Гамлет
Гул затих. Он вышел на подмостки -
элегантен, светел, одинок.
Он ещё был смел. Ещё был острым
старый золингеновский клинок.
Он ещё твердил стихотворенья,
где вплетал меж строчек боль и злость,
но уже хромал и при движенье
налегал на шпагу, как на трость,
но уже, как выдохшийся стайер,
он хрипел и тем тревожил зал,
и с балкона, сбоку, хмурый снайпер
на прицел его фигуру брал.
Но уже неотвратимей селя
мчалась лава - шашки наголо,
и в углу шептались фарисеи,
сдвинув в круг булыжники голов...
Он стоял на сцене в круге света -
лишь посмевший средь не смевших сметь.
Да, он понимал - под пистолетом
надо или плакать, или петь.
Да, он знал, как жизнь хрустальна наша,
как тонка держащая нас нить,
но не ведал, как горька та чаша,
что пред всеми он решил испить...
Он - один на сцене. Время каплет,
просит реплик, адекватных строк.
Всё длиннее паузы. О, Гамлет,
как ты светел! Как ты одинок!
Как тебе тоскливо! Но, послушай,
эта роль... Её забыть нельзя -
зал глухой, забитый, тёмный, душный
исподлобья смотрит на тебя.
Зал не виноват - он загнан в ложи.
Нет, конечно, виноват и он.
Он запуган, оглуплён, он тоже
погружён в нелепый страшный сон.
Постарайся, Гамлет. До рассвета
далеко. Для зала ты - герой.
Ты - его мессия. Ты - луч света.
Доиграй же, Гамлет, эту роль!
Силы собери свои по крохе...
Поздно...
Слишком крут его маршрут.
Быть болящей совестью эпохи -
непосильный, запредельный труд.
Поздно, слишком поздно. Он по краю
шёл давно, но слишком близок край.
Гамлет, не сдавайся, заклинаю!
Постарайся, Гамлет! Доиграй!!..
Он уходит...
Век многоколёсный
смог и это сердце раздавить.
Горек век. Горьки скупые слёзы.
Бедный Гамлет! Мне ль тебя судить?!
Он уходит непривычно плоско,
ничего не спрятав между строк;
шпага, косо воткнутая в доски, -
как из досок выросший цветок.
Он уходит. На пустой планете
лишь стонать ветрам да снегу стыть.
Он уходит, так и не ответив
на вопрос свой - быть или не быть?
Он уходит.
В свет. В деревья. В камни.
В краски неба. В звуки тишины.
Он уходит...
Бедный, бедный Гамлет!
Бедные
бессовестные
мы!..