Учитель француз марсель марсо =до него умер француз Бодлер
*В Подмосковье стояло бабье лето. Погода была тихая, ясная, и солнце припекало по-летнему, но леса, раскрашенные в багряные и золотые краски, напоминали о том, что скоро наступит холодная суровая зима. И может быть от этого, три сестры Вороновы: Вера, Надежда и Любовь, возвращаясь с богомолья из Воскресенского монастыря, молча и печально, смотрели из окна кареты, на осенний пейзаж.
Впереди показалась чистая прозрачная речка, и белокурая Люба радостно улыбнулась - скоро дом. Карета прогромыхала по деревянному мосту, у съезда с моста остановилась, и пожилой, угрюмый кучер Иван, попросил барышень выйти, и пройтись пешком на каменный взгорок. Ночью прошел дождь, в низине у моста, образовалась настоящее болото, и усталые лошади, одна из которых захромала, не вытянут карету с четырьмя седоками.
Сестры вышли, и, чуть приподняв черные юбки, чтобы не замочить их о глинистую жижу, осторожно пошли, по обочине дороги вверх. Шестнадцатилетняя Люба и двадцатитрехлетняя Надя, обогнали Веру, первыми вышли на сухую траву, и со смехом, обгоняя друг друга, понеслись вперед.
Старшая сестра, Вера, красивая кареглазая шатенка, двадцати семи лет, с видимым неудовольствием посмотрела им вслед, но ничего не сказала.
Скоро сестры добрались до горки, и с высоты увидели, что карета без седоков, все равно застряла в луже, а кучер собирает валежник, чтобы подложить их под колеса. Нежданная остановка грозила затянуться, и веселая, неугомонная Люба, предложила сестрам прогуляться до Марьиного родника, что в пяти минутах ходьбы от дороги. Тихая, некрасивая Надя, тут же поддержала сестру, что впрочем, она делала, с самого детства.
Вера звучным, красиво поставленным голосом, отчитала Любу, и напомнила ей, что родители их отпустили в монастырь, с условием, что они, будут беспрекословно ее слушаться. Люба с досады, топнула ногой, и принялась ласково упрашивать Веру, пройтись до родника.
Карета все так же стояла в низине. Солнце жарило, как летом, всем захотелось пить, и скоро, Вера сама позвала сестер к роднику. Она крикнула кучеру, что они идут к Марьиному роднику, и сестры, гуськом, пошли по лесной извилистой тропинке. Вера, словно строгая учительница, шла впереди. Тропинка к роднику шла через земляничную поляну, и Люба с Надей, увидев красную душистую землянику, кинулись ее собирать. Вера тоже склонилась к земле, и вскоре, сестры так увлеклись, что потеряли друг друга из виду.
Марьин родник, расположенный на небольшой ромашковой полянке, выбивался из-под высокого песчаного валуна, и, образуя маленькое озерцо, тихо бурлил, взметая вверх, чистый золотистый песок. Озерцо переполнялось, и прозрачная, ледяная вода, тонким ручейком, скатывалась вниз. Вначале, ручеек прятался среди высоких ромашек, затем струился по пологому каменистому склону, и в конце бесследно пропадал среди высоких речных камышей.
Девушка подошла к валуну, наклонилась над родником, выпила две пригоршни ледяной воды, и услышала за валуном тихий, едва уловимый шорох. Застыв от страха, она повернула голову. Из-за песчаного камня выглянул любопытный бурундук, посмотрел на нее черными глазками-бусинками, и вновь скрылся за каменистый выступ. Девушка тихо приподнялась, прошла на цыпочках два шага, и заглянула за валун, чтобы еще раз увидеть любопытного зверька. То, что она увидела, заставило ее застыть от ужаса. В зеленой траве лежал молодой здоровенный монах, с пробитой головой. Его мертвые серые глаза смотрели в голубое небо; красная кровь превратила длинные каштановые волосы, в красные сосульки; забрызгала черную старенькую рясу, и окрасила траву под его головой в алый цвет. Невдалеке от его головы, валялся остроконечный, большой камень, вымазанный в крови. Вид мертвого окровавленного человека был ужасен, и еще ужасней было то, что она знала этого монаха. Это был Василий, из Воскресенского монастыря. Он часто приезжал к отцу с поручениями от игумена Виссариона.
На высокой березе зловеще каркнул ворон, и на какой-то миг, ужас, еще больше, сковал девушку, но в кустах оглушительно треснула сухая ветка, и она, без оглядки, помчалась к спасительной дороге.
Внимательные глаза посмотрели ей в след, и в голове убийцы пронеслась тревожная мысль: " Видела она что-нибудь или нет?"
Вера с Надей уже сидели в карете, когда из лесу вышла веселая Люба. Младшая сестра, не торопилась садиться в карету. Она остановилась около кучера, допела веселую песенку о кузнеце и девушке Дуне, еще раз посмотрела в сторону чащи; на голубое небо; на стаю воронов, кружившихся над окраиной леса, и только тогда села в карету. Освобождая ей место, Вера поморщилась. Энергичная, и взбаламошная Люба, раздражала ее, с самого детства. А, Люба, увидев перед собой, нежданного попутчика, удивленно изогнула брови. В углу кареты, сидел молодой, рыжеватый блондин, довольно приятного вида.
Молодой человек представился. Это оказался, француз Марсель Марсо, новый учитель ее младшего брата Саши. Учитель, во второй раз за этот день, пояснил, что до моста его довезли паломники, направляющиеся в Воскресенский монастырь, дальше он должен был идти пешком, но на его счастье, ему встретилась их карета.
Через полчаса карета свернула в лес на брусчатую мостовую, и вскоре показалась подмосковная усадьба князя Воронова. Усадьба была выстроена, еще его прапрадедом, в стиле французского замка. Подмосковный родовой замок под Коломной, был намного меньше, своих французских собратьев, но намного больше, чем обычные подмосковные усадьбы. Долгие годы, при прежних владельцах, замок приходил в упадок, и лишь при нынешних владельцах, его принялись приводить в порядок. Этим летом, кирпичный забор и фасад замка были выкрашены в ярко-багряный цвет, лепные архитектурные украшения и узкие окна в ослепительно белый, и замок приобрел нарядный праздничный вид.
Карета въехала в ворота замка, и колеса застучали по каменной мостовой. На высоком крыльце стояла невысокая, худощавая женщина в черном, атласном платье, и, Люба, высунувшись из кареты, приветственно помахала матери рукой...
В подмосковной усадьбе профессора Алексея Платоновича Милорадова, бывшего преподавателя Петербургского университета, а ныне свободного писателя-историка, было шумно и бестолково. Его подруга, княгиня Б., уехала по свои делам в столицу, а на смену ей, из столицы приехали три его замужние дочери: Гордислава, Ярослава и Милана. Дочери приехали с детьми, без мужей. Двадцатипятилетняя Гордислава прихватила трех своих малолетних сыновей и суматошную болонку Мери. Двадцатилетняя Ярослава двух малолетних дочерей и пинчера Черри, и лишь юная, восемнадцатилетняя Милана, недавно схоронившая своего молодого мужа, умершего от воспаления легких, приехала одна, и не принимала участия в этой радостной суматохе.
