, которую при других бы обстоятельствах, он воспринял бы с должным одобрением и вниманием, но не сейчас. Руки предательски задрожали, а на душе стало так плохо...
   - Ты меня хочешь? - Она сделала шаг к нему. - Давай, возьми меня!
   Надя прикоснулась к его щеке, отчего Олега пронзило с головы до ног ледяной стрелой. Он инстинктивно сделал шаг назад и с криком рухнул с перрона на шпалы.
   Виктор с Егором резко обернулись. Кричал Олег. Что с ним? Его голова появилась над краем платформы. Но глаза были какие-то странные. Напуганные. Виктору это совсем не понравилось.
   - Со мной все в порядке, - ошалело проговорил Олег, боясь признаться в только что увиденном подошедшим друзьям. Его шатало. Он на слабых ногах подошел к краю платформы и протянул руку Виктору, как...
   Его сбил поезд. Настоящий поезд! Он, не останавливаясь, прокатил дальше, перемалывая Олега. Его голова, в одну секунду отлетев от тела, покатилась по перрону прямо к ногам его друзей.
   Те в страхе отскочили, наблюдая, как состав проносится мимо, освещая призрачным светом все вокруг. В том числе и голову, подкатившуюся к их ногам и уставившуюся на них стеклянными глазами.
   - Что здесь происходит? - Прошептал одними губами Виктор. Нервы были на пределе, а сердце колотилось так сильно, что готово было выпрыгнуть из груди. Олег, только что протягивающий ему руку, был мертв. Непонятный состав, выскочивший из тоннеля внезапно и незаметно, исчез в черном зеве противоположного портала.
   - Смотри, - тоже прошептал не менее испуганный Егор, указывая на стену, которая стала теперь видна. На ней красовалась до боли знакомая надпись: "Китай-Город".
   - Бог ты мой! - Уже громче воскликнул бородач. - Как такое возможно? Что за хренов поезд? Как вообще может быть уничтожена или покинута за пару часов целая станция? Да где же все?
   - Переход... - Просипел Егор.
   - Что?
   - Переход на другую часть станции.
   - Точно! - Как он мог забыть о другом Китай-Городе, где заправляла кавказская группировка и где, возможно, укрылись жители с этой станции? - Вперед, Егор! Быстрей туда!
   Они стрелой помчались к переходу, даже не взглянув на останки друга, размазанного по шпалам страшным поездом.
   Первым по лестнице забрался Виктор. И уперся в решетку, преграждающую путь на другую половину. Она была в крупную клетку, а в центре врезана металлическая дверь. Ни рядом с дверью, ни за ней никого не наблюдалось, кроме того, на той половине тоже царила темнота. И тишина. Виктор несколько раз крикнул, но никто не отозвался. Тогда он посмотрел назад, прислонившись к решетке. Там медленным шагом поднимался толстяк.
   Не успев подняться, он показал пальцем на что-то, что находилось за спиной Виктора. На его лице был написан столь явный страх, что тот похолодел. Он попытался развернуться, но не смог. Что-то держало его своими цепкими холодными руками. Сердце запрыгало в груди, напуганное внезапной догадкой... Но поздно.
   - Ты хочешь меня, Витенька? - Руки откровенно ощупывали его, скользя по телу, словно на нем совсем не было одежды. - Тогда возьми меня!
   И руки потянули. Потянули к себе, через решетку, разрывая одежду, кожу, тело... Бородач диким голосом заорал, как сквозь овощерезку проходя через сетку решетки. Заорал и Егор, но через минуту, когда все уже было кончено, его голос сорвался на визг, и он, развернувшись и собравшись бежать, застыл от нового проявления страха.
   Перед ним стоял Олег. Страшное, окровавленное и искореженное тело. Он кое-как ставил переломанные ноги на пол и медленно поднимался по лестнице, держа свою голову единственной уцелевшей рукой. Вторая же все еще была продолжением его тела только благодаря хорошей кожаной куртке, которая не давала оторванной руке выпасть.
   Он шел вперед, а стеклянные глаза были направлены на толстяка. Тот медленно попятился и через мгновение уперся в стену перехода.
   - Что вам всем от меня надо? - Выдавил из себя он, сотрясаясь мелкой дрожью и плача. Олег и девчонка медленно, но уверенно приближались.
   - Егорка, - звонкий голос девочки пригвоздил его к стене, заставив закрыть глаза. - А Егорка? Хочешь же меня? Да знаю же, хочешь! Вот она я. А давай-ка займемся любовью еще раз, как тогда, на полу, когда я была в семени твоих товарищей... Тебе же это нравится! Ну? Что же ты, Егорка, испугался?
   - Отстаньте от меня! - Визжал он, закрыв глаза. - За что? Что я сделал?! Почему вы меня преследуете?!
   Его голос срывался на хрип и далеко разносился по обеим половинам пустого Китай-Города. Но никто его не слышал и никто ему не мог теперь помочь.
   - Как за что? - Удивилась девочка. - А в Метро ничто не проходит бесследно. Особенно злые поступки. Особенно, когда они делаются со зверской жестокостью. Вы теперь часть Метро. Но не того метро. Другого. Вы сами своими руками очертили себе ту грань, которая ведет сюда. В мир страха, ужаса и темноты. В мир Метро, который годами скапливал в себе все плохое, что приносили в него люди, и который живет, сейчас, питаясь вашей же жестокостью, подлостью и сиюминутными желаниями. Так что все. Ты сам выбрал свою судьбу. Теперь вот терпи. Ну, так что, займемся любовью?..
   Егор открыл один глаз, и увидел, как в свете упавшего фонарика за спиной девочки собирается какая-то копошащаяся масса. Толстяк с ужасом понял, что этой массой когда-то был Виктор...
   Он заорал еще громче, вскочил на ноги и, проскользнув сквозь мрачные фигуры, бросился в тоннель сломя голову, стараясь убежать от себя...
  
  
   Потом много кому в темных тоннелях встречался призрак толстяка, бегущий и вопящий во все горло. Говорят, что встреча с ним предвещает несчастье...
  
  
  Миниатюры.
  
  Матерь божья
  - Матерь божья! Прошу, одухотвори! Прошу, не дай сгинуть одинокой. Сведи меня с Павлом! Ну, тем, который на поверхность с Борисом Михайловичем выходит... Очень он уж полюбился мне... - Лицо просящей немолодой уж женщины лет сорока было слегка искажено. Невозможно было разобрать из-за чего. То ли из-за пляшущего света свечей, то ли действительно от чувства безысходности. От того, что у женщины давным-давно не было мужчины, не было опоры, которая так была нужна ей. Но...
  Подобные мольбы, обращенные к НЕЙ, были столь частыми в условиях нового изменившегося мира, что ОНА оставалась практически безучастной к ним. Что поделать, а женщина в таких вопросах сама должна была проявить себя. Если учесть, что таких - одиноких - женщин полно вокруг. Хотя бы какие-то усилия приложила...
  Следующим шел высохший средних лет мужчина. Говорил шепотом и часто-часто озирался, как будто боялся, что в очереди есть возможные соседи, или люди с его станции.
  - Матерь божья! Благослови! Очень нужно! Зарплаты не хватает. Что такое две - три пульки в неделю? А мне ж нормально пожить хочется... - Этот тоже потерпит. Да, цинично, да - не великодушно, как от НЕЕ ожидают, но... Такое время: каждому по заслугам, каждому по потерям...
  - Матерь божья! - Следующий в очереди ненадолго замолчал, как будто собираясь с мыслями. Парень. Лет пятнадцати. Худое и осунувшееся лицо. Мешки под глазами, напоминающие синяки... Через некоторое время продолжил. - Прошу! Не для себя прошу... Для брата. Благослови его! Пусть вернется домой с вылазки...
  Что ж, надо постараться. ОНА всегда ничего не жалела для тех, кто просил не за себя. За брата... А что еще роднее в этом мире, кроме брата, сестры, матери или отца?.. Нет, надо сделать все возможное, чтобы его брат вернулся домой. Целым и невредимым...
  - Матерь... Божья!.. - Следующей была маленькая девочка. Она часто-часто всхлипывала, от чего слова прерывались на середине, а иной раз совсем проглатывались. Одета она была невесть как, в драные, мешковатые шмотки, словно их сняли со взрослого человека. И была худее, чем все предыдущие просящие. А на щеке и под глазом темнели синяки. Она хныкала и заламывала себе руки... - Помоги!.. Прошла пол метро... Просто помоги!.. Мне ничего не жалко!.. - С этими словами она водрузила меж свечей столь же драную, как и ее одежда, куклу. Надо понимать, единственное имущество бедной девочки. - На забери, мне не жалко, только... Помоги!.. Мои родители и братик сейчас очень и очень болеют... Я верю, что все обойдется... Я верю, что все будет хорошо... Но... вот другие... некоторые... мужчины и женщины нашей станции уже умерли от этой болезни... И я очень и очень хочу, чтобы она - болезнь, обошла моих родителей и моего маленького братика стороной. Чтобы мы опять были вместе и счастливы, как неделю назад...
  Господи, как ей объяснить, что уже поздно. Что все люди на ее станции погибли. Что последний скончался около часа назад. И что люди с соседней Ганзейской станции уже зачищают ее станцию. Ее дом... И как ей помочь?.. ОНА не знала...
  - Слышь?! - Следующий в очереди, седовласый мужчина лет пятидесяти наклонился вперед, разглядывая ЕЕ, потом обернулся к стоящему за ним мужчине в разгрузке. - Посмотри. ОНА плачет...
  Вся толпа, пришедшая в эту обитель за помощью сгрудилась возле иконы, стоявшей в просторной палатке на постаменте и окруженной горящими свечами... Начал подниматься ропот, и вскоре толпа загудела, как растревоженный улей, смотря на НЕЕ. И указывая пальцами.
  Владимирская Икона Божией Матери, принесенная сюда давным-давно из Третьяковской галереи, плакала. Две тонких струйки, беря начало в уголках ее глаз, струились по щекам, и, играя в свете свечей светом, стекали вниз...
  
