На днях я как-то неожиданно для самого себя, завернул в свой старый двор. Иной раз хочется с тихой грустью посмотреть на те места, где ты провел свои юные годы, где, перефразируя слова известной песни, "каждый куст знаком". Хотя за полвека от тех кустов ни осталось и следа. Но я помню его еще тем, старым, с аккуратными кустиками вдоль дорожек, с казавшимися нам огромными, зарослями между соседними домами, с площадочкой, где вешали белье и заветным кустиком неподалеку, где можно было здорово прятаться,, играя в жмурки. Я помню, что этот маленький стометровый дворик вмещал в себя целую вселенную - вселенную нашего безмятежного детства, вселенную нашей дружбы, игр и забав.
И вот, идя по дорожке, к бывшему магазину Радуга я, с удивлением, в толстой грузной старухе, тяжело переставляющей свои раздутые ноги, узнал Лену, которая хоть и не была моей одноклассницей, поскольку училась классом старше, но всегда участвовала в наших детских играх, вплоть до той поры, когда пробуждение пола заставляет, в своих играх, отмежевываться девочек от мальчиков, только с той целью, чтобы свести их снова через несколько лет, но уже в играх другого плана.
Обрадовавшись, я подошел и поздоровался с ней. Она, несмотря на то, что мы не виделись лет тридцать, тоже узнала меня и не на шутку бойко разговорилась, выкладывая все, без утайки, как часто бывает с людьми при встрече с незнакомым человеком. Да-да. Жизненный опыт показывает, что откровенность бывает только между незнакомыми людьми, которым нет до тебя никакого дела, которые слушаю тебя, как слушают рассказчика на концерте - внимательно, сопереживая ему в каких-нибудь моментах, но в целом - абсолютно бездушно. На чем, видимо, и основано таинство исповеди. Со знакомыми люди прижимают языки. Непонятно почему, но прижимают. Может боятся, что сказанное (как говорят в детективах) будет использовано против них, а может просто - боятся впоследствии глядеть в глаза человеку, который знает про них всю правду.
Рассказ ее был очень прозаичен и тривиален. Училась... работала... вышла замуж за ровесника-токаря, с которым познакомилась на танцах, родила дочь. Муж запил через год после свадьбы, запил крепко... развелась, потом еще раз вышла замуж, но уже за инженера постарше себя... родился сын. Но в конце 80-х годов у этот муж пристрастился готовить бражку, именуемую тогда "салют Горбачеву", чем испортил себе печень и в конце концов, долго болея, около десяти лет назад умер, не дожив до пенсии.
Дети выросли и разбежались. Помаленьку растут внуки, но без нее. Получилось, что она, как бабушка, никому не нужна. Дочь замужем за офицером - живет в военном городке, а с невесткой отношения совсем не сложились. Вот и не ходит, ни она к ним, ни они к ней. Раз-два в год заскочит сын поздороваться - и прощай мама - семья ждет. Уж год как она на пенсии, а заняться совсем нечем. Скучно...
Работать пойти - да стали ноги отекать - болят ноги, вены, колени - за прошедшие с нашего детства полвека, слишком грузная стала Ленка. Вот и приходится бесцельно ходить - то в магазин, то обратно домой.
Говорили, мы, говорили... и вдруг она как-то неожиданно, без всякой связи с обсуждаемым, ощетинилась... лицо исказилось гримасой боли, глаза сузились, губы поджались... что такое? Да - отвечает - эти дети - опять визжат - не могу! Голова от них раскалывается!
Я прислушался - вдали, действительно, разносились негромкие детские крики. Кто-то, уж считай, правнуки, снова играли в моем старом дворе, Я улыбнулся - жизнь продолжается - мелькнуло у меня в голове. И было в этом крике, что-то жизнеутверждающее, святое, вечное, что позволяет человеку спокойно умирать, не горюя о своем уходе. Но Лена была совсем иного мнения. Она не могла спокойцно стоять на месте, дергалась, стала путать слова и сказала, что пойдет домой, Настолько сильно у нее начала болеть голова от детских голосов.
Мы простились.
- Может еще увидимся сказал я ей, а сам подумал: Ох, Лена, Лена, до чего ж ты постарела...
И вспомнился 1967 год. Той золотой осенью, после школы, мы пошли с тобой за дом собирать цветные листочки и громко спорили, кто из нас собрал букет красивее. Мы бегали, наперегонки, зажав в каждом кулачке, по огромному вееру из желто-зеленых и желто-красных листьев, и спорили... спорили... спорили громко, пытаясь перекричать друг друга...
Из окна высунулась толстомордая Поносьевна (Анна Осиповна) и стала прогонять нас, так как ее голова раскалывалась от наших криков. А ты стояла прямо перед ее окном и размахивала веерами, крича: "Скажите, что мои листики лучше, тогда уйду!"
Поносьевна кричала: "Подите прочь! Подите прочь!", напоследок плеснув на нас, как на кошек, кастрюлей воды и мы ушли, смеясь над старой дурой, которая не замечает таких прелестные листиков, а все варит и варит свое варенье, от которого раздулась как воздушный шар. Мы надеялись, что она скоро лопнет.
Нам было весело и мы все смеялись и смеялись, а потом стали собирать листья в охапку и обсыпать ими друг друга...
Старость бывает не только страшна, а, подчас, просто ужасна!