Профессор сидел за письменным столом и смотрел в окно. Усадьба стояла на высоком склоне, и перед ним расстилалась необычная панорама. Парк, утопающий в осенних белых хризантемах, спускался к чистой, прозрачной речке; за речкой пестрел осенний лес; а голубые просторы неба, прочерчивала черная пунктирная линия, улетающего журавлиного клина. Журавли растворились за горизонтом. Пора было приниматься за работу, но кто-то из малолетних внуков, стащил с его стола чернильницу и перо, и чтобы найти потерю, надо было обходить большой дом и огромный парк. Вставать из-за стола не хотелось, и профессор опять погрузился в русскую нирвану, приправленную тихой осенней грустью.
Так как осенняя нирвана, и его дочери, были несовместимым понятием, то скоро, в парке раздались: крик Ярославы, детский плач, суматошный лай болонки и визг пинчера, басовитый лай поместных волкодавов, а следом, в его кабинет вошла старшая дочь. Высокая, и стройная Гордислава подошла к овальному зеркалу, поправила на голове, светлую косу, уложенную короной, села в кожаное кресло у стола, и обратилась к отцу:
- Папа, у меня есть к тебе одна просьба. Недавно я познакомилась в Петербурге с одной юной девушкой Вороновой Любовью. Она приезжала погостить к своей тетке, и моей подруге, графине Шереметьевой. Мне Любаша, очень понравилась. Она чем-то похожа на нашу Милану. А несколько дней назад я получила от нее тревожное письмо. Люба просит, и даже умоляет, срочно приехать в их поместье, чтобы помочь ей разобраться в каких-то странных, необычных событиях в их коломенском замке. В конце письма, Люба сделала приписку, мол, "речь идет о жизни и смерти". Вот это письмо - читай. Я не могу к ней поехать: во-первых, из-за мужа - ему не понравится, что я отпросилась к тебе, а поехала к князю Воронову, у которого есть взрослый сын. Во-вторых, я не могу взять туда детей, и бросить их на гувернантку, тоже не могу. У меня болеет Антошка, а это может быть и легкая простуда, и серьезное заболевание. А, в-третьих, от меня там не будет никакого толку. Это надо ехать тебе - ты у нас стал профессором- детективом, тебе и карты в руки. Вернее не карты, а коломенский замок.
Папочка, съезди, пожалуйста. Это не составит тебе большого труда: замок недалеко от нас; за два дня, ты все выяснишь, и поставишь все на свои места.
- Душенька моя, Гордислава, - вздохнул профессор, - извини меня, но я не собираюсь ехать в какой-то вороний замок, чтобы утешать барышню Любовь, встревоженною несчастной любовью. Я пишу книгу, и как каждый автор, желаю ее побыстрее закончить.
- Папа, миленький, пожалуйста, съезди к ней! А, вдруг, это серьезно. Люба просит помощи! Речь о жизни и смерти!- взмолилась Гордислава.
- Нет, нет и нет! - отрезал громовым басом Милорадов, чувствуя в глубине души, что упрямая дочь, все равно добьется своего. И если, сейчас, она не добьется успеха, то подключит к своей борьбе, двух сестер и пятерых внуков. Но, зная об этом, он все равно решил биться до конца. А, вдруг, он все-таки отобьется от Любови.
Отец резко отказался. Гордислава нахмурила брови, и следом ласково и нежно проворковала:
- Папа, у князя Воронова сохранился огромный архив посвященный раскольничеству. Ты съездишь к Любе, а заодно наберешь море материала, для новой книги.
- Я не собираюсь, в ближайшем двадцатилетии, писать о раскольниках-старообрядцах. У меня другие планы. Я еще книгу о Екатерине Второй не дописал. А если, я займусь этой несчастной Любовью, то может быть, никогда не допишу про счастливую Екатерину.
- Папа, ты должен помочь нашим родственникам Вороновым. Это твой долг!
- Никогда о таких родственниках не слышал.
- Их прапрадед, женился на сестре нашей прапрабабки Марии Одоевской.
- Мария Одоевская... м-м-м... вспомнил, один из ее сыновей, оказался гнусным предателем. В 16 веке, он перебежал на сторону шведского короля Густава 7.
- А говоришь, что не помнишь.
- Я мыслю историческими понятиями. Родственников не помню, а исторический персонаж помню.
- Папа, кровь прапрасестер, течет и в наших, и в их жилах. Если бы не было их, - не было бы и нас, - продолжала упорствовать упрямая дочь.
Профессор решил сменить тактику, чтобы все же отбрыкаться от этой бессмысленной поездки:
- Гордислава, как ты себе это представляешь? Я заявлюсь в незнакомый замок, и буду просить князя, доверить мне его бесценный архив. Да, меня, и на порог замка не пустят.
- Я уже обо всем договорилась. Царица, по моей просьбе, написала прошение, чтобы тебя допустили до архива. Так что, ты будешь в некотором смысле, царский гость. Кроме того, ты сможешь забрать для государственного архива любой документ, который пожелаешь.
- Куда катится мир! Чтобы утешить юную барышню - и царицу подключают, и профессора Петербургской академии и Сорбонны. Да-а-а! В наше время, такого, не было.
Гордислава засмелась:
- А, в ваше время, много чего не было. Например, паровоза! Я не понимаю, и как Вы жили без паровоза?
- Жили, свет мой, и прекрасно жили! Погляди на меня, я и без паровоза, далеко продвинулся. Хорошо, уговорила, еду! Но только ради архива. Возможно, там есть, ценные исторические документы, и они не должны пропасть в безвестном замке Ворона, - пробасил отец.
Гордислава довольно улыбнулась, расцеловала отца и восхищенно сказала:
- Папа, какой ты умный! Я забыла тебе сказать, что этот замок все называют, замок Ворона, а ты, и сам уже догадался.
- Милочка моя, для этого, не надо быть профессором. Любой идиот, догадался бы, что замок Вороновых, все соседи зовут замком Ворона.
- Все равно ты молодец, и самый лучший папа! Ты едешь спасать Любовь! Я уже все приготовила для поездки: карета приведена в порядок и твой саквояж собран. Я даже положила тебе в дорогу, твою недописанную книгу об Екатерине Второй, и ты можешь в свободное время заняться своей работой.
Профессор вздохнул:
- Душенька моя, я завидую твоему упорству. Ты всегда добиваешься своего.