  
  Первая любовь.
  - Веришь ли ты в будущее, Сталкер? - Она хихикнула, а он стушевался.
  Светка довольно часто его так называла, особенно последнее время. И не возможно было понять, в шутку она это говорит, или считает его действительно настоящим сталкером. Хотя какой из него... Ему и одиннадцати еще нет... Нет, конечно, профессия супер, по крайней мере ему так казалось, но сколько же должно кануть в Лету времени и сил, чтобы так оказалось на самом деле?
  - А в любовь? - Тут же добавила она, затем, вдруг резко приблизилась, и поцеловала. В губы. Затем также резко отстранилась и с каким-то задорным смехом унеслась по перрону вглубь станции к своей палатке, оставив мальчишку в замешательстве. А он боялся шелохнуться, боялся потерять, потратить этот необычный и странный, одновременно, момент. Столь непонятный ему, но до трепета в теле приятный...
  Что это было? Тогда, десять лет назад. Детское чувство влюбленности, или ее настоящее признание? Евгений думал об этом всякий раз, когда оставался наедине с самим собой. Когда образы детства посещали его всякий раз, как в памяти всплывали ее белокурые, почти прозрачные локоны, свитые в непослушные косички. Ее голубые добрые глаза. И тот ее детский, но возможно в ее жизни самый серьезный поступок - поцелуй, который Женя помнил до сих пор... Но ответить на вопрос, действительно ли этот ее поступок был серьезным, не мог.
  Пока не мог.
  Но надеялся, что сегодняшняя встреча расставит все по местам, ибо сил уже не было терпеть свои грезы, так сильно прижившиеся в его душе благодаря этому поцелую. Десять лет его не было на станции. С того самого дня. С того самого момента, который он носил в памяти, ровно, как и во снах, как и в сердце, и все мучился тем самым вопросом, заданным ему в детстве сверстницей.
  Что ж десять лет не прошли даром для молодого человека. Он действительно стал сталкером, как и пророчила Светка, то ли шутливо, то ли в серьез называвшая его этим самым "Сталкером". За десять лет, обучаясь не у кого-то, а у самого Мельника, он многое узнал, и многое уже прошел. Но постигнуть ту детскую фразу так и не смог. И вот теперь, впрочем, как и всегда она являлась ему во снах, на привалах, да в любую тихую минуту, когда его память вновь и вновь возвращала его в тот самый день, в тот самый момент.
  И вот, наконец, станция. Несколько блокпостов. Перрон. Уставшие от тяжелой работы люди, спешащие домой со смены. Его старая палатка, занятая давно уже другими людьми. А вот и ее, вокруг которой они не единожды гонялись друг за другом. И она... Как будто ждала.
  Светка стояла прислонившись к колонне, возле которой находилась ее палатка. Уставшая, словно ей не двадцать, а больше. Гораздо больше. Те же белокурые кудри, но уже забранные под грязный платок и выбивающиеся из под него непослушными локонами. Тот же добрый взгляд почти прозрачных голубых глаз... А на лице слабая, еле заметная улыбка. Узнала.
  Он молча подошел, хотел что-то сказать, но не смог. Так трудно было начать. У нее же по лицу покатилась еле заметная слеза, а губы дрогнули, то ли от обиды, то ли от радости неожиданной встречи. Он начал рыться в рюкзаке, что-то оттуда выуживая, она же сильней закуталась в старый бушлат, словно почувствовала озноб, и что-то еще. Другое.
  Наконец он что-то достал из рюкзака и протянул ей. Это была небольшая игрушка. Мишка, столь замызганный и грязный, что его наверное стало бы жалко, если бы все не было так серьезно. Слезы из ее глаз покатились сильнее. Она взяла, почти вырвала игрушку из рук Жени и прижала к себе. Символ любви, символ детства, и символ нового поколения, продолжения рода и любви.
  - Знаешь, - наконец произнес он тихо. - Ты спрашивала тогда... Так вот. Я верю в любовь. А еще я верю в будущее. В наше с тобой будущее...
  Договорить он не успел. Она подошла, потеребила воротник его куртки и вдруг, обняв, поцеловала.
  
  
  Странный.
  Тоннель пульсировал. Незаметно. Но ощутимо. Ладонь Антона, касающаяся стены, чтобы не дай бог не утратить в темноте чувство направления - единственного чувства, что с ним еще не начало играть, ощущала вибрацию.
  Странную и неестественную вибрацию. Словно он - тоннель - дышал...
  Как его угораздило сюда забрести? Он был без понятия. Да и не помнил ничего, что предшествовало его появлению здесь. В этом пугающем, кажущимся живым тоннеле. А вокруг темнота и... Пустота. Да, именно. Пустота. Не слышно писка крыс. Только угнетающий, доносящийся, казалось, отовсюду звук падающих капель воды. То спереди "кап", то сзади "кап"... То сбоку. И подумать только, ни одна капля еще не оросила своей влагой его... Ни одна. И это-то странно, учитывая, с какой частотой они падали тут и там. Везде, кроме того места, где находился он - Антон...
  Ой, ли? Антон, ли? Сейчас он не мог с уверенностью сказать даже этого.
  Как, когда, почему? Он этого места не знал. Здесь никогда не был раньше. А может все не так? Может это место ему знакомо, только причина всему - всепоглощающая тьма, убаюкивающая и давящая на сознание одновременно. Да и почему тоннель пульсирует?
  Единственное, что он помнил, это не совсем ясная фраза, тоже пульсирующая в его голове... "Ты станешь тенью... Сольешься с нами, как слился окружающий мир. Как слились сотни душ людей и тварей..."
  Откуда эта фраза в его голове. И что она означает?
  Он попытался припомнить, где слышал ее и при каких обстоятельствах. Не получилось. Только вдруг сильно разболелась голова, словно знание, которое хотел получить Антон, было под запретом...
  Черт! Надо что-то делать! Если не изменяет память... Хотя это о чем он? Конечно, изменяет! Особенно сейчас. Но... Основные инстинкты в любом случае остаются. И он на уровне подсознания понимал, что если идти в одном направлении, то когда-нибудь тоннель чем-нибудь закончится...
  Он пошел, медленно, осторожно, стараясь не отрывать руки от пульсирующей стены. Аккуратно ставя ноги и прислушиваясь к звукам вокруг.
  Долго это продолжалось или нет, он не мог понять. Времени, казалось, не существовало. Казалось, оно слилось с бесконечной всепоглощающей тьмой. Что куда не пойди - темень, всю будет этот тоннель и тьма, и время, неизвестно зачем отсчитываемое капельками воды. Кап-кап - секунда... Кап-кап - вечность.
  Черт! Так и свихнуться не долго. И так продолжаться не может...
  И Антон не ошибся. Где-то за поворотом забрезжил свет. Он болью резанул по глазам, словно ножом. Парень, не удержавшись, вскрикнул, но странное дело, его голос прозвучал как-то странно. Неестественно. Не по-человечески.
  Из-за поворота тут же раздались голоса. Обычные, людские. Но кричали что-то невразумительное...
  - Готовьтесь, они снова идут!
  - Разворачивай пулемет! Врубай прожектор! Нам нельзя пропустить их!
  Кого пропустить? Антон обернулся. Неужели сзади, из темноты подкрадывались монстры? Единственным признаком их присутствия было отсутствие крыс, значит так и есть. Надо бежать.
  И Антон бросился бежать, в сторону поста. Так быстро, как только мог, выкрикнув на ходу:
  - Не стреляйте! Я человек! - И с ужасом понял, что из его горла рвется не поддающийся никаким объяснениям вой. Заунывный, заставляющий дрожать и сводящий с ума вой...
  Он остановился, когда вспыхнул ярким пламенем прожектор, прикрыл руками глаза... Нет, не руки... Длинные худые трёхпалые лапы, покрытые матовой, растворяющейся в темноте кожей... Что это? Это же не его!
  Раздался треск автоматной очереди, и Антон перестал существовать в действительности...
  - Странный какой-то, - заметил один из бойцов, вглядываясь во тьму, где только что стоял Черный.
  - Да мне тоже показалось, - согласился второй, - что этот необычный. Не как все, пер напролом. А сколько удивления было в его последнем вое...
  - Хватит разглагольствовать! - Рявкнул командир. - Они так и подбираются, так и разжижают нам мозг... Смотрите лучше внимательней! А то странное было только одно - он был один...
  
