Юринов Владимир Валентинович : другие произведения.

Хранить вечно, глава 9

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Императору Нерону Клавдию Кесарю Августу Германику от Марка Агриппы низкий поклон и пожелания здравствовать! Царствуй на радость нам, Солнцеподобный! Да пребудут с тобой боги и в трудах твоих, и в походах!
  Спешу поздравить тебя, Богоизбранный! Птицы на крыльях принесли нам сюда из Ахайи радостную весть о том, что ты стал победителем Истмийских игр! Таким образом, ты присоединил к своим, справедливо заслуженным ранее, оливковому, лавровому и сельдерейному венкам ещё один ценнейший венок - на этот раз сосновый, став первым и единственным с начала времён победителем Большого Обхода! Те же птицы поведали нам, что тебе не было равных ни в одном из состязаний, и что с тобой в пении мог бы посоперничать разве что сам сладкозвучный Орфеус, а твоей игре на кифаре завидует даже Фойбос! Скорблю без меры, что за печальными событиями, в последние дни отяготившими нас, не мог, добравшись до Ахайи, насладиться бесподобным зрелищем и воочию лицезреть твой триумф, не мог, увы, присоединить свой голос к тысячам и тысячам других голосов, славящих величайшего и талантливейшего из правителей!
  Спешу также сообщить тебе, любимец богов, добрую весть! В кои-то веки добрые вести стали исходить и от нас! Аккурат на неронейские иды прибыл сюда, в Птолемаиду, Пятнадцатый "Аполлонов" легион. Тит Флавий Веспасиан может гордиться своим сыном. Веспасиан-младший, проявив завидное упорство и умение, сумел меньше чем за месяц перебросить вверенное ему войско из Александрии в Финикию. Теперь здесь, в Птолемаиде, собрана мощная шестидесятитысячная армия, и уже через несколько дней Тит выступает с ней к Иотапате. Там, согласно донесениям, сейчас находится бо́льшая часть мятежников во главе с одним из главных предводителей бунтовщиков, неким Иосефом Хиеросолимским. Тит предполагает одним мощным ударом разбить основные силы восставших, захватить Иотапату и обезглавить верхушку мятежников, приведя тем самым противника в трепет и принудив к прекращению сопротивления остальные гарнизоны, укрепившиеся в Хиеросолиме, Тиберии, Гамале и прочих городах. Да поможет ему Всеблагой Юпитер Освободитель!
  Великий Кесарь! Ты в своём послании требуешь от меня 20 000 000 сестертиев на постройку Коринфского канала. Боюсь разгневать тебя, Светлейший, но сумма эта для меня непосильна. Во всей Палестине таких денег сейчас нет. Страна разорена. Храмовая сокровищница в руках бунтовщиков. Огромное войско требует ежедневных и значительных расходов. Посылаю тебе в Ахайу половину указанной тобой суммы. Это всё, что удалось с большим трудом насобирать по городам, не захваченным мятежниками. Однако, Величайший, я могу сообщить тебе, где ты сможешь без труда взять сумму в 2 раза большую указанной.
  Недавно я получил достоверные сведения о сокровищах моего незабвенного отца, да пребудет с ним мир! Как мне стало известно, перед самой своей безвременной кончиной он отправил из Кесарии в Рому в качестве подарка Кесарю Клавдию порядка 150 талентов золота. Но корабль, который вёз это золото, претерпев многие лишения, до Ромы так и не добрался. Долгие годы считалось, что он погиб. Однако недавно я получил известие, что золото моего отца всё-таки достигло Италии. Оказывается, его присвоил себе некто Симон Саксум, отставной прим, которого мой доверчивый отец нанял для охраны ценного груза и который коварством и подлостью, убив сопровождающего золото царского советника и многих других людей, завладел сокровищем. Этот Симон Саксум, именуемый также на греческий лад Петросом Проповедником, проживает ныне в окрестностях Неронополиса - где-то возле Ватиканского холма. Говорят, этот негодяй, бессовестно умыкнувший чужое богатство и отнявший ради этого немало жизней, купается ныне в роскоши и, кроме того, является ещё и главой тайной секты так называемых христиан, которые, как ты помнишь, без малого 3 года тому назад, исходя лютой злобой к роду человеческому, подожгли Город, и которых ты, Справедливейший, повелел тогда уничтожить, ровно бешеных крыс. Однако, как видишь, зараза ещё до конца не истреблена. Более того, источник заразы жив и продолжает сеять скверну.
  Сведения, которые я тебе сообщаю, заслуживают всяческого доверия, поскольку получены мною от уважаемого и правдивого человека, ныне, увы, покойного - бывшего Первосвященника хиеросолимского Храма. Поскольку золото было отправлено царём Агриппой Великим в подарок Кесарю Клавдию, ты, Солнцеподобный, как законный наследник своего отца, являешься ныне полноправным собственником этого сокровища. Полагаю, тебе, Любимец Юпитера, не составит труда разыскать этого пресловутого Симона-Петроса и, предав его законному и праведному суду, вернуть себе похищенное. Ещё раз прошу, не гневайся на меня, ибо я, преклоняясь пред твоим величием и являясь пылким почитателем твоих талантов, не могу в точности выполнить твоё приказание, но делаю всё, зависящее от моих слабых сил.
  Ещё и ещё раз желаю тебе здравствовать и тщу себя надеждой, что в скором времени смогу порадовать тебя, Венценосный, добрыми вестями из Палестины.
  
  Скол последний
  Италия. Нероно́полис (Рома)
  DCCCXX ab U. c., Claudius (Maius)-Germanicus (Junius)
  
  1
  Дорога была узкая, но ровная и укатанная. И почему-то совсем не пыльная. Она привольно разбегалась по выжженной солнцем, покрытой сухой рыжей травой, равнине и, обогнув по пологой дуге неприятную, сплошь заросшую чёрным колючим кустарником низину, упрямым крутым серпантином начинала карабкаться в гору. Там, наверху, был лес - рыхлая прохладная тёмно-зелёная губка, мягко обволакивающая пологие вершины. Ещё выше было небо - очень высокое, просторное, с широкими небрежными мазками кисейных облаков: белёсое на бледно-голубом.
  Петрос безнадёжно отстал. Ему ещё оставалось не менее двух стадиев до чёрной колючей низины, а четыре белые фигурки уже подходили к середине подъёма. Четыре фигурки: одна повыше, женская, стройная - Сати; и три маленькие детские - дочки.
  - Сати!.. - крикнул Петрос.
  Было далеко. Слишком далеко, чтобы быть услышанным. Но Сати остановилась и, повернувшись, знакомым жестом приложила ладонь ко лбу. Низкое солнце, висевшее у Петроса за спиной, наверняка, мешало ей, но она всё-таки разглядела одинокого путника на дороге и помахала ему рукой. И девочки, обступив мать, тоже принялись махать руками, а потом побежали к нему, но не обратно по дороге, а напрямую, вниз, прямо по склону. Там были осыпи, и большие острые камни, стронутые с места неосторожными детскими ногами, сейчас же проснулись, зашевелились и податливо потекли вниз: сперва медленно, плавно, а потом всё быстрей, разгоняясь, подпрыгивая, ударяясь друг об друга и будя поначалу шуршащее, а затем громкое, грубо погромыхивающее горное эхо.
  - Нет!!.. - крикнул Петрос. - Назад!! Не надо!!.. Сати!! Там опасно!! Назад!!..
  Но было поздно. Сати, бросившаяся вслед за детьми, тут же угодила прямо в центр обвала и, сбитая с ног, покатилась вниз по склону. И дети - белыми беспомощными комочками - тоже катились вниз, то появляясь на поверхности гремящей каменной реки, то совсем пропадая в её волнах.
  - Сати!!!.. - изо всех сил закричал Петрос и, преодолевая ватную слабость в ногах, побежал вперёд, всё уже понимая, но всё ещё надеясь на что-то - быть может, на чудо. Бежать было мучительно трудно. Горячий воздух был упруг, и сквозь него приходилось буквально проталкиваться. И он никак не хотел проходить сквозь горло. Его надо было глотать. Как горячую вязкую кашу. Как кипяток. Лёгкие горели и, вспухая, раздирали грудь. Длинная чёрная тень, уходя из-под ног, извивалась и бессильно корчилась впереди - на медленно, невыносимо медленно ползущей навстречу дороге. Откуда-то появилась пыль - мелкая, красноватая, пахнущая окалиной. Она тут же забила рот, и дышать вовсе стало нечем. А беспомощные белые комочки всё катились по склону вниз, то выныривая, то пропадая в быстром текучем потоке, и в них уже не угадывалось ничего живого - это были просто маленькие белые камушки посреди огромных громыхающих чёрных камней...
  Петрос всхлипнул, дёрнулся и открыл глаза. Было темно. Сердце бухало и сильно толкалось в рёбра. В горле першило. Во рту было сухо и полынно горько, и присутствовал ещё какой-то неприятный металлический привкус. Петрос опустил ноги с кровати и сел. Он был весь мокрый от пота.
  Снова глухо и раскатисто пророкотало - где-то там, снаружи, далеко, ворочался в облачных перинах сердитый гром. Там уже был день. Или, точнее, утро. Оно угадывалось по светлому контуру, который обрамлял плотную занавесь, закрывавшую дверной проём.
  Петрос протянул руку, взял со столика кувшин и стал пить - жадно, гулко глотая, проливая степлившуюся воду на грудь. Вода тут же проступала испариной на боках и лице. Ладони тоже стали влажными, и, ставя кувшин обратно на стол, он чуть не выронил его.
  Он ещё немного посидел, приходя в себя, слушая, как постепенно замедляется сердце и как опадает, съёживается ночной кошмар, как он отступает, разжижается, блекнет и медленно и неохотно заползает туда, где он всегда прячется днём, где он давным-давно (кажется, что уже целую вечность, а на самом-то деле - всего чуть больше года) живёт и где ему самое место - в ледяную чёрную расщелину в самом центре груди.
  Наконец пульс немного успокоился, затих.
  - Мэлех!.. - позвал Петрос.
  Занавеска сейчас же отдёрнулась и в кубикулу заглянула взъерошенная голова.
  - Да, господин!
  - Умываться...
  Пока он плескался в микаве, смывая с себя липкий пот и страхи душной ночи, пока полоскал рот лимонной водой и облачался в чистое, Мэлех неспешно повествовал ему о последних городских событиях, пересказывал свежие слухи и ещё горячие - только что с пылу, с жару - сплетни, принесённые в дом вернувшимися с рынка рабами.
  Новость, собственно, была одна. Но зато какая! Вчера в Рому из Ахайи возвратился кесарь Нерон. Да-да, разумеется, не в Рому, а в Неронополис! Именно так с недавних пор полагалось именовать Вечный Город. Нерон вернулся в Неронополис!
  Триумфальное возвращение принцепса вылилось в настоящий всенародный праздник. Улицы были сплошь увешаны цветочными гирляндами и дымились благовониями. Для проезда колесницы кесаря была специально разобрана часть городской стены близ Капенских ворот - кто-то нашептал императору, что именно так должны въезжать в город истинные триумфаторы. Впереди колесницы шли специальные люди, которые несли венки и прикреплённые к копьям таблички с названиями игр и соревнований, в коих в качестве певца, кифаре́да либо возничего гоночной колесницы одержал победы в Ахайе талантливейший из правителей. Венков было очень много, чуть ли не две тысячи, и колонна с ними растянулась почти на стадий...
  - Так он что, получается, чуть ли не по десять состязаний в день там выигрывал, так что ли? - быстро подсчитал Петрос.
  Мэлех значительно приподнял седые брови.
  - Хвала богам, кесарь Нерон одарён талантами как никто из смертных. Он бы, вероятно, смог выигрывать и по двадцать состязаний в день. Весь вопрос - выдержали бы подобное испытание судьи и зрители?
  Петрос с удовольствием посмотрел на своего старого слугу. Мэлех был дряхл, согбен, он уже почти ослеп, и у него сильно тряслись руки, но ум его оставался светлым и чувство юмора не покидало его. Петрос вдруг с удивлением подумал, что и ему самому в этом году исполнится семьдесят. Господи, что же это делается?! Как летит время!..
  Вслед за венками ехал и их счастливый обладатель - в золочёной колеснице, в которую были впряжены шестнадцать великолепных идумейских жеребцов. А про саму колесницу говорят, что это та самая, на которой когда-то въехал в Рому сам Божественный Август после своего триумфального возвращения из Египта. Следом шли пешие преторианцы: первая когорта - с легионным орлом и при всём параде. Далее следовали жрецы, сенаторы, всадники, а за ними - прочие граждане, возжелавшие пригубить чужой славы, вследствие чего и примкнувшие к процессии.
  Зрители стояли сплошной стеной, начиная чуть ли не от виллы Сенеки, и до самого Большого Цирка. Под ноги идумейским жеребцам летели цветы. Оглушительные крики приветствия и здравицы в честь императора не умолкали ни на миг. Народ славил своего кесаря. Но громче всего крики разносились от колонны, в которой шли сенаторы...
  - Даже так?! - усмехнулся Петрос. - И что же они кричали?
  - Здравицы, господин, - отозвался Мэлех и своим дребезжащим старческим голосом, сам себе дирижируя трясущимися руками, попытался изобразить дружный хор сенаторов: - Здравствуй, олимпийский победитель! Здравствуй, пифийский победитель! Здравствуй, Нерон, наш Херкулес! Здравствуй, Нерон, наш Аполлон! О, Божественный Голос! Благословенны те, кто слышал тебя! Август! Август!..
  Петрос улыбнулся и похлопал в ладоши.
  - Верю! Верю! У тебя неплохо получается. Может, тебе, понимаешь, записаться в сенаторы? А? Что скажешь, Мэлех?
  Старый слуга неумело раскланялся.
  - Стар я, господин, для сенаторства. К тому же, говорят, там надо уметь метко лизать августейший зад. А у меня зрение уже не то. Боюсь промахнуться.
  Петрос рассмеялся.
  - Ну-ну... И что же дальше? Куда двинулся потом наш венценосный Нерон-Аполлон?..
  Торжественная процессия проследовала через Большой Цирк и Форум, поднялась на Капитолий, а оттуда двинулась к Новому Дворцу, где прямо на берегах искусственного водоёма уже были накрыты многочисленные столы. Пиршество получилось грандиозным. Перемены блюд следовали одна за другой, лучшие италийские вина лились ручьями и реками, а прислуживали за столами, говорят, не, как обычно, рабы, а обнажённые проститутки и танцовщицы.
  - Их вчера в Новый Дворец со всего города свозили, - не то осуждающе, не то завистливо качая головой, поведал Мэлех.
  Пир продолжался всю ночь. Всю ночь не спал великолепный, только что отстроенный императорский дворец. И всю ночь не спал город. Улицы были полны людьми. Работали все попины, термополии и прочие питейные заведения. Горели огни, играла музыка, звучали песнопения...
  - И что, обошлось без происшествий? - по дороге в триклиний, на ходу суша бороду полотенцем, поинтересовался Петрос.
  - В общем и целом... - шаркая позади, откликнулся слуга. - Ничего выдающегося. Пару человек зарезали по пьяни. Это уж как водится. Без этого у нас никак... Сгорела инсула на Квирина́ле. Да во дворце, говорят, одну из проституток, из тех, что подавали блюда к столу, утопили в пруду.
  - Плохо подавала? - предположил Петрос.
  - Скорее, плохо давала, - отозвался Мэлех...
  В столовой их дожидался привратник А́льюс.
  - Там какой-то Шауль Малый пришёл, - доложил он.
  - Шауль?! - удивился Петрос. - Он-то что здесь забыл?
  Альюс пожал плечами.
  - Не знаю. Говорит, что очень срочно. Волнуется. Просто места себе не находит.
  Петрос пригладил бороду.
  - Хм!.. Ну ладно, коль что-то срочное, пусть войдёт. Проводи его сюда. Нет! Пропусти его в атрий. Скажи, что я сейчас приду...
  За год с небольшим, в течение которого Петрос не виделся с Шаулем, тот сильно изменился. Столичная жизнь явно пошла на пользу нынешнему главе христианской общины Ромы. Шауль раздобрел, округлился, сменил всепогодную холщовую лакерну на изящную тунику из апулийской шерсти и приобрёл тот прямой взгляд и ту уверенность в движениях, которые свойственны людям, ощущающим под собой надёжную опору - крепкую должность либо солидный капитал. И хотя, оправдывая свою кличку "Малый", был он, как и прежде, мал ростом и оставался по-прежнему лыс и кривоног, внешность он приобрёл если уж и не красивую, то как минимум располагающую: возраст его перевалил за сорок пять и благородная седина на висках и в бороде скрасила его, в общем-то, не особо благовидное лицо с широким горбатым носом и с выпуклыми, вечно влажными глазами.
  Впрочем, сейчас Шауль меньше всего заботился о том, чтобы выглядеть благопристойно или солидно. Он был сильно взволнован, если не сказать напуган. Едва Петрос вошёл в атрий, Шауль, размахивая руками, бросился ему навстречу.
  - Беда, Петрос! Беда!.. Нерон вернулся!..
  У Петроса неожиданно проснулось и заныло давно не беспокоившее его плечо.
  - Ну, вернулся. Знаю. И что?
  - Нерон вернулся!.. Он тебя ищет! Ему в Ахайу письмо пришло!.. - Шауль подбежал к Петросу и остановился перед ним, шумно дыша.
  От него на Петроса остро пахнуло кислым потом и приторно-сладким ароматом майорана - не иначе, Шауль пользовался для мытья волос популярной нынче в Роме майорановой водой. От этой тошнотворной смеси запахов Петроса даже слегка замутило, и он на какое-то время перестал слышать своего гостя, который уже опять что-то говорил, даже, скорее, кричал, всё больше выкатывая глаза и размахивая руками. Шауль был весь мокрый от пота, хоть выжимай, кривоватые ноги его по колено были покрыты пылью. Стало быть, бежал, торопился из своего Карпо́йского квартала, через весь город - а это, понимаешь, стадиев тридцать, не меньше. Вечера ждать не стал, чтоб повозку нанять. Значит, действительно что-то важное, неотложное...
  - Эй! Ты слышишь меня?!.. - подёргал его за рукав Шауль. - Чего молчишь?!
  - Слышу, - сказал Петрос, отворачиваясь и делая вид, что его заинтересовало что-то на дне имплювия. - Слышу, но пока не понимаю. Что за письмо? И причём тут христианская община?.. И не кричи ты так! Давай ещё раз, но только спокойно и без истерики... Пойдём, пройдёмся.
  Они перешли в перистиль и двинулись по обрамляющей его галерее, проёмы которой были сплошь занавешены тонким льняным полотном, что превращало её в тенистый прохладный коридор.
  Рассказ Шауля Малого сводился к следующему. Сегодня на рассвете к нему домой пришёл Авиэ́ль и сообщил эту новость... Кто такой Авиэль?.. Авиэль - это Алиге́р. Певец и декламатор в придворном театре Нерона. Прозвище у него такое: Алигер. Кесарь его так прозвал. Но на самом деле он - Авиэль. Авиэль бар-Хага́й из Э́феса. Он действительно прекрасный певец и, что характерно, уже несколько лет как ревностный приверженец христианского учения. К истинной вере привёл его он, Шауль. И в Рому из Эфеса Авиэль отправился вслед за своим учителем. Кстати, он чуть не погиб во время той страшной резни, что три года назад, после Большого Пожара, учинил над христианами кесарь Нерон. Авиэля тогда спасло чудо: принцепс, прогуливаясь как-то ночью по Капитолию, услышал сладкозвучное пение, доносящееся из зарешёченного окна Туллианума. Голос молодого певца поразил кесаря. Авиэль был немедленно помилован и, более того, включён в труппу придворного театра, где и получил своё нынешнее имя. Несмотря на чудесное спасение и на посыпавшиеся на него щедрые августейшие дары, Авиэль-Алигер так и не простил кесаря, погубившего множество его единоверцев, в том числе и невесту Ривку́, отданную на растерзание львам.
  Так вот. Алигер сопровождал Нерона в его триумфальной поездке в Ахайу и там случайно стал свидетелем получения кесарем письма из Птолемаиды от иудейского царя Марка Агриппы. Из последовавшего за этим разговора между Нероном и Эпафро́дитосом Алигер узнал, что в своём письме иудейский правитель сообщил Нерону о каких-то очень ценных дарах, которые однажды отправил кесарю Клавдию в Рому из Палестины отец Марка Агриппы - Агриппа Великий. Дары эти до адресата не дошли, поскольку были якобы дерзко похищены неким Симоном, которого также называют Петросом Проповедником, и который, проживая ныне в Роме, является там главой запрещённой христианской секты...
  - Авиэль сразу сообразил, что речь идёт о тебе, - останавливаясь и поворачиваясь к Петросу, сказал Шауль. - Я о тебе много ему рассказывал. Да и в общине твоё имя на слуху...
  - Подожди-подожди! - прервал его Петрос. - Какой ещё к лярвам глава секты?! У нас же в Роме ты́ всеми делами общины заправляешь!
  - Это ты Нерону расскажи, - усмехнулся Шауль. - Ему царь Марк Агриппа всё очень подробно в письме расписал.
  - Да он-то там, в Палестине, откуда знает, кто тут у нас главный, а кто нет?! - возмутился Петрос.
  Оказывается, - и в письме об этом прямо говорилось - сведенья в Палестину пришли прямиком из Ромы, от какого-то бывшего первосвященника, "уважаемого и правдивого человека", которому Марк Агриппа всецело доверяет...
  - Так это же Йосэф бар-Камит! - догадался Петрос. - Больше не от кого! Надо же! Ведь больше пяти лет уже прошло, как эта гнида подохла! А всё, понимаешь, продолжает с того света гадить и пакостить! Сколько народа из-за него погибло! Не сосчитать!.. Эх, зря я его тогда сразу не порешил! Хотел же! До звона в ушах хотел ему кишки выпустить! Нет ведь, удержался! А зачем, спрашивается?! Чтоб он слухами о христианах - совершенно чудовищными слухами, дикими! - всю Рому заполонил?! Чтоб он людей оболгал и под смерть мучительную их подвёл?!.. И чтоб теперь, понимаешь, своими письмами посмертными напраслину на других возводил и сплетни распускал?!.. Нет, сколько раз уже убеждался - гнойник надо сразу вскрывать! А не примочки на него ставить! И не ждать, понимаешь, что само как-нибудь рассосётся!
  Он замолчал, отдуваясь.
  - Так что там за подарки такие были? - поинтересовался Шауль, с живым интересом глядя на собеседника; густые, сросшиеся над переносицей брови его стояли домиком. - Ты и вправду что-то кесарю Клавдию вёз?
  - Ты с ума сошёл?! - по-новой возмутился Петрос. - Сам подумай! Где я, и где кесарь! Кто бы и с какой стати доверил мне кесаревы подарки везти?! Глупости за другими не повторяй!
  - Ну да... Ну да... - забормотал, пряча глаза, Шауль. - Я, собственно, о другом. Похоже, опять для христианской общины чёрные времена настают. Кесарь Нерон снова может на нас все беды городские навесить и всех собак на нас спустить.
  Они замкнули круг по перистилю и остановились возле таблинума.
  - Может! - подтвердил Петрос. - И очень даже запросто. Так что людей спасать надо. Причём срочно! Сегодня же!
  - Я думаю, дня три-четыре у нас в запасе есть, - предположил Шауль. - А может, и больше. Авиэль сказал, что Нерону сейчас не до нас. У него сейчас пиры сплошной чередой. Так что он, скорее всего, как обычно, в запой уйдёт. А запои у него иногда и по неделе бывают.
  - Так, может, он про нас вообще забудет?
  - Не забудет! Авиэль говорит: на всё, что касается денег, у Нерона память цепкая, что твой капкан. Так что даже не надейся!
  - Да, - сказал Петрос, - надеяться на это не стоит... Сколько сейчас народу в общине?
  - Человек двести. Это те, которые ко мне приходят. А ещё на Яникуле, у Линоса, человек пятьдесят-семьдесят.
  - Одного корабля хватит, - подытожил Петрос. - "Гесио́ну" снаряжу. Как прошлый раз, переправлю всех в Ко́ринфос.
  - А сам-то как? - участливо спросил Шауль. - За тобой ведь в первую очередь придут.
  - Так и я - в Коринфос! - рубанул ладонью воздух Петрос. - Чего я тут забыл?! Что мне здесь теперь делать?! Правосудия от Нерона ждать?!.. Или, понимаешь, на забывчивость его надеяться?!.. Дураков сейчас нет, чтоб от кесаря Нерона справедливого суда ожидать!
  - И то верно!.. - согласился Шауль. - Ты прости меня, Петрос! Я часто на язык не сдержан бываю. Глупостей много говорю. Это всё по горячности моей. Ты на меня не серчай. Я-то знаю, кому и чем христианская община обязана. Кто нам всегда деньгами помогает. Да и не только деньгами! Ты ж уже два раза христиан из Ромы своими кораблями вывозил! Может, кто этого и не помнит, а я помню! И всегда помнить буду!..
  Петрос покосился на него. То ли оттого, что сюда, в галерею, через колыхающиеся невесомые занавеси, всё-таки залетал лёгкий летний ветерок, то ли оттого, что потная одежда на Шауле слегка подсохла, а может, просто оттого, что нос Петроса в конце концов принюхался, но дышать ему рядом с гостем стало значительно легче, и его соседство уже не вызывало такого тошнотного отвращения.
  - Ладно, - сказал Петрос, - я тоже часто много лишнего болтаю. Наговорю, понимаешь, с три короба, наору на человека, а потом жалею... Ты это... Спасибо тебе! Что пришёл, что предупредил... Спасибо!
  - Да чего уж там... - смущённо кивнул Шауль. - Я ведь всё понимаю... Знаешь, не надо нам больше ссориться. Одно ведь дело делаем. Йешу-учитель, Помазанник Божий, завещал нам жить в мире и любить друг друга, как братьям! Разве не так?!..
  - М-да... Йешу... - Петрос задумчиво покачал головой. - Йешу, он - да... Ты вот что. Ты времени зря не теряй. Нерон он ведь может в запой уйти, а может и не уйти. На это рассчитывать нечего. Так что оповести всех. Пусть собираются. И завтра же к вечеру пусть все уже будут в Остии, на "Гесионе". С вечерним бризом и уйдём...
  - Денег дашь?
  - ...Что?
  - Денег, говорю, дай. А то ведь расходы большие предстоят. Людей собрать, снарядить. Опять же, продуктов в дорогу закупить надо.
  Петрос посмотрел в выпуклые, подёрнутые слёзной плёнкой глаза собеседника и вздохнул.
  - Сколько?
  - Тысячи три сестертиев, думаю, хватит.
  - Хорошо... Подожди меня в атрие.
  Он прошёл в таблинум, достал из окованного железом сундука ларец с деньгами и, отсчитав тридцать ауреев в кожаный кошель, вынес его Шаулю.
  - Держи.
  - Благодарю! - Шауль с поклоном принял деньги. - Благодарю тебя, любезный Петрос! Да благословит тебя, Господь! Да продлит он твои светлые дни! Да прибудет тебе сторицей от щедрот твоих!..
  - Ну, всё, всё! - поморщившись, прервал этот елейный монолог Петрос. - Всё! Иди!.. Пан! Проводи гостя!.. Шауль! Смотрите, не затягивайте со сборами! Завтра на закате "Гесиона" должна выйти из Остии!..
  Когда за Шаулем Малым закрылась дверь, Петрос вернулся в таблинум и вызвал к себе секретаря.
  - Слушай сюда, Те́сей! Слушай внимательно и запоминай! Первое... Отправь сейчас же кого-нибудь к Линосу на Яникул. Помнишь ведь, где он живёт?.. Ну вот. Объясни, как найти. Пусть Линос сейчас же придёт сюда. Сейчас же! Без промедления!.. Второе... Сам отправляйся в Остию. Верхо́м. Возьми Арга. Нога у него зажила?.. Ну вот и хорошо! В Остии найдёшь Офира. Он сейчас где-то там должен быть. В гостиницу у маяка зайди. Если там нет, то тогда в термополии "Волту́рн" жди его. Он всегда туда обедать приходит. Скажешь Офиру, чтоб срочно готовил "Гесиону". Никакого груза! Всё лишнее - долой! Человек триста повезём. Может, чуть больше. Чтоб завтра к вечеру всё было готово!.. Начнёт спрашивать, скажи, что дело серьёзное. Ждать нельзя. Скажи: всё, как после Большого Пожара. А может, ещё и хуже. Короче, скажешь, приеду - всё расскажу... Теперь... Рабам скажи, чтоб собирались. Уезжаем... Все!.. Да, все и насовсем!.. Лишнего ничего не брать! Только самое необходимое! Чтоб на две телеги все вместились!.. Выезжаем завтра перед рассветом... Всё понял?.. Ну всё, ступай!..
  Тесей ушёл.
  Петрос некоторое время стоял посреди кабинета, размышляя, потом отодвинул дверь и выглянул в атрий.
  - Мэлех!
  - Да, господин!
  - Что с завтраком?
  - Остыло всё. Сказать, чтоб снова подогрели?
  Петрос пошкрябал в бороде.
  - Н-нет. Не надо... Принеси мне сандалии - к Марку схожу... Там, кстати, и позавтракаю.
  - Да какой там завтрак?! - возмутился старик. - Дело к полудню! Марк с госпожой рано встают - у них от завтрака-то, поди, одни крошки остались!
  - Ничего, - сказал Петрос. - Что-нибудь найдут! Мясо какое-нибудь холодное. Сыр с вином... Да мне и есть-то что-то не очень хочется, - он втянул ноздрями воздух и вновь уловил приторно-сладкий запах майорановой воды. - Пропал у меня аппетит, понимаешь!..
  