- Я, вся в тебя, папуля! Да! Я забыла еще об одном. Пожалуйста, прихвати с собой Милану. Ей надо после смерти мужа развеяться, а то она скоро зачахнет. Уже два месяца прошло с похорон, а она каждый день рыдает. Там она встретится с Любой, посмотрит замок, потом заедет в Воскресенский монастырь, помолится за умершего мужа, и может сердце ее успокоится. Монастырь находится недалеко от замка, поэтому ее поездка много времени не займет, а через два дня вы вернетесь, и мы все вместе прекрасно отдохнем.
- И как, я объясню князю, что взял с собой молоденькую дочь? А может мне взять с собой: трех дочерей, пять внуков, две собачки, четырех волкодавов, двух соловьев и свою любимую канарейку?
- Царица, благодаря мне, подумала, и об этом пустячке. Милана будет помогать тебе, разбирать архив. Не переживай, письмо от царицы, уже доставлено в замок Воронова, - хитро улыбнулась Гордислава.
В кабинет стремительно вошла средняя дочь златоволосая Ярослава. Ее щека была вымазана в чернилах. На одной руке, у нее сидела годовалая дочь Аня, перемазанная с ног до головы чернилами. В другой руке, она держала, пустую чернильницу. Как позже выяснилось, любимое перо, было безвозвратно утеряно в речке, но на этот случай, у профессора в запасе было много любимых перьев...
Над коломенским замком князя Воронова догорал золотой закат. А в замке, в сумрачном кабинете, проводился семейный совет. В высокой большой комнате, оформленной в вишневых и золотых тонах, стояла мертвая тишина. В канделябре горело семь свечей. Варвара, вышивала для младшей дочери ночную сорочку, и затейливый древнерусский узор, сиял золотым кружевом. Князь Владимир, похожий на своего предка, Владимира Мономаха, сидел за длинным письменным столом, и недовольно хмурясь, курил трубку. Черные клубы дыма поднимались вверх, и серой дымкой улетали в открытое окно. За окном виднелась высокая береза, и среди ее золотой листвы чернели два ворона. Неожиданно вороны, прежде молчавшие, принялись громко и надоедливо каркать. Князь нервно встал из-за стола и громко захлопнул окно. Одно стекло треснуло. Варвара оторвалась от вышивания, и укоризненно посмотрела на мужа. Он отложил трубку в серебряную пепельницу и скорбно сказал:
- Скоро, к нам приедет профессор истории Милорадов. Он желает посмотреть наш архив.
- Вова, ты должен отказаться. Нечего ему тут делать. Пусть в своих архивах разбирается, - недовольно заявила Варвара.
- Я не могу отказаться. Его дочь, Гордислава, фрейлина царицы, и сама царица пожелала ему помочь. Сегодня, я получил от нее письмо.
- Вот навязались на голову царские гости! Вова, ну, придумай что-нибудь. Скажи: мы заболели заразной болезнью; мы уезжаем во Францию; или мы отправились на богомолье в дремучий монастырь. Придумай что-нибудь! Я слышала этот профессор, знается с нечистой силой, и видит сквозь землю.
- Ничего придумывать я не буду. Отказ, еще больше возбудит подозрение. А, кроме того, у меня нет смелости, отказать царице. Ты помнишь, что случилось с моим дедом, когда он отказал царю. Его четвертовали, а мою бабку заточили в Воскресенский монастырь.
- Это был царь Иван Грозный, а это современная царица. Сейчас новые времена, и за отказ не четвертуют.
- Сейчас не четвертуют, а вешают, но от этого мне легче не будет. Конец тот же - что в лоб, что по лбу.
- Вова, послушай меня, ты должен избежать его приезда. Делай, что хочешь, но Милорадова к нам не пускай!
- Ничего я делать не буду. Если мы сейчас, уедем, то царица поймет, что мы уехали нарочно. Я получил ее письмо от царского курьера, а курьер этот Савва Скуратов. Сама знаешь этого подлеца. Если, кто-то не исполняет царский указ, он первый ябеду напишет. Вот и будет нам: ябеда-беда.
- Да, ты прав, Вова. Куда ни кинь - везде клин, куда ни глянь - везде дрянь. Хорошо, пусть приезжает. Я приставлю к нему мажордома Дмитрия. Пусть следит за каждым его шагом, - деловито сказала Варвара, и внезапно вскрикнула, - Ой, палец уколола, кровь идет. Это не к добру. Ой, кровь, не к добру! И эти царские гости не к добру!
- Варвара, не каркай! У тебя все не к добру - и солнце и дождь, и зима и лето. Кругом одни неприятности только ждешь.
- Так кругом, и есть одни неприятности: то солнце поля засушит, то дождь сено сгноит. И профессор к неприятности. Еще моя бабка говорила: " От мудреца, больше неприятностей, чем от дурака".
- Говорю тебе, не каркай. Старая ворона. Вечно, как накаркаешь, так все и сбывается.
- Потому что у меня мозги мамины. Она всегда предсказывает беду.
- Не вспоминай к ночи, эту кукушку.
Варвара обиделась, бросила в сердцах, на пол сорочку, и вышла из кабинета. Князь Владимир поморщился. Как обычно, произошло недоразумение. Девичья фамилия Варвары была Кукушкина. И ее мать, Калерия, как будто оправдывая эту фамилию, бросила девятилетнюю дочь, и сбежала с женатым соседом помещиком в Италию. Через год сосед вернулся домой к жене. Калерия вернулась домой через двадцать пять лет: нищая, больная, и подурневшая, в прямом смысле этого слова. Кукушкина попросилась на денек в замок к замужней дочери, и долгие годы, отравляла существование своего зятя, пока, полгода назад, не перебралась в их второе поместье.
А ведь он женился на сироте, и никак не ожидал, что в таком большом замке, им с Калерией будет тесно. Впрочем, у него всегда было занятие, которое его отвлекало от козней тещи.
Князь Владимир открыл окно, снова закурил трубку и взял с полки старинную книгу в кожаном тисненом переплете. В кабинет вернулась Варвара. Она остановилась у стола, по многолетней привычке все ставить на свои места, закрыла открытую чернильницу, и обратилась к мужу так, как обращалась всегда, если сильно гневалась:
- Ваше сиятельство, Вы, намерены оставить в нашем доме этого молодого смазливого учителя?
- Да, я оставил Марселя.
- Почему?
- У него прекрасные рекомендации. Кроме того, мне его посоветовал губернатор Петр Могила. Марсель занимался с его детьми, и он был очень доволен.
- Ваше сиятельство! Я поражаюсь вашему недомыслию. Нам не нужны лишние уши! У нас трое незамужних дочерей. А, что будет, если кто-то из девочек влюбится в него и сбежит из дома?
- Я предупредил их, что они останутся без наследства, а их дети умрут в нищете. Впрочем, я думаю, мои дочери не так глупы, как ты думаешь. Особенно, Любаша. Несмотря на то, что она женщина - она очень умна.
А, Марсель - дельный молодой человек. Я в первый раз встречаю, такого умного, эрудированного учителя. Все прежние, восемь учителей, были до безобразия глупы, а я не хочу, чтобы мой сын вырос глупцом. Хватит с того, что старший - дурак. К тому же не забывай, отсутствие в нашем доме учителя, вызовет еще большие подозрения.