  
  Сборник стихов.
  ****
  Росток.
  
  Лианой оплетая камни,
  Остовы ржавых кузовов,
  А также выпавшие ставни
  Давно разрушенных домов
  
  Бутон к лучам упрямо рвется,
  Стараясь жизнь вокруг создать,
  А смерть ликует и смеется,
  Не так-то просто воевать.
  
  Но наш цветок не унывает,
  Цепляется с последних сил,
  Мир жизни тихо расцветает
  Над мрачной пустотой руин.
  
  Пройдут года, исчезнут люди,
  Истлеет в прах все, что вокруг,
  И зелень от ростка повсюду...
  И жизнь пойдет на новый круг...
  ***
  Я в первый раз...
  Я в первый раз под этим бренным небом,
  И как красиво все, что здесь... Вокруг!
  Ведь не был никогда еще я сверху,
  Дитя я подземелий, темных труб.
  
  Хоть не могу понять я этих предков,
  Но ощущаю силу, мощь идей,
  И созданное ими, что так метко
  Нам скажет о величии людей...
  
  Я признаю, остовы зданий мрачны,
  Руины города стираются в песок...
  Исчезнет все, я знаю, однозначно,
  Но замысел зато! Как он высок!
  
  И странные мурашки ощущаю,
  Когда любуюсь красотой руин!
  И слезы с глаз: все это потеряли!
  Разрушили и стерли, словно пыль.
  
  Мне кажется, что люди были Боги,
  Но что за Боги рушат свой же дом?
  Бросают сыновей своих под ноги...
  Живите и ютитесь все в метро!
  ***
  Набат
  Набат... Набат сдувает ветер
  С покошенной часовни у реки,
  И в след ему с небес, как пепел,
  Несется пыль, и светится в ночи...
  
  Мерцают тучи, словно склоны
  Горы безумия тупых вождей,
  И ветер отделяет зерна
  От сотен плевел высохших людей...
  
  И их разносит он по миру,
  По кАмням рухнувших в огне скульптур,
  А дождь дает свою им силу,
  Чтоб вырос мир и был он снова юн.
  
  Набат... Набат звучит сквозь ветер,
  Как пламенный для всех живых призыв,
  Чтоб вышли люди, вышли вместе...
  Чтоб мир вокруг красою вновь ожил!
  ***
  Дождик из слез...
  Когда останусь я один,
  Дождик из глаз польется,
  И даже Один, господин,
  Печально усмехнется.
  Хотя не верю я в него.
  Богов на свете нету.
  Печальней дома моего
  Ты не найдешь на свете.
  В завале сын, жена и смерть,
  Ушли куда-то вместе,
  И вот как хочешь, верь не верь,
  Помешен я на мести.
  На мести к жизни и всему,
  Что связано с судьбою.
  Как дальше жить, я не пойму,
  Ведь нет вас здесь, со мною,
  Со мною дождик лишь из слез,
  А также куча монстров,
  Не видно в небе больше звезд,
  И люди, словно гости.
  Так что мне делать без тебя
  И дорогого сына?
  Ведь в мире смерти лишь семья
  Дает для жизни силы.
  И дождик, дождик моих слез,
  Пройдет неоднократно,
  Я верю, что нашли вы мост
  В тот старый мир, обратно.
  Метро лишь только обелиск
  Для нас с тобою, с сыном,
  Один сплошной, безбрежный риск,
  Где правит черт с кретином.
  Лишь слезы слабости идут,
  Как дождь небесный, чистый,
  И лики ваши подождут
  Еще чуть-чуть, я быстро...
  ***
  Вперед.
  Опять в поход, опять вперед,
  Идем мы в глубину тоннеля.
  Да здравствует опять отчет,
  За каждого "в убитых" зверя.
  Рычажный скрип и громкий мат
  Нам не дают во тьме забыться,
  Вдали грохочет автомат,
  Мечта о смерти может сбыться.
  Там где-то впереди рычат
  Чудовищ безобразных стаи,
  Дрезина, руки нас домчат!
  Помочь успеем, знаю!
  Пусть тварей полчища идут!
  Пусть страшно и хреново!
  Пусть знают суки - люди тут!
  И нас никто не остановит!
  ***
  Мы их теряем...
  Мы их теряем очередно.
  Друзей, любимых, иль врагов.
  Так видно господу угодно,
  Который наказать готов.
  За наши старые проделки.
  За то, что сделали с Землей
  Отправил всех людей он в ссылку...
  Не плачь и чувства успокой...
  Теперь они в спокойном месте,
  Где нет мучений или бед,
  Свободны от угрозы бестий
  И проживут там много лет.
  Хоть их теряем очередно,
  Врагов, любимых, иль друзей,
  Зато они живут свободно
  Там. В светлой памяти моей
  ***
  Диалог
  - Ты кто? - Простой поэт, а ты?
  - Я смерть, хожу, гуляю,
  И мысли старые, мечты
  По миру собираю.
  - Как странно, а вот у меня
  Давно не появлялись, -
  Сказал поэт, на смерть смотря,
  Потом пожал плечами.
  - Как рухнул мой любимый мир,
  Муза ушла куда-то,
  И нет писать уж больше сил,
  Ни строченьки без мата.
  - Тебе легко, поэт, еще, -
  Вздохнула смерть, согнувшись.
  - Я ж потеряла вовсе все, -
  И хмуро улыбнулась.
  - Людей ведь нет уже давно.
  Остались только кости.
  Я, как в плохом теперь кино...
  Сама, всего-лишь, гостья...
  За кем мне приходить теперь?
  Кого здесь караулить?
  Вот и хожу, и, верь не верь,
  Скучаю я по людям.
  Пойдем, давай уже поэт -
  Последний ты на свете,
  Стих сочинишь ты обо мне,
  Вновь вдохновленный смертью...
  ***
  Гонец (к Метрострою)
  Взрывая мир, безумья полный,
  Гонец сквозь хаос путь ведет,
  С ним рядом дядька бело-черный,
  Очки и галстук, зонт несет...
  Сливается реальность тьмою,
  Не различить теперь, где кто,
  Падет Гонец, связав собою,
  Живых и Темных, и Метро.
  Игрушкой в исполинских лапах,
  Играющих чужой душой,
  Он был, хотя и верил слабо,
  Что принят Темной Стороной.
  Судьба иначе рассудила,
  Он должен стать ее концом,
  Разрушить Сторону и Силу,
  Что нарекла его Гонцом.
  Метаморфоза лишь начало.
  Начало боли и войны.
  Все для чего душа страдала -
  Он смерть для Темной Стороны!
  ***
  Война
  Врывается в палатки горе,
  Срывает слез людских поток,
  А на платформу, словно море,
  Взбирается врагов "каток".
  Сметает он людские судьбы,
  И крошит в пыль надежды, быт.
  И лик над всем вождя-иуды,
  И смерти тень... Ей путь открыт.
  Тревога в каждом сердце мирном,
  Устали люди от войны
  Не разделить их всех пунктиром
  Плохой, хороший - все равны...
  Кошмаром обратятся будни
  Простых отзывчивых людей,
  А что потом? Суда не будет!
  Не будет казни для вождей!
  Короткий миг лишь передышка,
  Потом война начнется вновь -
  Безумия людского вспышка,
  И к хаосу в крови любовь...
  ***
  Я не могу представить...
  Я не могу представить небо,
  Что соткано из тысяч душ,
  Что не пускает лучик света,
  Который был так вездесущ...
  Я не могу представить горе,
  Что испытает человек,
  Когда пред ним развалин море
  Раскинется на целый век.
  Когда с досады и обиды,
  От злости, что вскипит в груди
  Потомок наш поймет, увидит,
  Что мир остался позади.
  Я не смогу понять, представить
  Того, что смог он пережить,
  Но что же сделать, чтоб оставить,
  Потомкам мир, где можно жить?
  Чтоб можно радоваться солнцу,
  И чистым воздухом дышать.
  Чтоб видеть мир не чрез оконце,
  А чувствовать, любить, мечтать...
  ***
  В углу чуть тесной и сырой клетушки
  В углу чуть тесной и сырой клетушки,
  На ватниках, постеленных в кругу
  Разложены побитые игрушки
  И ель стоит, изогнута в дугу.
  