  От дома Петроса до дома Марка по прямой было от силы шагов сто. Но узкая лесная дорога, огибая язык старинного оползня, сплошь заросшего непроходимыми колючими зарослями ежевики, делала петлю длиной не менее трёх стадиев.
  Петрос медленно шёл в тени могучих раскидистых пиний, с удовольствием вдыхая густой, настоявшийся запах прожаренных солнцем хвойных иголок. Небо над пиниями было высокое, промытое, чистое. Ночная гроза давно растеклась, утянулась за восточные холмы, растворилась в ослепительной небесной голубизне. Полуденное солнце, вися над самой головой, старательно раскаляло мир. То и дело выкатывались из леса на дорогу мягкие обволакивающие волны зноя, как будто там, в лесу, за деревьями, тяжело и жарко дышал какой-то неведомый, утомлённый духотой, огромный и неповоротливый зверь. Оглушительно трещали цикады. Изредка где-то над верхушками деревьев пронзительно вскрикивал ястреб.
  В самой дальней точке дорожной петли от дороги в лес уходила неприметная узкая тропа. Петрос свернул на неё.
  Тропинка, немного поплутав между золотисто-коричневыми, в обхват, стройными стволами пиний и утонувшими в высокой сухой траве тёмными покосившимися могильными плитами, вывела на небольшую полянку, где под яркими вертикальными лучами солнца ослепительно-снежно белели четыре свежих мраморных надгробия: одно - повыше и три - пониже.
  Петрос подошёл к высокому и привычно опустился на колени.
  - Здравствуй, Сати...
  Позапрошлой осенью он на двух кораблях уплыл вместе с Офиром в Гиппо-Регий с грузом мечей, кольчуг, шлемов, бандажных заготовок для колёс, а также разнообразного строительного инструмента: лопат, кирок, мотыг, топоров, пил, - в Африке всё металлическое стоило чрезвычайно дорого и расходилось нарасхват. Он уплыл в добром настроении, в расчёте на большую прибыль, на жирный купеческий куш. Он уплыл, а в Рому пришёл чёрный мор.
  Болезнь напала на город, как шайка коварных пиратов нападает на ничего не подозревающую, мирно спящую рыбацкую деревушку. Она врывалась в дома и разила наповал растерявшихся, насмерть перепуганных жителей. Она была неразборчива. Ей было всё равно, кого убивать - мужчину или женщину, беспомощного младенца или согбенного старика, благородного патрикия или са́мого бесправного раба. Рома была захвачена, повержена и растоптана. Умирали семьями. Умирали домами. Вымирали целые инсулы и кварталы. Специально созданные команды рабов едва успевали вывозить и сжигать трупы. Боги были глухи к мольбам ещё живых и стонам умирающих. Они отвернулись от Города. Перепуганные жители в панике бежали прочь, бросая дома́, вещи, заболевших, но всё ещё живых родственников. Кесарь Нерон, оставив Рому на попечение магистратов, спешно выехал в Кампанию. К зиме город опустел. По самым скромным подсчётам, лишь за три осенних месяца в Роме и его окрестностях от страшной болезни умерло больше тридцати тысяч граждан. Неграждан, женщин, детей и рабов никто, разумеется, не считал вовсе.
  В числе этих неучтённых многих и многих тысяч оказалась жена Петроса и все три их дочки: Леа́, Ни́ка и очаровательный пятилетний ангелочек Симо́ния - последний ребёнок, поздняя любовь, поскрёбыш.
  Чёрный мор выкосил и всех рабов их дома, включая и белокурого великана Тургара. Когда в апреле следующего года Петрос вернулся из плавания, он застал в опустевшем доме только страшно постаревшего, седого, как лунь, Мэлеха.
  Странно, но семья Марка счастливо избежала общей скорбной участи. Как будто чёрный мор, сглодав всех обитателей дома его отца, не смог переползти через поросшую колючим кустарником осыпь. Или поленился пройти лишних полмиля по хорошо утоптанной лесной дороге. А может, он просто насытился, наелся, собрав свою страшную дань с несчастного соседнего дома?..
  Петрос с трудом поднялся на ноги и обошёл остальные надгробия, трогая рукой тёплый, нагретый солнцем, как будто живой белый камень и вчитываясь в прорезанные в мраморе скупые надписи:
  LEAE. SIMONI SAXI F.
  NIKAE. SIMONI SAXI F.
  SIMONIAE. SIMONI SAXI F.
  Потом он опять вернулся к первой плите.
  HIC REQ IN PACE
  SATI. SIMONI SAXI UXORI
  "Здесь покоится с миром..."... Покоится с миром... Покоится... Ей там покойно. Спокойно. Хорошо... А я?.. А мне?..
  Петрос прислушался к себе. Наверное, его сейчас должны были захлёстывать, переполнять, разрывать на части чувства: горечь, скорбь, боль, отчаянье. Безысходность. Но он ничего такого не ощущал. Внутри было... каменно. Каменно и глухо. Как будто всё его тело было плотно залито, заполнено затвердевшим "бутовым камнем", который с недавних пор стали повсеместно применять в строительстве домов и акведуков. Или, как безглазые статуи на Форуме, целиком вытесано из вот такого же белого надгробного мрамора. Слепого бездушного камня. И, пожалуй, если соскрести с груди кожу, на этом мраморе можно было бы резцом тоже выбить какую-нибудь подобающую надпись. Петрос попытался придумать некую простенькую эпитафию, пару каких-нибудь глупых затасканных строчек, что-то вроде: "ветеран, благочестие и храбрость которого...". Или: "муж могучий и мудрый, чья слава и облик доблести...". Но голова его тоже оказалась забита скользкими кусками мрамора, они тяжело ворочались под черепом, иногда глухо постукивая друг об друга, и стук этот болезненно отдавался в затылке.
  В траве прошуршала мышь. Пронзительно вскрикнул над головой невидимый в ослепительном зените ястреб. Петрос запрокинул голову и, сильно прищурившись, посмотрел вверх.
  - Я и раньше подозревал, что тебя нет, - сказал он равнодушному, беспощадно слепящему небу. - А теперь я это точно знаю... А даже если ты и есть... Зачем ты мне такой нужен?..
  Ему заломило шею. Он опустил голову и какое-то время стоял, закрыв глаза, слушая, как болезненно толкается в рёбра сердце. Горячий пот медленно стекал у него по вискам.
  - Прощай, Сати... - сказал Петрос, не открывая глаз. - Наверно, больше не свидимся... Прости меня... Если сможешь, конечно... Прощай!
  Говорить было больше нечего. И не о чем. И делать здесь тоже было нечего. И разошедшееся не на шутку солнце припекало плечи и немилосердно жгло непокрытый затылок.
  Петрос в последний раз посмотрел на белоснежные, как будто светящиеся изнутри надгробия, ласково погладил гладкий тёплый камень и, больше не оборачиваясь, быстро зашагал прочь...
  
  - Нет! - сказал Марк. - В Рому я больше не вернусь! Да и вообще в Италию. Душно здесь! Понимаешь?!
  Петрос понимал. Жить и дышать в нероновой Роме действительно с каждым годом становилось всё труднее.
  - И куда ты тогда? - спросил он. - В Коринфосе останешься?
  - Нет, - покачал головой Марк. - Коринфос - это провинция, болото. Я уж тогда в Александрию вернусь... Там - настоящая жизнь! Там - настоящие люди! Знаешь, сколько у меня там друзей?!.. Там я смогу заниматься делом, которое мне нравится! Настоящим делом!
  - Друзей у тебя и здесь много, - сказал Петрос. - А настоящим делом можно заниматься где угодно. Было бы желание.
  - Отец! - Марк даже всплеснул руками. - Ну что ты меня уговариваешь, как маленького! Мне уже, слава Богу, не десять лет! И даже не двадцать! У меня, если помнишь, уже своих детей четверо!
  - Я-то как раз помню об этом, - спокойно возразил Петрос. - Это ты́ об этом всё время забываешь. О том, что у тебя семья. О том, что у тебя жена и дети. И о том, что у тебя здесь дом! Здесь! А не в Яфо и не в Александрии. Куда ты там денешься со своими четырьмя детьми?!.. И, я смотрю, у вас скоро пятый будет? Хадаса-то опять брюхатая?
  - Что, заметил?.. - Марк встал и прошёлся по комнате. - Да, на Хануку понесла... Всё солёное в доме съела. Похоже, опять девку родит... - он остановился перед Петросом. - Не бойся, отец, в Александрии мы не пропадём. Там община крепкая. На первых порах поможет. А потом, через годик-другой, когда здесь всё уляжется, можно будет сюда вернуться и дома́ продать. И землю.
  - Это - вряд ли, - покачал головой Петрос. - Дома - вряд ли. Полагаю, люди Нерона здесь камня на камне не оставят. Ни от моего дома, ни от твоего. Всё по кирпичикам рассыплют, до самого, понимаешь, основания.
  - Зачем? - не понял Марк.
  - Ну как же! Они же здесь Агри́ппины драгоценности найти рассчитывают! Подарки для кесаря Клавдия!
  - Дурачьё! Да что они тут найдут?! Какие такие царские подарки мы здесь прятать можем?! И, главное, где?!
  - А это уже не важно, - покачал головой Петрос. - Донос поступил, а значит, у Нерона есть повод поживиться. И он такого случая не упустит. Он сейчас вообще никаких случаев не упускает! Ему деньги сейчас, как воздух, нужны! Ты же видишь, Новый Дворец недостроенный стоит. Позолоты на крышу не хватает. А статуя! Которую грек этот, Зено́дорос, перед дворцом отливает. Ты её видел?! Там пока только ноги по колено готовы, но там же, понимаешь, один палец на ноге - с твою Шу́ли ростом! Представляешь, сколько на это бронзы ушло?! А сколько ещё уйдёт! А деньги на всё это где брать?!.. Вот он налогами всех и задавил! Да что там, завещания в свою пользу переписывает! Где это вообще видано?!.. А ты говоришь! Да он отсюда вывезет всё! И дома́ разберёт по кирпичику!.. Он бы их с удовольствием вообще конфисковал в свою пользу, а потом продал. Да кто ж их, понимаешь, купит в этой глуши, на отшибе? Да ещё возле кладбища!.. Хотя кто его знает! Может, ещё и продаст! Назначит кого-нибудь провинившегося из магистратов и заставит купить. За бешеные деньги!
  - Так чего ж ты тогда уговариваешь меня сюда вернуться, раз тут ни домов не будет, ни земли?!
  - Ну, земля-то, положим, будет! Земля, понимаешь, никуда не денется. Здесь, почитай, треть Ватиканского холма - наши. И часть этой земли оформлена на тебя. А свою часть я завтра же перепишу на Линоса. И дом перепишу... Ну, дом-то эта хитрость, пожалуй, не спасёт. Дом, скорее всего, так или иначе, разломают. Даже если он уже фактически не мне будет принадлежать. А земля, возможно, останется... Они, конечно, могут сделку задним числом отменить. Могут! Но твоя земля в любом случае останется за тобой.
  - Ну, и на что мне земля без дома?
  - Не скажи! Своя земля - большое дело. На свой земле даже палатку поставь - это уже т в о я палатка, - живи, никто не тронет. А дом... Были бы деньги - дом будет.
  - Вот-вот! - Марк многозначительно поднял палец. - Были бы деньги! А я ведь не ты! Я не торговец. Я на перепродажах денег делать не умею! И один затраченный сестертий превращать в два я тоже не умею! Нет у меня такого таланта!
  - Ну, во-первых, это всё не я, а Офир, - возразил Петрос. - Это он у нас гений коммерции. Это он в сандалиях Меркурия родился. Если бы не он, я бы уже давно, понимаешь, на Бычьем Форуме подаяние просил... Во-вторых, торговля - это ремесло. Самое обыкновенное ремесло, такое же как ремесло шорника или, скажем, медника. И ему можно научиться. Было бы желание. И была бы голова на плечах. А она у тебя есть... А в-третьих... А в-третьих, что-то мне подсказывает, что вернись ты в Рому, деньги к тебе рекой потекут.
  - С чего это вдруг? - удивился Марк.
  - Да так... - уклончиво сказал Петрос. - Есть у меня, понимаешь, такая уверенность... Или, скажем точнее, предчувствие.
  - Нет, отец! Даже не уговаривай! И я ещё раз тебе повторяю: я не маленький, и не надо мне красивые сказки рассказывать! Про золотые реки с алмазными берегами! Предчувствие, видите ли, у него!.. Нет, торговля - это не для меня!
  - А что тогда для тебя?
  Марк пожал плечами.
  - Не знаю... Я в Египте ле́карству немного учился. И вроде как получалось у меня. Можно было бы попробовать.
  - Для лекарства особый талант нужен, - возразил Петрос. - Лекарь, он ведь не просто ремесленник, он должен прежде всего душу человеческую чувствовать. Поскольку не тело у человека изначально заболевает, а именно душа. А уже потом всё это болячками наружу выходит. Я тебе так скажу. Я в своей жизни только одного настоящего лекаря видел - рабби Йешу. А все остальные - шарлатаны. Более или менее умелые... Коренья тереть да змей варить научиться можно. А вот людей лечить... Это надо, чтоб ангел за спиной стоял, в затылок дышал.
  Марк покачал головой.
  - Ну... не знаю... Может, и не лекарем. Я пока не определился. Но я хочу попробовать. Одно попробовать, другое. Я верю, что у каждого человека есть в жизни сво́й путь, единственный, своё предназначение. То, что ему предначертано Богом! И я хочу этот свой путь найти! Найти это своё предназначение!
  - Э, брат... - вздохнул Петрос. - Это ты хватанул. Найти предназначение... Нам ли знать замысел Божий? Вот я уже, почитай, семьдесят лет это своё предназначение ищу. Уж так ищу, по всему свету ищу, с ног, понимаешь, сбился! А нашёл пока - лишь большую кучу неприятностей. Такую кучу - любо-дорого посмотреть, любой слон позавидует!.. Да вон ещё - шрамов по всему телу... Так что, я тебе скажу, лучше не рисковать. Лучше, понимаешь, не уподобляться тому верблюду, что хотел добыть себе рога. Дурное это дело - за рогами ходить... А так, вернёшься в Рому, наладишь своё дело, Офир тебе на первых порах поможет. А начальным капиталом я тебя обеспечу. И будешь торговать помаленьку. И жить-поживать, детишек растить...
  - Да не хочу я в Рому! - тут же по-новой вскипел Марк. - Что ты заладил: Рома, Рома! Не хочу я сюда возвращаться! И не буду! Я ж тебе говорю, Рома - это не для меня! Это же не город! Это... Это - Бабилон с Шадо́мом и с Хаморо́й в одном кувшине! И я не хочу - понимаешь?! не хочу! - здесь жить-поживать, как ты говоришь, и детишек растить! Не хочу я, чтоб мои дети росли здесь и жили здесь! Среди всей этой... мерзости и подлости!..
  Петрос, прищурив глаза, смотрел на своего сына и видел себя: молодого, тридцатилетнего, вот такого же горячего и непримиримого, готового отстаивать своё мнение перед любым авторитетом. Принципиального. Твёрдого в своих убеждениях. Верящего в добро и в справедливость... Глупого...
  - Ладно, - сказал он, вставая, - полагаю, мы с тобой ещё вернёмся к этому разговору. До Коринфоса путь не близкий... А до Александрии - и подавно... А ты пока подумай. Крепко подумай. И не о себе! А о семье своей подумай. О детях...
  - Ты-то много о семье своей думал?! - раздражённо спросил Марк. - Я лет до тринадцати вообще не знал, что у меня отец есть. Так, приходил какой-то дядька время от времени... С гостинцами.
  - А ты с меня пример не бери, - миролюбиво ответил Петрос. - Ты с в о е й головой думай. И на чужих ошибках учись... Хотя о чём это я? - он горько усмехнулся. - Это кто же и когда на чужих ошибках учился?.. М-да, отмотать бы клубочек назад...
  Марк посмотрел на него с любопытством.
  - Скажи, отец... Вот ты... Если б тебе действительно представилась возможность вернуться назад. Лет на пятьдесят назад. В молодость. Ну, то есть прожить жизнь сначала. Скажи... Ты бы стал что-нибудь в ней менять?
  Петрос остановился перед сыном и посмотрел ему в глаза. В большие, обрамлённые длинными ресницами, карие глаза Хавивы.
  - Многое... - сказал он и, помолчав, добавил: - Почти всё...
  