- Ваше сиятельство, я вас предупредила. Потом не говорите, что я опять накаркала!
Варвара круто развернулась, и вылетела стрелой из кабинета.
Князь задумался... А, что если он... нет, не стоит думать... все будет хорошо. Он успокоился и продолжил чтение книги.
Карета неспешно ехала в замок князя Воронова. В эти теплые деньки, на полях кипела последняя, завершающаяся работа, и Милана, накручивая на палец светлый локон, грустно смотрела на почти опустевшие поля. В прошлом году, в это же время, они со своим мужем были в этих местах, на охоте у князя Владимира Путилина. Поля не изменились, река бежит по-прежнему, леса все так же сияют осенним золотом, а ее муж, уже не видит эту красоту...
Профессор не выспался, и досыпал свой сон, в углу кареты. Карета прогромыхала по мосту, при съезде с моста колесо отлетело, Милорадов больно стукнулся головой о стенку сиденья, и окончательно проснулся.
Отец и дочь вышли из кареты. Кучер принялся ремонтировать колесо. У моста чернела, длинная, почти просохшая лужа, и они пошли на сухой пригорок. С пригорка открывался чудесный вид. Милана посмотрела вдаль, и сказала:
- Папа, мы едем разбирать архив раскольника, а я почти ничего о них не знаю.
Профессор, по примеру дочери, окинул взором чудесный вид, и с вдохновенным видом преподавателя, коим он уже давно не являлся, начал свой рассказ:
- Начнем, как всегда с альфы. Это было во времена царя Алексея Михайловича, отца Петра Первого. Именно тогда, при патриархе Никоне, начался раскол церкви. Но в начале, я сделаю некоторые отступления, и расскажу о патриархе Никоне, который, несомненно, являлся фигурой интересной, могучей и значительной. Никогда, ни до него, ни после, русская церковь не подавляла и не становилась выше государства.
- Папа, пожалуйста, расскажи кратко. Я же не твой студент.
- Кратко не могу. Я люблю входить в непроходимые дебри. Душенька моя, ты видишь пред собой лес, и думаешь, что уже его знаешь. На окраине леса растут березы, и значит, что это березовый лес. А, на самом деле, там полно: других деревьев, птиц, зверей, букашек-козявок...
- Папа! Пожалуйста, выйди из леса, и подойди к Никону, - взмолилась Милана, которая боялась, что отец, по обычаю растянет лекцию, на несколько занятий для студентов. А, сегодня, ей хотелось молчания.
- Все, уже пришел, милочка. Будущий патриарх Никон, в миру Никита, родился в мае 1605 г близ Нижнего Новгорода. Мать Никиты умерла вскоре после его рождения, и ему, еще ребенком пришлось много вытерпеть от мачехи, женщины злого нрава. Уже тут Никита высказал присутствие сильной воли. Хотя постоянное гонение, оказало дурное влияния на его характер".
Профессор повернулся к дочери, и словно строгий преподаватель, сказал: " И попомни Милана, мое отступление: все кто в детстве, испытывал унижения, придя к власти, становятся деспотами и тиранами. И до нас это было - будет, и после нас".
Но вернемся к Никону - "Никита обнаружил необыкновенные способности, и быстро выучился грамоте. Божественная книга так увлекла его, что он захотел уразуметь всю глубину божественного писания. Никон удалился в монастырь Макария Желтоводского, где и занялся прилежным чтением священных книг. Но родня вызвала его из монастыря. По их настоянию, он женился, и на двадцатом году был поставлен сельским священником. Оттуда по просьбе московских купцов, узнавших о его начитанности, Никита перешел в Москву. Но тут он был недолго, потрясенный смертью своих детей, умиравших один за одним, он ушел на Белое море и постригся в Анзерском скиту под именем Никона... На третий год после своего поставления игуменом Кожеозерского монастыря, он отправился по делам пустыни в Москву, и здесь явился с поклоном к молодому царю Алексею Михайловичу. Как вообще в то время являлись к царю настоятели монастырей.
Царю до такой степени понравился Кожеозерский игумен, что патриарх Иосиф, по царскому желанию, посвятил Никона в сан архимандрита Новоспасского монастыря в Москве, где была родовая усыпальница Романовых.
Царь Алексей Михайлович, был из тех людей, которые всей душой привязываются к людям, если те им нравятся по своему складу, - и вот он, приказал Никону приезжать для беседы каждую пятницу во дворец.
Пользуясь расположением царя, Никон стал "печаловаться" царю за всех обиженных и угнетенных, и, таким образом, приобрел в народе славу доброго защитника... Это было в начале его восхождения...
Вскоре, в его судьбе произошла перемена. Скончался новгородский митрополит, и царь предпочел его всем любимцам. Никон стал митрополитом новгородским.
Еще, будучи новгородским митрополитом, Никон следил, чтобы богослужение совершалось с большой точностью, правильностью и торжественностью. А в то время, надо сказать богослужение велось в высшей степени не благолепно.
В 1652 г. Никон, при помощи царя, был избран на патриарший престол. Одной из первейших забот Никона было исправление книг, то есть дело, которое и привело к расколу церкви.
В то время в богослужебных книгах было много неправильностей. Еще Иван Грозный говорил Собору: "... писцы пишут книги с неправильных переводов, а, написав, не правят".
Еще до патриаршества Никона, в 1649 году в Москву приехал Иерусалимский патриарх Паисий, и, присмотревшись к нашим богослужениям, указал царю и патриарху на многие "новшества". Это произвело огромной впечатление, ведь по тем временам, дело шло о великом преступлении - "ереси"... Результатом этого была посылка монаха Арсения Суханова на Афон и в другие места... Скоро Суханов прислал в Москву известие о сожжении на Афоне тамошними монахами богослужебных книг русской печати, как признанных еретическими.
Понемногу начали исправлять ошибки. Но именно Никон, став патриархом, повел дело более систематично, и с большим напором.
Патриарх, при поддержке царя, взялся, не только за исправление неточностей в божественных книгах, но и за исправление церковных обрядов. По поводу последних, он постоянно советовался с Востоком, и заручился авторитетом Восточной церкви. Откуда и пришла на Русь христианская вера.
Наиболее выдающимися отступления нашей церкви от восточной церкви в обрядах, были таковы: Иисус писали Исус; пели сугубую Аллилуйя - два раза, вместо трех; совершали хождение по солнцу, вместо того, чтобы ходить против солнца и т.д. Одним из камней преткновения, являлся спор, как надо креститься: двумя перстами или тремя. На соборе занялись вопросом о двоеперстии, так как в России крестились двумя перстами, а в восточной церкви - тремя, ... что в будущем стало отличать приверженцев "новой" веры, и "старой", то есть старообрядческой.
В рассказ горячо вмешалась Милана:
- А, я всегда удивлялась, почему одни крестятся тремя перстами, а другие двумя.