  Корявая и где-то без иголок,
  Стыдливо к полу ветки опустив,
  Она имеет больше в жизни толка,
  Чем старый, дорогой аперитив...
  
  Под весом многочисленных игрушек,
  И лампочек закрашенных рукой
  Сегодня засияет вне клетушки
  Даруя детям свет, неся с собой.
  
  В метро ведь редко очень удается
  Понять, что жизнь не кончена, отнюдь,
  Тот, кто ликует и порой смеется,
  Не так страшиться, видя страха суть.
  
  А детям милый старый праздник
  На фоне разрушения и тьмы,
  Беды и боли, ужаса рассадник,
  Подарит радость, добрые мечты.
  
  Смягчит сердца, вернет на мир надежду,
  Украсит на год серый блеклый дом,
  Заставит учащенно биться сердце,
  В порядок приведет кошмарный сон...
  ***
  Надежда
  Надежда - сколько в этом слове
  Обиды, горечи, мольбы,
  И сколько в этом слове воли
  Для жителя метро Москвы...
  Кто побыл живо-погребенным,
  Кто побыл двадцать лет в плену,
  Кто походил тоннелем темным,
  Но помнит все еще весну,
  Как распускались ярко листья,
  Как весело журчал ручей,
  Как осень приходила быстро,
  Взрываясь красками лучей...
  Тот никогда, увы, надежду,
  И ей сопутствующий свет,
  Не скинет из души наружу,
  Не скажет, что надежда - бред!
  ***
  Во мраке, ужасе, тревоге
  Во мраке, ужасе, тревоге
  Живет уж двадцать лет народ,
  К себе до ужаса он строгий,
  Но это - двигатель вперед,
  Ведь мир, что сильно изменился
  За столь короткие года,
  В людей зубами словно впился
  И не простит им никогда
  Ту неуемную беспечность,
  С которой разнесли весь свет,
  И взгляд ненужный в бесконечность,
  Хотя и был вокруг ответ.
  Теперь вот, в ужасе и мраке
  Двадцатый год народ живет,
  Так раньше даже и собаки
  Не жили... А вот он живет!
  Вгрызается зубами в землю,
  Старается не потерять,
  Но время больше не приемлет,
  Да и Земле на них плевать...
  Живет народ, иль существует
  Не разберется уж никто
  Но мнение при нем бытует,
  Что ненадолго это все...
  ***
  Сквозь обломки истерзанных зданий
  Сквозь обломки истерзанных зданий,
  Сквозь руины садов, площадей
  Пробирается утречком ранним
  Бравый сталкер, полный идей.
  То ему не в терпёж нужны книги,
  Иль принесть богатый хабар,
  А бывает мутанта за деньги,
  Иль другой, какой ценный товар.
  И бредет он весь увлеченный,
  Перебирает ворох идей,
  А чуть дальше храм золоченый
  Там вичуха - просто злодей...
  Чуть заметны хлопки ее крыльев,
  Тень так плавно скользит по камням...
  Жаль фантазии сталкера в силе,
  Не услышит, кто сделал ням-ням...
  ***
  Антон парил, Антон бежал
  Антон парил, Антон бежал
  И часто-часто падал,
  На тьму тоннеля наплевал -
  Там девушка - награда!
  
  Там впереди, чрез километр,
  На станции соседней,
  Его уж дожидался "свет"
  Всех лет, поди, последних.
  
  Не так давно, год или два,
  Он встретил свою Светку,
  На станции чужой, едва,
  Он поддержал беседу...
  
  Рассказы, слухи просто так
  Лились не утихая,
  Она сидела у костра
  И слушала, внимая.
  
  Косички, губки, ясный взгляд,
  Курносый, милый носик,
  И щечки бледные слегка,
  В глазах немой вопросик...
  
  Тогда и начался роман.
  Людей с двух разных станций,
  Их окатил любви дурман,
  Достойный лишь оваций.
  
  Теперь Антон всегда бежал,
  Как время появлялось,
  Ее в объятиях сжимал,
  Не ощущал усталость.
  
  Их воркованье до утра
  Соседей раздражало,
  И поцелуи у костра,
  Улыбки, трепет, шалость.
  
  И вот Антон бежал, летел
  По темному тоннелю,
  К любимой он скорей хотел,
  Одной задавшись целью.
  
  Недавно в рейд он выходил,
  И заработал денег,
  Вот и жениться он решил,
  Не тратя дней, скорее.
  
  Но как бывает, у любви
  Простого нет финала
  Те знают, кто уже пожил,
  Кто повидал немало...
  
  Вот свет уж близко впереди
  Тоннельного портала,
  А вот платформа, чуть дойти,
  Но сердце в груди встало...
  
  В обнимку с кем-то на краю
  Возлюбленная Светка
  Стоит, милуется. "Люблю", -
  "И я тебя, Конфетка".
  
  Вот здесь уж руки затряслись,
  Забилось сердце чаще,
  Чужие "мысли вслух" сбылись,
  Того гляди заплачет...
  
  Антон и слова не сказал,
  Лишь развернулся тихо
  Исчез в тоннеле, "убежал",
  Теперь гуляет с Лихом.
  
  Ту тут, то там любовь его
  В тоннелях помогает,
  Но только тем, кто без всего,
  Любви ценней не знает...
  