  Когда Петрос вернулся домой, Линос уже ждал его, сидя на лавочке в атрие и задумчиво следя за медленно плывущими по имплювию отражениями белых пушистых облаков.
  - О! - обрадовался Петрос. - Ты уже здесь! Молодец! Быстро!
  - Что за пожар? - поднимаясь со скамеечки, осведомился Линос. - Что за спешка? Прибежали, по жаре потащили, объяснить толком ничего не могут. А притащили - тебя нет. Зачем тогда спешил? И здесь, опять же, завели, бросили, даже глотка воды никто не предложил!
  - Как не предложил?! - возмутился Петрос. - Мэлех!!.. Сейчас я их всех на кулак намотаю!.. Мэлех!! В чём дело?! Почему гостя одного оставили?! Почему ему даже воды никто не принёс?! А ну, вина сюда, живо! Холодного, из погреба!.. Да куда ты сам пошёл?! Ты ж полдня ходить будешь! Молодого кого отправь!.. Может, тебе в микаве обмыться? - предложил Петрос Линосу. - Микава полная.
  - Да ладно, - отмахнулся гость. - Я тут, пока тебя ждал, маленько уже охолонул в тенёчке.
  - Ну всё равно. Мэлех! Омойте гостю ноги! Вас что, по-новой учить всех надо?!..
  Когда суета затихла и хозяин дома вместе со своим гостем расположились, потягивая холодное вино, на той же скамеечке возле имплювия, Петрос снова подозвал к себе кубикулария.
  - Так, Мэлех, слушай внимательно! Сейчас собираешь всех слуг - всех до единого! - и все отправляйтесь в дом к Марку. Поможете ему со сборами... Да, он тоже едет!.. Да, у него есть свои рабы, но помощь не помешает! Им собираться труднее и дольше - у них детей, понимаешь, полный дом!.. Сами успеете собраться. У вас ещё вся ночь впереди!.. Короче, всех собираешь - и туда. И чтоб я вас до заката солнца здесь никого не видел! Вообще никого!.. И тебя в том числе! Ты - за главного впереди всех! Всё понял?.. Ну всё. Ступай...
  Пока слуги, перекликаясь, собирались, Петрос вкратце обрисовал Линосу обстановку и открывающиеся невесёлые перспективы.
  - Господи! - воскликнул Линос. - Ну, что за урода Ты послал на нашу голову!.. Слушай, Петрос, ну почему нам так не везёт с царями?!
  Петрос повёл плечом.
  - А царей хороших, чтоб ты знал, вовсе не бывает. Царь, он до тех пор царь, пока кровь из подданных пьёт. Пока в кулаке их всех держит и душит, чтоб даже чирикнуть не смели! А ежели он их в страхе держать не будет, ежели, понимаешь, добреньким вдруг станет - всё, пиши пропало! Обязательно найдётся тот, кто захочет его с насиженного шестка спихнуть. О-бя-за-тельно! Это так Богом положено, и этого никак не изменить. Камень должен быть твёрдым, вода - текучей, а правитель должен быть жестоким.
  - И что, никак этого не исправить? И Век Золотой - это сказка для детишек?
  - Никак, - подтвердил Петрос. - И Век Золотой - сказка. И чем быстрее в этой сказке разуверишься, тем жить проще. Не легче, но проще. Спокойнее.
  - Печально, - грустно сказал Линос.
  - Да уж ничего весёлого...
  Наконец рабы ушли. Последним, кряхтя, шаркая и всё время оглядываясь - не передумает ли господин? - убрёл из дома согбенный Мэлех. Петрос тщательно запер входной засов, проверил - хорошо ли закрыта дверь чёрного хода, после чего вернулся к Линосу.
  - Пошли!
  - Куда?
  - Пошли-пошли, поднимайся! Там увидишь.
  Они вышли в перистиль, пересекли его по диагонали и остановились перед входом в погреб.
  - За новой порцией вина? - предположил Линос. - Раздобыл что-нибудь необычное? Неужели лахишского достал?!
  - Лучше! - сказал Петрос. - Пойдём.
  Он зажёг два факела, отдал один гостю и отворил дверь в погреб.
  - Богато живёшь! - отметил Линос, спустившись вслед за Петросом вниз и одобрительно оглядывая обильные закрома. - Я бы погостил у тебя недельку-другую.
  - Раньше надо было гостить, - проворчал Петрос. - А теперь всё, поздно... - Он прошёл в дальний конец погреба и остановился перед кирпичной стеной. - Сейчас ты увидишь то, что ещё никто из ныне живущих никогда не видел. Ну, кроме меня, разумеется... Сильно не удивляйся и в обморок не падай - а то мне одному тебя будет наверх не поднять.
  - Заинтриговал! - признался Линос. - Сгораю от нетерпения... Неужели птичье молоко?!
  - Не пытайся угадать, всё равно не угадаешь.
  Он прошёлся вдоль стены и поочерёдно нажал на все запорные камни. После чего взялся за вмурованный в стену бронзовый крюк и повернулся к удивлённо наблюдающему за его действиями Линосу.
  - Ну, чего стоишь, как неродной? Помогай!..
  
  2
  Погрузка на "Гесиону" была в разгаре.
  По одному наклонному трапу - широкому, с верёвочными перилами - на корабль поднимались пассажиры: поодиночке, парами, крикливыми многодетными семействами - с баулами, корзинами, заплечными мешками, большими и малыми узлами, в которые были увязаны их, собранные второпях и впопыхах, нехитрые пожитки. По второму трапу - узкому с часто набитыми поперечными рейками - на борт взбирались рабы-грузчики: молчаливые, лоснящиеся от пота, нагруженные мешками с мукой, неподъёмными терракотовыми гидриями и большими ивовыми клетками, в которых вскрикивали и били крыльями взволнованные куры.
  Петрос и Офир сидели на ошкуренном бревне, шагах в пятидесяти от судна, и, щурясь на низкое, уже начинающее краснеть, солнце, наблюдали за погрузкой.
  С моря дул лёгкий ветерок. Он не приносил прохлады, а лишь слегка перемешивал густой и горячий, застоявшийся на берегу воздух. Так повар помешивает томящуюся на медленном огне уже почти готовую похлёбку.
  Петросу вдруг вспомнился Кепа - старинный, тысячелетней давности товарищ по армейской службе. Кепа возник перед ним именно вот в таком своём поварском обличье: дочерна загорелый, босой, с лихо повязанным на голове пёстрым платком и с обезоруживающей щербатой улыбкой от уха до уха. Он стоял, подбоченясь, над большим закопчённым котелком и помешивал привязанной к длинной палке ложкой побулькивающую, исходящую паром мясную кашу. Петрос даже запах этой каши ощутил - давно забытый аромат жидкой мясной похлёбки, щедро приправленной неизменным гарумом. Кепа, помнится, очень любил гарум...
  - Ничего не понимаю! - сказал Офир. - Где его лярвы носят?! Солнце уже вон где! Скоро ветер начнёт меняться! А его всё нет!
  Петрос вынырнул из своих воспоминаний.
  - Ты про Шауля?
  - Ну да! А про кого же ещё?! Договаривались же - на закате выходим. А его нет!.. И людей его почти никого нет!.. С Яникула уже практически все добрались. А с Авентина и Каэйлия - раз-два и обчёлся! А ведь от них и ближе, и добираться удобнее!
  - Может, он передумал? - предположил Петрос. - Может, решил остаться?
  - Чтоб на арену ко львам пойти, как Эпенето́с и Апелле́с?! Или, как Фило́логос с Юлией, живым факелом сделаться?! - Офир покачал головой. - Нерон ведь церемониться не станет! Помнишь, что он после Большого Пожара творил? И Шауль это прекрасно знает. Он же сам к тебе приходил, упрашивал общину вывезти!
  - Приходил... - согласился Петрос и, подумав, предположил: - Может, что-нибудь изменилось. Случилось что.
  - А может, он - того... - Офир пошевелил пальцами в воздухе. - Выдумал всё. И про письмо, и про Авиэля этого. Денежки взял - и привет!
  - Да ну! Брось! - Петрос даже фыркнул. - Я, конечно, понимаю, что Шауль Малый - парень ушлый, но не до такой же степени!.. Да, в общем-то, и сумма небольшая, чтоб такое рисковое плутовство затевать. Он же должен понимать, что я, ежели что, его из-под земли достану!.. Да нет, нет! Это даже не смешно! Не мог он на такое пойти!
  - Предавший однажды, предаст и дважды, - тихо сказал Офир.
  - Перестань! - рассердился Петрос. - Ты его не знаешь! Кто в молодости не ошибался?!.. И вообще, кто забытое вспомнит, у того, понимаешь, глаз заболит!
  - Да, - согласился Офир, - я его не знаю. Точнее, я его знаю лишь по твоим рассказам. Но то, что ты мне о нём рассказывал, мне категорически не нравится.
  - Брось! Брось! - Петрос сердито задвигал бородой. - Что было, то прошло! И быльём поросло! Шауль уже с лихвой искупил все свои грехи юности! Он, если хочешь знать, один сделал для нашей церкви больше, чем все остальные апостолы! Вместе взятые! Он одних только христианских общин основал больше десятка!..
  - И поимел с каждой, - негромко сказал Офир. - По немалой толике,
  - Ну и поимел! И что тут такого?! Это, между прочим, его хлеб! Не с шитья же палаток, в самом деле, ему кормиться!
  - А, кстати, почему бы и нет? - пожал плечами Офир. - Вполне достойное занятие.
  Петрос хотел что-то возразить, но в это время возле корабля возникла какая-то суматоха. Какой-то человек появился там - суетный, взлохмаченный, по-видимому крайне взволнованный. Он метался среди отъезжающих, хватал их за руки и о чём-то настойчиво спрашивал. Наконец с борта судна ему показали в сторону Петроса с Офиром.
  - Похоже, к тебе, - предположил Офир. - Может, от Шауля какие вести.
  Человек торопливо направился к ним. Вблизи стало видно, что он явно с дороги - был он весь потный, запылённый, и дышал тяжело, с каким-то нездоровым грудным присвистом. Он и был явно нездоров: худой, бледный, с обострившимся хрящеватым носом и с тёмными совиными кругами вокруг ввалившихся горячечных глаз. Петрос узнал его. Это был Гидьон Стопа - медник из Карпойского квартала, приятель и сосед Шауля Малого.
  Не доходя нескольких шагов до сидящих, медник остановился и отвесил низкий поклон.
  - Мир вам, уважаемые. Да продлит Господь ваши дни!
  Петрос поднялся.
  - Мир и тебе, почтенный Гидьон. Ты от Шауля?
  - Да!.. - кивнул медник. - То есть, нет! Шауля забрали! Я спешил, чтоб сообщить! И многих ещё забрали! И зятя рабби - Херодио́на! И Йероха́ма с нашего дома! И Э́вбулоса с Травного тупика, и Аристархоса Македонянина! И Товию́ Алмазника вместе с женой! И братьев Бар-Эхуд! И сейчас ещё берут! Солдаты по домам рыщут! Хватают всех без разбору!..
  - Началось! - мрачно сказал Петрос.
  Офир тоже поднялся с бревна.
  - Погоди, уважаемый! - обратился он к Гидьону. - Ты не торопись. Ты нам по порядку всё расскажи.
  Медник согласно закивал, заморгал больными глазками, вытер о хитон мокрые ладони и, облизнув покрытые неопрятной серой коростой губы, принялся рассказывать...
  Всё началось накануне вечером. Народ, как обычно, собрался на вечернюю молитву. В связи с грядущим отъездом, пришли почти все. Рабби Шауль снимал две смежные двухкомнатные квартиры на втором этаже новой, недавно отстроенной инсулы в самом центре Карпойского квартала, в одной из которых, меньшей, жил сам, а вторую - большу́ю, просторную, с окнами на две стороны - использовал как дом собраний. Так вот, к началу вечерней молитвы в этих двух комнатах яблоку негде было упасть. Человек сто набилось в саму квартиру, и ещё примерно столько же теснились в коридоре и на ведущей со двора на второй этаж лестнице. Все окна были раскрыты настежь, но это не спасало - духота всё равно стояла неописуемая. Рабби Шауль, облачённый в плотную шерстяную ризу поверх длинного, в пол, льняного хитона-куто́нета, вдобавок ещё и стянутую по груди тесным эфодом, обливаясь потом, читал "Молитву запирания ворот". Крупные капли пота стекали из-под увенчивающего голову проповедника высокого мигбаха́та на его бледный морщинистый лоб, огибали по седым бровям выпуклые влажные глаза и, блеснув напоследок на впалых висках, терялись в мокрой бороде. Голос у рабби быстро сделался сиплым, надтреснутым, он часто останавливался, чтоб откашляться, и тогда быстрыми движениями языка облизывал сухие бескровные губы.
  Когда рабби Шауль уже дочитывал главную часть вечерней молитвы - "Молитву стояния", возле одного из окон вдруг произошло движение, кто-то слабо вскрикнул, и по тесно стоящим прихожанам, как круги по воде, прокатилось тихое взволнованное: "Па́троклос!.. Патроклос упал!.." А случилось вот что. Юный Патроклос, служащий при Нероне виночерпием и пришедший на молитву, воспользовавшись тем, что кесарь нынче был в термах, стоял во время молитвы возле са́мого окна, да, видать, сомлев от духоты, сначала прислонился к стене, потом присел на подоконник, а потом и вовсе вывалился наружу. Никто не осмелился прервать чтение, но рабби сам остановил молитву и, стерев ладонью пот с лица, устало сказал: "Братья! Нечистый нашёл способ, чтоб искусить нас. Молитву закончим позже. А сейчас, прошу вас, выйдите все! А несчастного юношу принесите сюда!"
  Патроклос лежал во дворе под окном, раскинув тонкие руки и неестественно подвернув одну ногу под себя, и признаков жизни не подавал. Из уголка его рта тонким ручейком стекала кровь. Многие поэтому и подумали, что он уже умер, и не решались прикоснуться к мёртвому телу. Но рабби Шауль, выглянув в окно, крикнул: "Ну же! Несите его сюда скорее! Он же ещё живой!.." Юношу бережно подняли на руки и перенесли в дом. "Отойдите все!" - приказал рабби, когда Патроклоса внесли в комнату и аккуратно положили на пол. Он опустился перед юношей на колени, осторожно ощупал его, заглянул зачем-то в рот, а потом вдруг резко и сильно надавил ему несколько раз на грудь. Патроклос с хрипом втянул в себя воздух, закашлялся, мучительно двигая ногами, и, застонав, открыл глаза. "Господи, воля твоя!.. - загомонили вокруг. - Рабби исцелил мёртвого!.. Чудо! Чудо свершилось! Спасибо, Господи!!.." Радость охватила всех. Все обнимались, смеялись, многие тут же, упав на колени, принялись славить Господа. Бледного Патроклоса, уже сидящего под стеночкой, поздравляли, трепали по плечу и даже целовали. Юноша, прокусивший себе при падении язык, лишь слабо кивал в ответ да вяло размазывал уже начинающую подсыхать кровь по шее и подбородку. Сидеть он долго не смог - у него сильно кружилась голова, и его, по распоряжению рабби, отнесли на жилую половину, умыли и уложили в постель. Молитву заканчивали с радостным энтузиазмом, с горящими глазами; горечь отъезда вдруг сменилась всеобщим восторгом, предвкушением скорого прихода Помазанника Божьего Йешу, грядущего Царствия Небесного. Последние слова молитвы: "...в сей день Господь будет един и имя Его едино!" прозвучали не с обычной затаённой надеждой, а жизнеутверждающе, чуть ли не с угрозой, со строгим предупреждением всем гонителям истинной веры.
  Расходились неохотно. Долго прощались, как перед затяжной разлукой, хотя должны были встретиться уже наутро - по дороге в Остию или на корабле...
  - Я с Йерухамом во дворе возле лестницы стоял, - помаргивая воспалёнными глазами, рассказывал Гидьон. - Договаривались, как поедем. Мы одну телегу хотели на двоих нанять. Смотрим, Патроклос сверху спускается. Бледный, как мел, мотает его, за перила двумя руками держится. Мы ему: ты куда?! чего встал?! лежал бы ещё! А он: не могу, во дворец надо, хватятся меня. И пошёл - шатается, точно пьяный. Под аркой остановился, стошнило его. Больше я его не видел... - медник вздохнул и облизнул потрескавшиеся губы. - А утром солдаты пришли. Йерухама взяли. И Тита Пу́денса. И ещё многих наших... И не наших тоже брали. Я так думаю, они и сами не знали точно, кого надо брать. Ко мне заглянули. А я ещё до рассвета встал, пайку затеял - заказ от Йехуды Мизинца надо было до отъезда закончить и отдать. Ну, сами знаете, что такое пайка - дым до потолка, вонь такая, что глаза щиплет. Вот и у меня так было. Это, наверно, меня и спасло. Заглянули ко мне солдаты, поморщились, носы позажимали и пошли на верхние этажи, и многих там взяли: и Йерухама, и Херодиона, и братьев Бар-Эхуд. А с четвёртого этажа вообще всех взяли. Оттуда кто-то, не посмотрев, горшок с нечистотами вылил, да прямо на них. Ну, они и взбеленились - похватали всех без разбору: и мужчин, и женщин, и детей даже, тех, что постарше... - медник замолчал, с тоской глядя перед собой и быстро помаргивая слезящимися глазами.
  - Я одного не понял, - не дождавшись продолжения, осторожно спросил Офир, - а Патроклос-то тут причём? Почему ты связываешь эти два события - падение из окна Патроклоса и приход солдат?
  Гидьон встрепенулся.
  - А, так я ж не дорассказал! - заторопился он. - Уже потом, около полудня, Фест Га́лат приходил. Он тоже при кесаре служит. Постельничий. Тоже из наших. Он и рассказал, что во дворце ночью было. Патроклос-то на службу всё-таки опоздал...
  Патроклос к обеду всё-таки опоздал. Кесарь Нерон, проголодавшись в термах, сразу отправился за стол. Всегда подозрительный к любым переменам, он тут же поинтересовался: почему это вдруг вино разливает новый виночерпий? Тут ему и доложили, что Патроклос, мол, умер - погиб, разбился, выпав из окна, - уж неизвестно, как дошло столь быстро до дворца это известие, не иначе, птицы на крыльях принесли. А впрочем, что там говорить, Рома - что большая деревня: в одном конце чихнёшь - в другом слышно; слухи здесь порхают от дома к дому, что твои летучие мыши. Не успел кесарь переварить это известие, как ему доложили другое: мол, Патроклос-то, оказывается, жив. Падать, может, он, конечно, из окна и падал да, видать, не разбился, а если и разбился, то, надо полагать, волею богов ожил, да вот же он, сам посмотри, Венценосный! Нерон лишь руками на них замахал - прочь, прочь подите! Не хватало мне ещё тут оживших покойников! Побледнел даже. Но потом глядит - и вправду, живой виночерпий его, и на покойника никак не походит. Тут, видать, любопытство его разобрало. Приказал он Патроклоса к нему подвести и спрашивает: "Сказали мне, Патроклос, что ты нынче из окна выпал и сильно разбился, так ли это?" "Так, кесарь, - отвечает тот, - разбился я сильно, можно сказать насмерть, умер почти, ангелов уже перед собой видел небесных и пение их сладостное слышал". "А как же ты живой теперь?! - изумился Нерон. - Или оживил тебя кто?" А Патроклос возьми и брякни: "Истинно так, кесарь! Помазанник Божий Йесус оживил меня! Помазанник Божий Йесус - Царь грядущий! Царь во веки веков!" Кесарь ажно маслиной поперхнулся: "Ты что болтаешь, глупец?! Какой ещё Царь веков?! Я есть царь!.. Или ты не признаёшь власти моей?!" Ну, тут все притихли, жевать перестали, смотрят. А Патроклос и говорит, видать головой-то сильно ударился: "Царство твоё, кесарь, - говорит, - есть сосуд хрупкий. Наподобие кувшина глиняного. Толкни его - он и упадёт, и разобьётся. А Царствие грядущее, от Отца нашего Небесного - есть царство вечное и неколебимое в веках!" Нерон задышал тяжело, краской налился и спрашивает - сипло так, с присвистом спрашивает, многие из присутствующих знали этот его голос, страшные вещи этот голос его предвещал, сама смерть, должно быть, таким голосом говорит: "Уж не ты ли, мерзавец, - спрашивает, - собираешься столкнуть со стола мой кувшин?!" А несчастный отвечает: "В этом нет надобности, кесарь. С приходом Помазанника Божьего Йесуса все царства земные сами рассыплются в прах. И твоё царство постигнет та же участь". Тут многие даже уши стали себе затыкать, чтоб речей подобных не слышать. А Нерон помолчал, подышал через нос и говорит: "И ты считаешь власть этого своего Йесуса сильнее моей? Как же так? Ведь я могу сделать с тобой, что захочу. Я могу убить тебя. Я могу убить тебя быстро, могу убить тебя медленно. Могу убить тебя тогда, когда мне заблагорассудится: сегодня, завтра... вчера. Насколько я знаю, и Йесуса твоего - как ты там называешь его? - помазанника божьего, его ведь тоже убили. Люди, между прочим, убили, не боги, обычные люди, - взяли и распяли на кресте по приговору префекта Иудейского. Так как же власть этого твоего Йесуса может быть выше моей власти, власти великого императора?!" "Власть твоя - от мира сего, - тихо сказал Патроклос. - Убить меня - да, ты можешь. Но воскресить из мёртвых, как воскресил меня Помазанник Божий Йесус, тебе не по силам". После этого Нерон молчал долго. Очень долго. А потом говорит префекту Титу Са́бину: "Возьмите его. И всех их возьмите. Я вижу, зараза эта до сих пор жива. Не додавил я прошлый раз этот гнойник! Возьмите его и выбейте из него имена всех его подельников! Всех его единомышленников! Всех до единого!! Чтоб через три дня даже духа христианского в городе не осталось!! Жгите, пытайте, но разыщите их всех!! Всех!! И в первую очередь - главарей ихних!! Кто у вас главный?!! Говори, сволочь!!.." - заорал он на Патроклоса. Но несчастный юноша, осознав, что своими речами неосторожными разбудил зверя, лишь замотал головой и попятился. "Ну ничего! - заверил его Нерон. - Скажешь! Скажешь как миленький! Взять его!! И на дыбу!! Пытать, пока всех не назовёт!!.. Мразь!! Подонок!! Аппетит испортил!.." - Кесарь швырнул на пол кубок с недопитым вином, встал с ложа и быстрым шагом, ни на кого не глядя, удалился в покои...
  - Господи! - покачал головой Петрос. - Бедный мальчик! Они же с него кожу с живого сдерут!
  - Судя по тому, что взяли Шауля и многих других, уже содрали... - хмуро сказал Офир. - Уплывать вам срочно надо, вот что. Наверняка, они уже и про "Гесиону" знают.
  - Да, - согласился Петрос, - наверняка... - он оглянулся на судно, где уже заканчивалась погрузка, и снова повернулся к Гидьону: - Где твоя семья?
  Медник махнул рукой.
  - В городе ещё. Я их всех к родственникам пока спровадил. На Квиринал. А сам сюда поспешил. Упредить.
  - Это ты правильно сделал, - одобрил Петрос. - Солдат по дороге не видел?
  - Нет, - помотал головой Гидьон. - Не больше, чем обычно.
  - Всё равно ждать нельзя! - сказал Офир. - Они в любой момент могут нагрянуть.
  - Да... Да... Нельзя ждать... - Петрос задумчиво копался в бороде. - Вот что... - обратился он к меднику. - Ступай в город, забирай семью и приводи сюда... Или, может, ты думаешь где-нибудь в городе отсидеться? У тех же родственников.
  - Да какое там! - отмахнулся Гидьон. - Где уж тут "отсидеться"! Найдут! Всех моих соседей взяли!.. Да и нечего мне теперь делать в Роме. Лавку мою, само собой, разорят. Так что одна мне теперь дорога - в Коринфос... Брат у меня там. Поможет.
  - Правильно решил! - одобрительно кивнул Петрос. - Так что давай, забирай семью - и сюда.
  - А корабль не уйдёт? - боязливо спросил медник. - А то мы теперь разве что к завтрашнему вечеру сюда поспеем.
  - Этот уйдёт, - сказал Петрос. - Но ты не волнуйся, вас будет ждать другой корабль, - он повернулся к Офиру. - Что там у нас с "Поллуксом"?
  Тот развёл руками:
  - "Поллукс", в общем, исправен. Но он же не снаряжен. И половины команды нет. Разбежались ещё по осени кто куда. А после ремонта новых пока не набирали.
  - Займись, - попросил его Петрос. - Срочно займись. Видишь, что твориться! Людей спасать надо!.. - он кивнул Гидьону: - А ты ступай! Ступай! И всем нашим, кого встретишь, скажи, что в Остии их ждёт корабль. "Поллукс". Он вон там стоит - почти у самого маяка... И скажи всем, чтоб не медлили! Пусть, понимаешь, поторопятся! Послезавтра на закате корабль уйдёт на Коринфос... - он снова повернулся к Офиру. - Успеешь?
  Тот кивнул.
  - Успею...
  Гидьон, загребая драными сандалиями горячую пыль, ушёл.
  - А ты? - спросил Офир. - Ты как, на "Гесионе" или на "Поллуксе"?
  - На "Поллуксе", - решительно сказал Петрос. - За два дня ещё многое можно успеть. Как стемнеет, в город поеду. Попробую кого-нибудь из арестованных вызволить.
  - Как?! - воззрился на него Офир.
  - Как всегда, - улыбнулся Петрос. - За деньги. Не родился, понимаешь, ещё тот тюремщик, который не согласится обменять пару-тройку заключённых на звонкую монету.
  - Ты там это... - повёл своей лопатообразной бородой Офир. - Поосторожней. Тебя-то там в первую очередь ищут. Не забывай.
  - Ладно, - сказал Петрос, - не волнуйся. Не думаю, что им придёт в голову искать меня возле тюрьмы.
  - Это верно, - согласился Офир. - Но всё равно. Случаи бывают разные. Не увлекайся. А то... знаю я тебя.
  - Не волнуйся, - повторил Петрос. - Жди меня послезавтра на "Поллуксе". Но учти! Со мною ли, без меня, но послезавтра на закате "Поллукс" должен из Остии уйти!
  - То есть как это, без тебя?! - возмутился Офир. - Чего вдруг, без тебя?! Ты это прекрати!
  - Ничего-ничего, - потрепал его по плечу Петрос. - Сам говоришь: случаи бывают разные. Мало ли чего. Так что не жди! Ни одного лишнего часа не жди! Понял?! Солнце в море упало - и всё! В путь! Людей спасай! Твоя задача - вывезти всех уцелевших в Коринфос! Всех, кто успеет добраться до корабля!.. А за меня не беспокойся. Сам знаешь, если что, у меня есть где отсидеться... - он замолчал и огляделся. - Никак ветер переменился...
  Ночной бриз, пока ещё лёгкий, неокрепший, но уже вполне ощутимый, зашелестел растрёпанными причёсками тонконогих пальм, закрутил низкие пылевые смерчики на углах портовых зданий и безжалостно погнал их к морю, к обрезу каменной причальной стенки, где от борта "Гесионы" уже убрали грузовой трап, и где полуголые рабы сидели, свесив босые ноги к пенной прибрежной воде, и, щурясь на тонущее в море, багровое солнце, передавали друг другу кувшин с тёплой кисловатой поской.
  - Да... - Офир повернул голову и втянул ноздрями воздух. - С берега... Пора.
  Петрос взглянул на медленно покачивающую мачтой "Гесиону".
  - Пойду с Марком попрощаюсь. И с вну́чками... А ты, будь добр, найди какую-нибудь повозку. До города. А то я своего Кварта ещё днём отпустил. Кто ж знал...
  - Я тебе свою бигу пришлю.
  - А ты?
  - Ничего, я разберусь. Тебе нужнее.
  - Ладно... "Поллуксом" займись.
  - Да. Я понял. Сразу же.
  Офир потоптался.
  - Обнимемся?
  Петрос удивлённо взглянул на него.
  - Зачем это? Послезавтра ж увидимся!
  - Не знаю... - Офир опустил глаза. - Боязно мне за тебя. Ты уж там как-нибудь... поаккуратней.
  - Ничего, - сказал Петрос. - Мы, понимаешь, потихонечку. Полегонечку... Ничего... Ну, коли хочешь...
  Он шагнул к Офиру. Они обнялись.
  - Всё!.. - Петрос похлопал друга по гулкой необъятной спине и отстранился. - Всё! Ступай!.. И не бойся за меня! Двум смертям не бывать. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет...
  Офиру аж рот повело на сторону от этих слов.
  - М-да... - спохватился Петрос. - Что-то я... не того. Ляпнул, понимаешь, не подумавши... - он напряжённо рассмеялся. - Да иди уже ты! Видишь, я глупости всякие говорить уже начал. Иди! Терпеть не могу прощаться!
  Офир виновато улыбнулся, сделал рукой неопределённый жест и, повернувшись, торопливо зашагал прочь.
  У Петроса вдруг заныло плечо. Старая знакомая боль проснулась и мягко заворочалась у основания левой ключицы. Она показалась сейчас Петросу такой близкой и привычной, такой плоть от плоти, исконной, чуть ли не родной, что её захотелось выпустить на ладонь и ласково погладить по жёсткой колючей шёрстке, приговаривая: ну что же ты, дурашка? ну перестань! не шали! не надо!.. Он смотрел в удаляющуюся широкую спину Офира, мял своё ноющее плечо и думал, что, возможно, он больше никогда не увидит этого уже пожилого, но всё ещё столь жизнерадостного толстяка. Верного компаньона. Товарища. Друга... Никогда... Слово это было неприятное, грубое, шершавое. И беспощадное. И веяло от него такой безысходностью, что Петрос тут же отбросил его в сторону, но оно не послушалось, вернулось и, расправив чёрные ночные крылья, повисло перед ним, кося жёлтым глазом и поводя из стороны в сторону хищным, загнутым книзу клювом. Тогда он перевёл взгляд на горизонт и стал смотреть, как медленно, но неостановимо плавится и растекается по морю, тяжёлый, уже изъеденный по краям, сплющенный медный диск...
  