- Во время переписки духовного "Служебника" один из монахов допустил неточность, и эта неточность закрепилась в русской обрядности. А потом эта же неточность, погубила великое множество народу. Вот так, доченька - маленькая письменная ошибка, привела к большим человеческим жертвам.
Пойдем дальше. "Между тем в народе и духовенстве появился ропот. Таким образом, исправляя "ереси" созданные при переписывании книг, Никон в народе сам явился еретиком".
Но вернемся к отношениям царя Алексея Михайловича и Никона. Никон был старше царя на 25 лет, и эта разница облегчала ему влияние на царя. По существу: Никон был - практик и наставник юного царя, а царь - идеалист.
Когда Никон стал патриархом с условием, что царь не будет вмешиваться в церковные дела, значение Никона было велико; мало - помалу он становился в центре не только церковного, но и государственного управления. Никон правил государством, и дума боярская слушала его, как царя. Патриарх стал держать себя гордо, и, как-то раз, на соборе он опрометчиво крикнул с полным презрением: "Мне и царская помощь не годна, и не надобна".
Но влияние Никона основывалось не на законе, а единственно на личном расположении царя. При дворе смотрели на Никона, как на непрошенного деспота. Не так думал сам Никон, он считал власть патриарха выше царской. С подчиненными и духовенством он обращался сурово, держал себя гордо и недоступно. Никон был очень скор на тяжкие наказания, легко произносил проклятия на провинившихся и вообще не останавливался, перед крутыми мерами. По энергии характера и по стремлению к власти его сравнивали с папой Григорием Седьмым Гильдебрантом. При дворе и духовенстве рос ропот. Да и царь, благодаря которому, он добился власти, становился другим.
До польской войны 1654 г симпатии юноши царя к Никону не колебались. Уезжая на войну. Он оставил на попечение Никона семью и государство. Но во время войны царь возмужал, многое увидел и приобрел самостоятельность. После возвращения войны, между царем и Никоном стали происходить размолвки. В одной из размолвок, патриарх, обидевшись на царя, вернулся в свой Воскресенский монастырь, и написал Алексею Михайловичу гневное оскорбительное письмо...
Вскоре произошел окончательный разрыв. Собор низложил патриарха Никона. На его место встал патриарх Питирим. Исправление продолжалось, но происходило уже без должного рвения и энергии. Но маховик раскола церкви, был уже запущен.
Между тем, и среди народа, и среди, отдельной части, духовенства, росло противление новых правок старинных книг и обрядов. Оппозиция церковным исправлениям была во всем государстве: по стране происходили бунты - самый известный - Соловецкий бунт, жестоко подавленный государственной властью. Приверженцы старой обрядности (староверы), целыми семьями сжигали себя в домах; многие из раскольников, уходили в Сибирь или перебирались в другие страны, где к раскольникам относились лояльно.
Среди раскольников встречались яркие неординарные личности. Назову только трех из них. Это протопоп Аввакум - погибший мученической смертью, и боярыни Феодосия Морозова и Евдокия Урусова".
Долгие годы идет борьба государственной церкви и старообрядчества, и когда она закончится, никто не знает. Я знаю, что на данный момент, старообрядчество, как "вера" сохранилось отдельными островками, в каждой губернии. У раскольников свои тайные моленные дома, свои монастырские скиты-монастыри, разбросанные по лесам. Множество богатых влиятельных людей, тайно придерживаются старой веры и финансово помогают своим собратьям.
* С.Ф. Платонов "Полный курс лекций по русской истории"
249 стр. и дальше.
- Но это же глупо, - возмутилась Милана. - Кто-то неправильно переписал слово, а люди идут за это в огонь или Сибирь.
- Свет мой Милана, человек легко меняет одежду, но не веру. Если я завтра заставлю тебя креститься пятью пальцами, то ты поднимешь бунт. Так устроен человек.
- Я не подниму бунт, если мне все доходчиво объяснят. Это Гордислава поднимет, - улыбнулась Милана.
- Но дело в том, моя душечка, что в мире всегда есть Гордиславы. И часто, именно, они отстаивают правое дело. Но конечно не в этом случае, - подвел итог профессор, и посмотрел в окно. Вдоль дороги тянулся осинник, и оранжево-багряные листы, дрожали в ясном безветрии, словно от страха.
Карета въехала в ворота замка и остановилась. Милорадовы вышли из кареты на брусчатую дорожку. Солнце ярко сияло, и четырехэтажный замок, окруженный с одной стороны - злато-багряным осеним лесом, а с другой - ухоженным английским парком с фонтанами, поражал воображение. Профессор видел много загородных поместий, но такого, благолепия, нигде не встречал.
На красную черепичную крышу замка опустилась стая улетающих белых журавлей, и многочисленная черная семья воронов, с возмущенным криком накинулась на пришельцев. Журавли испуганно взлетели, и понеслись прочь - на юг. Вороны постепенно успокоились, расселись на крыше замка, черными пугалами, и вновь наступила тишина.
Профессор окинул внимательным взглядом открытые окна замка.
В правой половине здания, на втором этаже, он заметил пожилую темноволосую женщину в черном платье. Она стояла у зеркала, и вкалывала шпильки в простую, бесхитростную прическу. Конечно, он не видел эти шпильки, но видел квадратную зеркальную поверхность, и ее, движения руки. Женщина мельком взглянула в окно, и исчезла с поля зрения. Профессор продолжил вместе с дочерью любоваться великолепной усадьбой. Но долго любоваться осенней картиной им не дали. К ним уже спешила, хозяйка замка.
С крыльца поспешно спустилась, моложавая, довольно приятная женщина пятидесяти лет. Простое черное платье, выгодно подчеркивало ее бледную кожу и большие темно-карие глаза. Варвара вежливо представилась, и приятно улыбнулась гостям. Затем с укором, поглядела на Милану, разодетую в траурное шикарное платье и черную шляпу с кокетливой вуалью, и повернулась к профессору:
- А, мы вас, с самого утра ждем, Алексей Платонович. Много о вас наслышаны: хорошего и удивительного, и наша семья, с большим удовольствием познакомится с вами.
- А, что такого удивительного, я натворил? - удивился профессор.
- Говорят что вы, можете читать чужие мысли и видите сквозь стены.
- Ну, это бабушкины сказки, - отмахнулся он.
Милана, с хитрым умыслом, встряла в разговор:
- Папа у нас очень скромный человек. Иногда, он действительно, умеет читать чужие мысли и предвидеть будущее. И может быть, вы даже это увидите.
Профессору показалось, что Варвара побледнела, и, тем не менее, она с большим радушием сказала:
- Добро пожаловать в наш коломенский замок. Надеюсь, вам у нас понравится. По крайней мере, я буду стараться, чтобы дни, проведенные у нас, вам навсегда запомнились.