  
  Когда грядут перемены.
  "Юность склонна к необдуманным поступкам и в этом ее прелесть, а зрелость определяется осмыслением юности, как одной сплошной глупости. Переломный же момент между двумя этими состояниями проходит практически всегда болезненно, что собственно и подвигает на переосмысление..."
  Не известно, кто это сказал, но что-то в этом есть.
  - Че уставился, Рыжик? А ну брысь отсюда! Понаехали тут... Жить коренным не дают... - Голос, казалось, пронизывал. Прикручивал невидимыми болтами к земле, и заставлял слушать, что нельзя было сказать о лице старика. Неопределенного возраста, с густой, свалявшейся местами грязной бородой и спутанными выбивающимися из под засаленной шапки волосами. И глазами, пронзительными, с некоторой долей безумства... Лицо странного мужчины вызывало страх. Необъяснимый, еле заметный, тонкой невидимой проволокой опутывающей мальчика. Заставляя его стоять на месте и слушать пространные речи чокнутого. - Выгоняют, выселяют, а потом крошки хлеба не дадут... Да это метро мой дед ещё строил! Отец затем продолжал. Так и остался где-то там... На шпалах. Не, не жить этому народу. Никому не жить. Грядет скоро великая революция. Живые в мертвых превратятся, а мертвые забудут, как покинуть этот грешный мир... Будут скитаться, словно ветер меж таких же безликих и умерших зданий...
  Странно, но почему-то из всех его старых воспоминаний, всплывало в памяти лишь это. Лицо бомжа и его хриплый, заволакивающий голос. Почему он не помнил матери? Или отца? Или событий, приведших его в дальнейшем в метро и к той жизни, что стирала грани любых судеб, превращая их в одну. Для всех одинаковую.
  - Попомните слово мое! - Разорялся странный оборванец, вызывающий страх в четырехлетнем мальце, который забыл, что где-то рядом мама и папа, и слушал, слушал его гипнотизирующую речь. Рядом ходили люди и с омерзением поглядывали на бомжа, притулившегося у входа в вестибюль станции метро. Какой станции, память об этом не сообщала. - Скоро придет Господь! И будете вы низвержены в тартарары. Будете скитаться, словно кроты в темноте, полагаясь лишь на себя. Не будет друзей, будут лишь враги. Кругом, даже внутри вас. Попомните слово мое...
  Где это было? Когда. Федор никак не мог вспомнить. Да последнее время не очень-то и пытался. Возможно, он видел того старика при спуске в метро в "тот самый день", как называли его старшие, а может и гораздо позже, уже после событий заставивших человечество спрятаться в тесной бетонной паутине, что раскинулась под разрушенным городом...
  Он этого не помнил. Но важно не это. Важно то, что периодически этот странный и до сих пор пугающий уже взрослого Федю мужчина являлся к нему вскользь. Так сказать в переломные в его жизни моменты. И всегда что-нибудь с пафосом говорил или обсуждал.
  Вот и сейчас, когда сознание, слабо проталкивающееся сквозь пульсирующую боль в голове и смутные, размытые образы проплывающих мимо глаз еле освещаемых тюбингов, пыталось все время отключиться, бомж был тут как тут.
  - Что Рыжик, словил? - Дед откинул особо длинную прядь спутанных волос в сторону, из-за чего Феде открылся второй глаз. Жуткий, заплывший мутной белой пленкой, но уставившийся прямо на него. Федора Шмелева. Парня двадцати четырех (или около того) лет от роду. - Я про боль в голове. Предупреждал же: Каждому по заслугам. Каждому по деяниям их...
  - Да пошел ты! - Мысленно выругался Федя, пытаясь отогнать образ из детства, так глубоко засевший в памяти, что периодически беседовал с ним. Ещё бы разобраться, что вокруг происходит. Отделить так сказать это видение, от обстановки вокруг. Да ещё голова болит... Что с ней случилось? Такое ощущение, что по ней чем-то долго били... Да и окружающее пространство, надо сказать, оказалось далеко не уютной палаткой, в которой он, помнится, мирно засыпал. - Суфлер, мать твою, нашелся!
  - Суфлер, говоришь? - Едко заметил старик, пробиваясь сквозь темные пятна меж довольно быстро проносящихся мимо тюбингов. - Не... Скорее комментатор. Всей жизни твоей пустой и идиотской... Вот как, скажи, герой ты мой яхонтовый, вместо уютной палатки оказался на этой старой дрезине? И вместо того, чтобы мирно спать, едешь куда-то в непонятном направлении? А? То-то же... А то - суфлер, понимаешь... - Бомж сильно раскашлялся, схватившись за грудь и временно растворился в усилившемся свете.
  Что-то происходило вокруг. Голоса. Шаги. Мелькание фонариков... И длинный неприятный скрежет давно не смазываемых частей старой дрезины...
  Боль в голове отступила на второй план. Федя сосредоточился на мире вокруг, пытаясь сфокусировать зрение и напрячь слух. С трудом, но это удалось сделать.
  По ходу, его не только выволокли из палатки, предварительно оглушив, о чем свидетельствовала боль в голове, но и уже успели куда-то переместить. Куда, пока не понятно, но явно за пределы его за два года так и не ставшей родной станции. В глаза бросались только слабо освещенные тюбинги закончившегося тоннеля, начало платформы, тоже не шибко освещенной, а также спинка сидения, закрывающего весь остальной обзор. Руки и ноги, судя по ощущениям, были связаны и успели онеметь.
  Что же происходит вокруг? Вроде никого не задирал, как уж месяц. В сомнительные дела тоже не ввязывался. Да и в последнюю "не слишком законную" вылазку он ходил последний раз месяца два назад, после чего "завязал" и на вырученные деньги более-менее сносно обживал свою палатку, намереваясь пустить корни на станции, где провел более года. Так что же тогда? Он старался припомнить последние сомнительные дела и заказчиков, с которыми имел дело, но выходило как-то из рук вон плохо. Образы скользили и так и оставались туманными, словно его память ему не принадлежала.
  - Что притащили, мужики? - Послышался рядом сиплый голос. Знакомый, но смутно. Где-то обладатель сего голоса ему уже попадался. Тут же свет фонарика ослепил глаза. - А! На удивление знакомое тело!
  - Хватит речи толкать! - Рявкнул второй более грубый голос. - Мы не для того перли их через три станции, чтобы в "узнавалки" играть. Либо пропускай, либо Главного зови. Денег уже охота...
  - Главного, говоришь? - Еще один голос. Едкий, скрипучий. Неприятный. Но не слишком знакомый, хотя Федору показалось, что раньше он его тоже слышал. - Да тута я. Тута. Пришел сразу, как вашу гремящую колымагу услышал. Знатная она у вас. Слыхать за пару километров.
  - Принимай товар, Начальник. Пока тепленький. Да пулек не жалей!
  - Пулек, говоришь? А то ли вы мне приперли? Это надо еще посмотреть...
  - Так смотри. Не томи душу. Есть то всегда хочется...
  И снова фонарный луч ослепил глаза, заставляя жмуриться. Кто-то рядом с дрезиной ехидно захихикал и похлопал себя по бедру. И вновь едкий неприятный голос.
  - Молодцы. Уважили старика! Теперь этого рыжего в пыточную, а тех двоих в клетку пока. Как пригодятся, вызову...
  - Что сидеть на месте, коли конец близок? - Бомж сплюнул кровавую слюну на бетонный пол, и продолжил. - Зачем смотреть, как приближается Армагеддон, если ты ничего не понимаешь в этом? Красиво? Может быть... Только странная эта красота... Последняя. Может, хватит? Вспомни, зачем послал тебя сюда Бог. Вас всех, - он обвел незрячим глазом идущих мимо него людей, затем едко засмеялся. - Может пора уже что-то сделать? След оставить, например. Раз уж все равно смерть рядом...
  След... Пред взором встали разрушенные, оплавленные стены и тени, оставленные людьми... Когда-то ему довелось побывать на поверхности. Не слишком приятное зрелище, надо признать.
  - Можно и так тень оставить, - не унимался старик, - но почему бы не по-другому? Близкому, например, помочь...
  Федю окатила струя воды. Не слишком холодной, но от этого не менее неприятной. Он раскрыл глаза и помотал головой, словно капли воды разлетятся во все стороны, и не будут мешать ему. Залеплять глаза, затекать за ворот.
  - Ну что, голубчик, очнулся? - Тот же едкий и неприятный голос. Чуть в стороне, справа. - Не ожидал увидеть меня вновь? А... Так он еще не видит! Помоги ему. Сотри воду с этого неуклюжего создания.
  Глухие, шаркающие шаги и удар. В челюсть... Не больно, но... Федор, привязанный к стулу, завалился на бетонный пол.
  - Не больно, скорее неприятно, - прокашлялся старик. На бороде застыли крошки еды, прилипшие туда день, а то и больше назад. Болезненная красноватая слюна стекала вниз, спутывая волосы и склеивая их не хуже любого клея. Здоровый глаз, покрытый алыми трещинками-венами, щурился от яркого света, отразившегося от здания напротив. - Я бы даже сказал, обидно. Организм в такие моменты вырабатывает особое вещество. Не помню, как... Все равно не знаешь. Короче, активизируются чувства, кровь быстрее бежит по венам. Человек даже самый истощенный способен, я бы сказал, на многое...