  - Эй! Кто там?!.. - рявкнул густой медвежий голос, - Ты что здесь, падла, делаешь?!.. А ну, стоять!!.. - массивная фигура, гремя по камням калигами, выдвинулась из тьмы и, заслоняя звёзды, нависла над Петросом. - Кто таков?!
  Петрос разглядел у своего живота тускло блеснувший наконечник копья.
  - Не гневайся, уважаемый! - залебезил он, усердно кланяясь и стараясь подпускать в голос как можно больше старческой слезливости. - Я ничего дурного не замышляю! Не гневайся на убогого!.. На-ка вот лучше, возьми! Возьми! Я-то ведь знаю, служба у вас непростая. Трудная служба! Так что не обессудь, возьми!
  Он протянул солдату на ладони денарий.
  Легионер отодвинул копьё, сгрёб монету с Петросовой ладони, пристально рассмотрел её, приблизив к самым глазам и, сунув за щёку, проворчал уже почти миролюбиво:
  - Чего ты тут ходишь, старый? Тюрьма здесь. Стало быть, посторонним нельзя... Или кого из твоих сюда определили?
  - Дочка у меня тута, доченька! - снова слезливо запричитал Петрос, сильно сутулясь и по-стариковски тряся головой. - Родненькую мою забрали! А у неё детишки - мал-мала! Внуки мои! Без мамки остались! По ошибке её забрали! Не виноватая она! Не христианка она никакая! По ошибке!.. - он завсхлипывал, засморкался.
  - Ну, будет... Будет тебе! - охранник окончательно прибрал своё копьё к ноге и придвинулся вплотную; на Петроса густо дохнуло полузабытым запахом казармы. - Не убивайся, дед. Коли невиновная - отпустят, - солдат гудел теперь вполне сочувственно. - Верно тебе говорю! Тут всех через дознание пропускают. Так что, ежели кто посторонний попал, невиновный, тому, стало быть, бояться нечего. Ну, может, помурыжат маленько, но потом непременно отпустят! Когда разберутся.
  - Ох, помурыжат, говоришь! Девонька моя! Помилуй и спаси её Юнона Милосердная!.. А, скажи, добрый человек, дознаватель-то этот самый, он кто? Кого мне спрашивать? К кому обратиться?
  - Да из дознавателей-то я никого и не знаю, - солдат, сдвинув на лоб шлем, шумно поскрёб в затылке. - На дознание этих гнид во дворец таскают. То поодиночке, то по несколько штук сразу. Стало быть, сообщников ищут... А ты вот что. Ты к нашему кентуриону обратись. К Сервию Кесту. Он всех дворцовых знает. И у дознавателей бывает по пять раз на дню. Ты у него спроси. И списки все у него. Вот утром он придёт - у него и спроси. Он завсегда сюда с первой дневной стражей приходит.
  - Благодарю тебя, добросердечный! - Петрос низко поклонился. - Обязательно! Обязательно спрошу!.. Только... может, не здесь? Не у тюрьмы. А? Сам понимаешь, и кентуриону не с руки с посторонними здесь разговаривать. Да и тебе попасть может.
  - И то верно... - согласился солдат, он задумчиво пошмыгал носом. - Тогда... вот что. Ты тогда утром, как букины отсигналят, ступай на Аргилетум. Там, недалеко от храма Януса, есть харчевня. "Голубка" называется. Её шурин Сервия Кеста держит. Косс Рау́к его зовут. Наш кентурион там завсегда завтракает. Здесь караулы сменит, посмотрит, всё ли в порядке, - и туда. Стало быть, там его и жди... Только ты смотри, старик, не говори ему, что это я тебя послал!
  - Ну да! Ну да, само собой! - закивал Петрос. - А как я узна́ю-то его? Сервия Кеста вашего.
  - Узнаешь! - гулко рассмеялся солдат. - Его-то ты точно узнаешь! Кентуриону нашему по молодости от бриттов крепко досталось. Они ему под Дуро́бривой палицей всю рожу раскроили. Как жив остался - непонятно! Такую козью морду ему состряпали - любо дорого посмотреть! - он снова заржал. - Так что узнаешь, мимо не пройдёшь!
  - Спасибо тебе, добрый человек! - снова поклонился Петрос. - Спасибо!.. А пока позволь, я всё-таки дочку свою повидаю? - он протянул стражнику ещё один денарий. - Я быстро! Спрошу только, здорова ли? Да не надо ли чего?
  Солдат принял монету как должное.
  - Валяй, дед! Спрашивай. Только не здесь. На входе не надо! Вон туда иди. Там, с обратной стороны, окно есть. Стало быть, там спрашивай. Но только, смотри, старый, чтоб тихо! Прознает кто - и мне достанется, и тебе мало не покажется! Мигом сам к своей дочке отправишься!
  - Само собой! Само собой! - закивал, пятясь Петрос. - Не беспокойся, любезный! Я осторожно!.. Спасибо тебе, добрый человек! За всё спасибо!.. Да ниспошлют тебе боги благодать и здоровье!.. Да будет твой дом полной чашей!.. Да не покинет его Веста Защитница!..
  Он, продолжая пятиться и кланяться, завернул за угол, медленно распрямился и стёр с лица закостеневшую фальшивую улыбку. Лярву тебе на спину, а не благодать! Ежа в калигу! Солдафон хренов!..
  Петрос постоял немного, приходя в себя, затем крадучись прошёл вдоль сложенной из грубого неотёсанного камня стены и, завернув за второй угол, оказался с тыльной стороны тюремного здания. Тут же обнаружилось и окно - узкий зарешёченный проём на высоте примерно пяти локтей от земли.
  Петрос огляделся и шёпотом позвал:
  - Эй!..
  Вокруг стояла тишина, лишь слегка разбавленная далёким треском цикад.
  - Эй!.. Есть там кто живой?!.. - снова подал голос Петрос, и снова никто не откликнулся.
  Тогда Петрос нагнулся, пошарил по земле ладонью, нащупал маленький камушек и, распрямившись, кинул его сквозь решётку внутрь.
  - Э-эй!..
  - Кто здесь?!.. Что надо?! - глухо отозвались за окном.
  - Я - Петрос! Петрос Проповедник!.. - зашептал Петрос, прижимаясь животом к холодному камню стены и задирая лицо к решётке. - Рабби Шауль здесь?!.. Позовите рабби Шауля!
  - Господи! - отчётливо сказали внутри. - Петрос Проповедник!.. Господи, воля твоя!.. Ну-ка помогите! Подсадите меня!.. - за окном что-то задвигалось, зашуршало, наконец чьи-то бледные руки обхватили изнутри прутья решётки и за ними, в темноте, мутно забелело лицо. - Это правда?! Ты точно Петрос Проповедник?!
  - Да! Это я!
  - Поклянись!.. Поклянись самым дорогим!
  - Клянусь! - сказал Петрос. - Клянусь светлой памятью друга моего, рабби Йешу, Помазанника Божьего!
  - Господи! - воскликнул человек и, повернувшись, горячо зашептал внутрь, тем, кто, вероятно, держал его, приподняв на руках к решётке: - Это он! Он! Господи! Свершилось!..
  И внутри глухо отозвались, зашелестели голоса:
  - Он!.. Он!.. Свершилось!.. Спасены!.. Спасибо, Господи!..
  - Эй! - снова позвал Петрос. - Позови рабби Шауля! Он здесь?!
  - Здесь, - отозвался человек. - Но он не сможет подойти. Досталось ему. Лежит... Дознаватель Варро́н лютует. Туда уводят, обратно приносят... Патроклоса, беднягу, так и вовсе чуть не до смерти забили. Едва дышит. Похоже, не жилец.
  - А ты кто? - спросил Петрос.
  - Я - Андро́никос, - сказал человек. - Андроникос из Тарсоса. Я - двоюродный брат Шауля. Ты не узнаёшь меня?
  Петрос помолчал, глядя снизу вверх на маячащее за решёткой расплывчатое пятно лица.
  - Узнаю, - наконец сказал он. - Конечно, узнаю! Здравствуй, Андроникос!.. Андроникос, скажи, сколько у вас там сейчас человек? Сколько вас в тюрьме?!
  - Много! Очень много! - прижимая лицо к решётке, зашептал Андроникос. - Никто не считал, но на много больше сотни. Здесь битком! Не лечь! Лежат только совсем слабые. Да те, кого на дознании покалечили... Петрос!..
  - Да!
  - Ты... Ты спасёшь нас?!
  Петрос переглотнул.
  - Я постараюсь... - хрипло сказал он и тут же, спохватившись, исправился: - Спасу, Андроникос! Конечно!.. Обязательно спасу!..
  
  В термополии "Голубка" было почти пусто, и красный преторианский плащ Сервия Кеста не заметить было трудно. Кентурион сидел за самым дальним столом, лицом к стене, и, растопырив локти, ел.
  - Кентурион Сервий Кест? - подойдя, негромко спросил Петрос.
  Офицер повернул голову, и Петрос внутренне вздрогнул. Это была не "козья морда". Это была маска самой Смерти. Вражеская палица беспощадно перепахала узкое, вытянутое книзу лицо кентуриона. Нос был сломан, вбит страшным ударом вглубь черепа, и от чернеющих дырок ноздрей по щекам во все стороны разбегались грубые перекрученные сизые шрамы. Верхняя губа была рассечена надвое, и в широкой прорехе - покосившимися могильными камнями - чернели бесформенные обломки передних зубов. Можно было только догадываться, какое потрясение испытывали узники Туллианума, когда впервые видели перед собой жуткий лик начальника городской тюрьмы. Должно быть, они думали, что к ним во мрак и холод смрадного подземелья явился посланник свирепого Плутона, чтоб, выбрав себе очередную жертву, утащить её в угрюмое жилище своего хозяина.
  - Ну, я Сервий Кест, - лениво отозвался кентурион. - Чего тебе... почтенный?
  Видимо, из-за больших прорех в передних зубах говорил он несколько невнятно, шепеляво, но в этом не было ничего комичного, наоборот, в сочетании с изуродованным лицом его сиплая, с присвистываниями, речь казалась зловещей, звучала недобро, угрожающе.
  - Ты позволишь угостить тебя вином? - спросил Петрос и, не дожидаясь ответа, окликнул хозяина: - Кувшин фалернского сюда! Самого лучшего! И воды! Холодной!.. - он снова повернулся к Сервию. - Разреши присесть?
  - Присядь, - двинул бровью тот и, как будто потеряв всякий интерес к собеседнику, снова принялся за баранье ребро, держа его двумя руками перед собой, над столом, - чтоб не закапать жиром одежду.
  Петрос, оглядевшись, с трудом подтащил к столу тяжеленный дубовый табурет, уселся за стол сбоку от кентуриона и заставил себя вновь посмотреть ему в лицо.
  - Нравится? - не отрываясь от бараньего ребра и не глядя на Петроса, ухмыльнулся преторианец.
  - У меня был брат, - неожиданно для себя сказал Петрос. - Младший брат. Его звали Ашер. Мы служили с ним вместе в Нумидии... Его убили мусуламии. Трагула попала прямо в лицо.
  Сервий Кест перестал жевать и уставился на Петроса серыми водянистыми глазами.
  - И что?
  Петрос пожал плечами.
  - Не знаю... Вспомнилось.
  Кентурион побуравил собеседника взглядом и снова принялся за еду.
  - Бывает, - вяло процедил он.
  Хозяин - шаркающий ногами, толстопузый Косс Раук - принёс и поставил на стол два терракотовых кубка и два кувшина: один - узкогорлый, со следами снятой восковой пробки; второй - широкий, запотевший - с водой.
  - Покрепче? - спросил Петрос, поднимая за ручку узкогорлый кувшин.
  Сервий Кест покачал головой.
  - Наоборот. Мне ещё на службу.
  Петрос щедро разбавил вино и пододвинул кубок кентуриону. Тот взял его, отпил, одобрительно кивнул и снова посмотрел на собеседника.
  - Я слушаю.
  - Ты, насколько я знаю, комендант Туллианума?
  - Я - кентурион-шесть второй преторианской когорты, - строго поправил Сервий Кест. - И только после этого комендант Туллианума.
  - Я понял, - кивнул Петрос. - А скажи, кентурион... Вот те люди, которые содержатся сейчас в твоей тюрьме, ты... ты считаешь их преступниками?
  - Я их считаю заключёнными, - сказал Сервий Кест. - А степень виновности каждого из них определяет дознание и суд. Моё дело - охранять, а разбираются пусть другие.
  - Удобная позиция... Но неужели тебе всё равно, преступников ты держишь под замком или невиновных?
  Кентурион пожал плечами.
  - Моё дело - охранять.
  - Хорошо, - сказал Петрос, - я тебе скажу... - он глотнул вина, не почувствовал вкуса и отставил свой кубок на стол. - Вот у тебя сейчас в тюрьме больше ста человек. Так?..
  - Двести семьдесят шесть, - уточнил Сервий Кест. - И ещё, полагаю, человек тридцать-сорок доставят сегодня в течение дня.
  Петрос представил себе три сотни человек внутри, в общем-то, небольшого - шагов двадцать на двадцать - здания тюрьмы и ужаснулся.
  - Господи!.. - прошептал он. - Двести семьдесят шесть человек! К вечеру будет за триста... О чём это я?.. Да! Вот у тебя в тюрьме сидит сейчас без малого три сотни человек. Вся вина которых лишь в том, что они верят в с в о е г о бога! Скажи! Разве это так плохо, когда человек верит в своего бога?! Разве это преступление?!
  Кентурион догрыз ребро, бросил кость на тарелку, отодвинул её от себя и облокотился на стол.
  - Когда кесарь Клавдий двинулся на Британию... - шаря в зубах языком и то и дело цыкая, неторопливо сообщил он, - я был простым деканом в Девятом легионе... Авл Плавтий тогда нами командовал... Так вот... У меня в контубернии из восьми солдат... шестеро молились своим богам... И это совершенно не мешало им стойко сражаться и... и доблестно умирать... - Сервий Кест замолчал и полез пальцами в рот. Покопавшись, он выудил из зубов кусочек мяса, внимательно рассмотрел его и, поморщившись, спровадил на пол.
  - Ну вот! - сказал Петрос, не дождавшись продолжения. - Видишь?! Вера в своего бога не делает человека лучше или хуже. Так почему за это надо бросать в тюрьму?!
  - Насколько я знаю, - сказал кентурион, - христиане обвиняются не в этом. На их совести вполне конкретные преступления: нападения на храмы, поджоги, ритуальные убийства...
  - Пожирание младенцев... - в тон ему продолжил Петрос. - Ну ты же опытный командир, Сервий! Ты видел смерть! Ты знаешь людей! Неужели ты веришь всем этим нелепым слухам?! Неужели ты, глядя на тех несчастных, что со всей Ромы свозят в твою тюрьму, на этих стариков, женщин, подростков, неужели ты можешь допустить, что они убивают младенцев и уж тем более пожирают их внутренности?!
  Сервий Кест молчал и медленно цедил вино, глядя на Петроса поверх своего кубка.
  - Чего ты от меня хочешь? - наконец спросил он.
  - Я хочу, чтобы ты помог мне спасти невиновных.
  Кентурион рассмеялся. Выглядело это довольно страшно.
  - Как?
  Петрос оглянулся и, понизив голос, сказал:
  - У меня в Остии стоит корабль. Полностью снаряжённый и готовый к отплытию. Если сегодня во время первой стражи открыть дверь тюрьмы, к утру все эти ни в чём не повинные люди уже минуют А́нтиум.
  Серые глаза Сервия Кеста, не мигая, глядели на Петроса.
  - То есть... ты предлагаешь мне... - медленно сказал кентурион, - выпустить из тюрьмы всех заключённых... а самому вместо них пойти на крест?
  - Нет! - горячо возразил Петрос. - Я предлагаю тебе уйти вместе с нами. Сначала в Ахайу, а потом... А потом - куда захочешь. Я дам тебе денег. Много денег! Очень много денег! Ты станешь богатым! Ты даже представить себе не можешь, каким богатым ты станешь. Ты сможешь поселиться, где пожелаешь! Купишь большой дом! Землю! Женщин! Рабов! Ты забудешь о службе и до конца своих дней будешь купаться в роскоши!
  - Вот как?! - поднял брови Сервий Кест. - То есть ты полагаешь, что я со своим... неприметным лицом смогу затеряться где-нибудь на просторах империи?
  - С теми деньгами, что я тебе дам, ты сможешь уехать туда, где тебя вообще никто не станет искать. В Парфию. В Эфиопию... В Индию, наконец!
  - Зачем мне Эфиопия? - пожал плечами кентурион. - И тем более Индия. Что я там буду делать?
  - Жить! И, заметь, жить богато! Золото остаётся золотом везде. И в Индии, и в Парфии, и в Эфиопии!
  - Золото остаётся золотом здесь, на этом свете. В царстве мёртвых оно ни к чему, - возразил Сервий Кест. - А если я попытаюсь сделать то, о чём ты меня просишь, я очень скоро окажусь не в Индии, а... за Стиксом... Кстати, вместе с тобой... И ты, кстати, напрасно думаешь, что вам так просто дадут уйти. Максимум через час после того, как станет известно о побеге, Остийскую гавань перекроют так, что из порта не выскользнет даже малый челнок. А если вам всё-таки удастся выйти в море, ещё задолго до А́нтиума вас перехватят боевые триеры.
  - Ладно, - сказал Петрос, - возможно, ты прав, и освободить всех сразу нереально. Но, может, попробовать освободить хотя бы кого-нибудь? Потихоньку, незаметно.
  - Это как же - потихоньку и незаметно?!
  - Ну... люди ведь могут умереть. Люди в тюрьмах всегда умирают. Пытки, болезни, духота... Оформляем человека как умершего и ночью потихонечку вывозим его. В списках дознания он вычёркивается как умерший, никто его не схватится, не станет искать. Человека по три-четыре в день без лишних подозрений можно вытаскивать из тюрьмы...
  Кентурион фыркнул.
  - Глупости! Сразу видно, что ты ничего не смыслишь в тюремных делах.
  - Почему, мне приходилось сидеть в тюрьмах, - сказал Петрос. - Причём неоднократно...
  - Но только не в Туллиануме! - отрезал Сервий Кест. - Туллианум - особая тюрьма. Туда можно войти, но оттуда нельзя выйти. Я сейчас, разумеется, имею в виду преступников... Даже умерший в Туллиануме преступник не может попасть на волю. По инструкции ему положено вспороть живот и сбросить тело в Большую Клоаку. На нижнем ярусе тюрьмы для этих целей даже предусмотрен специальный люк.
  - Ну хорошо! - с отчаяньем сказал Петрос. - Хорошо! Я ничего не смыслю в тюремных делах! Но ты! Ты-то ведь знаешь их досконально! Неужели нет ни одного способа спасти невиновных от смерти?! Скажи! Неужели ни одного?!
  Сервий Кест не ответил. Он со стуком поставил свой опустевший кубок на стол и кивнул на него собеседнику. Петрос, расплёскивая вино на отполированные локтями посетителей серые щербатые доски, снова наполнил сосуд и резко пододвинул его кентуриону.
  - Ты - Симон Саксум. Верно? - спросил вдруг Сервий Кест, в упор глядя на Петроса. - Отставной прим, разыскиваемый за кражу и убийства.
  Петрос стиснул зубы.
  - Я - Петрос Проповедник, - после паузы сказал он. - А уже после этого - отставной прим, л о ж н о обвинённый в краже и убийствах... - он помолчал. - Как ты догадался?
  Сервий Кест поморщился.
  - Тебя уже два дня разыскивают по всей Роме и по её окрестностям. Твои приметы сейчас знает каждая собака. За доставку тебя живым - особо подчёркнуто: живым! - обещана награда в десять тысяч сестертиев... Чем-то ты изрядно насолил кесарю.
  Петрос закрыл глаза, посидел, слушая, как гулко толкается в рёбра сердце, потом снова взглянул в изуродованное лицо кентуриона.
  - Ты... Ты арестуешь меня?
  Сервий Кест фыркнул.
  - Я не доносчик. И не палач. Я ведь тебе уже говорил, моё дело - охрана заключённых... К тому же, я не хочу доставлять радость Меднобородому.
  - Ты имеешь в виду... кесаря Нерона?
  - Да! - раздражённо сказал кентурион. - Я имею в виду этого фигляра и пьяницу, этого развратника, убийцу собственной матери!
  Петрос с удивлением взглянул на него.
  - Ты не боишься произносить такие вещи вслух?
  - А кто на меня донесёт? - язвительно спросил Сервий. - Уж не ты ли? А других ушей поблизости я что-то не наблюдаю.
  - Я опять не понимаю тебя, - сказал Петрос. - Ты ненавидишь и презираешь Нерона, но готов беспрекословно служить ему. Выполнять все его приказы и потакать, понимаешь, его кровавым изуверским прихотям!
  - Я служу не Нерону, а кесарю, - возразил кентурион. - Правителю Великой Романской империи. Которым лишь по досадному попустительству богов является сейчас этот бездарный терзатель струн!.. - он помолчал, шумно дыша через торчащие вперёд дырки ноздрей. - Люди не вечны. Они приходят и уходят. Кесари, несмотря на все эти кликушеские вопли о богоизбранности, - те же люди. Они тоже не вечны. Не вечны даже их статуи на Форуме. И даже храмы, возведённые в их честь!.. А Великая Рома - вечна! Она есть миропорядок! Создаваемый смертными людьми по лекалам бессмертных богов. Для каждого в этом миропорядке отведено своё место. Одному предопределено быть кесарем, другому - рабом... Третьему - кентурионом, смотрителем тюрьмы... Тот, кто пытается нарушить установленный миропорядок, идёт против воли богов. Он сеет хаос и смуту. А значит, пожинает кровь и смерть... Даже несмотря на то, что он якобы выступает, исходя из самых высоких и самых благородных побуждений... По его мнению - из самых высоких и благородных. По мнению маленького глупого человека, который по ограниченной природе своей ничего не понимает в замыслах богов. Не понимает и никогда не сможет понять!.. Так что, Петрос Проповедник, я не стану освобождать твоих людей. Но я и не стану доносить на тебя... - он усмехнулся. - Даже в расчёте на десять тысяч сестертиев.
  Петрос потёр ладонью лицо.
  - Хорошо... - сказал он. - Я понял... Но ты можешь хотя бы исправить некоторые ошибки, допущенные людьми. Не богами, людьми!
  - Что ты имеешь в виду?
  - Там, в тюрьме, наряду со взрослыми, сидят дети, подростки. Их-то ты можешь избавить от общей участи?
  - Все, не достигшие четырнадцатилетнего возраста, будут установлены дознанием и, безусловно, освобождены. Остальные ответят по закону за всё содеянное, - отчеканил кентурион. - Закон суров, но он закон.
  - А женщины?! А немощные старики?!
  - Мера вины каждого будет установлена. Все ответят по закону.
  - Почему ты так уверен в беспристрастности дознания? - помолчав, спросил Петрос. - Ты же знаешь этих тупоголовых костоломов! Для них ведь главное не установить виновность или невиновность христиан. Для них главное - выловить их всех до единого. А то, что они виновны, известно заранее. Ведь так сказал кесарь!.. И, поверь, они не рассуждают о высоком, подобно тебе! Они не говорят о предназначении, о воле богов. Они пытают! Увлечённо пытают, азартно! Со знанием дела!.. Вот ты сейчас сидишь здесь и пьёшь холодное фалернское, а они там кого-то пытают! Прямо сейчас! Всаживают, понимаешь, раскалённый прут в задницу! И человек кричит! Страшно кричит! До хрипа! А потом говорит всё, о чём его спросят. И соглашается со всем. И с тем, что он христианин. И с тем, что он убивал младенцев! И с тем, что он их ел!.. Ты же, наверняка, видел всё это и ты сам прекрасно знаешь: под пыткой человек согласится даже с тем, что он - птица и умеет летать!
  Сервий Кест покачал головой.
  - Ты напрасно уговариваешь меня. Я могу сколько угодно соглашаться с тобой. Я могу сколько угодно не соглашаться с Меднобородым. От этого ничего не изменится. Человеку не дано изменить предначертанное богами.
  Петрос устало прикрыл глаза.
  - Скажи, Сервий... Я могу хоть чем-то помочь этим несчастным?
  - Можешь, - кивнул кентурион. - Видишь ли, в Туллиануме не предусмотрено кормление арестантов. То есть вообще. На это просто не выделяется денег. Заключённого или быстро казнят, или он медленно, но неотвратимо умирает от голода. Если ты не хочешь, чтоб твои люди начали умирать от голода, а мы - вспарывать умершим животы и спускать их в Большую Клоаку, организуй их кормление. Тем более, ты говоришь, деньги у тебя есть.
  - Ты полагаешь, что дознание продлится достаточно долго?
  Сервий Кест покачал головой.
  - Дознание тут ни при чём. Просто Нерон сегодня гулял всю ночь, а уже под утро поссорился со Стати́лией. Разругался вдрызг. Говорят, наорал на неё, даже, кажется, ударил, сам же разобиделся и приказал отвезти себя на виллу, в Тарраки́ну. Так что два часа назад императорский кортеж проследовал через Капенские ворота. Правда, уезжая, этот недоносок кричал, что он, мол, скоро вернётся, что пару дней отдохнёт - и назад, даже приказал на июньские ноны готовить скачки на новом Ватиканском гипподроме. Но на моей памяти ещё не было такого случая, чтобы Меднобородый, запив, вернулся со своей виллы раньше, чем через две недели... Тем более, с ним уехал префект Тиге́ллин, а это тот ещё пьяница. Они с Нероном вдвоём, пока всё вино в Тарракине не выпьют, не успокоятся... - кентурион махнул рукой. - Так что корми своих людей, Петрос Проповедник, корми, чтоб они раньше времени не поумирали. А на всё остальное - воля богов... - он допил своё вино и снова пододвинул кубок Петросу. - К тюрьме будешь приходить во время четвёртой стражи. Охранником я на это время буду ставить Эбу́рна. Это мой племянник. Я его насчёт тебя предупрежу... Только, пожалуйста, не вздумай с ним ни о чём этаком говорить! Он слишком молод и слишком глуп! Натворит ещё делов - и себя погубит, и людей твоих, и нас с тобой заодно!.. - Сервий Кест навалился грудью на стол и оскалился, обнажив сизые дёсны с торчащими из них чёрными осколками зубов. - Ты понял меня, Петрос Проповедник?!.. Он же Симон Саксум, отставной прим-декурион...
  