- Один вид вашего замка, уже создал у меня неизгладимое впечатление, - искренне сказал профессор, и хозяйка довольно улыбнулась.
Варвара повела их в приготовленные для них апартаменты. Внутреннее убранство замка, было так же великолепно, как и внешнее. В широких светлых коридорах стояли греческие мраморные статуи, с отбитыми руками и головами, что говорило об их ценности; в нишах громоздились, горообразные немецкие вазы с пасторальными картинками - влюбленные пастушок и пастушка; на стенах висели старинные картины с портретами бывших владельцев замка, а так же голландские и итальянские пейзажи неизвестных мастеров. Именно тех мастеров, которые ничего не значили у себя на родине, но, перебравшись на русские стены, их уже ценили, ими восхищались, и покупали втридорога.
Варвара поселила гостей на третьем этаже. Им достались шикарные, недавно отремонтированные апартаменты, состоявшие из двух спален, и общей гостиной. Стены были расписаны под мрамор, мебель была изящная старинная и светлая, и хотя в открытое окно влетал лесной ветерок, в комнатах стоял непередаваемый запах жилища, в котором никто никогда не жил. После того, как гости немного осмотрелись, хозяйка замка сообщила им, что эта гостиная называется мраморной, и предложила им посмотреть архив, расположенный в библиотеке. Сама библиотека примыкает к их комнатам, так что им не придется блуждать по замку.
Отец с дочерью, вошли в просторную высокую комнату, и профессор обомлел. Все четыре стены были уставлены книгами, и чтобы разобрать этот архив, нужно было не два дня, а десятки лет, и множество сотрудников. Милана, со страхом посмотрела на отца, и Варвара, заметив, их ужас, усмехнулась:
- Не переживайте. Это не архив. Архив моего дяди, Юрия Кукушкина, находится в двух сундуках. Вот они.
В темном углу у окна стояли два небольших черных сундука, закрытых на замок. Профессор посмотрел на рассохшиеся сундуки, обитые по углам, медными лентами, и спросил:
- А, почему архив дяди находится у вас? Он умер?
Хозяйка, горько вздохнула, и нехотя пояснила:
- Моего дядю, Юрия Кукушкина, как ярого приверженца старой веры, выслали в Сибирь, и перед отъездом в дальние края, он оставил эти сундуки у нас. Я все надеюсь, что он их заберет, а пока, они стоят его дожидаются.
- А где именно он живет сейчас?
- Сама не знаю. Говорят, он нашел золотую жилу, потом пытался организовать прииск, и дело вроде пошло. А потом он неожиданно пропал в тайге. Его долго искали, но так и не нашли, но я надеюсь, что он жив.
Варвара вручила профессору два ключа, и пригласила их через полчаса на званый обед. Уходя, она внимательно оглядела библиотеку, взяла с письменного стола, старую потрепанную книгу и вышла. Профессор еще раз осмотрел библиотеку, но особо рассматривать здесь было нечего: дубовые полки с книгами, чучела лесных птиц, как попало расставленные между книгами, дубовый письменный стол, шесть венских стульев, и старый продавленный диван, обитый кожей, раскрашенной под леопард.
Милорадовы вернулись в свои покои. Профессор прошел в свою комнату, разложил вещи, переоделся к обеду, и постучался в комнату дочери.
Милана, улаживала на голове высокую сложную прическу - последний писк столичной моды, что-то вроде Пизанской башни, и отец посоветовал ей, выстроить на голове, что-то более скромное - ведь она совсем недавно схоронила мужа. Дочь мгновенно сломала сложное Пизанское сооружение, упала на кровать, и громко разрыдалась.
Когда Милана все же, с его помощью, успокоилась, профессор мягко спросил:
- Зачем ты сказала Вороновой, что я умею читать мысли и предвидеть будущее?
- Чтобы они тебя еще больше уважали, - деловито ответила, заплаканная дочь, и вновь пошла к зеркалу, строить на голове скромную прическу, деревенской вдовы. Милана, даже хотела надеть на голову деревенский черный платочек, но отец, посоветовал ей этого не делать, и продолжил разговор.
- Теперь они будут меня бояться. И к уважению, это не имеет никакого отношения.
- А, может, в замке Ворона, будет лучше, если тебя будут бояться? - предположила она.
- Не буду с тобой спорить - время покажет. Но я предпочитаю, быть незаметным и невидимым. Так меньше неприятностей заработаешь. Кстати, я забыл у тебя узнать досье на это семейство.
- Семья, как семья, - пожала плечами Милана, улаживая на голове, густую светлую косу короной.
-А, что говорят соседи о семье Вороновых?
- Ничего хорошего. Вороновы - люди нелюдимые, гостей не любят, хотя живут очень богато, и могли бы хоть раз в году устроить бал, для соседей. Это мне на них пожаловалась, их соседка, графиня Гусинская, - Милана отошла от зеркала, и, глядя на отца, задумчиво продолжила. - Интересно, а почему здесь у многих птичьи фамилии? Соседи Вороновых: это Гусинские, Орловы, Соловьевы и Кукушкины.
- Скорее всего, их предки были из тех мест, где было принято называть своих детей птичьими именами, а когда на Руси стали всем давать фамилии, то дети Кукушки - стали Кукушкиными, а дети Ворона - Вороновыми. Обычно, птичьи имена были присущи фино-угорским племенам, проживающим на севере России. Хотя, и в других местах древней Руси, было множество сел, где жили мальчики по имени Ворон, Соловей, Грач и Орел.
- Папа я поражаюсь - ты знаешь ВСЕ! - восхищенно сказала, все еще заплаканная дочь.
- ВСЕ - я не знаю. Но я, профессор истории, и изучение древних имен, входит в мою обязанность.
- Зачем?
- Представь на минуту, что я изучаю обрывок древнего манускрипта, попавшего ко мне из неизвестных мест. Прочитывая записи, я встречаю древнерусское имя Лан. А в Тульских и Воронежских говорах "лан" означает поле. Таким образом, встретив в этом тексте несколько имен, присущих только Тульской губернии, я точно могу сказать, что этот манускрипт написан именно в этих краях.
Или другой пример. Император Константин Багрянородный в сочинении "Об управлении империей", название Днепровских порогов пишет и по-русски, и по-славянски, а так же он приводит норманнские имена князей Руси: Рюрик, Аскольд, Трувар, Ингвар (Игорь), Хельги (Олег). Напротив, те имена, который Константин Багрянородный назвал славянскими, действительно славянские: Остров, Унипрах, Неясий, Веруци... Таким образом, по именам, историки узнали, что он писал о двух разных племенах живущих вместе на берегах Черного моря. Одно племя - славянское, другое - норманнское, северо-германское.
- Может Багрянородный что-то напутал, так же, как переписчики божественных книг?- удивилась Милана.
- Ничего он не перепутал. В 10 веке писатель Лиутпранд Кремонский писал: "Греки зовут Русос тот народ, который мы зовем норманнос".
- Значит, Рюрик действительно был варягом.