  Кажется, сломался зуб. Не, не так. Тот громила, кажется, его сломал. Федя посмотрел на здоровяка, потирающего кулак, и сплюнул кровь с осколками зуба на бетонный пол. И откуда тот бомж из прошлого так много знает? Действительно, парень чувствовал, что зрение вновь вернулось к нему, кроме того, неестественный прилив сил, вызванный, скорее всего, злостью, заставил его кулаки сжиматься с новой силой. Даже веревки заскрипели от трения о железный стул.
  - Ты пожалеешь ещё об этом! - Федор скорее прошипел, чем сказал.
  - О! Он не кусает, а сразу жалит! Наш Шмель очнулся! Какая безумная радость... - Снова этот едкий и неприятный голос. Аж мурашки по спине... - Подними его, Боров.
  Боров, тот дядя, что бил парня, подошел, практически поднял Федю вместе со стулом и установил, словно статую, напротив массивного металлического стола, за другим концом которого сидел он. Пират.
  Федя поморщился. Несколько раз за последний год ему приходилось работать на этого немолодого уже человека. Не слишком приятный союз. Требует много, а платит мало. Да ещё не любит, когда дело проваливают. Тогда с исполнителем может случиться все что угодно. От пыток каким-нибудь грязным гвоздем, до прогулки совершенно голым на поверхность... А Пиратом его прозвали за повязку на левом глазу, прикрывающую чудовищную рану вместо глаза.
  Он сидел за металлическим столом, на котором были разложены различные предметы. А вокруг давящие бетонные стены и потолок, с которого свисала лампочка - единственный слабый источник света в этой бетонной коробке размером четыре на четыре метра.
  - Че хотел? Довольно странное приглашение к сотрудничеству, не находишь? - Поинтересовался Федор, ощупывая языком то место, где мог бы находиться зуб.
  - А кто говорит о сотрудничестве? - В свою очередь удивился бандит. - Слава богу, последнее наше сотрудничество завершилось полгода назад к обоюдному нашему удовольствию. Речь идет скорее о долге.
  - О долге? Каком? Я тебе ничего не должен. - Федор нахмурился. Не нравился ему тон Пирата и выражение его лица тоже.
  - Не должен, говоришь? - Старичок медленно начал перебирать в руках инструменты, разложенные на столе, назначение которых сомнений не вызывало. - А помнишь тот тайник, куда я тебя просил отнести последний заказ и местоположение которого ты один знал из исполнителей?
  - И? - Под ложечкой засосало от нехорошего предчувствия.
  - И нет его больше. Спер, разворовал кто-то мой тайник!
  - Но... - Федор не находил слов. Бессмыслица какая-то. - Я не...
  - А кто, Пчел? А кто? - Пират пристально посмотрел на юношу, который пытался выдавить из себя хоть слово. Но так и не находил достойного.
  - Я не Пчел, - наконец выдавил он сквозь зубы. - Я Шмель...
  - Пчел, ты, Федя, - махнул рукой лишь в ответ старик. - Пчел. Или даже нет. Мух, ты. Вот ты кто. Причем не из самых разборчивых. Тащишь все, что плохо лежит. Особенно, что тебе не принадлежит.
  - Но это ложь! Я ничего у тебя не брал! - Взорвался Шмелев, напрягая кулаки.
  - Ой, ой, ой... Ну а это мы ещё посмотрим! - Пират нежно поскрябал каким-то предметом по столу. Произведенный звук резанул по барабанным перепонкам, заставив кожу покрыться мурашками.
  - Я все равно тебе ничего не скажу, - упрямо пробормотал юноша.
  - Это почему же?
  - Просто я ничего не знаю. Так как твой тайник не я чистил.
  - Ну, ничего. Мы применим другие методы, авось чего вспомнишь...
  - Да я говорю же... - Заорал было Федор, но Пират сделал жест рукой.
  - Умой-ка его снова, Боров. Только чтоб зубов побольше вылетело. - Громила не заставил себя ждать. С довольной ухмылкой он подошел и стукнул здоровенным кулачищем по лицу Федора.
  - А что ты хотел? - Бомж пожал плечами и громко высморкался, зажав рукой в грязных перчатках одну ноздрю. Студенистая масса неясного цвета завершила свой полет опять на его бороде, смачно вписав в общую фактуру блестящую кляксу. - Все вокруг взаимосвязано. Это-то ты понимаешь?
  - Но я не крал! - Попытался запротестовать маленький мальчик, но старик грозно оборвал его, не обращая ни какого внимания на снующих вокруг людей.
  - А мне-то что? Я, видите ли, не затем здесь, чтоб выслушивать очередного рыжего сопляка. Слушай. И молчи. Тогда откроется истина, - потом глянув красным глазом на пацана, добавил: - Хотя не факт! Особенно в твоем случае.
  - Но это действительно не я...
  - Это не столь важно в общей канве истории. Кто крал, кто не крал. Важно, что ты там фигурируешь. Если б не фигурировал, то и разговора не было бы. Каждый выбирает свой путь. И ты свой выбрал, когда ступил не на ту тропу. Не, не сегодня вечером, когда зашел в палатку, чтобы поспать, а раньше. Гораздо раньше. Смекаешь?
  - Но что же... Как?
  - Как все вернуть? Исправить? О! Здесь не исправлять нужно. А исправляться...
  - Близкому, например, помочь? Чтобы оставить после себя не только тень?
  - А что... - Бомж на мгновение задумался, потом выдал куда-то вверх. - Может и так. Попробуй...
  И снова вода. Или почти вода. Липкая, грязная и вонючая субстанция. Разве что не светится... И то хорошо.
  - Ты ее знаешь? - Едкий противный голос шел откуда-то сзади. А спереди сидела она... Его девушка. Маша. И по совместительству дочь начальника станции, на которой он собирался обживаться. С заткнутым какой-то тряпицей ртом, испуганными, красивыми глазами и связанными спереди руками. Его муза, его страсть, ради которой он последние два года и проворачивал смутные и не вполне законные делишки.
  Пират что, совсем спятил? Невинную девушку собрался принести в жертву своей мести?
  - Она здесь зачем? Маш, ты как? - Она лишь что-то промычала в ответ заткнутым какой-то тряпицей ртом.
  - А ты не догадываешься? - Со сделанным тоном удивления Пират вышел в поле зрения Федора и заглянул ему в глаза. - Она есть предмет номер один в твоем допросе, а также аргумент и легкий стиль убеждения...
  - Но она дочь начальника станции! Вы это понимаете? Он же и отомстить может. К тому же, она здесь не причем!
  - А кто, во-первых, узнает, что она была здесь? А во-вторых, она-то как раз здесь причем. Очень даже.
  - Но... Но... - Спасти, говорил бомж. Помочь близкому... - Я все равно не знаю, кто это сделал!
  - Поспорим? - Пират хищно улыбнулся, подошел к столу и взял с него ножницы. Странные какие-то ножницы... - Знаешь что это?
  - Для стрижки волос из носа?
  - Почти угадал. Это секатор. Как следует из названия, он нужен, чтобы сечь. - Говоря, он медленно приближался к Машке. Как бы невзначай положил руку на ее плечо, от чего девушка вздрогнула и более явственно задрожала, скосив глаза на бандита. После чего погладил. Федор с замиранием сердца следил за каждым его движением. Неужто он посмеет? - Молодые побеги, кустарник, ветки, а также... - С этими словами он схватил руку девушки и, не смотря на ее сопротивление, шустро отогнул ее большой палец и в одно мгновение отхватил его секатором. - Пальцы молодых девушек.
  Машка зашлась в безумном крике. Но только мычание доносилось из-за кляпа, а глаза, полные слез, смотрели на Федора. Тот тщетно пытался освободить руки из спутывающих их веревок, до крови раздирая кожу на запястьях.
  А потом Пират вошел во вкус... Сначала указательный, затем средний...
  Смотреть на это Федор не мог. Он зажмурил глаза, пытаясь унять подступившие слезы. Он бы закрыл и уши, если бы мог, чтобы не слышать душераздирающего мычания несчастной Машки. Его любимой девушки...
  И лишь одна мысль билась в его голове - спасти, помочь. Наконец, он дико заорал.
  - Стойте! Стойте!
  - Ну? - безжалостный палач остановился, сжимая окровавленную руку девушки в своей. И приподнял бровь, ожидая признания Федора.
  - Я не знаю... Нет. Стой! Я, правда, не знаю! Но... Но может, есть кто другой?..
  - А что... Идея! Умой-ка его ещё разок... - Великан даже глазом не моргнул, исполнив волю главного.
  Бомж весь трясся. Он заходился в неудержимом диком смехе, которым могут смеяться только люди от души оценившие шутку. Минут десять, прикинул Федор, не меньше. Затем все же сильно закашлялся, схватившись за грудь, вернее то место на грязной просаленной фуфайке, за которым могла прятаться грудь у человека. Потом уставился тяжелым взглядом на мальчика. Снова сморкнулся, харкнул кровавую слюну на землю, потом начал.