  3
  Начало четвёртой стражи - самое глухое время. Город спит, привольно разлёгшись на холмах и спокойно смежив оконные ставни. Давно закрылись самые поздние попины и термополии, разошлись с перекрёстков, наоравшись песен, последние гуляки. Пусты храмы и термы. Пусто на рынках и форумах. Пусто в театрах, цирках и на гипподромах. Пусто на улицах и площадях. Спят жители Ромы.
  Спят жрецы и сенаторы. Спят патрикии и плебеи. В душных казармах тревожным сном спят солдаты. Спят, свернувшись на грязном тряпье, измученные рабы. В пропахших мужской похотью лупанарах спят уставшие проститутки. Город отдыхает. Он рад хоть ненадолго забыть о дневных хлопотах. Отрешиться от суеты и волнений. От забот о хлебе насущном. От изнуряющей летней жары. Свежий ночной ветерок гладит прохладной рукой горячие лбы домов, дует на обожжённые солнцем крыши многоэтажных инсул, пробегает на цыпочках по узким ущельям улиц, рябит, забавляясь, чёрную воду Тибериса, заставляя дрожать отражённые в ней звёзды. Ветер свободно проникает в город через распахнутые настежь городские ворота, где привратная стража зевает от скуки или потихоньку кемарит, прислонившись к стене - у неё нет работы: все, кто хотел въехать в город, давно уже к этому времени добрались до места, а те, кто собирается выехать, ещё не трогались в путь.
  Начало четвёртой стражи - самое тихое время. Чуткую ночную тишину лишь изредка нарушают шаги патрульных вигилов, да порой вдруг прогремят по булыжной мостовой колёса одинокой повозки: то ли кто-то прибыл из дальних мест, лишь к исходу ночи одолев большую дорогу; то ли, наоборот, кто-то сильно расчётливый собрался в неблизкий путь, надеясь проскочить как можно больше по холодку, до дневной жары. А может, кто знает, это шныряют по ночным переулкам по своим тёмным делам лихие люди, встреча с которыми не сулит ничего хорошего. Берегись запоздалый прохожий! Берегись беспечный купец, сэкономивший на замках и запорах! Волка ноги кормят, а вора - ночь!
   Начало четвёртой стражи - обычно и самое тёмное время. Не светится ни одно окно. Давно прогорели и потухли большие жаровни на ступенях дремлющих храмов. Погасли факелы на перекрёстках улиц и на портиках богатых домов - рабы-лампадарии спят, нерадивостью своей невольно экономя хозяйское масло. Даже освещение бессонных мостов, и то иссякло, выдохлось под неподъёмной тяжестью ночи, и мосты неподвижными тёмными громадами стоят, сойдя с берега в чёрную реку, - как забредшие по колено в воду и застывшие в сонном оцепенении, неуклюжие толстоногие слоны. Ночная тьма, проглотив, переваривает огромный город.
  Но сегодня пробираться наощупь, спотыкаясь или рискуя вступить во что-нибудь непотребное, выплеснутое из окон верхних этажей, не приходилось - почти полная луна, вися над Тиберисом, вполне сносно освещала окрестности своим голубоватым мертвенным светом. Па́рис и Фо́тиос - сыновья Линоса - здоровые лбы, шли впереди и, казалось, играючи тащили на плечах огромные мешки, плотно набитые хлебными лепёшками. Петрос ковылял сзади. Ему достался мешок поменьше и полегче - с сырными головками. Поначалу ноша показалась Петросу вполне приемлемой по весу, но вскоре он горько пожалел о том, что не взял нынче с собой третьего сына Линоса, юного Кири́коса, отвечавшего обычно в ночных вылазках за "сырный" мешок. Телегу, как всегда, оставили перед Гемо́ниями, и уже через два десятка ступеней мешок, поначалу спокойно и даже уютно висевший у Петроса на плече, начал проявлять свой характер. Он налился свинцовой тяжестью, стал почему-то раскачиваться из стороны в сторону, а затем и вовсе принялся хулиганить, то норовя вывернуть Петросу руку из плеча, то пытаясь опрокинуть своего хозяина назад - спиной на крутые ступени лестницы. Петрос запыхался. Он то и дело останавливался, прислонялся плечом к влажным от росы камням вздымающейся над лестницей крепостной стены, тяжело, с присвистом, дышал, потом, вскинув мешок повыше, преодолевал, спотыкаясь, ещё несколько ступеней и снова останавливался, обливаясь потом и хватая воздух широко разинутым ртом - как рыба, выброшенная на берег штормом. Спасибо Парису: юноша, добравшись до конца лестницы, оставил там свой мешок и, спустившись назад, подхватил одной рукой под локоть Петроса, другой - его своенравную ношу и чуть ли не бегом втащил обоих наверх, к ожидавшему их Фотиосу.
  - Погоди!.. - сказал Петрос и, оглядевшись, тяжело опустился на каменный бортик, отделявший проезжую часть от пешеходной вымостки. - Дай отдышаться!.. Сердце, понимаешь, зашлось...
  Братья переглянулись и уселись рядом, утвердив свои мешки между ног.
  Они находились сейчас на Широкой улице, примерно в четверти стадия от Родниковых ворот. Улица - действительно широкая, не менее двадцати шагов от края до края проезжей части - была абсолютно пуста, и под аркой ворот тоже никого не усматривалось, стояла там непроглядная темень, - лунный свет туда не проникал...
  Сегодня они шли в Туллианум в двадцать шестой раз. И, похоже, - в последний. Накануне днём со своей виллы в Тарракине в Рому вернулся кесарь Нерон.
  Вернулся он в скверном расположении духа - то ли недопил, то ли всё-таки перепил; во всяком случае, почти месячный запой пошёл принцепсу явно не на пользу: он оплыл телом, обрюзг, кожа на лице у него залоснилась и приобрела какой-то нездоровый, бледно-зеленоватый оттенок - как на брюхе у перевёрнутой на спину болотной жабы. Стал он ещё более раздражительным и вспыльчивым. Походка у него сделалась неуверенной, руки постоянно дрожали. И даже пахло от него теперь как-то по-другому - то ли скисшим вином, то ли заношенной до осклизлости овечьей шкурой.
  Сразу же по возвращении кесарь вспомнил про христиан - как будто весь этот месяц только и думал о них, прикидывал между переменами вин: как бы их ещё, подлецов, ущемить?! чем бы их, мерзавцев этаких, ещё прищучить?! Дознание по делу злонравной секты, начавшееся весьма ретиво, с отъездом кесаря быстро утратило весь свой азарт, увяло, а вскоре и вовсе сошло на нет - с одной стороны, из-за вопиющего недостатка конкретных преступлений, с другой - из-за отсутствия подгоняющей и довлеющей воли, каковая была растрачена заказчиком в Тарракине на утреннюю икоту, дневной нездоровый сон и вялое ночное блевание под стол. Впрочем, выяснилось, что воля эта растрачена не полностью - кесарь про христиан, оказывается, не забыл и первое, что он сделал, прибыв в Рому, это приказал привести к нему главаря опасной секты. Шауля спешно доставили во дворец. Но разговора не получилось. "С какой целью ты набираешь людей в Роме? - спросил Нерон, давясь тухлой отрыжкой и неприязненно глядя на стоящего перед ним грязного, провонявшего тюрьмой Шауля. - Зачем ты вовлекаешь в свою секту мою прислугу? Ведь среди них почти нет иудеев. Ты что, может, задумал покуситься на мою власть?" "Мы набираем людей не только в Роме, но и по всему миру, - вскидывая голову и целя в кесаря всклокоченной бородой, гордо сказал Шауль. - И не только иудеев, но и язычников. Ибо сказано: не отвергай никого из желающих служить Богу и поклоняться Спасителю нашему - Помазаннику Йесусу. И ты, кесарь, можешь поклониться Ему. Ибо только Он один спасёт тебя в день Страшного Суда! Ни богатство твоё, ни власть, ни блеск твоей нынешней жизни - нет! Только покорность! Умались и покорись Ему! Ибо час Страшного Суда близок!! И в час этот Господь сотворит брань с миром!! И огонь всепожирающий праведный взлетит до небес и пожрёт города и земли!! И не спасётся никто, кроме уверовавших!! Ибо сказано..." Нерон подал знак, и стоявший справа от Шауля стражник коротко, но сильно ударил пленника в ухо. Рабби заткнулся на полуслове и повалился на мраморный пол, как тряпичная кукла. "Всех - на костёр!.. - морщась и передёргиваясь от гнусной отрыжки, лениво приказал кесарь. - Выжечь эту скверну! Чтоб даже запаха ихнего в городе не осталось. Всех до единого - на костёр!" Присутствовавший при этой сцене префект Тит Сабин осмелился подать голос: "Кесарь! Дознание установило: этот иудейский проповедник - гражданин Ромы, причём он из знатной семьи. Дозволь поступить с ним по закону - отсечь ему голову?" Нерон, уже потерявший было интерес к разговору и направляющийся к выходу, сразу остановился. "Из знатной семьи, говоришь? И что, может, богатая семья?" "Увы, - развёл руками префект, - когда-то была богатая. У его деда, - он кивнул на лежащего на полу арестанта, - было больше двух сотен рабов. Но уже его отец зарабатывал на жизнь тем, что собственноручно шил палатки". Кесарь теперь взглянул на Шауля чуть ли не сочувственно. "Ладно, - кивнул он Титу Сабину. - С этим можешь по закону. Коль гражданин - можешь по закону... - он снова двинулся к дверям и снова приостановился. - И вот ещё что... Греков. Среди них ведь есть греки?.. Этих тоже... мечом... Но всех остальных - на костёр!"...
  Через два часа на Марсовом Поле рабби Шаулю, а также трём грекам-христианам - Тро́фимосу, А́ристархосу и О́лимпосу - отсекли головы. Всех дворцовых, уличённых дознанием в принадлежности к христианской секте: Феста Галата, Ури́ Каппадокийца и Барса́баса по прозвищу И́устос, а также ещё семерых заключённых - первых попавшихся, просто оказавшихся в Туллиануме ближе других к дверям, - сожгли на костре.
  Народу на Марсовом Поле собралось немного - казнь состоялась в полдень, в самый зной, и мало кому захотелось тащиться по раскалённому булыжнику, по солнцепёку на другой конец города, чтобы ещё и "погреться" возле огромных жарких костров.
  Чудом спасся от сожжения юный Патроклос. Во время дознания ему перебили ноги, и когда в Туллианум пришли солдаты - забирать осуждённых на казнь, он лежал в дальнем углу тюремной залы и, разумеется, на своё имя, выкликнутое старшим караула, к дверям не вышел и, вообще, сразу не отозвался. А потом в возникшей суете про него попросту забыли. Впрочем, полноценным спасением это вряд ли можно было назвать. Просто бывший царский виночерпий получил ещё один день жизни. Казнь всех остальных заключённых отложили на следующий вечер - кесарь Нерон распорядился провести назавтра скачки на новом гипподроме у Ватиканского холма, и пожелал возвращаться после представления во дворец по дороге, освещённой живыми факелами.
  Петрос узнал о состоявшейся казни ближе к вечеру, когда всё уже было кончено, и на Марсовом Поле дымились, остывая и потрескивая, десять пепелищ, распространяя вокруг себя тошнотворный запах горелого мяса.
  Ему удалось - он успел! - выкупить у палачей тела обезглавленных, и в тот же вечер всех четверых похоронили в небольшом склепе на берегу Тибериса в десяти стадиях от города, там, где Остийская дорога, упираясь в реку, поворачивает на юг...
  А сейчас они несли в Туллианум хлеб и сыр для заключённых. Они несли несчастным еду, как делали это вот уже двадцать пять ночей кряду, и Петрос понимал, что нынешний поход - последний. Он поэтому и не взял с собой Кирикоса - мало ли чего, смерть есть смерть, и люди перед смертью ведут себя по-разному, и кто знает, что пришлось бы увидеть и услышать нынче у здания тюрьмы впечатлительному юноше.
  На сегодняшнюю ночь в Туллиануме оставалось двести восемьдесят девять человек: триста восемь было арестовано с начала дознания, пятеро за минувшие дни умерли, не выдержав пыток или заболев, четырнадцать человек казнили вчера. Никого из арестованных следствие, опасаясь гнева кесаря, не признало невиновным и не посчитало возможным освободить из-под стражи: ни двенадцати-тринадцатилетних подростков, схваченных под горячую руку вместе с их родителями; ни согбенного старца Авира́ма, которого в тюрьму и то несли на руках, поскольку он давно не мог ходить сам; ни беременную жену Товии Алмазника, Цилу́, огромный живот которой уже не позволял женщине сидеть. Ни тех, кто даже близко не имел отношения к христианской общине и попал в тюрьму по злому навету или по случайности, а таких, из-за спешки и неразберихи при арестах, оказалось не менее трети от общего числа арестованных. Двести восемьдесят девять человек должны были нынче вечером стать живыми факелами, дабы осветить Венценосному кесарю дорогу от Ватиканского гипподрома до Нового Дворца...
  - Ну что, дядя Петрос, отдохнул? Пойдём? - подал голос старший из братьев, Фотиос.
  - Да... Да... - Петрос, кряхтя, поднялся и взялся за свой мешок.
  - Дядя Петрос, давай я понесу, - предложил Парис. - Мне не тяжело. Я и с двумя мешками справлюсь.
  - Справишься, - согласился с ним Петрос. - Вон ты какой здоровяк - быка на плечах поднимаешь. Только всё равно не надо. У каждого должна быть своя ноша. Лучше помоги поднять. Ну-ка!..
  С помощью юноши он взвалил свой мешок на плечо и медленно двинулся к воротам.
  Стража обнаружилась сразу за аркой - в маленьком дворике, отделяющем внешние ворота от внутренних. За время своих ночных походов Петрос перезнакомился уже со всеми караульными, нёсшими службу у Родниковых ворот. Сегодня дежурила смена Гая Эксо́мниса.
  - А! Почтенный Петрос! - обрадовался преторианец. - А я уже подумал, что ты сегодня не придёшь. Зачем переводить еду на тех, кому жить осталось до вечера? - он хохотнул.
  - Ничего... Пускай нынче тоже поедят. Сытому-то всё легче... Ничего... - бормотал Петрос, привычно отсчитывая в ладонь солдата глухо позвякивающие монеты - плату за молчание и лояльность: сестертий - лично ему и по дупондию - каждому из караульных.
  - Что ж ты, почтенный Петрос, мешок-то сам тащишь?! - удивился Гай Эксомнис, получив деньги и преисполняясь от этого участием и заботой. - А где этот твой малец, шустрый такой? Как его?.. Кирикос, кажется?
  - Кирикос, - подтвердил Петрос, снова утверждая мешок на плече. - Да он... Он, понимаешь, ногу натёр. Сильно натёр. Не ступить.
  - Что ж он так!.. - опечалился старший смены. - Ну, ничего. Эй, Спу́рий! Давай-ка, подсоби почтенному Петросу! Прими у него мешок!
  - Не надо! - попытался отделаться Петрос от неожиданной помощи. - Я донесу, ничего!
  - Надо-надо! - не унимался Гай Эксомнис, чуть ли не насильно снимая с Петроса его ношу и перекладывая её на плечо подбежавшего молодого солдата. - А то где это видано, чтоб почтенные старцы такие тяжести таскали?! Давай, Спурий! Донесёшь мешок до Туллианума, поможешь почтенному Петросу и - стрелой назад. Понял?! Да не торчи там, возле тюрьмы, не глазей, а то тюрьма она - того, дело заразное! - он снова хохотнул.
  Сразу за вторыми воротами небольшая процессия свернула направо и по узкой вымощенной дорожке, что полого спускалась вдоль внутренней стороны городской стены, вышла к Туллиануму.
  Сначала Петрос даже не понял, почему остановились, как вкопанные, шагавшие до этого широко и мерно, братья, почему молодой Спурий, наткнувшись на их каменные спины, уронил к ногам мешок и забормотал, ёжась и испуганно поводя из стороны в сторону своей лопоухой головой: "О, боги!.. Что же это?!.. Огради, святая Юнона Заступница!.." А потом он услышал вой. Вой, от которого у него у самого перехватило дыхание и в животе проснулся и заворочался огромный шершавый кусок льда. Многоголосый, приглушённый толстыми стенами вой, разносящийся в ночной тишине от здания тюрьмы, - плач и стоны обречённых на смерть людей.
  - На-ка!.. - Петрос сунул в ледяную руку Спурия монету и, развернув солдата за плечи, подтолкнул его назад, в сторону ворот. - Ступай!.. Ступай! Нечего тебе тут!..
  Дважды просить не пришлось. Спурий, даже не посмотрев на зажатые в кулак деньги, втянул голову в плечи и, пригнувшись, шмыгнул в тень от городской стены, мгновенно растворившись в темноте.
  Петрос подобрал с земли свой мешок и подтолкнул братьев:
  - Пошли!.. Пошли. Чего уж тут... - он огляделся. - Что-то Эбурна не видать...
  Племянник Сервия Кеста обнаружился сразу за углом. Он сидел на земле, прислонившись спиной к тюремной стене, отбросив в сторону своё копьё и зажимая руками уши. Его трясло. Завидев Петроса, солдат вскочил и бросился к нему.
  - Как же э... это?!.. - заикаясь и размазывая слёзы по лицу, запричитал он. - Да разве ж т... т... так можно?!.. Да разве ж а... а... они не люди?!..
  Петрос обнял его за плечи.
  - Люди, - сказал он. - Они как раз люди. Нелюди - там, - он кивнул туда, где за Форумом, на фоне звёздного неба, вздымалась высвеченная луной громада Нового Дворца. - Запомни это, сынок! Накрепко запомни! Навсегда... - он рукавом вытер солдату мокрое лицо. - Всё... Успокойся. Успокойся и ступай на пост. Мало ли, кто придёт... Всё. Иди, Эбурн!
  Юноша подобрал с земли копьё и, всхлипывая и то и дело спотыкаясь, побрёл к дверям тюрьмы.
  С тыльной стороны тюремного здания звук сделался громче. Он выплывал из узкого зарешёченного окна и тёк вверх по склону Капитолийского холма - к величественному, увенчанному многочисленными статуями, храму Согласия.
  Петрос поднял лежавшую у стены палку и осторожно постучал по решётке. В окне почти сразу появилась чья-то голова.
  - Петрос! Петрос! - зашептал человек, прижимаясь лицом к решётке. - Это я! Херодион! Петрос, это ты?!
  - Да, - сказал Петрос. - Я.
  - Петрос! - голос человека дрожал и срывался. - Петрос, нас всех казнят! Рабби Шауля уже казнили! И Аристархоса! И Трофимоса! И ещё других! Петрос! Как же это?! Ты же говорил! Ты обещал! Петрос! Что же ты, Петрос?! Ты же обещал!!..
  - Помолчи! - строго сказал ему Петрос. - Послушай меня!.. - сердце его вдруг дёрнулось, затрепетало, как пойманная в ладонь птичка, и он закашлялся. - Слу... Слушай меня, Херодион!.. Успокойся и передай всем, чтоб тоже успокоились. Я просто не знал, что кесарь вернулся в Рому. Я узнал, когда уже было поздно. Понимаешь?!.. Поздно уже было!.. Но вы не бойтесь! Я обещаю! Слышишь?! Я обещаю, что больше не пострадает ни один человек! Ни один! Я слово даю!.. Сегодня же вас всех выпустят. Слышишь меня?! Сегодня вы все окажетесь на свободе!.. Вас в Остии уже ждёт корабль. Большой быстроходный корабль! "Гесиона". Сегодня вы все уплывёте из Ромы!..
  - Но... Как же?! "Гесиона" же ушла! - в голосе Херодиона прозвучало недоверие. - Она же ещё тогда ушла на Коринфос!
  - "Гесиона" уже в Остии, Херодион! Три дня как вернулась. Им повезло с ветром... Так что успокой людей! Скажи, что Петрос Проповедник о вас помнит и он вас не оставит. Что он обещает. Что всё будет хорошо! Сегодня вы все уплывёте на Коринфос! Слышишь, Херодион?! Все до единого!.. Вы выйдете сегодня вечером из Остии с попутным ветром и поплывёте на запад. Прямо на заходящее солнце! Ветер будет плотным, и вы поплывёте так быстро, что чайки станут отставать от корабля. Ты плавал когда-нибудь на корабле, Херодион?.. Нет?.. Тебе понравится!.. А потом, когда берег скроется из виду и море окутает тьма, вы повернёте на юг. Плаванье будет спокойным, штормов в это время года не бывает, и через десять дней "Гесиона" бросит якорь в Коринфосе... Ты слышишь меня, Херодион?!
  - Да!.. Да! Я слышу тебя, Петрос!.. - тихо отозвался из окна Херодион. - Слышу! - он плакал.
  - Так что всё будет хорошо! Я обещаю!.. А пока принимайте хлеб... Фотиос! Парис! Давайте!..
  Парис привычно опустился под окном на четвереньки, а Фотиос, взгромоздясь вместе с мешком ему на спину, принялся сноровисто переправлять через решётку хлебные лепёшки. Чьи-то руки принимали их и передавали дальше, вглубь тюрьмы. Внутри глухо зазвучали голоса, несколько раз отчётливо прозвучало: ""Гесиона""!.. Коринфос!.. Петрос! Петрос сказал!.." Вой постепенно затих. Вслед за хлебом внутрь тюрьмы перекочевал и сыр. Петрос подобрал с земли пустые мешки, свернул их и сунул под мышку.
  - Уходим! - хмурясь и стараясь не смотреть в сторону окна, кивнул он братьям.
  - Петрос!.. - окликнули его из-за решётки. - Петрос, подожди!
  - Что? Кто это?
  - Это я - Йерохам! Ты помнишь меня? Я был помощником рабби Шауля... Не уходи, Петрос! Погоди! Тут... Тут разговор к тебе есть! Просьба!
  Петрос нехотя вернулся к окну.
  - Слушаю тебя, Йерохам.
  - Петрос! У нас тут много необращённых. В том числе и язычников. Каждый третий, почитай. Солдаты ведь брали всех без разбору. А дознаватель Варрон, он ведь даже не спрашивал, христианин ты или нет. Знаешь такого-то? А он тебя знает? И всё! Достаточно! Значит, тоже причастен!.. Петрос! Они все хотят обратиться в нашу веру! Слышишь?! Они хотят принять смерть христианами!..
  - Постой! - перебил его Петрос. - Я ведь сказал, что никто больше не умрёт! Я же сказал, что сегодня всех выпустят!
  - Да! Да, конечно! - поспешно согласился Йерохам. - Я слышал. И про корабль слышал. И про попутный ветер... И про чаек... Но... Ты пойми, Петрос, они... Они бояться! Им страшно, Петрос!
  - Так успокой их! Поговори с ними! Скажи: всё будет хорошо! Петрос Проповедник вас вызволит!
  - Петрос! - помолчав, негромко и как-то обречённо произнёс Йерохам. - Я всё понимаю... Конечно, ты всех спасёшь. Мы... мы все верим в это. Конечно же, ты поговоришь с кесарем, и он... одумается. И всех сразу помилует. И мы все уплывём на "Гесионе" в Коринфос. Конечно... Но... Но я прошу тебя! Благослови их, Петрос!.. Пожалуйста!
  Петрос сжал челюсти так, что у него заскрипели зубы. Птичка в груди вновь ожила и затрепетала, и он снова закашлялся.
  - А ты?.. - подавляя кашель и с трудом выталкивая наружу слова, спросил он. - Почему ты сам не благословишь их? Ты же был помощником рабби!
  - Да! - сказал Йерохам. - Я был помощником рабби. Всего лишь помощником. А ты - апостолос! Ты - друг и ученик рабби Йешу! Ты видел его. Ты видел живого Помазанника Божьего! Ты слышал его голос! Ты говорил с ним!.. Поэтому... Господи! Да кому как не тебе?!
  Петрос растерялся, он вдруг ощутил себя маленьким и беспомощным. И ещё - подлым! До невозможности подлым! Он чувствовал себя сейчас, как пойманный за руку мелкий базарный воришка. У него даже уши горели!
  - Но... Но как?! Я - здесь, вы - там!.. И микава! Нужна же микава! Господи, нельзя же без микавы!.. Я... Я не знаю, Йерохам! Я не знаю как!
  - Ну придумай что-нибудь! Ты же... Ты же апостолос! - с отчаянной настойчивостью, почти возмущённо потребовал заключённый.
  - Хорошо... - сказал Петрос, сдаваясь. - Ладно... Ладно, Йерохам! Я... Я всё сделаю. Я благословлю... - он покусал губу. - Хорошо... Пусть они подойдут к окну... Йерохам! Ты слышишь?!.. Пусть они подходят к окну. По одному. По очереди... Фотиос! Парис! Помогите мне!..
  Младший из братьев снова опустился на четвереньки, и Петрос с помощью Фотиоса взобрался ему на спину. Он ухватился за холодные прутья решётки и оказался лицом к лицу с Йерохамом.
  - Воды! - сказал Петрос. - Вода нужна. Хотя бы немного. Есть у вас вода?
  - Да!.. - воскликнул Йерохам и канул в темноту. - Да! Сейчас!
  Вскоре с той стороны на окно поставили донышко от разбитого кувшина. И почти сразу же из темноты к решётке приблизилось чьё-то лицо.
  - Благослови, отче!
  - Как зовут тебя, сын мой? - Петрос изо всех сил старался, чтобы голос звучал уверенно и спокойно.
  - Акива́.
  Петрос окунул пальцы в осколок кувшина и начертал на лбу Акивы две буквы: перечёркнутую вертикальной чёрточкой, лежащую на боку галочку и неровный косой крест - "алаф" и "тав" - Исток и Устье, Начало и Конец.
  - Омывшись, очистишься от скверны... Омывшись, очистишься от грехов... Омывшись, чист будешь пред Богом... - что-то мешало Петросу говорить, какой-то комок стоял у него в горле, и он после каждой фразы пытался его проглотить, но у него никак не получалось. - Приветствую тебя в нашей общине, брат Акива!
  - Спасибо, отче!
  Акива исчез, и на его месте сразу же показалась голова другого человека.
  - Благослови, отче!
  - Как зовут тебя, сын мой?
  - Гилья́д.
  Пальцы окунаются в воду - "алаф" и "тав".
  - Омывшись, очистишься от скверны. Омывшись, очистишься от грехов. Омывшись, чист будешь пред Богом. Приветствую тебя в нашей общине, брат Гильяд!..
  Ещё одно лицо.
  - Благослови, отче!..
  "Алаф" и "тав".
  - Омывшись, очистишься от скверны. Омывшись, очистишься от грехов... Приветствую тебя в нашей общине, брат Йошафа́т!..
  - Благослови, отче!..
  - Омывшись, очистишься... Приветствую тебя в нашей общине, брат Янай!..
  - Благослови, отче!..
  - Благослови, отче!..
  - Благослови, отче!..
  - Приветствую тебя в нашей общине, брат Эйра́н!..
  Вода в осколке кувшина кончилась, и Петрос попросил принести ещё. У него затекли ноги и сильно болела спина.
  - Фотиос, придерживай меня!.. - попросил он; сильные руки старшего из братьев упёрлись ему в поясницу. - Парис, ты как там?
  - Я - нормально... - отозвался юноша. - Всё хорошо, дядя Петрос, не беспокойся.
  Наполненное водой донышко от кувшина вновь встало на окно за решёткой.
  - Благослови, отче!
  - Как зовут тебя, сын мой?..
  Петрос стал экономить. Он окунал теперь в воду только один палец и чертил на челе обращаемого лишь одну букву "тав" - маленький косой крест.
  - Приветствую тебя в нашей общине, брат Цадок...
  - Приветствую тебя в нашей общине, брат Шимон...
  - Приветствую тебя в нашей общине, брат Бээри...
  - Благослови, отче!
  Петрос вздрогнул. Это был голос Сати! Звонкий, почти детский, но в то же время нежный, текучий, шелковистый. Он узнал бы его из тысяч! Её голос!!
  - Что?!.. Кто?!.. Кто ты?!
  - Меня зовут Хава́.
  - Хава... Сколько тебе лет, Хава?
  - Тринадцать, отче.
  Петрос окунул пальцы в воду и начертал на челе девочки косой крест.
  - Омывшись, очистишься от скверны. Омывшись, очистишься от грехов. Омывшись, чиста будешь пред Богом. Приветствую тебя в нашей общине, сестра Хава.
  Он не выдержал и погладил девочку по щеке. И сейчас же горячие губы отыскали его руку и прижались к ней.
  - Благодарю! Благодарю тебя, отче!..
  - Сати!.. - прошептал Петрос, мгновенно ослепнув от слёз. - Сати, девочка моя!..
  - Меня зовут Хава, отче.
  - Да... Да, я помню! Хава...
  Петрос почти не мог стоять. Он совсем не чувствовал свою левую руку, которой он держался за решётку. Ноги у него подгибались, на плечах как будто кто-то сидел. Его душили слёзы. Он часто моргал, но всё равно почти ничего не видел перед собой. Впрочем, закрой он совсем глаза, ничего бы не изменилось - его рука раз за разом повторяла одни и те же движения.
  Косой крест...
  - Приветствую тебя в нашей общине, брат Мошэ...
  Косой крест...
  - Приветствую тебя в нашей общине, брат И́сидорос...
  Косой крест...
  - Приветствую тебя в нашей общине, сестра Рахэль...
  Крест...
  Крест...
  Крест...
  У него опять закончилась вода, но он не попросил принести ещё. Он просто стал брать пальцами слёзы, которые безостановочно катились у него по щекам, и чертить крест слезами.
  - Омывшись, очистишься от скверны. Омывшись, очистишься от грехов. Омывшись, чиста будешь пред Богом. Приветствую тебя в нашей общине, сестра Шифра́...
  - Приветствую тебя в нашей общине, сестра Ксения...
  - Приветствую тебя в нашей общине, брат Инге́н...
  Он не запомнил, как оказался на земле. Он сидел под стеной тюрьмы, и старший из братьев поил его водой из того самого донышка от кувшина...
  Луна давно зашла. На северо-востоке занимался новый день: там уже засветлело небо, и громада Нового Дворца казалась на его фоне угольно-чёрной. Окружающий мир осторожно проступил сквозь тьму, но он ещё был плохо прорисован, он был безжизненным, серым и плоским, и встающему где-то за горизонтом солнцу ещё предстояло вырвать его из этой серости, вдохнуть в него жизнь, раскрасить в яркие цвета...
  - Дядя Петрос, ты в порядке?
  - Что?.. Да, мой мальчик. Я уже в порядке. Мне уже лучше.
  - Встать сможешь?
  - Встать?.. Встать смогу. Наверно. Но пока не хочу. Я посижу ещё... А вы ступайте. Идите домой.
  - Домой?! Но как же?!..
  - Идите-идите! За меня не беспокойтесь. Я - в порядке... Просто я тут... У меня тут ещё одно дело.
  - Какое ещё дело? - недоверчиво спросил Парис.
  Петрос строго посмотрел на него.
  - Важное!.. Важное дело! Причём, понимаешь, не для юных умов! Так что идите!.. Фотиос! Передай отцу, чтобы он нашёл Офира. Пусть Офир срочно готовит "Гесиону" к выходу. Срочно! К сегодняшнему вечеру! Понял?
  - Дядя Петрос, - недоверчиво спросил Фотиос, - ты, в самом деле, полагаешь, что?.. - он не договорил
  - Да! - сердито сказал Петрос. - Да, я полагаю!
  - Но как же ты?!.. Как ты собираешься?!..
  - Всё! - оборвал его Петрос. - Всё! Что и как я собираюсь делать, тебя не касается! Совсем не касается! Дядя Петрос знает, что делает!.. И не спорь со мной! Молоко ещё на губах не обсохло, чтоб, понимаешь, спорить!.. Мешки вон лучше подбери! И марш оба домой!.. Запомнили, что отцу передать?!.. И всё, и топайте!..
  Когда юноши ушли, Петрос устроился поудобней, подтянув колени к груди и опёршись на них руками, и стал ждать. Он был почти спокоен. Он вдруг почувствовал себя как тогда, в Нумидии, на Пагиде. Господи! Когда ж это было?!.. Сорок?.. Да! Сорок семь лет тому назад! Он снова был молод и силён, и ему снова некуда было отступать. За его спиной были раненые, за его спиной были женщины и дети. А перед ним был враг. Жестокий, беспощадный, неумолимый враг. И он смотрел этому врагу в глаза. Прямо в глаза. И не было между ним и врагом ничего, кроме верного меча и надёжного щита...
  Небо на северо-востоке сначала порозовело, затем пожелтело, и вдруг в воздухе возник и поплыл отдалённый, пронзительный и в то же время заунывный сигнал букины - это на башне Эсквилинских ворот, самой восточной и самой высокой башни городской стены, дозорные увидели край восходящего солнца. Сигнал первой букины подхватили сигнальщики с других башен, откликнулись букины в преторианском лагере на Ивовом холме, звук прокатился над просыпающимся городом, сообщая об окончании последней ночной стражи и наступлении нового дня.
  Вскоре от входа тюрьмы послышались голоса. Петрос с трудом поднялся на ноги и вышел из-за угла. Он увидел, как и ожидал, кентуриона Сервия Кеста в сопровождении небольшого отряда солдат. При виде Петроса кентурион удивлённо вскинул брови, а один из преторианцев, видимо, старший дневной смены - вислоплечий здоровяк с узловатыми, как корни дуба, руками - положил ладонь на рукоять меча и решительно двинулся Петросу навстречу: посторонний на охраняемом объекте - непорядок!
  - Всё нормально, Гай! - остановил солдата Сервий Кест. - Это ко мне... - он подошёл вплотную к Петросу и пристально посмотрел ему в лицо. - Я не ошибся, почтенный?
  - Ты поразительно догадлив, кентурион, - криво усмехнулся Петрос. - У меня к тебе разговор... - он глянул через плечо Сервия Кеста на солдат, столпившихся у входа в тюрьму и с любопытством наблюдающих за происходящим. - Только, желательно, чтобы он состоялся без лишних ушей.
  Кентурион пожал плечами.
  - Так в чём дело? Я сейчас здесь закончу, и пойдём в "Голубку", там и поговорим.
  - Нет, - покачал головой Петрос. - Это срочно. Давай отойдём.
  - Ну давай... - снова пожал плечами Сервий Кест, он повернулся к солдатам. - Гай! Продолжайте пока без меня! И смотри, чтоб всё строго по предписанию! Я проверю!.. Так что ты от меня хочешь, отставной прим Симон Саксум? - спросил кентурион, когда они с Петросом остановились, завернув за угол тюрьмы. - Только, пожалуйста, не пытайся снова меня подкупить! Мы с тобой, кажется, уже всё подробно обговорили на этот счёт, так что не начинай всё заново.
  - Хорошо, - покладисто сказал Петрос. - Я не буду начинать заново. Просто у меня к тебе есть две просьбы... - Сервий Кест сделал протестующее движение, и Петрос успокоительно поднял руку. - Нет-нет, я не собираюсь просить тебя ни о чём противозаконном! Наоборот... Я хочу, чтобы ты честно и добросовестно исполнил свой долг да ещё и заработал при этом десять тысяч сестертиев. Скажи... ты можешь доставить меня к кесарю?
  Кентурион ошарашенно уставился на него.
  - Ты... Ты в своём уме?! Давай я тебя лучше сразу здесь проткну мечом! Так, по крайней мере, ты не будешь долго мучиться!
  Петрос усмехнулся.
  - Иногда, понимаешь, приходится немного помучиться. Ради пользы дела. Так ты не ответил на мой вопрос. Ты сможешь доставить меня к Нерону?
  Сервий Кест, продолжая удивлённо смотреть на Петроса, покачал головой.
  - Я не вхож к императору. Я могу отвести тебя либо к префекту претория Гаю Тигеллину, либо к городскому префекту Титу Сабину. А они уже, соответственно, доставят тебя к Меднобородому... Но я не пойму, зачем тебе это надо?!
  - Хорошо, - сказал Петрос, игнорируя вопрос кентуриона, - доставь меня к любому из префектов... И тогда сразу второе... - он задумчиво запустил пальцы в бороду. - Тебе сегодня поступит приказ: освободить всех заключённых Туллианума. В этой связи...
  - Чей приказ? - перебил его Сервий Кест.
  - Как чей? - удивился Петрос. - Разумеется, кесаря Нерона!
  - Ты... Ты полагаешь, кесарь Нерон помилует всех заключённых? Просто возьмёт и отпустит их по домам?! Но с какой стати?!
  - Я его попрошу об этом.
  Кентурион даже приоткрыл рот от удивления.
  - Ты?!.. Ну, знаешь!.. Ты или до глупости самонадеян! Или... попросту свихнулся!
  Петрос улыбнулся.
  - Нет, кентурион. Я не глуп и не самонадеян. И с головой у меня, несмотря на мои годы, тоже, слава Богу, всё в порядке... Просто у меня есть для кесаря Нерона один неотразимый довод. У меня есть для него очень интересное предложение, от которого он вряд ли сможет отказаться.
  - Какое ещё предложение?!
  Петрос скептически оглядел собеседника.
  - Ты действительно уверен, что хочешь это знать?.. А тебя не настораживает то, что сам кесарь объявил охоту на какого-то отставного прима? Что он, несмотря на свою скупость, обещает за его поимку большие деньги и особо подчёркивает, чтобы преступника доставили к нему живым? Ты, правда, готов разделить нашу с императором тайну?
  Сервий Кест опомнился.
  - Да, ты прав! Лучше мне, пожалуй, не соваться в эту тёмную историю. Как говорится: меньше знаешь - крепче спишь!.. Так о чём ты ещё хотел меня попросить?
  - Тебе сегодня поступит приказ, - терпеливо повторил Петрос. - Высочайший приказ: освободить всех заключённых Туллианума. Так вот. Я прошу тебя лишь об одном: чтобы ты выполнил этот приказ точно и максимально быстро. Надеюсь, эта моя просьба не вступает в противоречие с твоими убеждениями и с твоим, понимаешь, служебным долгом?
  Кентурион молчал, пристально глядя на Петроса.
  - Ты - либо всё-таки ненормальный, либо святой... - наконец задумчиво сказал он. - Хорошо, я выполню твою просьбу, Петрос Проповедник. Можешь не сомневаться - все заключённые покинут стены тюрьмы в самые кратчайшие сроки с момента получения мною соответствующего приказа... Более того. Я позабочусь о том, чтобы все они в кратчайшие сроки покинули и пределы города. По-моему, это будет не лишним. Ведь так? Ты, полагаю, думал и об этом? Или я ошибаюсь?
  - Да, - сказал Петрос. - Ты не ошибаешься. Ты правильно всё понял. В городе им делать нечего. Прикажи своим солдатам, чтоб побыстрее выставили их всех за ворота. Чтоб вышвырнули их, понимаешь, вон из города! И... И спасибо тебе! Заранее спасибо!.. А теперь давай не будем терять времени, поскорее веди меня к префекту. К Тигеллину или к этому, второму... как там его?
  Сервий Кест покачал головой.
  - Нет. Ни к Тигеллина, ни к Титу Сабину я тебя не поведу. У них слишком липкие руки. К ним пристаёт всё ценное, до чего они только могут дотянуться. Поэтому, если я отведу тебя к кому-нибудь из них, боюсь, мне не видать моих законных десяти тысяч сестертиев, как собственных ушей, - он усмехнулся. - К тому же, полагаю, Тигеллин ещё не вполне очухался от месячного запоя. Дружба с Меднобородым, как известно, плохо влияет на здоровье... Так что отведу-ка я тебя лучше... Да! Отведу-ка я тебя к Лонгину.
  - К Лонгину? - переспросил Петрос. - А он кто?
  Кентурион махнул рукой.
  - Квинт Кассий Лонгин. Белая ворона. Вообще-то он - претор. И, по-моему, он единственный из магистратов, который не берёт взяток. То есть вообще! Он настолько честен, что Тит Сабин, уезжая из города, спокойно оставляет Лонгина за себя - знает, что тот не возьмёт из причитающегося ему, Сабину, ни сестертия, - кентурион вздохнул. - Поэтому, боюсь, Квинту Лонгину не усидеть долго в своей должности. Сожрут. Но пока он при власти. И что самое важное - для нас с тобой самое важное - он вхож к Нерону. Кесарь тоже доверяет ему. Ну, - тут же поправился он, - насколько наш кесарь, подозревающий всех и во всём, вообще способен доверять кому бы то ни было. Но, во всяком случае, он выдвинул Лонгина на будущий год в суффекты. А это говорит о многом.
  - Хорошо, - согласился Петрос, - веди меня к Лонгину.
  Сервий Кест кивнул.
  - Да! Так будет правильно! Мы пойдём к Лонгину... Я только сделаю несколько распоряжений. Подожди меня здесь. Это быстро...
  Он ушёл и почти сразу вернулся:
  - Пошли!
  Они поднялись к Родниковым воротам и повернули направо - к Форуму Августа, где молочно светились благородным лунским мрамором восемь входных колонн храма Марса Мстителя.
  - Далеко идти? - поинтересовался Петрос.
  - Нет, - покачал головой Сервий Кест. - Здесь рядом. Он живёт в самом начале Субу́рского спуска.
  - А мы не рано? - спохватился Петрос. - Он ведь, наверно, ещё спит!
  - Как бы не так! - хмыкнул кентурион. - Я ведь тебе говорю: он не берёт взяток.
  - Э-э... И какая тут связь? - не понял Петрос.
  - Не знаю, - пожал плечами Сервий Кест. - Но какая-то определённо есть. Ты разве не замечал: кто честен и взяток не берёт - тот встаёт рано, на рассвете, а кто ворует и берёт взятки - обычно спит до полудня.
  - Это потому, что он пьёт накануне до полуночи, - предположил Петрос. - Совесть свою вином заливает.
  - Да нет у них никакой совести! - вздохнул кентурион. - Уж ты мне поверь. Может, когда-то была да вся вышла... - он помолчал, а потом искоса взглянул на Петроса. - Что же ты всё-таки задумал, хитроумный прим, Петрос Проповедник?
  Петрос тоже посмотрел на своего попутчика и впервые не содрогнулся при виде его жуткого, изуродованного лица.
  - Что я задумал?.. - медленно переспросил он. - Я всего-навсего задумал исправить одну маленькую ошибку богов. Изменить, как ты говоришь, предначертанное...
  
  Претор Квинт Кассий Лонгин долго с любопытством разглядывал Петроса. Его серые, глубоко посаженные глаза почти не мигали.
  - А я думал, ты давно умер, - наконец сказал он. - Ты же ровесник моего отца! А он уже лет двадцать как отправился к Плутону... Отец рассказывал мне про тебя.
  - Вот как! - удивился Петрос. - Откуда же он мог меня знать? Двадцать лет назад про меня в Роме никто и слыхом не слыхивал...
  - Он знал тебя по Палестине, - уточнил Квинт Лонгин. - Он служил в Кесарии, при советнике префекта Авле Паквие. Он был у Паквия кем-то вроде помощника по особым поручениям. Хотя и числился простым кентурионом. Отец хорошо запомнил тебя. Ты тогда тоже работал на Авла Паквия, и звали тебя тогда Симоном. И кличка у тебя ещё была... э-э... Кифа, кажется?
  - Подожди-подожди!.. - Петрос запустил пальцы в бороду. - Лонгин... Лонгин... Кентурион Гай Лонгин?!
  - Верно! - подтвердил префект. - Гай Кассий Лонгин - мой отец. Не удивляйся, мы хоть и из плебеев, но цену себе знаем. Кассии - род очень древний и очень знатный...
  Петрос невольно улыбнулся. Квинт Лонгин осёкся.
  - Я сказал что-то смешное?! - неприятным голосом осведомился он, между бровями у него обозначилась глубокая складка.
  - Нет-нет! - спохватился Петрос. - Прости! Мне просто вспомнилось! Продолжай, пожалуйста!
  - Что тебе вспомнилось?
  - Неважно! Правда, неважно! Это сущий пустяк! Я тебе потом расскажу, если захочешь! А сейчас, прошу, продолжай! Прости, что проявил неучтивость и прервал тебя!.. Ты говорил о том, что ваш род очень знатный и очень древний...
  Квинт Лонгин ещё какое-то время ел Петроса глазами, потом кожа на его лбу медленно разгладилась.
  - Да, - кивнул он, - очень знатный и очень древний... Все наши предки по мужской линии были магистратами. У нас в роду одних только консулов двенадцать! И отец мой тоже был магистратом. Он служил квестором у пропретора Сирии Гнея Сатурнина. А в кентурионы его практически сослали... - Квинт Лонгин задумчиво пожевал губу. - История там какая-то тёмная приключилась... Женщина там была замешана, причём парфянка... причём знатная парфянка, чуть ли не дочь царя. В общем, то ли её убили, то ли она кого-то убила - неизвестно, история, я говорю, тёмная, и отец никогда толком про это не рассказывал. Не любил он об этом вспоминать. Но каким-то образом он в этой истории оказался замешанным. Его сделали крайним. Виноватым. То ли недоглядел он там чего, то ли, наоборот, переусердствовал - не знаю... В общем, сняли его с квесторства и отправили из Антиохии в Рафанею, в Шестой "Железный" легион. Отец говорил, мол, ещё легко отделался, могли и вовсе под суд отдать, да пропретор лично за него вступился... Ну, а уже в Рафанее его отыскал советник Паквий. И отец у Паквия потом так и служил. Лет семь или восемь, не скажу точно. И уехал он из Палестины в Рому тоже вместе с Паквием... Авла Паквия потом направили в Германию, а отец с военной службой решил вовсе завязать... Пробился опять в магистраты. Стал хлебным э́дилисом, но дальше не продвинулся - время было упущено. Это я, в отличие от него, магистратуры год в год получал... - Квинт Лонгин замолчал, задумался.
  - Твой отец спас жизнь моему учителю и другу, - сказал Петрос.
  Претор встрепенулся.
  - О, да! Он любил рассказывать эту историю. Очень любил! Месяца не проходило, чтоб он не вспоминал об этом! Мне кажется, что это был лучший эпизод за всё время его службы на Востоке. Во всяком случае, самый памятный. Ни о чём он так часто не вспоминал, как об этом. Я уже годам к десяти знал всю эту историю наизусть. И про доброго иудея-целителя, и про разбойника Бар-Аббу, и про настойку из корня мандрагоры. Отец, помнится, очень гордился этой своей выдумкой... - Квинт Лонгин улыбнулся. - Правда, в последние годы он стал добавлять в эту историю всё новые и новые подробности, и в конце концов уже выходило, что это он, чуть ли не лично, в одиночку, выследил и схватил Бар-Аббу и что это он, причём по собственной инициативе, а не по приказу Авла Паквия, спас на кресте несчастного иудея-лекаря... Кстати, я запамятовал, как его звали, этого иудея?
  - Йешу. Его звали: рабби Йешу, рабби-галилеянин.
  - Да-да! Есу! Точно! Есу... Что с ним потом стало?
  - Он умер... - глухо сказал Петрос. - Через год. В тюрьме.
  - Жаль! - воскликнул претор. - Очень жаль! Отец говорил, что он был прекрасным лекарем. В Рафанее у отца на глазу начало расти бельмо. Он чуть не ослеп. Так вот, этот Есу в два приёма вылечил ему больной глаз. Отец всегда очень тепло отзывался об этом иудее... Жаль, действительно очень жаль!.. Да!.. - отвлёкся он от воспоминаний. - Так что тебя так рассмешило в начале моей речи? Что там тебе... вспомнилось?
  Петрос махнул рукой.
  - Глупость! Право, сущая глупость! Знаешь, как это бывает - придёт в голову посреди серьёзного разговора какая-нибудь смешная глупость, и сидишь, не знаешь, что делать: и улыбнуться нельзя - понимаешь, что и разговор испортишь, и собеседника обидеть можешь; и удержаться от улыбки тоже нет никакой возможности - сама, понимаешь, на рожу лезет.
  - Ну и что там тебе такого смешного в голову пришло?.. Да говори уже, мне теперь и самому любопытно стало! Говори-говори - не обижусь!
  Петрос виновато улыбнулся.
  - Ещё раз прости, Квинт!.. Я как-то в госпитале валялся после ранения. В Ламбессе. Давно это было. Я ещё молодой был. Так вот, там, при госпитале, кот обитал. Такой - жёлто-серый, с чёрными полосками на хвосте. Любили его все. Забавный он был... В общем, звали его Кассий. Ну, когда ты про свой древний род заговорил, этот кот мне почему-то сразу на ум пришёл. Он - Кассий, вы - Кассии. Не знаю, почему. Я ведь говорю: глупость! Прости меня ещё раз, коли я тебя нечаянно оскорбил или обидел! Прости глупого старика!
  Квинт Лонгин, не мигая, смотрел на Петроса. Потом губы его тронула улыбка.
  - Смешно. Кот Кассий. Действительно смешно... Так что привело тебя ко мне, любитель котов Петрос-Симон-Кифа?
  Петрос учтиво поклонился.
  - Просто Петрос, претор. Или, если хочешь, Петрос Проповедник.
  - Хорошо, просто Петрос. Так скажи, зачем ты попросил кентуриона Кеста доставить себя ко мне?
  Петрос повёл плечом.
  - Кентурион Сервий Кест сказал, что это кратчайший путь к кесарю Нерону.
  - Даже так?! - удивился Квинт Лонгин. - Первый раз вижу человека, на которого объявлен розыск и который сам, добровольно, пришёл и сдался властям. Позволь узнать, зачем? Ты что-то задумал? Или у тебя есть могущественные покровители?.. Хотя о чём это я?! Какие уж тут могут быть покровители, если тобой интересуется лично император?!
  Петрос усмехнулся.
  - Ничего особенного, претор. Просто кесарь ищет меня. А я ищу кесаря. Почему бы нам не встретиться к нашему обоюдному удовольствию?
  - Ты полагаешь, тебя ждёт удовольствие?!
  - А почему нет?
  - Насколько я знаю, тебя разыскивают за кражу и убийства. Вряд ли наказание за эти преступления доставит тебе удовольствие.
  Петрос вздохнул.
  - Я много старше тебя, Квинт, и я много больше знаю об удовольствиях. И что-то мне подсказывает, что встреча с кесарем принесёт мне если уж и не радость, то, по меньшей мере, удовлетворение.
  Несколько мгновений Квинт Лонгин, не мигая, смотрел на Петроса.
  - Ну, хорошо, - наконец сказал он. - Я отведу тебя к кесарю... Не знаю, для чего тебе это надо и что ты там себе нафантазировал, но... будь по-твоему. Тем более, как должностное лицо я просто обязан выполнить высочайший приказ и доставить разыскиваемого преступника к принцепсу!.. Но, честно говоря, я не завидую тебе, Петрос Проповедник. Ох, не завидую! Хлебнёшь ты горячего! До самых печёнок хлебнёшь!.. - претор замолчал, задумчиво барабаня пальцами по колену. - Странно устроен мир... - спустя какое-то время, отрешённо глядя перед собой, негромко добавил он. - Мой отец спас от смерти на кресте твоего учителя. А я буду тем, кто почти сорок лет спустя отправит на крест его ученика...
  
  Нынче император Нерон поднялся необычайно рано для себя - в начале второй дневной стражи. Сразу после полудня на новом Ватиканском гипподроме должны были начаться скачки, и кесаря одолевало нетерпение - за месяц, проведённый на вилле в Тарракине, он соскучился по ярким зрелищам. Известие о поимке давно разыскиваемого убийцы и вора, Симона-Петроса, принцепс воспринял как добрый знак и сразу же приказал доставить к нему схваченного преступника. Да, немедленно! Да, до завтрака! Успею ещё позавтракать! Сами знаете, для меня на первом месте - государственные дела!..
  Стражники ввели Петроса в спальню императора и, ловко ткнув древками копий под сгибы ног, уронили его перед кесарем на колени. Руки Петроса были связаны за спиной, тем не менее солдаты - два рослых мордатых преторианца - стоя рядом по бокам, цепко держали его за плечи твёрдыми, как камень, ладонями.
  - Э-э, да ты совсем старый! - едва взглянув на Петроса, воскликнул Нерон. - Он же старый совсем! - кивнул он на узника присутствовавшим тут же, в спальне, советнику Эпафродитосу и префекту претория Тигеллину. - Я-то думал, там разбойник! Головорез! А тут!.. Как же ты смог убить стольких людей и завладеть золотом?! - снова обратился он к арестанту.
  - Это было давно, кесарь, - сказал Петрос, - я тогда был гораздо моложе. И, учти, я никого не убивал для того, чтоб завладеть золотом. Меня - да - пытались убить. Я же, если кого и убил, то лишь обороняясь, борясь за свою собственную жизнь...
  Нерон вырвал у раба, "одевавшего" высочайшую длань многочисленными перстнями и браслетами, свою руку и нетерпеливо пощёлкал пальцами:
  - Брось! Брось! Не нужны мне твои объяснения!.. Ты мне скажи: золото сейчас у тебя?! Оно всё цело?! Там действительно полторы сотни талентов?!
  - Там даже больше, кесарь, - заверил принцепса Петрос. - Я не растратил из золота царя Агриппы ни единого аурея. Более того, занимаясь торговлей, я смог преумножить доставшиеся мне по стечению обстоятельств богатства. Теперь у меня около двухсот талентов золота. Если быть точным, их у меня сто восемьдесят восемь.
  - С ума сойти! - воскликнул Нерон. - Воистину сегодня удачный день!
  - Кесарь! - подал голос претор Лонгин, доставивший Петроса в императорские покои и до этого момента скромно стоявший в сторонке. - У арестованного изъят кошель с золотом. В нём обнаружено двадцать четыре аурея. Все монеты старые - чеканились ещё при императорах Тиберии и Гае. Это, хотя и косвенно, но подтверждает наличие у него золота царя Агриппы.
  Нерон вскочил и быстро подошёл к префекту.
  - Где?! - требовательно протянул он ладонь. - Где они?!
  Квинт Лонгин с поклоном протянул императору кожаный мешочек.
  - Вот они, кесарь. Я специально захватил их с собой.
  Нерон нетерпеливо выхватил у него кошель и, распустив завязку, вытряхнул на ладонь несколько монет; руки у него подрагивали.
  - Да!.. - жадно рассматривая золото на своей ладони, радостно возвестил он. - Да, это оно! Золото царя Агриппы! Я знаю! Я чувствую! - глаза у императора горели, ноздри раздувались, он подскочил к стоящему на коленях узнику и сунул ему под нос руку с деньгами. - Где?! Где золото?! Где ты его спрятал?! Говори, иудей! Мои люди разобрали весь твой дом до основания - и не нашли даже жалкого асса!
  Петрос усмехнулся.
  - Почему-то каждый, считая себя мудрецом, мнит прочих дураками. Кто же держит такие деньжищи дома, кесарь? Ты ведь тоже не прячешь свои богатства у себя под кроватью...
  Стоящий справа от Петроса преторианец не сильно, но чувствительно ткнул его кулаком в скулу:
  - Придержи язык, пёс!
  Нерон замахал на солдата руками:
  - Подожди! Подожди!.. Скажи! Где оно?! Где золото?! - кесарь нагнулся к Петросу так, что их лица оказались на одном уровне. - Где ты его прячешь?! Скажи! Где?!
  - Примерно двадцать стадиев по Соляной дороге, - глядя императору в глаза, отчётливо произнёс Петрос. - В лесу. В тайной пещере.
  Кесарь выпрямился и победно оглядел присутствующих.
  - Отряд преторианцев на Соляную дорогу! Быстро! - отрывисто приказал он. - Вторую когорту в полном составе! С оружием! И с телегами! Смотрите, чтоб телег хватило!.. Рабов не брать! А то знаю я их! Потом половины золота не досчитаешься! Чтоб золото грузили только солдаты! Ясно?!.. Ты! - обратился он к префекту претория. - Ты отправляйся тоже! Присмотришь там за всем! Этого, - он ткнул пальцем в сторону Петроса, - возьмёте с собой - он покажет дорогу!..
  - При одном условии!.. - громко объявил Петрос и, когда все обернулись к нему, тоном ниже повторил: - При одном условии, кесарь!
  Нерон небрежно отмахнулся:
  - Знаю я твоё условие. Золото в обмен на жизнь. Так? Я принимаю его. Без разговоров. Можешь даже не сомневаться - если золото окажется на месте, в целости и в сохранности, я немедленно помилую тебя. Сто восемьдесят восемь талентов золота за голову одного старого разбойника! - он расхохотался и повернулся к Тигеллину и Эпафродитосу. - Неплохо, а?! Если бы каждый разбойник платил мне за свою жизнь такой выкуп, я бы... Я бы собрал из них отдельный легион! И назвал бы его "Золотым"! А?! "Золотой" легион Нерона! Неплохо, а?! - и он снова расхохотался, донельзя довольный своей выдумкой.
  - Всё верно, кесарь! - дождавшись окончания высочайшего веселья, подал голос Петрос. - Всё верно! Но я прошу не только за себя! Сейчас в Туллиануме томятся почти три сотни узников. Это - христиане, схваченные по всей Роме по твоему приказу. Они тоже должны быть помилованы и освобождены! Все до единого!
  Всё тот же преторианец негромко зашипел и больно сжал Петросу плечо. Впрочем, император и на этот раз не обратил внимания на дерзкий тон арестованного.
  - Ах, вот оно что! - воскликнул он, вновь возвращаясь к узнику и останавливаясь над ним. - Христиане! Ну да! Верно! Ты что, пришёл просить за своих сектантов?! За этих вероотступников?! За этих убийц детей и пожирателей человечины?! Нет, ну, это уже слишком! Боги не простят мне этого!
  Петрос, подняв голову, не отводя глаз, смотрел в лицо принцепсу.
  - Ты прекрасно знаешь, кесарь, что христиане никакие не убийцы! - твёрдо сказал он. - И уж тем более не пожиратели человечины! Это всё - лишь гнусные слухи, распускаемые нашими врагами! Не веришь - спроси об этом Варрона. Твоим следователям, ведущим дознание, это известно лучше, чем кому бы то ни было. А ещё лучше - сам посмотри протоколы допросов, - и все твои сомнения на этот счёт, если они ещё до сих пор были, развеются, как дым на ветру.
  Нерон небрежно отмахнулся.
  - Брось! Всё это - лишь слова. Я не собираюсь терпеть у себя под боком грязную иудейскую секту! Я приказал искоренить ересь в Роме, и мой приказ будет безусловно исполнен! Скоро Аполлинарии, и я не позволю, чтобы какие-то христиане, или там ещё кто-нибудь, помешали народу Ромы праздновать и веселиться в эти дни!
  - И ты готов ради этого отправить на костёр три сотни человек?! Включая женщин и детей?!
  Нерон пожал плечами.
  - Ну, разумеется!
  - Что ж, - Петрос опустил голову, - тогда... Тогда, пожалуй, тебе не придётся подержать в руках золота царя Агриппы.
  - Что?!!.. - выдохнул император и, ухватив Петроса за бороду, резко вздёрнул его голову вверх. - Что ты сказал, падаль?!!.. - глаза принцепса прищурились, губы сжались в тонкую нить, на побледневшем лице сквозь рыжеватую щетину проступили редкие серые веснушки. - Ты!.. Ты смеешь диктовать мне условия?! Мне!! Великому кесарю!!.. Да я!.. - он приблизил своё лицо к лицу узника и перешёл на громкий шёпот - Петроса обдало кислой вонью из его рта. - Для начала я прикажу ободрать тебя кнутом! А потом... А потом тебя подвесят над чаном с кипящим маслом и начнут медленно опускать туда. Сначала по щиколотки. Потом по колени. А потом по пояс. И ты скажешь всё! Всё!! Ты точно и подробно расскажешь, где ты спрятал золото! А после этого ты пойдёшь на костёр! Вместе со всеми своими друзьями-сектантами! Вы будете гореть рядом! Вместе! На соседних кострах!.. Ты понял меня?!
  Нерон ткнул арестанта кулаком под скулу и, отпустив его бороду, брезгливо вытер ладонь об одежду.
  Петрос покачал головой.
  - Вряд ли этому блестящему плану суждено сбыться. Посмотри на меня, кесарь. Я стар. Я очень стар. И у меня больное сердце. Боюсь, оно не выдержит даже кнута. Не говоря уже о чане с маслом... Так что нам с тобой лучше договориться по-хорошему... Ну, рассуди сам, что такое три жалких сотни христиан по сравнению с миллионом жителей Ромы? Капля в море! Что мы можем?!.. К тому же, если захочешь, эта капля вообще утечёт из города. Отпусти всех арестованных, и уже завтра никого из них не останется в Роме. Мы все уйдём из города и, клянусь, ты никогда больше не услышишь про нас!.. А у тебя останется золото! Много золота! Сто восемьдесят восемь талентов!.. Можешь считать это выкупом за арестованных. А что, больше чем по полталента за каждого! Да за полталента золота на рынке можно купить полсотни рабов! Причём хороших рабов, здоровых мужчин и женщин, а не жалких больных стариков и желторотых подростков! Подумай, кесарь!
  Нерон не отвечал, стоя спиной к арестованному.
  - Действительно, кесарь, - подал голос Эпафродитос, - прах их побери, этих христиан. Да пусть катятся! Только возиться с ними! Золото важнее!
  - Да всё равно половина из них скоро сдохнет! - поддержал советника и Тигеллин. - Их ведь месяц промурыжили в Туллиануме! А там и двух недель не все выдерживают... Золото, забирай золото, кесарь!
  Нерон вскинул унизанную перстнями руку.
  - Ладно!.. Ладно вам! Вы-то чего волнуетесь?! Вам-то что за дело?!.. он подозрительно оглядел присутствующих. - Или уже прицелились на золото царя Агриппы?!.. А?! Что молчите?! Поразевали уже, небось, рты на чужой кусок?! Да?!.. Можете не суетиться! Всё равно оно не про вас!.. - он помолчал, а потом, не оборачиваясь к Петросу, выдавил из себя: - Хорошо, иудей... Всех твоих подельников выпустят... Как только золото доставят во дворец - всех отпущу.
  - Всё правильно, кесарь, только всё наоборот, - поправил принцепса Петрос. - Как только ты всех отпустишь - я покажу, где золото. Не раньше.
  Нерон дёрнулся, но сдержался.
  - Ещё что-нибудь? - он всё-таки повернул голову к арестанту и даже нашёл в себе силы перейти на ёрнический тон. - Как, к примеру, насчёт золочёных носилок до твоей тайной пещеры? И раба с опахалом?
  Петрос не отреагировал на подначку.
  - О том, что все заключённые отпущены на свободу, я хочу услышать непосредственно от начальника Туллианума, - холодно произнёс он. - И учти, Кесарь, я знаю кентуриона Сервия Кеста лично.
  Нерон молчал, с ненавистью глядя на арестованного. На небритых скулах принцепса ходили острые желваки.
  - Хорошо... - наконец медленно и хрипло сказал он. - Золото в обмен на заключённых. Ладно... Уведите его! - кивнул он на Петроса стражникам; те подхватили своего подопечного под руки и чуть ли не бегом выволокли из комнаты. - Ты! - указательный палец императора нацелился в префекта претория. - Сразу, как только из тюрьмы освободят заключённых, волоки этого... эту падаль на Соляную дорогу. Пусть показывает свою тайную пещеру. Золото везти во дворец! Ясно?! Всё до последней монеты! Как только доставите - сообщите мне. Сразу! Я буду на гипподроме... И учти, за золото отвечаешь головой! Лично! Слышишь?! Пропадёт хоть один аурей - лучше сразу вены себе вскрой! Понятно тебе?!.. Всё! Ступай!.. Да! Иудея этого козлобородого не вздумай отпускать! Ко мне его потом! Я с ним лично разберусь!.. Сердце у него, видите ли, больное! Ничего, найдём и на его сердце достойную пытку! На кресте он у меня, во всяком случае, ещё вдоволь нависится!.. Всё! Всё! Ступай!..
  Тигеллин ушёл. Нерон повернулся к Эпафродитосу.
  - Ты тоже давай на Соляную дорогу. Следом за преторианцами. Присмотришь там - как да что. Лишняя пара глаз не помешает. Да и золото целее будет.
  - Да, кесарь! - Эпафродитос учтиво поклонился и вышел.
  - Ну, а ты, мой друг, - император подошёл к претору Лонгину и положил ему руку на плечо, - ты тоже поезжай туда. Присмотришь за ними обоими. Мне так спокойнее будет... Вот ведь времена настали, - вздохнул Нерон, отходя от претора и сокрушённо качая головой, - ведь никому же верить нельзя! Ни-ко-му!..
  