- Да, но варягом местным. Варяг, который долгие годы жил рядом, возможно даже родился здесь, и имел родственные, политические, и другие связи со славянами. Потому что никто никогда не позовет на престол неизвестного Игрека. Позвать могут только хорошо знакомого человека, зарекомендовавшего себя с самой лучшей стороны. Видно, Рюрик - был хороший воин, умен, и пользовался уважением окружающих,- профессор прокашлялся. - Но вернемся к Вороновым, опиши мне их детей.
- Самые обычные дети. У Вороновых их шестеро. Три дочери и три сына. Дочери - это Вера - ей 27 лет, Надежда -20 лет, Любовь - 16 лет. Сыновья: Вадим - 22 года и Саша - 13 лет. Ах, забыла, у них был еще один сын Валерий. Несколько лет назад - он уехал в Сибирь к своему дяде Юрию Кукушкину, чтобы на деньги отца, открыть золотой прииск. Валерий прислал одно письмо, а потом без вести пропал вместе с деньгами. Вороновы его несколько лет искали в Иркутской губернии, но так и не нашли.
- В Иркутской губернии? Очень интересно. Там очень много деревень староверов-раскольников, и некоторые из них, даже имеют свои золотые прииски...
Разговор прервал стук в дверь. Пришел слуга, чтобы провести их в столовую.
В столовой собралась вся большая семья Вороновых.
Хозяйка познакомила гостей с семьей, и Милорадов узнал о домочадцах, о которых Милана, ничего не знала. Около Варвары сидела, ее мать Калерия - сухая, желчная особа, похожая на сморщенный мухомор. По правую руку от князя Владимира, сидел его младший брат Никон - приятный шатен, с густой, аккуратно подстриженной бородой, тридцати пяти лет. На конце стола, в уголке, притулилась бедная родственница Варвары - Ирина Кукушкина - миловидная тихая девушка, на вид, около двадцати пяти лет, а рядом с ней, расположился молодой учитель - француз Марсель Марсо.
Вороновы встретили гостей радушно. Хозяин и хозяйка замка, напомнили Милорадовым, что они дальние родственники, и окружили их заботой и великим вниманием. Беседа была занимательна. Вера спела прекрасным меццо сопрано два модных романса, и арию Джульетты из оперы Верди "Отелло".
Блюда были превосходны. На княжеском столе, в серебряных и золоченных блюдах лежали: запеченный поросенок, икра прямо из Астрахани, донской балык, белорыбица, осетр, ветчина и колбаса московская, грибы белые и маслята, блины фаршированные, расстегаи и пироги с лесными ягодами. А, так же, разные сладости: конфеты, пастила, тульские пряники, орехи грецкие, американские, волошские и миндальные, кавказские фисташки, грузинский изюм, киевское варенье, египетские финики и ростовские яблоки. И все это великолепие, украшали многочисленные хрустальные графины с разноцветными водками, на травах, и непременная бутылка мадеры. Непьющий Милорадов не желал пить, но хозяйка уговорила его пригубить коломенской водочки, настоенной на сорока травах, и профессор скоро почувствовал себя персидским падишахом в саду гурий. Профессор - "русский падишах", остался доволен обедом. Хотя, шествуя на обед, он ожидал, что нелюдимая семья, сразу же намекнет ему, своим холодным поведением, чтобы он побыстрее убирался из замка.
После небольшого послеобеденного отдыха, Милорадов с великим трудом поднялся с лебяжьей перины, покрытой вышитым льняным покрывалом, и отправился в библиотеку разбирать архив, пропавшего старообрядца Юрия Кукушкина. Милана пошла с ним, но у дверей библиотеки, он попросил ее, сначала сходить поговорить с Любой. Все же, для успокоения совести, им надо выяснить, по какой причине Любовь послала Гордиславе письмо, с просьбой о помощи. И что, означает ее фраза:
- Речь идет о жизни и смерти.
Профессор перенес сундук к письменному столу, открыл огромный тульский замок, и на него пахнуло привычным запахом затхлой пыли, и нафталина. Сверху лежали старинные книги духовного содержания. Милорадов сел на скрипучий венский стул, взял первую книгу, и принялся аккуратно перелистывать каждую страницу. Иногда в книгах находятся забытые хозяевами документы, или записи на полях странниц, что тоже, дает иногда интересную информацию. Однажды, именно в старинной духовной книге, он нашел ценный исторический документ, времен Бориса Годунова.
Милана скоро вернулась в библиотеку, остановилась около отца, и удивленно сказала:
- Ничего не понимаю. Люба говорит, что она не писала никакого письма, и кто мог его написать, прикрываясь ее именем, она не знает.
- А, ты узнала, кто мог взять у нее адрес Гордиславы? - спросил отец.
- Узнала. Адрес Гордиславы, записан в ее девичьем журнале, и взять его мог любой из домочадцев, так как двери ее покоев закрываются только ночью. И зачем мы сюда приехали? Давай сейчас же уедем. Что-то мне здесь не нравится.
- Нет, теперь я никуда не уеду. Эти сундуки приковали меня стальными цепями. Такие старинные книги встречаются крайне редко, и я уверен, что обязательно найду здесь что-нибудь интересное. Бери книгу, и принимайся за работу. Чем быстрее мы разберем сундуки, тем быстрее, уедем из замка.
Милана недовольно хмыкнула, поставила рядом венский стул, взяла первую попавшуюся книгу, и принялась неспешно перелистывать страницы. Сразу было видно, что работа наводила на нее скуку, и через некоторое время она спросила:
- Папа, как ты думаешь, зачем над нами пошутили?
- Никто с нами деточка, не шутил. Такими вещами не шутят, - задумчиво сказал отец, отлаживая в сторону вторую книгу.
- Да ты прав. Речь о жизни и смерти - звучит страшно. Но, тогда надо всех Вороновых обойти и выяснить, кто прислал это письмо, - она торопливо отложила книгу, и встала со стула, как будто уже приготовилась бежать и опрашивать хозяев замка.
- Сиди, милочка моя, сиди и работай. Зачем мы будем терять драгоценное время. Не надо никуда идти - все сами к нам придут, и тот, кто написал письмо, очень скоро, придет к нам, и все объяснит.
- Ты уверен, что он придет?
- Уверен, на сто процентов!
- А если он не придет?
- Значит, он уже умер, или сидит в железной темнице, - пробормотал профессор, приглядываясь к записи на полях. Запись карандашом сообщала, что Калерия должна Виссариону сто двадцать рублей.
Милана, с расстроенным лицом, села за стол и продолжила работу.
Князь Владимир, как обычно сидел в своем уютном кабинете, курил трубку и читал. У открытого окна стояла клетка с канарейкой, и маленькая невзрачная птичка, глядя на золотую березу за окном, распевала чудесную весеннюю руладу.