  - Ой, уморил! Ну, ты и выдал! Ты что всерьез думаешь, что сможешь измениться, если спасешь ее? Странный выбор. Я бы даже сказал, глупый...
  - Но почему? - Федор в недоумении надул губы. - Я же люблю ее!
  - Ой-ли? Правда, что ль? А может, это возможность пробиться в руководство станции тобой управляет? Вспомни, сколько "любимых" у тебя уже было за последние лет пять.
  - Ну... - протянул Федор, силясь припомнить всех девушек, с которыми сводила его судьба. Судьба парня, редко засиживавшегося на одном месте более полугода. - Арина. Ирина. Клава. Света. Ну и Марина... Ах да... Да что же это я! Разве их всех упомнишь?
  - То-то. И всех ты очень сильно любил. Вспомни, что ты орал Лене, например, когда мчался от ее отца по платформе ее же станции. Или когда прятался на Арбатской в тот момент, когда Ашот с Киевской пытался разыскать тебя с братьями Алсу?
  - Люблю, - прошептал Федор.
  - То-то. А она? Машка? Неужели ты столь глуп, что решил, что ей нужна твоя любовь? Твоя незабвенная родинка, твоя рыжая шевелюра, или холодный взгляд серых глаз? Наивный. Ей деньги и власть подавай. Или ты не замечал, как они довольные с твоим другом Петькой выходят из подсобки?
  - Ну, выходят, и что? - Смутился Федор, отводя взгляд от бомжа. - Ну, помогал он ей чем... Постоянно помогает.
  - Во-во. Во-во. И ты веришь в любовь?
  - А ведь ты прав! - Голос Пирата опять шел сзади. Девушка сидела сбоку, в дальнем углу комнаты и мелко-мелко дрожала, всхлипывая и сжимая пострадавшую руку, уже успевшую обзавестись тугой повязкой. А в центре, за другим краем стола сидел связанный Петька. Его друг. - Есть ещё кто-то! И вот он, перед тобой. Знакомая рожа?
  - Вполне. - Тихо пробормотал Федор. - Нафига он-то здесь?
  - А ты его спроси. Может, расскажет. Да ты не стесняйся, Шмель. Не стесняйся. Здесь все свои. Даже я. И мы в тесной и непринужденной обстановке, может, выясним, наконец, куда же делся мой тайник?
  Петька, лучший его друг за последние два года, смотрел мимо тяжелым взглядом. Руки его были стянуты за спиной, как и у Феди, черные, обычно ровно лежащие волосы всклокочены, под глазом разрастался здоровенный синяк, а нижняя губа была несколько больше, чем обычно.
  - Петь, что происходит? - Начал Шмель, но его друг явно не желал разговаривать с ним. Отводил взгляд и нервно покусывал оставшуюся в живых губу.
  - Петь! Щука, мать твою! - Наконец тот не выдержал, и, обернувшись к Пирату, выдал:
  - Я говорю, это он! Он рассказывал мне, где спрятан твой тайник и то, с каким удовольствием он его себе присвоит...
  - Ты охренел? - Взорвался Федор. Его белая кожа пошла красными пятнами, серые глаза, сузившись, превратились в две маленькие щелочки, а руки сильней стали терзать связывающие их веревки. - Совсем оборзел, рыба!
  - Ну ладно, - примирительно-ядовитым голосом проговорил Пират. - На сей радостной ноте я, пожалуй, покину вас. Не люблю семейных разборок. А вы тут посидите, поговорите, да и решите к утру, кто, а главное, в чем из вас виноват. А также, куда ж все-таки делся мой накопленный за долгие годы запас.
  - Семейные? Но мы не семья!- Не понял юноша. Пират остановился на пороге, медленно обернулся, и с ехидный усмешкой заговорил.
  - Семья, семья. Ещё какая! А ты не знал? А ты, Петенька, ему не сказал? Ай-яяй-яяй. Нехорошо. Твоя баба беременна, Шмель! Угадай от кого? Нет. Не от тебя... Извините, но свет я вам не оставлю...
  - А ты думал, что будет легко? - Бомж сочувствующе развел руками. - А я ведь предупреждал! Ещё тогда, в твоем детстве, когда ты слушал мою бранную речь, стоя у входа в метро и ожидая свою мамку. Помнишь? Кругом враги, и внутри вас враги... То-то же. А ты спасти ее хотел. Не так меняется человек. Не за спасение кого-то получает второй шанс. Он должен измениться внутри. Спасти себя, если на то пошло. Но использовать внешние предпосылки все же не помешает...
  Тишина. Тишина и темнота. Теперь никто не обливал его водой, да собственно не было нужды. Никто и не бил его перед этим. Опять же - не было нужды. Он и так чувствовал себя полностью пораженным. Почти умершим. Оставалось лишь расставить все точки над "i".
  - Петь. А Петь? Это правда?
  - Что именно? - Донесся из темноты его совсем недружелюбный голос.
  - Ну, то, что вы с Машкой...
  - Тебе-то какая разница? Все равно подыхать скоро.
  - А все же? Маш, как ты могла?
  - Слушай, утухни, а? И так без пальцев осталась, а он тут чувства поднимает, старое ворошит...
  - А все же... Мы ведь любили друг друга...
  - Любили? Да ты совсем, озверел что ли? Да нужна мне твоя любовь! Светлая и бескорыстная, да вдобавок бедная... Вот Петька другое дело. Петька богат...
  - Маш, не стоит... - подал голос Щука.
  - А че не стоит? Пусть знает, что его друг оказался лучше во сто крат, а главное предприимчивее. Это он спер запасы Пирата. По твоей наводке, между прочим... Это ты, дурак рыжий, рассказал ему про них.
  - Но как? Там же охрана...
  - Нет там никакой охраны, - тихо проговорил в темноте Петька. - Давно уже нет. Пират ещё месяца два назад с Ганзой решил "пободаться", да силы своей не рассчитал. Поредели ряды его сильно. Всего человек-то от силы двадцать осталось. Какое тут чего охранять. Станцию не проворонить бы... Вот и понадеялся он видимо на то, что не осталось знающих и помнящих. Да о тебе забыл. А как разорил я его тайник, так и начал вспоминать, кто да что. Наемников, видишь, подключил...
  - Но... Как ты мог?
  - Глупый вопрос, Шмель. Ты думаешь сейчас друзья это самое важное в жизни? Не. Не это важно. Важно выжить. Потомство дать, прокормить его, удержаться ближе к власти, чтоб легче выживать было. Да и люблю я ее. Всегда любил.
  - А я что же? - Этот вопрос он задал скорее просто так, не ожидая услышать менее внятного ответа, тем не менее, Машка подала голос.
  - Вскружил ты мне голову, рыжий бес! Как только на станции появился... Огненные волосы, колкий взгляд, да и эта родинка твоя пикантная под губой... Не удержалась... Но ты это, - вдруг встрепенулась она. - Имей ввиду. Мы будем стоять на своем. Ты спер этот тайник, и только ты. Тебе помирать. А у нас ребенок. Нам нельзя. Жизнь возрождать надо.
  - Ничего-то ты не поняла, Машка. - Федор глубоко вздохнул. - Не нужна Пирату моя смерть. Ему тайник его нужен. И он не станет меня убивать сразу. Да и вас не отпустит, пока его вещички у него не окажутся... Да и тогда, вряд ли.
  Машка тихо заскулила в углу, вспомнив недавние пытки, а Петька заерзал на своем стуле, засопел.
  - Так что же теперь делать?
  Но Шмель не ответил. Ему вот совершенно ничего делать не хотелось. Враг вокруг. Враг рядом. Враг внутри. Мало того, что предательство девушки и друга оказалось реально, так ещё реально оказалось предательство его самого им же самим. Не на ту дорожку ступил... Не тот путь выбрал... А прав бомж. Тупиковая дорожка. В никуда. Вот если б все вернуть, начать заново. Попытаться изменить себя, чтобы жить, а не думать, что живешь...
  Но теперь уже поздно. Ситуация патовая. Кругом враги, даже среди близких, и ни одного козыря в рукаве. А козырь должен быть, даже когда ложишься спать. Даже когда идешь в туалет. Даже сексом когда... Но козыря в данном случае не было... Ни одного. Как выходить из данного положения?
  Сколько прошло? Час или два? А может больше? Время в темноте растягивается, а невеселые мысли, всегда появляющиеся с приходом тьмы, только усиливают это заблуждение.
  Да и бомж куда-то подевался со своими загадочными советами, поговорить не с кем. Не с этими же... Предателями. И то, мягко говоря. Была бы воля, записал бы их ещё и в еретики, и в палачи, и в уроды, да в кого только не записал бы... А в мутантов бы в первую очередь!
  Причем злости не было. Было какое-то злорадство. В первую очередь на себя. На самолюбование и жизнь одним днем, причем жизнь не слишком праведную. Случалось, и поворовать, случалось, и обмануть. Ну а девок, кинутых им, не счесть. Поэтому он шибко не удивился, что так же поступили с ним. А чем он хуже остальных? Почему он может чувствовать себя хозяином жизни, а другие нет?
  С волками жить, по-волчьи выть... Ой, ли? А так ли это? А не сам ли он виноват, что вокруг все так, и все такие? Не от своего ли поведения, не от своего ли собственного желания так жить?
  А в прочем, какая теперь разница? Все равно по-другому попробовать не доведется. По-человечески. Его-то Пират в первую очередь замучает. Но даже если допытается у "этих", куда делся его тайник, все равно Шмелю ничего не светит. Этот бандит не любил оставлять хвостов, тем более Федор уже поделился раз тайной информацией с посторонним.
  Так что же теперь думать об этом?
  Темнота убаюкивала. Федор не заметил, как темнота естественная сменилась тьмою сна, тем более, что столько интересного случилось за последние часы... К тому же, причитания его бывшей не просто убаюкивали, а выталкивали уставшее сознание в царство Морфея.
  Разбудил его скрежет ключей в личине. Федор открыл глаза, но света все ещё не было. Он для верности насколько раз моргнул, проверяя, не померещилось ли.
  Дверь помещения, словно откликнувшись на его мысли, тихо заскрипела, открываясь... Кто-то вошел, но явно не Пират. Тот бы закатил концертную программу, как пить дать. Дверь, снова заскрипев, захлопнулась.
  В следующую секунду свет фонарика вспорол темноту, выхватывая из нее, то металлический стол, то Петьку-урода, то Машку-отступницу. И остановился на нем, мешая рассмотреть вошедшего.
  - Федор! - Раздался сиплый голос. Знакомый, но ещё не распознанный. Голос того, кто узнал его у дрезины. - Шмелев!
  - Чем могу помочь, любезный?
  - Что, не узнал? - Голос от волнения засипел ещё сильнее. Потом говоривший, словно спохватившись, быстро направил фонарик себе в лицо, осветив знакомые черты. И шрам на шее. Ничего себе подарок!
  - Это же я! Соловей! Помнишь?
  Как тут не помнить. Отличный парень. Певец. Соловей прямо. Откуда и кличка пошла. Вместе баб портили за восточной стороной кольца. Ох и веселились, пока... Пока в одно прекрасное мгновение один прекрасный ревнивый муженек не выловил "с поличным" Певца. И не приставил к его горлу серп. Где уж добыл, это для Федора всегда оставалось загадкой. Но, тем не менее, если бы не случайное вмешательство Шмеля, то жить пришлось бы Соловью уже с отрезанной головой, что вроде как не очень удобно. В общем, спас его тогда Федор, но вот искалеченные голосовые связки остались испорчены на всю жизнь, впрочем, как и репутация горе Дон Жуанов. В пылу спасения друга, Шмель несколько не рассчитал силу своего удара, дополненного какой-то фигней типа сковородки, и обоим пришлось срочно и навсегда покинуть восточную часть метро.
  - Соловей? Ты здесь какими, извини, чертями оказался?
  - Да после той нашей последней веселухи "не с руки" мне больше петь, а раньше, сам знаешь, только этим хлеб и зарабатывал. Ничего не умею больше, разве что готовить. Вот поскитался чуть-чуть, да и прибился к этим... Дозорным у них свой пай отрабатываю, да поварю периодически, когда их повар в хлам укушается.
  - Ну, а какого тебе здесь-то надо? Если ж поймают, не поздоровится.
  - Не поймают! - С довольной рожей Певец начал снимать веревки с рук Федора. Я же им за повара иногда, забыл? Вот и приготовил им сегодня чудный напиток из Глюк-грибов. Ну, из таких, что красным в белую крапинку в темноте светятся, может, знаешь? Не? Ну, в общем, приятные им сегодня, да впрочем, и завтра всем сны светят. Ну что, пойдем?
  - Пойдем! - Решительно проговорил Федор и направился на выход, потирая затекшие руки.
  - А эти?
  - Эти? - Шмель обернулся ненадолго, потом махнул рукой. - Эти пусть сами объясняют Пирату, кто спер его заначку, как впрочем, и Федора Шмелева тоже. - Потом резко развернулся и зашагал на выход. Но не сделал и шагу, как заголосили оба предателя, перебивая друг друга.
  - Федь, прости меня! Я обратно вернусь...
  - Друг, не губи, не оставляй на растерзание этим...
  - Федя, Федь. Я сделаю все, что ты захочешь. Свадебку быстро организуем, совет, сделаем тебя папиным замом.
  - Брат, друган. Ну, там по-братски разберемся. Мне че, Машки для тебя жалко? Хочешь, по очереди будем?
  - Стоп! Прекратили оба! - Шмель остановился в дверях, с отвращением поморщившись.
  Внезапно его охватило странное состояние. Словно он оказался сразу в нескольких местах одновременно. И не состояние это вроде, а дурной, вызванный галлюциногенными грибами, и страшный одновременно сон.
  Здесь "эти", со своими мелкими и низменными желаниями. Тут непонятно откуда взявшееся осознание происходящего и того что будет, если он уйдет просто так, втихую, оставив все как есть. И грязный, вонючий дед, вещающий над ухом...
  - Что рыжий? Тяжко? - Голос доносился из темноты открытой двери. - Нелегко на перепутье? Неуютно?
  Старик прокашлялся, что дало время Федору осознать, что если он уйдет со станции просто так, то на самом деле вряд ли чего измениться. Сладкая парочка может и получит свое, но он от этого ничего не выиграет. Наоборот, Пират с утроенной энергией примется его разыскивать. И Федор не сомневался, что найдет. Сейчас же вся банда благодаря Певцу была в дурмане, а это удобный случай, чтобы покончить со всем разом...
  - Хорошие мысли. Неприятные, но хорошие. Взрослые, я бы даже сказал. - Голос бомжа, хриплый но глубокий, опять возник из прохода. - В данный момент, как раз то, что надо. Без сомнений, без раздумий, без сожалений. Дерзай, парень.
  Федор обернулся к связанным. На его лице образовалось неприсущее ему выражение. Какого-то злорадства и неутоленной мести. Серые глаза сверкнули в полутьме, а рыжая шевелюра вздрогнула, когда он наклонил голову, посмотрев на свою уже бывшую любимую. Та нервно заерзала на стуле.
  - Итак, друзья! На что вы готовы пойти ради свободы, жизни и так любимого вами продолжения рода? - Усмешка исказила правильные черты его лица, но он совершенно не собирался скрывать, что доволен. Месть может быть местью только в том случае, когда она исполняется без раздумий. Потом будут раздумья, потом будут муки совести, и потом возможно появятся сожаление. Сейчас, когда обстановка давала ему такую возможность, глупо было ее не использовать, при чем со всей бесчувственностью и жестокостью, как с ним поступали другие...
  - На все! - Без раздумий тут же воскликнул Петька. Машка тем временем съежилась под взглядом Федора, опять заерзала на стуле, но все же еле слышно прошептала:
  - На все...
  - Вот и славненько, - вновь усмехнулся Федор, потерев руки, и бросил певцу: - Соловей, освободи их, выдай по ножу, и присмотри, чтобы они позаботились о каждой сволочи на этой станции. Если откажутся, убей их. Сделаешь? - Тот внимательно и очень серьезно посмотрел на старого друга, как будто сомневался в здравии его ума, но всё-таки кивнул в знак согласия. - Вот и отлично. Борова только не трогайте, пусть живет. Когда он проснется, думаю, ему будет весело...
  - А ты страшный человек! - Заметил бомж, растягивая слова, словно смакуя фразу целиком. Он шел рядом, даже не взглянув, на то, что происходило сзади. Там где Машка с Петькой под чутким руководством танцора устраивали кровавую расправу.
  - Ты себя-то в зеркало видел? - Тут же хмыкнул Федя, лишь слегка пожав плечами. - Кажись, ты страшнее, батенька.
  - Уродство наружное ни что в сравнении с уродством внутренним, - тут же ответил тот с некоторой долей гордости в голосе. - Я не чудовище, а всего лишь урод, потрепанный жизнью...
  - Слушай, - резко оборвал его Федя, остановившись. Он посмотрел в щелки глаз, словно пытаясь что-то разглядеть, но быстро отвернулся. Белесый, затянутый пленкой мертвый зрачок вызывал неприятное ощущение. - Ты что пристал ко мне сегодня? Со своей дурацкой философией и нравоучениями! Нафиг мне все это сдалось? Я спрашиваю: нафиг?
  - Жить лучше будешь...
  - Жить лучше? Как? Как в этом мире можно жить лучше? Жить надо было тогда! Когда мы только встретились с тобой, и ты ещё не превратился в мое самое умное второе "я". Хватит! Уходи! Это другой мир. Жестокий. И правила в нем жестоки. Здесь нет места для глупых душевных терзаний и жалости к твоим врагам. Иначе и этот мир, страшный и несуразный, может исчезнуть. Здесь другие правила... Возможно не самые хорошие, но все же лучше тем те, что ты ещё не забыл. Или я... Короче уходи. Я знаю, как мне жить.
  - Эй, Шмель! - Раздался сзади сип Соловья. - Ты чего там с пустой колонной общаешься? Или где-то моей похлебки уж урвал, стервец рыжий? Давай, не томи. Едем...
  Федор обернулся, но никакого бомжа не было и в помине. Лишь непонятно откуда взявшийся сквозняк шевелил разбросанный тут и там мусор, да пологи палаток бандитов. Пора было уходить со станции...
  
  Содержание.
  1. Родственные души
  2. Звереныш
  3. Пробуждение
  4. Смерть стоит того...
  5. Крот
  6. Открытое пространство
  7. Безумное дело
  8. Азимут смерти
  9. Лиза
  10. Метровик
  11. Изгнание
  12. Цветок надежды
  13. Охотник
  14. А девочку-то звали Надей...
  15. Миниатюры.
  16 .Сборник стихов
  17. Когда грядут перемены.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"