  Обоз вышел из Холмовых ворот и растянулся по Соляной дороге стадиев на десять: вслед за повозкой, в которой под усиленной охраной везли Петроса, ехало несколько верховых, в том числе Эпафродитос, префект претория Тигеллин и претор Квинт Лонгин; далее, в колонну по четыре, двигались два манипула преторианцев - с полным вооружением и даже, как на параде или в боевом походе, со своими значками подразделений; следом неспешно тащились полтора десятка запряжённых волами грузовых телег.
  Петрос, откинувшись на уложенном мягкими подушками сиденье, с наслаждением подставлял лицо под лёгкий ветерок, гулявший над дорогой. В городе, в раскалённых ущельях улиц, было невыносимо жарко и душно. Застоявшийся воздух там был тяжёл и пропитан миазмами и входил в лёгкие неохотно, словно густой липкий кисель. А здесь, за пределами городских стен, оказывается, ещё летали вольные ветра, шелестели листья деревьев, и убийственная полуденная жара уже не казалась столь безжалостной и убийственной.
  У Петроса на душе было хорошо и спокойно. Он ощущал себя победителем. Час назад, когда он, со связанными за спиной руками, ещё сидел на Ивовом холме, под стеночкой у входа в казарму второй преторианской когорты, туда прибыл кентурион Сервий Кест и доложил префекту Тигеллину о том, что приказ Кесаря исполнен и все заключённые, содержавшиеся в тюрьме, отпущены на свободу. Туллианум пуст. Бывшие узники препровождены к Родниковым воротам и выдворены за пределы города. Тигеллин повернул голову к изнемогающему на солнцепёке Петросу.
  - Слышал?..
  Тот кивнул.
  - Доволен?..
  Петрос кивнул ещё раз.
  - Всё? Твои условия выполнены? Едем за золотом?
  На этот раз Петрос заставил себя разлепить сухие запёкшиеся губы:
  - Да... Всё... Можно ехать.
  К Петросу Сервий Кест, разумеется, не подошёл и ничего ему не сказал и лишь, закончив разговор с Тигеллином, задержался долгим взглядом на арестанте, после чего, поджав изуродованные губы, еле заметно покачал головой, выражая этим жестом то ли недоумение, то ли удивление.
  Впрочем, Петросу сейчас было глубоко наплевать на чувства начальника городской тюрьмы. Равно как и на чувства кого бы то ни было ещё в этом городе. На их удивление или недоумение. На их одобрение или неодобрение. На их уважение, ненависть, восхищение или негодование. Он своё дело сделал! Он закончил, подытожил, довёл до логического завершения некое большое дело, некий тяжёлый, изматывающий неблагодарный труд, и от этого ощущал огромное облегчение, удовлетворённость и даже предчувствие какого-то близкого празднества: то ли радостной встречи; то ли щедрой награды; а может, просто свободы - большой безграничной свободы, возможности, сбросив тесные узы, куда-то вольно лететь, как летит сейчас над дорогой этот крылатый горячий июньский ветер. Дело было сделано. Огромный неподъёмный пласт был в конце концов поднят и перевёрнут, сокрыв под собой тысячи и тысячи дней и ночей, десятки тысяч событий и происшествий, встреч, расставаний, объятий, драк, смертей, утренних пробуждений, застолий, хитроумных или вполне бессмысленных разговоров. Труд был закончен, последний штрих был нанесён, резец и молоток убраны в ящик, и теперь оставалось лишь, отойдя немного в сторону и отерев пот со лба, оглядеть сквозь медленно оседающую пыль свой, теперь уже полностью состоявшийся, неказистый шедевр, своё прекрасное уродливое детище - сморщенный горько-сладкий плод столь долгой и столь мимолётной жизни...
  Когда закончились тянувшиеся вдоль дороги загородные виллы и истомлённые солнцем, желтеющие виноградники, а слева, за деревьями, показались серые развалины древней Анте́мны, Петрос приказал поворачивать вправо - на хорошо утоптанную полевую дорогу. Дорога заканчивалась возле свалки - не очень большой, но очень вонючей, откуда через густые кусты разбегались многочисленные едва заметные тропки. Все они вели к старым заброшенным каменоломням.
  Места здесь были хоть и глухие, но вполне обитаемые. В старых выработках находили прибежище бездомные скитальцы, городские нищие, мелкие рыночные воришки. Забредали сюда и беглые рабы.
  Появление солдат вызвало среди немногочисленного населения каменоломен настоящую панику.
  - Облава!!.. Облава!!.. - полетело со всех сторон, и десятка три человек - разного пола и разного возраста, немытых, нечёсаных, в неописуемых лохмотьях - бросились наутёк, выскакивая, как тараканы, из тёмных щелей и разбегаясь, треща кустами, по окрестностям. Некоторые умудрялись при этом ещё и уносить на себе свой немудрёный скарб. Преторианцы откровенно веселились, наблюдая этот скоротечный исход. Беглецам улюлюкали и свистели вслед.
  - Ну что? Где? - спросил Петроса Тигеллин, останавливаясь возле первой полуосыпавшейся выработки и оглядывая уходящий вверх, густо заросший кустами и деревьями склон.
  - Где то здесь, - беспечно отозвался Петрос. - Ищите.
  - Что значит "ищите"?! - не понял префект. - Где искать?!
  - Здесь, - мотнул головой Петрос. - Где-то здесь... - и, помолчав, добавил: - Точнее не помню.
  - Надеюсь... ты шутишь? - напряжённым голосом спросил Тигеллин; на его широком лице проступило совсем неуместное для столь важного вельможи выражение детской обиды и растерянности.
  - Да какие уж тут шутки, - повёл плечом Петрос. - Дело-то серьёзное... Помню, что где-то здесь. В одной из пещер. Но точнее сказать не могу. Забыл... Стар я стал, понимаешь, память подводит.
  - Ах, ты!..
  Префект претория шагнул вперёд, и мир перед глазами Петроса вспыхнул и перевернулся. В ушах у него зазвенело, и сквозь этот звон слышны были отдалённые слабые голоса:
  - Изуродую!!.. Сердце вырву!!.. Пёс!!.. Пёс!!..
  - Оставь! Ты убьёшь его!.. Остановись!..
  - Опомнись, Тигеллин!.. Остынь, тебе говорят!..
  Что-то тупо и почти безболезненно толкало Петроса в грудь и в живот, а во рту было горячо и солоно и какие-то твёрдые и острые крошки мешали, перекатывались, царапая нёбо и язык.
  Когда удары прекратились, Петрос немного полежал, приходя в себя, а затем перевернулся на живот, подтянул под себя колени и, поднявшись на четвереньки, выплюнул на сухую затоптанную траву окровавленные обломки зубов.
  - Последний раз... меня так били в Хиеросолиме... в претории Понтия Пилата... - не поднимая головы, сообщил он. - Но я тогда был молод и мог дать сдачи. А ты, префект, я гляжу, горазд бить слабых и беспомощных... Это, к твоему сведению, признак трусости... Ну, или импотенции. И если жена на тебя не жалуется, то выходит...
  Новый пинок швырнул арестанта на землю.
  - Прекрати!.. - донёсся до Петроса голос Эпафродитоса. - Прекрати, тебе говорят!
  - Убью!!.. - ревел Тигеллин, вырываясь из рук советника. - Убью падлу!! Пусти!!..
  - Ну, убьёшь! И что?! Кто нам тогда покажет, где золото?!
  - Да ты что, не понял ещё до сих пор?! Нету тут никакого золота! Издевается он над нами!
  - Откуда ты знаешь?! Он, может, просто цену себе набивает?! Хочет, чтоб мы для начала полазили тут, по этим вонючим гадюшникам!
  - Ищите-ищите... - прошамкал беззубым ртом Петрос, снова утверждаясь в коленно-локтевой позиции. - Здесь оно... Вон там, вроде, дальше по склону. Вторая или третья выработка отсюда. Там как будто больше нагажено.
  Новую вспышку ярости со стороны префекта претория Эпафродитосу удалось сдержать лишь с помощью Квинта Лонгина.
  - Мы теряем время! - придерживая Тигеллина за руки, сказал претор. - Отдавай приказ солдатам. Пусть обыскивают пещеры. Подряд. Одну за другой.
  - Ты понимаешь, что говоришь?! - воскликнул Тигеллин. - Одну за другой! Да их тут, быть может, сотни! И как обыскивать?! У нас и факелов стольких нет!
  - Мы теряем время! - повторил Квинт Лонгин. - Значит, посылай за факелами.
  - Да, сидеть нечего, - поддержал претора и Эпафродитос. - Время идёт! Надо искать!.. А с этим, - он кивнул на Петроса, - мы ещё поговорим...
  Когда отзвучали все необходимые команды, и красные преторианские плащи рассыпались вдоль изъеденного многочисленными выработками зелёного склона холма, Квинт Лонгин подошёл к сидящему на земле Петросу и, опустившись рядом на корточки, тихо спросил:
  - Скажи, зачем тебе понадобилось это представление?
  - Прости, Квинт, - улыбнулся разбитыми губами Петрос. - Я попросту тяну время. Я хочу дать возможность освобождённым из Туллианума уйти как можно дальше от города. Боюсь, кесарь Нерон не сдержит, как обычно, своего обещания и, как только золото окажется в его руках, пошлёт за ними погоню... Так что пусть доблестные преторианцы полазят немного по пещерам. Не всё же им, понимаешь, на парадах красивым строем ходить.
  Претор одобрительно хмыкнул.
  - А ты хитёр, Петрос Проповедник! Хитёр и смел... Ну что ж. Действительно. Пусть полазят. Им это будет полезно. Да и с этого петуха Тигеллина не помешает спесь сбить... Но я надеюсь, золото всё-таки где-то здесь? Надеюсь, у этого спектакля будет счастливый финал?
  Петрос вздохнул.
  - Давай не будем торопиться, Квинт. Давай досмотрим это представление до конца... Вместе досмотрим.
  Квинт Лонгин распрямился и свысока глянул на копошащегося у его ног грязного окровавленного арестанта.
  - Ты затеял опасную игру, старик, - качая головой, холодно сказал он. - Очень опасную игру! И, честно говоря, я уже не вижу в этой игре для тебя благоприятного исхода.
  - Это смотря что считать благоприятным исходом, - ответил Петрос и, кряхтя, принялся подниматься на ноги...
  
  К Ватиканскому гипподрому Петроса привезли уже после захода солнца.
  По правому берегу Тибериса растекались душные лиловые сумерки, сквозь которые чёрными молниями проносились вылетевшие на охоту летучие мыши. Ветра не было. Могучие платаны вдоль дороги стояли, устало опустив свои натруженные за день, отяжелевшие от пыли листья-ладони. Ровные ряды виноградников на склоне холма казались строчками огромной многостраничной керы, разобранной на отдельные дощечки и разложенной прямо на земле - быть может, для кого-то там, наверху, умеющего читать эти тайные знаки. Пахло сухой травой, горячей пылью и сгоревшим маслом - три раба-лампадария, перенося с места на место короткую стремянку, зажигали факелы, закреплённые с интервалом в десять шагов по всей длине внешней стены стадиона. На западе, за холмом, всё ещё медленно бледнело, растекалось, гасло закатное зарево. И где-то там, на западе, легко скользила по тёмно-синим вечерним волнам стремительная "Гесиона", с каждым мгновеньем унося спасшихся христиан всё дальше и дальше от опасных италийских берегов. Там было свежо и ветрено. Там скрипела мачта, и пенные брызги взлетали из-под носа корабля и влажными хлопьями опадали на палубу. Там ровными напряжёнными голосами гудели ванты, и желтоклювые чайки, кружась за кормой, жалобно кричали, предчувствуя неизбежную скорую разлуку. Думать об этом, представлять это себе было несказанно приятно.
  Гипподром ревел. Видимо, там, за высокими стенами, проходил очередной заезд колесниц, и десятки тысяч глоток, надсаживаясь, гнали вперёд летящих по вытоптанному полю наездников. Под всеми арками выходов со стадиона дежурили рослые преторианцы. Они стояли цепью - по шесть человек в ряд, - полностью перегораживая проход. Это говорило о том, что кесарь ещё находится на гипподроме - согласно специальному эдикту, покидать кому-либо ристалище раньше императора было категорически запрещено.
  Петроса, как куль, вывалили из повозки и даже не стали привязывать к столбу - самостоятельно подняться на ноги он уже не мог. После того как окончательно выяснилось, что золота в старых каменоломнях нет, вздорного старика, вздумавшего шутить над первыми лицами государства, уже ничего не могло спасти от расправы. Тигеллин и Эпафродитос в четыре кулака и в четыре ноги, наверное в течение получаса отводили душу, "вбивая ум" в дерзкого арестанта. Претор Квинт Лонгин участия в избиении не принимал, но и не мешал экзекуторам, давая понять, что и он категорически не одобряет столь безрассудного поведения хоть и убелённого сединами, но, видимо, не отличающегося большим умом гражданина.
  После недолгих, но горячих пререканий (никто не хотел оказаться в роли гонца, принёсшего владыке дурную весть) с докладом к Нерону нехотя отправился Тигеллин - всё же это именно ему и его солдатам было поручено найти и доставить императору сокровища царя Агриппы. Красные преторианские плащи, казавшиеся в наступивших сумерках тёмно-пурпурными, раздвинулись, пропуская сквозь строй понурую фигуру своего командира, и тут же вновь плотно сомкнулись за его спиной.
  Гипподром в последний раз взревел, выдохнул и глухо зарокотал - заезд закончился, и зрители теперь делились впечатлениями, радовались победе любимой команды или же негодовали, подсчитывая поставленные на кон и проигранные деньги.
  Петрос лежал прямо на земле, на правом боку, и рассматривал уходящую высоко вверх, украшенную беломраморными барельефами стену стадиона. Рассматривать приходилось одним левым глазом - правый совершенно заплыл от меткого пинка Эпафродитоса. Правому уху досталось тоже. Оно ничего не слышало и при ощупывании казалось большой и мягкой влажной лепёшкой. Болел затылок, болел низ живота и сильно, острыми толчками, от которых перехватывало дыхание, болел левый бок - видимо, префект претория и советник всё-таки сломали своему "воспитуемому" несколько рёбер.
  Строй преторианцев в ближайшем проходе вновь раздался в стороны, образовав что-то типа короткого коридора, и сквозь этот тёмно-пурпурный коридор в сопровождении личной охраны - четырёх могучих, похожих друг на друга, как братья, белобрысых германцев - быстрым шагом проследовал кесарь Нерон. Префект Тигеллин с кислым выражением лица покорно семенил следом. Сидящие рядом с Петросом охранники вскочили. Квинт Лонгин и Эпафродитос подобрались и повернулись навстречу принцепсу.
  - Ты! - подойдя вплотную, ткнул пальцем в сторону Петроса Нерон. - Ты всё-таки посмел обмануть меня, гнусный старик! Говори, мразь, у тебя действительно нет золота?! Или ты просто водишь нас всех за нос?!
  Даже в сумерках было заметно насколько бледен принцепс. Узкие полоски его губ казались на фоне лица совсем чёрными.
  - Увы, кесарь... - отозвался Петрос, с трудом повернув голову к императору. - Хиеросолимского золота больше нет... Те двадцать четыре аурея, что нашли при мне, были последними монетами из сокровищ царя Агриппы... Я всё растратил... Прости, но я тебя действительно обманул.
  - А я не верю!! - наклоняясь к Петросу, яростно зашипел Нерон. - Не верю!! Слышишь?!.. - он распрямился и, играя желваками, оглядел присутствующих; в глазах его сверкали молнии. - Я не верю ни единому слову этого грязного иудея! Золото есть! Оно где-то спрятано! Я... Я это чувствую!..
  Все, опустив глаза, молчали.
  - Золото есть! - упрямо повторил Нерон. - И я его найду! Пусть для этого мне придётся обшарить все окрестности Ромы и вытянуть из этого проклятого иудея все жилы одну за одной!.. - он тяжело подышал. - Вот что... Осталось ещё два заезда. Ночных, факельных. Я намерен досмотреть их до конца. После этого я вернусь, и тогда мы уже всерьёз займёмся этим... - он пощёлкал пальцами, - этим мошенником! А пока вздёрните его на крест! Распните его! Пусть повисит, подумает! Повспоминает! Может, на кресте к нему как раз и вернётся память! Или благоразумие! Ведь любому глупцу должно быть понятно, что лучше умереть быстро и безболезненно, чем долго и мучительно подыхать под пытками! Учти, иудей! - вновь обратился он к арестанту. - Мои люди умеют пытать! И, заверяю тебя, они найдут такую пытку, которую сможет долго выдерживать твоё больное сердце! Ты будешь умирать у меня медленно! Очень медленно! Ты ещё проклянёшь тот день и час, когда вздумал шутить с кесарем Нероном!.. А пока повиси на кресте! Повиси, повспоминай!
  - Ты, конечно, можешь распять меня на кресте... - тихо сказал Петрос. - Ты даже можешь распять меня на кресте вниз головой. Это делу не поможет... Мне нечего вспоминать, кесарь... Золота больше нет.
  - А вот это - интересная мысль! - воскликнул Нерон. - Насчёт того, чтоб вниз головой! Так и сделаем! Подвесьте этого мерзавца вниз головой! - срывающимся голосом приказал он. - Может, в голову ему тогда притечёт хотя бы одна здравая мысль!
  - Кесарь, я бы... - робко подал голос Тигеллин, но император не стал его слушать.
  - Исполнять!.. - гаркнул он и, неприязненно оглядев префекта претория, добавил, едко цедя слова сквозь зубы: - А с тобой, префект, мы ещё разберёмся! Маловато усердия в твоих действиях, префект! Может, должность тебе уже в тягость?! Или служба надоела?!
  Тигеллин понурился.
  - Виноват, кесарь... - еле слышно промямлил он. - Прости, виноват.
  - Виноват... - остывая, повторил Нерон. - Сам знаю, что виноват... - он помолчал и, снова ткнул пальцем в сторону арестанта. - На крест! Вниз головой! - после чего, резко развернувшись, быстро зашагал к стадиону.
  За императором двинулись телохранители. Квинт Лонгин и Эпафродитос поспешили следом. Оставшийся в одиночестве Тигеллин с отчаяньем во взгляде наблюдал за удаляющейся процессией. Когда за ушедшими сомкнулись тёмно-пурпурные плащи, префект претория, мгновенно вскипев, напустился на охранявших Петроса солдат.
  - Ну, чего расселись, бездельники?! Служба в тягость?! Устали?! Не слышали, что кесарь приказал?! Бегом! Бегом! На крест эту мразь! Вниз головой!.. Да не вздумайте ноги гвоздями прибить, бестолочи! Верёвками вяжите!.. Давайте! Давайте! Шевелитесь, мухи сонные!.. На́зон! Командуй тут без меня! Я скоро! - он сорвался с места и опрометью бросился к ближайшему входу на гипподром.
  Остролицый декан Назон, проводив удаляющуюся фигуру префекта взглядом, повернулся к своим солдатам.
  - Вяжите его! И на крест!
  Петросу быстро привязали к ногам верёвки, после чего подняли с земли и, подтащив к столбу, ловко перевернули вниз головой. Верёвки перекинули через перекладину, подтянули за них пытаемого вверх и надёжно зафиксировали концы, намотав их на нижнюю поперечину. Руки арестанта завели назад, за столб, и также крепко связали.
  У Петроса сначала тонко зазвенело, а потом сразу же глухо забухало в ушах. Факелы на стене гипподрома побагровели, обросли яркими мохнатыми ореолами и тоже медленно и тошнотворно запульсировали, причём пульсации эти становились с каждым мгновеньем всё более и более сильными и болезненно отдавались в затылке. Мир стал темнеть и отодвигаться. Звуки отдалялись, слабели, рассыпались на острые колючие составляющие...
  А потом душной медвежьей шкурой навалилась глухая чёрная тишина...
  - Никак подох! - один из солдат потыкал остриём копья висящего в рёбра. - Что-то быстро!
  Декан Назон хмыкнул и недоверчиво поводил из стороны в сторону своим острым птичьим носом.
  - Первый раз вижу, чтоб один человек обманул нашего кесаря дважды за день! Сначала надул с золотом, а теперь ещё и смерть себе лёгкую схлопотал. Хитрый иудей! - он тоже потыкал распятого копьём. - Эй! Иудей! А ты ловко всё это устроил!.. Эй! Ты слышишь меня?!..
  Но Петрос уже ничего не слышал и ничего не чувствовал. Он был уже далеко...
  
  
  ***
  Дорога была узкая, но ровная и хорошо укатанная. И совсем не пыльная. Она привольно разбегалась по выжженной солнцем, покрытой сухой рыжей травой, равнине и, обогнув по широкой дуге неприятного вида низину, сплошь заросшую чёрным колючим кустарником, упрямым крутым серпантином начинала карабкаться в гору. Там, наверху, был лес - рыхлая прохладная сочно-зелёная губка, мягко обволакивающая длинные пологие вершины. Ещё выше было небо - очень высокое и очень голубое, просторное, с широкими небрежными мазками лёгких кисейных облаков.
  Петрос безнадёжно отстал. Он едва миновал чёрную неприятную низину, а одинокая белая фигурка уже подходили к са́мой вершине.
  - Эй!!.. - крикнул Петрос. - Э-ге-гей!!
  Было далеко. Слишком далеко, чтобы быть услышанным. Но человек услышал. Он остановился и, взяв под мышку свой дорожный посох, знакомым жестом приложил ладонь ко лбу. Низкое солнце, висевшее у Петроса за спиной, наверняка мешало ему, но он всё-таки разглядел одинокого путника на дороге и приветливо помахал ему рукой.
  Что-то случилось со зрением Петроса. С такого расстояния он никак не мог, не должен был разглядеть никаких мелких деталей, но, странное дело, видел их. Видел настолько отчётливо, словно человек на вершине горы располагался от него всего в нескольких шагах.
  Он видел добела выцветшую шерстяную симлу, подпоясанную простой грубой верёвкой. Он видел избитый о камни, потёртый дорожный посох, вырезанный когда-то из толстого стебля виноградной лозы. Он видел высокий открытый лоб, весёлые смеющиеся глаза и нос со знакомой горбинкой. Он видел каждый волосок в спутанной ветром, негустой чёрной бороде.
   Губы человека шевельнулись, он что-то сказал, но Петрос не расслышал.
  - Да!.. - согласился он, потому что, даже не расслышав, понял, о чём говорит человек; да и о чём тут, понимаешь, можно было ещё говорить?! - Да! - повторил он и крикнул: - Я иду!!.. Я уже иду, рабби!..
   Конец третьей книги.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"