В кабинет вошла разгневанная жена. Князь продолжал читать под пение канарейки, словно он не слышал шумного появления жены. Варвара отобрала у него книгу, захлопнула ее, и положила на край стола:
- Ваше сиятельство, зачем профессор привез сюда свою дочь? Он желает выдать свою дочку-вдовушку, за нашего Вадима?
- Варвара успокойся. Милана будет помогать отцу в исследовании документов. Об этом, меня тоже попросила царица. Профессор пишет новую книгу, и у него нет времени долго заниматься нашим архивом, - спокойно сказал князь.
- Что-то мне не верится в это. Взял бы тогда всех своих дочерей, внуков и слуг. Тогда бы, еще быстрее архив разобрали, - хмыкнула жена.
- Варвара, что ты хочешь? Ты хочешь, чтобы я, ее сейчас выгнал, - досадливо поморщился муж, и прислушался к виртуозному пению канарейки.
- Да, я хочу, чтобы ты ее отправил домой. Хватит нам одного профессора-шпиона, - в запале отрезала Варвара, схватила книгу, и запустила ее в поющую канарейку. Птичка испуганно отлетела к задней стенке клетки, и замолкла. Владимир поморщился, словно у него заболел зуб, и кисло сказал:
- Иди и выгони княгиню Милану, а я посмотрю, как ты это сделаешь.
Варвара торопливо пошла к двери, взялась за бронзовую ручку, замерла, и снова вернулась к столу. Из чего муж, вывел, что она передумала выгонять княгиню Милорадову, сестру фрейлины царицы, из своего дома.
Теперь, жена говорила более мягко и вкрадчиво:
- Вова, не нравится мне эта Милана. Говорят, она своего мужа отравила. А вдруг, она и за нас возьмется,
- Не городи чушь. Ее муж умер от воспаления легких. Князь искупался среди жары в ледяной воде, и сгорел, за несколько дней.
- Так всегда говорят. Если человека отравят, то потом все переведут на воспаление желудка, или воспаление легких.
- Варвара, говори, да не забывайся, - Владимир рассвирепел и стукнул кулаком по столу. Из незакрытой чернильницы вылились чернила, и синее пятно расползлось по вишневому сукну. Князь хмуро взглянул на пятно, и более спокойно продолжил:
- Не забывай, что совсем недавно, жених твоей матери, Андрей Гусинский умер от воспаления легких, и ты, теперь хочешь сказать, что его отравили? И кто же отравил Гусинского, если ему было 88 лет? Что у него было ценного, чтобы тратить на этого старого замшелого хрыча драгоценный яд?
- Вова, не кипятись, - заюлила Варвара. - Это я предположение сделала. Странно, что молодой мужчина, умер вскоре после свадьбы.
- Варя! Мы похоронили троих детей, а они были еще моложе князя. Все, закончим этот разговор.
На столе мужа все было сдвинуто со своего места, и Варвара по привычке, принялась расставлять: чернильницу, статуэтку, табачницу и шкатулку для трубок, в правильном порядке.
Муж спокойно, но холодно сказал:
- Варвара хватит командовать на моем столе. Даже здесь, ты все хочешь сделать по-своему.
- Я просто хочу, чтобы все стояло правильно, - объяснила жена.
- У меня есть слуги, которые наведут порядок. Ты убрала из архива Кукушкина желтый свиток?
- Как только ты сказал, что к нам приедет Милорадов, я сразу же его спрятала.
- Отлично. Ты как всегда, молодчина. А теперь, иди и следи за Милорадовым. А, Милану оставь в покое - она молоденькая, глупая девчонка, только что похоронившая своего мужа.
И кстати, я сейчас вспомнил, что твоя мать, тоже похоронила своего первого мужа, сразу после свадьбы.
- Опять! Опять, ты трогаешь мою мать! Она уже полгода, как не живет с нами! Оставь старую больную женщину в покое, - взвилась Варвара.
- А, что я такого сказал? - деланно удивился Владимир.
- Что сказал! Ты намекаешь, что моя мама отравила своего старого мужа.
- Это ты сказала, не я. А, я ни на что не намекал.
Разгневанная Варвара швырнула книгу мужа на пол и покинула кабинет. Владимир довольно улыбнулся. Теперь жена весь день будет обижаться на него, и он может в полном спокойствии, наслаждаться одиночеством. Умолкнувшая канарейка, склонила головку, прислушалась к звонкой тишине, и вновь запела.
В библиотеке стояла мертвая тишина, и от этой тишины, Милане было еще тоскливее, чем прежде. Окно было открыто, и на потрескавшийся подоконник сел большой черный ворон. Он склонил черную голову, и внимательно, и как будто заинтересованно посмотрел на них. Люди продолжали механически перелистывать страницы, и ворон, краем глаза наблюдая за их действиями, продолжил наблюдать.
Тишина окутала библиотеку, словно плотная паутина. Она уже звенела в ушах, и Милане казалось, что еще немного, и она закричит, лишь бы эта безмолвие закончилось. Но как, и предсказывал профессор, долго наслаждаться тишиной, им не пришлось. В библиотеку, друг за другом, вошли три сестры, и ворон, взмахнув огромными черными крыльями, перелетел на столетнюю сосну.
Сестры сделали вид, что пришли за книгами, а Милорадовы, сделали вид, что они так, увлечены работой, что им некогда поднять голову.
Девушки молча бродили вдоль полок с книгами, и искоса поглядывали, на тружеников архива. Милана, заметив их взгляды, еще ниже склонила голову над книгой, и прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Профессор, исподтишка осмотрел девиц.
Сестры Вороновы были слеплены из разного теста. Кареглазая Вера - высокая и красивая, но строгая и сухая особа, с надменным выражением лица. И это выражение непонятного превосходства, портило всю ее природную красоту. Средняя Надежда - некрасивая, невысокая, синеглазая шатенка, робкая и застенчивая. Младшая Любовь - белокурая, хорошенькая девица, была переполнена такой энергией, бьющей через край, что это было видно, даже по тому, как она выбирала книги. Под ее маленькими изящными туфельками, стонал рассохшийся паркет; страницы громко шелестели; а одна из дубовых полок, склонилась под ее напором, и груда толстых старинных книг, камнепадом свалилась на пол. Старшая Вера поморщилась, и недовольно прошептала:
- Люба, ты можешь выбирать книги потише. Люди работают, а ты им мешаешь.
- Я же не нарочно. Так получилось, - громко обиделась младшая.
- У тебя на все одна отговорка - так получилось. Ты, завтра мир вверх ногами перевернешь, и скажешь: "Я не виновата. Так получилось" - тихо съязвила Вера.
- Вера, хватит меня учить, мне надоели твои нравоучения! - взвилась Люба.
Вера обиделась, взяла первую попавшуюся книгу, и гордо вышла из библиотеки. Надежда, из-за раздора сестер, откровенно расстроилась, и, забыв, что пришла выбирать книгу, села на краешек кожаного дивана. Люба тут же пристроилась рядом, и заинтересованно спросила: